Кубик Рубика

        Я проснулся в тяжёлом полубреду, не сознавая, жив ли. Рецепторы кожи нехотя сообщили мозгу: моё тело пока ещё существует. Оно, вялое, ослабленное, лежало на боку и отказывалось пошевелиться. Твёрдый комок смятой подушки больно искривил щёку. Под ней у полуоткрытого рта скопилась мокрота с противным запахом. Страшно хотелось пить. Ресницы и губы склеила какая-то вязкая гадость. С усилием разлепил губы и открыл глаза.

        Тихий сумрак. Занавески задёрнуты. На блёклом фоне окна неясно вырисовывался стол. Кое-как приподнял тяжёлую, наполненную болью голову, опёрся на локоть и, заходясь кашлем, отхаркал в какую-то тряпку скопившие сгустки тягучей мокроты. Кашель вымотал до предела. Обессиленный, потный, выдыхая хрип и свист, откинулся на скомканную простыню.

        Лежать было неудобно. В бок впился перекрученный ремень, штаны задрались, рубашка стягивала бок, но я боялся пошевелиться. На любое движение сразу же дикой болью отзывалась голова. Неподвижность принесла сначала ощущение покоя, затем оно постепенно превратилось в настоящее наслаждение. Сознание медленно прояснялось, и вот слух зафиксировал первый звук. Неотчётливый, расплывчатый, ниоткуда и никуда не идущий. Скользнул и исчез. Что это? Сразу же возникло ощущение безотчётной тревоги. Опять медленно приоткрыл глаза, чуть приподнял голову.
Комната. Полутьма. То ли рассветает, то ли уходит солнце. В углу шкаф, стулья, рядом у дивана какая-то тумбочка. Незнакомая комната, чужая мебель… Как я попал сюда?

        С трудом ещё немного приподнялся, опираясь на руку. И сразу всё встало на свои места. Моя комната, моя мебель, всё давно знакомо. У меня иногда бывает: неспешно идёшь куда-нибудь, глазеешь по сторонам — и вдруг в один миг всё окружающее оказывается сдвинуто, скособочено, расставлено по-другому. По-иному стоят дома, по-иному идёт улица, да и вообще непонятно, что это за улица. И невозможно понять, где я и куда мне нужно идти. Если продолжать двигаться в прежнем направлении, оказываешься в совершенно чужом городе. Куда делся знакомый кинотеатр — неизвестно, как будто испарился. И киоска газетного нет. Вместо них какой-то скверик, а дальше громыхает невесть откуда взявшийся трамвай. В таких случаях я всегда останавливался и мысленно накладывал на новый мир тот, прежний, мой, который только что исчез. И тогда, пусть не сразу, но обязательно восстанавливался привычный порядок вещей. Что же, вздохнёшь, лишний раз удивишься и пойдёшь себе дальше.

        Сейчас со мной произошло то же самое, разве что не на улице.

        Память восстанавливалась медленно. Первое что я вспомнил, — как вчера вечером купил водки, вина, пива и закуски… Значит, сейчас должно быть утро. Но какой день недели? Не дай бог — рабочий. Если я проспал и не вышел на работу — хана, выгонят из отдела к чёртовой матери, даже «до свидания» не скажут.

        Представил, как меня вызывает шеф и я, потирая рукой рот, чтоб не дышать на начальство, ищу оправданий. Бесполезно! Страх перед шефом и похмельный синдром сотрут в голове все слова, и я буду только сопеть. Шеф даже не предложит сесть, будет в упор смотреть на меня и молчать. Кислый сивушный перегар, обогащённый запахом лимонных корок, постепенно заполнит кабинет. Я всегда ношу лимонные корки в кармане, чтобы пожевать, если вдруг вызовет начальство. Шефу хорошо известен этот запах — аура многих уволенных до меня. Наконец, поморщится, застучит пальцами по столу, тяжело вздохнёт и скажет:

        — Пиши по собственному желанию… Или выгоню по статье.

        Как только подумал об этом, слабое тело сразу же покрылось испариной. С лица закапал пот. Проклятье! Как только в похмелье разволнуюсь, сразу же потею и теку. Взял скомканную простыню, вытерся.

        Чёрт возьми! Какой же сегодня день? Может, выходной, и я зря волнуюсь? А если всё-таки рабочий? Нужно срочно узнать. Ещё можно успеть на работу. Медленно, с трудом сел. Оправил брюки. Спина болела: отлежал. Одна нога, босая, сразу ощутила холод пола. Попытался нашарить тапочки — не нашёл. Поднял одеяло — под ним чернел носок. Сгибаясь, чуть не падая, хватаясь руками за постель, задыхаясь, натянул его. Закололо сердце. Посидел, приходя в себя. Опять вытер пот.

        Слабый свет из окна падал на стол. На столе бутылки. Организм каждой клеточкой потянулся к спиртному. Лекарство. Быстрей нужно выпить — и сразу станет легче. Но, как только подумал о выпивке, к горлу подкатила тошнота. Желудок сжался, готовый выбросить из себя содержимое.


