Трижды изменник Родины. Часть 3

                ЛАГЕРНАЯ ЖИЗНЬ "ТРИЖДЫ ИЗМЕННИКА РОДИНЫ"

                "Чувство собственного достоинства- вот таинственный
                инструмент собирается он столетиями, а утрачивается
                в момент".  Булат Окуджава.
         
     Оказавшись в лагере, мы освободились от гнетущей неизвестности, давившей на психику в одиночной камере во время следствия, и немного успокоились. А на зоне информация просачивается быстрее молнии. Ничего не утаишь. Здесь уже знали, что отец и сын, то есть мы, убили колхозного председателя. Как гласит поговорка: «В камеру ещё не вошёл, а про тебя уже все всё знают»…
Зло над нами совершилось решительно и бесповоротно, второй раз ждать торжества истины было нереально. Казалось, весь мир живёт в такой же несправедливости, как и мы сами. Здесь каждый второй сидел ни за что. Это было время, когда бдительным гражданам Союза ССР везде и всюду мерещились шпионы. Страна была больна шпиономанией.
 
 Сначала в лагере, не смирившись со своей участью, мы пытались убеждать своё окружение, что де не убивали Выродова.А затем, освоившись с лагерной жизнью, вовсе надоело оправдываться, да и перед кем? И потом, там уважали бунтарей – тех, кто шёл на конфронтацию с властью и с нашим начальством.Я начал говорить на том же блатным жаргоне, что де шваркнули мы эту колхозную власть да так, что от неё мокрое место осталось, да портрет Хруща, забрызганный мозгами председателя.

   Может быть, я был настолько наивным и молодым, что не смог убедительно сыграть роль убийцы, а может быть, люди видели, как отец молился при каждом удобном случае, но никто не считал нас убийцами. Наоборот, люди были убеждены в том, что мы в действительности никого не убивали. Вот ведь народ!
Заключённые по 58-ой статье зачастую были людьми образованными, интеллигентными, они знали, что весь чеченский народ не может быть изменником Родины. Высказывали свои мнения, что хоть и есть Указ Хрущёва о нашей реабилитации, но власть даёт нам понять, что не всё гладко, как на бумаге – мол, до Хрущёва далеко, а мы сделаем с вами всё что хотим. Так что запущенная Сталиным машина репрессий продолжала работать безотказно.

 В начальный период жизни в зоне, если так её можно назвать, нас с отцом не покидала одинаковая мысль, которую держали в тайне друг от друга. Как позже узнали, от отчаяния нам обоим не хотелось жить. На самоубийство у нас рука не поднималась потому, что это большой грех. Если не сказать вызывающе, игнорировав всякую осторожность по отношению к лагерной жизни, мы вели себя слишком опрометчиво. И это было заметно. Хотя понимали, что надо жить даже тогда, когда не можешь ответить – зачем.

Работали мы на изготовлении саманного кирпича.
Жилую зону с так называемой промзоной соединяла дорога длиной 1, 5 км обнесённая колючей проволокой, получался туннель их колючей проволоки. Да ещё вдоль ограждения была протянута проволока, которая находилась под напряжением. Этот тюремный коридор назывался продол, он на всю длину просматривался с вышки, где стояли автоматчики. Ширина продола была такой, что по ней проходила колонна зэков по пять человек.
И вот однажды в жилой зоне затеяли строительство нового барака, а после изнурительного труда вечером, после съёма, на нас возложили обязанность, принести по два кирпича. Кирпич – обыкновенный, большой саманный. В полусыром виде весит около 20 кг.

  После работы, пока все встанут в строй, дойдут до жилой зоны, и там ещё пропускают по пятёрке, и всё это время уставший, голодный, истощённый человек (зэк), вынужден был держать в руках 40 кг.Не выполнил наряд – получай карцер, на сутки или на трое. Тут уже на усмотрение «хозяина», полковника Арзаматова.

Был ли транспорт для перевозки? Был, но начальник на реплику из толпы: «Почему кирпич нельзя перевозить на машине?» грубо крикнул: «Разговорчики в строю! Мне кирпичи не нужны, мне нужны ваши муки».Отец однажды решительно отказался взять кирпич, а я бы не осилил общий груз за него и за себя. Наша колонна доходяг из нескольких сот человек с трудом, поддерживая друг друга, дотащилась по продолу 1,5 км до финиша, а там стоит всё начальство во главе с полковником.
Мои попытки передать кирпичи стоящему рядом отцу не увенчались успехом. В жилую зону проходили, как я уже говорил выше, строем по пятёрке. Вот уже впереди идущая пятёрка пересекла границу зоны, за ней наша, еле держась на ногах, вышла на финиш и предстала перед взором начальства.

