Железнодорожное приключение

                Содержание.

                *******       Небольшое вступление.
                Часть 1.     «Закатушечное застолье»   
                Часть 2.     «Ужин в вагоне – нересторане»   
                Часть 3.     «Апогей, но не приключения… »
                Часть 4.     «Вытрезвлённое утро»
                Часть 5.     «Железная дорога домой»

                Небольшое вступление, для читателя просто ознакомительное.
      
      После службы в армии я поступил на работу в локомотивное депо нашего города. По своей (пока единственной дипломированной) специальности: слесарь по ремонту тепловозов и дизель-поездов. Направили меня в цех ТО-3, то есть в цех технического обслуживания №3. Существовали также обслуживания ТО-1 (делали сами машинисты),  цех ТО-2 (выполняли рабочие, но в меньшем объёме, чем на ТО-3). О текущих и плановых ремонтах (ТР-1, ТР-2, ТР-3) говорить не буду.
      Работали мы по двенадцатичасовому скользящему графику: с 8 часов утра до 8 часов вечера, а на следующий день – с 8 вечера до 8 утра. Потом – отсыпной и два выходных. Короче, после ночной смены, заканчивающейся в 8 часов утра, мы имели три  дня свободных.  Это значит, что было четыре бригады по шесть-семь человек каждая, работающие друг за другом по такому скользящему графику.
      Зарплату платили хорошую, от 250 (2-ой разряд) до 450 (5-ый разряд) советских рублей. Встречались и шестые разряды.  Платили, правда, в плюсе со всеми премиями, которых было несколько (я уже не помню за что) и которые снимались за нарушения трудовой дисциплины или за грубый брак в работе. До развала Советского Союза оставалось немногим меньше 10 000 дней и ночей. Так что период «застоя» процветал во всём своём спокойствии.
      Бригада,    в    которую   я    попал,   оказалась   дружной,
профессионально-работящей, но (чего греха таить?) не отказывалась и от употребления спиртного в дни праздников, авансов и получек. Могу сказать также, что эта бригада стала для меня рабочей семьёй, где (естественно!) отмечались дни рождения её членов.
      Наверное, не лишним будет добавление о том, что тогда не существовало в быту спутниковой связи. Короче: мобилки, смартфоны, интернет и  т. д.  были ещё за горизонтом будущего. 

                Часть1.

                Закатушечное застолье

    Когда  мы  с   Вовкой   Стибаевым   закончили   установку   нового     поршня     взамен       прогоревшего,      часы       на   скоростемере  в  кабине  машиниста  показывали  двадцать   минут    восьмого   утра.   Всё,   пора   «шабашить».   Собрав инструмент,  мы  вышли  из  секции  тепловоза  на эстакаду цеха.  На ней   находились  инструментальные   шкафчики и       необходимые  «причиндалы»  для ремонта.   Наша  бригада     уже находилась здесь, мыла руки соляркой  и протирала их ветошью.  Потом  мы   дружно   направились   в   душевую -
- раздевалку,     чтобы     окончательно      смыть      с     себя послесменную     грязь    и    часть    ночной    усталости.    И  приобрести   «цивильный»   вид:   сегодня,   нет,   даже чуть   позже  «сейчас»,  будем  отмечать  день   рождения   Лёньки Левчонка (30 лет всё-таки!).  Это здоровый высокий парень, наш основной приколист, с добродушным чувством юмора. Он  вчера   вечером   притащил   на   работу   «пузатенький» саквояж светло-коричневой окраски.
    И  кто,  как не он, придумал такое: когда сменный мастер находил у кого-то из нас в рабочее время бутылку вина или водки  (до коньяка мы ещё не докатились!),  то  отбирал  её,  но  не  выливал  содержимое,  а  прятал  в  сейф в кабинете мастеров.  Выливание  совершал  в  конце смены владелец бутылки.  Эта  процедура  происходила через окно в том же кабинете    сменных    мастеров.     Кабинет    находился   на  первом   этаже   административного   корпуса.   Окно   этого кабинета  открывалось  в  деповской   тупичок.   Там   росла
густая сирень. И спиртное рукой собственника выливалось через  это окно даже в зимнее время.  Как это быстро – пол-литра вылить! Все мы об этом знали с точностью до минут. И  с  лёгкой  подачи  нашего  приколиста   струйка  алкоголя попадала   не   на   землю,   орошая   трезвую   сирень,   а   в подставленный чайник или банку,  которую  держал, присев под    окном    с    наружной    стороны,    кто-то   из  нас.  Кто  помоложе,   конечно.    Ну   а  дальше,  если  всё  проходило успешно,  -  по  несколько  глотков  и  по  домам.   Пусть это
похоже  на  байку,  но  это  было.  И к тому же, я отвлёкся от
основного      направления      своего       сногсшибательного повествования.
  Итак, после душа мы под завистливыми взглядами бригады, сменившей нас, направились к пункту реостатных испытаний. Это два небольших, но можно сказать двухэтажных домика из белого кирпича с эстакадами. Между ними загоняли отремонтированный тепловоз и давали ему нагрузку на всех  шестнадцати позициях, имитируя состав вагонов. Ток от тепловозного дизель–генератора подавался на трансформаторы–реостаты. Нас иногда вызывали туда для устранения каких-нибудь недоделок. Мы так и говорили: «Пошёл на реостат».
  За одним из домиков реостата лежала большая деревянная катушка от силового кабеля, которая неплохо подходила для импровизированного стола. Она так уютно расположилась в высокой траве и кустах, что со стороны заметить её было трудно. Вот там мы и замаскировались. Погода благоприятствовала нам: утро выдалось тёплым и солнечным. Июль начинал свой новый молодой день.
  Засервировав катушку домашней снедью и тремя бутылками водки из Лёнькиного саквояжа, сплочённая бригада приступила к поздравлениям одного из своих членов. Звучали тосты, производственные шутки  и  разные  разговоры.   Не  знаю,  чем  связан  язык  у трезвых
людей, если горячительное его развязывает? Всем стало хорошо и весело. Все почувствовали себя остроумными и сильными. Сон и трудовая усталость затаились где-то в тени    кустов,    а    на   солнечном   окружье   образовалась
борцовская арена. Кто желал, тот померялся силами с тем, кто тоже желал. Я уложил Вовку  Стибаева, а именинника  – Генка  Румянцев,  специалист по профилактике ГГ (главного
генератора).
    В метрах тридцати к востоку от нашего поздравительного комплекса проходили линии сортировочной  станции, где формировались и подавались маневровыми тепловозами товарные поезда на выход, под основной локомотив.  А потом – пошёл состав по перегону до места назначения. Во время нашего застолья или «закатушенья»  мимо неспешно простучали по стыкам-шпалам уже несколько составов.  Из кабин «маневрушек» понимающе улыбались знакомые машинисты.
    К сожалению, всё хорошее когда-нибудь заканчивается. Сейчас оно у нас закончилось в бутылках. А закуска осталась, как и желание продолжить. Газеты, закрывавшие чёрные трафаретные кабельные штампы на катушечном столе, по-прежнему, призывно предлагали колбасу копченую, котлеты домашние с чесночком, огурчики малосольные, шпроты рижские,  сельдь в маринаде с луком…  Постарался с закуской наш юбиляр! Да и вообще: закуски почти всегда почему-то остаётся больше, чем выпивки.
  Что ж, мы люди не бедные! Быстро скинулись на добавочное настроение. Но кто будет «гонцом»? Выбрали меня и Вовку, как самых молодых. А магазин находился в двадцати минутах ходьбы, недалеко от моего дома. Напротив  магазина за небольшими огородиками  был стрелочный  пост. От него и отправлялись составы в свой  неблизкий путь, и туда же тащили маневровые тепловозы 
готовые товарные составы. Так чего же идти пешком? Мы с Вовкой дождались очередной «маневрушки». На ходу благополучно запрыгнув на полосно-дырочные стальные ступени тепловоза ТЭМ3 (благо скорость велосипедная), в его кабине с комфортом доехали до магазина.  С разрешения машиниста, разумеется. К слову сказать, это был наш знакомый: они с помощником иногда выполняли маневровые работы по депо. Затарившись двумя бутылками водки, мы таким же образом вернулись к круглому столу некороля Артура железнодорожного…   Нас, разумеется, встретили аплодисментами.
    Закатушечное застолье продолжилось. Но трудовая ночь давала о себе знать. Через некоторое время, хотя солнце ещё  и  не  оглядывалось   на   запад,   сплочённая   бригада
 слесарей по ремонту тепловозов и дизель-поездов начала расходиться  в направлениях домашних очагов и постелей. Остатки именинного пикника на обочине железной дороги перекочевали в мусорку у реостата и в Лёнькин саквояж. Визуальных следов в таких делах бригада не привыкла делать. Катушка от силового кабеля опять одиноко   грелась в лучах полуденного солнца.
    Попутчиков по дороге домой у меня не было. Поэтому я в одиночку   и   потихоньку   двинулся   в   сторону  слепящих
Лучей  солнца  и  дома.  Ноги шли, а мысли уже находились 
на сумеречной границе снов. И я упустил момент, когда слева от меня не спеша простучала ТЭМ- ка, медленно таща за собой состав. Я встрепенулся и залез на проходившую рядом платформу. Вредно ходить пешком после праздника! Уютно устроившись у какого-то нехилого ящика,  я прилёг на барханчик тёплого песочка, оказавшийся там и… уснул… С этого, собственно, и  началось моё увлекательное железнодорожное приключение.

