Властелин двух миров. Петля времени. Глава 6

Через полчаса автомобиль ландфогта выехал из резиденции в направлении «ангельского» гарнизона; за головной машиной следовали ещё две с охраной, набранной из лояльных Штригелю и его политике людей. Войдя в казарму, Дитрих бросил вытянувшемуся по стойке «смирно» дежурному:
– Собрать всех в большом зале.
И проследовал внутрь. Штригель не надел белоснежные одежды, тело его было затянуто в мундир СС, а через плечо перекинут ремень автомата. Спереди и сзади шли четверо вооружённых до зубов охранников, ещё трое остались снаружи.
Дитрих со сдерживаемой яростью смотрел на входящих солдат. Когда те заполнили помещение, он приказал:
– Сдать оружие!
По рядам прошло шевеление, но никто не двинулся с места. В критические моменты чувства Дитриха обострялись, и он сразу заметил угрожающее движение одного из «небожителей». Прозвучал одиночный выстрел, во лбу злоумышленника появилась круглая чёрная дыра, и он рухнул, звякнув об пол зажатым в руке пистолетом. А охрана, сделав шаг вперёд, загородила Штригеля собой.
– Я не промахнусь и в следующий раз, – сказал тот. – Сдать оружие! Ну!
Началась паника. Толпясь и давя друг друга, солдаты складывали к ногам опасного властительного визитёра разномастное вооружение. Дитрих сделал знак одному из сопровождающих, и тот побросал ножи, гранаты и огнестрелы всех видов в большую сумку. Второй охранник приказал нерешительно мнущимся «ангелам» подходить по одному и вместе с товарищами провёл личный обыск каждого.
– А теперь, – прозвучал холодный голос Штригеля, – пусть сюда выйдут те, кто придумал, что арестованных во время комендантского часа надо отправлять в Бухенвальд.
Разоружённые солдаты вновь зашевелились, но на этом всё и закончилось. Тогда Дитрих передвинул автомат так, что дуло его смотрело прямо в толпу.
– Сначала я, – зловеще произнёс ландфогт, – буду убивать каждого второго. Если и после этого никто не признается, расстреляю всех…
Раздался шёпот, и через минуту напуганные «ангелы» вытолкнули вперёд восьмерых упирающихся товарищей. Посмотрев каждому в лицо, в глаза заглянуть не удалось, так хорошо те их прятали, Штригель, неожиданно достав пистолет, застрелил всех, кроме двоих.
– А вы, – брезгливо отталкивая трупы, приказал он, – вернёте людей из лагеря.
– Но это невозможно, – возразил один из выживших.
Повернувшись на каблуках, Дитрих приставил ствол к голове неосторожного приговорённого и спустил курок.
– Ты тоже хочешь что-то сказать? – обратился он ко второму.
Тот отчаянно замотал головой, а ландфогт, приблизив губы к его уху, громко прошептал:
– Значит, ты понимаешь, что сейчас время не спорить, а действовать? Это хорошо. Так вот, в течение недели все жители моего, – он подчеркнул это слово, – города должны вернуться в свои дома и вновь приступить к работе и учёбе. Тебе ясно?
Человек понуро кивнул, а Штригель, обращаясь ко всему ангельскому гарнизону, елейным голосом провещал:
– Задача «ангелов» – защищать и беречь, а не хватать и убивать; для этого есть карательные отряды. И вот ещё что: каждый, кому не нравится служба здесь, может подать рапорт, и я отправлю его в отставку… на месте.
И Дитрих, окружённый бдительной охраной, отбыл в резиденцию.
А люди в белых одеждах долго ещё стояли, замерев в страхе. Все прекрасно поняли, что имел в виду безжалостный диктатор: тот, кто посмеет заявить о своём недовольстве, будет немедленно уничтожен.

Пинкдроу завтракали. Ортвик, наконец, взял отпуск на работе, Аирин тоже, но, посовещавшись, оба решили никуда не уезжать, а провести свободные дни с друзьями, отдыхая в городе и на природе. Когда они обсуждали подробности, раздался звонок, и оба пошли встречать гостей.
