Скобелев. Беспроигрышная стратегия. Пролог

25 июня 1882 года, Москва

Расцвеченные кричащими вывесками, лавки Кузнецкого Моста тянулись сквозь центр древнего города, точно лента, скрученная из лоскутного одеяла. В их череде не было никакой закономерности – всякий бакалейщик старался урвать для своего предприятия местечко подоходнее. Особо шустрым удавалось занять угловые помещения, купцы попроще довольствовались витринами в глубине улицы, однако это не мешало им выгодно обменивать разносортный товар на золотые червонцы и свежо похрустывающие кредитные билеты нового образца.
Но сейчас, когда первопрестольная мягко плыла к золотистому закату, и уличные фонари тщетно пытались впрыснуть утерянную в сумерках яркость в витиеватые надписи, настоящим властелином красок становился июньский вечер. Большие дубовые кроны сияли густой зеленью, обрамляя потускневшие бульвары, а чистые небеса разбрасывали по мостовым аквамариновые россыпи. И ещё недавно шумная, лавина франтов и модниц постепенно стихала, будто зачарованная мистической атмосферой предстоящего звёздного иллюзиона. Призывные возгласы торговцев, смех, сплетни и перепалки сменялись пением невидимых вечерних птиц, наложенных на аккомпанемент лиственного шума, и только ор кучеров, да стук лошадиных копыт не желали уступать места стрекотне сверчков и цикад.
Совсем иначе было теперь на Петровке – несмотря на поздний час, беспорядочная, громкая толпа устремилась по направлению к Страстному бульвару, перекрыв проезжую мостовую, чем вызвала страшный гнев вклинившегося в гулкий поток извозчика. Покрывая встречных прохожих площадной бранью, бедняга силился выправить экипаж, оттеснённый к обочине, но развернуть испуганную лошадь, никого при этом не покалечив, оказалось нелегко. Не обращая никакого внимания на неподвижный фаэтон, самые юркие протискивались сквозь столпотворение, точно преодолевая живой лабиринт, другие терпеливо подвигались вперёд черепашьим шагом, по временам заглядывая через плечо опережавшим их на аршин товарищам, на ходу обмениваясь с ними обрывочно-тревожными фразами.
Пугающую напряжённость интонаций невысокий молодой человек с маленьким свёртком в руках отметил сразу – странное, беспричинное волнение словно окружило его, стиснуло в кольцо, не позволяя разуму уловить самую суть происходящего, за занавесом эмоций осмыслить причину беспокойства. Если бы, подхваченный стихийным людским течением, он не ощутил почти панического настроения рвущихся к неведомой цели обывателей, то, верно, решил бы, что все эти пешеходы – заядлые театралы, и высыпали на запруженную улицу ради того, чтобы не пропустить очередную премьеру. Однако бывшая Петровская площадь располагалась ровно в противоположной стороне, а вон те старики вряд ли сейчас обсуждали игру какой-нибудь прехорошенькой, но бездарной юной актрисы. Да и эти рыдающие бабы – явно не знатоки талантов из плеяды сценических деятелей, как и чумазые сорванцы-беспризорники никак не тянут на роль ценителей высокого искусства.
Решив, что по большой улице ему не пробраться, молодой человек со свёртком обогнул квартал по Богословскому переулку, но и тут рослый невежа, расталкивающий горожан локтями, едва не сбил с него красивый цилиндр, только что приобретённый у какого-то француза на углу Камергерского и Тверской – гудящая орава катилась отсюда во встречном направлении и, должно быть, сходилась с такой же бурлящей человеческой рекой в районе Столешникова переулка. Но что могло настолько привлечь внимание сотен ротозеев в одном из множества уютных проездов Белокаменной? Почему любой из этих, обыкновенно безучастных ко всему постороннему, прохожих спешил очутиться на тесном перекрёстке и стать свидетелем чего-то, пока неведомого? Уж не потому ли, что происшествие, стянувшее к себе едва ли не полгорода, касалось лично каждого из них?
Сняв с головы новёхонький убор, дабы не позволить ему попасть под ноги неразборчивому люду, молодой человек стал прислушиваться к пересудам окружающих. Разумеется, он прекрасно знал истинную цену подобным фактам, но в настоящий момент только они хоть немного могли прояснить ситуацию. Останется только отбросить наивные домыслы и злые сплетни, отделить от них то зерно, которое в таких случаях стремительно обрастает необоснованными догадками, чтобы понять причину невиданного оживления.
