Призраки города N роман, часть IV

Интересное животное. Информационная сауна.
Виктория пишет на спине Зу йодом: «Чтоб ты сдох!» Он подходит к зеркалу и там видит на спине «I love you!», причём в зеркальном отражении – зеркально написанный текст. «Прошедшее время глагола – первое появившееся. О настоящем говорили действиями, о будущем не думали. Эти окончания: …-елал, …-илил, …-авал, …-ивал…а «еблись» – не само ли имя демона Иблиса?" – вот о чём думал Зу, пока Виктория трёт ему спину спиртом.

                Часть 4.

             “We both know what memories can bring –
             They bring diamonds and rust”.
                Joan Baez, “Diamonds and rust”.

                «Мы оба знаем – что воспоминанья дарят –
                они приносят бриллианты и ржавчину».
               Джоан Баэз, «Бриллианты и ржавчина».

   Ну не могу я закончить эту книгу по-человечески! Может быть потому, что всё в моей жизни не «по-человечески», а «через жопу». Тут можно долго распространяться размышлениями о причинах этого феномена, но я ограничусь констатацией факта. Видишь ли, мой милый читатель (тут я кладу тебе руку на плечо), дело ещё и в том, что по причинам, в которые я не стану углубляться, роман представляется мне с одной стороны минеральным существом, в котором автор готов отстаивать каждый кристалл (как я – букву «Ё» в этом), с другой – живым созданием, применительно к которому я не признаю тирании. Власти создателя доступно по своему произволу ограничить обзор одной сцены несколькими словами, другой – половиной главы, да ещё и на иностранном языке. Мера доступности читателя в повествование ограничена таким образом, что кое-что ему приходится допридумывать. В произведениях об эпохах этим произволом возможно пренебречь благодаря лазейкам библиотек и архивов, в которых хранятся увеличительные стёкла истории – документы. Данное повествование есть лишь повод, провокация обращения к первоисточникам. Но и в нём я пытаюсь дать тебе возможность реализовать право на участие – раздвинуть ткань и увеличить её, благо уменьшить её же априорно – не читать, подарить кому попало (близким всё-таки дарят любимые вещи), не покупать, или выбросить – ты всегда можешь. В искусстве принцип «не нравится – не ешь» воплощён идеально. От недочитания не умирают. Однако прошедшее всё-таки «как хорошо», что же говорить о небывшем? Если Розанов старательно собирал свои короба осенних листьев, то эта часть скорее напоминает «конфетти» – я предлагаю разбросать их по трём предыдущим частям и насладиться спонтанностью эффекта. Внимательный же читатель (да, да, ты самый, не оглядывайся, тебе говорю!) и так поймёт и найдёт – что к чему. Это не лень, что-то другое не даёт мне кончить точкой после «всё, что я хочу, сбылось и всем стало хорошо». Ничего не сбылось, и совсем не всем стало хорошо.      
   «Большинство умирает только в последнюю минуту; другие проникаются ощущением надвигающейся смерти за двадцать лет загодя, а иногда даже больше. Это самые несчастные люди на земле».
Луи-Фердинанд Селин, «Путешествие на край ночи».
   Неоконченность таит в себе загадку и подтверждение продолжения процесса. Записные книжки, например… Дались эти примеры! Записки, приписки и вписки… Вот, набрал крашеных крошек в горсть, бросаю:

   Полый, прозрачный взгляд Иоланты… Только недавно пришедшая мне в голову мысль: а что, если Флиндер просто подсадил её на герыч? Но взгляд-то был и раньше, до того, как я их познакомил… Ну, не Флиндер, так кто-нибудь другой – в Литве кто там их знает, что в ходу. Сам-то я тогда ещё ничего этого не знал, ну, видел пару раз – укалывают себя, слышал про какую-то ханку, вроде как из мака её варят… На улице Пестеля настенный барельеф «Защитникам полуострова Ханка» было. Теперь «Ханко»…
   А может быть, это было предвосхищение своей судьбы? Так сказать, роды до зачатья? Метафизика актёрства? И этот её обрывающийся след за океаном, в какой-то секте, поклоняющейся пёсьеголовому идолу…

- «История насучит!» – Ваши вирши?
   Следак швырнул ему листки:
«Мимо окна, в ярком свете майского солнца, как грязная тряпка, упавшая с балкона, пролетел голубь».
«Упрямый хмурый сын сказал: «Когда ты умрёшь, я всё сделаю по-своему».
«Всему худьшему в себе дети обязаны нам. Они любят тех, кто с ними играет – сегодня это машины. Ребёнку необходима близость со взрослыми».
«Милое лицо со слегка одутловатыми щеками – предвестниками будущей будкообразности. Довольно расплывчатый визуальный образ. К тому же он меняется».

     «Простые» люди.
Обыденность – объединённость в братстве
Обыкновенных лиц и бытия.
Обыдленность на ежедённом рабстве –
Неразличимы в ней что ты, что я.

     Сыры.
Я обожаю Камамбера,
Но он кусается, зараза:
Гастрономически – химера,
Диагностически – проказа.

Зеленея, розовели своды.
Воды вспенились – земные роды.

     Эгоизм 2.
Пусть будет шторм – я не боюсь.
Пусть грянет гром – перекрещусь.
Пусть континенты станут пылью –
Я буду улыбаться мило
И даже пальцем не мигну,
Когда весь мир пойдёт ко дну.

Диалоги у род. дома:
О необходимости создания Системы Обеспечения Детского Общества Мироощущением: несостоятельность всяких «Оляпок» и «Мурзилок» перед Диснейлендами и МакДоналдсами из мяса Микки-маусов. Требования детства: вседозволенность, избыточность, фонтанирование чудесами. Предлагаемое: облупленные железные конструкции, мрачные идолы, военизированный лагерь. Звучит соответствующая музыка».

«Гарт – это принципиальное различие творческих принципов: графоманское (или граничащее с таковым) недержание и почти мучительное преодоление «жадности», тяжкое выдавливание самодостаточных образов произведений наружу. Удовольствие дефекации и забава мастерства. Нарциссизм – и инстинкт икрометания».

«Рефрен: Боровая, диванчик, полочки с бобинами, рядом – окно, в нём – крыши и небо. Психология преферанса: Тузик – маленький туз. Заложил книгу волосом. Велюровый руль рулады. «Очевидно, что модным становится всё то, что вызывает моё раздражение». Боровая – служебная «казённая» жилплощадь, где сквозь потёки и вспученности краски на стенах проступают рукописи Достоевского».

   Наверное, это чувство хорошо знакомо всем тем, чьи близкие поражены неизлечимой болезнью или непреодолимым пороком: ничего не можешь сделать, хоть и предпринимаешь невероятные усилия. Остаётся только терпеть, по возможности охранять, «выносить судно» и ждать конца. Жизнь, как известно, заболевание, передающееся половым путём. Есть чудовищная, не смотря на её нематериальность, грань – когда ни протест, ни смирение не дают ничего. Бессмысленная борьба за чьё-то счастье.
   В Майке, как в двужильном проводе, угнездились, свились воедино сила и слабость, воля и безволие. Сила – жить так, как хочется, быть ленивым, толстым и некрасивым, если для того, чтобы быть деятельным и привлекательным необходимо переламываться. Слабость – рабство этой свободы, нежелание признать очевидной (для неглупого человека) необходимости сделать удар, чтобы высечь искру, сладости безделия лишь в противовесе изнурительного труда. Впрочем, становилось всё яснее, что ему в тягость само преодоление течения жизни, несоответствие разума и бытия. Так север и юг постоянны и едины в одной стрелке компаса. Есть принципы, условия, и не важно – принимают их или нет, главное – они есть.

Перед Зу лежала папка цвета «До#» по цветовой шкале Скрябина. Открыв первую страницу, он прочёл до конца не отрываясь, и захлопнул папку. Набрал номер.
Я весь уши, дорогой! – голос импрессарио выгнул
вопросительным знаком восклицательный в конце своего обычного приветствия, давая понять, что ждёт необычного ответа. Ответ прозвучал:
- Бред!
- Ты краток, дитя моё! Так послушай меня. Это будет шоу в стиле кадаврэскиз.
- Прффф! – это Зу поперхнулся «Перно». – Кадавр… что?
- На каждом новом шоу любую роль может сыграть любой желающий из… ну, наших друзей: Рекшан, Чиж, Шевчук, Гаркуша, Миллер – замечательный такой Гуру из Бобруйска, этакий деревенский Махариши, кстати, Серафим – чем не Натти Дрэда? А Шнур – Пахан…или всё же Шевчук?… а может Гарик Сукачёв – он ведь пел про «Милого узнаю по походке»?… Или Весёлкин? Весёлкин!!! «Пахан Одессы Костя-инвалид», каково, а? Это ведь для него почти автобиографичное: «Приехал в город я молоденьким мальчишкой» - из армии он же пришёл, как сам любит выражаться, «не пил, не курил, матом не ругался»! Интересно – что раньше пришло, пить-курить или метадон? Но я отвлёкся: ты прочёл кадаврэскиз?
- Какой эскиз?
- Я никогда не сомневался в твоей эрудированности, которая заменяет тебе недостаток образования. «Кадаврэскиз» - это книжечка, страницы которой разрезаны поперёк на три полосы. Варьируя верх, низ и середину, ты получаешь… ну, скажем, лицо Ньютона, бюст Саманты Фокс и ноги… выбери сам. Вспомнил?
- У Аманды Лир есть альбом с таким названием, дальше.
- Некуда! Это крупная форма! Одно дело – проскакать концерт в два с половиной часа – это может каждый, некоторых приходится стаскивать со сцены. Сыграть роль, характер – это покруче, чем подсняться в кино, даже и в своём собственном. Мадонна многим подтёрла носы с «Эвитой». Драматургия крупной формы отечественного рока претерпела множество перипетий и шла не единым руслом. Уже сравнение основных произведений, представляющих данный жанр…
Зу налил полней и добавил воды. Лунный камень заклубился в стакане.
- … обнаруживает две тенденции: классический сюжет «Орфея» с Глюковой арией, смодулированной в минор… Впрочем, об этом можно говорить часами. Завтра генеральная репетиция, как сказала гадалка. Помнишь анекдот-то?
- Про музыканта, которому нагадали, что в раю он будет играть в первом составе? Мне другой анекдот вспомнился.
- М-м, какой же?
- Экзамен по композиции. Один студент говорит другому: «Ничего не могу сочинить. Вдохновенья нет». А тот ему: «Так возьми сочинения нашего профессора и перепиши в обратном порядке!» «В ракохорде? Пробовал». «Ну? И что?» «Получаются мазурки Шопена».
- Ха-ха-ха! Ты хочешь сказать, что нас упрекнут в прицепах? Милый мой! Когда ты прочтёшь либретто, ты рухнешь!
- Это случилось.
- Тогда запевай: поторопись-пись-пись, приободрись-дрись-дрись, мы застрахуем и так далее твою жизнь!
- Мерси!

   Зу запихнул в папку все листочки, исписанные за долгие ночи. Один, любимый, оставил себе.
   Гарт собрал файлы в папку и запер на «зип». Вынул одну страничку – про Белку. Пусть что-то останется для себя. «Ты опять побежишь по дорожке, Белка! Мы пришьём тебе…» – Гарт прослезился.
   «Принесли его домой – оказался он живой» – придумка детей или для детей, но у меня их нет. Я-то знаю, что не оказался. Всё кончено. Или выходить или продолжать сидеть у окна», - Зу нервничал.
   «Не смей меня ни к чему принуждать!» – скрипел зубами Гарт и вчитывался снова и снова в дактилоскопические флюорограммы белкиных текстов. Признание в любви, как проклятие: «О, как ты красив!…» Тоже мне, Лохматова наших дней!

Ещё о кличках: Африка таки был «сыном полка» Аквриума. Мать же полка кто-то прозвал Флюрографией, и потом кто-то ещё сократил до – «Флюра». За тощесть, наверное, вкупе с проникательностью. А кличку «Белочка» Распий дал Алле Гозз за любовь к орешкам. Моё же прозвище «Милый», внедрённое в употребление Галиной Скигиной (она его довела до превосходной формы «Милейший», любимая!), также из Распия – см. «Хаотический восторг весны» в части 2. Боря Аксёнов в «Землянах» звал меня Искандером («Искандер, старая скотина, приходи к нам в номер бухать!»). Теперь прибавились ещё Сандро, Санчос… АлександОр…

   Я вижу в окне Ангела. Но он в клетке. Реставрация… Карриатиды – крепкие мужики на фасаде дворца Белосельских-Белозерских у Фонтанки – как будто схватились за голову растрескавшимися по локоть руками. Этот город, состарившийся вместе со своими обитателями раньше времени, как клон, этот сколок, механический слепок с европейской цивилизации, вопиющий, как посмертная маска, этот феникс, проклинаемый и боготворимый, этот чахлый садик, симфония трещин… вцепившийся в глотку Невы мертвец, рассыпающийся и в то же время упорно влекущий свою возлюбленную за собой, ибо и за пределом жизни всесильно желание бессмертия, желание, отражением которого и лепится жизнь…

Сняли леса с Ангела. Поменялись роялями.
Параментальный. Полуполярный. Дуопланетарный.

5 FOR LOVE!
1 Вы ненавидите меня.
2 Вы презираете меня.
3 Вы проклинаете меня
4 И убиваете меня.
5 Но вы не знаете меня!

Финал пьесы – моралитэ. Эпиграф: «И вечный страх, что ты такой, как есть». Октавио Пас, «Пришелец».

Гомик-подружка – игра небезопасная, в зависимости от калибра зверя. История с домашним львёнком-котёнком, проживавшем в одной, московской, что ли, семье – пример заигрывания с хищником – закончилась разодраными телами игравших. Такие игры плохо кончаются, будь игрушкой хоть слон, хоть носорог или тигр. Слоник добрый и послушный, потому что у него в башке дырка, и туда, чуть что, тычут острой пикой. А вцепиться в горло может и небольшое животное, только мотив нужен веский, ведь звери не ведают прихотей. Конечно, гомик не предаст ради другой женщины… это да. Разве что из каприза или выгоды. А ради другого мужчины? Все мужчины или хоть чуточку презирают, или чуточку боятся – женщин. А те в большинстве предпочитают первых, хотя охотно помыкают вторыми. Но все мужчины относятся к женщинам чуточку… несерьёзно, что ли. Настоящая женщина относится несерьёзно ко всему миру, кроме её мужчины. Но всё это – только wishful thinking.

Если бы отказывающемуся от чтения в колледже О. Уайлду предсказали, что настанет день, когда ему недозволено будет видеть книги… Он не знал людей, описывая их. Он узнал их – его поразила неблагодарность. Рембо же, не имея светского опыта, чутьём провинциала с изощрённым вкусом почувствовал моду на разложение и мерзость, и превзошёл самоё себя в упражнениях на эту тему. Давать то, чего хотят – этот принцип он усвоил блестяще. Ударить ножом своего благодетеля, друга и любовника – более точно трудно отразить время. Стать самым безумным среди безумствующих. Достичь святотатства. И истереть ноги (буквально, см. медицинское обследование), бегая пешком по Европе.

 Прюне де мажюн – намазывать. Словотворчество – «мордочата» - тётя Нина. «Но притихли вдруг зайчата – на пригорке морда чья-то!» Автор неизвестен, увы. Мультилингуа.

Rolling St. Ones – ”you’ll never make a saint of me”. Естественно Майк предпочитал «Битлам» «Стоунзов» – безголосый Мик и жёсткая, занозистая, нешлифованная ритмо-поэтическая структура RS были ему ближе перфекционизма В, которые опомнились было в последнем альбоме, почуяли надвигающийся попс хаоса, но было поздно – всё развалилось в красивеньком домике из соломы, и вместо напора получилась сырость и рыхлость (Let It Be). Леннон догнал эту тему в первом сольнике – музыка без аналогов, без дураков. Эти две группы, из которых одна дожила до сегодняшнего дня, постоянно совершенствуясь, а другая, начав за здравие «йе-йе-йе», закончила утомительным отсуживанием своих сокровищ друг у друга и у всего света – они поставили точку в названиях из множественного числа. Групповое сознание сменилось индивидуалистическим погружением в собственное подсознание. Примеры быстрого взлёта и медленного восхождения, и то, и другое – с истерией. Элвисомания была ещё чистенькой, и стала толстенькой. 70-е: крушение дуэтов – Айк и Тина Тёрнеры, Сонни и Шэр, Элтон-Берни, Саймон-Гарфанкель… сольники. Они означали нечто большее, чем спекуляции на любопытстве поклонников к личной жизни кумиров. Rollin’s Towns.

Вертинский: «Где никто Вас не спросит: «Кто Вы?»?»

Примат девственности. Страсть без души – алкоголь.

- Какой ты пистушный!
- Какой ты шыстокый!

Не дрыгайся! Не ёрзай!

Неподдельный интерес Майка к гомосексуальному аспекту рок-музыки выдавали его пристрастия: ну, с Лу Ридом и Марком Боланом всё ясно – настоящие поэты, но именно от Майка я узнал о чисто имиджевой группе «Нью-Йоркские куколки». Он же посвятил меня в некоторые подробности публичных высказываний, почерпнутых им из англо-американской прессы. В частности о негодовании Болана, которого Боуи опередил в афишировании своей бисексуальности: «Это должен был заявить я!» Со смехом мы сравнивали это с официальным заявлением о распаде «Битлз» – здесь пальму первенства ревниво оспаривал Леннон у Маккартни. Джеймс Дин тоже не случайно возник в его стихах, а я подписывал свои послания к Майку «Alexander», и только недавно узнал, что это фамилия биографа Дж. Дина – Paul Alexander. Иногда мне приходит мысль, что это долбаное псевдосходство с Борисом и послужило поводом к нашей дружбе – вот, мол, мой “домашний” Б. Г. Но потом мне становится стыдно этой мысли – мой друг был слишком прямодушен для такой иезуитской забавы. Майк никогда не пытался что-то выведать у меня, однако в первые, лучшие годы нашей дружбы он ещё не потерял интереса к наблюдению окружающих. И если наша близкость иногда способствовала развязыванию моего языка более обыкновенного, то мой друг очень мягко, но настойчиво расспрашивал меня о подробностях. Возможно, наша дружба и появилась на благодатной почве взаимной откровенности – каждому из нас не хватало оппонента для разговоров о «неприличном». Ну и, конечно, всё – в копилочку… Так песни «Твой новый пудель» и «Я жду тебя» – суть пересказы реальных историй, рассказанных мною Майку. Подробности смотри на сайте www.remike.spb.ru в этом же разделе «Мемуары», статья «Комментарии к комментариям комментариев» (заметки на полях книги «Михаил МАЙК Науменко, «Песни и Стихи», Москва, изд-во «Сокол», 2000).

