«Однажды играли в карты у конногвардейца Нарумова.»
Александр Пушкин. «Пиковая дама»
«Играли в карты у коногона Наумова…»
Варлам Шаламов. «Колымские рассказы»
НОГОТОК
Роньшин был расстроен и раздосадован. Он попытался завезти на недавно приобретенную столетнюю дачу под Комарово новые стропила, но ему это не удалось. Проезд между домами за десятилетия сузился до звериной тропы из-за плантаций картошки вдоль палисадников, наглых цветников и самопальных яблонь и сиреней.
Роньшин вспомнил, как он тихо выпрыгнул из кабины «Урала», застрявшего в картошке, и стал объясняться с хозяином. Он обратил внимание садовода и огородника на то, что здесь по плану – проезд, и он, Роньшин, просит ему не препятствовать, потому что он, хотя сегодня и в штатском, «есть полковник Советской Армии и за себя не ручается»... В ответ хозяин погибшего куста картошки забрался на капот казенного автомобиля с ракетницей в руке и зловещей улыбкой на устах. За считанные минуты машину окружила толпа аборигенш, в основном, бальзаковского, гюговского и скоттского возрастов. Наиболее темпераментные из них улеглись под колеса «Урала», а остальные в десять глоток объяснили Роньшину, что никакой он не полковник, а просто - козел… Загнанный на подножку Роньшин гнусным и бесстрастным голосом стал читать устав их общества «Тихая пристань», но его громко оборвали и посоветовали этот регламентирующий документ засунуть в «одно место», а если он будет и далее упорствовать в своих заблуждениях, то ему помогут. Не исключено, что с помощью его же бревен. Только в конце этой атаки Роньшину удалось преодолеть бабий звуковой барьер и признаться, что он слишком упрощал ситуацию.
Бревна Роньшин с водителем-сержантом был вынужден сбросить за воротами садоводов. Все это время за ним ходил и целился из ракетницы ему то в лоб, то в затылок хозяин травмированной картошки. У знатного картофелевода страны было лицо связиста. Наконец, сержант не выдержал, выдернул у него ракетницу и зашвырнул ее в соседний кооператив. Картофелевод сразу сник, начал верещать о моральном ущербе, нанесенном его ботве, уселся с пришельцами на бревна, попросил закурить и стал подозрительно рассматривать свои грязные босые ноги.
«Урал» запылил в сторону северной столицы, а «связист» рассказал Роньшину о даче, которой предназначались стропила. И его рассказ выглядел примерно так:
- Дача эта принадлежала потомкам графьев Алсуфьевых, а вчера из Италии приехала пра-пра-правнучка тряхнуть стариной и вспомнить молодость, и вон она идет с вашей соседкой, где остановилась, вы ее знаете, она лежала у вас под передними колесами…
Затем «связист» удалился на поиски утраченного ракетного арсенала.
Роньшин встал с бревна и поклонился хозяйке соседней дачи и графине - эпигонше Анны Карениной… «Потомка» графского рода смахивала на подлинную графиню с полотен Рокотова, но несколько сублимированную. У нее был лорнет, похожий на бинокль, с перламутровой держалкой, фарфоровая улыбка и шиньон с черепаховой системой фиксации. Графиня была в шортах, в пончо и домашних тапочках, прилично шпарила по-русски, но с акцентом, с коим говорят дети от брака эстонца с грузинкой.
И графиня, и соседка поблагодарили Роньшина за приглашение в графские развалины пить чай. Это единственное, что мог предложить дамам новосел, тем более что приличная посуда от прежнего хозяина на три с половиной персоны имелась.
Графиня вперила свой бинокль на стену гостиной и обратила общее внимание на овальное пятно от когда-то висевшей фотографии:
- Нет-нет, фотографий тогда еще не умели делать. Это была миниатюра, лаковая, моей пра-пра… Полины Алсуфьевой. А рядом прямоугольник – портрет Александра Сергеевича… Да, Пушкина, конечно… Совсем молодого. Нет, не Крамской, а просто дворовый художник. Не без искры… У Полины с поэтом был роман. Стихи он посвящал Керн, а к Полине наезжал… Наверное, не роман, а интрижка, что ли?.. Полинька была старше его на десять лет. Мда-а…
Да, кстати, у нас в семье была даже реликвия – ноготок! Да-с, с мизинчика поэта. Он был такой повеса! Здесь мало что сохранилось. Моду поджигать барские усадьбы придумали не большевики… Этой даче много лет. А барского дома нет полтора века, и флигеля. Сожгли тогда, при Николае I… Когда все это началось, Полинька рассказывала, да она и писала об этом сестре в Париж, кубок такой крохотный с ноготком спрятала в подвале флигеля… Он был каменный, с колоннами. Есть акварель… Его пришлось ломать, сильно обгорел.
Хотели достать кубок, но не смогли. Там был ледник, подвал со льдом, очень глубокий. Крестьяне возили туда лед с озера. Наверное, кубок провалился под лед.
Где стоял флигель? Наверное, вон там, где показались камни. Это от… как это? От фундамента… А Вы, Николай Васильевич, военный? Это хорошо. У нас в доме было полно военных. А в каком чине? Полковник – в сорок лет? А супруг Полины был в тридцать - генералом. Воевал с Наполеоном, был ранен под Смоленском и через два года скончался.
Очень милый сервиз. Это здесь делают? В Петербурге? У меня тоже сохранился сервиз. Девочки мои его обожают…Старшая – в Париже. Младшая – в Турине.
А знаете, кто ранил генерала? «Наполеонцы»? Нет. Свои, крестьяне. Михаил Федорович совершенно не мог, поверьте, изъясняться по-русски. Они его приняли за француза и, извините, как это именовалось? Вилки? Да, вилами пропороли ему бок. Какой ужас! Спас его не адъютант. Нет. Того тоже сразу убили мужики. А дворовый человек, Захар. Очень сильно он тогда после смерти по хозяину горевал. Полина ему дала вольную, но он остался. Потом, когда усадьбу подожгли, его крестьяне – как это? 0глоблею… Сильно за графское добро переживал. Наверное, пытался потушить…Тогда тоже были герои. России…
Но Роньшин почти не слушал… Сердце его еще в середине арии графини екнуло и затрепетало. Это что же получается? Если у флигеля просто развалили стены, а подвалы для льда тогда делали глубоченными, опилки там, торф и все такое… Если кубок с ноготком лежит все эти сто пятьдесят лет при нуле или плюс два-три градуса, ДНК в нем может быть живехонькой! Вот это да! Значит, стоит попытаться воссоздать гены, сделать копию, клон великого поэта! Надо вытащить сюда всех мужиков из лаборатории, пригнать экскаватор! Черт! Не пустят садоводы-любители, связисты, лошади крашеные! Нет, надо попробовать с Кешей вдвоем, лопатами. А то прознает маршал и начнется…
Жизнь била и ломала Роньшина многократно. Роньшин вырос сиротой. Его родителей убили лихие люди на заимке, в тайге. Воспитывать его досталось его тетке, сторожившей библиотеку. Спал Колька между книжными стеллажами на раскладушке. Свет в библиотеке не выключался для отпугивания воров. Роньшин невольно прочитал все книжки и журналы. Единственный из класса закончил школу с медалью и поступил в МГУ. Готовился к экзамену по биологии так, что после последней ночи на подушке остались все волосы с его провинциальной головы. Стали отрастать они уже в армии. Отмечен был «уральский волчонок» невероятным трудолюбием и честолюбием. Защищал Роньшин диплом на английском языке, были публикации в околонаучных журналах, а потом – кирдык! Заклинило. Он добровольно загудел в армию. Да так загудел, что заложило уши. Он искренне вознамерился изменить психологию старослужащих, чтобы ликвидировать в них саму мысль об унижении «салаг» при помощи рукоприкладства. Он это прошел «от» и «до». Но обратить старшину в Песталоцци можно было только генетическим путем….
В это время в Ленинграде при Минобороны был создан жутко секретный отдел для ведения психологической войны с нашим безусловным противником. Там была и лаборатория генетики, науки безусловно буржуазной, но, к сожалению, необходимой. Туда, единственного микробиолога по образованию в округе, Роньшина и направили. Было это двадцать лет назад. С год он был один, а потом набежали кандидаты из генеральских семей. Потом бочком пришел доктор наук. Он был по происхождению ветеринар. Руководить лабораторией поручили отставному маршалу – генеральному инспектору кавалерии. Он был преклонного возраста, но женился на молоденькой медсестре Елене в награду за то, что она лихо ставила уколы. В работу лаборатории не вмешивался. На вопросы о здоровье отвечал охотно. Но остроумно замечал, что здоровье – не главное. Главное – удача. Вон на «Титанике» – все были здоровы… «Главное, чтобы в лаборатории был порядок. Чтобы начальство не взгрело. Ведь я – начальник лаборатории, значит – первое лицо. А первое лицо – это ведь и первая задница…»
Много раз Николая Васильевича звали за океан. Звали давно, звали и после того, как сняли с работы лаборатории гриф «секретно», и она стала заниматься медицинскими препаратами. Но это было в то время, когда «оптимист» и «дурак» еще небыли синонимами. Сейчас оптимизм Роньшина сильно поистрепался. И появилась мысль: а не заняться ли улучшением человеческого материала? Но он почему-то остался в этой стране, где пожилые интеллигенты поедают на трамвайных остановках эскимо с таким смущенным видом, будто вырвали его из рук у своего сопливого обездоленного внука, отворачиваются, торопятся, пачкая мороженым свои вечные габардиновые плащи и цветастые капроновые сумки…
А еще дело было в том, что Роньшин был пушкинистом до мозга костей. Знал со школы наизусть всего «Онегина» и полсотни стихотворений, и, сам того не замечая, комментировал все происходящее в безнадежной по его мнению действительности цитатами из А.С.П.
Роньшин очнулся и вспомнил о гостях. « Да ведь неприлично, - опамятовался полковник, - надо же поддержать разговор».
- А что же Александр Сергеевич? – поинтересовался генетик, накладывая в чашку шестую ложку сахару.
- Он тогда еще думал о красе ногтей, - оживилась графиня. - Саша утром обнаружил утрату ногтя, подкрался к Полине (она сидела за мольбертом) и выстриг у Поли половину челки. Был, естественно, скандал. Это было накануне императорского бала! В отместку Полина вырвала из этого альбома (это тоже наша реликвия) его эпиграмму, написанную на ухажера Полины, генерала Милорадовича. По-русски это будет, возможно, так:
Граф не сразу вам признался,
Что в постели не боец.
Но, спасибо, догадался -
Подарил вам… огурец…
Ужасный был скандал! Полина из этого листка сделала – как это? – самолетик, нет, «голубчика», и запустила его с балкона. Пушкин отыскал листок, там – видите? - еще опус князя Вяземского, вклеил его в альбом. Смотрите, он даже несколько измят…
Провожая графиню на соседнюю шикарную дачу из красного кирпича, Роньшин истово приложился губами к ручке графининой, похожей на куриную лапку.
Всю ночь Роньшина бил озноб. Был уже сентябрь, окна запотевали. С системой отопления он еще не разобрался, внизу был котел, шли какие-то трубы… И в этом полубреду снился Николаю Васильевичу странный, удивительный сон. Будто сидит у него за столом напротив сам Александр Сергеевич Пушкин, бледный, как после роковой дуэли, завернутый в простыню, и морошку из блюдца деревянной ложкой ест. Ест, и от боли морщится. А потом АСП спросил:
- А с чего это Вы, милостивый государь, вознамерились копию мою сотворить? Вы, стало быть, новый творец, заместо Господа Бога нашего? Дерзко и глупо, сударь, я Вам скажу. Бог покарает…
Роньшин струхнул и начал объясняться от имени широкой общественности – высокопарно и косноязычно…
- Народ российский считает, что, извините, вас постигла смерть в расцвете сил и Вы не успели исполнить в своем лице божий промысел, то еть полностью свое предназначение…
- Значит, все-таки –мне - конец… Ну,да,
вы ведь из будущего… Некролог прочли… Ну, да Бог с этим… Вам - виднее… Но с чего Вы взяли, что я не выполнил предназначенье свое?
- Вы еще молоды. Мы ждали от Вас главного, самого гениального создания. У нас, вон, Антокольский до девяноста лет строчил, и печатали…
- Плохо читали меня позднего. Я сделал все, что мог. Я кончился как поэт. А что касается дуэли… Все можно было утрясти. Но я - не захотел. Надо было кончать. Все…
- Но мы установили тут, что Наталья Николаевна была чиста… И Дантес…
- Полно. Детей и Наталью Николавну жалко. Но со своей красотой она устроится. А блондина Дантеса мне гадалка нагадала. Судьба неотвратима, ее не обманешь… Так что если Вы уверены, что мой двойник напишет что-то лучше «Маленьких трагедий» - заблуждение, величайшее заблуждение… если бы Дантеса не было, его стоило бы придумать…
После этих слов АСП взглянул на простыню, на которой стала проступать кровь, и покачал головой…
Роньшин проснулся от головной боли.
День был выходным. Роньшин позвонил лаборанту Кеше, и тот через два часа явился с ломом, лопатой и миноискателем. Николай Васильевич покрутил пальчиком у виска.
- Чего? – обиделся Кеша. - Лопаты у вас – все тупые. Вы же сказали: будем искать кубок. Значит – металл! А раз металл – значит, нужна техника. А вы мечтаете возвернуть миру этого поэта? Он бы у нас прожил не до 37, а до возраста Евтушенко и дописал все, что не успел… Вы об этом думаете, как и я? Мечтаю прожить жизнь в науке так, как Энтони Куин в кино...
