Не модный приговор

               

      В фольклоре и старинной русской литературе описывается женская красота. Хороший стан, стать. Походка лебедушкой - намек на скромность. Выступает, словно пава - это о вельможной барышне, важной и высокомерной. Щеки у деревенской девушки– алые или розовые, как у спелого яблока. А у царевны, наоборот: лицом бела. И руки тонкие, прозрачные, просвечивает в жилах голубая кровь. Вот только брови и у той , и этой одинаково оценены: шелковистые, соболиные.
       Описание женских ног в древней литературе не встречал. Лишь Лев Толстой в своей эпопее упоминает о волосатых ногах молодой княжны. Не смотря на то, что тогда носили платья до пола, о несчастье девушки знал весь Петербург. Пушкин описывает ножки балерины Истоминой. Да и то лишь ступню. Это когда на сцене та «быстро ножку ножкой бьет» - той самой ножкой, из-за которой друг Грибоедова убьет на четвертной дуэли кавалергарда Шереметьева. Дальше поэт, хоть и безобразник, позволяет себе наслаждаться только следами женских ног. На морском песке. И спешит целовать эти следы, пока их не смыла набегающая волна.
        А как нынче с бровями и ножками? Увы, нынче брови выщипывают, сверху по коже рисуют эмоциональную черточку. Пишут в первую очередь о ногах. О длинных, что растут от ушных хрящей.   Нынче  -  длинная нога чуть ли не главное требование на конкурсах  красоты.  И рост желательно – не менее 180 см
         А вот в пору моей юности ценились ноги короткие. Спортивные. С мышцОй.  И чтоб аппетитные. В стиле Натальи Варлей.
      Высокие девушки тогда считались браком. С такими редко сходились. Ведь это такое унижение быть ниже своей возлюбленной!
    С нами по соседству жила девушка, сестра моего друга, баскетболистка. Играла она за «Буревестник», теперь это «Уникс». Очень красивая. Но рост у нее был достаточно высокий!   Она была несчастна. Все парни в школе, а после в университете были ей до подбородка. Когда она входила в транспорт, возвышаясь с каждой ступенью, на нее глазели, как на вырастающее чудо. У нее не было пары. Может, поэтому мне посчастливилось быть рядом с ней и  даже целоваться.  А сблизило нас то, что ее младший брат приходился мне другом.
     В пятнадцать лет я был частым гостем в их доме, и жизнь девушки проходила у меня на глазах. При грубом отце, в прошлом уголовнике, и деревенской матери Наташа выросла  интеллектуалкой, поступила на геофак, приводила в дом развитых подруг из команды, и родители стали ее побаиваться. Разъезжая на соревнования по столицам, одевалась изящно, как иностранка. Носила демисезонные широкополые шляпы с отгибом на глаза. Шила  в ателье оригинальные яркие платья. Лицом же ее можно было просто любоваться. Брат ее тоже был красив.
    Меня тянуло в их дом. Встречали меня там приветливо, как родного.
       У двери висело зимнее пальто Наташи, купленное еще родителями. Зеленого цвета,  с лисьим воротником. И входя, я тайно касался щекой нежного воротника, поглубже совал нос в меха, пахнущие сказочными духами.
       В праздники девушка накрывала стол,  приглашала свою баскетбольную команду, посылала брата и за мной. Мы пили, бесились. Хмельные, стоя в круг на коленях, с завязанными глазами, целовали того, на кого набросишь полотенце.
       Позже Наташа стала брать меня в качестве кавалера на дни рождения друзей, покупала книгу или двухтомник в хорошем переплете. И мы ехали как пара.
     Однажды после такой вечеринки мы выпали из троллейбуса и стали целоваться посредине Баумана. Стоял ноябрь. Мы были пьяные. Я с удовольствием сдавливал ее гибкую податливую талию, стянутую драпом пальто, и наслаждался ее губами. Шутя, прикусил ей краешек рта. Она расплакалась, как ребенок, и убежала. Скрылась где-то во дворах. Я напрасно искал ее в тот вечер…
      Однажды она вернулась из соревнований серебряным призером России, привезла гостинцы и сувениры. Это было в марте. Ярко светило солнце, за окном в узком проходе двора, где росла малина, капало с сосулек, звенели синицы. Наташе исполнилось 19  лет.  Войдя, я удивился ее искренней радости. Она была только что с дороги - в синей  олимпийке, с распущенными волосами. Неописуемо красивая! Она немного сутулилась, но этот недостаток сразу исчезал, стоило ей улыбнуться. Улыбка на ее лице присутствовала всегда. Она была, как негасимая лампа, и при эмоциях лишь вспыхивала ярче, освещала потемки чужой души.
     Накрыли стол, сидели – ее семья, мать, брат, подруги из команды и я, девятиклассник… Мне льстило, что видные девушки из сборной республики относятся ко мне, мальчишке, с уважением.
     В тот вечер я ушел не попрощавшись. Не помню – почему. Зашел на другой день. Дома была одна Наташа. Жилье соседи отапливали каменным углем, в комнатах стояла жара, и Наташа была в коротенькой майке и тугих сдавливающих пах трусиках. Я сильно смутился. Покраснел. Она тоже. Но взяла в себя в руки. Будто не подала виду. Продолжала стоять напротив меня, опустила глаза на гладильную доску. Что-то говорила. Речь шла о чем-то  постороннем, но в голосе был упрек. И я оправдывался, говоря опять же, как и она, о постороннем… Мне в ту минуту казалось, что мы – больше, чем те, которые только целуются. Мы понимали друг друга без слов. Я угадал: она высказывала обиду. За мой вчерашний уход  – по-английски. Я не рассчитывал вчера целоваться, в доме находились ее брат, мать, которая принимала меня, как сына. На кухне сидел  отец, пьяница, циник и сквернослов, которого Наташа часто обрывала фразой: «Какой пассаж!». И в их присутствии я должен был вести Наташу в сарай, или за сарай. Искать в темноте губы, прикрытые глаза. Да еще  разрешенную с некоторых пор грудь под халатиком. Горячую, с тяжеловатым ядром внутри,  с торчащим соском?
      Я стоял у двери, длинный, как фитиль, и трепетал, как пламя, - боялся, что нас застанут вдвоем в таком виде… Косился на  смуглые ноги, натренированные бедра, туго  стянутые кромками спортивных плавок, - собственно, тех самых, в которых она выходила при зрителях с командой на матчи.
     Ни одно слово не связывало наших отношений, не было обязательств. И в случае позора я мог убежать из их дома. Мы  были чужие… А между тем, казалось, что  я потихоньку теряю голову. Всюду ищу ее запах. Тот, оставшийся на всю жизнь в памяти от лисьего воротника, и другой – от свершившегося первого поцелуя: то ли с шоколадным, то ли коньячным  вкусом. Тогда я впервые узнал, что можно языком касаться языка. И от этого сильно кружится голова.  Однако я успокаивал себя. Нет, мое смятенье не связано с Ней. Просто я молод. В  жилах бродит кровь, куда-то ведет от предвкушения неизведанного. Сам не знаешь, чего хочешь: губ ли, ласки? Или  подвига…
      Как-то поздно вечером сидели с ее братом в сарае. Стоял октябрь. По крыше накрапывал дождь. Было холодно. Мы курили. А за стеной, прямо у нас за спиной, играла на пианино Наташа. Пианино было черное, с яркими золотыми педалями, немецкое, его прислал Наташе из Германии ее дядя,  военнослужащий. Она уже хорошо играла. Обучала музыке и меня -  я набивал на клавишах мелодию на стихи  Тютчева « Я встретил вас, и все былое…».  Сейчас Наташа исполняла классику. То бурную, то  печальную, а потом полилась по просторам, по склону мокрого оврага, безграничная грусть. Мне казалось, Наташа играет для меня…