        Мобильник лежал на стуле. Взял, потыкал кнопки. Не работает. Зараза! Всё одно к одному. Еле поднялся, опираясь руками на диван. Держась за стенку, дошёл до тумбочки. Там стоял телефон. Слава богу, работает. Осталось набрать номер и спросить, какой день. Только я не помнил ни одного номера. Имён своих знакомых, да и своё собственное тоже не мог вспомнить. Ладно, наберу любой. Но сколько цифр в номере, шесть или семь? В любом порядке набирать или всё-таки по каким-то правилам?


        И тут увидел — около телефона лежит бумажка с номерами. Сосчитал цифры в номере какой-то или какого-то Вали. Стал набирать первый придуманный номер. Руки тряслись, палец не попадал в кнопки. Дай Бог, чтобы ответил мужчина. Женщина не поймёт моё состояние, бросит трубку. Бог услышал, и трубку взял парень. Тогда я, собрав все силы, попытался придать голосу бодрость и весёлую свободу:


        — Здравствуйте, вы не подскажете какое сегодня число?


        — С утра было восьмое, — ответил быстро занятой, наверное, человек.
«А какой у нас предпраздничный день восьмого числа?» — вихрем пронеслось в уме.

 
        — А месяц недели?


        — Не понял.


        — Нет! Как это! Какое число недели! Тьфу, чёрт! Что сегодня — вторник, среда?


        — Ты что, парень, с бодуна?


        — Точно.


        — Пятница сегодня. Ну ты даёшь!


        — Спасибо, друг.


        Я сразу вспомнил всё. Сегодня пятница, первый день праздника — ещё не для всех, только для меня. Вчера попросил шефа отпустить меня пораньше с работы якобы для ремонта канализации в квартире. Мол, жду на праздник гостей. Он отпустил, как отпускал и раньше, когда я врал ему. Догадывается или нет? Главное, почти целую неделю буду законно отдыхать.


        Опять захотелось пить. Эх! Кваса бы сейчас или томатного сока! Но я их вчера не купил. Пожалел денег, балда! Почти счастливый,  что не идти на работу, побрёл на кухню. Ноги держали плохо, хватался за стены. Стакан искать не стал, открыл кран и припал к воде. Холодная струя побежала мимо губ под рубашку, на грудь и в брюки. Кое-как напился, разогнулся. Вернулся в комнату. Бр-р-р-р…               Мокрая ткань прилипла к телу. Холодно и неприятно. Надо мокрое снять и просушить. Самое трудное — брюки. Чудом не упав, спустил их к полу, переступая, освободил ноги из вывернувшихся штанин. Снял трико со спинки стула. Надеть не получалось. Плюнул. Полез в шкаф, пошарил в поисках халата. Нашёл его в самом низу одежной кучи, надел. Сел и отдышался. Сердце по-прежнему колотилось.


        Итак, я свободный человек! Делай что хочешь, хоть упейся. Мать с отцом уехали на дачу — на целый месяц. Надо им позвонить, доложить: я в порядке. Только бы мать не поняла по голосу, что я с похмелья. Начнёт нудить: «Портишь свою жизнь…» — будто она уже не испорчена. Приедет ещё, не дай бог! Посему сначала нужно выпить, прийти в себя, а потом уже звонить. Не опохмелюсь — двух слов связать не смогу. Но только не перепохмелиться. Мать, опять же, заметит. Выпить чуть-чуть и сразу же звонить. И говорить недолго, иначе развезёт. Поздравить с праздником — и отбой.


        Только не вырвало бы. Когда пьёшь водку с бодуна, всегда тошнит. Тьфу, чёрт… Как только представил, как горькая льётся в горло, сразу же стошнило. Едва успел подставить чашку. Уф-ф-ф… Посидел, отдышался, пережидая спазмы и отирая слёзы. Потом доплёлся до туалета, освободил чашку, ополоснул под краном. Нет, нужно выпить что-нибудь послабее. Вспомнил, что вчера купил вина и пива. Пива взял много — оно мне всегда требуется, когда на третий или четвёртый день выхожу из запоя. Вчера я его с водкой не пил, это точно. Значит, целеньким где-то стоит. Но где? Вспоминай, вспоминай!


        И вдруг отчётливо, в подробностях, вспомнился вчерашний день. Я пришёл домой с двумя сумками. Одна с едой и водкой, другая с вином и пивом. Сумку с водкой я сразу занёс на кухню и, не переодевшись в домашнее, достал бутылку, налил полстакана, выпил. Я всегда так — начинаю сразу, как приду. Не терпится! Отковырнул хлеба в хлебнице, пожевал. Стал медленно раздеваться. Алкоголь мягко ударил по мозгам, настроение сразу поднялось. Стал распаковывать покупки и готовиться к основательной пьянке. Еды купил много, на три–четыре дня. Для большой пьянки в праздники я не жалею денег и покупаю то, что в простой день не взял бы из-за дороговизны. Под праздник как раз и зарплату выдали, так что в магазине вчера брал, что захочу. Ну вот, разложил на столе старые газеты. Часть купленного вытащил из сумок на стол. Жареную куриную ногу бросил разогревать на сковородку. Пока готовил, наливал из бутылки уже не в стакан, а в маленькую рюмку. Я её держу в буфете для таких случаев. Раньше у меня была гранёная стопка. Но она разбилась, и я взял из матушкиных закромов красивую рюмочку. После первой дозы, сбившей неодолимое желание, можно уже было никуда не спешить и пить понемногу, чтобы сразу не закосеть. В голове забродили разные мысли. Включил телевизор — пусть говорит себе! Выпил ещё. Закусил. Естественно, захотелось кому-нибудь позвонить…


        Пью я почти всегда один, так мне нравится. Мой друг переехал в другой город, а с чужими неинтересно. С женой я разошёлся — да, из-за пьянки. Вообще мы с ней вначале неплохо жили. Это позже она меня стала упрекать. Ссорились, я её несколько раз приложил. Она после такого убегала к матери. Приходил её отец разбираться со мной. Наши родители рассорились, а мы разошлись. Но когда выпью, часто звоню ей. Может, люблю? А может — больше некому.


