Приключения котауси Буслай и Монро Гл 16

                Глава 16. Будем жить, Буслай!
                «Белые» + «Чёрные» = удачное колдовство!
                Лапа на месте, выздоравливай, дружок!


Сёмыч проснулся, вернее, выбрался из полусна-полуреальности, когда день давно перевалил за свою половину. Очухался он после кошмарной ночи весь какой-то разбитый с не покидающим чувством тревоги то ли за себя, то ли за друга Буслая. Что там натворили с ним бабуськи ночью, ещё предстояло выяснить. Колдовские флюиды витали повсюду. Сёмыч никак не мог от них отделаться, возвращаясь в воспоминаниях к событиям  ужасной для него ночи, до которой он ни во что ТАКОЕ не верил. Помнил Сёмыч тоже не всё, а что помнил, не совсем ясно. Видимо, коньяк сделал-таки своё подлое дело, а может вовсе и не коньяк, а хитрые ведьмочки напустили тумана в его атеистическую душу.

Сёмыч осмотрелся. Вот оно – началось! Он точно помнил, что в домик не заходил, а сейчас лежит на очень удобном диванчике. Выходит, и тут бабуськи постарались, занесли его практически в каматозном состоянии и уложили в постельку. Да, уж весёленькие ведьмочки попались, шалуньи!
Кстати, что там Буслай с его отгрызанной лапой, ради которой затевалась вся эта колдовская потеха? Сёмыч поднялся с дивана. Буслай  дрых. Лапа была на месте, целиком. Сёмыч вяло подумал о том, как совместить всю эту шаманщину с колдовскими заговорами, ведьмячьими песнями-плясками с чудесами технического прогресса и далеко шагнувшей вперед современной медицины. Но, ведь ЭТО было, прямо вот здесь у него на глазах! Лучше не копаться и не забивать себе башку, а принять, как неизбежное.

Сёмыч аккуратненько взял Буслая за больную лапу, она была теплая, живая. Бус-лай немного дернулся, но не проснулся, только задышал часто и волнительно. Мгновенно в домик ворвались бабуси. «У них там что, монитор что ли?» - подумал Сёмыч. Развить свою мысль о беспроводном наблюдении лечащих врачей-бабусек за тяжело больным пациентом в условиях глубокой тайги Сёмыч не успел. Баба Люба подскочила и смачно влепила ему затрещину, от которой Сёмыч съежился и произнес «ой-ой-ой». «Ну-ка, положь на место! – грозно прикрикнула баба Люба. Сёмыч послушно и очень нежно опустил Буслаеву лапу назад на одеяло. Не глядя бабе Любе в глаза (забоялся очень!), прогундявил, как провинившийся школьник: «Чего дерёшься? Нельзя что ли друга за лапку подержать?»  «Ух, ты, скорый какой! – возмутилась баба Люба. – Не тобой приделана, не тебе и держаться! Рано ещё болезного за лапы хватать. Натворишь лиха – вся канитель напрасна! Ферштейн, атеист-комуняка?» Она помолчала, подумала и обратилась к Поликсении: «Наказать его что ли, Поликсюша? Чтобы место знал!» «Да, угомонись ты, сестрица! – вступилась за Сёмыча вторая бабуся. - Что ты разошлась. Понял Сёма всё, не дурак, чай, геолог (она много-значительно подняла указательный пальчик в небо), он в экспедиции ходит… »  «А ведет себя, как пацан голоштанный! – перебила кузину баба Люба. – За всё – хвать! Везде – лапь! Куда только нос свой не сунул…глаз да глаз за ним!»  Сёмыч вдруг страшно обиделся: «Ничего, что я здесь, я вам не мешаю мне кости мыть при мне же?»

