1 курс. Художественный перевод с английского

Джерард Тикелл
СОЛДАТ ВОЗВРАЩАЕТСЯ С ВОЙН (i)

Глава 9

1

В конце весеннего семестра 1938 года Николас Хортон получил вторую университетскую премию. Будь чуть увереннее в беспозвоночных, он наверняка получил бы и первую, но даже вторая премия по зоологии давала превосходную рекомендацию для Зоологического общества. Он имел долгую беседу с секретарем, был представлен директору и отправился обратно в Оксфорд пятичасовым [~] (ii) поездом в состоянии наивысшего ликования. Первого сентября ему предстояло вступить в должность младшего смотрителя - провести первый месяц в Уипснейде, затем перейти в Риджент-парк. Он будет еженедельно получать жалованье, носить серую отделанную шнуром  [?] (iii) форму с серебряными пуговицами и иметь выходной через каждые шесть дней. Его предупредили, что служба окажется напряженной и малоинтересной. Но опыт практической работы с животными был неотъемлемой частью его квалификации помощника смотрителя - и его опыт должен был начинаться каждый день с шести утра при помощи метлы и ведерка. Его отрочество и юность прошли в надеждах и труде ради этого шанса. Теперь он пришел, превзойдя все ожидания: Николас будет работать под руководством выдающегося и  энергичного ученого! Со станции Оксфорд он послал Виктории телеграмму:

«Взяли смотрителем в зоопарке приезжай на Торж. акт 26 числа. Николас.»

И, вернувшись в колледж, крепко набрался, смешав портвейн с пивом, и лазал в пижаме на крышу…
Следующим утром он получил ответ Виктории. Адресованный «смотрителю Хортону, Карфаксский колледж, Оксфорд», он содержал «поздравления не правда ли просто замечательно требуется новое платье для торжакта посему еду в Лондон сегодня Виктория». Николас понял, что она приедет, и с некоторым трепетом снял комнату в «Митре». Потом вернулся в постель и, пока он проводил остаток дня, отсыпаясь с похмелья, Виктория просадила трехмесячное довольствие на платьице, которое - по ее расчетам - должно было разить выпускников наповал.
Быстро минули летние дни, и вот одним ранним июньским вечером Николас поднялся на станцию, чтобы встретить свою сестру. По дороге к «Митре» он осторожно сообщил, что вечером должен будет оставить ее на пару минут, ибо обещал выручить друга, к которому с компанией приезжает девушка по имени Вирджиния Грасмер.
- Чертовская обуза… - заявил он со всей искренностью наглой лжи.
Виктория сочувственно вздохнула, а сама решила не терять времени и устроить мисс Грасмер разведку боем. После чая он оставил ее в «Митре» и ушел в колледж. Виктория же удалилась в ванную, а потом одевалась два часа сорок шесть минут. Результат ее вполне удовлетворил. Волосы были взбиты и уложены, белое платье туго облегало грудь и волнами ниспадало к ногам, и еще у нее имелся китайский веер, одолженный у Кэролайн. Она была молода, и свежа, и взволнована. Когда Николас зашел за ней, Виктория опять отметила сколь красив ее брат. Он был во фраке, с темно-красной гвоздикой - и когда они шагали по улицам, залитым вечерним светом и звоном колоколов, она осознала, что оба отпрыска миссис Хортон уже совсем выросли. Ее кольнула короткая грусть. Годы летели слишком быстро, и она не знала, что ждет впереди. Все это: красивые вещи, белые рубашки и красные гвоздики, и благопристойное житье - не могло продолжаться вечно… Легкий ветерок дохнул вдоль улицы - она поежилась.
- Холодно?
- Нет, - медленно ответила она.  - Серая гусыня перешагнула через мою могилу (iv)… Все прошло.
- Ну и хорошо,  - он остановился и воскликнул: - Привет, Патрик!
Высокий мужчина в твидовом костюме обернулся и подошел к ним. Николас прошептал:
- Это человек, с которым я хочу тебя познакомить… - потом сказал громко: - Позволь тебе представить Патрика Кулавэна. А это моя сестра Виктория.
Мужчина усмехнулся, явно не принимая ее всерьез. Он был высок и черноволос, и на всех его чертах лежал отпечаток легкой ленцы [~].
- Вы и в самом деле его сестра?
- В самом деле.
- Да славится господь! - торжественно провозгласил он.
Николас засмеялся:
- Патрик не человек! Он - ирландская проблема в миниатюре. К тому же член колледжа… Что ты делаешь вечером, Патрик?
- Обедаю в <…> (v). Потом намеревался отправиться в постель. Но теперь не отправлюсь. Я приду на бал. Приду, если твоя сестра подарит мне девять танцев… и если ты одолжишь мне пару черных носков. У меня всего одни, и те без пяток.
- Вы сказали именно девять танцев?
- Да. Но имел в виду девятнадцать.
Она рассмеялась:
- Я подарю вам один, а там посмотрим!
- Чудно, Так что насчет носков, Николас?
- Нет проблем. Когда зайдешь?
- В десять.
- Превосходно. Я оставлю их на кровати. А сейчас нам надо подкрепиться. Надеюсь увидеть тебя в десять, Патрик!
- Увидишь! Покуда до свиданья!
- Бывай.
Они прошли в Карфакс-колледж. Швейцар у входа поклонился [~]:
- Добрый вечер, мадам! Добрый вечер, сэр!
Все было так надежно, так изящно, так вечно… Они пересекли газон.
- Кто он, Ник?
- Человек по имени Патрик Кулавэн. Учился в Дублинском Тринити-колледже, где у него все получалось чертовски здорово. И вот теперь здесь в Карфаксе преподает английскую литературу. Он странный парень.
- В каком смысле?
- У него бзик насчет двигателей внутреннего сгорания. Считает их корнем зла и разъезжает исключительно на двуколке, запряженной пони. Еще Патрик летает на планере, поскольку у того нет мотора и он просто парит на ветру. И еще держит белую бульдожицу по кличке Дейдри и декламирует громогласные ирландские стихи… Он важный человек.
- Тогда я согласна танцевать с ним, пока ты… кхм… исполняешь неприятную обязанность развлечения мисс Вирджинии Грасмер. Правильно?
- Ну… Более-менее.
- Ясно. Что будет на обед?
- Холодная морская форель, заливной перепел, земляника [?] и шампанское.
- Пошли туда скорее! - сказала она.

