Мой скелет в твоём шкафу. Романчик-концерт. Ч. 2

Другая жизнь
В десять лет у меня началась другая жизнь. Отец пропадал на службе, приехавшая из Орджоникидзе на помощь его сестра, тётя Зина – вдова погибшего на фронте лейтенанта Дзестелова, директор сельского клуба и руководитель ансамбля танцев, потом в семидесятых - восьмидесятых объехавшая со своим ансамблем полмира, от Австралии до Канады, - была заботливой, жалела и любила сироту, но маму заменить, конечно, не могла. Я стал слегка заикаться, дичился, отлынивал от учёбы, пребывая в записных троечниках, предпочитал марочное и библиотечное одиночество шумным пацанёнским ватагам...
Но время берёт своё. После смерти Любы прошло два года, и понемногу завелись новые школьные друзья, втянувшие меня в свою мальчишескую жизнь.
Мы, конечно, играли в «войнушку». Как же без неё, тем более, у сыновей военных. Разумеется, у нас был свой «штаб», устроенный на чердаке деревянного сарая. Нам было где развернуться - рядом с досом (дом офицерского состава) ещё не так давно проходила линия фронта. В полузасыпанных окопах, которые ещё вполне различимыми зигзагами расчерчивали близлежащий обширный пустырь, покрытый воронками-вмятинами, мы тайком производили раскопки, порой натыкаясь на стрелковое оружие с уже подгнившими в сырой земле деревянными прикладами. Иногда эти поиски заканчивались трагически – ржавые гранаты или мины взрывались в кострах, а то и в руках. Такие происшествия в те, ещё послевоенные годы, случались кругом и рядом.
Взрослые нас, конечно, гоняли, отбирая найденное, но разве за всеми короткоштанными «археологами» уследишь?..
 Я увлёкся футболом, стоял на воротах в нашей дворовой команде, чем весьма гордился: всяческих нападающих-защитников много, а голкипер - на последнем рубеже! - всегда один. Замечу, что здесь я был не очень оригинален. Это чувство обособленности - предмет явной или скрытой гордости любого вратаря в любом возрасте – и в нежном, и в матёром.
Впрочем, ради присущей мне объективности, диалектичности и многогранности, скажу, что «мотаться» - слово из детства о мастерстве обводки и паса, его даже в словарях не нашёл, но тогда оно было – я толком не умел, склонности не было. А вот обострённая реакция имелась.
Как потом выяснилось, к сожалению, на всё.
А скажи, кто без недостатков? Мгновенно вспыхиваю полемическим вопросом самому себе, - как я уже давно обнаружил, наиболее яростному, непримиримому и высокомерному до наглости моему оппоненту.
Но ответа нет!
Вот так всегда. Игнорирует.
Убил бы гада!
И не называйте его «совестью». Тут нечто другое, вне меня.

Челобитная
В футбол мы играли в небольшом сквере, среди акаций, вплотную подступивших к досу.
Но несколько молодых деревьев, росших посреди площадки, что называется, путались под ногами. Играющим приходилось «обматывать» не только соперников, но и неожиданно возникающие на пути к голу стволы.
Кому из нашей команды пришла в голову идея подговорить кого-то из старших братьев выкопать, мешающие обводке и дриблингу, не толстые еще акации, сейчас уже запамятовал. И дошло ли вообще дело до лесоповала – эта подробность тоже давно затерялась в моей уже порядочно скукожившейся памяти. Одно помню  хорошо – обитательницы нашего дома офицерского состава, прежде всего молодые мамаши, каждодневно дефилирующие с колясками по скверику, делить его с пацанами не захотели и, взяв на подмогу жилиц постарше, пребывающих в ранге бабушек колясочных внуков, с помощью скандалов и криков, что называется, на корню пресекли наши попытки тоже на корню, но уже буквально, извести пару-тройку небольших деревьев и тем самым расширить футбольную площадку.
Мы обиделись.
Другие наши ровесники, скажем, дети обычных до среднеарифметичности служащих или даже гегемонистых рабочих-крестьян, по определению не лишённые простецкого здравого смысла, в этой ситуации от греха подальше прыснули бы в разные стороны.
Но мы лепились из другого теста, мы были команда. И не только футбольная. Мы были почти образцовые советские дети, дети военных городков, взращиваемые на книженциях типа гайдаровской «Тимур и его команда».
Это и ему подобные произведения социалистического реализма, никакого отношения к реальной жизни не имели.
«Мы живём под собою не чуя страны»...
А были они явной или скрытой формой промывания мозгов нашим согражданам, начиная с их младых ногтей до впадения в мафусаиловский период существования, в коем я ныне с комфортом – нога на ногу - расположился. И которую страницу машу тебе, читатель, оттуда ручкой. Если, конечно, ты уже не отполз, троекратно оплёвываясь, в сторону, сбитый с ног бурным потоком графомании.
Привет, страстотерпец! Ты ещё здесь, дорогой?
Ну, тогда поплыли дальше...
 