Бабуськи переглянулись и присмирели. Сёмыч даже оважился взглянуть на них с победоносным видом. Сейчас бабуськи выглядели вполне себе обычными бабушками. Чистенькие, уютненькие, добренькие.  «Во,  прикинулись актёрки!» - подумал Сёмыч про себя. – Как будто и не устраивали жуткий ночной шабаш!»  «Желаешь поговорить об этом?» - вдруг спросила у него баба Люба, не открывая рта. Сёмыч непроизвольно глянул на неё. Глаза у Любушки блеснули изумрудными огоньками. Сёмычу сделалось не по себе. «Обложили! Я под колпаком «у Мюллера»! Ни подумать, ни сказать!» - грустно запричитал про себя Сёмыч.  «Да, будет ныть-то! Думай о хорошем! - сказала бабуся Поликсения вслух. – Давй я тебе, милок, парного молочка в кружечку волью. Уж дюжа, качественное молочко любашина Пеструха производит. А, сама-то, наша Любушка гляди-ка каковский хлебушек печёт, а оладушки, только со сковородки, так и просятся в рот!» Бабуся Поликсения засуетилась вокруг стола, поочередно откидывая белоснежные накрахмаленные салфеточки, под которыми обнаруживались всё новые и новые яства – самодельный душистый ноздреватый хлеб, румяные оладьи, ароматные пирожки, шанешки и другая обильная свежайшая выпечка.  Тут же стояли мисочки с творогом и сметаной необыкновенно притягательного желтоватого цвета, указывающего на приличную жирность молочных продуктов. Вазочки с вареньем светились всеми оттенками янтаря от прозрачного почти белого до темно-коричневого. В центре стола на почетном месте стоял большущий кувшин с теплым, ещё не остывшим молоком, продукт был явно экологически чистым.

Бабуся Поликсения старалась всеми силами замять незначительный скандальчик, вернее перепалку,между своенравной сестрицей Любушкой и упрямым правдолюбом Сёмычем. Она без конца тасовала блюда с угощеньями, пододвигая их поближе к Сёмычу, у которого от одного вида домашней еды слюньки потекли, и руки сами потянулись к вкуснятине. Сёмыч уже откусил кусочек от пирожка с капустой, одновременно засунул в рот оладух, заботливо сдобренный бабусей Поликсенией сметанкой. Вкус был изумительный! Сёмыч сделал большой глоток сладковатого молочка, пропихивая всю эту красотень в рот. «Когда же, они успели столько вкусненького с утра наготовить? – мелькнуло у пытливого геолога в голове. – Большого умения надо! Точняк, и тут без колдовства не обошлось!» Он тут же осекся, вспомнив, что бабуськи умеют читать мысли, но было поздно.   «Вот баран упрямый! Это не кончится никогда!» - заругалась баба Люба вслух и с силой ударила кулачком по столу. Звякнула подскочившая посуда, на кровати вскочил Буслай.  Котяра уставился на собравшихся за завтраком, хлопал широко открытыми глазами. Такими же глазами на него смотрели бабуси и Сёмыч и тоже моргали.

«Привет, Сёмыч! – сказал Буслай обыденно, как будто они только вчера виделись. – А, где Урсу не знаешь?»  «Да, здесь был… - Сёмыч стал деловито осматриваться, обшаривая комнату бестолковым взглядом, зачем-то заглянул под стол, отогнув край скатерти». Пока Сёмыч выискивал Урсу, Буслай воззрился на бабусек, которые чинно сидели с прямыми спинами за столом. «О! – удивленно воскликнул Буслай, обнаружив других персонажей. – Это откель к нам таких классных бабульков занесло?»  Буслай уставился на Сёмыча, ожидая ответа.  «Буря, скоро грянет буря!» – подумал Сёмыч.  Быстро сказал, делая вид, что не слышит вопроса: «Пойду Урсу поищу…»  и выскочил из домика, пусть сами разбираются со своим подопечным. За спиной он услышал изумленный шепот Буслая: «Бабуся Поликсения??? Ты ли это?!!»

