Яма. Ушлый снайпер

Он капюшон со снайпера сдёрнул и приготовил кулак для удара в бубен. Но, замахнувшись, остолбенел как вкопанный. Под капюшоном красота дивная – глаза васильковые, словно небо в июне. Баба белокурая – русская.
 




– Видишь тот дом? Оттуда снайпер стреляет, из окон на втором этаже! – Лёха протянул мне армейский бинокль. – Сидит там безвылазно, гадина! Только меняет позиции, с которых огонь ведёт. Аккуратно, согласно правилам, после каждого выстрела.

Я присмотрелся к окнам в бинокль. Увидел, как в одном мелькнул силуэт в камуфляже. Затем вспышка выстрела из снайперской винтовки и силуэт растворился, как приведение, в глубине комнаты.

– Ушлый снайпер! – похвалил Лёха с ненавистью. – Обычно в запале боя стрелки стреляют не меняя позицию по нескольку раз. Так делать категорически запрещено, но снайпера всё равно так делают. Позицию менять – трата времени.

– А этот что, не такой? – удивился я.

– В том то и дело, что совсем не такой, – хмыкнул Лёха. – Ушлый стрелок, расчётливый и осторожный до крайности. Подловить его и на мушку взять никто из наших снайперов не может. Пытался уже не один.

– Много наших убил? – спросил я.

– В том то и дело – ни одного! – удивил Лёха. – Он отличается своеобразным почерком. Не убивает, а только ранит – простреливает бойцу ногу, чаще всего коленную чашечку. Из строя напрочь выводит. С такого рода ранением солдат уже не солдат. Комиссуют таких, как правило. Часто с инвалидностью на всю жизнь.

– Странный способ борьбы с врагом, – хмыкнул я. – На почерк чеченцев совсем не похоже. Те стараются разить наповал. Ненавидят федералов за то, что они, дескать, топчут землю их предков русскими сапогами. 

– Вот и я про тоже, – согласился Лёха. – Не чеченец это, скорее наёмник. У них, у наёмников из разных стран, насчёт этой войны и философия очень разная. У арабов и талибов единственная философия – деньги. А у наёмников из бывших республик Союза – совсем другая. Они, видите ли, за свободу братского малого народа борются, освобождают Чечню от великорусских захватчиков. Помогают "отстаивать независимость". Калечат русских солдат, не убивают. Словно учат, вразумляют неразумных подобным образом.

– Давай его выловим, снайпера этого, и по-мужски потолкуем, – предложил я. – Возьмём живым и решим, что дальше с ним делать. То ли сразу в расход пустить, то ли "зверью" отдать для отбивания почек. Те в два счёта ему язык развяжут, при выяснении причин в виду которых он принялся по живым людям стрелять. Вот только как к нему подобраться?

Лёха кивнул, соглашаясь с разумностью моих доводов. 

– Ты знаешь, как этот дом в квартале располагается? – он развернул и расстелил на полу крупномасштабную карту города, не обращая внимание на канонаду боя бушующего за окном и регулярно осыпающуюся с потолка штукатурку. – Мы вот здесь находимся, – он ткнул в карту грязным пальцем, – а "ушлый снайпер" вот здесь. Нужно вражеских автоматчиков обойти как-то, которые вот здесь и здесь засели. Иначе нам до снайпера не добраться.

Я посмотрел на карту внимательней. Как следует пригляделся к мелким деталям, обозначавшим расположение городских объектов.

– А это что? – я показал на заштрихованный полукруг. – Проходной двор?

– А ты, Серёга, соображаешь! – похвалил Лёха и задумчиво почесал затылок.

– Значит так... – он быстро обрисовал план наших совместных действий, водя пальцем по карте. И через пару минут, взяв свои автоматы, заскучавшие на время без дела, мы обновили рожки и начали его выполнять.



– Руки в гору! – выкрикнул я, бесшумно и незаметно приблизившись к снайперу сзади.

Но руки вверх этот чёрт поднимать не стал. Вместо этого он отшвырнул винтовку и стрелой сиганул к противоположному коридору. Такой прыти от него я никак не ожидал.