         Пару раз знакомился с девушками, но ничего не вышло. С одной вроде бы срослось, но пошли в гости, и я с её братом напился. С кем-то подрался. На четвёртый день пришёл в себя, постучался к ней с цветами. Она вышла, приняла букет и им же отхлестала меня по лицу. Захлопнула дверь и больше на звонки не отвечала. Из-за чего? Непонятно. Ну и чёрт с ней. А в другой раз я познакомился с новой сотрудницей. Раза два погуляли, потом я увидел её с Антоном. Я её ещё раз пригласил, но она не пошла. Наверно, с Антоном стала встречаться. Пусть, не жалко. Мама говорит, одна из соседнего подъезда хорошо обо мне отзывается. Это от незнания меня и моей жизни…


        Да, много я чего вспомнил, а где пиво, так и не сообразил. Ладно, потом найду. А похмелье надо снять прямо сейчас. Подошёл к столу. Там стояли чекушка и поллитровка. Чекушка — пустая. Поднял другую бутылку — в ней осталось грамм сто. Хотел налить, но сразу же затошнило. Нет! Надо искать это чёртово пиво. Стоп! Вчера я, кроме пива, купил два литровых пакета сухого вина. Да, но они с пивом в одной сумке. Кажется, она в коридоре. Пошёл туда, включил свет. На полу перевёрнутые ботинки — и больше ничего… В холодильнике на кухне обнаружил ту же водку и две бутылки вина — «Три семёрки», они же «Три топора». Смотри-ка, и креплёное вино купил. Ещё какие то свёртки с закусью. Открыл один — копчёная рыба. Так, это на стол — в самый раз солёненькое. За кружку холодненького рассола полжизни отдал бы. Почему его на улицах и в магазине, как квас, не продают? Или в аптеках? Выручка бы была ого-го-о-о. Куда же я сухое подевал? Или не покупал, а только подумал? Нет, покупал, точно. Там ещё один старик рядом стоял, говорил, что для него сухое вино — эликсир жизни. Придумает же — эликсир. Старик взял «Изабеллу», а я какое-то другое. Выпить его я не мог. Пакетов нигде нет — ни на столе, ни в мусорном ведре.


        Ладно, разбираться некогда. Взял из холодильника крепляк, налил полстакана. Отрезал ломтик селёдки, очистил от костей, взял в левую руку. Правой в ритуальном приветствии поднял стакан вверх. Руки дрожали. Вино, хоть его и было полстакана, выплёскивалось. Поставил стакан на стол. Не нужно было выпендриваться: как для тоста поднимать стакан — пил бы сразу… Опустил правую руку, потряс ею. Потом быстро выдохнул, схватил стакан и залпом выпил. Часть всё-таки пролил, не смог унять тремор. Прямо изо рта пролилось… Выдохнул и сразу же засунул в рот селёдку. Когда похмеляешься, нужно выпить после выдоха и сразу же закусить чем-нибудь острым или солёным. Хорошо, дрожь в руках сегодня не очень сильная. А иногда бывает такая, что приходиться телом придавливать руку со стаканом к стенке. Ну, славу богу, похмелился. Не спеша отрезал ещё селёдки. Осторожно пожевал. В ней были косточки, а вкуса не было, и запах какой-то непонятный. Завернул, отнёс в холодильник, достал недоеденную банку кильки в томате. Это получше. Пока ел, пока ходил, алкоголь волнами мягко обволакивал голову, прогоняя тошную тяжесть похмелья. Сознание стало проясняться. Как хорошо! Снова живу! Нужно убраться и помыться. Теперь тошнота не придёт до следующего похмелья.


        Взял из раковины тряпку. Пощупал — жирная какая-то. Что я ей вчера делал? Включил горячую воду и вымыл тряпку мылом. Выбросил газеты, протёр обляпанную клеёнку на столе. Постелил на неё листки из разодранного журнала, чтобы не пачкать снова. Выбросив объедки пирожков и завяленные за ночь кружочки колбасы, перемыл тарелки.


