Посреди океана. Глава 111

Наверное, это своего рода жадность, когда хочется объять необъятное - захватить у жизни всё; когда жалко терять время попусту, бездарно. Когда постоянно кажется, что оно, время, только и делает, что уходит, убегает, уплывает - безвозвратно, бесследно, в никуда. Исчезает, утрачивается. А каждую минуту хотелось бы употребить с пользой. Но улетучиваются часы, дни, напоминая тем самым, что жизнь дана ненадолго, что она подобна сну: умчится в никуда незаметно и бесполезно...не оставляя после себя чего-либо ценного, чего-либо по-настоящему стоящего.

Ингу тяготило, что она не цельный, разбрасывающийся человек; что у неё нет прямолинейной устремленности к чему-то главному. Она всё время распыляется на разное.
Даже книги читает не как все люди: чтобы взять какую-то одну и читать от начала до конца, ни на что другое не отвлекаясь. Нет, она читает сразу несколько. Не сразу одновременно, конечно. Но начинает одну, другую, третью... И чередует чтение книг попеременно, в зависимости от настроения.

Например, теперь, помимо нескольких художественных, параллельно начаты два пособия  для студентов и преподавателей филологических вузов. О символизме в литературе и живописи - одна; и другая - "Опиум для народа", где сначала приводятся отрывки из Библии, а ниже - их церковные толкования, вслед за которыми идут окончательные
выводы в виде критики советскими идеологами.

И благодаря этой неблагоразумной привычке вариться в параллельном чтении нескольких
книг, в голове Инги постоянно толкались мысли довольно противоречивые, да вперемешку
с раздумьями о жизни реальной, окружающей её в данное время и той, что осталась на берегу.
И в результате этих мысленных толканий приходило понимание, что не так-то уж просты
те библейские тексты. И церковники, и советские идеологи скользят по поверхности, не копая глубоко. Тогда как истории, притчи, наказы, заповеди - своего рода шифр, своего рода символизм. Каждое слово, каждый образ - глубоки и символичны.

Священное Писание - это начало всех литературных начал человечества. Сюжеты и образы всех книг почерпнуты из этой сокровищницы.
Все писатели, что ни писали бы, в конечном итоге составляют некую свою библию.
И самый выдающийся, самый значительный образ - Иисус Христос. Символ Бога-человека.
Чистая, светлая, возвышенная душа, отданная людям. И как антипод Ему - Иуда, символ человека, предавшего и продавшего свою душу дьяволу. Добровольно, сознательно погубившего себя своим предательством - не из страха, не из заблуждения...но ради наживы.
По сути, Иисус и Иуда - фигуры вечные, как в жизни так и в литературе. Это символы всех людей. Христос - сумма всех людских душ, отданных на службу святыням души.
Иуда - символ всех душ, продавшихся лукавому, предавших всё святое в себе ради обогащения. И самоубийство Иуды - символ добровольного отказа от жизни вечной,  от бессмертия души ради выгод жизни земной, мимолетной, суетной. Самоубийство его - это символичная смерть бессмертной души.
Христос - символ человека с чистой, бескорыстной Божественной душой. Иуда - символ человека с душой своекорыстной, продажной, предательской, безбожной.
Два символа, отражающие души всех простых смертных людей. Высокое и низкое. Бог и дьявол, Иисус и  Иуда присутствуют в душах всех людей. И кто одержит верх в душе каждого отдельного человека, зависит уже от самого душевладельца.


                МАТРОС ОФИЦИАНТ-УБОРЩИК.

После завтрака мы с Анютой отправились погулять на свежем воздухе. Послонялись по шлюпочной, посмотрели из ходовой рубки, как добытчики отдавали трал, и вернулись в каюту.
И в обед, и в полдник, и в ужин - в тоске, в печали и в темноте мыла посуду.
На душе было также темно и неуютно. Голова была свободна для всяческих мыслей. И
они клубились там беспорядочно. Думы о прочитанном перемешались с думами о себе и своей непонятной жизни.

Время от времени со стороны камбуза ко мне в мойку делал набеги Валерка, который, полюбовавшись вдоволь на моё существование во мгле, подначивал, что это всё происки
Пашки, так как и я, и Макс - самые большие его "друзья".
Ну я-то понятно, а пекарь-то за что в недруги попал? Неужели из-за его утренней реакции на Пашкино кваканье?
Вообще-то, судя по всему, Макс погрузился нынче в глубокую депрессию и, выражаясь словами нашего "драгоценного" шеф-повара, еле плавниками шевелил. И даже, несмотря  на то, что согласно меню к чаю сегодня подавались булочки, командовал полдником на этот раз почему-то Валерка. А сам пекарь заявился под самый конец, выпил чаю и удалился, мрачный как туча. Даже, как заметила Анюта, кружку за собой не соизволил убрать: то ли обессилел от страданий, то ли таким образом выразить хотел своё
презрение к нам, официанткам.