---

Стояла звездная ночь. Сцепив руки под головой, Виктория лежала на груде подушек в плоскодонке Патрика Кулавэна. В смущении рассматривала она светлые небесные луга, которые медленно плыли перед глазами. Далекая-далекая музыка ткала сумрачный гобелен, а вокруг дрожали звуки ночной реки: мягко плескалась форель, копошились в тростниках куропатки, закручивала воронки тихая вода. Все было как-то странно. Она и сама не понимала, как оказалась тут. Она танцевала Николасом и вдруг каким-то шестым чувством [~] поняла, что пришел Патрик Кулавэн - оглянулась, и увидела, что он стоит возле двери. Он устремился сразу к ней, пробился сквозь мельтешение между кружащихся пар, и тут музыка смолкла [~].
Не придумав, что сказать, она  брякнула сходу:
- Ну и как носки?
- Великолепно. Ну а теперь не начать ли нам первый из девятнадцати танцев?
Она засмеялась. Николас радостно засуетился [~]:
- Ну так… Я это самое… кхм…
- Бедный Николас! Просто стыд! Ему надо исполнять свой долг, ублажать Вирджинию Грасмер! И ему до смерти неохота это делать - не так ли, Ник?
- Закройся, ты!
- Не пропадай только на всю ночь, Ник!
- Не волнуйся!
Оркестр заиграл «Ночь и день». Они танцевали с Патриком Кулавэном. Их тела слились в полнейшем согласии, и Виктории показалось, будто танец закончился прежде, чем она осознала, что он начался и она танцует с человеком, который насмешливо глядел не нее от двери, когда она обернулась.
- Пойдемте подышим воздухом [~], Виктория!
- Пойдемте.
Она взяла шаль и они вышли, и пошли под китайскими фонариками, что сапфирами горели в ночи, потом по росистой траве спустились к реке, держась за руки во мраке…
…Река была темной. Но звезды горели ярко - ярко и чисто.
- Виктория…
- Я слушаю.
- Сколько тебе лет?
- Д… да почти двадцать.
- Насколько это - «почти»?
- В самом деле еще не почти. Мне исполнилось девятнадцать в апреле.
- Ты страшно молодая. Мне уже двадцать шесть.
Она оглядела его фигуру, высоким силуэтом вздымавшуюся на носу лодки - он опирался на шест и вода мягко журчала внизу. Она ответила в тон:
- А ты ужасно старый!
- Знаю. Можно, я прочту тебе стихи?
- Да.
- Про одну молоденькую девушку на танцах. Она рассказывает:

- А скрипки все пели и пели,
И пары кружились всю ночь [~].
От танцев-бесед он тихонько
Увел ее прочь. (vi)

- Это как раз то, что ты сделал со мною, - медленно проговорила она.
- Знаю. Хочешь обратно к танцам-беседам?
Она закрыла глаза. И ответила тихим-тихим голосом:
- Нет…
Он резко оттолкнулся шестом, плоскодонка скользнула под ивовый куст и мягко ткнулась в берег. Пока он ее привязывал, Виктория смотрела вверх сквозь кружевную вязь ветвей. Все было как-то странно.
- Почему ты не любишь моторы? Мне Николас рассказывал.
- Однажды мы ехали на машине с другом и попали в катастрофу, и он погиб. Он был очень молод, но его здоровое тело превратилось в обрубки [~]. А другой мой друг погиб в небе, и от его молодого тела не осталось вообще почти ничего [~]. Моторы убивают людей. Они берут все, что бог сотворил для жизни, и превращают в кровавую кашу. Ненавижу ночные самолеты. Они рычат, как тигры, Ду будут они прокляты!
- Знаю, что у тебя есть пони с двуколкой и бульдожица Дейдри, и что ты летаешь  на планере, но разве планеры не убивают людей?
- Нет. Люди могут гибнуть на планере но планеры не убивают людей. Ты просто скользишь по воздушным гребням, как чайка, и вокруг все чисто и тихо. Чайки умирают, но не гибнут отвратительной смертью… Виктория, слышишь, что ни играют?
- А что?
- «Мое сердце замерло».
Она молчала. Он заговорил дальше.
- Я никогда не хожу на танцы. Не знаю, почему пришел сегодня, но все-таки пришел и  страшно тому рад. Теперь я отвезу тебя назад, потому что ты слишком молодая девушка… - его слова вдруг загремели нарочитым ирландским акцентом. - Но когда настанет утро, мы запряжем пони и прихватим с собой Дейдри и поедем завтракать в ресторанчик «Форель», что в Годстоу. Это старое тихое местечко, там слышен лишь шум водопада. А теперь идем, Виктория.
Она лежала в лодке. Она была юной девушкой еще несколько часов назад, но теперь уже больше ею не была. Ей казалось, будто она всегда была взрослой: ведь годы, прошедшие перед последними часами, остались в прошлых веках. Незаметно и быстро сделалась она зрелой женщиной, и ей  уже хотелось спрятать у себя на груди голову этого мужчины, потому что он был слишком молод и его преследовала мальчишеская боязнь двигателей, убивающих людей. Она могла успокоить его страхи и даже прогнать их прочь очень легко - одним лишь своим женским умом, своими женскими пальцами и женским спокойствием. Ей открылось полное предназначение своего тела и своего разума, и она теперь ясно знала истинную причину своих месячных циклов [?] . Было жаль, что этот миг прошел так быстро. Но он, наверное, останется с нею навсегда…
- Завтра я уезжаю домой, - медленно проговорил он.
- В Ирландию?
- Да. В Ирландию.
- Но ты ведь вернешься?
- Да. Я вернусь.
- Скоро?..
- Очень скоро.
- Я рада, - просто сказала она. - А сейчас, Патрик, мы вернемся на  танцы.
- Обратно к танцам-беседам?
- Да. Обратно к танцам-беседам.
Небо и звезды на нем дышали уверенной надежностью. Глядя вверх [~], она спросила:
- Какой у тебя дом?
- Мой дом в Ирландии? Он в Дублинских горах. Ты садишься на трамвай или идешь пешком до деревни, которая называется Рэтфернхэм, там сворачиваешь направо возле трактира «Желтый дом» и топаешь дальше, покуда у тебя не заболят ноги - и это будет Бэллибоден. Проходишь еще дальше, потом сворачиваешь сразу за мостом после Бэллинтерской фермы и примерно через половину ирландской мили ты окажешься у ворот с избушкой около них. Минуешь ворота, проходишь подъездную аллею, и там будет мой дом. Он не большой, а совсем маленький, у него голубая шиферная крыша и <…> (vii) потолки, и вся ширь гор видна из окон. А в полях скачут лягушки [?] и коза щиплет травку под араукарией у дверей усадьбы. У меня нет отца - он вместе со своим адъютантом убит на войне в Коннот-Рэйнджерс - но там живет моя мать. Она настоящая леди, моя мама, и никто по всему побережью не может сравниться с нею [~].
Плоскодонка скользнула в эллинг и Патрик вышел из нее. Под навесом стояла полная тьма. Виктория нащупала грубый деревянный борт и встала. Ее рука нашла в потемках его руку, она оперлась и выбралась из лодки, которая закачалась, тихо захлопала по воде. Она слышала хлопки, пока их губы держали друг друга в поцелуе, потом они молча вышли из мрака в сумерки и пошли по тропинке к воротам, и потом по траве под китайскими фонариками - к свету и радостно бушующей музыке.