Их величеству реализму, и не только литературному, приобрётшему в прошлом веке международный размах, разумеется, необходимы были собственные герои, высосанные из пальца. Притом, далеко не всегда чистого.
И ждать себя они не заставили. Почувствовав востребованность, с упоением прильнули к сапогу власти разнообразные павлики морозовы, хорсты вессели и прочие припадочные хунвейбины. Верноподданническим ёрзаньем до зеркального литературного блеска полируя хром голенищ вождей. Возникли тут как тут, явились - не запылились.  Кто там, кто сям. Кто раньше, кто позднее. Но появились – как же свершениям без героев - соцреализму без них никуда... 
Что теперь скрывать – у каждого свои скелеты в шкафу – сделанный из ничего, беллетристический Тимур и его команда стали нашими кумирами.
Ещё бы, не понравились!.. Они были очень близки нам, тогдашним, эти герои пионерской повести, сгруппировавшиеся в некое подобие воинской части, с соответствующей атрибутикой - всяческими верёвочным «телефонами», с сигнальным теньканьем пустых консервных банок, часовыми на атасе, сообщающими в «штаб» на чердаке - у нас в брошенном сарае возле доса был уже точно такой - о появлении недругов. С командирами, комиссарами, знаками различия, строгим уставом, бескомпромиссностью и ненавистью ко всяким там врагам.
Пусть пока мальчишеским. Но от книжки уже густопсово разило неизбежной войной с немцами.
Сладостно предвкушаемой автором, уже успевшем повоевать в Гражданскую. Там семнадцатилетний (sic!) командир полка Гайдар, тогда ещё Голиков, прославился среди подельников беспримерной жестокостью в подавлении крестьянских восстаний на Тамбовщине и в Хакассии, самолично расстреливая пленных и требуя полного уничтожения населения бунтующих улусов. Без исключения для детей и женщин.
Да и имя герою своей повестухи, горячо тогда любимый нами, «детский» писатель Аркадий Гайдар, взял не с потолка, а наверняка нарёк его в честь Тамерлана-Тимура, грозного средневекового завоевателя. Как ещё один пример для подражания и пестования в юных пионерах яростности к иным, не из нашей стаи.
 Иоганн Шильтбергер – немецкий путешественник, пятнадцатый век: «Собрав жителей, Тимур приказал умертвить всех, кто был старше 14 лет. Головы убитых были сложены в виде башни в центре города. Затем он приказал вывести женщин и детей в поле за городом, где отделил детей моложе семи лет. После этого он приказал своим воинам наехать на них своими лошадьми. Собственные советники Тамерлана и матери этих детей пали перед ним на колени и умоляли его пощадить детей. Но он не внял их мольбам, повторил своё приказание, которое, однако, ни один воин выполнить не решался. Разгневавшись на них, Тимур сам наехал на детей и сказал, что хотел бы знать, кто осмелится не последовать за ним. Тогда воины были вынуждены последовать его примеру и растоптать детей копытами своих лошадей. Всего растоптанных насчитали около семи тысяч».
Есть легенда, что мать Тамерлана понесла его от волка.
Спасибо Гайдару - имя Тимура, его духовного собрата, в те времена стало весьма популярным на необъятных просторах Страны Советов. До сих пор иногда встречаю моих согбенных ровесников, наречённых при рождении именем этого серийного детоубийцы...
Впрочем, как и Ноябрин, СталИн, Вилоров, Коммуниев, Идленов и прочих, прочих, с гордостью носящих клеймо того тяжёлого, сумрачного, но, может быть, именно потому блистательного для них прошлого.
И ничего, таскают, не спотыкаются. И не отрыгивают...
Себя не отрыгнёшь.

Посовещавшись в своём штабе на чердаке сарая, мы не нашли ничего лучшего, чем пожаловаться на мамаш-бабушек в главную детскую газету страны, кстати говоря, первой опубликовавшую «Тимур и его команда».
Как вы думаете, обращаюсь к проницательному читателю, - впрочем, у меня иные и не водятся, те давно схлынули, обжёгшись о первые страницы – так вот, на какой путь мы вступили, написав письмо в «Пионерскую правду», посетовав в нём на то, что нам не дают обустроить в скверике при досе футбольную площадку?
Совершенно верно, на преступную, умощённую благими намерениями дорогу, ведущую к воровству.

Серая мышь искусительница
Что нас подвигло сотворить коллективный донос? Скорее всего, то была сиюминутная мальчишеская обида, которую мы взяли и выплеснули в писуле всесоюзному пионерскому организатору, агитатору и пропагандисту. Надеялись, что из Москвы, в ответ на нашу челобитную, нагрянут старшие товарищи, нахмурят директивные брови, и, грозно поведя взад-вперёд перстом указующим, прикажут не мешать юным футболистам-тимуровцам выкорчевывать эти злосчастные акации.
«Вот приедет барин – барин нас рассудит, Барин сам увидит, что плоха избушка, И велит дать лесу,- думает старушка»...
Впрочем, это уже из другой оперы. Николай Алексеевич Некрасов. Хотя либретто то же самое.
Проходило время, но «барин» из центральной газеты всё не являлся. Было обидно. Но в этом возрасте огорчения забываются быстро, и спустя какое-то время ожидания ответа, мы уже почти перестали думать об отправленной в столицу жалобе.

