Роман Райского Часть пятая Глава седьмая

Глава седьмая
Что с Лачиновой?

Когда Лазарев ушел, Райский хлопнул по столу кулаком.
– Проклятая Лачинова!
Во всех своих бедах он винил именно ее, Прасковью Александровну Лачинову, писательницу, подлинную создательницу «Семейства Снежиных». Из-за ее романа, а значит, из-за нее он когда-то сошел с ума, теперь вот тоже она помешала ему поправить бедственное положение. Это Райский сказал в сердцах Лазареву, об этом же неотступно думал после его ухода. В душе у него запоздало вспыхнула ненависть к Лачиновой.
Он вспомнил встречу с ней в беседке у пруда; та лунная ночь предстала перед глазами, как будто вчера была. «Такое подходящее время было для убийства!» – сокрушенно подумал Райский.
Впрочем, он не убийца по натуре, а если и мнил се-бя таковым, то только по причине опять же душевной болезни своей. Становиться же им наяву – нет уж! Нет, лишить человека жизни он не сможет, даже ненавистного человека.
Хорошо было бы, если б Лачинова испытала то же, что и он сам. «Вот бы она спятила с ума, как я в свое время! – возмечтал Райский в перерыве между бутылками пива. – Это был бы занятный сюжет и торжество справедливости!»
Впрочем, и будучи пьян, Райский понимал, что такое развитие событий маловероятно; как говорится, такое только в плохом романе может произойти. Да и как бы он смог повлиять на ее душевное состояние?
Райский тосковал и злился от собственного бессилия. Что же делать? С очередной выпитой бутылкой ему в голову пришла идея – съездить к Лачиновой и в лицо высказать все, что он о ней думает как о причине его несчастий. Да, хотя бы словесно отомстить! Петров как-то отозвался о нем как о человеке, живущем в словах, значит, и месть пусть будет такая.
Подумав так, Райский даже начал готовить в мыслях злую обличительную речь, каковую произнесет перед Прасковьей Александровной. 
На другой день дома, на трезвую, пусть и больную, голову он подошел к родившемуся замыслу взвешенно. Прежде чем срываться с места, нужно предварительно выяснить обстановку. Право, столько лет минуло с той поры, когда последний раз он видел Лачинову, и неизвестно, что произошло в ее жизни. В своем ли имении она сейчас? Да и жива ли вообще? – по возрасту-то она уж старуха!
Райский, конечно, мало следил за литературным процессом, раз уж пропустил появление на небосклоне русской словесности новой звезды по фамилии Чехов, но все же справлялся о новых книгах под псевдонимом Ближнев, а еще Летнев, за которыми скрывалась Лачинова. И таковых не появлялось. А беря в соображение, что без писания книг она, по ее же признанию, жизни не представляет, то вполне логичен вопрос: а длится ли еще ее жизнь? Или она и вправду скончалась? Это значило бы, что судьба и без вмешательства Райского отомстила ей за него!
В надежде на это, сам себя за эту надежду осуждая, Райский решил разузнать, что с Лачиновой, эпистолярным способом. В Шацком уезде он жил на правах домашнего учителя у Ошаниных, а те – ее соседи и, уж конечно, должны располагать сведениями. Он сел за письмо к ним. 
Давно он не брался за перо, да и руки тряслись от чрезмерных возлияний, так что пришлось изрядно попотеть при его написании. Буквы скакали по бумаге, как бешеные. И все же через пару часов весточка Ошаниным была готова.
Адресовался Райский прежде всего отцу семейства. Здравствуйте, господин Ошанин, писал он, вы, конечно, удивлены, что я надумал написать вам по прошествии стольких лет, а может быть, вы и вовсе не помните меня, скромного учителя вашего сына. И все же я пишу. Земная моя жизнь подходит к концу, – тут он врал, но врал для пользы дела, – да, жизнь моя на излете, я смертельно болен, подвожу итоги и вспоминаю обо всем, что было. И вы не поверите, но одно из самых светлых воспоминаний – это то лето, что я провел в вашем имении, готовя вашего сына к гимназии. Ваш смышленый сынишка остался в моей памяти, и мне хотелось бы узнать, как складывается его судьба. Смею надеяться, что зерна знаний, посеянные мной, попали в благодатную почву и дали щедрые всходы. – И в конце, как бы между делом, пряча от своего корреспондента истинную цель послания, приписал: – Заодно расскажите, пожалуйста, как поживает ваша соседка Прасковья Александровна Лачинова? Все так же коротает дни в обществе своей дряхлой подруги Елены Николаевны? И как в целом обстоят дела в уезде?
Такого примерно содержания письмо отправил Райский в поместье Ошаниных. Ответ, к его удивлению, не замедлил. В нетерпении Райский сорвал печать с конверта и развернул лист бумаги.
Крупным тщательным почерком, явно старческим, было выведено: «Здравствуйте, уважаемый господин Райский. От имени семейства Ошаниных пишет вам его глава. Вот уж не чаяли мы, что вы о нас еще помните. Кто мы для вас? Ничем не примечательный эпизод в вашей богатой на события и приключения жизни».
Дальше Ошанин-старший патетически сообщал, что сын его Павел давно уж оставил родное гнездо: «Расправил крылья наш орел!» Верным оказалось предположение Райского: блестяще окончив университет, Павел посту-пил служить по юридической части в Петербурге; стало быть, действительно зерна знаний дали щедрые всходы.
Помню, писал Ошанин-старший, вы пытались привить ему любовь к поэзии и вообще к словесности, но уж не обессудьте, поэта из него не получилось, хотя в юности он и баловался сочинением стихов; впрочем, кто из нас этим в юности не грешил. Жениться Павел пока не собирается, говорит, что успеется, пока же надо стараться продвинуться по службе, что он успешно и делает. У начальства он на хорошем счету.
Первое время после вашего отъезда, вспоминал в следующих строках Ошанин-старший, Паша по вас сильно скучал и часто в разговорах упоминал вашу фамилию, говоря, какой замечательный вы учитель. Потом, сами понимаете, время шло, и он про вас не вспоминал, я имею в виду – на словах. Но все же я уверен, что вы остались в его памяти, в его сердце, так что это хорошо, что вы дали о себе знать. Вот его петербургский адрес; может, спишетесь с ним.
Потом Ошанин-старший поведал, как обстоят дела в Шацке и в окрестностях. Все, мол, спокойно и идет своим чередом. И после вашего, господин Райский, отбытия никаких крестьянских волнений, о коих вы предостерегали, вовсе не было. Все живы-здоровы, а если умирают, то своей смертью. Госпожа Пимонова, о коей вы любопытствовали, отошла в мир иной несколько месяцев назад. 
– А! – так и воскликнул Райский – Старуха приказала долго жить! Впрочем, пусть ее!
О Лачиновой, куда как более интересной Райскому, нежели Пимонова, Ошанин писал: «Прасковья Александровна, о которой вы тоже осведомлялись, постарела не на шутку и переехала в Петербург. Живет у брата, точно не знаю у какого именно – то ли у химика, то ли у физика».
Дальнейшие словоизлияния Ошанина, включавшие пожелания здоровья и долголетия в конце письма, Райский читал уже невнимательно.
«Значит, жива, – подумал он, отложив письмо Ошанина в сторону. – Жива и в Петербурге. Что ж, в Петербург съездить занимательнее, чем в Шацк. Пожалуй, буду собираться!»