В ближайшем пространстве Сёмыч не обнаружил Урсу. Возвращаться в домик было стрёмно, но любопытство разбирало. Сёмыч подошел на цыпочках к кухонному окну и осторожно заглянул. Обе бабуси уже были рядом с кроватью, на которой возлежал больной Буслай. Ему приподняли пышно взбитую подушку, и теперь котяра царственно занимал полулежачее положение. Бабуся Поликсения стояла в головах и аккуратно прочищала Буслаю уши ватными палочками. Буслай довольно журился, улыбался и периодически тряс головой от щекотной процедуры. Бабуся смеялась и легонько хлопала Буслая по голове, как непослушного мальчишку: «Не крутись, проказник, проткну невзначай!»  Баба Люба сидела сбоку на краю кровати. Она внимательно изучала свежий шов на горемычной лапе, легонько дуя на него смешно сложенными куриной гузкой губками. Идиллия была полнейшая, достойная голландских живописцев!

Сёмыч услышал шаги за спиной, обернулся. Из тайги вышли Урсу и Рыжий Ус. Урсу размашисто направился в домик, по его сосредоточенному лицу было видно, что он несёт наиважнейшую весть. Сёмыч кинулся к нему от окна, упреждая не портить картину: «Ни-ни-ни…» Но Урсу уже влетел в дверь, за ним проскочил Рыжий Ус. Идиллия была испорчена.  «Помош, однако! Кошак рыжух лизает – ран заживлят!» - выдал с порога Урсу с победоносным видом. Бабуськи отвлеклись от Буслая, переглянулись. Буслай помахал корешам здоровой лапой, приветствуя дорогих друзей, расплылся в улыбке.

«Урсуш, ты кого приволок?» – обратилась баба Люба к охотнику. На сцену выдвинулся Ус, гордо задрав нос, отчеканил: «Ус Рыжий, рысь, альфа-самец клана «рыжих!»  «Слышь, Поликсюша! – затряслась от смеха баба Люба. – СамЭц, да вдобавок Альфа! Енто нам с тобой позарез!»  Бабуськи прыснули от смеха. Ус смотрел на бабусек, не понимая, что те нашли смешного в его титулах, и заявил ещё более горделиво: «Я лизать могу!»  «Замолчи, охальник!» - бабуськи свалились на пол, дойдя до истерики. Сёмыч тоже не выдержал, согнулся пополам и ржал, как сумасшедший.  Буслай сполз с подушки и мяукал от смеха на все лады. Ус никак не мог врубиться, что он говорит смешного, наивный неиспорченный Урсу тоже смотрел на общее ржалово довольно растерянно и серьёзно. Этим они с Усом ещё больше раззадоривали покатывающихся со смеху. Следующей фразой Ус добил всех: «Я лизну слегка… лечёбы для…»  Бабуськи и Сёмыч ползали по полу, бедная баба Люба икала, не в силах унять смех. «Замолчи, изверг! – взмолилась Поликсения. – Пупки надорвём!»

Потеху прервал глухой стук со стороны Буслая, смех резко прекратился, все по-смотрели в сторону стука. Лица перекосились ужасом. На полу возле кровати лежала лапа Буслая, снова отгрызанным куском. В порыве смеха он не заметил, как резко поднял ещё не зажившую конечность, и с таким трудом приделанный кусок отвалился. «Только не это!» - завыли баба Люба и Поликсения в два голоса.

Баба Люба вскочила, выражение лица сделалось страшным, совершенно ведьмячьим, глаза исчезли из глазниц, на их месте зияли чёрные дыры. Шатаясь, вытянув вперёд руки, баба Люба направилась к обрубку, её трясло. Поликсения опередила сестру. Она схватила огрызок лапы,  ловко упаковала его в полиэтиленовую пленку и засунула в морозилку.

Все были в шоке, включая, естественно, Буслая. Он с отвращением смотрел на свою укороченную лапу, вновь ставшую культей. Потом начал что есть силы колотить ею по кровати, пока не заляпал всё вокруг кровью и, обессилев, впал в забытье.

