Коханая

               
Все её буйные ночи, все приключения, наполненные грязью и унижениями, сошли постепенно на нет. Она устала.
Началось всё с рождения брата, когда после восьми лет ощущения себя главной в семье, маленькой госпожой, принцессой, вдруг оказалось, что надо подвинуться не только на вторую роль, но ещё и подчинить себя новому режиму, новым обстоятельствам. Ей вменили каждодневные,  с утра пораньше, походы за «настоящим» молоком, а это надо тащиться  на самую окраину городка, в частный сектор, к противной толстой тётке, от которой пахнет навозом, и руки у неё с чёрными трещинками… Надо было почти совсем отказаться от телевизора, потому что жили все в одной комнате, ждали квартиру. Приходилось гулять с братом. Он лежал в коляске, как поленце, только соска двигалась ритмично. А когда начинал пищать, словно шарик, который сдуваешь, зажав мундштук, надо было затыкать его  выпавшей соской, трясти в коляске или, в случае неугомонности, везти к маме. А мама улюлюкала, агукала, как больная, вся светилась нежностью… От этого Ируська совсем выходила из себя. Ей хотелось, чтобы этот новоявленный маленький господин вовсе куда-нибудь делся, даже пусть бы умер. Но он завоевал всё: пространство, внимание взрослых, их время, Ирину свободу. И она в любую возможную минутку сбегала из дома, пропадала на улице, в чужом дворе.
Отец у неё был не настоящий, а приёмный. Мама его приняла в их комнату, стала с ним спать в одной постели, а Иришке теперь там места не было. Но с отчимом, как ей объяснили его звание соседки, Ира примирилась быстро. Во-первых, Костя её баловал, чтобы подлизаться к маме, во-вторых, ей давно хотелось папу, как у других детей. Тем более, Костя был красивый, не напивался пьяным, не ругался, а с получки приносил ей гостинцы. Она видела, что он ей подчиняется, совсем не сердится на её проказы и боится, если она взбирается на высоту: на забор там или на дерево, или летит через дорогу чуть не под машину. Она сама не заметила, как стала звать его папой, а он обращался к ней «доча» или «зайчонок». Иногда, конечно, и мама и Костя призывали её к порядку, мама даже шлёпала пониже спины… Но такого она ни от мамы, ни от папаши не ожидала! Они предали её, изменили ей, отодвинули на задний план, даже превратили в служанку новому жильцу, этому Мишке. Ире был гадок запах грязных памперсов, противно сосание маминой груди жадным чмокающим ртом младенца, изводили ночные вопли брата. Если бы кто-то сказал, что она будет любить Мишку, что станет просто обожать его, она бы  обхохотала такого, назвала бы «лохом» и «чмо»… Она бы… Но она его полюбила. В этом и был прокол. Никто не мог её заставить что-то делать против воли, но воля сама взялась откуда-то и сломала  её сопротивление.
Началось всё с купания. Мама с Костей купали Мишу каждый вечер уже два месяца. Но тут Костю отправили в командировку – в поездку с грузом до областного центра. Мама приказала Ире никуда не уходить, пока не искупают  маленького. Ира разозлилась, надулась, но послушалась, потому что было как-то по-взрослому ответственно замещать Костю. Мишка любил воду. Его подтянутые к груди ножки выпрямились под мамиными руками в воде, и на личике отразилось удовольствие. Ира старалась не глядеть на неприятную финтифлюшку, отличающую мальчика от девочки, но всё равно подглядывала. Она подала маме ковшик с тёплой водой для обливания и вдруг, заглянув в глаза братика, непроизвольно чмокнула губами, на что Мишка беззубо улыбнулся ей.
— Смотри, Ирочка! Мишенька улыбается! Ты ему нравишься. Давай полотенце. Во-от!  Разговаривай с ним, он так скорее научится говорить.
С этого дня началась любовь, которая мешала жить больше, чем прежняя неприязнь. Теперь сбегать из дому было труднее, совесть мучила. Но уже сложилась дружба с Алинкой, одноклассницей из соседнего двора, которой пол-лета изливались злобные жалобы на «этих предателей», и дружба диктовала свои правила: подруга – прежде всего! А Алинка сразу взяла верх над обиженной девчонкой, не даром говорят, на обиженных воду возят…  У Алинки судьба складывалась похоже: мать спилась и бросила дочку на отца, кстати, разбогатевшего на каких-то продажах, теперь в дом пришла мачеха. Сначала она претворилась хорошей, была как подружка, а когда отец с ней расписался, стала командовать в доме, приказывать Алине, на что получала упрямое и наглое неподчинение. Отец почти не бывал дома, приходил поздно ночью, поэтому жаловаться было невозможно. А когда в выходные поехали с его друзьями на природу, и Алинка попыталась  высказать ему свои обиды, пьяненький папа только посмеялся и посоветовал слушаться Олю, потому что она сама выросла такая отличная.
— Нет, Ир, ты прикинь: «отличная»! Нашёл, как похвалить! Я, значит, «двоечная», «неудовая», а она «отличная»! Наверное, кувыркается отлично!
— Что? Она циркачка, что ли?
— Ой, ха-ха-ха! Ты – чмо! Трахается, наверно, классно!
— Как это?
Так восьмилетняя Ира получила объяснение всем взрослым тайном, всем пакостным кинокадрам, где голые тётьки и дядьки обнимаются и зачем-то ерзают в постелях. Так стало понятно, откуда взялся Миша и она сама, почему некоторые женщины, под названием «беременные», приобретают такое пузо, и, главное, как в него попадают малюсенькие детки.  Ира не могла уснуть, слушала, как скрипит мамина кровать, как вздыхают и возятся взрослые, злилась, плевалась и плакала. Она твёрдо знала, что никогда и ни за что не будет так делать, заниматься такими гадостями.
Но в тринадцать теоретические знания стали превращаться в предмет практического исследования: в классе завязывались «любови», причём девчонки первыми проявляли инициативу, «разбирали» мальчишек, чтобы составить  парочки. Алинка завела  эту моду, выбрала для себя Олега Завидова, высокого и спортивного мальчика из «хорошистов», написала ему записку на истории, пригласила на свидание. Олег отказался. Алинка рассвирипела. Она сказала Ире, что отомстит ему так, что мало не покажется!  Вечером сговорилась с подругой встретить парня в переулке, когда он возвращался с занятий в футбольной секции, и, подбежав к нему, сдёрнула с него спортивные брюки. На мальчике оказались плавки, так что никакого позора для него не случилось, опозорились они сами. Олег перестал даже смотреть в их сторону. Но Алинка не отставала. Она писала ему  записки то с угрозами, то с признаниями в любви и обещанием «отдать ему всё», но Олег демонстративно рвал бумажки, теперь уже не читая. Алина изливала подруге «трагедию своей разбитой души», строила планы мщения.
