Пианистка

Тот день из детства, когда ее тащили за руку по залитой солнцем улице к учителю музыки, остался с нею навсегда. Он запечатлелся в памяти подобно фотоснимкам, нанизанным потом один на другой, и со временем, позже, создавшим единый образ того дня под условным названием - Ведение бычка на заклание. Бычок в силу несмышленности не сильно отдавал себе отчет в расставленной уже для него судьбою ловушке и поэтому не сопротивлялся, но нутром все же чуял беду и уже начинал тревожно поглядывать по сторонам, ища пути к отступлению.

Учитель музыки проверяла у детей слух и, если бы Лиза могла в столь юном возрасте обойти саму себя на повороте, схитрить, притвориться и дать в нужный момент петуха, наверное, тема закрылась бы сама собой, растворяя в воздухе грандиозные родительские надежды. Но детский взгляд из- под очков в тот день разглядывал не столько учителя за гигантским пианино, сколько был захвачен целиком самим агрегатом, издающим очень громкие звуки. Они разрезали тишину и пространство и заявляли о себе. Лиза была в шоке. От этих звуков ей хотелось сбежать, спрятаться где- нибудь и отдышаться. Ее существование в мире было тихим и, по возможности, беззвучным, тут же предлагалось нечто противоположное. Издавать такие громкие звуки ей было никак нельзя, она то себя знала, другим- можно, а ей- нет. Ее место - в уголке, в схоронке по причине несовершенства, которое она за собой признавала с детства.

Горло сдавило от страха и на предложение повторить сотворенную агрегатом ноту, она прошипела нечто почти беззвучное, но абсолютно чистое по попаданию.
- Слух есть! - Вынесла вердикт учитель музыки. - Принята.

Это был приговор. И без того насыщенная страхами жизнь несовершенной Лизы окончательно превратилась в одну нескончаемую пытку.
Теперь два раза в неделю ей предлагалось совершать насилие над природой, демонстрируя свое несовершенство всем. Это создавало серьезный внутренний конфликт и к плохому зрению скоро добавились бессонница, головные боли и подергивание правым глазом.

Родители какое- то время попытались делать вид, что с ребенком не происходит ничего особенного, стараясь, как могли, изменить и ее и саму ситуацию, тогда Лиза заморгала сильнее и, не имея в арсенале вариантов борьбы с надуманным несовершенством, вскоре родители сдались. Тема музицирования была закрыта и забыта, как кошмарный сон. Люк Лизиной подводной лодки снова был задраен, она успокоилась и свое плавание продолжила обособленно от внешнего мира, не желая усугублять общую, далекую от совершенства, на ее взгляд, картину еще и собой дополнительно. Глаз больше не дергался, бессонница прошла, головные боли так и остались.


Как- то по черно- белому домашнему телевизору показывали концерт. Одной из последних по программе шла пианистка.

- Выступает... - Так очень торжественно объявил ее ведущий концерта, назвав затем и пианистку и произведение, которое она собиралась исполнять.

На сцену выпорхнуло очень изящное создание с бледным лицом и пышными черными волосами. Она была в элегантном платье, хрупкая, уточненная, неземная. Когда она заиграла, Лиза, следившая за ней все это время, сидя на полу перед телевизором, покрылась мурашками. Руки пианистки выписывали в воздухе какие- то таинственные траектории, волосы развевались в такт аккордам, весь ее образ участвовал в создании звуков  и, наверное, отдельно от нее эти звуки затихли бы, прекрати она двигаться именно таким образом. Лизу просто парализовало. Она понимала, что сделала правильный выбор, задушив в себе занятие музыкой еще на подступах, поскольку она должна была или быть таким вот совершенством или не быть вовсе.

Подойдя на всякий случай к зеркалу, просто для подтверждения, она уверенно сказала себе:
- Да!
Толстые очки, не пойми чего на голове, ноль грации.
- Да! - Очень убежденно повторила Лиза своему изображению. Есть боги, а есть все остальные, которые должны поклоняться и рукоплескать. Боги могут все и могут позволить себе многое, она же будет восхищаться ими со своего места, не высовываясь из последнего ряда.

Прошло лет двадцать.
Лиза работала машинисткой при одной небольшой организации, стуча себе целый день по клавишам печатной машинки, шурша стопкой бумаг и периодически звякая ложечкой об стекляный край стакана, размешивая в чае сахар. Эта звуковая гамма соответствовала комфортному для нее диапазону и не напрягала, к тому же  деньги никто не отменял и других способов их получения, кроме зарабатывания, все- равно не было, поэтому Лиза и пошла на этот компромисс с самой собой, помня еще с детства где ее место и будучи абсолютно уверенной, что другие звуковые гаммы она не потянет вовсе. Короче, знай свой шесток, на большее она все- равно не способна.