– Какой удивительный мир, – восхищённо говорила Ирина, жуя вкуснейшую яичницу,  – здесь всем находится место. Я так рада, что попала сюда!
– А мне очень захотелось выяснить, кому жители свободного общества обязаны его основанием, – произнёс Виктор. – Вы что-нибудь об этом знаете?
 – Нет, – растерянно ответила Аирин. – Не представляю, как это случилось, но начальный отрезок истории начисто стёрся из памяти людей. Уже несколько веков наша реальность такова, какой вы её видите. В учебниках пишут, что пресловутый коммунизм –  заслуга одного человека, чьё имя утрачено. Возможно, учёные могли бы приоткрыть завесу времени, но они заняты другими проблемами и вряд ли интересуются личностью политика, облагодетельствовавшего эту реальность.
– Что очень странно, ведь этот деятель заслуживает огромной благодарности потомков. И наверняка найдётся хотя бы один специалист, разрабатывающий эту тему, – задумчиво промолвил Виктор. – Как вы думаете, с чего начать?
– Конечно, с агентства, – сказал Ортвик, – его сотрудники компетентны во всём.
– Что ж, – решительно заявил Прокудин, – завтра пойду именно туда.
– А ведь ты прав, Витя, – поддержал того Пинкдроу, – нельзя забывать о своих корнях. Можешь рассчитывать на мою поддержку.
– Спасибо!
Мужчины пожали друг другу руки, а женщины с любовью смотрели на мужей, полностью с ними соглашаясь. Закончив разговор, супруги Пинкдроу переоделись, и весёлая компания антиподов отправилась на прогулку.

Дитрих сидел за столом в кабинете, опустив подбородок на сложенные руки. Его мутило. Даже если те, кого он застрелил, и заслуживали смерти, самого Штригеля это никак не оправдывало, он был убийцей, не менее жестоким, чем все в СС. Перед глазами стояло лицо молодого «ангела», первым получившего пулю. Совсем ещё мальчик, немногим старше того, кто спал сейчас за стеной. Проклятый мир!
Внезапно Штригелю захотелось забыть о долге и уйти через портал туда, где нет непрекращающейся битвы добра и зла. Поддавшись слабости, Дитрих позволил себе мечтать о нормальной жизни, но когда вынырнул из розовых волн, ответственность за происходящее в его мире, за людей тяжёлым грузом вновь рухнула на плечи. По щеке его скатилась слеза, он мотнул головой, ругая себя за малодушие, и, поднявшись, открыл дверь в комнату, где спали дети. Штригель остановился на пороге, разглядывая ребят, и сердце его растаяло.
Натон сквозь сон почувствовал, как ласковая рука гладит его по волосам.
– Мама, – прошептал он, улыбнувшись.
Ладонь отдёрнулась, и мальчик поднял веки. Рядом сидел Дитрих, взгляд его был полон сострадания.
– Прости, – сказал он.
Подросток почувствовал, как к глазам подступают слёзы, и проглотил их.
– Я пытаюсь смириться, – виновато прошептал он, – но не могу. Они снятся мне.
Штригель понимающе кивнул.
– Возможно, тебе станет немного легче, если ты узнаешь, что твоя подруга на этой неделе должна вернуться в город.
– Дилия?
Натон сел в кровати. Кинув взгляд на спящую сестру, он тихо спросил:
– Я смогу с ней увидеться?
– Конечно. Но встреча состоится здесь, хорошо? Пока я не хочу тебя отпускать, это слишком опасно.
– Я никуда и не рвусь, – грустно отозвался мальчик, – мой дом опустел.
– В жизни будет ещё много потерь, Натон, – печально промолвил Дитрих, – их не избежать в том страшном мире, где мы живём…
Внезапно мужчина запнулся, и глаза его загорелись какой-то мыслью.
– Но ведь детям необязательно здесь оставаться, – пробормотал он и поднялся.
– Герр Штригель! – встревожено окликнул подросток.
Тот снова опустился на край кровати.
– Мне не уходить?