Было видно, у кого в руках нет злосчастных саманных кирпичей. Полковник Арзаматов пришёл в ярость и начал орать: «Почему у этого, такого сякого, нет кирпичей?». Звали отца Шада. За провинность одного человека наказывали весь отряд, в количестве 150 человек. Весь зоновский личный состав, как в армии, был разбит на отряды от 100 до 200 человек, во главе начальника отряда, офицер. А здесь грехи зэков мог «отпускать» только он – «хозяин», на это у него фантазии хватало.
Отец твердым шагом пошёл на полковника, остановился на расстояние вытянутой руки, выпрямился, и встал перед ним, подбоченясь. Тут я подумал, что вижу отца в последний раз. Он решил «вызвать огонь на себя»

И вдруг, а он был левша, тыльной стороной ладони, с возгласом «Шада не таскайть кирпич, палкёник!» замахнулся на офицера. У меня сердце ёкнуло, а в голове мгновенно промелькнула мысль: «Всё, конец нашим мытарствам. И теперь, если начнут его бить, я кинусь на полковника. Ай да отец, ты нашёл нам достойную смерть!» Этим безрассудным поступком отца я горжусь всю жизнь!
Полковник Арзаматов отпрянул, но отец пальцами руки зацепил козырёк фуражки, которая слетела с его головы на землю. Началась паника: «Кто? Как посмел? Арестовать!» На отца накинулись вся лагерная шайка начальства. Его скрутили, но бить не стали. Как только полковнику доложили, что фамилия зэка – Кадыхаджиев Шада, он спросил:
– Это не тот ли с сыном, который грохнул председателя? Ему ответили:
– Да, это он. Офицер скомандовал:
– Отставить!
Это было неслыханное чудо – «хозяин», начальник лагеря, прощает зэку оскорбление, но это было.
Видавшие виды зэки, побывавшие в застенках фашистских концлагерей Маутхаузена и Бухенвальда, досиживающие свои сроки за тяжкие «грехи» перед Родиной, не помнили таких истинно мужских поступков, которые совершили отец и начальник тюремного лагеря. Оба были достойны уважения, но зона есть зона, здесь быстро забывали добро.
По тюремным правилам отец заслуживал суровое наказание – трое суток «ШИЗО» (штрафной изолятор). Такой срок никто не выдерживал, оттуда выносили уже труп. Потому что давали на сутки полкусочка хлеба с кружкой воды. Измождённые зэки ещё до посадки, даже за одни сутки становились полуживыми, их потом вдвоём волоком вытаскивали.

В любое время ночи в зоне устраивали облавы, построения и поверки, а внутри камер шмон (обыск). Не имело значение зэк больной или только что умер, его должны были выносить на одеяле и уложить на землю в числе пятёрки. Это у зоновского начальства был такой метод – считать людей по пятёркам. Так легче. Поднимали на ноги среди ночи, пересчитывали, не давали возможности отдохнуть, а утром нам идти на 12 часовой рабский труд. И целый день мечтаешь упасть и заснуть вечным сном на узкой металлической шконке (по лагерному – койка). Старые зэки из немецких концлагерей имели возможность сравнивать: советская лагерная жизнь, говорили они, была тяжелее фашистской.

И в этом суматошно - трагическом мире, отец стал «свояком» – кандидатом в касту воров. «Свояки» занимали второе после «воров в законе» место в иерархии блатных. Отец получил кличку «батя», и грелся в лучах славы коронованного «вора законника», принадлежавшего к высшей касте тюремного мира.Для решения междоусобных разногласий зэки опирались на него, а он их решал по справедливости. Лагерное начальство пыталась разжиться, включив его в сектор внутреннего порядка (СВП) – члены которой активно сотрудничали с администрацией. Но отец отрекся от всех привилегированных «должностей», только отказался выходить на работу. Ему прощали все – старик придерживается правильных понятий, тянет срок 15 лет ни за что. И это с него достаточно, пусть молиться своему Аллаху!

