Белый ветер, зелёный дождь

Белый ветер&зелёный дождь

Часть I. Бабочка летит.

Маме.

Говорят, что даже такая мелочь, как взмах крыла бабочки, может, в конце концов, стать причиной тайфуна на другом конце света.
«Теория Хаоса»

Бабочки полёт…
Басё

1

Марта 25 числа случилось в бывшем уездном городе N*** необыкновенно странное происшествие. Ни в сказке сказать, ни пером описать. Как любит говаривать моя любезная бабушка. Любимая и милая сердцу. Но начать следует с другого. А этим, наверное, будем заканчивать…
Эпиктет (уже как-то очень давно!) весьма здраво рассуждал о причине всех человеческих несчастий. Она, по его скромному, но весьма авторитетному мнению, заключается в абсолютном неумении людей приспосабливать общие понятия к частным. Я, признаюсь честно, как ни старался, к величайшему огорчению своему, так и не смог разобраться в его научных выкладках. Можно ли, например, понятие любви приложить к какому-то частному случаю, чтобы разъяснить его суть? (Путается сознание. Всё наоборот! Можно ли разъяснить суть общего, ничего, на первый взгляд, не выражающего понятия любви, приложив его к какому-нибудь частному случаю?) Или таковых «частных» случаев д;лжно привести здесь сразу несколько? Двух, к примеру, хватит? Нет, опять не то. И абсолютно ни к месту. Глупейший пролог! Мысль совершенно заплутала. С чего же начать? Не постигаю!
… Начнём, пожалуй, сначала. Знать бы только, где оно, наше начало…

*** 
 
Утром Грегор проснулся довольно рано. Из-за ночного кошмара. Общее самочувствие сразу после пробуждения казалось ему самому весьма неутешительным. Неудовлетворительным. Невыносимым. Чтоб вы понимали. Во рту пересохло. Горло сдавили железные тиски. К кадыку медленно и упорно начала подбираться болезнетворная тошнота. В ушах звенело. В висках стучало. Пальцы на руках онемели. Видимо, чувствительность частично нарушена. И голова гудела нестерпимо. Будто с похмелья. Мысли слегка путались, спотыкались друг о друга, двигались абы да кабы. Абы как. Застревали в мозговых извилинах, не хотели выползать наружу. Эмоции напуганными мышками разбегались в разные стороны и дробились по мелочам, катились по полкам сознания. Сознания. Да. Получалась какая-то свалка. Манная каша в голове и на столе. Грегора, по правде сказать, и раньше часто «посещали» страшные сны. Он взбудоражено вскакивал среди ночи с постели, иногда даже с диким криком, весь потный, напуганный до полусмерти. Но в последнее время жизнь вроде ползла спокойно. Ползком-ползочком. До сегодняшнего дня. Что ж за день-то такой? Поди разбери.
А Грегор между тем нехотя встал, лениво почёсываясь и позевывая, прошаркал по грязному полу босиком на кухню, не забыв прихватить сигареты, закурил, пустил пару колечек дыма и устало вздохнул: «Чёрт! What a nightmare!»  … … … <…> 
В редакцию идти пока рано, да и положение его там не обязывало соблюдать хотя бы малейшие правила этикета. Этикет!
(Кто его придумал вообще… А кто создал наш мир?)
Грегор работал издателем в местном журнале мелкого калибра, который, строго говоря, ему же и принадлежал. В последние месяцы продажи велись не то чтобы очень бойко. Журнал явно переживал период активного упадка. А тут ещё конкуренты набросились стремительными голодными коршунами на одинокую и беззащитную мышь-полевку. Судиться вздумали, а из-за чего – бог весть! Грегор никогда особенно не вникал в подобные детали, любезно предоставляя другим возможность решать все «организационные» вопросы. Лысый Альфред и вообще вся команда ребят буквально из сил выбивались, чтобы хоть как-нибудь повысить уровень продаж. Но Грегор прекрасно осознавал: или они перейдут на новый виток развития, или через полгода придётся объявлять себя банкротом. Game over!  А он столько сил (и главное – денег!) вложил в своё издание… На работу идти не хотелось. На работу идти необходимо. Да, жизнь – удивительно и бесповоротно сложная штука!
Неприятная неожиданность: резко зазвонил телефон. Грегор равнодушно взял трубку и вяло, без значительного выражения в голосе проурчал. Буркнул:
– Хэллоу!
Снуп.
– Привет, шеф! Не спишь? – (не дождался ответа, а зачем? к чему нам глупые ответы на глупые вопросы?). – Макет обложки готов! Бамбус переслал мне его ещё вчера вечером, но я боялся тебя беспокоить. Надо бы взглянуть, Грегор…
– О;кей. Понял. Уже выхожу. А к-который час?
– Э-э… Точно не скажу, босс. Часы дома забыл. Но когда выходил, вроде бы стукнуло ровно… нет, не помню…
– Ладно. В любом случае – несущественно… – Грегор слегка замялся.
– У вас там всё нормально, шеф? – голос Снупа звучал притворно-вежливо.
– Кошмар п-приснился.
– А-а… – Лёгкое разочарование в голосе. Снуп деликатно помолчал и тактично кашлянул. – Ладно, босс, мы тебя… короче говоря… ждём!
Грегор повесил трубку.
Шустриле Снупу он выделил роль своего заместителя сравнительно недавно. Вообще-то её следовало предоставить спокойному, уравновешенному Альфреду. Но пучеглазый и пронырливый Снуп с совершенно безучастным, но вполне выразительным лицом порой бывал весьма забавен (хоть и бестолков!). Грегора он по крайней мере веселил. Улыбался и беседовал всегда подобострастно, местами заискивал, где нужно – кивал. Но Грегор всё-таки понимал: никто по сути уже не в силах спасти журнал от неминуемой гибели. Даже он сам. Дело крайне неприятное. Впереди проблемы. Стресс обеспечен! Однако на завтра назначен выпуск нового номера. Работы предстояло ещё довольно много. Грегор с большой неохотой принялся одеваться, даже не подозревая: ещё одно самое обыкновенное утро самого обыкновенного по-весеннему морозного дня станет началом его самого необычайного, самого странного в жизни приключения… (Да, приключения не каждый день людям с неба на голову сваливаются, доложу я вам! А впрочем, впрочем.)
В редакцию Грегор не пошёл. Он решил заглянуть сначала в маленькую кофейню, находившуюся здесь же, в его доме, на первом этаже. По обыкновению своему (и неудивительно!), Грегор частенько забегал сюда в разное время дня поесть вкусных булочек с корицей, которые пекла светловолосая и голубоглазая Тави. Грегору нравилась Тави – дочь владельца кофейни, скромная и улыбчивая девушка лет восемнадцати-девятнадцати с рыжими забавными веснушками на маленьком аккуратном носу-пуговке. Многие посетители заходили в кафе, вероятно, лишь для того, чтобы погреться в уютной доброжелательной обстановке, среди разнообразных запахов корицы, тмина, кориандра, домашней выпечки и свежего горячего кофе, и перекинуться парой слов с симпатичной молоденькой дочкой хозяина. Грегор, глядя на девушку, часто представлял: вот и он тоже не одинок и не зря пришёл в наш мир, поздоровался с ним и даже попытался подружиться. Бывают люди, от присутствия которых становится теплее, уютнее на душе, и хочется улыбаться им в ответ; и дело тут вовсе даже не в любви, а в простом, таком понятном для каждого смертного человека стремлении к со-причастности добру, стремлении к не-одиночеству. К тому же для Грегора здесь всегда открыт бессрочный кредит. А это вам не шутки! Между прочим…
В кофейне уже медленно плавал в воздухе привычный запах кофе, корицы и каких-то других пряностей. Как обычно, там летали и мухи размером с крысу, жирные, откормленные, – а чего вы хотели? – всё-таки кафе… Никого из посетителей пока не видно. Вероятно, по причине раннего часа. Но Тави уже трудолюбиво шуршала мышкой за прилавком.
– Ранняя пташка Тави! – вежливо поздоровался Грегор.
– Ой. Господин Грегор. С добрым утром! – светловолосая Тави радушно заулыбалась. – Вы сегодня рано. Мы вообще-то ещё закрыты. А вам подать как обычно – комплексный, с заменой или только кофе?
– Сегодня, п-пожалуй, обойдёмся одним кофе: я немного тороплюсь… А что, Тави?.. Для постоянного клиента двери-то всегда открыты, п-правда. Уважь одинокого больного старика, милая, будь так любезна. Я сегодня  п-пережил очень с-суровую ночь…
– Что вы такое говорите, господин Грегор! Вы вовсе даже и не старый. – Тихо ответила скромная девушка и сразу засмущалась из-за того, что не поняла шутку сразу.
Она вдруг засуетилась, торопливо протирая столик, подавая Грегору утреннюю газету, две булочки с корицей – его обычная порция – и наливая из пузатого, недовольно шипящего кофейника горячий кофе в маленькую фарфоровую чашечку. На чашке той, к слову сказать, почему-то прыгали довольно забавные и весёлые розовые слоники. Откуда они взялись? Вот ведь глупость какая. Слоники.
– Неважно выглядите сегодня, – голос светловолосой девушки казался расстроенным. Что тронуло Грегора до глубины души. – Плохое случилось?
– Да нет… П-просто ужасная ночь.
– Опять бессонница.
– Хуже! … Кошмары.
– Ой. Один из наших посетителей как-то рассказал мне. Когда ему снились всякие разные странные сны, он с утра первым делом вставал и записывал их в блокнот. «Ловец снов». Так, кажется, он сам себя шутливо называл. А потом написал книгу и даже прославился… Вроде бы стал известным писателем. Причуды судьбы! – бездонные выразительные тёмные глаза невероятно симпатичной приветливой девушки манили и притягивали, притягивали и манили… (да не Грегора – меня! ох, и натворят ещё они бед, доложу я вам! сколько проблем бывает у доверчивых беззащитных мужчин из-за таких вот демонических глазок… ой-ой-ой!).
– Писак у нас пруд п-пруди. – Брюзгливым недовольным тоном  проворчал тем временем Грегор, с опаской обнюхивая свежую булочку (а булочка, между прочим, действительно свежая, – у нас докучливых сомнений на сей счёт не имеется, – но иногда всё-таки не мешает убедиться лично, как вы полагаете?). – Я и сам всю жизнь мечтал написать роман, хотя литератором так и не стал. Но где-то слышал, что журналист – это п-писатель в спешке…
Помолчали немного. Сколько прошло времени, не знаю. У меня часов нет. Вскоре светловолосая то ли девочка ещё, то ли девушка уже по имени Тави исчезла куда-то из поля зрения, прихватив с собою лазоревые глазки. Грегор печально задумался. Впал в некое умственное оцепенение. Интеллектуальный ступор. С чем связано, к сожалению, пока не можем вам сказать. Интрига! Неожиданно, в тот самый момент, когда Грегор наконец попытался выскользнуть из мыслительной спячки-комы и уже собирался было начать свой неторопливый одинокий завтрак, в кафе ввалился вдруг какой-то странный толстяк. Именно ввалился. И именно странный. На мой взгляд, довольно нелепо одетый ко всему прочему, – во всяком случае, совсем не по нынешнему зимне-весеннему сезону, – в старомодной шляпе и сером потёртом плаще. Местами дырявом. Да ко всему ещё хмур и небрит. Грегор его никогда раньше здесь не видел, и это удивило его. Даже самый факт, что он вообще чем-то удивлён, тоже удивил его. Незнакомец тем временем как ни в чём не бывало деловито уселся за соседний столик, исподлобья уставился на Грегора и принялся его притворно-равнодушно разглядывать. И тишина наступила. Назойливые пузатые мухи дружно летали вокруг пустых столиков. По-моему, их ничто не волновало. Но они наверняка о чём-то знали. О чём-то важном. И летали. Уж как обычно! Кто-то всегда знает больше нас. А пришелец тем временем, не обращая на мух совершенно никакого внимания, взял салфетку со скатерти и начал шумно сморкаться в неё, испытующе буравя Грегора насквозь своими маленькими внимательными глазками. Поди ж ты! Так они молча и неотрывно таращились друг на друга минут, верно, десять. На секунду Грегору померещилось даже, будто толстяк хитро подмигнул ему (с чего бы вдруг?), по-прежнему звучно/самозабвенно/благодушно (выбирайте любое слово сами!) сморкаясь в грязную салфетку.
А минуты всё бежали и бежали. Часы тикали. Часов, правда, в кафе я не увидел, но они всё равно тикали. Вернулась мышка Тави, приветливо и скромно улыбнулась (не очень понятно, правда, кому именно) и вежливо спросила у Грегора, не нужно ли ему ещё чего-нибудь <от жизни?>. Время неумолимо неслось вперёд. Время неумолимо застыло. Жирные мухи с противным жужжаньем и с завидным упорством продолжали кружить повсюду, лихо наматывая круги своего собственного внутреннего спидометра. Незнакомец молчал и таращился. Грегор таращился и молчал. Наконец ему, по всему судя, надоела бессмысленная «игра в гляделки» со странно любопытным, неразговорчивым толстяком, и он отправился в редакцию, поблагодарив предварительно светловолосую хозяюшку Тави за отменный кофе и не забыв прихватить с собою вкусные свежие булочки. Вот чёрт! Мне булочку захотелось. Жаль, нельзя. Доктор не велит. Диета!
На работе было неспокойно.
Альфред метал громы и молнии. Бамбус бродил из угла в угол злой как собака. А впрочем, Бамбуса нигде и не видно почему-то. Даже пучеглазый Снуп, не по обыкновению своему, ревмя ревел, дико вращая из стороны в сторону глазными белк;ми. Грегор в первую очередь просмотрел макет обложки журнала, сделал несколько незначительных замечаний и отправился прямо в кабинет к лысому Альфреду на предмет «серьёзного разговора». Ох, уж эти мне серьёзные философские беседы про жизнь и бренность человеческого существования! Сколько ещё их будет на страницах нашего романа. Море! Море! А стоит ли читать? Настоятельно рекомендуем вам отложить бесполезную книжку в сторону и заняться чем-то более радикальным и существенным. Может, на санках прокатиться с горки. А? С ветерком! Или снеговика соорудить из весеннего снега? А впрочем, впрочем… Кому как угодно. Пока вы раздумываете, мы продолжим. Остановились на лысом Альфреде.
Они работали вместе уже почти два года: Альфред – главным редактором, Грегор – издателем. А в последнее время дела шли совсем из рук вон. Никудышно, одним словом. Все это понимали, и даже Грегор. Но он особенно не переживал, хотя народ валом валил из редакции. Расползались кто куда, словно тараканы в ужасе от страшного усатого дезинсектора. Остались только самые главные неудачники города и страны. Может, они ещё на что-то надеялись? Мы все надеемся понемногу… на что-нибудь и как-нибудь. Отнимите, по совету великого Ницше, у человека всякую надежду, и вы получите лишь пустую обёртку от конфеты вместо человека. Надежда часто помогает людям выжить. По крайней мере, мне.
<…> – … Давно с-собираюсь написать роман, – объяснял теперь Грегор внимательной потной лысине Альфреда, весело и замысловато плавающей в клубах табачного дыма. – Очень хорошо п-представляю себе и событийную канву, и внятно сформулированную фабулу, и п-персонажей вижу так же ясно, как сейчас тебя… Столько идей бродит в голове! Море-море! Забродили уже творческие дрожжи. Их бы в печку, п-пока не з-закисли окончательно… Но у меня, понимаешь, брат, совсем нет таланта, вот ведь невезуха, а? Я имею в виду не такой талант, как у Шекспира, Сервантеса или Рабле. Уж до их-то высот никому не добраться. Нет. П-просто хочется написать книгу, которую люди стали бы читать с пытливым интересом и лёгким недоумением. Широко разинув рты и почёсывая в раздумьях затылки. Удивить их хоть чем-то. Удивление!.. В п-принципе задача несложная: в жизни каждый день происходит столько удивительных вещей. Выбери на вкус и опиши любую из них. Что может быть п-проще? Мы в своей жизни никогда не перестаём удивляться. Но, п-понимаешь или нет, друг мой Альфред. Чтобы написать настоящий б-большой роман, нужно быть мастером, причём Мастером с з-заглавной буквы. С большой буквы. С огромной буквы. Жаль! Не про меня. Хотя…
О чём я вообще толкую? Стоит ли прибедняться, право слово. Надо п-привыкнуть громко, смело, без оговорок, в глаза завистникам и насмешникам, говорить о своих выдающихся достоинствах. Кому, как не мне самому, знать, до какой степени я хорош? Конечно, у меня есть определённого рода талант. Именно определённого рода… Я вполне с-способен написать увлекательную нелепую статейку или – на крайний с-случай – какой-нибудь дурацкий стишок… но книгу – хорошую Книгу, серьёзную Книгу, Книгу с б-большой буквы, короче говоря, просто Книгу, – едва ли… А если никто не п-прочтёт мой роман. Он навсегда останется мёртвым. Лишь другие способны дать художественному произведению жизнь – человеческую! Мы всегда пишем для других, не для себя…
А знаешь, какая книга самая необыкновенная, Альфред? Та, которую раз п-прочитав, хочется немедленно начать перечитывать заново. Да, такую мне создать не по силам. Так что… Я не п-пишу роман о своей жизни. Я не пишу вообще никакой роман. А просто живу внутри своих иллюзий, б-брожу по дому и разговариваю с тенями п-прошлого. Вернее с-сказать… – лишь с одной тенью, потому как д-других уже и не осталось вовсе. Растворились во мраке. В тумане. В сумраке. В полумгле. А вот она п-преследует меня повсюду. Тень. Из прошлого. То, что я считаю относительной свободой, например, свободой выбора, вполне вероятно, существует лишь в моей голове. На самом деле я давно сижу в тюрьме, которую сам же и соорудил. В тюрьме из в-воспоминаний.
– Ты не о том думаешь, старичок! – лысый Альфред недовольно почесал живот и надулся как сыч. Голос его по обыкновению звучал тихо, но уверенно и непреклонно. Словно из-за гробовой доски. – Мы покойники. Мы разорены. Журнал идёт ко дну. Всё дело вот-вот пойдёт прахом, а ты о каком-то романе…
– Я уже п-понял… – довольно равнодушно заметил Грегор и немедленно выплюнул из себя пару колечек табачного дыма. Они непринуждённо-неторопливо-невесомо поплыли к серому обшарпанному потолку. Он лениво и с безучастным видом за ними проследил. Проводил блуждающим взглядом.
– Да ничего ты не понял! – прежде всегда уравновешенный, Альфред будто бы разозлился секунды на две; совершенно не в его стиле! Он раздражённо протёр потную лысину и ещё раз почесал живот. – Нужны невероятные, каждодневные усилия, чтобы чёртово издание перестало быть убыточным! Журнал требует постоянных финансовых вложений. Эх, будь у меня деньги… Хотя сейчас не о том речь. Понимаешь, какая штука приключилась, брат. Наш главный инвестор – банкрот. И вот как всё произошло. Однажды он проснулся рано утром и…
– Мне сегодня жена опять п-приснилась… – равнодушным тоном перебил вдруг говорливого коллегу Грегор.
– Правда? – Альфред будто даже заинтересовался на две секунды, сразу забыв про разорившегося инвестора (а действительно… к чему нам истории про каких-то инвесторов? тема весьма скучная и банальная; к тому же я ничего не смыслю в инвестировании, трансфертах и прочих бухгалтериях; посему опустим лишние детали и двинемся дальше). – Надеюсь, сон был хороший?
– Разумеется. В жизни ещё не видел таких реальных снов. Представляешь. Словно всё взаправду. Мне п-приснилось подетально, пошагово, как именно я её убил… – Грегор прищурился, вновь затягиваясь дешёвой сигарой.
– Осспади Исусе! – пугающе нелепо заголосил вдруг лысый Альфред, схватившись обеими руками сначала за потную лысину, а потом зачем-то за живот. – Матушка царица небесная! Угодники божии! Святые Апостолы!..
– Чёрт. Успокойся, Альфред! – притворно вежливо попросил его Грегор.
– Шёл бы ты лучше, домой, парень, – сразу почему-то успокоился Альфред и решил сменить щекотливую тему: – Выглядишь, прямо скажем, неважно: синяки под глазами, взъерошенный какой-то, весь в рванине. А галстук твой где, а? Всё равно ты нам уже ничем не поможешь… Сегодня управимся без тебя. Ступай-ка отдыхать!
– Да! Представь себе: застукал её с любовником и пристукнул обоих гадов. Застукал и пристукнул. Ножом зарезал… кухонным, здоровым таким: к-кровь лилась рекой, долго капала с ножа на пол… – Грегор закашлялся от табачного дыма и закаркал, точно старая ворона, каким-то не очень добрым, зловещим, сухим смехом, вообще не похожим на смех (да смех ли то был или просто кашель – поди разбери!), решительно не обращая абсолютно никакого внимания на бессмысленный дружеский совет с виду заботливого коллеги (а заодно – и на его разинутый от удивления рот).
– Послушай, Грегор! – уверенным тоном обратился к нему уравновешенный Альфред, немного погодя и придя в себя, и немедленно пригладил свою блестящую от пота лысину. – Твою жену никто не убивал. Она просто ушла. Такое иногда случается, брат…
– Действительно. Случается. Она, как ты верно п-подметил, просто бросила меня. Просто и без затей… Других идей у неё не нашлось? – равнодушно пробормотал в ответ Грегор и резким движением руки потушил четвёртую уже недокуренную сигару в сероватой на вид и довольно грязной пепельнице.
– Но почему же ты так уверен, что она твоя единственная, Грегор?! Как же глупо! Того, кто ищет вечной любви на всю жизнь, дожидается неизбежное разочарование. Поэтому лучше отвоевать у Судьбы свой счастливый момент, мгновение радости, ни с чем не сравнимое, не сообразное, не сопоставимое, а потом уже, ни о чём не жалея, двигаться себе спокойненько-медленно-неторопливо, не спеша дальше.
– Ты меня сегодня удивляешь, Альфред.
– Ты смотрел на мир через розовые очки? Оптика барахлит? Сбился прицел? Так тебе надо просто его перенастроить!
– Тогда мне, пожалуй, п-понадобится коллиматорный прицел. Без искажений. Или голографический. Он вроде ещё надёжнее, как считаешь?
– Очнись, парень! – настойчиво продолжал увещевать лысый Альфред. – Два года прошло, а ты до сих пор из коматоза выйти не можешь. Тебе пора перестать копаться в себе. Начни уже наконец жить! Чаще выходи в свет, общайся с людьми. Пей, гуляй, веселись! Но ни в коем случае не в одиночку. Одиночество и постоянные мысли об ушедшей жене рано или поздно сведут тебя с ума. Или в могилу. А жизнь прекрасна! И не стоит на месте. Пойми, дурья башка!!
– Это что, новые веяния журналистики? – сухо поинтересовался у него Грегор. – Начну в-веселиться, когда она перестанет мне сниться… О! Надо же. В рифму с-сказал… Нет, Альфред, веришь или нет, но здесь д-другое. Я окончательно убедился: по-настоящему любят всего один раз. Самый первый. Всё остальное уже не любовь. И даже не жизнь… 
– Но ведь ни один человек не может стать тебе более чужим и ненавистным, чем тот, кого ты в прошлом любил, – глубокомысленно изрёк лысый уравновешенный Альфред, приглаживая потную лысину (неужели сам придумал? вот ведь осёл! а красть чужие мысли нехорошо! знаю: сам этим активно занимаюсь на протяжении всей своей жизни). – А по такому поводу следует немедленно выпить! – Альфред как будто подслушал сейчас мои собственные мысли. И тут же украл. Хитёр! Нечего сказать. Выпить хочу.
– Отличный план! – оживился, зачесался и засуетился вдруг Грегор.
Выпили, разумеется, немедленно. Многозначительно помолчали. Потом Альфреду кто-то позвонил, и Грегор направился прямиком в свой кабинет. Не желая мешать беседе.
Секретарши не было почему-то на месте. Причина отсутствия неизвестна. Грегор посидел, поразмышлял о смысле жизни, о бренности земного существования, о тяжком, невесёлом бремени страстей человеческих, об ускользающих от нас радостях и мимолётных любовных утехах, о призрачном счастье людском, одним словом, – ещё немного выпил. Потом изучил очень внимательно (но без особой конкретной цели и без видимого интереса) слегка обшарпанные стены, пол, потолок, рабочий стол. А на столе между всего прочего наблюдался творческий беспорядок, но отсутствовало, правда, само творчество. Старая надпись на стене, оставшаяся здесь, по-видимому, ещё с незапамятных времён, в очередной раз привлекла внимание Грегора. Пожелтевшая, наполовину истлевшая, она торжественно гласила: «При убытии из помещения не забудьте…» – а далее уже неразборчиво. У меня всегда вызывают уныние отголоски давно забытого прошлого. Не люблю незавершённости. Ни в каком виде. Но Грегору надпись почему-то нравилась. Успокаивала и побуждала к меланхолическим размышлениям о тяготах земного существования.
Часы тикали. Часов в кабинете Грегора я не заметил. Время ползло медленно, жирной ленивой мухой по грязному липкому столу. (Мухи нынче сделались такими откормленными, вы не замечали?) Весна надвигалась на город. Мокрые снежные ветки, понукаемые суровым холодным ветром, тихо стучали в окно. Свежий морозный воздух настойчиво врывался в помещение сквозь запертые ставни. (Ох, уж эта наша северная весна! Никакого вдохновенья. Сплошные убытки. Обидно даже.) Короче говоря, мир, по обыкновению своему, становился серым и прекрасным, а… Что дальше? Что-то. Как-то. Где-то. Не успел я придумать и дописать незамысловатый свой художественный пассаж о красотах северной природы – меня грубо прервали. И Грегора тоже. Неожиданно в беспорядочно хаотичные и, мягко говоря, не слишком весёлые наши мысли вторгся вежливый стук. Проще говоря, в дверь постучали. Именно в дверь. И именно постучали. Грегор не шелохнулся. Он продолжал раздумчиво молчать, с серьёзным видом разглядывая серый потолок. Прошло, наверное, минуты две. Дверь открылась сама собой (что за бредятина? как она могла сама открыться?), и в кабинет осторожно заглянула незнакомая девушка… Ух ты! Вот и сюрприз. Дождались! Наконец-то стало хоть немного интересно. А впрочем. Кому как.
Незнакомку, кстати, едва ли можно назвать красивой. Скорее… Да, пожалуй, скорее миловидной, чем красивой. «Нет, – подумал Грегор мне наперекор (всегда старается поперёк думать!), – всё-таки красивая. Наверное, замужем». Шатенка. Телосложения среднего. Глаза серо-голубые. Рост метр шестьдесят восемь-шестьдесят девять. Возраст: 23-24 года (так навскидку). Над верхней губой слева имеется в наличии маленькая родинка. Другие особые приметы отсутствуют. Ни татуировок, ни шрамов. Браслетик золотой на правом запястье. Цепочка на шее. Тоже золотая. От неё, правда, дивно пахло. (От Незнакомки.) Домашними булочками с корицей и тёплым семейным бытом. (Как же всё-таки иногда хочется приютиться, хоть ненадолго, на краешке чужого семейного гнезда! Особенно когда своего нет. Но, кажется, я отвлёкся: сейчас вообще не о том речь.) Глаза Незнакомки излучали столько добра, что Грегор опять подумал: «Да, наверняка замужем… Такая не может быть одинокой. А я, видать, всю жизнь теперь буду одинок… Стоп! Хватит уже себя жалеть! Ты осёл, а не болван. Ты – идиот. Ну вот. Прекрасное продолжение паршивого дня. А дальше?» О чём мы? – У меня спрашиваешь? И кого именно ты две секунды назад назвал идиотом? (спрашиваю я у тебя с хитрецой в глазах). – Нет, сейчас всё-таки…  Ты появилась слишком рано. Не будем пока пугать читателей… Итак!
– Добрый день! Извините за беспокойство, а можно ли войти? – кажется, робко спросила девушка без особых примет.
– Вы уже вошли, – похоже, ответил ей Грегор. (К чему вообще устраивать в романах цирк с глупыми авторскими ремарками? Никогда не понимал и не пойму… Несуразица какая-то! Неужели читатели настолько глупы и не в состоянии определить, кто именно из персонажей произносит ту или иную реплику? Если, например, один из героев заикается на протяжении всего романа, читателям, наверное, нетрудно будет догадаться, что говорит в данный момент он, а не кто-то другой. Кто-то. Другой. Уж если и давать какие-нибудь авторские комментарии, то по крайней мере с юмором. Подразумевается, правда: и читатели тоже должны обладать некой способностью оценить ту или иную писательскую, скажем прямо, эмоционально окрашенную реплику. Что, в свою очередь, ведёт нас… очень далеко нас ведёт. Ох, как далеко! И даже не в ту сторону… Посему пора уже закрывать дурацкую скобку, иначе мы сами вскоре окажемся неспособны вспомнить, о чём вообще шла речь, и придётся всё время возвращаться к началу повествования. Ужас! Катастрофа! Нет. Всё-таки следует добавить ещё кое-что напоследок. А именно. Именно! Уж если автор пренебрегает репликами и персонажей-участников диалога не называет вовсе, значит личности героев в данный момент малосущественны, а значение имеет лишь самый их диалог. Буду иметь в виду. Вдруг… И вам советую на будущее! Не слишком увлекайтесь сложными именами, глупыми условностями, ненужными деталями и дурацкими подробностями. «Помилостивей к слабостям пера – их сгладить постарается игра!») Пора продолжать.
– Меня зовут Елена. А вы, так понимаю, издатель журнала, господин … (?)
– Для вас п-просто Грегор. Чем могу?..
– Я к вам по важному делу. Можно присесть?
– Разумеется. – Грегор привстал, показал девушке, куда «можно присесть», да и сам тут же присел. – Очень внимательно вас слушаю, но в верности не клянусь и вечной любви не обещаю.
– Дело в том. Мне нужна помощь.
– П-помощь в чём?
– Я принесла вам кое-что. Кое-что странное. – Девушка без особых примет, но с маленькой родинкой над верхней губой, назвавшаяся Еленой, достала из сумочки чёрную папку стандартных размеров и аккуратно положила её на рабочий стол Грегора (удивительно ещё, как она вообще сумела отыскать там свободное пространство для своего невероятно смелого маневра!). – Письма.
– Чьи п-письма?
– Сложно объяснить… – почему-то вдруг замялась симпатичная Незнакомка. А почему Незнакомка? Имя уже знаем. – Вот что недавно произошло… Я журналистка, как и вы, между прочим. И на днях мне предложили провести одно частное расследование. Найти человека, который пропал два года назад. Всё, что осталось от него, – переписка. Хочу вас попросить прочитать и…
– Прочитать и напечатать, п-полагаю? – осторожно и не очень вежливо перебил её Грегор. – Простите, но журнал не тратит деньги на подобные издания. К тому же необходимо ещё согласие людей, непосредственно писавших письма… А данный аспект, как вы прекрасно п-понимате, требует очень серьёзного… – внезапно он о чём-то задумался и забыл закончить фразу.
– Нет, вы меня не поняли. Я не хочу, чтобы вы их публиковали. Они… скажем так, слишком личные. Прошу вас прочесть их. И поскорее! («Загадочная девушка!» – пришло мне сейчас в голову.)
– Да, похоже, я вас действительно не п-понял… С какой целью обычно п-полагается читать чужие письма? (Хоть убейте – не вижу никакого здравого смысла!) И с чего вы взяли, будто бы мне будет интересно их читать? Хотите моей помощи в вашем расследовании?
– Возможно.
– Возможно? Мне необходимо нечто б-большее, чем просто «возможно»… («Уж не шутит ли она? Что ей нужно от меня?» – пришло Грегору сейчас в голову. Лучше б на глазки её красивые засмотрелся и забыл бы тогда вообще обо всём на свете. Ох, уж этот Грегор… Ничем его не проймёшь!)
– Я прошу вас! Прошу вас… Пожалуйста, забудьте о нравственном аспекте и просто прочтите письма. Если не возражаете, я загляну к вам через несколько дней, и мы всё обсудим, хорошо? До новых встреч, надеюсь, скорых! – Девушка вдруг словно очнулась от чего-то, встрепенулась, подскочила и стремительно выбежала из кабинета, прежде чем Грегор успел подумать: «О-го-го!»
– Всё чудесатее и странноватее, – сказала Алиса… (То есть, нет, конечно, строго говоря, это произнёс сам Грегор; то есть, нет, конечно, даже и не вслух произнёс, а пробормотал скорее как-то сам себе или про себя, задумчиво и проникновенно, – чёрт, как много лишних и неуместных слов в одном предложении! сплошной сумбур! в голове. и у меня совершенно нет никакой возможности внести корректуру, иначе я навсегда застряну, залипну, увязну в первой главе своего неудачного романа… катастрофа! по губам бьёт отсутствие таланта. по губам и по глазам. а душа тем временем распахнулась, распелась… и требует продолжения; вперёд-вперёд!)
Прошло, наверное, часа два. Грегор ещё посидел, лениво почесался, от скуки зевнул, хмуро кашлянул, взял чёрную папку стандартных размеров со своего рабочего стола и нехотя побрёл домой.
Дома он, разумеется, первым делом немедленно выпил.

2

Я видел сон. Ко мне жена явилась,
А я был мёртв и, мёртвый, наблюдал.
В.Шекспир «Ромео и Джульетта»

Мгновения близости, даже самые прекрасные, проходят, оставляя только боль.
«Ультрафиолет»

Воспоминания о прошлых событиях часто пугают людей, а некоторых они медленно убивают. Есть, порой, даже нечто призрачное и фантастическое во вновь оживающих и открывающихся нашему сознанию воспоминаниях. Страшное что-то и… нереальное… Но не всегда. Иногда они похожи, наверно, на едва заметный блеск далёких зарниц или неуловимый полёт светлячков в те дневные часы, когда их жёлтые и зелёные фонарики хоть и ярко горят, но в солнечном свете плохо видны. Однако мы знаем: они рядом. Близко.
В ту ночь мне опять приснилась жена.
Она вернулась ко мне, и мы снова вместе, как в первый раз, как тогда, два года назад, когда мы и дня не могли прожить друг без друга, когда дышать не могли, когда любовь давила нас железными тисками, когда любовь медленно убивала нас. Жена любила меня. И я уверен, до сих пор ещё любит. И всё-таки она ушла… Быть может, поэтому с недавнего времени меня стали терзать по ночам психоделические кошмары, мистические триллеры. Вернее даже, один и тот же, всё время повторяющийся в разных вариациях страшный сон: я застал жену с любовником в нашем загородном доме и безжалостно, бесчеловечно, с особой жестокостью убил их обоих. Вот и сейчас опять… Я стою с огромным кухонным ножом в руке, с него медленно капает кровь на грязный пол. Кровь вообще льётся рекой, как в дешёвых фильмах ужасов. Я сам весь в крови. Лицо жены искажено гримасой то ли боли, то ли отвращения. Или то уже не лицо моей жены, а лицо совершенно чужой, незнакомой женщины? Моя жена не моя жена? И я уже не я? Ничего не понимаю. Окровавленное лицо невозможно даже идентифицировать, распознать за чудовищной гримасой ужаса и страдания. Кто она? Кого я убил? Женщина? Где я мог видеть её раньше. Моя она жена или, быть может, чья-то чужая, – понять совершенно не по силам. Явственный кошмар так часто повторяется, что, каждый раз просыпаясь после него, я постоянно чувствую какую-то бодрую свежесть, присущую десятидневному трупу. Из тьмы мы пришли, во тьму и уйдём. Жена мертва, и сам я теперь тоже мертвец. Мёртвые обычно говорят с живыми. И друг с другом. Но мы молчим.
Когда-то давно довелось прочесть о подобном явлении у Рэя Брэдбери. Такова жизнь. Вечно одно и то же: один ждёт другого, а его всё нет и нет. Всегда кто-нибудь любит сильнее, чем любят его. И вот однажды наступает час, когда хочется уничтожить то, что ты любишь, чтобы оно тебя больше не мучило. Ведь если люди уходят и не возвращаются, разве можно им верить? Кому вообще можно верить в наше нелёгкое время? Время! Грозная стихия. Убийственный Убийца. Вроде Великого Инквизитора… Рэй Брэдбери, между прочим, – любимый писатель Луизы. (Ах, да, прошу прощенья! Забыл уточнить: мою пропавшую без вести жену зовут Луиза… Впрочем, кажется, вам нетрудно было бы и самим догадаться.) Так вот. Луиза открыла и подарила мне замысловатые фантазии Брэдбери и многое другое. Другое? Она подарила ни много ни мало весь мир, внезапно приоткрыв мне на мгновение его удивительную красоту, неповторимую полноту и многогранность. Что я знал до встречи с ней?..
Начало… <…>
Мы познакомились в Испании, в художественной галерее. Кажется, выставляли Куинджи или других импрессионистов. Я всегда плохо разбирался в живописи. Меня на ту выставку пригласил приятель, тоже журналист. Он тогда горячо и надолго увлёкся восточным импрессионизмом и писал статью о каком-то художнике (не помню, правда, о каком именно), а я, закончив все свои дела раньше намеченного срока, слонялся по пыльному душному Мадриду, мучаясь от скуки и лениво борясь с зевотой, рискуя к чёртовой матери сломать себе челюсть. Командировка моя подходила к концу, но куда-нибудь необходимо деть оставшееся до самолёта ненужное время и своё бренное, тоже никому не нужное тело. От скуки и безделья я отправился на выставку повидаться с приятелем. Чтобы там встретить Её. Луизу. Мою будущую бывшую жену.
Она была блестящим фотографом и довольно перспективной художницей (как я узнал впоследствии от её сведущих знакомых), каждой клеточкой своего тела ощутившей и полюбившей красоту мира искусства и в особенности – окружающего мира. С её многочисленными, невероятными, выдающимися талантами Луиза могла бы стать искусствоведом, музыкантом, профессором философии, модной поэтессой, детским психологом, балериной и бог знает кем ещё… если бы захотела. Но мне кажется, она так торопилась просто жить, вдыхать аромат цветов, запахи ночного летнего города, весело бежать босиком по лужам к пузатому трамваю, фотографировать лепестки чайной розы и всё в таком же духе, что на остальное у неё просто не оставалось времени и желания. Да и жаль ей было тратить время на какие-то умствования, научные штудии, философские размышления о жизни и прочую галиматью. Жить! Лишь жить – вот к чему стремилось её беспокойное, ищущее, любящее, большое и живое сердце. Чертовски живое! Она так хотела всё успеть попробовать, потому как терпеть не могла, когда следующий день напоминает предыдущий. Каждый раз умудрялась находить себе какое-то новое занятие. Я же напротив – числился «где-то» всего-навсего бездарным штатным репортёром, далёким и от окружающего мира, и от мира искусства настолько, что вряд ли смог бы отличить какое-нибудь известное полотно Пикассо от не менее известной картины Ван Гога. Подумаешь… Ван Гог. А о том, что у меня нет ни литературного, ни даже журналистского таланта, я догадался ещё в юности. До боли простая истина лишь позабавила меня. И обрадовала. Лишённый дара человек – всё же самый счастливый человек. Счастливый, поскольку свободный. Ведь писательский талант медленно, незаметно изнуряет, высушивает тебя изнутри, пока ты пишешь, и мгновенно-молниеносно добивает, если ты вдруг неожиданно останавливаешься. Он требует множества умственных затрат и душевных сил, невероятной жизненной энергии. Не говоря уже о пресловутых читательских надеждах на некое «обыкновенное чудо» и о дальнейшем печально-горьком разочаровании (моём собственном в том числе), если они этого художественного чуда не дождутся. Легче жить, когда никто от тебя совершенно ничего не ожидает. Не присматривается к тебе, не прислушивается, не давит, не топчет, не шепчет и не смеётся у тебя за спиной. Все знают, кто ты есть: неприметный серый камень под ногами. И чужие неоправданные надежды никогда не повиснут дамокловым мечом над твоей бедной, бесталанной, незаметной и пустой головой. Пустой, но такой лёгкой! Люблю быть серым камнем. Но я, кажется, отвлёкся.
По правде сказать, друзья, мне даже не запомнилось, у какой картины мы с Луизой случайно столкнулись и с каких именно комментариев данного «величайшего» полотна завязалось наше первое знакомство, в корне изменившее всю мою жизнь. Думаю, она сразу догадалась (по моим некомпетентным фразам), что я вполне способен принять  второсортную мазню любого заштатного художника за шедевры Шагала. Я понял. Я увидел. Как она разглядывала меня. Она изучала моё лицо, словно незамысловатую «картинку с выставки». Очень простенькую, маленькую такую картину (отнюдь не вместившую в себя всю полноту мира!). И я, даже если бы очень захотел, не смог бы её обмануть. Эта женщина обладала потрясающим даром: она умела и любила смотреть на лица людей. Умела как никто. Как никогда. Её глаза проникали, казалось, в самую суть увиденного, вытаскивая на поверхность все старые пыльные тайны из древних забытых шкатулок, называемых «людскими душами». Она явилась в наш мир величайшим Творцом истины и Ловцом душ человеческих. Ничто, казалось, не способно спрятаться, укрыться от её удивительных, всё познающих, всё исследующих, будто под микроскопом, глубоководных глаз.
Не сумею красиво и доходчиво описать даже столь знаменательное событие моей жизни, каковым явилась та первая встреча с будущей женой, – ведь я лишён литературного дара, но думаю, ни один человек на земле не в силах будет избежать очарования Луизы; по крайней мере, при первом знакомстве. В манерах её сквозила та природная непринуждённость, которая именно всегда помогает сближать людей даже столь далёких друг от друга, как Звёзды далеки от нашей Планеты. Истина, слишком очевидная истина, не требующая доказательств. Аксиома притяжения. Смотреть значит видеть. Видеть значит понимать. Когда Луиза входила в какое-нибудь помещение, все мужчины, случайно оказавшиеся там, как-то разом невольно поднимались и устремлялись ей навстречу; когда же выходила – каждый порывался первым открыть перед ней дверь. Консьержи, лишь завидев её издали, словно бы заранее лепили чеширские улыбки на свои скучные, холодные, «застёгнутые» лица, так же сразу спешили услужливо пропустить её вперёд, почтительно кланялись и нарочито громко, неестественно выразительно, со скрытым значением в голосе здоровались, заботливо и ласково называя её по имени. Меня они никогда не замечали. А Луиза, между прочим, могла остановиться и довольно мило побеседовать с привратником о погоде, о текущем чемпионате по футболу и даже о каких-то делах фондовой биржи, в коих я лично совершенно ничего не смыслил. Подозреваю, что и она – тоже!
– Индекс Доу Джонс опять обновил свой исторический minimum, г-жа Луиза.
– Конечно, г-н такой-то! Теперь держим курс на maximum? А как поживает Ваша матушка? Надеюсь, ей уже лучше. В сырую погоду необходимо особенно беречь своё здоровье! Передайте ей… – и так далее и тому подобное.
Все незамедлительно поддавались очаровательному обаянию Луизы. И я оказался далеко не первым и даже не последним среди «побеждённых». Если рядом с тобой находится прекрасная, выдающаяся во всех отношениях женщина (а ты сам себе притом представляешься ущербным неудачником, «серым мышонком», незаметным камнем), поневоле почувствуешь:  пропал! Ты в беде! Впереди проблемы! Дело слишком запутанное. И тебе не по плечу. Дальше обязательно замаячит безумие. Пора бежать, но… – поздно! Слишком поздно… Да и куда бежать-то. Зачем. Скрываться от истинной Любви, от Судьбы своей – абсурд невероятный! Уж лучше броситься им навстречу, даже если вскоре Они тебя погубят.
Уму непостижимо, чт; Луиза умудрилась найти в таком, как я! Не укладывается в голове. Она и я. Я и она. Beauty and the Beast.  Красивая, действительно красивая женщина. Их обыкновенно называют «красивыми», имея в виду примерно следующее: во всех смыслах красивые: внутренне и внешне гармоничные, то есть находящиеся в гармонии с миром и с самим собой. Подружившиеся с миром. Красивые женщины, услышал я однажды где-то, сродни автомобильным катастрофам: все без исключения мужчины невольно сбрасывают скорость и притормаживают, чтобы получше разглядеть детали и подробности аварии. Интересно! Что до меня, то я и впрямь скорее с виду напоминал старуху Шапокляк. И внешне не красавец, да и духом слаб. Эгоист, циник, грубиян, бездарный во всем, к чему бы ни прикасался, и к тому же периодически закладывающий за воротник. Но даже такого можно полюбить. И… она полюбила меня. Неземная женщина вполне земной красоты полюбила меня – придурковатого недотёпу и бесталанного выпивоху, вы представляете? Невероятно. Видимо, она всё-таки появилась в моей жизни из ниоткуда с какой-то определённой целью. Но теперь уже не очень, правда, понятно, с какой именно. Чудо вошло в мою жизнь. Ненадолго. Сказочные чудеса иногда приплывают к нам на волшебных зелёных пароходах или прилетают в малогабаритных голубых вертолётах. Знаю. Видел. Однажды случилось и со мной. Впервые за всю мою жизнь реальность рукой Луизы нежно прикоснулась к моему лицу и даже поцеловала. Всем ведь требуется, чтобы хоть иногда реальность нас целовала!
Как-то раз, уже после свадьбы, мы с Луизой возвращались домой с одной вечеринки (не помню, правда, кто пригласил). Внезапно начался довольно сильный дождь, скорее даже ливень. Я никогда прежде не слышал и не видел, как громко можно радоваться чему-то будничному и несущественному, нелепому чему-то, глупому по своей сути. Луиза смеялась, точно ребёнок, и время от времени весело восклицала: «Смотри, Ги! А вдруг то не дождь, а чьи-то гигантские слёзы? И сейчас мы все утонем в них». «Что же тут весёлого?» – подумал я тогда почему-то. Но ей всё в утеху! Забавно. Чёрт! Никогда не научусь понимать женщин… А затем Луиза внезапно скинула с себя туфли и принялась бегать и прыгать босиком по лужам, пугая случайных прохожих, случайно потревоженных.
Думаю, вот она – главная причина, по которой жена ушла от меня. Она умела любить жизнь и радоваться жизни, я же умел только любить. Её всегда огорчало и злило, почему она не может научить меня простым, казалось бы, совершенно нехитрым вещам: радоваться закату, дождю, дождевому червяку, улитке, кваканью лягушек, цветам, деревьям, облакам и всем остальным незатейливым мелочам, из которых соткан наш удивительно-безумный, безумно-удивительный мир. Он прекрасен – наш мир. Теперь понимаю. А тогда… Луиза не просто любила жить, она находилась словно бы внутри жизни, в самой её животрепещущей сердцевине. А для меня жизнь, как и вообще любовь, являлась понятием довольно абстрактным, относительным. Я, конечно, был способен на любовь, но не на радость. Любил жену, но не умел просто радоваться её присутствию в моей жизни, в моём сердце, в моём доме, даже хотя бы в моём свидетельстве о регистрации брака. Я не заслуживал её любви. И вообще чьей бы то ни было. Поэтому жена бросила меня. Оказалась бессильна доказать мне самую простую истину на свете: я люблю и любим и должен радоваться каждому прожитому дню, подаренному мне благосклонной Судьбой.
Это непременно бы случилось. И непременно со мной. Она ушла бы рано или поздно. Сбежала бы от моего циничного, холодного взгляда на мир, не в силах больше его выносить. И вот теперь, когда Волшебница из голубого вертолёта заставила меня прозреть, – кто-то сразу после положил мне свинцовые гири на глаза, чтобы вновь погрузить во мрак. С её уходом в моей покинутой душе образовалась огромная космическая чёрная дыра. Чем заполнить бездонную пропасть, зияющую пустоту? или хоть как-то унять вечно ноющее сознание, душевную боль? Всё, что в нас, – исчезает, – иногда исчезает навеки, оставляя после себя норы и дыры, которые не зарастут никогда, чем бы вы ни старались их заполнить… А дыра в моём раненом сердце имеет форму Луизы и некем восполнить внезапно освободившееся, вакантное  место. Да и к чему? Бессмыслица.
Со временем, конечно, боль от утраты близкого человека может стать хронической, но уже едва заметной. Она как бы растворяется, рассасывается внутри, становится частью твоей повседневной жизни – и самой боли будто бы и не видно вовсе. Различить её, показать кому-то, как синяк или кровоподтёк на теле, практически невозможно. Но она по-прежнему где-то там, внутри. Когда бросаешь камень в глубокое мутное озеро, по воде идут круги. Если подождать некоторое время, круги исчезнут, поверхность воды снова станет гладкой и безмятежной. Но камень-то навсегда останется на дне. Мы не видим его. Но он близко. Он внутри. Так и с болью. Никуда она не исчезнет. Луиза явилась залогом той чистой, искренней, всепоглощающей, неискоренимой и неизбывной веры в вечную Любовь, которой я навсегда лишился с её уходом. Правду говорят: когда у тебя отнимают любовь, сердце твоё умирает. Что же теперь. Самому умереть? Не знаю. Возможно, я уже мёртв.
А мой эгоизм между тем продолжал орать благим матом. Я жалел сам себя. Упивался своей болью, напивался до беспамятства, до потери сознания, до ручки, до точки, до звёзд из глаз (зато красиво!), и если бы не любимая работа – допился бы, вероятно, до белой горячки. Ситуация, которую, как тонко и юмористически верно подметил однажды Сомерсет Моэм, мог бы психологически достоверно описать только Достоевский. Именно он прекрасно знал, что там <в романе> обязательно должны присутствовать невыносимые терзания главного героя (то есть меня), разбитые бутылки шампанского, поездки к цыганам, водка, обмороки, каталепсия и долгие, долгие речи всех без исключения действующих лиц. А ещё – то ли дикие бабки какие-то, то ли кликуши сумасшедшие вечно по сюжету вертятся вокруг, завывая и насвистывая с диким хохотом всякую разную ерунду. И во всём том присутствует нечто нелепое, безумное что-то, вроде бредовой лихорадки умирающего в тяжких муках больного неврастеника…  Какой же всё-таки весельчак Достоевский! Поговаривают, правда… якобы он был психопатом, причём психопатом самым настоящим, но не в полном смысле слова. Ему посчастливилось жить в те древние, дремучие времена, когда эпилепсию называли «падучей болезнью» и смело, нимало не угрызаясь, без зазрения совести, так сказать, определяли в разряд психопатий. Тоже мне психопатия! Вроде опять отвлёкся. Так вот… Я, однако же, слава богу, не Достоевский, хоть и люблю его. И  даже не Моэм. (Моэма люблю не так основательно.) Я всего лишь бездарный писака, способный внятно поведать разве что о том, как тётушка моей соседки сходила на рынок прикупить к обеду овощей.