Баба Люба тоже свалилась без чувств. Бабуся Поликсения стойко держалась. Она выпихала всех во двор и начала отхаживать сестрицу. Любушка очнулась. Вместе похлопотали над Буслаем, не придумав ничего лучше, как ввести его в состояние глубочайшего сна.

Сели друг напротив друга за стол, стали мозговать, обсуждать случившееся.  Баба Люба первая начала разговор, угрюмо покачав головой: «Я больше не смогу… силов не хватит… всё израсходовала…»  «Что ж мы, дуры, смеялись-то так! Знамо, не к добру!» - печально сказала Поликсения. «Да не в смехе дело-то, - отвечала её Любушка, - лапа итак не прижилась бы.  Увидела я это сегодня, но понадеялась, что обойдется.  Да, видно, никак не могу «черную мощь» сломить. Вбелую мне не победить «черный заговор». Вот, Поликсюнюшка, какой фокус-покус вырисовывается…»

Баба Люба достала из-за пазухи скляночку темно-зеленого стекла, сделала не-сколько глотков. Через минуту она сосредоточилась, подобралась и приосанилась.  «Значится так! Давай соображать, сестричка! Буську выручать надо, жалко его! Да и престиж колдовской – начали дело, закончить надо! Есть у меня, Поликсюша, планчик «Б»…»

Бабуся Поликсения только серенькими глазками захлопала, видя скорое преображение сестры и ту энергию, с какой она вновь схватилась за дело.  «Так вот, слушай! – продолжала баба Люба. –  Ясно, что без «черноты» в нашем «белом» бизнесе не обойтись,  во всяком случае, в данном конкретном деле бедняжки Буслая (как же горемыка расстроился, сердешный!).  Кто-то из «черных» сильно Буслаю «козу заделал»! Снять эту «черную порчу» может только свой же «черный». А как снимем, наш черёд согласно колдовской книжице.  Секёшь, мадам ведьмочка?»  «Да, где ж мы этого «черного» для Буслая добудем?» - вставила Поликсения.  «Не перебивай! – зло остановила её Любушка и снова заговорила по-деловому. – Есть у меня один «чёренький» на примете, старый знакомый. Да ты его тоже знаешь! Помнишь, женихались в молодости с Яшкой Друдалаем?»  «Да, иди ты! Нешто цыган?!» - Поликсения махнула на Любушку пухленькой ручкой, как бы отгоняя навязчивое видение.  «Он! – констатировала Любушка. – Друдалай твой(!) теперь в «черных» ходит, силищи, я тебе скажу, неимоверной!»  Любушка перешла на шепот: «Слыхала, он где-то в нашей тайге обитается в районе Гадючьей Горки, шаманит. Люди называют его «черный шаман» Драдул, сокращенно типа…» Окно, возле которого сидела Любушка, вдруг резко распахнулось, сильный порыв ветра сдернул занавесочки. Бабуськи пригнулись к столу, закрыли головы руками, как будто опасаясь, что сейчас ударит гром или начнется бомбежка. Но всё само собой успокоилось. Баба Люба торопливо закрыла ставни.  «Видала? – она многозначительно указала глазами на окно. – Слышит! Имя нельзя произносить!»  «Ну, и в чем же план «Б»? – с нескрываемым любопытством поинтересовалась Поликсения.  «Ты забыла, дорогая моя Поликсюша, что когда-то любофф с цыганом крутила? – спросила немного с издевкой Любушка. – Не знаю, как он тебе, а ты ему оченно нравилась. Вспомни, по пятам за тобой таскался, племя цыганское, песни-романсы под гитару для тебя наяривал… Придется тебе к нему наведаться на поклон, сестрица!»  «Что ты? Что ты? Опомнись! – замахала руками Поликсения. – Забудь! Даже не проси! Ни-за-что и ни-ког-да!  Да, я, страсть как, боюсь его черномазого!»  Любушка прикрыла Поликсении рот ладонью, останавливая словесный поток: «А, во за ЧТО и КОГДА! За – Буслая и прямо сейчас, сей момент!» Поликсения безвольно откинулась на спинку стула. Любушка подо-шла к сестре, прижала её головку к своей груди и уже умоляющим тоном заговорила тихо и мягко: «Поликсюнь, ну, кто, если не ты, а?  Уверена, с твоим обаянием ты ЕГО скоренько уломаешь.  Только действовать надо с подходом, нежненько. Пробудить, так сказать, былые чувства.  А мужик – он и в шаманах мужик!»  «Ой, боюсь! Ой, боюсь! Ой, ноженьки не несут, подгибаются! – запела Поликсения тоном бабки-плакальщицы на похоронах. – Ну, его в жо… этого Яшку!»  При слове «Яшка» она получила от Любушки шлепок по губам: «Захлопнись!»  Поликсения примолкла, со страхом глядя на окно. На этот раз обошлось, пронесло.

