Рассказ без названия

Название рассказа изменено,
дабы не вызывать ложный интерес
у озабоченных полит-дискуссиями читателей.

Бастрыкин ничего не мог поделать с независимым рабочим времяпрепровождением дам подчиненного ему отдела. Строгость была ему не к лицу, как оскал зайцу. Его костюм безупречно шел к роговым очкам, сидел без складочки, без задоринки, как в шкафу на вешалке. Мама его, костюм этот, регулярно отпаривала через марлю. Но дамы были безжалостно независимы, и очень безалаберно рисовали строгие, как костюм начальника отдела, чертежи и формулы расчетов, очень уж нехотя и равнодушно.  Да, к тому же с многочисленными перерывами на обед и прочими отлучками по более актуальным делам. Например, колготки. Не важно – порвались, или новый завоз в заводском ларьке. И как он не бился за план и трудовую дисциплину, план горел, а дамы всё хорошели вширь на своих рабочих местах,  нетронутые  производственным  процессом.
Иногда он смотрел в окно своего второго этажа маленького здания заводской лаборатории, где так же, как его дамы, независимо сменяли друг друга времена года. И еще иногда подметала тротуар молоденькая цеховая уборщица в обтягивающих драных джинсах. Она была молода и красива, как только могут быть красивы дикие лани и молодые пацанки нового нараждающегося поколения. Она так грациозно и равнодушно подметала тротуар, широко открывая рот, жевала жвачку, так была похожа на смену времен года, что начальник отдела Бастрыкин не мог себе даже представить, как подойти к ней, заговорить, о большем даже и не думал. Просто смотрел на драные джинсы, волны желтых листьев из-под метлы. Как можно подойти к осени и сказать, что она золота и красива.  Уборщица  мела и  уходила  все дальше  по территории  двора  лаборатории. Осень  сменяла  лето.  Бастрыкин  руководил  отделом.
Дома его дожидалась мама, расспрашивала о новостях с работы, делала свой ежедневный вывод, кормила сына. Очень она гордилась сыном. Такой ладный и умный. Жаль бы отдать какой ни попадя женщине. Ведь не оценят, сядут на шею и сломают жизнь. Нет уж, пусть лучше мама. Так четко и надежно. Бастрыкин давно, с рождения еще, примирился с ролью сына. Но стал начальником отдела, и где-то в глубине души ждал, что вот-вот наступит момент, когда он вдруг окажется значимым, начнет влиять на судьбы мира и направлять течение рек. Дамы в отделе, конечно по глупости своей, не понимали его, Бастрыкина, роли. Но это временно, этот день придет. А пока что он шел домой,  давал  отчет  и  кушал  суп.
А недавно у него завелась странная игрушка. Он старался не думать об этом. Да и не думал. Просто был поглощен новизной ощущений.
Бастрыкин купил новый пылесос. Новенький импортный блестящий пластмассой ползун на колесиках. Что-то не заладилось внутри, деталь отломилась или мусор попал в турбину. Но, набирая обороты, китайский агрегат, движимый внутренним эксцентриком начинал приплясывать по комнате, переезжать колесами из угла в угол, иногда, добравшись до стенного шкафа, угрожающе стуча пластмассовым боком в зеркало двери платяного шкафа, и даже раз или два ломая цветочные горшки.
Бастрыкин стоял около розетки. Он смотрел на это маленькое стихийное бедствие. Он мог в любой момент выдернуть штепсель. Но не спешил.  Пылесос угрожал комнате, наезжал на предметы. Бастрыкин смотрел на бестолковое движение и бесполезную мощь. И знал, что в любой момент он может это прекратить. Выдернуть вилку из розетки. Но он смотрел и ждал.
Пылесос тем временем что-то крушил или просто забивался в угол комнаты, где прекращал свое стихийное передвижение.  Бастрыкин выдергивал шнур. Он управлял ситуацией.
Утром он шел на работу. На лестничной клетке частенько встречал соседку – странную девушку с двумя овчарками. Она повелевала ими, Бастрыкин жался к стене. Овчарки слушались хозяйку беспрекословно. Но откуда знать – насколько. Поэтому, тихо обойдя соседку по стеночке, он ехал руководить отделом.  Дамы частенько опаздывали. Но заходя в кабинет, извиняясь, отмахивались, как-бы имея в виду несерьёзность их работы. Это служило общепринятым  поводом к прощению за опоздание.  Дальше все было строго по регламенту.

