31. а. Когорта. Русский эпос казахстана

31.а.
***
Кое-что я понял (на уровне осознания евразийства) лишь в середине 80-х годов. Мы тогда с Евгением Курдаковым (Царствие ему Небесное!), не только поэтом, но знатоком этнографии и минералогии, ездили по всему Восточному Казахстану с циклом лекций от Общества Знания – замечательная была организация, скажу задним числом, как и Бюро Пропаганды Союза писателей, которые рухнули вместе с Советским Союзом.
Отдыхали на озере Зайсан, в заливах Иртыша. Отходили от лекций и чтения стихов в рабочих коллективах. В основном то были заводы Среднего Машиностроения. Так шифровались предприятия атомной промышленности.
Купались, гуляли по окрестностям, ловили рыбу, просто бродили вдоль берега, места там на редкость красивые. Пинали прибрежные камушки…
И вдруг Женя остановил меня:
– «А ты знаешь, что сейчас пнул?»
– Голыш… красивый, конечно, надо бы взять… (у меня с детства хранилась коллекция камушков, вначале просто выловленных в алмаатинских арыках, а позднее привезённых из геологических экспедиций). Голыш был плоский, с чёрным отливом и белой полосой посередине…
– «Так вот, это Танталониобад… на этом камушке, если приложить мозги и деньги, может небольшой город работать, жить целый год».
– Почему не работает?
Женя печально усмехнулся:
– «Вот ты меня спрашивал, когда мы выступали в пятом цехе, почему у нестарых ещё мужиков такие серые, мучнистые лица?»
– Спрашивал.
– «Не хотел я тебя пугать… ты вырос, считай, в курортном месте, в Алма-Ате, а здесь… у мужиков с детства здесь такая судьба. Они очень рано женятся, побыстрее заводят двух-трёх детишек, а потом, ближе к тридцати у них «повисает на полшестого»… и они не корят своих молодых жён, если те заводят дружка на стороне, а просто кормят семью… такая судьба. В наше время против радиации хоть какие-то защитные меры предпринимают, а перед войной в Восточном Казахстане уран в горах открытым способом добывали, вручную, а потом горы грунта на простых телегах везли, к заводам…
Ты, конечно, прав, говоря про свою любимую Евразию, но знай, что не всё так красиво. Хотя здесь, как и в Сибири, вся таблица Менделеева, и если сюда вложиться!..»
Женя мечтательно зажмурился и прервал становившийся тяжёлым разговор.

***
Уже позже я разговорился на эту тему с казахом-геологом. Он спросил:
–  «А ты знаешь, сколько вся наша нефть и газ весят по сравнению с редкоземельными металлами, да хотя бы на одном Мангышлаке?»
– Ну и сколько?
– «Да с ноготок, не больше… ты думаешь, почему западные акулы так зарятся на нашу землю? Тут надо сказать «спасибо» мировой нефтяной мафии и нашим денежным мешкам – не дают, и не скоро дадут перевести углеводородную энергетику на рельсы редкоземельной, куда более мощной в перспективе энергетики. В России армия мощная, а мы при «плохом ветре» в геополитике вообще можем оказаться беззащитными… а кстати, ты замечал, как трудно ходить по Казахстану и по Сибири, физически трудно?..»
И тут до меня дошло. Бывал же я и в европах, и в Африке…в Африке вообще, как на луне, почти летаешь, а не ходишь. Нет больше такой тяжёлой земли.
Сибирь, Казахстан, Россия…