Через год она познакомилась со взрослым парнем Николаем, который начал работать после       пищевого техникума поваром в школьной столовой. Новый друг просил звать его Ником, нигде и никому ни за что не рассказывать, что он водится с малолетками, но «водился» с Алинкой сознательно, потому что «любил чистенькое». Он приучил девчонок курить, выпивать, потом и нюхать из пакета дурь. Они собирались втроём в брошенном за дворами забитом ларьке, где был тайный лаз, и где они оборудовали «своё место». Там на глазах у Иринки парочка делала «кино», потом щедрая Алина пригласила подругу «из зрительного зала на экран»… Ник был неутомим, изобретателен, но, надо заметить, осторожен. Девчонки постоянно пили таблетки, которыми он их снабжал, чтобы не «залетели». 
Дома начались скандалы. Ирина приходила не поздно, но всегда неизвестно откуда, с запахом табачного и, частенько, винного перегара. Мама и Костя читали ей постоянные, нудные нотации, допытывались, где и с кем была. Ира сначала всё молчала, а потом, видно нервы не выдержали, стала орать в ответ: «Отстаньте! Отвяжитесь! Я вам только в прислугах нужна, так и не лезьте!» Учиться она стала кое-как, на сплошные «трояки», по дому делала только то, что приказывали, всегда с неохотой «из-под палки». Правда с братом сидела каждый день после школы до вечера, кормила, гуляла с ним, всё с любовью и очень ответственно. Зато, в семь вечера – хвост пистолетом и…
Алинкин отец, оказывается, нанял человека, и тот проследил, куда ходит его «принцесса». Было доложено, что какой-то, в общем, сопляк, но для малолеток зрелый дядька пасёт двух дурёх в старом ларьке. Решено было накрыть притон, взять с поличным. Вечером в пятницу папа извинился перед дочкой, что, мол, задержится допоздна на корпоративной вечеринке, чему та, конечно, обрадовалась. Родители Иринки были оповещены по телефону, мать уже работала в своей бухгалтерской конторе на полставки во вторую половину дня. Когда её позвали в кабинет начальника, сердце застучала так, что она даже оглянулась, не услышали ли сотрудники. Предчувствия не обманули. Информация была краткой и точной. Язык, которым она была изложена, покоробил женщину: «Наших дурочек какой-то козёл развратил и приходует каждый вечер в грязном ларьке на помойке». Стало страшно и горько. Назначено время, когда все взрослые должны вломиться в притон и  обязательно схватить растлителя.
Какая-то дьявольская сила спасла Николая. Он словно на расстоянии почуял угрозу, что-то его встревожило. Он дал девчонкам курнуть травки, те осоловели, расслабились, а сам он почему-то весь напружинился, внутри заклокотало.
— Куры, – так он величал свой гарем, — я что-то нервничаю. Пойду за пузырём. Надо глотнуть, а то скребёт внутри. Сидите тихо, не подавайте голос.
Он выскользнул в задний лаз, где две доски расходились на гвоздях, как занавес в театре. Только успокоилось покачивание досок, в главный лаз просунулся дюжий, лысоголовый дядька.
— А… девочки… Что вы тут делаете?
— Ничего, отдыхаем, общаемся.
— А чего ж здесь, в грязи?
— Никакой тут нет грязи, мы убираем. А на улице сыро, – отвечала Алинка, – а сама нашарила рукой за спиной половинку кирпича.
— Ты, Алина, кирпичик не трогай, чтоб беды не было. Лучше скажи, где ваш пахан? Он же сюда заползал, я видел. Он мне очень нужен.
— Никого тут нет и, не было. Мы с подружкой и всё. Протрите глаза, дяденька.
— Ну, выходите, девчата. Тут ваши родители ждут. Всё, клуб закрыт.
Мужчина пропустил их в лаз, сам внимательно осмотрел, обшарил помещение, вышел следом. Кроме родителей, во дворе стоял участковый милиционер, приглашённый Алинкиным отцом. Девчонки, испугавшись ни на шутку, переглянулись и по взглядам прекрасно поняли друг друга: молчать о Нике.
Дальше было много противного и позорного: в участке их допрашивал милиционер, родители стыдили и пугали, а потом пришлось всё перетерпеть ещё и в детской комнате милиции, ещё и медосмотр, который подтвердил утрату девственности и активную половую жизнь обеих. Тут их совсем прижали к стенке: с кем? Ну, Алинка и укурила: назвала Олега Завидова. Отомстила-таки парню. Конечно, в милиции быстро поняли, что это оговор, но нервы потрепали и мальчишке, и его родителям. Хорошо, в кармане куртки завалялась старая записка от «потерпевшей» Алинки с угрозами отмстить за отвергнутую любовь.
А ларёк в ту ночь, когда их разоблачили, почему-то сгорел. И Николай уехал, смылся, как определила Алинка. Он с утра пораньше на следующий день прибежал к директрисе, которая приходила в школу полвосьмого, наврал, что дома несчастье, надо ехать (он был из дальнего районного городка), подал заявление об уходе и доверенность на получение расчётных денег на молодую математичку, которой задолжал. Накануне вечером он побывал у девушки дома, сплёл ту же историю, взял в долг до расчёта. И укатил. Как потом выяснилось, дома у родителей он не появлялся. Всё. Концы в воду.
После этой истории в школе оставаться было невозможно. Родители уговорили потерпеть, пока окончат девятый класс, а это ещё полтора года! Ладно, можно тянуть на тройки – дело привычное, курить в классе тоже начали многие и проблем не было, но вот секс… Алинка плевалась в открытую после «пробы» половины мальчишеского состава класса.
— Ир, это ж  кролики! Детвора! Надо искать любовника. Давай так, кто первый найдёт стоящего, делим пополам! Идёт? Мы ж с тобой – сёстры по крови!
Они хохотали на уроке труда, где учились обмётывать петли на халатах.
Получилось так, что Ира нашла партнёра первая. Она гуляла с Мишей в парке, молодой человек подошёл к скамейке, на которой она сидела, похвалил «молодую мамашу», удивился, что сестра так умело обходится с братиком,  и предложил ей работу: няней в своей семье. Ирина объяснила, что она ещё школьница, что год надо учиться, потом работу искать. Май был жарким, как лето. Мужчина представился Антоном. Назавтра снова появился там же, потом ещё… В конце недели Ира согласилась встретиться вечером. Он повёл её к реке, где устроил пикник, принеся в сумке снедь и вино. В нужный момент у него оказался надувной матрасик…
 Ирина стала встречаться с Антоном каждые выходные по вечерам. Он ей мягко объяснил, что в силу её юности, не может приглашать её в общественные места, делать подарки, а то родители могут заметить. Но она ничего и не желала, кроме его близости, умелых ласк и этих часов взрослой свободы.