- Это кто такой?
- Актер американский. Сыграл в кино грека Зорбу… Всю душу мне перевернул. Он показал, что может профессионал… Пусть греки не такие, но для меня нет других «греков» вот уже 30 лет. Надо всем создать своих «греков», собственных, остаться в памяти, иначе зачем вся наша суета?
В XVIII веке, когда купец Алсуфьев, еще далеко не граф, строил подвал, подпол еще не служил ледником, а был винным погребом.
К вечеру, еле живые генетики откопали и разворотили ломом свод у бывших ворот погреба. Да, лед за полтора века растаял, но там, где хранились выпиленные кубы льда, на полу осталась шахматная разметка из опилок, высотою в полметра. Миноискатель запищал где-то в середине подвала. Кеша прошипел:
- Поправьте фонарь. Лучше, когда свет, как и деньги, падает «слева»…
Роньшин стал на колени, дрожащими руками разгреб черные влажные опилки и вытащил почерневший эмалевый кубок объемом в стакан с крышкой.. Генетики, как по команде, бросились к выходу, на свет.
На дне кубка покоился серебряный перстенек с голубым камушком и что-то, завернутое в пергамент. Кеша развернул сложенную письмецом посылку из прошлого века, и они увидели… ноготок. Довольно изящный, изрядного размера и даже вроде лакированный. Роньшин без сил опустился на землю. «Есть ростовая часть! Салют, Полина!»
- Представляешь, Кеша, если лед здесь держался лет сто пятьдесят, ДНК может быть в порядке. Уйдем с тобой на пенсию, а юный Александр Сергеевич будет у нас чай пить. Мы ему как крестные будем. И стихи будет сочинять!
- Тятя, тятя, наши дети притащили мертвеца, - вдохновился Кеша. - И втроем – по бабам. Если, правда, он за сто пятьдесят лет хозяйство свое не отморозил. Он ведь эфиопский потомок, я там у них был - пекло…
- Кеша, а кто у наших гениев – русский? Лермонтов – потомок шотландских рыцарей, Пушкин – эфиоп, Блок – немчура, Сахаров – еврей… Вот и выходит, недаром варяги Тувор, Рюрик и Синеус пришли править Русью. А кто взялся за всю нашу, с позволения сказать, экономику? Южане.Кавказцы… Почему? Для них прилавок – это алтарь, как для меня письменный стол… А поставь нашего – он сразу начинает хамить, лакейство его, видишь ли, унижает А мы.русские? Мне вспоминается хамская , но, .наверное,справедливая фраза Анатолия Федоровича Кони : «Если русского человека не пинать поутру в задницу,он не вспомнит и как его зовут .»
Кеша был всеобщий любимец, с круглой добродушной рожей без возраста, настоящий гений, лаборант и слесарь, программист и электрик, лудильщик и паяльщик, стеклодув и бард. Но у него была одна общероссийская слабость, которая мешает русскому народу войти в НАТО. По Кешиным голубым глазам, как по водомерному стеклу котла, можно было безошибочно определить дозу, принятую на впалую грудь. Если в этот момент он не «возникал», не витийствовал, то степень его несоответствия Уставу мог опред
,елить, и дать адекватное состоянию задание только Роньшин. За это Кеша уважал Николая Васильевича, как отца, хотя они были почти одногодками.
Кеша засобирался в общагу, отказался ночевать. На светлую мысль свежеразведенного Роньшина о преимуществе семейной жизни Кеша ответил обстоятельно:
- Был такой математик, англичанин – Тьюринг. Главный вопрос его жизни: может ли компьютер мыслить? Это его здорово занимало. Мы тоже пользуемся его тестами. Ну и что? Он застрелился от того, что его супруга была просто дурой… Поэтому я не женюсь. Где я найду бабу моего уровня? О чем я буду с ней говорить утром за чаем? Нет, я поехал. Расшифровываю «Улисса», для такого неандертальца, как я, – увлекательное занятие, не брешу…
Пагубное пристрастие Кеши к проклятому зелью сходило ему с рук. Кеша цитировал Бисмарка: «Бог бережет детей, пьяных и американцев». После 11 сентября 2001 года он заявил, что Господь вычеркнул янки из «страховки»…
Роньшин машинально гладил ноготок, в голове стучало, вся его жизнь пролетела перед ним, как в кино. По Платону любовь – одна из трех главных напастей, уготованных человеку. Роньшин в этой напасти всегда выступал «вторым номером». Корни были в безотцовщине, затюканности таежного паренька, которого нахально атаковали местные «чаровницы» из леспромхоза, особенно после получки. Колька точил им пилы. Первые опыты любви были для него неотделимы от удушливого запаха перегара. На воспоминания наползал постоянный смешок над его неумелостью и неуклюжестью. Эти воспоминания парализовывали его в самый неподходящий момент. Было у него в жизни и светлое пятно,Светка . Они учились с этим «пятном» вместе в университете. Все шло к свадьбе, группа уже сбрасывалась на костюм жениху, но невеста неожиданно вышла замуж за араба-аспиранта, ничего не объяснив. Через год написала письмо из Каира, в котором путано пыталась объяснить разницу между чувственностью и духовностью…
Женился Роньшин довольно по научным меркам рано, и, честно говоря, немного из эгоистических побуждений. Взявшись за лабораторию, он к вечеру уставал, ему не хотелось в офицерскую общагу, он отдыхал душой в четырехкомнатной квартире своей будущей супруги. Ее семья была многочисленной и интернациональной, как трамвай. Но после свадьбы все куда-то подевались.
Профессорская дочка Инна Фазильевна (он ее сразу ласково назвал Инфузорией) служила в Пушкинском Доме. Она нравилась Николаю Васильевичу своим контральто, основательностью и серьезностью.В семье родителей Инессы существовала строгая поляризация. Папа был академик и светило европейского масштаба. На его сексопатологические консультации приезжал сам Майкл Джексон.Мама была занудным профессором марксистской философии . На семейных приемах она подавала гостям чай и произносила одну и ту же диседентскую фразу : «Когда-то этот ужас должен закончится !» Супруг,Фазиль Назарбаевич ,неприлично развалившись в креслах,обстреливая дам сквозь бериевское пенсне ,вещал о непознаваемости мира и об извивах человеческого «эго».У него было двенадцать пар запонок .Одну пару ему подарила королева-мать.Инна не хотела просто разливать чай .Гениев она патологически не выносила.В случае с Роньшиным она ошущала себя подло обманутой.Николай не только знал много незнакомых слов,но и умел расставлять их по порядку.Он откуда-то знал сколько лет японскому актеру Накомуро Гондзиро ,который играл гейшу на гастролях театра кабуки и чьи работы будут выставлены на биеннале в Зимнем.Просто память у Николая была такая дурацкая. Он мог просмотреть страницу по диагонали за пять секунд,а потом пересказать ее содержание слово в слово .Роньшин считал это особенность зрительной памяти,а Инна –унижением ее достоинства.Роньшин определенно не оправдал ее надежд.А когда ее папа подсунул ей журнал «Наука или жизнь»,где Николая Васильевича какой-то шотландец назвал «генетиком с большой буквы»,Инна поняла,что круг замкнулся…
Разобравшись, что к чему, Инна начала с супругом по примеру родителей холодную войну, которую не прервала даже беременность. Она ревновала мужа к науке, к работе, к его эрудиции, к его книгам, к его знакомым, даже к Пушкину, которого несмотря на служебный долг, возненавидела. В пику Роньшину, святую для него Натали именовала шлюхой, ее флирт с Дантесом одобряла, так как считала, что «коротышкам нельзя жениться на рослых телках», даже если темперамент у тебя, как у Марадоны. Роньшин знал, кто такой Марадона, но обижался за поэта. Размер ноги у Николая и Инны был одинаковый, и первые годы Роньшин дома, как военнопленный, разнашивал ее туфли. Потом, в знак протеста, перестал. Инна в отместку спрятала собрание сочинений Пушкина на антресоли. «От книг – пыль», - констатировала она.
Постепенно Роньшин сделал для себя печальные выводы. Он Инну еще любил, за своеобразие, но несчастен муж, у жены которого ни разу не сбежало на кухне молоко…
Инна унаследовала от мамы голос и энергию борьбы за равные права с мужчинами в семье и на производстве. В Пушкинский Дом она попала как победитель конкурса на лучшую студенческую работу по истории литературы. В дипломе «Безличные предложения в творчестве Бунина» она смогла доказать, что слова «моросит», «темнеет» и т.д. классик, покинув Россию в ее окаянные дни, стал применять в два раза чаще, чем на родине. Безысходность и ностальгия формировали словарь нобелевского лауреата! Вот оно – чувство Родины! Во времена Сталина Инну сразу бы назначили Лихачевым.
Но время было попроще, она десять лет просидела МНС и накопила столько яду, что доставалось всем. Авторитет Роньшина в семье стремительно падал. Он не захотел учиться водить тещину «Волгу» и перестал сопровождать Инну на матчи обожаемого ей «Зенита». Когда приходили сотрудницы–«пушкинистки», он нагло уничтожал их своей странной для биолога начитанностью и нежеланием пить водку наравне с литературоведшами.
Первый опыт клонирования Роньшин предпринял будучи уже доктором и член-корром во времена Андропова. Сбежал к тому времени из Италии из-за угрозы провала наш разведчик-резидент. Он был из породы роковых мужчин, «джеймсов-бондов», и поэтому получал порой информацию не из первых рук, а из первых ног…
А чтобы ввести в заблуждение ФБР и ЦРУ, даже снялся в порнофильме под наглым названием «Подвиг разведчика». Но когда он по сценарию отбивал морзянкой из публичного дома: «Надо встретиться» – у него получилось «НАТО встретится». Пришлось катапультироваться…
Был он по образованию учитель ботаники и что-то соображал. Так вот, он привез Роньшину окровавленную ниточку из знаменитой Туринской плащаницы, которой укрывали Христа перед погребением. И Роньшин решил создать двойника сына Божьего.
Конечно, это было хамством и кощунством. Бог этого допустить не мог. Роньшин и группа энтузиастов бились год, полтысячи опытов - и Николай Васильевич поклялся к этому больше не возвращаться. Получали эмбрион, он рос, развивался, но через восемь недель у любого порядочного трудящегося рассасывались хвост и жабры, а у клона – никак….
Кеша мрачно пошутил, что их опыт напоминает ему любовный акт слепых в крапиве. Пересадили из пробирки этот эмбрион девственнице-сержанту из отдела специальной документальной связи. Роньшин именовал девицу Метламорфозою. Кеша уговаривал ее неделю:
- Ты что, дура, не понимаешь? Тебе предлагают работу Богородицы, а ты выпендриваешься. Звание повысят досрочно, квартиру дадут, компьютер в конторе твоей заменят. Чего тебе еще? А будущему мужу справку напишут, что мол, так и так. Во имя сферы национальной безопасности… Глазунов с тебя икону нарисует, с нимбом…Ты его боишься из-за хвоста? Ну и глупо. Вон в английском журнале «Популярно о генетике» прочел. В начале века был один парень, 18 лет. Ну, у него был хвост – 35 сантиметров. И ничего – работал барменом. Ну, носил фрак…
Выкидыш на третьем месяце. Ревели над потерей всей лабораторией, хотя все было засекречено, ни бумаг, ни протоколов…. Ну да, это же 2000 лет клетке! Без микроклимата. Да еще неизвестно, кто был покрыт этой мешковиной: Христос или Иуда? Может быть, ее соткал и разукрасил великий Леонардо в средние века? Ведь чему-то лыбится Мона Лиза… Да, температура хранения… Была бы хромосома не Туринской, а Ханты-Мансийской…
Роньшин считал, что в те смутные времена Союзу нужен был поводырь, Спаситель. Не случилось, и вишь, куда Россию повело… Вместо Спасителя – ЕБН. Вместо апостолов Гайдар да Бурбулис…
Судьба отдела психборьбы и лаборатории прикладной генетики Роньшина напоминала судьбу государства. Вначале пытались изменить идеологию отдела. Предполагалось создавать не агрессивного солдата, а дружелюбного, демократичного, интеллигентного, как Сахаров, но принципиального, как Ельцин. Потом отдел распался на шесть лабораторий, которые подчинялись не дирекции НИИ, а здравому смыслу и т.д. Прежний министр обороны, которому объяснили технологию клонирования идеального солдата, который за 45 секунд выполнит команды «Подъем!» и «Отбой!», тронулся рассудком и больше не наезжал. Нового решили пощадить, потому что он весьма внимательно выслушал мысль Роньшина о том, что этот декалептид способствует полимеризации нуклеотидов, то есть работает как синтетаза. «Тогда нам, может быть, удастся запустить механизм репликации»… Министр поднял палец и произнес:
- Главное – смазка! В любом механизме.
Потом вышел в коридор, прочитал табличку, вернулся и погрозил Роньшину пальцем:
- «Прикладная»? Вот и занимайтесь. Прикладами…
На стрельбах, где испытывалось опытное кривое ружье, которое делало стрелка неуязвимым, маршал выбил восемьдесят из ста. Осмотрел ружье, посмотрел на Роньшина, случайно стоявшего рядом с магазином в руках и произнес:
- Приклад как влитой. Ведь можете, когда захотите!.
И к свите:
- Повысить, наградить, лаборатории дать средства.
