С дедом

Мы идем по улице. Я и мой дед. Он слегка сутулится, крепко держит меня за руку, словно я все еще та маленькая девочка, с озорными хвостиками, которую он водил в детский сад и обратно много лет назад.
- Как живешь, кызымочка? На пианино-то играешь?
- Нет, бабай, не играю. Закончила музыкалку и не сажусь больше за инструмент. Наверно и не вспомню уже ничего.
Он сокрушенно качает головой.
- Зато старший мой играет, правнук твой.
- Это хорошо. Нельзя без музыки жить.
Я вспоминаю, как он сидел на стуле, выпрямив спину и замерев, когда я, маленькая шестилетняя козявочка, выводила неумелыми пальцами незамысловатые пьески, заданные на дом.
Дед  тихонько вздыхает, тоже,  наверное,  вспомнил.
Мы идем, людей становится все больше, они уже задевают нас локтями и плечами.
- Интересно стали сейчас люди жить. Одеваются необычно. Смешно даже. Закурю я, - потянул из нагрудного кармана пачку.
- Нельзя, бабай, сейчас на людях курить в городе. Оштрафуют. Здесь людей много, детей, гуляют.
Он согласно кивает.
- Это правильно. Нечего малым деткам свои слабости показывать.
Когда я была маленькая, дед всегда курил в одиночестве на кухне, сидя рядом с вытяжным зонтом у плиты. «Казбек». Всегда только его. Запах его папирос был сладковатый, и дыма было немного. Может вытяжка была хорошая, может табак.
Я тихонько сбоку смотрю на него, на своего самого любимого мужчину и понимаю, что все слова какие-то обыденные. И воспоминания тоже, когда их озвучиваешь. Наверное, потому, что я была ребенком, я вспоминаю не столько конкретные события, а звуки, запахи, ощущения от них.
...Новый год, в большой прихожей лежит огромная елка. Иголочки чуть подрагивают от домашнего тепла, из замороженных сизых, становятся ярко-зелеными, начинают вкусно- вкусно пахнуть. Праздник приходит в дом, когда дед приносит елку.
...Меня усыпляют. Я еще малявочка, года два-три. Капризничаю, сама не знаю почему, спать-то хочется. Дед берет меня на руки. Как уютно моей голове на его большой руке. Он склоняется к моей щеке и тихонько целует – я чувствую его небольшую щетину на подбородке, чувствую легкий запах папирос и одеколона «Шипр».
- Петь! – требовательно говорю я.
И дед, прижимая меня к груди начинает напевать:
- Не слышны в садууу даже шоо роо хиии
Все здесь замерлооо до утрааа.
Если б знала тыыы, как мне дорогиии,
Подмоскооовные вее чеее раа!
Я засыпаю.
...Дед ведет меня домой из садика. Я тяну его в большой гастроном, который заманивает витринами зайти. Мы всегда заходим. И уже даже не нужно ничего говорить. Дед знает все мои предпочтения. Сначала мы покупаем коробку шоколадных конфет с красивой картинкой. Я почти не ем эти конфеты, но картинки бережно вырезаются и хранятся. Или покупаем шоколад «Аленка», потому что дед утверждает, что я очень похожа на девочку с упаковки. Нет, он говорит, что девочка с упаковки очень похожа на меня. Потом идем в отдел «Соки-воды» и я завороженно смотрю, как из стеклянного конуса наливается в стакан мой любимый томатный сок. Я пью его с наслаждением, сначала дав отпить деду, а он потом смеется, вытирая своим большим клетчатым платком мои томатные усы…
Их много, этих ярких счастливых воспоминаний.
Я сейчас понимаю, как мало, в сущности, я его знала, о нем знала, но как много он смог дать мне.
Люди сбились в одну плотную многоголовую массу. Дед смотрит на меня искоса. У него строгое выражение лица.
- Сейчас, сейчас. Подожди немного, - шепчу я.
Огромная толпа дрогнула и двинулась вперед.
- Слышишь, это тоже твоя любимая песня.
Щемяще звучат «Журавли» Бернеса. Людей так много, что большая часть их начинают парить над толпой, как журавли в песне.
- С праздником, - я пристально вглядываюсь в родные черты, и прекрасное молодое лицо моего деда взмывает над толпой.

Каждый год я хожу в строю Бессмертного полка вместе с дедом. Только я – внизу, а он парит надо мной, как вечный щит от бед и несчастий. Один раз дав возможность родиться мне в свободной мирной стране и всю жизнь оберегая  и служа мерилом доброты и света.