Костькино небо

Сколько помнил себя Костька Касимов, он всегда страстно желал подрасти, хотя бы чуть-чуть. С ростом у него что-то никак не выходило; до того он оставался маленьким да крохотным, что просто ни в какие ворота. Старший братец нормальный – высокий, статный. Сестра - та даже слишком дылдистая для девчонки. А Костька недоросток. Соседи по рыбачьей слободке, завидев этого местного филиппка, начинали  жалостливо качать головами: допился, мол, Костькин папаша, родил через это недомерка, как теперь такому жить-то?..
Папаша в их семье и вправду был человек сильно пьющий и не сильно зарабатывающий. Из-за своего пристрастия к «горькой» он на одном месте долго держаться не мог, беспрестанно скакал из шарашки в шарашку. Денег на троих ребят всегда не хватало, как ни вытягивала жилы мать-уборщица. Жили порой впроголодь, дети частенько уходили в школу не евши и без куска хлеба в портфеле. Старшие как-то это дело перемогали, а вот Костька…
Но всё равно мечтал, мечтал пацанёнок поскорее вытянуться и превратиться в богатырского добра молодца. Чтобы совершить, наконец, необыкновенное: геройский поступок, например, о котором заговорили бы все вокруг, а ещё лучше – подвиг.
Но куда именно приложить грядущую силушку, Костька пока решить не мог. Впрочем, больше всего манило пойти в лётчики. В городе, неподалёку от рыбачьей слободки, стояли корпуса лётной школы. Проходя мимо, он видел ладных подтянутых парнишек чуть старше его самого, которые горделиво и с форсом носили умопомрачительную форму воздушных войск. Глаз невозможно было отвести от этакого шика. Особенно от настоящих кожаных ботинок.
Для Костьки этакое обмундирование казалось сказочным. В его семье на троих детей приходились две пары валенок, которые они с ноги на ногу таскали от ранней осени до поздней весны. Брат надевал пимы, отправляясь в первую школьную смену; придя домой, передавал их младшему. В обувке на пять размеров больше положенного, которая доставала чуть ли не до пояса, Костька чесал на занятия во вторую смену. Такая амуниция придавала недоростку совсем уж комичный и жалкий вид. А тут – до глянца начищенные ботинки на каждого. Один только этот факт делал архи-заманчивым поступление в лётчики.
Что в училище очень даже могут взять, мальчишка был уверен. Он давно уже приметил, что почти все курсантики немногим выше его. Значит, шанс есть, и, если повезёт, летать маленькому пилоту на больших высотах. Летать, парить, поплёвывая из стеклянной кабины на весь этот мир, недооценивавший его, Константина Касимова, призвание к жизни в небе.
Так кумекал себе Костька, с трудом переползая из класса в класс. Учился он еле-еле. Не от того, что был ленивым – нет, его всегда хвалили за старательность. Но впроголодь наука не слишком на ум идёт. А уж когда особо развесёлый папаша подзатыльников надаёт, от которых темнеет в глазах, и совсем уж становится не до физик и алгебров. Что успеет прочитать в школе да за единственным засаленным обеденным столом, то и его. Где их, домашние эти задания, делать, если впятером они ютятся в крохотной однокомнатной полуземлянке?
Маленький рост и хроническое отставание от программы в конце концов сыграли свою неизбежную роль. В середине шестого класса, сразу же после зимних каникул, Костькину матушку вызвали в школу и объявили, что с мальчиком нужно что-то решать. С его-де отметками он вряд ли успешно окончит учебный год. Или переводить в позорные второгодники, или…
Второе «или» заключалось в предложении определить сына в ремесленное училище. Хотя в «ремеслуху» обычно брали лет с четырнадцати, до которых Костьке нужно было ещё расти да расти, школьное начальство обещало помочь с зачислением. Группы набирали часто, в январе как раз заканчивалась очередная комплектация. Так что решать требовалось скоро.