Алинка же просто бесилась «на безрыбье», крутила со старшеклассниками, но не находила замены Нику. Ира, несмотря на уговор, молчала об Антоне. Причин было три: во-первых, боялась осуждения самого Антона, хотела казаться лучше, чем была, хотя он и был поражён её ранним опытом, во-вторых, просто ревновала и боялась, что Алина отобьёт у неё любовника, в-третьих, наблюдая неразборчивость подруги, стала просто бояться какой-нибудь заразы. Она даже предупреждала Алину об опасности, но та легкомысленно отмахивалась.
— В какое время живём?  Вылечат!
Но долго скрывать любовника не получилось. Алинка, заметившая регулярность отлучек подруги из круга своего общения, просто проследила за ней, не предупреждая, не выясняя отношений. Так в рощице на надувном матрасике и застала парочку, даже понаблюдала за ними некоторое время, пока Антон не заметил почти у своей головы смуглые стройные ножки, чуть ограниченные вверху короткой юбкой.
— Привет вам, трахальщики! Ничего себе, подруга! Клятвы дружбы нарушаешь? – Алинка говорила игриво, весело, но карие глазки мстительно мерцали исподлобья.
— Алина? Откуда ты? – Ира почему-то стала натягивать платье на голое тело.
— Давай, давай, одевайся. Теперь я разденусь. Как, герой, есть ещё порох в пороховнице? А?
Антон, ничего не понимая, просто онемел вначале, а теперь, заволновавшись, стал как бы втягиваться в игру, смотрел на Алинку, которая подразнивала его, облизывая губы, расстёгивая кнопки на блузке, выпрастывая ноги из босоножек. Одна её босая нога стала отталкивать подругу с матрасика, теснить на землю, и та соскользнула на траву, продолжая нервно и неуклюже одеваться. А между Антоном и Алиной уже протягивалась нить интереса, напряжения: у неё от просмотренной картинки, у него от необычности такой свободной ситуации. Теперь Ира стала наблюдателем. Но в этот раз, совсем не так, как с Ником, ей стало чуть не дурно от увиденного. Обида, ревность, гадливость переполняли её. Она схватила сумку и убежала, что заметила Алинка, не упускавшая её из виду, но не заметил горевший в страсти Антон.
Назавтра Алинка спокойно предложила новую шведскую семью, но Ира отказалась, отдалилась от неё. Через пару дней и Антон объявился, но и его она не хотела больше видеть.
Ирина вдруг поняла, что есть что-то, что соединяет мужчин и женщин не только в объятия, но и в саму общую жизнь. Она, конечно, слышала про любовь, но до разрыва с Антоном ощущала любовь только как влечение к острым ощущениям плоти. Теперь же что-то ныло в груди, томило до слёз, а плоть молчала.
Она не порвала с Алинкой, встречалась с ней на досуге, хотя и реже, но теперь в их треснувшей дружбе сквозило желание превосходства одной над другой, болезненное соперничество и, странно, оно объединяло ещё крепче, ещё ярче делало их чувства друг к другу. Теперь проскальзывала порой зависть, желание неуспеха той, другой, радость от вида разочарования или, как они говорили, «облома». На словах же – сочувствие, фальшивое предложение помощи и поддержки, понимание этой фальши, подыгрывание ей… Концерт! Интересно, увлекательно, весело!.. Это раздражающее, озлобленное веселье сводило подруг-соперниц в компании, где были мужчины, интересами которых и определялся успех или не успех то одной, то другой. Были пьянки, грязные приключения: то побег через окно чужой спальни, то объяснение с милиционером, вызванным возмущёнными ночным шумом соседями, то предрассветный холод посреди трассы, куда их выбросили случайные знакомые… В этой ночной круговерти было всё: случайные связи, бесконечные домашние скандалы, синяки на теле и лице, порванная одежда, случайные беременности и два аборта… Но вот Алинку убили. Просто пьяную сбила крутая иномарка, а Ирка отлетела в сторону, промазав боком по асфальту. Ни номера, ни марки машины она назвать не могла, выла от саднящей огромной раны, от тоски и страха одиночества…
Лето разгоралось, и жара, словно адское железо раскаляла и томила жаждой радости влаги, щедрости нежной прохлады. Но ту воду сочувствия и любви, которую щедро предлагали родные, Ирина, пригубив, отвергала: она то казалась слишком сладкой, то горчила целебным отваром, то напоминала солёные слёзы…
Живое, молодое  тело быстро нарастило новую кожу, а вот душа стала совсем старой и болела         оторванным от неё куском, словно покрытая гнойным, дёргающим за живое, налётом. Стало так пусто и неприкаянно, словно вымерло всё вокруг. Куда, к кому идти вечером? Что делать? С кем говорить и о чём?..
После окончания девяти классов обе подруги простились со школой, обрыдшей до тошноты. Обе работали в фирме обслуживания «Уют», где место им дал мерзкий, толстый старый развратник Гурамчик, взяв плату натурой. Ирина была няней по вызову, Алинка разносила рекламу. Теперь Ира попросилась на место подруги, потому что в ней что-то словно сломалось, и она перестала выносить любое общение, даже с детьми. Ей хотелось молчать, ничего не слышать, ни во что не вникать. Навесив на себя тяжёлый рюкзак, прихватив наполненную изданиями тележку, она всё утро субботы и воскресенья потела, рыская по подъездам. Плата была небольшая, но она ничего не хотела: ела, что подадут, носила, что было.
Как раз в это время семья въехала в новую  четырёхкомнатную квартиру, поглотившую все их сбережения. Наконец у Иры появилась своя комната! В доме воцарился покой. Мама стала ласковой, внимательной, Костик пытался «дружить», Мишка лез с любовью. Она терпела часов до девяти вечера, потом закрывалась в своей комнате и лежала часа два до сна, бездумно глядя в потолок. А дни её проходили пусто и одинаково, как один сплошной серый буден. Она ничего не делала в доме, слонялась по квартире и по улицам, молчала. Но домашние её не трогали.
В конце июня, после сорокадневных поминок по подруге, когда жара достала до печёнок, Ира пошла с утра на речку. Она искупалась на знакомом месте, легла на подстилку, раскинутую на песке, задремала. Холодная капля упала на бедро, заставила вздрогнуть. Она открыла глаза. Красивый светловолосый парень, весь в бриллиантовых каплях, смотрел на неё, улыбаясь.
 — Не сгорите, девушка? 
— А вы что, пожарный? – грустно улыбнулась она, – впрочем, спасибо, надо перевернуться.
— Вы удачно острите! Может, познакомимся? Меня Сашей зовут. А вас?
— Ирина. Вы, что же, не работаете?               
— Моя работа ночная, я охранник в фирме. А вы?
— А я работаю по выходным, рекламу разношу. Так что дни мои свободны.
— Не учитесь? Такую работу чаще всего студенты берут, чтобы подработать.               
