Гимн... Пушкин, Тарзан, Водяной и другие

               
                Снова в очереди.

          Прошло уже больше сорока лет, но персонажи из той очереди стояли перед мысленным взглядом Симки как живые. Ни для кого не секрет, что источниками большинства еврейских анекдотов и всего армянского радио, в своё время слыли одесские парикмахерские. Очередь в мужском зале и была одним из тех мест, где генерировались будущие «убойные» хохмы, байки и анекдоты, приносившие заслуженную славу родному городу.

                Колоритной фигурой в очереди был некий «Сеня - в рот тебе кило печенья». Витиеватая кличка произошла от того, что Сеня, будучи отчаянным спорщиком, всякую аргументацию завершал этой сакраментальной фразой. Спорил он по любому поводу, со всяким, кто посмел  усомниться в правильности высказанного Сеней мнения, встревая в чужие разговоры или просто  вызывая огонь на себя. Порой казалось, что стрижка  была  второстепенной целью: для того, чтобы доспорить какую-нибудь грошовую тему, он уступал свою очередь к мастеру. Звучало это приблизительно так:

- Шо?! А я говорю, шо с утра на Привозе глосики  были по червонцу за пару, в рот ему кило печенья. А если вам нужна скумбрийка, то не морочьте мне голову с этой камбалой, в рот ей… Ой, не смешите меня – «Динамо» - чемпион! Запорожеский «Металлург» - это команда, в рот ей… А Заболотному до Вальки Блиндера, как курице до орла, в рот ему кило печенья! У тебя есть бабушка? Расскажи своей бабушке, в рот ей кило печенья,  кто такой Роман Карцев, а я тебе говорю, шо это Ромка Кац, шо всегда  малевался во Дворце моряка, в рот ему кило печенья! Шо?! А ты ходил на  христыны, был на похоронах? Так откуда же ты знаешь, шо черепаха живёт двести лет, в рот тебе кило печенья!!!
- А если ты такой неверующий, то промой глаза и я тебе принесу в следующий раз книжку, где всё написано!
Это был самый убедительный аргумент Сени, ибо опровергнуть написанное в этой книге ещё никому и никогда не удавалось, равно, как и увидеть сей таинственный манускрипт.

     … Популярнейшая особа Одессы 50-х годов – Эдик – тарзан, стиляга №1, получивший  признание золотой молодёжи и правоохранительных органов ещё задолго до ХХ съезда партии, слегка отпустившего  узду на стреноженном народе. Когда Эдик заходил в зал парикмахерской, у присутствовавших  появлялось ощущение явления марсианина, хотя по версии одного из персонажей только-только появившейся в прокате «Карнавальной ночи» вопрос «Есть ли жизнь на Марсе?» наукой был оставлен без ответа.
      Представьте себе молодого человека итальянского или греческого  происхождения, с медальным, как у Остапа Бендера, лицом, длинными, спадающими на плечи волосами, одетого в пёстрый попугаечно-канареечной окраски пиджак с широченными плечами, брюки-дудочки и в знаменитые толстоподошвенные штиблеты с такими же пёстрыми, как пиджак, носками. На фоне бьющей в глаза  многоцветием  красок рубашки – широченный  и длиннющий до бёдер галстук с обнажённой женщиной (!!!) на нём…
Эдик – тарзан не обладал могучим торсом знаменитого киногероя и кличку свою заработал совсем по другому поводу. Однажды неотразимый городской Дон-Жуан оказался поздно ночью в номере гостиницы «Красная» в гостях у гастролирующей в Одессе московской примадонны. Бдительные служители гостиницы (все наперечёт штатные стукачи) выследили страстного любовника. Спасая честь дамы, Эдуард, с обезьяньей ловкостью перебравшись с балкона на ближайшее дерево, практически в чём мать родила, скрылся от преследования сексотов, оставив последних с носом, а также с косвенными уликами своего  присутствия – штанами и высокохудожественным галстуком.

