Чувства не подвластны рассудку

(ИНТЕРВЬЮ ВМЕСТО РЕЦЕНЗИИ НА КНИГУ "СТРАСТИ ЛЮДСКИЕ")

Я рада, что познакомилась с еще одной замечательной книгой уральского писателя Геннадия Мурзина «СТРАСТИ ЛЮДСКИЕ». В сборник вошли, в основном, любовные истории, написанные, если я правильно поняла, в разные годы. Книга недавно увидела свет, и это событие послужило поводом взять интервью у автора, на что автор дал согласие.

— Геннадий, я обратила внимание на один из, очевидно, эпиграфов, состоящий из фразы Уильяма Шекспира: «У всех влюбленных, как у сумасшедших, кипят мозги: воображенье их всегда сильней холодного рассудка».
Вы придерживаетесь этого мнения?

— Придерживаюсь, Натка. Не могу не придерживаться. Кто я такой, чтобы вступать в спор с бессмертным и великим английским классиком? И потом: неужели вам в жизни так повезло, что видели рассудочную любовь?

— Видела, Геннадий.

— Увы! Это была, я так думаю, не любовь, а сделка прагматичных особей, что нынче встречается очень часто… Мужчина, у которого ни кола, ни двора, а в карманах — вошь на аркане да блоха на цепи, женится на известной старушке, купающейся в деньгах. Что это, если не рассудочная сделка? И где здесь любовь?! Позволь здесь процитировать Джона Голсуорси: «Любовь не тепличный цветок, а свободное растение, рожденное сырой ночью, рожденное мигом солнечного тепла, поднявшееся из свободного семени, брошенного возле дороги свободным ветром». Заметь: здесь трижды использованы ключевые слова, образованные от одного и того же слова — свобода. А неравный брак не может быть свободным.

— Пожалуй, что так… Я вернусь все-таки к книге «Страсти людские»…

— Не возражаю… Кстати, как книга? Прочла?

— Я — твоя фанатка, Геннадий… Прочитала давно… Супер-книга! Но у меня вопрос…

— Готов ответить.

— По поводу рассказа «Унесённое счастье»… Насколько автобиографичен? Мне показалось…

— Как всякий другой мой текст, Натка, — ни больше, ни меньше. Автор присутствует, но в самой малости… Не может не присутствовать… Я не имею в виду других литераторов, а лишь себя.

— Но мне показалось, что главный герой…

— Видишь ли… Хочу этого или нет, но автоматически при создании образа героя наделяю его какими-либо своими качествами, а они, эти качества, могут быть как положительными, так и отрицательными.

— Можно привести примеры?

— За ними далеко ходить не надо. Ты, наверное, держала в руках цикл моих детективных романов…

— Не держала, а читала.

— Тогда — тем более. Александр Фомин, сквозной герой всех романов, обладает такими качествами, как чистоплотность, щепетильность, настойчивость. Все они, смею надеяться, принадлежат и мне. Признаюсь: они доставляли мне много хлопот, как и создают, согласись, проблемы  моему литературному герою. Во втором детективе «Кровопийца» Фомин получает назначение на руководящую должность. И чем заканчивается? Тем, что уходит на рядовую оперативную работу. Но это напоминает строки моей биографии: я мог наиболее продуктивно работать в двух случаях, либо в ранге рядового сотрудника редакции, либо в статусе первого лица, то есть главного редактора, — там и там выкладывался по полной программе. А все, что между этим, расценивал не иначе, как болтание между небом и землей, и эффективным мой труд нельзя было признать.

— Я поняла… Но прочитав рассказ «Унесенное счастье», а потом, познакомившись с другой книгой (имею в виду роман-биографию «Обжигающие вёрсты. Том 1»), нашла много общего.

— Понимаю, Натка, что имеешь в виду, а именно: обстановку, в которой варятся ОН и ОНА, события, которые происходят вокруг них. Да, я поместил героев в знакомую и понятную мне обстановку, ибо сам был не последним человеком на ударной стройке и ее «кухня» мне была знакома изнутри. Писатель, как мне кажется, должен писать лишь о том, что сам знает, что прочувствовал на собственной шкуре. Впрочем, не все современные литераторы склонны согласиться со мной. Некоторые создают «нетленки», считывая сюжеты с белоснежного потолка. Что ж, все работают как могут и как хотят. Я никому не судья.

— Геннадий, не могу не спросить еще об одном…

— Спрашивай. Если буду в силах, отвечу.

— Извини, но некоторые рассказы в этой книге… Ну… Как бы помягче выразиться…

— Говори прямо… Не смущайся, не бойся обидеть. Я закаленный и уже ничего не боюсь.

— Как мне кажется, рассказы имеют сцены, страдающие неоправданной натуралистичностью.

— Понимаю, о чем ты.

— Взять хотя бы  рассказ «День сурка»…

— Категорически, Натка, не согласен. На это опирается весь текст. К тому же, Натка, там нет ничего противоестественного. Там есть элементы эротики, но нет никакого откровенного секса. Я ввел мужа в действие в самый, на мой взгляд, подходящий момент, хотя мне ничего не стоило и довести начатое возлюбленными до конца.

— А… Рассказ «Великолепные скачки»?..

— Предположим, я бы в нем убрал откровенную сцену. И кто бы мне поверил? Вполне любой читатель мог спросить меня, с чего так раскис мужик, что уснул и его квартиру обчистили?

— Напомню книги «Любовь больная» и «Нереальное — реально», где чрезмерно много откровенных сцен.

— Да, много, но оправданно. Любовь без секса не бывает. Я — не ханжа.

— Но в любовном романе «Извивы судьбы» удалось же свести эротику до минимума.

— Верно, удалось. Но это такая драматургия романа, где особо не было необходимости описывать секс. И все-таки книга вышла под значком «18+». Вот вам, бабушка, и Юрьев день! Чем объяснить невинное произведение, как не перестраховкой издателя?

— Я, Геннадий, только поделилась своим мнением, которое могут твои читатели и не принять.

— Могут. Спасибо. Ценю твою откровенность. Хотелось бы иметь много-много таких фанаток, как ты, Натка. Но… Хотеть, увы, вовсе не значит иметь.