                Сон, приснившийся на платформе.

                Фантастический состав

   Ничего не нарушало слабого освещения секции тепловоза. Восьмидесятивольтные штыковые лампочки постоянного тока светили в полнакала: аккумуляторная батарея уже подсела, а подсветку подключать было неохота. На другой стороне дизеля 2Д100 раздавались скрежещущиеся звуки ударов шабера  о выхлопные окна гильз. Это Ян Янович Лайвиньш чистил коллектор. Ян Янович – наш седовласый специалист по центровкам и так далее, но он не отказывался и от нижеразрядной работы. Я чистил выхлопной коллектор со своей  стороны дизеля. Переносная лампочка, просунутая в один из десяти лючков, тускло освещала пещеру коллектора с полузабитыми нагаром выхлопными окнами гильз и глухими гайками, крепящими коллектор к огневым коробкам. Это такие штуки, куда вставляются гильзы.
    Работы  по очистке  было много.   Ян Янович улыбнулся
мне через узкую щель между гильзами и кивнул головой в сторону второй секции тепловоза. Там работала основная часть нашей бригады. Но в соседней секции было подозрительно тихо. «Наверное, ушли в магазин за вином!» - мелькнула у меня мысль. Такая же мысль, скорее всего, появилась и у Ян Яновича, когда он кивал мне сквозь раму дизеля. Я отложил шабер в сторону, закурил сигарету, хотя это запрещалось техникой безопасности, и пошёл на другую секцию тепловоза. По пути чуть не упал, споткнувшись  о  корзину сцепления главного вентилятора.
К моему удивлению на второй секции работа кипела. Плюс ещё аккумуляторщики меняли ящики батареи, поднимая их через люк капота кран-балкой. Но почему же,                с той секции не было ничего слышно?
    Стояла тёплая летняя погода. А внутри тепловоза можно было свариться.   Поэтому   я решил,   немного   подышать свежим  воздухом  и вышел из тепловоза. Даже не вышел, а
спустился по поручням. И это опять удивило меня. Ведь тепловоз находился в цеху и, выходя из секции, попадаешь прямо на эстакаду. Но сейчас тепловоз почему-то стоял почти под автомобильным мостом у локомотиворемонтного завода имени Яна Рудзутака на противоположном  от  локомотивного  депо  конце  города.       А  должен  стоять  в  цехе  ТО-3   депо.   Неувязка   какая-то.
Локомотиворемонтный  завод  (ЛРЗ)  и локомотивное депо   Даугавпилса (ТЧ-3) – два разных предприятия. Общее у них – только тепловозы.                В третий раз я удивился, обнаружив на себе солдатскую форму и не обнаружив за спиной тепловоза. Вместо него стояло отделение солдат, в котором я служил в Калининграде. Мы построились по два и дружно зашагали вдоль железнодорожного пути мимо тыльного  забора ЛРЗ. Через некоторое небольшое время мы услышали оглушительный грохот и увидели необычный  железнодорожный состав. Впереди пыхтел выхлопными газами маленький маневровый тепловозик  ТГМ-1 с кривошипом на ведущих колёсах. Ни вагонов, ни платформ за ним не было. Были сцепленные между собой какие-то станки, прессы, каботажные суда и так далее. Даже танк грохотал среди них. Всё это двигалось с ужасающим шумом  и  лязгом  на  собственных  колёсах  и  без   них   по
рельсам железнодорожного полотна. И ничего не выпадало и не отваливалось от этого умопомрачительного состава, хотя по всем законам физики это вытянутое
металлическое скопление не должно было и с места сдвинуться. Даже в сторону металлоломных пунктов.
    Я получил от командира приказ и запрыгнул на ближайший станок. Это был большой токарный станок по обточке колёсных пар. Начиная с него, я, раскачиваясь и цепляясь за всевозможные детали и выступы состава, начал  пробираться  в сторону  головы  поезда.  Пока я туда
добирался,  состав  вытянулся  из  города и двигался среди
тёмного, густого и прохладного соснового леса. Но всё равно было жарко. Состав постепенно набирал скорость, и шум от его движения уменьшился. Так сказать, произошла притирка. Наконец я добрался до тепловозика и влез через окно в кабину машиниста, чтобы разобраться в ситуации. 
    На каком-то красном  толстом тюфяке, на полу кабины, чистом и опрятном, спал небольшой темноволосый человек. На нём была простая рабочая одежда. Человек, почувствовав мой взгляд, проснулся и открыл глаза. Моему появлению он не удивился, а сказал, что всё это оборудование перегоняется в Сибирь. Там не так жарко. И, если я хочу, то могу ехать с ним в качестве помощника.   Я подумал: « А почему не поехать?   Ведь там – холодно!» И я соглашаюсь стать его попутчиком.               
    Минут через пятнадцать спутник говорит мне, что скоро будет море и порт (Одесса?) и нам пора перекусить. Мы спрыгиваем с состава, который  по-прежнему  продолжает двигаться  в  автоматическом режиме, и идём в приморский
Ресторан располагается ступенями: внизу туалеты, потом умывальники и наверху сам ресторан. У меня очень грязные руки. Я их перепачкал, пробираясь по составу через какие-то крестовины с пружинами, цилиндры с окошечками и через другие фантастические детали. Я намереваюсь помыть руки. Темноволосый попутчик останавливает меня и даёт мне деньги, советские рубли и доллары. Денежных бумажек довольно много, а так как руки у меня грязные, я очень неаккуратно распихиваю их по карманам. Одна двадцатидолларовая купюра падает на мраморные ступени. Сильный порыв ветра подхватывает её и уносит в море. Спутник укоризненно смотрит на меня и
уходит. А я иду в умывальник мыть руки.
    Умывальник старый и грязный. Ржавый общий жёлоб, куда повесили носы дуги из чёрных труб после арматурных вентилей. Никель и хром сюда и не заглядывали. Нахожу на скользкой деревянной полке захватанную пачку соды и мою содой руки. Из трубы-дуги льётся коричневая вода. «Неужели и ресторан такой?» - думаю я, всё-таки чисто отмыв руки. Полотенца нигде нет. Выхожу из умывальника и вижу, как по мраморным ступеням лестницы поднимается мой  темноволосый   спутник   со   свитой   телохранителей.
Одет он сейчас в новый, как говорится «с иголочки», серый костюм. Уже богатый ещё больше. На меня не обращает никакого внимания. Я, было, дёрнулся в его сторону, но остановился. Зачем? Ведь он, без сомнения, продал состав с оборудованием и танком. Я отворачиваюсь от него и смотрю на ослепительное солнце и бескрайнюю морскую гладь. С моих чистых рук на мраморные плиты тяжёлыми каплями стекает грязная коричневая вода.

                Конец  1- ой части.

               
                Часть 2.