Вот вам закон и советский народ! Не верю, что следователи, прокуроры, судьи – люди с высшими гуманитарными образованиями – не знали истинную суть производимого ими беззакония. Просто так списали преступление чеченцев, самых бесправных среди таких же бесправных народов СССР. Есть в России поговорка: от тюрьмы, да от сумы не зарекайся. Может быть, именно потому, что нашему человеку мысль о тюрьме в глубине души никогда не кажется абсолютно невероятной, и живёт в Российском обществе такой интерес к тюремной тематике? Любят у нас блатные песни, в обиход вошёл и тюремный жаргон.

Однажды «бате» довелось спасти жизнь самого Никиты Хрущёва. Да, да того самого Первого Секретаря ЦК КПСС, Председателя Совета Министров СССР Никиты Сергеевича Хрущёва.

Общеизвестно, в лагере играют в карты, а карточный долг там выше человеческой жизни. После того, когда один из игроков проигрывал в карты «движимое имущество», (недвижимость они, как правило, не имели), он, пытаясь «отыграться», имел право поставить на человеческую жизнь. Свою жизнь, или чужую – значения не имело. Таких, ни в чём не повинных, но проигранных в карты мертвецов, часто находили в зоне. А партнёр мог назвать имя любого человека, даже если этот человек живёт на воле.
И тут одному из них осенила мысль – поставить на кон жизнь самого Хрущёва, который ездил с инспекторской проверкой по целине Казахстана и Средней Азии. Как утверждает Шери, Хрущёв побывал и в том самом колхозе имени Ленина, где они раньше, ещё до суда, работали. Казалось, что у блатных своё собственное государство внутри СССР, что они вполне довольны своей жизнью. Для них на воле существовал нелегальный фонд взаимопомощи заключённых – свой воровской общак.

Блатные зэки запросто могли организовать любому побег из лагеря, а на воле их дружки дали бы возможность приблизиться к Хрущёву на расстояние пистолетного выстрела. Хрущёв много колесил по стране. Как уверяет меня Шери, Никита Сергеевич даже ночевал однажды у одного председателя колхоза в Киргизской ССР. А на кону во время игры на Хрущёва, была поставлена огромная сумма. О таких вещах в лагере был информирован узкий круг заключённых, но отец каким-то образом узнал об этом. И он, как чеченец, не мог допустить, чтобы убили благодетеля его народа, издавшего Указ о реабилитации чеченцев, ингушей. Лагерная «братва» пошла ему навстречу, и Никита Сергеевич был спасён!
Только отца предупредили, чтобы он впредь с подобными просьбами к ним не обращался. Но они совершили другую пакость для отца. Им удалось «подставить» начальника лагеря полковника Арзаматова. Для этого они устроили побег карточному неудачнику, но с уговором, чтобы на воле попался в руки органов и дал показания, что организатором его побега является сам полковник Арзаматов, якобы начальник вывез его из лагеря в багажнике служебной машины "Победа". Эта была уже сенсация в органах МВД!

  Но попав на волю, беглец передумал возвращаться обратно в неволю, и решил смухлевать, то есть, свалить за кордон, не погасив карточный долг. Ибо в любой зоне Союза, а он туда непременно попадёт, его в лучшем случае ожидает смерть, а в худшем, за неоплаченный карточный долг, переведут в разряд «опущенных». Ну, как вам объяснить поцивилизованнее? Иные предпочитают опуститься в могилу, чем быть опущенным на зоне. Здесь желание никого не интересует, попадаешь в самую низшую группу неформальной иерархии заключённых.

А наш беглец совершил одно из трёх грубейших нарушений тюремного закона: доносительство, крысятничество - кража у своих, фуфлыжничество - неоплаченный карточный долг. Карточный долг – дело святое, неоплата смывается только кровью.
При переходе Афганской границы «фуфлыжника» поймали пограничники. И новый суд, на котором ему совместно с дружками из лагеря удалось доказать, что организатором его побега был не кто иной, а как сам «хозяин» лагеря. Полковника разжаловали, но не посадили. Говорили, что он работает где- то прорабом.
Отца совесть мучила, что он не смог спасти полковника, который мог тогда наказать его, но не сделал. А то, что Арзаматов, Иванов или Ахмедов – все одинаковые цепные псы «исправительно - трудовых учреждений», батя знал не хуже блатных.