Поначалу ухваченные мимолётом обрывки реплик показались очевидцу, влившемуся в толпу, бредом. Вдобавок, вскоре выяснилось, что такого же взгляда придерживается большинство. Казалось, горстка завистников вбросила в народ ядовитый слух, но потерпела неудачу – Москва не поверила в него, и потому торопилась лично убедиться в несправедливости зловещей напраслины. Однако шло время, а радостное опровержение никак не долетало от самого очага событий – гостиница «Англия», осаждённая любопытствующими, хранила молчание, не спеша развенчивать ложные россказни. Выходило, что человек со свёртком оказался прав – трагедия, только что настигшая страну, болезненно отозвалась в душе каждого подданного российского императора.
— Никак, хлеб задаром раздают? – Усмехнулся какой-то длинноволосый блондин в студенческом сюртуке – ещё один, неожиданно попавший в водоворот исторических передряг. – Ишь, как ломятся!
— Да уж куды там! – Возразил бородач со смуглым от загара крестьянским лицом. – В наши времена от властей разве дождёшься подачки! Была у нас надёжа – белый янарал – всякому мужику худородному и копейкой поможет, и от неправды защитит – так вот и тот, сказывают, помер. Потому не видать нам отныне на Руси доброго житья! Вконец баре заедят, да и басурман с родимой земли отвадить теперича некому.
— Да кто помер-то, борода? – Не расслышал студент. – Говори толком! А то всё присказками норовит!
— Толкую же – Скобелев преставился, белый янарал! – Повторил тот. – Али на ухо туг?
— Скажешь тоже – Скобелев! – Фыркнул за спиной темноволосый поручик с сабельным рубцом на переносице. – Это ты, брат, хватил! Его высокопревосходительство я лично знавал – довелось под Плевною пострелять, да и Шипку вместе брали. Вишь – османы за то дело шрамом наградили, а Михаил Дмитриевич к Георгию представил. Так вот, иные-то командиры ему не чета. Заговорённый он – никакая пуля не берёт. Стало быть, и помереть ему никак невозможно.
— От пуль-то заколдован, так его, говорят, ядом немецкие агенты одолели, — пояснил селянин. – Не любят нас тевтоны. В былые времена вот Скопина-Шуйского, тоже Михаила, зельем извели, теперь вот и для нашего заступника, выходит, черёд настал.
— Бывают разве заговорённые? – Возразил студент. – Разве что в небылицах! Это всё от невежества вашего племени солдатского!
— Эх, кабы не толкотня, вмазал бы я тебе, умник, по рылу за эдакие речи! – Обиделся герой Балкан, но дерзкий гимназист уже растворился в массе мельтешащих лиц, не дожидаясь исполнения угрозы.
Недолгая перебранка трёх выходцев из простонародья с совершенно непохожим жизненным опытом и отношением к действительности, расставила всё по своим местам. Порядочный переполох вызвало известие о внезапной смерти легендарного Скобелева, который, вопреки всем предсказаниям, нашёл последнее пристанище не под турецким огнём, не сложил голову в борьбе против жестоких текинцев и не пал от пули какого-нибудь Ганса, посланного на фронт ненавистным железным канцлером. Талантливый полководец ушёл из жизни совсем не так, как представлялось многим – слишком тихо и неожиданно. И слишком рано, чтобы не вызвать подозрений в неестественной кончине…
…У поворота в Столешников переулок толпа окончательно сгустилась – настолько, что ступени дорогой гостиницы потонули в наплыве плащей, сюртуков и платьев. Но бдительному швейцару из последних сил удавалось сдерживать натиск любопытствующих, многие из которых всё ещё слабо верили в то, что белый генерал просто малость перебрал, что через полчаса он откроет глаза и выйдет к народу в своём нарядном сияющем мундире с золотыми эполетами. А вместо этого в хорошо освещённом фойе сновали никому незнакомые люди, и выглядели они так мелко и никчёмно, что величественный образ усопшего даже после погружения его в вечный сон высился в людском сознании над обыденным миром и представлялся могущественнее любого повелителя, отзывчивее самой почитаемой иконы.