                Ужин в вагоне - нересторане

    Проснулся я от стука колёс и от свежего тугого ветра. Сразу посмотрел на руки. Коричневой воды не было, а на ладонях поблёскивали мелкие слюдяные песчинки. Рядом покачивался и поскрипывал поцарапанный борт платформы. Нехилый ящик слегка вибрировал над головой на фоне наклонившихся сосен. Окончательно проснувшись, посмотрел по сторонам. И сразу стукнуло в ещё непротрезвевшую голову: «Увезли ж, заразы!» А мысли том, какие «заразы» увезли – мозг игнорировал с завидным упорством. Алкоголь пока надёжно блокировал  нужные нейронные сенсоры.
    Поднявшись на ноги, покачиваясь и держась за проштампованный ящик, я начал любоваться открывшимся во всей красе ландшафтом.  Солнце уже смотрело на запад,
роняя золотистые капли на розовые макушки  облаков; сосны, берёзы, липы, ели, и остальные зелёные жители лесозащитной полосы проплывали мимо, приветствуя меня; впереди, за изгибом перегона, солидно протрубил магистральный тепловоз, радуясь своей силе и скорости. Я вдохновился и сымпровизировал  железнодорожную джигу на краю платформы рядом автосцепкой.
    Но  рубашка  с  короткими  рукавами  не   способствовала
подступающему вечеру на скорости  километров в восемьдесят. Короче, стало прохладно, хотя до полного захода великолепного солнца время ещё было.  «На ходу – не спрыгнешь, убьёшься! – образовалась мысль в голове. – Надо искать укрытие в поезде. Куда-нибудь приеду. А там будем разбираться». Я немного удивился приходу такой трезвой мысли в мои извилины, но принял её, как руководство к действию.
    Вы знаете, очень неудобно перелезать с одной платформы на другую по автосцепкам. Они ёрзают относительно друг друга, а внизу мелькают белобетонные шпалы под рукавами тормозной магистрали поезда. Я сначала прикинул, не перепрыгнуть ли? Но с моим ростом это было нереально, так как торцовые борта платформ препятствовали этому. Всё же я успешно преодолел три или четыре платформы, применяя вагонный вариант пластунского движения. И столкнулся с очередной трудностью: дальше начинались платформы-контейнеровозы. Бортов у них не было, а были (естественно!) контейнеры, пройти вдоль которых можно было только в первой позиции балерины. Но остановка в движении к цели приводит к потерям. Я снял кроссовки, связал их шнурками, забросил за спину (сообразил, скотина!) и босиком храбро(?) двинулся вперёд. Это оказался  самый  опасный  участок  моего  сногсшибательного   пути   по геркулесовой змее товарного
поезда. И я прошёл его! Видно, Бог дал мне добросовестного и надёжного ангела – хранителя.
    Опустившись на пол у последнего преодолённого контейнера и прислонившись к нему спиной, я надел кроссовки и закурил сигарету. Следующий этап не представлял больших осложнений: передо мной на  соседней  платформе  мягко  покачивались  на  зачаленных
колёсах синие трактора «Беларусь» в бульдозерно-экскаваторном варианте. И я, как слесарь-дизелист, быстро оставил позади синюю радость городских коммунальщиков, немного надеясь на то, что впереди не появятся полувагоны, гружённые углём или щебёнкой. Но обошлось. За последним трактором замаячил в ладонях вечернего   солнечно-зелёного  туннеля   крытый  товарный
вагон, грузоподъёмностью в шестьдесят две тонны, имеющий на крыше  четыре люка для сыпучих материалов. Вот в таком вагоне я и думал найти убежище от свежести наступающего вечера, а может быть и ночи. Хрен его знает, когда поезд остановится!  Но… вперёд!
    Осторожно перебравшись с автосцепки на железные ступени, я поднялся на крышу. Люка не порадовали своей плоскостью, и открываться не хотели, не смотря на все мои усилия. Вот тут я сумел прыгать с вагона на вагон, как недоделанное кенгуру. В принципе, это нетрудно, если тебе двадцать два года. Наконец четвёртый люк на пятом вагоне открылся! Я сел, свесив  в него ноги, и закурил сигарету. Судьба сегодня преподносит мне необычные подарки. Огромное оранжевое солнце неслось рядом в штрихкоде тёплых сосен. Но мне было холодно, и я, как на турнике, постепенно выпрямляя руки, начал опускаться во мглу вагона. К сожалению, всей длины моего растянутого организма не хватило. Я поболтал ногами в пустоте и отпустил руки,  довольно  больно  ударившись   о   какие-то
углы. Не смертельно, конечно.
    Когда глаза привыкли к сумраку,  царившему в вагоне, я обнаружил, что сижу на нетолстых небольших деревянных ящиках. Они занимали меньше половины вагона в его горизонтальном наполнении.  И больше ничего, только открытый мною люк над головой отсвечивал яркой синей планетой в моей вагонной вселенной. А звёзд, разумеется,  не было. Были мерцающие полоски от дверных и оконных щелей. Да-да, в вагоне имелись две главных отодвигающиеся двери и четыре окна под потолком с обеих сторон, сейчас закрытых. Но не плотно. Вот вам и движущиеся и световые полоски.
    Что ж, укрытие от вечернего ветра я нашёл.
И тут в организме проснулся пищеварительный тракт во главе  с  желудком,  который  пробурчал  мне  что-то горячо
 невразумительное.  Интуитивно я начал ощупывать ящики сквозь планочки каркаса. Пальцы соприкоснулись со стружками и стеклянными полулитровыми банками.  «Какие-то консервы. Надо достать!» -  сообразили голова и желудок.  И  я  без  особого  труда  достал одну из двадцати
четырёх баночек, тем самым лишив ящик некоторого равновесия.   Рассмотрев  очередной   подарок   судьбы,   я
убедился в том, что держу в руках свиную тушёнку в стеклянном оформлении и уже плотоядно её рассматриваю.  И вот тут понадобился особый труд для того, чтобы открыть это оформление, закатанное обыкновенной жёлтой крышкой для консервирования. Выудив из кармана связку домашних ключей, я с энной попытки всё же сколупнул крышку, сделал из неё  что-то наподобие совочка без ручки и начал питаться. Ужинать, так сказать, консервой на консервах.
    Опустошив одну баночку, я уже не совсем плотоядно посмотрел на другую. Вроде, как будто не хватает чуть-чуть. Да и ящик полураскрытый мне стало жалко, и я восстановил ему равновесие, открыв вторую банку. Но употребил немного: изнутри меня сказали: «Хватит!» Отставив тушёнку в сторону, я поудобнее устроился на ящиках и стал ждать, что же будет дальше.
    А дальше мне захотелось пить. И, так как в моём «вагоне-ресторане» отсутствовали столики, меню и официанты, а также элементарная водопоильня в лице проводника с чаем, мне пришлось самостоятельно двигаться по ящикам к центру вагона, то есть в сторону главных дверей сего покачивающего средства передвижения.
    У дверей было пусто. Казалось, что ветер сквозь щели умудрился подмести щербатые от многочисленных погрузок доски пола. Короче: груз вагона состоял из двух частей, левой и правой. Или правой и левой?  Между откатывающимися дверьми. Да какая тут к чёрту разница? И я отправился разведывать не столь удалённую товарную таинственность другой половины моего временного обиталища.
    Здесь тоже находились ящики. Другой конфигурации и размеров. Они тихонько позвякивали в такт движению. И это  вселяло  некоторую  надежду  на  утоление   жажды.   Я
мысленно       улыбнулся       своему       ангелу - хранителю,
подбадривая его. Мол, мы вдвоем – нигде не пропадём! Взаимная поддержка – это прекрасно!
    Но, (о, ужас!) в ящиках спокойно дремали бутылки с растительным маслом, создавая кухонный уют испечённых пирожков. Желание пить ущипнуло меня за язык, и я подумал:  «Сдаваться  пока  рано.  Я же ещё не добрался до
противоположной  стены вагона. Может быть, там есть что-
то другое! Ведь здесь уже довольно темно и надо всё проверить».
    Результат, несанкционированной железнодорожными властями и грузообладателями, проверки превзошёл все мыслимые  в этот очаровательный вечер ожидания.  В последнем торцовом штабеле ящиков булькалось  за тёмным стеклом бутылок восхитительное пиво! Марки «Sencu» (33 коп.) и «Aldaris» (39 коп.).  Это неплохие латышские марки, находящиеся в розничной торговле.
    От  радости я одну  бутылочку  осушил  тут  же,  на месте. Блестящая  жестяная  крышка  весело отлетела  маленьким
Солнышком от соприкосновения с железным болтом стенки вагона. Под наплывавшим июльским вечером жизнь опять приобретала всю свою полноту. Захватив с собой по одному пивному экземпляру каждой марки, я, не торопясь, вернулся в своё вагонное гнездо под синей планетой люка и у банки  недоеденной свиной тушёнки.
    Стук колёс и покачивание вагона навевали дрёму. «Да, моя судьба сегодня щедра на сюрпризные подарки! И чего она ещё уготовила для меня? Нужно и домой когда-нибудь попасть…» - ползущей строкой проплыла в отяжелевшей голове полусонная мысль.
    И я уснул во второй раз в своём железнодорожном приключении.
    Организм потребовал отдых…

                Сон, приснившийся на консервах.