        Да, вчера я шиковал — пирожки, блины с мясом и краковская колбаса… Конечно, к трём часам дня уже прилично выпил. Громыхали телевизор, радио… — всё, что могло визжать и громыхать. Гремело в пьяной моей башке. Куда-то тащило, хотелось что-то делать, с кем-то говорить. Но я был один. Раньше в таком состоянии писал стихи. Они сочинялись легко и были разные. И про любовь тоже. Я завёл тетрадку и в неё несколько раз, пребывая, как говорится, в состоянии изменённого сознания, записывал всё пришедшее в голову. Потом читал на трезвую голову — находил какую-то белиберду. А вот стихи всё же удавались. Но важно не переходить грань. Я пью — и стихи пьянеют вместе со мной, начинают шататься, их тянет в разные стороны, у каждого слова появляется своя цель и свои желания. Они не переносят присутствие других слов, разбредаются, создавая в пьяном кураже бессмыслицу. Я, как поэт, не талантлив — и подражал, подчинялся ритмам Есенина, Фета, Маяковского, Бродского… Странно! Ведь Маяковский, к примеру, ещё со школы мне не нравился совсем. Учительница литературы любила этого «талантливого горлопана» — так она называла его. И терпеть не могла, если кто-то отзывался о нём плохо. Мы это знали и на её вопрос об отношении к Маяковскому всегда пожимали плечами, что означало нейтральную позицию. Я ни разу не мог дочитать его стихи. Отец однажды сказал:


        — Ты открой его книгу в любом месте и наберись терпения, прочти одно стихотворение с начала до конца. Потом скажешь — хороший поэт или плохой.


        Я так и сделал. Книжку открыл на какой то поэме. Осилил только начало, но ничего не мог понять. Посмотрел дальше, так и не понял, про что написаны все эти «лесенки». Отдельные слова понимаю, а вот когда рядом стоят два слова, смысл искривляется, три слова запутывают его в клубок, а фраза вообще непонятна. Эту поэму можно было читать задом наперёд, с середины в конец, а затем с начала. Или с середины к началу и продолжить с конца. Этот опыт прочтения убедил меня: Маяковского я не пойму никогда. А раз не пойму, то и нравиться он мне не может.
Спустя несколько лет я читал в поезде какую-то книгу и в ней встретил цитату из Маяковского: «А музыкант не может вытащить рук // из белых зубов разъярённых клавиш». Так и видишь тонкие, бледные и нервные руки музыканта в оскаленной пасти пианино. Я тогда подумал, что Маяковский поэт одной строки — в данном случае двух строк.


        Но всё это было давно. Уже лет десять я совсем не пишу. Несколько стихов сохранились в старых клетчатых тетрадях молодости. Я их перечитываю, и они мне кажутся хорошими. Другим не показываю.


        Это как влюблённость. Мальчишкой, а затем парнем я всегда был влюблён в кого-нибудь. И вот — меня как раз перебросило через двадцать пять лет — я вдруг понял, что уже три месяца никого не люблю. Нет, я, конечно, думал о женщинах, желал их. Но это была чистая физиология, а в душе — ничего. Через некоторое время душевное оцепенение прошло — опять влюбился. А дальше «безлюбовные» промежутки  стали увеличиваться. Я этого не замечал. Просто однажды ехал в троллейбусе, смотрел в окно и неожиданно подумал: уже несколько лет ни в кого не влюблён! Но это не огорчило меня. Просто отметил факт и больше не думал о нём.


        Мои мысли продолжали блуждать в прошлом, а похмелье между тем, слава богу, прошло. Тогда налил водки. Пол рюмки. Подошёл к окну, посмотрел на улицу. Осенняя серость, ветер метёт листья. Неуютно. Бегают какие-то скрюченные люди. Толик с первого этажа вышел из подъезда и тоже побежал — наверняка за пивом. Я поставил рюмку на подоконник, открыл окно, чтобы окликнуть его. В окно ворвался холодный божий ветерок и обдал меня колючей влагой. Чертыхаясь, быстро захлопнул створку, чуть не сбив рюмку. Выпил стоя водку и, не закусив, пошёл искать пиво. Вначале в коридоре. Открыл шкаф и сразу увидел сумку. Она стояла, завалившись на бок, почти невидимая в темноте. Чего ради я сюда её поставил? Взял сумку двумя руками и потащил на кухню. Баллоны с пивом и вино сначала выгрузил на стол, затем поставил в холодильник. Взял бутылку водки и пошёл в зал. Там было светло и весело, по телевизору пела какая-то женщина, работал приёмник. Пощёлкал пультом, ничего интересного в телевизоре не нашёл.


        Страшно хотелось с кем-то поговорить. Но с кем? Поставил около себя телефон. Надо матери позвонить. Я ещё с утра хотел, да забыл. И, кажется, уже опоздал — успел опьянеть. Надо протрезветь хоть чуть-чуть. Встал, прошёлся по комнате. Несколько раз на разные лады — то весело, то серьёзно, то небрежно — повторил: «Привет, ма. Ну как вы там с папой?» Вроде стало получаться неплохо. Наверняка не заметит, что я выпивши. Пошёл на кухню, для верности ещё обтёр лицо холодной водой. Ну ладно. Я набрал номер. Руки уже не тряслись, и палец точно попадал на нужную цифру.


        — Привет, мам. Что новенького?


        — Ты как, сынок. Что вчера не позвонил?


        — Да заработался. Пришёл усталый и сразу лёг. Заснул.


        — Не заболел?


        — Да ну, мам, ты что. Здоров.


        — Что-то голос какой-то хрипловатый. Горло не болит? Вчера ветер был сильный.


        — Да нет. Всё нормально.


        — Когда я от тебя уходила, на кухне кран капал. Я тебе записку написала. Ты читал?


        — Да, читал, и кран починил, — соврал я, чтоб быстрее закончить разговор, никакой записки я даже не видел. — Ну ладно, я сел кушать. Всё стынет! — Не знал, о чём ещё говорить, да и не любил по телефону говорить долго. — Позвоню, завтра.