3

Иногда случается, мы просыпаемся посреди ночи вроде бы у себя дома, но оказываемся на границе между реальностью и иллюзией. У вас так не бывало? В темноте всё представляется несколько неопределённым, неясным, как в тумане, а некое странное чувство (или событие?) неожиданно тормошит нас и буквально выхватывает, насильно «выталкивает» из незаконченного сна. В «насилии» том присутствует нечто сверхъестественное, но в то же время весьма притягательное. Ведь сны живут своей – особенной, «неправильной», сновидческой – жизнью. Сомния. Сомнамбулический кошмар. Галлюциногенный психоз. Прерванное сновидение. Недосмотренный сон. А что ещё мы могли бы увидеть в нём – в незавершённом сновидении? Неизвестно. Гамлет тоже не давал ответа на наш вопрос, хотя он имел в виду совершенно другие сны. Но есть ли разница? – я теперь даже не уверен.
Грегор проснулся от внезапно появившегося чувства чьего-то постороннего присутствия в комнате. В доме его давно гостила глубокая ночь. Но она оказалась не единственным гостем. Кто пришёл ко мне? То есть не ко мне, а к Грегору. Действительно, в кресле напротив кровати Грегора Некто сидел. Чужак – здесь, да ещё и в разгар ночи? Чертовщина! Глаза немного привыкли к темноте. Сквозь тусклый мрак безлунной скучной тишины Грегор различил прямо перед собой не вполне чёткие очертания какого-то человека. То был (как почти сразу почему-то стало ясно), между прочим, утренний незнакомый толстяк из кафе в старомодной шляпе и сером потёртом плаще. Он как ни в чём не бывало устроился поудобнее в кресле и преспокойно покуривал зачем-то ещё и трубку с таким невозмутимым видом, точно находился сейчас у себя дома, а не в чужой квартире. Сомнений у Грегора почти не осталось: именно его – чудаковатого толстяка – он видел вчера утром в кафе у светловолосой Тави. «Чёртов Калак!» – в сердцах про себя решил Грегор и, недовольно почёсываясь, присел на кровати.
Придётся дать небольшой комментарий в скобках. (Дело здесь заключается в следующем. Рыжий Калак, – вечный студент-химик в своём неизменно белом накрахмаленном халате, – давно уже являлся соседом и по совместительству другом Грегора. Соседом, правда, весьма беспокойным и время от времени очень шумным. Потому как любил частенько устраивать ночные вечеринки, посиделки, приглашать неприлично большое количество мало знакомых ему людей и взял себе привычку периодически забегать к Грегору, чаще именно после полуночи, на «душеспасительную» беседу, либо же просто чтобы одолжить немного сахара, несколько стульев, вилок, ложек, бокалов, сигарет, салфеток и «кое-чего ещё» для «важных» гостей; одним словом, – за всякой всячиной. Иногда с той же самой целью заглядывал в качестве «парламентёра» кто-нибудь и из самих многочисленных «друзей» Калака. По всем вероятиям, странный и чудн;й толстяк стал теперь его, то есть Калака, очередным гостем. А кто бы ещё позволил себе столь бесцеремонным образом «ввалиться» к Грегору посреди ночи?) На чём мы остановились? Да… Так вот!
Грегор нехотя поднялся, продолжая лениво почёсываться и позёвывать.
– Здравствуйте. Изв-вините, я оденусь, п-пожалуй…
Незнакомца, между прочим, нимало не смутила «сурово-вежливая» фраза, произнесённая несколько раздражительным, но всё же довольно сдержанным  тоном. Манера общения такая, что поделать! Он, напротив, сразу обратился к Грегору без официальных вступлений и лишних предисловий:
   – Я намерен рассказать вам о том, как люди умирают, – неожиданно заявил несколько обозлённому, грубейшим образом разбуженному хозяину дома странный незваный гость в старомодной шляпе и сером потёртом плаще, сидя в кресле чужой квартиры и невозмутимо покуривая (свою, надеюсь, не чужую!) трубку.
 «Ещё не хватало! – уныло подумал Грегор. – Какой-то пьяный бездельник философ заскучал у Калака или загрустил при виде большого количества то ли пролитого, то ли выпитого уже виски и решил заглянуть ко мне на ночь глядя на предмет порассуждать «за жизнь». Я убью Калака, будь он неладен, псих ненормальный!..» У толстяка же Грегор по зрелом размышлении лишь вежливо поинтересовался, немедленно обозначив на пустынном лице своём приличествующий ситуации умеренно равнодушный интерес:
– Вы д-друг Калака?
Незнакомец почему-то ничего не ответил, хотя задумался на минутку (или на две), а затем внезапно заливисто засмеялся. Захохотал. Минуты две, наверное, смеялся он и хохотал, если не больше. Жутковатая картинка. (Я аккурат сейчас вспомнил: улыбками обычно называют родных детей счастья, а вот хохот вполне мог бы стать побочным сыном безумия.) И очень странно звучал его смех. Будто выливался, вываливался, выпрыгивал из семейного могильного склепа. (А по-моему, прекрасная традиция: хоронить членов семьи под одной крышей!) Даже не знаю, какое ещё сравнение или эпитет здесь уместнее всего использовать, посему пока оставлю всё как есть и просто продолжу, пожалуй, своё неспешное повествование. Что нам эпитеты. Тут скоро будет совсем не до эпитетов, поверьте!
– Нет-нет. Вы не подумайте ничего дурного! – спустя некоторое время уточнил толстяк, отсмеявшись наконец, прослезившись и немного успокоившись. Шумно высморкался. – Обыкновенную по первому впечатлению фразу про смерть произнес как-то в поезде один мой давнишний собеседник… А надо здесь сразу упомянуть… ведь и сам я тогда был человеком ещё очень молодым – что-то около двадцати пяти лет или даже чуть меньше, – а значит, находился в том возрасте, когда уже да, но ещё не, то есть прожил по современным человеческим меркам приблизительно треть отмеренного нам земного срока, а возможно даже и половину (не лучшую, прямо скажем, половину – я же ещё не бывал женат!), поэтому рассказ о том, что находится где-то за соседней дверью, не мог не заинтересовать меня. Собеседник мой оказался между тем человеком весьма незаурядным, а рассказ его во многих местах – очень даже занятным. Вместе со мной случайными слушателями (или не случайными? или невольными? или довольными? посему тоже никогда не любил эпитеты: они способны лишь отвлекать внимание от серьёзного предмета величественной беседы!) нашего соседа оказались двое каких-то вроде бы ничейных (бесхозных?) и безымянных детей, занимавшихся своими, им только известными, хотя, скорее всего, гораздо более важными делами, нежели могло бы показаться вам на первый взгляд, но всем видом своим умело демонстрировали: они тоже здесь присутствуют и даже не прочь послушать какую-нибудь забавную и развлекательную историю. Дело-то ведь серьёзное! Тут вам не сказки на ночь…
Всё это в высшей степени увлекательно.
– Так вот… – продолжал странный толстяк свой невероятно занятный рассказ, в то время как Грегор терпеливо и равнодушно, вынужденно и гостеприимно, упорно и нестерпимо молчал, лениво почёсывая прыщеватый подбородок и глядя куда-то в сторону. – Я сейчас достоверно и в деталях не смогу привести на память и передать слова своего бывшего попутчика, но некоторые эпизоды запомнились особенно ярко и отчётливо, поскольку мне и самому впоследствии приходилось часто сталкиваться с загадочными вещами и фантастическими явлениями. Сосед по купе, в частности, сообщил о своём личном, непосредственном знакомстве с одним человеком, который при жизни умирал шесть раз и только дважды умер по-настоящему. Что именно с многострадальным и неудачливым «мертвецом» произошло после тех двух «истинных» смертей, моему собеседнику было якобы доподлинно известно. Но он мне, правда, о том не потрудился ничего поведать. Да я и не спрашивал его. А вот примерный ракурс нашей с ним тогдашней беседы…
 «Как такое возможно? – спросите вы», – неожиданно воскликнул мой разговорчивый попутчик, обращаясь к стакану с горячим чаем, который я (будучи, между прочим, человеком ещё очень молодым и посему однозначно не пьющим!) держал тем временем в дрожащей руке (хотя я лично ничего спрашивать у него и не собирался: вообще не люблю перебивать людей глупыми вопросами; я даже знаком с одной «великосветской» старушкой: она двадцать пять лет терпеливо и внимательно выслушивала рассказы своей товарки-соседки о муже, детях, внуках, племянниках, зяте, свекрови, своячнице, свояке, сватье, свате, собаках, кошках, хомячках, цветочных горшках, примочках, присыпках, соленьях-вареньях, урожайных грибах, неурожайных годах, лесных пожарах, курительных трубках, массовых самоубийствах леммингов, унитазных манжетах, велосипедных насосах, мельницах и великанах, etc., и ни разу (представьте себе: ни разу!!) не задала ни единого дополнительного вопроса уточняющего характера. Unbelievable! Невероятно! (весёлая вообще-то была и сама старушка, так я понял, но… вдруг, как говорится, ни с того ни с сего померла… да и ладно!). Отвлёкся. Так вот… «Сейчас объясню», – невозмутимо продолжал мой сосед. И тут он достал откуда-то лист бумаги, карандаш и торопливо-неспешно нарисовал довольно длинную линию, обозначив края заглавными латинскими буквами А и В: «Представьте ситуацию: вам необходимо добраться из пункта А в пункт В. Задача ясна. Цель определена. Координаты установлены. Всё просто. Вы доходите до середины, но тут неожиданно появляется новая директива: вернуться назад. Зачем? На пути появилось какое-то препятствие? Отнюдь. Просто пункта В больше нет. Он пропал. Его стёрли из бытия, нивелировали, дематериализовали, так сказать. А значит, исчезла и сама Смерть. Её больше не существует. Вы получаете срочную депешу от Высшего Руководства и отправляетесь по другим, более важным делам. Вот и весь пирог. Всё просто до идиотизма. Просто и безыдейно. «Логично, – вежливо отвечаю моему соседу с некоторым сомнением (недоумением?) в голосе, – но неясно одно: зачем возвращаться? Почему нельзя просто остаться там, где ничего нет, то есть в нигде?» «Правильнее здесь спросить, куда исчез пункт В. И почему он превратился в нигде?» – строго и повелительно поправил сосед меня. «Я вообще-то не люблю задавать правильные вопросы, но исключительно для вашего удовольствия…» «Нет, нет! – весело закричал мой чудный собеседник и энергично-лихорадочно-маниакально затряс, засигналил зачем-то в мою сторону обеими руками, будто дьявола пытался изгнать (а мне-то всегда казалось, что бесов изгоняют крестами чугунного литья! нелепость какая в голову полезла). – У нас с вами, как у невинных детей, не может быть неправильных вопросов. Любые вопросы всегда правильные и по закону и по сути! Но давайте рассмотрим всё по порядку…» «А лучше бы даже – по существу», – подумал я тогда почему-то, строго говоря, потому, наверное, что чай мой уже успел два раза остыть, но дело даже не в том (а в чём – не стану пока уточнять). «Неудачливый «мертвец» шесть раз умирал, – продолжал рассуждать мой словоохотливый загадочный сосед по купе, – отправляясь из пункта А в пункт В, стремясь отыскать там ту единственную закономерность, которая ускользнула от него в шести других жизнях. Мы живём, чтобы жить, а он жил, чтобы умирать. Я знавал довольно странных людей: они, «земную жизнь пройдя до середины», так и оставались в «где-то», в «нигде-то», между днём и ночью, между небом и землёй, между мгновением и вечностью, между условными точками А и В (так их, пожалуй, назовём, хоть все мы и стремимся порой избегать условностей), но случай с моим знакомцем уникален: он всегда возвращался по одной простой причине: ему есть куда возвращаться! но некуда идти… (непонятно, правда, что в данной ситуации хуже)».
Всё это так захватывающе…
– Между всего прочего спешу вас проинформировать (а то, похоже, вы не в курсе), – с очень серьёзным видом заметила девочка, ехавшая тогда с нами, – если у вас в квартире живут десять кошек и попугай – кошки и попугаи не очень-то хорошо сочетаются.
Жил у одного моего бывшего соседа молодой попугай. (Продолжила новая рассказчица.) Помалкивал некоторое время, подрастал. Взрослел. Набирал вес. А когда вырос и возмужал, вдруг заговорил. То есть вдруг. Вдруг начал. Вдруг начал произносить. Вдруг начал произносить свои первые слова. И вот именно когда он вдруг начал произносить свои первые слова, его сожрал кот. Вы понимаете, в чём тут дело. Дело всё в том, что кошки очень молчаливые существа. Они живут довольно замкнутой, уединённой и только им одним понятной жизнью. И крайне редко беседуют со своими хозяевами. Они, конечно, тоже умеют разговаривать, но делают это неохотно. А я бы даже сказала: они вообще почти никогда не разговаривают со своими хозяевами и чрезвычайно высоко ценят тишину. Поэтому когда попугай заговорил, затараторил тарабарщину, кот, обдумав всё хорошенько, видимо, решил: в квартире становится слишком шумно (некий душевный дискомфорт наметился в его существовании), и сожрал болтуна. А ведь попугай мог столько всего рассказать своему хозяину! Вы хоть представляете, сколько удивительных вещей он мог бы поведать миру??!! Море-море… Но теперь мы уже никогда о них не узнаем. Действительно, крайне неприятная история произошла у моего бывшего соседа: лишился он разом говорливого попугая-болтуна и остался один на один с очень молчаливым котом, любящим тишину.
И в связи с данным упомянутым случаем вспомнился мне к месту случайно и другой случай (не такой, правда, трагический). И вот опять же случай и предоставился вам о нём рассказать, о том другом случае, я имею в виду: не так давно услышали мы с девочками по радио (тоже ведь реальная история произошла!) – где-то на западе, не помню, правда, в какой стране, один мужичонка решил зачем-то ограбить магазин. С ним в качестве сообщника на дело отправился бывалый попугай, сидевший на плече (слегка тоже отдаёт история пиратским «островом сокровищ»: только лишь деревянной ноги не хватает мужичку). Так вот. Грабителя-неудачника поймали и вместе с ним, естественно, «замели», «закрыли» и попугая в статусе соучастника. Дальше чего. Посадили их в разные камеры. Мужик вскоре начал давать показания. А попугай молчал. Представьте себе. Упорно молчал как рыба об лёд, ни слова не вытянуть! И там на радио предположили, мол-дескать, наверное, он просто отказывался говорить без своего адвоката. Ждал когда ему предоставят защитника.
Из двух довольно забавных историй я сделала для себя один очень важный вывод: оказывается, попугаи тоже делятся на экстравертов и интровертов. Среди них встречаются весьма разговорчивые экстраверты-болтуны и довольно замкнутые молчуны-интроверты. Вы представляете??!! Чудеса да и только… – И тут девочка многозначительно поморщила и почесала свой маленький носик.
– А вот у нас тоже случай недавно произошёл, – с не менее серьёзным видом изрёк следом за девочкой другой бесхозный ребёнок, – завалялась у меня в кармане как-то раз ненужная бумажка неопределённого назначения и цвета; но мне-то она не мешала – лежит себе да лежит. Пусть бы и дальше лежала… Ведь нисколько не мешает! Ну. И тут как раз отправились мы с ребятами на горку ледяную, – на санках кататься, одним словом, отправились мы с ребятами, – раздумчиво уточнил он, деловито почёсывая свой маленький сосредоточенно нахмуренный лобик, – а карман-то на липучках – липучки разлипучились случайно – северный ветер, знаете ли, подул – бумажка взяла да и улетела… Улетела, – подвёл мальчик итог своему короткому рассказу, разведя в стороны маленькие ладошки и слегка припукнув губами, а затем незамедлительно вернулся к другим «важным» делам, не обращая больше на нас ровным счётом никакого внимания.
Всё это так интересно… 
– И когда «мертвец-неудачник» умрёт в следующий раз, – продолжал между тем мой чудн;й разговорчивый сосед (я, признаюсь, уже совсем потерял сюжетную нить повествования, если, конечно, она вообще здесь есть… посреди пожилых и молодых попугаев, безвременно почивших), – он уже будет точно знать, куда ему идти дальше… Вот вы, например… человек, ещё достаточно нестарый и живущий в сегодняшнем мире. Что имеете сказать на сей счёт? …
На протяжении всего приведённого выше довольно сумбурного вступительного рассказа Грегор долгое время вёл себя по-прежнему относительно терпеливо (ключевым словом здесь является именно слово «относительно» – любимое слово физиков): успел, между прочим, одеться, выпить немного виски, выкурить пару сигарет, лениво побродить по комнате взад-вперёд и даже впасть, по обыкновению своему, в очередное лёгкое умственное оцепенение. Теперь же он ото сна вконец очнулся, встрепенулся, поскольку догадался: последний вопрос обращён уже непосредственно к нему, а не к молодой версии толстяка из злополучного «философского» поезда с умеренным количеством «бесхозных» метафизически настроенных детей. Прохаживаясь в мучительных раздумьях по комнате, Грегор ещё раз почесал подбородок со значительным видом, выразительно откашлялся и ляпнул первое, что взбрело в его бесцеремонно разбуженную в самый разгар ночной сиесты, ещё, правда, не совсем трезвую (либо уже нетрезвую?) голову:
– Смерть безобразна. В любом её п-проявлении. А проявлений существует бесконечное множество. Вот как я думаю. По-моему, у Смерти отнюдь не женское лицо. Не может быть женщина настолько отвратительной. И хотя уродство – понятие довольно-таки относительное, условное, красота тем не менее всегда являлась неотъемлемым спутником любой особы женского пола. А вечная женственность манит нас к себе – так  говаривал великий Гёте… Известная истина! Посему дети к-катаются на санках, кошки едят попугаев и жизнь п-продолжается. Таково моё с-скромное мнение. Да!
– Согласен с вами. И всё же вы, насколько понял, полагаете, от Смерти нельзя убежать? Нельзя просто взять и повернуть назад?
(Из каких именно «паралогических» и сентенциозных фраз сонного, подвыпившего Грегора Незнакомец выудил сей нелепый вывод, затрудняюсь вам поведать. Такое ощущение… он Грегора сейчас принимал за кого-то другого или даже вообще не с ним вёл свою неспешную, несколько аляповатую беседу. И первый вопрос здесь: за кого именно он в данный момент принял Грегора. Не берусь предположить. Разве что… всё за того же воображаемого словоохотливого собеседника из купе «философского» экспресса. Впрочем, несущественно. Мало ли за кого можно принять чужого человека – суть беседы не изменится. А для нас имеет огромное значение лишь предмет разговора. А вот кем считал загадочного толстяка сам Грегор – тоже очень серьёзный, вдумчивый вопрос. И он требует весьма серьёзного, вдумчивого ответа, а у меня в начале нашего повествования пока заготовлены только многочисленные вопросы (чем больше вопросов, тем лучше?); ответы появятся ближе к концу, если, конечно, они вам к тому времени вообще будут нужны: может, вы и до середины-то не доберётесь. А впрочем, впрочем. Посему продолжаю.)
– Ни от Смерти, ни от Судьбы не убежишь, – подтвердил Грегор таинственным полупьяным шёпотом (в целях развлекательных?). Но голова его самым расчудесным образом начала постепенно проясняться, и голос с каждой фразой набирал невероятную философскую силу и убийственную декламационную мощь. – Глупо даже п-пытаться. Истину говорю вам… Жизнь человека – таинственное путешествие в беспросветной мгле. Ею п-правит зловещий Гороскоп, неизбежный смертный Приговор Высшего Верховного Суда, который вынесен до рождения, при рождении и обжалованию – увы! – не подлежит. Судьба, как и Смерть, всегда без п-предупреждения (предубеждения?) стучится в нашу дверь. Может, я и сейчас иду навстречу своей Судьбе, а может – просто иду. Какая разница? Главное – я иду!
Но что есть Судьба? Давайте уточним. Её считают изменчивой. И она любит играть с нами в очень опасные игры. Вот только играет не по п-правилам. Судьба, как однажды кто-то уточнил, – нечто с-среднее между «моя зубная боль» и «дочери короля Лира». Видимо, здесь имелись в виду всё-таки две п-плохие дочери, а не все три сразу. Хотя… Кто знает! Так вот. Во всех определениях Судьбы есть всё же кое-что недосказанное. «Недовымолвленное». Всегда и во всём есть нечто недосказанное. Должно быть! Какая-то тайна. Загадка. С тем же успехом можно обозначить Судьбу и в качестве п-промежуточного з-звена между… скажем: «мой нерождённый брат» и «тень отца Гамлета» или «мой сломанный велосипед» и «ветряная мельница по кличке Дульсинея». Все эти определения нам абсолютно ничего не дают, кроме новых в-вопросов. Г-глупость несусветная! И чего только в голову не п-полезет среди ночи… Срочно надо выпить! – (И тут он немедленно выпил.)
А толстяк оживился.
– Знаете… вы сказали вовсе не глупость! – задорно и весело выкрикнул Незнакомец или скорее выдохнул прямо в осунувшееся от усталости (или алкоголя?) лицо Грегора. – На всё необходимо обращать внимание, ибо всё можно толковать. Чем больше задано вопросов, тем интереснее жить. Разгадывать загадки, собирать паззлы, предложенные Судьбой.
– Но так можно всю жизнь п-провести, отвечая на бесконечные бессмысленные вопросы. А жить-то когда? 
– Вот. Вот! Именно. Именно! Вот именно! – (беда какая-то с велеречивым пухликом: совсем запутался в словах – слетают у него с языка, вываливаются мощными снежинками с хмурого сердитого неба во время активного весеннего снегопада). – А знакомец моего соседа из поезда? – всё не унимался странный толстяк, тараща на Грегора маленькие внимательные глазёнки (право, как ребёнок, ей-богу!). – Ведь он шесть раз возвращался! Вдумайтесь только: целых шесть раз. Неслыханно! Но зачем? Почему нельзя просто жить дальше, не оглядываясь назад, оставив на чердаке своего усталого мозга хлам мучительных воспоминаний, скарб тяжёлых и ненужных сомнений, угрызений совести, etc.?!
Грегор помолчал, подумал, выпил ещё. «Что ему нужно от меня? Кто это такой?» Минут десять, наверное, прошло в томительных ожиданиях, прежде чем он задумчиво ответил расчудесному ночному гостю:
– Хотите с-сказать, незадачливый «мертвец» постоянно возвращался в п-прошлое, чтобы изменить б-будущее? «Эффект бабочки». Но б-будущее изменить нельзя! Не потому вовсе, что оно нигде не з-записано, и не потому даже, что оно ещё не наступило, а именно потому, что Будущее – синоним Судьбы. Вернее, одно из её лиц. У Судьбы три облика: п-прошлое, настоящее и будущее. Будущее из них самое с-страшное. Лишь оно напяливает на себя уродливую маску, и совершенно нельзя узнать, кто скрывается под ней. Мы не в состоянии повлиять на свою Судьбу. Нам не по плечу эта махина. Невозможно выстоять в битве с ней. Бессмысленная трата времени и сил. И к тому же, насколько п-понимаю, у знакомца вашего соседа вообще больше нет будущего: пункт В стёрли из бытия.
– Значит, вы всё же допускаете такую идею: мы можем повлиять на судьбы других людей? – (Мне кажется, или диалог всё же несколько странный? Нестандартный какой-то. На каком основании собеседники делают свои чудовищно неуместные выводы? Абсолютно ничего не понимаю, но влезать не стану: избави бог философской беседе помешать!)
– На чужие судьбы – да, но не на свою! – охотно отвечал между тем Грегор, давно и прочно забыв про сон и мрачно потягивая виски из мутного бокала. – Иначе думают лишь розовощёкие оптимисты или те, у кого уже всё есть. Но ведь и они могут что-то потерять. Нечто весьма важное. К п-примеру… Если кто-нибудь из близких вам людей погибнет в автокатастрофе или умрёт от рака. Вы не в силах п-предвидеть данное событие или повлиять на него в свою пользу. Вы даже не сможете замедлить неумолимый бег времени, как ни старайтесь. Зато самый факт с-смерти или болезни любимого, дорогого, родного человека способен повлиять или даже п-практически полностью изменить всю вашу дальнейшую жизнь. Фатальная неизбежность! Вот её я и называю Судьбой. Мы лениво т-тащимся сквозь жизнь, словно поезд сквозь тьму, к неизвестному месту назначения, будучи уверены почему-то, будто бы точно осознаём, куда именно идём (глупейшее заблуждение!). Но что ждёт нас впереди? Невозможно ответить. И не будем пытаться отвечать!
– Я понял вашу мысль. И всё-таки он возвращался! Мертвец-неудачник. Он не хотел оставаться в нигде. Он всегда возвращался!! – по-прежнему не желал успокаиваться таинственный ночной гость, а глаза его меж тем горели каким-то загадочным, лихорадочным блеском, и у Грегора даже минуты на две возникло ощущение нереальности всего происходящего: всё вокруг окуталось неким зловещим туманом. (Впереди беда!) – Шесть раз умирал и шесть раз возвращался! И я никак не возьму в толк… почему?! Что заставляет нас возвращаться в прошлое. Неведомая сила? Враждебная или дружественная? 
– А знаете… – опять вяло и несколько сонно промямлил Грегор, осознав наконец простую истину: от Незнакомца ему так просто не избавиться; до утра ещё, чёрт возьми, просидит, ужас какой, уж лучше ночные кошмары! – Хорошо, к-конечно, когда есть куда возвращаться, но мне думается, на месте того человека надо бы с-сначала определиться, куда он хочет д-дойти. И потом… Смерть ведь на самом деле никогда не останавливается. Иногда она выключает свои кровавые фонари, только и всего. Но никогда не забывает включить красные стоп-сигналы, чтобы мы помнили, кто ждёт нас впереди. Неведомый кто-то. Но «неизвестный» вовсе не должно означать «страшный». Вот почему Смерти не следует б-бояться: мы даже не знаем, когда она п-придёт. Испанская пословица гласит: смерть и вообще любые удары Судьбы, нужно принимать, как таблетку аспирина: всегда желательно запивать! Чем-нибудь покрепче. У неё есть одно неоспоримое достоинство. Лишь только услышишь издали приближающиеся шаги Костлявой, ты с-становишься внутренне свободным. Все огни и фонарики, известное дело, в конце концов прогорают. Однако Смерть всегда идёт вперёд. Ей незачем возвращаться. И пусть идёт! А мы отправимся с-следом. 
– Да, Смерть идёт, и мы тоже идём, – вновь охотно согласился с Грегором чудный толстяк. – А если, допустим, у человека никого нет? И идти ему некуда? – осторожно поинтересовался он – и почему-то вдруг зловещим шёпотом.
– Идти всегда есть куда, – спокойно парировал Грегор, и не шёпотом, а вполне обычным своим тоном: деловым, циничным, уверенным. – П-просто иногда нам требуется время п-понять, куда мы хотим и чего мы хотим, вы не согласны? Вроде как сесть в поезд. П-правда, без билета. Когда не знаешь наперёд, куда поезд отвезёт тебя. Да это и неважно – лишь бы ехать вместе с любимым человеком. Или на встречу с любимым. Обычно мы всегда з-знаем, куда едем: на вагоне есть табличка, где услужливо указан пункт назначения. Но в жизни всё наоборот. Чаще всего мы не имеем ни малейшего п-понятия, куда идём и куда в конечном итоге п-попадём, не так ли? Возможно, это с-связано с тем… мы вообще не сами идём по жизни, а нас ведут по ней. Я ли рука, бросающая игральные кости, или просто одна из костей?! Разве мы можем осознать истинную меру с-своего счастья, если нам неизвестно, что ожидает нас за поворотом? Я отвечу вам так. Да, можем. Нет, не можем. Парадокс? Да, парадокс. Нет, не парадокс (!) Не можем, поскольку не ведаем, что именно и когда именно Судьба вздумает у нас отнять. И тем не менее, мы всё же с-способны познать счастье. Сегодня. Сейчас. Одномоментно. Сиюминутно. Пусть хоть на мгновение, но прекрасное мгновение! Хотя мы никогда не з-забываем: счастье недолговечно, недолгопрочно, не пуленепробиваемо, пожаронеустойчиво и взрывоопасно. Счастье – радиоактивный материал, легковоспламеняющаяся жидкость; его могут отнять в любой момент. Будто конфетку у ребёнка. Минута счастья, как же ты радостно и неизбежно коротка!
– Отчасти, – не к месту ляпнул Незнакомец. (В какой-то момент Грегору вдруг сделалось невыносимо грустно. Сегодня в его жизни произошло ещё одно знаменательное событие. Встретились два чудака. Один другого ненормальнее. Вопрос: кто кого переплюнет? А впрочем, впрочем… Что здесь знаменательного? Что здесь ненормального? Обычное дело. Привычное дело. Я каждый день таких чудиков встречаю. А вы?) – Всё же давайте представим на секунду: у человека никого нет. И некуда ему бежать. Ему дарована единственная, но уникальная возможность: возвращаться вновь и вновь туда, откуда он уже сбежал однажды. И? Что дальше?
– Но такое п-происходит очень часто и почти со всеми. Когда люди бегут куда-то, они обычно смотрят в ту сторону, откуда движутся, а не туда, куда направляются. Всё самое главное и интересное находится у нас за с-спиной. Даже если отказываешься от своего прошлого, всегда что-нибудь остаётся. Именно поэтому нас так т-тянет оглянуться назад. Нам хочется возвращаться вновь и вновь по кругу туда, откуда мы п-пришли, чем мы, собственно, и з-занимаемся всю нашу жизнь. Разве нет? Мы весело топчем землю и не носим галстуки. В том наша суть. Просто потому что. Наши мечты и чувства сотни раз блуждают одной и той же дорогой. Бродят во тьме. Но если мы хотим убежать от чего-нибудь, нам необходимо постоянно иметь перед глазами свою тюрьму. Из которой. Пытаемся вырваться. Когда некуда больше идти, приходится возвращаться.
Наконец мы и сейчас вернулись к вашему предыдущему вопросу. (Тоже долго сначала бродили по кругу!) А к к-кому возвращаться-то? Его кто-то ждёт? «Мертвеца-неудачника». Если да – завидую тому вечному «возвращенцу» (и я тоже: уж лучше быть «возвращенцем», чем «невозвращенцем», поверьте!) и его аллегорическому п-побегу от самого себя к с-самому себе. Это, между п-прочим, великое счастье, когда кто-нибудь где-нибудь тебя ждёт… В противном случае наша жизнь превратилась бы в сплошной абсурд, в б-безумный кошмар. Человек, у которого никого нет, нет вообще никакой цели, подобен к-кораблю без рулевого управления или автобусу на опасной извилистой горной дороге, за рулём которого сидит психопат. Он вынужден вечно колесить по миру туда-сюда. Б-бежать куда-то, возвращаться откуда-нибудь и зачем-то бесконечное, бессчётное множество раз. П-постоянно крутиться в чёртовом колесе.  Подопытная мышь. Или, как те не очень удачливые в з-замужестве сёстры, – вечно наполнять бездонную бочку с водой, пока не придёт Судный день. А он ещё ох как не скоро может наступить! Да и наступит ли? Где г-гарантии, что мы его вообще дождёмся? Я не знаю. А вы? И ни у кого нет ответа на наш вопрос. Посему… Бессмыслица какая-то п-получается с вашими з-знакомцами из п-поезда. Но я никого не осуждаю. Когда мне г-грустно, я просто беру бутылку виски и молча пью в одиночестве. Очень, знаете ли, высоко ценю своё уединение… – И тут Грегор весьма кстати и немедленно выпил.
– А вы интересный собеседник! – закричал вдруг весело безымянный Незнакомец (не знаю, понял он намёк, откровенно спрятанный в последней, произнесённой довольно брюзгливым тоном, фразе Грегора или не особенно, да и неважно). – Непременно к вам ещё загляну поговорить! Побеседуем, если не возражаете.
Лихо он закончил разговор. Вот она – крутизна виртуозной интеллектуальной беседы! Нам бы так…
– Мне будет п-приятно, – еле выдавил из себя Грегор с кислой лимонной рожей и выпроводил незваного, неугомонного ночного гостя за дверь. – И п-передавайте привет Калаку (чтоб ему пусто было!).
Всё это так…
 
4

Счастье есть, оно проще простого: это чьё-то лицо.
Ф.Бегбедер

В одиночестве мы приходим, в одиночестве и уходим. А большинство из нас и живёт в одиночестве…
Ч.Буковски «Истории обыкновенного безумия»

Традиционное время существует только в календаре, в жизни у каждого своё время. Что это значит? Мы нашли ещё один синоним человеческого счастья или… синоним существования? Не знаю. Я давно утратил свой календарь. Ясно одно. Время часто подрезает крылья нашим мечтам. Оно движется столь неумолимо, стремительно. Вперёд и вперёд. А потом назад и назад. То назад, то вперёд. Ведь у времени тоже есть Лицо. И Имя. Даже несколько имён. И одно из них – Страх.
Спать уже совсем не хотелось. Ни мне, ни Грегору. А ночь всё никак не унималась, не успокаивалась. Время застыло, залипло, завязло. Увязло в чём-то по самое «не балуйся». Время ударило меня и Грегора по лицу. Выплюнуло нам в глаза все наши зачатые, но так и не рождённые мечты. Кто теперь расскажет о них, если не мы сами? Кто сделает выбор за нас. Любопытная луна подмигнула мне и Грегору одним глазом сквозь зелёную занавеску на форточке и немедленно скрылась за зимней мартовской тучей. Мрачные опускались на город ночи в то время года, да и дни становились не лучше. Как прежде, уже не будет… <…>
… Грегор порылся у себя на столе в поисках чего бы почитать, с единственной целью: поскорее уснуть. Среди заметок, часто присылаемых благодарными и неравнодушными читателями (а также нередко и читательницами!), попадались временами весьма любопытные вещицы. Иногда Грегор соглашался на просьбы лысого уравновешенного Альфреда публиковать некоторые, особенно удачные на его взгляд, отрывки. Журнал всё же являлся любимым детищем Грегора. Возможность если и не самому что-нибудь творить, то хотя бы корректировать, редактировать и издавать чужие произведения доставляла ему огромную, ни с чем не сравнимую радость. Любимая работа – всё, что осталось у Грегора. Работа, которая в значительной мере помогала не сойти с ума и не скатиться в бездонную зияющую пропасть после ухода жены. (Мне кажется, я повторяюсь, хотя, впрочем, несущественно, поскольку речь идёт об очередной иллюзии. И вообще – я частенько повторяюсь, грешок любимый!)
Один литературный пассаж неожиданно привлёк внимание Грегора. Возбудил интерес. Его предваряло обращение к издателю, причём обращение довольно странного, возможно даже (не постесняюсь этого слова!) бредового содержания. Бредовым, в принципе, показался нам с Грегором и сам отрывок, воспоследовавший за сим посланием:

«Уважаемый г-н Издатель!
Дни Великой Номер Первой Инквизиции давно миновали (миновали!), и люди наконец-то полетели на Луну <дамам, кстати сказать, было время, и мы признанья на ухо шептали; то время убежало, ускакало!>. Но затем опять случился Большой Взрыв на Солнечной Звезде, и настала унылая пора Второй Инквизиции. Великий Брат вновь следит за всеми тварями земными, и в рупор гласности строго и повелительно звучат призывы единения и борьбы за сиюминутное существование. За наше светлое Будущее!
<…> Будущее. Как много в этом звуке!
Наступили тяжёлые времена, о коих повествует найденная нами рукопись Чиновника З. неизвестного Департамента и не очень тоже понятно, правда, какого именно ведомства <рукопись сильно повреждена!>. [Не станем здесь обсуждать литературные достоинства и недостатки данного исторического документа. Весьма спорный вопрос! Ведь Чиновник З. не Литератор по призванью своему. Ему-то Вы простите всяческие огрехи. Ох, уж эта Республика Словесности! За что казнит, за что венчает?]. Хлеб нынче выдают только по продовольственным карточкам, а подметки стоят гораздо дороже деревянных гробов. Но гробы дубовые, как нам представляется, обладают гораздо большей прочностью! Да, пожалуй, их можно назвать надёжными. Весьма.
Жизнь штатных <и заштатных> Чиновников после Великого Противостояния сделалась просто невыносимой… несносной, одним словом, сделалась жизнь штатных <и заштатных> Чиновников. Для наших бывших дорогих сограждан пришло время суровых испытаний. Мы случайно обнаружили упомянутую рукопись, когда разбирали хлам на чердаке покойного деда. А он, спешим любезно сообщить Вам, многоуважаемый г-н Издатель, вовсе не был Историком! Дед – Художник до мозга костей <хотя отец наш, то есть его родной сын, решил почему-то стать Математиком и каждый день на завтрак, между прочим, съедал непременно два сырых яйца!>. Обычно мы всегда храним свою боль в «пандориных» шкатулках, запертых золотым ключиком каким-нибудь папой карлой. Поразительно, как одно-единственное слово <а в данном случае – всего лишь одна незамысловатая повесть> способно их открыть и выплеснуть все несчастья на наши лица! А лица где? Чьи они? Нам не дано даже поразмыслить непротиворечиво о том, какие глубины таятся в сером небосводе, изредка озаряемом тусклым блеском далёких зарниц. Планета. И как отзовётся наше слово! Как.
Давайте же наконец все займёмся исследованием небесных светил и научимся уже описывать время с астрономической точностью <то есть мы имеем здесь в виду строго научную точку зрения! обоснованную и подкреплённую фактами! строго научный подход никогда не помешает, а лишь поможет в поисках истины>. Где это видано! Чтобы наш брат Чиновник подвергался таким страшным гонениям и сомнениям!! В сомнениях суть: они есть именно черви, разъедающие наши раненые души, пожирающие нашу страдающую плоть по утрам <ибо жить, как Вам тоже прекрасно известно, глубокоуважаемый г-н Издатель, особенно не хочется по утрам; ведь днём-то ещё терпимо, а вот вечером – с особенным размахом, – со всеми к утру вытекающими!>. Просто уже ни на что не похоже, многоуважаемый г-н Издатель! Неслыханная несправедливость! Чудовищная дерзость! Возмутительно!! Ни в дубовые ворота!! А она, то есть рукопись, как раз и приоткрывает туманную завесу таинственности, которой, повторим, совершенно окуталась жизнь человеческая в те страшные, далёкие, тёмные времена Номер Второй Инквизиции. Пора! <Унылая пора!>
Записи находились, откровенно говоря, в безобразном состоянии: почти ничего не разобрать. Многие страницы сильно повреждены сыростью и плесенью, а некоторые слова и даже целые фразы несколько раз вымараны, зачёркнуты и перечёркнуты. И к тому же они <то есть страницы рукописи> не пронумерованы и явно перепутаны местами. Не очень тоже понятно, в каком именно порядке и что за чем должно следовать. Интрига! А вдруг? Короче говоря… Высылаем Вам всё, что сумели восстановить скромными своими силами, с приложением наших собственных заметок <в скобках!>. Можете опубликовать данную рукопись в своём журнале. Дед не стал бы возражать никоим образом. Ведь он был Художник <до мозга костей> и вряд ли вообще подозревал о её существовании. И никогда, подчеркнём, никогда не ел сырые яйца на завтрак! Она, то есть случайно найденная нами рукопись, прольёт свет на некоторые ужасные события той далёкой поры, и если всем нам повезёт, то в скором времени мы непременно опять полетим в открытый безбрежный Космос, хотя Марс – воинствующая планета, а Воины Тьмы, как водится, не любят Зелёных Башмаков; Воины Света предпочитают Синие Мундиры, но сколько же ещё открытий чудных предстоит сделать весёлому беззаботному Человечеству на заре Новой Эры! А Красота спасёт Вселенную!
По законам Добра и Справедливости, да не будет упомянуто имя <Второго> Великого Инквизитора всуе! Тот, чей лик не лучится светом, никогда не станет Звездой. Солнечной Звездой и Лунной Звездой. Но Солнечная Звезда – это Солнечная Звезда. Она ведь не Лунная! Не глумитесь, profani,  над Истиной в последней инстанции, особенно если Истина та уже находится на втором этаже вашего подсознания! Уважайте наши умудрённые опытом седины! Ибо где будем завтра? Не на том ли Свете. Для миллионов – избавленье! И никто в обратном не уверен. Удача. Ave!
Искренне надеемся, дорогой и любезный нашему сердцу уважаемый г-н Издатель, что найденная и с величайшим трудом, впопыхах (!), восстановленная нами рукопись будет Вам интересна хотя бы в некотором роде! Былое сбудется опять, а мы всё продолжаем верить в Воскресение мёртвых!
А засим – позвольте почтительно откланяться!
С уважением,
братья В. и Э.»

«Чертовщина! – в сердцах подумал «озадаченный» Грегор и с недовольно-брюзгливым видом закурил. – Мистификаторы-неудачники! Они меня за идиота принимают? Терпеть не могу глупые розыгрыши. Случай для психиатра… – Доктор, я сошёл с ума. – С чего Вы взяли? – Меня преследуют Великие Инквизиторы! – Великие Инквизиторы? – Именно! Именно. Но думаю, беспокоиться не о чем. Просто, понимаете, недавно опять приключился Второй Взрыв на большой Солнечной Звезде – изо всех нор и дыр повыползали Большие Братья. Хорошо, хоть не Сёстры, доложу я Вам! Если б Сёстры, то, наверное… Впрочем, неважно! На всякий случай я решил заглянуть к Вам лишь в целях успокоения нервов (плоховато, знаете ли, сплю по ночам последние дни! то есть не дни, конечно, а ночи я имел в виду, ну да ладно)… Может, если, в действительности, Вас не очень сильно затруднит, Доктор, Вы будете столь любезны и выпишете мне рецепт на хорошее снотворное? – Хорошее снотворное? Большие Братья? И давно Вы их видите? В каких количествах? Они лежат в могилах? В гробах? Сами роют себе могилы? Или они ходят повсюду, как обычные люди? Может, они роют могилы кому-то другому? Вы видите их наяву или во сне? Они бродят стаями? Поодиночке? А во что одеты? В их облике есть что-нибудь необычное? Витиеватое? Можете описать их лица? У них вообще есть лица? Алкоголизируетесь? Часто ли употребляете алкоголь? Похмелье мучает? Принимаете какие-нибудь лекарства или наркотические средства? Сколько часов в сутки обычно спите? Ваша работа Вас сильно утомляет? А что Вы при этом чувствуете? Вы испытываете гнев, тревогу, усталость, страх, веселье? Сексуальное возбуждение? Можете объяснить мне, чем птица отличается от самолёта? Черепаха от танка? Нет? А кирпич от камня? Муха от вертолёта? Тоже нет? … В каком виде Вы предпочитаете есть яйца на завтрак? Вы вообще любите яйца? Вы сейчас трезвы? Вы в состоянии внятно сформулировать в двух словах смысл выражения «старичок-с-ноготок»? Что-что? Как Вы сказали? «Мальчик-с-пальчик»? …Ваш отец когда-нибудь бил Вас в детстве? Расскажете Ваше самое страшное воспоминание??? … – … … … – ??? ??? ??? – Бред, бред, бред… Сплошные вопросы, вопросы, вопросы… Дождёмся ли ответов?»
И тут Грегор с глубочайшим интересом принялся читать дальше…

***

«… Я приехал в *** на перекладных из уездного N*** раньше обычного.
Близился полдень. Но, по правде сказать, когда попадаешь в определённого рода места, очень сложно внятно уяснить, какое нынче время суток. Невзрачный серый пейзаж и некая замогильно-унылая мрачность совершенно всех окружных предметов – как вблизи, так и вдали – не радуют глаз и несколько сбивают с толку. Не припоминаю, бывал ли прежде в ***, куда два дня назад отец Б. вызвал меня по весьма важному делу срочной депешей. Начальник Станции, человек уже очень немолодой, с седыми волосками на пухлых мясистых пальцах, небрежно сунул мне в нос желтоватого цвета бумагу, где я, в тусклом, слегка замутнённом свете одинокого зелёного фонаря, с величайшим трудом сумел разглядеть начертанные красным по белому некие странные символы, больше скорее похожие на чудовищно немыслимые иероглифы. «По-Вашему, это смешно?» – строго спросил он, тоскливо глядя поверх моего лица, а затем смачно и шумно сплюнул себе под ноги довольно приличный сгусток окровавленной слюны. Я не ответил ему. 
Лошади довезли меня до рыбацкой хижины на берегу реки, где мне было предписано поселиться в ожидании следующей директивы. Крестьяне из соседних домов заготавливали себе гробы и спокойно, неспешно укладывались в них спать прямо во дворе. Между прочим, недавно в сих местах установилась жаркая <мучительно жаркая?> погода. Засушливое лето постепенно шло на убыль. А сухой, душный сентябрь вот-вот намеревался постучаться корявой скрипучей веткой в ближайшее окошко. Знойная пыль летала в воздухе, значительно затрудняя дыхание и вызывая у всех без исключения обитателей округи тяжёлый чахоточный кашель.
Я сидел в тёмной комнате и ждал отца Б., но он в сей главе так и не появится. Ночью туман наконец-то рассеялся. Но духота лишь усилилась. Я зажег свечу, встал и вышел на двор. Кромешная тьма застила всё вокруг. В соседней хижине будто бы тоже горел свет, но там, казалось, никого и нет. Только детский плач и тихое поскуливание доносились откуда-то <de profundis> из глубин. От безделья я постоял так минут, верно, двадцать. Свеча сиротливо догорала. Удушливый ночной воздух минуты на две вскружил мне голову и перепутал мысли. «Скорей бы утро», – подумал я и пошёл тушить свечу.
Той ночью мне опять приснился странный сон. Увидел девочку. А дальше ничего не помню… 
<…> На рассвете заглянул Старший Почтмейстер и вручил странное, несколько путаное послание от Начальника Службы Движения. Мне  приказывали немедленно явиться в здание Городского Суда в парадном костюме, но без галстука, для получения дальнейших указаний от начальства. При себе иметь копию таможенной декларации и свидетельство о регистрации брака, если таковое имеется в наличии. «При чём здесь Служба Движения? Я ведь прохожу совсем по другому ведомству», – подумал я почему-то и пошёл одеваться.
День обещал сделаться на редкость жарким. Часа через два я наконец добрался до условленного места. У входа в здание Суда двое Приставов перегородили мне дорогу. «Я ищу отца Б. по важному делу», – по уставу доложил им. Они посторонились, но ничего не ответили. В зале Суда было довольно многолюдно. Народу в огромное помещение набилась тьма тьмущая. Мест, как и следовало ожидать, на всех не хватило. Сидели в ложах, на балконах, на лавках, в оконных нишах. Теснились в проходах, между скамьями, стояли чуть ли не друг на друге. Меня всё время толкали в бока и в спину. Толкотня, казалось, длилась целую вечность и никак не желала успокаиваться. Какой-то пузатый и носатый старик, стоявший рядом, очень больно отдавил мне ногу. Стало вдруг нестерпимо душно.
От нечего делать я принялся наблюдать происходящий процесс. Зарисовку протокола Суда в установленном порядке совершал Художник Р., ещё довольно нестарый человек с рыжеватым, прыщеватым и несколько рябоватым лицом. А кроме того – с угреватым носом. Я незамедлительно узнал его. Два года назад мы вместе <далее в рукописи неразборчиво; запись не подлежит восстановлению>. Выступал, по всей видимости, Обвинитель – лысый, немолодой уже мужчина с козлиной бородкой в синем мундире. Он постоянно вытирал платком пот с блестящего мокрого лба и указывал пальцем куда-то в сторону, но слов было не разобрать. Присяжные явно скучали и не слушали его речь. Они то и дело глазели по сторонам без особенного, правда, любопытства, шумно зевали во всю мощь своих луженых глоток и лениво ловили ртами мух. Мухи, к слову сказать, преогромнейшие, летали повсюду с противным жужжаньем. Судьи, как и полагается по уставу, в составе двух человек, также откровенно скучали, не проявляя ни малейшего интереса к процессу. Они с равнодушным видом просматривали какие-то бумаги у себя на столе и не обращали ровным счётом никакого внимания на всё происходившее. В шумном собрании стоял оживлённый, сосредоточенный гул, будто огромный пчелиный рой поселился в нём. Некто в зале [мне не удалось разглядеть, кто именно] всё время звучно сморкался в довольно грязный уже платок и громко, надсадно кашлял. Один толстяк из Присяжных в перерывах между приступами вялой зевоты всё время поправлял <теребил> свой мутно-зелёный галстук-бабочку, ковырялся в носу и сильно притом потел. На скамье подсудимых сидел неказистый хиленький мужичонка в потёртом ватном тулупе с весьма виноватым, но открытым и честным лицом. Лица, впрочем, не разглядеть. Я решительно не понимал ничего из происходящего.
Прошло, верно, часа четыре, никак не менее. Процесс продолжался. По сию пору выступал г-н Обвинитель. Он уже весь, с ног до головы <показалось мне тогда> буквально превратился в перст указующий. Но на что он указывал и о чём говорил, понять было совершенно невозможно. Присяжные Заседатели продолжали равнодушно-громко зевать и не обращали к нему свои потные разгорячённые лица. Судьи с тем же отстранённым видом листали бумаги у себя на столе. Толстяк из Присяжных всё так же теребил <поправлял> зелёный галстук, ковырялся в носу и мучительно при сих занятиях потел. Жирные мухи по-прежнему противно жужжали. Стоявший рядом со мной пузатый и носатый старик второй раз очень больно отдавил мне ногу. Жара усиливалась. Я начал задыхаться.
Вдруг кто-то дёрнул меня за рукав. Я обернулся. Позади стояла девочка лет четырёх или пяти. «Пойдёмте скорей, Вас уже ждут!» Мы вышли из здания Суда, и она повела меня куда-то через дома в подворотню. «Я искал Б. по делу», – зачем-то сообщаю девочке. К великому сожалению, имею дурацкую привычку докладываться всем без разбора. «Нам сейчас надо очень спешить, – отвечает она, не обращая внимания на мой рапорт. – Э. давно ждёт Вас. Там судят её отца. Его завтра казнят». «За что?» «Он продавал крестьянам гробы по сниженным ценам». «Зачем им гробы?» «Они в них спят». «Просто спят?» «Да». Больше девочка мне ничего не говорила. А я и не спрашивал ни о чём… 
Почти стемнело, когда мы наконец подошли к какому-то обветшалому, полуразвалившемуся дому. Мимо нас с противным чавкающим звуком проехала телега с грудой мертвецов. У некоторых  зияли дыры на месте глаз. Верно, вор;ны-падальщики уже успели всласть полакомиться. Безносый старик управлял телегой, тихо причмокивая губами и лениво понукая тощую полудохлую лошадёнку. В чём душа держится? В соседней хижине компания бражников громко распевала шумные весёлые песни. Довольно отчётливо послышались женские визги и чей-то грубый сальный смех. Девочка молча указала на дом и тут же исчезла куда-то из поля зрения.
Я осторожно вошёл в хижину. Внутри было темно и пустынно. В углу под полом послышалась какая-то возня. «По всему видно, голодные мыши скребутся – просятся в дом. И мышам бывает одиноко», – подумал я тогда, тихо зевая и равнодушно озираясь по сторонам. Время тянулось медленно. Не берусь судить, сколько его уже утекло сквозь пальцы. Близилась полночь.
Вдруг откуда-то появилась молодая красивая женщина. Одетая во всё белое, она казалась чем-то очень сильно и явно напуганной. Не вязалось вовсе её присутствие с этим тусклым, тоскливым местом, да и с привычным миром тоже. В руках женщина держала две свечи, а одну из них тут же подала мне. «Почему Вы так поздно? – взволнованным шепотом спросила она. – Нам надо теперь непременно спешить!» «Где Б.?» «Он не придёт. Вы должны немедленно уходить отсюда!» «Куда?» «Куда-нибудь… Скорее уезжайте из ***! Подальше. Вам грозит опасность». «А что, собственно, случилось? Я прибыл в *** по важному делу, – начал, по обыкновению своему, докладывать я. – Мне необходимо незамедлительно…» «Не имеет значения, – мягко прервала бессмысленную речь чужая красивая девушка, – бегите отсюда!» Она внезапно сунула мне в левый карман сюртука какую-то тряпку, по виду напоминавшую женский кружевной платок вроде тех, что незамужние девицы сами умело вышивали ещё в старину себе на приданое, а затем робко дотронулась до моей руки со словами: «Вот. Возьмите! Пусть он останется с Вами. Когда будете умирать, положите его в правый карман. Так я смогу узнать Вас в другом мире». <курсив вообще-то везде наш, уважаемый г-н Издатель! не обращайте на него внимания>. «В другом мире? О чём Вы говорите?» Я не понял директиву. «Не забывайте меня! – вновь пропустила девушка мимо ушей мой глупый вопрос. – И пожалуйста… живите!» Её руки были нежны, точно лепестки розы, но холодны как лёд. Я стоял и смотрел в глаза Э. и думал о том, что уже никогда не встречу женщину с таким удивительным лицом, с такими странными глазами; женщину, чьи холодные руки согрели даже в ту душную, знойную ночь на короткий миг моё больное и пасмурно-одинокое сердце… А жизнь продолжалась.
Я вышел на двор в полнейшем недоумении и с потухшей свечой в руке.
Ночь погрузилась на ***. Страшная ночь.
… В хижину Рыбака я вернулся уже засветло. В небе ещё кое-где паслись одинокие, едва различимые звёзды. Луны опять не видно. Мглистые серовато-голубые облака совершенно закрыли её. Но она близко. Густой белый туман мягко стлался под ногами. А воздух уже успел запылать утренним жарким зноем. Завтра будет очень тяжёлый день… <…>
… И немедленно выпил…» … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … …

***

«Чёрт возьми, какой б-бред! Бр-р-р, – подумал вслух или про себя Грегор. – Неужели кто-то и впрямь думает, якобы можно напечатать подобную бессмыслицу. Нелепый вздор!» …
– Срочно надо выпить! – серьёзно заметил немного погодя и уже совершенно точно вслух Грегор.
И он, конечно же, немедленно выпил…
И тут блуждающий нетрезвый взгляд его упал на чёрную папку стандартных размеров…

5

– Вы знаете, из чего создана ваша душа?
– Из колючек, ракушек и зелёных лягушек?..
«Менталист»

– Ты хочешь сказать, я могу летать?
– Ты свободен – вот что я говорю.
«Чайка Джонатан Ливингстон»

Дедушка.

– Ё-е-е-ж-и-и-и-к! Ё-е-е-ж-и-и-и-к! Где ты?
– Да здесь я, здесь… Чего ты кричишь, Цыплёнок?
– Ёжик!
– Что, Цыплёнок?
– А я думал, ты потерялся!
– Не терялся я. С чего мне вдруг теряться? Я дедушку ходил навещать.
– У тебя есть дедушка? Ты к нему в гости ходил?
– Отлично с ним побеседовали. Дедушка у меня немой.
– А чей он?
– Моего брата.
– А это какого брата? Того, которого поезд задавил?
– Нет, того, который в гости приезжал.
– А тот, который в гости приезжал, его разве не поезд задавил?
– Нет, который в гости приезжал, его не поезд задавил.
– А тот, которого поезд задавил, он разве в гости не приезжал?
– Он приезжал в гости, но его поезд задавил.
– Кажется, я уже встречался с каким-то твоим братом. У него белые волосы и чёрная борода?
– Нет, он примерно моего роста.
– Что-то я никак в толк не возьму… Дедушка-то чей? – того брата, который в гости приезжал, и его не поезд задавил, или того, который приезжал в гости, но его задавил поезд?
– Того, который приезжал.
– А дедушка у тебя немой или глухой?
– Он в норке сидит.
– А что он там делает?
– Сидит.
– Глухой?
– Говорю же тебе, в норке он сидит. Что ты заладил: глухой, немой…
– А брат?
– И брат приехал. У соседа ночует.
– А! Ну, теперь наконец я всё понял…
<…>
– Ёжик!
– Что, Цыплёнок?
– А у тебя душа есть?
– Конечно, есть.
– А у меня душа есть?
– И у тебя она есть. У всех есть душа, Цыплёнок.
– А она у нас одна, душа? Или их, может быть, две-три?
– Нет, у нас только одна. У людей бывает по две. Они очень любят всё усложнять. 
– Зд;рово! Кстати. Давно хотел спросить у тебя, но всё время забывал… Что такое душа?
– Да откуда ж я знаю, Цыплёнок! Думаешь, я её видел хоть раз, душу?!
– Но для чего-то же она нужна – душа, раз она есть у нас?
– Разумеется, нужна, раз есть…
– Одна на двоих?
– Есть!
– А зачем нужна душа?
– Не знаю. Наверное, чтобы летать.
– Нет. Чтобы летать, нужны крылья.
– Почему. Можно ведь и без крыльев летать. У меня, например, крыльев нет, но я летаю.
– Ты летаешь? Никогда не видел! И не подумал бы. Разве ёжики умеют летать?
– Летать умеют все, Цыплёнок. И чтобы видеть это, необязательно смотреть.
– А отчего же тогда не все летают?
– Не хотят, наверное.
– Значит, и я смогу когда-нибудь полететь?
– Ты уже можешь. Пойдём-ка лучше выпьем, что ли…
– Ну, пойдём.

6

… И тут блуждающий взгляд Грегора свалился на папку.
Он нехотя взял её в руки, без особенного интереса. Папка как папка, ничего необычного. Но иногда довольно и такой. И одна малюсенькая папка может изменить всю нашу жизнь. И одной маленькой ранки достаточно, чтобы истечь кровью и стать кормушкой для червей. Кликните меня через пару дней, и вам скажут: уже отбегался… А та девушка (как же её звали? Елена, кажется? Или Хелен, или Прасковья, или как-то ещё. Имена вообще не имеют для меня никакого значения. Да и что они могут означать? Почему, когда вы создаёте художественное произведение, там непременно должны присутствовать «говорящие» имена? Любые имена? Что за нелепица. В жизни ведь имена ничего не значат, ни о чём не «говорят». Кто вообще решил, якобы они умеют разговаривать? Бред. Всего лишь имена. Ничего особенного. Как и всего лишь чьи-то лица в темноте, в пустоте, в тумане, в гулком коридоре, за стенкой, за закрытой дверью, на соседней улице, в соседнем доме, в соседнем городе, в другой стране, на Марсе, на Луне. Есть разница? Думаю, никакой. И вообще. Мы рассказываем о героях, которые никогда не существовали. Которые не могут существовать. Никогда не будут существовать. По крайней мере, в нашем мире. В нашей реальности.  Имеет ли в данном случае имя хоть какое-то значение? Есть ли здесь смысл? А впрочем, впрочем… Кому и как угодно. На ваше усмотрение. Но пора уже, кажется, закрывать скобку, пока она не сбежала на другую страницу; просто форменное безобразие!) явно чего-то не договаривала (вот… теперь придётся вернуться назад и поискать начало предложения, а не то чушь какая-то несусветная получается; действительно, безобразно!). Быть может, здесь кроется некая тайна? Нераскрытая папка уже сама по себе является тайной, которая в свою очередь может долгое время скрывать и хранить в себе ещё и другие тайны. Чужие. Люблю загадки. Грегор, наверное, тоже. Если так, очевидно, следует хоть заглянуть в ту дурацкую папку вместе с Грегором. А он тем временем налил себе ещё немного виски, слегка разбавил водой, присел в кресло поудобнее, закурил и принялся неторопливо читать… На свой страх и риск – и мы последуем за ним! Хотя лучше всё-таки держаться несколько на расстоянии. Всегда ведь, когда пересказываешь чью-нибудь историю, она становится немного похожей на твою собственную. А посему – соблюдаем дистанцию! Сохраняем терпение. И вперёд!
Itaque… 
 
***

                25 августа

Тема: До свидания, птица колибри…

Доброго времени суток, дорогой странник!
Спасибо за тёплые слова и интересный вечер в чате! А завтра ждёт всех нас новый день – пусть будет наполнен он незабываемыми впечатлениями и маленькими радостями…
Жаль, что ты покидаешь наш чат. Наш мир. Хотя… Некто словно подсказывает мне: ты вовсе не случайно залетел на огонёк. Думаю, сейчас наступил не лучший сезон в твоей жизни, и ты отправляешься странствовать дальше в поисках <земного?> счастья. Надеюсь, тёмная полоса неизбежно сменится солнечной (а так оно и будет – уверяю тебя – ибо жизнь прекрасна и удивительна… не смотря ни на что:) Мир многолик. В нём столько интересных, увлекательных вещей, непостижимых тайн, неизведанных путей, открытий чудных. Нам всем надо наконец перестать допытываться, в чём смысл жизни. Жизнь сама по себе уже является ответом на все наши глупые вопросы. В ней – и радость, и наслаждение, и неизбывная печаль! 
И куда бы ты ни отправился, я искренне желаю тебе найти себя в мире и… мир – в себе… Дружи с миром, странник! Но главное – помни: не размышлять о жизни следует, не рефлексировать – жить! – просто жить – сегодня, сейчас, сиюминутно, одномоментно… Любое мгновение, пусть даже и эфемерное, ни с чем не сравнимой радостью наполнено. Пусть даже и эфемерной. Видишь: положительные эмоции буквально фонтаном бьют через край! Ведь жизнь так коротка… чертовски коротка… А ещё столько всего хотелось бы успеть!
Игра ума и листьев арфа,
И вкус вина, и жар объятий –
Даны сегодня, ибо завтра
Полно любых невероятий… (с)
Так или иначе – и я была рада познакомиться с тобой, хоть и в далеко не совершенном виртуальном пространстве.
Храни тебя Господь и всего тебе самого доброго!
                ……………………………………………………………Сказочница
P.S. Подумала вдруг: лето уже заканчивается… Посему лови от меня прощальный подарок – чудесные летние строки одного из моих любимейших поэтов; пусть незатейливая мелочь немного порадует тебя (уж больно ты мрачный!):
Август.               
Персик зарей подсвечен,               
и сквозят леденцы стрекоз.               
Луна вплывает в янтарный вечер,               
словно косточка в абрикос. (с)

                1 сентября

Тема: и невозможное – возможно!

Дорогой странник!
Сегодня ночью ко мне тихо подкрался белый ветер и шепнул на ухо: «Осень наступила…»
> Я бы всё сделал, чтобы найти его <счастье>, может, даже полжизни отдал.
На твоём месте я не спешила бы так сразу отказываться от половины своей жизни, – глядишь, и сгодится для чего-нибудь дельного…:)
> Родная моя Сказочница, если кто и не сошёл ещё с ума от твоих бесконечных цитат, тот и впрямь сумасшедший!:)
Cудя по ясности твоей мысли и лёгкости повествования, лично ты пока ещё пребываешь в здравом уме и светлой памяти:) Следовательно, диагноз не подтверждается, и нет оснований для паники… /Всё не так плохо – и это уже хорошо:)/. Хотя… Если так подумать, в безумии скрывается некое спасение. Освобождение. От чего? От пут и оков довлеющей над нами повседневности, конечно же!:) От чего же ещё?:) Однако никогда не следует забывать: прекрасны и удивительны только те вещи, которые продиктованы мрачным безумием. Но начертаны светлым разумом и зрячим провидением!:)
Наверное, ты в чём-то прав. Есть во мне некая оторванность от жизненных реалий, идеалистический взгляд на мир, мечтательность и какая-то даже немного детская – абсолютная! – беспомощность перед лицом любой опасности, любых непредвиденных обстоятельств и того самого «града ударов» судьбы, с коим ты, видимо, знаком не понаслышке.
Но так уж исторически сложилось… Ведь Судьба всегда была благосклонна ко мне: холила и лелеяла, словно невинного младенца в люльке. И вот теперь, – выращенная в парниковых условиях, под стеклянным колпаком добрых и заботливых родителей, избалованная и заласканная Судьбой, – я и бегу по жизни смеясь, едва касаясь ногами земли, любуюсь солнцем и звёздами, вдыхаю аромат цветов и всем сердцем верю: добро всегда побеждает – в мире и в каждом отдельно взятом человеке – все люди хорошие, поверь мне, все-все…:)
> Ты думаешь, счастье возможно, если человек в него верит?
Думаю. И верю! Ибо только то, во что мы верим, и существует для нас. Чтобы верить, нужно просто широко открыть глаза. Мы сами наводим фокус. – Разве нет? Мы сами хозяева своей Судьбы, а Судьба в свою очередь находится внутри нас, как и вообще ВСЁ – в нас! Иногда нам достаточно лишь изменить свои мысли – и реальность, окружающая нас, тоже изменится. А вслед за ней изменимся и мы:) Самое великое счастье – взглянуть миру в лицо и поздороваться с ним!
> Но возникает вопрос: возможно ли выдержать подобные удары и остаться человеком?..
Странник, «и невозможное – возможно», не правда ли?:) Ты сам об этом как-то упомянул в чате.
Думаю, всё у тебя получится… Надо только верить. И я верю в тебя. Или же мне просто в очередной раз что-то подсказывает великая женская интуиция:)
Будь счастлив…
                Сказочница
 P.S. Открою тебе один маленький секрет: я очень хочу стать бабочкой и научиться летать. Просто чтобы быть поближе к солнцу. Иногда мне даже снится, будто я – бабочка… Это мой путь. Моя мечта. И это мой мир…:)
15 сентября
Дорогой странник!:)
Всё у тебя будет хорошо, поверь мне! Без фактов и без аргументов – просто верь! Хочу, чтобы ты был счастлив и понял наконец: жизнь прекрасна и удивительна – со Сказочницей или без неё – но УДИВИТЕЛЬНА и ПРЕКРАСНА. Только если смотреть на неё «правильными» глазами: детскими, наивными, но всё постигающими, всё познающими, ничего не упускающими из виду… Знаешь, как гласит древняя восточная мудрость:) Когда долго ищешь, но не можешь найти искомое, оно наверняка у тебя уже есть. Лежит в твоём дырявом кармане. Иными словами – кто ищет, тот не находит, но кто НЕ ищет, того обязательно найдут. Счастье само постучится в твою дверь. Не спугни его! И однажды ты встретишься с нежданным. Кто-нибудь должен подарить и тебе светлячка, чтоб было кому освещать строгий, гордый путь одинокого странника… (!) Не случайно душу человека раньше умели сравнивать лишь с осенним светлячком. Он порхает бабочкой в ночи, весело и беззаботно, но свет его маленькой звезды озаряет наш путь, не позволяя заблудиться в беспощадных сумерках крохотного закрытого мирка, который люди обычно выстраивают из своих жизней.
Все волнения и печали свои оставь! Соседу подари (шутка:) Не спеши сходить с ума – порадуйся ещё немножко жизни! И просто… Живи-поживай, да добра наживай!:) Кто сердцем радостен, тот и ликом цветёт…:) Человек никогда не бывает настолько несчастен, как ему представляется. Помни! И будь счастлив…
Храни тебя Господь!
                ………………………Праздник, который всегда с тобой:)
P.S.
А в ночном безлунном небе мерцают яркие звёзды…:) Какой же порой суетной, нелепой, даже бесполезной кажется мне наша повседневная, будничная жизнь, стоит лишь вспомнить о далёких небесных светилах над головой (но забыть на секунду о нравственном законе во мне…:))

                1 октября

Тема: Шаги по стеклу…

Дорогой странник!
Пожалуйста, не пугай меня…
Посмотри: вокруг красиво. Осень. Октябрь уж наступил. Роняет лес багряный свой убор, а роща золотая берёзовым весёлым языком пытается о чём-то с ним договориться…:) Не получается: мешает снег. Пурга, метель и вьюга одолевают полуголый лес! И одевают в белые одежды. Смотри, смотри: осенняя зима вновь заступила на дежурство! Уснули бабочки и мотыльки… А я мечтаю! 
А как тихо! Слышишь даже лёгкую походку собственной тени:)
Вчера купила книжку одного молодого, но очень перспективного французского автора (имени его так и не запомнила, к сожалению!:) Называется «Снег» («Neige»). Про поэта, у которого было лишь две страсти. Хокку. И снег. А ещё про девушку-канатоходца по имени Нэж, чья жизнь похожа на веревку, усеянную узлами; её связывали и разрывали подлое коварство случая и унылая пошлость существования. Нэж чувствовала себя хорошо, лишь шагая по канату в тысяче футов над землей, удерживая равновесие на острой кромке жизни. Именно в таком виде однажды к ней явилась её Судьба. Двигаться вперёд шаг за шагом. От одного конца жизни к другому. Непременно. Всегда.
Мы все идём по натянутой леске, и каждому дано узнать счастье собственной легкости и ощутить эйфорию высоты, пережить острую боль бесконечных падений и печальную горечь разочарования и утраты. Но нельзя вечно жить плакучей ивой! Лучше жаворонком петь песни по утрам или беззаботной бабочкой весело перелетать с ветки на ветку…:))
Ведь кто не мечтает о невозможном – не мечтает… И не живёт! Ибо невозможного для смертных нет! А жизнь нам всем даруется лишь однажды, и следует воспринимать её как величайшее Благо…
Мы сами рисуем свой мир (по-моему, ты слишком увлекся чёрной краской!:) Когда у кого-то гаснет свет. Все краски темнеют. И я всегда поражаюсь. Насколько же глупым становится человек. Когда человек становится глупым!
Я хочу, чтобы всё у тебя было хорошо. И БУДЕТ! – стоит только самому захотеть.
Береги себя!
                ……………………………………………………Сказочница
P.S. Хотела поведать тебе ещё одну грустную виртуальную историю (вместо волшебной сказки на ночь:) Но не стану. Уныние уже само по себе греховно, а когда вокруг так красиво и тихо – вдвойне грешно омрачать свою душу печалью, пусть даже и светлой… Пока же – за окном торжествует снег; в сердце неподвижно застыла белая палитра; светлая гамма чувств спешит вырваться наружу; пора и нам замереть в мудром созерцании и не искать лепестки лотоса за окном. Только так мы сможем увидеть цветущий сад.

7

Что есть Любовь. Огонёк светлячка в ночи? Запах травы на рассвете? Или маленький Тень, что бежит за мной и пропадает на закате.
Вождь Воронья Лапа из индейского племени «черноногих»

Когда мы пойдём, мы возьмём с собой мир и перекинем солнце через плечо.
Дж. В.