А баба Люба уже собиралась в дальний путь искать «черного шамана». Она придирчиво осмотрела Поликсению. Подрумянила щечки, положила легкие голубые тени вокруг глаз (так повыразительнее будет!), чуточку бледно-розовой естественной помады на губки. Затем взбила беленькие седые кудряшки, сверху нахлобучила шляпку, туго подвязав её бантом под подбородком (это, чтобы кудерьки не растрепались в полете!). Любаша ещё раз оглядела Поликсению со всех сторон, покрутила вокруг оси. Вперилась в личико и подмазала губки более яркой помадой (так-то поэффектнее!) «Вперед, моя очаровашка!» - указала Любушка на дверь.

Бабуськи вышли. На улице их ждали Сёмыч, Урсу и Рыжий Ус. Все были заметно грустны из-за неудачи с Буслаевой лапой.  С надеждой кинулись к бабуськам. Баба Люба жестом открытых ладоней остановила их и предварила готовые сорваться с губ вопросы «что делать и кто виноват?»  «Мы по важным делам! Скоро будем! Не балуйте тут!» - строго велела она и все послушно закивали.
«Урсуша, аппарат!» – приказала баба Люба. Урсу как заправский служака кинулся к метле, вытащил её на середину поляны.  «Прошу, сестрица! – указала Любушка на метлу. – Вспомним молодость!» Поликсения попробовала посопротивляться, типа она сто лет метлу в руки не брала, но Любушка с силой бесцеремонно подтолкнула её к метелке и показала, как надо правильно садиться. Поликсения подчинилась, взгромоздилась верхом, обняла сзади Любушку за талию, крепко прижалась, слившись с сестрой в одно целое, зажмурила глазки. «Я – готова, Любаслазьсдуба!» - выкрикнула она отчаянно.  «Чичас, только GPS настрою! От винта! Поехали!» - весело по-ведьмячьи взвыла баба Люба.

Метла с бабуськами поднялась вертикально над землей, заложила крутой вираж над поляной с ошалевшими друзьями Буслая и взяла курс на Гадючью Горку согласно конечному пункту навигатора. Над зеленым морем тайги, расстилающимся внизу, понеслось разбитным дуэтом: «Маргарита! Ты же знаешь, как всё это было! Маргарита! Окно открыто, ничто не забыто!..»  Шальной полет с шальными бабуськами, что за прелесть!