                Сломанный велосипед
      
    Я стою на автобусной остановке в центре города и жду автобус, которого всё нет и нет. Над городом завис тёплый летний вечер. Солнце ещё высоко. Оно заливает кварталы
 оранжевым светом. В незапамятные времена, в раннем своём детстве я жил  в бараке такого же цвета. Как старые железнодорожные будки на перегонах. И поэтому свет вечернего солнца будоражит сознание и смешивает сны с       реальностью.
  Вот на уличный перекрёсток выезжает мопед «Рига» зелёного  цвета  и,  не  спеша,  пересекает улицу. На мопеде
никого нет. Он – сам по себе, он – живое существо. Никто не удивляется. Всё в порядке.  И по-другому быть не может.
   Я продолжаю ждать свой автобус. На подъём, откуда должен показаться автобус, взбирается велосипед, на котором уместились два парня. Водитель и пассажир. Так не положено. Я вскакиваю в подъехавший «Уазик» и мы преследуем нарушителей. При помощи микрофона и громкоговорителя на крыше кабины я приказываю им остановиться. А то лишу прав.  Я сейчас инспектор дорожного движения. Велосипед движется в нескольких метрах впереди нас. И это расстояние не сокращается, хотя скорость на спидометре уже довольно приличная.
  Вскоре «Уазик» начинает растворяться подо мной и вместе с водителем. Я уже один еду по шоссе за городом на велосипеде «Украина». Его в детстве подарил мне отец. За спиной полыхает  огромное лохматое солнце. Слева от меня – созревающие поля, справа – густой сосновый лес. Трава по обочинам зеленеет неестественной красотой в лучах заходящего солнца. Впереди, по светло-серому асфальту движется моя велосипедная тень.
    Я  подъезжаю  к  кольцевому  распределению  дорог,  где   мне   нужно  пропустить  встречный  транспорт   левой
стороны. Вдали, около холма, покрытого молодыми сосенками, виднеется ещё один перекрёсток. По нему вереницей проезжают жёлтые «Икарусы», предназначенные в основном для перевозки пассажиров на городских улицах, и исчезают за склоном этого лилового,  разлохмаченного ветрами, одинокого   холма.
   Я смотрю налево и вижу мотоциклиста, которого мне следовало бы пропустить. Но я рискую.  Мотоциклист ударяет в заднее колесо моего велосипеда, и он ломается пополам. Я невредим. Мотоциклист не обратил  на это никакого внимания     и удаляется всё дальше и дальше в  пелене  выхлопных  газов.   Я  смотрю  на  свой  велосипед,
обе части которого начали уменьшаться в размерах.  Беру их в руки и пытаюсь соединить, как поломанную палку. Подъезжает белый автофургон и останавливается. Водитель смотрит на велосипед, обе половинки  которого я держу  в  руках,  и  говорит:  «Хана!»  А  я  смотрю  на него и
уверенно отвечаю: «Продам!» Асфальт дороги давит километрами. Оранжевое солнце медленно опускается за  потемневший лиловый холм. Становится холодно и тоскливо.

                Конец 2-ой части.

         
                Часть 3.