Дождь. Снег. Град. Ветер. Водопад. Ливень вновь нахлынувших на меня воспоминаний. Saudade!  Так-так. Воспоминания, Грегор? – Да-да.  Воспоминания! – Пепелинки прошлого? – Отголоски прошлого! – Нешто? – Неужто. – Вот это номер. Какие такие воспоминания? А именно. Именно…
Лицо Луизы в темноте. Любимое лицо. Просто очень родное лицо. Лицо, останавливающее время. Как лошадь на скаку. Лицо, убивающее любые сомнения. Побеждающее одиночество. По «долгу службы» спасающее. Её лик, неуязвимый для моего времени-пространства, для всего хода жизни, мерцающий в звёздной тишине, одновременно и реальный и нереальный. Её мягкие губы возле моего уха. Её манящее дыхание на моей щеке. Шёпот звёзд. Необычный эффект. Сумрак ночи. Глазастая ночь. Ночь с глазами цвета мутной болотистой тины. Таинственные тени на стене. Таинственная бесконечность. Таинственная вечность. Сквозняк на улице и в комнате. Открытая форточка. Зелёная занавеска. Нечёткие линии чего-то там, кого-то здесь. Новое «где» и новый «зачем». Мы не в «нигде». Мы – уже в «где»! Почемучки по утрам. Погремучки по вечерам. Силуэт человека в соседнем окне. Силуэт кого-то где-то. Мои руки на её руках. Её руки в моих руках. Её глаза – мои глаза. Её улыбка – моя улыбка. Радость её – моя радость. Радость моя. Что её – моё, что моё – её. Что наше – тоже моё. Твоё, моё, наше. Ух ты! Запах её тела. Тепло её раскалённой белоснежной кожи. Её длинные шёлковые волосы. Приятные, мягкие, добрые и вкусные на ощупь. Слегка опалённые в жарком турецком зное каштановые брови. Немыслимые изгибы. Пленительные изгибы. Наш первый вечерний закат. Наш первый ранний рассвет. Солнце. Пленник облаков. Наш первый утренний кофе. Её мимолётный взгляд, брошенный через плечо. На меня. Сквозь меня. Прожигающий. Мой самый первый и самый несмелый утренний поцелуй. Глупый поцелуй. По-детски наивный. Весёлый смех. Милая улыбка. Утренняя зелень её глаз. Вечернее золото бровей. Прядь рыжеватых волос, непослушно упавшая, прыгнувшая на лоб: пугливый заяц, из кустов неожиданно выскочивший, пятками на солнце сверкающий, в прятки с охотником играющий. Опасная игра. Пластичный изгиб тонких аристократических губ. Нежных губ, любимых губ. Всё она. Любимая. Что. Завтрак. Уже. Шипящая ворчливой осторожной змеёй на плите сковородка. Я на плите. Пронзительный свист пузатого, сердито надутого чайника. Свист-вист. Двойной роббер. Разбитая – случайно, мимоходом – тарелка-неудачница. На полу. Грустная невезучая чашка следом за ней. Тоже, правда, разбитая. Еле уловимый «ой» Луизы. Призрачный «ай». Разнузданный «ах». Печальный и пухлый «ох». Синий лунь. Зелёный вздох. Весёлый дом. Ла-ла-бай. Синий шкаф. Зелёный шкаф. Весёлый шкаф. Дело – швах. Посему. Поэтому. И потому. Бред. Бывшего, жестоко убитого Одиночества. Тоски по пониманию. Тоже убитой. Мой новый, не-одинокий смех. Её укоризненный взгляд. Да. Теплота её смеющихся светло-синих глаз. Глубоководно-синих. Изумрудных. Ароматы ванили и лавандового чая. Лавандовый. Лавандовый. Лимонный стол. Апельсиновый стул. Оранжевый рай. Мандариновый дом. Лоскутная мандаринка. Заводной персик. Зелёная скатерть. Зелёная память. Причудливая игра зелёной светотени. Хрустящий ломтик французской булочки. Пирожок с корицей. Горький эспрессо Луизы. Аромат свежеиспечённого хлеба. Убийственно аппетитный аромат! Пекарня – напротив. Позади кафе. Но дом всегда впереди. Наш дом. Ещё зелёная полянка где-то. И запах свежескошенной травы. Толстый Пекарь, усатый, пышущий здоровьем, сосредоточенный, обычно неулыбчивый, с виду неуживчивый, неуютный, кособокий, косолапый, несколько аляповатый мишка; но всегда очень мило улыбающийся нам по утрам. Не нам – Луизе. Его детишки – неопределённо-количественно-многочисленные, озорные весельчаки-смельчаки. Луизины любимчики-«шалунишки». Короткие штанишки. Их крики и весёлый задорный смех во дворе. Всегда. Игра. Навеки. Нет. Жена Пекаря, дородная дама в фартуке, с виду неприветливая, с вечной и неумолимой дубовой скалкой в руке. Ой-ой. Её скалка – словно бы колотушка сторожа в незапамятные времена. Тук-тук. Тук-тук. По голове. А что в голове. Ничего. А что на столе. Нет. Уже. Да. Мой любимый бутерброд на завтрак. С веточкой укропа. Веточка времени. Луизина сдобная булочка с маком. Хлебные крошки везде. Грязь. Ужас. Голый завтрак. Соприкосновения наших рук. Ужасный беспорядок в квартире. Наша квартира. Новая квартира. Новая жизнь. Бардак. Не хаос, не порядок. Порядок – младший брат хаоса. Разве. Повсюду разбросанные, неприкаянные какие-то вещи. Чьи. Чьи-то. Свалка вещей. Кремовый бюстгальтер на ручке двери. Пульт от телевизора в пыльной конфетной вазе. Где конфеты. А где же. Новая блестящая в лучах утреннего солнца фотокамера Луизы на полу. Старая – в ящике с моими носками. Почему-то. Почему. Её фотографии и тетради с «важными» заметками на моём рабочем столе. Мольберт на кухне. Кисти и карандаши на обеденном столе. Ключи от машины в холодильнике. Моё громкое «чёрт подери». Её тихое «алаверды». Шутливая сюита Баха. Кантата и соната. Показная тугоухость Бетховена. Разнузданное фортиссимо. Призрачное крещендо. Музыка серебряных глаз. Новая страница в моей жизни. Счастливое либретто. Интермедия к новому счастью. Неведомому. В;домому. Видимому. Невидимому. Вед;мому. Звуки музыки и трели. Трели соловья. И она, и я, и небо. Небо и луна. Наш день, неспешный, стройный, горделивый, осанисто неторопливый, плавно текущий, чего-то ждущий, суетливо суматошный, суматошно суетливый, растерянно неприкосновенный, обыденно нетленный, причудливо самозабвенный, по-прежнему суверенный, многозначительно молчаливый, неумолчно торопливый, уверенно печальный, агрессивно жизнерадостный, но спокойный, самоуверенный, как пузатый налоговый инспектор, как директор царско-сельской гимназии, как сама Луиза, – и прекрасный, прекрасный, прекрасный. Как её глаза. Глаза – глубокие, бездонные, большие, зелёные и тёмно-сине-голубые, заманчиво карие, маняще чёрные, выразительно светлые; пугающие своей земной красотой, поражающие печальной таинственностью и нездешней добротой. Глаза – подобие двух серебристых лун, искрящихся в темноте. Две проплывающие по небу зелёные луны. Тайна. Загадка. Бездонная не-бездна, не-пропасть. Мир, не спасшийся от красоты. Но красота, спасённая миром. И миру всецело принадлежащая, окончательно завладевшая моим сердцем, мной безраздельно владеющая, довлеющая над моим сознанием, завораживающая, приворожившая меня, околдовавшая навеки. Мистика. Паззл. Головоломка. Интрига. Сюрприз! Моё сердце, Луизой украденное, ей одной навсегда подаренное, ей одной отныне принадлежащее, в её личном пользовании пожизненно находящееся. До востребования. Неизменная душевная дислокация. Пожизненная. Ах, да. Незаслуженная доброта. Случайно брошенная Судьбой Любовь. Мне под ноги. Как кость для голодной облезлой собаки. Лишь на время. Почему. Зачем. Как оптический обман зрения. Иллюзия обмана. Точка в смерти. Запятая в жизни. Оптический самоприцел. Голографический. Словно самообман. Словно сказочные иллюзии. Словно ли. Будто временность. Будто ли. Будто. Точно самообман. Точно сказочные иллюзии. Точно ли. Точно. Бредовые убеждения. Нелепые размышления. Абсурдные измышления. Ответы на вопросы. И те и другие – глупейшие. Как. Зачем. Почему. Опять. Снова бред. Какая бредь. Звездь. Известь. Смысл. Только. В Любви. Иллюзорно-фантастические грёзы. Волшебные сказки. Россказни немецких «братьев-привирак». С помощниками, проводниками, злодеями, красавицами, жизненно важными испытаниями, необходимыми инициациями, одноглазыми великанами, огнедышащими динозаврами, двуглавыми драконами, трёхголовыми феями, чертями и бесами, сторукими пришельцами, ручными церберами, коньками-горбунками, маленькими эльфами, гномиками-ворчунами, вуалехвостыми бабочками и кем-нибудь ещё. Чем-нибудь ещё. Ещё. Ещё. Сумятица в голове. Мои мысли – разрозненные, хаотические импульсы, лениво плавающие у меня в мозговой жидкости, мутной и неуправляемой. Рыжебородые тараканы, голодные тощие крысы с серыми длинными закорюченными хвостами. Закорючка-крючка. Броуновские витальные идеи. Химеры взбудораженного мозга. Фантазмы воспалённого сознания. Слепая Фортуна. Насмешница Судьба. Болтушкины и Безъязыковы. Молчуны и шептуны. Шепчунчики. Молчалины в свете. В свете последних событий. Одни вральманы кругом. Вот. Вот-вот. И вновь бред. Убитый Её Любовью. И снова ночь. Ночь длящаяся. Пленительно длительная. Как длительность Бергсона. Ночь, не продырявленная в разных местах пустотой. Не побеждённая Одиночеством. Победившая Одиночество. Родившая нового меня – не-одинокого. Теперь. В ослепительной вспышке угасающего дня. Ладонь Луизы на моей щеке. Соль и сладость её тела на кончике моего языка. Её тёплое, едва ощутимое, почти неслышное дыхание на моём плече. Наши ноги, крепко сплетённые вместе. Ритмичные покачивания и вздрагивания наших обнажённых, незащищённых тел в такт новому часовому механизму. Тик-так. Тик-так. Мокрая ветка за тонким стеклом. Тук-тук. Стук-стук. Что это. Моя рука на груди Луизы. Разве. Едва уловимые, нежные, но ни с чем, правда, не сравнимые прикосновения. Влага наслаждения из наших возбуждённых, взбудораженных страстью тел на тонких, промокших насквозь летних простынях. Пропитанных Любовью. Вздох. Вскрик. Всхлип. Восторженный крик Луизы. Поцелуй-напёрсток. Ещё один. И ещё. Невыносимая жара. Нестерпимая духота. Вдруг. Белый ветер за душным окном. Скоро дождь. Молния. Гром. Гроза. Снова крик Луизы. Испуганный вздрог. Мой запоздалый удивлённый смех. Басистый рокот голосовых связок, доносящийся из лужёной уличной глотки. Или моего горла. Почему лужёной. И чьей всё-таки глотки. Просто ночь. Её мгновенная, быстролётная улыбка в темноте. Улыбка в ночи. Улыбка луны. Луиза-Луна. Её еле слышный, еле различимый сквозь ночной сумрак шёпот. Слетающие с губ абрыкадабры. Лепетание невинного младенца. Мои пальцы на Её непослушных губах. На Её мягких щеках. Тихие таинственные шорохи ночи. Шорх-шорх. Бум-бум. Шурум-бурум. Лунь-шмунь. Синий лунь. Зелёный лунь. Добрый лунь. Строгий лунь. Строгие командирские шаги ночи. Шаги Командора. Прихлопы и присвисты. Звёзды – маленькие парашюты из ночной вуали. Несмелый шёпот недосказанных слов. Недосказанность взгляда. Невысказанность наших оживлённых, утомлённых, усталых от поцелуев губ. Созерцательная мудрость Луизы. Опять. Неизъяснимая какая-то, болезненная даже, моя бывшая тоска по пониманию, по не высказанным ещё днём словам и ласкам. Еле уловимый шелест свежих простыней. И наш с нею сон. Наконец-то. Он. Сон, неудержимый, тонкий, неглубокий, мимолётный, неуловимый, трепетный, захватывающий, невыстраданный, ещё не пойманный, не расшифрованный, «непрочитанный», интересно неприхотливый, забавно непринуждённый, беспамятный, бесшабашный, пугающий, преображающий, нежно-ласковый, робкий, тихий, скромный, как-то по-детски наивный, по-книжному глупый, мутно поверхностный, скрипуче простодушный, таинственный, заманчивый, исключительный, методичный, ровный, в шуме дождя и ветра рождающий гармонию, не-одинокий в ночи, не-странный во времени, но странный в сумраке, пространный в печали и в радости, осторожный в тумане, крадущийся в сумерках, в полумгле, в погасших, в потухших почему-то внезапно уличных кристально-жёлто-зелёных фонарях, но под сиротливо-угрюмое то ли ворчанье, то ли сопенье деловитого шарманщика-сверчка, доносящееся откуда-то из-под полы, из дальнего угла нашей новой спальни, новой квартиры, новой жизни – не-одинокой жизни – двойного счастья; под нестройный, незатейливый хор весёлых шепчуний цикад, насмешниц златоглавых; под еле уловимый взмах крыльев ночных бабочек, осторожно стучащих к нам в окно, словно зовущих нас на свою заманчивую ночную прогулку, сумеречную вечеринку и удивлённых нашим безмолвным, безучастным равнодушием к их призывно-печальному зову; лирически-томный, вдохновенно тягучий, настойчивый и уверенный, как конский топот Судьбы, цоканье и ржанье Провиденья; сон, подаренный Судьбой и Провиденьем, никогда не виденный мною прежде, отныне и нежданно-негаданно вошедший в мою жизнь без стука, без разрешения,  без зазрения совести, уверенно, бесповоротно, окончательно под звон и шелест Её любимых жёлто-зелёных пузатеньких светлячков, проказливых детей, маленьких, безмятежных, самых близких наших ночных друзей, поющих свидетелей зарождающегося нового чувства, новой Любви, несколько незрелой, ещё не окрепшей, ранней, молодой, совсем юной, отроческой будто бы, подростковой, почти детской, наивно мечтательной, со-страдательной, со-переживающей, со-чувственной, со-участвующей, и в то же время такой уже смелой, целеустремлённой, упёртой, упрямой, упорно стремящейся ввысь, направленной на, смеющейся о, скучающей по, думающей про, уверенной в, парящей над, согласно-солидарной с, бегущей из, спорящей за, не знающей что, не помнящей зачем, но понимающей как, рассказывающей почему, ищущей где, наблюдающей откуда и не мыслящей зла, ибо добро только творящей, созидающей и несущей в окно, в мир, в улицу, в город, в сердца людей, в наши сердца, в бездну, в вечность, в бесконечность; в глазах создателя осмысленной, самоценной в наших глазах, ибо прочно поселившейся уже в двух разом просветлённых, помолодевших разом и навеки душах; и теперь уже не две души у нас, а одна на двоих. Одна на двоих. Такой вот сон… Нечто совершенно невообразимое, абсолютно невероятное, невозможное, немыслимое, абсурдное, нелепое, несуразное, существующее не только для двоих, но для всего сущего, живого на земле, словно бы сопричастное и хорошо знакомое, понятное всем и каждому, как некая константа в математическом уравнении, прекрасно изученная, известная, не раз оговоренная, чётко обозначенная, внятно сформулированная, неоднократно доказанная, безусловная, не вызывающая сомнений и бессмысленных, не нужных никому резонерских споров усато-бородатых учёных дедушек и дядюшек. Нечто фантастическое, феерическое, волшебно-прекрасное. Или прекрасно-волшебное. Да, наверное, всё-таки прекрасно-волшебное: спрятанное, запрятанное, затаившееся в мире безумных фантазий и сказочных иллюзий при давно и прочно утерянном ощущении угрюмой, пасмурно-хмурой, мрачно замогильной, никому не нужной реальности (чёрт с ней, с нашей глупой реальностью). Как психоделический сон. Как мимолётное виденье. Как скрипка-лиса. Как скрип колеса. Как поющая в ночи флейта. Как дуновенья белого ветра. Как шёпот зелёного дождя. Как полёт бабочки. Как лебединая песня гусеницы. Как огромные сахарные хлопья утреннего апрельского снега. Как ненаписанный роман. Как непрочитанный роман. Как незаконченное стихотворение. Как нерождённая баллада. Ночная серенада. Как тени, родившиеся в душе чужого  человека. Как взмах ресниц любимой женщины. Взмах ресниц, вызвавший тайфун на другом конце света. Как первый поцелуй. Как первая любовь. С первого взгляда. Со второго. С третьего. Как шумно-визгливые крики мартовских котов за окном. Как нестройный хор болотных лягушек, зелёных, как крокодил. Как опалённые крылья и роковая ошибка мотылька. Как ветер в шкатулке. Как желтоглазая насмешница луна. Наполовину кем-то съеденная. Как… Как. Что. Как детский беспричинный смех. Как спокойное ровное безмятежное дыхание Луизы по ночам. Где. Сон как любовь. Любовь как сон. Просто любовь. И ночь. Ночь, ночь повсюду. Отовсюду. Когда. А потом снова утро. Просто утро. Просто и без затей. Просто потому что. Безыдейное утро. Утро не-одинокое, неодинаковое, иное, инаковое, различное, разное, необычное, непривычное, своеобычное, потому что. Потому что Луиза. Потому что Её улыбка. Потому что вдвоём. Потому что. Просто любимое лицо напротив. Просто Её глаз отраженье в моих удивлённых бессмысленных мутно-серых глазах. Просто Она рядом. Она и я. Я и Она. И какие-то ещё непонятные птицы, рано утром умильно поющие за окном. Дурацкий сентиментализм. Глупейшая романтика. И лучи утреннего нежного солнца на тёплой воздушной подушке. Запах сахарного лета. Август. Сентябрь. Мы вдвоем. Луиза и я. В купе поезда. Задорный смех Луизы. Смех без почему. Не для зачем. Без причины. Безусловный, неприкасаемый, необъяснимый. Ворчливо брюзгливая какая-то проводница – толстая вредная тётка с жирными, злобными, засаленными, вечно ухмыляющимися, пукающими губами. Старший Следователь по «важно-уголовным» делам собственной персоной. (Даже ещё хуже.) Угрюмый сосед-Башмачник в зелёной рубахе с грязным, загаженным птичьим помётом синим воротничком, с пухлыми мясистыми пальцами, с седыми волосинками на утомлённом, несколько глуповатом, рябоватом и слегка подслеповатом морщинистом лице. Мои нахмуренные, оболваненные, набасурманенные, оговоренные, насупившиеся, оголённые брови. Вновь задиристый, озорной смех Луизы. Калейдоскоп застывших, карикатурных, восковых лиц-масок вокруг. Калейдоскоп ужасов. Лишь одно лицо живое. Лишь одно – не маска. Лицо напротив. Любимое лицо. Грамматика моя. Грамматика и синтаксис лица. Лицо, победившее одиночество. Рядом. Луч солнца, несмело проникающий сквозь запыленное окно душного серого вагона. Уплывающий, медленно убегающий, уползающий куда-то перрон вокзала. Замкнутое пространство купе поезда. Пронзительный свист паровоза и громкий, ударно-литаврический стук-перезвон колес в такт нашим счастливым, радостно бьющимся сердцам. Струя чёрного дыма в небе. Сердитый пыхх-пыхх-пыхх. Тук-тук. Тук-тук. Стук-стук-перестук. И мы – опять пленники табачного дыма в замкнутом времени-пространстве тюремного вагона. Какой-то хронотоп поезда. Бесконечная цепь вагонов. Бесконечность времени. Бесконечность пространства. Бесконечность Вселенной. Значит. Каждая точка в бесконечном пространстве Вселенной – центр мира. Наши чемоданы – центр мира. Заляпанный грязными пятнами и усыпанный крошками стол – центр мира. Одинокий тополь за окном – центр мира. Ломтик лимона в забытой кем-то на столе голубоватой фарфоровой чашке остывшего чая – центр мира. Сама чашка – тоже центр чего-то. Чего-то там. Там. Чего-то где. Где. А Луиза – центр моей собственной бесконечной Вселенной. Конечная Вселенная. Нет, бесконечная Вселенная. Тоже. Бесконечная цепь вагонов. Бесконечное множество безликих людей вокруг. Бесконечный песок под ногами. Остывший зелёный чай на столике. Лимонный чай. Нет, лавандовый. Точно лавандовый. Опять. Же. Уже. Холодный кофе Луизы. Нет, ещё тёплый. Непременно тёплый. Почему же, почему. Откуда счастье. Наши глаза и руки на расстоянии одного лишь цепкого печального взгляда. Тропинка взгляда, ведущая лишь к ней одной. Взгляда, не высказанного словами и едва уловимого нашими словно бы чужими, призрачными ощущениями. Наши ли они. Не наши ли они. Мы ли это. Моё лицо уже не моё лицо. Мои руки не мои руки. Моя жена не моя жена. А раз я уже не я, то кто я. Что. Бред. Бред. Бред. Мечты. Мечты. Мечты. Потому что моя девочка – только моя и ничья больше. Больше ничья. Никому. Никогда. Моя мечта. Только моя. Моя жена. Какое длинное путешествие. По землям и по водам. По воздуху, по ветру. Переход в другую реальность. В другую тональность. Борьба с модуляциями. По клавишам счастья. Но вот же оно наконец – море. Тоже мечта. Мечта всех безнадежных и слезливо-плаксивых, сопливо-красноглазых романтиков, нытиков-вертеров. Шум прибоя. Всплески волн, ударяющихся о сероватые скользкие камни, соударяющихся друг с другом, подобно броуновским молекулам. Нежные прикосновения тёплого сыпуче-скрипучего песка к нашим по-северному бледным, уставшим от долгой, изнурённой дороги ногам. Мы здесь. Ave, mare.  Vivat, Сицилия. Белиссимо. Обалдиссимо. Офигиссимо. Абсолютиссимо. Жёлто-красное небо. Иссиня-чёрная вода. Крики визгливых, беспокойных чаек. Парусник вдали. Алый парус. Белый парус. Кровавый закат. Розовый пляж. Сиреневый рай. Хорошо. Удачно. Разноцветные камешки и ракушки на память. Маленькое кафе на пляже. «Моя кофе очень горячее». Уют. Бархатистая кожа обнажённых рук проходящих мимо девушек. Сколько их. Неинтересно. Обнажённая улыбка Луизы. Обнажённо-хитрая. Худощавый утомлённый Старик в соломенной шляпе и с дымящейся трубкой, угрюмо торчащей из беззубого, шамкающего рта. Старик и море. Живенького вида толстяк за соседним столиком с грязной салфеткой, спрятанной в рукаве нежданно-негаданным сюрпризом незадачливого Клоуна-иллюзиониста. Старуха со сморщенным, наглухо завязанным, закутанным, «застёгнутым» лицом. В такую-то жару. Маленькая, слегка прохудившаяся лодка, якобы случайно брошенная, забытая, оставленная кем-то на берегу. До лучших времён. Рыбацкая хижина, одиноко стоящая посреди жёлто-зелёных песков и туманов. Осколки лета на многочисленных фотографиях Луизы. Фото на память. Да. Нет. Или. И… И солнце, между прочим, повсюду. Повсюду его добродушное тепло и солнечно-лазоревый свет: в глазах Луизы, в моих глазах, в глазах местных рыбаков, ленивых зевак, чудаков, туристов, в песке, в воде, в визгливо-недовольно зовущих, призывных криках шумных белобородых чаек, в штормовом предупреждении, в грозовой близости, в наивных улыбках детей, в строгих окриках их квохтающих, и охающих, и ахающих, и взд;хающих, и квакающих, и каркающих, и гавкающих, и вечно вздыхающих матерей-гусынь, в сухом чахоточном кашле вымирающих от скуки местных сиротливо-одиноких костлявых стариков, в морском бризе, в нашей любви, в нашем счастье. И… И вновь неспешные шаги и шорохи крадущейся ночи в тихой, уютной, по-детски гостеприимной рыбацкой хижине на берегу. Полумрак. Полусумрак. Полумгла. Сплетенье рук. Сплетенье ног. Судеб сплетенье. Судьба под всплески волн. Где мы. Сновидень. Светотень. Светоночь. Сквозь запутанные лабиринты чувств. Луноночь. И… И громкое выразительное молчанье. И Тишина. Тихо. Осторожно. Недошёптанные речи. Недовымолвленные взгляды. Ларец невысказанных слов. Коралловый взгляд. Лазурный небосвод. Звёздное небо над моею ясною головою. Просветлевшей. И опять щекочущая макушка жены на моей усталой груди. Минуты радости. Сиюминутное счастье. Ни с чем не сравнимое, не соизмеримое ни с чем. Абсолютный абсолют. Аккуратно разрезанная на кусочки Вечность. И сжатая в секунды Бесконечность. Приправленная веточкой укропа. Поданная дворецким на блюде недовольному хозяину-аристократу. При чём здесь. Широкие просветы безлунного ночного неба. Сквозь деревья. Сквозь время-пространство. Алмазная россыпь небесных светил, ярких, словно добела раскалённых, словно удивлённых нашему одномоментному незапланированному счастью. Для них секунда – наша жизнь. Планеты. Далёкие светила. И небо – свободное, неприручённое, неприкрытое, незащищённое, сотканное из воздуха и ветра, из солнца и дождя, из пространства и времени, из тысячелетних звёзд и вечно блуждающих, бороздящих Вселенную суровых, сосредоточенно пытливых зарниц. Далёких планет. И ветер, наполненный запахами дальних мест, дальних стран, небывалых приключений. Живой кусочек рассечённого времени. Доброе дело. Хорошее дело. Мрачная стена, возведенная меж нами Роком, – и – Луиза, – ломающая любые преграды на моём не-одиноком пути своим странническим взором, простым и строгим. Что дальше. А дальше – опять Тишина. Тишина полная, липкая, вязкая, бесконечная, необъятная, пьянящая, оглушающая, орущая, визгливая, необычная, обычно-привычная, бездонная, сиюминутная, спасающая. Разве. Тишина вдвоём. Счастье, любящее Тишину. Обыкновенное чудо. И крепкий виски. Очень крепкий. Неразбавленный. Глаза напротив. Глаза цвета виски. Что же. Моя рука на её груди. И между её бёдер затерявшаяся. Её. Моя. Рука. Проникновенно. И… Длинное многоточие прекрасных зимних мартовских дней, снежных апрельских сумерек, майских снегопадов, июньских вечеров, прерываемых лишь изредка междометием по-летнему августовской ворчливой грозы. Пунктуация любви. Синтаксис свободы. Орфография блаженства. Лексика тела. Лингвистические изгибы. Орфоэпический поцелуй. Чувственный структурализм. Любовные референции. Паллиативная нежность. Безусловная. Анатомия чувства. Карцинома мысли. Условной. Распутанной. Паллиатив незнания. Неведения. Перитонит одиночества. Отит тоски. Она – Доктор моего тела. Врач моей души. Луиза – Лекарь, исцеливший меня от Одиночества. Врачеватель бурного сознания. География любви. Геодезические  прикосновения. Карта Твоего тела. Вечный азимут. Безусловный абрис. Как. И. В. Где. А. Под. Куда. Вновь бред. Но. Ощущение. Каждого. Мига. Бытия. Весомость. Каждой. Минуты. Бытия. Мы дома. Мы в безопасности. Всегда. Навеки. И ещё один год. Снова август. Снова сентябрь. Август-сентябрь. Лето. Осень. Весна. Зима. Август. Персик. Сентябрь. Дождик. Октябрь. Снежок. Ноябрь. Снегопадик. Декабрь. Заморозки. Январь. Мороз. Февраль. Метель. Март. Снежная буря. Апрель. Оттепель. Май. Снег. Июнь. Изморозь. Июль. Изморось. Ласковый снег. Август. Сентябрь. Волшебство вечного снега. Вечная зима. Неожиданно. Где-нибудь. Когда-нибудь. Счастье. Персики-канатоходцы. Солнечные рыжебрюхие рыбки счастья. Вихрь человеческих эмоций. Метель сердец. Любовная вьюга. Красный светляк. Зелёный светляк. Красный код. Зелёный код. Код доступа. Исходный код. Исходящий вызов. Входящая смс. Лебединая песня. Физика надежды. Квантовый скачок. Прыжок веры. В Будущее. Бесполезная медицина. Маниакальность. Одержимость. Эмоциональный коллапс. Любовный психоз. Для двоих. Магия. Для двоих. Луиза и я. Алгебраическая чувственность. Любовное уравнение. Уравнение с единственно верным решением. Правильно. Уравнение без доказательства. Одна константа. Одна переменная. Простая истина. Апостроф необычайного. Синусовый ритм любви. Косинус любовной гипотенузы. Тангенс сладострастия. Красный ветер. Синий камень. Белый ветер. Зелёный дождь. Белый пепел. Жёлтый фонарь. Сине-зелёный огонь. Золотистый светлячок. Японская танка. Европейская сказка. Волшебство. Иллюзия счастья. Реальная любовь. Нереальная. Точка «невозврата». Внутри моей памяти. Я внутри Тебя. Ты – уже во мне. Твои серые глаза. Пронзительно-безбрежные. Почему. Морозный воздух весны. Лестница, ведущая вниз. Лестница, ведущая вверх. Лестница времени. Лествица. Светляк и фонарик. Сумерки сада. Луна. Кролик. «Под низким, белым, бесконечным небом». Любовь моя зелёная. Зелёного ветра взмах крыла. Любовь и Мечта. Рядом. Бок о бок. Любовь, превратившаяся в Мечту. Мечта, ставшая явью. Призрак бывший. Призрак настоящий. Человек проявленный. Новый Человек. И будущий пыл страстей, и бред очарованья «слепых, из ничего возникших сил». И все континенты забытых воспоминаний, затонувших в глубочайшей бездне океанов. Подлинные воспоминания о подлинном бытии. Просто Любовь. Просто Луиза. Просто мы. Просто и безумно. Без. Умно. Просто и без идей. Без. Идей. Мы вдвоём. Мы вместе.
Навсегда. Нет, не навсегда. Навеки. Любимая…

8

Даже у Бога есть свой ад – это его любовь к людям.
Ницше

– Я не способен ходить по радуге. Но очень хотел бы научиться. А кто способен?
– Никто. Но достаточно, если человек о том тоскует.
Ремарк «Чёрный обелиск»

                17 октября

Тема: Выброси печаль из своего сердца!

Дорогой странник, клоун мой марсианский!:)
Пожалуйста, не делай глупость непоправимую, неисправимую… – пойми: плохо то решение, которое нельзя изменить… Не пугай меня! Я жутко пугливая, ты разве не знал. 
Помнишь, герой твоего любимого «Обелиска» задавался вопросом: живёт ли человек изнутри наружу или снаружи внутрь? – Человек живёт, – и точка! А кто пытается вникнуть глубже, тот пропал… Ибо недаром сказано: любуйся-наслаждайся чистотой отражений, а не мути зеркальную поверхность сиюминутным поиском ненужной глубины… И я часто наслаждаюсь-любуюсь… очень многими вещами, между прочим:) Например, минутами, которые пахнут апельсиновым табаком и слишком быстро кончаются. Минутами, когда одинокий дедушка-тополь за окном низко кланяется мне по утрам. (Или это я кланяюсь ему:) И даже минутами, когда снег огромными хлопьями опускается на землю: по-царски бесшумно, сосредоточенно, величественно. Ведь жизнь намного богаче наших представлений о ней, и мне жаль тратить время на них и на рефлексии по поводу и на тему. Осень в самом разгаре, и (даже несмотря на неизвестно откуда подкравшийся неожиданно нежданно-негаданный лёгкий морозец!) можно ещё успеть, любовно выжав метафорическую педаль сцепления, упасть вверх на первой космической скорости и разбиться о снежное солнце, чтобы самому – понимаешь? – самому – стать Солнцем – для другого…
Лучший на свете способ решать все вопросы так, будто их нет, – во всём видеть солнечный свет!:)
От всего сердца желаю тебе когда-нибудь поймать солнечных зайчиков – на щёки и веснушек – на нос!:) Найди свои маленькие радости и приятные пустяки, украшающие нашу повседневную жизнь. Просто и без затей. А беды, хвори и уныние забудь на каком-нибудь там умственно-захламлённом чердаке, где мохнатые, хмурые и голодные мыши висят-качаются на жёрдочках, тихо напевая себе под нос: «наша служба и опасна, и трудна…»:) Помни, не забывай (!): любая трагедия сегодня может обернуться комедией завтра – да такой смешной, что все помрут со смеху!:) А посему – улыбнись-ка, мой милый принц Датский!:)
Воспринимая мир как данность,
Взгляни на звёзды, не спеша:
Тягчайший грех – неблагодарность
За то, что воздухом дышал. (с)
И я верю в Божью широту.
Не уходи, побудь ещё чуть-чуть со Сказочницей, побалуй её, удиви своими волшебными, забавными фокусами:)
Ведь если не ты – то кто же?:)
                ………………………Сказочница
P.S. Каждое утро, проснувшись и заглянув в глаза своему зеркальному двойнику, я вновь и вновь вспоминаю строки своего любимого поэта. Запомни их – они для тебя…:)
А мир светляков нахлынет –
и прошлое в нём потонет.
И крохотное сердечко
раскроется на ладони. (с)


                1 ноября

Тема: Мера во всём хороша!:)

Доброе утро, странник!:)
Рада вновь видеть твою душу причёсанной и умытой. Надеюсь, и в темнице наведён порядок в полном соответствии с инструкцией свыше:
«…ибо тело есть храм души…» и далее – по тексту…:)
> Я человек скучный, неотёсанный; напрочь отсутствуют всяческое воображение и фантазия.
Если мне не изменяет память (а она мне редко изменяет – гораздо реже, чем знание о жизни:), так вот, если она мне не изменяет, подобного рода самоуничижение в начале повествования очень характерно для такого литературного жанра как житие… /Только вот кто-то мне опять подсказывает: на сей раз «житие» то пишется отнюдь не святым мучеником, а не лишенным воображения шутником-оригиналом, поклонником «ходячих алогичных головоломок» и просто искателем приключений на свою натруженную заднюю филейную часть:))/
> Я хочу с тобой познакомиться поближе, но не знаю каким образом. Расскажи мне что-нибудь о себе… хотя бы намекни… Я н и ч е г о н е п о н я л.
Странник, весь секрет в том, что именно мы хотим понять:) Посему сначала определись, а уж потом вопрошай.
> На картину наших отношений наброшен флёр.
Факир был пьян – фокус не удался!
… Когда флёр откинули, картины в цилиндре не оказалось:)
                Сказочница
P.S. Инструкция к дальнейшим действиям:
§1. Освежи в памяти «Денискины рассказы», а именно главы «Что я люблю», «И чего не люблю».
§2. Повествование о себе-любимом в выше указанном ключе предлагаю первым начать тебе.
§3. Особое внимание рекомендую обратить на содержательную сторону переписки (футуристические поиски в области формы оставим до лучших времен).
И просто дружеский совет: играй, но не переигрывай: мера во всём – хороша. И всё хорошо – в меру!:))
P.P.S. Береги себя!

                15 ноября

Привет, странник!
> У этого парня – странника – с головой явно не всё в порядке.
/Из записок пациента?:))/ А я бы даже назвала их «записками из палаты без номера»…:)
Итак, продолжим тему любви?:)
Предлагаю эпиграф: «…уж таков закон влюблённых: все они друг другу братья…»:)
Что я люблю…
Я люблю… проснуться от яркого утреннего солнца и слушать, как дворник метёт улицу, воробьи галдят и дерутся из-за корки хлеба, отдалённо дребезжит трамвай.
Люблю утро – неспешное, тихое, внутренне сосредоточенное.
Люблю разгадывать линии на чужой руке и собирать кленовые листья; тонкий запах мандарина и чайной розы; мужской парфюм с лёгким табачным оттенком.
Люблю одуванчики, «Вино из одуванчиков» Брэдбери, поэзию Лорки, картины Дали, детей и страшные сказки на ночь:)
Люблю с надеждой смотреть в Завтра – волшебное и спасительное время-пространство, где всё ещё может быть и не однажды…
Я не люблю… враньё, ничегонеделанье, фотки в паспорте, растворимый кофе, скуку и понты корявые.
Не люблю боязливую недоверчивость тех, кто требует клятв вместо протянутой руки…
/Пока всё. Продолжение следует/
По правде сказать, «люблю – не люблю» – моя любимая игра. Без ложной скромности, играю в неё виртуозно, – гораздо лучше, чем в шашки. Хотя и в последние – запросто!
> Я хочу понять, сможешь ли ты меня полюбить. Вопрос не праздный.
Я бы даже скаламбурила: вопрос – не праздник!:) Сильный ход…
Дайте-ка подумать…
Придётся сделать маленькое отступление (конечно, не для того, чтобы ты понял ход моих феноменальных мыслей, а всего-навсего… чтобы отвлечь внимание, ослабить бдительность, запутать, обмануть, а может даже, если повезёт, незаметно стащить фигуру с поля противника – чистА женский подход:)) Внимательно следите за руками, господин странник:) А если Вы – истинный джентльмен, тогда смотрите в окно, дабы не смущать даму излишней проницательностью…
Дорогой странник, я давно усвоила:
любовь не делает нашу жизнь счастливее и проще, но зато она придаёт ей смысл (да-да, тот самый смысл, который ты так стремишься отыскать в своих долгих, изнурительных странствиях, – и он отнюдь не в страданиях, поверь, а именно в любви!). Поэтому глупо тратить жизнь на решение бессмысленных вопросов типа: «А кто ещё меня не любит/не полюбит?» Как ты полагаешь:)
Однажды я проснулась и изобрела велосипед (сомневаюсь, что кто-нибудь ещё, кроме меня, сможет на нём ездить, но не в том суть).
Однажды я проснулась и поняла: безответной и неразделённой любви не бывает. Просто не существует в природе. А значит, нет и не может быть несчастной любви. /Есть даже, кажется, такое стихотворение у кого-то; не помню, правда, какое именно и у кого:)/ Поскольку несчастной и неразделённой её делают наши слепые амбиции: мы упрямо ожидаем ответного чувства именно в том формате, необходимом нам, глупо и наивно полагая, будто это единственно возможный, единственно верный формат, способный вместить и реализовать наше неземное чувство. Однако в итоге получается всё что угодно – страсть, эгоизм, самость – но не Любовь… Не любовь. Нелюбовь.
«Что же в таком случае есть истинная Любовь?» – спросишь ты. Я отвечу тебе так. Во всех определениях любви присутствует нечто общее. Любовь издавна представлялась людям неким божественным промыслом/символом/аллегорией, которые превращают жизнь в Судьбу. Но мы свою Судьбу определяем сами. Никто не победит её вместо нас.
Любить, странник, – значит быть счастливым душой, душой же сознавая: тот, кого ты любишь – тоже счастлив… Даже без тебя… Даже не с тобой… Быть не вымученно, а по-настоящему счастливым при мысли: тот, кто тебе дорог, есть в твоей жизни, ходит по той же земле, по которой ходишь ты, дышит тем же воздухом, что и ты, смотрит на звёзды, и, может быть, иногда даже думает о тебе. Утопия? Иллюзия? Бред? Как знать…:) Но лишь то, во что мы верим, и существует для нас. А я верю… Верю безусловно и абсолютно! Такая вот дурочка!:)
> У этого парня – странника – с головой явно не всё в порядке. Но полюбить его можно, уверяю тебя! Он хороший.
А вот и ответ на твой вопрос:) По-моему, исчерпывающий…
                Сказочница
P.S. Бесспорно, мне хотелось бы познакомиться с твоими мечтами: ты будешь рассказывать мне о них, а они – о тебе:)

                1 декабря

Привет, странник…
А вот наконец и зима… Посмотри, как красиво, посмотри!:)
Вчера вечером заехали со Снежинкой в гости к друзьям «на минутку», а остались допоздна: камин они затопили, соблазнители:)
Люблю забраться с ногами в кресло, завернуться в плед и провалиться в гипнотическое транс-созерцание живого сине-зелёного огня. Теплая волна пробегает по ногам, поднимается вверх по спине и собирается пульсирующим пучком на макушке. И вот уже нет ни дома, ни кресла, ни времени-пространства… А то, что только что было мной, вскоре оказывается комочком олова, стойким оловянным солдатиком, тающим в огне, или кусочком хрустящего сахара, распадающимся на прозрачные кристаллы в чашке горячего зелёного чая, тенью вчерашнего дня, белым ветром, зелёным дождём, обрывком забытой фразы, лоскутом золотистой нити, – никем… ничем… Отголоски прошлого ещё резонируют. Голосят лёгким смутным эхом. Прошлые образы сливаются с будущими картинами. Вперемешку с красно-жёлтыми всполохами света. Лица и силуэты с нечёткими контурами внутри моей памяти. А солнечные тени на стене слегка подрагивают. Красиво.
Люблю японскую лирику. Вот, к примеру, танка IX в., написанная неизвестным монахом:
Знаю, нет вокруг
Никого, кто скажет, что
Я – его печаль.
Стоит ли радоваться,
Принадлежа лишь себе?.. (с) :)
Люблю белый мускат и датские пирожные с корицей; ананасы в шоколаде, мидии под соусом моринера и джем с ароматом сухой апельсиновой корочки; снег, падающий большими хлопьями в безветренную погоду; сказки Андерсена и Родари; новые шляпки и восточные притчи.
Люблю строить песочные замки и ломать комедии; узнавать новые страны, рассматривать лица, кататься на роликах, составлять икебану и сидеть в одиночестве на чердаке.
Люблю иллюзии и талантливых иллюзионистов. Да и просто…
Люблю…
Я ненавижу хамство и свинство.
И мне жаль тех, кто махнул на себя рукой…
Храни тебя Господь!
                Сказочница
Р.S.
> что надо сделать, чтобы тебе понравиться?
       Странник, больше ничего не надо делать…

9

Пока мы тут развлекаемся, души мудрецов смотрят на нас с облаков и смеются.
В.Шекспир