Вот в какой среде нам, отцу и сыну, совместно довелось провести часть жизни. Это с нашими моральными принципами! Ведь слышать, видеть, знать ту жизнь было для меня такой же мукой, как ходить перед отцом голым. Одна лишь единственная отрада, что он не знал русского языка. Когда от скуки отец пытался быть в курсе тех или иных разборок, зэки обычно говорили:
– Батя, побереги свои нервы. Это не для твоих ушей.
Но зрением его Аллах не обидел, оно у него было отличное.
А теперь меня начали очень сильно волновать возможности блатных устроить побег. Потому что ни в один день, вплоть до последнего, меня не покидала мысль свалить (убежать) из зоны, и тогда, когда мне оставалось 30 дней, я был готов совершить побег. Даже ценой подставы, а может быть, и жизни, родного отца. Я не мог вместе с отцом быть свидетелем чужого позора.

Как только я поделился с этой мыслью с авторитетами, с ворами в законе, они давали мне полную гарантию перевезти меня, без сучка и задоринки, до города Баку.
– Это юг твоего Кавказа, – говорили мне, – а оттуда доберешься сам.
Только предупредили, что без отцовского благословения они это не сделают.
– Не обижай «батю», он и так смотрит на нас косо из-за Арзаматова. Хотя таких полковников в Союзе миллион.
Я поделился с отцом своей сокровенной мечтой, и получил от него нагоняй. И потом он часто повторял: «Смотри, не вздумай». Эх, отец, отец, если бы не ты здесь, разве смогли бы эти железные прутья удержать меня здесь. Я бы их одними зубами…

 Остаётся открытым другой вопрос:
Кем же является для чеченского народа Хрущёв? Благодетелем, который вернул народ на историческую Родину? Весь вопрос в том, что заставило его так поступить: проснувшаяся совесть, раскаяние за участие в том, что творил в стране сталинский режим, или жажда власти, во имя которой хороши любые политические маневры. Но, судя по тому, что творил в последние годы своего «царствования» Никита Сергеевич, его нельзя отнести к раскаявшимся грешникам.
В данном случае совесть и политика не совместимые вещи.

                НОВОСТИ ИЗ СЕЛА ВАСИЛЬЕВКА.

Однажды в зоне появился русский парень Колька из нашего села. Его посадили за кражу. Мы прекрасно знали друг друга. Парень обрадовался встрече, и мы также были рады ему. К тому времени почти все чеченцы из нашего села Васильевка уехали домой на Отчизну.
Кроме того Колька принёс нам важные новости.
После гибели Выродова в село прислали нового руководителя. Как-то в прекрасную лунную ночь колхозники устроили ему «тёмную» – они накинули ему на голову мешок и крепко избили, приговаривая:
– Будешь хорошо относиться к колхозникам?
Председатель торжественно обещал, но через четыре дня торопливо собрался, и смылся в неизвестном направлении.
Представители власти факт издевательства со стороны колхозников благополучно «замяли», так как у них не хватило наглости связать этот инцидент с чеченцами – среди оставшихся нескольких человек не было таких, на которых можно было бы «повесить» обвинение в «антисоветчине».
Мне не терпелось узнать, как там проживает Надя, не вышла ли замуж?
"– Да ты что, Шери,– удивлённо воскликнул Колька, – в её сторону смотреть не один парень не отважится".
Но главной новостью для нас была другая.

Выродова убил собственный пасынок Витька. Эта новость была для нас, как удар грома в ясный день. Как только нас второй раз посадили, рассказывал Колька, вдова Выродова продала дом, имущество и вместе с сыном уехала неизвестно куда.
От Коли мы узнали, что произошло на самом деле, и почему нас привезли обратно из Чечено-Ингушетии и осудили по обвинению, которое уже рассматривалось в суде. Словом, почему у наших органов «правопорядка» закон получил обратную силу?