His woman and his best friend --
in bed and having fun.
Jethro Tull, “Locomotive Breath”, LP « Aqualung”.
Майкл Кордюков часто цитировал эти строчки и, в итоге, поступил именно по этой схеме. Эстафетная палочка, переходящее знамя боли и обиды, бацилла деспотизма.
Публиковать почеркушки…
Отсюда двоякое отношение к черновикам (посмертно): стремление понять аспект контекста, формообразующий механизм, а с другой стороны – «давайте отрежем ему голову и посмотрим, что внутри». Артист уже самим выбором профессии отказывается от частного, личного, в ползу публичного или хотя бы подсвеченного альковного.

Чайковский купил дом за 2 года до смерти; Павел закончил замок за 40 дней до кончины… Может и хорошо, что у меня до сих пор нет дома?

 от ить питьё-моё!

Дайбол (слуги Белки): Ядра, ятра, яйца.

В записках секретаря:
Теоретически опубликование данной статьи явилось тактическим ляпсусом и ошибкою, так как поддерживало имидж не уже существующий, а тот, который надлежало ещё только придать рекламируему коллективу. Но поскольку первоначальное направление, не успев стать осуществлённым, было пересмотрено и изменено на другое, необходимость рассматривать и освещать его, как достижение желаемого, не только не соответствует реальному положению вещей, но и вопиюще противоречит ему, низводя претендующее на объективность заявление до статуса нонсенса, так сказать, «пука в лужу». На практике же в данной категории информации логический ряд не является приматическим, скорее наоборот: чем нелепее и противоречивее слухи, тем яростней дискуссии, что, в конечном итоге, и является целью рекламы. Антиномичность.

ЛУНА:
Не знаю, где. Ушла, наверно.
Она теперь ведь в небе днями.

Пёсьепись. Теневая экономика. Теневое искусство. Теневая живопись.

«Воткни в меня… своё копьё!» – Диана.

Раз проснулся Джон Пол Джонс (Куинси Джонс),
А на нём сидит Том Джонс.
Раз проснулась Джони Митчелл,
А на ней сидит Митч Митчелл.
Раз проснулась Карла Саймон,
А на ней сидит Пол Саймон.
Раз проснулся Литтл Ричард,
А на нём сидит Клиф (Кит) Ричард.
Раз проснулся Элис Купер,
А на нём сидит Рей (Эл) Купер.
                М. Н. – А. Д. (продолжение следовало…)

Не доставайте нас, козлятки!
Не доставай людей – озлятся!

Voyage, voyage… Как объяснить разницу исполнения этой фразы не как три восьмые из-за такта и четверть, а две восьмых из-за такта, и потом восьмушка на сильную долю и четверть с точкой, а потом уже «плюруа»… Может быть в этом была причина частых просьб исполнить эту песню? Ну, и наверное мой костюм: лимонный с изумрудными камнями от «портного Лаймы» – он подарил мне безумные остроносые туфли, что-то почти готическое, в обмен присвоил 6-метровый отрез асфальтово-серого в тонкую чёрную полоску на расстоянии в сантиметр шевиота, который бабушка достала из сундука – он не стал со мной церемониться и вместо костюма мне сшил из бабушкиного отреза пальто себе. А ведь материальчик пролежал в сундуке лет 30! Так вот и разбазаривались фамильные состояния… Лимонный же костюм был «построен» на деньги варьете, которое впоследствии заставило меня выкупить его. Уходя в «Прибалтуху», я не пожелал остаться голым и выкупил. Рубашка, перчатки и туфли к этому лимонному были, естественно, белыми, галстук – лимонный атлас с изумрудной заколкой – в гарнитуре с запонками, носочки – Майковские, люрекс изумрудного же цвета. Это смотрелось даже и без мейк-апа, а уж с ним – нечего и говорить.

«Мои принципы исчезли так быстро, что я даже испугался». Ричард Бах, «Мост через вечность». Стр. 200, конец главы:
«В конце концов приходишь к мысли, что никого нельзя узнать глубоко, разве только самого себя, да и то весьма приблизительно». Он же.

Б.Г.: «Мне кажется, я узнаю себя в том мальчике, читающем стихи.
Он стрелки сжал рукой, чтоб не кончалась эта ночь,
И кровь течёт с руки» – о себе? Роальд Мандельштам: «Девочка читала мемуары…» Лиза Курёхина?

ЛЮБИМЫЙ МОЗОЛЬ.
Ресторан - rest or run – задом наперёд: нарот сер. Бар – раб.

СОРОКОПЯТКИ:
Пурпурный слон. СТАРОЕ РАКОМ. АНТЕЙ-ПРОТЕЙ. ДЕРЕВЕНСКИЕ ТРАНСЫ. IN THE POP-KEY. PFERD AUS FERD. ПОДЕЛИСЬ СНАМИ. ТЕНЬ ОТЦА.
 ПЛЯШУЩИЙ ЕВРЕЙ. DANCING JEW. TRALLEY-VALLEY. ТРЭНД-БРЭНД. ГОЛЫЙ. GIMNOS. PAYED ONE. DemoN. МАГНИЙ.
НЕ УТЕРПЛЮ ЗЕРЦАЛА У ЛИЦА.
преРЕСТИТУЦИЯ.
ПУСТЬ КОРОВЫ ТРУБЯТ.
LOLLY-BYES. LOLLY-BY-BYs. СЪЕДОБНЫЕ ДУХИ. МЕХАНИЗМЫ ПЕРЕДАЧИ МЫСЛИ. ЗООЛОТО. ЗВОНЫ РОЗ. КНИГА ПЧЕЛЫ Дайбол подумал: «Почему уж тогда сразу не БИБЛИЯ? Впрочем, есть «GENESIS”). Полдень синих яблок. ЖИДКИЙ СТУЛ. CANTO DEL ORO. INSECT IN LOVE. ВЛЮБЛЁННОЕ НАСЕКОМОЕ. РЕЦЕПТ. СТУЛ УГЛА. BABY’S BETTER. ALIVE IS THE LOOSER. ТАКСИДЕРМИЧЕСКИЙ КАПРИЗ. ЛЫСЫЕ ПЁСИКИ. СЕМЕЙНАЯ СЦЕНА. ФОРМА ПРОТЕСТА. РЕПЕТИЦИЯ ТЕАТРА. ПЕРВЫЙ-РАЗ. MERCY DRESS. RELIBRIS. CREAM PEACER. WATERPLAY/ WHAT A PLAY. LATE MOTIVE. PICTURE MAKER BIG JAMAIKA. IN THE MIRROR OF MY DREAM. EATING PEOPLE. MEATLIGHT. РЫЦАРЬ ПОЛУМЕСЯЦА. РОЗЫ-АСТРЫ. ЗЕЛЕНЬ В ЗУБАХ. ЧЕТВЕРОНОГИЙ БРАТ. Е2-ЕДВА. ДИКИЕ НРАВЫ. ДИАКАЯ АТМОСФЕРА. КУЛЬТУРА КАРМАНА. ВОНЮЧАЯ НОВИЗНА.
- Он спятил. Но как красиво!

«Говорят, она – зажигательное стекло – но никто ещё не подобрал на нём фокусного расстояния». Вс. Иванов, «У».

За всё золото Рейна я не стал бы общаться с таким ублюжеством. Мажоры – жеребячий оптимизм, численность большинства, безмыслия и прожорливость крепких зубов. Взрослая мечта – способность аннигиллироваться по желанию, а ещё лучше – аннигиллировать других. Демолекуляризация. Кнопкой. Я продаю вам мечту, смесь лжи и фальши. Два лица исторической персоны: Зверь и Бог. Жизнь твоя ужасна вдвойне: артистка и жена артиста. Nat Street Quen. «Ко мне никто не ходит. Не срёт». Сердитая аскеза, обидчивая схима. Обвинение в эгоизме – дело рук самих эгоистов, как и самыми. «Сами они»? Нет, здесь не точка, а продолжение: …самыми ревностными хранителями еврейского вопроса, если не его создателями, всегда были евреи. Война снов (и дений). Вам не хватило счастья для меня,- теперь и друг для друга не хватает. Миноры – вечное меньшинство.

Зу в интервью:
- Детка, Вы что, серьёзно о новизне? Это как брань: «Вот видишь! Я всегда говорил тебе…» – «А я никогда не говорил тебе, но всегда хотел сказать…» Или как мода: берётся узкое или широкое, короткое или длинное, и объявляется новым. Гарнир решает судьбу основного блюда. Креативность рока навсегда осталась между 67-м и 76-м годами. С тех пор он постепенно перешёл в категорию… ну не гарнира даже, а специи. Он уже умер и только ещё становится классикой. Возьмите международный рынок: М. Кабалье! Уже не молодая дама делает деньги, свою работу, дочку – и прошу учесть! – профи, гуманно, ни одной ноты порицания кому бы то ни было, разве что в частной беседе, без свидетелей: «За такие деньги я спела бы дуэтом даже с тараканом!» Бессознательность действия яйца или куколки. Лети, пока не догонит тебя волна, что другую не помнит. Параллельные миноры. Пушкин и строительный кран над его главою непокорной. Разрушение, как расчистка места для новой постройки – уже созидание. На этом спекулировали распевавшие: «Мы наш, мы новый…»  Построили: концлагерь-колхоз. Концертный лагерь, колдовское хозяйство. Цель либо оправдывает средства, либо теряет лицо. Всё лучшее – детям! The Kid Is The King! Kidhood. Kiddom. Тогда дайте им примеры самоуважения и самоотверженности – этого хватит, поверьте! “When i give my heart, it will be complitly, or i’ll never give my heart – я отдам себя только вместе с сердцем, или сердца не отдам». Дитя и Урод говорит нам: «Я стану чудовищем, которое действует по-взрослому». Куколка выносит прекрасную, счастливую бабочку, которой плевать, что она вблизи ужасна.

Ленинградский Зоопарк – директор Иван – автомобили-лошади – Вещий Олег. Смерть от коня своего.

Зу – Дайболу:
- Ты же знаешь: в первый раз делаешь для себя, повторяешь – для других.
- Чего же ты хочешь?
- Дай мне орешков! Не простых! Мё. Ду. Мёр. Душ!
- Ужас! Будто содержимое ореха ожило. Ядра. Ятра. Яйца.

Селин: добрый доктор Айболит. Романтический нигилист. Циник-идеалист. Его памфлеты – это «Тринадцать (12)» Блока. Не стыдно быть слабым, более того – «позорно презирать за слабость человека, отнявши силы у него» (И. Северянин, гений). Его эссе о Петербурге. 1936-й, ему – 42, Натали – 23. «Если бы мимо этого можно было пройти не заразившись, как мимо сифилиса!» Л.-Ф. Селин. 1894-1.VII. 1961.

Метафизика эпоса – разговаривающие животные. Прививаемая с младенчества, она перестаёт удивлять, как чудо природы, обратившееся в надоедливый пейзаж. Она маскируется ещё и разговаривающими предметами (Андерсен), что уже относит говорящих животных в категорию безусловного мифа. Для животных же это – форма безумия. Слово было у Бога. Грехопадение – похищение Слова не для выражения желаний или сообщения фактов, а для убеждения, то есть обмана.

Дайбол:
- Сейчас я подойду к десерту!
- Чрезмерному, судя по твоему брюшку. Или твоей брюшке?
- К десерте, если тебу… тубе угодно. Постановка будет. Если ты откажешься, я возьму другого.
- Кого???!!! Кого мне, в гроб сходя, благословить?

И снится нам не рокот Дзефирелли… или Пазолини?

Не мог или не хотел бросить пить? Упрямый Баран! И умер из упрямства. Его и убил-таки тот, кто полюбил – народ. Любить до смерти – упиться любовью – воспарить вниз… Мученик любви. Не раб – страстотерпец. Метеорность рока. Цифры и звери. Пленники мечты. Любовь до гроба – дураки оба. Ду ракиоба. Do rockioba!

Вымышленный диалог в Берлине:
- Мы оба живы. И оба будем жить вечно.
- Прости, я покинул тебя. Не мог полюбить этот сброд вокруг тебя. И ещё мне показалось… что ты…
- Что я что?
- … что ты решил… убить себя.

Зу – Виктору:
- О, как ты гадок, когда лжёшь! Как пьяный!

Виктория – Зу:
- Напиши хоть что-нибудь, что можно петь! И я верну тебе…
- Ничего из того, что ты можешь мне, как ты выражаешься, «вернуть», мне не надо!!! Запомни: я отдаю навсегда! А то, что ты украла… продай!

Наталья: «Буду пить!» Он не хотел, чтобы она пила наравне, а сам не хотел не пить (двойное отрицание). Жена пьяницы становится пьяницей, неряхи – грязнулей, развратника – шлюхой. Свойство спутницы – естественное – отражать. Жена святого? Святая жена? Мука.

Ссора… как же так? Именно сейчас, когда я наконец-то почувствовал себя на месте, которого долго искал. Ощутил свою нужность и уместность. Равность. О, ревность… Впервые мой город показался мне…

Вероятно, рождающийся ребёнок в какой-то миг прозревает свою земную судьбу и горько рыдает над её неизбежностью.

Зу: - Какая разница – искать любимого мужчину или идеальную женщину? Ни того, ни другой нет и быть не может.
Виктория: - Ты любишь меня, пока я – бесправная вещь, снисходительно, но строго.
Виктор: - Ты любишь не меня, ты меня не видишь. Так, глядя на луну, мы видим свет солнца…

Флиндер: уведение девушки – спорт самцов. Что я мог дать Иоланте? Прописку? Нет. Деньги? Нет. Только любовь. И не потому ли она оказалась в Штатах, в лапах какой-то собакоголовой секты? Флиндер, перкуссионист из «Банки». Прощальное письмо Зу – Иоланте: «Как красив летящий в небесах шарик, как прекрасна бесцельность его полёта! О, как глубоки небеса в облаках! О, как высоки облака в небесах!»

Зу (утром):
- Он спросил меня – почему кто угодно, но только не он… Я ему должен был ответить: «В тебе я уже уверен, проверять не нужно».

Только декстрины на зубах хрустят – котлетки, минтай… «Привет от первого упаковщика всему миру» – письмо в бутылке буханки.

Злая кличка «Уличная».

РОМ(АН) БЕЗ PC (ПИ.СИ.).

Ссорились, мирились… Приглашая – гнать, призывая – отталкивать, всё, только бы сохранить видимость независимости.
- Извините, Вы свободны завтра вечером?
- Это зависит от Вас.
- Не любите новых знакомых? Каждый раз сказываетесь больным…
- Совпадение.

ЖЕНЩИНЫ. Оля П. Была Первой Леди питерского, а значит – совецкого рока. И по хронологии, и по статусу. Её просто не с кем было сравнивать. Подобно суеверным морякам, рокеры не принимали всерьёз «герлов» и предпочитали их в перерывах между «плаваниями». Ну да, мэйл-шовинизм. Бабы разводили склоки и истерики, это-то и послужило поводом для высказывания Джаггера о жёнах рок-музыкантов. Я видел в юности женскую драку на танцплощадке – одна девушка взяла другую за волосы и ударила её лицо о своё колено – мы играли что-то типа шезгары или мирдзы, йе-йе. В мире ансамблей дамы были представлены: Джоплин – наркоманка и лезбиянка, Баэз – еврейка и пацифистка, мрачная Нико и неистовая Марийка из «Шокинг Блю», меланхоличная Митчелл да ещё, пожалуй, тётка из «Аэроплана Джефферсона» – Грейс Слик, «слившая» певицу из дебютного альбома группы Син Андерсон (слишком распространённая фамилия в рок-генеалогии) – вот и всё, «и достаточно». Это не значит, конечно, что их не было – было, и по России в том числе. Ещё в школе, занимаясь в ВИА при ДК, я столкнулся с этой частью загадки русской женской души. В нашем классе была девочка – Надя Лещёва. Однажды, узнав что я занимаюсь «роками», она пришла ко мне домой и напела тему из «Шокинг Блю»: «Барахта о…» Так она слышала отягощённое акцентом «but after all…» из «Demon (или Daemon) Lover». Я записал на ноты придуманную ею мелодию, когда-нибудь она ещё прозвучит, быть может. Овладеть при сподручестве интуиции птичьим языком и, что главней и трудней, этим особым состоянием тела и разума. В то же время наш руководитель ВИА методами дрессировщика пытался заставить импровизировать скрипачку, свою подружку. Мачизм там или что, но если в джазе девушку со скрипочкой или певицу – непременно красавицу! – ставили на сцену, как червяка на крючок (Элла-бегемотик исключение во всех смыслах), то в роке – более брутальном, вообще буйном, безбашенном – девушкам по большей части отводилась роль «группи», место в свите обожательниц, готовых на всё. Внутри группы иерархия была не менее чёткой, чем в армии: солист, соло-гитарист (гитара на яйцах или гитара под мышкой), и потом уже – басист и барабанщик, «ударник» – ещё одна русскоязычная этимологическая шутка. Клавишники были уже интеллектуальным особняком, духовые вообще отсутствовали, как джазовый пережиток. Cлияния наших джаза с роком практически не состоялось: первый свернул сразу во фьюжн за чёрной и коммерческой музыкой, в гармонические изыски Уандера и Ванелли, второй накрылся новой волной и отступил перед диско.
70-е сеяли неразумное, не всегда доброе, а вечное… проросло крестами и надгробиями в 90-х. На 20 лет хватило вечного.