 
        Всё! С этим покончено. Я свободен! Вернулся к телевизору. Кто-то что-то говорил. Опять без толку побродил по каналам. На первом передавали что-то о Китае. Мы с ними опять дружим. У нас напротив жил сосед, Генка, Геха, как его все звали. Выпив, он всегда затягивал одну и ту же песню: «Над Уссури под солнцем тает лёд. // Весна смешала голубые краски… // Но кто, скажите, кто же нам вернёт // Тех, кто погиб на острове Даманском?»


        Пел хорошо. Он был там, на этом, чёртовом острове. А Генка утонул по пьяни не в Уссури, про которую пел, а в Волге. Эх, Геха, Геха. Жалко, что тебя нет. Выпил за него рюмку водки, закусил.


        Вдруг зазвонил телефон. Этот посторонний звук был таким неожиданным, что я вздрогнул. Мама, что ли, звонит? Если возьму трубку и отвечу — точно поймёт, что я выпил. Так уже бывало. Нужно было отключить телефон, как только позвонил ей. А вдруг это кто-то с работы и нужно срочно туда ехать? Звонят долго, назойливо, как будто знают, что я дома. Наконец телефон замолчал. Но тишина спокойствия не принесла. Неотвязно сверлила мысль — кто звонил? Перебрал всех, кто это мог быть. Без толку. Со всеми уже контакты давно оборваны, никаких общих дел. Беспокойство утихало. Звонили — ну и чёрт с ним. Меня нет дома. Я в туалете. Мало ли почему я не беру трубку? Нужно включить мобильник. Там хоть известно, кто звонит. Но мобильник не включался. Батареи, что ли, сели?


        Нашёл зарядник и долго тыкал в гнездо. Наконец, воткнул в розетку. Вдруг снова зазвонил телефон. Вот зараза, неймётся кому-то. Наверное, что-то серьёзное. Это точно не мама. Она дважды не звонит. Прокашлялся, проговорил вслух несколько слов, чтобы отрезвить голос, и снял трубку.


        — Да-а-а! — постарался выразить голосом недовольство человека, которого отвлекли от важных дел.


        — Привет, ты чего к телефону не подходишь?


        — А кто звонит?


        — Ты что, не узнал? Позавчера только говорили. Нина Форова. Ну, всё как договорились?


        — О чём?


        Вообще не помнил, что мы с ней говорили.


        — Как о чём? Ты же сам предложил собраться классом, перед праздником, сегодня, пока все не разъехались кто куда. Ну ты даёшь! Забыл, что ли? Я обзвонила всех, кого могла. Договорились встретиться в шесть у меня. Приходи!
Чёрт возьми! Действительно, вспомнил теперь: я выдал такую идею. С какого перепугу, не знаю. Ну и как я, пьяный, туда потащусь! Что делать?


        — Да нет, помню. Вчера старые фотографии рассматривал, — соврал я. — Много чего вспомнил. А прийти — вряд ли приду. Заболел. С утра температура тридцать восемь и один. Лежу, а мать побежала в аптеку.

 
        — Да-а-а… Ты бы хоть заранее предупредил. Что же теперь делать? Мы все так хотели тебя видеть. Сколько раз встречались, а тебя не было. Знаешь что, мы к тебе часов в семь завалимся, посмотрим на тебя, болезного, поговорим. Лады?
— Отличная идея. Но вряд ли получится. Мать сейчас придёт и увезёт меня на дачу. Знаешь, у меня, наверное, грипп. Все заразитесь. Вы лучше позвоните мне. Ты мой телефон знаешь. Поговорим.


        — Продиктуй номер мобильника.


        Да, вспомнить бы его!


        — У меня новая симка, ещё не подключил, поэтому номер не помню. Мать придёт, я тебе перезвоню. А сейчас извини, слабость какая-то. Пойду лягу. Всем передавай от меня большой привет.


        Уф-ф-ф, аж вспотел … Отбрехался. Гора с плеч. Д-а-а-а, не очень красиво получилось. Может, нужно было пойти? Но я знал, что пить сегодня уже не перестану. Раз начал — всё. Настроение испортилось. Да, класс у нас был хороший. Взял бутылку, налил рюмку. Отставил. Пошёл на кухню, взял гранёный стакан, налил половину. Встал у окна, поднял руку со стаканом. Посмотрел на серенькое небо. Где-то там сидит сейчас Бог и слушает, что я говорю. Слушай, не жалко.


        — За вас, одноклассники. Здоровья вам и счастья!


        Ещё налил и выпил за учителей. За Ройзмана — отдельно. Пусть земля ему будет пухом. Настроение не хотело меняться к лучшему. Прилёг на диван, но голова сразу стремительно закружилась. Успел быстро сесть, а то бы вырвало. Минут пятнадцать сидел, ни о чём не думая. Постепенно становилось легче. Что же делать? Можно сходить на улицу. Но нужно бриться, чистить зубы, одеваться, спускаться по лестнице... И вообще — зачем мне на улицу, что там делать? Да и пьян я уже основательно. Лучше фотки посмотрю и позвоню жене.