2

Той ночью Антония Уичвуд одиноко сидела в приемной доктора О’Тула. Она устало взглянула на часы. Через пять минут закроются пивные и мужчины будут толпиться на панелях, все еще споря, пыхтя и хвастаясь - в то время как их женщины хрипло хохочут в пятнистом от фонарей сумраке. Одни из них скоро потащатся по своим зловонным конурам, шагая нетвердо, спотыкаясь и оглашая ночь бранью [~]. Другие пойдут на угол к старому Гарри, к его сияющим окнам и рыбной вони и к его девкам. Там все в порядке. Девки уже сгрудились вокруг стола [~] и разложили рыбу с жареной картошкой на страницах «Вечерних новостей», рассказывающих о собачьих бегах. Девки с накрашенными губами и гнильем зубов, девки в дешевых шелковых чулках - девки, которых порядочные жены зовут потаскухами, потому что они цепляют вечером мужчин, хихикая и шепча и тряся телесами в дверных проемах… А другие отправятся в гости к друзьям, прихватив двухпинтовые бутылки портера [?] для джентльменов и по капельке хорошего портвейна для дам, и достанут старый граммофон. Некоторые вообще исчезнут неизвестно куда [?]. Впрочем, неважно, кто куда пойдет - завтра все равно будет в избытке рассеченная кожа и разбитая плоть, ведь сегодня был вечер выдачи жалованья, а вечер выдачи жалованья в Шэдуэлле это всегда йод, повязки и хирургические швы… Доктора не было уже с половины седьмого, ему пришлось срочно идти к Глэдис Пикок принимать у нее первые роды. Кто-то написал пьесу под названием «Любовь на пособие». Антония ее не видела. Но прекрасно все знала про эту самую любовь на пособие. Именно такую устроила Глэдис Пикок со своим безработным мужем Бертом. Тогда она была еще всего лишь одной из безымянных [~] девок, аккуратно подбирающих жареную картошку с замасленной газетки у старого Гарри и ходила с Бертом за стену склада. Теперь она была миссис Пикок и спокойно обзывала потаскухами девиц, обитающих все у того же Гарри, потому что сама стала почтенной женой и находилась в процессе прибавления еще одного потребителя рыбы и жареного картофеля к населению Шэдуэлла. К завтрашнему утру тут появится еще одна душа и будет выписана еще одна карточка страховой кассы. Родится еще одно дитя - с тем, чтобы сосать жидкое материнское молоко, потом быть отнятым от груди, провести рахитичное детство и полную обид юность в смрадных улицах. Антония видела все это очень часто за год работы с доктором О’Тулом… Да, прошел уже год, целый год с тех пор, как она приехала в Шэдуэлл в сопровождении миссис Суон, обзывавшей ее шлюхой из русского балета. Сидя тут, в светлой приемной, она спросила себя - что же сделал с нею этот год?
Она узнала, как живут и умирают бедные люди Лондона. Через бездонную пропасть смотрела она на мир, который не был ни смел, ни нов. Он был грязен и запуган и стар - грязен, ибо невозможно жить чисто в этих загаженных улицах и стар, так как его обитатели предавались стихийной беззаботности. Пей, совокупляйся, веселись - ведь завтра тебя могут уволить! Вчера вечером, возвращаясь домой в грохочущем метро, она взялась читать статью некоего сэра Гектора Хортона, члена парламента. Сначала ее заинтересовало, не имеет ли он отношения к ее однокласснице Виктории Хортон, имевшей брата по имени Николас, грезившего [~] львиной фермой и которому она однажды даже написала письмо. Но по мере того, как она читала, ее охватывала неистовая, хоть и бессильная злость. Для несчастных англичан было как минимум долгом - писал сэр Гектор - быть здоровыми, мужественными сыновьями и дочерьми мужественной здоровой нации, со спокойной целеустремленностью