Мамаша, радуясь в душе, сказала, что согласна, только с сыном проведёт беседу – и заберёт из школы незавидные Костькины документы.
Дома растерянному мальчику его выгоду доходчиво объяснил папаня:
- Да это же подарок! Харчи казённые? Обутка казённая? Опять же шинелку с шапкой дадут? Одним ртом с моей шеи долой! Что б завтра же шагал куда велят!
В Костькином положении против харчей с шинелкой возражать было трудно…
Так Костька Касимов поплыл в самостоятельную жизнь.
Оказалась она не хуже, чем в нищем дому. Здесь хоть регулярно кормили, хотя случались и драки, и воровство, и подставы всякие. Но и дружба - тоже. С Сашкой Свитландом, например. Сашка был таким же заморышем, как и Костька, и тоже «досрочником», то есть не набравшим положенного возраста. Но вдвоём им уже легче было не давать себя в обиду. В ремеслухе неписаные законы, что в той тюрьме: кто сильнее, тот и прав. Маленьким и хилым здесь приходилось ой как не сладко, постоянно ходили в фингалами и шишками. Другое дело - вдвоём ввязываться в драчки со старшими пацанами или ровесниками-омбалами. Встанут Костька с Сашкой спина к спине, и поди одолей такую круговую оборону. Постепенно любители обижать малышей от этих парнишек отстали.
А ещё объединяла дружков любовь к книжкам о приключениях и пиратах, если такие попадали в руки. Наберут в училищной библиотеке несколько таких романов, начитаются по ночам до одури, а потом рассказывают друг другу о вычитанных чудесах, и спорят, и спорят... .
И оба оказались до неприличия жоркими. Сердобольные столовские тётки, коли что оставалось от обеда, всегда звали эту неразлучную парочку: а ну, огрызки, подчистите ведёрко с макаронами или кастрюлю с картошкой. И мальцы быстрёхонько приходовали тару , что была едва не с них высотой. Стряпухи диву давались, куда в эти тщедушные животы впихивается столько жратвы. 
Есть за четверых заставляли не только комплексы голодного детства, но и солидарное их желание как можно скорее и выше подрасти. Однако рост, как оказалось, не увеличивался пропорционально объёму съеденной каши. Вожделенные сантиметры прибавлялись предательски медленно. К лету Костька добрал в высоту три пальца, Сашка – четыре. Оба поднялись чуть выше полутора метров.
Школьное Костькино начальство не ошиблось: в училище дела у мальчишки пошли куда как споро. Особенно удавалась практическая часть за верстаками и станками. «Маленький, да удаленький» - всё чаще говорили про него и товарищи, и мастера.
В начале июня, сдав все положенные дисциплины и уходя на недолгие каникулы, друзья мечтательно строили планы о скорейшем окончании учёбы и самостоятельной работе. Не сговариваясь, больше всего хотели они закрепиться где-нибудь при аэродроме.
Тяга к лётчицкой стихии вскоре действительно сбылась, но не так, ох не так, как задумывалось.
Каникулы их закончились, едва начавшись: над страной загремела война. Всех «ремеслушников» по цепочке быстро собрали в училище. Директор, и так-то не слишком разговорчивый, буквально в трёх словах объяснил: отучились, пора делом заняться. Днями сюда, в Сибирь, прибудут эшелоны с оборудованием - эвакуируются московские оборонные заводы. По прибытии машин все учащиеся обязаны быть при них, и всем, чем возможно, помогать разворачивать цеха. Где эти цеха, после покажут. Как только установят станки, приступить к работе. Что и как делать, объяснят на месте.
Хоть и не фронт, а для ремесленного училища, считай, военное положение. Да и кого уговаривать? В каждой семье брат, отец, а то и дед стоят в очередях на призывных пунктах. Костькин брательник тоже там толкается, ждёт отправки. Даже папаня отрезвел, навострился попасть в сошдаты. А молва доносит, что в действующих частях у наших ни снарядов, ни пушек, ни самолётов не хватает. Поэтому в тылу их делать нужно скорёхонько-прескорёхонько. Кому? Самым обученным кадрам, которых пока не взяли на фронт. То есть им, юным «ремеслушникам».