Все мы безумны так или иначе.
Ч.Буковски

Чтобы добраться до безумия, необходимо достичь невероятных степеней здравоумия. Если руководствоваться данной формулой и принять её за рабочую гипотезу, тогда выходит примерно следующее. Чтобы познать ненависть, необходимо познать любовь. Чтобы обрести надежду, необходимо умереть. Чтобы достичь определённой степени незнания, необходимо получить некоторые знания. И наконец. Чтобы понять, нужно не понимать. Понять (то есть раз и навсегда уяснить для себя) суть какого-либо события или явления не всегда обязательно. Мы вообще редко понимаем, понимаем ли мы что-нибудь или ничего не понимаем. Мне кажется, понять вообще здесь не главное. Главное – принять. Научиться принимать. Что именно? Я, честно говоря, сам пока не понял. А посему…
В дверь постучали. Дверь открылась.
В комнату просунулась рыжая шевелюра соседа Калака в неизменно белом накрахмаленном халате.
– Эй, Грег! Чем занят?
– Да так… Читаю кое-что, п-припоминаю кое-что…
– И как? Получается найти смысл в бессмысленных словах?
– Да у Христа за пазухой такое даже не хранилось. Однако смысл можно найти во всём, Калак. Только вот… зачем? Иногда абсурд п-предпочтительнее.
– А-а. Тебе виднее… Слушай, Грег, я вот что хотел на самом деле сказать, когда заглянул, но не сказал, когда вошёл. Вошёл или заглянул? Когда… А впрочем, не важно… – рыжая шевелюра лениво почесалась. – У меня, видишь ли, сегодня опять намечается очередная научная вечеринка. Маленькое  скромное собрание величайших умов планеты. Короче говоря, собираемся крепко напиться. Вход только для своих. Присоединиться не желаешь?
– Не знаю… Калак, а у тебя случаем прямо сейчас выпить не найдётся чего-нибудь? У меня почему-то всё спиртное в доме з-закончилось. Ничего не могу найти. А в горле пересохло. Чертовщина какая-то.
– Надо глянуть, – рыжий засуетился и зачесался ещё активнее. – Найду – непременно занесу. Метнусь мухой. Или сам заходи. Нечего дома сидеть и размышлять о смысле жизни, зазря время тратить и упускать счастливые возможности! Чего такой кислый? Лимонная жёлтая рожа… Нет, – подумал немного и почесался ещё раз (блохи у него, что ли? или мыться надо чаще?), – ты всё-таки загляни вечерком! – продолжал неумолимо настаивать неугомонный сосед. – Не пожалеешь! Истину говорю тебе!
– П-подумаю, – нехотя пообещал ему Грегор, больше скорее, чтоб надоедливый и словоохотливый Калак отвязался наконец, а то пристала назойливая серая муха. Вот ты-то сама как считаешь, любимая. Мухи могут помешать мне написать наш роман? – Тебе скорее помешают крысы в твоей голове! – Так прогони их. – Ты просто невыносим! – Понял тебя. Ладно, не буду отвлекаться на пустяки…
– А ты подумай-подумай! Поразмышляй на досуге… – по-прежнему не унималась рыжая шевелюра, активно почёсываясь и позёвывая. – И давай-ка… это самое… не грусти. Жизнь, как говорится, прекрасна. И не стоит на месте. Вот что важно, умник!
– Глубокая мысль. Где-то я уже… Впрочем, несущественно. Не поверишь, Калак, но я только что исцелился, лишь услышав твои мудрые с-слова…
– Зря ты так, старик. Я ведь помочь пытаюсь, – обиделась, судя по голосу, рыжая образина. Обычно когда Калак обижался, он становился похож на ребёнка, у которого «злые дяденьки» (а почему, интересно, не «тётеньки»?) отняли конфетку.
– Да ладно, не бери в голову, – примирительным тоном успокоил соседа Грегор. – Вечером з-загляну.
– Буду ждать!
– Всенепременно.
– Проще говоря… Ушёл!
Калак и его рыжая шевелюра развернулись и вылезли за дверь.
Прошло часа два. И тут Грегор решил сходить в редакцию. Там никого почему-то не оказалось. Не нашлось. Только пучеглазый Снуп суетливо носился из кабинета в кабинет, разинув рот и выпучив, по обыкновению своему, маленькие бегающие глазёнки.
– Эй, босс! Чего такой кислый?
– Всех так и тянет об этом с-спросить… Слушай, Снуп. У тебя ведь ещё нет жены.
– Пока вроде бы нет. Бог миловал… А что?
– Правильно. Бог любит тебя! Не женись никогда. Умные люди всегда знают, каких д-дураков из них делают жёны.
– Есть и счастливые браки, шеф.
– Верно. У меня такой б-был.
– Что поделаешь… Не все браки совершаются на небесах.
– Зато там п-происходят все разводы. Меня не с-спрашивали?
– Ни-ни.
– Никто не наведывался?
– Ни души.
– А где народ-то? Работать пора.
– Э-э… – затянул старую песню Снуп. Запевать песни он всегда умел хорошо, а вот заканчивать их… Тут есть над чем поразмыслить. Благословенны минуты отчаяния! Чёрт, о чём я? Несущественно. Дальше!
– Ладно, можешь не отвечать, – Грегор в сердцах махнул рукой и почему-то подумал: «Болванчик! Шалтай-болтанчик». – Б-буду у себя. Если кто с-спросит…
– Вас понял, босс! У меня всё под контролем! – и тут Снуп стремительно исчез куда-то из поля зрения, мгновенно вывалившись из привычного бытия. Привычное бытие. Каково оно? Кто знает.
Секретарша опять отсутствовала на рабочем месте. Причина неизвестна. В коридоре перегорела лампочка. Грегор споткнулся о какие-то коробки.
– Чёрт возьми. Эй, Снуп, п-пучеглазая морда! – недовольно выкрикнул он из темноты.
– А-а? – Пучеглаз вновь нарисовался рядом, казалось бы, из ниоткуда – чьей-то чеширской улыбкой – с неба свалился, материализовался – и –  ввалился – обратно в бытие. Привычное бытие. О коем. Никто. Ничего. Не знает.
– Какого чёрта здесь с-стоят п-проклятые коробки?
– Но вы же сами вчера просили эти папки, шеф!
– Разве? Не п-помню… В любом случае я не п-просил ставить их на пороге. Я с-споткнулся.
– Тебе не угодить, босс.
– Плохо с-стараешься!
– Босс, а весна-то будет? – видимо, решила сменить тему пронырливая пучеглазая мордочка, слегка сбить, так сказать, прицел.
– Как и в прошлом году.
– Значит, нет?
– Значит, нет…
– Обидно.
– Что делать…
Ну, вот и поговорили… Всегда бы так!
У себя в кабинете Грегор сразу заскучал. Работать не хотелось. Телефон молчал. Время, казалось, медленно ворочалось по стенам, издавая какие-то скрипуче визгливые, монотонно унылые звуки. Сколько его утекло? Куда утекло? Затрудняюсь сказать. Часов нет. У вас есть часы? В голову противными слизнями после летнего холодного дождя вползали всё те же невыносимые мысли о жене, о которой не было вестей уже два года. Где же ты, Лу? Вернись ко мне, любимая! <Где ты? Где ты? Где ты? Где ты? Где ты? Где ты? Где ты? Где ты? Где ты? Где ты? Где ты? Где ты? Где ты? Где ты? Где ты? Где ты? Где ты? Где ты? Где ты? Где ты? Где ты? Где ты?> Почему ты оставила меня? Разве любимого можно бросить. Quis casus te mihi ademit?  С кем теперь засыпаешь по ночам и просыпаешься по утрам в одной постели? В одной? Он так же сильно любит тебя? Конечно, любит. Не любить тебя немыслимо. Преступление. Наказание неотвратимо. А может… у него просто кошелёк набит потуже, чем у меня? И такое бывает… Странные мысли полезли вдруг в голову. Отлучиться ты очень не прочь! Но зачем ты отчалила в ночь? И где теперь бродит моя Сказка? За окнами день, в глазах – ночь. Чья ночь? Сердце моё  разбилось на множество осколков, и не склеить их теперь – не собрать. Не всё можно склеить, что разбилось. Что сам сломал – тоже не всегда починишь. Но. Я докопаюсь до правды. И правда освободит нас всех.
 «И чего только не вбередяшивается порой в тупую башку! В конце концов, Альфред в чём-то прав: устрашающе нелепые и бесконечные вопросы действительно могут свести с ума», – раздражённо подумал Грегор. Надо выпить. Срочно. И тут он вспомнил про приглашение Калака и немедленно выскочил из кабинета, опрокинув на ходу стул. Растяпа! Медвежонок неуклюжий.
У Калака было как-то непривычно тихо. Дверь, правда, открыта нараспашку, по обыкновению. Дело молодое, задорное. Нам бояться некого! (И о чём я только думаю?) …Войдя в комнату, Грегор увидел огромную, непомерных размеров, клетку на столе. А в ней – два блюдца: одно с чем-то, отдалённо напоминавшим еду, другое – вроде бы с водой. Вроде бы? И колесо. Огромное. Да, именно огромное чёртово колесо. Чертовски чёртово. В колесе весело и шустро крутился белый мышонок. Белый Шустрик. Бесовщина. Сам рыжий Калак, тоже весь форменно с ног до головы белый, в неизменно белоснежном накрахмаленном халате (и с важным видом!) стоял рядом с клеткой и что-то лихорадочно-возбуждённо записывал в блокнот. Периодически отрывая взгляд от записей, он внимательно следил за мышонком, нарезавшим круги, то и дело кивал значительно головой, попеременно наклонял её то вбок, то влево, то вправо и снова возвращался к блокноту. Мышонок весело крутился в колесе. Колесо жутковато поскрипывало.
В квартире присутствовали ещё двое: приятели Калака, тоже, кстати, студенты. Один – с длинным носом – звали его, кажется, Вик (или Виктор? честно говоря, не знаю, надо у Грегора уточнить, но и он едва ли в курсе; ему теперь тоже безразличны имена). А второй – прыщавый, в очках (настоящего имени его Грегор тоже не помнил) – по кличке вроде бы Дзэн-учитель. Случалось, кто-нибудь из них или оба сразу подолгу гостили у Калака (бывают же такие настырные друзья!). А сейчас те двое с важным видом внимательно и сосредоточенно наблюдали за белым мышонком. (Шустрилой. Мышонок-активист.) Весьма полезное занятие. Наблюдение. Очень увлекательно. Разве нет? Длинноносый Вик с довольно мрачным видом время от времени почёсывал свой длинный нос. А прыщавый Дзэн-учитель, небрежно скрестив руки на груди, периодически покашливал и поправлял длинным костлявым пальцем очки на потной переносице. И вообще в комнате царила сугубо научная атмосфера, сулившая миру величайшие открытия. Только вот… в области чего? (Пока не ясно.)
Знаем ли мы вообще, друзья, сколько ещё в мире существует мистических тайн, какая пропасть доселе неисследованного, неизученного, неизвестного науке?! Какой простор для тех, кого влекут к себе великие тайны! Сколько в природе загадок, роковых, суровых и радостных. Сплошные белые пятна повсюду! А сколько захватывающего сулят эксперименты в узко специальных научных областях! Как же прекрасно жить в мире, где каждая секунда – лишь прелюдия к бесконечной череде других чудес, к непостижимым таинствам! Разве личная любовная драма человека имеет какое-нибудь значение, когда вокруг нас бурлит и кипит океан незыблемых взаимосвязей, неожиданных крутых поворотов, виражей, которые так необходимо исследовать, изучить, преодолеть, etc.? Избави бог – навязывать учёным мудрецам какие-то сопливо-слезливые мелодрамы и отвлекать их от важных рефлексий по поводу и на тему! Вот только опять же… Беда! Не очень понятно, какие именно области мы с вами в данный момент исследуем?.. А сколько ещё проблем впереди нас ожидает! Море! Море! Фатально-проблемная книга получится, уверяю вас! И крайне меланхолического толка. (Не говоря уже о явлениях траги-нервических!) Мышонок весело крутился в колесе. Колесо противно скрипело. Зрелище и забавляло, и угнетало одновременно. Не дай нам бог сойти с ума!
Минут так через двадцать, вдоволь насмотревшись на клетку с неугомонно весёлым мышонком, весьма шустреньким, Грегор осторожно промямлил:
– А что здесь?
«Хороший вопрос!»
Но ответили не сразу.
– Даже не спрашивайте, – минуты через четыре строго и сухо откликнулся на запрос прыщавый Дзэн-учитель и немедленно поправил длинным костлявым пальцем очки на своей потной переносице. – Он этим не первый день уже занимается. И лучше ему сейчас не мешать. (Жаль, не потрудился уточнить прыщавый, кто именно занимается: мышонок или Калак. И чем они вообще занимаются? Ты поняла, любимая? Мы с Грегором пока не поняли…)
Помолчали ещё немного. Их молчание застряло у меня в зубах. Зубы зазвенели. От неудовольствия. Дзэн-учитель покашливал. Вик мрачно смотрел. Мышонок по-прежнему крутился в колесе. Колесо неумолимо скрипело.
– Мистер Лонли,  – неожиданно и коротко сообщил длинноносый Вик ещё минут через двадцать, с упорной тоской на лице мрачно разглядывая клетку. Видимо, он имел в виду кличку подопытного мышонка.
(Вообще Вик <или Виктор?> всегда отличался немногословием: он не любил длинные мудреные фразы, а в особенности терпеть не мог их начинать и заканчивать, считая, похоже, что человеческие слова не способны выразить всю глубину его мыслей и знаний о мире. А посему лапидарность его стиля никогда не удивляла ни меня, ни Грегора. Иногда нам даже казалось, будто Вик сначала молчит, а потом опять молчит, и какие-либо мыслительные изменения в его голове напрочь отсутствуют. Между прочим, люди все хорошие. И мы с Грегором их всех любим. Так-то вот!)
– Поди ж ты. Хорошо хоть, не мистер Джинглс,  – сообразил отметить про себя и вслух Грегор и вновь с живым, неподдельным интересом взглянул на белого шустрилу-мышонка: тот продолжал невозмутимо крутиться в колесе. – А то я уж было начал волноваться… вдруг эксперимент п-продлится целую вечность и ещё п-пару дней…
Все молчали.
– Погода портится, – ни к чему вдруг ляпнул немного погодя прыщавый Дзэн-учитель, грубо нарушив священную тишину, и опять поправил длинным костлявым пальцем очки на потной переносице.
– Да, – печально брякнул длинноносый, не очень речистый Вик, всё так же хмуро разглядывая клетку.
– Снег пошёл. – Добавил Грегор. Ему не ответили.
Опять замолчали. Никто больше не осмеливался вмешиваться в исторический ход науки, шагающей тяжёлой поступью и свершавшейся прямо на наших удивлённо выпученных глазах. Дзэн-учитель кашлянул и в очередной раз поправил очки. Вик мрачно рассматривал ржавую клетку. Мышонок весело и живенько крутился в колесе. Скрип колеса уже начал меня понемногу раздражать. Раздражение моё засело где-то между лопатками. Опустилось чуть ниже. Запуталось в брюшине. И вылезло в прямую кишку. Прошло ещё минут двадцать.
– Слушайте, мужики, а давайте накатим по маленькой, а? – внезапно, но с большим воодушевлением в голосе предложил Грегор. Никто не ответил ему. Никто не проронил ни слова. Никто не шелохнулся. Мышонок по-прежнему крутился в колесе. Колесо по-прежнему противно скрипело. Время по-прежнему упорно ползло вперёд страшным зелёным задиристым крокодилом или жирной болотной любопытной жабой – в поисках завтрака. Часы вдруг затикали громче обычного. Часов ни у кого не было.
– Так! – громогласно-радостно крикнул вдруг рыжий Калак, бросив беглый, но многозначительный взгляд на мистера Лонли в клетке, и немедленно вновь чирикнул у себя в блокноте.
Все молчали. Молчание залезло мне под рубашку. Свернулось калачиком и уснуло на груди. Мышонок жизнерадостно крутился в колесе. Колесо всё так же гнусно скрипело. С ума сойти!
– Так! Так! – со значением в голосе громко повторил Калак, снова записал что-то в блокнот, сверился с записями и глубокомысленно, звучно, сочно то ли причмокнул, то ли припукнул губами. Потом он быстро и небрежно кинул свои глубокомысленные умозаключения на глубокомысленный стол, судорожным движением вытер потные глубокомысленные ладони о халат, хлопнул в ладоши два раза зачем-то, взял какую-то грязную рваную тряпку с тумбочки, накрыл клетку и аккуратно, очень бережно, словно она сделана из дорогого горного хрусталя, переставил её на подоконник. Скрип внезапно прекратился. Свихнуться можно!
– За это надо выпить! – весело предложил Калак.
За что?
Никто не возразил ему. Выпили, разумеется, немедленно. Молча. В пьяняще бездумной тишине. (Вот не знаю, как вы, а я лично терпеть не могу любую тишину! Всегда побуждает к мрачным размышлениям о том о сём, о жизни моей невесёлой. И вообще.) После первого бокала Грегор заметно повеселел. Жизнь продолжалась. Сумасшествие какое-то!
– Теперь я чувствую себя намного лучше… – раздумчиво пробормотал Грегор, уже, правда, чуть погодя, – после второго выпитого бокала.
– Всё благодаря снегу или рождественскому чуду, – радушно отозвался на его замечание рыжий сосед Калак. Словоохотливый. – Что поделать, если в конце марта чувствуешь себя, будто сейчас самый разгар зимы… Можно подумать, мы в Сибири живём! Или в Антарктиде. Снег приходит к нам в гости, но не желает уходить. Татарин какой-то! Рождество почему-то вспоминается… Но не будем о печальном!
– Да. Выпьем лучше за наше Будущее! – неуверенно предложил длинноносый Вик.
– Друзья мои, Будущее – всего лишь глупая детская иллюзия, рождённая жаждой жизни и приключений. За него не пьют – его делают. Его создают, – многозначительно изрёк прыщавый Дзэн-учитель и тотчас же поправил длинным костлявым пальцем очки на своей потной переносице. – К слову сказать, в моей руке сейчас находится бокал с отличным виски. Он наполовину полон. Я делаю его пустым. Прямо на ваших глазах я сотворяю Будущее, господа! Вот так, видите… Смотрите и рыдайте!
– Смотрите и учитесь.
– Я читал, между прочим, в газете: в экономически отсталых районах нашей страны частенько обосновываются всякие апокалиптические секты. «Орден Лунного Храма», «Церковь Святого Инквизитора», «Время перемен», «Семья Козерога» и ещё какие-то… Их последователи вообще не верят в будущее, да и в настоящее тоже. Они живут только прошлым. Кошмар безумцев! Просто ужас.
– Я что-то не совсем понял… Разве у нас в стране не все районы экономически отсталые?
– Прошу! Не забывайте про мегаполисы!
– Ой, я вас умоляю…
– Господа, давайте не будем о политике!
– Какая же здесь политика. Кажется, речь в данный момент идёт об экономике.
– Политика, экономика – есть разница? … От таких разговоров у нас крыша может поехать.
– Это не доказано.
– Какие ещё вам требуются доказательства? В нашей стране, по-моему, уже все давно сумасшедшие.
– Допустим. Но требуется ещё уточнить суть понятия «сумасшествие». Или хотя бы отделить «нормальное» от «ненормального». И главный вопрос здесь: что именно считать нормальным? Например. Бокал с виски (наполовину уже пустой, между прочим! ах, какая жалость!), – нормален он или нет? Моя слегка подрагивающая рука, в данный момент едва удерживающая его, – нормальная? Люди, живущие за стенкой, – кто они. По каким признакам устанавливается степень их вменяемости. Если привыкаешь к тому, что мир вокруг ежедневно сходит с ума, его неожиданно наступившая «уравновешенность» иногда сбивает с толку. Почему меня часто посещает ощущение временного помешательства из-за собственной нормальности. Может быть, я всё-таки псих. Или нормальность в нашем мире уже просто неуместна? Дело, право, очень запутанное, господа! Сейчас я уже ни в чём не уверен. Но часто бываю вполне адекватен. Несколько раз в году совершенно точно бываю адекватен. Но только в будние дни… А что (по вашему скромному мнению) отличает безумного человека от здорового?
– Всё просто. Просто и без идей. Без лишних скромных и ложных идей. Реальность. У одного она – одна, у другого – другая. Скажем так, качественно иная. Но для обоих – вполне настоящая! Вы никогда не задумывались над тем, как быстро порой перестаёт человек отличать реальность от игры воображения? Начинает принимать одно за другое. Чем является, по сути, сумасшествие. Выбором иной реальности. Отличной от той, в которой живёт большинство людей. Но большинство ли. Вот в чём вопрос! И откуда мне знать, кто где живёт? Как поётся в старой песне: «Я не знаю, каков процент сумасшедших на данный час. Но если верить глазам и ушам – больше в несколько раз…» И вот ещё момент. Тоже не очень хорошо знаком с соседями за стенкой, но в одном убеждён совершенно точно. Если я вдруг умом тронусь, меня незамедлительно отправят вырезать цветочки из бумаги, лепить пластилиновых собачек, собирать дурацкую мозаику из чего-то там и рассказывать идиотские истории из детства. А я совершенно не помню, до какого возраста писался в постель. Вот незадача… Куда же теперь деваться-то, а. Проблема.
– Да, дело весьма сложное и тонкое. Недаром учитель рисования в школе часто повторял нам: «Дети, человек должен сделать лишь одну вещь в жизни: не сойти с ума!» Как именно, не уточнял.
– При чём здесь рисование. Ахинея!   
– Друзья, друзья. Давайте всё-таки не будем о грустном. Что вы в самом деле…
– А может, футбол обсудим, а? – оживлённым бодрым тоном вдруг предложил кто-то.
– Я не увлекаюсь футболом, – недовольно прорычал прыщавый Дзэн-учитель и немедленно поправил очки на строгой переносице. (Рефлекс у него какой-то болезненный, что ли?)
– Он не любит футбол, – выразительно, со значением в голосе повторил кто-то.
– Выпьем за любовь!
– Уж лучше о политике.
– Вы не верите в любовь?
– Верю, что она может свести человека с ума. Границы нашего ума, мозга и разума, очерчены столь неясно, неопределённо… тут и не заметишь, как за черту перевалишься. Да и саму черту тоже не увидишь.
– Значит, вы не верите в любовь с первого взгляда?
(– С чего вдруг такой нелепый вывод?)
– Нет. Поверил. Когда пережил. Давно.
– Да. Поневоле поверишь в явление, с коим столкнёшься лицом к лицу. Но так ли уж принципиально, с какого взгляда любовь? С первого или со второго (кстати, первый взгляд часто бывает ложным!) – она всё равно рано или поздно сведёт человека с ума. Или в могилу спихнёт. А некоторым «по незнанию эта боль смешна»… И вообще. Господа, какая абсурдная постановка вопроса. Любовь бывает лишь одна. И либо она есть, либо её нет. Без всяких взглядов. Вот и всё.
– Я вам так скажу, друзья. Страшнее всего не та любовь, которую не разделили, а та, на которую ответили взаимностью, а потом бросили и предали. Реально страшно. До ужаса пугающая перспектива. Безответная любовь рано или поздно изживает, съедает саму себя. А если объект твоих воздыханий отвечает тебе взаимностью, но ты точно знаешь, что вы никогда, ни при каких обстоятельствах уже не будете вместе, – вот что в действительности способно свести любого с ума. Любовь (а я здесь имею в виду истинную Любовь, господа, а не ветреную влюблённость!) – синоним Судьбы. Сродни Року. Камню Сизифа. Или даже Дамоклову мечу. В ней есть нечто неизбежное, неумолимое, немыслимое что-то. Классический пример – Ромео. Сначала он безумно любил одну женщину, но она не отвечала ему взаимностью, поскольку дала обет безбрачия. Что делает Ромео. Он отправляется на бал-маскарад, хотя интуиция настойчиво подсказывает ему о таящейся там опасности, о грозящей катастрофе; на балу встречает Джульетту, влюбляется в неё, чтобы в конечном итоге встретить и свою Смерть заодно. А теперь давайте представим на секунду: та другая женщина ответила ему взаимностью, – тоже, предположим, полюбила его. Как в таком случае поступил бы Ромео. Да он вообще не пошёл бы на бал! Или пошёл бы, чтобы увидеть там Розалину, а Джульетту даже не заметил бы. Потому как «эта предыдущей не чета»! Одна злобилась, другая – доброта… И тут всерьёз понимаешь: да! Ромео должен умереть. Он сумасшедший.
– Почему? Из-за любви???
– Позвольте-позвольте!.. Ведь он влюбился в Джульетту с первого взгляда, ещё до того, как она ответила ему взаимностью!
– Так и есть, но… Как же всё-таки быть с Розалиной? Ромео ведь и её тоже любил.
– А любил ли? Вот в чём вопрос.
– Господа, вы затронули весьма щекотливую тему! Вступили на очень скользкую, зыбкую и фееричную почву. Иррационализм любви слишком очевиден. Зыбучие пески непременно затянут нас всех с головой. Задохнёмся! Песок заполнит дырявые карманы. Любые, даже самые логические, самые разумные, доводы абсолютно бессмысленны, когда речь заходит о любви. Но одно мы знаем точно. Любовь, прочёл я недавно где-то, является весьма опасным путешествием в дальние неведомые страны, в которое обычно отправляются без карты и компаса, и где уберечь тебя может только собственная осторожность. Если, конечно, в такого рода путешествиях вообще возможно уберечься…
– Это не доказывает ложность какого-либо предыдущего высказывания.
– Non sequitur.  То есть. В вашем утверждении отсутствует логика.
– Логику переоценивают. Не всё можно помыслить с помощью логики. Но мы всегда должны опираться на факты или хотя бы на наш чувственный опыт.
– А всё остальное приложится, правильно я вас понял?
– Приблизительно.
– Да так и с ума сойти недолго… Невозможно будет вырваться из круга доказуемых истин и осязаемых явлений.
– И мы вновь возвращаемся к теме сумасшествия?
– Никуда от неё и не уходили. Вечное колесо… Хотя Фортуна здесь ни при чём.
– «Хорошие дни выпадают на долю разумных людей, но лучшие  достаются тому, кто посмеет быть безумным». Ещё безумнее те, кто пытается лечить безумных. А безумству храбрых, как известно…
– А я о том же. Бывает ведь и такое: просишь-просишь у кого-нибудь чёрствую корочку хлеба, а в ответ получаешь камнем по затылку. Суровый век! Жестокие сердца! 
– Именно! Кстати. Я слышал, между прочим, господа, у сумасшедших острое чутьё.
– Не всегда. Чутьё, к сожалению, часто нас всех подводит. Вот вам пример: Гамлет. В его поступках напрочь отсутствовала логика. То были поступки безумца, но безумца великого в своих замыслах и ничтожного в их осуществлении. От такого действительно очень легко сойти с ума. И похоже, он и впрямь свихнулся. Гамлет ведь прекрасно знал: в замке творятся чудовищные злодеяния, свершаются преступные заговоры, тайные сговоры, а Король намеревается его самым безжалостным и коварным образом убить. Разумеется, знал. Не мог не знать. Божественная Интуиция! Как и у Ромео. Но Гамлет почему-то не отказался от поединка с Лаэртом: а ведь ему явно готовили смертельную ловушку! Мистические озарения нисколько не помогают героям. Чем не доказательство очевидного безумия? И потом… та странная свалка из трупов в конце трагедии, неожиданная вспышка агрессивного, почти собачьего, бешенства у Гамлета, по форме очень похожая на приступ острого алкогольного психоза… Буквально сошёл с умственной орбиты. Буквально всю сцену залил кровью. Все потоплены в крови. Трупы валялись повсюду. Чуть ли не друг на друге. Странно, господа! Очень-очень странно…
– А вам не кажется, что Гамлета понуждал к нелепым и агрессивным поступкам автор. Шекспир залил всё кровью, а не его герой. Венедикт Ерофеев вообще, между прочим, уверяет: светила мировой литературы, такие, в частности, как Гёте, нередко заставляют своих героев делать то, чего сами не могут… или боятся. Например, напиваться. В «Фаусте» вон… кто только не пьёт. А сам Гёте – ни-ни! но ведь хотел же, хотел!.. наверняка… и почему-нибудь не мог…
– Вы полагаете, Шекспир был несостоявшимся маньяком-убийцей? И поэтому в его трагедиях и хрониках герои мрут как мухи. Повсюду валяются трупы.
– Нет. Если так рассуждать, господа, получится, якобы у литературных персонажей вообще не бывает права выбора: они всё совершают только по воле писателя, невзирая на свои дурные предчувствия, намерения, желания и прочие умственные заскоки. Ромео идёт на бал к врагам. Гамлет соглашается на смертельный поединок с Лаэртом. А Эдип убегает от приёмных родителей, чтобы убить родного отца и жениться на своей матери. Все они в итоге погибают.
– Все мы рождаемся, чтобы в конечном счёте умереть.
– Аминь!
– Не богохульствуйте! – сурово и жёстко потребовал кто-то.
– А не логичнее ли предположить, друзья, будто у героев всё-таки есть право выбора и они не являются простыми марионетками в руках своих создателей? Ведь иначе это превратило бы даже легендарную фигуру Гамлета (личность выдающуюся во многих смыслах) в обыкновенную пустышку. Гамлеты и им подобные стали бы нелепо бродить повсюду и совершать бездумные поступки, идущие вразрез с элементарной логикой, лишь по усмотрению автора. Давайте всё-таки разрешим им разгуливать по миру и действовать, сообразуясь со своими собственными намерениями и желаниями.
– Полностью с вами согласен!
– Но позвольте, господа, ведь они даже не живые! Мёртвые! Как же они могут действовать самостоятельно. Нет, конечно, я всё понимаю… пока мы читаем книгу, герои зачастую становятся для нас на некоторое время живыми, полноценными людьми, иногда более живыми даже, чем «настоящие» люди: ведь автор наделяет их чертами, свойственными либо ему самому, либо каким-нибудь другим – вполне реальным людям. Но стоит нам завершить чтение и закрыть книгу, как мастерски созданная художественная иллюзия мгновенно разрушается, исчезает, и мы вдруг понимаем: всё – сплошная выдумка, фантом, мираж. Разве не так?
– Вопрос спорный. И он требует обстоятельного ответа, которого у меня, к сожалению, пока нет. Но если бы я, скажем, писал книгу, для меня персонажи навсегда превратились бы не просто в живых и реальных людей, они стали бы гораздо реальнее, чем все мои знакомые и реальнее даже, чем я сам. И дело тут вовсе не в том, что я поневоле наделил бы их определёнными характерными чертами, и не в художественной иллюзии, а в том, что книга жива уже сама по себе. Она живёт собственной жизнью, и сама себя создаёт. Даже если её ещё никто не прочёл. Живой её делают герои – не я! Обидно другое. Если вашу книгу никогда не прочитают, она умрёт рано или поздно. Ибо бессмертным на все времена любое творение рук человеческих могут сделать лишь читатели и зрители.
– Друзья, а может, мы тоже чьи-нибудь безвольные марионетки.
– Лично моя судьба в моих руках.
– А моя – в моих!
– Какие наивные люди напиваются сегодня вместе со мной. М-да…
– Нет, мы – другое дело, господа. Мы не литературные персонажи.
– А вы уверены?
– Так… Ему больше не наливайте! Парень, похоже, совсем не умеет пить.
– Следовательно, выпьем!
– Вечер обрёл новые краски.
– Вечер перестал быть томным.
– Мир делается прекрасным.
– Когда смотришь на него сквозь мутное стекло бокала с виски.
– Отличная выпивка, Калак! Не одолжишь мне бутылочку?
– Для тебя сколько угодно.
– Друзья, друзья! Я вдруг задумался. (Имею такое обыкновение!) А что если и вправду… Мы с вами в реальности не существуем, а живём в голове какого-то другого человека, который, собственно, нас всех и выдумывает? …
– Ах-ха-ха-ха-ха!!!
– Поди ж ты, какая у него, верно, фантазия богатейшая…
– Ещё неизвестно, товарищи, в какой именно реальности мы живём.
– А она у вас не одна?
– Она может быть и не одна. Как же, например, альтернативные реальности, параллельные Вселенные, вымышленные миры и…
– Ах-ха-ха-ха-ха…
– Господа, господа! Виски очень крепкий. И к тому же неразбавленный. Предлагаю водички немного подлить. Закусить наконец. (Хотя закусывать нечем.) Форточку приоткрыть. Глотнуть свежего воздуха.
– Воздуху, воздуху прежде всего!
– Ах-ха-ха-ха-ха!!!
– Не наливайте ему больше. Кто-то здесь очень сильно не умеет пить!
– На меня опять намекаете.
– Не намекаю. Говорю прямо. Суровые истины нельзя излагать с помощью намёков и недомолвок.
– А я всё-таки кое с чем соглашусь, друзья! (Хоть истина порой и ускользает от нас.) Нет. Я по поводу… Есть некий здравый смысл. Судите сами… Иногда ведь и впрямь случается: думаешь, будто живёшь полной жизнью, дышишь полной грудью, так сказать. Вот твоя любимая, друзья, вот коллеги. А потом оказывается, то просто была чья-то глупая насмешка, чей-то нелепый розыгрыш. Некто поставил на сцене твоего больного одинокого сердца «со злобною шуткой балаган без актёров на ярмарке жуткой». И ты вдруг понимаешь: никакой жизни у тебя на самом деле не было, а шёл обычный спектакль…
– То есть тебе кажется: всё было с тобой, – а на деле кто-то хмурый и небритый либо сам заснял, либо просто посмотрел забавный фильм с тобой в главной роли? Неслыханно!
– Но спектакли имеют свойство рано или поздно заканчиваться, а вместе с ними заканчивается и вся наша бессмысленная, кем-то и зачем-то выдуманная жизнь. У вас так бывало?
– Нет, чёрт возьми. Надеюсь, и не будет. Да я и врагу бы не пожелал подобной судьбы. Страшновато. Уж лучше пусть мечтатели так никогда и не очнутся. Они носят свои мечты в дырявых карманах, а на их лицах прячется страх… Однако вернёмся к сумасшествию. (Понравилась тема безумия. Вижу: очень понравилась!) Не знаю, как вы, господа, а я лично считаю: никто не знал о безумии больше, чем Чарльз Буковски.
– Не самый лучший пример.
– Вы не любите Чарльза Буковски.
– Буковски. Да я просто обожаю Чарльза Буковски. Провалиться мне на этом самом месте дважды! Но он, видите ли, вовсе не был безумным. Да. Он, пожалуй, самый разумный, самый мудрый из всех писателей, коих мне довелось когда-либо читать (не считая, конечно, Патрика Джеймса). Хотя о безумии мира Буковски знал многое, очень многое, – установленный факт. Неоспоримый.
– Хорошо. Тогда назовите нам величайшего поэта современности.
– Эзра Паунд. Правда, я его не читал. Но при чём же здесь поэзия. Мы сейчас разве не сумасшествие обсуждаем?
– По-моему, уже совершенно не имеет никакого значения, что мы обсуждаем: нас ведь всё равно никто не слышит…
– И мы друг друга не слышим.
– Не преувеличивайте!
– А я вот последнее время читаю в основном только некрологи и спортивную статистику. Очень, знаете ли, успокаивает нервы.
– Что именно. Некрологи или статистика?
– И то и другое.
– Браво. Выпьем за современную литературу!
– Да здравствует литература!
– Кстати. Я перечитывал на днях inter alea  рассказ про одного ненормального: он, дабы избежать наказания за хладнокровное убийство, притворился сумасшедшим. И так искусно это делал, что, в конце концов, сам перестал понимать: действительно ли он притворяется или уже и впрямь свихнулся. Как я понял, тот парень на самом деле слетел с катушек. Причуды судьбы.
– Вот и я вам говорю, господа… В литературоведческой практике представлены три версии, объясняющие истинную природу безумия Гамлета. Во-первых, самая известная и популярная. Гамлет притворяется чокнутым, чтобы подготовить месть Королю. Во-вторых. Гамлет, узнав о страшном злодеянии дяди, не выдерживает и действительно сходит с ума. И третья версия – ни то ни сё, ни рыба ни мясо, ни кафтан ни ряса – чтоб никого не обидеть, так сказать, – Гамлет поначалу просто прикидывается сумасшедшим, сохраняя местами по ходу драмы здравый рассудок, но временами всё же впадая в истинное безумие. И, заметьте, ни одну из трёх версий полностью опровергнуть невозможно. А вот подтверждение каждой из них мы легко можем обнаружить в тексте бессмертной трагедии Шекспира. Парадокс.
– Посему она, верно, и бессмертная, как вы полагаете?
– А по-моему, Гамлет просто слишком много думал, вот и свихнулся на почве нескончаемых мыслительных процессов. Мучительных. И вымученных. Действовать надо было, а не размышлять о жизни и жестокости современных реалий!
– Правильно! И я считаю, именно поэтому трагедия стала бессмертной. Не рефлексировать – жить!
– Бред. Вы несёте околесицу. Ахинею. Трагедия вовсе не по той причине бессмертна…
– Но с тем, что она всё-таки бессмертна, вы согласны хотя бы?
– Согласен. 
– Ура. За бессмертные творения человеческие!!
– Да здравствует литература!
(– Кажется, мы повторяемся, – ворчливо заметил кто-то в скобках.)
– Дайте мне Швейцарию! Или хотя бы свободу слова.
(– А зачем вам Швейцария? – опять брюзгливо проворчал некто из скобок.)
– Свобода! Равенство! Братство!
– Водка! Табак! Электричество!
– !!!
– Господа, господа, вы ничего не понимаете! На самом деле все мы просто лошади в наших конюшнях. Стойла не пронумерованы, перепутаны, но каждый всё равно знает своё место. Другой жизни нет и быть не может!
– Вы, знаете ли… Уже ни в какие ворота! Я лично себя лошадью не считаю.
– Обычная метафора.
– А в чём разница между метафорой и сравнением?
– Сравнительно ни в чём…
– Если я, например, говорю: «Её улыбка как солнце» – это сравнение, да? А если сказать «солнечная улыбка» – это метафора, нет?
– Условно. Если бы не одна проблема: «солнечный» – эпитет…
– Чёрт. Как же всё сложно устроено в нашей жизни, господа! Ты думаешь: вот затянул потуже свой любимый зелёный галстук-удавку у себя на шее и уже готов идти на любимую работу, а в это самое время у соседа сверху – «парня с прыщавой совестью» – внезапно…
– Мы не лошади. Мы люди! – запоздало и нервно то ли выкрикнул, то ли завопил вдруг кто-то.
– Но вы согласны с тем, что наше Будущее – всего лишь божественная конюшня, откуда к нам навстречу, гремя счастливыми подковами, скачет страх?
– Не согласен с подковами. Не для всех счастливые.
– За будущее мы уже, кажется, пили. Правда, непонятно, наступило ли оно… – уныло прогнусавил кто-то.
– Если мне нальют ещё немного Калакова пойла, я соглашусь со всем выше сказанным и даже подпишу что угодно!
– Ах-ха-ха-ха-ха!!!
– Господа! Господа. Давайте немного успокоимся…
– Вот именно. Сохраняйте спокойствие. Ведь не конец света же. А даже если он наступит, нас-то уже не будет.
– Нас и сейчас нет.
– Вы полагаете.
– Ничто на свете реально не существует. В том числе и мы.
– А вся наша жизнь – всего лишь галлюцинация, иллюзия? Очень-очень интересная мысль… Пожалуй, выпью ещё!
– Прекрасно… А откуда вы знаете, будто мы не доживём до конца света. Возможно, он уже наступил. Сейчас наступает. Или вот-вот наступит.  Впереди ведь может быть лишь Конец света, яркий и отчётливый. Как свет в конце тоннеля. Тоннели, правда, бывают разной длины. Мне однажды попался какой-то чересчур необъятный…
– То есть вы уже один раз умирали? (Не совсем понял вашу мысль.)
– Очень верно поняли!
– Не наливайте ему больше, – печально повторил кто-то. Жаль, не уточнил, кому именно…
– Кстати, господа. Возвращаясь к метафорам… По-моему, женщина –  самая убийственная жизненная метафора. Я аккурат прочёл недавно где-то. Любовь мужчины всегда начинается с метафоры. Иными словами: любовь внезапно возникает в ту самую минуту, когда женщина своим первым загадочным словом впишется в его поэтическую память.
– Исчерпывающее объяснение. Если, допустим, женщина – метафора. Тогда вопрос. Метафора чего?
– Хм…
– Безумия.
– Убийства!
– Слишком сурово… Может, женщина наоборот есть метафора Любви?
– Абсурдное заявление. И то и другое. (И третье, кстати, тоже!)
– А вот зря вы. Идя по пути абсурда, очень часто можно обнаружить истину. И если хочешь стать философом или просто не сойти с ума, нельзя бояться бессмыслицы!
– Это не доказано.
– Опять вы с вашими доказательствами. Имеют ли они хоть какое-нибудь значение? Индейцы племени Майя так не считали!
– Опять. Предвосхищение основания. В качестве доказательств вы постоянно приводите факты, которые сами в свою очередь требуют быть доказанными. Замкнутый круг. Так мы ни к чему не придём!
– А что нельзя проверить эмпирическим путём…
– К чёрту вашу эмпирику! Вот скажи мне, к примеру, брат, ты – человек?
– Да.
– Докажи!
– Правильно. Нечто очевидное доказательств не требует. Пример всё тот же: Гамлет. Он не умел играть на флейте, но зачем-то пытался обучить тому загадочному искусству Гильденстерна. Поговаривали ещё, правда… Офелию надо бы загнать в монастырь, но была ли она до такой степени религиозна, – вот в чём вопрос. А кроме того, я слыхал даже про то, как Гамлет особенно ненавидел крыс. Безумно вращая бешеными глазницами своими, он с нервным криком «крыса! крыса!» – каждого готов был пристрелить. Вся сцена завалена мертвецами. И с барабанами заходит Фортинбрас. Так и с нами: мы сначала убиваем в себе что-нибудь, а потом камни принимаемся грызть, чтобы вернуть утраченное. Чем не доказательство абсурдной истины.
– Оседлал любимую лошадку. И пошло-поехало… – брюзгливо и сонно проскрежетал зубами кто-то. (Так говорят: «проскрежетал зубами»? – В данном контексте. Вряд ли… – Жаль!)
– Пассаж про Офелию относился к вопросу о «женских метафорах»? Можете, впрочем, не отвечать. Чистая риторика.
– А я – Человек! – вновь запоздало и обиженно вдруг взвизгнул… (к сожалению, не успел разглядеть, кто именно).
– А я вам всё же скажу, господа… Если в моей голове поселились крысы, там необходимо просто и без промедления затеять генеральную уборку.
– Верно. Это так же легко сделать, как и солгать. Вот вы, например, часто лжете?
– Лгу вообще или лгу самому себе?
– Истинная правда, господа! Мы чаще всего лжем именно самим себе, а не окружающим. Нет на свете обмана хуже, чем самообман.
– … – (Закончились аргументы? Или вопросы? – Факты мне подавайте! Факты!!)
– Я, конечно, не литературовед, друзья. (Просто чтобы тему сменить!) Но вот вам ещё один весомый аргумент в пользу употребления так называемых «женских метафор». И не женских тоже. На мой взгляд, всё, что мы можем помыслить непротиворечиво в лингвистических терминах, в метафизических абстракциях, синтаксических конструкциях, да и в любых условных символах, незатейливых аллегориях, etc., – кто-то уже давно помыслил или замыслил задолго до нас. Логически мыслить, на мой взгляд, вообще довольно бессмысленное занятие. Ведь у каждой задачи есть простое, логическое, понятное и, как правило, всегда ошибочное решение!
– Иными словами, в любое хлебово, которое мы замесили, кто-то уже успел наплевать, так по-вашему получается.
– …
– Сейчас не о том речь.
– А о чём вообще речь, господа? Я, кажется, заблудился немного в сумрачном лесу, незаметно проскользнул мимо сути беседы и сбился слегка с курса. Мысли скачут на скакалках… Откуда ветер дует?
– Ваш вопрос требует подробного отчёта за последние четыре часа. А у меня его нет.
– Куда же ты мчишься. Не даёт ответа.
– На поставленный вопрос невозможно ответить.
– Почему? А?
– И…
– И пыль столетий у тебя в волосах.
– Не пыль, дружище. Всего лишь перхоть… 
– А я вам сейчас немедленно доложу всю правду, господа! Как на духу. Коль скоро мы не можем найти какие-то ответы на интересующие нас вопросы, следует поискать их на дне бутылки с хорошим виски!
– Ergo? … То есть какой вывод отсюда следует.
– Ergo bibamus! Следовательно выпьем!
– И то правда…
– Я в принципе сторонник трезвости, друзья, но по пятницам каждый раз, заметьте, совершенно случайно (!) напиваюсь вдребезги.
– Не знаю, как у вас, господа, а у меня сейчас возникло ощущение нереальности всего происходящего…
– Вы просто пьяны! – строго и сварливо брякнул кто-то.
– Нет, я не о том. Я по поводу… Мне вдруг показалось, наш полилог…
– Хотите сказать, тетралог? Нас ведь четверо.
– Четверо. А как же мистер Лонли.
– Кто?
– Ах-ха-ха-ха-ха!!!
– ???
– А не надо смеяться, господа! Дело-то ведь серьёзное…
– Тише, тише! Вы его разбудите.
– Кого? – (Кто-то опять засмеялся.)
– Несущественно. Так что там с тетралогом? Или квадрологом? Или полилогом? Или… как там его?.. Ладно! Что не так с нашим многологом? …
– Многологом или многоногом?
– Оставьте вы бога ради свои каламбуры! Не придирайтесь к словам.
– Друзья, не надо ссориться!
– Я вот что хотел сказать, пока меня столь грубым образом не прервали… (Прервали или перебили? Не важно.) Мне в какой-то момент вдруг показалось, господа… это никакой не тетралог… или квадролог… или полилог… или многолог… или… не знаю… Короче говоря, в действительности, мы здесь имеем дело с монологом, который прокручивается <наподобие испорченной киноплёнки> в голове одного человека…
– Который…
– Который нас всех выдумывает?
– Не обязательно. Просто в голове какого-нибудь одного человека. Например, одного из нас.
– Да вы с ума сошли!
– Вы полагаете.
– Интересный ход. Интригующий. То есть вы по сути ставите под сомнение существование остальных собеседников.
– Бесовщина! Я вижу мертвецов.
– Ах-ха-ха-ха-ха!!!
– С каких пор.
– Кто-то всегда остаётся за кадром. Таков его вечный удел: смотреть и не участвовать. Не будем, друзья, разрушать иллюзию художественного произведения!
– Я лишь плод чьего-то воображения. Ты – вспышка чужого сознания. Кто-то выдумал нас с тобой, выдумал мир, где мы живём. Я – серый неприметный камень на распутье множества чужих тропинок, разбегающихся в разные стороны, как рыжебрюхие крысы с тонущего корабля. Но если крысы бегут, давай последуем их примеру!
– Здесь что-то не так. Я чую беду! Впереди проблемы… Дело весьма запутанное. Безумие обеспечено.
– Ах-ха-ха-ха-ха!!!
– И снова замаячило очередное сумасшествие. Успокойтесь вы уже, право, господа! Хватит паясничать! В самом деле. Как дети, ей-богу!
– Постойте, господа, не впадайте в панику!
– Вы ещё ответите за свои несправедливые поступки.
– (Он сейчас о чём?)
– Именно я, между прочим, обычно имею контакт с высшими духовными субстанциями, а не…
– Папа всегда говорил: колдун – тот, кто колдует.
– А мне мама говорила: врать грешно.
– Правда всегда уходит в землю… Наверное, её там пожирают кроты! Что-то же они должны есть.
– Ещё ребёнком заблудился и случайно забрёл в чужое «я». Понравилось ли ему там. Глубина других личин всегда полна неожиданностей, но когда сердце поёт, боль отступает!
– Сердце иногда разбивается, а иногда нет. Но если его не бить, то оно в принципе разбиваться не будет, а если бить – будет. Поэтому лучше не разбивайте ничьи сердца!
– Я был пылью, океаном, животными, растениями, облаками – иногда всеми ими одновременно.
– Мы обитаем в сточной канаве, но некоторые умудряются смотреть на звёзды.
– Ах, звёзды…
– Тень Ловца душ человеческих незримо присутствует во всём, наполняя нас удивительным ощущением целостности каждого мига бытия. Ты будто растворяешься во всех людях, не сознавая даже, где на самом деле ты, а где – другие…
– И кто же это сказал? Неужели Чарльз Буковски?
– Мой психиатр.      
– Я вот тоже, друзья, недавно чистил своё ружьё и заметил одну весьма необычную странность… Меня вдруг осенило! Я наконец всецело и определённо…
– А вам не кажется, что держать в доме заряженное ружьё – довольно опасное занятие?
– А вам не кажется, что даже незаряженное – ружьё может один раз в жизни выстрелить?
– Так-то оно так. Раз в год и палка стреляет…
– Хм… Строго говоря. Смотря с какого конца. Палка-то всегда о двух концах, а чудище о двух головах.
– Чай на столе. Сухари или сушки? Ночью убежала голова с подушки.
– Не валите с больной головы на здоровую!
– А если обе головы больные?
– Головы с плеч! Отрубить им головы!
– !!!
– Не наливайте ему больше… – В очередной раз строго повторил кто-то.
– А наша беседа носит официальный характер?
– Наша беседа похожа на бред. Как будто тут существует некая словесно не выраженная зона отчуждения между интеллектами. Все орут что-то оглушительно-страстно и восторженно, а я абсолютно не представляю себе предмета разговора. Раскидываю умом – и ни тпру ни ну!.. Хоть бы одна путёвая мыслишка в голове.
– Предмет беседы не всегда имеет значение. И за что пить – тоже.
– Ваша правда! Здесь главное – хорошая компания! Dulce est bibere! Сладко выпить в приятной компании, так сказать…
– Да здравствуют спасённые киты и экологическая чистота планеты!
– Не перегибайте!
– За хороших людей!
– Другое дело… Ваше здоровье!
– Все люди хорошие.
– Сказка про белого бычка, написанная в бреду белой горячки.
– Сказка про бойца без начала и конца.
– Дом, который построил Джек.
–  Кроликов после фокуса считают.
– ???
– Не сердись, мудрец, а то мудрость пройдёт!
– Не злись, пьяница, а то алкоголь выветрится!
– Брошены орлы ради бройлерных куриц!
– Можно играть на трубе, но всегда почему-то получается отбой…
– На экране война, а в пакете – лапша!
– Не можем шатая, не можем болтая… Шатаясь или болтаясь? Чего не можем, того не можем.
– Висел на стене…
– Кому блажить, а кому до апреля дожить.
– Во всём виновата Любовь!
– Здесь кроется какая-то тайна.
– Желание Любви зовёт на помощь саму Любовь.
– Если выбирать между страданием и ничем, я выбираю страдание!
– Счастье невозможно лишь потому, что человек не способен забывать.
– Делай со мной что захочешь, но только не затуманивай мои и без того больные глаза своим меланхолическим дыханием!
– Причина задымления неизвестна.
– Почему нечто существует. Как это понять?
– Благоприятные обстоятельства.
– Обстоятельства. Чушь! Даже если я атеист, я имею право знать причины своего существования. Кто родил меня на свет, зачем и почему…
– Я бы ответил, но не хочу оставлять тебе ещё одну рану на сердце, брат. Их и так уже было четыреста штук.
– Состояние пациента стабилизировалось: он умер.
– Так надолго-то я не умру. Вернее, если я умру, то скорее всего надолго.
– Где-то.
– Живая птица – не горстка пронумерованных косточек!
– Кучка камней – не храм, но храм состоит из кучки камней!
– Я ничего не понял, но на душе стало немного тревожно.
– Нервные связи нарушены.
– Распалась связь времён.
– Connection is impossible. Repeat attempt!
– Когда мы были детьми, мы были детьми. Когда-то. Мы были маленькие. Очень маленькие. Дети нашего возраста тоже были детьми. Очень маленькими детьми. И вообще все дети, когда они дети, – такие маленькие. Очень маленькие ребёнки.
– Если бы мы изучали искусство, мы стали бы художниками. Рисовали бы всякие разные картины. Странные картины. Очень-очень странные картины. Всё страньше и страньше. Это значительно упростило бы нам жизнь.
– Реакция на бред? – Положительная!
– Пьём как Буковски и бредим так же…
– Похоже, разговор плавно п-перешёл в область метафизики. Значит, пора… Что ж, д-друзья, приятно было п-повидать вас всех. Но меня уже ждёт тёплая походная койка.
– Не рановато ли для сна, Грег?
– Всю ночь п-прошлую не спалось почему-то. Читал.
– Что читаешь?
– Какую-то ахинейную ерунду… Счастливо, студенческая б-братия! Не впадайте в уныние! Истина всегда находится где-то на дне бокала с виски… Или на дне бездонного колодца. Что в с-сущности одно и то же.
– Весьма здравое замечание.
– Первое за вечер.
– Счастливо, Грег!
– До свидания, Грегор!
Прихватив бутылку, Грегор вернулся к себе.

10

Да, да, в детстве мы все ужасно хулиганили. Но это было давно, а теперь я самый послушный в мире!
«Карлсон, который…»

А кто хочет барашка, тот, уж конечно, существует.
«Маленький принц»

                23 декабря

Тема: Не валяй дурака, Америка!

… И не замечают,
Как плачет ночами…
Та, что идёт по жизни смеясь…
/«Машина времени»/
Считай, что я спела тебе короткую песенку про Сказочницу на сон грядущий. Понравилась?:)
Здравствуйте, странник:)
Традиция встречаться с друзьями очень трогательна. Я тоже люблю собирать друзей по поводу и без оного:)
А вот для того, чтобы обвинять меня в равнодушии, я Вам, любезнейший принц Датский, ни малейшего повода не давала! И что за нелепые, надуманные обвинения! Абсурд! Уха из петуха!:)) Безобразие! Возмутительно! Неслыханная дерзость! Просто ни в какие ворота! <и далее по тексту> … :)
> Но к счастью, Вам, да и остальным женщинам, на меня плевать.
Что-то Вы не то говорите, ей-Богу:(
Да будет Вам известно. Я достаточно хорошо воспитана, чтобы плевать (тем более – на кого-то:) Подумайте сами, если бы мне было всё равно, стала бы я тратить время на переписку и общение с каким-то чудаковатым разгильдяем?
> Равнодушие стало нормой жизни… Хорошо, что равнодушие – Ваш стиль.
Равнодушие никогда не будет нормой жизни, – тут Вы заблуждаетесь (к счастью!:) И – смею Вас заверить – «мой стиль», быть может, и далёк от совершенства, но не настолько плох, чтобы его стыдиться. Я не идеальная женщина, а вполне земная, реальная… Вы совсем меня не знаете. А что Вы там себе напридумывали – не знаю (и знать не хочу!:) /Оценивать виртуальный образ, пытаться сопоставить его с реальным – равно гадать на кофейной гуще:) – абсолютно бессмысленное занятие, поверьте!/
> Видишь, ты не в силах разгадать головоломку от профессора Борхеса.
Всяко:) – боюсь голову сломать ибо:) – «а я такая ни к чему / ни на службе, ни в дому, / потому что весь мой смысел / исключительно в умУ»:)) Так шта-а-а… вашблагородь, брось горячку-то пороть!
Не валяй дурака. И просто… БУДЬ! Ведь просто быть –  единственный способ понять. И принять. Принять что. Что-нибудь. Скоро узнаешь. Всему своё время… А после раскатистого удара бормочущего грома болтливый зелёный дождик шепнул мне на ухо: «Будет солнце!» …
(Ни к месту, но по делу!:)) Береги себя!
                Сказочница

                1 января

Тема: Маленькая страна:)

Дорогой странник:)
С Новым Годом! Пусть всё у тебя БУДЕТ (хорошо:)!:) Как бы ни сложилась твоя дальнейшая жизнь, пусть она день ото дня превращается в  новую, непредсказуемую, волнующую, иногда горькую, порой даже отчаянную, больно ранящую, сбивающую с ног, белым снегом заметающую следы прошлого, друзей, родных, но – прекрасную, прекрасную, прекрасную сказку. И пусть обречённость любить лишь «тех немногих», на кого ты обречён (вспомнилось чьё-то стихотворение!), не тяготит, но делает тебя счастливым… 
Спасибо за тёплые слова в чате и подарок в письме. И за само письмо, кстати. Да и просто – СПАСИБО! Очень трогательно, очень-очень…:) Почти «Ах, мой милый Августин, Августин…» И все эти «женские штучки», и все эти «дурацкие фильмы»… Нежный и славный мальчик, что тут ещё скажешь?.. Счастье – оно ведь в самом простом:) А вот кактусы твои обязательно зацветут (не спрашивай, откуда знаю, – просто знаю, и всё тут!). Наши мечты – и есть мы сами, а, значит, всё, о чём мечтаем, уже есть в нас. Руку протяни и возьми.
Мне с самого рождения (уж и не ведаю, за какие такие заслуги?) Небесной Бухгалтерией выдан огромный аванс: у меня есть всё, о чём можно мечтать, и Ангел-Хранитель осторожно ведёт меня по жизни. (И я иду рядом с ним тоже медленно. Ведь нельзя бегать быстрее, чем может летать твой Ангел, иначе он подумает, что ты хочешь от него сбежать!:) Я чувствую его молчаливое присутствие, иногда – улыбку, иногда – грусть /ведь я-то не ангел и далеко не примерная ученица/, но – и заблуждающуюся, и злую, и неправую – Он хранит меня…
…И я мечтаю…
Мечтаю, чтобы на закате мне не было страшно оглянуться назад…
Будь счастлив! И храни тебя Господь!
                ……………………праздник, который всегда с тобой:)
P.S. Странник, я тоже не люблю столпотворения больших городов, мне там душно и одиноко. Ведь и мои корни уходят в маленький провинциальный (правда, северный) городишко. Иногда я приезжаю туда, смотрю на знакомые окна с незнакомыми тёмно-зелёными занавесками и цветочными горшками с красной и белой геранью, раскланиваюсь со старым тополем: друг детства, – он, наверное, меня ещё помнит…
Всё лучшее, что есть во мне сейчас, родом из Детства. Детство в нас, как секрет в шкатулке… Старый секрет о главном…
А ты расскажешь мне о своей Маленькой стране?:)

                13 января

Странник,
а ведь детство никуда не уходит. Оно живёт в человеке до самых седин. Весь этот разноцветный, многоголосый, светлоокий скарб мы таскаем в себе, и чем чаще к нему возвращаемся, тем ближе становимся к самим себе – себе настоящим – большеглазым, любопытным, доверчивым, смеющимся, не знающим одиночества, не помнящим и не мыслящим зла…:) В жизни всегда должно быть место чуду. И тайне!
Я тоже не была пай-девочкой: лазала по заборам, дралась с мальчишками, доводила до бешенства соседей, выдумывала всякие небылицы и выдавала их за чистую правду легковерным друзьям и родителям, таскала из буфета карамельки, за что – по справедливости – получала ещё и на орехи:)
/Правда, всегда хорошо училась и книжки читала с упоением/
Однажды мама принесла откуда-то сборник поэзии Фета и положила его на видное место (случайно или умышленно – о том рассказчику неизвестно). Открыв книжку наугад, я уже не могла от неё оторваться. А проснувшись утром, вдруг обнаружила: некоторые – особенно пронзительные – тексты просто отпечатались в голове, да так капитально, что ни пыль позднее приобретённых знаний, ни дожди долгих лет не размыли то первое детское впечатление.
С тех самых пор я цепенею перед музыкальной гармонией поэзии, как кролик перед удавом:) Ты, в общем, и сам всё прекрасно видишь:)
> Ты со странностями (либо прикалываешься), и я не без них (либо притворяюсь). Чем не пара?
Уточни, что ты называешь странностями: неординарное мышление? неадекватное поведение?
/Что касается меня, то я очень ординарна и вполне адекватна (или притворяюсь:)/
Всего тебе самого доброго!
                ……………………………Сказочница

                1 февраля

Тема: Немного солнца в холодной воде…

Нулевая теорема гласит: «Если совесть, которой нет, заговорила, значит, заговорит и странник, которого нет…»
С удовольствием вылила бы на тебя ушат холодной воды – вместо «доброго утра»:)
Ты такой молчун. Потому что. Всегда говоришь загадками. И в чате тоже. Тебя невозможно понять.
А некоторых и понимать не надо. – Просто любить.
А вода бывает зелёная и синяя.
а мне кажется:
1) мир без бабочек – это мир без бабочек; это не мир 2) окна плотно задёрнуты тёмно-зелёными гардинами 3) я начинаю горбиться 4) ты действительно чем-то болен 5) я действительно подобна Девятой симфонии Бетховена, которая, лицом к лицу со скорбным Человечеством, горланит свой Гимн радости 6) утро вечера мудренее.
Вывод: а не пойти ли покататься на санках?:)
Теперь ближе к делу…
Ты глупый, заносчивый и невозможный мальчишка!
Но всё равно – БУДЬ!:)

***

Где-то вычитала: никто не умеет так грациозно и изящно носить шляпки, как француженки. И правда. Это же целое искусство: через одну внешнюю незначительную деталь передать если не главное, то хотя бы основную тему, лейтмотив, самоощущение, умонастроение. Легко, играючи, без напряжения… Не мешало бы у них поучиться! /Скажу по секрету: даже шляпку новую купила по такому случаю… Когда водрузила её на голову, вдруг поняла: я стала похожа на… – нет, не на француженку – на себя:)/ Подумалось: всегда во мне что-то прячется до поры до времени, и в один прекрасный момент неожиданно выпрыгивает, словно рыжий клоун на манеж: «А вот и я!» У тебя такое бывает? И что же «выпрыгивает»? Кто выпрыгивает?
Странник, а по поводу моей наивности… «Налёт наивности никогда не покидает меня. Именно она меня защищает» – поэтическая максима одного аргентинского автора, не помню, правда, какого именно. «Очень про меня», и… правда! – нравится тебе или нет. Чем вообще плоха наивность. Она делает нас похожими на детей.
> Это наука ненависти. Выход в никуда. Только в ненависть.
Наука ненависти – бесперспективна, выход в никуда – невозможен. Но всегда есть выбор. И всегда есть альтернатива: наука доброты и любви, например:)
Подобно новой шляпке, Сказочница поможет страннику отыскать в себе нечто такое, что давно в нём пряталось, причём так искусно, поэтому сам он обо всём основательно позабыл:)
Будь счастлив!
                ………………………………Сказочница
P.S. Где постскриптумы были длиннее, чем письма…
Много лет назад я случайно (только вот случайно ли?:) не прошла мимо одной художественной выставки. Картины были объединены в один тематический цикл: «Солнца». Такого количества солнц, сошедшихся в одной точке, я ещё никогда не видела, но тем любопытнее оказались мои впечатления. Светила были разные, и разным был свет, который они излучали. Но несомненная близкая родственность их заключалась в одном простом, понятном и значимом сочетании слов: «Светить для другого». Именно тогда я вывела ещё один закон и приложила его к своей жизни в качестве аксиомы: НИЧТО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ СОЛНЦЕМ ДЛЯ СЕБЯ – ДАЖЕ СОЛНЦЕ. – Дарю!:)
Милый странник, хочу, чтобы ты, наконец, понял одну простую истину: никто не может стать причиной твоего счастья, кроме тебя самого. Оглянись! Посмотри, как всё вокруг белым-бело, белым снегом замело. Но ведь и здесь – понимаешь? – и здесь, и сейчас, в самый разгар зимы, – можно найти в себе солнце и даже… стать им для другого (буду твердить тебе, пока не запомнишь! сложилось, видишь ли, довольно стойкое ощущение: у тебя всё-таки имеются кое-какие проблемы с памятью /не говоря уже о других проблемах!:))/

11

Где бескровные Гамлеты бродят тайком
И выводят на флейте мелодию бреда.
Аполлинер

– Сегодня утром ты смотрел в зеркало, но себя не видел.
– Это потому что меня там ещё не было.
Эжен Ионеско «Лысая певица»

– люблю люблю люблю. тебя тебя тебя. – я тоже тоже тоже. всегда всегда всегда! … … … – бред вдвоём? бред вдвоём… бред вдвоём! – может, начнём? скоро начнём. давай начнём!
– Они всегда говорили загадками. – Мальчик и девочка, полюбившие друг друга. – Под сенью золушек в цвету. – Так вот где твой рай! – Мой рай рядом с тобой, ты знаешь. – Но имей в виду: я не буду ревновать тебя к облакам, даже не проси! – А я всегда буду ревновать тебя к цветам. – Дурачок! Цветы такие одинокие: у них ведь нет дома… – Рядом с тобой любой, кажется, глупеет прямо на глазах… И почему надо жить только «дома»? Отчего нельзя быть где-нибудь ещё? «Вне дома», например? – А это как? Все должны иметь дом, малыш, чтобы знать куда возвращаться… – Дорогая! Я опаздываю на работу. Ты не видела мои бумаги? Где ты девала папку?! – Непонятно только, почему право и лево в зеркале переворачиваются, а верх и низ нет? – Делаешь шаг сквозь зеркало – попадаешь в страну алис. – И там забудешь своё имя. – Но не твоё. – А я придумаю тебе другое. – Какое? – Ги! – Почему Ги? – Буду звать тебя Ги. – Мне больше нравится Грегор. – Значит, станешь Ги. – А ты превратишься в Лу? – Мне нравится Лу. – Выходи за меня замуж. – Я подумаю. – Даю тебе две минуты. А потом сделаю предложение ещё кому-нибудь. Желающих выйти за меня целая очередь выстроилась: аж до Китая стоят. Если выбрать не смогу, глядишь, к хвосту очереди ещё кто-нибудь и из Китая пристроится. – Хорошо. Я согласна… А где же моё колечко? – Вот, держи! – Что. Что? Обруч? – Да, вдвоём туда влезем… – Алиса взмахнула веером. Боже мой, какой странный день сегодня. И какая странная я… Как изменилось всё вокруг! Но если я уже не я, то кто я? – Не понимаю вопрос. Человеческая речь закодирована. – Должно быть, мне опять что-то приснилось, но наутро я позабыла свой сон. И почему утро всегда убивает наши самые прекрасные сны?.. А может, они не умирают, а просто убегают куда-то. Как пешеходы. Прохожие. Проходимцы. По делам. По улице навстречу шёл проходимец. – То был лишь сон. Обычный сон. – Слишком нереальный, а потому угасающий в дыму реального мира? – Макбет зарезал сон. Невинный сон… – Только зеркало зеркалу снится. В зеркальном отражении я вижу лишь тебя. Другого человека. – Только ты мне и снишься. – Зачем нам снится солнце. – Зачем мы снимся друг другу. И, наверное, снимся кому-нибудь ещё. Алиса увидела во сне Короля, который смотрел сон про Алису, которая спала и видела во сне себя и Короля, которые… Совершенно запутался. Чертовщина… Кто кого увидел во сне, и кем в том сне был я. – А я? – Ты всегда была любимой девочкой моей… – Завтра я всегда бывала цветком. Грустным одиноким одуванчиком. Ему не хватает тепла и солнца… – А я тогда кем был. Безмозглым дурачком. Я тебе, между прочим, завтра тоже звонил, но ты опять обиделась и трубку бросила. – У меня в животе бабочки поют. – Ты нервничаешь? – Дурачок! – Зачем нам столько игрушек. – У игрушек тоже должен быть дом. Смотри, какие у них грустные глаза. И серьёзные лица… – Не знал, что игрушки бывают грустными. – Если сливки не били розгами, то это не настоящие взбитые сливки. – Дорогая, а где мой галстук? – Если пройти вдоль Верониенплац, свернуть на улицу Любимой Женщины, погреться у камина в пивном баварском кабачке «Милый Августин» и побродить по роскошной пинакотеке на ***штрассе <Констансштрассе>, то ты, мин херц, конечно, поймёшь, кто украл мой покой. – А мне-то казалось, я и так знаю, кто украл твой покой… – Тень ползёт по твоему веснушчатому носу. Оставим её себе. – Веснушку? – Снежинку. – Помнишь, я плавал лодкой в море. Утлым судёнышком без тормозов. А ты – моя двуокись углерода в альвеолярном воздухе и венозной крови. – Отпечаток на твоём лице оставил взгляд другого человека, случайно и мимоходом брошенный. – Какого ещё другого. – Не скажу! – Секрет? – … – театр теней у каждого свой. твоя тень проходит сквозь мою и делается тоньше… – чужие тени стучатся к нам в окно лунной ночью, прижимая расплющенные косые носы к мокрому стеклу, они пугают твою слегка перекошенную тень. – Меня нелегко напугать. – Джордж Буш – враг американцев. А какие ещё у Америки враги? – Их так много, я уже запутался. Дай-ка подумать… Конгрессмены, крысы, клопы. А! Тараканы. Точно, тараканы. Размером с кошку. Их нигде не любят. Хотя. К тараканам со временем вроде привыкаешь. А вот клопы другое дело. (Очень больно за попу кусают!) – Красть стало нечего. – Но краж стало больше. – Разве мы сейчас политику обсуждали? – Нет нужды. Ты же всё равно в ней не разбираешься. Да и я тоже. – Лунный корень смягчает горе. – Напился пьяный – стал обезьяной. – Напиться «до обезьяны» – ещё не изъян. А вот мне, например, не совсем ясно, куда падает человек, если на него ползёт крокодил? – На спину. – Почему? – Когда лежишь на спине, взгляд твой устремляется прямо в небо. А там бродят золотые звёзды… и одинокие кошки, которые пасутся сами по себе. Ты их видишь? –  Что это. – Падающая звезда. – Загадай желание. – Оно уже сбылось. А твоё? – Ты знаешь ответ. – По небу ползёт крокодил. – По небу проходила большая крокодила. – Если упал на спину, совсем не обязательно смотреть на звёзды – они уже в тебе. Тоже упали в тебя. Твои глаза и есть звёзды. – А ты меня любишь? – Больше, чем кто-либо. – Больше, чем кого-либо? – Выше, чем всегда? – Выше, чем три метра над уровнем неба? – Нет, так я любить не умею… – А как? – Как Маленький принц. Любил недоверчиво. Боязливо. – Люби меня просто и без затей. – Bene!  – Не уходи от ответа. – А где вопрос. – Остынет чай, пока найдётся рифма… – Луиза, мой чай остыл! – Целую в ушко, шуршу-шебуршу мышкой, на кухне кошка, за стеной – соседи. Будь со мной нежнее. – Guilty!  Единогласно! – Что-то ведёт? Кто-то зовёт? – Ты ведёшь меня в правильном направлении. С тобой я никогда не заблужусь. Как правильно: заблужусь или заблудюсь. – Мне снилась голубая иллюзия, тонкая и хрустальная, и чья-то Рука вела, и один Голос вторил Ей, а другой молчал тоже Ей, … и было их всех Огромно. – И мы когда-нибудь обязательно притормозим спросить, не для нас ли так печальны её глаза и так беззащитны эти наивные колени. – Покусывают лягушки упругую тьму молчанья. – Мысли встретились, а ты и ухом не моргнула. – А почему ты на меня никогда не кричишь. – У сердца разве есть рот. Разве умеет душа кричать. Она умеет лишь плакать. Например, плакать от музыки. – Кто не умеет дышать, подобен слепому. – Кто не видит, похож на глухого. – А может, ну её – ту дурацкую статью, а?  Ведь я же лучше, малыш! – Действительно. Всё равно ты начнёшь меня сейчас отвлекать, хулиганить… Безобразие! Возмутительно! Неслыханная дерзость! Просто ни в какие ворота! – Долго ещё ты будешь делать вид, что сердишься? – Радость моя… – У меня так сильно чесалось ухо, но я тогда не знала: оказывается, это любовь… – Любовь вызывает чесотку? – Люби меня больше! – Ещё больше, любимая? И так уже – в оба глаза и навылет, в упор и на поражение. Ничто не сравнится с моей любовью. И кто поймёт такое всепоглощающее чувство… к любимой девочке моей. Поймёт и не осудит. – Спасибо Вам и сердцем, и рукой за то, что Вы меня… – Да, именно! Я – Вас… – Просто хорошо, когда ты рядом… ворчишь и мотыляешься. – Просто люблю смотреть на тебя сбоку. – Я тоже. Тихо – на цыпочках… – подкралась, поцеловала в ушко и убежала. – Хулиганка. Не забудь потом погладить меня по колючкам. – Смотри: хмухмумрик! – Где. – Хмухмумрик-хрюкатун. – И вправду… Хрюхмумрик. Квадрат восемь «Б». Выдвигаюсь к цели. – Какое важное лицо! Индюшонок. Пощекотать бы травинкой, да, боюсь, не достану! – У меня два лица. Ты про которое. – Хочу тебе сегодня присниться. – Только бы не в кошмаре… – Буччелатто – маленькие сицилийские пирожные. Которые. Сами тают во рту. – А испанский в твоём исполнении просто великолепен… – Учача-мучача-дурача… Всё о тебе, глупыш! Никогда не уплывай без меня, Лодочник. – Куда же я без тебя поплыву. Корабль без рулевого – мертвец! – А я нашла кленовый лист. Оставим его себе, малыш? – Ты сейчас пролила свой кофе на очень важные документы… Я пять месяцев работал над той статьёй! – А ещё спешу тебе сообщить: мы случайно залили соседей снизу… – Хочешь сказать: ТЫ случайно залила соседей снизу?! Опять. – И в воздухе пахнет Весной. Снежинки падают. Вот! – Ох, уж эта мне вечная морозная весна и кроты-соседи. – Чудак-человек. Порадуйся за других, глупый, – мир прекрасен, и я уверена: однажды ты с ним подружишься… А между тем, доброе утро. – Утро – не самое лучшее время для интеллектуальной респектабельности! – А на открытой форточке сидит, свесив ножки, желтоглазая луна. – В подлунном мире мне спокойнее. – А я подарю тебе солнечный мир. – Пусть и дальше шуршат-шебуршат по углам новые сюжеты-сверчки и обещают несбыточное. Я раньше никогда не верил в сказки… – Бабочек хватит на всех, малыш Ги! – Водянистая клякса! – Разноцветная квакса! – Что. – Слушай внимательно и запоминай! – Милая, ну глупо же! – Ужасные чёрные вор;ны – беспочвенные сомнения в твоей дурной голове, а маленькие веснушчатые радости – немудреные солнечные зайчики на твоих вечно надутых и недовольных щеках. – Да когда я был недоволен чем-то. Почему ты не принесла мне чай? Где мой любимый бутерброд? С веточкой укропа, а? Всё приходится делать самому! – И вечно этот недовольный тон… – И с криком «крыса! крыса!» – он бедного Полония пронзил… Вот умора-то, видать! – Попробуй хоть сейчас ухватить её! – Кого. – Рыжую веснушку. Поймай её на свой длинный нос. – Милая, а мы ведь здесь не одни. На нас люди смотрят. Что ты делаешь. – Веснушка – маленькая дочка солнца. Солнечная Снежинка. Младшая сестра одуванчика. – Благих тебе ночей, любовь моя, в придачу к добрым дням! – Ты никогда не слушаешь меня, Ги. Ты – хмурый и глупый мышонок! – Который повесился на жёрдочке своего внутреннего сарайчика… или чердака моего мозга? чердака воспоминаний… впрочем, о чём я? (чего там, и вправду, нет в моём мозге… того нет, сего нет… идею бы! идею хоть какую-нибудь ухватить для будущего романа! но где её взять… незадача!). – … – Ну вот… Опять обиделась, глупенькая. Случайно ведь отвлёкся. – Смотри, что я тебе нарисовала… – Ниточка времени? – Песенка на ниточке. – Лесенка на ниточке? – А где сердечко из коралла? – Оно на ниточке висело. – Оно на ленточке висело? – И на заре сгорело алой… – Каждому нужен маячок, Ги, чтобы знать, куда идти… И свой домик – куда возвращаться. – Проснёшься однажды тёмной ночью. – А во рту у тебя чужой поцелуй. – В свете тусклых, едва мерцающих, туманных жёлто-зелёных фонарей наша заснеженная поляна похожа на рождественскую открытку, а сам я – на снеговика. Но ты превратилась в свет зимней путеводной Звезды. Лучи её проходят сквозь меня, и я уже не могу оставаться прежним. – Ты только взгляни, какой сегодня день! Не день, а просто песня! – Петь не умею: медведь на ухо наступил. А потом ещё поплевал, попрыгал и основательно протоптался по мне. И на могилке сплясал, если бы смог. – Какие странные деревья: они всегда растут возле дома. – Какая странная ты. – Какой странный ветер: он всегда свистит тебе что-то прямо в ухо, а ты отмахиваешься от него, как от мухи-вертихвостки, и не слушаешь… Ты – человек-два уха! – Ни голоса, ни слуха. – Белый ветер нам снится, когда мы в печали, красный – если радуемся… а зелёный… сейчас придумаю… может… – Не застудил бы ветер твой нам ужина, пока мы сдуру медлим! – Не сдуру медлим, а не в срок спешим. – А снег, по-моему, пахнет белым вином. – А маленькие волшебные феи, мне кажется, больше похожи на светлячков, чем на бабочек. У бабочек ведь сзади ничего не светится, как у светлячков или у фей. – В мире полно дыр. И нор. Норы и дыры повсюду, а в них падают алисы и всякая всячина. – Некоторые дома тоже похожи на дыры. – Некоторые люди похожи на дома: в них живут гости и постояльцы, а ещё всякие разные другие жильцы. А потом дома становятся дырами, а люди – могилами. – Человек так же похож на пустой гостиничный номер, как мотылёк на бабочку. Просто в разное время его населяют разные постояльцы. Ты теперь человек-дом. И в доме твоём живу я. – Дом, который построил Джек. Джек побеждает великанов-людоедов, но боится фей. – А много ли ещё посетителей бывает в твоём скромном пристанище? – В моей голове разная живность водится. Но в скором времени-пространстве я превращусь в человека-могилу, если ты исчезнешь. – Из могилы бежал покойник. – Немедленно найти и обезвредить! – Нет, лучше просто вернём его на место. Каждый должен находиться на своём месте, малыш, ведь так. – Так-так, Карлсон. – Он жил на крыше? – Нет, он жил с бабушкой, служившей секретаршей в похоронном бюро: готовил уроки на могильной плите. – Дурачок! – Кроты теперь будут копошиться у меня в голове, рыть там свои многочисленные норы-лабиринты, ведущие неизвестно куда и с какой целью. Директива не ясна. Цель не определить. Сигнал не уловить. Повторите команду! – Кроты ведь слепые – они не видят куда рыть. Как же они находят правильный путь? – В конце каждого тоннеля всегда есть свет, любимая. Даже кроты способны видеть этот свет, как феи и светлячки – создавать его. Но без тебя любой тоннель будет казаться бесконечной параллелью в неевклидовой геометрической системе координат. Никто никогда не найдёт оттуда выход. – Себя мы можем узнать лишь в зеркальном отражении. И в других людях. Посмотри в зеркало – кого ты там видишь? – Не поверишь: но там я. – Какой ты? – Другой я? – Теперь уже другой. – Да, у тебя есть сила, но ты ещё не Джедай, юный Скайуокер! – Несмышлёныш человеческий! – Каким человеком я стал бы, если бы не был таким ребёнком в душе. – Тебя легче выносить, когда ты невыносим. И снести, когда несносен. – Снести как яйцо. – Или вынести как мусор. – А что в зеркале увидела Алиса. – То же, что и всегда. – Алиса, пора возвращаться из Зазеркалья. – А помнишь, в маленькой рыбацкой хижине у моря я стала тобой, а ты – мной. – Не хочу быть серым камнем. – Красный ветер быстрее белого. Но у белого очень грустные глаза. Загляни в них однажды и сразу поймёшь, как зовут твою Судьбу. – Что насчёт зелёного. – Я придумала: пусть он превратится в дождь. – Милая, ты не видела ключи от машины? Только что они лежали… – Примерила новую шляпку и сразу стала другим человеком! – Моя любимая выдумщица ужасно любит понарошку быть двумя разными людьми сразу. – Золотая середина. – Она рассказывала мне сказки дядюшки Луки на японском языке и читала курс лекций о сюрреалистической поэзии Г.-Х. Андерсена. Также известна тем, что изобрела мудреный велосипед без багажника, пятое колесо в телеге, санки-салазки для снежных майских деньков, удочку-дудочку и золотую рыбку счастья. – А ты зачем-то подарил ей аленький цветочек. – Маленький цветочек? – Да. – Глупенькая, кролик не слышит тебя. – Он слушает белый ветер. – Ветер, похожий на дождь? – Но не ставший дождём! – Кролик всегда опаздывает. А если опять потеряет карманные часы с золотой цепочкой, его накажут. – Кто. – Снежная Королева. Она очень любит рубить головы. Вместо сказки на ночь подают ей чью-нибудь бедовую головушку на голубом блюдце из фарфора. С золотой каёмочкой. Королева не может спать и видеть сны. Только когда увидит голову на сон грядущий – спокойно засыпает. И сны ей снятся. Не знаю, правда, про головы или про что другое. – Про бабочек. – Не дури. – А бабочки тоже умеют петь. – Милая, это глупо. – Ты повторяешься, Ги! – Дурочка, бабочки просто летают. От них совершенно никакой практической пользы. – Но зато красиво! Посмотри. – Не знаю, не знаю. Склонен всё же с тобой не согласиться… – Нет, ты только послушай! Бьётся моё сердце. – Сигнал принят. Контакт установлен. А ты знаешь, птицы всё время смеются над нами. – Вот как. И что же смешного они в нас находят. – Они шумят: «Вы – глупые людишки, жалкое племя двуногих! Мы всю жизнь делаем то, чем вы занимаетесь лишь во сне. Мы летаем!» – Они не правы: мы тоже умеем летать… – Или взять, к примеру, одуванчик. Который. Ты так любишь. Он всё колышется на разноцветных ветрах и глупеет прямо на глазах. И грустно на него глядеть… Вот и я: разве не глупею от любви к тебе. Разве не чудесно наблюдать за тем, как я целыми днями всё больше и больше глупею, превращаясь то ли в Шляпника, то ли в Болтанчика. – Чудесно, – повторила за тобой твоя маленькая Лу и блаженно заулыбалась… – А я, кажется, опять забыл, где у моего галстука право, а где лево. – Когда мы спим, весь мир исчезает. Но где же тогда мы? – Значит, мир каждый день возвращается. – В конце одиночества начинается Любовь. – Ты оставила несколько важных слов для меня на скатерти вчера, но кто-то всё время закрывал их грязными салфетками и топтался по ним локтями. Что там написано? – Не могу обещать тебе розовый рай. – Сад радостей земных? – Или сад райских наслаждений. – А это не одно и то же? – Я забыла. – Не плачь, любимая. Я подарю тебе солнечную рыбку счастья. – Подари мне лунный свет. – Достать луну с неба. Зачем тебе луна. Там теперь, говорят, живут одни длиннющие носы. – Нет. Там живут Лунные человечки. Хочу на них посмотреть. – Но тогда ты станешь похожа на астронома, разглядывающего лунное море в объектив телекамеры. А мне больше по душе море земное. Синее-зелёное море бушующих страстей. – Первым Галилеем должен стать ты. Учись быть не тем, кто ты есть. Весело! – Говорю тебе, нет там никаких Лунных людей. Одни лишь крысы. Ох, уж эти мне вечно любопытные варв;ры. Так и норовят подглядеть за нами… (а мы за ними?). Вынюхивают что-то постоянно, всюду суют свои носы. Что им нужно от нас. – Если у тебя в голове кто-то поселился, надо позвать Крысолова. Он поможет. – Кто таков. – Тальбот. Крысолов. Помнишь его? – Тибальт? Вот уж кого бы я не хотел себе в помощники. – Кошачий царь. Он поймает всех крыс в твоей голове. – О, то будет нечто пострашнее кота Тибальта из старой сказки! – Но лучше кота из Гамельна, поверь! В твоей голове завелось слишком много крыс. Они тебе всюду мерещатся. И вертят хвостиками. – Да мне с ними уже как-то спокойнее. Привязался, что ли… – А мы всё равно позовём на помощь Крысолова Тальбота. Он подарит тебе одну из своих девяти жизней. – А восемь других пусть оставит для тебя. – Тогда у нас будет девять жизней на двоих. – Никогда не любил математику. Кошки – такие наглые и жирные обжоры, ты не замечала? – Кошки так не ранят, как людишки иногда. – А собаки не умеют предавать. – Кошки вообще-то склонны к таинственности, к магии и волшебству. – Иногда они летают где-то в облаках. – Над кошками никогда нельзя смеяться – страшно обидятся! – А какого цвета глаза у белых слонов, ты знаешь? – У слонов – без разницы. А вот людям свойственно во всём искать смысл. – Древние поклонялись Луне, Солнцу и дождю, поскольку не находили им объяснения. – В лунном свете всё же есть некая загадка. – Фалес и Анаксагор учили: Луна ежемесячно убывает, сопутствуя Солнцу и получая от него свет. Но кто её съедает. И кто даёт свет самому Солнцу. Не может же свет внутри Солнца возникать из ниоткуда. Как свет внутри моего сердца. – Хочу поймать Луну хоть на мгновенье и приручить её. – Как падающую звезду. – Да, как звезду. Или как светлячка. – Лунная ночь короче северного дня. Уж лучше я подарю тебе поцелуй. – А день темнее ночи. Какой поцелуй. – Тот, который Вэнди подарила Питеру Пэну – мальчику, не желающему взрослеть. Отчего же тогда волки воют на луну? – Они так с ней разговаривают. А ты хотел бы повзрослеть, Ги? – К чему пустые разговоры… бредни-звездни! В кармане мелочи нет. Только спички… А у меня есть выбор, Лу? – Выбор есть всегда, глупенький! Пообещай мне, что никогда не повзрослеешь. Но только не клянись луной непостоянной, меняющей своё лицо два раза в месяц. Верный путь к измене. – Я никогда тебе не изменю. – Я знаю. – А ты мне? – Ты знаешь ответ. – Хорошо знать другого человека значит хорошо знать самого себя. – И это тоже. Заверните в упаковку. Хочу сделать любимому сюрприз. Ему понравится! – А зачем ты опять играла в прятки с луной? – Когда. – Когда мир смотрел тебе в глаза… – Он всегда сморит нам в глаза, глупенький. – Никогда не отворачивается. – Сейчас опять подумала: деревья и облака тоже умеют разговаривать. – Когда один перестаёт любить, другой почему-то начинает любить ещё сильнее, ты не замечала? – Если в твоей жизни появится Пустота, надо её просто чем-нибудь заполнить, Ги! – Но Человеку всегда необходимо кого-то любить, Лу! В том весь смысл. – А разве он не в маленьких радостях земных. – Не знаю ничего о них. – Дурачок. – Выходит, у Луны тоже два лица. – У неё много лиц. И почему тоже? – У человека два лица. – Одно до рождения, а другое после смерти? – Нет, одно до любви, а другое после. До встречи с тобой я был совсем другим человеком. – Глупыш! Ты и сейчас такой же глупый, каким был прежде. – Во мне, словно в улье, жужжат миллионы сознаний. – Миллионы душ влетают в мою грудь. – Вдруг! Надо же… И чего только в голову не взбредяшится порой! Мысли яркими разноцветными бабочками летают сейчас вокруг меня, но ухватить какую-нибудь из них совершенно невозможно: в руках ведь бабочка умрёт. – А ты не лови её – отпусти на свободу. – А Чехов перед смертью сказал: «Выпить хочу». Сказал и умер… Как умер, так и сказал. Как сказал, так и умер. Короче говоря, умер так умер. – Я мысли твои собираю в плетёную корзинку вместо грибов, дурачок, а ты – смотришь. Не смотри так громко и неучтиво – опять спугнёшь! – Не моя вина. Всё королева Маб. Её проказы. Она родоприемница у фей, которых ты так любишь… – Меркуцио, молчи. Ты пустомеля! – Дорогая, ты не видела мои запонки? Две секунды назад я положил их сюда… Кажется. – Мы всю свою жизнь глубоко спим, а просыпаемся лишь с её концом. И тогда начинается наша настоящая жизнь. – Мы все – попутчики в неисправном самолете неизвестного маршрута. Без пункта назначения. – Наш рейс не отменили, а отложили в связи с неблагоприятными погодными условиями. – Снег пошёл? – Прямо посреди зимы! – Как удивительно. Как странно. Не верю. – Смотри: снежинка! – Поймай её, если сможешь, Princesita. – А ты поймай меня, если сможешь! – А я люблю подснежники. – Розмарин означает разлуку с любимым, а глицинии сулят встречу. – А что значит роза? – Положи один её красный лепесток на ночь под белую подушку – утром узнаешь все ответы. – А если утром я забуду вопросы. – Всё равно. Когда ты проснёшься, я буду рядом. Даже если ты меня не увидишь. – В твоём утверждении отсутствует логика. – Логику часто переоценивают. – Или наоборот недооценивают. – А завтра я взгляну на все твои «почему» иначе. Как и на всё, бывшее вчера… – Пусть глупости, что сказаны вчера, останутся во «вчера». А в «сегодня» – замечательное утро – с любимой женой, мирно сопящей у меня под боком. Кто мне подарил счастье. И главное – за что. Пойдёшь со мной на рыбалку. – Фи. Не люблю, когда несчастным червякам протыкают попу крючком! – Милая спешу тебе сообщить: существует ещё некая удивительная вещь – блесна. (В простонародье – блесёнка.) Она исключает убийство невинных червяков и позволяет оставить их популяцию в целости и сохранности. – Смотри: я опять ловлю тебе светлячка из себя. – Клюёт? – Любая цель вполне достижима. – Сомнения бесконечны. – Но устремления наши безграничны. – Сердце человека непостоянно. – Любовь вечна. – Любовь не вечна. – Мир полон загадок. – Мир огромен и непостижим. – Он лежит перед нами, шепнул мне на ухо ветер. Наш мир. – Всё реальное призрачно. – Всё нереальное есть сущее. – Всё существующее неверно. – Всё существующее верно. – Всё мыслимое мыслимо. – Всё немыслимое невыносимо! – Так чему же застыть хотя бы на мгновение. – Лишь нам с тобой! – Человеку кажется: он живёт, между тем как жизнь его, подобно летнему снегу, падает огромными глыбами с крыши ему на голову. А человек всё ещё ждёт большой любви, большого счастья, – и так бывает очень часто. Дождётся! – Любовь – лишь безнадёжное стремление сохранить и удержать то, чего не можешь сохранить и удержать. – Ночь снова сердится. – А день исподтишка расписывает краской облака. – Я ваших рук рукой коснулся грубой. – Святой отец, пожатье рук законно. Пожатье рук – естественный привет! – Любил ли я хоть раз до этих пор? – Много ли зарабатывают Могильщики? – Зависит от глубины могил. И от недостатка внимания. – Днём в Городе проживает Икс% бездомных. – Ночью их становится ещё больше. – Лучше сварить яйцо, чем потерять лицо! – Буря на море лучше оргий в морге! – Мораль сей басни такова. – Никто не дрозд (кроме дрозда!). – Да, но за деньги можно купить всё. – И тебя? – Я не продаюсь, но жизнь так быстротечна. – Купить тебя можно – только всем небом в тебе. Небом, в котором, надеюсь, найдётся и мне местечко. – Не знаю. Но я упала со Звезды. Жизнь покажет. – С далёкой Звезды. Жизнь без Любви – это жизнь без Любви. Это не жизнь. Она нам нос покажет. – Иногда правда везёт. – Кого она везёт. – Везучим людям везёт; а невезучим – не везёт. Кому что нравится. – Ничего больше не буду говорить, ничего не буду делать. Чего-то не буду делать и говорить совершенно точно. Мне всё нравится. Рядом. С. Тобой. – В тихом голубоглазом омуте плавали зелёные рыбы. Рыбы живут в воде. Бабочки летают в лесу. Не то что мы. Мы не можем жить в воде и летать в лесу, даже пока мы дети. Но должны со временем научиться. Непременно. Почему бы и нет. – Счастливый человек – тот, кто стремится сделать счастливым другого. Ты должна непременно сделать меня счастливым, Лу. Почему бы и нет. – Каждый может снова стать ребёнком, но он почему-то забыл простую истину. Глубоко спит. Проснись и будь счастлив, Ги! Просто открой глаза. – С каких звёзд ты упала сюда, чтобы стать смыслом моей жизни. – Очнись, Ги! – Извини, но я не могу больше давать имена твоим цветам. Лежу на дне своих туманных мыслей – на дне глубокого колодца, а в ночном безлунном небе мерцают далёкие светила. Планеты. – Вода может научить тебя говорить. Если застать её врасплох, когда она спит. И просто попросить. – Мы все – строители Будущего, гоняемся за тенями Прошлого и черпаем воду из Настоящего решетом. В решете много дыр. Дыры повсюду. Они уже стали частью нас. Дыру нельзя заполнить другой дырой. Дыра не имеет веса. Дыру не разглядишь в зеркале. Пустота не дыра. Пустота заполняется лишь другим человеком. – Вечером, заснув, ты становишься актёром кукольного театра и выходишь на сцену, каждый раз на новую, чтобы сыграть очередную роль. Актёры переодеваются за сценой. Но сцена огромная. Она всех вмещает. Сыграешь вместе со мной? – Кто выходит первым. – Не желаю быть главной. – Придётся. Кто опять сожрал луну? – Наполовину! – Дело не башмак – с ноги не сбросишь. – Спасибо за рыб! – Земля за землян! – Кошка пляшет. – Щенок ржёт. – Старуха в ступе… – Метлой луну метёт. – Мычал как горох. – Мало радости! – В чём смысл жизни? – И чё? И всё? – Куда глаза глядят? – Когда рак на горе свистнет? – Что за уха из петуха? – Где. – Не вздумай смеяться: я же серьёзно! – Из жалости я должен быть жестоким. – Милорд, мы знаем, кто мы есть, но не знаем, кем мы можем стать. – Мы живы до тех пор, пока жива наша любовь. И пока у нас не отняли надежду. Нельзя у людей отнимать надежду. – Самое большое чудо на земле – человек, не видящий вокруг себя чудес. – А знаешь, Эйнштейн на днях изобрел такую хитроумную махинацию, через которую всякая штука кажется вполне относительной. – Но не всё относительно. – Ты абсолютна. Истина в последней инстанции. – Ладони твоих глаз блуждают по моей коже. Щекотно! – Нет, мы не бабочки, и мы не мотыльки! – Мы – просто те, кто отыскали точку, с которой лучше виден небосвод. – По вине Коперника мы потеряли небо. Но приобрели атмосферу. – Небо нельзя потерять, глупенький. К нему можно лишь стремиться. – Самое главное – не потерять тебя. – Мир без любви подобен белому ветру за окном. – Ни потрогать его, ни вдохнуть. – Однако ветер свободен и счастлив. – Думаешь, он тоже умеет плакать. – Все великие истины звучат очень просто, Ги. Запомни. Мы все умрём и смерти не минуем… – Утешительная мысль! – Глупыш! – И будем вечно жить в сердцах друг друга? Милая, не думаю… – Молчи. Я хочу побеседовать с Тишиной. И послушать, что Она нам скажет. – А что она говорит? – Ничего. Молчит. – Странно. Я если слушаю Тишину, хочу что-нибудь услышать. – Ты не умеешь слушать. Молчи. – … – … – Слышу только плач ветра. – Как можем мы понимать ветер, если даже друг друга не понимаем? – Мы понимаем друг друга. – Мы – понимаем! – Ты бы предала меня, любимая? – Ты знаешь ответ. – Почему ты не спрашиваешь меня о том же. – Я знаю ответ. – А где мои часы? Солнышко, ты не видела их? – До конца наших снов осталось пять минут. – А теперь поговорим нормально. – О чём. И почему непременно нормально? Не хочу нормально! Не люблю нормально! Потому что люблю всё ненормальное. Логично. – Ладно-ладно, хорошо… я понял директиву. – Просто иногда  детские страхи преследуют. Не смей меня забывать! – Дурочка, разве я могу тебя забыть. Всё твои «мухи мыслишек» и «вор;ны злорадства». – Не сердись на меня, – на дурёх не сердятся! – Мне иногда кажется, ты мне только снишься. Как проплывающий мимо зелёно-синий рой мотыльков. – Ведь ты не хочешь просыпаться. – Поговорим о том, как сильно я люблю тебя. – Уже знаю. Скажи что-нибудь новенькое. – «Кое-что из чего-то лучше любого чего-нибудь?» – Да. Удиви меня. Мне непременно нужно удивляться. Каждый день. – Я люблю тебя. – Я тоже. Всегда.