     ..Изредка в очереди Симка видел благообразного старичка-осетина, одетого неизменно в тёмно-синий старенький, но старательно отглаженный костюм, безукоризненно  чистую рубашку с галстуком. Лицо Константина Илларионовича было  смуглым и гладким, несмотря на его 75-летний возраст. Чёрные, как маслины, глаза слегка крючковатый нос и дон-кихотовские бородка и усы делали его похожим на порядком постаревшего  кардинала Мазарини. Пожилой джентльмен был знакомым, а может и другом Юлиуса с незапамятных времён, однако на предложения мастера и окружающих пройти без очереди, отвечал деликатным, но решительным отказом.
 Константин Илларионович (по рассказу Юлиуса) закончил ещё до революции физмат  Петербургского Университета и до 1936 года блестяще проявил себя как учёный. Но попал   по доносу во всесоюзную мясорубку и отбыл от звонка до звонка две пятилетки в одном из «лагов». Несмотря на весьма преклонный, особенно по меркам послевоенного времени, возраст, продолжал работать главным бухгалтером в каком-то автотресте.

В ожидании своей очереди кавказский аксакал не участвовал в беседах и спорах, а в порядке развлечения решал сложнейшие математические уравнения. Юные остряки – студенты физмата,  пытаясь оконфузить старика, приносили ему на засыпку сборники математических задач, но всегда оставались посрамлёнными: тот без труда разделывался с теми иаиболее сложными из них, на которых сами шутники отхватывали систематические «неуды»…

...У Генки-рыжего стригся любимец фанатов футбольного ОДО доктор Елисеев. Елисеев не был ни хирургом, ни дантистом, ни даже санитарным врачом и вообще к медицине не имел никакого отношения. Не имел он и степени доктора каких-либо наук а лишь числился студентом-заочником педагогического института. Известен же он был как защитник футбольной команды ОДО (впоследствии СКА) и уважительную  кличку получил за предельно жёсткую игру, в результате чего многие из его виз-а-ви  после игры становились пациентами  докторов. А за  переделами поля это был весёлый, шебутной парень, любитель пошутить и рассказывать футбольные байки, которым парикмахерская аудитория внимала открыв рты и развесив уши.

...Однако настоящим событием для темпераментной очереди, в тесноватом для неё помещении мужского зала цирюльни на Карла Маркса становилось появление тогдашних кумиров всех без исключения одесситов, корифеев знаменитой Одесской оперетты Михаила Водяного и Юрия Дынова.
Михаил был клиентом Генки, а Юрия обслуживал Юлиус. Вместе с Водяным в салон врывался вихрь веселья и жизнелюбия: в воздухе зримо витал вольной ветер, пахло цветущей на Приморской улице акацией; сердца присутствующих наполнялись любовью и всему контингенту мужского зала одесской парикмахерской становилось ясно, что без женщин жить нельзя на свете, нет…
Сидящий в кресле у Гены недостриженный клиент  пытался сорваться с места, чтобы уступить артисту очередь и хоть таким образом  выразить своё обожание всенародному любимцу.
Пребывание Водяного в салоне было тем, что теперь называют театром одного актёра. Пока Гена манипулировал с ловкостью жонглёра ножницами и расчёской,  Михаил  расточал шутки и анекдоты, а аудитория бурно реагировала  радостным смехом и даже аплодисментами. Симка заметил, что Гена заведомо удлинял производственный цикл, чтобы и самому подольше послушать замечательного клиента.

     Иное дело писаный красавец, герой-любовник по театральному амплуа и, вероятно, по жизни Дынов. Лет тридцати отроду Юрий был тогда ослепительно красив: смуглое лицо, тёмные страстные глаза в полукружье чёрных бровей, идеальной формы нос, чувственные губы, высокая, в чёрных блестящих волнах причёска, безукоризненная одежда…
Зал, затаив  дыхание, смотрел на сидящего в парикмахерском кресле полубога. Тишина оглашалась лишь звоном ножниц и редкими репликами Юлиуса. В отличие от Водяного, пребывание Дынова в зале напоминало сеанс гипноза: все восторженно смотрели то в затылок кумиру, то на его отражение в зеркале. Создавалось впечатление, что и сам предмет обожания. не отрывавший влюблённого взгляда от зеркала, был очарован собой не менее других…