Я всю жизнь верил, что любой человек, если его помыть, накормить, уделить ему не микроскопного, а душевного внимания – непременно предстанет этому доброжелательному взгляду полным внутренней разнообразности и обаяния. Гессе и его погибающие в младенцах моцарты – в противовес клопу Маяковского. И вот теперь я всё чаще сомневаюсь, а сомневаться нельзя – чудо не терпит колебаний. Это как вера в слова – если ты не чувствуешь боли, произнося или слыша слово «боль», значит, слово бессмысленно. Я никогда не зарубался на сверхтонкостях звука, этих инкрустациях частот, то ли по глухоте, то ли из-за возрастания на третьих перезаписях, а скорее всего – просто мне всегда было и до сих пор важнее содержание, поэтическое и музыкальное – в их взаимопроникновении, идея. Всю жизнь слушал музыку сквозь помехи. Долби стерео – плевать я хотел!

Тимур: Бетховен живописи. Жестокое испытание физическое и … как это? «клевета». Клекот клюющих. «За грехи своя…» Вето бы. Он говорил мне после моего заключения: «Общество наказывает преступника физически – лишением свободы, и нравственно – лишением уважения. Второе у нас так привито, что переносится легко».

Элтон – гениальный шут-миллионер, вполне в стиле викторианской эпохи, с её консерватизмом. «Мы должны выйти из своих дворцов»… раскаявшийся грешник, заблудшая овечка, интервью и слёзы мамы: «Это было ужасно!» А стало – прекрасно?

На фрукты и овощи просто приятно смотреть, как на цветы. На мясо – страшно. В детстве не мог есть, разве только в виде фарша. Зачем заставляют – чтобы расти? Хищником? Зачем делать запретное? В чём тут кайф? Любишь, когда больно?

Всю жизнь довольствоваться воображаемым – так бы я сделал, это бы я спел, вот это записал… Пытка. Любить мечту, а в жизни натягивать живот на барабан: не хватило времени, денег, профессионалов: музыкантов и звуковиков…
В молодости я считал, что был счастлив в детстве, сейчас я полагаю, что был счастлив молодым, но это всего лишь вечная обманка пассеизма, счастливый склероз, позволяющий умиляться прошедшим трагедиям, детскому отчаянию и юношескому свойству быстро заживлять раны. Я не был счастлив никогда, разве что в моменте пения, когда, подняв глаза к небу, закатив их по-соловьинному, я покидал клетку земного притяжения. На мгновенье, как Икар, чтобы потом снова очнуться на земле, не понимая – как это случилось. Пение: телесный трепет души. Любовь, забегая в мою жизнь на перекур, всегда появлялась уже не одна, а в компании своей неизбежной подружки – разлуки. Первая детсадовская любовь в осколочке своего зеркальца прорекла мне всю дальнейшую судьбу – он утонул, и словно чтобы уверить меня в неслучайности этого предсказания, его семья переехала в квартиру, где мы жили до этого. 25 лет спустя я получил повторную повестку. Сашка. И его унесла вода. К тому времени любовь стала неразлучна с ещё одним чувством – вины, греха, преступления.

Когда мы приступили к работе над программой к 4-му фестивалю, казалось, ничто не в силах помешать нам. Гастроли мои были позади, мы снова встречались практически ежедневно, но… Я мечтал вернуться в безмятежную утробу наших прогулок, беспредметных бесед и отчаянной доверительности. Но нет, пуповина была кем-то перевязана, и только узелок пупка напоминал о ней. Как странно – мы стали ещё ближе, но эта близость была прозаичной, как семейная жизнь после трепетного периода предбрачных ухаживаний. Беседы заменил преферанс с его «хода нет – ходи с бубей», «знал бы прикуп – жил бы в Сочи» и прочей шелухой. Мне по-прежнему импонировало нежелание Майка юлить и лизоблюдствовать, чему – что греха таить – многие наши коллеги предавались с вынесенным из времён «фарцовки» жизнерадостным цинизмом. И это «рыцарское» пренебрежение выгодой на глазах оборачивалось натянутой позой, каким-то «ну и пусть мне будет хуже». Ссорились, мирились… Конечно, успех фестивальной программы окрылил Майка, но я уже тоже был не тот, мой опыт «землянской» славы и пахоты придавал мне уверенности и убавлял готовности к компромиссу. Я остро ощущал в себе это самое «сейчас или никогда» и не мог стать просто подмастерьем даже для близкого друга. Мы оба переступили порог 30-летия – возраста, когда мужчина, в отличие от женщины, обеспокоенной первыми приметами осени, озадачен утверждением своей силы. Тут-то бы и начать! Но что? Что помешало мне плюнуть на всё и заняться сольной карьерой: удар кастетом возле дома у Дворцового моста? Вечная неуверенность в себе? Германия? Судьба или слабость? Вторность или вздорность? Сейчас я корю себя за свою неуступчивость, за то, что, будучи водой, пытался казаться камнем. Но поздно. Моя «твёрдость» не помогла ни мне, ни кому бы то ни было ещё. Порой мне кажется, что видимость самоистребления Майка была на самом деле понуждением себя к преодолению слабости. Странным таким способом. Сейчас, когда я переодеваю в слова давным-давно пережитые ощущения, я понимаю, что прелесть этих прогулок была не столько в содержании бесед или бутылок (для пополнения этих запасов есть библиотеки и лабазы), а в моменте отключения от всего мира, в уединении среди снующего множества. Я переставал вглядываться в лица прохожих с вопросом – почему они идут мимо. Как подопытная крыса с вживлёнными в зону удовольствий мозга электродами, я снова и снова нажимал на клемму, чтобы испытать восторг. Возможно, мой друг пытался вернуть меня на землю, может быть, ему было тягостно бремя идеала…

Недавно мама Майка рассказала мне ещё об одном высказывании майковской бабушки, от которого дети в восторге визжали:
Удивительно,
Марья Дмитриевна!
Чай пила,
А живот холодный!
Мне кажется, Майк о нём упоминал тоже. Бремя памяти не тяжело, да не сбросишь…

Близнецы и их старший брат. «Троица». Вспоминая своё прошлое, я вдруг был поражён ранее неосознанным образом своего присутствия в нём: так зритель в кино увлечён переживаниями, но только смотрит.
«Я хотел быть искренним, но не умел… Неестественность избавляла от этого беспокойства, поскольку быть неестественным – значит не разоблачаться донага, а принаряжаться». Эдмунд Уайт, «Собственная история мальчика».

Свою судьбу своим смычком сыграть. От автора. 21.III.2000.

Рефрен:
Если друг меня о чём-то попросил –
Я своих не пожалею сил.
Чёрное по белому –
Всё для друга сделаю.

Всего хорошего – тому,
Кто не дал счастья никому,
Кто счастья не поджёг запал,
Тот ничего не проиграл.
Не взял, но и не потерял.

Алкоголь – наркотик. Каждый, кто жил с алкоголиком или просто пьяницей, поклянётся в этом на Библии или на чём угодно.

Зу: тело отца. Шерсть и шрам. Стихи к дню рождения от одноклассников:
Тебе ещё всего 17,
А ты уже такая сука!

- Зеркало, что же день грядущий мне готовит?
- Твой друг предаст тебя. Тебя ждут отчаяние, одиночество, болезни, старость. И, конечно, смерть. Но не так скоро, как тебе того хотелось бы. Да, и забвение.
- Витамины не дают мне спать! Дуовит, компливит, ядовит! Это так по-супистски! Бич дичи.

Зу: простыня первой ночи в пластике (плащеница). - Об артистах много рассказывают… - На то они и артисты.

Гоголь выпустил на свет дух изображения ужаса. Жуковский-Гофман: страх романтический, тут же дикая нечисть, никаких По.

У отца был свой диссидент – маршал Жуков. Пострадавший от Сталина, которого он упрямо уважал. Предвоенные дети.

Гарт в классе: девочка, чьи костыли были более попсовой, чем у всех остальных, модели – пневматические. Она на них носилась.

Конкурсы: малина для старых хренов («Бедных поёт для нас, богатых»).

В мире ингридиентов нет эквивалентов.

Не жалей себя – и не пожалеешь.

Белочка: я, может быть, смогу родить одного ребёнка… Мне не нужна сперма Шварцнеггера. Ты или женишься на мне, или… сядешь. Ты уже протираешь поутру очки чистыми трусиками?

Виктория: грязь. Зу: -Я сам розу белую с чёрной жабой… Дно тянет.
Не падай носом! Забурел чувачок!

Вацлав: ему известна была сила собственных чар и, к моему счастью, он не уставал ею злоупотреблять.

Пьеха: вальс при свечах (любите при всегда), Илона (совсем ребёнок) на сцене, проходит в глубине с огоньком в руках. На том самом концерте, когда я принёс Пьехе свой первый букет. Сюжет для романа.

Зу в клубе: на столе лежала дизайнерская штучка, коробочка с клубным набором: 4 спички, 3 зубочистки, 2 пустые карточки-визитки и 1 карандашик. Зу вспомнил, как когда-то в шутку предложил эту идею Джанки из «НЛО»: «Интересно, сколько он на этом заработал? Впрочем, скорее всего, выболтал задаром – редкостный тупица! Если бы не его хит «Сметрь в 24 часа», который он написал не иначе, как страдая запором, о нём не стоило бы и вовсе помнить…»

Что?!? Неповинка? Непотерпка! Я под домашкой!

Я хотел бы стать
Лизаветой Смердящею,
Лежать на дороге и давать
Каждому проходящему.
       Аркадий Эдэмский.

Заваль. Сливать.
Карие глаза распахнулись мечтательно, как крылья крапивницы по бокам носа. «The RESIDENTS» – ЭТИ глаза напротив?

Борешься с телом? Когда-нибудь один из вас победит.

Бабушка: верю, верю всякому зверю…

Боровая: комнатки сравнить с клавишами, из которых складывается один и тот же аккорд: тоска простоты, или с загончиками-вольерами: плен функциональности.

«Роллинги» – сикось-накось, любовь к сучку и задоринке, говнецу, грязце, ни в какие ворота не лезет – в пику.

Вот все говорят лучше самому любить, чем быть любимым, не любя.
Но какая это мука – без конца предлагать себя, лезть в глаза, а в тебе роются, как в огурцах на рынке и выбирают: это возьму, а этого ни нада-а…

Такие вокальные ноты, как в «Child In Time” и «July Morning” не раздаются по пятницам. В классике нет каверов. Picksh(t)ure. Пикша.

Ди-джеи: новые способы уродовать оригиналы. Не обязан писать… гордыня. Авторство. Интеллектуальная собственность.

Разговор с министром.
- Буду с Вами откровенен, дружище – я ведь и сам Ваш поклонник… со школы.
- Вот сука! – подумал Зу, смущённо почёсывая переносицу. Сказал неожиданно:
- Вы знаете, это очень ответственное и лестное поручение, но я рискнул бы его отклонить. У меня есть мечта…
- Я весь уши.
- Вы будете удивлены и, возможно, раздосадованы моей неблагодарностью, и всё же… я хотел бы…
- Говорите, говорите, не стесняйтесь!
- …заняться самодеятельными коллективами в… тюрьме. В Красной, той, что у Финляндского вокзала.
- Совсем спятил, - подумал министр, - или звание хочет заработать. А заработает геморрой. В худьшем случае – туберкулёз.

Похороны Брежнева – воображаемое шоу.
Группа ЦК поёт (на мотив «I Love the Dead» Элиса Купера):
- Я мертвеца люблю, пока он не остыл,
Едав лишь только дух он испустил…
Хор детей:
- Наша родина – некромантия,
Ей единственной мы верны!
Ленин, забирая к себе Брежнева (музыка Дунаевского):
- Сердце в груди
Бьётся… не бьётся!
Не стоит знать, что ждёт впереди,
Всем место в коробке найдётся!

Зу и Виктория:
- Теперь, когда наши отношения не окрашены сексуальностью…
- Не окрашены?!! Да я сама раскрашу твоего пидора! Или нет, я сделаю… ещё хуже…
- Уж не собираешься ли ты «покуситься на остаток своих дней»? После пяти неудачных попыток эта затея обречена на неуспех.
- Нет, не дождёшся! Хуже, очень хуже…
- Подожди, я запишу – как ты сказала? «Очень хуже»? Браво!
- Ты счастливый. Ты нашёл себе убежище, ты вырыл внутри себя норку, как черепаха. А я вся – голая, вся – тут, снаружи…
- «А ты хохочешь, ты всё хохочешь,
       Совсем раздетая, в такой мороз…»
- Смейся, смейся… только помни – я уже делаю… это. Лавина тронулась.
- Это ты-то лавина? В смысле – большущая LOVE? Точно, тронулась. Ну, хватит ерундой заниматься. “Won’t you change partners and dance with me…” Не знаю, как насчёт человека, а женщина точно произошла от обезьяны. И не далеко от неё ушла.
- Вот как? Тогда я , кажется, знаю, как эту обезьяну звали: Мужчина. И теория ребра это подтверждает.

Зу встал, хрустнул артритом, потянулся. Не хватало только истерик и соплей. К чёрту! Я хочу быть счастливым, пусть хотя бы это счастье будет длиться день, а ценой ему будет вся моя жизнь. Но это будет моё счастье, ни с чьим не сравнимое… Виктория действительно выглядывала готовой разреветься, но колебалась, и эти колебания выглядели бы комично, если бы только за ними не поскрипывал совершающий свою чёрную работу паучок ненависти. На следующий день Зу получил от неё стихотворение, начинавшееся строчками: «Да, мы больны одной болезнью: собою – ты, и я – тобой», и когда отправил ей в ответ открытку с задирающей себе подол девочкой, автомат вернул её и сообщил, что данный адрес электронной почты аннулирован.

«Прослушивание, прослушивание…» – напевал Зу, проходя в студию как доктор – в свой кабинет. «Добрый день! – День добрый! Присаживайтесь!» Яркая крашеная брюнетка лет тридцати, тип Паломы Пикассо, яркие губы, стройная. Дорогая Шер, не я твой Сонни! Несколько вопросов, пока  глаза скользят по дискам, фотографиям, ногам и животу – сверкающая гигантская молния от подбородка до колен… девушка подготовилась, это очевидно.
- Сопрано?
- «До» третьей.
- М-м! А внизу?
- «До» малой – «ля» большой.
- Ох уж мне эти три октавы! А скажите… (пауза, пусть помучится… какая она смешная… пожалуй, миловидная… милая… ну, милочка, поехали!) пожалуйста… у Вас есть… парики?
- Много, даже лысый. Я могу стоять, могу танцевать. Могу ничего не делать, но за это редко платят.
- Вы – певица, это самое главное. Дуэт с Бенсоном – это рекомендации выше всех рангов…
- Ему правда понравилось. Жаль, что это была не «Late at Night»…
- Размечталась! – подумал Зу, вспомнил, как они с Илоной пели «Late at Night» - увы, не стал я Бенсоном… а вслух пропел:
- Прошу Вас к микрофону!
Когда же, записаны и отмотаны, улеглись бобины, сказал с сожалением:
- Вы – интересная… певица. Я знал одну, с которой мы пели этот дуэт. Мы ждали утра, в ночи ложного и извращённого мы мечтали о любви без чувства вины. Так долго ждали этого утра, что не заметили, как настал вечер. Она была дочерью звезды – это одновременно и малина, и не сахар…
- Так я принята?… - робко прервала его раздумья девушка.
- Конечно… может быть. Я позвоню Вам. (Улыбнулся). Рано утром.

РОМ, АН БЕЗ ПЕПСИ-КОЛЫ.
РОМАН БЕЗ П.-К.
ЖИЗНЬ – ЭТО РОМАН (Рома, Ромашка моя).
РОУМИНГ С КАМНЕМ.

Отношение Майка к детям было вполне хармсовское. В нём не было ни педофобии, ни цинизма. Они были безразличны ему, пока не раздражали. Он любил шутить с Натальей, держа Женю за ноги – она возмущалась, его это веселило. Меня это забавляло, так как в умеренном количестве это полезно для ребёнка. Когда мальчик плакал, Майк мог встать у кроватки и грозно супить брови, приговаривая: «Замолчи, а ну, замолчи! Замолчи сейчас же!» Это было глупо и не смешно, как сечь воду розгой. Мне дети внушают ужас и физическую, судорожную жалость. Нянчась с младшей сестрой, я всегда боялся, что её обидят. Увы, так и вышло.

ИЙКЛМН - ОПРСТ
Клоуны сношаются
Йоколо мэнэ –
Прямо издеваются!
Ё-пэрэсэтэ!

  РАСПИЙ-МОРСКИХ. Альбион.
Между ног у королевы
Пролетела мышь в горчице
И застряла в старых буклях
Из бараньей шерсти лорда.
На прике у Лизаветы
Вырос гриб с орлом в канистре,
Весь прозрачный, но несвежий,
И придворные старались
Гриб напрасно сделать блюдом:
Притащили мясорубку,
Пригласили в дом кухарку.
Тень хирурга в бинт гипюрный
Замоталась для обзора,
Чтобы выдрала Льзавета
Плесень собственной особы.

Have we got our freedom? No No No   Стали ли свободны? Нет Нет Нет
Is it getting better? No No No               Стало ли всё лучше? Нет Нет Нет
Do we love each other? No No No      Любим ли друг друга? Нет Нет Нет
Must we live for ever? No No No       Надо ль жить нам вечно? Нет
                Deep Purple “Fireball” 1971.

Зу – Виктории:
- Я рано обучился языку тела, собственно, мой голос и был его рупором. Но с тех же самых пор душа всё неотступнее грезила собеседником. И Майк… я настраивал ему гитару – что ещё сказать?

«С тех пор, как я его узнал, он всегда проявлял редкую ненависть ко всему мистическому и метафизическому, но мало ли найдёшь людей, которые говорят одно и кои думают: обведём, будет ладно и ладан будет». Вс. Иванов, «У».

ЛАЖА. Сумасшедший на нудистском пляже: «Оса, оса, укуси бизнесмена в жопу!»