                Апогей, но не приключения…

      Тишина тоже будит. Это случилось и сейчас. Мой организм, уже привыкший к стуку колёс и раскачиванию вагона, воспринял тишину и покой, как звонок будильника. Окончательно проснувшись на ящиках с консервами, я понял: состав остановился. Что ж, пора и честь знать! И использовать остановку, как средство покинуть вагон и сменить обстановку. Ха, рифма вылезла!..
      Я начал строить пирамиду из ближайших ящиков. Древние строители-египтяне отдыхали и одобряюще улыбались мне с небес под надзором богини Нут. Ступенька, ещё…  Ну, всё, наверное хватит высоты, чтобы дотянуться до открытого в крыше вагона люка. Взяв в левую руку начатую банку тушёнки, я осторожно полез к синему вечернему небу. Под беззвучные аплодисменты строителей древних пирамид.
      Вы знаете, не совсем удобно выбираться из вагона по ящикам с одной свободной рукой. Наконец-то я достиг точки над уровнем моря, из которой смог поставить банку недоеденной тушёнки на наружную крышу вагона. А остальное случилось очень просто: мне помогли выбраться из люка вагона чьи-то сильные руки, почти артистически выдернув меня на покатую крышу вагона. Эти
руки  принадлежали сотрудникам военизированной охраны
города  Резекне,   что   находился   где-то   в   восьмидесяти
километрах от моего места отправления.
     Вытаскивали меня и помогли спуститься по железной лестнице с вагона три охранника в летней форме одежды (естественно!) и с карабинами, уже закинутыми за спину. Даже банку с тушёнкой не отобрали. Может быть, как вещественное доказательство?..
     На тёплой, пыльной, травенисто-лысоватой земле около вагона находились ещё человек пять охранников с карабинами, направленными на траекторию моего движения. Но это длилось недолго ввиду отсутствия наличия очевидной опасности с моей стороны.
     Перрона  и встречающего оркестра не было, а была машина тюремной национальности с открытой дверцей будки, приглашавшая в своё нутро. Я покорно направился в нужном направлении. Правда, меня перед этим обыскали. Но что можно спрятать в тесных карманах джинсов? И что интересно – тушёнку опять оставили в моих исцарапанных руках.
     Поднявшись самостоятельно в предбанник фургона, я повернул налево в передвижную камеру временного заключения, и за мной закрыли аж две двери: наружную с окошечком  и внутреннюю, сваренную из строительной арматуры, диаметром на двенадцать миллиметров. Никакого конвоя за решёткой в предбаннике не было, а  была только пустая скамеечка для него. Видно, не такая  уж важная    птица     попалась    им    в    клетку    сегодняшним
прекрасным вечером, всё ещё не могущем перелиться в ночь. Но солнце уже низко висело над горизонтом.  И всё равно, по касательной,  радостно слепило свой мир.
     «Ладно, будем ждать дальнейшего!» - подумал я и поудобнее расположился на своей, исцарапанной предыдущими клиентами,  скамейке в камере на колёсах. И опять поехал, с тушёнкой в руке и с подпрыгиваниями на ухабах. А моя повседневная трезвость с низкого старта рванулась в погоню, но, к сожалению, фора у меня была ещё приличная.
     По ухабам мы ехали недолго, минуты две, а потом, как я понял по увеличению скорости и более ровной езде, начался  асфальт.   Окошки  были  и   здесь,   по   одному   с
каждой  стороны  фургона,  на  стенах  рядом  с   крышей и   
открытым   вентиляционным  лючком.   Но увидеть что – то
из  этих окошек  не представлялось возможным, так как кроме лазурного неба там ничего не светило. Да и я уже не очень-то стремился к акробатике.
      Остановка произошла, когда в окошках, помимо лазурного неба, появилась листва запылённых усталых лип. Загремела дверь сплошная, появился охранник с ключами наперевес, открыл арматурную решётку в мой передвижной кабинет и пропустил ко мне хмурого мужчину. Двери закрылись в обратном порядке, и мы опять поехали. Мужчина, качаясь в такт езды, отряхнул свое светло-серый костюм и пристроился ко мне на скамейку. От него тоже несло спиртным.  «Всё ясно – едем для начала в местный вытрезвитель!» - без большого напряжения констатировал мой мозг. И не только мой.
     Попутчик осмотрел фургон, меня с тушёнкой и спросил:
         - Как ты думаешь, водку утром отдадут? – и показал мне во внутреннем кармане пиджака горлышко нераспечатанной (0,5л) бутылки Он тоже не сомневался, что мы направляемся к вытрезвительному месту отдыха.
         - Отдают, но сразу заставляют выливать в канализацию, - ответил я первое, что пришло мне в голову.
         - Сволочи! Раньше отдавали без выливания. – Он подумал и добавил: - У тебя закуска, у меня выпивка. Успеем?
         - Это как мы постараемся! Думаю, что успеем.
      Славик (так представился мой негаданный собутыльник) достал свою бутылку, открыл её и приложился к горлышку. Всё верно – стакана у нас не было.  Бутылка оказалась водкой «Кристалл», стоимостью четыре рубля двенадцать копеек советских денег.  Я сразу протянул ему закуску с импровизированной ложкой-крышкой, чем он не замедлил воспользоваться. Потом была моя очередь, потом его... потом моя… потом его…