– Я чувствую себя лучше, когда не один – признался Натон. – Но не могу же я отрывать вас от дел.
– Они подождут. Что ты собирался мне сказать?
– Я хотел показать вам моих родителей.
И Натон достал из кармана висящей на стуле куртки фотографию, с которой улыбалась семья Дорпкуинов. Глядя на мать и отца, подросток не сумел сдержать слёз, Штригель же, всмотревшись, охнул и приблизил недостаточно резкий снимок к глазам.
– Вот оно что, – проговорил он тихо. – Антиподы…
Дитрих перевёл взгляд на тихо плачущего Натона.
– Послушай, – произнёс он, – а как ты отнесёшься к тому, чтобы уйти в другой мир, где нет ни войны, ни страданий, где все счастливы? И встретиться с людьми, очень похожими на твоих родителей?
– Вы говорите о рае, герр Штригель? – растерянно вопросил подросток.
– Наверное, ту реальность можно назвать и так, только находится она на Земле.
Натон задумался.
– Я согласен, – решил он, наконец.
– Что ж, значит, скоро мы туда отправимся. А сейчас постарайся заснуть, ещё очень рано. Я побуду с тобой.
Доверчиво прижавшись щекой к лежавшей на подушке ладони Дитриха, мальчик уплыл в сон и уже не слышал, как человек, принявший живое участие в его судьбе, вышел, тихо закрыв дверь.
 
После того как Дитрих вернулся в свою реальность, портал между его миром и свободным обществом стал появляться через определённые промежутки времени. Он словно подмигивал людям, находящимся в разных параллелях, предупреждая о грядущих переменах.
Потайная комната скрывала проход от человеческих глаз, но рано или поздно кто-нибудь мог о нём узнать. И дальнейшее зависело от того, насколько доброжелательно оказался бы настроен этот кто-то. Штригель понимал, если враги прознают о возможности порабощения другой реальности, их не остановить ни ему, ни Изольде. Поэтому он собственноручно врезал в замаскированную дверь кодовый замок с миллионом вариантов – неверное, но всё же средство защиты. Всех, кто располагал информацией о скрытых помещениях, Дитрих отправил на службу в другие округа. Вернее всего было бы их уничтожить, но ландфогт не мог убить человека только за то, что он знал больше, чем положено.
Дети всё ещё жили у него. Прежде чем переправить ребят в свободный мир, Дитрих хотел убедиться, что тот готов их принять. Но голубая завеса, возникнув на несколько минут, сразу исчезала, и Штригель опасался, что, пройдя сквозь неё, он не сможет попасть обратно.
Натон до сих пор оплакивал родителей, да и подруга его так и не вернулась из Бухенвальда, она погибла по дороге в лагерь. Дитрих часто разговаривал с не по годам развитым мальчиком, утешая и развлекая, и однажды с испугом осознал, что привязался к ребёнку настолько, что не хочет с ним расставаться.
А тот даже не скрывал чувств, испытываемых к Штригелю: восхищение и любовь сквозили в каждом его взгляде, в каждом слове. Это заставило Дитриха поторопить события. Мужчина боялся, что ещё немного, и он не сможет отпустить подростка к антиподам. Однажды ночью, разбудив его и сестру, Дитрих отвёл обоих к порталу. Как только на стене высветился сияющий прямоугольник, все трое шагнули через него в другую жизнь.

В свободном обществе был день, солнце ярко светило сквозь крышу мастерской Виктора, заставляя полотна оживать. В ожидании хозяина люди разбрелись по помещению, рассматривая картины. Восхищённый Натон дёргал скучающую сестрёнку за руку, пытаясь обратить её внимание то на одно, то на другое прокудинское произведение. Дитрих наблюдал за детьми. Он улыбался, но на лице его лежала тень печали; Штригель с трудом представлял, как будет обходиться без мальчика. Ругая себя за эгоизм, он пытался прогнать грустные мысли, а те не желали оставлять его в покое.