Мелодичный звон стекла однако иногда прекращался, когда директор возвращал ей документы на переделку из- за ошибок. Это ее жутко расстраивало и становилось не до чая. Ей было неприятно, как- будто ее ловили на месте преступления с поличным, и  она кидалась перепечатывать снова, злилась и от этого, наверное, делала новые ошибки, доводя саму себя до истерики. В такие дни она почти ненавидела свою работу, которая моментально превращалась в один сплошной стресс, не давая ей отдыха даже ночью.

Буквы вылезали со своих мест, меняясь местами и коверкая слова и Лиза во сне брала чистый лист и начинала печатать снова, но буквы вновь расползались прямо на глазах, обнаруживая все новые и новые ошибки. Лиза шла за чистым листом бумаги и, пока она двигалась в направлении своей печатной машинки, голос из далекого детства, зачем- то проникший сейчас в ее сон, медленно и очень торжественно произносил:
- Выступает...

Лиза просыпалась.
- Чушь какая! - Думала она и засыпала снова.

К утру сны, как правило, растворялись, оставляя после себя лишь усталость, неприятный осадок и непременную легкую головную боль. Наступал очередной рабочий день с новыми документами для печати и свежими ошибками, то есть тем устоявшимся скромным разнообразием, которое она себе позволяла.

В тот день, который с утра шел по накатанной дорожке и не предвещал ничего из ряда вон, она получила от директора увесистую стопку для перепечатки. Директор, не злобный по природе человек, годящийся ей в отцы, деланно свел к переносице брови и округлил глаза, явно пытаясь пошутить:
- За каждую ошибку будем пороть розгами!
Лиза похолодела, сумев однако растянуть губы в позицию улыбки. Получилось зловеще. Директор вышел, больше не комментируя и зарекаясь уже который раз с ней шутить.

Сделав чай и запустив в него ложечку, Лиза долго звякала ею о стекло, радуясь про себя получаемым звукам и настраиваясь на очередной скучный день. Посмотрела в окно. Затем встала и пошла за стопкой чистых листов, хранящихся на стеллажах за колонной. На обратной дороге ей внезапно припомнился очень четко ночной сон и особенно торжественный голос, объявлявший:
- Выступает...

И тут что- то произошло. Лиза больше не была Лизой, по крайней мере той, которую она знала последние двадцать с лишним лет. Она шла, нет, скорее парила элегантной походкой, держа тонкими изящными руками папку с нотами. Густые волосы развевались. Она была бледна, но это была другая, интересная бледность, творческая и выдающая художественную натуру. Она даже не обращала внимание на платье! Она могла себе это позволить, потому что была целиком в образе!
Лиза подошла к роялю, установила ноты, села удобно. Зал замер. Она  взмахнула руками и началась музыка. Это был танец из звуков и движений тела, тонких пальцев, волос, порхания крыльев, тишины зала и вибраций воздуха. Внутри этого танца было многое, о чем она даже не подозревала прежде. Там было умиротворение, наслаждение, там совсем не было страха и не было делений на богов и остальных, смиренно стоящих в последнем ряду. Это было удивительно, но внутри танца она могла все, теперь она точно это знала, и ей это нравилось! Музыка была и вокруг и внутри нее. И она сама была и музыкой и танцем одновременно. Все слилось. Время остановилось и определить сколько длилось это действо стало невозможно.

За нажатием последней клавиши наступила гробовая тишина. Она закрыла крышку рояля и встала. Зал разразился овациями. Она изящно поклонилась. Цветы, море цветов.

Не сходя с олимпа, Лиза осмотрелась вокруг. Пустой стеклянный стакан с ложечкой, напечатанная пачка документов и уже давно наступившие сумерки за окном. Она сняла очки, распустила волосы и расстегнула ворот.

За порогом располагался другой мир, полный неведомых для нее ранее звуков, красок и впечатлений и далекий от придуманного ею в детстве совершенного образа, что впрочем теперь его совсем не портило. Она больше его не страшилась. И даже поскорее хотелось начать уже делать свои первые шаги по улицам этого нового мира, стуча каблучками, как можно громче, как- будто напоминая этому миру о себе.

Кто же знал, что в глубине ее души все это время пряталась пианистка, та из детства, пусть и с двухмесячным стажем? Лиза поправила перед зеркалом распущенные волосы, зафиксировала появившуюся вдруг интересную бледность на лице и, очень заинтригованная всем с нею сегодня случившимся, выпорхнула на улицу.