Не дрейфь, Пацан! Мужчиной Становится Не Каждый

Когда-то, давным-давно, моя мама за руку привела меня, двенадцатилетнего мальчишку, в секцию классической борьбы. Потом было самбо, дзю-до и даже всякой твари по паре, плюс железяки, без которых не обходился ни один спортивный зал. Штанги, грифы, блины и гантели олимпийского вида и качества, гремевшие шикарным металлическим обещанием победы, а также тренажеры, настоящие монстры, сваренные местными умельцами на местных заводах. А ещё в таких железных залах ходили громадные дядьки с животами и без, но с потрясающими воображение мощными спинами и таким же мускулистым взглядом недобрых глаз, говорящих тебе, что ты зря только что переступил через штангу, сопляк, не смей через неё переступать, живая она, рук твоих ждёт и слов сильных, нельзя перешагивать через штангу и человека, только через палку можно, да через труп врага, ну и через лужу ещё, чтобы ноги не замочить.
Как и многие другие пацаны, я слушал грубые голоса этих мастодонтов, прислушивался к их советам, некоторые из которых, как я сейчас вижу, отличались особой глупостью, а другие вполне заслуживали право на жизнь, но дело было не в этом. Дело в том, что я, любознательный и наивный, слушал тех, кто мог больше, испытал сильнее и гораздо крепче меня стоял на ногах. Чтобы затем, в течение лет, переваривать увиденные движения и услышанные слова, совмещая их с реальной жизнью взрослеющего мужчины.
Кстати, желание не замочить ноги в моей первой тренажерке было действительно не раз. Она располагалась в подвале дома культуры, периодически заливаемом неисправной канализацией красивого внешне здания, что приводило к оживлению морей и океанов, блестящих под нашими ногами в неровном свете люминесцентных ламп. Мы кидали поверх старых деревянных настилов обычные доски и ходили по ним, как матросы по реям, весело матерясь на руководство культурного дворца, хозяев канализации и прочих высокостоящих повелителей любого плавающего говна. Но иногда канализационный бред замыкал какие-то электрические линии, вырубая в нашем зале весь мыслимый свет, и тогда мы ставили повсюду специально принесённые карманные фонарики, керосиновые лампы и даже обычные свечки, чтобы затем, в сумеречной полутьме чистилища, ходить по прогибающимся доскам, слабо отражаясь в хлюпающей под ногами чёрной воде. Это было потрясающее время. Время человеческих теней, сильных контурами и духом, поднимающихся над любого рода хернёй, чтобы топтать её, звучно сплёвывая куда-то вбок через невидимые зубы.
Девчонки занимались с нами тоже. Я даже тренировал некоторых из них, смотря на упругие задницы и мечтая увидеть их без обтягивающих спортивных штанов. Однако речь не о них.

Мне удалось застать время потной и честной спортивной силы, как неподсудного победителя в любом споре, от дворовой драки до политической резни. Я видел Олимпиады, проводимые вопреки маразму дураков и вредителей, и я смотрел проводимые состязания, не отрываясь от телевизора, взахлёб болея за тех, кому на этом свете не было равных. Но человеческая канализация течёт с тех пор всё сильнее, разъедая не только старые тренажеры и разрушающиеся здания, но и самих людей. А я уже не пацан. И кроме восхищённого взгляда на красивые девичьи задницы и табу переступать через штангу во мне не осталось к текущей заразе ничего, что могло бы оправдать её многолетнее наступление. И победу. Именно поэтому мой зрительский интерес к происходящему на арене сегодняшних Олимпийских игр равен нулю. Нельзя в полной мере сопереживать состязанию атлетов, оставшихся на гнущихся досках после очередного наплыва мутной дряни. Уже не получается состязания сильнейших. Выходит драка между теми, кому грязь что-то позволила, и теми, до кого она ещё не добрались.

Это просто замечательно, что мы впитывали жизнь из окружающего нас мира, казавшимся ясным, чётким, простым, но который был гораздо сильнее, увереннее и мудрее нас. Именно эти сила, уверенность и мудрость вынуждали меня слушать, думать и действовать только с оглядкой на тех, кто стоял рядом. Не всегда получалось, что приводило к поступкам, о которых вряд ли кто-нибудь узнает, но значение каждого из них всегда было для меня таким же ясным, как отражение в чёрных кляксах на деревянном полу. Без которого уверенная поступь человека вообще и мужчины в частности вполне возможна, но чья податливая ненадёжность заставляла шире расставлять балансирующие руки, почти невидимые в свете фонариков и свечей.

Нет, я снова ни о чём. Просто выходной. И холодные ладони. Всегда набирающие тепло лишь возле открытого огня. И, конечно же, речь не о несчастной дуре свечке, отражающейся в первых мужских лужах и на лежащих в них старых штангах, через которые с тех давних пор, как и через людей, я никогда не переступал.


GC

23.02.2018