Через брод к Панасу в баню

В бытность мою в хуторе, правление колхоза назначило деда Баландёра быть объезчиком. Сядет заросший щетиной Баландёр с утреца в бедарочку, чмукнет губами на лошадь, и поехал по полям, токам и фермам, где потели в трудах колхозницы. Старенькая полутяжловесная  кобыла по кличке «Танка», оставшаяся от удравших румын после битвы под Сталинградом, ни шатко ни валко тащила бидарочку с объезчиком. А вокруг в воздухе витал  неповторимый аромат мёда, цветов подсолнечника и каких-то других, пахучих целебных трав. Колхозные бабы и девки привыкли к затрапезному виду деда, и когда завидят его старую кобылу с такой же старой бедаркой, и седоком в ней, у них приподымалось настроение.               
- Щас нам Баландёр выдасть «брЭхни с хутора» - смеясь, говорили они во весь голос. А он, подъезжая, уже кричал на всю степь:
 
- Драствуй, Настя. Жилаю тиби щастя, коробочку маку и пирьинку в ***ку!
 
Это он бригадиршу так приветствовал!

Под бабье-девичий хохот, он, слезая с бедарочки на землю, подавал команду:
 
- Канчай рабатАть! Ногы в рукы та в тинёк, жаркый выдався динёк!
 
Что все с удовольствием и исполняли. А как же?! Как не как, а правлением уполномочен за трудягами надзирать, а тут такую команду подаёт!

- Баландёр, шо там в хутори творыться?

- Шо, шо? Куряче капшо! Вы шо, бабЫ, нычёго нэ знаетэ?

- Та кажи скорише, шо там такэ злучилось?

- Просить лучче!

- Та хочишь мы тэбэ зачмакаем, як шо про любов шо гарнэ расскажешь? - говорят и смеются девки и бабы.

- Тоди слухайтэ. Вы уси знаетэ Васыля Бурдюгу. И шо вин пье, як сывый мерин, знаетэ. Учора вин прышкандыляв до кума Пэтра позычить грошив, а того дома нэма. Баче Васыль, шо кума зигнута пополам стира в корыти. Васыль подкатува до нэи - так и так, мол, пока Пэтра нема може мы...того... 
А кума:- Ты ты шо? А Пэтро вдруг придэ!

- Та, ни...вин поихав сино косыть.

- Ну, кум, ты як рипях. Ладно. Тилько шоб Пэтру нэ пробовтався. 

Васыль прыстроився сзаду. Пыхтять. А тут стук у коридори, открывается двэрь и заходэ Пэтро... Трохы опоздав. Жинка ужэ быстрэнько одёрнула плахитя и стоит стира, як ны в чём нэ бувало. А Васька стоить со  штаньмы и трусамы до колин и торчащим «мужским хозяйством» и кажэ:

- Пэтро! А я до тэбэ. Купы мий кутиль-макуль! Мини грощи надо.      

Оце найглавнийша новость у хутори.

И все бабы и девки хохочут от «последних новостей с хутора». Об этом я знал ещё когда в хуторе жил. А когда вырос и отслужив в Армии приезжал в хутор на рыбалку и ловлю раков, то шёл обязательно к своему дядьке Фёдору (это который «глаза и уши хутора»). Разумеется, я привозил с города «Пшеничную» и нормальные сигареты. Сидим под вишнею, смакуем то и другое, и дядька с охотой отвечает на мой постоянный вопрос:

- «Дядь Федь, а как теперь хуторские девки и бабы? Угомонились?»

- Та куды там! Бесстыжи як булы таки и осталысь, - отвечает дядька Федя, - по ночам в баню к диду Панасу шастають, дэ и купаются з ным. А то бува, шо и роботу побросають, та вброд чириз ричку до ёго, паразиткы, шаландають.

- Дядь Федь, а что им мужиков не хватает? Война-то давно кончилась.

- Война-то давно кончилась, но богато хронтовыкив, истерзанных газамы и пулямы, та осколкамы снарядов, бомб и мин, нэ  можуть унять жажду  полюбовну бабску. Много из хронтовиков страдають мужской слабостью. Вот их бабы, шалавы, и шастають до дида Баландёра в баню. Вин хоть и хромый, а по бабской части - туз козырный.