Белочка:
   Он загадал нам загадки в стихах, какой милый! Вот они:
Куда ушёл мешок форелли?
Где у атлантов сципион?
Что драгоценней для этрусков,
Чем молодая малафья?
Я разгадала его три загадки. Первая: «Куда ушёл мешок форелли?» намекает на воровство при постройке города (зачастую возводимого иностранцами-итальянцами, типа Расстрелли – бедняга, так и не достроил колокольни у Смольного, хотя Монферрану повезло ещё меньше… однако не стану отвлекаться), но остаточная ассоциация с провиантом (форель) при прочтении следующей строки – «Где у атлантов сципион?» - даёт дополнительную смысловую окраску. Атланты – конкретный адрес, и отсутствие чего-то возле них очевидно: на здании нет скульптуры (чьей – неважно в контексте, они все немного сципионы)! Таким образом и «мешок форелли» обретает конкретный адрес – это Елисеевский, где и форель, и раки, и, кстати, тоже недостаёт скульптур на фасаде (там и люстре приделали ноги). Выходит, речь не о мародёрах времён Меньшикова-Орловых, а о современном разграблении города! Антитезой этому прискорбному факту звучит третий, последний вопрос: «Что драгоценней для этрусков, чем молодая малафья?» Ну, это просто: в нём звучит тема духовного омоложения, необходимости вливания новых струй сил в классические каноны. Но потом я разгадала и его самого: милый, милый! Мы вернём старости её сияние! Я омою древнюю традицию своими околоплодными водами геронтофилии! Он будет мой!

Виктория – Зу:
- Ты ещё вернёшься ко мне, когда станешь старый и никому не нужный. Старость может быть любима, привлекательна…
- Тебе придётся долго ждать и, боюсь, безрезультатно.
- Хотя нет! На прощание я дарю тебе проклятье: ты будешь жестоко уязвлён Богом Любви. Будешь молить на коленях, и в слезах слышать его жестокий смех. Ни одного упущенного поцелуя, небрежно отвергнутого взгляда Он не простит тебе. Бесплодность попыток умилостивить Его будет терзать твой разум невозможностью прекратить эти пытки. Как цикада, ты будешь петь Любовь, забыв о питье и еде, пока не умрёшь!
Зу мысленно писал: «Содрогнулось всё в теле, в мире. С удивлением воззрились на него твари мира – им неведома была эта мука овладения заклинанием». Виктория попыталась схватить его рукой, но только двинула ею.
- Проклятие! О, Боже! Оставь этот театр! Твои прорицания немногого стоят – ведь они описывают настоящее. Не будующее. С той только разницей, что я ещё жив – но это пройдёт, не бойся! «Не шути с любовью!» – как это пошло!
- А ты не шути! – сказала Виктория и уснула.

Англо-японская американская чета сделалась болтлива, как
старушки после ложки хереса. Йоко наживала недоброжелателей легко, в том числе и болтовнёй о гомосексуализме – в этом смысле она загасила даже Донну Саммер. Отделить гомосексуализм от искусства вообще и от рока в частности – труд неблагодарнее авгиева и сизифова. Все немного поиграли в ЭТО – и Боуи, и Джаггер, у Битлов был Эпстайн, потом Элтон, Болан, «Куин», да несть им числа! «Куин» – вообще запросто можно перевести, как «педик» (у нас этого не знали, и для многих поклонников это стало травмой или откровением – на выбор). Их концертники были очевидно (отчевидно) слабее студийных альбомов, даже слабее чьих-либо других концертников: монументальность превращалась в убогость, микрофонный голос Мекьюри был откровенно хил. В 80-х и Элтона, и «Куин» постиг всеобщий кризис: модничанье, провальный материал, растерянность.

Виктория – Зу:
- Сегодня твой Платон был бы реппером или кутюрье, чтобы завлекать молодёжь. Мода на философию прошла.

Виктор:
Был у меня… - он сделал паузу, будто глубоко затянулся, - музыкант. Ездил на гастроли. Привёз один раз из Навои пыли целую обувную коробку – зелёная, жирная. Неделю целую даже не бухали – только курили, жрали и трахались. Гуляли в город, как на Марс. Какое наслаждение – ехать в метро, растянувшись на сиденье в полный рост, мчаться, как Ихтиандр, рассекая головой подземный воздух с его особым, резиновым запахом. «Всё необычно, всё не просто так». Ехать в троллейбусе, сидя у окна, и просто улыбаться этим кадрам кинофильма. Я люблю в троллейбусах сидеть на этом высоком кресле над задним колесом, над табличкой с маршрутом. Пешеходы её читают, а ты читаешь их. Таскать за собой то, что любишь, или сидеть возле этого безотлучно и неустанно – одинаково бессмысленно. Кайф, дымок – рассеялся, и нет его. Вот такие были у меня пирожки с котятами. Один так вообще – героинист. Ему подружка орала: «Тебя мужики в жопу ****ь будут, этим кончится!» А он ей: «Что же тут кончится? И почему – «будут»? Уже во всю». Помнишь, в фильме «Кабаре», Майкл Йорк? «So do I». Он один знал мои постыдные для всех, включая меня, тайны и не находил их… необыкновенными, что ли – мне его не было стыдно. Я тоже пожил в коммунальной комнате с ребёнком, его матерью и тёщей…

Войду походкою эллинов
И приготовлю макаронов,
затем полью на них томатов,
потом насыплю тёртых сыров и т. д. Цой любил эту песню Эмиля Горовца. Его концерт на юге в детстве: «Леди Мадонна» в стиле Марио Ланца. Из зала кричали: «Вали!», он делал жест, как будто получил пощёчину, но не уходил. Антисемитизм, скотство или нетерпимость к устаревшему? Строчка из современного рэпа (услышано на теплоходе по Неве): «Если ты не моден, ты ни на что не годен!»

Посл. строчка загадки рубайя-сфинкс (Куда пошёл мешок Форелли…): И где хранили лошадей?

«Фонари» Жана Татляна: «Арки мостов – в сказочном сне».
Парки мостов.
Марки домов – в сказочном «вне».
Майк любил эту песню Жана Татляна, а я так и все остальные: «Мосты»… «Жан Татлян Мост Любви» написал один поклонник высоко-высоко на отвесной стене без окон. Осталась фотография.
См. «Музей» на www.remike.spb.ru.

Речь Зу на конгрессе:
- Не хочу сортировать людей – они сами должны сортировать свои поступки и мысли. Если анашисты становятся рассеяннее или неряшливее, склонны порой маразмировать, то, согласитесь, это забавные недуги по сравнению с потерей органов или даже моральных устоев, что, пожалуй, не меньшая потеря, чем сама жизнь, которую тоже не преминет похитить героин у своей жертвы – я подчёркиваю – жертвы прежде всего, и только потом - носителя разрушения и вреда для себя и окружающих. «Мне зла просто не хватает!» – именно это выражение приходит на ум одновременно с опасением, что если чего-то не хватает, то его должно прибыть. Прибудет зла в мире или нет, и что я могу сделать в выбранном направлении – вот вопросы, которые занимают мой разум, не менее атомарного кислорода.

Я понял ужаснувшую меня вещь: любовь к этому городу неизбежно приобретает характер схимы, и требует жертвы. Если Москва, «бьющая с носка», в конечном итоге расплачивается со своими трудниками, то Петербург даёт жителю возможность сделать что-либо для кого угодно, кроме него самого. Как магическая формула, черепаха, некий пантакль на песке, он остаётся неизменимым, не смотря на свою временную молодость, консервативным, как обломок выродившейся аристократии, и мертвенно-бездушным. Эти здания, требующие описания своего величия, несмотря на ежедневное присутствие на глазах. Описания для тех, кто их ещё не видел. Архитектурная литература.

«Светская болтовня».
 - Скушный дом!
 - Поди казённый?
 -Где там – свой.
Да весь в кредит.
 -Ах, кредит не молодит!
Обстановка очень резва.
 - Да хозяева нетрезвы!

     «Маньйак».
Хачу нимнога паибацца –
Раскоф питнацать или двацать!

40 лет победы (концерт в Москве, в «Олимпийском»)– речи Пугачёвой и «Большак», «Землянка» (после «Землян» в иллюминаторе»), «Знаю милый» с Моисеевым, и, наконец, Тухманов с Лещенко и всем хором в финале… Пафос. Кремль. Колонный зал дома Союзов. ВДНХ. Фестиваль молодёжи и студентов. В гостинице «Космос» играть с Everything But the Girl и получить в подарок баллон тогда ещё малоизученной пены для волос, чтобы ставить их дыбом… Видеть Дилана и «Пудис». «Цветы»! «Марли»! Леонтьев, поющий «Голубое Турецкое рондо» Моцарта. Вспоминалась московская олимпиада, Мишка – как будто предсказанный – «Михаил, Михаил, ты построил новый мир» пел какой-то поляк. Социализм был открыто поруган сестричками, в свою очередь врезавшими подружкам по зубам. Однако СССР активно мешал сестричек с братьями других сестричек и  таки-же преуспел в генетическом замесе. Гигантское переселение народов на кровном родстве было повязано интернационализмом и ксенолюбием, памятуя, что распрю начать на этом поле также нетрудно – вспомнить старые обиды или выискать новые.
   Между Москвой и Ленинградом-Петроградом-Петербургом-Санкт-Петербургом (этот город как бы шифруется всё время) всегда были сложные отношения. Соавторы государственной идеи, они базировали её на разных фундаментах: Византия и Голландия, мизоксения и ксенофилия, слависты – западники, итэдэ…
Патриоты колебались от этники да фолклора до раскольнического обособленства, сторонники просвещения – от космополитизма до папуасского обмена, рабства. Как негры из христианской символики извлекли годспелл и спиричуэлс, сравнимый по фундаментальности жанр с католической мессой и правословной классикой? От безысходности или ради глумления? Рабы превращаются в обезьяны-попугаи, которые одевают платья и повторяют слова за корм, оставаясь внутри без потребности одеваться или говорить. Она нацепит первые попавшиеся тряпки, и он понесёт околесицу или белиберду, если мы не будем их поправлять, то есть сойдут с ума, избавятся от необходимости следовать собственным мыслям и полностью сосредоточатся на себе, своём теле-доме и его законах. Родина…

Йоко Оно и Аманда Лир почувствовали магнетический магизм города на Неве, его же первым посетил Элтон. Встреча с миссис Оно Леннон произошла весьма неожиданно и стремительно. В феврале – месяце своего рождения – 1987-го года Йоко Оно тайно посещает Северную Пальмиру. Как не вспомнить февраль 83-го, трип изо Ржевки с Илоной и портретом! Захожу к Николаю Васину, в карманах – апельсины. Коля весь не в себе – что случилось? Йоко? Приезжает? Приехала? Сегодня в «Европейской»? Не может быть! Прямо сейчас? О, это надо отметить!!!
Встреча была коротка, «Конкорд» унёс её в ночь… Однако я заметил уже в верхнем холле, вокруг круглого стола пару-тройку пиплов из дома Радио, господа из «Аквариума» тоже были здесь. Кто-то сел, кто-то молчал… Ждали, разговоры быстро иссякли. Раскрылись двери, входит, с ней переводчица и ещё кто-то, кто через секунду становится невидимым. Кто-то вскочил, кто-то отошёл, кто-то придвинулся к столу. Я встал и отодвинул одно из кресел. Йоко немедленно в него уселась. Таким образом, как Дашкова со своей лентой, я оказался ближе всех ко вдовствующей императрице. Многие лица при этом скривились, но мне уже было наплевать. Мы подзарядились у Васина, и в кармане ещё был коньячок. И апельсины.
Йоко достала самые дорогие в мире шермановские сигареты ручной скрутки (не те, что скручивают сами курильщики, а скрученные на табачной фабрике руками «кармен») и закурила. Пресс-конференция началась. Я не слушал глупых вопросов, задаваемых ей, не понимал её ответов, просто смотрел на неё, слушал звуки её голоса. Слегка придя в себя, начинаю составлять в голове спич. Йоко просить пить. Лёгкая паника – кто-то рванул в бар, кто-то вертит головой в поисках графини-кувшинки, кто-то фотографирует японскую даму в очках на пол-лица и в безукоризненном, как в фильмах Хичкока, костюме. Я смотрю на неё и думаю: «Что такого сделала она, за что так многие её ругают, чем провинилась? Почему не любят? Развал «Битлз»? Кого имела в виду Дитрих, когда писала в своей «АВС»: «…и я презираю персону, разбившую их»? Она могла иметь в виду только близкий круг, так кто же это? Не тот же, что умирая, прошептал: «Сержанту»… обложка… коричневый фон…» Её упорно называют женой, теперь вдовой, Леннона, упрямо забывая тот факт, что познакомились они не на его концерте, а на выставке – её. Она его приколола и держала на приколе все годы – так поступают все. Умные. Она не выглядела дурой в своём творчестве, которое я пристально изучал, не выглядела дурой и внешне. Блеяние – оно само по себе существовало и в японской традиции (тут она не оказалась фальсификатором), и было модно в Англии: Болан, Плант, «Собака Павлова»… Её гармонии примитивны, но и это – эстетика рока. Многим не нравится её голос или манера петь, но тут уж на всех не угодишь. Ему она угодила. Это тоже очень разумно». Достаю ей апельсин. Кто-то побежал за ножом. Говорю: «Я очарован Вашей поэзией. «Приблизительно Бескрайняя Вселенная» трогает меня бесконечно (infinite – endlessly). Это место: «И сморщенные души, как куча выжатых грейпфрутов, валялись в картонной коробке на углу улицы»… Вы не планируете здесь концертировать?» Взгляд сквозь дымку сигареты и очков, ответ-вопрос: «Вы полагаете, это может быть?» Потом мне Васин говорил, что кто-то шептал ему в ухо: «Смотри, Донских, какой нахал, вцепился в Йоко аж двумя руками…» О, милый, незабвенный кто-то, вездесущий и безликий, великий и ужасный… Со стороны «Аквариума», после церемонного представления («Это наша группа «Аквариум» – «Какое милое название. Никогда не слышала»), поступил вопрос: «Что вы думаете о синтезаторах?», последовал немедленный ответ: «Я думаю, они – инструменты». Началась раздача подарков и автографов. Мне досталась «Double Fantasy”, которую я знал до дыр, и я сказал, что слышал все её альбомы, кроме “Feeling The Spase”, который не дошёл до нас. “Я Вам пришлю!”, - пообещала японка. Куда? Протягиваю ей бумажную салфетку и прошу кроме надписываемых всем “Любовь Санкт-Петербург Йоко” добавить слово из календаря, который она составила для Джона на медовый месяц (всё-таки нахал). Йоко приписывает Dream и покидает нас. Ко мне подходит Фан, вытаскивает из рук кассету, рассматривает её и обменивает на “Season Of Glass”. Я не сопротивляюсь.

Аманда в «Октябрьском». Зелёное дельфиние литсо: «Чапан, чапан, чапан…» Оглянешься? Полюбишь? Нет… Махнёшь золотыми кудрями? Что общего, кроме просодии, между Амандой Лир и Самантой Фокс? Октябрьский концертный зал? «Йокохама энда Сукияки, Фуджияма энд Нагасаки». Старая, неведомая никому из этих юных засранцев дива, молящаяся на сфинксов и полиэтилен воркунья, зачем-то ты пришла на эти берега гранита, побила поклоны ангелам преходящего мгновения… А они кричали: «Сисястую, сисястую давай!» Фокс твою мать! Среди них не было ни одного, готового вымазаться ослиным дерьмом, чтобы обратить на себя твоё внимание. Я знаю – ты приходила ко мне, мне одному пела басом: «Ай лов дэнсим эран, Токьё’з май фрэнд оф таун». Когда в том же «Октябрьском», на концерте уставших веселить и веселиться «Матио Базар», звукооператор традиционно отключил электричество от сцены, оставив растерянных музыкантов на волю и совесть самодеятельности, я, не в силах перенесть позор безмолвия, возопил, призвав на помощь всё знание итальянского, дарованное музыкальной школой: «Кантаре а капелла, беллециа!» Благодарная певица швырнула мне в лицо (литсо – о, благо, я сидел в первом ряду) алую розу – я унёс с собой этот цветок, который своим долгим увяданием лелеял мою вечную грусть… Аманда! Почему-то мне кажется, что ты дала бы мне понюхать твои подмышки. Хотя мёртвые не потеют. В предыдущем предложении можно было бы поставить запятую после первого слова, что означало бы, что мёртвые всё-таки хотят. Амен, амнизья!
I thought I knew myself – but I didn’t.
You thought you knew me – but you didn’t.
This is another me.
Know? No!
Alter Ego. Ольтер Игоу? Алте Эго.
I dream of nights in magic lands, I dream a life of perfect days…
Я мнил – я знал себя – но нет.
Ты мнил – ты знал меня – но нет.
Это другое я.
Знать? Нет!
Алтер Эго.
Мне снится ночь волшебных стран, Я грежу жизнью лучших дней…
   Сон и мечта – в одном слове.