— Я  собираюсь учиться. Вот с сентября и начну. Если поступлю, конечно…
— Куда же?
—Секрет, а то можно сглазить.
Они ещё поговорили минут пять, потом Саша заторопился, у него была назначена встреча с другом, и Ирина обиделась, что он не назначил ей свидание, не предложил обменяться  телефонами. Ни о какой учёбе у неё и в мыслях не было, просто, хотелось выглядеть получше, но, придя домой, она развернула последний выпуск рекламного листка, где были объявления об условиях приёма в средне-специальные учебные заведения, колледжи по-новому. Она просмотрела газетные столбцы, остановилась на одном: ландшафтный дизайн. Волнение прошло горячим током по жилам. Это же планировать сады, оформлять цветочные композиции, украшать улицы… Много разного в работе, но всё с молчаливыми, покорными растениями, в одиночестве, наедине с собой! Она отрыла нужные учебники из свалки в шкафу, сразу начала читать…
Год она не прикасалась к книгам, не читала даже развлекательную литературу, а тут вдруг обнаружила, что учебники не такие уж  скучные книжки. Литература, история, биология… Особенно, биология! Ботаника просто увлекла её! Надо было повторить предмет, изученный давным-давно, но и в своё время любимый ею. Оказалось, почти всё помнилось, стоило пробежать глазами текст. Только математика шла слабо, правда, геометрию она в школе переносила легче и понимала лучше, кстати, геометрия более всего пригождалась в новой профессии. До глубокой ночи Ирина читала, уснула счастливым сном, спала долго и спокойно, впервые за время утраты подруги. Назавтра пошла на пляж с книгами, занималась, купалась… А после полудня пришёл Саша, и они снова недолго поговорили, и снова он быстро ушёл, не назначив встречи, не попросив телефона.
Ничего не говоря родителям, Ирина подала документы в колледж. Бегая с медицинской картой по кабинетам поликлиники, чуть-чуть позавидовала молоденьким медсёстрам, подумала, что вот тоже хорошая профессия, если что…
Каждый день на пляже встречалась с Сашей, даже в выходные приходила на речку, но в субботние и воскресные дни его не было: то ли совсем не приходил, то ли не заставала его после своей работы. Вдруг поняла, что скучает о нём, что он ей нравится. А потом испортилась погода: похолодало, пошёл нудный долгий дождь. Река покрылась мурашками, ветер трепал кудрявые ракиты по берегам, песок покоричневел, отваливался от подошв пластами… А Ира всё приходила зачем-то, всё чего-то ждала…
Она сдала экзамены с одной четвёркой и с тремя отличными оценками, прошла по конкурсу. На собеседовании красивая молодая женщина спросила, почему год не училась, и Ирина ответила почти правду.
— Я хотела правильно выбрать профессию. Думала.
У мамы был радостный шок, Костик откровенно ликовал, даже несмышлёныш Мишка, окутанный радостной атмосферой, скакал и весело смеялся. Праздновали с шампанским и тортом, хотя денег в семье было в обрез.
После двух недель напряжения, двух недель непогоды, словно дар небесный, пришло вновь тепло и покой. Ирина пришла на пляж, и Саша тоже пришёл. Он выглядел похудевшим и хмурым. На Ирин вопрос, не болел ли, тихо сказал: «Неприятности у меня». Оказалось, во время его дежурства с фирмы пропали некоторые ценности. Он понимал, что его подставили, может быть, сами руководители, но шло следствие, и дела складывались не в его пользу. Ирина всей душой пожалела его. И телом. Понимала, что снова делает глупость, не могла сдержать ни душевного, ни страстного порыва. Всё-таки теперь он взял её телефон, обещал не пропадать, знал, где её дом, номер квартиры… Она узнала его фамилию – Миронов, название и адрес фирмы.
Они встречались ещё месяц, в конце которого Ирина поняла, что беременна. Она призналась           маме, потому что после второго аборта врачи её строго предупредили о возможности бесплодия. Мама приняла сообщение на удивление просто и спокойно.
— Рожай, дочь. Поможем. И без отцов растут дети, а у нас дедушка будет хороший. Не дай Бог остаться тебе совсем пустой!
Она призналась и Саше. Он даже обрадовался, предложил расписаться. Ира взяла в консультации  справку о беременности, и они успели заключить брак в будний день в маленькой комнатке ЗАГСа. Чуть-чуть отметили дома, посидели за столом, где родители впервые увидели зятя. Потом был суд, и Саше дали год заключения. Ира плакала. Она пообещала ждать мужа, а он просил не срывать учёбу.
Осень, словно декорация к спектаклю горестных событий и постоянно тяжёлого, тоскливого настроения, срывала с деревьев нарядные листья, устилала ими дороги, лысеющую от старых, высыхающих трав, почву, безобразные помойки во дворах, как будто стремилась красотой своих легкомысленных и доверчивых жертв укрыть грязь и пустоту жизни. Потом и вовсе оголила, обнажила округу, жестоко открыв правду без непрочной пышности и красоты. Словно предупреждая о грядущем, природа являла теперь картину старости, символ перехода за порог живого мира. Человеку раскрывался логический сюжет всякой смертной судьбы, её путь до зимнего мёртвого сна. Но люди желали верить в вечную весну или в нескончаемое, ласковое лето, не готовя душу ни к осени, ни, тем более, к таинственно безжизненной и кристально чистой зиме.
Ира училась до самых родов. Зимнюю сессию сдала на четыре и пять, в весеннюю, несмотря на недомогание, тоже хотела выглядеть достойно. В апреле родился мальчик, назвали его по отцу Сашей. Родители помогали изо всех сил, так что и переводную сессию Ирина одолела. Преподаватели её жалели, были снисходительны, поощряли её усилия.
Ира дважды навещала мужа, он сидел в старогорской тюрьме, в самом далёком районе области. «До Москвы легче доехать, чем до Старой Горки», – говорили в автобусе пассажиры, и это было правдой: пять часов на поезде намного  приятнее, чем то же время в воняющей бензином развалюхе, а ещё брести по бездорожью два километра. Первое свидание было на шестом месяце беременности, когда животик округлился, и Саша приникал к нему и слушал движение, напоминающее бултыхание рыбки в воде. Тогда он был радостным, встреча их томила грустью и полнила светом любви и заботы. Во второй раз Ирина смогла приехать, когда сыну исполнилось три месяца и, по причине нехватки материнского молока, его стали понемногу прикармливать смесями. Отцедив грудное молоко, Ира оставила малютку на маму и поехала к Саше.   
Вид мужа ужаснул её. Саша страшно похудел, лицо носило следы незаживших побоев, одного зуба в нижнем ряду не было, натужный кашель бил и сотрясал тело.
— Сашенька! Что с тобой? Кто тебя избил? Почему кашляешь?
— Нашёлся один… Бандит потомственный. И кашель от побоев, видно, в груди что-то зашиб.