Уже ужин заканчивался, а в мойке так никто и не удосужился осветлить мне пространство.
Вероятно, электрики заняты сегодня более важными делами, и им до лампочки была моя перегоревшая лампочка. Зато мне совершенно не светило светиться тут в темноте.
Но это, как оказалось, только лишь мои трудности. В общем, весь день у меня прошёл
"во мраке заточенья". И мысли, копошившиеся в моей голове становились всё мрачнее и мрачнее. Обстановка этому только способствовала.
Одним словом, я страдала. Откровенно, жутко страдала от душевного одиночества. Мне было горько осознавать, что жизнь моя совсем мне не нравится. Ничего из того, чего бы хотелось в жизни, не светит, как не светит перегоревшая лампочка в этой проклятой мойке. И даже начинало подступать отчаяние: неужели так будет в моей жизни всегда?

- Прошу прощения, Инга. Загорелось тебя увидеть! - от мрачного самосозерцания меня отвлёк характерно-клоунский голос Бори Стахуры. - Так вот значит, в каких угрюмых  стенах ты влачишь сегодня своё существование! - Просунувшись в амбразуру посудомойки, он заткнул собою единственный источник света, погрузив меня в сплошную, непроглядную тьму. - Ну вот, загорелось тебя увидеть, а тут...темнота, хоть глаз выколи!

- И тишина, хоть ухо оторви, - ворчливо продолжила я.

- Ага, - моментально согласился он. - И пустота, хоть руки повыдергивай, - и тут же живо поинтересовался: - Как жизнь?

Я лишь меланхолично пожала плечом, но вряд ли он это увидел.

- А у тебя? - проявила я ответный интерес.

- Со зрением что-то стало плохо: рыбы не вижу, - горестно вздохнув, охотно поделился  он своими затруднениями.

- Эй, Боря! Дай мне посуду поставить! - побеспокоила его, толкая в спину горкой тарелок, недовольная Анюта.

- Подожди-подожди! Я ещё не успел прочувствовать момент, - воспротивился он ей, не желая отлипать от амбразуры. И, забрав из её рук грязную посуду, передал мне. А затем продолжил наш разговор: - Извини, Инга, но у меня есть сердце. И когда я вижу людей  в тоске, то принципиально не могу пройти мимо. И потому, - голос его приобрёл строгий тон, - я хочу тебя спросить. А ты изволь мне ответить честно-откровенно: не ощущаешь  ли ты себя одинокой в том мире, который сама себе создала? - Почувствовав, что я
была сбита с толку его нарочито-серьёзным тоном, Боря произнёс уже помягче, с лёгкой дурашливостью: - Ну, выкладывай без ложного стыда. Мы ведь наедине, и никто никого  не видит.

- Отчего же? - попыталась я уйти от откровенного ответа. - Полагаю, умный, интересный человек никогда наедине с собой не должен чувствовать себя одиноким. И если он
всё-таки чувствует себя одиноким, означает только одно: или он недостаточно умный или недостаточно интересный, и ему нужно работать над собой в этом направлении.

- Ишь ты, расфилософствовалась! - восхитился он. - А вот я становлюсь всё более одиноким, но почему-то не становлюсь философом.

- Что значит, становишься более одиноким? - удивлённо уточнила я.

- Это когда главным в жизни становится чувство оторванности от жизни. И вообще, от всех и от всего.

- Чувство оторванности? У тебя? - не поверила я. - Ты такой общительный, такой весёлый, такой заводной...

- Это не я. Это маска, - сказал он своим шутовским голосом так, что нельзя было  понять всерьёз это сказано или он, как всегда, дурачится. - Это всё вынужденно. Один
из способов выжить среди умалишенных - стать клоуном. И все так к этому привыкли,
что скажи я вдруг: "мне грустно", как все вокруг тут же подумают, что это шутка и
сразу же начнут ржать.

- Тогда перестань быть клоуном, - посоветовала я ему.

- Не могу. Уже не могу. Потому что для меня - это что-то вроде творчества. Это
делает меня одиноким и в то же время спасает меня от одиночества.

- Как это? - не поняла я.

- Быть одиноким внутри общества - это трагедия. Но одиночество внутри творчества - просто необходимость, - высказался он, не отступая от своего загадочного шутовского
тона.

- А говоришь, не философ! - восхитилась я. - Зачем тебе это надо?