Странный сон, детальный, как фильм, напоминающий отчасти «Шрэк» (только не мультипликационный), который уже сам по себе – парад пародий…
   Я оказался в семье американцев одного из тех штатов, где «золото Маккены» и каньоны: жена и муж (взрослые), их сын лет 15-ти, ещё какие-то люди – кажется, подруга жены, рабочие на ферме вокруг дома. Пытаюсь понять – кто я и что здесь делаю. Почему-то я общаюсь больше всего с женой – крепкой блондинкой с загорелой кожей и белыми зубами. Отец и сын что-то мастерят на участке возле дома, в саду. Мне говорят, что это какое-то сооружение к вот-вот предстоящему празднику, помесь сада камней и альпийской горки на местный манер. Субботний ранний вечер, слегка моросит. Мы снова уединяемся поболтать с хозяйкой, мне немного не по себе оттого, что я всё ещё не знаю – кто я. Внезапно, но совершенно естественно выясняется, что моя собеседница – Джони Митчелл. Ну да, под 60 – та ведь родилась в 1943-м, седьмого ноября («роковое число для России», - смеюсь я, - «я знаю», - смеётся она). Однако какая удача! Начинаю рассказывать, как я обожаю её творчество, о первых впечатлениях и как это было давно – да, да, уже точно были «Ladies of the Canyon», и даже, кажется,  “Hissing of the Summer Lawns”… “Джони” отчего-то довольно равнодушна к моим восторгам, я замечаю, что волосы у неё крашеные, а зубы вставные – в раскрытом смехом рту блеснула даже металлическая коронка. Однако воспоминания дат и названий приоткрыли завесу самопознания – кажется, я – польская студентка на стажировке в натуральной языковой среде. Хозяйка просит сигаретку.
- У меня последняя.
- Покурим? 
- Конечно! Я схожу ещё, куплю. Разумеется, в те годы я ещё не могла во всей полноте оценить значение Вашей поэзии, меня поражало обилие незнакомых слов по сравнению с примитивноватыми текстами поп-музыки, хотя я заметила, что и в джазовых текстах всегда присутствует хоть одна словесная “зацепка”, какое-нибудь мудрёное словечко – это и такой прикол, и мы, мол, не лыком шиты, и дань интеллектуализации джаза со временем, ну и способ запомнить тему по этому приколу. Удивительно, что многие выражения и фразы перекочевали из джаза в рок, название песенки – “Deep purple” – превратилось в название группы, всякие там “Sweet Lorraine” и прочее, хотя чему тут удивляться – среда, музыки поколений. Однако это во многом проясняет символику таких выражений, создаёт систему цитат, обнажающую внутренние связи языка… Вообще-то мы изучаем в школе некий стерильный язык, который уже потом обрастает и узорами литературы, и мхами диалектов. Вот у вас здесь ведь наверняка говорят иначе, чем в Нью-Йорке…
- Будет праздник, увидишь и услышишь сама.
- Да, конечно, праздник! Пойду схожу за сигаретами.
   В саду уже выстроили нечто, напоминающее детскую игровую площадку – внушительную многофигурную композицию, в которой преобладают различных размеров полости самых причудливых форм, от чайника с двумя носиками с крупную тыкву до пузырей-домиков с ажурными стенами. Всё – из белого материала, по фактуре напоминающего песчаник.
- Это цемент?
- Бетон.
   Пристыжённая своей недогадливостью, иду под мелким дождичком по дорожке, возвращаюсь – уже раскрасили бирюзово-нефритовыми разводами. Хозяйский сынишка листает большой альбом, где вместо страниц – гибкие компьютерные мониторчики с разными движущимися картинками. Заговариваю с ним:
- Завтра праздник, в воскресенье?
- Да, ****ь, воскресенье…
   Странный мальчик. Такой хмурый, неразговорчивый… Навстречу мне выходит «Джони», в руках у неё – начатая пачка сигарет. Собираемся в кучу, усаживаемся в нечто, похожее на составы вагончиков на американских горках, и движемся, петляя, по каким-то ущельям, каньонам. Постепенно каменистые склоны приобретают всё более мультипликационные очертания, пока мы наконец-то не прибываем в какое-то подобие лагеря, где, уставшие после переезда, разбредаемся по баракам с двухэтажными нарами. В моём бараке – одни женщины, и спать они не торопятся укладываться. Начинается некое брожение, как в вагоне поезда в фильме «В джазе только девушки», женщины разных возрастов осведомляются – у кого есть лишний стаканчик, кто какие напитки прихватил с собой, где взять лёд или горячую воду. Убогость нашего бивуака никем не замечается – завтра с рассветом начнётся праздник! Однако ночь сгущается, и завтра как будто не наступит никогда – так мрачны в сумерках лица, только женские и землистые… Я понимаю вдруг, до прошибшего пота – никакой это не праздник, никакая это не Джони, да и я сама – никакая не я, а какой-то вышедший из режима управления автономно-безумный аппарат, механизм, схема взаимодействия не вполне отлаженных модулей… Я просыпаюсь и забываю этот сон. Эту игру, которой не удалось меня увлечь.

Гарт грелся в лучах долгожданного солнца земной славы: сидя в Катькином саду, он, широко развернув, как саморекламный плакат, газету для бомжей «Физ. культ-Ура!», читал своего пера гигантский разворот. «Разворотил-то, разворотил!» – восхищались окружившие его ученики, а сидящая на коленях Белочка-Дикообраз громко читала вслух для тех, кому не было видно:

                КОНЦЕРТНЫЕ ОГРЕХИ (орехи – о, грехи!).
               
                «… и он охулки не положит,
                Любя тебя, на честь твою».               
                Козьма Прутков,
                «В альбом красивой чужестранке».

Эпизод первый: 
ПОХОРОНЫ СОЦ-АРТА. МАДОННА И МАЛЯР.
   Смешанная публика собралась у Большого зала филармонии 27 марта 2002 года. Поклонники народного квартета и вокального секстета, солистки Рубин и солиста Славного, детского и камерного хоров, юные и пожилые обожатели Белокурой Венеры нашего кинематографа Любови Орловой, но главное –конечно – влюблённые в музыку Дунаевского. Они были жестоко уязвлены – возлюбленная не пришла на свиданье. «Вчера говорила – навек полюбила, а нынче не вышла в назначенный срок», - как поётся в песне.
   Выполненные в стилистике 30-х годов афиши, расклеенные по городу между объявлений о клубных концертах и прочих рэйвах, обещали весеннее половодье киномузыки Дунаевского-старшего. Весне – дорогу! Доверчиво пришли и бывшие синеблузницы, и бывшие рабфаковцы… И что же? Были, были там и песни, заученные наизусть с детства, были и горы аппаратуры, и толстые буклеты в компакт дисках, и кадры из фильмов… Правда, свет был, как на дискотеке. Ну что ж, новшества… Куда от них деться! Насторожил уже показ фрагментов старых фильмов, титры «подлинников», отображённые задом наперёд – как будто изнутри зеркала. Да и буклеты – почему-то на английском языке (Дунаевский, икра, матрёшка, Сталин, балалайка)… Очень старательно спетые солистами песни под силящийся передать всю мощь совецкого монументального симфонизма народный квартет русских народных инструментов, издающий звуки в стиле ансамбля электромузыкальных под управлением Мещерина… 
   Что это? Сельский клуб? Талантливая самодеятельность? Если юмор, то где смеяться? Пародия – на что? Когда начали уходить люди, стало просто жалко музыкантов, особенно после выкрика какой-то опьянённой этой весной дамы, пулей вылетевшей в проход между рядами: «Халтура! Дунаевский в гробу перевернулся!»  Голос этой Каплан наших дней вызвал гул, смешанные одобрительные возгласы («Правильно!» «Не концерт, а издевательство!» и т. п.) и апплодисменты не понятно кому – музыкантам, чтобы подбодрить, весне, или вышедшей с выкриком вон даме. Старичков оглушила увертюра ко «Гранту» своими трам-та-ра-драм-машинами, и они так и остались сидеть до конца озирающимися по сторонам, не понимая – что происходит в филармонии, превратившейся из беломраморной княжны в арендуемую даму? Молодые девушки вышли, сетуя на дороговизну помидоров. Говорят, сама Хакамада ни разу ни хлопнула, а в антракте удалилась. Только хоры, детские, смешанные, как истинные дети музыкального партийного обязона, вечные, вневременные, они чуть-чуть приблизили обещанную весну среди мертвящего озноба. Ими бы начать. И кончить. В смысле – ограничиться. Увы! Даже интересно выступивший накануне в Капелле (самое место для камерных экспериментов – и школа близко!) секстет «Римейк» был не в ударе – слишком требовательна публика БЗФ, слишком дороги каждая нота истины, пусть даже и побывавшей на службе у лжи. Сравнение с фрагментами фильмов было явно не в пользу артистов и оркестрантов на сцене. Кроме того, экран продолжал жить своею внутренней жизнью, включаясь (вместе со звуком) посреди пения живых. Ну, знаете, такое коллажирование, Малькольм МакЛарен типа. Короче, арт. И откровенность белых ниток, какая-то торопливая недоделанность, проскакивающая то в инструментарии, то в пении с листа сольных партий, то в чём-то менее явном, но ощутимом, были как-то неловко похожи на скоренькие похороны чего-то постыдного. Соц-арта? Инициатива достойная похвалы, и если так и было задумано, то отчего тогда так по-дилетантски воплощено? Пригласили бы Африку, раз уж нет Курёхина! Драматургия пролога и эпилога в виде актёра с кепкой не тянет даже на глупость – просто рудимент. На днях до этого смотрел и слушал в этом же зале Монтеверди «Орфея» – вот люди постарались на совесть: манера игры и пения, инструменты, сценография – всё соответствует авторскому замыслу. В меру аутентично, в меру условно, абсолютно музыкально и вполне исторично. Транскрипция требует знания оригинала и яркой, убедительной версии.
   «Раскраски» по мотивам Дунаевского удались плохо, точнее, совсем не удались. Публика уходила с тяжёлым чувством, что над ней тоже посмеялись. Иностранцы, которым всё это «культурное наследие» мало внятно, были, похоже, главными адресатами этого отправления – не зря же объявление о продающихся по цене 300 руб. CD было вывешено прямо у дверей филармонического туалета. Поневоле вспомнишь про «ваше место – у параши». Музыканты, участвовавшие в этом действе, были явно смущены и укрывались за невозмутимой маской профессионализма. Кроме народного квартета, который с напускным весельем презентовал свой диск и более всего был, очевидно, озабочен видеосъёмкой на благородном фоне бывшего Дворянского собрания. Перед продолжительными зарубежными гастролями – клюква, клюква, налетай! Коллаборационист Селин, посетив в 1936-м Петроград, откровенно написал: «Да, это красивый город, но заслуги большевиков в этом нет никакой». Музыка Дунаевского прекрасна, и даже ТАК её невозможно испортить, злонамеренно или нечаянно. Дело не в отсутствии симфонического оркестра – и камерности-то не получилось! Не в мощности звука, потерявшегося между люстр – задушевность песен, которым хочется подпевать, притопывать и прихлопывать, куда-то удалилась. Уступив место глумлению.
   Стремление освоить культурные ценности ушедшего социализма – неизбежные ностальгизм и поругание в одном флаконе – говорит о том, что поколение Дунаевского уходит вослед за СССР, оставляя нам чудовищные тюрьмы и неземной красоты движущиеся тени, ад и рай неосуществлённого коммунизма, которые для них значили всё, а для сегодняшних детей и их детей будут лишь строчкой в учебнике истории, которая всё равно забудется, несколькими архитектурными ансамблями и этими немножко странными в своей придуманной наивности, но бесконечно любимыми фильмами с музыкой Дунаевского, которые они будут смотреть. Будут, будут!

Эпизод второй (на правах открытого письма):
РАНДЕВУ С ЧЁРНОЙ ДЫРОЙ: НЕ КЛЮЮТ? ЩА ВДАРИМ!

   Приятно-печальное занятие – отмечать дни рождения ушедших друзей. Древние говорили: «Имя назвать – жизнь вновь подарить». Когда в 1995-м году, при поддержке Гуманитарного фонда «Свободная культура», мне довелось организовывать празднование 40-летия Майка Науменко по историческому адресу Рубинштейна, 13, было трудно сдержать энтузиазм участников. Все, от увенчанного лаврами Бориса Борисовича, до никому (почти? пока?) не известных экзегетов питерского рока, собрались отметить день рождения человека, без которого не было бы этого феномена под названием «русский рок-н-ролл». Правда, были странности, в частности, с исчезновением отснятых телевизионщиками материалов, но, как известно, мифология требует мифов – до сих пор ещё находятся неопубликованные материалы из жизни и гораздо более отдалённых от нас гениев. С тех пор, в соответствии со строчкой поэта, «сэйшен в Ленсовета» 18-го апреля стал регулярной строкой Питерского календаря. До этого года.
   Накануне объявленного афишами бенефиса группы «Антропология», в Большом зале филармонии, где между гор аппаратуры и чахлых деревец из пластмассы (они потом некоторое время валялись на заднем дворе филармонии – странно, что проводники новых течений не догадались распродать их полистно на сувениры) исполнялись «Зелёные Рукава» Риччи Блэкмора, я повстречал многих друзей – от Игоря Романова, с которым мы делили когда-то сны о зелёной, зелёной «траве у дома», до Чижа, заявленого специальным гостем в афише Дмитрия Диброва. «Ну, что, играешь завтра?» – спросил я его. Некоторая уклончивость ответа была расценена мною как проявление скромности, как известно, всегда сопутствующей истинному таланту. Понятное дело! Впервые день рождения Майка отмечался «москвичами», до сих пор не слишком активно интересовавшимися данной датой. Не стану связывать этот факт с предстоящим трёхсотлетием Града Петрова на Неве – к чему? Не об этом речь. Однако интерес был подогрет не только высказываниями в прессе о некоем невероятном «саунде», которым, по словам популярного телеведущего программы «Антропология», удалось разжиться интерпретаторам песен Майка, но и чисто профессиональным интересом. Ни у меня, ни у моих друзей не вызывало и тени сомнения то обстоятельство, что человек, столь бескорыстно популяризующий по ведущему каналу нашего «опопсевшего» телевидения так называемую «некоммерческую» музыку, делает свои первые публичные шаги на музыкальную сцену с чистой душой, откровенно и искренне снимая шляпу перед Майком.      
   Не скрою – неоднократно приходилось мне слышать вопрос: «Что ты думаешь об альбоме «Ром и пепси-кола»?», как и неоднократно же отвечать на него: «Прекрасно. Чем большее количество людей будет исполнять песни Майка, тем лучше!». Если я чуть-чуть и лукавил, говоря это, то только потому, что видел всего одну лишь песню с этого альбома по ТВ. Клип. Тем интересней представлялось мне посещение предстоящего концерта. Да и традиционная встреча с друзьями в Ленсовета предполагалась в тот же вечер, ибо при всём уважении к мэтру питерского рока и заслугам «Зоопарка» вряд ли можно было рассчитывать на то, что вечером следующего дня – 18 апреля, т. е. в настоящий день рождения Майка – будет ещё одно мероприятие. Всё-таки время нынче коммерческое, а рокеры по два дня подряд такие залы нынче не собирают. Наши.
   А вот Риччи Блэкмор… У любого гитариста, дип-паплиста или просто длинноволосого ровесника нынешнего президента России это имя неизбежно сопряжено с трепетом и восторгом – о! Чайлд ин тайм! Смок он зэ вотер! Тап-тап-тап, тап-тап-ту-уап! Упоительно гремит. Ждали, и давно. И ОПЯТЬ В ФИЛАРМОНИИ! Брайан Ферри хоть с арфисткой и скрипачками там объявился. Красиво взмахивал кистями рук при галантных поклонах, будто сбивал манжетами с ботфортов пыль. Дэнди! Завёл моду на Филармонию… Жил и праздновал день рождения в «Европе», так что ж далеко-то ходить – через дорогу и концерт выдал. Ферри гут!
   Отслушав Блэкмора, мужественно не сыгравшего ни ноты из требуемых слушателями «Smoke On The Water», и насладившись в полной мере подвижностью кистей рук Блэкморовской Ночи, я отправился домой, чтобы подготовиться к завтрашнему посещению ДК «Ленсовета». Увы! Эти приготовления были мною сотворены вотще. Подойдя к служебному входу ДК с Натальей Крусановой (рекламная пауза: автором клипа на песню «Хождения» Майка в новой интерпретации с Натальей Пивоваровой в одной из главных ролей), мне пришлось всерьёз убедиться в том, что страх перед сценой известен не только персонажам фильма Хичкока. Недоверчивые прыщавые девчонки и умудрённые опытом телевизионщики со своими штативами и камерами наотрез отказывались верить нам, что концерт отменён по причине «болезни артиста». «Разыгрываете!», - подмигивали они нам и шли сами убедиться в ДК. Убедившись, расходились, не солоно хлебавши. Традиционно красный Кирилл Миллер выдвинул свою (как всегда оригинальную) версию произошедшего, эмоционально размахивая руками у служебного подъезда: «Такое не снилось питерским панкам: наплевать (было использовано другое, ненормативное лексическое выражение) на концерт, чтобы оттянуться с друзьями! Круто! Ай да Пушкин!»
    По пути домой обсуждали произошедшее, точнее говоря, не произошедшее. Не стану приводить аргументов о матче, который состоится при любой погоде, ссылок на балерин, крутящих сорок два фуэте с переломанными ногами, на которые из стеклянного сосуда с узким носиком наливалась какая-то метафизическая жидкость и прочих закулисных анекдотов. Почему? Боязнь неприязни? Пренебрежение? Или по Энди Уорхолу: не важно – что пишут газеты, лишь бы почаще? Пи-арщик до мозга костей (другим на сегодняшнем телевидении просто невозможно быть), господин Дибров не мог не понимать, что отменяет не только и не столько презентацию своего дебютного альбома (слухам о том, что на его обложке не упоминается даже имя Майка, я категорически отказываюсь верить), сколько традиционный праздник, на котором, в соответствии с упомянутой традицией, всегда готовы выступить «и юноши в расцвете лет, едва увидевшие свет (рампы), и … бойцы с седою головой». История нашей страны богата примерами, подтверждающими лёгкость разрушения традиций. Кстати говоря, и вышеупомянутый концерт Риччи Блэкмора в Большом зале филармонии может быть смело отнесён именно к таковой категории акций. Так что к ДК им. Ленсовета претензий особенных нет, тем более, что неустойку он наверняка получил. Что же касается Дмитрия Диброва… Боюсь, не напечатают этой строки в «Смене», где анонс несостоявшегося праздника проходил под девизом «Рандеву со звездой», но оставляю это на совести и лингвистической изобретательности редакторов: «Не дрейфь, парень! Мы в тебя верим. Лет через двадцать и у тебя получится… блюз! Смелость города берёт, и даже такие снобистские, как избалованный гениями Питер».
                ДОБРА ЖЕЛАТЕЛЬ.