12

 Нет сказок лучше тех, которые рассказывает сама жизнь.
Г.Х. Андерсен

Цветам приходится терпеть любую погоду. У них ведь нет дома.
Д.Г. Лоуренс

                10 февраля

Тема: Вспоминая Хармса…

Дорогой странник :)
Ты нездоров. У тебя сильный жар, а на его фоне – бред. И ты хватаешься за первую попавшуюся соломинку.
Натри пятки уксусом, выпей горячего чаю с мёдом и – немедленно в постель!
А чтобы как-то тебя развлечь, подбодрить (ведь больных детей показано баловать и исполнять все их капризы:), я немножко посижу рядом с тобой и почитаю страшную сказку на ночь. Ты ведь знаешь, я люблю рассказывать сказки, придумывать, сочинять… И я, между прочим, тоже помню о твоей большой любви к театру абсурда. Поэтому нашла для тебя прелестный отрывок из какого-то романа (не помню автора!) /и почему-то мне сразу вспомнился абсурдистский стиль Даниила Хармса:)/ Special for you:)
Вот, послушай…

… Однажды некий маленький ребёнок сидел себе тихо-мирно на песчаной отмели, и та вдруг начала сползать в реку. Ребёнок очутился в воде и стал тонуть. Его старший братец увидел, что случилось, и бросился в крутящуюся воду, но был подхвачен мощным течением, и его тоже понесло на стремнину. Далее, их сестра, возрастом чуть постарше, услышала крики первых двоих и тоже бросилась в реку и, только очутившись по пояс в воде, вспомнила, что не умеет плавать. Тем не менее она продолжала продвигаться вперёд, крича двоим младшим, чтобы держались и что она сейчас до них доберётся. Но тут плывун обрушился в воду, вроде как при землетрясении, и во все стороны стремительно понеслись новые потоки воды.
Троих детей уносило всё дальше и дальше от берега. Их мать, которая вроде бы была (а может, и не была) беременна и которая, кажется, не умела (а может, и умела) плавать, в это время раскладывала еду в тени под деревом. Услыхав крики своих детишек, она рванула в воду, где вскоре тоже оказалась в беде.
А их папаша удил рыбу с моста, когда услышал весь этот шум-гам. И, решив не терять зря времени, не побежал на берег, чтобы кинуться в воду оттуда, а нырнул в реку прямо с моста, головой вперёд. И сломал себе шею…
… Несколько тел потом нашли, но не все. Некоторых, видимо, пожрали сомики, а других могло унести дальше, в море, где бы оно ни было, это море. Не существовало недостатка и в теоретических предположениях насчёт того, что могло в итоге произойти с этими потерянными телами, однако на протяжении десятилетий фамилия этих несчастных так и оставалась неизвестной.

Понравилась сказка?:)
Будем надеяться, да…
/Больной уснул… дай Бог ему скорейшего выздоровления!
Встала и вышла на цыпочках/…
                ………………………………Сказочница

                23 февраля

Тема: Ветер в шкатулках…

Серебряно играл в шкатулке ветер… – А что? – звучит:) Красиво…
Доброй ночи, странник!:)
Я, кажется, ушла из чата, не пожелав тебе сладких снов?
Вот… желаю…:) Пусть тебе приснится твоя розовая мечта:)
Пусть подушки будут не колючими, одеяло – не кусачим, ночь – звёздной, утро – солнечным, люди – добрыми, сказки – волшебными… А знаешь, для чего людям вообще нужны сказки? – Перед лицом суровой действительности очень важно помнить: всегда возможен счастливый конец:)
Иногда, чтобы какая-нибудь назойливая мысль от меня отстала, я заворачиваюсь в одеяло и представляю, будто попала в пургу и меня засыпало снегом; и вот я лежу в своём добровольном плену и слушаю гудение ветра, приглушенное толщиной снежного кокона, – и больше нет никаких мыслей, – только бездна белого и ветер. Тоже белый. И почему-то на ум сразу приходит «Одинокий пастух» Мориконе с его грустно-простодушной флейтой… /Кстати, советую: отличное расслабление и освобождение от пустого умозрительного хлама:)/
> неужели ты действительно думаешь, что это какой-нибудь розыгрыш или какое-то издевательство?
Дорогой странник, ничего я не думаю: в твою ветреную шкатулку разве залезешь?! – а выстраивать гипотезы в отношении наших отношений :) мне в голову ещё не приходило… Я вообще стараюсь не делать никаких выводов, а учусь принимать всё, что Судьба любезно преподносит мне на блюдечке:) Любые, даже самые, казалось бы, маленькие, бесхитростные сюрпризы, немудреные подарки. Вот, например. Не далее как вчера приходили ко мне в гости подруги. Люблю тихие дружеские посиделки: чай со сладкими  плюшками, простецкий серый свитер с синими джинсами, разговоры ни о чём… А обсуждали мы с ними, между прочим, вовсе не странника (не льсти себе понапрасну!:), а сюжет моей будущей фотографии-ню. Это будет целомудренное «ню» (оксюморон?:) Образ: женщина-ребёнок. Фотография чёрно-белая, со слегка размытыми контурами и весьма туманной перспективой:) Вот такие у меня творческие планы… А у тебя есть какой-нибудь подходящий <культурный> план действий на ближайшее время?:) Если да – поделись!
> почему одинокому человеку не может понравиться какая-то незнакомая женщина из интернета?
Странник, отчего же? – всё может быть. Только на самом деле нравится не «какая-то незнакомая женщина», а придуманный тобою же совершенный образ, некая идеальная Дульсинея, которую ты никак не можешь найти в «реале», поэтому до сих пор и «играешь в денди». Я не права? Кстати. Я, кажется, уже однажды советовала тебе: играй, но не переигрывай! Ибо великая мудрость Дао гласит: «Знающий, где надо остановиться, гибели избежит. Познавший меру – богат»:)
> я тебе много и часто вру по мелочам…
 «… Приукрашая сотней врак одну сомнительную правду…»?:))
Не сержусь. И прогонять тебя не собираюсь: думаю, сам уйдёшь… когда-нибудь… совсем не случайно разглядев в толпе свою сказочную Дульсинею:)
> я-то дурак – надеялся, ты согласишься со мной встретиться. а оказывается, ты просто боишься меня. и правильно! ведь роза пахнет розой, хоть розой назови её, хоть нет.
А что касается розы… – Ну… да, – ужасная кокетка, создание капризное, избалованное:) Не знает, с какой стороны к швабре подходить опять же… Чуть что – шипы в ход пускает! Трудный характер у этого цветка:)
«Должна же я стерпеть двух-трёх гусениц, если хочу познакомиться с бабочками».
«Да, то была ужасная кокетка. И заметь: она родилась вместе с солнцем»…:)
– Зачем нужны шипы?
– Шипы ни за чем не нужны, цветы выпускают их просто от злости.
– Вот как.
/Наступило удивлённое молчание, а потом он сказал/:
– Не верю я тебе! Цветы слабые. И простодушные. И они стараются придать себе храбрости. Они думают, если у них шипы, их все боятся.
Хотя Маленький принц и полюбил прекрасный цветок и рад был ему служить, но вскоре в душе его пробудились сомнения. Пустые слова он принимал близко к сердцу и стал чувствовать себя очень несчастным.
«Напрасно я её слушал, – доверчиво поведал он мне однажды. – Никогда не надо слушать, что говорят цветы. Надо просто смотреть на них и дышать их ароматом. Мой цветок напоил благоуханием всю мою планету, а я не умел ему радоваться. Если любишь кого-то, этого вполне достаточно: смотришь на небо и чувствуешь себя счастливым. Они раскрывались поутру в траве и под вечер увядали. И никого не беспокоили. В чём наивысший подвиг цветка? – Цвести.
Ничего я тогда не понимал! Надо было судить не по словам, а по делам. Она дарила мне свой аромат, озаряла мою жизнь. Я не должен был бежать. За жалкими хитростями и уловками я должен был угадать Любовь. Цветы так непоследовательны! Но я был слишком молод и ещё не умел любить… Моя краса и радость недолговечна. Ей нечем защищаться от мира: у неё только и есть что четыре шипа. А я бросил её…»
Помнишь?:)
Ребёнок, который не верил в богов. Но стал одним из них.
С праздником тебя!……………твой праздник (хоть и не подарок:) /Самые лучшие праздники – те, что происходят не с нами. Но с нами они тоже происходят!:)/
                …………………………Праздник, который всегда с тобой:)
P.S. Весь мой мир – твой. Я действительно хочу подарить его тебе. Только пойми, кто ты на самом деле…:)
P.P.S. А твоим обещаниям можно верить?:)

                3 марта

Тема: …Сосиски мы съедим ещё вчера…:)

Привет, странник!
Спасибо за поэтическое поздравление. Люблю Рильке. Помнишь:
Проходит век, живу ему под стать,
И слышен ветер в Книге Бытия.
Бог пишет эту Книгу, ты и я, –
Чтобы чужим рукам её листать… (с)
А вот прощаться ты надумал слишком уж заранее, хотя, с другой стороны, лучше предвосхитить, чем опоздать, как с теми сосисками, – правда?:)
Командировку мою отменили. Так что… Не беспокойся: я тебя не брошу. Никуда не исчезну и буду мотыляться здесь неподалёку (хотя толку от меня всё равно не будет:) Толку не будет. Зато я буду:) Но только до тех пор, пока тебе это действительно будет нужно:) /Запуталась окончательно… Не слишком ли много глагола «быть» в одном отрывке?!:)/
Что-то мне нездоровится сегодня (грешу на вчерашний выход в театр: в зале было довольно тепло, а в гардеробе и в фойе – совсем наоборот). Запросто могло просквозить, пока гуляли со Снежинкой во время антракта или стояли за пальто. Не хватало ещё заболеть накануне 8 Марта. А может, просто дают о себе знать конец зимы и накопившаяся усталость, – в общем, нехорошо мне:( – Посему. Из соображения экономии сил буду краткой и по возможности убедительной:)
Во-первых, никто и ни в чём не просит тебя оправдываться, – не проще ли допустить: любой наш поступок, равно как и манера себя вести в том или ином окружении, чем-то обусловлены (достойный Кун-цзы утверждает: «в мире нет вещей, коим нельзя было бы найти естественного объяснения»). Поэтому твои (или ещё чьи-то) странности и дурачества я с самого начала принимаю как данность, как фрагмент уже готового наброска, на который смотрю (заметь (!) – не оцениваю, а просто СМОТРЮ, – ибо взгляд мой напрочь лишён амбиций личного характера). Я не примеряю тебя к себе, или себя к тебе, или тебя к кому-то ещё, равно и не сравниваю ни с кем другим, поскольку каждый «другой» – уже другая история, другая картинка… Так, заворожено смотришь в трубку калейдоскопа, разглядывая неповторимый узор из хаотично упавших разноцветных стекляшек, элементарно отраженных в зеркале:) Можно ли упрекнуть меня в несерьёзности, а мой взгляд – в поверхностности? Не знаю… И не будем пытаться отвечать:)
Во-вторых, спешу тебя разуверить: твои догадки относительно того, якобы за прелестным виртуальным образом прячется горбатая карлица, лишены почвы:) Моя внешность – один из данных мне свыше авансов, а благодаря ему, я, в свою очередь, авансом же часто получаю расположение и симпатию незнакомых людей. /Конечно, не Софи Марсо и не Мерилин Монро, но – будь спокоен! – в возможностях своего нечеловеческого обаяния не раз убеждалась на деле:)/
Всё обстоит с точностью до наоборот: больше печалит меня именно то, о чём пел Б.Г., сидя на красивом холме: «… и всё, что есть у нас, – радость и страх… / страх, что мы ХУЖЕ, ЧЕМ МОЖЕМ (!), / и радость того, что всё в надежных руках…»
Вот о чём болею, о чём тревожусь…:)
Ну, а тебе – лёгкой дороги и хороших попутчиков, куда бы ты ни отправился… Будь не менее осторожен и внимателен – не потеряй в шумной людской толпе своей сказочной Дульсинеи и не пройди мимо того, что предназначено только для тебя:) И поосторожнее со своим воображением! Оно порой может сыграть с нами весьма злую шутку… Разве можно отличить любовь от иллюзии любви? Даже истинная любовь всегда испытывает на себе воздействие воображения. Воображаемое нам всем представляется таким же реальным, как и то, что свершилось. Сила его велика. Сила его – в иллюзиях.
Всё, пошла в постель. – Не забивай себе голову ерундой, а лучше пожелай мне скорейшего выздоровления.
Всего доброго!
                ……………………………………………………………………Сказочница
P.S. А с Профессором из чата мы знакомы уже очень давно, больше года (однажды он мне очень помог, но, кажется, сам о том даже не догадывается:) Удивительно цельный и порядочный человек, таких никогда не бывает много:)
Не вздумай хмуриться – не пойму:)

                15 марта

Тема: Красное на белом…

Я, кажется, опять вчера забыла пожелать тебе доброй ночи, странник:)
А заодно уж тогда – доброго утра и доброго дня:) Конечно, я рада была тебя снова увидеть в нашем чате /и – да! – разумеется, я вспоминала о тебе (может, меньше, чем 33 раза на дню, но разве в том дело?:)/
Впрочем, и другие дела тоже делались: жарила картошку, слушала фантазии Вивальди и 24-й каприз Паганини, складывала в забавную картинку паззлы, сначала потеряла голос, потом его обрела, ждала звонка, вела переговоры с начальством и турагентством, пыталась найти чёрную кошку в тёмной комнате, перечитывала «Лысую певицу», составляла икебану, рисовала красное на белом. А ещё я нарисовала лунатика, пускающего неоновые пузыри в открытый космос. Только он непременно должен быть открытым, иначе они разобьются…
Странник, а ты когда-нибудь рисовал красное на белом?:)
Красную душу чаруя, белую розу беру я. Глаз моих роза не тронет.                Красное в белом потонет… Когда наш карандаш доходит до красного ветра, мы рисуем розы; а когда он доходит до белого каления, мы рисуем звёзды… А Бог рисует разными красками, но рисунок его особенно ярок, когда он рисует зелёным.
Говорят, одним глазом мы видим всё только белое, а другим глазом – радугу:) А чтобы увидеть сразу две радуги, как надо смотреть? Не знаешь? Вот и я не знаю… Но всегда стараюсь смотреть на мир, слегка прищурив один глаз (второй иногда мешает разглядеть истинную природу вещей). Попробуй! Здорово. Ты, правда, ещё не видишь готовую картинку, а просто берёшь в руки карандаш или кисточку и начинаешь медленно выводить нечёткие линии, контуры, силуэты – фрагменты будущего рисунка. Замысловатые, пусть даже местами слегка вычурные и немыслимые – загадочной мозаикой – складываются эти крохотные чёрточки – словно тончайшие цветочные лепестки чайной розы – в уже готовый, удивительно цельный художественный мирок. Мир, сделанный из радуги. Нарисованный радугой. Ты был на радуге? Посмотри, как красиво… Не пробовал?:) Почему. Помнишь, что я сказала тебе в нашу первую встречу в чате?:) Всё в твоих руках, в том числе и… карандаш:) /А рисовать красное на белом – (скажу тебе по секрету:) моё самое любимое занятие/
А ещё мы со Снежинкой нарисовали разноцветную бабочку (тоже ведь «очень моя» тема!:) на фоне лазурного неба и улыбчивое желтоглазое солнце, и мне сразу вспомнилось:
Нарисую солнце
И приклею к форточке:
Пусть сияет на окне –
И тебе и мне…:) (с)
Ты помнишь:) – вот мой простой подарок: капля солнца в венчике стиха…
А как жил ты всё это время? О чём молчал? Чему улыбался? Расскажешь?:)
Сладких снов…
                ………………………………Сказочница
Р.S.
> Я безгранично рад знакомству с моей маленькой Золушкой, но насмешница Судьба играет мной, а сказки Андерсена ужасны. До добра это меня не доведёт.
Сказки печальные, – спору нет, – но все истории любезного моему сердцу Ганса Христиана, тем не менее, удивительно светлые и прекрасные, как и сама жизнь… И доведёт «это» тебя куда надо, не сомневайся… Просто иди:) Но ни в коем случае не оглядывайся.
Странник, просто иди вперёд, не трать время на рефлексии по поводу и на тему. Просто иди и смотри на мир светлыми широко распахнутыми глазами, и мир непременно ответит тебе тем же. Я вижу. Мир таков, каков он есть, лишь потому, что именно таким мы желаем его видеть. А с изменением наших желаний изменяется и сам мир.
Храни тебя Господь!

13

Высшая мудрость всегда носит шутовские наряды. Если верить Шекспиру, шуты – величайшие мудрецы на свете. Но и сама личность, известное дело, зачастую наряжается в новые одежды. И не обязательно в клоунские. Например, в грязный, засаленный, зловонный комбинезон Мусорщика. А есть ли здесь истинная мудрость. Поглядим…
Грегор проснулся довольно поздно. В ту ночь его опять мучили кошмары. Снилась жена. Вроде бы она неожиданно вернулась, а потом внезапно умерла, скоропостижно скончалась (согласно распространённой словесной формулировке). Грегор бережно обнимал её труп, дрожащими пальцами аккуратно касался холодного лица и тонких, посиневших от смерти губ. А непосредственно вслед за этим тело жены просто рассыпалось в прах прямо у него на глазах. Крематорий. В крематории сожгли. Дотла. (Белый ветер, белый пепел…) Руки Грегора сделались пыльными и серыми от пепла. Трупная зола попала ему в глаза, в нос, в рот, в горло, в пищевод, в лёгкие, в желудок. Он принялся задыхаться, кашлять, чихать и… – тут появился Он. Абсолютно незнакомый парень с холодным застёгнутым невыразительным лицом, с чёрными дырами вместо глаз, в грязном комбинезоне Мусорщика и с мокрой, сочно причмокивающей на ходу шваброй в руках. Он деловито, равнодушно, сосредоточенно, не глядя на Грегора, подошёл к месту, где лежал прах Луизы, и спокойно принялся отмывать пол, что-то тихонько насвистывая себе под нос. Грегор сидел, прислонившись спиной к холодной стене, молча смотрел, как Мусорщик уничтожает последние следы его жены, удивлённо таращился и даже почему-то не верил собственным глазам. Попытался было хоть что-нибудь выговорить, пробормотать хотя бы, но слова застревали у него в горле, будто ржавые гвозди в стене. Какая-то жуткая тупость и безразличие охватили его в тот знаменательный момент, совершенно завладели всем телом, мозгом, эмоциями, сознанием, разумом, кармой, аурой. Дьявольщина!
Время шло. Время ползло. Время убивало.
А подозрительно невозмутимый парень между тем не спеша закончил уборку и медленно, с гордо поднятой головой, по-прежнему что-то весело насвистывая, удалился. Сгинул в небытие. На Грегора он так ни разу и не взглянул. Мокрое пятно в том месте, где прежде находилась мёртвая жена, начало мало-помалу подсыхать. И вдруг нечто чёрное и страшное появилось из ниоткуда: какая-то мутная тёмная субстанция, по виду напоминавшая жутковатую, дурно пахнущую смолу, с противным то ли булькающим, то ли чавкающим звуком выползла из-под пола и мощным фонтаном забила, разбрызгиваясь в разные стороны. Грегор вдруг с ужасом, застрявшим где-то на уровне гортани, осознал: то была кровь – и именно почему-то кровь Луизы. И она уже повсюду. Брызги летят на стены, на потолок, на его одежду и обувь. Кровавая струя бьёт ему прямо в лицо. Сам он уже весь с ног до головы покрыт густыми пятнами крови. Кровь попала ему в глаза, в нос, в рот, в горло, в пищевод, в лёгкие, в желудок. Он стал захлёбываться, задыхаться, кашлять и… – наконец проснулся.
Время шло. Время ползло. Время убивало. А небо убивает нас Любовью. – Разве? Я так не думаю! – Ох, лучше не вмешивайся, любимая! Иногда в мире случаются вещи, о которых вообще не следует думать. Так вот… проснулся… кошмар закончился… о чём я? не помню, сбился с пути, потерял абрис… азимут… где ты… <…> 
Да и чёрт с ними – с грегоровыми кошмарами – не про них ведь кино!..
Проснулся и проснулся. Отправился на кухню. А на кухне хозяйничала какая-то незнакомая женщина. И сразу понял. Она его мать.
Свою родную мать Грегор не знал никогда, а приёмную не помнил совершенно (ведь приёмные родители погибли, когда он был ещё ребёнком, и их он тоже не запомнил). Но вот сейчас, глядя на чужую женщину, по-свойски распоряжавшуюся в его кухне, он почему-то сразу догадался: это именно его родная мать, а не приёмная. Родная. Мать. Бросившая его после рождения. Чертовщина. А между прочим. Хозяйка деловито возилась у плиты и пекла пирог, то и дело вытирая руки и мокрый грязный фартук. Мука и тесто повсюду. Грегор постоял, помолчал немного. Почесался.
– Мама?
– Чего стоишь столбом??!! – недовольным тоном спросила женщина и сердито дёрнула плечом <не глядя, впрочем, на вошедшего>, – подай мне полотенце! Не видишь, что ли, какая безобразная грязь. Фу! – Грегор молча подал подвернувшуюся случайным образом под руку тряпку и присел на табурет. А мать продолжала увещевать строгим голосом:
– Пеку тебе пирог с сюрпризом. Сюрприз! Запомни. Когда он будет готов – ты поймёшь – вынь его из духовки, но сразу не ешь. Жди, пока остынет! Станет ледяным. Потом разрежешь и найдёшь внутри ещё один пирог, а внутри другого будет третий. И так до тех пор, пока не доберёшься до сути. Запоминай, растяпа! Очень важно. Кстати. Где твой отец?
– Я…
– Кошмар с вами двумя, – сурово вздохнула женщина. – Вечные проблемы… Сидишь? Молчишь. Таращишься. Не слушаешь. Не слышишь. Иди умойся и руки хорошенько вымой. Я завтрак приготовлю. И не поцелуешь даже мать?? Не радуешься мне. Эх, ты! – Он послушно поцеловал холодную щеку.
Грегор пошёл в ванную. Умылся, побрился, причесался. Тщательно вымыл руки с мылом дважды, как велела мать. Очень долго вытирался махровым полотенцем. Затем переоделся к завтраку и отправился на кухню. Мамы там уже не было. Пирога тоже. Чисто и стерильно, будто бы в операционном блоке. Тоже, между прочим, люблю чистоту и порядок. Забавно!
А что вообще было. Не сон и не явь. Между.
Без суеты, без спешки собравшись на работу, Грегор перво-наперво решил заглянуть в кафе к Тави, но его закрыли на санобработку. Крысы там завелись, что ли? Невозможно! Бесовщина. Постояв некоторое время перед здоровенным амбарным замком в тяжелейшем недоумении и раздумчиво почёсывая затылок, Грегор неохотно, без особенного воодушевления, отправился в редакцию.
В конторе, по обыкновению, шумно, но не слишком многолюдно. Косоглазого Бамбуса опять нигде не видно почему-то… А надо здесь, между прочим, отметить (я в первой главе забыл упомянуть; и ты мне не напомнила, любовь моя!). Бамбус, несмотря на своё лёгкое косоглазие и несколько угреватый, квадратноватый подбородок, служил у Грегора почти два года, являлся превосходным администратором, запросто сходился со всякими разными «нужными» и не очень людьми и вообще числился весьма полезным, если не сказать даже, – одним из самых незаменимых сотрудников редакции. И куда он, чёрт возьми, подевался! Ничего не понимаю. А вы? Пучеглазый Снуп между тем опять носился повсюду с какими-то коробками.
– Эй, босс! – пронырливо вякнул он в сторону недовольно вошедшего Грегора. – «Мёртвый труп» – это гипербола?
– Нет, это б-бессмыслица. Новостей нет?
– Не знаю. Журнал ещё не готов.
– Надо п-поторапливаться… А как наши вчера сыграли в отборочном, не с-слыхал?
– Не интересуюсь.
– Чем ты вообще интересуешься.
– А любовь существует? – (вместо ответа?).
– Как и Санта Клаус. Только если в неё веришь. А где Бамбус? И что опять за к-коробки?
– Э-э… – затянул старую песню пучеглаз. – Да я вроде бы и не совсем в курсе, шеф…
– Не в курсе.
– Да, можно и так сказать… А что с тобой, босс. На тебе лица нет. Опять кошмары замучили.
– Да, можно и так с-сказать. Альфред у себя.
– Вроде бы.
– Да ну тебя.
Лысый Альфред находился действительно у себя и сосредоточенно поправлял перед зеркалом свой явно новый, аляповатый, несколько вычурный синий галстук. Чудовищно непомерных размеров. Его невозмутимая лысина причудливо блестела в лучах утреннего морозного солнца. Грегор невольно отступил на два шага назад, подальше от зеркала. (Чтобы не ослепнуть?)
– Мы на пороге полного б-банкротства, а ты покупаешь себе новый галстук. Завидное спокойствие. Поздравляю со столь удачным п-приобретением! Кафе закрыли.
– А-а… – махнул Лысый рукой в сторону Грегора, как мне показалось, немного небрежно, не оборачиваясь даже. – Вчера подарили… Какое кафе.
– У тебя девушка появилась?
– Ну-у…
– Давно? – вдруг буквально весь с ног до головы оживился Грегор.
– Да вот… с неделю уже.
– Женись на ней! – и вновь оживлённо.
– Слушай, Грегор, ты… чёрт… совсем в любовь не веришь?
– Если девушка уже через неделю после з-знакомства дарит тебе такой галстук – ты просто обязан на ней жениться. Разумеется, это любовь. Поневоле поверишь, когда столкнёшься с ней лицом к лицу. 
– Почему ты такой жуткий циник.
– Меланхоликом становишься, когда размышляешь о смысле существования, а циником – когда видишь, что т-творится вокруг и что сами люди вытворяют со своей жизнью.
– И всё-таки, Грегор, нельзя же быть настолько холодным! Можно ведь и раком заболеть. Как ты живёшь вообще.
– Мой путь долог и осыпан прахом. Тоже скоро будешь так жить.
– Да брось ты, брат! Уж лучше всю жизнь оставаться наивным дурачком-романтиком, чем чёрствым и холодным скептиком в душе, поверь.
– Да брось ты, Альфред! Идеальная любовь абсолютно всем хороша, но есть у неё два недостатка. Встречается крайне редко и з-заканчивается всегда очень плохо. А идеальных браков даже в сказках не с-существует. Смотри сам. Взять хоть «Царевну-лягушку». Говорила же она ему: не делай то-то и то-то. Он не послушался. И сразу начались серьёзные проблемы. Или «Сказка о Рыбаке и Рыбке». Какой-то старикан п-поймал волшебную рыбку. Казалось бы, жизнь теперь должна наладиться. А вместо этого – жуткие неприятности с женой. Вывод. Вообще не жениться? Нет жены – нет проблемы??
– Мечтателем и романтиком быть лучше, чем рассудочным рационалистом, Грегор! Хотя… Всё же лучше всегда и везде придерживаться «золотой середины»!
– Поговорим, когда разведёшься, Гораций. 
– Да ну тебя. – Альфред за время всего разговора так ни разу и не оторвался от зеркала. Всё любовался собой. Прямо чудеса какие-то вытворяют с людьми новые галстуки! Чудовищно непомерных размеров.
Грегор постоял ещё некоторое время, понаблюдал за тем, как Альфред любуется собой и своим ужасающе уродливым синим галстуком в зеркальном отражении. Жизнь прекрасна и отвратительна. К чему сейчас идёт столь неуместное замечание? К сожалению, не можем ответить на ваш вопрос. Да и стоит ли? – Вот именно! Ты настолько глуп… даже не видишь, есть ли тут вообще вопрос. Непонятно даже, кто его задаёт. – Зачем же ты столь строга со мной, любимая. Я пытаюсь украсить роман увлекательными ремарками, глубокомысленными замечаниями, философскими отступлениями и всем таким прочим. – А получается полнейшая чушь! – Ты слишком пристрастная судья. – Приговор обжалованию не подлежит! Уж лучше пиши дальше и не отвлекайся. – Вас понял! Выдвигаюсь к цели… – Дурашка! Мы пугаем читателей… – Думаешь, они такие непуганые? … Ладно, продолжу с твоего позволения. Так вот… 
Грегор направился прямиком к себе. Секретарша почему-то опять отсутствовала. На рабочем месте. «Чёрт!» – раздражённо подумал Грегор, неторопливым шагом прошёл через приёмную и на всех парах ввалился в свой кабинет. Там между прочим стоял какой-то незнакомый бородатый мужик в комбинезоне уборщика с ведром и шваброй в руках. Стоял себе преспокойненько и невозмутимо пялился в окно как ни в чём не бывало. И швабра его вместе с ним. Грегор с нарастающим недоумением и с некоторым сомнением в горле уставился на швабру, словно раздумывая, что ей известно, какие тайны хранит она. Не надумав, видимо, ничего определённого, он немного погодя лениво почесался и хмуро спросил у швабры:
– Вы кто?
– Здравствуйте. Грегор, да? – радушно откликнулся бородатый мужик вопросом на вопрос (может, так сейчас модно, кто знает). Швабра тактично промолчала. – А я Боб.
– Боб. И что? И всё? Просто Боб. Что, чёрт возьми, за д-дурацкое имя такое. Вы человек или собака.
– Да, просто Боб. Это не имя. Прозвище. Но я столько лет уже хожу по земле с выдуманной кем-то очень давно кличкой, что начисто позабыл своё настоящее имя.
– Вернёмся к п-первому вопросу. Кто вы такой.
– Я новый уборщик, – весело откликнулась наконец и швабра (тоже).
– Куда делась п-прежняя уборщица?
– Я как-то не знаю… – замялся вдруг и сразу почему-то новый уборщик Боб. – Мне ничего не говорили про предыдущую уборщицу.
– Да. Мне тоже ничего не г-говорят. Делают из меня идиота.
– Вы не похожи на идиота.
– Вот как. На кого же я п-похож.
– На человека, который очень плохо спит.
– Сильно з-заметно.
– Не сказал бы. Но, видите ли, люди моей профессии обычно уступают в наблюдательности только барменам и таксистам.
– Правда? Весьма любопытно. – Грегору вдруг почему-то стало невероятно весело.
– Я, например, сразу обратил внимание: на вас нет галстука (!), – уверенным голосом заявила швабра (прямо помешались все на галстуках, ей-богу! даже раздражает уже), а бородач между тем продолжал: – А ещё рубашка неправильно застёгнута: пуговицы перепутаны. Синяки у вас под глазами опять же. Непричёсанный вы какой-то и слегка, так сказать, помятый. Делаю следующие выводы (прошу заметить, не обязательно верные!): вы либо плохо спите, либо не спите вообще. Либо много пьёте. А может быть, вас ещё и мучают кошмары по ночам. Или всё вместе и сразу. Ужасно. Хочется верить, всё не так уж плохо. Кстати. У меня есть один знакомый врач. Могу попросить его выписать вам рецепт на очень хорошее снотворное. Если не возражаете, конечно… Я, поверьте, в душе имею и храню лишь добрые намерения. И родился на свет исключительно, чтобы помогать людям! Спасать людей – моё призвание. 
– Хорошее снотворное. Знакомый врач. Спасибо, я не люблю в-врачей. И знакомых тоже. – Грегору вдруг стало нестерпимо грустно. Он не спеша налил себе выпить, сделал пару глотков и принялся мрачно разглядывать новоявленного Боба-Шерлока. А тот по-прежнему невозмутимо стоял напротив с мокрой шваброй в руках и буравил его своими пытливыми холодными глазами. Нечто странное, казалось, затаилось, запряталось в глубинных недрах чужих таинственных чёрных глаз. Нечто… странное или страшное? – нет, не удаётся подобрать правильное слово, чтобы ясно выразить свою мысль. А может, просто мысль не очень ясная. Вот и неясно, какое слово использовать.
– Я ведь помочь хотел… – равнодушно заметил новый уборщик Боб и, не дождавшись ответа, тут же добавил: – Ладно, не буду вам мешать. Загляну попозже и закончу уборку.
Бородатый и его швабра повернулись и армейским шагом направились к выходу. Грегор не задерживал их.
– Кстати, – видимо, это опять сказал бородатый (или его швабра? что-то я совсем запутался) уже в дверях. – Не слишком нападайте на япошек. Не так уж они и плохи.
– Я не п-пишу статью о японцах. С чего вы взяли.
– А цитаты из Басё. У вас на столе. Несколько листков случайно упали на пол. Я, когда убирал, поднял и по старой привычке пробежал глазами кое-что. Вы извините меня ради бога.
– Ничего с-страшного. У меня тут премерзкий бардак. Кавардак-армаггедак. С-секретарши нет почему-то.
– Вы не волнуйтесь. Совершенно не о чем беспокоиться. Листы пронумерованы. Я хоть и грешен, каюсь, – любопытен (да!), – прочитал, но вернул всё на место. Кажется. А чьи письма?
– Не знаю.
– Вы не знаете, чьи письма читаете.
– Да здесь, в общем-то, ничего с-странного и нет. Нам часто присылают в редакцию письма, записки, з-заметки, дневники и прочую ахинейную белиберду. Иногда даже никем не п-подписанную. Мы уже п-привыкли. Читаем, знаете ли, всё подряд. Наш журнал – самый читающий журнал в городе. Да что там в городе. В стране. В мире.
– То есть… вы не помните, откуда взялись письма, – решил зачем-то уточнить бородатый Боб, а потом зловеще добавил уже совершенно ни к месту: – Странная вещь память. Её полная или даже хотя бы частичная потеря, например, вполне способна спровоцировать изменения личности. Вы незаметно превращаетесь в другого человека. 
«Что он несёт?» Да. Я тоже не очень понял.
– Я не г-говорил, что не помню. Вы сами почему-то так решили, Боб.
– Несущественно, Грегор. Простите, я, кажется, немного отвлёкся. Значит, в письмах про Басё, вы сказали, тоже совсем нет ничего, заслуживающего внимания?
– Хм. Я вообще-то ещё не д-дочитал, Боб. И письма не про Басё. Но, по-моему, тут всё ясно как день. И без всяких японцев. Ничего особенного. Ничего интересного. Ничего нового. Ничего любопытного.
– А вам не кажется, что та женщина ведёт себя немного необычно? Какая-то она странная.
– Странная. С чего бы. Почему странная? Обычная женщина. Ничего особенного и ничего с-странного в ней не вижу. Кстати. Все люди немного с-странные. Вот вы, к примеру, Боб. Для уборщика слишком уж любопытны и разговорчивы. А она между прочим напоминает мне мою жену.
– Правда? Весьма интересно. Чем же? – очень похоже, будто борода уборщика слегка оживилась (борода или швабра? с кем разговаривает Грегор? ты уж определись как-нибудь, дорогой, кого же наконец выбрать главным героем своего романа, а не то читатели окончательно запутаются… – да я и сам сейчас несколько обескуражен, любимая… чёрт с ними, со швабрами и бородами! потом решим, кто из них главнее).
– Я даже не знаю, как объяснить, Боб… – начал тем временем уже что-то объяснять бороде (или швабре) Грегор, с удовольствием потягивая виски из бокала. – Но чем-то они неуловимо похожи. Весьма, правда, условное, даже несколько отдалённое сходство. Женщина из писем очевидно обладает поэтическим <творческим> даром, прекрасно владеет словом. Она писательница или поэтесса – сомнений в том у меня нет. А моя жена была художницей. И она терпеть не могла писать. Даже крохотные записочки. Даже «эсэмэски». А вместо них обычно оставляла мне маленькие зарисовки  на холодильнике (небольшие «этюды экспромтом», как она сама шутливо их называла). Часто картинки что-нибудь символизировали, «рассказывали». Например, если нарисован пирожок – значит, побежала в пекарню напротив купить свои любимые булочки мне на завтрак (а она всегда покупала только свои любимые булочки!), если колесо – отправилась в гараж что-то взять из машины (водительские права жена так и не получила – уехать сама никуда не могла, поэтому когда рисовала машину – значит, по всем вероятиям, уже ждёт меня там – хочет прокатиться «с ветерком»; очень любила со мной ездить). А однажды нарисовала зачем-то красную бабочку. Я долго ломал голову, чт; бы это могло означать. Ждал её, ждал. Мучительно долго. Она вернулась с прогулки, держа букет свежих цветов в руках, я спросил её, в чём дело, что за, при чём здесь вообще; она сказала «не помню», представляете, просто небрежно сказала «не помню» и всё тут, «не знаю, почему-то захотелось нарисовать тебе бабочку, не могу вспомнить, о чём тогда думала», «не помню, не помню, не помню», «не знаю, не знаю, не знаю…» – так и твердила всё время, потом засмеялась, поцеловала меня, «а почему ты вдруг спросил?», «разве имеет значение?» и всё такое прочее. Действительно. Что может иметь значение, кроме глаз любимой женщины. <…> И всё равно меня ни на секунду не покидало ощущение… любимая хотела сказать мне нечто очень важное. Но я её не услышал. Так до конца и не смог понять. Вообще никогда не понимал. Сколько же мы ещё не успели подарить друг другу. Вся наша бывшая квартира заполнилась невысказанными словами, недописанными строчками, ещё не сорванными цветами. Такая была у меня жена. Неуловимая. Непостижимая. Не женщина даже, а девочка. Всегда девочка. Девочка-загадка.
Когда мы впервые встретились, я уже минуты через две вознамерился сделать ей предложение, но испугался: вдруг она сочтёт меня несерьёзным, поверхностным человеком и откажет. Пришлось выжидать мучительные две недели в томительной неизвестности. Однако то были самые счастливые две недели. И все последующие тоже. Недели, месяцы. Два года. Иногда, если видишь нечто, тебе необходимое, сразу понимаешь: ты уже смотришь на это. Такое чувство приходит к человеку лишь однажды. И его нельзя измерить или вычислить, пользуясь рациональными методами и инструментами привычной науки. Реальность перестала казаться мне беспросветной серой мглой. Я, наверное, не умею правильно объяснять некоторые очень простые вещи. На самом деле хочу сказать лишь, что, когда смотрел на мою женщину, отчётливо понимал: вижу именно то, что мне нужно, что мне необходимо для жизни и для счастья. Она пришла научить меня дышать полной грудью. Мы не всегда видим и понимаем то, куда смотрим. Бывает, правда, видим, но совсем не то, что есть на самом деле. Когда я в смущении и в лёгком недоумении разглядывал её родное-чужое, близкое-далёкое лицо в первые дни нашего знакомства, у меня не возникало никаких сомнений. Счастье. Вот. Наконец-то. Нашёл искомое.
Глаза у любимой смеялись громче, чем она сама. Один глаз у неё, правда, был серый, другой – голубой. Но на солнце оба они искрились, приобретая некий зеленоватый оттенок и становились похожи на два маленьких изумруда. Смарагдовые попрыгунчики. (Поистине в красоте женских глаз отражаются небесные светила. Планеты!) А ресницы трепетно порхали крыльями бабочки. Я не поэт, к сожалению. Мне не дано красиво описывать обыденные вещи. Тем более не очень обыденные. Но какой-нибудь художник наверняка сказал бы о моей жене: в Китае она интересовалась скрещиванием мотыльков с хризантемами, в Сибири летала на облаке, а затем превращала его в доброго джинна, в аравийской пустыне участвовала в экспедиции по отлову миражей, в Италии залезла в пузатый вулкан в поисках пиратских сокровищ, в Египте охотилась на белых мышей с сачком для бабочек, а в Монголии выучилась ткать ковры-самолёты. Или что-то в таком духе. Да-да. Всё про неё. Не сомневайтесь. Она уже родилась со способностью обращаться к цветам на их языке, читать по облакам и видеть нашу судьбу в линиях на ладони или на кленовом листе. Родилась словно бы не в своём времени, не в своём мире. Я чудесным образом научился пить лунный свет из бездонного колодца её глаз, наполнять своё сердце цветом зимней вишни, а голову украшать мерцающими венками из серебристых звёзд.
Мы прожили вместе два года. А два года назад она ушла от меня. С тех пор я ощущаю наличие какой-то странной, пугающей Пустоты внутри. И «временную мыслей мертвечину». Тьма кромешная заполнила все мои внутренности. И, похоже, ныне вынужден прятать собственное лицо. Или даже ещё хуже… – совсем потерял лицо. Я раньше думал… счастье – навсегда. Но, как говорится, если хочешь рассмешить бога – расскажи ему о своих планах. Мне порой кажется, … некая неземная сила, неведомая и страшная, временами буквально раздувается от зависти к нашему простому человеческому счастью и старается его любыми способами разрушить, тем самым окончательно уничтожив и нас самих. Ведь если хочешь убить человека, не нужно его убивать, просто отними у него самое дорогое…
Очень сложная штука настоящая любовь, Боб. Особенно если вас носят на руках. Тут самое главное – вовремя спрыгнуть! Лягушкой скакнуть. А то мало ли. Всякое в жизни бывает…   
«Зачем я насочинял околесицу? Наплёл нелепую чушь, – принялся размышлять про себя Грегор. – Что я вообще несу. Какие к чёрту бабочки. И мотыльки. И лягушки. Откуда они. Серый и голубой глаз. И к тому же совсем не про меня и не про мою жену. Или всё-таки про меня и про мою жену. Нет, ничего не понимаю, – Грегор в недоумении взглянул на бокал. Который. Якобы мог тоже что-то знать. Какие-нибудь ответы. Хранить. У себя. На дне. – Допустим. Бабочка летит. Червяк ползёт. Гусеница висит на ветке. Ветка качается на ветру. Глаз серый. Глаз голубой. Бабочки либо могут летать, либо не могут летать. Если бабочка больше не летает, она уже не бабочка. Предположим. Кто. И что. Но Мастер знает правду. Он знает. Что. И как называется. А мы. Знаем ли мы. И о чём я только думаю?! Дьявольщина…»
И тут он опять выпил.
– Да, действительно… – вмешался в наши мысли Боб, – и мне порой кажется: наш мир в целом представляет собой не очень удачный анекдот, который Господь Бог, примерив на себя роль Создателя и Режиссёра великой драмы, однажды рассказал перед очередным театральным представлением своему главному Помощнику. А тот решил, недолго думая и нимало не заботясь о последствиях, устроить всё по-своему. Чтоб смешнее было. Но почему-то получилось очень грустно. (И кстати <раз уж мы заговорили>: насчёт сценической роли Бога и Человека: сейчас, столько веков спустя, уже и не сразу-то сообразишь, кто кого создал: человек Бога или Бог человека – всё запуталось окончательно! М-да. Но в любом случае оба они как будто плоховато понимали, что делают и зачем)… – значительно констатировал бородатый Боб уверенным тоном, ловко напоминая Грегору и мне о своём присутствии. – Но я однако кое-что заметил. Вы перестали заикаться, когда вот сейчас рассказывали про жену. А как вы поняли, что она и есть та самая, единственная?
– Так же. Перестал заикаться, когда мы с ней впервые заговорили. (А ведь проклятый недуг у меня с детства!) С момента нашей первой встречи я никогда больше не заикался, если рядом находилась жена, и в разговорах с ней – тоже. Волшебница. Что в ней? И зачем, и для чего, и до каких пор?.. Часто просто касался рукой её лица. Мне нужно было дотронуться до неё, ощутить вкус её бархатистой кожи кончиками своих пальцев, почувствовать близость родного дыхания. С ней я превращался в другого человека, Боб. Вот что явилось по-настоящему странным событием во всей моей никчемной жизни. Необъяснимо. Мистика какая-то. Колдовство. Бесовщина. Дьявольщина. Или… Не знаю.
– Ничего странного здесь нет, Грегор. Душа человека – бескрайний материк. Самые непостижимые тайны спрятаны в человеческой голове, а не в окружающем нас мире… А почему жена ушла от вас?
– Мы были слишком разные: она летала высоко над лазурными облаками, а я бесцельно бродил по грешной земле.
– Это не объяснение, Грегор. Должна же быть какая-то более веская причина, некий весомый, значительный аргумент, одним словом, – простой ответ на простой вопрос: почему Луиза ушла от вас.
– Я вроде бы не упоминал имени жены. Откуда вы узнали? – спросил озадаченный Грегор, как нам кажется, несколько брюзгливым тоном.
– А мне Снуп рассказал, принимая на работу. Он предупреждал тоже: вы со странностями. Я ответил. Странные люди меня никогда не пугали. Сам я также немного не от мира сего. А кто сейчас нормальный? Одни невротики кругом.
– Снуп очень б-болтлив. И б-бестолков к тому же. От него с-столько шума… как от цунами. И совершенно никакого толку. Что ещё он про меня наплёл.
– Да, в общем-то, ничего особенного. Сказал, вы сирота. Ваши приёмные родители погибли в автокатастрофе много лет назад, и вас воспитывал дядя – единственный родственник. Он оставил вам большое наследство, и вы его вложили в журнал. Два года назад от вас ушла жена. И вы с тех пор немного не в себе. Не при своём уме. Вот, собственно, и всё, что Снуп мне поведал. Но я-то не стал детально его расспрашивать/допрашивать – я ведь не любопытен. А он и не стремился вдаваться в подробности, показалось мне. У него просто так случайно получилось. Вырвалось, одним словом. (И здесь кто-нибудь из очень внимательных, дотошных читателей – если, конечно, у нашей книги вообще когда-нибудь будут читатели, ох, не завидую я им! – наверняка заметил очередную нелепую несообразность: буквально страницу назад уборщик Боб признавался Грегору в своём любопытстве. Теперь же он утверждает обратное. И почему мне всё время нужно искать и устранять какие-то несообразности и несоответствия в тексте. Уже слегка наскучило исправлять. Хорошо, тогда пусть всё останется как есть. Договорились? И вновь вопрос, заданный неизвестно кем и неизвестно кому, требующий гораздо более обстоятельного ответа, нежели может показаться на первый взгляд. А у нас нет никакого. Даже необстоятельного. – Потому что ты – идиот! – Возможно. Или же у меня, как и у Грегора, просто отсутствует литературный талант. – Просто поехала крыша. – Давай не будем забегать вперёд, милая. Грегор пока ещё представляется нам всем вполне вменяемым. Или… Не обижай его. Мне не по душе. Или… Ох, ладно, не стану больше отвлекаться, а не то опять…) На чём мы остановились.
– Да, заметно, – сухим жестяным тоном отвечал между тем Грегор уборщику Бобу, раздумчиво потягивая виски из мутного бокала. – И весьма п-поучительно. Вполне исчерпывающий рассказ о моей с-скромной биографии. От Снупа никакого толка больше не дождёшься. (Зачем ты повторяешься, Грегор. Наконец просто бессмысленно. Мы все уже не раз слышали про бестолкового Снупа. Кому это интересно, ума не приложу. Теперь возвращаемся к предыдущему вопросу (сколько их уже у нас? – сам давно запутался). Мы не можем обещать читателям, якобы не станем больше влезать в ход повествования. Однако же определённую свободу мы предоставим отныне самому роману. Пусть Грегор и все остальные впредь говорят и поступают, как им вздумается. И пусть сами пишут свою книгу. А мы по мере сил постараемся избежать лишнего хаоса на страницах нашего общего весёлого романа. Решено? Раз молчишь, так тому и быть. А я вот возьму и продолжу за страх и риск… так говорят: «за страх и риск»? – несущественно. – ну и ладно!)
– Грегор, а почему Луиза ушла от вас? – повторил зачем-то бородатый свой пугающе нелепый вопрос.
– Её мысли не мои мысли, не мои пути её пути. Надо быть Луизой, чтобы дать ответ на ваш в-вопрос, Боб.
– Думаю, всё не так. Может быть, вы уже знаете ответ, но не хотите признаться в том себе? … А почему вы говорите о своей жене в прошедшем времени. Она умерла.
– Нет. Не умерла. Мне правда иногда снится её смерть. Или даже. Я сам  убиваю её.
– А почему вам снятся такие ужасы, Грегор. Почему вы во сне убиваете жену.
– …
«Что ему нужно от меня? Ты кто такой. Чёртов Мусорщик!» – беспорядочные, хаотичные мысли роились сейчас в голове Грегора зелёными жирными мухами вокруг кучи… неважно! – и он с любопытством принялся разглядывать бородача. А бородач тем временем.
– Сны наподобие галлюцинаций, Грегор, – часть подсознания. В них содержится ключ к пониманию процессов, происходящих в нашей психике. Ведь чем по сути являются галлюцинации. Те же самые наплывы ярких образных представлений, как и сны. Иногда за фантастическими сказочными монстрами, мучающими нас в кошмарах, скрываются наши самые чудовищные страхи, ужасные сомнения, мучительные сожаления, переживания и тому подобное. А порой бывает, галлюцинаторные видения принимают облик человека, лично вами идеализируемого. Но и это всего лишь обман. Иллюзия. Ей ни в коем случае нельзя доверять, Грегор, иначе можно превратиться в вечного странника, стремящегося поклониться святыне, которой, возможно, и не существует вовсе. Окружающий мир вы начнёте воспринимать слегка не в фокусе, так сказать. И вот уже беда, близкая к умственной катастрофе…
Я, видите ли, не всю свою жизнь работал уборщиком и кое-что слышал, кое-чего поднабрался… от всяких разных умных людей. – Бородатый разглагольствовал серьёзно и деловито, словно подвыпивший краснощёкий священник за кафедрой во время воскресной проповеди, и голос его при всём при том звучал, как голос человека, сведущего в вопросах наисложнейших, метафизических, находящихся за гранью простого, обыденного разума. Он, казалось, не потерпел бы никаких, пусть даже малейших возражений. (Да мы и не собираемся ему возражать. И в мыслях нет столь величественной учёной беседе помешать! Когда о жизни рассуждают люди образованные, всем остальным лучше трепетно помалкивать, – так я вам доложу!) – Наше сознание порой может творить чудеса созидания, – невозмутимо продолжал вещать уборщик Боб, буравя Грегора холодными чёрными глазами. – Но оно же обладает и разрушительной силой, способной сокрушить любой, даже самый стойкий разум. И в таком случае – сознание уже имеет дело не с данным, а с заданным. Иногда мы все пребываем в мире своих фантазий, которые постепенно превращаются в реальность. Мир, существующий лишь в самом разуме, становится для нас даже более реальным, чем псевдореальность театральной игры. Когда сознание игнорирует данность и само задаёт себе курс, действительностью для вас становится то, что ею по сути не является, то есть плоды вашего воображения. Химия нашего мозга иногда может выкинуть очень забавные штуки, вы не находите? Весело, весело! Но я вам ещё хочу сказать следующее. Нет ничего хуже, чем жить в мире фантазий, Грегор. Путь в никуда. Уж лучше умереть у разбитого корыта, чем придумывать себе царский дворец, построенный на довольно зыбкой почве мечтаний и иллюзий… Зыбучие пески! Мне кажется, Грегор, если вы наконец ответите самому себе на вопрос: «Почему Луиза ушла», – ваши жуткие кошмары навсегда прекратятся.
– И мои ягнята замолчат. Очень с-сомневаюсь.
«Отлично, – брюзгливо-недовольно подумал про себя Грегор (и я вместе с ним), – философствующий уборщик, разглагольствующий о высоких материях, тонкостях психических процессов, причудах подсознания в каком-то вымышленном, фантазийном мире, – именно то, чего мне недоставало в жизни, особенно сейчас».
…Бородачу же он сухо добавил:
– Что ужасного в мире фантазий, Боб. Если действительность в определённом с-смысле нам не доступна <отсутствуют необходимые коды доступа к ней>, чем п-плоха мечта. Мы все порой бежим от реальности. Это главная отличительная черта homo sapiens.
– Но когда находишь что-то реальное, приходится отказаться от мечты.
– Вот именно, Боб. Когда находишь. А я уже нашёл искомое, и от мечты своей отказываться не с-собираюсь. Никогда нам не хочется несколько роз, а всегда – лишь одну розу. Пусть моё счастье – всего лишь прогулка по саду иллюзорных форм, которые представляются реальными уму, но реальность, как и любовь, всегда являлась для меня п-понятием относительным. Абсолютной может быть только истина в последней инстанции. На самых верхних этажах разума. Моя истина долгое время находилась рядом со мной, в шаговой доступности: руку протяни и… а я потерял её.
– Но в таком случае некие искажённые убеждения в дальнейшем непременно помешают вам правильно, рационально воспринимать реальный мир и себя в мире, что может в свою очередь привести к появлению различного рода психических заболеваний, – продолжал строго наставлять Грегора неумолимый бородач. И швабра его вместе с ним. Какая умная швабра! – Когда настоящий мир становится невыносимым, в реальный превращается мир мечтаний и сновидений. И вот вам, пожалуйста… уже сложилась классическая картина клинического случая: границы между реальным миром и фантазией стираются, а иногда даже полностью исчезают. Подобное явление может стать очень опасным. Вы всё-таки подумайте над моими словами, Грегор. Почему ваша жена во сне постоянно умирает такой страшной смертью, я имею в виду, – от рук любимого человека. Всё ведь покрывало Майи. Иногда, когда мы смотрим, мы не видим, но когда мы видим, мы не смотрим. Невероятные тайны скрываются в человеческой голове. Анри Бергсон не даром учил: глаза видят только то, что разум готов постичь. Возможно ли, будто ваш разум просто ещё не готов узнать правду. Или уже знает её. Но боится. Признать. Страх!
«Правду. Какую правду? Психические заболевания. Клинический случай. О чём он говорит, чёрт возьми?» (Ты у меня спрашиваешь, или  Грегор спрашивает у тебя? – Не задавай глупые вопросы, любимая. Читатели, наверное, в состоянии самостоятельно догадаться, кто у кого и о чём спрашивает. – Мои вопросы вовсе не глупые! – Ну вот… Опять она обиделась! Как же порой бывает трудно угодить женщине! – легче луну с неба достать, но даже луной ей не всегда угодишь. Бесовщина.)
И тут Грегор опять выпил. «Чертовщина какая-то вылезает на свет вместе с уборщиком, ей-богу! Не ровён час – начнёт ещё меня сейчас спрашивать, чем дерево отличается от столба и в чём разница между карандашом и бейсбольной битой, бильярдным кием и шашлычным шампуром. А правда, в чём разница. Всеми этими штуками  определённо можно убить… Нет, не о том. Не про то… «А чем отличается солдат от партизана. Я бы так с ходу и не ответил. А вы? Обмозговать нужно», – нелепые, словно бы чужие <мои собственные?> мысли чёрными клубами дыма лениво вползали Грегору в голову, и он снова выпил, неторопливо и, тогда же казалось, вдумчиво размышляя между делом: «Похож ли действительно карандаш на бейсбольную биту? Чем похож. Или не похож. И похож ли, например, я на того Грегора, ещё не встретившего Луизу. Я или Не-я. Она. Вошла в мою жизнь. Спасти меня. Но вот дилемма. Каким Грегором я стал теперь, когда жена бросила меня. Тем ли, кто был до встречи с ней или…? Или я уже не я? А если я уже не-я, то кем был я? Тогда. Нет. Сейчас. Нет. Мои мысли больше не мои мысли. Не мои пути мои пути. Заплутал совсем в пути. Странник окаянный. Как же изменилось всё вокруг с её уходом. Ничего не понимаю! Решительно ничего». И тут он опять выпил. «Чёрт возьми, похоже, я пьян!» И тут он… <«Не усложняй, глупец! Если у квадрата все стороны равны, то он просто квадрат. И больше ничего о нём неизвестно… Никогда ты не поймёшь, несчастный, чем карандаш отличается от бейсбольной биты и что общего между бильярдным кием и шашлычным шампуром». «А ты кто такой? Чего тебе здесь надо? А?» – спрашивает Грегор у меня. «Я всего лишь Свидетель, Грегор», – охотно отвечаю ему. «Защиты или Нападения». «Несущественно. Я сам по себе». «Вот как. А ты уверен?» «Не вздумай лезть ко мне в голову, Грегор! Тебе очень сильно не понравится то, что ты там найдёшь». «Тогда и ты не лезь в мою!» «Ну, вот и познакомились…»> И тут мы с Грегором… отвлеклись, заболтались и совсем забыли про давно и подозрительно притихшего уборщика. И швабра его тоже как-то разом вся сникла. Сиротливо прислонилась к зелёному шкафчику, надулась мышкой на крупу и о чём-то крепко призадумалась. Что может быть важнее любви, друзья? Разве только уровень заработной платы (в тяжёлые времена живём, тяжёлые дни!). Сушите сухари и сушки.   
Помолчали немного. Мы все. Молчание затянулось. Молчание залезло ко мне в ботинки. Уборщик Боб тихонько стоял, опираясь обеими руками на заваленный бумагами стол, и мечтательно таращился в потолок, слегка приоткрыв рот. Борода его размеренно покачивалась из стороны в сторону: маятник в часах. Знать бы только, где у них тут в романе хоть одни часы. Не могу найти. И у самого нет как назло! Наугад приходится время определять. По движению небесных светил. По Луне и по Солнцу. Грегор задумчиво потягивал виски и лениво чесал подбородок.
– Вы женаты, Боб? – спросил он у бородатого минут так через двадцать (или сорок?)
– Сорок лет счастливого брака.
– Вам повезло. Пару очень трудно найти.
– Не жалуюсь. Может, и вы свою найдёте со временем.
– Да. Я её уже нашёл. И знаете, Боб. Жена вернётся ко мне. Я люблю её. Очевидно. Без всяких ваших п-покрывал, подушек, одеял, простыней и бергсоновской интуитивной философии. Мне как-то, видите ли, ближе по духу экзистенциализм Камю. – И тут он досадливо поморщился и опять глотнул виски из бокала. – Господибожемой. Сколько можно пить, Грегор. Скоро вся выпивка на страницах романа закончится… И почему-то слишком много философии! – Не ругайся, радость моя. Дело-то ведь серьёзное! Такое всегда необходимо запивать. А впереди уже замаячили досадные ответы на досадные вопросы. Чем больше досады, тем лучше (?)
– Вы думаете, жена вернётся к вам? – сухим деловитым тоном спросил у Грегора уборщик Боб и посмотрел на меня сразу двумя глазами (то есть не на меня, конечно, а на Грегора, но сначала почему-то показалось, что именно на меня).
– (Вместо ответа, Боб. Ведь у меня тоже есть душа, и иногда ей хочется целоваться, даже если целоваться уже больше не с кем!) Когда из нашей жизни исчезает надежда, на её месте возникает Пустота. Пустота – это конец. Это Ничто. Но чем трагичнее удел человека, тем более настойчивой и непреклонной становится надежда. И её уже не так просто утратить. Отнять.  Я найду Луизу, Боб. Найду ответы на все свои вопросы. Непременно. Однажды уже находил. Девочку. Найду ещё раз. И ещё много тысяч раз, если потребуется. Найти и потерять кого-то тоже можно по-разному. Но я её верну. Всегда буду возвращаться к ней. Ибо даже на самом дне одиночества – знаю: Луиза СУЩЕСТВУЕТ! И она больше не мечта. Она – РЕАЛЬНОСТЬ. Единственная моя реальность. 
– Не очень заманчивая перспектива, Грегор, вы не находите? – гоняться за тем, что, вероятнее всего, никогда не получишь и не вернёшь. И в какой-то момент нужно просто оставить надежду. Разве кто-либо ещё не знаком с губительным дыханием памяти о прошлых счастливых днях?! Оно убивает сиюминутные мечты, настоящее и будущее. Однако же, не стану более спорить. Вам виднее.
Грегор ничего не ответил ему. Он мрачно потягивал отраву из бокала и раздумчиво чесал подбородок. Боб помолчал ещё некоторое время, потом развернулся и всё-таки направился к выходу, не забыв прихватить с собою ведро и притихшую швабру.
– Не смею больше отвлекать вас от работы, Грегор. Надеюсь на скорую встречу.
(«Мало радости!»)
– Эй, Боб! – бородатый обернулся… – Мне нравилась п-прежняя уборщица.
Уборщик Боб ничего не ответил нам, хитро улыбнулся одним чёрным глазом и, скрипя внутренними подшипниками, выскользнул за дверь.