Так Роньшин стал самым молодым полковником СА, обладателем медали «За отвагу» и лучшего в Европе электронного микроскопа размером с двухэтажный дом. Это были горбачевские годы, когда деньги заменялись надеждами, а народ впал в эйфорию от созерцания Генсека, говорящего «без бумажки»…
Первое время Николай Васильевич балдел от созерцания подробностей микробной жизни, как от первого знакомства с компьютером. Разрешающая способность электронного микроскопа была гораздо выше способностей молодого биолога осмыслить то, что он видел на приборном стекле. Личная жизнь бактерий и вирусов смотрелась, как состязание героев фильма Крамера «Этот безумный, безумный, безумный мир». Там, в пучинах бульона, были свои МНС, доктора, паханы, которые гоняли инфузорий и пугали вальяжных робосом. При предельном увеличении простейшая кишечная палочка смотрелась, как внутренность подводной лодки со снятой внутренней облицовкой, спиральками ДНК, похожими на склад электротоваров, адапторами, похожими на перегородку отсеков. Вокруг лодки мерцали фонарики всех цветов радуги размером в доли микрона.
Семейный тупик оформился по трем составляющим. Во-первых, из-за системы секретности производства клонов сержантов-контрактников отпали в семье все разговоры о работе Роньшина. По вечерам его захлестывала Инкина волна информации об этих "придурках, которые "назвались академиками" и придумали целую науку – "литературоведение", а сами, кроме "Муму" до конца ни одной книги не прочитали… "Вчера он мне говорит: "Не кажется ли Вам, сударыня, что Коэльо искусственно возвышают, как и Акунина? Идиот! Перевел роман с македонского со сплошным матом, а те на него мантию напялили: "Вы наш Александр Македонский!" Он и на работе в годовщину окончания перевода в мантии сидит…Настолько ценит свое свободное время,что даже ногти на ногах стрижет на работе …Уборщица как-то засекла …»
Вторая тупиковая составляющая – ИНТЕРНЕТ. Ирония и высокомерие Инны по отношению к всемирной паутине, и вообще, к компьютеру, который стал единственным другом и соратником Николая Васильевича , вызывали у него вспышки жуткого гнева и ярости. Инна, предпочитавшая механическую пишущую машинку "Москва" гению Винера, представлялась Роньшину олицетворением всемирного невежества и тупости, как Черномырдин… Кстати, Инна не подозревала, что она будет вечным м.ч.с. именно из-за отказа сесть за компьютер…
И последняя составляющая, не самая главная, - любовь… Есть женщины в русских селеньях, но они были и в городах… Николай Васильевич был "на скаку", он приближался к решению вселенской задачи, а его выводили в свет, он был вынужден просиживать в ресторане Домжура с героями фильмов о "золоте партии", "о пиратах ХХ века", пить водку с имитаторами Высоцкого, танцевать с бывшими женами БДТ, и в конце банкета петь со шведским ансамблем "АББА", народный шлягер Нечерноземья "Ай- яй, в глазах туман, кружится голова…" У Инны в постели были ледяные ноги и руки. Он должен был для создания настроения отогреть их до комнатной температуры. Во время этого подготовительного акта он обычно засыпал. Инна его старательно будила уже теплыми руками и ногами. Поэтому к супружескому долгу он относился в полусне достаточно формально. Она вставала среди ночи и долго курила, стоя у окна и смотрела на яркую вывеску "Вука-вука-если хочешь иметь внука"…
Инфузория ушла от Николая Васильевича вместе с квартирой и трехлетней Наткой, сразу после того, как лабораторию прикрыли. То ли деньги в Минобороны кончились, то ли «вероятный» противник стал «маловероятным», то ли противник все уже в генетике открыл, а открытие мы уже украли или купили, но в общем, лабораторию из штата вычеркнули. Генералы с непроницаемыми лицами бегали по коридорам, ожидая сокращения. Единственно, чего добился Роньшин, что две комнаты в отделе и хозблок остались за ним до лучших времен, и он числился завхозом и материально ответственным. Кешу он не отстоял… Через месяц Кеша объявился, и не один, а с грандиозной идеей. Когда он ее изложил, Роньшина покоробило. Надувные лифчики! Деньги его мало занимали. Он ценил только книги и покой. Но мысль, что он потеряет возможность получать иностранные и научные журналы по биологии и генетике, приводила его в ярость. Прервать свою миссию в науке он не мог позволить даже государству. Но с грустью констатировал по состоянию с сохранностью оборудования – «злоумышленниками» по Чехову, становился весь бывший советский народ. Когда он увидел, что срезали лестницу на второй этаж, и попасть в кабинет он сможет только по веревке с крыши лаборатории, он возненавидел «реформы» до остервенения. На улицу выбросили полтысячи лаборантов и почти каждый что-то прихватил, уходя, на память о встрече с капитализмом…
Надо было спасать бюджет семьи. Инфузория получала такую зарплату, что не хватало на сигареты. И Роньшин, простой, как газета «Правда» в 1991 году, решил создать этот проклятый Кешин кооператив. Но он не знал, что экономика страны катится по четырем рельсам, а имена их – льгота, квота, крыша и маржа.
Инна ушла не из финансовых проблем. Вернее, ушел по ее просьбе Роньшин. Как она ему объяснила, молодость прошла, ей хотелось бы иметь под боком нормального мужика, который вечером не сидит за компьютером, строя модель хромосомы, а выпивает стакан водки, не читает на ночь на английском «Генетику», а ложится в десять в постель, чтобы доставить женщине удовольствие…
Разговор неожиданно закончился занимательным литературоведением:
- Ты думаешь, Коля, что это ты – дядя Ваня? Это я – дядя Ваня, а ты – Заречная… Дальше было много невразумительного крика, упреков и слез.
Это был их последний разговор.
нату Инна вытерла слезы и вышла из комнаты Роньшина. Она остановилась перед трюмо в передней. Из-под халата с бахромой выглядывали бледные, давно никем не востребованные ноги. Если бы Николай покаялся, попросил бы прощения, рассказал, что его привлекает в этой корове с большими сиськами, она бы его простила… Но Роньшин только потрясенно протирал очки…
Роньшина искренне удивило, что она с ним захотела официально развестись. Она и проделала это в течение месяца. Дочь Натку было жалко, она была к нему привязана, а еще больше к компьютеру, любила печатать...
Роньшин забрал компьютер, книги, парадный китель и перебрался в служебку рядом с НИИ. Инна не раз предлагала разменять свои хоромы, он гордо и наотрез отказался. Судье он сказал, что «изменяет жене и делает это с большим удовольствием». Женщина-судья уронила очки и хотела запретить ему свиданье с дочерью, но Инна просила их разрешить в «минуты просветления ответчика». Выйдя из зала суда, она ядовито посоветовала ему клонировать средневековых мужиков не из плащаницы, а из их рогов.
Инну, видно, недолюбили в детстве. Мама преподавала в университете
марксизм, а папа – сексопатологию. Мама любила свой предмет, а папа – свой. На этой почве были ссоры. Во время этих стычек Инна пряталась в шкафу. К шести годам она уже понимала разницу между прибавочной стоимостью и эксплуатацией беспомощности бедных пациенток.
Роньшина устраивало, что Инна не лезла в его дела. Но она периодически заглядывала в его дипломат. Делала она это редко, в те периоды, когда Николай неожиданно уходил в себя глубже, чем обычно. Вот и этот раз, когда они с Кешей занялись пневмолифчиками, она наткнулась в его «кейсе» на бюстгальтер, который Роньшину и Кеше выдала напрокат Метламорфоза. Кеша делал с лекалом выкройки, а Николай должен был на компьютере вычислить «траекторию движения точки максимальной вертикали объекта при оптимальном давлении в магистрали ниппеля»… А вертикаль объекта у Метламорфозы была такой, что реакция Инны была естественной. Но говорить об этом с Роньшиным напрямик она не могла, потому что была дочерью семейных дрязг и не хотела их копировать один к одному. Родители давно уже жили в Хайфе и приглашали дочку. Зятя они не любили за бездуховность и ироничное отношение к родственной профессуре и их натужному идишу.
Вот и думай, что было здесь причиной разрыва: духовная несовместимость или роковая случайность, замешанная на седьмом размере? Роньшин, слава Богу, все более склонялся к первому варианту. В этом случае конфликт между супругами представлялся ему естественным несовпадением «жизненных установок» и «систем целей».
Проблем с выездом у родителей Инны не было. В конце восьмидесятых или начале девяностых вышли две книги. Одна – «Занимательная сексопатология для школьников», которую написал и проиллюстрировал Фазиль Иванович, и вторая, написанная вместе с супругой «Сексопатология развитого социализма» (очерки о членах Политбюро).
Пособие для школьников с картинками весело повествовало о том, почему Карл Великий списал из кавалерии в пехоту герцога Вюртембергского, а Лаврентий Берия отлавливал на улицах Москвы студентов консерватории по классу тромбона.
Вторая книга вышла в Италии и произвела в Европе эффект сексбомбы, избранной в парламент. Научный труд на примере сексуальных проблем лидеров партии, начиная с дореволюционного периода, объяснял, какая патология привела к октябрьскому перевороту, а какая – к коллективизации.
Ночные бдения в годы войны генералиссимуса Джугашвили объяснялись тем, что только с 0.00. до 3.00. ночи Сталин мог получать удовлетворение от созерцания овальных
конфигураций на оперативной карте, отработанной генштабистами. Вначале эти конфигурации складывались в восточном направлении, после Сталинграда – в западном. Движение указки Шапошникова-Штеменко-Жукова в створе главного удара становилось моментом истинного наслаждения.
Подобные же обоснования авторы находили в пристрастии Хрущева к кукурузе, Брежнева - к дефлорации лацкана его кителя жалом очередной Звезды Героя. Андропов впадал в экстаз после того, как лично выводил из душа в рабочее время директора автозавода или кондитерской фабрики. Но последней каплей, которая доконала компетентные органы, было исследование феномена Горбачев-Ельцин, где все их конфликты именовались виртуальным полевым актом с бисексуальными ролевыми вариантами.
Особенно обидело рецензентов из ЦК обвинение «обоих сексуальных субъектов» в «гендерной дисфории». В специальной служебной записке было отмечено, что этих слов нет в «Словаре иностранных слов» (изд. 1990 г.) и посему это отдает издевкой «псевдоинтеллигенции» с элементом «психологического терроризма». Эта записка все решила. Инна даже не успела расцеловать родителей. Вещи и мебель упаковали широкоплечие молодые ребята за четыре часа. Самолетный трап подали прямо к подъезду, и на нем властителя сексуальных дум юного поколения Фазиля Ивановича и Изольду Аскольдовну, надорвавшуюся при осмысливании слова «конвергенция», отвезли в Шереметьево. Инна металась в накопителе, пытаясь отдать маме ее любимого кота, но кот был невыездным. За ним ничего не числилось…
Конечно, «минуты просветления» были нужны и ему, и Кеше в эпоху перемен, как никогда. Целый год он, Кеша и несостоявшаяся богоматерь организовывали производство надувных лифчиков. Силикон до Союза еще не дошел, а вакуум надо было заполнять. Конструкция была нехитрая, клей изобрел Кеша, резину брали на свалках из автокамер, утончали ее плоским шлифованием (это было занятием Метламорфозы, на ней и клеили изделия как на манекене). Прогрессивность идеи состояла в том, что клиентка сама через ниппель надувала себя до форм Брижжит Бардо или Мордюковой (такой Кеша предложил стандарт). Дело пошло, но наехали рэкетиры и предложили навар за каждый третий лифчик отдавать им. Потом один из «быков» признался, что он еще и зампред райисполкома, пришел с депутатским значком и предложил им выкупить у него сертификат на их продукцию. Это было тоже сущим грабежом.
Домой Роньшин приходил хмурый и расстроенный. Его раздражало то, что даже в постель Инна укладывалась в очках, курила и нарочито и шумно материлась. В прошлой жизни Инна, наверное, была лошадью, а Николай – собакой колли. Она была аристократкой на службе, скорее, парвеню, и Салтычихой в доме. Он был, как и положено колли, воспитан и ироничен. Натку она любила, а та ее откровенно побаивалась. Но зато дисциплина в доме была железной. Роньшин не мог выйти из дому, не погладив свою рубашку, брюки и не начистив ботинки. Тапочки, щетка, пылесос, мастика для пола, выбивалка для ковров, шведская стенка, печь СВЧ, книги по каталогу, пушкинистки по выходным, среди них стройный мужик, который целый вечер разоблачал власти и пил чай, не вынимая ложки из чашки… Зато ребенок был закален, Роньшин прилично выглядел в метро, а Инну не удалось превратить в домашнюю рабыню. Гренки пахли табаком, цветы на подоконниках были вынуждены перейти к карликовой системе вегетации.
Еще Инфузория вела на Ленинградском ТВ программу «Пушкинский Дом» и раз в неделю задавала идиотские вопросы писателям и поэтам об их творческом кредо и планах. Писатели и поэты скрывали, что в их творческие планы входила голубая мечта сразу получить гонорар за выступление в размере 40 руб. 82 коп. и пойти врезать в буфете на всю сумму. А Инна от них и телезрителей скрывала, что ведет программу босиком, сбросив под столом стальные итальянские туфли. Поэтому искренним и раскованным в передаче смотрелся только микрофон, подбоченившийся на столе.