***
…не знал я твоего ритма. Время у тебя шло совсем иначе, чем у меня. Несоответствие ритмов стало мукой. Сколько недоразумений принесли в нашу жизнь условленные минуты, выливавшиеся в часы! Твоя минута равнялась моему получасу, не меньше. После одного свидания, на которое ты опять опоздала, я даже сравнил тебя с повиликой, а себя с молодым дубом. Повилика так быстро обвивает ствол, что он не успевает понять: кто же там обвился вокруг него? А когда понимает – поздно. Уже опутан. И даже не пытается сопротивляться… да и не хочет уже.
Он уже её полюбил, эту пестрокрылую змею!..
На каждом нашем свидании я бесился, ожидая, и цвет первых мгновений встречи  – самый свежий цвет узнавания! – словно бы обкрадывался. Обстригался хронометрическими ножницами: поверху, в самом  нежном цветении. Минуя верховную праздничность первых мгновений, мы сразу вплывали в будни. Поначалу ещё прекрасные, ещё прекрасно сварливые будни…
  Вот и тогда, в парке, твоё первое опоздание – часика этак на полтора – только взъярило гон.
А тут ещё солнце! Страшное весеннее солнце...
Я вскакивал со скамейки, кружил и вертелся по всем аллеям парка, как волк… я рычал, но возвращался назад. И снова рыскал в тревоге – не перепутала ли место?
     Не перепутала.
Неторопливо, как всё и всегда совершала, подплыла, села на скамейку, предварительно убедившись в её чистоте, и буднично спросила:
– «Ну, что будем делать?»
– «Как что! – всё взвыло во мне – ты опоздала на свидание, я зол… но всё
равно, вот прямо сейчас я буду тебя целовать, ты понимаешь?..»… этот вопль стоял, – должен был стоять! – в моих глазах, как на картинке. Ты не могла его не видеть, не понимать. И всё-таки не понимала. Не видела. Или делала вид, что не видишь.
Сидела себе на скамейке, побалтывая хорошенькой ножкой, разглядывала прохожих, провожая их медленным поворотом головы, и – ждала…
    Вот это мгновение и было самым опасным. Оно-то и мучает меня по сей день: ты ждала, а я боялся тебя поцеловать. Но почему, почему? Ты же дала мне знать всем своим существом, самим явлением на свидание – я ещё не твоя, но при известной настойчивости стану ею. Решайся не решайся, бойся не бойся, это проблемы твои, а я своё слово сказала. Вот наше свидание – видь.

***
И всё-таки, что же это было такое? Что распирало грудь, заставляло тяжко ухать и колотиться сердце? Ведь не сердцем – душой я узнал тебя. Это душа, как всегда, одна душа была во всём виновата!..
Но душа не подавала тревоги. Она спокойно говорила – ну и поцелуй, что тут страшного? Вот сидишь с красивой девушкой, может быть, даже со своей, только тебе назначенной половинкой, вот и слейся с ней. Как? Да очень просто! Для начала поцелуй. Положи руку на плечо, погладь по русой головке, по плечику… и – поцелуй.
Если очень боишься, сначала в щёчку, почти незаметно, почти дружески, а потом…  душа наворковывала сладкие рецепты, а я сидел и обалдевал от прелести спокойного твоего лица…
     Конечно, поцеловал. Преступил себя, и сделался – преступником. Ткнулся губами в белую щёчку и быстро-быстро, наверное, очень глупо – поцеловал. До того нездешне и глупо, что ты изумилась.
– «Эт-то ещё что такое?!» – Ты отшатнулась от меня и, вскинув ресницы,
страшно вопрошала. Ты требовала немедленного объяснения случившемуся! Ты возмущалась по-барски, прямо как в пасхальных стихах Блока, которыми потом, в любовных играх, частенько меня подразнивала:
                «…вот ещё, стану я,
                Мужик неумытый,
                Стану я, беленькая,
                Тебя целовать!»
Целовала. Ещё как целовала! Но – потом. А сейчас возмущалась, требовала остаться в границах дружбы, лепетала несусветную дичь. Как же! Границы были перейдены стремительно. И непоправимо. Контрабанду через границу я проносил долго и увлечённо. Проносил мимо твоих, спящих уже родителей, и счастливо сбывал её… сбывал одной только тебе. И ты увлеклась.
Ты радостно принимала ночные набеги меж «пограничных» дозоров спящих родителей, дарила мне и себе краденое, особенно неповторимое счастье. Дарила вплоть до той поры, когда скрывать наше общее богатство отказались последние, самого вольготного покроя, одежды…
Встречи стали жизнью. А первая, самая волнующая так и осталась там, в парке,