Наконец, дверь открылась, пропуская в студию Виктора. Увидев нежданных гостей, тот замер на пороге, удивлённо глядя на них. Опомнившись, художник подошёл и пожал руку Дитриха, подросток же застыл в недоумении.
– Что привело вас сюда? – спросил Прокудин.
– Нам надо серьёзно поговорить, Виктор, – ответил Штригель. – Но позвольте сначала представить Натона и Нану Дорпкуинов. Их приёмные родители – ваши антиподы в нашем мире  погибли, добиваясь справедливости.
Мальчик медленно приблизился и остановился, рассматривая Виктора. Натон понимал, что это не отец, но его изумило потрясающее сходство.
– Что здесь происходит? – посмотрев на Штригеля, поинтересовался он.
Тот открыл рот, чтобы всё объяснить, но его перебила Нана. У девочки, не видевшей смерти родителей, не возникло никаких сомнений.
– Папа! – завизжала она, кидаясь к Виктору и повисая на нём. – Папочка! А Натон сказал, что я тебя больше не увижу, что ты умер. У-у, противный!
И показала брату язык. Растерявшийся Прокудин подхватил крошку, и внезапно его захлестнуло ощущение чуда; он почувствовал, что это его ребёнок. Тёплая волна нежности накатила на Виктора, да так и не схлынула. А Дитрих, наблюдающий за происходящим, вздохнул с облегчением: Нана нашла семью. В том, что Ирина согласится удочерить малышку, он не сомневался.
Но Натон, как быть с ним? Тот стоял, опустив голову, а когда поднял взгляд, в нём читался такой упрёк, что мужчина почувствовал, как стыд обжигает его щёки. Он шагнул вперёд, но мальчик, попятившись, выбежал из мастерской. Дитрих бросился вслед и, догнав его в конце улицы, схватил за плечи, поворачивая к себе. Глаза подростка были крепко зажмурены.
– Я никогда не назову отцом никого, кроме вас, – сквозь зубы проговорил он. – А если вы этого не хотите, останусь сиротой.
– Натон, – стараясь сдержать эмоции, произнёс Штригель, – давай обсудим всё спокойно, хорошо?
Взяв ребёнка за руку, он усадил того на скамейку.
– Выслушай меня, пожалуйста, и не перебивай. Я тоже хотел бы назвать тебя сыном, но… Натон, там – в нашем мире идёт незримая война, и я нахожусь на передовой позиции. Если ты останешься, страх за тебя скуёт меня по рукам и ногам. Мои враги, а их немало, обязательно используют эту привязанность, чтобы добраться до меня и уничтожить. Представь, что станет тогда с городом и людьми. Возможно, их сотрут с лица земли. Я не могу позволить себе иметь семью, она постоянно будет подвергаться смертельной опасности, а я стану слабым и уязвимым. Ты меня понимаешь?
Внимательно слушавший его подросток задумчиво кивнул.
– Да, я понял, – сказал он. – Но ведь ты можешь приходить ко мне сюда?
Натон не заметил, как вместо привычного «вы» обратился к Дитриху на «ты». А у того сердце сжалось от неожиданного счастья.
– Так я и намерен поступить, – с трудом сдерживая расцветающую на лице глупую улыбку, решительно ответствовал он. – Изредка я стану навещать тебя и других. Но ты должен некоторое время пожить в семье двойников твоих родителей.
– А могу я не звать их папой и мамой? – насторожённо спросил подросток.
– Что за детский вопрос, мой мальчик, – засмеялся Дитрих, – конечно, можешь. Вот уж от тебя-то не ожидал.
Натон покраснел и смущённо улыбнулся.
Обсудив с Виктором проблему детей и получив обещание всё уладить, Штригель, дождался появления портала и отправился обратно. Ему хотелось погулять с сыном по улицам этого прекрасного города, но нацистская форма выглядела бы на них странно.
В резиденции стояла тишина, за время отсутствия Дитриха никто не потревожил его обиталища. Оказавшись в кабинете, он почувствовал, как на него наваливается привычное раньше и невыносимое сейчас чувство одиночества. Чтобы отвлечься, Штригель сел за стол и с головой ушёл в работу.