Роньшин последнее время ловил себя на странной мысли, что он выбегает на службу из дома радостный, как пробка из шампанского. Это было вообще ужасно, но это становилось привычным. Николай Васильевич пробовал спасаться интрижками на работе, подразделение было, в основном, из женщин. Но девчат отпугивало то, что полковник в самый неподходящий момент замолкал и о чем-то задумывался. С ним решили не связываться…
Следующий раз мстительный зампредисполкома привел в кооператив даму из комитета по делам потребителей и пострадавшую клиентку. Эта девица своим (роньшинским) лифчиком натерла себе кожу под мышками во время танцев. Кеша встрял в разговор и заявил, если бы в моде оставалось танго, как в молодости, все было бы в порядке. А в современных идиотских танцах вместо того, чтобы контактировать диафрагмами и шевелить бедрами в такт музыке, эти неандертальцы машут руками и ногами.
В общем, дело развалилось. Единственное, что осталось на память о кооперативе «Пластполимершарм», - надувной торс. Накачав на себе под майкой резиновый рельеф, которому позавидовал бы Арнольд Шварцнеггер, Кеша блокировал любой наезд наглых бритоголовых юнцов в самом зародыше. Особенно смущала рэкетиров булавочная головка лаборанта на этой горе мышц. Надежды на разумные действия такого оппонента не было никакой…
Надувной торс пришлось использовать еще пару раз после того, как они с Кешей занялись медицинскими микрокомпьютерами. Идею и технологию им по дружбе передал тот же резидент-разведчик по кличке «Мишка», который работал на Союз в подобной лаборатории в Турине. Работал, служил, - трудно определить. В общем, его резиденцию-футляр во время войны подарили дуче от имени фельдмаршала Маннергейма в виде натурального медведя с серебряным подносом в лапах. Об этом писал потом Судоплатов. Медведь был оснащен автономной системой жизнеобеспечения, фото- и звукозаписывающей (приличного по тем временам уровня) аппаратурой, открывался он и захлопывался изнутри. Выйти из медведя по нужде и для зарядки аккумуляторов можно было только ночью. После войны медведь вместе с генералитетом союзников кочевал по ресторанам, штабам и гостиницам, трижды менял резидентов и начинку, пока волею судеб не оказался в кабинете начальника медицинской военной лаборатории НАТО в Турине, которая и занималась нонороботами. Это было последнее дело «Медведя». Его отозвали за старый, но первородный грех. Резидент объяснил свое возвращение домой интригами. На самом деле был виноват посол. Во время установки нового мощного компьютера в штабе флота НАТО в Риме резидент, который в то время работал полотером, прислюнявил к корпусу ЭВМ «жучка» в виде клочка фольги. Фольга «созревала» год, а потом в час «Ч» снимала всю информацию с диска и гнала ее в эфир. Вся эта операция стоила 150 миллионов долларов.
В час «Ч» машина младшего советника должна была проехать по соседней улице и снять сведения, которых нам так не хватало для спокойствия державы. На все давалось пять минут. Но в посольстве кончились лимиты на бензин и пришлось слить все из баков сотрудников в бак посла.. И когда потный, багровый от ужаса младший советник выскочил со своей спецмашиной на улицу Челлини, его компьютер записал последнюю фразу стопятидесятимиллионного передатчика: «Конец связи»…
До эффекта самовоспроизведения роботов Кеша и Роньшин не дошли, но капсулу в три миллиметра диаметром с компьютером и передатчиком внутри сварганили. Капсула кочевала по кишкам пациента и докладывала на экране дисплея обо всех новообразованиях в животе. Это было настолько лихо, что военная медицина просто от радости опупела. Вмешался Его Величество Случай.
Кеша втихаря от Роньшина второй месяц сочинял письмо шведскому монарху на предмет выдачи ему (Кеше) Нобелевской премии в области проктологии, причем не позднее 20 ноября (срок выплаты за общежитие).
Вдруг вызов к маршалу. Лабораторию обещали восстановить, гениев обещали вернуть в ряды отечественной военной науки, но… Бывший маршал, он же генеральный инспектор кавалерии, просил подключить их робота к деликатной и детективной миссии. Жена маршала была моложе его лет на сорок. Инспектор в командировках на бескрайних просторах родины, в Бурятии, Монголии ищет еще не съеденную кавалерию, а вокруг супруги молодые люди - адъютанты, ординарцы, журналисты-мемуаристы… Робот Q-117 получил кличку «Дервиш» и задание, извините, фиксировать оргазмы и вписывать в память компьютера дату, время удовольствия с точностью до секунды.
Задача была сложной. Предстояло вмонтировать датчик, который бы фиксировал эмоциональную вспышку. Роньшин брезгливо морщился. Кеша ободрял и бубнил о перспективах:
- Надо иметь, Николаша, мужество пользоваться своим умом. Многие – не рискуют. Об этом говорил еще товарищ Кант. Потом роботы будут сами друг друга множить согласно инстинкту…
Решили следить за давлением крови в икроножной мышце. Пригласили Елену (так звали «маршалку») на обследование и обнаружили у нее… плоскостопие. Компьютер вшили под большой палец ноги пациентки. Робот был рекордно мал, но являл собой совершенство технической мысли Кеши и дореформенной науки.
Вернувшись поутру из Гоби, маршал просмотрел распечатку компьютера, пошел в гостиную и снял с ковра шашку, подаренную ему атаманом Красновым, пожал Роньшину руку и ушел в спальню. Если бы Дездемона могла орать так, как Елена, прогрессивная общественность не дала бы мавру сделать свое черное дело. Маршал вышел несколько смущенный и поцарапанный. Прекрасная Елена смогла убедить супруга, что робот мог «так» фиксировать ее реакцию на появление на телеэкране Михаила Сергеевича Горбачева. (Тогда начались ночные телетрансляции съездов, вы помните эти политические триллеры). Маршал заклеил раны пластырем и посадил за сверку «максимумов» со шкалой реального времени аналитический центр Балтфлота. Пики точно легли на слова МСГ «Процесс пошел…». Один раз «mах» был зафиксирован на тронной речи Янаева после пятого голосования за него, но это было в пределах статистической ошибки…
Лабораторию действительно скоро возродили. То ли кому-то из Генштаба показалось, что в Афгане у нас приклады прилегают неплотно, то ли маршал поделился с инспекторами «своей» системой контроля за прочностью семейного очага.
В эти дни, получивший отступные за квартиру и машину от Инфузории, Роньшин вознамерился купить эту дачу со скрипучими полами, заросшим садом и графскими воротами на выезде.
Принадлежало это строение начала века престарелому писателю, который, по его словам, не публиковался «из принципа» и работал «в стол». Ждал, когда придет его время. Время еще не пришло, но писатель Оскар Лягушевич уже плохо ориентировался в пространстве, шел на перекрестке на светофор обреченно, как солдат на амбразуру, заранее простившись с профкомом Союза писателей.
- Молодой человек, - философствовал старичок, похожий на муравья из мультфильма. – Я жертва «максимально» обеспеченной старости. Знаете, что это такое? Все делается для тебя мгновенно. Захотел пописать – посмотрел вниз – готово, пижама уже мокрая. Вот так-то. Возраст, понимаете, болезни. Трудно жить одному. Из каждой зимы выбираюсь, как ополченец из окопа, на четвереньках. Из коробков для лекарств весной можно построить китайскую стену. И это все – лагерь… Был вчера в Союзе, хотел стаж свой трудовой подтвердить. А в списках все мои друзья – покойники. У всех – 37-й год. Как будто все они летели на одном самолете «Максим Горький». Я один остался. Да еще Лева Разгон. Он мне еще сказал, что я стал похож на Марка Прудкина. А я ему сказал, что он смахивает на отца Марка Прудкина. Он сильно смеялся…
Меня спасло то, что был сравнительно теплый барак, не было сквозняков. За бортом – 50, а внутри всегда не ниже 10 плюс. Леса было полно, дневальные же все - политические, крупные фигуры – Днепрогэс, Магнитка… Вы бы видели, как кочегарил печку наркомпомордел. Что для них печка после домны? Один даже был председатель Топсоюза! Если теперешних на нары – не потянут, хлипкие больно, даже Шеварнадзе…
Давайте, молодой человек, аванс, помогите мне развезти мебель по музеям северной столицы и владейте. Вас мучает цена? Сколько?
Есть такой исторический анекдот про Плевако. Простоватый, но богатенький купец попросил его принять участие в его деле. Плевако попросил аванс.
- Это что такое будет? - полюбопытствовал купец.
- Задаток знаешь?
- Само собой, барин!.
- А это тот же задаток, но в два раза больше.
Библиотеку я оставляю вам.
Там такие раритеты! Не знаю, как вас благодарить!
- Кони или Плевако, не помню, ответил как-то клиентке на эту фразу: «Мадам, с тех пор, как финикяне изобрели деньги, этот вопрос стал бессмысленным».
Посмеялись, выпили чаю из завещанных Лягушевичем Роньшину чашек.
Роньшин пообещал «Урал» с солдатиками для исполнения последней воли литератора и раскланялся.
На станции электрички к нему подсел (или подсела) сосед (или соседка) с ближней дачи. Николай так и не мог за три дня беглых знакомств отнести это существо к определенному полу. Серое, коротко стриженое ветеран(ша), да, ветеран! помидорного движения на Северо-Западе в широких штанах сразу принялся(лась) за разоблачение Лягушевича:
- Жертва сталинизма, ежовщина? - хохот, привлекший внимание всего вагона. - В типографии, в сороковом, левые тиражи «Красного спорта» выпускал по ночам и на этом прокололся. Дали десять лет, да там и осел потом, чтобы история подзабылась. Вернулся года четыре назад, добился как-то реабилитации, теперь всем байки рассказывает про Колыму и Мандельштама. Пусть тешится, мы старика не трогаем, он безвредный. Дача досталась ему от дочки. Недавно померла. Года два, наверное. Вот она была писательница. Научно-популярная. Про личную жизнь муравьев и тараканов писала. Эротика… Обхохочешься! А он там тоже про муравьев?
– Да нет.
Роньшину не хотелось верить дачному существу, и он надолго замолчал. На одной из станций в вагон ввалилась ватага школьников со своей учительницей. У них, оказывается, был День здоровья. Дети наломали веток с яркими листьями, изловили ежика, который, устав бояться и сворачиваться, отважно бегал по вагону. Его кормили плавленым сыром и даже жвачкой. Потом занялись кроссвордом, а ежа сунули девочке, самой тихой из оравы. Роньшин сидел у входа спиной к школярам, но по нескольким словам - «Не трогай. Ему больно» - узнал дочь.
Что-то помешало ему встать и подойти. Последний раз они виделись месяц назад, он принес Натке резиновые сапожки. Они оказались малы…
Все выкрикивали свои варианты кроссвордных слов, только Ната молчала, видно, занимаясь ежом…
Роньшин дождался, когда вагон опустеет и вышел под проливной дождь… Дети, визжа, мчались к метро…
Роньшин пристроил Оскара Уальдовича Лягушевича в приют для ветеранов войн и контрибуций и договорился, что перечислит на его счет деньги за недвижимость. Деду должно хватить на пристойное существование до возраста Тициана. Николай поклялся на «Уставе внутренней службы», что издаст труд всей жизни Лягушевича – биографический роман о жизни Антона Павловича Чехова.
Роньшин честно полистал рукопись, толщиной в тот самый «стол» и сильно опечалился. Время романа действительно не пришло, но, судя по книжным ярким прилавкам, уже близилось. Чехов в романе картавил, имел нетрадиционные наклонности и ориентацию, болел не чахоткой, а СПИДом и был практически его первооткрывателем, а на Сахалине – распространителем. По этой причине ни доктор Чехов, ни все светила медицины не могли поставить ему верного диагноза. А заразился он от мартышки, которая его укусила в гостях у Толстого в Ясной Поляне. Звали мартышку Лика. Ольга Леонардовна терпела это до поры до времени, но потом, узнав о связи Антона Чехова с самим Константином Сергеевичем, Блоком и Парвусом, мгновенно с ним порвала, но было поздно, и она могла играть в дальнейшем только бессловесные роли, так как голос у нее стал, как у Армстронга.
Чехова, как выяснилось в романе, похоронили заживо (или живым?). Это выяснилось во время перезахоронения по просьбе городской библиотеки на родине, в Таганроге. Классик в гробу не только перевернулся, как Гоголь, но и успел что-то написать авторучкой на крышке гроба изнутри. Он сильно спешил, и почерк был неразборчив. Лягушевич сфотографировал эти штрихи и царапины, гарантируя их факсимильную подлинность.
Роньшин обожал Чехова и гордился, что немного похож на него, чему способствовал его высокий рост, профессорская бородка, золоченые очки. Когда Мария-неудачница первой намекнула ему о сходстве, он даже стал слегка покашливать, но потом ему было не до того.
Эту дату – 12 сентября 1987 года – Роньшин запомнил навсегда. ДНК из ноготка оказалась живой! После помещения соскоба в раствор они с Кешей сутки не отходили от микроскопа. Первым разглядел просыпающуюся спиральку Кеша. Не веря своим глазам, Роньшин очумело рассматривал, как, плавно колыхаясь, оживали маленькие клеточки, млечные пути из гениального мизинца. Кеша не выдержал и озадаченно пробормотал:
- Рано ревете, Николай Васильевич, надо еще его вынянчить, а то опять с хвостом окажемся. Кто в армии служил, тот в цирке не смеется…
Через полгода все определилось. В колбе, разумеется. В первых опытах клетка из XIX века через два-три дня аккуратно расщепляла себя на молекулы, демонстрируя, что жизнь ей в этом мире, в армейской сверхсекретной лаборатории, западло. Кеша первым вычислил ферменты, которыми клетка делала себе харакири – радикалы гидроксила, и на третьем месяце трудов радикалы нейтрализовал. Ровно через восемь недель исчезли хвост и жабры. Эмбрион уже немного смахивал если не на АСП, то на Жореса Алферова или Таривердиева – точно.