— А тебя лечат? Врач смотрел?
— Смотрел, слушал… На курорт не отправил. Ладно, может, заживёт… Сын у нас? Ты писала, как он?
— Сын, Сан Саныч. Красивенький! Улыбается уже, папу ждёт. Вот, фото его привезла.
Саша, не отрывая взгляда от фотографии, выпытывал все подробности о здоровье и поведении ребёнка, спрашивал обо всех мелочах их жизни, то улыбался, то грустил. Ира видела, что он просто рвётся к ним, на волю. Оставалось меньше месяца до окончания срока, она успокаивала мужа, просила быть осторожнее, а у самой страх ворочался в душе колючим ежом.
Так и не повидал Александр Миронов сынишку. Получил удар ножом в спину. Ира, после первого свидание, всё думала: не бывшие ли хозяева поручили кому-то эту расправу, это избиение. Саша, хотя толком ничего не знал, на следствии никого не назвал, но, видно, о чём-то догадывался, таил в самом себе опасность для преступников. Его ведь пугали, чего-то от него хотели, да, скорее всего, не получили. Саша так и не открылся жене, боялся за неё, наверное. Он, очевидно, предчувствуя скорую смерть, или зная, что сокамерник, как обещал, убьёт его, оставил семье письмо, короткое, прощальное.
«Ирочка, любимая! Береги сына. В посёлке Хлебное  по Садовой, 5 живёт моя мама. Других родных нет, я тебе говорил. Так вот, если что, обязательно покажи Сашеньку бабушке, прошу тебя. Ты и сын – всё моё счастье. Дай вам Бог здоровья, привет твоей семье. Обнимаю и крепко целую. Твой Александр».
Ирина просто пала духом. Она поникла, как увядшее растение, опустила руки. Молоко пропало совсем, и четырёхмесячный малыш перешёл полностью на искусственное кормление. Мало  общаясь с Александром, Ира не то чтобы утонула в горе, а вдруг почувствовала себя в безводной пустыне, словно не знала пути к источнику. «Что это? Наказание за беспутную юность? Отнято то, на что не имела право: на свою семью счастливую или хотя бы благополучную? И что? Теперь навсегда так? Не исправить?..»
Костя поступил как настоящий отец. Он поддержал Ирину в желании похоронить мужа на городском кладбище. Мама, конечно, тоже считала это правильным: Сашенька должен будет когда-то узнать, что был папа, что вот, его могила, но что могла мама? А Костя нашёл машину, людей, сам приложил силы немереные… Так что упокоился Александр Миронов, как подобает русскому семейному человеку, да ещё и по христианскому обряду, так как крест носил на шее. Одно мучило: послали маме его телеграмму, но она не приехала.
Ирина собралась в Хлебное. В другом конце их обширной области, в трёх часах езды в калеке-автобусе, расположилось это село. Автобус доехал и развернулся. Всё. Конечная остановка.
Ирина сразу оказалась на Садовой улице, только в конце её у дома 19. Вот и пятый номер. Домишко небольшой, но ладный, с красивым крылечком. Постучалась она в толстую от жёлтой дерматиновой обивки дверь, в железный кругляшок замочной скважины, потом заметила звонок и позвонила. День был воскресный, не рабочий, надежда была, что хозяева дома. «А вдруг сами куда-нибудь поехали? Хоть бы застать! Не напрасно бы съездить», – волновалась Ирина, но тут услышала за дверью шаги и голос: «Кто-о?»
Сразу было видно, что эта рослая, полная женщина – мать Саши. Он был очень похож на неё. Ира почему-то представляла себе маленькую и худенькую старушку, а тут, в свободном светлом одеянии похожая на величественную греческую скульптуру, перед нею стояла молодая, красивая дама. Понятно, что ей за сорок, но по виду гораздо меньше. Зрелая красота её почему-то оскорбила Ирину, словно в горе женщина не должна быть красивой.
— Ирочка? – сразу воскликнула хозяйка, – дорогая моя, проходи!
Она обняла невестку, прижалась щекой к щеке, и Ирина почувствовала родство, теплоту души. Они прошли в прекрасную гостиную, очень чистую, с хорошей, хотя и старой мебелью, с каким-то аристократическим уютом. Посреди гостиной на круглом столе стояла ваза с белым дельфиниумом, достававшим почти до люстры.
— Меня зовут Анна Ефимовна. Саша писал, что я теперь бабушка, спасибо тебе, дорогая.
—  Почему… почему…
—  Почему не приехала на похороны? Сейчас поймёшь.
Она вышла из комнаты и через пару минут в гостиную, из боковой двустворчатой двери, въехало инвалидное кресло. На нём, буквально,  лежал мужчина лет сорока, красивый, как с картины, с небольшой курчавой бородкой и пронзительными синими глазами. Ирина никогда не видела такой живой синевы. 
—  Познакомьтесь, дорогие мои: это Ирочка, вдова моего Саши, – она очень сдерживалась, но голос дрогнул и сразу осип, – а это Олег Андреевич, мой второй муж. Видишь, детка, он совсем беспомощный у меня. Дело даже не в том, что я бы не смогла его оставить с кем-то, но не успевала никак за сутки. Я знаю, Саша     меня простил бы. Он тоже любил Олега, уважал его очень.
Она всё-таки заплакала, скупо, стыдливо. Ирина не могла смириться с этой ситуацией. Ведь сын! Единственный, молодой, убитый! Казалось бы, сердце должно разорваться на куски, а тут… Свой уютный и такой мирный уголок. Ну да, больной, но ведь чужой…
— Ириша, побеседуйте с Олегом, а я на стол накрою.
— А можно мне…
— А-а!  Иди сюда, вон там, в конце дорожки, видишь? Там и рукомойник рядом.
Ирина удивилась опрятности и удобствам деревенского туалета, вымыла руки в помещеньице,  напоминающем телефонную будку прошлого века, где висело белоснежное полотенце. Она вдруг поняла, что именно вся эта аккуратность, ухоженность раздражает её тем, что это место не носит и следа трагедии. «Словно ничего у неё не случилось!»
Она постояла на дорожке, разглядывая участок. Теперь дом был виден с обратной стороны и оставался таким же красивым, словно с картинки. Обитый вагонкой, он был выкрашен в тёмно-жёлтый цвет, естественно сочетающийся с зеленью, окружающей его. От дома до укромного домика располагался небольшой сад: вдоль ограды из металлической сетки росли деревья, перед ними кусты, а вдоль самой дорожки, уложенной плитками, линии цветочных гряд. Цветы тоже посажены были по убыванию их роста. Казалось, дорожка – это каменистое дно ручья с пологими, покрытыми растениями берегами. Ароматы цветов, живая, наполненная шорохами и звонами жизни, тишина, красота летнего сада – всё печалило Ирину. 