Через неделю не годные к войне мастера, что прежде учили ребят, повезли их встречать первые составы. Быстро разбились на пары-тройки, и – давай Бог силёнки! – принялись тягать железяки из вагонов, грузить-перегружать на машины, а где и на подводы. Работали в основном или бабы, или одна подростковая мелкота вроде Костьки с Сашкой. Тяжкая эта кантовка за три дня выпила из парнишек почти всю их небогатую силу. Бледные, руки почти у всех от напряжения трясутся, а дело не бросают, по кустам не разбегаются.
Сколько они там пробыли, Костька уже и не помнил – так замаялся. Но, наконец, сказали, что начали устанавливать оборудование. Повели их в цеха. А где те цеха? На площадке дореволюционных колёсных мастерских, что на краю города, ямы нарыты, и в этих ямах заливают фундаменты под станки. Кругом хоть бы лесок какой или рощица - так нет: одна пыльная степь. И в этой плюющейся суховеями "степе" кое-где уже и сами станки собирают и монтируют. Ни стен, ни крыш с потолками, ни пола. Гуляй ветер, хлещи дождь – укрытия никакого. Хорошо, в Сибири дождей мало, погода стоит в вёдро, помогая ладить новый завод.
- Ничего, главное, чтобы станки заработали. От дождя тенты натянем или палатки поставим. А крышу и потом соорудить можно – подбадривали молодёжь взрослые дядьки, приехавшие из Москвы вместе со станками. Эти-то дядьки потом стали для местных трудовых кадров главными учителями и наставниками - показывали, что делать, а также и проверяли сделанное.
В один из дней на степной копай-город, где копошился разномастный рабочий люд, приехало заводское начальство. Парторг с комсоргом - сказали. Комсорг заорал:
- Будем организовывать ударные комсомольские бригады, чтобы все силы отдавать Родине и фронту! Выдь, кто комсомольцы!
Вышли человек пяток, остальные замялись.
- Почему другие не в комсомоле?
Тут парторг ему на народец стал показывать. Комсорг пригляделся и аж пятнами пошёл:
- Так что, вам четырнадцати лет ещё нету?
- Ага-а…
Почесал комсорг в затылке, хотя и недолго:
- Тогда будем называть ваши бригады ударными фронтовыми. Кто против?
Все за! Как возразишь-то? Бригады хоть комсомольские, хоть фронтовые – главное, что должны быть ударными. А с этим – Костька с Сашкой уже на собственной шкуре испытали – дело непростое. Тут и не ударный-то труд пропасть какой тяжёлый.
Агитаторы велели ребятне разбиться по десять человек и уехали. Ремеслушники быстро перетасовались, Костька с Сашкой пошли вместе. А к бригадам подошла одна из московских женщин, вроде тоже мастерица. Глянула тётка на эту гвардию и едва не зарыдала:
- Да что же я с такими птенцами делать-то стану?
Видок у будущих ударников и впрямь был не геройский. Все как на подбор коротенькие, щуплые, бледные, от недавних перегрузок и давнего недоедания синева на щеках. Кепки на глаза наползают, рубашонки как на пугалах болтаются. Помощнички фронту, едить их вошь! Особенно та парочка, что ростом с десятилетнего сопляка.
Ну да других не выдали. Придётся ковать победу с теми, что есть.
- Давайте, ребята, теперь меж себя выбирайте бригадиров.
Ремеслушники заржали, стали выталкивать друг дружку вперёд. Тётка прицыкнула, мальчишки посерьёзнели, и через пять минут перед каждой десяткой стоял новоиспечённый начальник. В бригаде Костьки бригадирить заставили Сашку Свитланда.