Настало время искать «маму». Экс-Мария в лаборатории уже не служила. На нее клюнул директор музея крейсера «Аврора», она родила двойню и была счастлива традиционным способом.
Роньшин пошел в институт, где его старый приятель доцент Плеченогов помогал семейным парам, которые не могли завести детей. У Мишки тоже был свой пунктик – он стремился выращивать героев «Книги рекордов Гиннесса» на основе банка замороженной спермы интеллигенции северной столицы. Затем он прослеживал путь сперматозоида до третьего класса средней школы. В основном, дети от профессоров института получались тупицы и даже полные идиоты по всем тестам. Но это было естественно, институт был негосударственным, преподавали в нем «варяги» и, соглашаясь на вклад в историю эволюции «хомо сапиенс», они думали только о «часах». Был один кандидат в суперы. Он был от тренера «Зенита» и умел мячом на спор попадать в любого учителя с одиннадцати метров. Причем – ниже спины. «Книга» отказала…
Предложение Роньшина Мишка встретил с телячьим восторгом:
- Ты знаешь, Коля, почему не штампуются гении? У гениев, даже российского разлива, гениальная область мозга экспансирует за счет соседних зон. Вот если бы родители разрешили эти зоны у детей блокировать – другое дело. Один раз, правда, удалось. Был у меня ведущий с «Пятого колеса». Ну знаешь, этот… Что из его потомка получилось: считает пацан в третьем классе, как компьютер, рубли в любую валюту переводит мгновенно, но в остальном… В седьмом классе начал пить, мать поколачивает, матерится…
По поводу пересадки эмбриона Плеченогов заговорщицки прошептал:
- Не я первый это придумал, и не ты… Ты помнишь, в «Фаусте» Вагнер говорит Мефистофилю возле колбы, из которой уже верещит Гомункул: «О боже! Прежнее детей прижитие для нас – нелепость, сданная в архив». А когда жил товарищ с рогами? А-а-а? То-то и оно… Все выдумано до нас!
А в нашем случае лучше брать доноршу без мужа. Александр Сергеевич ведь немного эфиоп. Гены пошутят – родится черный бэби. Супруг пришьет и жену, и нас. А так возьми мулаточку, тут одна ходит ко мне - руководитель группы народов Севера в Верховном Совете. На нее никто не претендует, негр родится – отбрешемся. Скажем, мутации под влиянием северного сияния.
От услуг «северянки» Роньшин отказался. Уговорил Мишку дать объявление в его газете «Даешь!», что, мол, приглашается девственница и любительница классической поэзии для решения демографических проблем. Объявились – одна полувековая дама из Литинститута, директор гастрономического магазина весом в 10 пудов и Маринка, школьница из Выборга. Но со школьницей пришла ее мама, Вика – учитель английского, которая знала наизусть поэму Некрасова «Медвежья охота» и Исаева «Суд памяти». Через неделю Роньшин ее уломал. Пришлось посвятить в таинство акции дочку. Та санкционировала эксперимент, заранее оговорив, что спать она будет по-прежнему на кровати, а на раскладном диване «ее брат» - Пушкин.
- А в классе я буду всем говорить, что он – от Майкла Джексона! Все сдохнут!
Ударили по рукам. В случае неудачи Плеченогов и Роньшин обещали пристроить Маринку в мединститут, а удачи – поделить Нобелевскую премию пропорционально усилиям. Это Кеша предложил.
На это глупое предложение Мишка заявил, что Россию всегда губила неточность формулировок. Так было при продаже Аляски американцам, походе Тухачевского на Варшаву, соглашении с Японией насчет Курил. А что касается пропорциональных усилий лаборатории при рождении ребенка, то всю Нобелевскую премию должна получить выборгская мамочка – Вика. Кеша ядовито намекнул, что имел в виду умственные усилия и потуги, но было поздно. А Кеше Нобелевская премия нужна была позарез, он был должен за общежитие уже двести сорок рублей. А король шведский не отвечал Кеше, как он считал, потому, что Кеша не мог правильно написать порядковый номер Карла-Густава, то ли XIV, то ли XVI-й, а монархи в части номеров всегда были щепетильны… Но расчеты показывали, что даже 1 процента премии Кеше хватит, чтобы рассчитаться с комендантшей Вассой за 10 лет вперед.
Викторию Федоровну увезли в роддом вечером. Инна была в театре с пушкинистом. Роньшин оставил свой телефон и, стараясь отвлечься от всяких подлых предчувствий, пялился в телевизор. Шел комический триллер про наркомафию с участием Де Вито. Герой не желал участвовать в этом грязном деле и спрятался в кабинке общественной уборной. Эпизод: блестящий черный башмак подсовывает в кабину под дверь пачку долларов. Блестящий туфель Де Вито возвращает подарок за пределы кабины. И так пять раз. Наконец, раздается потрескивание и шипение, и в кабинку проталкивается толовая шашка с горящим бикфордовым шнуром в два вершка. Одновременно две «морды», под гомерический хохот сподвижников наркобизнеса, затаскивают из коридора оставленную ремонтниками сколоченную из горбылей стремянку и подпирают ей намертво дверь кабины. Пузатый коротышка издает жуткое блеяние и мгновенно оказывается наверху пластикового короба туалета, вырывает вентиляционную решетку и под аккомпанемент взрыва вылетает наружу. В дымящемся пиджаке и штиблетах он предстает перед полицейским, который почему-то требует у него автомобильные права, а не удостоверение космонавта…
«Чем они чистят ботинки, что они у них так блестят?» - озадачился Роньшин.
Раздался звонок. Дежурная из роддома сказала, что у его супруги все хорошо, мальчик – просто чудо, смугленький и рыжий, но маленький – под два кило. Но это сейчас не редкость.
Неужели удача? Николай Васильевич почему-то подошел к зеркалу и всмотрелся в свое лицо. «Я – Франкенштейн. Творец человека из реторты. Это что же получается? Так можно возродить всякого? И Сталина, и Гитлера, и Энштейна… И Ленина? Да, если в холодильнике, в леднике… Ну тогда – мамонтенка Мишу из Ямала… Народ сдуреет… Это же вторая часть жизни человечества, Роньшин, и ты перевернул эту страницу…»
Ночью Роньшин спал плохо, снилась всякая чертовщина. Особенно ясно запомнился ему один обломок кошмара. Он сидит в сталинском кабинете, у портьеры окна стоит Берия, а по ковровой дорожке прохаживается Хозяин. С акцентом или Геловани или скорее, Хазанова, вождь произносит:
- Значит, вы хотите возродить всех покойников из Гулага, там вечная мерзлота, ДНК хорошо сохранилась и вы хотите сканировать их генетические копии… А с какой целью? Мне и Берии приписывают 3,5 миллиона жертв. Кто их считал? Ну, допустим. Эти копии потребуют реабилитации, восстановления в партии, возмещения ущерба, возврата квартир... Вы что же будете выселять оттуда демократическую общественность, прозревших сегодня коммунистов? И куда их девать? Их тоже будет 3,5 миллиона. А с семьями и побольше. Одумайтесь. Если вы хотите стать знаменитостью, то достаточно возродить ну, Гумилева, что ли…
Берия блеснул пенсне:
- С Гумилевым не получится. Он не в мерзлоте. Гражданин Роньшин – специалист по мерзлоте…
Затем в кабинете появился маршал-инспектор. Он отдал честь вождю и учителю и укоризненно посмотрел на Роньшина:
- Ну что же вы, товарищ полковник? Забыли главную заповедь новобранца? Запомните и выполняйте: «Если предмет движется – отдай ему честь. Если не движется – покрась его!»
Иосиф Виссарионович подошел вплотную и пыхнул трубкой в лицо генетику:
- Так он движется или нет?
Роньшин проснулся в холодом поту: «Движется или нет?. Живой или неживой?» Он в детстве не был арапчонком, он был блондином… Сердце кувалдой било по ребрам, гидросистема крови стучала по мозгам. Телефон долго не отвечал. Затем голосом Виктории телефон прошептал:
- Николай Васильевич, кажется даже очень похож. Как на рисунках Нади Рушевой. Мне прямо в постели с ним как-то не по себе. Все-таки классик…
Роньшин:
- Ты посмотри внимательно, все ли у него на месте. А то он опять скажет, что мы ленивы и нелюбопытны…
- Все в порядке. Он даже мне подмигнул, вроде как инопланетянин.
Окрестили Сашу в соборе. Фамилию ему дали Виктории Федоровны – Евтушенко, а отчество записали Сергеевич. Вечный лейтенант Кеша сбегал к маршалу, тот приказал семье Александра Сергеевича платить пенсию за потерю кормильца. Вика действительно потеряла кормильца - в Пассаже возле фонтана. Она была беременна, а он был женат. Он обещал развестить с прежней супругой, а она родить ему богатыря. Напрасно в последний вечер она ждала его до закрытия магазина. Фамилии она его не знала, адреса тоже, но сильно любила. Дочка выросла похожей на отца. Фотографии, правда, не было. В розыскном бюро милиции на Васильевском, когда она рассказывала о своей странной потере, собрали посмотреть на вдову весь личный состав, и еще двое пришли из гаража. Со слов Вики составили тут же словесный портрет, и молодой тогда Зураб Церетели даже нарисовал портрет потерянного отца. Позже этот портрет был продан на аукционе Сотсби за сто тысяч долларов под названием «Вечный жид. Автопортрет».
Внешнее сходство со своим предком обнаружил раньше других сам Саша, вернее, сообщил об этом.
- Был в Русском музее, - рассказал он как-то. - Стою под картиной «Пушкин читает Державину «Воспоминания», а дежурная чего-то кружит вокруг меня, кружит. Я думал, у меня джинсы порваны. А тетенька так серьезно говорит:
- А вы не видите Вашего сходства с поэтом?
- С Державиным? – говорю.
- Да нет, с Александром Сергеевичем.
- Посмотрел, что-то есть похожее, но он в форме лицеиста, и постарше меня года на три.
Надо сказать, что в свое время к юбилею гибели поэта Горбачев повелел восстановить комплекс Царскосельского лицея. Пока собирали деньги, власть переменилась, лицей открыли уже при демократах. Москва и Ленинград засуетились, каждый депутат и министр желал, чтобы его дитя стало князем Горчаковым. Набрали 12-летних юнцов. Сашок был внедрен по просьбе маршала-крестника по блистательному анализу супружеской верности.
Саша жил все это время у мамы в Выборге. Рос подвижным, как ртуть. Роньшин сперва наезжал еженедельно, беседовал о всяких пустяках, вел дневник, возил его на медицинские обследования и тестирование к Плеченогову, но потом устал мотаться в приграничный город, тем более, кожей он чувствовал, что его встречи с Сашей, Викой, ее дочкой для всех в этой семье чем-то тягостны…
Когда Саша освоился в лицее, Роньшин разговорился с воспитателем, бывшим генштабистом. Тот так охарактеризовал Александра Сергеевича Евтушенко из бокса № 18:
- Не прочь подраться. Ищет на свою … приключений. На всех преподавателей шаржи рисует и эпиграммы сочиняет. Мы таким в «кадетке» темную устраивали. Но воспитатели сейчас кто? Вот хотели, как при царе, портер им давать в обед. Не пошло. Портвейн завезли. Ну и что? Его физрук и философ пошли и весь выдули. Физрук в итоге на спор из Царского села в Питер на руках пошел, да попал под машину ректора.. . Руку отдавило. Его в скорой везут, а Гарибян ему стишки читает. Я запомнил:
Счастлив, кто падает вниз головой.
Мир для него хоть на миг, но иной!
Физрук чуть его в машине не прибил… Умора…
Но в выходной день Сашок любил с Роньшиным бродить по Питеру, Петергофу. В Эрмитаже шокировал Николая Васильевича суждениями о живописи: «Авангард – это интеллектуальный онанизм, Петров-Водкин – опоздал на тыщу лет, при Рублеве ему бы цены не было. Ему много моделей не надо. Он всех нарисует с Чуриковой и Золотухина»… На вопрос Саши о роде своих занятий Роньшин грубовато отшутился:
- Много будешь знать – не дадут состариться.
Больше разговор не возникал. Один раз заехали на дачу. Мальчик ходил по комнатам, трогал все руками молчал. У обломков флигеля поднял кирпич, покрутил его в руках, бросил в подвальную тьму…
Ах, эта знаменитая овечка Долли! Овца, ставшая популярней Мадонны! Когда в кабинет ворвался взопревший от подвоха Кеша с измятыми «Известиями» в руках, Роньшин уже все знал и был спокоен. Прорыв в новую эру биологии шотландского профессора Яна Уильмута и его коллег он предвидел. Все к этому шло. Единственно, чему он удивился, что клетка бралась из молочной железы.
