О любви

После выяснения схожего факта номер N-надцать(что они оба - бесчувственные чурбаны и люди их не особо заботят), о чувствах они как-то не заговаривали. Один раз, правда, он сказал, что любит ее, вероятно, приняв за любовь движение души, среагировавшей на ее слезы, что он видел тогда впервые. Да однажды, когда она разрезала остатки хлеба на два небольших кусочка, в шутку спросил, не перестанет ли она его любить, если поделится с ним.
Таким образом они начали вести себя так, будто любят друг друга.

Странно слышать от человека, что ты его любишь. Но всегда по разному: то навязчиво-странно, так что хочется дать по лицу, то жалобно-странно - как-то неловко и совестно становится, что не любишь, а в этот раз - будто бы речь и вовсе шла не о них. Конечно, нельзя было сказать с уверенностью, что она любила. Но с другой стороны, о чем вообще можно сказать с уверенностью? Природа обозначила ее потребность заботиться, однако ей не хотелось заботиться о собаке, непроходимом дураке или даже человеке умном, но все извращающем и коверкающем в своей голове. Он являлся, если не идеальным, то подходящим вариантом: ирония, прикрывающая жизнелюбие (которое она поставила себе целью вытащить наружу), хороший вкус, никакой раздражающей навязчивости, и, самое главное, в чем она еще не разобралась - то ли нежелание, то ли неумение принимать любовь в ответ. Последнее изводило ее, не давало покоя, делало мрачнее тучи при очередном поражении, но и заставляло острее ощущать мельчайшие победы - иными словами, держало в тонусе.
Словом, если она и любила, то любила, скорее не за то, что в нем было, а за то, чего в нем не было. Не самая льстящая любовь, но самая честная.

Так периодически и говорили они друг другу, что любят: то чтобы приободрить, то чтобы утешить, то чтобы извиниться.

февраль, 18