Меньше месяца прошло после прибытия эшелонов из Москвы, когда станки начали подключать к электропитанию, а парнишек – прикреплять к станкам. Теперь бывшие ремеслушники числились за новым предприятием. Разбросали щеглов по разным цехам, кого слесарить отправили, кого в литейку, кого на фрезерные работы; других поставили на производство болтов-шурупов-гаек или к медникам. Костькину бригаду определили в токари.
В глубине души Костька этого и хотел. В училище емц особенно нравилось вытачивать разные детальки. Но когда подошел ко взрослому станку и потянулся, то мальчишка-недоросток едва достал до кнопок и рычажков . Стоит, насупился, нюни готов пустить. Видит – идёт к нему мастер-наставник с их участка и в 32 зуба улыбается. Чему тут лыбиться, лучше бы придумал, как Костьке исхитриться, чтобы на станке работать!
А мастер за тем и пожаловал.
- Что, парень, великовата кольчужка? Да не расстраивайся: тут вы, молодое поколение, почти все до настоящего рабочего размера не доросли. Вон бригадир ваш, Свитланд, тоже прыгает вокруг своей машины, а допрыгнуть не может. Но это мы быстро исправим. Пойдём со мной, будем мастерить вам подставки.
Собрал мастер всю Сашкину бригаду, отвел туда, где лежали доски и бруски, дал пилы, молотки, гвозди и показал, в каких размерах следует сколачивать подставки. Раз-два, и сколотили приладу. Стоят мальчишки на своих подставках, как на сцене. Зато теперь управляться со станком Костьке стало куда как сподручнее.
Видя, что рабочие места бригадников Свитланда приведены в состояние, более-менее пригодное для выполнения заданий, мастер собрал ребят и поставил им первую, и, может, самую главную задачу.
- Завод наш работает на авиацию. Что именно будем выпускать – военная тайна, за её сохранение вы потом в отделе кадров расписку дадите. Но запомните: точить вы будете не учебные побрякушки, а настоящие детали, из которых собирается самолёт. Сделаете небрежно – деталь в полёте может подвести и самолёт упадёт. Страна лишится лишней боевой единицы, до зарезу нужной сейчас на фронте. О погибшем лётчике я уже и не говорю... Но мы то с вами здесь не для того, чтобы людей и машины гробить, а, наоборот, укреплять мощь армии.
Еще мастер сказал, что помнить нужно и о такой вещи, как материал. Это сплав дорогой, его в стране нехватка, и брак равносилен хищению социалистической собственности. А за хищение что полагается. все довоенные дети хорошо знали.
- В общем, работать надо предельно внимательно и бережно. Перво-наперво научитесь аккуратности. О скорости после поговорим - так было обещано.
И началась для пацанов новая каторга. Они ведь были не только недоростки, но ещё и недоучки, далёкие покуда от настоящих секретов своей профессии. Как оказалось, секретов здесь были полны карманЫ. Хорошо, что рядом находились терпеливые наставники, готовые помочь и подсказать. Кадровые рабочие учили новичков не только тому, как наиболее искусно точить детали, но и отношению к делу вообще.
- Станок – твой кормилец, друг и младший брат. Вот и обращайся с ним, как с близким товарищем, попусту не надрывай его силы, держи в чистоте и холе, умей вовремя увидеть и услышать, что тот устал или «заболел». Ты теперь с машиной своей одно целое. И уж поверь нам, старикам – она обязательно ответит добром на твоё добро.
Такие мысли вкладывались в головы вчерашних бесшабашных ремеслушников. Но одно дело – слушать и смотреть, как обтачивать болванки, а другое - браться за ручки самому. Сколько ни высовывали языки, сколько ребята ни потели, а в первые недели браку у каждого из них хватало. Сашка Свитланд голову сломал, придумывая, как подстегнуть друзей к более тщательной работе. И придумал. При входе на участок в один из дней появился деревянный щит, на котором был приколот листок бумаги. На нём – фамилии бригадников и против каждой – число качественных и бракованных деталей за каждый день. Мастер в конце смены красным отмечал добрую работу, чёрным – худую. Костьку, как умеющего рисовать, Сашка упросил смешно изображать бракоделов. Тут чуть до драки не дошло, особо злостные халтурщики всерьёз ополчились было на Костьку. Однако такой «воспитательный момент» все же возымел действие: число чисто сработанных деталей поползло вверх.