Когда же через полгода он раскрыл журнал с отчетами овечьего «крестного отца» и рассмотрел снимки опытов в Эдинбурге, он рассмеялся. Кеша тоже успокоился. То ли из-за лукавства, то ли по глупости, снимки нахально демонстрировали не манипуляции со стволовыми соматическими взрослыми клетками, а с ядрами клеток зародыша. А это была совсем другая игра. «Это» лаборатория Роньшина прошла пятнадцать лет назад. Клонированные мышки жили по две-три недели, а потом становились скучными, неулыбчивыми, сидели в вольере молча и диссидентски пялились в сторону финской границы. Но и эти недолгожительницы получались только после трехсотого опыта, как и альбионная овца… Разница была в том, что английские генетики карабкались к заветным высотам, ломая руки и ноги, а Роньшин уже считал все эти горы равниной… Клетка несет в себе всю информацию, это факт…
Уже лет шесть он по вечерам долдонил студентам медакадемии и ординаторам, что клонирование – невозможно. Ни овец, ни человеков. Вот органы можно будет выращивать для реплантации, а мозг – нельзя. Зачитывал завещания миллионеров, заморозивших себя с надеждой, что через сто лет гуманное человечество их разморозит, пересадит им новую печень, изгонит из низ рак, СПИД и гепатит С. Им не приходило в голову, что с приходом Бен Ладена и ему подобных у человечества появятся свои более глобальные заботы..
Говорил о моральной ответственности, о божьем промысле, а утром мчался в лабораторию себя и бога опровергать…
Роньшин понимал, как ученый, что получить второй экземпляр гения – один шанс из миллиона! Но ведь и Колька Роньшин появился как один шанс из миллиона! Такая же вероятность, что один из этих головастиков встретится с маминой молекулой любви. Тетка все чаще попадала в больницу, второклассник Колька оставался один в промерзшей библиотеке, мерзлые чурки не хотели гореть в грубке, а совестливый жилец не позволял себе растопить печку драными журналами «Америка» за 1945 год. Чтобы не замерзнуть, он перетаскивал книжки со стеллажа на стеллаж, пока пот не выступал у него на лбу и Колька не падал у этих шкафов на пол.
Вот так вывалилась у него из рук книжица с диковинным названием «Кола Брюньон». Печка постепенно разгорелась, и Николай до самого утра с дрожью читал историю «курилки», который преодолел смерть близких, чуму, гибель дома и сохранил веру в жизнь, сберег надежду. С этой книжки Колька Роньшин стал другим. Словно твердая плотницкая рука отца взяла его за плечо и властный голос сказал ему: «Иди! Ничего не бойся!». После этого дня у ученика ивдельской средней школы Коли Роньшина не было ни одной тройки, а четверки ставили ему те учителя, которые понимали, что этот бледный юноша осведомлен в предмете глубже преподавателя… Это были пароксизмы провинциальной педагогики, и Колька их всех прощал. Он где-то прочитал, что у русского народа есть одно особенное свойство. В нужное время он выдвигает из своей самой глуби нужных ему людей. И вот сегодня народ выдвигает Кольку Роньшина. И он это осознает, и народу отработает на всю катушку. «Падлой буду», - как клялся их физрук…
Были у Саши Евтушенко два увлечения: футбол и компьютер, который ему подарила Маринка. К десяти годам он обдувал «Пентиум» в преферанс, а тренер юношеской сборной Газзаев говорил: «В меня пошел, бесененок…». Самое забавное, что Саша не любил старую поэзию, читал только Бродского, Еременко да Хлебникова.
Роньшина он считал своим двоюродным дядей и любил с ним отгадывать кроссворды. Голова Роньшина была набита всяческими кроссвордными словами из любых отраслей человеческой деятельности. Когда экспериментатор-генетик начинал наизусть читать АСП-2 «Евгения Онегина», мальчик странно затихал, съеживался и только тихо мерцал из темноты востренькими, как у Клары Новиковой, глазками. Не прерывал и не побуждал продолжать.
К переходу в лицей отнесся спокойно, узнав, что там у каждого будет отдельная комната и свой компьютер. В последний вечер в Выборге Роньшин сквозь приоткрытую дверь услышал, как Саша слушает диск с компьютера, где Юрский читает главу из «Онегина». В щель было видно, как мальчик шепчет слова и немного странно жестикулирует, как будто играет на клавесине.
Роньшин не стал мешать и пошел утешать плачущую Вику. Она не хотела отпускать сына. Николая Васильевича и Викторию тянуло друг к другу, но что-то стояло между ними, как стеклянная стена, и ничего нельзя было с этим поделать.
Дочь свою, Натку, Николай Васильевич навещал, вернее, она приходила в парк. Но тепла не было, девочка была диковатой и в основном молчала, принимала подарки и складывала их в сумку, худенькая и большеглазая. Инфузория вышла замуж за редактора газеты «Ваши шесть соток» и была счастлива, культивируя на окне лимонник и актинидию. Ребенка она использовала в качестве опылителя. Роньшин чувствовал себя в присутствии Наташи в чем-то виноватым, мучительно искал темы для разговора, даже изучал ее школьную программу, но все было тщетно. Однажды он ощутил удар током. Ната на прощанье произнесла:
- А я тоже знаю уже «Евгения Онегина» наизусть. Первую главу.
Она шла к метро, а Роньшин ничего не видел из-за пелены нахлынувших слез. Творец искусственных детей вдруг понял всю глубину пропасти сиротства…
«Ай, какая беда! Роньшин, какая беда случилась с ребенком и с тобой! - Он стал говорить о себе почему-то во втором лице. Натка удалялась от него в красной курточке под моросящим дождем в купленных им (а теперь получае
тся «в подаренных») тесных сапожках, наверное, на одни колготки, без носков… - Он уважать себя заставил и лучше выдумать не мог…» Он даже не помнил, поцеловал ли ее на прощанье. «Роньшин, Роньшин, чем ты занялся в этом мире? Химерами и мифами, поисками философского камня? А вот пошел четырнадцатилетний человечек, он тоже плачет от боли и одиночества, у нее в квартире теперь два чужих человека, занятых собой, они притираются друг к другу, у них медовый месяц, а у нее – членистоногие и леминискаты, и образ Хаджи-Мурата в повести Л.Толстого…
О семейной жизни Инны с новым супругом Николай Васильевич узнал от литературоведа, который был к ней тоже неравнодушен. Столкнулись они в буфете Дома журналистов после авторского вечера Юлия Кима. Затащил туда его Кеша, который исполнил там пару кимовских песенок и свою. Аплодировали. Литературовед, звали его, как ни странно, Иван, рассказал, что Инна в восторге. Новый ее муж души в ней не чает. Он приходит в экстаз от ее кухни, от ее кофе, от ее нарядов. Целует ее в щечку прилюдно, подает ручку, громко именует ее «мое сокровище», «мое чудо». Если бы даже она съедала свои окурки, которые раньше штабелевала в чайных чашках, муж отнес бы это мероприятие к экологическому подвигу.
«Пушкинист» язвил, а Роньшин впервые подумал о том, как была несчастна его Инфузория с ним, мрачным мужланом, ядовитым и желчным, занятым собою, своею блажью, придуманной им наукой. Даже то, что он сидит сейчас за столиком в белоснежной рубашке, в галстуке, завязанном «ее узлом» - следы ее воспитания, ее муштры. Прошло столько лет, а школа осталась…
Публика разглядела Кешу, его гитару, узнала и попросила… Кешу Кешу просить было не надо. Он пел до тех пор, пока не появились две грузных уборщицы в синих халатах со швабрами… Толпа поклонников повела барда Кешу в вестибюль, он расписывался на афишках Кима и говорил стихами. Иван и Роньшин в такси молчали.
Вышел Роньшин далеко от поворота к своей служебной хате. Были, оказывается, белые ночи… Эта ночь, разбавленная молоком, всегда волновала и будоражила Николая Васильевича. Пахло сразу всем – Невой, Достоевским, Бенуа, романсом из «Дней Турбиных», Людмилой Сенчиной, Наткиными горьковатыми косами… и будущим: великим и прекрасным…
Город, несмотря на поздний час, был густо населен голосами и призраками. Призраки пели, смеялись, танцевали на гранитных плитах парапета набережной…
Возврата в семью Роньшин не планировал. Судя по рассказу, Наталья уже свыклась с тем, что у нее два отца: один стационарный, другой – уличный. Когда Николай Васильевич задумывался о том, что в его дочери от него, он всегда считал, что это повышенная чувствительность, обнаженность, беззащитность от хамства и грубости, понимание чужой боли. Теперь в этих своих достоинствах он разуверился. Оправдание для себя он уже нашел: высокая цель и избранность…
На близкую к нему скамейку присело веселое сообщество студентов, возможно, театрального вуза. Один из них вскочил на спинку скамьи и с пафосом прочел:
Но счастья нет и между вами,
Природы бедные сыны,
И под издранными шатрами
Живут мучительные сны…
Роньшин побрел к дому…
В лицее старались вовсю подражать Александровскому лицею пушкинских времен, но когорта наставников «тогда» была другой и учредители в прошлом веке не воровали… Специалистов по латыни и древнегреческому решили не подключать. Философов пригласили из солнечной Армении, они там спилили все деревья в парках на дрова и стали вымерзать, как мамонты. Потом пригрелся еще один грузин, бывший режиссер кукольного театра. В лицее он преподавал риторику по кассетам и записям выступлений депутатов. Учили музыке, танцам, искусству версификации, фехтованию. Риторика была риторикой, но к звукам русского языка это имело косвенное отношение. Посему сразу после урока риторики следовали занятия по русскому языку, которые зализывали раны, нанесенные депутатами нашей российской словесности. Драматическое искусство последний год изучали в лицее по выступлениям молодого президента. Лицеистам объяснили, что ВВП держит паузу не хуже Евстигнеева, а интонация у него, как у Раневской…
Надо сказать, что с приходом молодого президента многое изменилось и в лаборатории. За отделом закрепили питерского милицейского генерала. Нервная система у него была надорвана борьбой с наркомафией, зрачки были больше радужки и вращались, как колеса мотоцикла, причем в разные стороны. Генерал сразу запросил отчеты за последние пятнадцать лет, чтобы «определить тенденции». Все бумажки, кроме проекта «Ноготок» собрали, подшили и выдали на-гора за трое суток. Получилось три сотни папок, каждая в два дюйма толщиной. «Товарищ Маузер» велел сложить папки на пол и захлопнул дверь. Больше его никто не видел. Хотя, если приложиться ухом к двери, говорила уборщица Бенвенутова, можно расслышать шаги, а иногда и пение…
Роньшинская лаборатория работала и окупала себя, как ни странно, в наше время. Держалась она на трех препаратах. Один гарантированно омолаживал любую гражданскую пациентку лет на 10-15. Не получалось с прапорщиками, даже женского пола. Морщины на их лицах из поперечных становились продольными, а выражение лица – удивленным. Это авторов препарата озадачивало. Другой препарат помогал инсультникам. Через неделю пациент начинал узнавать близких, через две вспоминал фамилию, через три уже исполнял государственный гимн с новым текстом. Дороги новый препарат не улучшал, но дураков становилось заметно меньше. Инъекции депутатам помогали припомнить наказы избирателей. Но депутаты – народ нестроевой, и кололись неохотно. Патент продали американцам. Они пробовали его на Рейгане.
Третий препарат вообще вызвал мировую сенсацию. Он обострял музыкальный слух и ставил голос. Две эстрадные певицы из Москвы с собачьими кличками, которые прежде попадали в пять из семи нот, вышли в финал Интервидения. Популярный композитор, который на рояле нечаянно цитировал Моцарта и Альбинони, но задом наперед, стал ходить по музыкальным киоскам и выкупать свои диски. Потом оббил ими снаружи свою дачу в Малаховке, как чешуей. А сам стал играть на скрипке в два раза быстрей, чем Ванесса Мэй. На концерт для скрипки с оркестром ему хватало десяти минут, он покидал под овации сцену, а оркестр доигрывал остальное. Музыкальными после инъекция становились все дети. В музыкальных школах начался музыкальный бум. Известная прима привела мужа и дочь, Роньшин влупил семье по три укола. Паваротти услышал «мужа» как-то по «Маяку», осознал свое поражение, сильно расстроился, осунулся, похудел и потом во вторник ушел в монастырь. Место первого тенора планеты освободилось. Вот что делают инъекции из плаценты плода двухнедельного поросенка!
12 сентября, ровно через три года после открытия, решили в администрации Питера провести в лицее поэтический вечер. Поэтический вечер поэта, который в Союзе был куда больше, чем поэт. Конечно, вечер Евгения Евтушенко.
Руководству хотелось поразить гостей. Обещал прибыть президент и сам Никита Михалков. Потомков депутатов, министров и иных федеральных структур дрессировали сутками. Лицеисты пели, фехтовали, вставали на пуанты и восходили на котурны. Меценаты не рискнули облачить лицеистов в мундиры Александровского лицея, обратились к Юдашкину, отчего мальчики напоминали нью-йоркских «копов» в миниатюре, а ректор – Эльдар Рязанов – натурального «китайского городового». Художник-постановщик «ТЭФИ», глядя на репродукцию знаменитой картины «Пушкин читает на экзамене «Воспоминания в Царском Селе», командовал педколлективом, который двигал столы для почетных гостей и шевелил атласными шторами, добиваясь полного тождества с торжеством 1814 года…
К десяти прибыли мэр и губернатор, представители силовых структур, жена директора Ижорского завода, президент «Зенита», Инфузория от ИМЛ, представители Мариинки и филармонии, директор крейсера «Аврора» с Метламорфозой, струнный квартет имени Шостаковича, пять спонсоров в темных очках с призами в виде кухонных комбайнов «Скарлетт» для лауреатов и Никита Сергеевич Михалков. Как всегда, задержался поэт.