Оказалось, после того, как нас освободили, и наша семья вместе выбыла домой на Кавказ, вдова Выродова поехала в Москву. Явилась на Лубянскую площадь, и прямо на крыльце у входной двери здания КГБ СССР разыграла сцену обморока. Конечно, дежурные в здания КГБ среагировали моментально, женщину завели в вестибюль, куда она пыталась попасть. Как только она пришла в чувство, её допросили. Выродова довела до комитетчиков новость о «вопиющей несправедливости», судебных органов Киргизской ССР – её мужа, фронтовика, штурмовавшего Берлин, председателя колхоза имени Ленина, прямо на рабочем месте зверски убили проклятые «чечены». А подлых убийц суд города Фрунзе (Бишкек) выпустил на свободу за мешок денег, собранный всем чеченским народом.
                *  *  *
Ах, вон оно как! Воодушевлённые вновь появившейся надеждой, мы стали писать жалобы во все доступные нам инстанции.
Начальником нашего отряда (отрядным) был киргиз по имени Муса. Первой инстанцией в условиях тюремной зоны, в чьи руки попадает письмо заключённого даже к матери, это начальник отряда. Когда у него в столе накопилось изрядное количество моих писем, Муса вызывает нас с отцом, и пытается нам помочь дать ход нашему заявлению. И мы втроем приходим в кабинет начальника зоны. Он внимательно выслушал нас, дал возможность высказать всё, что накипело.
После этого он честно признался, что вся зона, и он сам в том числе, уверены в том, что мы не причастны к убийству председателя колхоза. Но посоветовал нам успокоиться, покориться судьбе и более себя не нервировать. И добавил:
– Ваш приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Потом встал и подошёл к моему отцу:
– Единственное, чем я могу вам помочь, это определить твоего сына в столярный цех. Он молод, пусть приобретает навыки столярного дела, в жизни ему пригодиться. Да и заработок там лучше, чем в других местах. Накопите кое-что до окончания срока.
Вот так и отсидел я за преступление, которое не совершал, шесть с половиной лет...

...Но всё когда-нибудь кончается, закончился и мой тюремный срок. Когда я вышел из лагеря на волю, в 1964 году, то получил по тем временам очень крупную сумму в количестве 3 тысячи 800 рублей. А эти деньги мне помог заработать лагерный начальник, устроив в престижный столярный цех. Если вычесть полтора года СИЗО из общего срока 6, 5 лет, то эти деньги я получил за пять лет. Как бывшему зэку мне «западло» благодарить тюремных начальников, даже после стольких лет, но мне уже через год исполняется 80. И почему мне не сказать ему мысленно простое человеческое спасибо?
 Как обещал начальник, я действительно получил под расчёт не только солидную сумму, но и настоящие мужские профессии столяра и строителя.
Таких денег мне никогда не приходилось даже видеть. А теперь, держа в руках подобную сумму, я не мог уехать из Киргизии домой без отца, повернувшись спиной к зоне, где он сидит.
Чтобы заниматься его освобождением, я остановился у родственников, которые ещё не уехали домой на Кавказ. Два брата из этой семьи обустроились здесь на хороших местах, и пока не собирались возвращаться в родные края. (Женой одного из братьев была моя тётя, примечание автора).

По моей просьбе они свели меня с хорошим адвокатом, евреем по национальности. Из моих рассказов опытный юрист составил для себя необходимую линию защиты, где и за что можно зацепиться для составления кассационной жалобы. Он согласился вести наше дело, после чего мы заключили джентльменский договор. Теперь он уже в качестве адвоката начал приезжать в зону, где сидел отец. К тому времени начальником зоны был другой человек. Адвокат по долгу службы имел право ознакомиться с уголовным делом своего подзащитного, чем он и занимался.
Два раза адвокат сводил меня в магазин, где показал несколько безделушек для супруги на небольшую сумму. Я понял намёк и оплатил.

 А бывший мой начальник отряда киргиз Муса находился в отпуске.
Как-то раз мы с адвокатом пришли в зону и столкнулись с ним во дворе.
Муса пригласил меня одного, без адвоката, к себе в кабинет и настойчиво стал отговаривать от пустых хлопот.
С тех прошло 55 лет, но почти дословно помню его слова:

– Знаешь, Шери, твоего отца не оправдают, даже если жена Выродова приведёт своего сынка и скажет: «Вот убийца моего мужа, освободите невинных людей». Ваш приговор обжалованию не подлежит. Будете настаивать – они их прикончат, всех троих. А скорее всего, убьют тебя – устроят автокатастрофу, и конец тебе. За тобой наверняка уже идёт слежка. Здесь задействованы все органы власти страны: КГБ, прокуратура, даже Верховный суд. Ты же не настолько наивен – неужели считаешь возможным, что они все признают свою ошибку? Да если хочешь знать, они скорее половину Киргизии с лица земли сотрут, чем сделают такое. Твой адвокат – еврей очень опытный человек. Его нанимают состоятельные люди, а у тебя он просто отберёт деньги, и ничего не сделает. Так что не трать зря свои кровные, у тебя дома мать и пятеро младших оглоедов. Эти деньги больше помогут им, чем твоему отцу. Послушай моего доброго совета. Забери свои деньги и езжай домой.
               
                ОТ АВТОРА.               
 