На столе тоже всё было очень красивым: и тарелки с золотыми фигурными ободками, и тяжеловесные вилки с витыми ручками, и хрустальные бокалы… Прекрасные блюда с салатами и нарезками колбас, мяса, сыра… Запах тушёного мяса из кухни. Бутылка с красным вином была без этикетки.
— Ирочка, вино у нас своё, виноградное. Оно лечебное, так что пейте без сомнений. Ну, не чокаясь, помянем Сашеньку. Вечная ему память, – Анна Ефимовна встала, Ирина тоже. Олег поднял бокал.
Они почти не разговаривали за едой, хотя тема была задана: о маленьком Саше. Но старшие спрашивали нечасто, чтобы дать Ирине пообедать.
Потом вдруг всё переменилось. Инвалид побелел, синие его глаза подкатились под самые надбровные дуги, тело начало сотрясаться, и ужасный ноющий крик полился из искривлённое мукой рта! Ира остолбенела, не проглотив куска. Анна же Ефимовна, тоже резко побледнев, очень собранно и быстро стала принимать, видимо, давно известные ей меры. Она метнулась к буфету, накапала капель в приготовленную рюмочку, быстро влила в рот больному, потом освободила из упаковки шприц и, наполнив его из ампулы, сделала Олегу в предплечье  укол. Сначала прекратилась дрожь, потом ослабло напряжение тела, чуть порозовело лицо, глаза вернулись на место, но взгляд был совсем бессмысленным, а нижняя челюсть отвисла, что придавало больному вид, мягче не скажешь, неумный. Только через полчаса Олег пришёл в себя.  Анна же быстро стала спокойной, уравновешенной. «Господи! Какой ужас! От него же нельзя отойти! И она справляется, держит всё в таком порядке, не опускает рук даже в горе! Какая она… необыкновенная!» – поняла Ирина. И тут она, наконец, достала из сумочки фотографию сына, подарила бабушке. Сдержанная Анна Ефимовна вдруг, нежно гладя фото, залилась слезами. Они катились горошинами, нет, настоящими жемчужинами, как виделось Ирине, и никак не останавливались, пока не иссякли. Потом ровным, успокоенным голосом свекровь сказала: «Внук мой, копия Саши в младенчестве. Ах, Ирочка, как я тебе благодарна! Не забывай меня и Сашеньку привези».
Ночевать она отказалась, спешила к сыну, а последний автобус уходил в восемь. Провожая её до калитки, Анна Ефимовна тихо призналась:
— Саша мой, бедный мальчик, невольный виновник инвалидности Олега. Он был за рулём тогда…
Ирина ехала домой с чувством прожитого большого куска жизни, который, как созревшее яблоко, отвалился от ветки судьбы и укатывался от ствола.
Она теперь периодически бывала в Хлебном. В полгодика Сашок познакомился с бабушкой и её супругом. Он рос и знал, что другая бабушка тоже его любит и всегда ждёт в гости.
Закончила Ирина техникум, начала работать в частной фирме, но работа была совсем не такой романтичной и спокойной, как хотелось. Хозяева и заказчики требовали выполнения своих задумок, воплощения, подчас дурацких проектов. Творчества было очень немного, денег тоже. Ирина, поздно, но очень осмысленно окунувшаяся в учёбу, поступила на биологический факультет педагогического университета, на заочное обучение.
Саше уже пять лет, умненький, здоровый, послушный, в детском садике его любят, бабушка, дедушка, «дядя Миша» – просто обожают.  Десять лет  разницы между дядей и племянником не мешали им дружить и стремиться быть неразлучными.  Миша из школы  каждый день летел домой, чтобы сделать уроки и весь вечер потом играть с Саньком. Он добровольно нянчился с ним, так что взрослым была предоставлена весомая помощь. Родители любили внука не меньше сына, и мальчик не страдал от безотцовщины, живя в полной семье.
А Ира была одинока. Она поражалась перемене своих взглядов на жизнь, совершенному изменению желаний и потребностей. Конечно, молодость жаждала любви. Но теперь, именно, любви. А найти любовь было всё труднее. Это только для окружающих Ирина была совсем молоденькой, всего лишь двадцатичетырёхлетней женщиной, в душе её зияли такие пустоты, в памяти реяли такие картины, что порой, волосы шевелились от ужаса за прожитое. Ей так хотелось забыть, зачеркнуть всё дурное, грязное, но чем дальше, тем больше болели безобразные шрамы старых ран, словно реагировали на погоду, ныли, чуть нахмурится душа, чуть задумается голова.
Вася повстречался ей у богача Швыдкина, когда она пришла на первую встречу с работодателем. Красивый застенчивый парень укладывал тротуарную плитку на пару с толстеньким пожилым коротышкой. Круглое загорелое лицо с немодным косым чубчиком, с пушистыми молодыми усами было таким добродушным, открытым, что Ира замерла, глядя на него. Её просто поразило это нездешнее выражение наивности, простоты и привлекательности черт. «Как дитя, подумалось ей, – беззащитный какой-то…» Она услышала мягкий, нежный тенор, проговоривший что-то не совсем понятное с акцентом. «Приезжие работяги. Откуда? Видно, славяне, похоже с Украины, хорошо». Почему это хорошо, Ира не задумалась. Как-то хорошо было всё в эти минуты: то, что нашлась работа, что денежки сулили неплохие, что стояла хорошая погода, цвёл сад, полный лилий и флокс, что вот такой красивый парень тихо ворковал с напарником своим мягким, лиричным голосом… Это были краски и ноты покоя, равновесия, благополучия…
Скоро они познакомились. Василь, действительно, был с Украины, из-под Киева. Он оказался умным и грамотным парнем, окончил строительный техникум, но работы в своих краях не было. Здесь у него жила очень дальняя родственница по матери, троюродная тётка, что ли, она и приютила его на первое время.
—  Док`ументы мне нужны. Без бумажки только у частника можно робыты. Да сумлення находят. Вдруг обманут, пограбят, сказнят… – тихо и совершенно спокойно говорил он новой знакомой, когда они присели вместе  на скамейку, чтобы перекусить в обед.
Ещё до того, как познакомились, они здоровались и перебрасывались редкими словами, как сотрудники. Но  вчера вот так же оказались рядом на скамейке, и у обоих оказалось по коробке с ряженкой и по булочке из магазина напротив. Они засмеялись совпадению, и Вася, привстав со скамейки, представился ей, словно в салоне или гостиной.
— Василь Майданенко, из Украины. Ремонт делали, теперь вот – площадку перед домом, дорожки укладаем. Познакомиться надо, ага?
— Пожалуй. Я Ирина, садом занимаюсь, вы и сами видите. Вам сколько лет, Вася?
— У, я уже стар`ый! Через год – тридцать пять!
— А выглядите очень молодо. Я думала лет на десять меньше. 