      К конечному пункту назначения мы со Славиком прибыли в процессе обоюдноинтересной беседы и очень удивились, что её грубо прерывают.
      Но «против лома нет приёма», а рутинный приём в вытрезвитель был. Нас опросили (поверхностно и в порядке живой очереди); мы  подписали протоколы, написанные с наших слов; очистили нам карманы, положив
Найденное   в   специальные  мешочки;  сфотографировали   
настенным аппаратом со встроенной вспышкой и отправили в неподвижные камеры на безмятежный ночлег на, поскрипывающие крючковатыми сетками пружин, железные койки. Почему-то в разные камеры, не смотря на протесты с нашей стороны. А  стеклянные друзья – опустошённые банка и бутылка – остались на металлическом полу фургона под исцарапанной скамейкой.
      Камеры были стандартные, наверное, как в любой точке огромной родины в это время, называемое теперь застойным. Тогда оно было советским и спокойным. Жаль, что такого сейчас нет!
      Уже существовавшее население моей спецпалаты (назовём эту комнату сейчас так) лежало горизонтально или же ходило-бродило по доступной территории вертикально, стуча иногда в запертые двери и требуя воды и туалета. Или же немедленного выпуска на свободу. Были и сидящие на своих кроватях. Также здесь имели место: зарешеченное окно из стеклопакетов; табуретка зелёного цвета; помятый дюралевый чайник на ней с водой, по мере выпивания наполняемый дежурным милиционером. (Забота кулачная, передаваемая двери). Восемь солдатских коек для постояльцев и по-солдатски экипированных стояли вдоль стен, начиная от окна.  Ведро с крышкой, или «параша» для «малого дела», стояло в углу какого-то узкого архитектурно-кирпичного выгибона стены, грубо оштукатуренной, и покрытой синей краской. В обитой жестью двери имелось квадратное окошечко с «глазком» посередине, открывавшееся в коридор. Над дверью, в симпатичной небольшой  нише за решёткой, тускло светила синяя лампочка. Этот «нишный» абажур работал всю ночь, предлагая не спавшим  субъектам любоваться настоящей действительностью. Подробное описание такого убаюкивающего номера я составил ранним утром, когда проснулся раньше ещё чистившего зубы солнышка.
      Но вернусь к уходящему вечеру.  А чего тут возвращаться? Я, хотя сегодня уже два раза спал, вторая половина дня и, вот вечер, после ночной смены  получились крайне утомительные. Поэтому я, не смотря на разнообразный шум  в нетрезвых мозгах и в камере, быстро уснул на радостной казённой подушке. Ещё даже
успел подумать, что сейчас номера на спине зелёнкой не пишут… Запретили… такое… спиномерие…

                Сон, приснившийся в вытрезвителе.

                Июньская ночь               

    Город заканчивал самую короткую ночь. Закат, присев за горизонтом, переливался в восход. Тёмные силуэты домов дышали запахом полевых цветов. И этот аромат будоражил неисправимое сердце. Окна гостиничного номера выходили в парк, где раньше стояла церковь. Её взорвали, место расчистили для расширения парка, сейчас шелестевшего листвой в ладонях июньского рассвета. Заводские трубы, заглянув в свои души, готовились к исповеди. Электрический свет, навернувшись на катушки трансформаторов, спал в полнейшей темноте. Звёзды перемигивались на фиолетовом небе в ожидании космических кораблей. Забывшая о дрожи землетрясений, планета спокойно дышала в эфирное пространство.
   Натянув рабочий комбинезон, я вышел на пустынную улицу. Всей своей сущностью я чувствовал родной город детства. «Но почему я живу в гостинице?». Не найдя ответа на этот вопрос, я свернул за угол и вошёл в центральный универмаг. Свет-сторож, сверкнув ожерельем лучей, открыл мне двери. Нигде никого не было. Мощный запах полевых цветов ненавязчиво утешал поникшие  дезодоранты,  духи и одеколоны. «Почему я здесь, а не дома?» - лопнул в моих мыслях новый воздушный шарик   вопроса.
   Оглядевшись по сторонам, я увидел то, что хотел увидеть. На круглом возвышении, подложив никелированные руки под голову, спал мой синий мотоцикл «Восход-2» 14-21 ЛТБ. Пронзительная мысль тихо озадачила  меня: «Почему я не могу съездить в дом детства? Ведь находимся в одном городе, а не виделись больше года!». Моя рука  с золотым ключом зажигания потянулась к виску спящего мотоциклетного друга.
     Но вдруг в большом витринном зеркале я увидел себя в застиранной рабочей робе. «В таком виде – не могу!». Рука
с  ключом зажигания, дрогнув, зависла в эмульсии воздуха.
«Уговорило, плоскодушное!» - запульсировала мысль в моём взгляде  на зеркало. И я откладываю всё на завтра.  Опять   на   завтра. Исчезающие нити сознания порвались, как осенняя паутина.               
   Золотой ключ зажигания растаял в холодных пальцах.