Шери послушался совета киргиза Мусы, не все начальники отрядов были похожи на Солженицынских «хозяев» ГУЛАГа. Как мы сами видели, были среди них и хорошие люди.
Ещё в начале тюремной жизни Шери убедился в порядочности отрядного Мусы, когда он в отчаянье написал гневное письмо в Москву, в адрес судьи Смирнова, где обзывал его самыми скверными словами. Шери полагал, что этим вызовет гнев со стороны органов, и его могут расстрелять. Так не хотелось жить на свете 18 летнему парню!
Но отрядный Муса вернул его послание и посоветовал больше так не делать.

Шери рассказывает:
– С тех пор у нас с Мусой сложились доверительные отношения. Бывало, вместе ругали власть. Муса был хорошим человеком, я его сравнивал с народным писателем Киргизии Чингизом Айтматовым, которого уважал и прочёл почти все его повести.
Однажды Шери спросил у Мусы: «какая была необходимость в том, чтобы во время суда соблюдать такие меры безопасности – выставить вокруг здания суда и внутри него целый батальон вооружённых солдат? Мы же простые колхозники, никакой опасности не представляли…»

"Э-э, нет! – ответил Муса, – они не беспокоятся за народ, а опасаются за свою жизнь. Знают, что совершают несправедливость, поэтому боятся".
И что получается в итоге: из одной семьи один человек отсидел 15 лет, другой 12 лет, третий 6, 5 лет. Из другой семьи двое отсидели по 15 лет.
В совокупности получается - 63, 5 лет! Да ещё приплюсовать к этому по 13 лет депортации! Колоссальная сумма получается! 115, 5 лет заключения на четверых, и ни за что! Да, чуть не забыл! 58-я статья, по которой их осудили, политическая. Здесь поблажки типа УДО (условно досрочное освобождение) законом не предусмотрены. Все осужденные по 58 статье сидели от звонка до звонка, независимо от национальной принадлежности.

                ПРОЩАНИЕ С НАДЕНЬКОЙ.               
                Промолвив ласковое слово,
                В награду требуй жизнь мою;
                Но, друг мой, не проси бы               
                Я мук своих не продаю.
                М. Ю. Лермонтов.
               
   Если не расскажу о сердечных муках, преследующих моего героя Шери всю жизнь, то повествование моё останется каким-то сухим, не жизненным. А где же наш Ангел, спаситель четырёх несчастных душ? Где Надя, и как сложилась судьба этой потрясающей своей смелостью украинской девушки? На эти вопросы Шери длительное время не отвечал или загадочно молчал.
Долгие часы беседовали мы с Шери за чашкой чая, пока он не согласился рассказать о своей сокровенной тайне, которую хранил в душе всю свою жизнь. И вот, пытаясь завоевать его доверие, с шутками и прибаутками говорю ему: «Если начал рассказывать, так раскрой полотно своей жизни без складок!». Как говорят мужики: «Раз пошла такая пьянка – режь последний огурец!» Он решил, что я заслужил право на его откровенность. После чего как на духу, словно инок перед пастырем, стал исповедоваться передо мной.
 
Это была его сердечная, сугубо личная тайна, которую он сохранил до преклонного возраста. Шери, который сегодня и по возрасту, и по статусу, и в реальности является прадедом, в душе оставался чеченским парнем, сохранившим любовь к украинской девушке Надежде Игнатенко,
Для Шери трудно было рассказывать о нереализованной любви к Наденьке, как он до сих пор её называет, своему младшему двоюродному брату. Не принято у нас обнародовать подобные душевные муки – не поймут, особенно самые близкие. Такие у нас национальные традиции и предрассудки. И вот 80-летний чеченец рассказывает мне о самом сокровенном – о своих сердечных страданиях. Это самое невероятное событие в моей жизни.

Когда в печати появилась первая часть трагической истории жизни Шери, он рассказал мне о другой стороне своей тяжёлой жизни, где были и счастливые моменты. Может быть, это и дало Шери остаться человеком в нечеловеческих условиях.
               