Да и время помогало бригаде. Сноровка подростков день ото дня росла. В сентябре по сравнению с августом умения прибавилось настолько, что уходящих в утиль деталей почти не стало. На «позорном» щите реже появлялись чёрные отметины. Сашка даже подумывал, не убрать ли щит этот совсем.
...Пока мальчишки под открытым небом и под тентами осваивали фронтовые задания, подошли заморозки. В Сибири они наступают рано. По утрам уже пар валил изо рта, руки скрючивало от стужи, а на станках смазка разогревалась будто нехотя. К началу холодов обнаружилась и другая незадача: почти все работнички, принужденно сдавшие в училище казённую амуницию, были совсем легко одеты и обуты, многие плохо питались, а другие, - как Костька, например, - так долго добирались после смены до дома, что на сон почти не оставалось времени. В холод эти неувязки обострились. Начались неизбежные простуды, противостоять которым ослабленные переутомлением и недоеданием организмы были не в силах.
Дети не жаловались и не требовали особых условий – все на заводе находились в одинаково трудном положении. Тем более, что к совести трудящихся почти каждую неделю обращались агитаторы (часто новые, так как старые отправлялись воевать), призывая работать изо всех сил. Но всё чаще случались невыходы на смену по болезни, за установленные 8 часов меньше успевали делать деталей. Два человека из числа ремеслушников совсем выбыли из строя. Говорили, что померли.
Видя это, Сашка Свитланд набрался смелости и однажды подошёл к начальнику цеха – рассказать о бедах своей бригады. Начальник молча выслушал, под конец только спросил:
- А не врёшь? Или кто подослал?
- Приходите, сами увидите – тихо ответил испуганный Сашка, уже жалея, что пошёл плакаться.
Однако его слова были сказаны не зря. Через неделю ударные фронтовые бригады прикрепили к заводской столовой, пока тоже развёрнутой под открытым небом. Подростки стали получать питание, как взрослые рабочие. Мальчишкам выдали тёплые штаны, телогрейки, рабочие ботинки, хотя грубые, но крепкие. И прямо в цехе организовали места, где можно было покемарить от смены до смены.
Таким новшествам ремеслушники были несказанно рады, особенно топчанам с тряпьём, куда они замертво валились, окончив работу, а не тащились, как сомнамбулы, через весь город к стылым хатам.
От этого, или от приобретаемой привычки к тяжёлому труду, но болезни постепенно перестали мучить бригадников. А тут выросли и обещанные стены цехов, от дождей и снега защитили новые крыши. Завод отстраивался на полном ходу, выдавая по максимуму фронтовую продукцию.
Костька с Сашкой, как и остальные ремеслушники, старались из всех сил. Во время коротеньких минут отдыха они иногда вспоминали о своих мечтах стать лётчиками.
- Видишь, как всё обернулось-то? – вздыхал Костька. – Мы хотели в небо, а нас к земле привязали…
- Как это к земле? Как к земле? – кипятился Свитланд. – Мы с тобой для чего и для кого детали точим – забыл? Для самолётов, для лётчиков наших! Значит, и мы тоже для неба стараемся! Если хочешь, то у нас с тобой тоже лётческая жизнь, только своя, другая.