Но вдруг, через какой-то немалый срок, наверное, с месяц, а, может быть, и другой, во дворе нашего доса как-то незаметно материализовалась худенькая, невысокая, совсем молоденькая девица, меньше всего напоминавшая грозного бога-громовержца снизошедшего сюда со столичных эмпирей. Конечно, подробности её внешнего вида мне сейчас уже не помнятся, но осталось общее ощущение эдакой серой мышки...
Собрав нас у скамейки под теми же злосчастными акациями, она извлекла из папочки конверт с нашей кляузой в «Пионерскую правду». Мышь оказалась инструктором местного райкома комсомола, куда из Москвы отпасовали – везде футбол! - наше письмецо на реагирование. Обычная газетная практика, я сам некоторое время ошивался в периодических изданиях, знаю, как функционирует этот механизм. Называется он «редакционная работа с письмами». Или «реакционная работа с письмами» - как каламбурили в курилках записные остряки от пера...
Окинув строгим взором наш, на всякий случай понурый, авторский коллектив, она, тем не менее, тут же взбодрила пацанов известием, что, написав письмо в газету, мы поступили совершенно правильно. Да, нужно принципиально, по-тимуровски смело вскрывать кое-где ещё имеющиеся у нас недоработки. И здорово, что в вашем дворе есть такой дружный пионерско-спортивный отряд.
Но! Вы должны чутко прислушиваться к жизни вокруг себя! Да, футбольная площадка – дело хорошее, ребята. Однако мечта должна быть с крыльями. Она должна быть полезна не только одним вам, но и обществу, государству!..   
И дальше аккуратно, прутиком, как гусят погнала наши мысли в несколько ином направлении.
Вот у вас команда, но в чём вы играете? Играете в чём попало. Нужна спортивная форма, бутсы, мячи. Их, конечно, можно купить, но денег-то на экипировку у вас нет. Что делать? Проблема! А вот у нас, в райкоме комсомола есть план как вам помочь!
Конечно, вы знаете, мальчики, что по всей стране развёрнуто движение по разведению кроликов. Сознательные пионеры скашивают траву – а у вас во дворе, вижу, её очень и очень много – и выкармливают их до товарного веса, а потом сдают заготовителям. Тем самым, вносят свой вклад в выполнение продовольственной программы, разработанной нашей родной коммунистической партией, цель которой - улучшение благосостояния советских людей.
То, что в стране с продуктами питания плохо, она не сказала. Да мы и так это знали. Длинные очереди в окрестных магазинах под землю не засунешь – всё на глазах.
И, между прочим, добавила она, сдавая животных на мясо, шкурки и шерсть, дети получают за свой труд вознаграждение деньгами. Что, конечно, тоже важно.
Но пока вы оказались в стороне от этого очень полезного начинания. Предлагаю: займитесь разведением кроликов! Травы здесь вон сколько. Выкормите пару, от них пойдут маленькие, ведь эти животные очень неплохо размножаются, помёт бывает аж до десяти крольчат! Они быстро подрастут, и в свою очередь тоже станут производителями. В результате у вас возрастёт поголовье, а значит, ребята, станете всё больше и больше получать от заготовителей за сданную продукцию. Появятся деньги, и тогда ваша команда сможет приобрести нужный инвентарь для игры в футбол. Что же касается обустройства во дворе футбольной площадки, райком комсомола потом вам сможет помочь. Прежде всего, как передовикам пионерского движения по выращиванию кроликов.
Согласны? Да!
Обрисовав нам все эти радужные перспективы и вызвав неподдельный энтузиазм, мышь исчезла также незаметно, как и появилась. Наверное, писать в Москву отчет о хорошо проделанной работе.
Процитирую строки из этого донесения: «Проведена беседа с авторами письма в редакцию, разъяснено, расставлены акценты, приняты меры по дальнейшему развитию, укреплению, углублению, ускорению, совершенствованию бдительности паса и обводки, исправлению перегибов перекладины ворот, ликвидации головокружения от достигнутых спортивных успехов, вытравливанию сумбура вместо музыки из голов юных футболистов, проникнутого тлетворным духом низкопоклонства перед Западом, клеветнически представляющим советских людей примитивными, малокультурными, глупыми, с обывательскими нравами и вкусами при построении схемы нападения, полузащиты и защиты от происков империалистического окружения... Бла, бла, бла... С комсомольским приветом...»
Может, текст верноподданнического ответа райкома в «Пионерскую правду» я привёл не буквально, но за общую его тональность и фразеологию поручусь. Большой фантазии мне не потребовалось – я в этих помоях в своё время наплавался. Вместе со страной.
До сих пор отмываюсь.
Разумеется, документ венчала подпись не какого-то там завотделом, а первого секретаря райкома. Комсомольско-партийный пиетет необходимо было соблюдать. Всё ж таки центральный орган!

Проныра против центральных органов
Мой коллега в минской вечёрке Александр Менский под выпивку у себя в запертом на всякий случай кабинете отдела спорта – не от начальства, а что б халявщики не подползли, самим мало – по-своему обкатывал этот термин. Что-то мой центральный орган запросился к писсуару, объявлял он в тесной и уже весёлой журналистской компании. Мы усмехались, потому как знали - за этим эвфемизмом кроется ехидство победителя.
В апреле шестьдесят первого Саша, ещё совсем молодой, но уже вполне по-репортёрски пронырливый, состоявший тогда корреспондентом смоленской областной комсомольской газеты, придя на работу, услышал по радио сообщение ТАСС об успешном запуске космического корабля с человеком на борту. Далее следовала биография Юрия Гагарина, в которой сообщалось, что он родом из Гжатска. Маленького городка в той же Смоленской области.
Всё сразу сообразив, Менский быстро выбил у редактора его персональный автомобиль и с командировкой в зубах помчался в Гжатск, до которого путь не близкий – аж за двести километров. От Москвы до родины первого космонавта планеты расстояние короче, но наш пострел опередил на несколько часов ораву корреспондентов тяжеловесных «Правды», «Известий» и других столичных центральных органов печати и не печати, успев не только первым проинтервьюировать, пока ещё не избалованных славой, Алексея Ивановича и Анну Тимофеевну, родителей Гагарина, но и, перелистав тощенький альбомчик небогатой семьи, забрать с собой в Смоленск – с клятвенным обещанием возврата! – самые лучшие снимки маленького Юры, Юры - курсанта военного училища, Юры – офицера и всех его близких.
 С этой добычей наш налётчик чухнул в обратном направлении на Смоленск столь же быстро, сколь и появился. Ещё один пример того, как важно в любом деле, даже самом благородном, вовремя смыться от старых к новым подвигам. Засиживаться на одном месте вообще чревато моральным геморроем. Это понял ещё Агасфер, тот самый Вечный жид, и потому прославился в веках. Во всяком случае, стал бессмертным. Правда, потом эта никак нескончаемая монотонность бытия стала его угнетать. Но то уже другая история. И другая мораль в назидание...
И когда в дом Гагариных через полчаса ворвались московские газетные и прочие мэтры, им достались жалкие остатки семейного фотоархива. Что, где, как?! Да вот, молодой человек из Смоленска только что взял их для своей статьи смущённо объяснили свой промах растерянным представителям центральных органов родители космонавта.
 История фантастическая. Но Менский, в общем-то, не дурак приврать - профессия обязывала, не раз клялся-божился, призывая нас поверить в её реальность.
Думаю, его рассказ в данном случае похож на правду. Это потом, когда космонавтика с каждым годом становилась всё более обыденной, центральные газеты и другие столь же элитные масс медиа, начали заранее готовить всяческие материалы об очередном запуске человека на околоземную орбиту. В том числе и биографические. Полёт же Гагарина готовился ещё в условиях абсолютной секретности, для всех он был сенсационным. Поэтому провинциальная молодёжка и столичные тузы в том забеге были на равных.
Я им нос утёр! Этим, которые “центральные органы”, в несчётный уже раз описывал свой подвиг Менский, закусывая выпитое “Докторской". Наверное, премию за оперативность заслужил? Ага, медаль повесили, отвечал Саша, прикладывая для наглядности к груди кругляш вареной колбасы. Дудки! Редактор чуть не уволил, ему из Москвы врезали о первое число. Но зато я всех опередил! На завтра мой материал из Гжатска с фотографиями уже вовсю читали по всей области. Первый в Союзе и в мире газетный репортаж о Гагариных! Вот так-то, мужики, учитесь, пока я жив. Ладно, давай, наливай!