                ОТ ШЕРИ.   
 Однажды отца, когда мы уже сидели в лагере, по лагерному громкоговорителю, в народе матюгальник, вызвали  к дежурному. И там сообщили, что на встречу с ним приехал  отец Нади. А для отца всё, что касается этой семьи, было архиважно. А так как отец не понимал русский язык, ему позволили взять с собой толмача, но предупредили, брать любого чеченца кроме сына. В зоне были человек 15 чеченской, ингушской национальностей и любой из них был готов ему помочь. Вызвался Абдурахман, шустрый малый из Курчалоя. Мы там, на выселении или в зоне, и где бы чеченец ни ходил по чужой земле, к имени человека приставляли не фамилию, а название его родового села на Кавказе. Даже тогда, когда нам путь туда был заказан.
   
Оказалось, отец Нади Игнатов, взрослые чеченцы нарекли его так, а фамилия его была – Игнатенко, упросил начальника лагеря дать ему свидание на 20 минут с моим отцом, для решения важнейшего семейного вопроса, так как свидание давали только близким родным одной фамилии. Полковник пошёл навстречу вопреки режиму и дал добро.
В комнате свиданий встретились родители, где они решали судьбу нашу.

– Шада, - обратился к отцу Игнатенко,- у нас с женой единственная дочь и для её счастья мы готовы на всё. Смирились бы и с её решением выйти замуж за твоего сына. Чего она упорно желает. Но мы её родители, а ты отец своему сыну. Мы все желаем счастья своим детям.
Ваша статья тяжёлая (58- ая. Автор), она не дозволяет вам досрочного освобождения, не даёт и другие льготы, чтобы создавать семью, хотя бы сносно, как уголовникам получать частые свидания. А когда твой сын выйдет из лагеря, моей дочери будет 28 лет. Даже не это главное, по нашим обычаям зять может жить с тестем и тёщей, но у вас этого нет, твой сын заберёт нашу дочь на Кавказ, а мы лишимся главного в нашей жизни – внуков. В этом смысл дальнейшей моей жизни. У меня нет никого в мире, не родных, близких, мы лишились друг друга ещё в 1932 году, на Украине. Там не осталось никого. Надя отвергает уже третье предложение замужества.
Ради счастья моей семьи, скажи сыну, чтобы отрекся от моей дочери, я знаю твое слово для него закон, иначе моя дочь грозиться наложит на себя руку.

– Ты верно говоришь, Игнатов,- сказал Шада,- у нас отец отвечает за поступки сына. Поэтому скажу тебе свою отцовскую волю: отныне мой сын будет братом твоей дочери. Я сегодня живу и говорю с тобой только благодаря твоей, то есть, нашей дочери и её счастье для меня также важнее, как благополучия своих детей. Да и какое счастье она обретёт с моим сыном, видно такова наша судьба. Прости, что не смог отблагодарит вас, ты воспитал достойную дочь. Я бы с гордостью привёл такую сноху в семью. Дай Аллах ей счастье, а вам с женой долгих и счастливых лет и много внуков! 

На прощание Игнатенко обнял отца и прослезился.
– Вы показали всем свою храбрость, я не сомневался в тебе, Шада. Другой благодарности мне не надо. Мне хватает твоё слово, но для дочери ещё нужно письменное отречение твоего сына.
Отец обещал и это.
– Пусть передают записку через Петра,- сказал на прощание Игнатенко.
Пётр – это наш односельчанин, работал в лагере надзирателем.
"Вольный лагерь", то есть село наше, под симпатичным русским именем - Васильевка, находилось на расстоянии 15 км от лагеря строгого режима. Воистину, места не столь отдалённые друг от друга. Кстати, село, где родился автор. Село, где были сконцентрированы до кучи многие неблагонадёжные народы, ещё на заре советской власти.

Абдурахман, выступавший свидетелем и переводчиком наших с Надей родителей, передал  мне этот разговор, вместе с твердым решением отца. Но не утерпел добавить от себя и сказать отцу Нади, что они встретятся, когда - ни будь на небесах.
Ну что ж, воля отца для меня непререкаемо, даже в более благоприятных обстановках, а тут тюрьма, да и вообще прав отец, какое она найдёт счастье рядом со мной.
После долгих раздумий, мытарств, я пытался извлечь её из своей памяти, сдать, как говориться в архив свою – любовь. Только мне трудно это удавалось, не было ни часа, не минуты, чтобы я о ней не думал. Если сказать честно, всю жизнь, и до сегодняшнего дня. Это не в знак признательности к спасению отца, двоюродного брата, тут совсем иная статья.
Рассказывая эту историю, я немного стыжусь: не лишнее ли я болтаю на старости, имея столько внуков и правнуков. Могут сказать: совсем из ума выжил человек на старости лет.    