- Чтобы понять себя и других.

- Зачем тебе их понимать? У тебя есть жены и дети, - осторожно напомнила я ему. -
Тебя ждут, о тебе думают, тебе есть о ком заботиться. Значит, ты не вправе говорить
об одиночестве.

- Жены, дети! Ты ничего не понимаешь! - Грустный шут вновь заговорил таким голосом,   с помощью которого любой разговор превращался им в сплошное дураковаляние. - В современных условиях особенно важным становится строгое соблюдение принципов коммунистической морали, нравственное совершенствование общества, формирование сознательных и активных строителей коммунизма.

- Ну ты даёшь! - поразилась я. - Чешешь, как по-писаному.

- Да, у меня в голове много всякого мусора, - произнёс он хвастливо. - А всё потому, что у меня память хорошая. Я завидую тем, у кого нет памяти. Таким как наш Проня.
Они так не мучаются. Хотя, что такое память? Может, лишь вспышки?

- Я всё хочу спросить тебя, Боря, ты почему в институт не пошёл? С твоей-то памятью
и с твоим-то живым умом?

- Что значит, не пошёл? - усмехнулся он. - Трижды ходил. Поступал. Учился. И уходил.
Потому что понял: в нашей стране интеллигентом стать всегда можно, но пользы от этого
- никакой. Я, знаешь ли, тот человек, который родился не в своём веке, не в своей стране и не в своей шкуре. Кстати, вы по вечерам не скучаете у себя в каюте?

- Ты считаешь, что это кстати? - усмехнулась я.

- Конечно, - заверил меня он. - Люди, если хочешь знать, одиноки потому, что вместо мостов упорно возводят стены.

- Понятно, - я снова усмехнулась.

- Ну вот, подумай над этим на досуге, - вздохнул удовлетворённо Боря. - И чтобы не грустить! Нос выше, а улыбку шире!

- Буду стараться, товарищ ещё один начальник! - шутовским голосом пообещала я.

Вообще-то, Боря для меня человек-загадка. Он всегда разговаривает полушутя. И никогда не поймёшь, где он говорит правду, а где просто дурачится. Хотя, судя по всему, он не тот, каким кажется. Далеко не тот поверхностный шут, компанейский лидер и саботажник, ни перед кем не пасующий, ни перед кем не испытывающий какого бы то ни было страха.
Если вспомнить, как он задирается с комсоставом... И вообще, живёт вроде бы шутя, идёт по жизни играючи.
Можно ли ему верить, что он трижды поступал и бросал учиться в институтах, трижды был женат и три сына имеются? Всех обеспечивает, пьёт-гуляет, душа нараспашку - на всех и на всё его хватает. Кажется, он и в тюрьме за что-то посидеть успел. Он об этом не распространялся, но слух такой был. Вполне возможно. Если вспомнить, как он держится
с комсоставом, ничего не боится и как бы ничего ему особенно не надо... Открытие визы и характеристика его не особенно волнуют. Другими словами, терять ему нечего, кроме
своей золотой цепочки, висящей на шее. Дальше тралфлота не зашлют. На безвизовиках работать особенно некому, так что здесь любым работником дорожат. Работы Боря не боится, но и пуп не очень-то рвёт от старания.
При всей своей внешней непривлекательности и дурашливом поведении умеет привлечь к
себе людей. В том числе и женщин, если не врёт, что трижды был женат.
И хотя всерьёз он никогда ни о чём не говорит... Однако же он человек. И далеко не дурак. Значит, наедине с собой он и серьёзным бывает. Наедине с собой, в своём внутреннем мире, в душе, не будешь же ёрничать и клоунадничать. Зачем? Зрителей же  нет, никого - кроме себя самого. И Бога. Хотя он в него и не верит. Да и никто здесь  ни во что не верит. Но, как говорится, незнание законов не освобождает от ответственности за их несоблюдение. Отвечать всё равно за свою жизнь придётся, веришь ты или не веришь.

Тридцать три года уже. Сам как-то похвастался. Возраст Христа. Невольно человек в этом возрасте какие-то итоги  в своей жизни подводит, становясь на распутье - между небом и землёй, между Богом и лукавым.

Выглядит так, что Боре от природы дано предостаточно - и ум, и чувство юмора, и артистизм... Наверняка и другие какие-то таланты имеются. Если бы он их в себе выявил сам и в нужное русло пустил, то и душа бы его не маялась, отвлекаясь на всякую ерунду, на мелочную суетность. А так мечется по жизни, как неприкаянный. Болтается, как одинокий челнок в океане. Но виду не показывает, что в душе не доволен собой. Хорохорится.