Алтайский переулок. ДВОРЕЦ С РЕКОЮ РЯДОМ. Балкон, пролёты которого увенчаны глобусами розового гранита. РОЗОВОГО. Кровь на нём не слишком видна в лучах рассвета.
   Летняя ночь, уже не белая, беременная полярным мраком, августом. Мосты. Песни под гитару, весёлая прогулка с работы: музыканты, певицы, балерины кружат под деревьями, беспечные… Все вокруг, как одна семья, соседи, жители сказки на Неве. Подходит робкий угловатый паренёк: «Не найдётся сигареты?» «Угощайтесь!» «Можно тебя попросить отойти с нами в сторонку?» «Конечно, чем могу служить?» Свернули от того места, где теперь мастерит лодку вновь подаренный нам Нидерландами Пётр, на Алтайский. Там уже ждали ещё трое.
На вопрос: «Деньги есть?» можно было бы начать выкручиваться, типа что вы, ребята, пешком иду, на пивко не хватает и т. д., но как-то не захотелось, да и ведь очевидно было, что на всё у нас хватает, так что я предпочёл другой ответ: «А сколько надо?» Обрадовался: «Есть, значит». Кастет легко вспрыгнул на гребень костяшек пальцев руки. По ним ещё можно узнать – в каком месяце 30, а в каком – 31 день, не считая, конечно, февраля – это всем известно.
   Мы не долго смотрели друг на друга. Нас разделяла бездна, но мы прекрасно понимали друг друга. И я не хотел играть в эту игру. И не стал. Извини, парень! Орех раскололся спереди, и тут же сзади – о розовый гранит. Майк на Домбае, в Теберде, тогда тоже не стал играть «в игру», а стал играть мне песенку. Не мог броситься с кулаками на подонка, но и не стал делать вид, будто «ничего не вижу, ничего не слышу». Неважно как ты протестуешь против дерьма, просто хоть что-то сделай, не отворачивайся хотя бы. Нужно обладать особым складом, чтобы желать манипулировать людьми или судить их. Власть – не для меня. Я не хотел бы владеть тем, чем я не могу воспользоваться в полной мере, это причина моей нелюбви и к насилию. Самое дорогое можно только подарить и получить в подарок. Этимогогия и этимология слова «дар» приводят в трепет. Мне не нужен другой, предзакланный трепет жертвы на любом из алтарей. Я отвергаю убийство. В скорлупе моей головы взорвался атомный орех, световое ядро и хруст предшествовали падению тела и незамешкавшемуся улететь сознания. Я думаю, если он хотел меня убить, то сделал бы это. Вероятно, не хотел.
   Когда я уезжал в Германию, здесь меня никто не спрашивал – зачем я уезжаю. Все знали – не столько «за чем», сколько «от чего»: и друзья (многие уже к тому времени уехали, Ванечка Андерс ехал со мной, теперь вот и Распий…), и родители, и вся та свора чиновников, устраивавшая из этого отъезда адовы муки… Poena Damni. Простояв неделю в очереди перед банком (тогда ещё совсем иностранное слово), круглосуточно отмечаясь в списках (проскрипции изменников) мы с Ванечкой поняли, что не успеваем обменить сколько-то тысяч рублей на 555 бундес-марок до отъезда указанного в билете поезда. Что-то надо было делать. Я обратился к Тимуру Новикову: мы хоть и не были тогда ещё близкими друзьями, но я знал, что у него – большой опыт поездок, и не меньший, чем у меня – презрения к «аппарату». Тимур дал мне свой синий паспорт, чтобы обменять деньги по-быстрому. «Ни в коем случае не выпускайте паспорт из рук. Не раскрывайте его. Если потребуют раскрыть… впрочем, не потребуют», - наставлял меня академик в недалёком будущем, - «ни в коем случае не выпускайте из рук, категорически!» Всё вышло, как предсказал мой талантливый друг. Я махнул синим, поднялся на второй этаж банка на улице Герцена и разменял по красным наши с Ванечкой… не люблю их называть деревянными, знавали они под собой и доллар – не то чтобы кровные, хотя продал задаром все свои бобины, касеты и диски («Купишь там себе всё новое!» - утешали барыги-мародёры), какие-то прощальные деньги. Нам действительно не суждено их было более увидеть, как и Ленинграда, СССР, да Бог знает чего ещё! Скольких, если бы знать…
   В Германии-то меня спрашивали – зачем я приехал. Этот эпизод описан Марусей Климовой в «Белокурых бестиях». Нет, не за деньгами. На убийц дедушки поглядеть. Когда уезжал из Германии, меня опять спрашивали – куда, зачем? Я гордо отвечал им: «Я хочу разделить страдания своего народа» и даже не подозревал, какой ценой мне придётся заплатить за эти слова. Девяностые пробили такие бреши в рядах близких мне людей и показали так не в шутку страницы иных пророчеств древних, что поневоле начнёшь «следить за собой» и за неворобьями. Приехал, разделил. Мало не показалось.
   Победы варваров над изнеженной одряхлевшей цивилизацией, «новый мир» свежесодранной кожи, попытка предотвратить торжественную гибель отсрочками сознательных прыжков в прошлое или шокотерапией бойни, претензия на обладание разумом и бесконечное доказательство обратного – история людей так несоизмерима с жизнью человека и столь туманна… Во лжи – намёк. Объединяя миллиарды жизней в «эпохи», не стоит забывать, что любой человек может эти эпохи перевернуть вверх тормашками. Любой из обладающих этой неуёмной страстью – играть с этими «эпохами» в Бессмертие. Нет стран, времён, рас, континентов, эпох и государств – есть только человек и его коротенькая, какой бы длинной она ни была, жизнь. Иллюминаты мечтали уничтожить религии и монархии, и для чего – для воцарения «мага», которое пытались приблизить тайными убийствами и клеветой! Какой трагичный фарс. Я проклинаю во веки веков убийц. Простите, Уайлд, not each man kills… Может быть, вы это и имели в виду? И ещё – объясните мне, если можете: что означают эти странные и многозначительные совпадения судеб и произведений? Когда из церкви Образа Нерукотворного Спаса, где отпевали Пушкина – когда-то – и Курёхина – недавно – мы ехали с гробом Тимура Петровича Новикова на Смоленское кладбище, город омывал наш автобус праздничными потоками жителей, веселящихся в его 299-й день рождения. На обратном пути мне почему-то подумалось, что сорок дней будет где-то около 4-го июля…

Мне было приятно, что Майк, в отличие от большинства знакомых мне мужей, не гулял по сторонам. Идеальных браков очень мало, они – редкость. Даже видимость такого брака – огромный труд, увеличенный стократно своей бессмысленностью. Как в исправительном доме Амстердама, в комнате, где вода затопляет наказанного, и он вынужден качать помпу, пока не рухнет без сил. Любовь, как мне кажется, вовсе не секс, и не финансовая сделка. Скорее, дипломатия и этика в практике. Я не пурист, но меня шокировала начавшая появляться у него иногда злобная грязнеца в словесном оформлении плотских желаний. Я отнюдь не экспроприировал цинизм, но в том, как это выходило у моего друга, не было насмешки, было другое – страшное, бессмысленное и беспощадное. Как бы проба пера – не литературного, а того, что под ребро.

Свет в кинозале начал погасать, пол слегка завибрировал обещанием Dolby stereo. На экране заглавие: «Король эфира». Звук открываемой двери, звуки шагов героя к столу. Рука включает радиоприёмник. Вертит ручку: шумы, «Родина слышит», шумы, треск… Под титрами камера осматривает стены его комнаты: на стенах – переснятые по 20 раз фото с альбомов кумиров, вырезки из журналов, на столе – под стеклом картинки, радиоаппаратура, бобинный магнитофон, проигрыватель грампластинок, провода, паяльник. Рука вертит ручку настройки радиоприёмника, шумы эфира, наконец находит «Голос Америки». Женский голос из радиоприёмника:
- …песню с их нового альбома «Суп из козьей головы» «Танцуя с мистером Ди». «Мистер Ди» – так иногда в Америке называют покойника. Критики считают эту песню глупой.
   Играют и поют «Роллинги», рука включает запись и прибавляет громкость на максимум. Зелёная лампочка-бабочка трепещет в такт уровню записи (редкость, старина). Камера показывает его светящиеся окна со двора. Музыку хорошо слышно. Подъезжают «Жигули», оттуда выходит молодая крепкая женщина в ярком костюме, пальцы – в золотых перстнях, маникюр. Смотрит вверх:
- Ну, понеслась душа в рай! Опять завёл своих «Битлов».
Женщина подходит к гаражу, достаёт оттуда резиновые перчатки и метлу, начинает мести двор. Снова в комнате. Радио продолжает:
- Предлагаем вам послушать композицию «Суббота в парке» группы «Шикаго».
   Камера удаляется от окна, от дома, пролетает сквером к небольшой круглой площади, посреди которой стоит какой-то неясный монумент то ли с горном, то ли с веслом. Над ним ярко сияют луна и звёзды. Камера уносится в космос, снова возникает титр: «КОРОЛЬ ЭФИРА».

«Ведь он же гений – как ты да я», - такова была модель отношений в кругу людей, с которыми я познакомился благодаря Майку. Цой, учившийся тогда на резчика по дереву (позднее Распий определил этот жанр как «резня по дереву»), одаривал близких друзей своими изделиями, в основном пепельницами в виде ступни ноги. Из любви к «Арии мистера Икс» он подарил мне деревянную фигурку человечка, широко раскрывшего рот и вцепившегося в нижнюю челюсть обеими руками. Очень точный символ певца. «Это одноразовый, индивидуальный предмет». Очень точный символ меня – я был тронут. Позднее, когда я работал в «Землянах», наша дружба поутихла. Гордость шептала мне, что это зависть, совесть называла изменой нашим идеалам. Не знаю. Я думаю, что это отчасти связано с тем, что любимая тема – космос – и аудитория стадионов, которые мы собирали тогда, казались ему предназначенными для «Кино». Он оказался прав – через несколько лет «Кино» стало «культовой» группой. Что касается измен – конечно, Цоя не в чем упрекнуть. Я не мог бы сказать ему, как Майклу и Майку на Домбае: «Ты – трус! Ты – слабый! Ты – такой же, как я сам!» После того, как он выражал мне восхищение моим голосом, доверял моим музыкальным «оценкам» свои первые записи… только перед ним мне и могло быть стыдно, тем более, что его корейское лицо не передавало особых тонкостей мимики, кроме серьёзности или веселья. Самый первый среди украденных у меня, самый молодой из моих мёртвых. Те, кто заработали на нём, были профи покруче Киселёва. Парт-рок был уже недостаточно альтернативен (а когда он был таковым? фуфло), индивидуализм неоромантиков находил более сильный отклик в сердцах и ушах нового поколения. Мрачный лирический герой Цоя, модное звучание, отсылающее к музыке нововолнового поколения – Depeche Mode etc… Сыграли роль и повсеместное увлечение Брюсом Ли, и отстранённая поэзия Цоя, не такая агрессивная, как у «Алисы» при некотором имиджевом сходстве. Его быстро оценила Москва. И, конечно, Джоанна Стингрей. Подобно многим талантливым артистам, Цой пользовался, если так можно выразиться, «духовным покровительством» Гребенщикова, и вскоре «Кино» стало неотъемлемой частью и «Поп-механик», и «Ассы», и движения «новых». Есть что-то напоминающее историю с мостом короля Людовика Святого (Торнтон Уайлдер) в этом взлёте и гибели в зените, необходимое звено в портрете героя, в портрете времени накануне глобальных, немыслимых перемен в истории. Все, кто проходили по этому мосту – все они погибли, оставив нас на берегу ломать головы о причинах постигшей нас участи. Они забрали с собой беспечность и веселье. Цой… Он летел к Солнцу, как Икар. Мне же тогда опротивели фальшивая шумиха и бесконечные странствия по гостиницам, хотелось больше времени проводить с друзьями в Питере, наконец превратить заработанные пиастры в звонкую монету с собственным профилем. Наивность… Кроме того, мне предстояло стать отцом. Я чувствовал, что, не смотря на локальность культурных событий в опальном Петрополе, именно они определяют направление развития нового искусства. Диалог «Московская рок-лаборатория – Ленинградский рок-клуб» так и не вышел в телевизионный эфир в первую очередь из-за того, что Москва в нём прозвучала неубедительно. После не постесняюсь этого слова триумфа на 4-м рок фестивале у нас с Майком (у Майка со мной) довольно часто брали интервью, которые мы охотно давали. Перед телекамерой, под внимательно пристальными взглядами коллег и свидетелей, среди которых мне особенно запомнился чернокудрый певец, недавно появившийся в «АукцЫоне», мы разглагольствовали на те и се темы, отсняли с девчонками «10 Лет Назад»… Майк – в бархатном пиджаке с глубоким вырезом, «бабочке» на голое тело, псевдокожанных брюках и непроницаемых очках (всё – чёрное), я – в изумрудном «спенсере» и того же цвета люрексовых носках (подарок Майка) под шёлковыми брюками-«бананами» в мелкую чёрно-белую клетку и остроносыми «свиноколами» (подарок Лайминого портного), на шее – такой же шёлковый шарф. На руках и на поясе – тонна серебристых цепочек. Не помню, чтобы хоть фрагмент из этой съёмки был показан. Зато прекрасно помню телемост с Лондоном: с нашей стороны Гребенщиков, Агузарова, Адосинский, с британской – Питер Габриель, Кейт Буш или Синди Лаупер… Диалог глухих. Англичане на настойчиво-угрюмые требования предоставить нам новые технологии звукоизвлечения и звукозаписи холодно советовали развивать собственную культуру. Адосинский что-то показывал пантомимически. Большинство сидело, помалкивая с неумными лицами. Увы и вновь: что-то внутри Майка протестовало против этого жополизательства, которое и есть суть шоу-бизнеса, против необходимости нравиться нужным людям и с презрением отстранять остальных. Самоубийственность позы неоценённого по достоинству, непозволительная роскошь гордости – всё это не могло не быть известно (опять это двойное…) хорошо информированному – подчеркну это вновь – в истории «фирменного» рок-н-ролла Майку. Почему его не было на «Красной волне» – вопрос риторический, ответ же, на мой взгляд, вполне прикладной: в то время, как рок-клубовские группы активно внедрялись в профессиональные концертно-гастрольные структуры, которые рыскали, как гиены, в поисках поживы, Майк из упрямства занял столбняковую позицию. Его отношения с коллегами носили по-прежнему нон-коммерческий характер, выпады в адрес Бориса и Макара хоть и носили характер фехтовальных упражнений, выдавали уязвлённость. Наши с ним совместные посиделки-выпивалки-прогулки сменились интенсивной совместной работой, вернее, необходимостью таковой.

Общность и противопоставление названий «Аквариум» и «Зоопарк» настолько очевидны, что об этом не стоило бы и говорить, если бы не странный на первый взгляд парадокс – двое стариннейших друзей обзавелись суверенными группами, и сам Боб, и его коллеги постоянно записывались и выступали с Майком, а в «Красную Волну» Майк не попал. Только отчасти это объяснимо леностью лидера «Зоопарка». При всей очевидности сведения счётов в книге Олега Евгеньевича Осетинского «Роман-Ролан» на мои домыслы пролились прожектора света, осенило очевидное… Страшна, как смерть, зависть, и стрелы её – отравленные.

Последняя наша встреча у Васина. Майк злой, хмурый, страшно опухший, как Вий. «Я ни к кому не хожу». Англичанин сказал бы: «Я хожу к никому». А по нашему получается ещё один подтекст отрицания: «Я к никому не хожу». Значит, я – никто?

Николай Андреич ходил по комнате в какой-то домашней поддёвке прихрамывая, в драных шлёпанцах, немного злой с похмелья, и разглагольствовал. Накануне мы крепко у него перебрали, и мне пришлось воспользоваться его гостеприимством. Теперь я сидел на раскладном кресле неодетый (у Майка было точно такое же кресло, и в нём я провёл немало ночей – похожи были меблировки у моих друзей), едва разлепив глаза, и под звуки Куперена слушал взволнованную речь:
- Вы воображаете, что мелкую, незначительную жизнь, окружающую вас, поднимаете куда-то там своими творческими потугами! Я хохотаю! Повседневность, реальность – отнюдь не детская раскраска, только и дожидающаяся вашей неопытной кисти. Нет! И задача художника не придумать что-то недостающее (что вы можете придумать такого, чего бы не было в жизни или, на худой конец, не было уже придумано людьми несомненно более гениальными, чем все вы вместе взятые!), а прозреть истинный смысл действительности, поцеловать прокажённого, дабы с уст его посыпались розы! Не вы творите чудеса, но через вас они могут произойти, как вы этого не поймёте! Но не вы, не мы ставим точку!
Николай Андреич грубо, с храпом столкнул Куперена с проигрывателя и водрузил туда моцартову «Сороковушку». Игла впилась с треском в заезженную пластинку. За стеной на коммунальной кухне раздался угрожающий грохот кастрюль. Казалось, ими играют в футбол. Я попытался определить местонахождение трусов и, как всегда, нашёл их под подушкой. Пока я производил под одеялом стриптиз в обратном порядке, Николай Андреич всё носился вдоль огромного, до потолка, стеллажа, нафаршированного в два слоя книгами и грампластинками, размахивая бутылкой кефира и продолжая вопить, как резаный:
- Идиоты! Одноклеточные! Они, видите ли, презирают «простого
человека» какой-то истерической жалостью, снисходят до лицезрения его и даже готовы с ним выпить, причём желательно за его счёт, но даже и в этот момент будут считать его каким-то бесплатным приложением к своему уникальному существованию! Поймите же вы, наконец, бездари, «простого человека» нет и быть не может! Однажды он, лишённый способности выразить себя в словесах, которые вы присвоили, просто столкнёт вас с выдуманного вами для себя пьедестала, и, может быть, тогда-то вы наконец рухнете в действительный мир! И он поразит вас своим величием, если к тому времени вы еще будете обладать этой счастливой способностью – поражаться!
- Или быть поражены? «Кирпич и музыка» Грина? Ты говоришь о
воображаемом поражении? О поражении паразита? Удивление, восхищение или уничтожение – что ты имеешь в виду? И, может быть, ты дашь и мне кефиру? И вообще – чего ты взбеленился? Я что, храпел?
- Слесарю – слесарево… Откуда такое самомнение? Почему просто
не признать, a priori или de jure – как вам будет угодно, что другой человек – не меньшая и не менее загадочная вселенная, просто принять его, не пытаясь ни унизить, ни обожествить?
- Путаница. Обычное дело, когда мысли бредят словами. Кстати, во
французском языке “размышлять” и “отражать” – значения одного слова. Отсюда двусмысленность фразы Жана Кокто из “Орфея” – “Зеркала поступали бы хорошо, если бы больше размышляли”, помнишь, эти слова, что Орфей слушает по радио в машине Смерти? Забавно, “death car” звучит по-русски как «девка», а английское слово«смерть», набранное на машинке с латинскими буквами но в режиме кириллицы, даёт некое «вуфер”.
- Чуть коснись любого вопроса об этике или эстетике – тебе тут же
суют в нос какого-нибудь педераста, как будто только педерасты в этом разбираются!
- Не исключено, что именно так – ведь для них это – вопросы
жизни и смерти. Простым людям не до того…
- Опять? Опять за старое? Кому я тут два часа…
- Ах, Николай Андреич, будет Вам! Кто вчера соседку обзывал
олигофреничкой? Я? А она ведь нам кефир принесла. И потом, “божество моё проголодалось” – пойдёмте ко мне, на 7-ю Красноармейскую, у меня там есть кое-какие припасы, а по дороге постоим у пивного ларька. Вы там аудиторию поблагодарней найдёте.
- Чечевичной похлёбкой соблазнить хотите? Впрочем, ладно,
пойдёмте, что с вами говорить, планктон…
   Погиб Андрей Николаевич, умер в тюрьме, обвинённый в притоносодержании. Пал жертвой просвещения. Мир праху его.