После таких бесед Костька, выжимая обороты из станка, представлял себе, что эта вот обработанная им болванка и есть главная деталь в самолёте. Быстро несётся железная птица под облаками благодаря тому, что это он постарался сделать всё аккуратно и точно. И не возьмёт такой самолёт вражеская пуля, выдержит он в бою и таран, и любой другой хитрый трюк. И пилот останется цел, приземлится и поблагодарит в мыслях людей, что построили для него такую надёжную машину. Их то есть, Костьку с Сашкой, да и всю бригаду поблагодарит.
И так захотелось однажды Костьке, чтобы пилот, на самолёте которого будут стоять его изделия, узнал, кто к тому руку приложил, что вытворил он несусветное. Костька ведь рисовальщик, вон какие карикатуры на бракоделов избражал; у него в руках и краска с кисточками. Вот взял он и, прежде, чем сдать на контроль, пометил свои детали надписью «УФБ №4». Ударная фронтовая бригада № 4 - значит. Еще маленькие звёздочки пририсовал.
Когда на контроле это увидели, подняли шум. Костьку потащили по начальству. Ругали-ругали, говорили, что за такое по военному времени и расстрелять могут – за вредительство. Но тут парторг за мальчишку вступился.
- Правильно мыслит пацан – чтобы рабочие вроде привета на фронт передавали. Только нужно какой-то общий заводской знак придумать. Будем думать. А УФБ №4 за идею и за порыв спасибо.
Так Костька Касимов стал известным человеком среди ударных фронтовых бригад.
Постепенно ремеслушная мелкота втянулась в нелёгкие свои обязанности. Привыкла есть на ходу, спать вполглаза, не отходить от станков по 8-10 часов, мыться редко, не обращать внимание на ледяные сквозняки и летний зной. Научилась своему ремеслу так, как, наверное, не сумела бы и за два года в училище, будь то в обычное время. Ребята уже могли быстро перестраиваться с одного типа деталей на другой, освоили устройство станков и при необходимости самостоятельно делали переналадку.
«Позорный» щит Сашка Свитланд давно убрал из бригады, так как халтурщики среди их десятки почти перевелись. Теперь каждую неделю сравнения шли уже между всеми заводскими УФБ. Кто лучше других отработал и больше сдал продукции, тем на участок приносили сшитый из старых пионерских галстуков переходящий вымпел, а на проходной (со временем и она появилась на заводе) вывешивались «Молнии» с поздравлением передовых десяток. Для детей, которым и к концу-то войны едва исполнилось 16-17 лет, борьба за вымпел была главной захватывающей игрой, результаты которой оказывались совсем не детскими: к обычной норме прибавлялись сотни дополнительно изготовленных деталей. Других игр у юных рабочих не было, времени на безделицу недоставало. Хотя - пацаны есть пацаны! - даже в самое тяжелое время находили они силы сбегать в клуб на танцы. Клуб, то есть дощатый плохо отапливаемый буржуйкой сарай, как и столовую, поставили прямо не территории одним из первых. Нашли старенький патефон, пластинки, кто-то донёс "музыки" из дома. И начинались танцы. В старенькой замасленной робе, в рабочих ботинках (где другие-то взять?) с душой отплясывали ударники польку, фокстрот под неизменную "Риориту",  и самоё танго, даже вальсировать в своих телогрейках пытались. Девочки были в таких же замасленных нарядах, на что никто никакого внимания не обращал. Глаза горели, щёчки пылали, молодой кураж придавал сил. Первая дружба, первый поцелуй - всё было на этих танцах, даривших вчерашним детям радость и надежду на счастье. Они не перестают находить хорошее даже в самой тяжёлой беспросветности. Были и в жизни ударных фронтовых бригад и другие радостные моменты, правда, очень редкие. Например, когда прямо на завод привозили кино, и ребятня в пересменку могла глянуть на новые фильмы. Кто постарше, заводили дружбу с девочками, благо их на заводе было много, быть может, даже больше, чем мужского пола. Но Костька с Сашкой до таких глупостей не опускались, а барышни в сторону недомерков и сами не особенно глядели.