Ведьмочки благополучно приземлились на вершине Гадючьей Горы. Место, прямо скажу, было не из приятных. Сюда редко кто заглядывал, старались обходить стороной. Много чего про это место народ насочинял, навыдумывал, а может и нет?..  Слухи ходили, что ни одна заблудшая душа здесь сгинула. Как знать, может быть, может быть…

Поликсения в своих кудряшках, рюшках и оборках смотрелась в этом «темном-претемном» царстве довольно нелепо. Их пока никто не встретил. Бабуськи стали спускаться ниже к подножью горы.  Поликсения притормозила и задала Любушке правомерный вопрос: «Интересно, почему горку Гадючьей назвали?» Любушка промолчала. Поликсения,  внимательно глядя под ноги, продолжила спускаться.
Добравшись до подножья горы, бабуськи стали искать  вход в какую-нибудь пещерку, где предположительно мог жить искомый шаман Драдул. Странно, но ничего даже отдаленно напоминающего вход в жилище они не обнаружили. Следов пребывания человека тоже не было замечено.  «Что за хрень?!» - возмутилась нетерпеливая баба Люба. Вдруг на её метлу, которую баба Люба держала торчком, уселась огромная черная ворона, крылья блестели и отливали синевой. Птицу можно было бы назвать красивой, если бы она не была такой страшной из-за своих размеров и однобокого взгляда огромного черного глаза с демоническим отражением внутри. Ворона воззрилась на Поликсению, потом злобно каркнула, вякнула  «Во, чудо в перьях!» и улетела, обгадив аппарат.
 
«Вот, тварь тваренская! – растерянно крикнула баба Люба её вдогонку. – Этот-то крендель куда подевался? Позвать ЕГО что ли?» Она сложила руки рупором и тоненьким неуверенным голосом произнесла: «Драдул, шама-а-ан…»  Никого, тишина.  «Шама-а-ан Драду-у-ул, появись…» - повторила Любушка. Снова тихо. Она растерянно посмотрела на сестру. Вдруг Поликсения собралась с духом, зажмурилась и, срываясь на визг, крикнула: «Яшка, твою мать! Пляши, черноголовый!» От горы с грохотом отвалился огромный камень, обнаружив вход в пещеру. В пещере было темно, но в глубине что-то светилось.
Вцепившись друг в друга, постоянно озираясь, бабуськи мелкими шажками двинулись внутрь. Несколько метров пришлось идти в кромешной тьме, потом слабо просветлело, и вскоре они вошли в освещенный круглый «зал». Бабуськи застыли в ожидании. Никто не появлялся, но дальше идти было некуда, и сестры стояли на одном месте. «За нами кто-то смотрит, - шепотом заговорщика сказала баба Люба и громко добавила – Ну, и где он твой черноголовый?»  «Прячется цыганча! Всегда «сурпрызы» обожал!» - ответила ей Поликсения.  «Помнишь, Полинушка!» - раздался откуда-то сверху красивый мужской голос и эхом покатился по пещерке.

Это был точно Яшка, только он так называл Поликсению, когда она была ещё девушкой. Бабуси подняли одновременно головы. Над ними под высоким потолком пещеры висел колдун, горизонтально распластавшись под  черным плащом, как огромная  манта в океане. Колдун спустился вниз по зигзагообразной линии. Молчали, разглядывая друг друга, забыв даже поздороваться. Поликсения протянула руку, откинула черный капюшон  с головы колдуна и погладила совершенно седые волосы и бороду. «Вовсе не черноголовый, Яшенька» - сказала она дрогнувшим голосом, готовая расплакаться. Колдун взял её руку в свои большие ладони, стал целовать, переходя от пальчика к пальчику. «Всю жизнь ждал тебя, Полинушка! Дождался!»

Любаша не выдержала и взяла инициативу в свои руки: «После сю-сю-му-сю раз-водить будете… Давайте-ка к делу, други мои влюбленные!» «Не серчай, Любушка, не торопи! Дай наглядеться на мою ненаглядную! - густым, уж очень красивым, просто завораживающим баритоном заговорил Яшка. – Прости, что тогда в молодости на любовь твою не ответил. Её одну любил, мою Полинушку!»  Поликсения с удивлением повернулась к Любаше и произнесла: «Оппа! Вона как!»

