Весна

  Чудесная весна стола за окном. Солнечный свет весело играл зазеленевшими ветками берёзы. Тёмные пятна рассветных облаков сменились лёгкой светлой акварелью. И казалось, что было тепло. На самом же деле в лицо весны дули суровые северные ветры. На солнце было все двадцать выше нуля,  а то и больше, но многие, особенно пожилые люди, не спешили расставаться с зимней одеждой. Весна двигалась на север медленно, с трудом отвоёвывая пядь за пядью мёрзлой земли.
Эти известия приносили с воли навещавшие Романа Илларионовича знакомые. Он же находился не в тюрьме, как могли подумать читатели, а в домашнем заточении по случаю простуды, «инфлуэнцы», как было принято говорить встарину. Названия болезней подвластно моде, как и многое другое. Произносить простые русские слова вроде простуды или горячки стало чуть ли не признаком невежества, а так как никто не хочет в наше время прослыть человеком отсталым, то даже и  люди отживших поколений предпочитали пользоваться медицинскими терминами. Инфлуэнцу сменила недоброй памяти «испанка», потом менее страшный по названию, но чуть менее коварный  грипп, за ним пришли ОРВ и ОРЗ. От частых повторений эти названия навязли в зубах. Хотелось чего-то не столь казённого. И Роман Илларионович, недавно прочитавший в письмах Тургенева про инфлуэнцу, выбрал для обозначения своего недомогания именно это слово. Он знал его и раньше, но не употреблял, по крайней мере, в последние двадцать лет ни разу.
Всю зиму и раннюю весну Роман Илларионович прожил хорошо. Никакие, даже лёгкие хвори, не посещали его. Он чувствовал себя здоровым и крепким, как когда-то в молодости и до того заважничался, что ходил в короткой модной дублёнке чуть ли не нараспашку, гордясь тем, что и без прививок от гриппа чувствует себя отлично. На улице грело солнце, и когда приходилось выходить из магазина распаренным, Роман Илларионович даже снимал шапку, вытирая вспотевший лоб. Он точно заметил момент, когда постепенно накапливавшаяся простуда перешла критическую черту. Это случилось в тот день, когда он оплачивал квартирные услуги в отделение госбанка. Народу было много. Воздух в помещениях стоял такой тяжёлый, что хоть топор вешай. Всеми рецепторами носа Роман Илларионович чувствовал присутствие такой критической массы бактерий и вирусов, справиться с которой ему вряд ли удастся без последствий. Так и случилось. Дня через два он почувствовал первые признаки хвори в виде чихания, насморка, заложенности горла и ломоты в левой стороне головы. Простуда разгулялась не на шутку. Заслезились глаза, поднялась температура до 39 - и начались те дни, когда организм сдаёт позиции, а грипп набирает силы. Ночью стало так плохо, что  пришлось вызвать скорую. Молоденький врач-чеченец, сдержанно-вежливый и внимательный, обстучал, обслушал, поставил кардиограмму и предложил лечь в больницу. "Воспаления лёгких нет. Бронхит, - сказал он. - Ослаблена деятельность сердечной мышцы. Надо подлечиться». Роман Илларионович, тронутый вежливостью и внимательностью, поблагодарил, но в больницу ехать отказался. Он вспомнил шутку, что если простуду лечить, то она пройдёт через семь дней, а если не лечить, то - через неделю.
Это было в воскресенье ночью. Через день, однако, пришлось вызывать врача из районной поликлиники, женщину, трудившуюся на этом участке не один десяток лет. Та прописала антибиотики, таблетки от кашля, но болезнь не спешила сдаваться. И дело было не только в кашле и насморке.
 Роман Илларионович чувствовал себя буквально между жизнью и смертью. Ему было ни хорошо, ни плохо, просто никак. Вот так уходит жизнь, как вода из пересыхающей речки, понял он. Было не то чтобы страшно, но печально. Такой ничтожный конец после нескольких десятков лет надежд, порывов, движения к чему-то значительному, что придаёт смысл и прошлому и будущему, без чего вообще нет жизни. И вот как всё кончается! Исчезают силы - и жизнь прекращается. Весь смысл существованья в здоровье. Пока есть силы, есть и желания. Нет сил - и нет желаний, нет и жизни самой.
Температура была 36. Выше она давно уже не поднималась. За окном бушевал жаркий май. Можно было выйти на улицу. Но Романа Илларионовича не тянуло в мир природы и людей. Что-то изменилось в нём за время долгой болезни. Из спортивного и подвижного человека он сделался домоседом. Вот отчего, пришло ему на ум, чувствующие недомогание все живые существа забиваются в щели и не то чтобы боятся, но не хотят высовывать носа из нор. Им неприятна суета жизни. Они уже предчувствуют, чем она кончится.