Столица… От ста первого лица (тракторы – маме в буфете).

Зу сказал Виктору:
- Видишь эту засохшую гвоздику в голубой вазе? Оживи её, и я поверю всему, что ты скажешь.
   Виктор ответил:
- Ты не веришь в меня. А это значит, что всё, что бы я ни сделал или сказал, будет напрасно.
- Почему ты плачешь? Ты кого-то ищешь?

Доверие Майка ко мне простёрлось до того, что я был допущен в творческую лабораторию, в круг тех лиц, на которых пробуют новое произведение. Я был горд этим. Ещё не знал, что в мастерскую пускают только для того, чтобы
тереть гению краски и мыть кисти. И это – в лучшем случае.

ПОРОТЬ, КАК ВРАГА НАРОДА. Традиция: ходить в гости и стоять в очереди.

Дюша: «Пора своё дело начинать!» Гостиница «Октябрьская» (шоу перекочёвывает из «Прибалтийской» в «Октярьскую» - кооперация! – и наши интуристовы балерины с ногами от скулы ходят в перьях между столиками, за которыми в меховых шапках и трениках сидят «азеры» и «гурзошники»,
короче, «звери», «чёрные». Денег платят тьму, все воют от ужаса и ждут обещанных гастролей) и последующее: кастет, Семяиз, ФРГ – Западный
Берлин. Остановка «Цоо», то есть «Зоо(сад)». Улыбка небесного режиссёра.

Моя жизнь поднялась сразу на 3 градуса, и вот… отходняки!

Виктория – Зу:
- Дорогой, сколько сейчас может стоить машина?
- Какая машина? Автомобиль? Автомобильник?
- Ну, вот такая. – Показывает на грудь. – Такого цвета.

1 сентября 2003 – 7512 год от сотворения мира.

Кто – Фейертаг рассказал эту картинку, или я сам её придумал: финал оперы сэра Эндрю Ллойда Уэббера, дымовой экран застилает сцену, и на этой колеблющейся плёнке возникает безжизненно склонённая на плечо голова Спасителя в терновом венце. Голографическое изображение приближается ко мне, сидящему в зале, на расстояние вытянутой руки, и вдруг Христос поднимает голову, раскрывает глаза, смотрит на меня и плачет кровавыми слезами…
Три Марии у креста,
Да сестра Марии –
Их четыре было там.
Сестра, как тебя звали? София?

ВОВ была выиграна не потому ли, что «Синий платочек» написал композитор Петербургский? Святоград. Петроград Святого Св.

«Я Вас любила в этот странный вечер
За Вашу яркую любовь к другой».
   В «Часах» Шульженко поёт: «И тебя, любимой, всё нет и нет». Любимай. Любимый.

Предавать с улыбкою легко, но как страшно – со слезами, вопреки рассудку, ощущая себя просто пешкой в руках расчётливого игрока.

Дерево тервинф (Осия, 4.13)

                «Бесспорно, что зачастую счастье мы      
                начинаем строить после того, как изломали свою жизнь,   
                исковеркали тело, но что поделаешь, если в большинстве
                для людей нет иного способа поумнеть!»
                Вс. Иванов, «У».

Копейка – хоть что-нибудь на неё можно купить сегодня – конверт без марки, коробок спичек, резинку-ластик, газ-воды без сиропа? Увы. Фикция, разменная единица одурачивания процентщиков.

Возвернувшись из гастрольных бродяжничеств, я отметил – как изменился внешне мой друг. Не случайно подавал сигналы измученный непосильной борьбой организм, как радиограммы о бедствии – тонущий корабль. То ли изначальные свойства, заложенные в тело от рождения, то ли пресловутое вырождающее влияние питерских «болот», о котором как-то с горечью говорил мне Гаврилов: «Что Вы хотите, Александр Петрович, я же ленинградец в четвёртом поколении, откуда взяться здоровью?», - так или иначе, я с удивлением заметил, что стройный хрупкий юноша стал заплывать, отекать, приобретая характерную рыхлость форм всех этих амуров и тритонов, расставленных здесь буквально на каждом шагу. Во всяком случае я знаю совершенно точно – есть люди, которые могут пить, как лошади, и хоть бы что, помаялся, опохмелился – и вперёд, без остановки! А есть другие, которых на глазах размывает, крошит. Конечно, дело не только в алкоголе: скверная пища, вечное сидение в каменном мешке, затхлый воздух помоек и проходных дворов… Это внешние факторы. Изнутри же точит неутолённость амбиций, фатаморганы замыслов, вечно беременных и никогда не разрешающихся полнокровным свершением, тоска убийственной жалости или косного равнодушия окружающих… Опять эти проклятые «зубы таланта»! Майк не был лентяем по сути, его ритм жизни и работы был медленным, но непрерывным. Европа каким-то чудом доковыляла до практического воплощения этой примитивной идеи, что человек не обязан быть таким, как кто-то ему придумал, что и акула и улитка – суть индивиды общества, и это самое чёртово общество должно, обязано дать им хоть кроху жизненного пространства, не заставляя акулу высиживать цыплят, а улитку – носиться с последними известиями. Я не могу простить своей Родине бездушного пренебрежения к человеку, к муравьям, из которых она и состоит – эта моя большая куча в лесу. Не могу простить беззащитной старости моих родителей, превращённых в высосанные шкурки некогда сочных плодов. И никогда не смогу. Ведь меня, в сущности, ждёт то же самое.

Журналы «Англия» и «Америка» – один карманный, приватно-камерный, другой огромный, повально-яркий.

Прогулка 10-го мая: Летний сад – неужели эти лица считались красивыми в 5-м веке до нашей или в 17-м нашей (после Р. Х.) эры?

Кризис рока середины 70-х совпал с появлением не только панка, но и диско. Забавно, что атавизмы рок-элементов в репертуаре Донны Саммер не были ею изжиты до середины 80-х, когда она практически навсегда исчезла с нашего музыкального горизонта. Глория Гейнор продолжала вертеться, «Бони М» от каверов перешли к «Океанам фантазии» и далее, а Донна… Странно. Начав аж с 1974-го года выпускать стерильно-сухие, математические многочастные композиции, она покорила и интеллектуалов и танцоров. Первых – почти симфоническими пропорциями «Try Me – I Know – We Can Make It» и “Love To Love You Babe”, цитатами из Шопена и Баха, а также милой сердцу любого вивальдиста сюитой в традиции “Времена года”. Её “рок” выглядел анахронизмом, атавистической стилизацией чего-то совершенно ненужного никому, и всё-таки с упорством муравья она возвращалась к “року”, наиболее удачно решив эту манию в гитарном соло из ”Hot Stuff” и версии “State of Indipendance” из репертуара “Yes” (…в ритме регги). Cоздаётся впечатление, сходное от киноролей рок-звёзд – великолепное так близко соседствует с посредственным, что поневоле задумаешься об умении отличать хорошее от плохого, то есть наличии вкуса. Саммер трудно назвать безголосой – гигантский диапазон и владение множеством звукоизвлечений: от страстного полнокровного пения и постанывания до «костяного» ультразвукового тембра, которым также виртуозно владела и Чака Хан (Долина везде его пихала, как бы постоянно доказывая: «И я могу!», пока не осела в одесском джазе – а ведь были порывы: «Джаз + Джаз» = «Чижик + Долина»…). Некоторые объясняют исчезновение Донны её тактическим просчётом: антигеевской кампанией, которую певица пыталась якобы развернуть после того, как её сынок был «сбит с пути этими мерзавцами». Голубые тут же стали вопить, что, мол, «Донна Саммер нас не любит, а мы её-таки обожаем!» и принялись распевать «I Feel Love» на все голоса, начиная с гнусавого Соммервиля. Её волшебная октава в припеве «Wispering Waves» просто сводила меня с ума. Я хотел, чтобы Илона спела эту песню, и даже перевёл её на русский, как и другую – малоизвестную версию малоизвестного дуэта «Captain & Tinelle» - “Don’t Forget Me”. Эту песню отняла у неё более голосистая сокурсница Инна Бедных (“поёт для нас, богатых”), за что Илоной была проведена матримониальная рокировка. Такова эстрада – вечная борьба за репертуар, музыкантов и мужей, способных продвинуть к заветной цели – покорению мира в том или ином масштабе. В этой борьбе каждый обретал свою меру свободы – или ошибки. У нас с Илоной дело ограничилось дуэтом “Мистерия Любви” – баховское до-минорное вступление к этому шедевру Куинси Джонса импонировало консерваторской составляющей группы “Арс”, что позволило протащить этот опус в репертуар. Как собратья-сосёстры по цеху, мы часто делились с Илоной пережитыми восторгами (музыка) и обидами (коллеги). У нас обоих в жизни побывали литовцы, мы вкусили каждый свою порцию уксуса. Я чувствовал в ней то же отвращение к навязыванию себя. Так Илона рассказывала мне, как после вступительных экзаменов она решила пригласить сокурсников в гости и подошла к одному из будущих “буффовцев” с этим предложением. Тот посмотрел на неё с жалостью и сказал: “Извини, старушка, но нас сегодня уже пригласила в гости дочка Пьехи. Ты понимаешь, как это круто”. Майк был представлен Илоне и относился к ней с обожанием, которое та часто незаслуженно относила на мамин счёт. Бывали мы частенько и в мастерской Медведева, съездили и к Васину на Ржевку (см. историю про день рожденья Йоко). Начало карьеры Илоны было омрачено неудачным с точки зрения стратегии дебютом на “Голубом огоньке”, где она на восьмом месяце беременности выступала дуэтом с мамой, что дало поклонникам Пьехи повод на долгие годы при упоминании её дочери сокрушаться: “Бедняжка! Рядом с такой прекрасной мамой – такая толстая, некрасивая, безголосая…” Однако всё было совсем не так, более того – школа сделала своё дело, выработав чувство юмора и упорство: качества жизненно необходимые в нашем “цеху”. Это всё те же самые “зубы” Виктора Резникова. Илона Саммер. Искусство как образ жизни неустанно поощряло эксгибиционизм, цинизм и садо-мазохизм в своих адептах, но тайно превилегировало устоявших соблазна. Любое жизнеописание т. н. творческой личности – персональные круги ада вне зависимости от эпохи и страны. Это надо бы иметь в виду неофитам. Когда уши Африки светились в мастерской Вальрана, он, подобно Рембо, уже знал, что на своём белом листе напишет именно то, чего от него ждёт будущее. Когда Цой прокручивал мне свои записи на бобиннике всё в той же мастерской Медведева с целью получить какие-то указания и оценки, мы оба знали – эти бобины уже отлиты в бронзе, обречены славе. Мы разделяли (share) реальность, пытавшуюся навязать нам выбор – чего бы то ни было одного, но сила ростка именно в устремлении пронизать всё и появиться на свет. Наслаждаться чем-либо в одиночку мне было невыносимо. Это как еда: готовить изыски для себя одного бессмысленно, а когда вся семья есть и ест, то и ты есть и ты ешь. Нельзя любить и гвельфа, и гибеллина? А я хочу! Выбор… Он стоит передо мной вечно, повторяя: «Аз есмь твой кошмар ныне, присно и во веки веков!» Мне припоминается какая-то статья про Донну, озаглавленная «В тисках имиджа» – что-то про жрицу любви на службе у мирового империализма. Название мне понравилось, и я часто его вспоминаю в контексте размышлений о разных судьбах. Пугачёва. Её карьера удивительно пролегла причудливым руслом по моей жизни. Если Пьеха была доброй феей моего детства – лет в пять на её концерте, в открытом зале в Сочи, меня с букетом выше головы родители отправили на сцену, где сверкающая зеркальными босоножками и платьем из изумрудно-серебряной фольги певица сказала, смеясь: «Может быть, этот мальчик когда-нибудь тоже будет выступать на этой сцене!», и как в воду глядела! – и осталась единственным кумиром поныне, то Пугачёва (игра алфавита) была сверстницей, старшей сестрой по музыке. Её таинственный дебют за кадром «Короля-оленя» не остался незамеченным, и поэтому когда Светлана Моргунова в своей немыслимой причёске «дама треф» представила её на экране в своей передаче, не я один, похоже, всматривался в это немного унылое лицо длинноволосой, слегка прыщавой девицы с сильным и властным голосом. Потом «весёлые ребята», ВИА и прочее, и, наконец, «Арлекино» – клоунская маска, буффонада, роль шутихи. Затем снова Таривердиев, снова за кадром, и снова – шедевр. Насмешка над судьбой и насмешка судьбы, которая играет человеком, играющим на трубе. Всё дальнейшее – бесконечный ход по ступеням страстей в низину равнодушия, повержение гармонии алгеброй высчитанного (вычтенного) успеха. Каждый из её спутников подарил ей по венцу на каждой из этих ступеней. Я видел её в совместных концертах в «паулсовский» период, тогда же мы пересекались на гастролях с «Динамиком» Кузьмина. Я видел её на питерских рок-фестивалях, где она рассматривала овощи, как на рынке, прицениваясь и пробуя – выбрала. Позднее Майк привозил из Москвы потрясающие всех новости и подробности о союзе эстрады и рока. Конечно, она тоже пародировала то Хаген, то Бой Джорджа, то Пиаф, то ещё что-то – без этих «парафразов-паровозов» у нас почти никто не обходился – но своё пёрло. И допёрло, доехало, дошло. Катапультировавшись из «Землян» и приземлившись в варьете гостиницы «Ленинград», я видел со сцены «Зеркального» их вдвоём, танцующих у ног моих и певицы Ирочки, с которой мы пели «Две звезды». Получив кастетом по голове и бросившись заново начинать что-то неначатое, я ездил к ней в студию «Алла» на пробы, но когда она пришла меня слушать, я видел в её глазах только страх женщины, разглядывающей изуродованное шрамом лицо, и поэтому вряд ли она оценила тот факт, что я спел «Back In The USSR» в кварту к основной мелодии. Скорее всего это было расценено, как бред сумасшедшего, что было не далеко от истины. «Всё дальше от экватора тревог, всё ближе, ближе к полюсу молчанья…» Судьба другой шутихи прошла параллельно той, но иного калибра. Наташа Пивоварова. Ученица «Асисяя» Полунина, получившая жестокую кличку «Уличная», она ходила по пивным с рукой в гипсе и почти младенцем-дочкой, ютилась на чердаке, где репетировала ставшую впоследствии первой и единственной программу «женского рока», пока талантливый, но спившийся «местный Марсо» не прописал её в своей коммуналке у Московского вокзала. Беспощадность, с которой жизнь обращается с нами, удивительно соединяется со щедростью даров,  как будто мы на службе у капризного самодура: захочет – отколотит, захочет – озолотит. Эдитины поклонницы в её подъезде старательно исправляли начертанное аллиными фанатками АЛЛА на ХАЛДА, и, как все фаны мира, были пристрастны и неправы. Пугачёва, в отличие от сделанной Пигмалионом-Броневицким Пьехи, воплощала собой тип женщины-аутодидакта – её собственные опусы так же упорно игнорировались официозом, как и вся она, создательница «разночинного» образа. Мне кажется, что некоторая пэтэушность её имиджа – той же природы, что и верность Пьехи своим «неблестящим» поклонницам, для которых она – этуаль, спустившаяся на землю. Когда Курёхин начал таскать отечественных звёзд в своё поп-механическое шоу, то многие (одни, как Хиль – из куража, дескать, и мы были в своё время модниками, другие – из глупости) согласились, предчувствуя нашествие рока. Были подходы и к Пьехе. Отказ не мотивировался, но причина его ясна – верность своим почитательницам. Позднее, когда я в пене пытался ей объяснить со ссылками на Шер, Ширли Бэсси и прочих стрейзандов, что при современных технологиях ей ничего и делать-то не надо – стой себе на дискотеке под ди-джейский ремикс и притоптывай стройной ножкой – чтобы стать кумиром тинейджеров, ответ был один, неколебимый, как скала: «Нет». И как было не припомнить уроков, вынесенных из многолетнего общения с Майком – принцип, даже принимающий форму упрямства, всё равно остаётся стержнем личности, пусть даже и во вред последней. И тут же: разговор Тамары Аполлоновны Таубе со своим котом: «Ах ты, подлец! Мало ли я повидала подлецов на свете!» Немало, ох, немало! Она рассказывала мне, как на гастролях в Перми (моя родина) во время войны её забрали в тюрьму, обвинив в шпионаже. Мы обои поимели свои пять месяцев. Волшебная старушка! «Видно, любит здорово, но не говорит
 Слова, без которого девушка грустит».