марширующими туда и сюда. (Слова дополняла иллюстрация, изображавшая сэра Гектора, члена парламента, вручающего золотой кубок дочери какой-то важной особы, 12-летней Розмари Смит-Пэррот, только что одолевшей плавательном клубе полдорожки в без посторонней помощи!) Мог ли сэр Гектор и иже с ним осознать, что проповедь здоровья сытым перед голодными есть мерзкое лицемерие, тем более отвратительное, что преднамеренность его ясна. Ей ох как [~] хотелось отправить сэра Гектора Хортона на недельку в Шэдуэлл без денег и чековой книжки и представить ему нескольких страховых пациентов доктора - молодых людей с отвисшими животами и гниющими деснами, стариков-язвенников, геморроидальных женщин разъеденных авитаминозом младенцев…
Зазвонил телефон. Она подняла трубку:
- Приемная доктора О’Тула.
- Антония? Одна, что ли [?]?
- Да, доктор.
- Слышь, - сказал он. - Не знаю что за чертовщина со мной приключилась, но когда позвонил Берт Пикок, все мысли о тебе и твоих танцульках вылетели у меня из башки.
- Неважно. Честное слово.
- Будь я проклят, если так ! Ты пойдешь сейчас, или уже слишком поздно?
- Ну… немножко поздновато. Но это неважно. Я не очень-то туда и рвалась… Как миссис Пикок?
- Мучается родами с тех пор, как открылись кабаки. Если это мальчишка, то он родится уже старым хрычом!.. Звонил кто-нибудь?
- Звонил Джим Уатт в четверть девятого. Мэгги опрокинула чайник с кипятком себе на ногу. Я сказала, что ему делать У них в доме нет оливкового масла, но с нею все будет в порядке. Ей сделали повязку с двууглекислой содой. И еще я провела учет страховых карточек за неделю. Я неплохо поработала, честное слово.
- Ну ты молодчина. Я обернусь в два счета и по дороге взгляну на Мэггину ногу. Выпить что-нибудь осталось?
- Пара кварт светлого пива и едва початая бутылка «Джона Джеймсона».
- Благодарение богу и его чистым ангелам! Валяй домой сей момент и чтоб я тебя не видел до завтрашнего вечера. А теперь спокойной ночи. Дико извиняюсь насчет танцуль!
- Неважно. В самом деле - я не очень рвалась туда. Доброй ночи, доктор!
Антония положила трубку и улыбнулась. Так мило с его стороны было позвонить, вспомнить о ней и ее «танцулях». Которые она предвкушала весь день… Вздохнув, она открыла сумочку, вытащила полученную в восемь утра телеграмму от Вирджинии Грасмер. Послание было типичным для Вирджинии с ее болтовней, ее штучками, ее товариществом и ее добрым сердцем. Ведь из всей старой братии лишь одна Вирджиния потрудилась найти ее здесь. Однажды Антония принялась рассказывать ей о докторе О’Туле и его практике, и Вирджиния завопила: «Милочка, я терпеть не могу эти нищие сословия, скажу тебе честно!» - а потом выписала чек на семнадцать фунтов одиннадцать шиллингов для измученных сиделок мисс Эннинг. Это была вся сумма, имевшаяся в тот момент [~] на ее банковском счете. Сидя в душной приемной, Антония перечитала телеграмму: «Немедленно кончай благодеяния в трущобах и дуй в Карфакс остановись на ночь где угодно без разницы хочу познакомить тебя с одним выпускником чистый красавчик целую Вирджиния».