Уголовщина
Вернёмся с космических и репортёрских высот к нашим барашкам, пока они без призору не разбрелись окончательно по уже туманным полям моей памяти. То есть, ко мне тогдашнему, со товарищи.
Очередной вариант ньювасюковского проекта нашёл горячий  отклик в наших юных сердцах.
Мы воспряли! В мечтах уже виделись сотни кроликов-производителей тысяч крольчат,  самопожертвенно помогающим нам в грядущем  воздвижении дворовых лужников!
Вот только где найти деньги на покупку кроличьих Адама и Евы, родоначальников выращенных нами поколений и поколений полезных грызунов, серая мышь нам не подсказала. А заработать начальный капитал, столь необходимый для открытия любого бизнеса, по малолетству мы ещё не умели.
Впадая в несознанку, сейчас уже и не припомню, кто из нашей команды, хотя, может быть и я, первым обратил всеобщее внимание на соседнюю небольшую украинскую школу, находящуюся буквально за забором двора нашего доса. Мы, дети офицеров, регулярно кочующих с семьями по бескрайним разноязыким просторам страны, ходили учиться за десять кварталов в русскую школу, а местные, живущие в этом маленьком городке постоянно, – в украинскую. Я не назвал бы наши отношения благостными, мальчишеские драки с пацанами из соседней школы, слегка замешанные на разнице языков, да и культур, были не такими уж редкими. Чем-то они напоминали враждебные отношения гайдаровского Тимура и его команды пришлых дачников с компанией Мишки Квакина, в которых угадывались аборигены. Должен признаться, что читая это произведение корифея соцреализма, несмотря на все его старания, я неосознанно симпатизировал отпетому хулигану Квакину. Всем известно - отрицательные персонажи, они более колоритны, сочнее получаются. От сделанного идеальным со всех сторон Тимура, несло преснятиной.
Так вот, во дворе соседней школы, с нашего края – рядом, только через забор перемахнуть, стояло несколько клеток на длинных ножках – защита от крыс! - в которых где парами, где по одному, а где и группой, обитали разномастные и разноразмерные кролики, пополняющие на территории этой школы продовольственную программу коммунистической партии.
И мы решили – конечно же, не украсть, а просто на время одолжить и, разумеется, с возвратом! - пару кроликов-производителей, чтобы со своей стороны, получив от них потомство, тоже, как и украинская школа, внести свой весомый вклад в выполнение планов, намеченных партией. Ведь одно дело делаем, товарищи пионеры-соседи, какое уж тут воровство?
Наверное, примерно так мы рассуждали, оценивая свои действия. В чём не были оригинальны – под любое преступление его исполнители могут запросто подвести причинно-следственную связь, полностью их оправдывающую.
Поэтому в один из тёмных вечеров, когда во дворе украинской школы вроде никого не было, мы потихоньку перелезли через невысокий забор и вытащили из незапертой клетки пару весомых кроликов, явно уже достигших половозрелого возраста.
И довольные успешно проведённой тимуровской операцией, вернулись в свой штаб, где разместили нашу добычу в заранее сколоченной из чего-то бросового клетке. Кролики, совсем не смутившись переносом места жительства, тут же деловито начали жевать траву, чтобы продолжать вносить свой вклад в продовольственную программу Коммунистической партии Советского Союза!
И в наши карманы.
Дело пошло. Оставалось только подождать прибавления ушастого потомства в арифметической, а, может быть, и в геометрической прогрессии. В мечтах нам уже виделся родной тимуровский штаб, как муравейник кишащий кроликами.

Чарли Чаплин, как камертон бытия
Но, увы... Уже на завтра под вечер в нашем дворе появился Чарли Чаплин в синем мундире.
Этот блюститель закона на вверенной ему территории – не помню, как его звали по паспорту, только как называли-обзывали - ухитрился стать в городке заметной личностью. Ещё бы – сложно быть ординарным с такой необычной кличкой. Приклеилась она к нему намертво, потому что младший лейтенант милиции был очень похож на Чарли Чаплина. Точнее, на того карикатурного человечка, созданного на экране великим комедиографом. Маленький, кривоногий, с вертикальными усиками, подпиравшими вислый нос, он косолапил, по-чаплински разбрасывая в разные стороны носки своих, далеко не всегда хорошо начищенных, сапог, с приспущенными в гармошку голенищами. Почему-то, как и мундир, сидевший мешковато, его хромачи с заметно загнутыми вверх носами, выглядели примерно на пару размеров больше, чем предполагал малый рост их носителя, и потому изрядно смахивали на знаменитые киноштиблеты. Словом, совпадение было почти полным.
И притом, внешне Чарли был само воплощение значительности от осознания того, что ему доверили такой важный пост, и он вдруг стал какой никакой, но властью. С суровым выражением лица, миниатюрный страж порядка неторопливо передвигался по улицам, как чаплинскую тросточку покручивая на указательном пальце дубинку в почти половину его роста. Кто-то из прохожих однажды подглядел, как в попытках казаться элегантно-небрежным, он, вращая перед своим носом сей милицейский атрибут, неловко сбил им с головы форменную фуражку. Подбирал ее, оглядываясь – не заметил ли кто его конфуз? Такие контрасты только усиливали смехотворность этого персонажа городских будней, и я бы сказал, даже жалкость.
  Словом, никто особо не воспринимал Чарли Чаплина всерьёз. Однажды он попытался задержать на небольшом мосту в центре города каких-то, затеявших между собой драку, пьяных хулиганов. Рослые парни, тут же объединившись в праведном гневе, недолго думая, что было им свойственно, раскачали младшего лейтенанта при исполнении за ручки-ножки и перебросили через перила в речку. Чем окончательно возвели, точнее, низвели его в ранг местной комической достопримечательности. Очевидцы говорили, что он ещё некоторое время как покореженный камертон, созвучный местному бытию, торчал из речной жижи двумя кривыми ножками вверх. И булькал, ритмично пуская пузыри, пока драчуны, опомнившись, его оттуда не выдернули. Дабы не допустить смертоубийства...