Случались и слёзы-курьёзы. На заводе, как и по всей стране, в военные годы мыло было в большом недостатке. Женская половина очень терпела от его нехватки. Девчонки готовы были последний кусок хлеба отдать, лишь бы прийти на смену с чисто вымытой головой. Лучший подарок от ухажёра – кусочек хозяйственного мыла (другого и не было вовсе). Покупали эту роскошь в основном на вещевом рынке – барахолке. Стоило там мыло недёшево. Вот на второй год войны перед 8-м марта Костька решил порадовать сестрёнку: подарить ей настоящее банное мыло. Заранее прикопил деньги, отпросился на выходной и поехал на барохолку мыло добывать. Купил, в праздник вручил. Пошла сестра в баню, а вернулась со слезами: в помывочной дарёный кусок тут же и смылился, оставив в руках деревянный брусок…
Со временем Костька стал замечать, что почти все товарищи-бригадники как-то вдруг повзрослели и посерьёзнели. Да и было от чего. Сибирь помогала фронту не только заводской продукцией, лошадьми и провиантом из колхозов. Она отдавала на страшный бой почти всё своё боеспособное население. Семьи совсем обезлюдели, в домах остались только инвалиды, детишки, да старики-старухи. Даже молодые женщины пошли на фронт. А подростки вроде него и Сашки встали на нескончаемую трудовую вахту. К ним на предприятие вместе с подружками припросилась и малолетняя Костькина сестра, похоронив мать, скончавшуюся от горя и недоедания: на отца пришла похоронка летом, в ноябре под Москвой был убит братишка.
Кругом люди придавлено жили с непрестанным ожиданием вестей с фронта. Злость и решимость видел Костька в глазах друзей. Склоняясь над станком, до которого он по-прежнему доставал только со своей жёрдочки, парнишка в такт равномерному гулу порой приговаривал:
-Та-та-та – говорит пулемётчик, та-та-та – говорит пулемёт.
И чудилось ему, что он уже не за своим токарно-револьверным стоит - он из кабины самолёта даёт очереди по ненавистным врагам, укравшим его детство, родных и заветную мечту подняться в небо. Вот и на соседних рабочих местах: сестрица, рядом с ней - девушка из Москвы, дальше - осиротелый совсем маленький школьник, за ним - Сашка Свитланд и все другие бригадники, и все тоже не просто детали точили, а так их точили, словно каждой выстреливал в фашистов.
В тяжелых трудах бежали несытые месяцы, складываясь в годы. На завод приходило новое рабочее пополнение. Теперь уже поднаторевшие в токарном деле бывшие ремеслушники учили новеньких премудростям реальной производственной жизни. Участок нередко комплектовался худенькими невысокими мальчуганами: подставки порой требовались и ученикам, и наставникам. Да, Костька с Сашкой, повзрослев, так и остались маломерками.
Бригады не распались и после Победы: стране очень нужна была машиностроительная продукция, только уже мирного назначения. Правда, теперь рабочие могли уже отдыхать не в цехе, а дома. На груди многих участников ударных фронтовых бригад засеребрились правительственные награды, полученные за адский труд в тылу. И Костькин пиджачок украсила заветная медаль. Его, Константина Касимова и Александра Свитланда уже давно перестали считать щеглами, а уважительно стали величать кадровыми рабочими. Так и оставшись маленького росточка, выросли друзья в больших мастеров, отмеченных высшими знаками рабочей доблести.
Потом и малышовые бригады ушли в прошлое. Предприятие отстроилось, похорошело и стало флагманом отечественной авиационной промышленности.  А эти двое парнишек из ударных фронтовых так насовсем и приросли к своему заводу. Только виски их побелели, как сибирский снег...
При встрече прежние ремеслушники частенько продолжают свой давний разговор:
- Кость, ты жалеешь, что так и не попал в лётное училище?
- А чего жалеть, Саш? Мы с тобой и так, считай, авиации посвятили всю жизнь. Как-никак, а профессия наша тоже накрепко связана с небом!