Торжественный акт! Антония позвонила доктору О’Тулу и спросила, может ли она поехать, и он ответил, что может с чистой совестью и бога ради. Она досконально продумала одеяние и договорилась с отцом, что займет машину до завтрашнего утра, чтобы съездить в Оксфорд и обратно. Все было улажено, и целый долгий день она возбужденно мечтала, как рано сорвется домой и переоденется, и поедет вниз через Хаммерсмит к Большой Западной дороге - потом проедет Мэйдэнхед и Хенли у подножия длинного зеленого холма, потом дорога пойдет вверх в Оксфорд, уже вечером она медленно переедет мост Магдалины, минует башню, где поют мальчики на рассвете июньского дня, потом въедет на вершину и будет останавливаться и говорить «Привет» каждому встречному [~]… Она думала и о самих танцах - как станет предаваться праздности и пить белое вино и болтать с разряженными молодыми болванами во фраках и хорошенькими, как цветочки, девицами которые ничего не ведают о трущобах и нарушенном обмене веществ и хнычущих младенцах. Было бы так здорово снова нырнуть в этот сказочный мир, еще разочек, и собирать дикие розы при лунном свете… Единственные вечера, которые ей довелось посетить в минувшем году, были танцы медсестер. Где граммофон выл «Последнюю облаву» или «Рождение меланхолии» и где она танцевала с докторами и студентами-медиками, которые время от времени выводили ее в темный сад и целовали со знанием дела, походя подбираясь опытной рукой к груди. Она же ускользала от жадных пальцев, отказывала простодушным приглашениям. Антония спрашивала себя: почему? Бог свидетель, незнайкой она не была. У нее имелись вполне женские ощущения в здоровом теле и нескромное любопытство в голове. Но все-таки в этом грязном мире она хранила целомудрие. Она оставалась девственницей в среде, где девственность взрослого существа женского пола [~] считалась символом неудачи. Означала, что обладательница ее крива или горбата или у нее дурно пахнет изо рта или - хуже всего! - она монашенка. Антония не  страдала ни одним их этих недостатков. У нее имелось несколько кандидатов, по первому требованию готовых удовлетворить ее любопытство.  Она имела полную свободу действий и то, чего жаждал любой обитатель Лондонских трущоб - место, куда можно приткнуться. И все-таки она  не решалась: нечто подспудное б ей, что ее время придет обязательно, и она получит тем больше, чем дольше будет ждать первого расточительного момента.
А доктор О’Тул начисто забыл про танцы в тот самый миг, когда позвонил Берт Пикок. В полседьмого - как раз когда она собиралась сказать: «Ну, доктор, если вы не возражаете, то я, пожалуй, пойду» - раздался звонок и в каких-нибудь две минуты доктор вылетел за дверь со своим саквояжем, прокричав, что она моргнуть не успеет, как он вернется, и должна подождать. А они наверняка все танцуют в Оксфорде - парни-павлины [~] и девицы-цветочки  - танцуют и жуют сандвичи с печенью и бродят по паркам колледжа и договариваются о том, как встретятся снова и будут веселиться уже в Лондоне…


**********************
(i) Трактуя «returning» как герундий, следовало бы перевести «Возвращение солдата с войн», но избранный вариант кажется мне более удачным из-за ритмической структуры.
(ii) Здесь и далее значок [~] означает существенное отклонение от подстрочника в угоду художественной выразительности перевода.
(iii) Здесь и далее значок [?] означает детали или словесные конструкции, не кажущиеся удачными или понятными, но продиктованные в данном контексте требованиями сохранения оригинального смысла.
(iv) Вероятно, устойчивое выражения; русского аналога нет.
(v) Не знакомая мне аббревиатура, означающая какое-то структурное подразделение английского колледжа.
(vi) Перевод В. Улина.
(vii) Не знакомая мне идиома.

ЛИТЕРАТУРА

1. Jerrard Tickell. Soldier from the Wars Returning. «Pan Books Ltd», London.



                1989 г.

© Виктор Улин 1989 г.
© Виктор Улин 2019 г. - дизайн обложки.

Сборник работ «Литературный институт»

http://www.litres.ru/viktor-ulin/literaturnyy-institut/

250 стр.