Любаша потупилась, зарделась, спрятала глаза. «Дела давно минувших дней…» - уклончиво пробормотала она. Потом обратилась к колдуну, чтобы уйти от щекотливой темы: «Драдул, признайся, ты ведь в курсе Буслаевых страстей. Наверняка знаешь, что он порчен «черными». Я никак снять не могу эту хренову порчу, поможешь?»  «Ежели Полинушка хорошенько попросит, то помогу!» - лукаво улыбнулся колдун и задорно подмигнул, совсем как когда-то Яшка-цыган. «Она попросит, обязательно попросит! Куда денется-то…» - настоятельно потребовала Любушка и дёрнула Поликсению за рукав платьица, оторвав кружевную оборочку.

  Поликсения насторожилась, как бы «заморозилась» и сказала бесцветным голосом без выражения и артикуляции: «ПрошупомогиЯков!»
Однако, колдун не поторопился пообещать помощь, а стал допытываться: «Он кто тебе, за кого так «страстно» хлопочешь, Ксюша?» Поликсения насторожилась ещё больше. Ксюшей Яшка называл её, когда начинал злиться.  «Чего он злится-то?» - думала Поликсения, не понимая колдуна, который вопросительно смотрел ей прямо в глаза. «Ну, кто, кто… Он – рысь, славный парень! – решила отчитаться Поликсения. – Он волков-мутантов турнул из тайги, лапы лишился за свои подвиги, бедняга! Ему бы лапочку на место пристебнуть, Яшенька! Сжалься, помоги!»   «Да, понял я, понял, - всё ещё подпсиховывал колдун. – А не потому ль ты, Ксюша, так за него хлопочешь, что Буслаище – друг твоего дружка? Ась?»  Яшка пронзительно впился на Поликсению своими цыганистыми пламенными очами.  «Какого-такого дружка, ты что несёшь-то?» - тоже разозлилась Поликсения.

Ситуацию просекла Любушка. Она громко рассмеялась: «Эх, ты! Ещё «черным шаманом» называешься, а не врубился, что Урсу – мой дружок, а сестрица здесь не при чем! Схлопотал позорчику! Цыган чёрный в трубу пёрд…, дым валит – тебе водить!»  Надразнившись вволю, Любушка дернула Яшку за серебряную серьгу в ухе. Яшка беспомощно таращил черные очи на подружек своей юности далекой, которые хохотали, как несносные девчонки. «Ревнивец мой!» - Поликсения ласково погладила Яшку по курчавым седым волосам. «Да, как же я лопухнулся-то так, Полинушка!» - недоуменно бормотал он. Потом вдруг схватил Поликсению  в охапку и закружил её в вихре вальса, оторвался от земли, умчался под купол пещеры, сделал круг и вылетел на крыльях своего черного плаща на улицу. Туда же, спотыкаясь, побежала Любушка.

Она застала сестрицу в крепких объятиях колдуна. Они были молоды, Яшка Дру-далай и его Полинушка, и…целовались. Любушка застыла, не спуская глаз с колдовского действа нечаянно нагрянувшей Любви. Молодая парочка с трудом завершила пылкий по-целуй, опоздавший на сто с лишним лет. Яшка и Поликсения снова стали собой, но всё ещё прибывали под впечатление содеянного.  Яшка, который вложил в этот спонтанный поцелуй всю накопившуюся страсть своей молодой безответной любви, блуждал затуманенным взором, Поликсения смущенно прятала счастливые глазки, вдруг чётко осознав, какая она была по молодости  дура. Любушка думала: «Выпросила-таки, уговорила «черного»!   «Заткнись!» - ответила ей Поликсения.  «Молчу-молчу» - иронично промолчала Любаша, а вслух добавила – Ребят, давайте уже делом займемся!»