                Конец  3-ой  части.

               
                Часть 4.

                Вытрезвлённое утро
               
      Осмотрев свой временно-принудительный ночлег с храпящим, сопящим, и притихшим окружением на койках, я взглянул на стеклопакеты окна за решёткой.  Они светились в тон синей лампочке  над дверью.  «Уже светает!» - подумала моя тяжёлая голова и снова опустилась на подушку. Но вместе с тем в ней (голове) возникла какая-то оптимистическая уверенность в том, что следующую ночь я буду спать дома.
      Каждое утро, независимо от часового пояса планеты, в мире происходят изменения, день сменяет ночь. Ночные охотники и жертвы уходят отдыхать от неосвещённых забот, решений и действий. Им на смену начинают  раздаваться птичьи трели и весёлое щебетанье, сопровождающиеся восходом огромного солнца или скоплением тяжёлых туч на горизонте. Изменения происходят везде, куда может дотянуться всёпоглощающая жизнь.
      Весьма уверенно лучи света дотянулись до стеклянных кирпичей окна нашей вытрезвляющей палаты. И они вспыхнули радостным напоминанием близкой развязки этого ночлега. Миллионы фотонов впивались в опухшие ото сна лица, придавая им энергию начинающего дня. Приливная волна пробуждения ласковой ладонью прошлась по глазам и ресницам. И они поднялись и открылись,        впуская        представшую        картинку       в
трепыхающиеся мозги пациентов.
      Не буду описывать их внешний вид, так как этого просто не помню. Я лежал, чуть приоткрыв глаза, и смиренно смотрел на происходящее. Помятый дюралевый чайник несамостоятельно наполнился свежей водопроводной водой и переходил из рук в руки. Утренняя жажда – один из симптомов похмелья - мягким туманом обволакивала желудки и рты. Все ждали начальника и развода по вынесению решения за попадание на такую ночёвку. Кто-то, узнав в соседе знакомого, рассказывал ему о том, как он сюда попал по глупости сложившихся обстоятельств. Кто-то мечтал после ухода отсюда похмелиться «по-малому» и дома завалиться отсыпаться дальше. Благо, сегодня было воскресенье. Зашёл разговор и о том, кто, где живёт. «Я вот рядом в двух кварталах, а к  тебе и за  полчаса не доберёшься…» Мне захотелось убедить всех в том, что ближе всех живу я. Что я громко и озвучил, привлекая к себе внимание собравшегося здесь общества.
      - Что-то я тебя не припоминаю! - засомневался сосед территории вытрезвителя. – Ты где живёшь?
      - Недалеко от тепловозного депо Даугавпилса, – спокойно ответил я.
      - Чего, чего? Ты серьёзно? –
      - Серьёзней некуда, - сказал я и повернулся на бок лицом к зарождающейся аудитории. Потом вкратце пересказал свою историю с непредвиденным путешествием в их город.
      Основные мои слушатели развеселились от приятного ощущения близости родного гнезда и в случае совместного выхода из этого прекрасного учреждения обязались нехило опохмелить меня.
      Наконец, пришёл начальник, и начались разборки дел и выпуски протрезвевшего вчерашнего пьяного улова.
      Меня вызвали третьим или четвёртым после того, как  в служебном помещении прозвучали тяжёлые шаги и какие-то новые милицейские приветствия. Когда я зашёл туда, там находился, помимо уставшего ночного наряда, высокий старшина, мужчина в самом расцвете сил. Карлсон отдыхал у себя на крыше. Мне отдали одежду и мешочек  с  личными  вещами.   Я расписался  в получении,
скромно положил мешочек на край стола, оделся и скромно
уставился  на встроенную  фотовспышку,  рядом с  которой
висело овальное зеркало. В нём был я в своей приключенческой ипостаси  и солнечная комната вытрезвителя.
      - Собрался? Иди за мной! – громыхнул высокий старшина и направился к выходу. Я за ним, естественно.
      Так как пропеллера на спине у старшины не было, нас поджидал умытый с вечера (кем?) «Уазик» родной милицейской окраски. Я поместился в металлической коробочке автомобиля за зарешеченной дверью, старшина в кабине на месте водителя. И мы поехали с чувством новизны в линейное отделение милиции ст. Резекне.               
      Линейное отделение милиции какой-либо станции – это, можно сказать, железнодорожная милиция на вокзалах и в ближайшей, пересечённой железнодорожными путями, местности. Наше учреждение находилось в одноэтажном деревянном здании красного цвета напротив перронов жёлтого вокзала. От него вела через  ж. д. пути дорожка из бетонных, замузюканных мазутом проезжающих поездов, квадратных плит. Но нам со старшиной эта дорожка не понадобилась, так как мы через недалёкий переезд подкатили почти к входу отделения. Почти – потому что двери располагались в середине фасада, по обе стороны от которых симметрично и аккуратно существовали зелёные палисадники. Из них рвались на свободу побеги разросшейся сирени. Эту живописную картину разгоравшегося утра украсил наш, уже слегка запылённый «Уазик».
      Меня (руки за спину (!)) старшина провёл по узкому прохладному коридорчику, молча открыл ключом дверь комнаты (камеры) с нарами у правой стены и с решёткой на нормальном окне и опять закрыл двери. На засов с наружной стороны. Замком не воспользовался.  Из этого я сделал вывод, что долго держать меня здесь не собираются. Мне стало грустно и захотелось домой. Только солнечно-сиреневый вид палисадника за решёткой и стеклами окна как бы протягивал мне руку поддержки и гладил грусть по бестолковой голове.
      Минут через двадцать лязгнул засов, и появившийся старшина  кивнул  на  выход.   Заложив  руки   за   спину,   я
 последовал за ним. В кабинет начальника линейного отделения         в         звании         капитана,         моложавого
 «затридцатилетнего» человека.
           - Ну, садись, железнодорожный пират двадцатого века! Вы можете идти, Валдис! – добавил начальник, дружелюбно взглянув на старшину. Тот вышел по своим служебным делам. Возможно, ловить ещё «пиратов». Потом капитан обратился ко мне:
           - А теперь ты, вагонный сюрприз, рассказывай, каким образом очутился у нас, в Резекне.
      Я кратко рассказал, как было дело.
      Капитан в отблеске прекрасного утра на разросшейся сирени немного помолчал. Затем сказал:
           - Теперь слушай и постарайся запомнить, как тебе повезло. И сколько раз.
      Во-первых, состав, на котором ты приехал, не являлся транзитным. Конечная - у нас в городе. Поэтому никакой задержки в графике движения не было. Охрана без суетливости проверила и осмотрела все вагонные пломбы. Они оказались в порядке. А открытый верхний люк, через который ты пробрался в вагон, - халатность погрузочной бригады. Если что-то было бы не так, ты  и до пенсии не рассчитался. Да, тебя заметили рабочие   одной из промежуточных станции на пути следования, где поезд не останавливается, и сообщили нам, что кто-то лазает по тракторам. И тебя здесь встретили. Итак, считай это первым везением. Я имею в виду нетронутые пломбы. Можешь считать и встречу своего рода везением. А главное – целые пломбы. Усёк?
      Я с некоторым облегчением и согласием, молча, покачал головой.
      Капитан продолжил свою просветительную речь на мою голову:
           - Во-вторых. Мы дозвонились до ТЧ-3 Даугавпилса и установили, что ты не врёшь, а действительно там работаешь. Это второе везение. И то, что мы не поленились звонить туда, и то, что ты сказал правду.
      Третье везение – это твой ангел-хранитель, что ли: ты остался жив,  живёшь и сейчас, а не валяешься где-то под откосом с проломленным черепом и со сломанными костями. У меня всё. Ты свободен.
           - Товарищ старшина! – позвал капитан, вполуха слушая мои «спасибы» и «какядоберуськи".
      Вошёл старшина.
           - Валдис, через несколько минут прибывает поезд «Ленинград – Калининград». Засунь этого горе-путешественника в какой-нибудь служебный тамбур с согласия проводницы. А не получится – дай ему начальный импульс по физическим законам и пусть сам добирается: ему не привыкать ездить грузовым «зайцем»…
      И вот, минут через десять, я стоял, упёршись левым плечом в угол служебного тамбура и устало разглядывал обратный заоконный пейзаж. Между прочим, я сам умудрился договориться с проводницей об этом стоячем месте, сказав лишь ей о том, что это милиция сажает меня до Даугавпилса.
      