14

Когда бы в глазах твоих не было ничего от солнца, то никогда его тебе не увидеть.
В.Франкл

Мир прекрасен, если принимать его таким, каков он есть.
Р.Музиль

                21 марта

Тема: Мороз и солнце! День чудесный…:)

Добрый вечер, странник!:)
Спасибо за расчудесное письмо…:) Трогательно. Я так не умею:) Правда-правда. Ты иногда можешь быть очень милым, если захочешь – тебе раньше никто не говорил?:) Милый – твоё второе имя.
А теперь о главном…:) 
Уфф. Вот денёк выдался! – солнечный, хрустальный, снежный, по-настоящему зимне-весенний:) Сегодня утром, проснувшись, захотелось спеть песенку:
Пробудился я сегодня – 
На дворе сияет солнце.
Я подумал: «Как вчера.
Если завтра будет то же,
Если завтра будет солнце,
Замечательно, ура!» (с)
Жаль только, пролетел очень быстро. Денёк. Зато сколько дел переделано… –
– море-море!:)
Сначала катались на коньках, а затем, валяясь на снегу и растирая синяки и шишки,
смотрели на белый лайнер, разрезающий синюю гладь неба.
После пили чай с вареньем из китайки и бабушкиными ватрушками и нестройным хором
пели песенку про то, как хорошо живёт на свете Винни-Пух.
Потом взяли да и купили большой плетёный короб и переселили в него всех Кажется, они остались довольны
своим новым жилищем. А уж как мы-то довольны – слов нет!:)
На ночь – волшебная сказка, и тихие перешептывания, и обнимания-целования, и «я тебя люблю», и «я тебя тоже», и мягкий свет настольной лампы, и усталость угасающего
дня, и вот – последние аккорды на алфавитных клавишах – СПОКОЙНОЙ НОЧИ и –
сладких тебе снов – со светлой верой в расчудесное и распрекрасное – почти весеннее завтра…
Храни тебя Господь…
                ………………………Сказочница

                2 апреля

Тема: «Червячок в соломенном плаще»…

Привет, странник:)
Держим курс на весну?:) /Держим-держим! – не хмурься на снег:) Подумаешь, снег. Он же белый!:)/
Да-да. Соглашусь. Грузишь:) Но так мило и очаровательно, что я совсем не прочь послушать твои
гениальные философские рассуждения (вместо страшной сказки на ночь:) Мне почему-то кажется: ты никогда не сможешь меня обидеть, даже если очень захочешь. А вот вопрос
о том, кто кому упал на голову, оставляю открытым:)
Жила-была себе Сказочница, маленькая Золушка, крошечка Хаврошечка, бабочка Басё… спокойно и безбедно; по тихой грусти безобразничала в
чате, играла с огнём (ох, не надо было этого делать!), рисовала красное на белом, расклеивала нарисованные
солнышки где ни попадя – чтобы не только себе, так сказать, но и людям, – а тут – раз! – и сам собою нарисовался какой-то залётный Гамлет, да ещё и не с пустыми руками, а, как
и положено гамлетам всех времён и народов, с мрачными тенями прошлого за спиной и вечными вопросами типа
«Быть иль
не быть?»; «Хде найти Любоффь?» и «Есть ли жизнь на Марсе?»:)
«Все люди хорошие, – подумала Сказочница, – хотя бы и со странностями. А кто сейчас без них? Все мы немного странные. Я странная. Он странный. Чем не пара?» – и впустила бродягу в райский сад – сад радостей земных,
сад земных наслаждений;
показала свои «драгоценности»: грядку с одуванчиками, голубую беседку, откуда так приятно пускать мыльные пузыри в
ночные часы, скрипучий старый чердак, где хорошо посидеть одной, ни о чём не думая…
или думая ни о чём… и прочий бесполезный хлам. В общем, крыша у бедолаги
затуманилась, задымилась слегка – и было с чего (такое добро ведь каждый день на дороге не валяется!:)
Её люблю я. Сорок тысяч братьев
Всем множеством своей любви со мною
Не уровнялись бы!.. (с)
– хотел было крикнуть (естественно, не без пафоса!) Гамлет, но не успел…
– Nymph, in thy orisons be all my sins remembered.
– How does your honor for this many a day?
– I did love you once.
– Indeed, my lord, you made me believe so.
– You shouldn’t have believed me… I loved you not.
– I was the more deceived.
– Get thee to a nunnery!
«А мне очень жалко миномуси – «червячка в соломенном плаще», – тихо начала девочка. – Отец его был Чёртом. Увидев, что ребёнок похож на своего Отца, Мать испугалась, как бы он тоже не стал злобным чудовищем. Она закутала его в дырявые лохмотья и пообещала на закате дня: «Я вернусь, непременно вернусь на рассвете, когда подует зелёный ветер – он превратится в дождь, но я ни за что не оставлю тебя…» – а сама вскоре скрылась неведомо куда. И уже никогда не вернётся. Разумеется. Но покинутый ребёнок ещё не знает. Нет. Он ждёт свою мать. Ждёт её возвращения. А ночь наступила. Глубокая тёмная ночь. Конец. Жаль его. Безумно.
 Сострадание – вот самое драгоценное свойство человеческой души. Казалось бы, небольшой труд –
сказать несколько добрых слов…»
Правда?:)
Гамлет молчал (видимо, вспоминая, что по этому поводу сказал Сократ:)
Дорогой странник, разве со-страдание, со-участие, со-творчество с Богом и со всем, что есть в нас и вне нас (если, конечно, вне нас хоть что-нибудь существует) – разве всё перечисленное не есть Любовь. Разве нет ничего проще на свете – любить кого-нибудь: в упор и на поражение, навылет и в оба глаза…:) Великих истин, лазурного неба и Бога нет нигде и ни в чём, кроме Любви.
– Ах, Сказочница, какая же ты сказочница! – улыбнулся Ангел-хранитель и растаял в солнечном луче…
Боже мой, как мало в нас света…
Завтра наступит новый день…
Храни тебя Господь!
                …………………………Сказочница
P.S. А напоследок я вот что хотела бы сказать, многоуважаемый странник!:) /словами твоего любимого поэта:)/
Раз уж мы родились на свет – ничего не поделаешь, надо немножечко пожить и порадоваться жизни. «Мир прекрасен» – таково моё скромное мнение!

                7 апреля

Тема: Мне бы хотелось, чтоб меня кто-нибудь где-нибудь ждал…

Ах, мой милый странник…
Ну, к чему всё это, – детские обиды, выдуманные ссоры, нелепые обвинения. В мире и так много горя и непонимания, чтобы создавать новые беды собственного сочинения «для кучи»… Зачем тебе всё непременно-непременно..?! – слов не нахожу! Почему человеку столь необходимо воздвигать непреодолимые стены между собой и другими людьми. Как же мы любим всё усложнять! А жить надо проще. Проще смотреть на мир. Счастье – в самом простом.
Дело становится слишком запутанным, не находишь?:) И по чьей вине?:) А мне теперь придётся распутывать философский виртуальный клубок. Попытаюсь хотя бы. По порядку.
Во-первых, тебе не за что просить у меня прощения: в чате ты, по обыкновению, был мил, любезен, терпим…
Мало того – сквозь пьянство, отчаянную браваду, будёновское прорубание в капусту общепринятых норм и стандартов – из джунглей капиталистического социума – на меня пристально смотрит Маугли – человеческий детёныш. И – даже за временами дерзкой интонацией – я отчётливо вижу доброго и ранимого человека, достойного внимания, уважения, дружбы и любви. И того самого глупого счастья, чёрт бы его побрал!
А посему… не валяйте дурака, уважаемый Гамлет!:)
Теперь по поводу…:)
О философичности «Ёжика в тумане» ничего тебе сейчас, к сожалению, не могу поведать: мне нравятся элегантные ёжики:) И просто ёжики. Есть в них особая прелесть:) А ещё я люблю туман:) Просто люблю. /Не вздумай спросить почему!:)/ И потом… всегда ведь приятно, когда ты долго-долго блуждаешь в «там за туманами», а в «здесь» тебя кто-нибудь ждёт, и чай уже согрет, и булка с мёдом на столе…:)
Странник, ведь любому – даже самому закрытому – сердцу важно хоть иногда чувствовать свое не-одиночество. Удивительно просто понять… и принять! – без лишних вопросов, особенно тебе. Разве нет?:)
Есть, кажется, такое стихотворение династии Тан (если я, как обычно, ничего не путаю):
Здесь, на границе, листопад.
И хоть в округе одни дикари, а ты – за тысячу миль отсюда,
Две чашки всегда на моём столе. (с)
Всего
доброго……………………………………………………………Сказочница
Р.S. И опять напоследок!:)
К вопросу о пресловутом «смысле жизни»:)
Почитай рассказ Пелевина «Затворник и Шестипалый» (особенно внимательно гл.6 и – далее прямо по тексту:)
Вдруг именно там, между строчек, он и прячется:))
Спасибо тебе за «Записки…» Да и просто – СПАСИБО. Спасибо, что ты ЕСТЬ. И – БУДЬ!:)

                15 апреля

Тема: «…А ты вовсе не такая, как я воображаю…»

Привет, странник!
Вчера сидела в кафешке, пила свой любимый кофе с корицей и впервые лицом к лицу общалась с одной моей виртуальной знакомой: таки пришлось наконец рассекретиться. Она привезла мне в подарок варган из Якутии, и теперь я, безусловно, подамся в чукчи. /Всё готово, кроме хорошАЯ оленЯ и собачьего треуха, – но ведь дело вовсе не в антураже и даже не в кураже, но в умонастроении (а уж настроения в моём умУ гораздо больше, чем его самого:), поэтому всё как будто сходится…:)/
Странник, ты только представь: бесконечное белое безмолвие, огромное синее небо над головою, и посреди всего великолепия – такая маленькая я, раскачивающаяся из стороны в сторону, ударяющая в большой шаманский бубен и развязывающая язык немому варгану, – чушь ведь несусветная, да?!:))
Ты уже вообразил?:) А теперь ответь мне: то, что сейчас представила я и вообразил ты – есть я или Не-я?
Та, которая вчера сидела в кафешке, и пила кофе с корицей, и рассказывала о баховской идее альтернативного будущего, и ёжилась от ветра, и смотрела на себя со стороны – кто это? А та, что в утренние часы бродила по чату, сквозь зелёное стёклышко разглядывала белый снег, мечтала о зелёном лете, которого никогда не будет, но которое всегда есть, и несколько раз повторила фразу с хорошим французским прононсом: «Се нэ сон па воз'оньё!» /Не Ваше дело!/ – кто она?:) /Как же иногда меняется всё вокруг! И меняемся мы сами. А если я уже не-я и ты уже не-ты, то кто мы? Кем мы становимся. Мои руки не мои руки, моё лицо не моё лицо, мой голос не мой голос. Всегда ли я была «я». Допустим, некая условная <ограниченная?> бесконечность предшествовала моему рождению. Кем я была прежде. До рождения и после. Или же все, кто когда-либо раньше говорил «я», тоже назывались «мной». Если миров бывает столько же, сколько обликов у дня, сколько лиц у ночи, сколько сторон у ветра, да и день дню рознь, и ночь всегда заканчивается, и ветер не всегда ветер, и вечер вчерашний не похож на вечер сегодняшний, тогда выходит: каждый день меняемся и мы с тобой. Кто скрывается под маской Сказочницы. Кто такой странник. Где его святыни. Кажется, я начинаю понемногу сходить с ума. Столь длительное общение с тобой оказывает губительное влияние на мой рассудок!:) Ведь я – всегда я. И – точка!:))/…
                …………………………………Сказочница
Р.S. Кстати. Моя знакомая из чата тоже воображала не то: на самом деле Сказочница – совсем не воображала:))

15

Горечь жизни не в том, что мы смертны, а в том, что умирает любовь.
С.Моэм

Говорят, любовь между двумя людьми умирает сама по себе. Она не умирает. Умирает тот, кто теряет её.
У.Фолкнер

Умираешь, когда тебя перестают любить. Когда перестают. Умираешь. Об этом многие писали. Вечно одно и то же. Один философ сказал, другой поэт повторил, третий писатель передал. Кому передал и зачем? А кто пережил нечто в реальности? Наверное, все сразу. Или ни один из них. Ведь если ты мёртв, ты уже больше не можешь писать. 
Однажды мы с Луизой проводили очередной отпуск в Париже. Бродили по узким переулкам, улочкам, подворотням. Заблудились вообще-то немного, искали дорогу наугад. Но было очень весело. И забавно. Не мне. Луизе. Она не любила заранее намеченные маршруты. Она вообще не любила ничего определённого, конкретного, запланированного. Ей нравилось плутать по неизведанным лабиринтам. Её привлекала неизвестность, манила таинственность, внезапность, неожиданность. Когда не знаешь заранее, что с тобой произойдёт, кого встретишь на своём пути и куда потом попадёшь. В жизни всегда должно оставаться место для какой-нибудь тайны, для неопределённости, – так она часто любила говорить. Ох, уж этот пресловутый принцип неопределённости! Мне больше по душе, если всё жёстко регламентировано, чётко запрограммировано и строго определено. Я во всём люблю порядок. А впрочем, впрочем… Не будем, пожалуй, действительно советовать богу, куда ему кидать костяшки. Он и сам отлично справляется. Или нет. В любом случае. Не нашего ума дело.
Не то чтобы я совсем не разделял бесшабашного, детского даже какого-то, и едва ли уместного веселья Луизы, но желудок мой начало потихоньку сводить от зудящего чувства постепенно нарастающего голода, да и ноги гудели нестерпимо, тошнота подкатывала к горлу. Ох, уж эти мне ранние весенние прогулки по чужим городам и странам! Сколько они таят в себе открытий чудных и не очень. А жизнь полна сюрпризов и неожиданностей. Сидишь в ней, как в каменном мешке, и не знаешь, кто ждёт тебя за поворотом. Нечто. Нечто всегда ожидает. В общем. Мрачные мысли стали мало-помалу вползать в башку, заполнять и одолевать моё и без того ослабевшее от голода брюхо. Луиза же, напротив, веселилась и забавлялась от души. Время от времени она делала снимки домов, цветочных горшков на чужих подоконниках, витринных вывесок, чего-то ещё. Она не очень любила фотографировать людей. Крайне редко, с большой неохотой соглашалась на «нелепые» (как сама же их и называла) затеи. Ей казалось, будто снимок делает людей какими-то безжизненными, невыразительными, чужими; превращает в марионеток, в мертвецов. «Человека надо только рисовать. Живыми красками, понимаешь, Ги. Его лицо нужно преображать, а не механически копировать. Но такое по силам лишь настоящему художнику. А фотография – просто бледная копия. Тень от тени. Пещерный человек Платона. Она делает человеческое лицо мёртвым, убивает его», – так мне жена объясняла. Я однако продолжал удивляться, почему Луиза упорно отказывается фотографировать меня. Удивлялся, не особенно желая того (скорее нет, чем да: ненавижу фотографироваться! позировать. я не фотогигиеничен!), просто самый факт казался мне весьма странным. Но Луиза всё твердила и твердила одно и то же: «Истинное доказательство любви не в том, чтобы множить мёртвые образы, но создать лишь один, зато совершенный…» Вот почему она вскоре после нашего знакомства взялась писать масляными красками мой портрет (хоть я и, повторюсь, терпеть не мог позировать!), который, кстати, так и не закончила. Себя Луиза, правда, художницей не считала. Я очень далёк от искусства. И мне не дано понимать простые истины. А вам?
День уже клонился к закату. Сгущались сумерки. В воздухе запахло грозой. Нам вот ещё дождя не хватало. Внезапно мы услышали громкий визг тормозов и почти сразу вслед за ним – чей-то визгливый истерический крик. Потом страшный гул, стук, скрежет, лязг. Так обычно бывает, когда тихой, неспешной походкой из-за угла, из-за спины к вам подкрадывается Смерть. Её шаркающие, неторопливые, но уверенные шаги легко можно распознать среди тысяч других чужеродных звуков земли. (Уж я-то всегда узнаю поступь Костлявой – мы с ней давние друзья!) Шум нарастал. Мы с Луизой, крепко схватившись за руки, инстинктивно бросились на звуки улицы. Слишком поздно. На проезжей части лежала девочка лет восьми. Машина, сбившая её, слегка заехала правым колесом на тротуар. Водитель, видимо, не справился с управлением, когда девочка неожиданно выскочила на дорогу. Он между прочим стоял здесь же, неподалёку. Обычный парень в деревенской рубахе навыпуск, с крупными шершавыми ладонями и честным удивлённым лицом. Возможно, он просто случайно заехал в город из глубинки по каким-то своим незначительным делам, не подозревая даже: а  здесь его – в полном обмундировании, блестящих доспехах и с карающей секирой в руке – уже поджидает Смерть. Зараза костлявая.
Мы осторожно подошли поближе. Вместе с нами (или вслед за нами?) начала собираться толпа уличных зевак. Стекались, сбегались, сползались отовсюду муравьи на чёрствую корку хлеба, густо обмазанную засохшим вонючим мёдом. Рядом вдруг пронзительно завизжала какая-то дородная дамочка. Улица удивлённо гудела и бормотала, недовольно нашёптывая какие-то зловещие мантры себе под нос. Мёртвая девочка лежала на спине, раскинув руки и устремив взгляд своего единственного уцелевшего глаза в пасмурное парижское небо. Половины лица у неё просто не стало. На его месте теперь зияло сплошное кровавое месиво. Зрелище и без того довольно устрашающее. А при данных обстоятельствах… Вдруг Луиза сделала нечто совершенно немыслимое (нелепое? бессмысленное?). Она склонилась над девочкой и быстро сфотографировала её. Где-то вдали раздался мощный вой сирен: очевидно, уже приближались машины то ли скорой помощи, то ли полиции. Затрудняюсь сказать, сколько вообще прошло времени (с момента обнаружения нами трупа). Жизнь будто замерла. Время остановилось, застыло. Убивало всё вокруг. Парень, сидевший за рулём злополучной машины-убийцы, по-прежнему стоял и молча смотрел на убитую им девочку. Взгляд у него был какой-то бессмысленный, остекленевший, точно у мертвеца. Его девушка, – судя по всему, она ехала вместе с ним на пассажирском сидении, – истерически кричала что-то ему в лицо и била его кулаками в грудь. Парень не двигался, не шевелился. Лишь слегка покачивался. Ничто больше не выдавало жизни в потухших пустых глазах. Живой покойник. Потом девица вдруг начала царапать когтями парню лицо до крови, продолжая орать, как полоумная. Бессмысленные крики и пронзительные визги оглушали меня и лишали возможности адекватно воспринимать происходившее. Я едва-едва мог сосредоточиться лишь на одной мысли: надо поскорее увести отсюда Луизу, которая теперь больно сжимала мою руку и с ужасом разглядывала мёртвого водителя. А истеричная девушка всё царапала и кричала, кричала и царапала. Брызги крови разлетались в стороны, часть из них попала парню на воротник. А он стоял не шевелясь, как будто его происходящее не касалось вовсе. Лицо несчастного уже совершенно забрызгалось кровью. И рубашка, кстати, тоже. (Я заметил, правда, она заляпана была ещё какими-то масляными пятнами. Неудивительно. Он же водитель.)
Улица с неким животным интересом наблюдала фееричный спектакль. Толпа напирала и надвигалась отовсюду. Нас толкали в бока и пинали со всех сторон разом. Кто-то больно отдавил мне ногу. Я начал задыхаться. Особенно выделился «из народа» один примечательный старичок в старом потёртом пальто, с зелёным галстуком и с козлиной, несколько даже, как мне тогда почему-то показалось, весёлой бородкой. Он довольно быстро начал собирать вокруг себя публику, лопотал какую-то французскую тарабарщину, всё время указывая пальцем в сторону мёртвого водителя-убийцы. Бородка его весело подпрыгивала в такт каждому слову хозяина, жиденько развеваясь на ветру, а сам он словно бы весь уже с ног до головы превратился в перст указующий или глас божий, рупор самого господа бога на земле нашей грешной, или же в какого-то Мессию, Пророка, Верховного Жреца, Великого Инквизитора, ну никак не менее. Улица с почтительным интересом и глубочайшим вниманием кивала в тон его священным увещеваниям. Толпа приглядывалась, принюхивалась, прислушивалась, буквально затаив дыхание, покачивая своей огромной, стозевной головой в такт божественно-нелепому бормотанью весёлой бородки. Рядом с нами вновь пронзительно закричала, запричитала и заголосила какая-то чувствительная женщина. Но никто уже больше не обращал ни на что внимания: все смотрели только на весёлую бородку, все слушали только весёлую бородку, сотни глаз и ушей устремились к весёлой бородке. А весёлая бородка между тем всё продолжал вещать восторженно-бессмысленно-проникновенно, попеременно указывая пальцем ввысь – в далёкое хмурое небо – и снова на парня в деревенской рубахе навыпуск. Потом он зачем-то подошёл к убийце поближе и сунул свой маленький кулачок ему под нос, продолжая выкрикивать свои устрашающие заклинания (лично мне они тогда казались устрашающими, поскольку я не говорю по-французски, а когда совершенно ничего не смыслишь, воображаешь обычно всякие ужасы). Потрясал и потрясал кулачком. Выкрикивал и выкрикивал. Парень, правда, никак не отреагировал на странный жест козлиного старичка-обвинителя. Улица благоговейно внимала. А бесноватая девушка водителя по-прежнему кричала и царапала ему лицо. Всё кричала и кричала. В ушах у меня звенело от её пронзительно-нелепого визга. И тут внезапно парень выпрямился во весь свой недюжинный рост, расправил широченные плечи, взглянул ей в глаза на мгновение, дёрнулся, будто от удара током, и с размаху ударил девушку огромным кулаком в челюсть. Она упала на землю и затихла. Весёлая бородка от неожиданности даже рот разинула, подпрыгнула было от удивления последний раз вверх, затем как-то вся разом сникла, и её указующий перст обречённо опустился-таки наконец вниз. Да, нелёгкий сегодня денёк выдался для козлинобородого сатира-весельчака. Что поделать. Трудные дни достаются лишь на долю глашатаям Истины! … 
Кто-то из толпы стремительно подбежал и начал выкручивать парню руки, но в том уже не виделось мне совершенно никакой необходимости. Убийца вновь застыл восковой фигурой в музее ужасов. Ладони его состарились лет на двадцать. Глаза в последнем прыжке остекленели и замерли. Взгляд покрылся дымкой, мертвецки заледенел. Да он и был мертвецом. «Мы все уже трупы, – подумал я тогда почему-то. – Предоставим другим покойникам нас хоронить». (Но почему же мёртвые так не любят посещать собственные похороны?!) Девушка осталась лежать на земле без движения. Никто к ней не подошёл. Улица ожесточённо и злобно затопала, захлопала, заревела, загремела, завизжала. Я ждал, когда же наконец разнузданная пляска ума – чудовищная по своей абсурдности пантомима – закончится, чтобы поскорее увести отсюда Луизу. Но она не заканчивалась. И, похоже, не закончится. Никогда. Вой полицейских сирен, стремительно приближаясь, становился всё громче и пронзительнее. Противные, царапающие и терзающие душу звуки уже просто напрочь оглушили меня, лишив разом, казалось, зрения, слуха и осязания. Оставили бы хоть разум. Где там. А внимательная публика продолжала угрожающе надвигаться со всех сторон разом. Кто-то опять больно отдавил мне ногу. Луиза ещё больнее вцепилась в мою руку. Нас постепенно оттесняла быстро растущая, размножающаяся тараканья толпа. Поналезло столько народу, что и для блохи места не осталось.
– Если ты меня когда-нибудь ударишь, я уйду от тебя, – тихо шепнула Луиза мне в ухо. Мы крепко держались за руки и медленно продирались сквозь всё надвигающуюся бессмысленную, тупую мутновато-серую массу людей.
– Я никогда тебя не ударю.
– Я знаю.
Наконец мы добрались до гостиницы. Плутали в тот раз слава богу недолго. Ветер разбрызгивал наши мысли. Мало-помалу начал накрапывать мелкий дождик. А ночью на Город обрушился уже довольно сильный ливень. Потопывал и похлопывал по крышам. Притопывал, пританцовывал. Мы тихо лежали в кровати гостиничного номера, обнявшись и предаваясь каждый своим мрачным мыслям. Мысли Луизы, впрочем, мрачными никогда не бывали. Хотя в её голову очень тяжело залезть. Вечно что-нибудь не договаривает! Ни разу ведь не ответила прямо ни на один мой вопрос. Какая-то загадочная недосказанность, невысказанность присуща всем её словам и взглядам. Молчаливые взгляды. Немногословные слова. Многомысленные мысли.
Окно в нашем номере слегка приоткрылось. Но и того оказалось вполне достаточно. Дождь уже буквально заливал нас и постель. Мы тихонько лежали и мёрзли, мокрые с ног до головы, голые, посиневшие. Одеяла и подушки тоже, правда, намокли. А потому совсем не грели. Мне хватило бы пары секунд – просто протянуть руку и поплотнее прикрыть окно, но я почему-то никак не мог заставить себя это сделать. Что-то мешало. Что-то давило. Какой-то леденящий душу мороз сковал изнутри, лишив возможности двигаться, чувствовать, обонять, осязать, осмысливать. Я больше не ощущал ног. Руки мои давно уже посинели от холода. Луиза дрожала, тесно прижавшись ко мне. Меня тоже била довольно крупная конвульсивная дрожь. Время ползло медленно. Время застыло мухой в янтаре. Время шипело ядовитой змеёй. Время стучало колотушкой Сторожа по голове.
– Зачем ты сделала тот снимок?
– Фотография станет напоминанием.
– Напоминанием о чём?
– О том, что жизнь быстротечна.
– «Царит над нами рок бесчеловечный. И радости земные быстротечны…»??? Глупенькая, ты полагаешь, о таком необходимо постоянно напоминать. Да ещё столь чудовищным способом?! Выглядит просто ужасно.
– … – Она молчала.
– Ты сумасшедшая?
– А ты как думаешь.
– Отдай мне плёнку.
– Отдам, когда ты забудешь о ней.
– Ты точно сумасшедшая! И я, похоже, тоже. Потому что безумно люблю тебя.
– Я тоже. Всегда.
В дальнейших беседах мы больше никогда не возвращались к тому жуткому происшествию и не вспоминали про снимок.
Это случилось за два месяца до её ухода. Исчезновения.
А вот как всё произошло на самом деле. Или по крайней мере, как всё помнится мне. (Память в последнее время часто подводит меня, и я двигаюсь наугад, по абрису.)
В тот вечер я вернулся с работы довольно поздно. Луизы уже не было. Ни в моей квартире, ни в моей жизни. Я не нашёл ни её, ни каких-либо вещей, связанных с ней, ей принадлежащих. Она забрала всё. Она забрала свою одежду, книги, мольберты. Она забрала кисточки, фотографии, плёнки. Все наши с ней фотографии. Все сделанные ею фотографии. Она удалила с компьютера и ноутбука всё, что могло напомнить о ней. Она забрала и сам ноутбук. Она забрала подарки, которые я дарил ей, и подарки, которые она дарила мне. Она забрала зубную щётку, мочалку, шампуни, мыло, фен. Она забрала расчёску, гребешок, заколки, булавки, шпильки. Она забрала браслеты, кольца, серьги, цепочки. Она забрала кофеварку, которую мы вместе покупали. Она забрала и суповарку, которую покупал для неё я один. Она забрала косметику, тампоны, ватные палочки, туалетную бумагу, бинты. Она забрала все свои любимые игрушки. Она забрала и все мои любимые игрушки: моего плюшевого медвежонка с грустным глазом (не помню, куда девался второй глаз) на огромной печальной морде, моего стойкого оловянного солдатика на одной ноге. Она забрала все рисунки, все наброски, все черновики, все бумаги. Все «важные» бумаги. Она не оставила даже ни одной зарисовки на холодильнике под магнитом. (Ни одного «этюда экспромтом». Увижу ли я когда-нибудь ещё хоть один её милый рисунок?) Она забрала и сам магнит в виде чудовищно-уродливого зеленовато-мутного голландского башмака, купленный нами в Амстердаме. Зачем купили. Не помню. Наверное, он ей тогда чем-то приглянулся. Я всегда покупал то, что хоть сколько-нибудь привлекало её внимание. Любую мелочь. Она забрала все туфли с пряжками. Она забрала и все туфли без пряжек. Хотя бы мою обувь оставила, и то хорошо. Забрала ещё зачем-то мой зелёный галстук-бабочку (под цвет её глаз), который сама же мне и подарила на день рожденья. (А это, между прочим, был мой самый любимый галстук! Должен признать: гардероб я никогда особенно не умел себе подбирать. Им всегда занималась жена с особым тщанием, усердием и утончённым вкусом; одним словом, с любовью. Зачем понадобилось отнимать у меня галстук. И кто теперь будет помогать мне выбирать новую одежду. Я ведь не умею! Невнятные мысли вдруг полезли в голову. Чувства и эмоции скачут наперегонки с собственными тенями. С тенями прошлого. О чём я вообще сейчас думаю?! Какой к чёртовой матери гардероб. С-ног-сшибающий солипсизм! от меня ведь жена ушла.) Незабудки, правда, оставила. А лютики завяли.
Я не нашёл совершенно никаких следов её былого присутствия в нашей квартире. Чисто всё, стерильно, как в хирургической операционной; даже мусор вынесен. Ничего не понимаю. И когда она успела всё это проделать? Одного дня маловато. Недели бы не хватило. И к тому же. Уборка – и без того довольно бессмысленное занятие, – но абсолютно не в её духе. Луиза терпеть не могла порядок. Она умудрялась сотворять беспорядок не только в своих вещах, но даже и в моих. Поскольку обладала поразительной способностью превращать в хаос любое подобие порядка, – буквально всё, попадавшееся ей на пути. В хаос, с коим просто не в силах справиться моя основанная только на фактах мужская логика. Сознание буквально на куски разваливалось. Я вечно ничего не мог найти на собственном своём рабочем столе. И не только на столе. Но и в столе, и под столом. Иногда, правда, находил кое-что. В столе и под столом. Но совсем не то, что ожидал. Сюрприз. И вдруг… Да! Тут явно какая-то чертовщина. Без Дьявола не обошлось. Чёрт запрыгал на скакалке. Завертелся юлой. Где же логика. Предположим. Если бы даже Луиза куда-то ушла. Ушла куда. Ушла от меня. Она не оставила бы в доме такую идеальную чистоту. Невозможно! Что происходит? Да не во сне ли всё. Мне вспомнилась фраза из какого-то старого полузабытого фильма: «Вас только что стёрли». Кто-то начисто стёр Луизу. Из. Моей? Жизни. А потом разобрал на части и саму жизнь, уложил в картонные коробки и вывез на помойку. Была ли у меня вообще жена? Я ходил по комнатам, оглушённый, потерянный, молчаливый. Заглянул зачем-то ещё в чулан, словно надеялся найти там хоть что-нибудь среди вёдер и швабр, хоть какие-нибудь ответы. Должны же наконец и швабры что-то знать, чёрт побери. О запрятанных в шкафу скелетах, громко клацающих огромными дырявыми челюстями. Однако же ни один нормальный человек не станет искать у себя в чулане скелеты, да ещё и после ужина! Теряясь в догадках, я остолбенело сел на диван и крепко призадумался. Почему Луиза не оставила хотя бы записку? Потому что она терпеть не могла писать записки. Бред! Бредь. Звездь. Известь? Лунь. Шмунь. Начинается безумие. Хорошо. Допустим. Здесь непременно кроется некая тайна. Загадка. Мистика. И я обязательно докопаюсь до правды. Я найду жену. Найду и верну.
Уже стемнело. Зазвенело. Зазвенело в ушах. Луна преследовала меня, своим огромным жёлтым глазом внимательно следила за всеми моими хаотичными передвижениями по квартире. На две секунды даже показалось, будто комната начала резко менять свои очертания. Стены сходились и расходились, потолок дрожал и падал, пол проваливался. Квартира, мгновенно наполнившись чьим-то чужим сознанием, ловила каждый звук, всхлип, вздрог, вздрызг. Время-пространство взметнулось в воздух и повесилось там, как дохлый голодный мышонок в пустынном холодильнике. Комната словно бы распадалась на части – и они вот-вот начнут обрушиваться мне на голову. А тут ещё что-то проползло по лицу. Наверное, мерзкая навозная муха. Гадость! Зло поселилось в доме. Зло пришло в мой мир с уходом Луизы. О чём я? Где я вообще? В голове зашумело: там бесновалась целая свора крыс. Ужас. Мысли мои обрывались, стремительно перескакивая с одного на другое. Их развелось слишком много. Они размножались в голове роковыми самками богомола в брачный период, безжалостно пожирая свои половинки, и их становилось всё труднее поймать, ухватить, удержать, проанализировать. Я никак не мог сконцентрироваться. В мозгу остались лишь какие-то пробелы, обрывки, лоскуты, ошмётки былой осмысленности, и в итоге – страшная, чёрная, грозная, всепоглощающая Пустота; ничего цельного, вменяемого, адекватного. Так обычно бывает, когда вокруг сеется туман и отнимает всякую резкость у предметов, всякую осмысленность любых мыслей, действий, поступков, слов, прикосновений, взглядов, событий, etc. (найдите лишнее слово в ряду). Как же собрать воедино свою жизнь, свою голову, своё тело обратно из осколков. На мгновение моё восприятие реальности сдвинулось, завертелось и полетело куда-то в сторону. Я не в состоянии был понять, где нахожусь и что происходит со мной. Боялся даже взглянуть на себя в зеркало: мало ли кого я там увижу. Мои мысли уже не мои мысли, и я уже не я. Кто я. И кто Не-я. Новый страшный не-я. На две секунды вдруг почудилось: квартира наполнилась бесчисленными призрачными людьми, тенями прошлого. То были Луиза и я, но только незнакомые, неведомые, страшные, умноженные и преображённые зеркальными отражениями, другими временными измерениями, спроецированные в иные пространственные плоскости. Жутковатый кастанедовский «мескалито-кошмарито» мучил меня, наверное, часа четыре, никак не менее. Время расплющилось в узбекскую лепёшку. Хорошо пропечённую. Славно прожаренную. Вкусно.
Будучи не в силах больше терпеть, я просто закрыл глаза. Просто и без затей. А когда вновь открыл их – бесплотный кошмар наконец-то рассеялся. Кое-как смог уснуть. Но сна больше не было – одни сновидения. Опять какие-то ошмётки, обрывки, лоскуты, из которых никак не складывалась хоть сколько-нибудь цельная, вменяемая, адекватная картина происходящего. Даже непонятно, где сон, а где явь.
Утром я не пошёл на работу. Бродил по квартире тенью отца Гамлета и ждал каких-либо известий от Луизы. Обзвонил всех, чьи телефоны у меня затерялись и окопались в памяти. Но нашу общую записную книжку с номерами своих знакомых и коллег Луиза тоже забрала, а никакие, хоть немного конкретные или полезные имена (тем более адреса!) мне почему-то не вспоминались. Я не мог ни есть, ни думать. Не мог даже пить. А уж это вообще ни в какие ворота. Телефон молчал: дохлая церковная мышь, но я, между прочим, где-то слышал: церковные мыши очень жирные и упитанные (в отличие от их менее удачливых соплеменников – тощих и, как правило, всегда крайне мёртвых от голода обитателей пустых домашних холодильников). Безумие подкрадывалось со всех четырёх сторон разом: падало с потолка на голову майской сосулькой, пинало по ногам, дубасило кулаками в бока, пересчитывало рёбра, зубы, сделало флейту из позвоночника. Оставалось лишь одно: поехать к Луизиной матери. Вот будет действительно кошмар. А Кастанеде такое не снилось. Никому не снилось. Даже Хаксли. 
Я видел ту ужасную женщину лишь раз в своей жизни. Спустя примерно месяца два после нашей с Луизой свадьбы (на которую она, кстати сказать, и не подумала даже явиться, сославшись на «слабое» здоровье) мы нанесли ей так называемый визит вежливости. Визит в общем и целом получился, а вот с вежливостью возникли некоторые трудности… Впечатление мамаша произвела, прямо скажем, самое, что ни на есть, отвратительное. Про таких какой-нибудь поэт, наверное, сказал бы: она принадлежала к тем женщинам, для которых вся жизнь укладывается в несколько тщательно отобранных косолапых утверждений – причём все они до единого ошибочные. Довольно вульгарная, засаленная, дурно пахнущая, с дурно пахнущими мыслями, местами даже весьма и весьма грубая, дородная дама (крупная, одним словом! и, между делом, буквально пышущая здоровьем!), с первого взгляда невзлюбившая меня; особенно не затруднялась она скрывать свою антипатию, – что и стало в высшей степени взаимным чувством. Её главная примечательность заключалась между прочим в удивительной способности упрощать все мыслимые и немыслимые вещи на земле, притом на самый идиотический манер; всё равно как если бы университетский профессор-физик очень долго чертил на доске какое-нибудь уравнение Эйнштейна в системе теории общей относительности, разъясняя его студентам трудно перевариваемым, «несъедобным» языком, а потом вдруг сделал следующий вывод: «Теперь наконец-то мы с вами поняли: дважды два равняется четырём! Что и требовалось доказать». К слову сказать, математика у той волкодавоподобной и бульдогообразной дамы была в школе, по всей видимости, именно предметом, вызывавшим наибольшие трудности в усвоении. Я и сам, по правде говоря, никогда не дружил с математикой: не умею решать жизненные уравнения. Никак не получается подвести разрозненные детали в общему знаменателю. Но дамочка (Луизина мамочка) производила впечатление человека, и до десяти-то считать не умевшего… Как бы там ни было, после первого жуткого, мучительного «визита невежливости» я поклялся себе по возможности реже встречаться с матерью Луизы. А Луиза никогда не клялась. Она промолчала.
Я знаю, почему та несносная женщина так презирала меня. Она ненавидела слабость. В любом её проявлении. Мои увечья, полученные в результате давнишней автокатастрофы, вызывали у неё искреннее, неподдельное отвращение. Тёще сразу сделалась неприятной даже сама мысль о том, что Луиза делит свою постель с «ущербным», «убогим» человечком вроде меня. А уж идея родить ребёнка от «неполноценного», «неудачника», «юродивого» бедолаги казалась ей вообще чуть ли не апокалиптической. Мы с женой крайне редко обсуждали вопрос о детях, но я знаю: она очень хотела сына. Я же, напротив, мечтал о дочке, – маленькой голубоглазой девочке, – маленькой совершенной копии любимой жены. Но кто бы ни родился – я бы любил ребёнка, может, даже больше, чем себя или Луизу. Малютку сыночка или лапочку дочку. Правда, каким отцом бы я стал. Теперь уже, наверное, и не узнаю никогда. Никто не узнает. Для начала необходимо всё-таки собраться с мыслями. А как?
Я нехотя, с большим трудом, тараканом в голове и камнем в сердце выполз на улицу, чтобы поехать к тёще. И сразу оглох и ослеп. Вокруг стремительно проносилось огромное множество звуков. Мои глаза стали вдруг сверхчувствительны к свету; слух обострился, как у волков-оборотней. Моё тело тоже будто изменилось вместе со зрением и слухом. Я начал раздваиваться. Дьявол, что ли, какой-то разрезал меня пополам. Да уж. Зарезал как свинью. Чёрт любит поиграть с ножичком! Мне приходилось всё время останавливаться и проверять, моя ли это вообще рука в кармане или нет. Я не понимал происходившего. Где кончается моё тело и начинается остальной мир. Что-то внутри меня пыталось прорваться, пробиться наружу через чужое непонятное состояние, существующее благодаря какой-то посторонней силе, но то жуткое зеркальное пугало обязано своим появлением силам явно потусторонним. Звуки улицы безжалостно оглушали, а её цвета ослепляли. Солнечные лучи испепеляли. Какофония биллионов и триллионов различных шумов и мрачная световая гамма буквально сводили с ума. То казалось: дома вокруг начинали угрожающе расти и как бы с грохотом надвигаться на меня, то – наоборот – они стояли неподвижно, но почему-то крышами вниз. Асфальт проваливался под ногами. Бессмысленный шум улицы, похожий на звук работающей бензопилы или тоскливое завывание нашего сурового северного ветра, вторгся в мой и без того ослабевший разум, и я на мгновение почувствовал себя безвозвратно потерянным для мира. А мир вокруг внезапно сделался чёрным и пустым. Время рассыпалось, расплылось перед глазами: прошлое, настоящее, будущее слились в одну бесформенную бесконечность, безвечность, безвременность. Пейзаж, вроде бы яркий и красочный вблизи, показался мне серым и тусклым у горизонта. Люди тоже превратились в одну большую мутно-серую массу. А где же люди? И я сам. Существую ли я вообще. Где существую и какое место сейчас занимаю в этой неевклидовой системе координат. И что, собственно говоря, исчисляет такая система. Числовые ряды лишь множатся и множатся. Калькулятор не поможет упорядочить бессмысленные цифры и нелепые математические формулы в голове. Вся душа у меня в ссадинах и кровоподтёках. Потерян и избит до полусмерти. И все люди вокруг стали вдруг беспомощными жертвами игры случайностей, игры без правил, а реальность – страшным, сумрачным, пустым и непредсказуемым местом. Одиночество оскалило наконец с величайшим воодушевлением и явным, нескрываемым наслаждением свои жёлто-никотиновые пенистые <как от внезапного приступа волчьего бешенства> клыки и набросилось на меня двухголовым Цербером. А почему он двухголовый? Куда делась третья голова? И всегда ли должен быть кто-то третий. Чертовщина. Бешеная пляска бесов и чертей. О чём я только думаю. Не нравится мне всё. Впереди проблемы. Нервный срыв обеспечен.
Я прибыл к тёще уже затемно. Не помню даже, каким образом (способом?) добрался туда. Сюрприза не случилось. Как и следовало ожидать, она встретила меня неласково. Даже не пустила в дом. Загородила дородным животом вход. Остался сиротливо стоять на пороге и молча слушал её торжественно-приветственную речь.
– Моя дочь не желает больше иметь с вами никаких общих дел??!! Как же я рада, что она наконец поумнела!! Нет ума, считай – калека!! И я тоже не хочу вас видеть!! – проревела белугой любезная «матушка», да таким брюзгливо-визгливым, противным, леденящим кровь голосом, от которого у меня сразу мороз по коже пробежал, хотя на улице жара стояла пожалуй уже градусов сорок (если не больше). – Вы меня слышите?! Вы не только тупой, но и глухой?! Убирайтесь немедленно!! Вон отсюда!! И не вздумайте ещё хоть раз появиться на пороге моего дома!! Чёртов калека безродный…  бездарный и никчемный!! У-у-у!!!
Она ещё долго что-то визжала и кричала в таком духе, обрушивая на меня яростные потоки иеремиад. (Не помню, правда, абсолютно ничего из её скрипично-страдальческого тремоло.) А я между тем всё-таки <по-прежнему> стоял на пороге её дома и пытался почувствовать: вот и она, сама, действительно находится здесь, в двух шагах от меня, – мерзкая вульгарная женщина, – живая и осязаемая. Но всё тщетно. Суетные, бесполезные попытки. Хоть я и узнал её сразу, она вдруг тоже показалась мне частью какого-то нереального мира, – мира, который больше не существует. Который уже не может существовать. (Ведь меня больше нет.) Я знал многое о ней, она ведь не совершенно чужая – всё-таки мать моей любимой женщины, любимой девочки моей; но всё равно она выглядела какой-то странной, старой, нереальной, похожей на статую из музея восковых фигур мадам Тюссо. Я напряжённо уставился в её бесстыжие мутные глаза, внимательно разглядывал её нос с горбинкой, лошадиный подбородок, видел, как шевелились её безобразно-мясистые, сальные губы, слышал её противный голос, раздражённо и злобно выкрикивающий самые отвратительные вещи и гнусные оскорбления в мой адрес, какие только можно услышать, и прекрасно понимал значение каждого слова, но всё равно у меня появилось стойкое ощущение: я нахожусь рядом с незнакомой женщиной. Её не существует. В чужом, незнакомом мире. Его не существует. Кто же ты такая? Что за мир? Я предпринимал отчаянные попытки пробиться сквозь разделявшую нас железобетонную стену, но безуспешно. Откуда стена. Откуда столько ненависти? И как вообще у такой женщины могла родиться и вырасти моя Луиза?! Твоя ли. Да брось! И вот я уже начинаю разговаривать сам с собой… Кошмар. Бес, что ли, какой и вправду вздумал позабавиться со мной. Черти любят веселиться. Просто обожают над нами посмеяться. В «войнушку» решили поиграть или ещё во что поинтереснее? Ну давайте сыграем. Давненько-давненько я с Чёртом в шашки не играл. В «войнушку»-то уж точно. Нет. Хотя, может быть, во всём происходящем и была доля правды. Не совсем понятной. Не слишком приятный то ли сон, то ли явь творится в моей жизни, вам не кажется?
Не могу припомнить своё возвращение домой. Домой я, впрочем, и не собирался. Решил заглянуть сначала в местный бар. Давно туда не заходил. (После свадьбы бросил пить.) Там было, между прочим, довольно многолюдно. Играла тихая меланхолическая музыка, под стать моему раздумчивому, философскому умонастроению. Смело и весело подойдя к барной стойке, сразу и решительно, уверенным тоном заказал двойную порцию самого крепкого пойла, каковое имелось у них в наличии, и немедленно выпил. Мир тут же перестал казаться мне бессмысленным. И хотя я по-прежнему мало что понимал из происходившего в моей жизни, но на душе стало как-то спокойнее; неизбывная тоска (двоюродная сестра вселенской скорби) улетучилась куда-то в мгновение ока. В голове немного прояснилось. Безумный туман наконец-то рассеялся. Я всячески ;жил и от нечего делать принялся самозабвенно грызть ногти и глазеть по сторонам. Какой-то рыжий прыщавый парень с тупой ухмылкой на бессмысленном пустынном лице (похоже, он завсегдатай здешнего «клуба неудачников») откровенно пялился на сидевшую рядом подшлюховатого вида блондинку. Она косилась в его сторону томным манящим взором, потом зачем-то в мою, затем снова в его – и! – стыдливо отворачивалась, пряча лукавые глазки, подобно скромным сельским барышням из какого-нибудь романа Джейн Остин. Скажите, какой водевиль! Неужто она и впрямь считает, якобы у неё на лбу не высечено крупным огненным шрифтом слово «шлюха»? Буквы буквально пламенеют. И почему люди так любят вечно играть какие-то совершенно не свойственные им роли. Я с удивлением моргнул, значительно кивнул, громко и глубоко-смысленно икнул, выпил ещё и вновь осмотрелся.
Двое мужиков с каменными, холодными лицами сосредоточенно играли на бильярде. Один – бородатый, с толстым безучастным задом, а другой – жирный, по виду напоминавший Синюю Бороду. Игра шла полным ходом, но неторопливо. Усатый бармен ловкими вращательными движениями несколько женственной тонкой руки протирал бокалы. Во всём облике его, казалось, скрывались глубокое отвращение ко всему на свете и некая страшная бездна душевной катастрофы. Блондинка между тем начала всё чаще поглядывать в мою сторону. Что явно не понравилось Рыжему. Он засуетился, шумно подсел ко мне, свирепо уставился на мой бокал, лихорадочно вращая пьяными глазными белк;ми, и нагловато спросил:
– Как дела, братуха.
– Не жалуюсь.
– Чего невесёлый.
Я не ответил ему. Заказал ещё выпить. Какое-то смутное, суровое подозрение залезло ко мне в левый ботинок, затем переползло в правый и медленно начало подкрадываться, подкатываться, подниматься с самого дна моей души (то есть от потных носков) по штанине прямо к подбородку, и невозможно было понять, что это за подозрение, и откуда оно, и почему оно так таинственно и невнятно. И дурно пахнет. Вонючими носочками. Недоумение моё, казалось, разделяли все присутствующие. Никто из них не смотрел на меня.
– Ты, парень, я погляжу, тут нечастый гость и наших правил не знаешь. Давай-ка я тебе сейчас кое-что объясню… – дыхнул на меня Рыжий кровожадным перегаром. – У нас, между прочим, не принято пить в одиночку. Раз пришёл, угости других!
– Я не хочу неприятностей.
Рыжий вытаращил на меня свои по-поросячьи масленые пьяненькие глазки. Я спокойно принялся пить дальше, не обращая на него внимания. Трудно сказать, что он в данный момент испытывал. Хм. Чужая душа – потёмки!
– Ей, ребята, вы слыхали?! А пацан-то, оказывается, не хочет неприятностей, – вдруг весело выкрикнул Рыжий, обращаясь к мужикам на бильярде. Те невозмутимо продолжали свою игру и даже не глянули в его сторону. Рыжий опять повернулся ко мне. – Да ты хоть знаешь, что такое неприятности, козёл!! – И он снова злобно дыхнул мне в нос и в рот своим двухнедельным вонючим перегаром.
– С-слушайте, а вы часом не голубой, а? – осторожным, вкрадчивым, вежливым тоном поинтересовался у него я. – Вы вдруг сели поближе и начали п-приставать ко мне, совершенно игнорируя ту симпатичную блондинистую девушку… Б-боитесь, пошлёт вас куда подальше, и решили попытать счастья со мной. Нельзя же так сразу на себе крест-то с-ставить, молодой человек. Не зд;рово. Очень нехорошо. Д-девушка, может, вас одного только и д-дожидается всю свою жизнь. С-самое время п-пересмотреть свою сексуальную ориентацию. Не следует б-бежать от Судьбы. Или играть с ней в п-прятки. Судьба не любит быть обманутой.
Рыжий вновь выпучил на меня мутненькие недоуменные глазёнки и слегка приоткрыл от удивления свой по-прежнему довольно зловонный пьяный рот. Разинул пасть, как жаба. Интересно. И откуда только взялась рыжая образина с жабьим ртом на севере, где все нормальные люди ходят с пепельно-седыми шевелюрами?! Смутное подозрение моё уползло уже куда-то. Мир снова сделался добрым и прекрасным. Ох, и повеселюсь я сегодня! (хорошенькое веселье: от меня всё-таки жена ушла – не переставать напоминать себе об этом!!).
– Ты меня сейчас что… гомиком обозвал? – по-женски плаксиво завопил вдруг прыщавый парень, опять возмущённо разевая свою рыжую жабообразную пасть: удивлённая рыба, случайно выброшенная на берег. Да. Сегодня явно не мой день. Опять, похоже, не с кем обсудить онтологические проблемы. Одни жабы кругом.
Меланхолическая музыка внезапно стихла (правильно: не время для меланхолии! не до неё сейчас будет), и последние слова Рыжего прозвучали слегка приглушённо, будто бы из-за гробовой доски. Смерть любит с нами поиграть! Двое на бильярде, правда, как раз сейчас перестали играть. Я ещё немного отхлебнул из бокала. Алкоголь мощной пенистой струёй сочно ударил в голову. В ушах зазвенело. Во рту пересохло. Пусть весь наш паршивый мир катится к чёртовой матери! Стоп. А почему вдруг паршивый. Он же только что был прекрасным. Нет, ничего не понимаю. Да и неважно. Жизнь продолжается.
– Я с тобой говорю, урод!! – визжал и пищал между тем Рыжий, брызгая слюной, наверное, на два метра впереди себя. Какая-то одна его малюсенькая слюнка незамедлительно и нагловато запрыгнула мне в глаз. «Надеюсь, он не заражён вирусом иммунодефицита или чем там ещё похуже? – медлительно, но сосредоточенно размышлял я, с каждым глотком всё больше и больше пьянея. – Хотя какая теперь разница. Сам-то я уже никого не заражу. И к чему сейчас опять вспоминать о кошках и мошках, о мышках и плошках. Чего-чего? Ты спятил. Опять начинаю говорить сам с собой. Плохой знак!» Время, как мне показалось, побежало быстрее. Потом, правда, немного замедлилось и снова бросилось вперёд. Часы тикали. Часов у меня почему-то не нашлось. Где же они. Ах, да.
Я продолжал молча и демонстративно пить. Усатый дородный бармен отвернулся, невозмутимо протирая стакан и не обращая на всё происходящее ровным счётом никакого внимания. Ничто его не заботило. Да таким оно и являлось по сути. Каким-каким? Что являлось? Только бы не потерять сюжетную нить повествования! Рыжий, похоже, всерьёз взбесился. Он по-прежнему кидал в разные стороны свои слова-слюни, как триумфатор червонцы, а мы с барменом и блондинистой шлюхой едва-едва успевали их подбирать своими удивлённо заинтересованными глазами. А потом этот грозный Терсит вдруг встал и начал медленно надвигаться на меня. Я спокойно заказал ещё выпить. «Надо чтить, повторяю, глубинные потёмки чужой души, надо смело смотреть в них, пусть даже там и нет ничего, пусть там дрянь одна – всё равно: смотри и чти, смотри и не плюй», – вспомнились мне почему-то чьи-то мудрые слова. А то вон оно как получается: плюёшься-плюёшься, а гордые, воинствующие слюнки твои злобно прыгают по чужим бессовестным глазам. Безобразие! Прямо я даже не знаю, что тут хуже, господа, – когда тебя кулаком по морде бьют, всё лицо в кровь разбивая и зубы твои небрежно раскидывая по грязному полу, или когда ты чужие слюни ловишь своими печальными бессмысленными глазами. А их всё кидают и кидают, а ты всё ловишь и ловишь… Суета сует! Да что там суета! Какое-то прямо фатальное невезение! Плюются тут всякие… Нет, товарищи, так мы счастья не достигнем! А двое на бильярде между тем по-прежнему молча и с каким-то немым даже укором на огромных грустных мордах уставились на нас. И не было солнца в их глазах. И луна убывала. Бородатый, который с толстым задом, зачем-то сломал кий о бильярдный стол. Отбросил одну половинку. В руке у него остался кусок что потолще. Он стал как-то угрожающе поигрывать сим зловещим деревянным обрубком. А жирный, похожий на Синюю Бороду, – наоборот – аккуратно отложил свой кий в сторону и принялся внимательно меня разглядывать с каким-то, как мне показалось, даже со-чувственным, со-страдательным, со-переживающим интересом.
– Мужики, вы слышали. Чёртов заика, философ недовинченный… меня педиком обозвал!! Мудила!!! – всё не унимался плюющийся Рыжий.
Никто не произнёс ни слова. Никто не пошевелился. Все застыли, словно в ожидании беззвучной команды. Бесноватый постоял ещё некоторое время, удивлённо разевая свою рыжую, зловонную, обильно наполненную агрессивной слюной пасть, то и дело переводя взгляд с меня на невозмутимых и грустно-молчаливых бильярдных мужиков. Минуты две, наверное, прошло, а мне показалось – два часа.
– Так… Похоже, у нас тут партия, – со значительным видом прервал наконец я томительное молчание и немедленно отхлебнул из своего бокала.
Блондинка весело хихикнула. Усатый бармен продолжал деловито протирать фужер, не глядя на нас. Просто я даже опять не знаю, господа, что за возмутительное спокойствие такое! Или наоборот невозмутимое. Ну и выдержка. Достойно восхищения! Рыжий вдруг замахнулся на меня кулаком. Я попытался нанести опережающий удар ему в ухо, но, кажется, промазал. Костяшки моих пальцев лишь слегка коснулись волос на его рыжем прыщавом виске. Он вежливо нанёс мне ответный аккуратный удар в челюсть. В ушах зазвенело чуть сильнее обычного, и помутилось слегка перед глазами. Или в голове помутилось. Какая разница. Рыжий тем временем нервно толкнул меня кулаком в грудь. Он слава богу больше не плевался. И то хорошо! Даже лучше, чем зима в год длиной. Я послушно свалился на пол. Бильярдные мужики, дождавшись наконец своей немой команды, внезапно тоже оказались рядом, услужливо поспешая Рыжему на помощь. В помощи их он, впрочем, особливо не нуждался. Втроём они выволокли меня на улицу под всё то же нервно-заливистое блондинистое хихиканье и невозмутимое сопение усатого дородного бармена, по-прежнему старательно протиравшего фужер. (Мне вдруг стало нестерпимо жаль несчастный фужер: до дыр ведь затрёт, окаянный!) Кто из них потом бил и куда бил, не могу припомнить. Бородач с толстым задом пару раз приложил меня по голове обломком кия, превратившимся в его умелых руках в заправски-лихую бейсбольную биту. (И тут опять завертелись в помятом мозгу шашлычные шампуры и бильярдные кии, бейсбольные биты и карандаши, как кошки и мошки в голове у Алисы. Что за идиот вкладывает нелепейшие мысли в мой разум? И почему вечно в мою жизнь врывается какая-то смехотворная мистика? Ничего не понимаю. Бесовщина продолжается.) А жирная Синяя Борода зачем-то дёрнул меня два раза за волосы и за нос. (Зачем. Какой ослепительно яркий и выразительный кадр. Чарли Чаплину очень бы понравился. Комизм ситуации очевиден, вне всяких сомнений. Нелепица, достигшая совершенства! Прелесть.) Потом они по очереди попинали меня слегка ногами в живот и в лицо, больше скорее в целях назидательных. Кровь хлынула на рубашку, испачкала воротник. Всё лицо моё было вообще-то в крови, и я почти ничего не видел. Да и на что там, собственно, смотреть. Почему-то сразу вспомнился русский император Павел: а он тоже, говорят, умер от апоплексического удара. И не от одного. А ещё один из героев писателя-бомжа: тот умер от тоски и от чрезмерной склонности к обобщениям. Но я всё могу простить и понять, если захочу. У меня ведь тоже есть душа, как у троянского коня – пузо. Уж его-то брюхо многое вместит. Даже юродивого плеваку Терсита. Вот только плевать в меня всё-таки не надо! Не нравится… Почему-то вызывает чувство лёгкого душевного дискомфорта. Да. Безумие часто катится на нас с горы ржавой визгливой тележкой неугомонного Мусорщика, громко скрипя рессорами и подшипниками. Вы не замечали?
Очнулся я уже дома глубокой ночью. Чем закончилось – не помню. Как оказался у себя в квартире – не знаю. И знать не хочу! Сохраним интригу. Рёбра сильно ныли. Сломаны, по всем вероятиям. Луна опять преследовала меня. Она сделалась какой-то неестественно туманной, огромной и откровенно пялилась, сверкая по углам сознания своей бесстыдно-любопытной жёлтой мордой. И кровожадно разевала пасть. И было всё как-то… Не знаю. Интригующе, что ли. Все предметы вокруг расплывались, двоились, меняли своё очертание, словно только что вылезли из густого, вязкого мутно-серого тумана. Как если бы я смотрел на них сквозь толщу воды или через треснутое пополам стекло. Разбитое зеркало. Приносит несчастье. В голове забегали, засуетились кроты, торопливо стремясь прорыть себе побольше уютных норок. Один крот задней лапой всё пытался выдавить мне левый глаз. Видимо, ему несколько тесновато и не очень удобно шнырять по моему мозгу. Мозг, что ли, у меня маленький, как у курицы. Не понимаю. Или какое-то зловещее чудище сейчас лезет из меня. Оно скрывалось долгое время где-то внутри, а вот теперь полезло. Основательно полезло. Что со мной. Откуда такая страшная боль? … За стенкой почудился чей-то храп, но кто там может храпеть. Здесь ведь нет никого, кроме меня. Чёрт играет со мной. Разыгрался не на шутку. И скоро он нас всех убьёт. А потом сменит декорации и выпустит на сцену новых актёров, чтобы сыграть и с ними тоже, вдоволь позабавиться. И их тоже всех уничтожит. Что тут скажешь. Играй, гармонь!.. Мне вдруг смертельно наскучило думать. Перед тем как отключиться, я ещё немного выпил. Не помню, правда, что именно.
Жизнь продолжалась. Завтра будет действительно очень тяжёлый день.