Ладно, уж, чему быть – тому не миновать.
Но всё когда нибудь кончается, закончился и мой тюремный срок. Когда я вышел из лагеря на волю, в 1964 году, то получил по тем временам крупную сумму в количестве 3 тысяча 800 рублей. А этих денег мне помог заработать лагерный начальник, устроив в престижный столярный цех. Если вычесть полтора года  СИЗО из общего срока 6, 5 лет, то эти деньги я получил за пять лет. Как бывшему зэку мне "западло" благодарить тюремных начальников, даже происшествии лет, но мне уже через год исполняется – 80. И почему мне не сказать ему мысленно – человеческое спасибо?   

После серии неудачных попыток пересмотреть дело моего отца через кассационную жалобу на суде, я собрался покинут Киргизстан. А ему предстояло сидеть ещё десять лет. Но не мог поступить так, не простившись, не повидавшись с Наденькой, не поблагодарив её. Только не знал, как это сделать.
Потому что знал, Надя вышла замуж за русского парня, и у них растёт сын. С одной стороны, по меркам чеченских адатов, любое домогательство свиданий с замужней женщиной, было подло по отношению к ней самой, не уважению к её мужу, а этого я допустить не мог. С другой стороны, они русские, а у них, как и у всех народов считается обыкновенным свинством не сказать на прощание обшечеловеское спасибо за всё, что эта девушка сделала для нашей семьи.

Надя работает в универмаге города Фрунзе (Бишкек), муж на хорошей должности. А что эта встреча даст – мне, ей? Одни муки несбывшихся надежд и любви! И новое расставание, теперь уже на всю жизнь. Обстановочка сложилась  типа того, зачем трогать лихо, пока лежит тихо?
 Взвесив за и против наших с ней обычаев, я принял нечто среднее, решил послать к Наде одного Сулеймана, у которых я остановился (Сулейман – мой двоюродный брат. Сын моей родной тётки. Автор). Возместить в рублях жизнь моего отца, брата не имела смысла, но я купил ей в качестве подарка: золотую цепочку с кулоном, вложил в пакет 500 рублей денег. Не удержался написал ещё и письмо следующего содержания:
"Наденька! Я никогда тебя не забывал и наверно буду, помнит всю жизнь. Но мой отец дал слово, что мы с тобой названные брат и сестра, а его обет нарушит я не могу. Да и лезть в вашу налаженную жизнь не в праве. Твой муж говорят хороший парень. Желаю вам счастья! Примите от Кавказа этот маленький подарок. Прощай!"
– Если она спросить, где я?- велел ещё Сулейману,- Ты скажи, что он вчера улетел на Кавказ до Баку.

Это был самый удобный путь добраться из столицы Киргизии Фрунзе до столицы Чечено -Ингушетии - Грозный. Из Баку добирались до Грозного по железной дороге.
В советском универмаге, обычно толпился много народу, но я подавил искушение, затерявшись среди массы, издали наблюдать за Надей, как  она воспримет моё письмо, подарок. Опять таки, зачем терзать себе душу.
Дождавшись на улице Сулеймана, мы ушли с площади домой. Мне, было, невтерпёж  спросит, что сказала Надя. Так и случилось, как я предполагал, она взяла письмо, тут же прочла и спросила:
– А где он?

Хотя  в письме не было имени, но она догадалась от кого.
Сулейман ответил, как я велел, после чего Надя разрыдалась. Растроганный её поведением, извинившись он  быстрым шагом вышел из универмага.
- Ты знаешь, Шери,- сказал мне с озабоченным видом Сулейман по чеченски,- она сперва задрожала, а потом заплакала.
 И как все привыкшие жить среди русскоязычного населения, добавил на русском языке:
– Мне её стало очень жалко, я не мог больше смотреть на её страдания. Может вернёмся, встретишься с ней? 
– Нет. Всё мы сделали верно, - сказал я тяжело и будто про себя, но вслух.
Хотя не видел саму картину, но в моём воображении она так и осталась, как он рассказывал: прижав ладонями на груди письмо, а перед ней на прилавке развёрнутая газета, на ней лежат золотые безделушки с красными советскими червонцами. И плачущую... сестрёнку Наденьку...

И сегодня глядя на сияющее лицо старого Шери, автор записок вспомнил слова Беллы Ахмадулиной: "Любовь ведь тоже умирает". Неужто такая замечательная поэтесса Белла могла ошибиться?         

 http://www.proza.ru/2018/05/26/643