Сорвалось!
Но в тот печальный день нам было не до смеха. Чарли Чаплин, по-особому суровый, появился у нас в сопровождении пожилого человека, как потом выяснилось, сторожа ограбленной нами украинской школы.
В отличие от мыши-искусительницы из райкома комсомола, блюститель закона не стал собирать юных фигурантов кражи кроликов во дворе доса, а сразу пошёл по квартирам беседовать с родителями. Явился и к нам. Тётушка Зина - отец был на службе - под предложенный и с достоинством принятый Чаплиным горячий чай, выслушала, вздыхая и по-кавказски расстроенно цокая, который уже раз повторённый им в других семьях набор фраз. Похрумкивая домашним печеньем и  скрипя милицейской портупеей, Чарли шмыгал носом и отдувался, промокая комком носового платка лоб, но вещал при этом со значением, что дело очень серьёзное и вполне тянет на колонию для малолетних правонарушителей. Грабёж – есть грабёж, гражданка! Однако, пока, учитывая, что воришки - сыновья уважаемых родителей, моё руководство решило ограничиться профилактическими беседами. Мда... Хорошая у вас выпечка, однако. Благодарствую, ещё одну чашечку выпью, не откажусь, однако...
Победно обскакав все квартиры несостоявшихся юных животноводов, сытый и явственно подшофе – наливали не только чай - Чарли Чаплин выкатился во двор. Не говоря ни слова, он величаво повёл перстом указующим в сторону сарая-штаба, и мы поплелись изымать оттуда ворованных кроликов в сопровождении сторожа, который оказывается вчера незаметно, через окно класса, наблюдал за нашей лихой тимуровской операцией, но не стал её прерывать, предпочитая потом устроить прилюдное аутодафе налётчикам из чужой, русскоязычной школы.
Что и произошло.
А какие были планы у мальчишек! Но, как восклицал литературный аферист Кречинский, сорвалось!
Впрочем, не мы первые и не мы последние на этом скользком пути. Вспомните хотя бы хрестоматийную девушку, несущую корзинку с купленными на рынке яйцами и мечтавшую за полученные деньги последовательно по нарастающей выкормить-продать-купить-выкормить-продать... курочек, козочек, овечек, корову, и в результате заработать себе на богатое приданное. Да вот, она, как и мы, споткнулась в самом начале дороги, и все яйца вместе с грёзами об обеспеченном замужестве полетели в тартарары...
Нет худа без добра. Неудавшееся похищение кроликов стало для меня своеобразной прививкой от воровства. Больше я по мелочам ни у кого ничего не крал. Ну, разве что у самого себя.
Но тут уже тырил по-крупному. Например, здоровье. А ведь мог бы прожить хотя бы до ста лет!
Трудового стажа...

Азрум
Примерно в этот мой криминальный период, сейчас уже точно не помню когда, где-то в 11-12 лет, пройдя через этапы пожарного, врача, милиционера, водолаза, шахтёра, шофёра, разведчика, тайно заброшенного в тыл капиталистического окружения, и даже циркового клоуна, я «окончательно» определился с выбором профессии.
И запросился в суворовское училище, твёрдо решив – буду военным и только военным! Ратная биография отца, не гаснущим, зовущим примером, была, что называется, прямо перед глазами. И мама, военврач, не потерялась на войне, выстояла в те страшные годы на самой передовой, спасая тысячи и тысячи жизней... Поэтому я, что было вполне естественно, захотел стать таким как они.
Стать офицером!
Но Харитон был против. Думаю, прежде всего, потому, что он не желал сыну такой же, как у него, кочевой и многотрудной жизни.
Но тогда, в детстве я, был, можно сказать, очарован героикой войны.
Отцу было что вспоминать. И о себе, и о том, как воевала Люба, которой уже не было с нами, и о своём младшем брате Азруме, старшем лейтенанте, командире пулеметного взвода 980 стрелкового полка 275 стрелковой дивизии, без вести пропавшем в сорок втором под Харьковом. О них Харитон рассказывал с любовью и горечью...
Из представления к награде. Мой сын Артём отыскал в интернете:
«Тов. Хадиков Азрум Хазбиевич за период боёв с 15.8 по 27.10 – 41г. проявил себя, как мужественный храбрый, отважный командир: 18,19,8-41г. с высоты у села Сурско-Михайловка два раза выбил противника, нанося противнику большие потери. В селе Пашенная балка 23.8-41г батальон был окружён противником. Тов. Хадиков с боем вывел свою роту с окружения и нанёс урон противнику. 26.8-41 в селе Каменка т. Хадиков, видя растерянность командира роты соседнего подразделения, принял командование над этой ротой, выбил фашистов с нескольких пунктов села Каменка. В одном жарком бою в селе Каменка тов. Хадиков сам стрелял из двух миномётов и подавил губительный огонь противника. Будучи контуженным, отважный командир не ушёл с поля боя, а продолжал руководить операцией, блестяще выполнив задание командования. 6.10—41 тов. Хадиков со своей ротой сделал ночную атаку на фашистов, которые ночевали в селе Сомовка, нанеся фашистам большой урон и захватил трофеи, как-то батальонное имущество связи, 9000 патронов, 1 ручной пулемёт, 25 винтовок, несколько лент к станковому пулемёту, 1 автомат, обмундирование и друг. 18.10-41 озлобленные бандиты скопив большие силы пехоты, танков, бронемашин, двинулись в расположение 2-го батальона. Тов. Хадиков со своими бойцами разбил наседавшего врага, тогда немцы предприняли «психическую атаку», но стойкость отважного командира и бойцов его роты вынудило психов отступить. В этот день рота тов. Хадикова вывела из строя около 300 бандитов.
За проявленную храбрость и стойкость в боях с фашистами тов. Хадиков достоин правительственной награды орденом «Красное знамя»».
Наградить его не успели.
Последняя весточка от него, тяжело раненого, была  из госпитального вагона. Предсмертное, прощальное письмо это было написано чужой рукой. Наверное, сам уже не мог...
Где его могила нам неизвестно.
Азрум – Андрей. Азрум – Артём. Отец, а потом и я, не сомневались в честь кого назвать сына. Пусть даже и в русскоязычной транскрипции этого осетинского имени. Но сами мы всегда знали и не забывали, как зовут того, кто незримо высится над нами...