Оксана завела двух овчарок случайно. Одну хотела давно, а второго щенка просто подбросили. С парнем не ладились отношения, сколько она на него не кричала. Он ушел. А собаки все понимали с полуслова. Они смотрели на хозяйку своими черными зрачками настолько преданно, что любому постороннему было о чем бы побеспокоиться. Любая прихоть или приказ. Будь то грабитель или Бастрыкин в очках и длинном костюме. Всё будет исполнено в клочья.
Новые попытки Оксаны познакомиться заканчивались предсказуемо еще до встречи с претендентом, едва бывал озвучен семейный уклад дрессировщицы. Парни и мужчины наотмашь прекращали общение и просили больше не звонить. Оксана все хуже думала о мужиках и с большей нежностью о собаках. Она, ничего не замечая вокруг – ни размазанного по стенке соседа Бастрыкина, ни язвительных похвал старушек на лавке у подъезда - спускалась по лестнице и шла гулять свою свиту.

Настала пора демократических игрищ в выборы руководителей на производствах. Бастрыкин был выдвинут кандидатом на смену жесткому, но справедливому бывшему начальнику лаборатории  Ивану Ивановичу. Голосование прошло тайно, но однозначно.  Коллектив выбрал Бастрыкина. Против было лишь несколько голосов, это были дамы его отдела. А так все гладко.
Оскорбленный до глубины души старый начальник Иван Иванович, отдавший всю жизнь становлению лаборатории и подбору кадров, немедля подал заявление на увольнение. Благо, что он уже перевалил пару лет за пенсионный возраст.
И во вверенной новому начальнику Бастрыкину лаборатории воцарилась демократия. А точнее полный бардак. Народ собирал собрания и просил построить в одной из комнат лаборатории баню-сауну. Инженеры, ссылаясь на ненормированный рабочий день ИТР, все чаще опаздывали на работу. Или уезжали рано, мотивируя отлучки занятостью на удаленных объектах. Бастрыкин переехал в просторный кабинет начальника лаборатории, что был буквально по центру здания, а не в дальнем конце коридора, где он сиживал раньше. И многое сразу переменилось.
Бастрыкин ходил обедать в заводскую столовую уже не в основной обеденный перерыв, а, как повелось по неписаному правилу, чуть позже, когда схлынет основная толпа работников и потянутся начальники цехов. В полупустом зале столовой не спеша начальники обедали и особым начальственным панибратским тоном общались между собой. Иногда, увидев случайно забежавшего в столовку после времени запоздавшего на объекте работягу, виновато и быстро в уголке уплетающего свои щи и пюре с котлетой, начальники понимающе кивали подбородками и произносили глубочайшую свою фразу про бытие, которое определяет сознание. Тут уже делово обсуждались перестановки и приказы уровня директората завода, и снисходительно – политические новости из АиФ.

А дома бесконечно гордая своим сыном мама начала подавать ему суп на тарелках драгоценного сервиза, что бывал в ходу только по праздникам и юбилеям. Доставала из серванта и стояла чуть поодаль сбоку, сложив на груди ладони.
Но самое главное, теперь Бастрыкин мог наблюдать молоденькую уборщицу с метлой и весь её долгий путь вдоль тротуара лаборатории прямо напротив своего окна, а не как раньше, сильно наискосок, под углом, с искажениями. И чем дальше уходила она, тем больше преломлялась в неровностях оконного стекла. Зато теперь он всё видел четко, мог уже разглядеть её лицо, мог запомнить его и исподволь искал это лицо, проходя меж корпусами завода или глядя в зал, сидя в президиуме профсоюзного собрания. Но не находил. По-прежнему было зачем жить и ходить на работу.
А на работе, в должности, он уже очень уверенно беседовал с подчиненными, избрав рассудительный мягкий тон.
- Вот давай, Петр Петрович, сделаем так. Ты ж понимаешь, мы должны придерживаться плана. Так?  Ты мне выдашь полный график высоковольтных испытаний по всем фидерам за этот месяц, а я разрешу тебе отгул на пятницу. Ну? Петрович. Договорились? Ну вот, и по рукам, - и старый незаменимый спец Петрович уходил, виновато с почтением чуть кланяясь и улыбаясь начальнику, которого еще совсем недавно мужики в курилке иначе как Длинным Очкариком и не называли.