        Она не любит моих звонков. Старается побыстрее отделаться от меня. Поэтому я всегда придумываю такое начало разговора, чтобы её заинтересовать. Что сочинить сейчас? Есть! Как только поднимет трубку, я ей сразу деловым, без всяких эмоций голосом скажу: «Привет. Слушай, извини, я быстро. Хочу взять отпуск и удрать куда-нибудь на природу. С рюкзаком побродить. Смотрел фотографии и наткнулся на фото — мы с тобой переправляемся через какую-то речку. Не могу вспомнить, где это мы. И каком году?»


        Наверняка она начнёт подробно вспоминать место, время, сам поход, смотришь, разговор завяжется. Правда, в конце концов она всё равно бросит трубку. Вспомнит все обиды, а если, не дай бог, почувствует, что я звоню нетрезвый, ещё и отругает, обзовёт. Но всё-таки хоть немного поговорим. Может быть, она согласится на встречу. Потом… Что толку думать о «потом». Все наши разговоры уже давно кончаются ничем. Всё-таки позвоню, уж очень хочется. Нужно найти какую-нибудь фотографию для начала разговора.


        Все альбомы с фотографиями моей жизни лежали в книжном шкафу, на самом верху. Притащил стул. Не свалиться бы. Добираясь до альбомов, задел полку на стене, с неё что-то свалилось. Судя по звука, не разбилось. Снял два альбома, осторожно спустился на пол и посмотрел под ноги. Ничего. Но я ведь слышал звук падения. Обернулся и увидел на полу цветной кубик. Кубик Рубика. Сто раз говорил маме — зачем держать его на полке, только пыль протирать. Поднял игрушку и положил на стол. Нарядный, он лежал среди обрывков бумаги, пятен пролитой водки и остатков еды. Неуютно, наверное, ему. Я это ощущал. И чувствовал, что ему не нравится моё состояние. С полки он, наверное, наблюдал за мной.


        Раньше он был моим самым близким другом. Кубик Рубика мне купили на день рождения, когда я ещё был маленьким. Папа взялся показать, как надо собирать кубик — на одной стороне должны быть квадратики одного цвета. Мама, сестра и я стояли рядом и смотрели. Стороны никак не становились одноцветными. Мы устали ждать. Когда же ему надоест и он отдаст кубик нам? Но папа словно забыл о нас.


        — Ничего не получается, вот эти два красных квадратика никак не могу
поставить. Может, сломался? — наконец сказал он со вздохом. Ему хотелось, чтобы пострадал кубик, а не его авторитет.


        — Дай-ка мне! — мама перехватила кубик. — У тебя никогда ничего не получается!


        Папа пытался давать ей советы, но мама его не слушала. Долго крутила кубик, но у неё тоже ничего не получилось. Настала очередь сестры. Ей быстро надоело и, когда я протянул руку, она сразу же отдала кубик мне. Все разошлись. Я долго возился со странной игрушкой, но потерпел неудачу. Проснулся на следующий день — кубик стоял на тумбочке у кровати. И я почувствовал радость от того, что могу взять его в руки. Я никогда не любил с чем-то долго и кропотливо возиться. А в это утро провёл с кубиком три часа, терпеливо крутя грани в разные стороны. И у меня получилось.


        Через неделю я мог собирать кубик быстрее всех во дворе и в классе. В школе у нас рекордсменом в этом деле был восьмиклассник Сашка Морозов. На большой перемене мы с пацанами из класса пошли к нему и вызвали на соревнование. Все тут же столпились вокруг нас. Мы начали по команде, и Сашка собрал быстрее меня. Понятно, он уже почти год тренировался. Мы с ним подружились и ещё много раз собирали кубик наперегонки. В конце концов я и его стал обгонять. Как-то мы с Сашкой стояли на перемене у окна и собирали с закрытыми глазами. По коридору шёл Розя, Аркадий Михайлович Ройзман — наш математик. Увидел нас, остановился. Долго смотрел. Мы его не стеснялись. Хороший учитель, на его уроках было интересно.    Тронул меня за рукав:


        — А ты не пробовал разгадывать ребусы или шифры.


        — Зачем?


        — Ну как зачем? Разве не интересно?

      
        Я пожал плечами.


        — Зайди-ка ко мне в учительскую после уроков. Поговорим.


        После разговора с Розей у меня началась другая жизнь. Он давал мне какие-то хитроумные столбики цифр и просил найти в них закономерности. Я иногда находил, иногда нет. Часто находил такие, о которых даже Розя не знал. Но это было не очень интересно. А ещё я участвовал в соревнованиях по сбору кубика или дешифровке других хитроумных головоломок. Часто выигрывал. Я уже не помню, как у нас с Розей появилась идея не разгадывать ключ к шифру, а создать математическое обоснование разгадки. Можно ли разгадать шифр, если ты не знаешь, кто его составил и кто должен получить, вообще не знаешь вводных, которые могут помочь в разгадке? Я с головой ушёл в эту работу. Никто не заставлял — самому интересно. И у меня получилось. Я, а не кто-нибудь другой математически обосновал возможность раскодировки шифров, несущих менее десяти битов информации. Мой подход был прост. Я разработал модель и в ней условия, при которых создавался шифр, представлялись пластичной массой наподобие пластилина. Эту массу я наделил рядом взаимозависимых свойств, обозначил их латинскими буквами, а связь между ними — цифрами. В центре массы находится пустота — это само зашифрованное послание. Параметры, присущие массе, воздействуют на пустоту. Под их воздействием пустота заполняется и принимает определённые очертания, которые описываются конкретными формулами. Видоизменяя параметры, можно понять и предсказать возмущение пространства внутри массы. Но самое главное — в перспективе открывается возможность предсказать будущее, используя сиюминутно и хаотично сложившиеся параметры. Вот на что я замахнулся.