Вот только сбежать не вышло. В коридоре с лицом этого "бегуна" встретился Лёхин кулак. Снайпер вскрикнул – пугливо и по-мальчишески звонко, не устоял на ногах и упал на битые стекла.

– Допрыгался, попрыгунчик! – усмехнулся Лёха. – Он капюшон со снайпера сдёрнул и приготовил кулак для нового удара в бубен. Но, замахнувшись, остолбенел как вкопанный.

Под капюшоном красота дивная – глаза васильковые, словно небо в июне. Баба белокурая – русская. Возможно, впрочем, не совсем русская, но точно из "наших" баба. Белорусска, украинка, или русскоязычная из Прибалтики, с ярко выраженной восточно-славянской внешностью. Вот только разбираться в этом вопросе нам было в данный момент недосуг.

Я бросил взгляд и на миг засмотрелся, слишком долго не видел красивых баб. Блондинка с длинным волосами, смазливая и фигуристая. Такая лапа, что хоть в жёны бери, с большими голубыми глазами. Но повстречал я её, увы, не на прогулке в парке и на свидание при свечах приглашать не собирался. "Чтоб этой чёртовой войне пусто было! – подумалось зло, – из-за неё, поганой, вся жизнь скорым поездом мимо проносится".

– Что делать с ней будем? – спросил я у Лёхи и сплюнул струйкой сквозь зубы. – Жизнь соплячке погубим, если "шакалам" сдадим.

Баба-снайпер от этих слов всхлипнула жалобно и размазала по щекам слёзы, вместе с потёкшей тушью. Жить хочется дурочке, что же тут непонятного?

– А когда она русских парней калечила, не думала что жизни им губит? – Взъерепенился Лёха.

– Попадёт в руки наших спецназовцев, они ремней из неё нарежут, – пожалел я эту дуру красивую, разглядывая задумчиво.

Синяк у неё под глазом – результат свидания с Лёхиным кулаком – успел изрядно созреть к этому времени.

– Со снайперами так принято поступать. Не посмотрят, что баба. Чёрте что с тобой сотворят. За всех наёмников и их зверства на тебе одной отыграются.

Лёха скривил лицо. С жалостью к этой дуре. Повернулся к снайперше и продолжил пугать:

– Так замучают, что смерти будешь сама просить! Разбираться не станут, убивала или только калечила. Наши тоже умеют мстить. Есть такие, что похлеще чеченцев зверствуют.

Баба-снайперша снова всхлипнула. Молчит, как рыба об лёд, и соплями шмыгает, они от страха ручьём из носа текут. Гоняет их в глотке туда-сюда, харкать как мужики не умеет. По виду совсем не солдатка, глаза от слёз раскраснелись. Жить хочет, понятное дело. Красивая, молодая – ещё бы ей не хотеть!

– Мы иначе поступим, – решил я, доставая армейский нож. – Палец тебе отрубим, на правой руке. Указательный. В качестве надёжной гарантии. Снайпер без этого пальца – уже не снайпер. Курок винтовки штука очень чувствительная.

Так мы с Лёхой и поступили, не пожалели дурёху. А может, наоборот, пожалели, потому что сохранили ей жизнь.

Лёха эту дуру держал, пока я палец рубил. Без зелёнки и обезболивающего, большим армейским ножом. Тем самым, которым обычно резал чертей.

Дурёха вскрикнула и побелела как мел – чувств едва не лишилась. Рану ей Лёха широким пластырем замотал и  по плечу для бодрости духа похлопал. Урок на всю жизнь мы ей преподали, жестокий, но по-военному правильный. Изуродовали её нежную ручку, нисколько об этом не пожалев.

Зато теперь она домой вернётся. К отцу и матери, от войны подальше. И проживёт, наверное, до самой старости. Замуж выйдет, детей нарожает и навсегда забудет про "борьбу с захватчиками".

– Уезжай домой! – рявкнул Лёха, злясь на себя самого даже больше, чем на этот обезумевший мир, бросающий таких вот красивых дур в самое пекло ада. – Увижу ещё раз на этой войне – убью! Не посмотрю что баба!