     ...И ещё один посетитель салона на Карла Маркса, тоже Симкин сокурсник, как уже известный читателям Дод, - Вовка Пушкин. То-есть, от рождения Вовка носил фамилию Мальцев, но кроме преподавателей института, пользовавшихся классным журналом, где красовалась эта фамилия, никому и в голову не пришло бы называть его иначе, как Пушкиным.
 И то правда – внешнее сходство с великим русским поэтом, внуком арапа Петра Великого было поразительным: овал смуглого лица, слегка утолщённый продолговатый арабский нос, толстые губы и печальные еврейские глаза, копна курчавых, как у негра, волос – всё это в сочетании с полной славянской безалаберностью позволяло  ему то ли в шутку, то ли всерьёз утверждать о своём морганатическом родстве с классиком.
      Вовка, как и Дод, был городским стилягой, так же попал в финансовый вуз по   «конкурсу конвертов», так же был крайне немногословен, если не сказать  молчалив, на экзаменационных сессиях. Сходство с везучим во всём Додом закончилось на втором курсе, когда, к огорчению всего женского контингента ОКЭИ,  он был исключён из института за описанную выше неразговорчивость.
      Вовка был знаменит своим безукоризненным вкусом в одежде (без той аляповатости  или крикливости, что у Эдика – тарзана), великолепным исполнением буги-вуги и рок-н-рола и неистощимым запасом смешных баек и анекдотов.
 Когда он появлялся в салоне (а стригся он у Юлия Матвеевича), все локальные разговоры и споры прекращались, так как в течение времени, пока Пушкин ждёт свою очередь, публике будет выдан десяток-другой первоклассных хохм.
Исключённый из института Пушкин на многие годы исчез из поля зрения сокурсников. Встретил его Симка случайно лет двадцать спустя после окончания института. На остановке едущего в сторону Аркадии трамвая стоял практически не изменившийся Вовка Мальцев.
- Вовка! Пушкин! – радостно возопил Симка, раскинув руки для радостных объятий.
Реакция бывшего сокашника была совершенно замечательной:
- О, Симка… - слегка округлил глаза Вовка, так, словно они расстались – то не далее, как вчера.
И тут же без обиняков темпераментно зачастил:
- Послушай сюда, абсолютно свежая хохма. Умер Рабинович. Его хоронят, впереди несут венки. Прохожий спрашивает:
 -Кого хоронят?
 –Рабиновича...
- Как Рабиновича?! Я же его неделю  назад встретил, он был здоров, как бык. Отчего же умер Рабинович?
- Как отчего?! Читайте, там на венках всё написано: «От жены», «От детей», «От профкома», «От парткома»…
                О, мой трамвай подошёл! Привет, старик! Заскакивай ко мне на киностудию, я там работаю помощником режиссёра…
                И Вовка растворился, как мираж, в по-летнему переполненном одесском трамвае.

            Симке суждено было ещё раз встретиться с Вовкой Пушкиным, но пожать ему руку или перекинуться острым словечком при этом не было никакой возможности. А случилось это при просмотре фильма «Анекдотиада» (Одесса в анекдотах). Фильм не везде ровный, но привлекательный своей идеей воздать должное одесскому юмору, а точнее и  печальнее – весёлый реквием по старой Одессе, каковой ей уже не бывать…
                В одном из главных персонажей фильма Симка узнал неугомонного Вовку Мальцева, испытавшего себя и, заметим, успешно  уже в актёрском ремесле.Купол всё ещё чёрных курчавых волос, восточный нос, еврейские глаза и губы… Как замечательно, что хоть кто-то в этом мире выглядит неизменным!..

                Впрочем, пора из очереди вернуться к главным действующим лицам, каковым является и Фигаро у Бомарше. И прежде всего к Симкиной причёске. Сооружённый благодаря усилиям и искусству корифея моднейший «кок» , напоминал жизнь уже жизнь советских людей в преддверии шестидесятых. Он дерзко возвышался куполом упругих и крепких волос, отливал то кумачом флагов, то медным блеском труб духового оркестра на первомайской демонстрации.

    Обладатель причёски , как и все в то время , был опьянён кажущейся свободой мыслей, слов и поступков; невесть откуда взявшимся изобилием продуктов и товаров, уверенностью, что догнать и перегнать Америку то ли по душам населения, то ли на душу населения – дело плёвое и будет исполнено на-днях , а то и раньше...
Всё вокруг излучало радость и оптимизм, а зал мужской парикмахерской на Карла Маркса был местом, где светлая вера в грядущее благоденствие находила свою подпитку.