Ничто не стоит слезы ребенка

(ИНТЕРВЬЮ ВМЕСТО РЕЦЕНЗИИ НА КНИГУ "РАЗНОЦВЕТЬЕ ДЕТСТВА")

Хотела написать рецензию. Замахнулась. Попыталась. Оказалось, не так-то просто. Не получилось. Обидно. Решила пойти по другому пути. Заменить рецензию на  интервью, поспрашивать автора книги «Разноцветье детства», попытать его с пристрастием. Что из этого получилось? Читайте!

— Для начала, Геннадий: предлагаю общение на «ты». Не стоит притворяться, что мы не знакомы, согласны?

— Вполне, Натка.

— Так вот. Геннадий, а было ли лично ваше детство столь уж «разноцветным»?

— Мое детство — серенькое, Натка… Весьма, весьма серенькое. Вспоминать не хочется. Извини. Похвастался бы, да нечем.

— Если, Геннадий, судить по книге «Разноцветье детства», прочитав которую, впечатление остается другое.

— Объяснимо, Натка. Я же писал о других, не имея в виду себя и свои детские переживания. Если и есть какой—то авторский отпечаток, то он только в том, что я все детские годы завидовал сверстникам, даже тем, которые ходили в лаптях и питались по весне мороженой картошкой с колхозных полей. Ты молода, Натка, и не знаешь этого.

— Не знаю, Геннадий. А… как эту картошку ели?

— Попытаюсь объяснить. Как только начинал с полей сходить снег, так колхозники (в основном, дети) шли по полю и собирали в лукошки  перезимовавшие водянистые клубни (за это, слава Богу, колхозное начальство не наказывало), приносили домой и…

— Но эту же гадость в рот не возьмешь.

— Ели, Натка, за милую душу ели… Голод — не тётка.

— Не представляю, Геннадий.

— Все зависело от хозяйки: если она чистоплотная и постарается, хорошенько отмоет картофелины, аккуратно снимет кожуру, внутри которой густая кашица, перемешает, чуть-чуть подсолит и на раскаленную сковороду. В печке — подрумянятся «оладьи». Дети сминали так, что за ушами трещало. Повторяю: голод — не тётка.

— Кошмар какой-то!

— Для нынешних — да. Для деревенских детей послевоенного поколения — считалось лакомством. Все-таки не лебеда.

— Предлагаю, Геннадий, вернуться к рассказам из книги.

— Не возражаю.

— Читая, чувствовала в ваших рассказах светлый оптимизм. Тексты пронизаны надеждой и верой. Взять хотя бы малышку из рассказа «Всем по счастью». Четыре ей годика всего-то, но она все чувствует, даже то, что маме плохо из-за того, что папа все время в «командировках» и в семье бывает редко. Это случайность или?..

— Негатива, извини, хватает и без моего участия.. Поэтому (хотя бы в Рождество Христово) эта семья должна была почувствовать радость, пусть и на несколько часов.

— Добрый рассказ. До слез… Испытала удовольствие даже Муська, получившая на праздник сочное крылышко рождественского гуся.

— Если счастье, то оно должно быть для всех.

— Твои рождественские истории — замечательны, хотя…

— Догадываюсь, что тебя смущает.

— Понимаешь, в них ты не обходишь стороной и чрезвычайно нехорошие стороны.

— Кривить душой, Натка, не хочется. Совесть мне не позволяет лгать и видеть детство лишь в радужных тонах. Но тем не менее в каждой истории чувствуется превосходство добра над злом. Так есть, так должно быть. Допустим, рассказ «С Божьей помощью». Трагедия для малыша. Ведь он обижен судьбой дважды. Мало того, что растет в неполной семье, но к тому же в неблагополучной: мать спивается и ребенок отпущен на произвол судьбы.

— Но малыш со стержнем. Учится, несмотря ни на что, хорошо. Удивительно!

— Ничего, Натка, удивительного… Не мои придумки. Реально знал одну семью, в которой мать и отец не работали, а побирались в электричках, а по вечерам вдрызг напивались и устраивали на глазах у полуголодных детей разборки. Их лишили родительских прав, а мальчика и девочку поместили в один из детских домов Екатеринбурга. Журналистские тропы вскоре меня туда привели. И узнал…

— Что именно?

— Ты, Натка, не поверишь, но они, оказалось, учатся только на пять и самые послушные, самые добрые дети.

— Хватает за душу и рассказ «Сердца трех»! И все другие, кстати. Мне импонирует, Геннадий, что ты окружаешь обездоленных маленьких героев добрыми людьми. Хотя, когда я услышала из уст детдомовца, что их «воспитка истязает», не выдержала и буквально расплакалась. Бедные дети с исковерканной судьбой. Они нуждаются в доброте, а иногда встречают чудовищную жестокость.

— Такова, Натка жизнь…

— Понимаю, но смириться не могу. Ничто в этом мире не стоит слезы ребенка. Спасибо, Геннадий, за то, что написал такую книгу, насквозь, несмотря ни на что, прошитую добром и оптимизмом. Хочу верить, что у книги будет много читателей, что у нее прекрасное будущее.

— Твои бы слова, Натка, да Богу в уши… Пока же…

— Прочь пессимизм, Геннадий! Тебе это не идет, не к лицу.

— Я оптимист, правда, очень уж хорошо информированный и поэтому…

— Намеки не принимаю… Удачи и хорошего настроения.

— Спасибо, или как говаривали в старину, премного благодарен, сударыня.

Не знаю, удалось ли мне хорошо представить творчество этого уральского автора, но мне очень хотелось этого. Остальное — пусть читатель судит сам. Рассчитываю, однако, на снисходительность.