                Конец 4-ой части.

               
                Часть 5.

                Железная дорога домой
            
     Стук колёс иногда нарушался хлопаньем переходных дверей из вагона в вагон, сопровождавшим движение пассажиров по составу. Заходили также курильщики, которых проводница выгоняла в другой тамбур. Я тоже втихаря покуривал, выпуская дым на «лестничную» площадку между вагонами. Тогда лязг колёс и переходных мостиков становился отчётливее и громче. Сигареты заканчивались, и приходилось их экономить, стрелянием оных у невыгнанных проводницей пассажиров. Чудес бытия больше не предвиделось. Но, как оказалось, я ошибался в этом.
    Езда до родного города оборачивалась приблизительно в полтора часа времени. Восемьдесят километров. Вдавившись в угол тамбура,  я с полчаса  спокойно стоял в
полудрёме с перерывами на перекур. По истечению этого срока в тамбур протиснулись четыре младших сержанта срочной службы, сверкая в непостоянном солнечном свете буквами  СА  (советская армия) и двумя лычками на чёрных
погонах, а также знаками связистов на петлицах.
Года на два-три моложе меня.  Я в армии тоже был радистом-телеграфистом (полгода в Харькове в учебке), но, правда, ефрейтором по званию. ПУС-146 (подвижной узел связи) обслуживали.
      Младшие сержанты долго не думали и оккупировали мой угол тамбура так, что я оказался пятым в их кружке приокошечном. Один из служивых в руке держал саквояж (!).
           - Слушай, друг, ты не против того, если мы тут немного постоим? – спросил один из них.
           - Нет проблем, - ответил я и добавил – Проводница вот только гоняет.
           - Мы с ней договорились. А ты, наверное, год-два назад демобилизовался?
           - Год.  На ПУС-е «Зонтик» служил старшим телеграфистом.
           - Эй, хватит болтать! Давайте делом займёмся. – воскликнул другой сержант и, обращаясь ко мне, пояснил – Видишь ли, водку пить  в плацкарте как-то не хочется, сам понимаешь: СА в командировку едет на болота восточной Пруссии. А лейтенант в купейном обретается. И все понимает, сам молодой ещё.
      Я чуть не дунул в графинный стакан, которого пока не было, как Шурик из комедии «Кавказская пленница».
      И был открыт саквояж, и увидели свет три бутылки «Столичной», и появились солдатские галеты, и копчёная колбаса в пакете. И, конечно, эмалированная кружка зелёного цвета. Стола, разумеется, не было, и всё , не спеша, начало сходить с рук. На весу и в раскачку.
      Не буду вспоминать, и переписывать наш разговор в служебном тамбуре. Когда ребята узнали, что я полтора года служил в Первомайском городке в городе Калининграде и катался на КШУ (командно-штабные учения) по всем полигонам области, наша беседа пошла по приятному  и  интересному руслу.  Подогретая градусами из
бутылок. Проводница несколько раз заглядывала к нам, но потом в улыбочном молчании скрывалась за вагонной дверью.
      Когда за окном служебного тамбура замелькали пригороды Даугавпилса, с гаражами и соснами, в моей душе  были  покой  и  умиротворение.   Сообщив   младшим
сержантам,  что  следующая  остановка  моя,  я  пожелал им
удачного дембеля и двинулся в сторону выхода, то есть в общий тамбур рядом с купе проводников. Мои командированные собеседники вернулись на свои места в плацкарт, тоже пожелав мне удачи.
      Поезд остановился, и я вышел на перрон станции Даугавпилс. В голове тихо и мелодично звучала летняя музыка возвращения. Всё опять было прекрасно.
      Добравшись домой, я всё рассказал матери, исключив только самые опасные места. Выслушав, мать покачала головой, вздохнула и сказала:
           - Ну и дурак же ты…
      Вот так закончилось моё железнодорожное приключение.

                11. 05. 18.  г.  Кагул.



*Картинка из интернета.
Благодарю авторов.