        В год окончания института меня вызвал декан. Когда я зашёл в кабинет, он сразу же вышел. За столом сидел какой-то мужик в галстуке. Он стал спрашивать, куда я собираюсь после института. Ответил, что не знаю.


        — Может, у нас поработаете?


        — Где это у вас?


        — Номерное предприятие.


        — Секретное?


        — Можно так сказать.


        — А что я там буду делать?


        —То же, что и сейчас.


        — Надо подумать.


        — Хорошо. В конце года мы встретимся и поговорим.


        Но в это время я уже начал пить. Умер Розя. А я спьяну попал в неприятную историю. Карьеры в «почтовом ящике» мне больше не предлагали. После института мотался целый год без работы. Потом попал в какую-то дурацкую фирму, откуда меня сразу выгнали за прогулы. Я стал ещё больше пить.


        Когда устроился на интересную работу в крупной фирме, решил следить за собой. Завёл календарик и в нём зачёркивал дни, когда пил. В конце года весь календарь пестрил зачёркнутыми днями. Таких календариков у меня набралось три. За три года — никаких изменений! Потом отмечать бросил. Мама настояла, чтобы я обратился к какому-то колдуну. Заплатив хорошие деньги, ходил к нему два раза.      После колдовских сеансов десять дней не пил, потом всё пошло по-старому. Кодировка тоже не помогала: покроюсь пятнами, но всё равно пью. Как не сдох в то время — не знаю. Кодироваться бросил. Некоторые парни, с которыми встречался на всяких реабилитационных занятиях, вылечивались. Я встречал их потом, спрашивал, как они бросили. Все говорили, что не в результате лекций и кодирования, а под страхом смерти. Одного трахнул инфаркт. У другого что-то с печенью, глаза жёлтые стали. Третий начал харкать кровью. Каждому врачи обозначили выбор: не перестанешь пить — сдохнешь, бросишь — будешь жить.


        И люди решали жить. Сейчас их даже не тянет выпить. Выглядят они неплохо, у всех машины. Без проблем одалживали мне деньги, которые не отдал до сих пор. Я уже и не помню, у кого сколько занимал.


        Начав пить, сразу заметил, что даже от вина теряю способность абстрактно мыслить на неделю или больше. Сто грамм водки ломали мышление на месяц — полтора. Я понимал Эйнштейна и Ландау, которые практически не пили — это мешало их работе. Был с ними совершенно солидарен — но только теоретически. И втянулся ведь незаметно, непонятно. Когда-то мог не пить месяц и больше. Потом бац — и уже не могу обойтись без выпивки. Сегодня я практически никто. Однако интересно: водка убивает математический талант, но почти не затрагивает литературный. Многие поэты и писатели спивались и писали не хуже, чем на трезвую голову. А спившегося математика, физика кто-нибудь видел? Точнее, спившихся видели, но сохранивших талант — нет.


        В конце концов, после того, как меня множество раз увольняли, зацепился за нынешнюю работу — налаживание программ на заводских станках. Но шеф грозиться вытурить меня и отсюда. Куда пойду? Ну и чёрт с ним. Что-нибудь найду. Вот пиво с вином я всё-таки нашёл!


        Взял со стола кубик Рубика, сдул пыль и попытался собрать его. Но быстро надоело. Прежнего азарта не было в помине. Кубик стал обычным, ничем не привлекательным предметом. Поставил его на полку. Пусть стоит, памятник прошлому…
Зараза, что-то сердце закололо. В последнее время оно часто давало о себе знать. Мама всё посылает в поликлинику, грозит инфарктом, когда замечает, что я морщусь от боли в груди. Последний раз она приходила ко мне, кажется, неделю назад. Я был с похмелья. Голова трещала. Денег не было, и, пока она прибирала, я стащил у неё из сумки сто рублей. Не много, но на опохмелку хватит. Дождался, когда она уйдёт, оделся наспех и, даже не заперев дверь, побежал в магазин. На нижней площадке столкнулся с мамой. Она встретила соседку и остановилась поговорить. Соврал, что мне нужно купить продукты. Вместе дошли до магазина. Слава богу, у входа она со мной попрощалась, а то я боялся, что так и не даст купить вина.