        Я вернулся из армии другим человеком. Бросил писать стихи. Стал молодцом практичным, лишил себя прежней романтики. С ее братом мы стали чаще выпивать, гуляли без разбору по девкам. Вероятно, он все это рассказывал дома...
       Университетский «Буревестник» к тем годам расформировали, и Наташа стала преподавать в школе географию.
      Когда я заходил к ним, она разглядывала меня теперь с педагогическим интересом. Пила чай за столиком возле прихожей и с особым любопытством, чуть щурясь, разглядывала мои поношенные туфли. Да так,  что у меня начинали  чесаться пятки,  а пальцы ног топорщились, будто хотели задрать в угоду судьбе носки туфель вверх, чтобы как у клоуна. Да, я чувствовал себя скверно. Я обмельчал. Стал такой, как все. Умер во мне юноша с пылкими доверчивыми глазами.
        Наташа отхлебнула из чашки и с ехидцей проговорила:
      - Надеюсь, в этот раз  до экзаменов тебя допустят?
       Из-под пальто в грудном кармане у меня выпирала бутылка, которую я хотел распить с ее братом. Она это заметила и ухмыльнулась.   
     - Зачеты я сдал блистательно! - проверещал я. Хотя врал беспомощно: у меня была куча хвостов, и через полгода из вуза я с треском вылетел.
    Прошло много лет.
    В стране пошли первые конкурсы красоты, где ценились высокий рост и длинные ноги. Смазливые низкорослые девушки завидовали росту Натальи Петровны, когда она, заколов  на затылке волосы, проходила мимо по школьному коридору. Девушки не знали: как раз эти длинные (желанные для них) ноги  и стали предметом несчастий женщины. Теперь, когда за 40, а в волосах  под краской прячется седина, зачем ей такая, отросшая от уха, нога? Да и не выделяется нынче Наталья Петровна особым ростом среди расплодившихся акселераток…
     Случай выйти замуж выпал Наташе за всю жизнь всего один раз. В свои 16 лет, играя за республику, в Москве она познакомилась с игроком из сборной СССР красавцем Никитиным. Он был выше двух метров ростом.  Завидным в среде баскетболистов. Никитин влюбился в юную красавицу и умолял выйти за него  замуж. Наташа, перепуганная и счастливая, поехала в Казань и рассказала о предложении дома. Мама ее тотчас высказала протест. В 16 лет? С девятого класса? Нет! Если надо, пусть ждет. Говорила по-деревенски окая.
    -  Не терпится? – вмешался в свою очередь отец, куривший табачный лист у печи, и добавил презрительно и гадливо: - Мокрощелка!
 
12 мая 2018 г