Капрон о звёздочки
Я не раз просился у отца разрешить мне поступать в суворовское училище. И по-прежнему получал в ответ решительный отказ. Но всё нудел по этому поводу...
Через какое-то небольшое время после моей мальчишеской авантюры с кроликами, отца отпустили в очередной отпуск. Правду сказать, между этими «очередными» перерывы бывали по нескольку лет, такая была него служба. Но тут получилось вырваться на отдых. И Харитон вместе с сестрой, тётушкой Зиной засобирался на Чёрное море, в санаторий около Сочи. Здоровье у него с войны было далеко от идеального. Несколько ранений, две контузии. Да и недавняя смерть Любы ударила очень тяжело...
Меня на юг не взяли. В воспитательных целях было сказано, что это наказание за похищение кроликов из соседней школы, но, конечно, дело было в другом. Просто путёвка в военный санаторий на двоих, не предполагала отдых в нём взрослых вместе с детьми.
Оставлять мальчишку одного дома, конечно, было нельзя. Даже на соседей. Тем более, что их уже и не было рядом. К тому времени мы переехали из доса жить в отдельный дом с небольшим фруктовым садиком, выделенный отцу, как командиру ракетного полка.
Поэтому Харитон договорился в части, и на время его отпуска к нам переселился, это называлось, откомандировали, старослужащий старший сержант, немного полноватый, но довольно подвижный и в столь же мере плутоватый Андрей. Когда-то, ещё с дореволюционных времён, таких солдат, приглядывающих за детьми командиров, звали «дядьками»...
Зажили мы с тёской, что называется, душа в душу. Конечно, он готовил еду, но мой пищевой рацион резко сместился в пользу мороженного, в деньгах на которое, как и на кино, конфеты дядька мне не отказывал. Исчезли из обихода и строгие тётушкины неизменные мантры «Всё, пора спать, десять часов ночи! И сколько можно читать в постели? Испортишь зрение. Не канючь мой дорогой, никаких минуточек, выключаю свет!» Да и зачастую говорить что-то подобное, запретительное было некому. Не каждый вечер, но два-три раза в неделю мой опекун переодевался в гражданское и, для профилактики показав мне дружеский кулак типа «но пасаран!» – мол, они не пройдут, держись, пацан, не балуй тут без меня, - испарялся в направлении танцплощадки или просто на свидание. То, что всё это называлось самоволкой, я уже знал. Дело для солдата небезопасное, но Андрей, как опытный старослужащий на третьем году, не очень-то и боялся патрулей, давно научившись их обходить.
Иногда он брал меня с собой.  Сквозь увитые плющом ромбические клетки деревянной решетки, огораживающей ярко освещённую танцплощадку, я смотрел, полизывая пломбир, как мой дядька танцует с разными девушками. И представлял себя на его месте лихим кавалером.
Но чаще всего мы просто стояли с Андреем в компании солдат из его части, отпущенных в этот вечер в увольнительную или сбежавших в самоволку, на небольшом мосту. Своего рода эпицентре городской жизни, неизменном месте знакомств, встреч и расставаний, любовных свиданий и отчаянных драк, на том самом мосту, с которого совершил свой незабвенный пикирующий полёт ласточкой, опора власти в нашем небольшом городке, Чарли Чаплин...
В один из вечеров кто-то из сослуживцев Андрея бросил вслед местной фифе, проходящей мимо нашего кучкования под ручку с каким-то низкорослым армейским лейтенантом: Ксюха, не ходи с офицерами, капрон о звёздочки порвёшь! Все засмеялись. Девица в ответ не обернулась, а только фыркнула, вздёрнув носик и, ещё теснее прижавшись к своему кавалеру, поволокла его дальше, не дав остановиться.
Что означает эта солдатская, не без обиды, колкость в адрес красотки, променявшей его на офицера,  я по малолетству не понял. Единственное, что мне было известно в те времена по разговорам взрослых, так это о дороговизне и дефицитности капроновых чулок. Женщины их берегли как зеницу ока.
Загадочную фразу я запомнил. Наверное, в виду её очевидной притягательной двусмысленности...

 Крах военной карьеры
С моим опекуном мы прекрасно проводили время, но, как известно, всё хорошее заканчивается почему-то быстрее плохого. Так, увы, устроен мир и наше с Андреем сибаритство не было исключением. 
Короче говоря - мы поиздержались. До возвращения из отпуска отца с Зиной оставалась ещё почти неделя, а деньги, оставленные Харитоном на еду, уже закончились. На поспевших яблоках и грушах из садика при доме долго не протянешь.
Но мой дядька не дал нам умереть с голоду во цвете лет, нашёл выход из положения. А, может быть, заранее предусмотрел его в нашем бесконтрольном разгуле...
Три раза в день мы отправлялись окольными путями, хорошо знакомыми Андрею по его многократным походам в самоволку, и тайно проникали в расположение полка, а точнее говоря, в солдатскую столовую к завтраку, обеду и ужину. Естественно, он взял с меня обещание, что я потом не проболтаюсь об этом отцу.
Слово я конечно дал. Ещё бы... Мне было очень лестно, как взрослому сидеть на общей с солдатами скамейке за длинным, выскобленным до заметного смоляного запаха деревянным столом, примерно на десять человек. Есть нехитрую, но очень мне понравившуюся готовку – красный борщ, макароны по-флотски с тушенкой, сладкий компот. Каши, которые я дома терпеть не мог, шли у меня здесь на ура. Солдатское, разумеется, ура. Нравилось даже не очень церемонное подтрунивание над Андреем и мною дядькиных однополчан на тему нашего финансового банкротства. Куда это ты полковничьи деньги подевал, земеля? Давай, признавайся – не иначе пропил, прогулял с бабами, а ребёнка почти месяц морил голодом! Глядите, хлопцы, как дитё в три горла наворачивает гречу... Ешь, ешь, пацан, не обращай внимания – кончились твои чёрные дни! Только батьке не забудь рассказать потом про этого изверга, чтоб на дембель его не раньше Нового года, последним отпустили... Андрей, в ответ на этот свойский трёп, лишь хитро улыбался, уминая кашу и не забывая заговорщицки подмигивать мне. Мол, пусть поговорят, помелят – их, емелей, сейчас неделя...
Эта пищевая идиллия  продолжалась  несколько дней. Я уже вполне освоился в новой для меня, но очень притягательной обстановке и ещё больше укрепился в своём желании стать военным. Вначале воспитанником суворовского училища, курсантом, офицером, а потом, конечно же, генералом. Ведь дети должны идти дальше родителей!