        Убедившись, что мама действительно ушла, побежал в винный отдел. С выпивкой отправился в посадки неподалёку. За какими-то киосками, на оплёванном и замызганном пятачке, раскупорил бутылку, выпил до дна прямо из горлышка. Бросил стеклотару, она покатилась, чокаясь с маленькими коричневатыми пузырьками из-под лосьонов. Стало легче. Вышел из кустов, осмотрелся. Вроде никто не заметил. Это было, кажется, дней десять назад. Или пятнадцать. Тогда я наклюкался, и в понедельник не вышел на работу. Протрезвел только в среду. А перед этим, во вторник, позвонил на работу, сказал, что болею. Шеф раскричался, приказал принести больничный. В четверг утром я проснулся свеженький, бодренький. С удовольствием умылся, побрился. Еды не было. Заварил и выпил сладкий чай. Поехал на работу. После четырёх дней пьянки в одиночестве мир вокруг меня стал новым, свежим. А сколько солнца вокруг! Матерь божья! И небо чистенькое, голубенькое, и душа моя где-то там высоко, высоко порхает, лёгкая и безмятежная. Так всегда — в первый день после запоя мир всегда поражает новизной. И хочется куда-то спешить, что-то делать. Завтра пойду на выставку или в музей. Пора начать развиваться. Но вдруг приходит отчётливая мысль: «Как хорошо было бы выпить сейчас, сидя на солнышке».


        Вообще-то в понедельник, вторник, среду и четверг я выпиваю после работы, а напиваюсь обстоятельно в пятницу и субботу. В воскресенье протрезвляюсь. Но в последнее время «пьянка без правил» стала захватывать и рабочие дни.


        Раньше, когда ехал на работу постоянно тренировал своё мышление «мозговыми атаками». Например, увидишь идущие параллельно провода и начинаешь думать, какую можно придумать связь между этими проводами и чем-то другим. Иногда обнаруживал захватывающе интересные закономерности. Сейчас ничего не приходит на ум, думаю только, что сказать шефу, чтобы быстрее смотаться с работы. Работник из меня и так не очень. А уж если с похмелья, то вообще хана. Начну длинную фразу — путаюсь, забываю слова. О чём и для чего начал говорить, тоже забываю. И преследует мысль, что все видят мою беспомощность, знают, что это из-за пьянок. Наверное, ещё и подхихикивают. Поэтому я стараюсь побольше молчать. Не дай бог оказаться с коллегами, так сказать, за общим столом. Попросят налить чай или передать чашку с кофе — руки так начинают трястись, что обязательно прольётся. Всё время думаешь, как не попасться на глаза шефу. Если он направляется к тебе или вызывает в кабинет, думаешь: «Всё, капец, сейчас выгонит». Сразу же покрываешься потом, майка, рубашка мокрые, хоть выжимай.


        — Ты чего потеешь, заболел? — интересуется шеф.


        — Да. Ещё вчера плохо себя чувствовал, — вру я, изобразив нечто на лице.

 
        Шеф, ничего не говоря, отходит, и я радостно вздыхаю: не заметил, пронесло!


        После первого похмельного рабочего дня еле добираешься до разливочной. Выпиваешь сто пятьдесят водки. Идёшь домой и по дороге покупаешь только одну бутылку вина. Ведь завтра рабочий день. Праздники и отпуск ещё не скоро. Заболеть, что ли?


        Прервав поток мыслей, меня оглушает звонок в дверь. Кто это может быть? Тихо подошёл к двери. Пол всё равно несколько раз скрипнул. Посмотрел в глазок. Соседка. Не открою. Ну её к чёрту, всегда что-то просит. Осторожно вернулся в комнату, приглушил телевизор. Сегодня я никуда не пойду. Посмотрел на часы. Уже два часа. Быстро идёт время. Закололо сердце. Лёг на диван. Голова сразу бешено закружилась, затошнило, но не вырвало. Провалился в сон.


        Проснулся поздно вечером. Ещё не протрезвевшим. Голова пока не болела. Сразу пришла мысль, что в холодильнике до чёрта выпивки. Взял бутылку вина. Выпил. Полежал, ни о чём не думая. Делать ничего не хотелось. Вино больше не взбадривало. Незаметно опять отключился. Ночью проснулся, выпил — и опять провал.
Утром проснулся, как вчера, в глубоком похмелье. Надрывно звонил телефон. Трубку не взял, не смог встать. Приоткрыл глаза. Рассветало. Лежал в полубреду.  Попробовал приподняться. Вдруг сильно заболело сердце. Лёг опять. Боль не уходила. Становилась сильнее. Зараза, как сильно болит, даже в руку отдаёт. О боже, как сильно!


        — Мама-а-а-а, ма-а-а, ма-а-а-а, ма-а-а-а-а-а…



 ** От автора **


        Его выписали из больницы с диагнозом «обширный инфаркт передней стенки миокарда». Перечислялось ещё множество болезней, которые есть у каждого пьющего. Рекомендовали оформить инвалидность.


        — Мать благодари, — сказал ему лечащий врач. — Вовремя нашла тебя, дурака. Иначе бы кранты.


        Рано утром мать приехала к нему — взять забытую платёжку за электричество: хотела уплатить пораньше и вернуться на дачу. Звонила по телефону, он не отвечал. Открыла дверь своими ключами. Сын недвижно лежал на диване. Вначале подумала — умер…

 
        Выжил. Ангелы зачем-то вернули с того света. Встречали его из больницы мать с отцом. Вызвали такси и стояли с его вещами у машины, ожидая. Он вышел на больничное крыльцо. Оглянулся, посмотрел вверх, махнул кому-то рукой. Наверное, смотрящим в окно соседям по палате.


        — Как он похудел! — вздохнула мать.


        — Спускайся, сын! — позвал отец.


        Он не ответил. Подошёл к перилам, облокотился и смотрел на мир, в который зачем-то возвращался