***

Недели две спустя после всех описанных выше весёлых событий, я нашёл наконец совершенно случайно снимок мёртвой девочки из Парижа. Фотография была аккуратно приклеена скотчем ко внутренней стороне моего письменного стола. Качество, между прочим, оставляло желать лучшего. Видимо, у Луизы всё-таки дрогнула рука во время той памятной съёмки. Я долго разглядывал мёртвое окровавленное детское лицо. Во взгляде единственного уцелевшего глаза малышки, казалось, застыл немой вопрос. Хотя вопросов таких <и у неё, и у меня> могло возникнуть ещё бесконечное множество. Вот только… кого и о чём она вопрошала, понять было совершенно невозможно. Почему жена забрала с собой всё до мелочей и оставила мне лишь пугающий снимок. Пугающе бессмысленный. Я никак не мог уразуметь её фантастический замысел. Какие ещё извращённые способы бросить мужчину могут иметься в запасе у женщины. Некоторые просто уходят, не сказав ни слова на прощанье. Всего-то два года брака – не имеет никакого значения. А если бы десять, двадцать лет?.. Она бы так же ушла, ничего не объяснив. Почему ты оставила меня, Лу? … Чтобы хоть на мгновение вырваться из заколдованного круга мучительных мыслей и призраков прошлого, я сначала хотел порвать фотографию и выбросить, но потом передумал и убрал её в ящик с носками. Пусть остаётся. На память.

16

Вы, люди, очень странные. Одни из вас охраняют сны от яви, другие – явь от снов. А я просто хорошо пахну, и этого достаточно.
М.Павич «Невидимое зеркало»

…и я гонюсь за светлячком. Только он уже во мне, а я всё ещё гонюсь за ним. Проглотить – ещё не всё. Свет, даже после того, как его проглотишь, нужно продолжать завоёвывать.
М.Павич «Внутренняя сторона ветра»

                1 мая

Тема: Бабочка на снегу – это очень ваби…:)

<Изловить бы дурака, да отвесить тумака! …
…Не наши методы! – А жаль… Иной раз пользы для и не помешало бы, ей-Богу!:))>
Доброе утро, дорогой странник:)
/а также – большой ребёнок, клоун мой марсианский и олух царя небесного:))/
Хочу поведать тебе сегодня кое-что очень интересное. «Кое-что из чего-то лучше любого чего-нибудь!»:) Будь внимателен и не пропусти мимо ушей то, что для них лишь и предназначено в данный момент, а то – кто знает? – вдруг момента другого, более подходящего, уже никогда не представится:)
Из четырёх принципов классической японской эстетики мне понятнее и ближе всего два:
* «Ваби» – прелесть на вид слабого, малого, покоряющего своей правильностью, внутренней чистотой, искренностью и достоинством;  чарующее одиночество вещей, находящихся именно на своём месте: цветок, случайно распустившийся на увядшем дереве, клочок травы, пробивающийся сквозь асфальт, – одним словом, жизненная сила, проявившаяся в чужом окружении. А ещё – скромная простота; талант воспринимать прекрасное и предметы искусства в своём естестве; «трансцендентный» выход за пределы материального мира к тихой обыденной жизни; способность распознавать невидимое, скрытое за внешним миром, находящееся за пределами существующего, сущего, – но без участия разума, – полагаясь только на внутреннее созерцание и божественную интуицию.
Восточные поэты умели видеть простоту и элегантную красоту, например, глядя на опадающие листья, идущий крупными хлопьями снег и представляя в тот самый миг цветущую вишню и весеннюю зелень. А ещё. Они видели. И слышали. Осенние ливни. Случайно прилипшее к камню крыло бабочки. Последний луч уходящего на закате солнца. Дыхание ветра. Предрассветный крик кукушки. Цветущий мак. Шёпот родника. Аромат хризантем. Азалию в свете заката. Первый снег. Последний снег. Звон сверчка. Песню цикад. Лепестки камелий (ах, камелия, цветок без запаха… но как же он прекрасен!:), проплывающие сквозь чащу бамбука. Полёт жаворонка. Запах созревающего риса. Журчанье молодого родника. Капли дождя. Замерзший тростник на морском берегу. Раздробленные отражения опадающих цветов. Проплывающий во тьме ночной рой порхающих светлячков. Мелкие листики мальвы. Капли росы, сверкающие поздней осенью… А ещё… Ну, в общем, многое-многое ещё…:) Надеюсь, ты верно ухватил мою мысль, жизнерадостно парящую в утренних предрассветных облаках…:)) Тогда я продолжу!
* И «югэн» – искусство недосказанности, та красота, что скромно прячется в глубине вещей, не стремясь на поверхность:) Именно «югэн» выражает впечатления и чувства, которые испытывает человек, когда он наблюдает полёт диких гусей и серебристый лунный свет, струящийся сквозь дымку проплывающего лазурного облака; или любуется кружением снежинок, сверкающих подобно серебру; или слушает, как капли дождя падают ночью в кадку с водой; или просто смотрит, как солнце заходит за холм, покрытый зелёными травами и одинокими цветами, как лодка исчезает из виду за далёкими островами в перламутровом море; в пьянящей тишине созерцает цветущую пурпурно-лиловую сливу. Или, может быть, когда рисует красное на белом?:) Иными словами, когда человек постигает удивительно печальную, грустную, но звенящую, поющую, жизнеутверждающую красоту и природу вещей…
Сегодня утром мы со Снежинкой шли в сад, болтали о том – о сём… Вдруг она подбежала к одному деревцу и долго-долго что-то на нём разглядывала. Потом догнала меня и, спокойно прослушав тяжеловесную тираду о том, что благодаря ей мы вечно всюду опаздываем, серьёзно посмотрела на меня своими ясными наивными глазами и сказала: «Мне показалось, там на дереве сидит бабочка… А присмотрелась – сухой лист». «Почти Басё…» – подумала я тогда почему-то, глядя на заснеженные деревья:
Гляжу – опавший лист
Опять взлетел на ветку.
То бабочка была. (с)
Береги себя!
                ………………………………Сказочница

10 мая

Доброе утро, странник:)
Всё ещё берёшь пример с Керуака?:)
Много лет назад я случайно купила розовые духи – удивительно благородные и тонкие. (Больше я их в продаже не видела, сколько не искала, и потому то, что осталось ещё во флакончике, берегу, как зеницу ока.)
Каждый раз, стOит лишь капнуть капельку их на запястье и шею, вокруг начинают твориться чудеса: посреди зимы наступает весна, печали забываются, мужчины теряют голову, а всё, к чему бы я ни прикоснулась, само собой удаётся:) Волшебные духи. Мои!:)
Приятно проснуться и почувствовать на подушке аромат чайной розы, – словно шлейф вчерашнего вечера остался в твоих ладонях. А он был хорош…:)
Странник, ты замечал, каким тонким становится мир, когда в него входит весна? Зима недаром злится…:) И снег не помешает!
Будь счастлив!
                ………………………………Сказочница

                17 мая

Добрый вечер, странник:)
> Мне надо кое-что тебе рассказать…
Рассказывай. Можно без лирических отступлений, преамбул и фиоритур:)
> Ты ведь не отвернёшься от меня, правда?
Правда. /Мы навсегда в ответе за тех, кого приручили, разве нет?:)/
> Меня ведь в тебе многие вещи просто раздражают.
Ну, положим, ты тоже не подарок… А невозмутимости учит меня великая дзэнская мудрость: «Обидные слова, что говоришь ты, на себя переводишь»:)
> Полагаю, мы должны двигаться именно в этом направлении. От призрачного, туманного, неясного – к линиям, плоскостям, объёмам.
Странник, двигаться можно в любом направлении. Вперёд-назад. Влево-вправо. Вверх-вниз. Вопрос – зачем? И почему непременно «должны»? /Я вообще-то очень послушный ребёнок, никогда не упираюсь, ибо знаю: всегда «ведусь» в правильном направлении:) Кто-то ведёт. Что-то зовёт. В любом случае, жизнь кончается не завтра. И обязательно ещё можно успеть определить то самое «верное» направление, не правда ли?:)/ Поменьше рефлексий – побольше жизни! Таков мой нехитрый девиз.

***

А живётся мне на белом свете солнечно: встаю ни свет ни заря и отправляюсь удить… весну ли, мечты ли-желания (не из окна, понятно, а в себе и из себя:)
Давеча вот поймала Павича. «Внутреннюю сторону ветра». Любопытно. /Вообще, ты прав: фигура довольно интересная. Раньше читала только некоторые его рассказы и сказки/.
Итак, бывает внутренняя сторона ветра и воды. Внутренняя трансцендентная сторона действительности, которая прячется в тени вещей, как «ваби» и «югэн»:) А вот «внутреннюю сторону» странника я так и не разгадала, не сумела пока разглядеть…:) Что ж. Возможно, ещё не пришло время. Подождём!
Ветер тоже может быть счастлив, странник! Как ты и я… Не мешай ему.
«Люди бывают разных сортов в зависимости от того, что им хочется забыть…»
/Забавно, – не находишь?:)/
Странник, а что тебе хочется забыть?:)
                ……………………………………………………………………Сказочница
Р.S. Сегодня Прощеное Воскресенье. А простить – значит, забыть:)

                1 июня

Тема1: Ко дню защиты детей приурочено…:)
Тема2 (скрытая): Светлячков хватит на всех:)

Доброе утро, странник…
Пишешь точно из ада. Надеюсь, тебя там хорошо кормят?:)
<Какой же ты всё-таки дурачок!>
Вот сижу и думаю: за что мне такое счастье? <…> 
Всю ночь искала выход из какого-то холодного каменного мешка. Кажется, так и не нашла… Но. Вдруг!
А утром – солнце, воробьиный шум-гам, ароматная корка лимона в горячем зелёном чае, прошлогодние плоды шиповника на белом:)
> Я хочу чтобы ты всегда присутствовала в моей жизни…
Присутствуют на партсобраниях, а я просто ЕСТЬ!:)) Чудак ты, а не человек!:))
Странник, мне нечего добавить к сказанному ранее: нужен тебе этот мир – он у тебя будет! Лишь бы ты действительно в нём нуждался.
Твоя «страшная правда», которую ты так стремишься скрыть ото всех и боишься поведать мне, ничего не изменит, поверь! И меня – в том числе:) Люди меняются. Да. Меняется их отношение. Но. Что же такого страшного может прятаться в глубинах твоей души. Настолько ли ужасна истина, способная повлиять на моё отношение к тебе. Очень сомневаюсь:) Не гоняйся за светлячком, глупый! Не борись со светом внутри. Побеждать надо тьму. Искомое у тебя уже ЕСТЬ. Необходимо лишь научиться смотреть. В правильном направлении (с коим мы пока не можем определиться?:))
А светляк никогда не летает один в ночи. В небе его всегда поджидают яркие звёзды… Небесные светильники. Планеты. А счастье – оно уже близко. А жизнь – она продолжается.
С праздником тебя, большой ребёнок, человек-два уха!:)
Храни тебя Господь…
                ……………………………………………………………………Сказочница
Р.S. Спасибо за ветер (а ведь мог пролететь мимо!:) Зелёный ветер, странник. Скажу по секрету. Именно он проплывает во тьме ночной огромным «летучим голландцем» порхающих светлячков. Зелёные фонарики. Посмотри, как красиво. Посмотри.

17

Сны анализируют в поисках смысла, их считают плохими предзнаменованиями, но никто не видит: события, происходящие в них, так же реальны, как и наш обыденный мир.
Карлос Кастанеда

Я мог бы быть заключённым в ореховой скорлупе и считать себя Королём бесконечного пространства, если бы у меня не было дурных снов.
В.Шекспир «Гамлет»

Говорят, реальность нам только снится, а в бодрствующем состоянии мы видим лишь наши фантазии. Мы все сидим в темнице, а сны всего лишь выпускают нас на свободу. Но не всегда. Почему так происходит – вопрос, к сожалению, требующий некоторых весьма обстоятельных доработок. А у нас пока что нет никаких. Даже не очень обстоятельных. Поскольку здесь придётся затронуть сферы, находящиеся вообще вне моих представлений о жизни. Всегда есть нечто, располагающееся за пределами досужего сознания. Где сон. Где фантазия. Где реальность. Если и дальше развивать нашу мысль, можно запутаться окончательно. Рассуждения на предложенную тему становятся обременительными. А по-моему, всё ерунда. И зачем я её написал – сам не пойму… – Дурачок! – Полагаешь. Ну и ладно… Так тому и быть! Посему не станем больше отвлекаться на бессмысленные рефлексии и… – Какой жуткий зануда! Невыносимый зазнайка и всезнайка. До каких пор, Катилина, по-твоему, будет продолжаться терпение читателей? (Я уж не говорю о своём терпении!) – До тех пор, пока дремлет великий Гомер. – Да ты его разбудишь своей чушью! Мертвецов из могил поднимешь. – Не преувеличивай, родная. Покойников мы трогать не станем. И как вообще можно дремать, когда такое творится?! Хотя, если взглянуть суровой правде в лицо, никто из ныне живущих людей, кроме тебя, разумеется, меня не понимает. Я стал человеком. Коему. Являются призраки. И дело в следующем. <…>
Ночью Грегору опять приснился кошмар. Что именно снилось, трудно разобрать. Какие-то обрывки. Отрывки? Лоскутные мандаринки? Заводные апельсинки? Ошмётки? Нет уж! Хватит с меня. Не стану ничего описывать. Ты как считаешь, любимая? Стоит об этом говорить сейчас или нет. Лицо Луизы, страшно изуродованное, в проёме кухни. Капли крови на полу. Струйки крови стекают по стене. Рука мелко дрожит, пытаясь удержать огромный окровавленный нож. А весит он с полтонны, наверное, никак не менее. Тусклый свет кровавой луны падает…
Нет, нет и нет! Зачем? Если читателям нравятся ужастики и триллеры, пусть полистают Стивена Кинга. Или на крайний случай – Достоевского: у него всё-таки пострашнее, пожалуй; есть о чём задуматься! Вот… В качестве оправдания: нет у меня сейчас настроения описывать психоделический Грегоров кошмар. Да и к тому же таланта нет. Писательский дар – огромная редкость. Он даётся не каждому. И его ещё надо долго и упорно развивать. Подрасти немножко. Или выпить побольше. Глядишь, во второй части романа мы чего-нибудь кошмарненькое обязательно накошмарим… накашеварим (специально для любителей ужастиков и триллеров – а им понравится, гарантирую!). Но я, честно говоря, не советую никому читать вторую часть. Не вздумайте. Ни в коем случае. Ужасный получится роман, просто ужасный! Зубодробительный. Мозговыносительный. Давайте лучше остановим мгновение и задержимся здесь: в умиротворённом полёте бабочки, в бурном, безудержном, но пока ещё вполне безобидном и безопасном (!) полёте фантазии, в удивительно-прекрасном, прекрасно-удивительном, таинственном, заманчивом волшебном мире детских сказок, восточных премудростей, пузатых светлячков и зелёных фонарей, в мальвах и сакурах, обильно и радостно прорастающих на благосклонной почве мирного солнечного прудика с золотисто-оранжевыми рыбками счастья в маленьком лунном садике земных и небесных наслаждений, немудрёных истин в последней инстанции. Сад радостей земных. Райское удовольствие. Божественный промысел. Далее же вас ожидают лишь безумие, чертовски творческое безобразие (даже свинство!) и сплошные ужасы – стопроцентно гарантирую! Зачем они вам. К чему. Ни к чему. Вопрос. А впрочем, впрочем. Кому как угодно. Избави бог – указывать читателям, что им делать. Им и самим, ясное дело, нетрудно будет решить исход нашей книги. А моё-то дело нехитрое – предупредить об опасности, таящейся за углом (чтоб никто не расслаблялся, так сказать), и неспешно продолжать своё нелепейшее, пугающе бессмысленное повествование.
(Почему ты опять говоришь глупости? Зачем вводишь всех в заблуждение? – Уж как пить дать! Нет здесь никакого смысла. Нет и в помине не было. Сама не видишь разве. А когда они дочитают до конца – сами всё сразу смекнут. Но нам бояться и тревожиться не о чем: не накажут, не обидят. Для начала нас ещё поймать необходимо! А мы убежим, спрячемся за кустом, за шкафом… за луной! – попробуй отыщи… попробуй накажи… – Бедный! У тебя у самого уже проступают явные признаки безумия… Ты слишком увлёкся книгой. – Это не доказано. – Какие требуются доказательства? Вокруг одни сумасшедшие. – Даже если и так… Пусть Грегор сам пишет свой роман. А поможешь ему ты. – Я подумаю. – Даю тебе минутки две. А я продолжаю, не то и впрямь кто-нибудь решит, что у меня с головой неладно… – Пить надо меньше! Дурак. Начитался умных мыслей, впихнул насильно их в якобы «свой» роман, а сам-то ничего путного создать не можешь?! Нечего добавить к чужим словам? – Ты вложила мне в голову дурацкие мысли и ещё много всяких других червяков и бабочек, личинок и жучков. И как у тебя получилось, ума не приложу. Теперь в раненом мозгу живут одни только кроты. Они шныряют везде, всюду суют свои любопытные носы, пронырливые пучеглазые морды, вынюхивают в голове… – Дурак. Пучеглазые кроты. Они же слепые. Следил бы хоть за лексикой. – Да. Тяжело сосредоточиться, знаешь ли, когда кто-то неутомимо грызёт и грызёт черепную кость с сардоническим хохотом… Иной раз даже крысы придут, понюхают, брезгливо отворотят мордочки и уходят прочь! А потом ещё какие-то бабочки летают. Повсюду. Крылышками бег-бег. Дёрг-дёрг. Безобразие! – Псих ненормальный! – Всё из-за тебя. Ты же и свела меня с ума. Разве я виноват, что стал немного твоей тенью?.. Вот сама бы и писала наш роман, раз уж у меня всё настолько ужасно выходит… – Я, как могла, старалась выправить сложившуюся «романно-безобразную» ситуацию – без толку! Да и роман на грани абсурда. Если не голый абсурд… К сожалению, от природы бездарна. Пиши сам, но я всегда буду рядом и постараюсь ещё хоть что-нибудь изменить к лучшему, если, конечно, это вообще возможно. – Спасибо, радость моя! Я знал: ты не бросишь меня… И ты не бездарна, любимая. Бездарен я. Ты просто очень ленивая. А посему – продолжу. За нас двоих. Хотя нет… Погоди-ка секунду! Мне всё-таки жизненно важно знать правду. Мы пишем книгу вместе? Ты со мной до конца, любимая? – Всегда. – Я знал! Я верил! Спасибо, любовь моя. Тогда продолжим, пожалуй… И пора бы уже, наверное, сменить жанр: долой театр абсурда! Прочь психоделические, галлюциногенные штудии! Пришла пора серьёзной философско-психологической драмы. Приступим наконец к созданию интеллектуального романа. – Ой, сколько пафоса! Не подозревала даже… оказывается, в твоём лексическом сундуке хранятся интересные слова. Пылятся там где-то на дне… до поры до времени. А скажите, Профессор, будьте так любезны… Что Вы подразумеваете под «драмой»? – Хороший вопрос! Далее я планирую писать о тяжёлых душевных муках и терзаниях героев, о невыносимых страданиях, всегда сопутствующих им в поисках смысла жизни, духовных исканиях, высоких устремлениях, а также… – Кто-нибудь, поднесите, пожалуйста, Профессору кафедру – пусть вещает оттуда. С высоты птичьего полёта и помёта своей безудержной и безумной фантазии. – Смеяться изволите, мадам. Обидеть меня вздумала, негодница окаянная! – Что Вы, что Вы, Профессор, как можно?! Разве Вы не видите: я уже деловито поправила «длинным костлявым пальцем очки на потной переносице» и приготовилась записывать за Вами все «Ваши» «умные» мысли. – А очки, между прочим, тебе идут!! Ты в них такая привлекательная, такая аппетитная… Так бы взял кусочек от тебя откусил и съел. Ммм… Сладенькая! – Идиот! Не о том речь даже… Кому, скажи на милость, интересны душевные драмы, нестерпимые переживания, поиски смысла земного существования. Ответы на пр;клятые вопросы типа «Есть ли жизнь на Марсе?», «Нет ли жизни на Марсе?».  Даже если и есть – всё равно она там какая-нибудь кремниево-силиконовая… Нам-то что до неё??? – Но философская направленность произведения и его романтическая эстетика вовсе не обязывают автора отвечать на твои вопросы! И вообще на любые вопросы. А их здесь, как видишь, накопилось уже предостаточное количество. – Именно! Именно. Но хотелось бы всё-таки, чтобы в книге прослеживался некоторый сюжет. Сюжет, так сказать, с шиком, с блеском, с расстановкой. Некое подобие сюжета. А посему… давай отбросим пейзаж, интерьер, описания душевных переживаний и прочие литературные выкрутасы (отвлекают!) и предоставим кошке называться кошкой. Уж лучше пиши про бабочек и мотыльков. Там всё ясно. И никаких «лишних» вопросов у читателей не возникнет. – Ты серьёзно. Глупенькая. Полёты бабочки уже давно устарели. Прошлый век. С длинной седой бородой. Бабочка просто летает да крылышками машет. Дура дурой! И совершенно никакой практической пользы от её дурацкого полёта. А читатели жаждут ужасов! Им крови бы напиться. Желательно чужой. – И это мне заявляет человек с крысами в голове… – Чёрт не схватит, свинья не съест! – Как будто разговариваю с сумасшедшим. – Так и есть. «Как будто». Прости, не понял… Как будто разговариваешь или как будто с сумасшедшим. – Вот несмышлёныш! – Да. Продолжим? – Какой же ты всё-таки дурачок! – Я тебя люблю. – Я тоже. Всегда.) Какая же, чёрт подери, длинная вылезла у нас скобка. Хорошо хоть, закрыть не забыли.
Реальность упала на воспалённый мозг Грегора неожиданно. Его разбудил робкий, но весьма настойчивый стук в дверь. На пороге стоял недавний толстяк в старомодной шляпе и сером потёртом плаще. В руках он, между прочим, держал внушительного размера бутыль, доверху наполненную неким странным на вид пойлом.
– Подумал, вам не помешает выпить, – просто и без затей начал Незнакомец.
– Отличный план! – душевно и затейливо откликнулся Грегор. – П-присоединитесь.
– Не откажусь.
Выпили, разумеется, немедленно. Грегор закурил. Который час? Интересно. Но не очень понятно. Вообще не ориентируюсь во времени. В пространстве. В отношениях. Да и не важно. Интрига сохраняется.
– Неплохое п-пойло. Из чего оно? – спросил Грегор минут так через двадцать.
– Не знаю, – печально откликнулся Незнакомец.
Что тут скажешь? И Грегор ничего не сказал.
Помолчали. Выпили снова. Покурили. Прошло ещё минут, наверное, двадцать.
– Кто вы такой? – неожиданно для самого себя спросил вдруг у странно молчаливого толстяка Грегор. Но почему же неожиданно? (а надо здесь сразу добавить: в отличие от философствующего со столь величайшей охотой уборщика Боба Грегор всё же был более последователен в вопросах любопытства, а точнее сказать – в полном отсутствии оного как природного качества, совершенно ему не присущего; вот почему он и сам немало удивился своему дурацкому вопросу, свидетельствующему, казалось бы, об обратном).
– Вас интересует имя? – вежливо ответил Незнакомец вопросом на вопрос (но где же здесь прячется вежливость – вопросом на вопрос-то? хотя… за модой нынче не угнаться).
– Не очень, – раздумчиво протянул Грегор, выпуская колечки табачного дыма из обеспокоенно напряжённых лёгких. Причина задымления известна. – Имена никогда не имели для меня особенного з-значения.
– Вы неважно выглядите, – решил, наверное, сменить тему незваный толстяк. – Плохо себя чувствуете?
– А, – лениво махнул рукой Грегор, не глядя на собеседника. – Всё из-за к-кошмаров. З-замучили меня. В последнее время – п-просто убийственно…
– Вам часто снятся сны? – внезапно оживился Незнакомец и немедленно дёрнулся вперёд как пчелой в попу ужаленный, то есть я имел в виду: он просто подсел поближе. Неужели разговор пойдёт про сны? Я от скуки помру.
Грегор тем временем вдруг опять неожиданно для самого себя осознал: чудаковатый толстяк никак не может быть приятелем Калака. Однозначно.
– Часто? Не з-знаю. Как и всем, наверное.
– Сон вообще довольно странная материя… Небывалые комбинации бывалых впечатлений – так, кажется, говорят, – затянул ночную серенаду таинственный гость в старомодной шляпе и сером потёртом плаще слегка приглушённым голосом, точно актёр какого-то театра (да нет, мы вовсе тут не театр абсурда имеем в виду, – а <поди разбери>, – любой другой театр, – теней, например, или кабуки, – вообще всё на ваше усмотрение; мы люди простые – в театрах, между прочим, не смыслим – и дело наше, опять же, немудреное: вести неспешно, размеренно своё безумное <бездумное> повествование – пусть себе льётся реченькой-рекой и впадает куда-нибудь). – Мы часто видим сны, – продолжал между тем странный толстяк. – Не является ли сном и вся наша жизнь? Кант решает вопрос следующим образом: «Взаимная связь представлений по закону причинности отличает жизнь от сновидения». «Жизнь и сновидения – страницы одной и той же книги», – так считает Шопенгауэр. А Шекспир с уверенностью утверждает, якобы сны являются обычными плодами «бездельницы-мечты и спящего досужего сознанья»… И всё же, что есть наши сны? Имеют ли они какой-либо смысл или это простой набор случайных символов, ничего не означающих бессмысленных комбинаций. Между прочим, знавал я одного человека: тот уже двадцать два года вообще не спит… – Внезапно и вдруг закончил вступительную тираду непрошеный гость и внимательно уставился на Грегора. Так они и таращились друг на друга минуты две. Потом Грегору сложившаяся ситуация, видать, малость наскучила, он почесался и лениво промямлил:
– Сны имеют и вполне рациональное, научное объяснение. Мы живём среди огромного хаоса раздражителей. Человеческий мозг с-способен их все воспринять и перекодировать во время сна. В результате чего в нашем с-сознании возникают довольно расплывчатые образы, лишённые, как правило, п-пространственной и временной ориентации в окружающем мире. Сны, таким образом, являются всего лишь отражением нашего п-подсознания. Не более. Ничего особенного.
– Так ли уж и ничего? – насмешливо поинтересовался чудн;й Незнакомец. – Ведь при всём при том, согласитесь, нас охватывает чувство потрясающей реальности того, что казалось нереальным, и наоборот – полной нереальности того, что всегда представлялось реальным, но в действительности не являлось таковым. Окружающая реальность становится подвижной, её рамки расширяются без угрозы потерять ощущение целостности. Сновидение фактически является дверью в другие аспекты реальности…
– Вы сейчас г-говорите о другой реальности Карлоса Кастанеды или о чьей-то ещё? Эзотерика какая-то? На свет полезла. П-просто уточняю… На всякий случай! – довольно вяло и равнодушно пробормотал Грегор.
– Именно! Ваш сон гораздо реальнее, чем вы сами. Вне сна мы вообще существовать не можем.
«Надо всё же разузнать у Калака, кто он в самом деле такой… Гость ночной», – подумал вдруг почему-то Грегор. Спрашивать вновь о том же у расчудесного Незнакомца показалось в данный момент чем-то весьма неуместным.
– Никто не знает о снах больше, чем Милорад Павич. Таково моё скромное неп-п-рофессиональное мнение, – раздумчиво проговорил немного погодя Грегор и немедленно отхлебнул мутноватое на вид пойло из бокала. – Жаль только, писатели, подобные Павичу, рождаются раз в столетие. Гений! Я никогда не научусь так писать. Жаль. Очень жаль.
– Так-то оно так, – согласился с Грегором разговорчивый толстяк (с чем именно согласился – не уточнил), – но Павич, видите ли, учился у Борхеса и Кастанеды. Он не изобретал их идеи. Лишь позаимствовал. Правда, и они – тоже. Украли. Чужие мысли. Уже древние греки знали (а они кое-что смыслили в философии! совсем немного, правда, но всё-таки)… мы лишь тени из сновидений. Платоновские «пещерные люди», так сказать. Повседневная действительность является для нас как бы бледной копией настоящего, истинного существования. Не прав оказался лишь Гойя: сон разума не порождает чудовищ, а создаёт новый дивный мир. Чудный мир. Чудесный мир. Сказку Алисы. Страну грёз. Мир фантазий, иллюзий и сновидений. Он не задан и не знает беспорядка, не ведает хаоса, а существует лишь в нашем сознании. В подсознании, как вы верно заметили. Да. Так вот… Наши сны – двери в другие миры. Они есть реальность. А всё, что мы видим здесь, – так же реально, как игра зелёной светотени, как серебристые лунные блики на стене, как одинокий бесшабашный полёт мотылька вокруг догорающего костра. В надежде отыскать неведомое. Очень уж неведомое.
– Хотите с-сказать… всё, что я сейчас вижу, … нереально?
– Не утверждаю. И не настаиваю. Но что вообще есть реальность, по-вашему? Какова она. И существует ли. Не знаю… Всё сущее пребывает в нашем мире условно, относительно. Давайте поразмышляем на заданную тему вместе! Один поэт (сейчас не вспомню его имя) сказал: реальность – всего лишь тщательно причёсанная фантазия. Но зачем её причесали? Для кого нарядили? Мы легко принимаем нашу повседневную действительность, может быть, именно потому, что интуитивно чувствуем: ничто реально не существует. Вы-то сами как считаете?
«Полоумный он, что ли? А впрочем, впрочем…»
– Мне к-кажется, абсолютно недопустимо… д-думать… э-э-э… как вы только что сказали. Ведь иначе мне придётся поставить под сомнение своё собственное с-существование.
– А вот и правильно. Наконец-то. Отличная идея! – весело воскликнул чудный Незнакомец и звучно прихлопнул рукой по своей пухленькой коленке. – Во всяком случае, я собираюсь в самое ближайшее время выяснить, насколько мир нереален. (Добавил он, но как-то уже грустнее гораздо.)
«То есть напиться толстяк собирается, что ли?!»
«Он безумец, – опять довольно вяло принялся размышлять Грегор, – или величайший мудрец во Вселенной. Кто же ты такой?»
И вдруг у Грегора внезапно промелькнула в голове ещё какая-то нелепая мысль, имевшая отношение к некоему давнишнему событию, о котором он когда-то помнил, а потом почему-то основательно забыл. Так или иначе, но в данный момент ему показалось целесообразным отмахнуться от неё: от назойливого насекомого, от беспардонной наглой мухи. Ведь некоторые вещи всего лучше похоронить в памяти, как вы полагаете? Мысль пылинкой упала на воспалённый мозг и немедленно затерялась среди ненужного хлама других многочисленных и мучительных воспоминаний. Толстяку же Грегор просто ответил:
– Знаете. Я пока ещё в з-здравом уме. Надеюсь. И потом. Дон Хуан не говорил, якобы всё вокруг нереально. Он лишь указал Кастанеде на факт существования некой иной реальности. П-просто наш мир не единственный… Вот и всё. (Хотя вопрос спорный!)
– Верно. Великий указал способному Ученику путь. Мы – люди, и наша судьба – учиться быть вовлекаемыми в неощутимые новые миры. «Действительно ли существуют какие-нибудь новые миры, доступные нашему пониманию?» – спрашивал Карлос у него шутливо. «Мы не исчерпали ничего, глупец», – отвечал дон Хуан строго и повелительно. Мы все иногда создаём себе новые миры, для нас – столь же реальные, … правда, не совсем такие, как тот, который уже существует. Или существовал. Или будет существовать. А существующий сию минуту объективный мир для многих из нас попросту мёртв. В нём ничего живого не осталось. Особенно если мы что-то потеряли. Нечто очень важное для нас. Именно поэтому мы все часто бежим от реальной реальности. Это главная отличительная черта homo sapiens… Только я не понимаю, зачем от неё убегать. Если можно найти другую. Более подходящую. Прямо здесь. У нас под носом! Когда же мы наконец все узнаем: нет конца новым мирам для нашего восприятия?! Я вас спрашиваю. Когда?! – буквально уже кричал с пеной у рта полоумный Незнакомец.
Версия о несомненном сумасшествии странного толстяка начала стремительно набирать обороты. Она уже просто мчалась на всех парах впереди нашего с Грегором общего мыслительного паровоза. 
– Думаю, все уже знают, – осторожно ответил я ему (то есть не я, конечно, а Грегор, хотя какая теперь разница).
– Вот как. А вы уверены? Все ли согласятся с тем, что в других реальностях существуем и другие мы. И тех других нас – бесконечное множество. Я, например, сегодня явился к вам, но в каком-то из возможных вариантов другой реальности я ваш враг, а в ином – друг. В каком-то из миров я – женщина, а в другом – мужчина. То же и с вами. И так до бесконечности. И всё подробнейшим образом изложено у Борхеса и его последователей.
– Вселенная б-бесконечна, – деловито констатировал Грегор, теперь уже с явным удовольствием прихлёбывая странную на вкус мутную жидкость из бокала. – Человек тоже равен Бесконечности. Бесконечность ничем не ограничена. Она беспредельна. (Хотя – и не следует забывать – принципы относительности устанавливают пределы бесконечности!) Человек – душа Вселенной. Её главная песня. Её с-смысловой центр. Вселенная же не имеет границ. Тогда почему должны отличаться от неё свойства и устремления человека. Они тоже безграничны. Но давайте всё же не будем умножать с-сущности сверх необходимости! Сверх всякой меры. Бесконечность, в-вечность, отражения в отражениях зеркал, коих так боялся Борхес из-за б-бессмысленного умножения людей, – к чему всё? Алиса с-спит и видит во сне Короля, который спит и видит во сне Алису, которая с-спит и видит… Я всё же на стороне логики и фактов (хотя и имею смелость признавать: логику часто переоценивают! не всё и не всегда можно помыслить с помощью логики). Понятия, не с-сводимые к интуитивному знанию и не п-поддающиеся проверке эмпирическим путём, а также чувственным опытом, следует исключить из науки. А к таковым вещам я как раз и отношу б-бесконечность. К чему нам бессмысленная длительность. Очередной Бергсоновский кошмар. (Обратимся лучше к экзистенциальным штудиям! В своё время.)
Но здесь, правда, необходимо иметь в виду следующее обстоятельство. Бесконечность Вселенной может (и должна!) иметь разнонаправленный характер. Посему сами с-собой формируются две полярно п-противоположные и, строго говоря, не очень научные теории. Я не имею в виду их п-псевдонаучность, а подразумеваю лишь, что они, так с-сказать, являются теориями в довольно условном с-смысле слова. Скорее их можно назвать некими художественными концепциями видения мира. Впрочем, не имеет значения, как обозначать. Так вот. (Часто отвлекаюсь – прямо беда! Не обращайте внимание.) Первая теория г-гласит… извините, мысль застряла на п-полпути… так вот… поскольку б-бесконечность Вселенной направлена в разные стороны, в ней не существует, просто не может с-существовать какого-то уникального, неповторимого с-события. Любое событие или явление обязательно п-повторится минимум дважды. Даже если то событие с нулевой вероятностью (или с вероятностью, стремящейся к нулю). Всегда можно п-получить второй шанс, вторую попытку. Как вам такое понравится? Но с другой стороны, уже д-древние мыслители с уверенностью утверждали: ни в одну реку нельзя войти не только дважды, но даже и единожды, ибо ст;ит лишь погрузить туда ногу, и река изменится, а вторую ногу мы будем опускать уже в совершенно д-другую реку. Вторая нога. Другая река. Посему… ничто в нашей жизни не повторяется дважды, как бы нам того ни хотелось. Ни мечталось. Такой вот странный п-парадокс. Какой из двух концепций следует доверять больше, я, честно говоря, не имею ни малейшего понятия… Вы и сами  видите: все изложенные факты были известны ещё до Борхеса. Но я по-прежнему не п-понимаю, при чём здесь другая реальность Карлоса Кастанеды.
(Грегор, доложу тебе по секрету, я тоже ничего не понимаю. Особенно. В книгах Кастанеды. Два каких-то и без того полоумных мужика обожрались мексиканских кактусов, и у них на этой почве окончательно крышу снесло. Какая ещё другая реальность?!! Что тут обсуждать вообще?!! Безумие не лечится. Хотя… не мне судить.)
– Время, пространство и закон причинности – вот оно – покрывало Майи, застилающее от нас бесконечность далей. Кого-то вспоминаешь, кто-то снится. Но мы продолжаем верить, – задумчиво произнёс странный Незнакомец, печально разглядывая потолок. На Грегора он не смотрел.
Помолчали ещё немного. Выпили. Сколько прошло времени? Абсурдный вопрос. Абсурдный диалог. Ни черта не разумею! Нельзя быть проще и ясней?!
«Опять здесь вылезают наружу покрывала, подушки, одеяла, – всё так же вяло и несколько раздражённо думал меж тем про себя Грегор, продолжая лениво потягивать непонятную жидкость из грязного бокала и закуривая ещё одну сигарету. – И с чего я вдруг стал таким разговорчивым. Может, толстяк что-то подсыпал в бутылку. Мир вокруг сейчас начнёт меняться, и я почувствую себя Алисой в стране чудес или какой-нибудь другой маленькой девочкой, которая носит бантик и пачкает по ночам постель». Несуразные мысли лезут тебе в голову, Грегор? Очнись. Приди в себя! Жизнь продолжается… А кто-то из соседей даже шепнул на днях: мир полон тайн!
– С одной стороны, – принялся вновь уверенным тоном вещать удивительный Незнакомец (а точнее – продолжил, не обращая на нас с Грегором внимания), – мир представляет собой пространство, построенное геометрически правильно, – строго очерченное, упорядоченное, регламентированное, – линии, плоскости, объёмы, углы, сферы, квадраты, кубы и тому подобное. А с другой стороны, – мы ежедневно сталкиваемся с бессмысленным, как вы совершенно верно подметили, умножением реальности. Жуткая иррациональная бесконечность, недоступная нашему пониманию, многих способна напугать до смерти и даже свести с ума.
– Видимо, именно для того и появилось учение дона Хуана, п-понятное дело, – привести в порядок наши «напуганные до смерти» мысли и научить нас воспринимать д-другие миры как нечто обыденное. Если Судьба играет Человеком <и с Человеком>, то Человеку тоже нужно научиться играть с Ней. А если существуют иные измерения, нам просто необходимо туда как-то п-попасть… (Но зачем, Грегор?! Чушь.)
– Правильно. Ведь мы сами творим свой мир, а не просто отражаем его в нашем сознании во время сна, как вы утверждали вначале. Мир не задан. Огромный текст, который создаётся нами каждую минуту, а минут таких, и часов, дней, годов, десятилетий, веков и даже тысячелетий, – может быть неисчислимое множество. Жизнь – бесконечное умножение других жизней. Нелепое (лишь на первый взгляд) умножение и размножение художественных образов. Умножение людей. Люди создают других людей. Книги пишут сами себя. Тексты творят и множат другие тексты. Неслыханно! Человек посвящённый, Человек творческий способен одновременно жить в нескольких плоскостях, в разных мирах. Он блуждает по бесконечным жизненным лабиринтам. Запутанным и таинственным. И смерть его не конец жизни, а конец лишь данной игры, лишь данной реальности. Выход только из одного лабиринта. Но есть и другая реальность. Множество других лабиринтов. В сложившейся ситуации имеет смысл рассматривать мир в качестве одной огромной – Великой  Книги, – а её, между всего прочего, необходимо прочесть и должным образом интерпретировать. Расшифровать. По сути, мы все писатели и все вместе создаём наше общее творение. Только вот писатели отличаются от остальных тем, что пишут книги словами. Учитесь смотреть на свою жизнь как на текст. А у любого текста, ясное дело, существует несколько вариантов прочтения.
– Шифровальщик из меня никудышный, к с-сожалению. Да и книгу вряд ли напишу когда-нибудь…
– И не обязательно. Любая книга уже написана. Роман вашей жизни уже кем-то создан, и он остался где-то в анналах бесконечного бытия, бесконечного пространства-времени, на скрижалях Вселенной.
– Ваша правда. Нет такой книги, которая не была бы уже кем-нибудь написана. Теперь осталось только, чтобы кто-то её п-прочёл. Иначе она умрёт.
– О! Её уже прочитали, не сомневайтесь. И ещё много раз прочтут. И будут перелистывать вечно. Вот как раз и сейчас кто-то тоже читает.
(Ого! Кто-то читает сейчас мою книгу? Прости, любимая… нашу книгу.)
– Только книга-то г-грустная… кому такая п-понравится. Всем подавай счастливые финалы. На меньшее не с-согласятся.
– Думаете. Существуют в природе нерасторжимые связи мыслей и чувств. Я заплакал, и слёзы мои подобны дождю, выпрыгивающему с крыши в кадку с водой. Какой бы грустной ни была ваша книга, жизнь-то всё равно намного печальнее.
– Да, жизнь всегда печальнее самых печальных книг на свете, – охотно согласился с пухлым гостем Грегор. (Любимая, мне, честно говоря, наскучило вставлять ремарки в их непродуктивно «учёную» беседу. Ты не против, если я особенно не буду утруждать себя глупыми излишествами? Не возражаешь?.. Мы же пишем книгу вдвоём, вот и я подумал… Хорошо, понял. Но ты всё равно здесь главная, хоть и молчишь. Опять, похоже, обиделась… Придётся придумывать авторские реплики. Какая скука!)
– Всё так, – в очередной раз подтвердил чудаковатый толстяк. – Но книга и жизнь, тем не менее, суть одно и то же. Книга и лабиринт – одно и то же. Жизнь и игра – одно и то же. Миры и лабиринты – одно и то же. Сон и реальность – одно и то же. – (Не надоело ему повторять «одно и то же»?) – Смерть как сон, и сон как Смерть. А жизнь есть тёмный лабиринт. И так можно продолжать до бесконечности. Мы, увлечённые своими нескончаемыми играми с неведомым соперником, вечно обречены постигать ощущение бесконечности.
– Да-а-а. А сердце человеческое – очередной лабиринт, причём такой, где даже самый искушенный п-путешественник не скоро отыщет нить Ариадны. Если, конечно, она вообще существует. Я имею в виду нить, а не Ариадну. Ариадна-то уж точно существует!
– Вы всё же не правы в чём-то, – невозмутимо продолжал замысловатый Незнакомец, словно обращался даже не к Грегору, будто бы Грегора вообще не было в комнате. [Ах, как же забавно, милая! Два собеседника не видят и не слышат друг друга. А разговор – он всё равно продолжается!] – Борхеса вовсе не пугало зеркальное умножение. Его напротив всегда привлекала идея множественности миров и времён. Он не верил в единое время, в абсолютное, неделимое пространство. Скорее наоборот – был глубоко убеждён в существовании бесчисленных временных рядов, растущей, умом не постигаемой сети расходящихся и сходящихся параллельных времён и событий. А канва времён, которые бесконечно сближаются, разветвляются или век за веком так и не соприкасаются, заключает в себе все мыслимые и немыслимые возможности. В большинстве таких миров мы с вами не существуем; в каких-то существуете только вы, а я – нет; в других есть я, но нет вас и тому подобное… Вечно разветвляясь, время ведёт к неисчислимым вариантам Будущего. А будущее наше нигде не записано. Мы сами его создаём. Бесконечные множественные «мы» в бесконечно размноженном времени-пространстве, в бесконечных других мирах.
– Да, кое-кого, б-безусловно, такая постановка вопроса не может не напугать до смерти. Меня, например… Хоть я и не из п-пугливых.
– А вы не бойтесь! – с задором выкрикнул живенький толстяк (опять не на шутку разошёлся, бесёнок! пьяный уже, наверно). (Что ж там, правда, за гидролизная, чудеса вытворяющая смесь в бутылке? Мне самому стало интересно. Слишком уж живенько бежит беседа!) – Здесь важно помнить лишь одно: мир не задан, он у нас в голове. И в новом дивном мире причудливой жизнью фантасмагорий живёт и действует Человек.
– Хотите с-сказать, если, к п-примеру, моя жизнь не задалась, я могу плавно, незамысловато… п-перейти в другую реальность и п-повторить там свою попытку заново.
– Именно. Именно о том вам и толкую уже два часа кряду. Наш мир не единственный. Вы сами это признали. Вселенная не создана, но создаётся беспрерывно. Вероятно, она бесконечно растёт путём прибавления новых миров. Что нам мешает открывать их каждый день и в них находить других себя? Даже австрийцы знали: миры не всплывают, если их не вытаскивать на поверхность. А поскольку жизнь – игра, нам с вами самое время поразмыслить над следующим ходом, или его придумают за нас…  Представьте себе, сколько ещё разных жизней мы могли бы прожить, если бы сделали иной выбор. Иной выбор!
– Вы п-полагаете? Не знаю… Жизнь после смерти. Бред какой-то. Альтернативные реальности, множественные личности… Вы всерьёз верите, будто бы во Вселенной существуют параллельные миры, которые иногда соприкасаются, даже п-пересекаются с нашим?! И притом не переплетаясь и не врастая друг в друга. И там живут наши двойники? Хм. Весьма и весьма интересно. Но маловероятно.
– А чему вы удивляетесь? – возмутился непрошеный гость и тут же сам удивлённо вытаращился на Грегора. – Ещё в древних буддийских сутрах, например, утверждалось: верный и единственный путь к просветлению состоит из бесконечного множества параллельных, пересекающихся, сходящихся и расходящихся путей, в конечном итоге объединённых в один. Думаю, мы сами и должны решить, какой из них нам суждено выбрать.
– Не знаю… – вновь повторил и хмуро почесал у себя в затылке Грегор. 
– И вы ещё сомневаетесь! – в сердцах и с укором воскликнул неугомонный толстяк, точно разозлившись на Грегоров тон, значительно искривлённый мрачными сомнениями и пустым алкоголем. – Оглянитесь вокруг. Наша сегодняшняя реальность содержит в себе шифр со многими разрешениями, и каждое из них верно. А мы способны наделять шифры и символы смыслом исключительно в соответствии с нашими желаниями!
«Что он несёт? Неужели нельзя выражаться проще?» Да. Я тоже не понял. Если так и дальше пойдёт, придётся звать на помощь г-жу Блаватскую. Но и она вряд ли разберётся. И уж её-то комментарии ясности особой не внесут. Скорее наоборот. Грегор, как ты вообще с ним беседуешь?! Я бы уже давно свихнулся.
– А наши возможности? – сухо поинтересовался Грегор и вновь уверенно глотнул из дрожащего бокала подозрительную на вид и на вкус мутную жидкость. Плохо ведёт себя бокал!
– В данном случае они равны нашим желаниям, – уверенно заявил толстощёкий Незнакомец, неожиданно тепло улыбнувшись Грегору, и зачем-то шутливо пригрозил ему пухленьким пальцем.
«Да кто же ты наконец такой? Впрочем, несущественно… Мир всё равно не задан». И то верно!
– А если, например, я не могу быть с любимым человеком в нашем мире, встретимся ли мы в д-другой реальности? – спросил вдруг Грегор с внезапно растущим интересом.
– Да. Возможно, – Незнакомец многозначительно икнул, уверенно кивнул два раза и ковырнул в носу. – Но надо его там как-то найти. Как-нибудь связаться с ним. И для начала необходимо навсегда покончить с сегодняшней реальностью, отказаться от неё. Ведь если один человек будет находиться в разных плоскостях одновременно и притом довольно продолжительное время, он может окончательно потерять себя. Свою личность. Своё лицо. Чтобы жизненное уравнение стало устойчивым, нужна некая постоянная величина – константа. Так сказать. Да. Если вы попадёте в другой мир без должной подготовки, там вы встретите одни сплошные переменные, то есть хаос. И можно навсегда застрять между мирами. Придётся выбрать себе лишь одну реальность и найти свою константу, если, конечно, она будет вас там ждать. А она будет, поверьте! В уравнении всегда существует константа.
«Навсегда покончить с сегодняшней реальностью. Это что же… подстрекательство к самоубийству? – мелькнула вдруг у Грегора сумасшедшая мысль. – Какой забавный толстяк. Он нравится мне!» Грегор, да ты ненормальный.
– Хотите с-сказать… мне надо умереть? Чтобы встретиться с близким человеком в д-другом мире. Мне. Надо. Умереть.
– А что есть умереть? По-вашему. Боитесь смерти, которая не более чем сон. Не отмерено ли Человеку определённое время на земле, и дни его не то же ли, что дни Наёмника, Гостя?!
«Он определённо мне нравится! Да. У толстяка – дар!» И тут Грегор опять выпил, прежде чем глубокомысленно изречь (а так говорят – «изречь»?  давненько не слыхал):
– Если бы смерть была похожа на сон, а жизнь на игру, мы бы, вероятно, п-проспали или п-проиграли сегодняшнюю партию. Мертвецы кой-чего не знают. Ведь они уже умерли… А вот вопрос, интересующий нас всех уже очень давно. Когда умрёт Человек, будет ли он опять жить?
– Не вздумайте впадать в уныние, – строго и повелительно брякнул Незнакомец и почему-то вновь погрозил Грегору мясистым пухлым пальцем. Не вязалась немного, правда, нарочитая строгость с его внешним, весьма добродушным обликом. – Уныние – чёрная ворона, сидящая у вас на плече и клюющая ваши глаза по ночам. А когда кто-то съедает наши глаза на завтрак, мы перестаём видеть истину и упускаем самое главное, самое важное из виду. Всегда есть выход, даже если его нет. Потому что. Ничто в подлунном мире не умирает. Просто. Меняет форму.
– Допустим. Но ведь Борхес г-говорил, пока мы с-спим здесь, мы бодрствуем в ином мире, и, таким образом, каждый человек всегда равен двум человечкам. А если где-то внутри меня живёт ещё один кто-то, кто не п-позволит перебраться в другую реальность?
– Значит, вы боитесь своего внутреннего демона.
– Я ничего не боюсь! Даже смерти… Так вы считаете, сон открывает нам дверь в другой мир.
– Разумеется. Во время сна нам лишь на короткий миг приоткрываются двери в иную реальность, куда мы попадаем уже независимо от нашей воли. Поначалу новый мир действительно представляется нам сплошным хаосом: ведь там ничего знакомого, никакой постоянной величины. Но мало-помалу, по мере нашего соприкосновения с другой реальностью, с другим временем и пространством, реальность та начинает приобретать упорядоченные, строго очерченные контуры и границы, линии, плоскости, объёмы, фигуры, и они уже сами по себе становятся более понятны и близки нам – людям из иного измерения. Чтобы совершенно окунуться в новую реальность, стать её частью, «вернуться домой», необходимо там что-то найти, какую-нибудь константу; то, что есть и в нашем мире, то, что имеет для вас огромное значение здесь и сейчас, и то, что, возможно, в сегодняшнем подлунном измерении вы уже утратили. Но в ином – вы сможете снова быть вместе. Стопроцентно гарантирую!
(Я вдруг поймал себя на страшной мысли… тоже ведь сейчас слушаю толстяка разинув рот. И мухи мне в рот залетают. Гадость какая! Наслушавшись таких вот толстяков, всерьёз начнёшь опасаться за собственный рассудок. Хотя. Если подумать. Именно разум человеческий часто способен наводить страх и ужас, а не его отсутствие. И вскоре уже версия о мнимом безумии удивительного Незнакомца начинает из моей головы испаряться столь же стремительно, как до того зародилась в ней. Очень странные вещи происходят порой в нашем сознании! замутнённом алкоголем. и страданиями.)
«Чёрт возьми, кажется, я пьян», – подумал между тем Грегор и тут же сурово спросил:
– З-значит… для того чтобы вновь воссоединиться с единственным б-близким человеком, мне необходимо п-просто умереть… или уснуть. П-пустячок. Конечно. Ибо смерть и сон суть одно и то же. А какие сны в том смертном сне п-приснятся, когда покров земного чувства полностью угаснет, испарится. Надеюсь, светлые. Ведь даже Гамлет не даёт ответа на столь животрепещущий в-вопрос… – Грегор раздумчиво выпил ещё и добавил: – А как же быть с тем вашим знакомцем, который не с-спит уже двадцать два года?.. Он умер.
– Ну, будем надеяться, что да. Ведь в противном случае человек с «неправильным» сном превращается в некую призрачную, безликую, нематериальную сущность, блуждающую в неопределённости между бытием и небытием. Где-то в Астрале. То есть там, где уже нет выбора.
– В смысле.
– Выбор! – коротко и туманно выпалил распрекрасный толстяк, смачно хохотнул и зачем-то опять лукаво пригрозил Грегору пухленьким пальчиком. Всё-таки сумасшедший! Никак не менее. Но в его безумии (если, конечно, это безумие) наблюдается некая система. Да и во всём его облике, пожалуй, я заметил нечто…
– Человеку без сна, – бесцеремонно перебил меня Грегор, – я п-подозреваю, другая реальность недоступна.
– Конечно, доступна. Он так же, как и все мы, попадёт (или уже попал) после смерти в иной мир. Не существует никакого мира мёртвых, вы ведь меня понимаете? Есть просто другие миры, куда мы переходим жить после смерти. Ведь смерть – конец лишь данной игры. Она услужливо открывает нам дверь в новый мир. А там игра начнётся заново. И уж поверьте мне, я бы переиграл! – задорно выкрикнул безумный толстяк. – Хотя, бесспорно, заранее никогда нельзя предсказать, какой будет расклад, – раздумчиво добавил он, с интересом разглядывая Грегора, будто впервые его  заметил. Его взгляд, туманный и наивный, камнем упал на дно нашей с Грегором души. – И всё же я бы переиграл… Однако вы правы: участи моего знакомца не позавидуешь. Ведь он попадёт в хаос, где не сможет узнать никого: ни вас, ни меня, ни свою семью. Ему придётся разыскивать новые константы среди огромного и нелепого нагромождения переменных. Сейчас он не мёртв, но и не живёт. Словно половинчатый. Человек. Блуждает сквозь миры в поисках своей половинки… А вот мы с вами в скором времени встретимся в другом мире, где обязательно узнаем друг друга. Почему-то уверен. И даже не спрашивайте, откуда знаю. Просто знаю и всё!
Бутылка пуста. Разговор окончен. Незнакомца след простыл. Время остановилось. Жизнь – тоже. Всё застыло. Утратило свою подвижность. Но потом почему-то снова задвигалось по предопределённой колее. Грегора вдруг совершенно одолел сон. Комната поплыла у него перед глазами, как в крученыховском аде. Граница между реальностью и сном, казалось, куда-то тоже медленно утекает, уплывает вместе с квартирой и окружающими предметами. Прежде довольно чёткие и ясные контуры вдруг приобрели некий туманный, даже фантастический оттенок. Нелепые, грёзоподобные образы вихрем носились по затуманенному мозгу Грегора. А луна плясала и заливисто хохотала в форточку. «Наверное, толстяк всё-таки что-то подмешал в бутылку», – снова мелькнула безумная мысль. Вот только не знаю: у меня или у Грегора. Что вообще теперь считать моим? А он (то есть Грегор) посидел ещё минуты две (будто ожидая в тот момент от судьбы не только «чёрно-юмористической», но и по-настоящему мрачной улыбки), почесался, зевнул раза два, свалился в постель и довольно быстро уснул.