 Они ели и переговаривались, и каждый чувствовал всё возрастающую симпатию и доверие друг к другу. Ирина рассказывала о сынишке, коротко поведала о замужестве и вдовстве. Вася ей сочувствовал, погладил по руке. Так нежно прикоснулась к ней красивая смуглая, но шершавая от работы рука, что тихим огнём ударило в щёки. Вася и сам весь загорелся: глазами, смуглыми скулами. Потом они вмести шли с работы, и Вася провожал её сначала до поворота, потом до остановки, потом до дома. Он мало говорил, но Ире так нравился его мягкий голос, забавный акцент, ласковые взгляды.
Через месяц Василь попросил свидания. Он повёл Ирину в парк, угостил мороженым, поцеловал на скамейке под вязом. Они стали встречаться.
Мама заметила перемены в поведении дочери, спросила прямо:
— Ирочка, у тебя кто-то есть?
— Встречаюсь с парнем, мама. Но у нас отношения скромные. Он не нахал, даже наоборот. Только к чему это? У него нет документов, он нелегал. Просто, на родине нет работы, вот и приехал сюда…
Она рассказала маме всё, что знала о Васе сама. Мама попросила разрешение посвятить в дела Костю.
— Ира, он тебе нравится? По-настоящему? Замуж за него пойдёшь?
На все вопросы Ира молча кивала. Тогда Костя попросил познакомиться с Васей, и молодой человек с радостью принял приглашение в дом.
Он пришёл со скромным букетом и коробкой конфет. Посидели семьёй за столом, выпили вина, поговорили. Парень всем понравился. Особенно радостно было видеть, с какой охотой он возится с мальчишками, как симпатизирует Сашеньке. Мальчик тоже к нему потянулся, так и прильнул.
Теперь все выходные они проводили вместе, всей семьёй, потому что Ирина с Васей сошлись, он вселился в Ирину комнату, а Сашенька перешёл в спальню к «дяде». Такая светлая, полная радостного доверия любовь, вливала в Ирину чувство возрождения, освобождения от пластов былых руин. Отношения с Василием были наполнены созидающей силой и нежной целомудренной лаской. Он звал её «коханая». Она знала, что это – любимая, но в украинском слове ей чудилась особенная ласка, исходящая даже печалью. «Коханая» звучало совсем не так, как любимая. Потому что «любимая» было определением сущим, сиюминутным, а «коханая», казалось, словно говорила о чём-то прошедшем – коханая не теперь, когда-то. Конечно, Ирина не знала украинского языка, может быть, совсем не правильно толковала это слово, но такое у неё было ощущение. Вася называл её и другими ласковыми именами: «зирочка», «квиток», «пташечка»… Ирина даже купила толстый украинско-русский словарь, читала и запоминала некоторые слова.
Костя начал хлопотать о документах для зятя, и родители пообещали, что купят новой семье отдельную квартиру. А пока молодые решили жить в съёмной. В доме напротив сдавалась  двухкомнатная малогабаритка, которую хозяин собирался продать, на неё и нацелились. Вещи им достались родительские: Ирина и Сашина кровати, шкаф из их спальни, шторы, бельё, кое-что в кухню из мебели и много всякой посуды. Устроились в уюте и  радости. А с документами дело не шло. В этой области никак не находились знакомые, так что работал Вася, где придётся, а часто и без работы сидел, потому что на тяжёлый труд  Ирина его не пускала, у него часто повышалось давление, болела голова.
Как-то Василий пришёл домой радостный: начались морозы, и ему удалось устроиться в бригаду по заливке дворовых катков. Решили городские власти оборудовать площадки для детей. Василий неплохо подработал, принёс деньги жене как раз ко дню её рождения. Решили немного отметить, собрали на стол, пригласили родителей. Мама с Костей подарили Ирине на двадцатипятилетие золотую цепочку и новую шубку из лобиков норки. Ирина такого не ожидала. Хотя Костя и был уже три года совладельцем фирмы по наладке компьютерного оборудования, хотя прибыли позволяли жить безбедно и даже довольно роскошно, но цены на квартиры всё росли, и такой дар как квартира  искупал все другие подарки. Но родители светились радостью от её счастья, и она сияла, словно внутри загорелся яркий, весёлый светильник.
Через неделю Костя позвонил и велел Васе срочно прийти в иммиграционную службу. Потом началась беготня, хлопоты. Скоро Вася должен был получить долгожданные бумаги. Но тут произошло очень неприятное событие: их квартиру ограбили. Вася только что простился с женой и пошёл устраиваться на работу на стройку, Ира отправилась к своему заказчику, Сашенька был в садике. Ирина пришла домой первая, собиралась идти за сыном. Дверь в квартиру была открыта. Она радостно позвала мужа, но никто не отозвался. С тревожно бьющимся сердцем она прошла в комнату. Вещи были разбросаны, дверцы шкафа открыты… Украли шубу, золотую цепочку, которую Ира не надевала на работу, два её костюма: брючный и нарядный с юбкой, вечернее платье, кофточки – все пять штук, даже бельё… Были украдены и все деньги, в том числе на подарок мужа к дню рождения. Пропала и Сашина новая тёплая курточка. Замок был раскурочен.
Вася долго возился с дверью. Конечно, сообщили родителям, хотели заявить в милицию, но подумали, что это может повредить Васе в получении документов. Попереживали, поплакали с мамой, да что делать?..
Вася получил документы, пошёл прописываться и… пропал. Но слуху ни духу. Ира обегала все   больницы и морги, насмотрелась на всякие страсти, прочитывала все газеты, где сообщалось о случаях убийств или нечаянной гибели людей… Всё напрасно. Вася, как в воду канул. Ирина написала в передачу «Жди меня», но и через полгода о Васе не было никаких известий. Семья горевала о милом парне, о, ставшим своим, человеке.
Снова лето. Ирина съездила с Сашенькой к Анне Ефимовне, рассказала о зимних событиях, та     странно на неё посмотрела и со скрытой тревогой спросила: «Ирочка, а можно ли было ему верить?» И хотя Ирина горячо и даже с обидой на такое недоверие убеждала Анну Ефимовну в честности Василия, какая-то вязкая горчинка сомнения запала в душу. Она ехала домой и думала, все ли пути поиска пройдены, не забыла ли чего? И вдруг, словно кольнуло в сердце, а работа? Он ведь работал последний раз в бригаде по заливке катков, а она туда не наведалась, ничего не узнала.
Утром она проснулась до рассвета, не смогла больше уснуть и, позвонив в особняк, где оформляла участок, попросила разрешения припоздать. Отвела Сашу в садик и пошла в «Службу занятости»,  которая формировал те зимние бригады. Там милая девушка выслушала её и сказала, что, к сожалению, никаких сведений о Василии Майданенко у неё нет, вот только письмо…
— Письмо? Какое письмо?