Но вот однажды, в обед, поднося ко рту ложку с борщом, я неожиданно пролил его себе на грудь и штаны. Кто-то сзади крепко схватил меня за ухо, одновременно стягивая со скамейки и поворачивая к себе лицом, уже перекошенным от боли. На меня в упор, не отпускная несчастное ухо, грозно глядел очень высокий, плечистый, подтянутый капитан с красной повязкой на рукаве, с белой надписью “Дежурный". Форма на нём сидела лихо.
И гаркнул на всю столовую: это что такое, а? Это чего ты тут делаешь, паршивец? И обращаясь ко всем сразу, а в просторном и высоком, как спортзал, зале сидело в тот момент не меньше двухсот человек: это кто провёл его в расположение? А?! Молчите... Ну, ладно, потом будем разбираться, мало никому не покажется, грозно пообещал капитан гулкому пространству и, не отпуская моё многострадальное, в те времена заметно лопоухое ухо, повел по центральному проходу между столами к выходу. По дороге, правда, милосердно сменил руку, ухватив меня за другое, тоже весьма на отлёте. Наверное, первое уже опасался оторвать. Но и это держал в натяг не менее крепко и больно, шагая широким, уверенным шагом. Я, подвывая, мелко семенил за ним в этой нелепой сцепке красавца офицера и мальчишки с ошмётками борща на физиономии и с алюминиевым жезлом обеденной ложки в руке...
На выходе из столовой, на плацу нас нагнал Андрей. Как я сейчас понимаю, этого капитана, разумеется, хорошо им знакомого, солдаты за что-то невзлюбили. Иначе, конечно, сразу же, прервав едва начавшуюся экзекуцию, прояснили бы ретивому офицеру возникшую пикантную ситуацию. Но мстительно предпочли ввергнуть его в нелепое положение.
Козырнув, мой опекун с большим опозданием и невинным выражением на круглом лице доложил дежурному по части, что тот откручивает ухо отпрыску командира его полка...
 
Хочу быть правильно понятным. Конечно, капитан был прав, изгоняя меня из солдатской столовой. Армейский порядок я нарушил, и он должен был, обнаружив меня, принять меры по пресечению, выдворению, ну, и так далее. Разве что, без такого полифонического слияния тонкого поросячьего визга и грозного басовитого львиного рёва, которыми мы с ним наглядно проиллюстрировали выполнение его обязанностей дежурного.
Скажу больше. По нынешнему своему разумению, в той ситуации я выглядел эдаким барчуком, самодовольным барским сынком, волею обстоятельств очутившемся на сельском застолье, и не узнанном управляющим поместья. Примерно так я сейчас себя, тогдашнего, вижу.
Но в тот момент мне было не до самоанализа.
Услышав слова Андрея, прозвучавшие для него как гром среди ясного неба, капитан не выпустил моё многострадальное ухо, а резко отдёрнул руку, словно обжегшись о его раскалённость. Правда, по насыщенному алому цвету побежалости, оно уже наверняка соответствовало температуре плавления.
Дальнейшее развивалось по лекалам бессмертного чеховского «Хамелеона». 
Мальчик, миленький, извини, извини, прости, пожалуйста, я ведь не знал! Рослый молодой мужчина, что называется во цвете лет и сил, не присел, а вдруг рухнул на корточки и каким-то непостижимым образом оказался даже ниже меня, двенадцатилетнего сопляка. В его позе было что-то животное. Так львы в стае, да и просто собаки вдруг припадают к земле перед более сильным вожаком, дабы показать, что они признают его превосходство.
Ухитрившись смотреть на меня почти что снизу вверх, он, сменив баритон на фальцет, продолжал торопливо бормотать. А хочешь, хоть прямо сейчас пойдём, я тебе конфет куплю. Шоколадных, а? Печенье... Или мороженное?
Капитан начал лихорадочно перечислять всяческую детскую вкуснятину, первой приходившую в голову. Пару раз его качнуло, возможно, от предобморочного головокружения, и тогда, чтобы сохранить равновесие в этой неудобной позе, и не упасть, несчастный кончиками пальцев несколько раз касался выпуклой брусчатки плаца. Он словно лихорадочно нащупывал клавишу, которую нужно незаметно нажать, чтобы «выключить» меня, прервать как страшный фильм или кошмарный сон, вдруг взявшийся неизвестно откуда. Сон, ставший реальностью, на самом взлёте беспощадно ломавшую, уничтожавшую, как он посчитал, его так удачно развивавшуюся карьеру. Да и всю его жизнь...
Не знаю от чего я больше рыдал, стоя перед ним с дурацкой ложкой в руке, – от боли, испуга или от невообразимости того, что рядом со мной унижаясь, пластается на плацу, ещё пару минут назад высокий, статный, бравый, уверенный в себе офицер. Косая сажень в плечах, грудь колесом, громогласный голос! Таким, именно таким я и мечтал стать!
До того момента, когда он измордовал меня своим раболепием. Да и себя, конечно, тоже...