- Дядь Федя, так по ночам в банях моются только бабы ушлые да черти косматые.
 
- Во, во, правда, шо Ушли. Дид Панас у своей бани замисто банника баб та дивок душе. Уси хуторски дивкы и женщины знають, шо в бани воны обязаны  подчиняться запросам хозяина бани, его прыхотям и капрызам, шоб нэ задушив до смэрти. Тоди вин з нымы баныться азартно и страстно, покрякивая и ухая от удовольствия.
 
- Да вы, что, дядя Федя? А я слышал, что банник пугает женщин, жутким храпением, свистом, воем, хохотом, плачем, отчего те боятся ходить в баню. Только гадалки и колдуньи туда без опаски ходят.
 
- Так бабы и е уси колдуни. И виткиль воны на нашу голову взялыся чорты патлати? Просты, Господы, шо скажешь.

Я начал смеяться, а дядька покрутил головой и, указуя пальцем, проговорил возбуждённо:
 
- Он, Миша, бачишь роботу побросалы и вброд через ричку в баню до Панаса подалысь, стэрвы.
 
И я, повернувшись, увидел, что дядька Федя не брешет. Задрав подол своей простецкой одежонки, несколько женщин с граблями, вброд перебрались через Савкину речку и прямиком пошли к бане дида Панаса. У входа поставили грабли, и скрипнув дверью, скрылись за нею. Меня словно шилом широнуло в одно место любопытсво, как когда-то в отрочестве. О том я вам рассказывал в  «Приведение в чистый четверг».
 
Но то было тогда, а теперь подглядывать в окошко посчитал для себя постыдным. И решился я на крайний шаг.

Постучал в дверь, и слышу: - Панас, заходь.

А я-то не Панас. Замер у двери. А тут она скрипнула и появляктся тётка Нюрка с головой замотанной полотенцем. Баба она здоровенная и с детства мне знакома, так как драла мне не раз уши за шкоду. Увидев меня вместо деда Панаса, спрашивает:
 
- Откуда ты, Ханджий, взявся тута?
 
Я, заикаясь от смущения, брешу ей:
 
- Тётя Нюра, я, дурак, с Первой Полтавы попёрся напрямки до хутора через коноплянное поле. Теперь чухмарюсь весь. Скупаться хотел. Я ж не знал, что вы тут.
 
- Шо ж с тобой робыть? Я тута нэ одна. Пыдожды. Я зараз з бабамы посовитуюсь. 

Она дверь прикрыла, через минуту слышу взрыв хохота. Она опять выходит и говорит:

- Ладно, заходь и купайся, тилько нэ пяль глаза на нас.
 
Захожу, снял штаны и рубаху. Трусы постеснялся снять. Скромненько встаю в уголок, отворачиваюсь, начинаю мыться. Но глазом все-таки кошу. Как ни как, а в бане пять женщин. Замечаю, что они сами на меня посматривают и пересмеиваются. Потом тётка Нюрка, как самая старшая, говорит:

- Ладно, не жмысь. Давай спыну потрэм.
               
Подходит, берет мочалку и трет. Я не двигаюсь, молчу: не знаю, что сказать и как себя вести. А она трет уже не только спинку. Я чувствую, что не могу справиться со своим восствшим «мужским достоинством». А другие бабы, помоложе тётки Нюрки, как увидели мою "реакцию", обступили и ну наяривать меня мочалками. Хохочут, кричат на весь хутор, как мне казалось:
 
- За вси твои шкоды, мы тэбэ, кобеля, отбаным до била!
               
Я чуть с ума не сошёл. Не выдержал. И ... ну вообщем припаскудился я как мужчина. А они, видя мой «конфуз», говорят:

- Ханджий, иды, та нэ брэши шо ты тут бачив. У нас тут собранию Пантелей Ивановыч назначив як член правления.

P.S. Когда я, очумелый от бани с бабами, прибежал во двор дядьки Феди, и рассказал о случившемся, он начал, хватаясь за живот, выпускать из себя звуки:

- Я ж тиби, Ханджий, казав, шо цэ ны бабы, а чорты патлати!