18

Я не знаю всего, что может прийти ко мне, но чем бы это ни было, я встречу его, смеясь.
Г.Мелвилл

Пейзаж, который видит перед собой человек, обычно является отражением мира его души.
Альберт Санчес Пиньоль

                10 июня
 Привет, странник:)
Как ты относишься к творчеству Модильяни? Его художественное кредо: «Человеческое лицо – высшее творение природы». Как не могут лгать линии на руке, так и лицо откровенно. Всегда. Главное – увидеть и верно прочесть. (Хорошо в своё время сказал Мунк, автор гениального «Крика»: «Я пишу не то, что вижу, но то, что УВИДЕЛ»). Вот в чём, оказывается, фокус, – да?:)
К сожалению, я бездарна, и писать полотна об «увиденном» мне не дано. Зато читаю с удовольствием. И не только «какого-то Павича»:) К примеру, не далее, чем вчера, «за столиком в соседней кафешке» Сказочница «читала» одно такое интересное – знакомое и новое, хорошее и непростое – лицо…
Прочитанным осталась довольна.
> А что у тебя с Профессором? Он тебе нравится?
С Профессором из чата мы знакомы уже очень давно. (Скажу тебе по секрету: на самом деле он никакой не профессор, а обычный инженер, довольно безобидный, между прочим: строит дома! А в домах живут люди… и кошки!:)) И тараканы. Правда, до вчерашнего дня то было лишь виртуальное знакомство, и вот наконец состоялась легендарная встреча на Эльбе:) Это второй человек из «виртуала», с кем мне захотелось встретиться лично. Милый и добрый мальчик. Симпатичный. Да. Лицо открытое, а сам закрытый, весь в себе, «вещь в себе». Этакий одинокий и гордый волчонок. Даже, наверное, немного угрюмый. Но удивительно здоровый нравственный стержень. Всё так и есть, как виделось на расстоянье. Само собой, он мне очень симпатичен, иначе вряд ли наше общение могло бы стать столь долгим и доверительным.

***

> Думаешь, мы когда-нибудь встретимся?
Не исключено:)
C наилучшими
пожеланиями…………………………………………………………Сказочница

                18 июня

Тема1: Пейзаж, нарисованный чаем…:)
Тема2 (скрытая): Просто закрой глаза…

«Отелло» в театре теней? Ревность любви длинней?»
Кажется, весна наконец-то пришла: мужчины глупеют на глазах…:)
Добрый вечер, дорогой странник…
Сейчас начну дуть…:) в лицо… (А то – не дай Бог! – сложится среди тебя какая-нибудь революционная ситуация, «из искры возгорится пламя» и всё такое прочее)… /а уж так исторически заведено: от одной сумасбродной горящей головешки случается тысяча бед/
Так что дую… (И буду дуть до тех пор, пока ты не остынешь:), пока не улыбнёшься:))
В детстве я читала роман про мальчика, который однажды продал Коммивояжёру свой смех и с тех самых пор – на протяжении многих лет – не в силах был даже улыбнуться. А я подумала: ужас! Представляешь, если какой-нибудь Покупатель смеха навсегда и вдруг лишит меня возможности смеяться. Улыбаться… Что со мной тогда произойдёт, даже подумать страшно.
Улыбка, странник, улыбка – лучшее в человеке…
:)
Всего доброго……………………………………………………Сказочница
Р.S. Я хочу, чтобы ты увидел. Просто… закрой глаза… Смотри сердцем!

1. Рябь на воде
На воде при сильном ветре
Появляется рябь

Когда дуешь в чашку
На поверхности чая
Появляется рябь
Чай остывает

Когда дуешь человеку в лицо
Он закрывает глаза
И начинает смеяться

Когда кто-то на тебя дуется
Дунь ему в лицо
Получится улыбка

Возьми серый камень
Брось в полосу водной глади
Ветер убежит

Закрой глаза
Выпей чашку чая

2. Чай летнего вечера
Когда к нам заглянет ветер
он сделает нашу одежду
красивой как это слово

в сиреневой зале
кто-то невидимый глазу
разливает по чашкам чай
тихого летнего вечера

а если ты пожелаешь
я подумаю что влюблена
и мне скоро откроется кто виноват
в том что этого нет у тебя (с)

………………………………………………………………………………

Рябь на воде и чай в сиреневой зале как будто написаны кем-то <не знаю кем, не помню, где прочла> специально для тебя:)
Тебе понравилось? Теперь у меня есть средство для укрощения легко воспламеняющихся странников – я буду дуть им в лицо, а потом отпаивать летним чаем…:) Как тебе такая перспектива? Пойми, мне вовсе не хочется всю оставшуюся жизнь посыпать свою голову пеплом:))
Р.Р.S. Всё ж таки надеюсь, сосульчатая карлица минует мою бедную голову, и лето я встречу в светлом уме и доброй памяти:) (А упрощение жизни, известное дело, всегда ведёт к простоте желаний!:)
Чего и тебе, милый странник, искренне желаю!
Улыбнись!:)

                1 июля

Доброе утро, маэстро!
Цветы – от растроганной публики, а также конфеты и бублики, и т.д., и т.п. В общем, слов нет, – талантище!:) «Бродячий» шедевр! Великий Иллюзионист!
Милый странник, поверь, нет у тебя повода для сожалений и причин для извинений… Всё было как было. Если вообще было:) Ты только представь на минуту: всё ведь могло сложиться иначе, а то и вовсе не сложиться… в поучительную и добрую сказку, пусть даже и виртуальную:) И кто бы сделался богаче? Кто бы стал счастливее?
Помнится, года два назад я случайно попала на какой-то спектакль японского театра абсурда. (Уже не помню название!) После первого акта почти все зрители раздражённо покинули зал – мозг просто отказывался исполнять свои прямые обязанности:) И, видимо, поскольку ничего не раскладывалось по знакомым полочкам, люди чувствовали себя потерянно и несчастно, как, возможно, чувствует себя человек, больной аутизмом, в условиях, лишённых порядка или привычной системы. Я тоже мало чего поняла, но игра актёров была столь живой, яркой и неординарной, что мне вовсе не хотелось уходить. Более того, я поудобнее устроилась в своём кресле, расслабилась и начала просто СМОТРЕТЬ (без тщетных, глупых, суетных попыток «во всём дойти до самой сути»).
Ты не представляешь, какое душевное потрясение! Со знаком «плюс», конечно же. Море удовольствия, масса положительных эмоций. По-моему, верно замечено, каждый из нас – ходячая театральная пьеса, которую почему-то смотрят со второго акта. Всё очень забавно и мило, но довольно сюрреалистично и, мягко говоря, непонятно. Актёры делают неизвестно что и неизвестно зачем. Решительно бродят по сцене взад-вперёд. Мы пытаемся спроецировать на их поведение наше собственное невежество и непонимание, а они представляются нам просто сумасшедшими шляпниками, продолжающими с невозмутимым видом входить и выходить. Их игра великолепна. Наше недоумение – смехотворно.
Милый странник, ты просто прелесть (тебе кто-нибудь говорил?:) Ты интересен и без шокирующего эпатажа или муаровых театральных флёров. По обыкновению своему, замерев, я смотрела на красочное действо, получая эстетическое удовлетворение от неожиданных декораций, ярких образов-масок, поэтических текстов, искусно вплетённых в полотно писем, бредовых умопостроений, обманчивых иллюзий.
Хороший актёр верит в то, что играет, хороший зритель – в то, что видит… Мне кажется, каждый из нас отдавался своему призванию без остатка, вкладывая в него свою душу, своё сердце, наполняя смыслом и живой энергией мёртвое поле белого вёрдовского документа или чёрного квадрата чата на www.***.ru…
С наилучшими
пожеланиями……………………………………………………Сказочница
Р.S. Хочу ещё попасть на джазовую сказку, которую сулит нам театр в первых числах августа.
Впрочем, то будет уже совсем другая история…:)

                10 июля

Доброе утро, странник:)
Утро действительно доброе, но какое-то мутное, бесформенное… Снег колючий в лицо, и так мало солнца… А ведь скоро август. Да.
Чтобы совсем не захандрить, сварила внеплановый кофе, по сусекам помела, по амбарам поскребла – набралась угощений – полплитки шоколада и горсть фисташек. Грызу орехи, разглядываю фотографии, поминаю добрым словом солнечные деньки прошлого лета… А они были яркие, просто ослепительно яркие и безумно счастливые!
В мае – море… Средиземное, лазурное. Вот – сижу на песке, перебираю камешки (привезла оттуда целый мешок гладких, не похожих друг на друга, полосатых, белых, чёрных… разных камней и ракушек, собранных на берегу); вот, уже загоревшая, как негритёнок, – в пляжном баре, держу в руках национальную турецкую лепёшку с брынзой и зеленью, испечённую тут же тихими турчанками; вот – лечу на парашюте над морем (разве не экстрим!:); а вот уже – ночная Алания, залитая красными огнями, многолюдная, пёстрая… В память о Турции привезла кальян, разные табаки к нему, соломенную шляпку и «весёлую» сумочку, турецкие сигары (мягкие и немножко кофейные на вкус)… <…>
А в августе была Швеция. Стокгольм… «город-сказка, город-мечта, попадая в его сети, пропадаешь навсегда…»:) Красивые люди, старинная готика, роскошные фасады, королевские замки, зелёные лужайки (находясь в любой точке города, можно запросто плюхнуться на живой ковёр, посидеть, отдохнуть, поваляться в траве, тихо разглядывая мирное лазорево-голубое небо), удивительно гармонично сосуществующие прошлое и настоящее, настоящее и будущее…
Словами не передать. Надо просто увидеть:)
У меня много недостатков, но жадность не из их числа. Посылаю тебе осколок прошлого лета, подзаряди свои солнечные батарейки! Просто взгляни на меня…:)
Храни тебя Господь!
                ……………………………………………………………………Сказочница
Р.S. А грузить я умею, да:) Только ведь никто не возьмёт на себя больше, чем сможет вынести…

19

Мы – всего лишь звуки, летящие из-под пальцев неведомого пианиста, – в грандиозной симфонии, которую никому из нас не дано услышать целиком.
В.Пелевин «Чапаев и пустота»

Мой ум теперь – источник возмущённый,
И дна его не различу я сам.
В.Шекспир

«Есть радости, которым больше не веришь: они придут, они сверкнут, как молния, они испепелят», – сказал однажды своему покойному другу какой-то мёртвый мудрец, а я повторю вслед за ним.
Сегодня мне особенно грустно и тяжело. Опять сажусь писать свой нелепый дневник. Зачем. Вряд ли кто-нибудь ещё, кроме меня, будет читать или писать околесицу. Ахинея. Ахиллесица. Но в моей голове некто недавно вновь затеял генеральную уборку. Некто или нечто. Кто-то очень опасный, не человек даже, наверное, а Зверь какой-то. Что там теперь творится – ужас, ужас! Я для жены пишу. Может, она скоро вернётся, и прочтёт. Все мои бредовые умопостроения. Все мои галлюцинирующие кошмары. Наконец-то закончатся. Ей понравится. Убеждён. Ей всегда нравился мой… <Бредь. Звездь. Известь> …
<Иногда кажется: память – нечто вроде наказания. Высшая мера пресечения. Воспоминания о давно и внезапно утраченной жене, являющиеся теперь всей моей жизнью – ибо ничто, в сущности, не принадлежит мне более, кроме прошлого, – следуют за мной повсюду и всегда, подобно верному псу, бегущему за хозяином и в дождь, и в стужу>. <два раза перечёркнуто>
Конец… <…> 
Никогда не любил читать биографии. Тем более автобиографии. Единственной биографией, что довелось мне прочесть от начала до конца и не заскучать, – была биография Байрона, уже не помню, правда, кем написанная. А извлёк я из неё вот какую, весьма полезную для себя информацию.
Байрон имел некую мефистофелевскую хромоту (или ломоту во всём теле?), занимался некоторыми видами спорта в колледже (вроде бы плаванием и боксом… или?), а ещё очень сильно любил свою сестру и их общую дочь – а её он, между прочим, называл «малышка Ада». Общество отвергло Байрона за инцест, изрыгнуло его из себя, подобно рвоте, или – согласно остроумному замечанию Генри Миллера – выплюнуло, как стреляную гильзу. Сделался ли он хуже после знакомства с сестрой. Вряд ли. Любовь всегда преображает человека. Меняет его. Но меняет – в лучшую сторону. А вот стал ли Байрон несчастным, когда мир отверг его? Глупый вопрос. Конечно, стал. Если вы задумали бросить вызов Обществу, вы должны кое-что помнить: это всегда будет неравная борьба. И вы проиграете. Общество буквально разрывает Человека пополам, рвёт его на части. Не жаль Байрона – жаль тебя, «малютка Ада».
(Раз уж ты не такой как все, ты всегда будешь одинок. Закон жизни!)
Куда катится наш мир. А судьи кто? Questio quid juris?  Закон молчит. Зато нравственный закон орёт благим матом. Пора уже, наверное, вызывать на помощь обезьян и начинать всё сначала. А не пригласить ли сразу «двенадцать обезьян». С гебефреническим Брэдом Питтом и печально обдолбанным, пускающим слюни Брюсом Уиллисом в главной роли? Нет, пожалуй, всё-таки не с Брэдом, а с Бредом. Действительно очень бред и очень питт! маленький такой – питт, питт. Поскольку всё вокруг – сплошной бред – бред, бред. Безумные. Шляпники. Говорят, у сумасшедших в голове постоянно прокручивается нечто вроде театральной пьесы, где они сами себе режиссёры, дирижёры и актёры. Ставят грандиозный по своей абсурдности симфонический спектакль и живут в нём как ни в чём не бывало. И сами-то едва ли понимают, о чём кино. Удивительно.
Я бы хотел снять фильм со своей женой в главной роли. Пусть она всегда будет главной, а я – всего лишь  эпизодом в её жизни. Так даже лучше. Не люблю быть ведущим персонажем. Хотя иногда приходится. Interea  инцест – один из древнейших мотивов мирового искусства, известный ещё со времён… (Кажется, немного отвлёкся от основной темы, если она, конечно, вообще здесь есть. Дело в том… после ухода жены я стал часто замечать за собой некоторые странности. В голове моей будто поселился кто-то другой. Второй? Не знаю. Страшный человек. Он хозяйничает там по своему усмотрению, наводит собственные порядки, обмахивая грязной тряпкой пыль с моих болезненных воспоминаний, и видит мир совершенно другими глазами. Я или не я. А впрочем, впрочем…  уже не имеет значения: меня всё равно скоро убьют… Мысли мои плавно перекатываются с одного на другое ртутными шариками в неисправном термометре. Ход их беспорядочен. Вроде бы мои мысли уже не мои мысли, и моё отражение не моё отражение. Чьё у меня отражение? каково моё предназначение? Раскидываю умом и – ни тпру, ни ну. Не следует, верно, раскидываться своим умом налево и направо. Очередная «лунь-шмунь» обязательно полезет в голову. Видимо, концентрация всё-таки частично утрачена. Или просто обыкновенное безумие настигло наконец и меня тоже. Я читал даже недавно где-то: бороться с сумасшествием – значит иметь маленькую форточку у себя в голове, чтобы оно свободно, беспрепятственно влетало и вылетало, когда и куда ему вздумается, а не прятаться от него по углам сознания (подсознания?), делая вид, якобы всё происходит не с тобой; но, по-моему, просто бороться с собственным безумием так же глупо и нелепо, как закатывать «сизифов камень» на гору. Мы его катим, а он сваливается обратно нам на голову. Голова трещит. Даже сама фраза звучит глупо. «Бороться с сумасшествием». Вздор! Кажется, лингвисты называют его «весёлый шкаф» – сочетание несочетаемого, снарковская «поэма-бессмыслица». Хотя… если так подумать, не такая уж и бессмыслица. Имею в виду поэму. Поиски фантастического «снарка» – аллегорические поиски «чего-то». Чего именно? Мы все сразу после рождения отправляемся на поиски. Куда стремится душа человеческая. Вопрос, требующий подробного ответа. А у меня есть только не очень подробный. Любые поиски, куда бы они ни вели, всегда в конечном счёте возвращают нас к самим себе. К себе настоящим. Будь у меня читатели, они бы непременно согласились с моим глубокомысленным выводом, правда? Но у каждого должны быть собственные выводы. Избави бог навязывать кому-то своё особое мнение! А впрочем, впрочем… Как бы то ни было, всё равно мой дневник никто никогда не прочтёт. Кроме жены, если, конечно, она вернётся ко мне. А она вернётся? Как вы полагаете? Зачем я сейчас это написал. Не имеет значения. Да и ещё и в скобках! Какие чудовищно длинные получились скобки. Чуть не забыл даже про них. Безобразие!) Так вот.
Всё же лучшей автобиографией, которую мне довелось прочесть за свою короткую жизнь, была следующая, не могу припомнить, правда, какого писателя: «Я родился в 19** г. И до сих пор ещё не умер. Остальное несущественно». Так бы и я о себе написал. За одним исключением. «В 19** г. я встретил Луизу. Что до той знаменательной встречи происходило в моей жизни – несущественно». Достойно восхищения!
Моя биография до прелести проста. Всю её можно разделить на две части: до встречи с Луизой и после. А события, происходившие до, – слишком уж скучны, чтобы их описывать, чтобы даже просто упоминать о них. Теперь Луиза ушла. Пытаюсь вписать или хотя бы «уложить» каким-нибудь образом новый биографический факт в мою жизнь. Но он почему-то никак туда не вписывается. Где логика? Но при чём здесь логика. Нельзя же в самом деле, требовать, чтобы после того, как ваша душа два года распевала весёлые любовные песенки о счастливой семейной жизни, она вдруг переключилась на высшую математику и стала бы разрабатывать логарифмы чувств, интегралы эмоций, матрицы памяти, математические формулы и строго логические построения мысли. Да ещё и заставить её решать самые страшные матричные уравнения методом Зингера, методом Крамера и методом обратной матрицы! Нет, надо просто жить дальше, но как. Поверьте, я бы жил правильно. Жил нравственно и очень счастливо. Если бы знал. Ответы.
А что касается самой Луизы, она тоже не любила рассказывать о своём прошлом. Бог рисует нашу автобиографию. У каждого своя история, но Бог помнит их все наизусть. Он заранее знает их конец, а мы – нет. Тем и интересней. Так она говорила. Никогда не верил в Бога, в гороскопы, знамения, провидение и прочую чепуху. Мне кажется, небесным светилам (или кто там ещё проживает на небесах?) нет до нас абсолютно никакого дела. Моя судьба никак не изменится, если Меркурий в дни зимнего солнцестояния вдруг повернётся задом к какому-нибудь Сириусу, а Венера выступит в квадратуре с Луной. Я, как вы, наверное, уже поняли, фаталист. А фаталисты сродни реалистам. Мы верим, что всё реальное происходит, сообразуясь лишь с логикой и фатальной неизбежностью. Вы не согласны со мной? Вот и я посему никогда не был религиозным, никогда не понимал, зачем вообще разговаривать с Богом, если он не отвечает. Что за беседа такая, когда говорит лишь Человек. Люди вообще-то всегда одиноки. Но они вопрошают. Любимое занятие – задавать вопросы. А Господь молчит. Не даёт ответа. А может. Он тоже одинок? Вот и молчит. Всё равно бессмыслица какая-то получается. А впрочем, впрочем… Кому как угодно. Луиза верит в Бога. А я верю ей. Мне достаточно.
Альбер Камю однажды поставил очень важный вопрос, который следует немедленно разрешить «на практике»: можно ли быть счастливым и одиноким одновременно. Сам он, правда, никакого ответа на свой вопрос не предложил. Я вообще-то и раньше замечал некоторую странность, свойственную всем без исключения философам: зададут вопрос, а ответ, мол, ищите сами, где вам будет угодно. As you like it?  Хитростью своею они подобны древним мудрецам – старцам, способным лишь ставить трудноразрешимые проблемы перед своими незадачливыми юными учениками, но не предлагать притом никаких путей для их решения, ввергая тем самым последних в пучину интеллектуального безумия и хаоса. Согласен: многих ответов на многие вопросы и вовсе не существует в природе – так мне представляется. Либо же они находятся в иной, неведомой плоскости. Иногда мы почему-то не можем себе уяснить даже какие-то самые простые вещи. Вы не замечали? Но вот, например, на сверхъестественный вопрос вполне можно ответить, если отбросить всё невозможное. Что останется. Невероятное, непостижимое, странное, нереальное, но правда. Сверхъестественное: за пределами границ нашего повседневного опыта, но возможное там, где те границы никогда не были определены. Или были определены, но частично стёрты впоследствии. Утрачены.
Мы по сути даже не знаем, что знаем. Что мы вообще-то знаем о себе и о мире? (То есть думаем, что знаем?) Уверены в том, будто кое-что знаем, но не знаем, что именно. Лучше всех ответил Набоков в бессмертной «Лолите». То есть ответил, конечно, не Набоков, а его герой. – Он в достаточной мере горд, поскольку знает кое-что, чтобы скромно признаться: не знает всего. Но и самому автору нашумевшего романа о педофиле, безусловно, есть чем гордиться. Скромное утверждение. И всё-таки (опять, похоже, отвлекусь) – справедливости ради! – роман-то был написан не об извращенце, а о «бедной девочке моей». Так писатель называл героиню. Ведь он любил её. Какая удивительная красота в сочетании с отвратительным развратом. Самое страшное зло – то, которое в одежды невинности одевается. «Адский демон с ангельским лицом», наверное, сказал бы Шекспир. Небо голубое. Красота смертна. Разврат бессмертен. А дети должны оставаться детьми. Как можно дольше. Но какая страшная сила их заставляет превращаться в нравственных чудовищ – мне неведомо. Как, впрочем, и многое другое. Взять хоть «Повелителя мух». Дети-убийцы. Дети-монстры. Парадокс, превратившийся в обыденность. Не животной (ведь животные не убивают и не мучают себе подобных ради забавы), а человеческой жестокостью, прочно поселившейся в сердцах современных людей и граничащей временами с безумием, сейчас уже  никого нельзя удивить. (Почему в мире так много ненависти и зла. Чистого, абсолютного зла. Особенно страшно и жутко становится на душе, когда страдают дети.) И всё-таки – «бедная девочка моя»… Даже такую можно любить. Нет. Только такую и д;лжно любить. Хотя слова «д;лжно» и «нужно» применительно к любви не очень уместны. А полюбить, строго говоря, возможно любую женщину, даже ту, которая втаптывает вас в грязь. Ведь любовь – чувство стихийное, иррациональное. Им нельзя управлять. Так уж устроено сердце человеческое: оно всегда стремится к тому, кто может его погубить. В чём виноват Гумберт Гумберт. Какое сделал он дурное дело. Влюбился в фантом, в призрак, в несуществующий образ. Придумал себе девочку. А печать разврата давно уже тронула невинное тело и детскую душу. Разврат уверенно пустил здесь свои корни и медленно прорастал на благодатной почве. Больше всех, между прочим, пострадал от своего романа сам Набоков. Общество очень сильно не любит, когда вскрывают его гниющие, зловонные язвы и выставляют своеобразно и пышно смердящий продукт разложения на всеобщее обозрение. Вроде как догнивать. В местах наибольшего скопления народа. Чтоб все проходящие мимо обязательно увидели: в тех гнойных отбросах копошатся жирные, одетые в великолепные белоснежные одежды, трупные черви. Наше досточтимое и прославленное своей высокой моралью Общество не любит людей переваривать. Оно любит их разжёвывать и выплёвывать. Вкусно.
Что пишу. О чём. Сам не понимаю. Пора переходить к сути эссе, если она тут есть, а я всё время отвлекаюсь. Мысли бросаются в разные стороны собаками бешеными, голодными волками – с пеной на жёлтых никотиновых зубах. Пристрелить бы их всех, да жалко: всё-таки свои, родные. Хоть и бесноватые!.. Не ровён час – кто-нибудь ещё подумает, будто я здесь защищаю педофилов, кровосмесителей и пропагандирую насилие в чистом виде. И что тогда со мной будет? Избави бог от такой судьбы! Нет. Пропагандирую Любовь. Я всегда на стороне Любви. Лишь Она может оправдывать и обвинять. Она сама по себе уже есть и Судья, и Прокурор, и Адвокат, и Присяжные заседатели в одном лице. А Любовь оправдывает всё. Даже предательство. Ведь и предательство бывает разным. Так вот…
Ницше ответил на вопрос Альбера Камю довольно оригинальным образом. [А он наверняка знал: Камю тоже удалось заглянуть в бездну. Камю не желал, конечно, превратиться в Человека бездны (Человека-бездну?). Он, как и все мы, стремился к нормальной жизни ценой невероятных усилий, но ничего, правда, не добился, а вместо того с каждым днём подходил всё ближе и ближе к краю известной всем ницшеанской бездны. Но если бы мир казался Камю осмысленным, он не стал бы вообще писать, по его же собственному утверждению]. А Ницше сказал: «Счастье бегает за мной. Поскольку я не бегаю за женщинами. А счастье – Женщина». Ницшеанское, слишком ницшеанское выражение. Столь циничное отношение к жизни и к женщинам, наверное, помогает выжить. Не оно ли свело его с ума. Оно. Не оно. Вбелибердяшится иной раз что-нибудь такое-этакое в голову! Просто кошмар.
Луиза считала: счастливым человек должен сделать себя сам. «Пойми наконец, Ги: никто-никто-никто не может стать причиной твоего счастья, кроме тебя самого!» – так она однажды мне сказала. Я же, напротив, всегда оставался в полнейшей уверенности: счастливым нас может сделать только другой человек. Кто-то даже из великих мудрецов, между прочим, сказал: лишь другой человек способен дать нам полноту себя. Луиза дала мне полноту. Нашла и раскрыла во мне нечто такое, чего я и сам в себе раньше не замечал. Она стала для меня тем другим человеком. Потому-то она и ушла. Я не способен просто быть счастливым. А кто способен. Я был счастлив только рядом с ней. А она хотела, чтобы я почувствовал всю полноту и прелесть мира без чьей-либо помощи и поддержки. Кстати. К вопросу о «женском счастье» Фридриха Ницше. Он же писал: есть души, которые никогда не откроют, разве что сперва выдумают их. Его утверждение вполне согласуется с образом моей потерянной жены. Её душа – зелёный фонарь в ночи, зелёный дождь за окном, зелёный ветер в моих ушах, зелёная пыль в моих глазах, зелёная судьба из фильма «Крадущийся тигр, затаившийся дракон». Её душа поёт. И играет на флейте. А фонарик обычно светит и указывает верное направление одиноким путникам, ночным странникам, блуждающим в поисках метафорического огня, в надежде на понимание.
Отныне мне предстоит жить с другим спутником – Мудрым Учителем, Великим Наставником, лучшим другом. С ним знаком уже очень давно и не понаслышке. Имя Ему – Одиночество.
Никогда не считал себя одиноким до встречи с Луизой. Тема, в сущности, вообще не актуальная для меня. Одиночество наоборот всегда виделось мне в каком-то романтическом духе. Я с детства любил и ценил уединение. И мне очень рано открылось великое счастье: слушать тишину и внимать голосу ratio.  Поплотнее закутаться в шёлковый кокон своей души, обратиться в куколку, личинку, червячка и ждать неизбежного превращения. Что есть. Одиночество. Сидеть в уединении. И. Не делить свои комнаты-невидимки с прочими. Но теперь, когда жена бросила меня, я познал истинное. Одиночество. Не в философском смысле слова, а в буквальном. У него, оказывается, тоже есть свое лицо. Лицо Тьмы. Ницшеанская бездна. Бездна безумия. Правда. Сердце никогда не стареет: ведь Пустота и Одиночество, хотя бы раз отметившие его, с годами никуда не исчезают, а лишь растут. Растут. Множатся. Всепоглощающая Тьма окутала моё лицо и всё тело; Темнота с бешеной скоростью в ритме танго ринулась внутрь. И вот тут-то наконец зелёнозадые светлячки, основательно придавленные моими мрачными, сумасбродными мыслями, сверкнули в ночи последний раз и погасли. Поскольку фонарики и светляки могут быть, конечно, жёлтыми и весёлыми, подобно одноглазой луне. Но они всегда гаснут.
Луиза оставила меня. Закрываю глаза. Тишина мелкой пылью вновь заполняет меня целиком изнутри и уже рвётся наружу – поглотить заодно и всё вокруг. И Ночь длится долго. И Пустота побеждает. Как-то незаметно для самого себя я остался совершенно один. Ко мне приходили ненадолго, звонили время от времени, о чём-то растерянно молчали, выразительно кашляли и сморкались в трубку, а потом уходили навсегда; исчезали, подобно платоновским теням на грязной стене. Я очутился в сумрачном психоделическом лесу, в страшном галлюциногенном кошмаре, из коего нельзя вернуться обратно, невозможно проснуться. Жена ушла. «Распалась связь времён». Обрыв на линии. Пурга. Помехи. Снежная буря. Нарушился привычный ход жизни. Весь мир внезапно рассыпался в прах, превратился в тлен. Мертвечиной пахнут белые сугробы. Клоуны тоже умеют плакать. А стервятники в небе всегда радостно приветствуют своих братьев на земле – вор;н-падальщиков. И лишь Могильщики, в отличие от кротов, должны точно знать, где рыть и кому рыть, поскольку и на Могильщиках, и на тех, за кем они убирают, лежит одна печать – проклятье Каина. Пребываю в кромешной тьме, плавно переплывая от одной иллюзии к другой. Сначала тешил себя мыслью: всё это просто нелепая ошибка, случайность, недоразумение, и жена скоро вернётся. Затем вдруг вознамерился написать роман, наивно полагая реализовать и «растворить» ненавистное чувство досады, обиды и одиночества в творчестве. Искренне уверовав: любимая там, где-нибудь, когда-нибудь обязательно увидит и прочтёт его, и уж тогда-то… А может, даже прославлюсь. Кто знает. Каким же надо родиться идиотом и поверить в чушь. Сплошные иллюзии. Одна наталкивается на другую, вдребезги разбиваясь об неё, как о гранитную скалу. Прославиться. Мне не по силам создать настоящее произведение искусства. Я собственную <не первой свежести> рубашку вовремя постирать не способен. Даже если учиться у великих мастеров, сам я художником никогда не стану. А вскоре меня настиг новый мираж. Любимая работа спасёт или хотя бы отвлечёт от мрачных мыслей. Дурак. Какой же всё-таки!.. Иллюзионист-неудачник. Разве можно вдруг взять и забыть главную мистерию своей жизни. Просто забыть.
Луиза ушла. [Судьба? Тебя считают изменчивой, да. Но если так, не держи долго вдали того, кто дорог мне. Или я за себя не отвечаю. Разум мой уже очень давно не в силах дать мне хоть сколько-нибудь подробного отчёта в происходящем. Безумие часто подкрадывается незаметно, со спины, как жестокий, смертельно опасный хищник во время охоты. Росомаха. Единственный зверь, не оставляющий человека в живых]. И кем теперь я стал. Кто я вообще без Неё. Слетел с катушек. Сошёл со своей орбиты, и меня уносит всё дальше и дальше – в бездну небытия. Несусь стремительно на сломанном велосипеде без колёс и без рулевого управления в пучину хаоса. Смогу ли вернуться обратно. И зачем. Возвращаться. Уже совершенно не уверен, у бога или у Дьявола (или кто там ещё является режиссёром наших судеб?) есть ли хоть немного здравого смысла или вообще какой-нибудь план действий. Зачем позволять кому-то отнимать у тебя веру в Любовь? Растаптывать нашу веру. Нивелировать. Дематериализовать. И как жить дальше с таким недугом. Ты, наверное, хотела сказать мне на прощанье: нет-нет, не постигаю тебя дальше твоего тела, твоей улыбки и, бывает, даже мучаюсь оттого, как ты меня любишь, меня мучает твоя любовь, – она не становится мостом, поскольку не может мост опираться на один берег… Но нет. Не позволю тебе так думать, любимая! Или кому-то ещё. Ставить. Под. Сомнение. Нашу. Любовь. И вообще… я с недавних пор возненавидел своё тело, подобно герою какого-то ужасного рассказа. Мне всё время мерещилось, будто два глаза, две руки, два лёгких – так же чудовищно-нелепо, как два лица. Лучше бы у меня вовсе не было тела <вроде Декарта с его «Рассуждением о методе»>, и не осталось бы чувств заодно, а лишь способность мыслить и рассуждать. Дано мне тело – что с ним делать. К чему теперь. Если в нём живёт только половина души. А другая утрачена. Вера в Любовь убита.
Никто не даст ответа на мои многочисленные, бессмысленные вопросы. Бессмысленные, поскольку не может диалог с любимой вестись в голове одного человека в отсутствии другого. Когда один вопрошает, а другой не даёт ответа. Неужели таков мой вечный удел. Неужели мне суждено быть лишь сценой, на которой разыгрывается нескончаемая драма воспоминаний об ушедшей жене, и где я постоянно вынужден буду задавать себе один и тот же вопрос, так никогда и не получив на него ответа. И что делать теперь, когда мухи поселились в моих глазах, а саблезубые желтобрюхие крысы грызут мою плоть изнутри. И ещё какой-то подопытный мышонок в голове круги наматывает. Вечные девять кругов ада. Не хочет успокаиваться. Гоню прочь от себя мрачные мысли, но они – назойливые мухи – всё возвращаются и возвращаются. Он превратился в человека, который не слышит, и не видит, и не имеет в ушах своих ответа. Ни у кого нет ответов. Или же они нам просто не подходят. Возможно, прав великий философ-пессимист: каждому суждено тащить на себе какую-то тяжкую, неумолимо-неотвратимо-бессмысленную ношу. Мы так устроены: вечно поднимаемся в гору со всем нашим громоздким умственным скарбом, наподобие многочисленной армии сизифов с их вечными неподъёмными камнями. Проламывающими головы. Сегодня мне удалось достоверно и обстоятельно установить лишь одну вещь: если Луиза не вернётся, я… мысль ускакала куда-то на одной ноге… потом догоню её и непременно запишу… Непременно!

20

Голова до прелести пуста
Оттого, что сердце слишком полно…
М.Цветаева

 Во мне всё время сидит кто-то, кто продолжает улыбаться.
Ромен Гари

                18 июля

Тема: Чёрная метка для одноногой канальи, сэр!

Привет, странник:)
А ты нахал каких поискать! Не будет тебе больше осколков:)) Бессовестный человек! Нехорошая редиска!:)
Не заслужил ты
такого счастья…
Псих ненормальный!:))
Впрочем, письмом своим насмешил:) /Добрею прямо на глазах изумлённой публики/.
Так и быть – сменю гнев на милость – с учётом смягчающих обстоятельств – будешь приговорён к харакири условно:)
Вот только не знаю, как теперь отвязаться от засевшей в голове музыкальной фразы из «Острова сокровищ» – помнишь?:) –
«… лучше быть одноно-о-о-гим, чем быть
одино-о-о-ким, когда некому руку подать…»:)) Видимо, твоя бывшая… нога
навеяла:)
Ну, ладно, друг сердечный, поцелуй за меня бедную больную бабушку, тётушку Пчелу,
да не забудь
прихватить с собой горшочек масла: негоже из гостей с пустыми руками возвращаться. Опять же…
будешь смазывать им свои ноющие раны:)
А мне недосуг – дела, понимаешь, брат Пушкин, дела…
Сон схлынул. Ушёл. Пора ускориться. Работа спорится. Начальник злится. Голова болит. Весь день хлопочет Золушка. Проверка назревает. Неожиданная инспекция. Слышу твою легчайшую поступь в ночи. Ты – Ангел?:)
Разгадка тайны уже близко?

***

В верности не клянусь, любви до гроба не обещаю.
*убежала на встречу с прекрасным…:)
Всего тебе самого доброго!
                ……………………………………………………………………Сказочница
Р.S. Я умею хранить секреты!

                1 августа

… Снова август. И в печке зреет смуглый хлеб со спелой луной… Съедим его вместе?               
Доброе утро, странник!:)
Первое, что проснулось сегодня во мне, было предчувствие Солнца. Глаза ещё спали, астрал блуждал где-то в других мирах, но послышалось тихое «шорх-шорх», как если бы ночная бабочка билась в окно. Я проснулась и точно в первый раз поняла: ВСЁ – в нас:)
Я не умею это объяснить… Но мне кажется, я только о том и толкую тебе постоянно. О чём же ещё говорить. Послушай. Иногда мне представляется, будто я сижу на краешке себя с волшебной удочкой в руках и ловлю золотую рыбку (нет сомнений: она живёт в моём омуте!). Её смешат мои неуклюжие крючки и детские уловки, она выныривает и спрашивает: «Ну? Опять солнце потеряла?»:) – «Потеряла… – говорю ей, – и как же мне быть?» – «Просто БУДЬ!» – отвечает она ласково и тотчас исчезает в лазурном омуте.
/Рисую пальцем в воздухе знак вопроса/ (?)
Что я думаю о тебе? Хм… одна смешливая и ветреная гамма чувств – противоречивых и разных. /А в голове – слышь-ка – хоть бы мыслишка: думал-думал – ничаво не надумал…:)/
Не знать друг друга в такой степени, которая превосходит всякую возможность знания, было прекрасно:) Спасибо тебе – и за то…:) Да и просто – СПАСИБО! …

***

Чем жила твоя любовь все эти дни? Да сущими пустяками жила! Купила роскошный тонкого льна костюмчик на лето – синяя рубашоночка без рукавов и брючки – ах-ах, Маргарита Константиновна, вы неотразимы! – а ещё хулиганскую белую шляпку – в тон:)
А вчера моя маленькая Снежинка впервые пошла гулять одна. Вернулась быстро. – Нагулялась уже? – спрашиваю, а она: «Что ж я там хожу-брожу, как одинокая сущность!»:)) /Боже мой, отчего такая приятная горчинка остаётся на языке от музыкальной фразы, которую слушаю уже не первый день, – «Тень твоей <античной> улыбки»:)/ <…>
Ты можешь ничего мне больше не объяснять, мой хмурый Гамлет! И не раскрывать свои секреты. Так ли уж архиважно? Нет, конечно, если важно, то изволь – объясни! Поведай лишь то, что по-настоящему имеет значение. С удовольствием послушаю, полюбопытствую. (Люблю, знаешь ли, выведывать чужие секреты. Чужие тайны. Спрятанные на дне душевного колодца. Которые. Должны оставаться не просто тайнами:) 
Из стайки пугливых мыслей выуживаю-таки ещё одну – серебристую вуалехвостку…:) Давай посадим её в банку, полюбуемся, а потом отпустим на волю?:)
Странник, – лето! (и не хмурься на снег!) – а нам опять чего-то не хватает – то ли любви и сострадания, то ли пряников тульских… Или тульских самоваров?:) Когда же мы жить-то начнём, сердце моё?!
                …………………………………………………………………………Сказочница
Р.S. Благодарствую, конечно, за пожелание счастия с Профессором, но надеюсь всё же: «счастие» сие достанется кому-нибудь другому:))
Слишком велика ответственность и непосилен груз:)
Лучше пожелай мне стать бабочкой… когда-нибудь… в любой из дарованных мне жизней… (Бабочки летают и во сне!)
И – пожалуйста – БУДЬ!
А мне сегодня приснилось вот что, послушай:
Капустницы полёт витой
Не изменить, ведь жизнь пройдёт,
Пока поймёшь прямой полёт.
Она витает наугад
К надежде, к Богу – и назад.
Стриж – акробат, но даже он
Таланта этого лишен. (с)

                7 августа

Тема: Пустота – это тоже ваби…:)

Привет, странник…:)
Ты славный:) И замечательный. Ты даже не представляешь, какой комплимент отвесил себе, заявляя о своей внутренней пустоте:)
Ты знал, что в восточной философии Пустота являлась идеальной формой внутренней красоты? Ибо всё существует в Пустоте: полевые цветы, жёлтая луна, белый кролик, лазурное небо над головою, розовый чайный пейзаж в сиреневой зале, белый ветер, синий камень, красный огонь, зелёный дождь…:) и многое-многое другое… Стремись к пределам Пустоты. От Неё приходят к наполненности… А я сохраняю покой!:)
/И вновь отсылаю к Пелевину – «Чапаев и Пустота»; почему-то уверена, тебе понравится (ежели, конечно, ты внимательно прочтёшь:) Определённо твой автор:) Твой-твой!/
Сегодня я немножко пьяна, посему буду глупее обычного (обычно просто бестолкова). На улице весёлый снежный дождик разгулялся, разыгрался – слышишь? Люблю дождь, особенно в октябрьские вечерние сумерки на даче, и чтобы белоглазые угли в печке переливались красным…
Странник, твоя правда страшнее «Готики»? Тогда давай бояться вместе, как Котёнок Гав и Щенок боялись грозы на чердаке, и оказалось: бояться вместе куда интересней…:)
А вчера, между прочим, опять прибежала с улицы – не смотри, будто хмуро и пасмурно, – тепло:) Держим курс на лето?:) – Пора бы уже. В конце августа.
Я взяла кусочек лета в руки, налила его в бокал – и по венам моим вместо вечно сердитой и сердито вечной злюки-зимы вновь заискрилось, заторопилось, побежало жаркое пурпурное лето.
Милый странник, конечно, чушь… конечно, нелепица… конечно, пустяки, … – но так легко дышится, когда живёшь, не отбрасывая тени, когда не душат самодовольные амбиции, когда желанья просты в исполнении, пока мы можем просто смотреть, не терзая себя или других глупыми оценками…
Самое большое добро, на которое я способна, – не причинить зла:)
… «В его работе всё-таки есть смысл. Когда он зажигает свой зелёный фонарь – рождается ещё одна жёлтая звезда или красный цветок.
А когда он гасит фонарь –
как будто звезда или цветок засыпают. Прекрасное занятие. По-настоящему полезно,
потому что красиво…» :)
Странник,
если фонарик зажигают, значит, фонарик не перегорел!:)
                /за подписью: пьяный Фонарщик:))/
Расскажи мне свою «страшную правду». Обещаю, никаких морально-этических оценок не последует. Просто хочу услышать тебя. Я буду великой молчальницей:) В молчании – сила! Каждый молчит по-разному. Наше молчание – красноречивый оратор. И в том, как именно мы молчим, и в «куда» мы молчим, и в «где» молчим, и в «зачем», – можно услышать очень многое.
                …………………………………………………………………………Сказочница
Р.S. А в детях не надо ничего смыслить. Их надо любить. Ибо народная восточная мудрость гласит: всякое очарование постигайте лишь через улыбку ребёнка:) И не ст;ит однако забывать: все мы немножко дети и… олухи царя небесного…:)
Храни тебя Господь!

21

Каждый человек – музей, вместилище ужасов всего своего племени.
Генри Миллер

Разве жизнь – не игра? И ведь я недурно играю?
Рэй Брэдбери «Вино из одуванчиков»

«… Мне опять не удалось застать отца Б. в тихом уютном местечке под названием ***, где он назначил весьма важную встречу другому Чиновнику нашего Департамента. Я узнал от Начальника Станции: Б. получил срочное донесение из уездного N***, коим его вынудили спешно покинуть ***. Мне предписывали остановиться в хижине у Бондаря В. и ждать дальнейших указаний от Начальника Коридора из моего ведомства. Получив сие уведомление, я спешно отправился искать одинокое жилище Бондаря.
В воздухе клубами дыма вился густой белый туман. Данное обстоятельство в значительной мере затрудняло поиски условленного места. Часа через четыре я наконец добрался до искомой убогой хижины. В., как и следовало ожидать, встретил меня безо всякого радушия на лице. С безучастным видом выслушав директиву, он молча, с большой неохотой, почесал живот и разместил меня в самой неуютной комнатушке своего «дома». (Как же бедно живут деревенские!) Вечером жена Бондаря, полная дородная женщина в мешковатых лохмотьях, тоже очень неприветливая и неразговорчивая, принесла мне холодный ужин и графин водки. Осень недавно началась. Жара усиливалась. Я немедленно выпил две рюмки не закусывая и вышел на двор. Плешивый хозяйский пёс лежал возле прогнившей, покосившейся собачьей будки и яростно выкусывал блох. Вокруг него с мерзким жужжаньем роилась туча препротивнейших жирных мух. Неподалёку послышалось дружное кваканье болотных лягушек. Туман постепенно рассеивался. Тьма кромешная опустилась на близлежащие деревушки. «Хотя бы завтра дождя не было…» – подумал я почему-то, шумно зевнул и пошёл устраиваться на ночлег.
Лягушки не умолкали всю ночь.
Утром девочка доставила мне послание Старшего Чиновника Поселковой Администрации, представлявшего здесь местную Власть от имени Закона. Мне приказывали незамедлительно явиться в Главную Канцелярию. При себе иметь копию таможенной декларации и свидетельство из Налоговой Инспекции, заверенное лично Начальником Департамента [или же его Вторым по праву преемственности Заместителем], в коем прохожу службу. Часа через два я наконец-то добрался до Канцелярии. Жара становилась уже просто невыносимой. Я плотно закутался в шинель. Чиновник на входе строгим, звучным голосом потребовал мои документы. Он очень долго и внимательно их изучал. «Фамилия!» – резко и глухо рявкнул недовольный Чиновник минут так через двадцать. Я назвал себя и ведомство, по которому в данный момент прохожу службу. «Вам следует пройти в 24-й нумер и немедленно зарегистрировать своё пребывание в ***!»
Я поднялся на второй этаж, нашёл указанный нумер. В коридорах было довольно многолюдно и шумно. Попытался протолкнуться поближе к нумеру. «В порядке очереди!» – нервно выкрикнул мне в спину чей-то грубый сиплый голос. Сидячих мест не осталось. Людей, верно, штук двадцать или сорок. По меньшей мере, шестьдесят. Некоторые сидели на лавках, остальные же большею частию терпеливо и уныло стояли, прислонившись к грязной стене, или с бездумным, равнодушным видом слонялись по коридорам. И лица у них всё какие-то опять крупные, потные, но кое у кого, правда, успел я всё-таки обнаружить сколько-то бородавок. Одна тучная, грузная дама в чёрной вуали с зелёным камлотовым шарфом обмахивалась веером. Тощий костлявый старик с жиденькой козлиной бородёнкой в сюртуке из болотисто-потёртого сукна время от времени сморкался в салфетку далеко не первой свежести. Какой-то чахоточный толстяк в серой шляпе и плаще с грязно-белым меховым подкладом громко кашлял в дамский голубой платочек. На платочке просматривались густые пятна чёрной крови. И розовые слоники. Отчётливо послышалось чьё-то глухое недовольное бормотанье, а затем – тихий, похожий на собачий вой <скулёж>, плач младенца. Самого ребёнка я, впрочем, нигде не заметил.
Очередь продвигалась довольно медленно. Посетители с осунувшимися, как после Великого Голода, телами нехотя и безучастно входили и выходили из присутственных кабинетов. Время, казалось, тоже лениво потягивалось и позёвывало. Прошло часа два. Жара разыгралась убийственная. Назойливые жирные мухи лениво кружили вокруг меня и больно кусали за лицо. Я начал задыхаться. В воздухе стоял такой смрад, будто кто-то здесь на днях умер, а тело его ещё не успели убрать. Близился вечер.
Наконец, спустя ещё часа четыре, я вошёл в 24-й нумер. Чиновник, сидевший за огромным столом, со значительным видом решительно скрипел пером у себя в бумагах и даже не поднял на меня глаз. Я встал перед ним навытяжку, молча и не шевелясь. Прошло, верно, минут двадцать. Чиновник продолжал медленно и старательно выводить какие-то странные иероглифы в документе и не обращал на меня ровным счётом никакого внимания. Перо его противно скрипело. «Фамилия! По какому вопросу?» – вдруг брюзгливо взвизгнул он ещё минут так через десять, не отрываясь, впрочем, от своего занятия. Назвал себя и цель прибытия в ***, протянул ему бумаги. Он небрежно их взял, мельком просмотрел и сей же час вернул. «Так Вам надобно в 22-й, а не в 24-й нумер. Вы что же, молодой человек, совсем наших порядков не знаете?! – сварливо и строго закричал буквально закипевший от недовольства Чиновник. Он начал бросаться визгливыми фразами, словно мячиками для крокета, а сухие выкрики его подобны были тявканью маленькой голодной, а посему чрезвычайно обиженной собачонки. – Думаете, у меня есть время возиться со всякими чинушами из городских Департаментов?! Мы тут отдыхаем, по-Вашему?! Возмутительно!! Я немедленно сообщу в Ваше ведомство о нарушении Вами установленных правил!! Вас подвергнут дисциплинарному наказанию по всей форме и строгости Закона!! Какая неслыханная дерзость!! Да что Вы себе позволяете вообще?! Ещё имели наглость явиться сюда и отвлекать меня от работы!! Безобразие!! Ни в какие ворота!!! Просто ни на что не похоже!!!» Он кричал ещё нечто в таком духе и плевался, брызгая слюной в разные стороны, минут, верно, двадцать, но притом продолжал по-прежнему значительно скрипеть пером у себя в бумагах. На меня он так ни разу и не взглянул. Я наконец вышел из нумера. Чиновник на входе доложил мне, что присутственные часы в 22-м кабинете уже закончились. А завтра у них, дескать, «неприёмные дни-с». Мне велели явиться через два дня всё с теми же бумагами.
Из Главной Канцелярии я не мешкая направился обратно в хижину Бондаря В.
День клонился к закату. На улице жара стояла примерно градуса 104, никак не менее <мы так поняли, во времена Второй Инквизиции температурные градусы исчисляли всё ещё по системе Фаренгейта, и не стали, с Вашего позволения, уважаемый г-н Издатель, вносить в рукопись какие-либо изменения: боялись ибо повредить исторической достоверности документа!!!> По дороге меня нагнал Младший Почтмейстер и вручил срочную депешу от отца Б. В ней содержались указания, где и когда именно я должен его встретить. Мне предписывали незамедлительно отбыть в Усадьбу Полковника Ч. и там ожидать встречи с Б.
С грехом пополам отыскав нужного Извозчика, я домчался до условленного места часа за два. Швейцар на входе равнодушно принял мою шинель.
У Полковника Ч. играли в карты. Банк держал у себя Майор К. Я сразу узнал его: сильно постаревший, с седыми висками и потным невыразительным лицом. Мы когда-то [года два назад] вместе служили в <далее в рукописи неразборчиво; не удалось восстановить запись>. Дам почти не было – одни кавалеры. Отца Б. среди них почему-то не оказалось. Игра шла неспешно и в полной тишине. Главным среди присутствующих являлся, конечно, по умолчанию и по обыкновению своему, лысый Полковник Ч. От безделья я принялся следить за ходом игры, ничего, по правде сказать, в ней не понимая. Полковник Ч. метал карты одну за другой. Майор К. выглядел несколько мрачновато. Весь будто сосредоточился и напрягся. Мрачно смотрел. На усталом и грустном лице его застыла некая бессмысленная то ли улыбка, то ли ухмылка. Само лицо, правда, ничего не выражало. Глаза слегка выкатились из орбит. Всё тело Майора, казалось, свело какой-то болезненной судорогой. По всей видимости, обстоятельства игры складывались не наилучшим образом и не в его пользу. А впрочем, самого К. мне так и не удалось хорошенько разглядеть. Его совершенно закрывали другие игроки и зрители. Было довольно многолюдно. Близилась полночь. «Однако… – тихо сказал вдруг Полковник Ч., обращаясь к Майору К. и неожиданным выпадом нарушив наконец напряжённую звенящую тишину. – Дама-то Ваша убита!» И произнёс он это, между прочим, таким зловещим тоном, от которого даже у меня мороз по коже пробежал, хотя духота в зале стояла просто умопомрачительная. Майор К. застыл минуты на две, глаза его остекленели, как у мертвеца. В тот же миг он достал револьвер откуда-то из-под красного мундира, приставил дуло к виску и немедленно выстрелил. Ни секунды не раздумывая. Выстрел в пьянящей тишине огромной залы прозвучал почему-то несколько приглушенно. Тело Майора с грохотом свалилось на пол. Все стояли не шевелясь. Никто из гостей не произнёс ни слова, не издал даже ни единого звука. Время опять застыло. Наконец, минут так уже через десять, в залу семенящей мышиной походкой вошли двое Слуг и небрежно, без суеты и спешки, выволокли оттуда труп Майора. Игра продолжалась. Место К. занял другой Майор в красном мундире с зеленовато-золотистыми запонками. Его я не знал. «Бог всего лишь сдаёт нам карты, – подумал я тогда, – а Дьявол учит играть» <в рукописи фраза неоднократно вымарана, затем набело переписана и снова почему-то два раза перечёркнута>.
В полночь гости начали медленно расходиться. Но кое-кто ещё оставался. Я незаметно подкрался к Полковнику Ч. и шепнул ему, мол-дескать, ищу Б. по важному делу. Он ничего не ответил. Даже не взглянул в мою сторону. С безучастным видом молча смотрел в окно, почёсывая длинным костлявым пальцем потную переносицу. Немного погодя где-то на улице прогремел ещё один выстрел. Мне вдруг стало нестерпимо скучно. Жара разыгралась не на шутку. Я едва не задохнулся. Время тянулось неохотно. Уже за полночь ко мне уверенной, строевой походкой подошёл прыщавый Чиновник Конной Полиции в зелёном мундире. «Вы из Госдепартамента». Я назвал себя и своё ведомство, а также цель прибытия в Усадьбу. «Несущественно, – сказал он, почудилось мне, с некоторым презрением и даже грустью в голосе. – Вам приказывают срочно убыть в *** для ожидания там дальнейших указаний из Госдепартамента!» «Но я служу в другом Департаменте. И мне очень нужно увидеться с Б.» «Несущественно, – строго повторил он, не глядя на меня. – При убытии из *** не забудьте выправить Ваши бумаги. За дальнейшими инструкциями и разъяснениями обращайтесь теперь в Главную Поселковую Канцелярию. А до меня Ваше дело больше не касается!» И тут он торжественно вручил мне ордер из Госдепартамента на мою фамилию, а вслед за тем немедленно испарился куда-то. Я забрал у зевающего Швейцара шинель и вышел на улицу.
Температура всё росла и росла. Было, верно, уже 122 градуса, как в жаровне у Пекаря. В воздухе тонкой пеленой вновь угрожающе повис густой сероватый туман. За воротами лежал молодой длинноносый Чиновник Земельного Департамента [догадался я по цвету его обуви: «земельники» всегда носят зелёные башмаки, а вот «лесники» предпочитают синие мундиры; привычки никогда не умирают] в старой потёртой шинели, с револьвером в руке и пробитой головой. Из виска у него стекала тонкая струйка крови. Кровь, правда, к тому времени почти запеклась. В открытых бессмысленных глазах застыл ужас и застрял какой-то немой вопрос. Никто из шумно и деловито разъезжавшихся гостей <с безучастными невыразительными лицами> не обращал на мёртвого Чиновника совершенно никакого внимания. На грязно-серой железной ограде возле трупа уже успели воцариться две огромные чёрные вороны. Они важно восседали и с напряжённым интересом и любопытством всматривались в остекленевшие глаза мертвеца, да так удивлённо всматривались, будто ещё не успели поверить своему неожиданному счастию, свалившемуся на них неизвестно откуда и неизвестно почему. Их серые пухлые клювы несколько неловко двигались в разные стороны, а сами они нервно покачивали большими лохматыми головами и радостно переглядывались, тихо перешептывались друг с другом, точно предвкушая заранее грядущее весёлое пиршество. «Верно, всё-таки идёт к дождю, – подумалось мне почему-то в тот момент. – Сейчас бы и водки выпить не помешало…» Я поплотнее закутался в шинель и отправился искать лошадей…  <…>
… Завтра будет очень тяжёлый день…»

22

Луну можно пить. Ночью нужно открыть окно и подставить под лунный свет стакан с водой. И луна прыгнет в него.
Ремарк «Чёрный обелиск»

Всё реальное происходит, сообразуясь с определённой логикой, но не менее логична возможность и прямо противоположного хода событий.
Гюнтер Грасс

Брат.

– Ё-е-е-ж-и-и-и-к! Ё-е-е-ж-и-и-и-к! Где ты?
– Да здесь я, здесь… Не кричи, Цыплёнок.
– Ёжик!
– Что, Цыплёнок?
– А твой брат видел солнце?
– Нет, он только приехал.
– А он откуда приехал?
– Он сначала оттуда долго ехал, а потом наконец приехал.
– А он, пока ехал, солнце видел?
– Он, когда ехал, смотрел на солнце, но там ещё не было солнца, пока он ехал.
– Смотреть не значит видеть.
– Видеть не значит знать.
– Солнце – большой бесцветный огненный шар, который согревает планету.
– Планета – большой зелёный шар, который согревается солнцем.
– А где остановился твой брат?
– У меня.
– Ты здесь живёшь.
– Знаю.
– Зачем он так долго ехал?
– Меня повидать.
– Зачем надо было так долго ехать? Откуда он ехал? И где находится край Земли?
– Он жёлтый.
– Кто?
– Шар, который согревает планету.
– Почему ты так решил?
– Ты сказал, он бесцветный.
– Когда я сказал? Когда твой брат уже приехал или когда он ещё ехал?
– Ты спросил, видел ли мой брат солнце, а потом сказал, что солнце – большой бесцветный огненный шар, который согревает планету.
– Луна – маленький жёлтый шар, который не согревает планету.
– Луна – маленький жёлтый друг планеты.
– Планета – это ты.
– И ты.
– А луна болеет?
– Нет.
– Почему же она становится то больше, то меньше?
– Она так живёт: от большего к меньшему, от меньшего к большему.
– А мы как живём?
– Так же.
– А! Ну, теперь наконец я всё понял… А Веснушка?
– Умерла она.
– А! Ну, теперь наконец я всё понял…
<…>
– Ёжик!
– Что, Цыплёнок?
– А луна сейчас твой враг?
– Нет, она враг только тем, кто потерял близкого. Нам она всегда друг.
– Значит, мы никогда никого не теряем?
– Глупый вопрос.
– Наши диалоги всегда такие глупые. Люди будут над нами смеяться!
– Несущественное замечание. Они всегда над чем-нибудь смеются. Или плачут. Смеяться и плакать – их самые любимые занятия.
– Значит, я тебя никогда не потеряю?
– Ты знаешь ответ.
– Да, знаю. Но другие-то не знают…
– Скоро узнают. Надо вторую часть прочитать.
– Нет, им нельзя её читать. Они же люди.
– Правду знать не обязательно?
– Не нужно узнавать.
– Не нужно узнавать.
– Иногда что-нибудь должно навсегда остаться тайной.
– Наш секрет?
– Наш секрет.
– Оно придёт. Оно наступит.
– Время перемен.
– Это лишь один из десятка тысяч возможных вариантов развития событий.
– В одном из десятков тысяч миров.
– Пора бы уже заканчивать наш диалог…
– Не могу вспомнить фразу, которой следует закончить наш диалог.
– Надо бы выпить, – подсказал Ёжик.
– Надо бы выпить, – сказал Цыплёнок.
– Пойдём выпьем.
– Ну, пойдём.