Яма. Не называйте меня предателем

Штабные что-то напутали, но ответственность за гибель солдат как всегда никто не понёс. Солдаты на то и солдаты, чтобы в сырую землю ложиться, доля у них такая – солдатская.





Говорят, ветераны живут войной. Я войной не живу, я войну ненавижу! Хотя, что я про себя говорю, у меня работа хорошая, жена любимая, дети, два дома в благополучных странах и всё в этой жизни прекрасно.

А в России безденежье, пьянство и беспросветность. Особенно в деревнях, в глубинке. И если снова война – они конечно пойдут.

Вот так и калечит эта власть души русских людей. У многих из них война – единственное воспоминание в жизни, настоящее воспоминание – сильное. Только там, на войне, они живыми себя почувствовали. Страшное, жуткое время в их беспросветной тягостной жизни, и одновременно – самое яркое!

Зарплату на той войне не платили подолгу – три месяца, полгода, год. Контрактникам, офицерам. Им семьи прокормить чем-то нужно, вот и "выкручивались", как Бог пошлёт. А может нарочно им не платили, чтобы предательств побольше было и в результате побольше крови?

Боевики за предательство хорошо платили. Особенно за информацию о перемещении войсковых колонн. Ведь именно во время перемещения войска наиболее уязвимы. И такие предательства случались на удивление часто. Солдаты во время транспортировки нередко были совсем без оружия. Колонны сжигались как хворост в печке, военнослужащие погибали и попадали в плен.

Дезинформация боевикам хорошо помогала. Дезинформация своих же воинских подразделений, намеренная и продуманная – со стороны командования федералов. Помню, как-то раз, стрелковый батальон нашей дивизии добросовестно бился с нашим же батальоном морской пехоты. Обе стороны понесли большие потери. И только с утра разобрались, что ошибка вышла. Штабные что-то напутали, но ответственность за гибель солдат как всегда никто не понёс. Солдаты на то и солдаты, чтобы в сырую землю ложиться, доля у них такая – солдатская.

Сколько таких ошибок было – вспомнить страшно. А кому они на руку, вы и сами догадываетесь.

Я продолжаю ненавидеть чеченцев и наверное буду ненавидеть всегда. Это моя болезнь и она неизлечима, даже по прошествии времени. Слишком много на чеченской войне я смертей повидал, слишком много русских парней убили чеченские парни. А Шамиль и Малика... они для меня не чеченцы. Они для меня просто люди. Близкие люди.

– Малика мне как дочь, – сказал Шамиль как то раз. Это было уже здесь, после переезда в Ливан. Мы разговорились с ним, сидя на веранде за большой бутылкой хорошего местного вина.

– А ведь ты меня чуть не убил когда-то, дядя Шамиль, – припомнил я. Впрочем, без всякой обиды.

– Я бы не выстрелил, – Шамиль покачал головой. – Не смог бы. Слишком сильно люблю Малику, чтобы причинить ей горе.

Он повернулся ко мне, улыбнулся и по плечу похлопал:

– Ты тоже однажды чуть меня не убил, сынок.

Я только развёл руками и улыбнулся в ответ. Как будто сказал: прости, Шамиль, так получилось.

Мы часто с Шамилем войну вспоминаем. Жалеем о многом, о чём не жалели тогда. Корим себя за свои поступки, за ненависть себя корим. И погибших вспоминаем с болью в сердце.

Я Лёху вспоминаю часто. Единственного настоящего друга, которого забрала война. Но больше всего горюю по маме. Она умерла вслед за тем, как пришло извещение, что сын её "пропал без вести". Новости этой мама не пережила, ведь "без вести пропал" – это верная смерть.

В прошлом году я на могилку к ней ездил – прощения просил за все. За нашу беспросветную жизнь, за подлость правителей, за чёртову войну и людскую ложь.

С той поры меня с домом ничего не связывает. Ни друзей, ни родных, ни невесты на родине у меня больше нет. А потому, о том что уехал, я нисколько не сожалею. Я покинул родину и забрал с собой тех, кто дорог мне больше всего.

Хочу чтобы она, моя чеченка Малика, была счастлива. Она это заслужила, тем горем которое пережила.