Кто-то, конечно, доложил отцу, по возвращению его из отпуска, об этом случае. Мне не известно, извинился ли он перед капитаном. Зная его нрав офицера, фронтовика, видавшего всякое – и самоотверженность, и малодушие, думаю, что вряд ли. Много чести будет трусу. Как иногда говорят – перетопчется...   
Но, в то же время Харитон никогда бы не унизился до мелкой мести карьеристу, на глазах солдат обнажившему свою мелкотравчатость, прилюдно распластавшемуся перед пацаном. Наоборот, скорее всего, он как-то дал понять ретивому служаке, что произошедшее не будет иметь для того никаких последствий.
Как, впрочем, и для моего дядьки и тёски - хитрована старшего сержанта Андрея, о котором я до сих пор вспоминаю с улыбкой.
А для меня последствия были. Причём весьма ощутимые. По шее, наверное, единственный раз в жизни, я получил. И весомо.
Но пострадал не только мой загривок. Тогда, именно тогда, в момент накрылась медным тазом голубая мечта о блистательной армейской службе.
Может быть, поэтому, когда меня наказывал сильно разозлившийся на мою бездумность отец, я не плакал, как тогда, когда безудержно рыдал на полковом плацу от унижения, обиды и страха. Теперь поток слёз затыкала злость. И ярость. И ненависть к человеку, разрушившему, измаравшему мою мечту об армейской службе, как об идеальном, блистательном и заманчивом мире, ждущем меня впереди.
Мечта рухнула до уровня истоптанного плаца.

Бытие - чуждо плавности, оно делится на отрезки. До и после. И так же, как после смерти Любы началась моя другая жизнь, так и после этого случая я начал иначе смотреть на многое, меня окружающее. Пришло осознание того, что под, казалось бы, безупречной личиной может таиться всякое. И дальше жил с допущением такой двойственности.
Это мучало, разрушая веру в разумность мироустройства, до тех пор, пока я, взрослея, не научился с внутренней иронией относиться к тому самому мироустройству. Стараясь разглядеть, не замутнённую показухой, лозунгами, догмами сущность происходящего. Зачастую комичную.
Да и в оценивании самого себя, своих поступков, порой высокопарных, этот метод срабатывает.
С переменным, правда, успехом.
До откровенного цинизма я, слава богу, вроде ещё не докатился, но ирония, как бальзам на душу, помогает.
Может быть, это наследственное? Помню, как отец, проведший всю войну в пекле передовой, кроме лечения в госпиталях многочисленных ранений и контузий, и вообще чудом выживший, усмехался, видя по телевизору в восьмидесятых-девяностых разнообразные шествия ветеранов, называя их значкистами. Они что, воевали? Да, настоящих фронтовиков среди них раз-два и обчёлся! В основном, это тыловики, если не хуже... Понавешали на пиджак от перхоти до пуза кучу значков про юбилей освобождения чего-то там, живого места на груди не осталось, всё - в металле!  Косят, что это у них боевые ордена. Под Брежнева работают... А тяжело им беднягам, в такой броне. Не нажили бы грыжи.
Харитон имел право на эту ироничную усмешку. Свои многочисленные боевые ордена и медали он заработал кровью...
 
«Рота моя!..»    
После этого случая на плацу, взрослея, я перестал смотреть с энтузиазмом на чеканность торжественных парадов, на идеально ровные ряды марширующих под медь духовых оркестров, с гордо поднятыми к небу лицами и мужеством во взоре, гулко впечатывающих шаги в брусчатку площадей. Потому, что тут же перед глазами, как на двойной экспозиции, возникает бравый капитан, сидящий передо мной на корточках, и с перевёрнутым лицом униженно глядящий снизу вверх.
И не только он. Вместе с ним из памяти бочком протискивается когда-то где-то услышанное, возможно от кого-то из солдат на том самом мосту Чарли Чаплина. Услышанное давным-давно, но до сих пор незабываемое сатирическое, можно сказать, хулиганское, высмеивающее муштру:
Рота моя,
Слушай меня!
Напра...
Нале...
Костыль на пле...
Кругом...
Бегом...
Об стенку лбом!
Отставить!

Ярослав Гашек, ненавидящий примитивность и убогость милитаризма, об этом же сказал коротко и ёмко:
Майор зевнул так страшно, что любой штатский вывихнул бы себе при этом челюсть...
 
До конца жизни меня будет коробить всяческая казарменная и не только, бездумная и зычная показушность, двуличность громогласных парадов, торжественных заседаний, всяческих пленумов и партийных съездов...
В общем, враньё в рамочке. С завитушками.
Хотя, должен оговориться, – люблю смотреть на грандиозные воинские северокорейские ристалища. От них глаз не оторвать! Цирк! Ещё бы – сколько окаменевших лицом и мозгами идиотов с верноподданнически выпученными зенками маршируют разом! Столько ещё надо поискать. Залюбуешься... Ну, а когда результаты шагистики на параде демонстрируют ряды мужественных женщин, высоко задирая ноги... М-м-м-м! Сплошной оргазм!..
На свою беду, я научился видеть комичное  во всём показушном.
Отставить!..
Отставить, потому как исторический поворотный съезд, преодолевая допущенные ошибки, осудив, верный заветам, заботясь о благе, пересмотрел, наметил, новая линия, в едином порыве, скрепы, рубежи, достижения, все как один... уверены, что наш великий народ... окружены врагами... особый путь... непреходящая духовность... крещение Руси... заветы Ильича... лично святой князь Владимир Святославич Ясно Солнышко... живее всех живых... провозвестник нашего величия... строитель коммунизма на просторах великой родины... новые, невиданные гиперзвуковые ракеты... вставание с колен... кузькину мать... смешливые «Искандеры»... наши цели ясны, задачи определены... за работу, господа-товарищи!
И вот они встают. Здравицы, возгласы, бурные, продолжительные аплодисменты, переходящие в овацию! И наконец, весь зал, в едином порыве, все как один начинают разевать рты под фонограмму гимна!
Между прочим, так и родилось пение под «фанеру»! А вы - Киркоров, Киркоров... Те, которые наверху, они были первыми.
В общем, наметили новый курс! И вперёд, во главе народа!
Рота моя,
Слушай меня!
Напра...
Тут я, очухавшись, встряхиваю башкой, не понимая - куда это меня занесло в писательском раже. Как мне, наконец, от всего этого избавиться?..
Отставить!
Это команда и тебе, мой дорогой читатель. Отдыхай...
Пока!
В смысле пока ещё. Увидимся на новых страницах. В заключительной части моего романчика-концерта.

Клип Энни Ленокс с офицерами и генералами I Saved the World Today. Сегодня я спас мир, не став военным...

А кем я всё-таки стал, не знаю до сих пор. Впрочем, какие мои годы, успею ещё определиться.
Всё ещё впереди...

                Конец второй части.
10.05.18