— Из Украины. Лежит с зимы. Он одно успел получить, а это не спрашивал. Возьмите.
— А вы знали Васю? Помните его?
Девушка странно улыбнулась, словно слегка насмехаясь над Ириной.
— Ещё бы! Его забудешь! Такой сладкий, приторный, липучий, как патока. Всё словечки ласковые тут говорил: «Квиток», «зиронька», «коханая»… Хитрый малый.
Ира молча взяла письмо, опустила глаза, чтобы спрятать обиду и тревогу, ушла не попрощавшись. Читать в троллейбусе не стала, толчея была невозможная, да и лицо не хотела показывать людям, всё ворочала в душе тяжёлый камень плохого предчувствия.
Ирина терпела до самой работы. Там она уединилась в уголке сада, достала конверт. Обратный адрес был не тот, который Вася называл, как место проживания своей мамы. Фамилия отправителя Майданенко. Ей стало легче: от кого-то из родственников Васи. Какая-то Галина Григорьевна писала ему. Вначале ничего не могла понять из украинского письменного текста, но потом некоторые слова дошли до сознания. Её поразило начало: «Коханый мой Васенька!» И самый конец: «Твоя вирна дружина Галя». «Дружина, дружина… – это ведь жена?.. Нет, не может быть! А вот тут «диты». Какие? Чьи? Господи, неужели… Надо читать со словарём, дома». Она спрятала письмо в сумку и запретила себе думать о нём, сама перед собой делала вид, что не думает, но камень в душе не лежал смирно, всё ворочался при каждом вздохе, всё царапал изнутри.
Только к полуночи смогла Ирина засесть за письмо со словарём. Не стало никаких сомнений. Теперь русскими буквами был исписан листок бумаги, и русским языком было сказано следующее:
«Любимый мой Васенька! Ты приказывал не писать ответ, можешь его не получить. Но я не могла терпеть, вот, ночью села за письмо, утром отправлю с почты, чтобы ты успел его получить. Как же мне вытерпеть, не сказать тебе большое спасибо за твои подарки, за заботу обо мне и детках? Грицко в новой курточке такой важный, такой красивый! Точно капля воды, похож на тебя. Как хорошо, что курточка чуть большевата, года на три хватит. А Оксана в шубке? Это же, как барынька! Ты пишешь, чтобы цепочку я взяла себе. Что ты, Васенька! Пускай она полежит, я её Оксаночке на  пятнадцатилетие от родителей подарю, от нас с тобой. Какие красивые костюмы, кофточки, бельё! Всё ей впору. Она худенькая, хотя и рослая, настоящая невеста.
Васенька, родной! Как мы ждём тебя! Как скучаем, наш любимый и дорогой! Ты пишешь, что люди врут, что Кичка жене сплетни написал про твою любовницу, у которой ты живёшь. А я и верю и не верю. Не верю, что детей своих покинешь, любовь нашу с тобой забудешь и порушишь. А верю потому, что ты такой горячий, такой ласковый, мужчина в расцвете сил, как же тебе  терпеть без женской ласки? Я и думаю, чем всяких шалав искать, пусть будет одна. Только не люби её, Вася, не променяй меня на неё! Ты писал в том письме, что это враньё, а сам меня уверял, что любишь, как любил, что никакая москалька не может сравниться с украинской женой. Это так. Я тебе верная, я тебя жду. Иногда думаю, ладно, та москалька хоть обиходит его, крыша у него над    головой, покой. Что же делать, если жизнь так нас разбила? Надо терпеть. Ты писал, что женщина, про которую Кичка писал, худая, некрасивая, ещё и с дитём, что ты у неё квартиру снимаешь. Только ничего не кради, Вася, а то москальская тюрьма совсем тебя от меня оторвёт.
Ждём тебя ненаглядный. Спасибо за деньги, мне надолго хватит, потому что картошка хорошая уродилась, бураки, все овощи на огороде. Зорька раздоилась – молочка можно ещё и продать. Две свинки взяла, выкормим, курочки хорошие, а гуси – лучше всех в селе. Чудесную породу ты завёз. Да, маме я денег послала, как ты велел. Она здорова, по хозяйству справляется. Не старая же.
Будь здоров, пиши почаще. Крепко все тебя целуем, обнимаем.
                Твоя верная жена Галя».
Ирина сидела за столом, словно без чувств. Она не знала, сколько времени, не думала, даже не страдала. Наконец подняла взгляд на окно. Темнота утратила бархатную мягкость, появились отблески, как на упругом шёлке с  рассветным,  серым оттенком. Мысль, словно сочащаяся сквозь мельчайшую щёлку вода начала заполнять голову: «Вот. Никому я не нужна. Никому теперь и не поверю. Как же мне жить? Без любви, без друга? А ведь я, по человеческим меркам, не прожила и половины жизни, а,  самое большое,треть. И что? Ещё два таких срока и в одиночестве? Я не хочу! Боже, как скучно! Какая тоска! Я знаю, за что наказана, но сколько же мне рассчитываться? Сколько я ещё должна?  Это его «коханая», звучит, как использованная, отброшенная в мусор, будто шелуха! Я и есть шелуха, внутри давно пусто…»
Она не плакала, не было слёз. Потом вышла в комнату, где спал Сашенька, остановилась возле дивана. В бледном рассветном молоке черты ребёнка виделись нечётко, но мать угадывала каждую чёрточку, каждый изгиб. Она смотрела на сына и тёплая волна начала подниматься от закаменевшего сердца выше и выше, к запершившему горлу, к глазам, уронившим, наконец, слёзы. И тогда она подумала: «Отняты у меня все мои мужчины, ну и пусть. Вот мой маленький мужчина, я ему отдам всю свою любовь, ему подарю свои надежды. Он станет для меня опорой в жизни. Не хочу я больше никакой любви! Никаких мечтаний. Жить буду сегодня,       сейчас, для сына, для семьи. Что мне жаловаться? У меня много хорошего в жизни. Вон Алинка уже в земле столько лет… Что ж, что «коханая», всё равно, что «учёная». Научил меня Вася. Сказать ли родителям? Зачем их так огорчать? Пропал и пропал «зять» в кавычках. Нет, скажу. Нечего его жалеть, добрыми словами поминать! Ведь то, что жив, важнее, чем то, что проходимец. И, вообще, родители – мои самые близкие люди, нечего их держать в заблуждении». Она в этих раздумьях расстелила постель и легла спать, радуясь, что завтра выходной.
После этого отрезка жизни Ирина почувствовала, что стала по-настоящему взрослой, выносливой и смелой. Она жила с сыном, совершенно не думая о «сильной части человечества», исключая членов своей семьи. Но как раз теперь, где бы она не появилась, к ней приковывалось мужское внимание, находились поклонники, предлагались отношения. Она насторожённо и пристально вглядывалась в людей, и всё ждала, не встрепенётся ли сердце?