Извинился кивком и начал что-то рассказывать режиссеру о своих впечатлениях от американской поэзии позднего авангарда. Михалков с хитрой ухмылкой сытого кота протирал очки кончиком белого шарфа и поддакивал Евгению Александровичу. После дивертисмента и парада барабанщиков начались фехтовальные поединки, затем театральное шествие Монтекки и Капулетти под квартет, от которого поэт в красной рубашке и песочном пиджаке явно приснул.
Роньшин чуть не силой вытолкнул Сашу из-за портьеры на малиновую дорожку, ведущую к столу президиума. Преподаватель версификации в лицее как-то говорил ему, что Саша не без способностей, но слышать творения клона великого Поэта Роньшину не приходилось. Один раз Сашка пробормотал ему четверостишие и добавил: «Не мое».
Наш спор о свободе,
О праве дышать.
О воле господней
Вязать и решать…
Роньшин вспомнил, что это – Варлам Шаламов.
С первых слов импровизации Александра в зале воцарилась странная мертвая тишина. Это была поэма «Кавказский пленник» в современном варианте. Бледнея, Роньшин схватывал отдельные строфы, ощущая всей кожей, что автор не переиначивал крылатые пушкинские строфы, а сочинял их на ходу независимо от нашего пророка. Рождался новый поэт, который знает что-то такое, что нам неведомо сегодня. Ему пятнадцать лет, и он приступил. Может быть, Роньшин, все это не зря…
Враг шастал по родной земле
Ислам Чечне назначил цену.
Зря президент искал измену
На блок-постах. Она – в Кремле.
Ожегшись, Ельцин созерцал
Чечни жестокие забавы.
А Хасавьюрта текст лукавый,
Пожалуй, вовсе не читал…
Берег в молчании глубоком
Шунты вдоль сердца своего,
И на челе его высоком
Не отражалось ничего
***
Да смолкнет ярый крик войны,
Ракетам нашим неподвластный.
России славные сыны,
Сражаясь, гибли не напрасно.
***
Мир расколола горцев кровь,
Наемников арабских брони,
Их горы, мины, «Стингер» в схроне,
К зеленым долларам любовь.
И последние строки:
Рассеется сражений дым
В ауле горном, сакле, юрте.
Нам возвестит о Хасавьюрте
Опять. С названием иным…
После весьма значительной паузы Евтушенко не выдержал:
- Молодой человек, ваше вольное КВНовское переложение первоисточника, известной пушкинской поэмы, любопытно. И мысль о том, что наш молодой президент – новый кавказский пленник, безусловно, остроумна, хотя и спорна…
Саша удивленно пожал плечами:
- Я не знаю, о каком первоисточнике вы говорите. В нашей лицейской хрестоматии есть Пушкин, но у него нет ничего о Кавказе. «Маленькие трагедии» мне давал почитать Вовка Рагозин. В основном, мы изучаем вас, Ахмадуллину и Бродского… Вы знаете, у Бродского буквы шуршат по бумаге…
- А фамилия? Вы откуда родом? – решил углубить диалог поэт.
- Да вы же сами, Евгений, Александрович, в поэме «Мама и нейтронная бомба» писали - «Бабка Гана после пятого стакана первака у вас там «гаварит»:
И кали дзе нибудь
И Америцы ци у Африцы
Есць добрыя люди –
мне здаецца –
яны усе Явтушенки…»
- Во дает! – расхохотался Михалков. - Я знал, Женя, что ты классик, но не до такой степени, чтобы твои белые стихи учили, как святцы! Ты сам-то их помнишь?
Евтушенко пожал плечами – тридцать лет прошло. Но было видно, что он растроган и польщен.
В президиуме началось легкое смятение. Не читавший АСП со школьной скамьи бомонд не мог врубиться в суть спора. Все интуитивно уловил Михалков. Потолковал с учителями и, предвкушая сенсацию, спросил:
- Александр, есть у Пушкина такое стихотворение «Стансы». Оно ничего тебе не говорит?
Саша на секунду задумался:
- Да. Я как-то писал это упражнение на занятиях. «Стансы». Мы смотрели на первом уроке риторики заседание Госдумы. Я набросал эпиграммку «Посвящение СПС»:
В твои «Ноэли» верят, Путин.
А коллективный наш Распутин,
С гуманным титром – СПС -
Являет разум и прогресс?
Ну и так далее…
- Братцы, - торжествующе зашептал Михалков. – Это же спираль истории! История повторила нам Пушкина второй раз! Он же ничего не пародирует! Он все осмысливает сам, заново, а пушкинские размеры, ямбы там, хореи, у него в генах! Это – «Египетские ночи», ей-богу! Он даже похож на Пушкина! Я осуществлю хуциевскую мечту! Я сниму такое кино! «Юность поэта»! Спилберг сдохнет от зависти! Мальчишка – гений! В 15 лет он мыслит, как зрелый политик, как русский патриот! Откуда это у тебя, малыш? Кто твои родители?
Михалков вскочил и затряс Евгения Евтушенко за плечи:
- Ты чего сидишь, хрен сушеный, солнце советской поэзии?! Видишь, какая смена тебе растет, шестидесятник! Пиши сценарий! Пушкин на БАМе!
Плеченогов подтолкнул Роньшина к Никите Сергеевичу:
- Расскажи ему все. Он создаст Сашке условия, вызволит его из этого колумбария, Колька! Сашку нельзя каждый день пичкать лапшой «Деширак», балда! От этих концентратов он же упадет до уровня Союза писателей!
Тем временем комиссия продолжала отсматривать таланты лицеистов. Запомнился еще один – внук самого горластого «думца». Он так проникновенно спел голосом Витаса «Ты жива еще, моя старушка?», что весь президиум выскочил из-за стола и помчался к телефонам, чтобы позвонить в Одессу и справиться о мамином здоровье…
Роньшин никого не слушал. Он стоял в оцепенении. В голове его крутились заветные строчки Высоцкого:
Мне есть, что спеть, представ перед всевышним,
Мне есть чем оправдаться перед ним…
Он поднял голову и увидел глаза Саши, устремленные на него через опустевший стол президиума. Они отошли к окну, задрапированному зелеными шторами.
- Я все знаю, - произнес Саша. – Вы нечаянно записали первую главу «Евгения Онегина» в исполнении Юрского на диск с «Программой клонирования АСП». Вы меня - как овечку Долли? Я – результат опыта? Я не человек?
Роньшин оглушенно молчал, потерянно поглаживая Сашкины кудри… Следующий вопрос окончательно его доконал.
- Мне интересно, как вы блокировали радикалы гидроксила? Ведь они практически неистребимы в подобных реакциях. Это ведь биологический закон – самоубийство старой клетки. Это ведь как освобождение квартиры для молодой? Это потрясно!
Помолчал и добавил:
- Но это только первый шаг. Вы освоили технику клонирования, но науки пока нет… Что будет с людьми, как они отнесутся к клонам? Будут ли матери любить таких детей? Человек внедрился в атомное ядро - и что вышло? Теперь вы внедрились в ядро клетки. Это, наверное, еще страшнее? Теперь вас не остановить… А если вы породите полчища монстров? Ведь гениальность – это болезнь… Все гении – несчастные люди. Жизнь их подбрасывает в толпу обывателей, чтобы сказать: «Смотрите, ЧТО может человек!» Но нет ни второго Моцарта, ни второго Леонардо… Клоны будут пить другую воду, дышать другим воздухом, грызть модифицированную кукурузу… А вы хотите войти в одну и ту же воду? Кто-то там собирается клонировать Гитлера… Зачем? Чтобы судить и повесить! Будем воспроизводить и мстить?! Ленину за революцию, Сталину за репрессии, Пилату за Христа, Франко за Лорку? Вот будет телевизионный проект! Почему Вы, Николай Васильевич, не занялись воспроизводством человеческих органов, чтобы не пересаживать человеку сердце свиньи? Человек бы получал дубль своего сердца, печени, почки…
Увидев, что Роньшин растерян и подавлен, Саша улыбнулся:
- Вы не расстраивайтесь. Но я все время теперь об этом думаю, простите…
Роньшин повернулся к окну. «Вот оно! Вот он, компьютерный век, помноженный на мозг гения! Мальчишка за шесть часов просмотра программы клонирования понял все то, к чему они с лабораторией шли двадцать лет. Понял и постиг. Кем он станет, этот пушкинский ноготок с мизинца великого поэта и провидца, потомок самого русского африканца?»
Саша дернул Николая Васильевича за рукав. Роньшин обнял мальчугана:
- Саша, что ты? Какая овечка Долли? Дома тебя ждет твоя мама. Она так тебя любит, так волнуется за твой дебют. А сестра, Маринка, ты ведь без нее жить не можешь? Да и для меня ты половина моей жизни, может, даже лучшая половина, несмотря ни на что…
- Вы, Николай Васильевич, гений. Вы сделали это на тринадцать лет раньше англичан. А о вас ничего не пишут… Вы – Пигмалион, а я – Галатея?
- Ну, это ближе к истине, но опять не то. Разве Галатея могла забить такой гол, который ты вколотил вчера швейцарцам, в падении, через себя?
В машине на заднем сиденье реготали Плеченогов и Кеша. Они, как всегда, делили Нобелевскую премию. Замолчали, пока Роньшин с Сашей усаживались, но обменялись какими-то только им понятными жестами.
Дело было в лицее, как вы помните, 12 сентября 2001 года... А 11-го террористы в США на Манхеттене лайнерами с пассажирами срубили небоскребы Всемирного торгового центра. Мир еще не оправился от шока. Лицеисты тоже целый день говорили только об этом и сидели у компьютеров, на которые завели себе эти жуткие «Новости»…
Кеша с Плеченоговым тоже перешли в разговоре к Нью-Йорку и Вашингтону. Кеша, не забывая, какой феномен сидит рядом с Роньшиным, осторожно спросил:
- Саша, а вот то, что в Нью-Йорке, - что дальше будет?
Мальчик рассеянно водил пальцем по стеклу. Потом произнес:
- Пастернак в «Гамлете» перевел так: «Из жалости я должен быть суровым. Несчастья начались, готовьтесь к новым». Мне кажется, что всех нас как-то жестоко предупредили, что жизнь на Земле устроена несправедливо… Дальше – тупик… Ответный удар будет тоже по мирным людям. Беды будут множиться… Нельзя быть верующим до беспредела. У Веры должна быть не точка, а многоточие…
- Нам всем сказали на незнакомом чужом языке: нельзя быть чрезмерно сытым…Я писал реферат по сказке Щедрина «Как один мужик двух генералов прокормил». Я написал свой вариант. У меня в финале генералы пашут землю. Попеременно, один запрягая другого. Салтыковская сказка - тоже предупреждение, но его понял правильно только один Плеханов, Ленин сильно заблуждался…
Плеченогов заерзал и состроил Кеше рожу:
- Что, съел?
Кеша засопел и прикрыл глаза:
- Все. ГРУ узнает и заберет к себе. В отдел долгосрочного прогнозирования. Будет гонять Саньку в хвост и гриву, а себе звездочки вешать. Он будет похлеще Глобы…
А Роньшин, ощущая эйфорию победителя судьбы, представил свою Натку, которая выучила первую главу «Онегина», которая признала его человеком, стоящего внимания и любви, повернулся к коллегам и бодро заявил:
- Все образуется, мужики.
Тронул сержанта-водителя за плечо и приказал:
- Поехали.
Увидел Сашины глаза в зеркале. Они подтвердили:
- Поехали!
Эпилог
Неделю спустя Роньшин шагал по Аничкову мосту, явно опаздывая на ученый совет, машина сломалась, как всегда, в самом неподходящем месте. Боковым зрением Роньшин увидел юную парочку у перил, которая наблюдала за пикированием бумажных самолетиков, и остановился. Самолетики энергично запускал кудрявый мальчуган, в котором Роньшин разглядел своего клонированного отпрыска. Но главное потрясение было в другом. Рядом с Александром Сергеевичем Евтушенко стояла и умирала со смеху Натка. Как могла судьба свести настоящего ребенка с экспериментальным генетическим материалом? Ни Инфузория, ни тем более Наташка никогда ничего не знали об итогах его рискованного опыта, никто, кроме Кеши и Мишки, не знал о существовании маленького эфиопа.
Но тем не менее… Роньшин шагал по проезжей части проспекта и опомнился лишь после того, как пассажир «Мерса», притормозившего у светофора, приоткрыл дверку, высунулся почти по пояс и выразительно покрутил пальцем у виска.
Роньшин неловко перелез через барьер на тротуар и остановился. «Это что же получается? Александр Сергеевич и Наталья Николаевна встретились в XXI веке! Правда, по жизни, когда Пушкин увидел Натали, ей было 16, а ему 26. До свадьбы еще три года! Но это же было тогда, а сейчас им, теперешним молодым, свадьба без надобности».
На ученом совете Роньшин рассеянно вслушивался в аргументы будущего доктора наук, который с упоением рассуждал о миграции верхнефрикативного звука «г» в наречиях Верхнего Дона за последние сто лет. Соискатель пытался убедить слушателей в том, что казаки до раскулачивания больше «гакали», а после тридцать пятого года стали больше «хакать», а орфоэпия – главная наука нового тысячелетия…
«Не пара она ему. Он – гений, а Натка еще клеит в тетрадку вырезки из журналов про Бритни Спирс. Стишки Ната тоже сочиняла в первом классе. Нет, еще в садике. Котенка возле садика случайно переехала машина. Группа в слезах устроила котенку братскую могилу. А вечером Натка выдала стих. Видно, на драму гибели кота наложилась телетрансляция «Крестного отца»:
Зачем ты застрелил его?