 Мысли тянулись смутные, ленивые; лезли какие-то навязчивые воспоминания, всё больше обиды от людей, которых он презирал, считал ничтожными. Воспоминания об обидах, занимавшие чуть ли не всё пространство души, становились навязчивыми.  Выйти из этих состояний, становилось всё труднее.
 Равнодушным он сделался и к радио, и к телевидению, и к даже к любимым книгам. В Интернете смотрел только новости. Утешали старые фильмы. В них всё было близкое, родное; оживали прежние чувства. Особенно нравилась ему советская картина «Когда деревья были большими». От неё на сердце делалось теплее.
 Ещё недавно он радовался каждому новому утру, новому дню, глотку крепкого свежего чая уже потому, что тягостная ночь прошла. Теперь и этого не было. Что случилось, он не мог понять.   
 Почти три недели пробыл он в таком положении. Есть не хотелось. И как иссыхающая почва нуждается в воде,так он жаждал влаги. Много пил чая с лимоном и лимонной кислотой, а жажда всё не проходила. И выпитое выступало из пор тела горячим и липким потом. Искупаться не решался. Приходилось слегка обмываться и менять бельё.
 Наконец замершая чаша весов пришла в движенье и стала склоняться в сторону жизни. Он принялся  совершать недолгие прогулки в магазин и обратно. А однажды даже решился посидеть на лавочке в сквере. Трава уже покрыла густым и ровным ковром газоны, бушевала снежной кипенью сирень, алели тюльпаны, в любовном трансе изнемогали голуби, ветер, правда, был холодным и сильным, но его ничто не радовало. Радости как будто вообще исчезли из его жизни  за эти недели. Если раньше и нападала хандра, её удавалось отогнать, представляя, что завтра ждут какие-нибудь дела, несущие с собой душевное удовлетворение, то теперь самые приятные перспективы не разгоняли нависшего над душой мрака. Как будто кто-то колдовством выкачал из него жизнь. Неподалёку расположилась компания девушек или, скорее, молодых женщин. Среди них одна, брюнетка с влажными чёрными глазами, из того типа женщин, которые всегда нравились ему, привлекла внимание Романа Илларионовича, или просто Ромы, как называли его в юности знакомые девушки и женщины. Ни одна из прошедших сквозь его жизнь женщин не стала его женой с печатью загса в паспорте, хотя он пережил не один роман. «Почему?» - спрашивали его знакомые. И он наконец нашёл ответ. В каждой женщине есть что-то, чего нет в другой, и ни в одной нет всего того, что нужно мужчине.
Он с удовольствием смотрел на южную красавицу. И она тоже «засекла» одинокого, моложавого мужчину, с немного бледным лицом и неподвижным взглядом глубоких тёмно-синих глаз. Пощебетав, компания вскоре рассыпалась, и она с одной из подруг направилась к пешеходному переходу. Он встал и пошёл в том же направлении, сам не зная зачем, словно какая-то невидимая магнитная нить протянулась между ними. Раз-другой она оглянулась.
Перейдя дорогу, рассталась с подругой и свернула к девятиэтажке, стоявшей неподалёку от того дома, где он жил. Раньше он не видел её. Возможно, она поселилась здесь недавно, перебравшись из какой-нибудь южной республики. Подходя к подъезду, она замедлила шаг. Её округлые стройные ножки под цветной лёгкой юбочкой двигались так, словно не хотели идти туда, куда понукала их обладательница. Ноги же Романа Илларионовича двигались всё быстрее. У подъезда он настиг её, приоткрыл перед ней дверь и шагнул в прохладный полумрак лестничной клетки. У первой ступеньки она повернулась к нему, вонзив в него свои большие неподвижные, словно застывшие под влиянием какого-то одного чувства глаза; потом положила обнажённые выше локтей руки ему на плечи. Он обнял её, притянув к себе тонкий и гибкий стан, изогнувшийся под его рукой, испытав почти забытое ощущение молодости и счастья.
; Завтра… ; шепнула она.
Наверху хлопнула дверь. Женщина выскользнула из его объятий и легко взбежала по ступенькам. Послышался разговор. Потом всё стихло.
Он был ошеломлён всем происшедшим, и спал с таким чувством, как будто плыл по ласковым водам реки. Утром уже стоял у подъезда, где вчера расстался с таинственной незнакомкой.
Дворник в жилетке тревожно-оранжевого цвета подозрительно осмотрел его. 
- Вам кого? - спросил он.
Роман Илларионович пожал плечами.
- Если не из милиции, зря не стойте, - продолжал человек в жилетке. - Здесь сегодня ночью женщину убили.
- Какую женщину? Кто убил?
- Не знаю… приезжая вроде… какой-то наркоман.
Романа Илларионовича точно стегнули вдоль груди. Сердце облилось горячей кровью и вслед за тем внезапно остановилось, точно бегун посреди дистанции.