В автобусе после работы Бастрыкин не толкался, протискиваясь вперед ради сидячего места, как рабочая молодежь с шутками и толчеёй, а степенно, переждав всех, заходил последним. Теперь также. Но уже стоял, держась за поручень с важно-снисходительным выражением лица.
Идя домой, встретив управдома, двумя пальцами останавливал его.
- Я вот подумал, а что если нам высадить деревья вдоль тротуара. Мне кажется, будет неплохо. Будут давать тень и пыли меньше.
Управдом, не будучи в курсе повышения Бастрыкина по службе, поначалу сильно удивлялся, и хотел, бывало, выдать что-нибудь по-управдомски. Но что-то во взгляде жильца его останавливало. Он как-то неопределенно кивал, говорил «ну, да» и семенил дальше, прибавив шагу. Бастрыкин подходил к своему подъезду. Бабки на лавочке здоровались. Он же теперь, не как раньше - кивал и пробегал, уткнувшись взглядом под ноги, а останавливался и приветствовал, с паузой:
- Здравствуйте. Здравствуйте, - иногда заговаривал о чем-то бабулям недоступном, потом, понимая, кивал, улыбался и, гордо подняв голову, следовал в подъезд.

В подъезде дома, по лестнице парой пролетов выше угадывалось горячее дыхание двух рвущихся на прогулку овчарок, сдерживаемых на поводках соседкой Оксаной. Первым проявился безусловный рефлекс опасения за свой строгий костюм. Но Бастрыкин был уже пару недель, как, выше на голову. Он быстро взял себя в свои руководящие руки. И, когда перед ним появились две полураскрытые пасти, он стоял прямо почти посередине площадки лестничной клетки с намерением обратиться к хозяйке собак с мягким, но внушительным требованием держать собак на более коротком поводке рядом с собой. И хорошо бы не носиться дикой стаей, а стоять в сторонке, пережидать, пропускать идущих по лестнице жильцов. Он, наверное, впервые поднял голову вверх от овчарок к их хозяйке. И даже на своей дружелюбной руководящей волне успел что-то проговорить типа – «Здравствуйте, позвольте Вам по-соседски заметить…».  Но, и всё. Он  увидел то самое знакомое лицо, которое понапрасну выискивал взглядом на цеховых собраниях.
Это была та самая уборщица в драных джинсах. Она жевала жвачку широко раскрывая рот, на голове её была странная шапка или бандана. Глаза смотрели сквозь прищур холодно и почти презрительно. Она дернула собак за поводки к ноге. Потом пропустила их аккуратно боком, чтоб не задеть костюм соседа, потом шмыгнула сама. Дальше - хлопнула дверь подъезда.

Оставалось подняться еще на этаж. Он вдруг понял, что там его ждет мама и что он маленький мальчик, что кушать суп в обед и на ужин ему не нравится, но маме перечить нельзя. Еще ему стало стыдно за гонялки своего эксцентричного пылесоса. Также он вдруг отчетливо понял, что Петрович, заручившись его разрешением, свалит с работы еще в четверг сразу после обеда, соберет снасти и уедет на рыбалку. А в понедельник возьмет больничный, но будет уверять, что все испытания по графику проведены. И Бастрыкин кивнет.
А бывший строгий начальник лаборатории Иван Иванович, уйдя на пенсию спустя два месяца умер.