Ведь он хотел пожить на свете.
Ведь, может, ждет его жена,
А может быть, немножко, дети.
«А может быть, немножко – дети…»
- А может, все ограничится самолетиками? – неожиданно для себя ляпнул вслух Роньшин. Ученый совет вздрогнул и пробудился. Соискатель с готовностью поддержал мысль и переключился на темпы грассирования «р» в слове «аэроплан» в наречиях Верхнего Дона в период продразверстки.
После заседания совета, который томил его, как котильон, Николай Васильевич почему-то побрел к мосту. Надежды его не оправдались. В полумраке он разглядел две знакомые фигурки, склонившиеся над перилами. Натка четвертый час чему-то смеялась. Саша что-то рассказывал, изображая кого-то в лицах. Явно темнело. Роньшин решил подойти, чтобы отвезти Наташу домой, остановил «левака». Но затем, увидев, как Саша поднял с парапета Наткин рюкзак, взял Наташу за руку и парочка двинулась предположительно в сторону метро, отпустил машину… А в голове застучали строки пушкинской «Птички»:
В чужбине свято наблюдаю
Родной обычай старины:
На волю птичку отпускаю
При светлом празднике весны.
Я стал доступен утешенью;
За что на Бога мне роптать,
Когда хоть одному творенью
Я мог свободу даровать!..
* * *
На следующий день Роньшина пригласило высокое начальство. Создавалась специальная группа, которая должна была поработать в Таджикистане. Какой-то американец-резидент, переодетый женой Бен Ладена, дал ориентировку о физиологическом феномене талибов. Они пили воду из Черной реки, в которой было, по данным ЦРУ, необычное сочетание брома и молибдена. Это сочетание, действуя на гипофиз, полностью лишало бойцов страха смерти, желания украсть из каптерки комплект зимнего обмундирования, закосить в госпиталь, выпить тормозную жидкость из тягача. В общем, менялся облик современного солдата и выкристаллизовывалась личность, которую нельзя было деморализовать даже шеститонной бомбой. Группе предписывалось проверить истинность данных ЦРУ и ответить на вопрос: в молибдене или в Аллахе здесь дело? Одновременно предлагалось изучить вариант с поворотом реки в сторону Северного альянса, а потом в Пяндж. Для этого с Роньшиным полетел специалист-подводник. Важность миссии подчеркнул президент республики, на прощанье подаривший Роньшину именной маузер с серебряной табличкой. Брали пробы воды, делали инъекции мышам, следили за их поведением. Для наглядности таджички сшили мышкам военную форму. Уже через две недели мышь № 0341 в форме прапорщика после ежедневного введения 0,083 миллилитра воды из Черной речки стала орать на рядовых нечеловеческим голосом. Наклевывалась мышковщина…
Роньшин трусливо отгонял от себя мысли о будущем пушкинского клона.Что делать юному гению(после поэтического экзамена Николай Васильевич уверовал в незаурядность Сашки окончательно и бесповоротно)в этом российском бедламе,где верховодили губастые прохвосты и их свита из бывших борцов,боксеров и штангистов в полутяжелом весе!?Душа Роньшина ,настоянная на высокой поэзии,мыкалась по журналам,бродила по радиоволнам,но ежедневная эфирная порция «Настоящей поэзии» в восемь великих строк гулко раздавалась в пустом воздухе бездуховности , как в огромной всероссийской бочке…В телеэфире лицеисты с упоением следили за приключениями «предпоследних героев»,где девочки островитянки матерились,как боцмана,где реклама назойливо внушала юной аудитории ,что юность-рвущийся товар…Где в этом мире перхоти ,волосатых ног.АСП-2 отщет свой «гений чистой красоты»?В подворотне? Воспитатель-«генштабист» как-то поведал мимоходом о неустанных отношениях среди лицеистов в «сексуальной плоскости»…
А ведь в России подрастал пророк!Особенно потрясло генетика стихотворение Саши (Роньшин подобрал его в мусорной корзине в лицейской комнатке) «Банановый кокос».Юное дарование в шестнадцать строк уложил смертельный приговор самой либерально-демократической идее,пальме,воткнутой в «общинный косогор». «Стать нашим древо не сподобится…»Не приживется пальма среди берез ,среди осин,среди снегов осоловелых,никогда россиянин не полюбит «волосатые кокосы» с прогорклым буржуазным молоком…Никогда не признают неправедно нажитого Кудеяром богатства.И при первом удобном случае пустят пальму на дрова…
Месяца через два посыльный из штаба разыскал Роньшина в лаборатории под Душанбе и передал просьбу Инны срочно позвонить. Связь была неважная. Инна срывалась на рыданья, но Николай Васильевич понял одно, главное, - Наташа беременна, и виновник этого – «курчавенький Сашок из лицея, который ее навещает еженедельно. А дочь, она и твоя дочь, что бы ты там ни говорил…»
Когда Натка училась в 5 классе, Роньшина первый и последний раз вызвали по ее наводке в школу. Класс написал вдохновенное сочинение «Самый счастливый день моей жизни». Староста класса призналась, что для нее таким днем стало провозглашение независимости России. Для 11 лет это было круто. А Натка отделалась одной фразой: «Самый счастливый день для меня – завтрашний». Педагогика посчитала это за вызов. Завуч поинтересовалась, спрятавшись за дымкой очков: «А почему в вашей семье такое странное наказание – просмотр старых советских фильмов?» Ребенок говорит, что «мама хочет воспитать меня патриотом».
Роньшин глуповато отшутился:
- Чем больше патриотов в семье, тем крепче держава…
Педагогиня не унималась:
- А как она издевательски поздравила педколлектив с Милениумом? Вот стенная газета…
Со шкафа был снят свиток, пыль с которого закрыла на несколько минут взволнованные лица тревожных учителей. На месте «передовой» Натка плакатным пером написала:
Зачем мы тащимся – бредем
В тысячелетие другое?
Мы там родного не найдем.
Там все – не то.
Там все – чужое.
Николай Владимирович вспомнил, что эти строчки Кузнецова Ната слямзила с открытки, присланной бывшим его коллегой с берегов Гудзона. Открытка была невероятно красивой, почти объемной, и дочка сразу ее приватизировала. Роньшин подождал, пока осядет пыль, и откланялся.
За день до этого к вечеру в их лабораторию пограничники привезли на хранение шесть десятикилограммовых мешков с героином, которые из-за дождя, как сказал начальник заставы, не успели сжечь после задержания трех наркокурьеров. Ночевал личный состав химиков, психиатров и генетиков в лаборатории здесь же, на втором этаже, где раньше была гостиница. Ночью Роньшина и его коллег разбудил грохот. Какие-то таджикские трудящиеся пытались джипом высадить стальные двери лаборатории. Трудящиеся были в облачении спецназа, в масках, сильно матерились по-таджикски, по-узбекски и по-русски. Роньшин, как старший по званию, приказал стрелять… В штате лаборатории, кроме мужиков, была еще лаборантша Лика, с лицом Золушки, опоздавшей к отправлению волшебной тыквы…
Пятеро «лаборантов» были не только физики, но и лирики… Восторженно открыв из верхних окон жуткую пальбу, они заставили громил ретироваться. Роньшин целился из маузера целую минуту и попал в водителя. Что попал именно он, сомнений не было. У остальных ковбоев в трусах и майках кончились патроны, а Лика палила из «Макарова», закрыв глаза. «Спецназовцы» выскочили из джипа и скрылись в парке, успев из автоматов высадить стекла на втором этаже.
Прибывший патруль из таджикских военных выслушал Роньшина. Вытащили тело водителя из джипа и долго его рассматривали, говоря по-таджикски. Пуля Роньшина угодила водиле точно между глаз. Капитан-таджик одобрительно и одновременно с каким-то сожалением пожал руку Николаю Васильевичу, попросил пистолет для экспертизы, но увидев на рукоятке дарственную президентскую табличку, вернул оружие. Милиционеры долго мерили с рулеткой тормозной путь джипа, потом перешли к ограде парка и строго посмотрели в темноту сквозь металлические прутья. А Роньшин стоял все это время под дождем и рассматривал труп водителя. Без маски водитель был совсем не страшным. Он больше походил на цыгана, чем на таджика, его молодое лицо было красиво и спокойно. «Вот, Роньшин, ты и убил человека», - стучало в голове у Николая Васильевича. Вот теперь ему стало по-настоящему страшно и жутко, и он весь покрылся липкой испариной.
Утром приехали пограничники, с ними какой-то генерал. Опять все расспрашивали, записывали, измеряли тормозной путь... Забрали мешки с героином, извинились и уехали, накрыв в кузове труп водителя джипа картонной коробкой из-под лабораторного оборудования…
Летел Роньшин в Питер на черном военном самолете. Отпуск ему дали на пять дней по семейным обстоятельствам. После ночного происшествия лаборанты сильно зауважали полковника и все пришли провожать.
- Вы не испугались потому, Николай Васильевич, - объяснил ему бывший капитан атомной субмарины, - что эту воду пьете из речки. А мы – минералку…
Роньшин не знал, зачем он летит в Питер. Чем он может помочь Натке? Советом? Свести ее с Плеченоговым и его эскулапами? Подвигнуть ее на аборт? В один момент он хотел остаться и сдать билет. Но на этом черном «Иле» все летели без билетов…
Появление Роньшина Плеченогов воспринял встревоженно. Мишка знал о сути командировки Николая на юг, и знал, что повернуть реку вспять за месяц сложно, особенно в условиях отсутствия союзного министерства мелиорации.
Когда ознакомился с семейной проблемой, стал успокаивать:
- Но ведь, кроме отцовских чувств, ты говорил, что АСП-2 – дело всей твоей жизни. А здесь – главное. Репродуктивность клона: может ли он иметь детей? Без уверенности в этом – грош цена нашим стараниям. Вон про Долли читал: она за два года постарела и стала похожа на королеву-мать. Это же – трагедия, если клоны стареют быстрее, чем мы…
Разговор с Инной был пыткой. Он выбрал время, когда Натка ушла в школу, а «шесть соток» на работу, и позвонил. Встретились дома. Николай Васильевич выслушал прерываемый всхлипами рассказ о признаках беременности, о перспективах выпускных экзаменов, совпадающих с седьмым месяцем, о мнении педколлектива перед экзаменами на проблему беременности в старших классах, об отказе Натки от аборта, о предложении руки и сердца от «этого рыжего сопляка», и о готовности нового инкиного супруга «решить вопрос» с очень приличным врачом…
- Уговаривать дочь я не буду, - завершил Роньшин это ауто-да-фе и вышел, забыв шапку на телефонной тумбочке.
Больше трех часов простоял он за грузовиком, который стоял во дворе года три на спущенных колесах. Снег валил на голову, за воротник, Николая Васильевича била мелкая дрожь. Около шести появилась Натка с провожатым. АСП-2 минут двадцать поиграл с Наткой в снежки, вывалял ее в сугробе, потом долго и тщательно отряхивал ее куртку и шапку. Из подъезда выскочил через минуту и помчался к метро…
Роньшин брел вдоль ограды парка, и мысли его были странными и короткими, как у антропоморфного дендромутанта – Буратино:
- АСП-1 в его годы находил утешение у зрелых, замужних барышень, которые преподали ему уроки любви. А «этот» занялся совращением несовершеннолетних… Явная деградация… Я в его годы… Да, в его годы Кольку Роньшина обучали высокому искусству две девахи с пилорамы. Были они старше Николая лет на десять… - как Полина Алсуфьева… А причем здесь Полина?
Роньшин представил, как через пять месяцев Натка будет входить в школьный вестибюль, и вся школа будет хихикать. А та дама, которая преподает литературу, на уроке будет предлагать его дочери читать: «Я Вам пишу, чего же боле…» А роды? Это такая боль… За что это ей? И кто придумал источник этой боли? Я…
И Роньшин вдруг впервые ощутил подмышкой кобуру с пистолетом…
Лицеисты ежегодно с венком выезжали в феврале в памятную дату на Черную речку. Им было трудно перебороть свой щенячий восторг коллективного выезда на природу, и на ритуальное возложение памятного венка это мало походило… Снег чуть подтаял, прошлогодняя листва смотрелась жалко и безнадежно. Именной пистолет, подарок президента Таджикистана, плоховато слушался Роньшина. Мушка выписывала круги, руки тряслись, пришлось опереть ствол о березовый сук, на котором чудом сохранились три золотых листочка. Лицеисты гонялись друг за другом, дожидаясь, пока директор выберется из своего «Мерса» и произнесет заветные пушкиноведческие слова… Но вот, наконец, лицеист Евтушенко отбежал от стайки ребят и подбежал к кустам, за которыми таился Роньшин.
Их разделяло шагов двадцать-тридцать… Сашок стал выламывать из трухлявого пня какой-то необычный загогулистый корень. Выстрел бахнул в зимнем воздухе, как удар кнута… Дальние вороны с воплями поднялись над лесом…
Ермолай
Ноготок
© Copyright: Ермолай, 2018
Свидетельство о публикации №218051501444
Свидетельство о публикации №218051501444
Рецензии