Страшная, злокозненная радость от того, что удалось умышленно причинить человеку боль стукнула в сердце Гарта и поселилась там навеки. Человек вдруг стал ему ясен, прост до презрения – всего-то мешок, набитый мягким и поддатливым материалом. Тюфяк. Отпала досадная необходимость улыбаться, сюсюкать, приседать – пусть теперь они. Мир на глазах переродился, и хотя этот мир был неуютен и холоден, Гарт ощутил бестрепетное торжество – хозяином этого нового мира был он.

Гарт собирал опечатки, как Зу – фальшивые ноты в записях кумиров, как Дайбол – киносъёмки мух, попавших в бессмертный глаз камеры великих режиссёров и вечно ползающих вокруг и по примадоннам экрана.

Приветствие Виктории и Виктора при первой встрече:
- Помните, быть может, фильм Висконти «Nuits Blanches» по «Белым ночам» Достоевского?
- Быть может. И что?
- Единственный, где Мастрояни играет в паре с Марэ, не смотря на их алфавитную близость. Помните?
- Хотите, чтобы я пересказал какую-то сцену? Я забыл дома зачётку.
- Я зачту на память: финал.
- Роскошный Марэ появляется и царственно уводит даму из под носа Марчелло, оставив его с носом. Это?
- Да-да! Не правда ли, шикарно?
- В том же 1957-м сорвал Серебряного льва в Венеции. Наталья там как-то не очень. Каламаи покруче будет. Пардон, пошикарней. И музыка Нино Рота – везде одинаково прекрасная. Как Вы.
- Зачтено.

Низшая администрация, среднее и дошкольное образование, социальная медицина – одни бабы. Я не припомню в ЛОСКе женщин, кроме вахтёрш и уборщиц.

Из тех, кто жуёт губами во время чтения, как бы разжёвывая смысл написанного.

Ты – идеальный любовник. Жаль, что ты не умеешь любить.
Главное – либитьлидей!
ибанашка  ****орванцы  полоротый  дуроёб  ****юк
ИНАКО UHAKO Умберто Эко – эко диво!
Ты из тех, у кого кофе убегает дважды – всегда.
Женщина в годах, если она не набитая дура, неизбежно придёт к борьбе за права с мужчинами.

Такт, осторожность, чуткость, обострённое чувство стиля необходимы при создании стилизации. Чтобы переводить, нужно любить, сжиться с автором. Мозаика на станции метро «Спортивная», стилизуя профили олимпийцев с древних черепков, превратила их в мультипликационных олигофренов. Церетелли, перенеся лубок в скульптуру, добился поразительно правдоподобного эффекта раскрашенного бронзовой краской цемента. Многие брались переводить «Балладу Рэдингской тюрьмы» Уайлда, и самое популярное шестистишье «yet each man kills the thing he loves…» - и, естественно, напрашивается «любимых убивают все», но к чему тогда «yet»? Для размера? И потом не «все», а «each man». И что делать с «the thing»? Строгость баллады – жидкость баланды. Жуковский – просто Жуков.
Мне снился сон – не всё в нём было сном.
Мне снился сон, но он не весь был сон.
Я видел сон, что был не только сном.
Сон про не сон.

Майк не то чтобы исписался, но сообщающиеся сосуды его мира перестали «качать воду», и наступила изоляция отнюдь не творческого плана.

Зу – Виктору:
Если чему-то и было суждено произойти в моей жизни такому, что отличило бы её от любой другой, то, безусловно, оно произошло, но ни я, ни кто другой этого не заметили. Однако важность произошедшего от этого не изменилась. Разве что незаметность этого события стала какой-то грустной (я не хочу сказать «безысходной») нотой, которая прозвучала так тихо, что неискушённому уху могла показаться паузой. Но она была звук. Звук, который глухонемой мог бы прочесть по губам.
Жизнь приемлема лишь только если ты святой, глупец или человеконенавистник.
Мои непрозвучавшие произведения, как нераскаянные души, как души самоубийц, будут метаться вокруг Земли или в других всемерных вселенных, пока не сядут на чью-то едва распустившуюся душу и не оплодотворят её, как бабочки – цветок.
Я хотел поведать миру тайну, растолковать особенность и предназначение моего существования. Но мир проявил лишь безучастие, и я стал наполняться значением тайности моего послания, уподобившись растению, которое, встречая преграду, не перестаёт расти, а только искривляется, обвивая её.

Ты придумал имя героине? Нэт Стрит Куин? Слишком похоже на «Насретдин». Может, Ная? Na ja. Сигизмунд Холодный и Вилли Полупушкин.
Клянусь своим фэйсом об тейбл!
Да пошли они к йога матери!

Симбиотическое творчество.

Предательство – как апофеоз любви, ведь оно растворяет в себе любовь-ненависть обеих сторон, когда уже не понимаешь – кого ты, собственно, предаёшь, себя или другого. «Кого люблю, того и бью» – в смысле «ты – это я».

У меня словно в руках кипа магнитофонных записей какой-то неведомой конструкции, и я не могу их просто смонтировать, склеить, как ленту – некоторые фрагменты уже трудночитаемы, и между ними приходится делать провесы, арки, опирающиеся на более устойчивые события.

Род. дом: Хуже всего – это ничего не понимающие, но уверенные в полнейшем своём понимании родители. Не многим лучше – уверенные в том, что и понимать-то нечего, есть, мол, жизненный опыт, делай, что говорят. Хотя такой подход в информативно-скудные века в купе с некоей возрастно ограниченной повинностью – до замужества, армии, ещё чего-то, но конкретного – общежитейски оправдан. Спорен характер воздействия на чад факта равнодушия к ним со стороны родителей – тут надо провести грань между собственно равнодушием и его умышленной видимостью. И уж конечно бесспорно благотворна любовь, но вот беда – и она зачастую трактуется как санкционированная, легализированная тирания.

О двойной лжи: школьная литература. Атеизм, нигилизм, отцы и дети: и в чём же выход – в снах Веры Палны? Вера – не Пална, а верование, не подпорка убогому и не панцырь – черепахе, хотя и посох, и укрытие также, но прежде – смысл бытия.

Большинство людей – обладатели сокровища, не подозревающие об этом. Выбор же – во что обратить дар – и есть жизнь. Музыкант, оставляющий нам на память фальшивую ноту, как бы говорит: «Я такой же, как вы. Я могу ошибаться». Перфекционизм – бег на месте, ибо совершенство одинаково далеко от родни любому свершению.

И леденцом на палочке стать хочет
Его сосулька из сухой халвы.

Одноглазые постные лица окон.

Смертельная (убийственная) скромность.

Зу пишет:
«Я начну эту историю в духе своего первого литературного триумфа – в стиле школьного сочинения на тему, скажем, «Роль личности Майка в отечественной рок-истории», или, пожалуй, ещё лучше – «Майк – зеркало русской рок-революции». Тот факт, что революция была, как говорится, «на лицо», надеюсь, станет очевидным из дальнейшего повествования, но, самое главное, из свидетельства дающего на отсечение руку очевидца. Была! Мода, вопреки бытующему (имплантированному) мнению, есть отнюдь не предпочтение короткого длинному или белого пёстрому, но лишь компас, флюгер и миноискатель, он же – индикатор. Артист не создаёт общественное мнение, а выражает его».
От запятых его начинает мутить до мушек в глазах. «Какая чушь!» Рука выводит сама: «Бывал мой *** в твоей ****е,
Но ничего в ней не оставил (не увидел)». Вот как надо писать.

«…и чтобы всё стало, как было». М. Булгаков, «М. и М.»

«Да здравствует победа пространства над временем!» Л. Гиршович, «Прайс».

           Дикие Нравы.

Как ранишь ты меня, колдунья,
Любовь с лицом ребёнка злого.

Устанет граф ****ь служанку –
Зовёт на помощь обезьянку.

Всех, кто тут есть – предупреждаю:
Я пилигрим. Не ешьте сала!

Старик, мужчина и парнишка
Лежали рядом вдоль тарелки.

Как мучишь ты меня, ****унья,
Любовь – насмешница над роком!

«Ты никогда не будешь одним из них».
На улице я маневрирую, как слаломист – и всё равно наталкиваюсь на эти глыбы дерьма. Я бешусь и начинаю переть, как танк, но всё равно – ощущуния непоколебимости нет. Они тебя раскусили: ебёшь или тебя ебут. Это как с Витьком: я его ебу физически, он меня – морально.  Гармонья. Эта фраза у Кузмина, обращённая к Калиостро: «Вы оставлены». И уже гораздо более потом – пелевинский выбор: либо клоуном у педерастов, либо педерастом у клоунов. Всё-таки он – гений. Как ты да я?..

Подслушанный ненароком разговор в соседней комнате («Земляне», гастроли): «Он не наш парень». Знаю, что не ваш, а всё равно обидно.

                «RELIBRIS»
                И путь укрупнения деталей,
                и путь отдаления объекта
                не более, чем два, коих
                суть одно.  Один.  Одни
                одни  о  дни  од
                ни одни  Одни  не одни.
                ниодниодниодниодниод
                ниодниодниодниодни

Ученикам Зу: СВИНСКИЙ РОК
Во что бы то ни стало
  И как попало
Петь свои песни везде
Считать написанное высшим
            достоинством
Никогда не сомневаться
          в своей правоте
Оспаривать мнения любого
Если они не гимн тебе.

Фестиваль: кто кого перехрюкает.
Три  градуса Бесполезности.
Новая кинозвезда: Клушильда Камарджопска. «Эти славянки ещё намнут вам хвост, помяни моё слово!»
Здесь всё не тухнет, всё не тлеет…
Только те, кто паял усилители и собирал схемы, возился с самодельными приставками и писался дома на трёх магнитофонах – только они и могут понять алхимию звукоизвлечения из пробирки, наполненной пустотой. И каковы лица музыкантов! – восторг и ожесточение.

Самое прекрасное из сделанного – это то, что растворилось в воздухе без следа. Если ты пишешь – уже не важно кому: Богу, существующим или вымышленным личностям или сущностям, себе самому. Элле Фицжералд. Проповедь камням.

Репетируя с девушками, мы оба поняли, что руководим процессом, однако сделали разные выводы, превратившиеся вскоре в разводы. Мой питерский мир не ограничивался Майком. Встретив в метро Каспаряна с какой-то девой, чьи волосы напоминали двуцветную копну, я тут же был представлен Джоанне, и по Юриному требованию мне беспрекословно была выдана липучка с приглашением в «Аустерию» на свадьбу. Вообще с «Кино» отношения стали очень дифференциированными: Цой отошёл в нейтралитет, с Гурьяновым всё очень натянулось во время записи в Доме радио, где они писались в первой студии после нас и я услышал в спину какой-то комментарий насчёт «разных животных», на что вбок же заметил о «прибытии халдивуда». Это не способствовало сближению. Георгий же ныне Каспарян – очень симпатичный юноша – часто бывал в мастерской Медведева, и приятное общение однажды ещё более было подогрето совместным арестом в милицию. Приходится пояснять реалии (как на Ишиных картинках), чтобы понять соль ситуации: в это время алкогольная политика металась между желанием осушить Россию и продать производимый алкоголь, поэтому вечером те, кто опоздал в магазин, должны были успеть в ресторан, поскольку по закрытию ресторана оставалась только моторная водка в такси («Вперёд, Боддхисатва!»). Мы с Медведевым, девушкой Катей и Каспаряном кружили вокруг «Баку» («Город мой, боку!») с целью приобрести бутылки три-четыре портвейну. На помощь нам пришёл синяк уже датый, который взял деньги и велел ждать за кустами, выторговав обещание налить ему стаканчик. Вернулся, открывает, наливает, мы все поднимаем глаза от бутылок и видим, что прямо напротив стоит луноход, и к нам направляются два астронавта. Синяк, замахнувший уже стакан, при их прибытии со словами: «Эх, не пропадать добру!» влил в глотку остатки бутылки и через секунду был в нирване, то есть в машине вместе с нами всеми на пути в участок. Там нас отделили от бутылок, которые было предложено надписать, чтобы не спутать с другими, были отобраны сигареты и папиросы (кажется, с начинкой…) вкупе со свободой передвижения далее обезьянника. По очереди нас выводили от спящего виночерпия (Катю отпустили сразу и она стояла во дворе, ожидая нас – арестантов), пока все мы, с бутылками и начинками, не оказались на свободе. Было желание наконец выпить прямо тут, у дверей, но сотрудники нам посоветовали убираться побыстру-поздорову, что мы и сделали в направлении мастерской. Эта мастерская может рассказать не меньше пирамид – столько там всего происходило. Моя попытка поближе познакомить Майка с Медведевым была отмечена такого рода шуткой (штукой), что я до сих пор умираю со смеху, когда её вспоминаю. Это был всё тот же 4-й фестиваль – наш последний – увы! Денис Киселёв – очень красивый и ещё более наглый художник и юный эстет – по секрету объявил о приезде Энди Уархола. Анджея Вархолы, который только недавно отснял клипы CARS и придумал Грейс Джонс. Ничего фантастического в этой придумке не было – Боуи, Элтон, Йоко… и многие другие, включая сэра Эндрю Ллойд Уэбера – уже отметили назревающую моду на Горби. И тем не менее… дело было так. См. вкладыш в альбом «реМАЙК» группы «ЗОО-ПАРК» 2000.

- Вот джинсы купил, - с тоской понимая, что не избежать общения с последующим обчищением, проблеял А.
- Сколько? – деловито осведомился Б., вытягивая сигарету из пачки А.
   «Пошляк, - подумал А., пока озвучивал утроенную цену. – Хотя бы спросил «где взял?», и там бы осведомился». Из неоконченной пьесы «Мажоры и миноры».

Открывая тайны разума не стоит забывать, что они, как золото от радиоактивных элементов, неотделимы от тайн безумия, которым сопутствуют подобно дуалу света и тени.

Тюбик. Космическая еда. Концентрат воображаемого.

Из лужи голубь воду пьёт. Какое чудо!
Весь грязный, грязную её
Собою очищает.

Воспевающий или просто описывающий безобразие, уродство, обязан сам быть мерзким и гадким, иначе это будет ханжество и ложь. О, я буду ангелом, только не совершайте чудовищных поступков! Они пробуждают во мне монстра. Жестокость имеет побудительные причины, мотивы, и они ужасно заразны!

Зу и Гарт. В больницу Гарт проник без труда, вычеркнув охрану из черновика. В палате «люкс» на койке распластался его любимый персонаж с румянцем баварского мясника на щеках и лбу.
- Что с тобой, Зу? Очередная пластическая операция дала побочный эффект?
- У-у-у… Просто в этом сезоне опять в моде уроды.
- Есть множество способов описать смерть, и только один – её пережить.
- Вы из бюро ритуальных услуг? Рановато. Хотя я редко бываю сносен…
   Зу отвернулся к стене, демонстрируя крепкую задницу с надписью в стиле граффити: «Я не твоя». «Интересно, это тоже – результат пересадки органов?», - мысленно съязвил Гарт, однако вслух спросил:
- Объясни мне: зачем пытаться быть хорошим, если ты – плохой?
- Довольно миссисипствовать! Я тебе что, мальчик из рекламы жевательной резинки?
- Может быть проще клонировать тебя?
- Эксклонировать! Гомункулус, Франкенштейн, голем – всё это чудеса из сказки «В стране принцессы Корнеглазки»! Ты выдумал меня! Хо-хо-хо! Хи-хи-хи! Ха-ха-ха! Выдумай что-нибудь поновее!
- Например?
- Я напишу письмо президенту! Я ежедневно работаю! Чищу зубы, переодеваюсь, работаю над собой много часов и дней. Я – артист, дик твою трейси! Я – результат моей работы. Я сам, лично! И поэтому плата за неё особенно велика!
   Зу уже почти кричал. Если бы узор вокруг его бровей и глаз не был вытатуирован, краска хлынула бы рекой.
- Я не собираюсь обсуждать это ни с кем вообще, и менее всего – с дебилами, для которых «танцы под дождём» – свежее лирическое решение! Напиши лучше: «По вкусу его жизнь напоминала сулгуни, вынутый из паха верблюда»! Получишь Нобелевскую премию!
   «Даже в ярости он – эстет. Просто Оскар Уайлд наших дней», - любуясь подумал Гарт. Однако лицо не выдало мыслей, и он посильно строго произнёс:
- Друг мой! Когда в дни своей молодости я имел глупость иногда просить о чём-то своих друзей, некоторые из них соглашались мне помочь. Видимо, они тоже не умели говорить «нет». Однако чтобы избежать в будущем чрезмерно частых просьб, они без конца тянули резину, опаздывали на встречи, всячески динамили меня по мелочам, соглашаясь на словах и саботируя на деле. Я возненавидел таких людей, однако вынес из опыта общения с ними полезный вывод: необходимо иногда говорить «нет».
   Продолжительность тирады подействовала сильнее её смысла. Великолепные манеры Зу не позволяли перебить писателя, сочинившего его, и он почти успокоился, а именно – уснул.

Виктория молола и молола:
- Женщине проще обманывать – раздвинь ноги и бери деньги, у мужика сразу видно – хочет или нет. Но я не обманываю тебя, Зу! Я люблю тебя! И если ты… меня…
- Ты сама не понимаешь – что говоришь… мужчины вовсе не так слепы, чтобы обманывать их. Правда, этимология, ну, смысл слова «****ь» – «ложь».
- Не знаю я… (по лицу Виктории струились томаты).

Фейертаг презрительно сказал о Митчелл: «Вяло, скушно. Ей всегда везло с музыкантами, и всего-то». Сто процентов певцов за такое везение если не продали бы душу дьяволу, то от руки или ноги отказались бы, не задумываясь.
Когда мы расставались с Галиной, она пожала плечами: «Ну, хорошо поёшь, и всего-то». Неужели во мне действительно нет ничего, достойного любви?.. способного любить?.. Фанни Ардан в «Соседке»: «Во мне есть что-то, внушающее людям отвращение…» Я аж вздрогнул – это ведь она про меня…

Финал финала. Зу:
- Ты думал о времени, когда мы будем знать друг друга на три мысли и десять жестов вперёд? Что тогда?
- Я думаю о нём.
Виктор улыбнулся мечтательно.
- Я жду его.