Осколки разбитого о горизонт солнца осыпались в ночь и сделались звёздами – едва различимыми и такими же бесполезными, как мелькавшие в окнах постояльцы, полиция и прислуга. И вместе с обломками треснувшего светила рухнула и надежда увидеть генерала живым. Правда, ничто не способно было уничтожить убеждение, будто справедливый Скобелев не оставит Россию и теперь, что он, как рачительный хозяин, позаботился о родной земле на много лет вперёд, а лучшие плоды его краткого земного пути проявят себя в будущем, и наслаждаться благоденствием доведётся уже внукам и правнукам тех, кто сейчас рвётся хоть одним глазком взглянуть на бездыханное тело.
Впрочем, князь Оболенский готов был отдать всё своё состояние как раз за обратное. Да и прочие из тех, кто забился в роскошные номера, снятые полным генералом за неделю до гибели, предпочли бы аристократично потягивать кофе с абрикосовым ликёром или чинно прогуливаться по набережной, нежели всматриваться в сильно посиневшее лицо, на котором медленно проступали бледно-жёлтые пятна. Но одним служба не позволяла оставить поблекшую от хмурой ночи комнату; другие, лично знавшие покорителя воинственных азиатов, считали своим долгом присутствовать здесь в трагическую минуту.
Не иначе как чудом человеку со свёртком удалось проскользнуть внутрь постоялого двора, оставшись незамеченным для измотанного привратника. На первом этаже царил хаос, в котором легко было затеряться, а дверь злополучного номера то и дело хлопала, пропуская угрюмых сыщиков. Одному из них местная обитательница, приторно броская кокотка, прямо здесь, неподалёку от стойки портье, лепетала спутанные фразы о сердечном ударе, настигшем офицера, заливаясь притом слезами. Судя по всему, девица была крайне напугана, поскольку порой её и без того разрозненные речи обрывались бессвязными немецкими репликами то о странном мутном тумане, невесть откуда взявшемся в номере, то о вовсе уж невообразимых видениях.
«Крепко барышня кокаином заправилась, — мимоходом отметил внимательный гость, изловчившись бросить взор в апартаменты, не привлекая к себе внимания. – А покойник-то пожелтел весь – не бывает такого от разрыва сердца!». Дольше оставаться в обществе, где крутилась полиция, становилось опасно, да и выяснить новые подробности происшествия по горячим следам уже вряд ли удастся – охранка не любит доносить противоречивых сведений до посторонних ушей.
Молодой человек покинул холодное здание, полностью поглощённый одолевавшими раздумьями. Правда, сознание по-прежнему работало ясно, подобно фотокамере отпечатывая отдельные фрагменты уходящего вечера. Запомнилась поредевшая толпа у ступеней – нежданно хлынувший ливень спугнул обывателей, чья тяга к уюту возобладала над праздным любопытством. Отложилась в голове и редкой силы молния, сопровождаемая оглушительными громовыми раскатами. А ещё память зачем-то запечатлела пожилого прохожего в сером одеянии. Ни его лицо, ни чуть потёртый плащ не выделялись ничем особенным – самый обыкновенный старик, каких при известии о кончине Скобелева на Петровке собралось не меньше пары дюжин. Вот только взгляд его оживлённо блуждал по скоплению ротозеев, выискивая жандармов, уводил точно зайца от стаи волков, которые ещё только принюхивались к следу предусмотрительной жертвы.
Россыпь впечатлений, дум и образов требовала времени, чтобы сложиться в цельную картину. Молодой человек зашагал обратно к Кузнецкому мосту, чтобы возвратиться в снимаемую им неподалёку комнату в «Лоскутной». Там он зажёг оплывшую свечу и вскрыл шелестящий свёрток. На обложке извлечённой из него книги значилась строгая надпись: «А.Г. Столетов. Об электричестве соприкосновения и прочие учёные труды». Постоялец устало бухнулся в широкое кресло у окна, раскрыл сборник и пробежался глазами по первым абзацам случайной статьи. Ещё пару часов назад он мечтал, как с упоением станет впитывать эти увлекательные, интересные строки, писанные маститым учёным. Но сейчас мысли читателя витали не здесь, они кружили где-то в Столешниковом переулке, у спокойного, будто даже насмехающегося над вечной суетой и над самой смертью выцветшего лица.
Так и не сумевший расслабиться за чтением, человек отложил книгу, вынул из маленького секретера несколько листов бумаги и вывел: «Михаил Дмитриевич Скобелев. Род. 17 сентября 1843». Хотел было поставить тире и записать сегодняшнюю дату, но рука не послушалась – дрогнула и смазала фиолетовую кляксу, испортив рубаху. «Что ж, значит, так тому и быть, — решил автор, — не станем покуда поспешать хоронить народного любимца»…