Колдун пришел в себя: «Лапу принесли?»  Сестры ахнули «Нет!»  «Люба, не простительно для ведьмы такого масштаба! – строго заметил Яшка.  – Ладно, слЁтаем, разберемся по месту. Полинушка, давай ко мне, родненькая! Прокачу с ветерком!»  Поликсения забралась к Яшке на спину. Он пощекотал её, играючись, бабуся смеялась и визжала, как девчонка. Колдун раскинул крылья плаща и помчался, забирая высоко в небо.  Любушка оседлала метлу и двинула за ними, стараясь не отставать. Она завидовала сестре и ревновала свою юношескую любовь Яшку-цыгана. Но это было так, слегонца, в основном, Любушка была рада за всех.

Прилетели на Базу к вечеру. Огорошили всех ещё больше, чем когда улетали. Особо впечатлил Яшка своим черным плащом с треугольным колпаком, надвинутым на глаза, сияющие тяжелым черным светом. «Египетская сила! – не удержался про себя Сёмыч.- Кого ж наши бабки приволокли? Так и упысаться недолго!» Колдун как раз поравнялся с Сёмычем. Он одарил его взглядом непроходимо черных глаз и, не открывая рта, сказал: «Не парься, дядя! А камень верни, геолог!»  «Какой камень? - также беззвучно переспросил колдуна Сёмыч и начал оправдываться. - Не понял, не брал, не привлекался…». «Повторю для особо непонятливых - зеленый камень, змеевик называется.  Ты его на моей горке прошлый сезон спёр, ну, или позаимствовал по незнанию.  Верни, будь другом!»  «Верну!» - кивнул Сёмыч, вспомнив самый красивый камушек из своей коллекции, только, будь он неладен! Попасть из-за зеленого булыжника в друзья к «черному колдуну» Сёмычу что-то не улыбалось.

Короче, великий «черный шаман» Драдул снял крепкую порчу с  горемычного Бус-лая и его многострадальной лапы. Потом была ещё одна лихоманная ночь по приживлению, где сошлись в симбиозе «белые» и «черные» силушки. Можете себе представить, что творилось в домике на Базе! Урсу стойко выдержал, уговаривая себя, что не такое ещё приходилось в тайге видеть да слышать. Правда, такого он не видел и не слышал ни разу. Для него всё закончилось благополучно, если не считать, что на заключительных аккордах он сам лично выдернул себе клок волос из угоревшей головы. Сёмыч поступил хитрее. Он ушел ночевать в эту ночь в стойбище Рыжего Уса. Прости, Буслай!

Утром провожали Поликсению до дома, до хаты, как говорится. Конечно, обещались встречаться с сестрицей, плакали, обнимались, смеялись. Было всё, что бывает при проводах. Через тайгу до космодрома Поликсению повел колдун. Никто не возражал, понимали, да и попробовали бы возразить! На подходе к космодрому бабуся Поликсения и Яшка задержались в тайге. Они опять стали молодыми, влюбленными и целовались, цело-вались…  «Ты позволишь навещать тебя иногда, Полинушка?» - нежно обнимая возлюбленную спросил Яшка. Она призадумалась, поманила пальчиком, кокетливо улыбаясь, а когда он наклонился, касаясь седым непослушным вихром её розовой щечки, прошептала на ухо: «Я буду ждать…». Поликсения выскользнула из объятий и вприпрыжку (!) убежала к космолету. Сердце Яшки дрогнуло и укатилось в пятки, он забыл, что он великий «черный шаман» Драдул и колдун в седьмом поколении, сейчас он был простой влюбленный пацан, хоть и насквозь седой. «Да она - ведьма, почище меня!» - подумал Яшка беззлобно и тихо рассмеялся.

 Буслай быстро шёл на поправку. Он много и сытно жрал с особой любовью к свежему мяску, которым его в достатке обеспечивал Урсу. Утраченные за время болезни физические силы и вес восстанавливались с неимоверной скоростью. Пришпандоренная трудами всяко-разно колдунов отгрызанная лапа тоже реабилитировалась. Буслай не ленился и упорно учился владеть ею. На днях он вышел на пробную охоту. Буслай поймал птичку и очень радовался своей первой удаче. Птичку есть не стал, выпустил, пусть живет! Скоро наш герой начнет охотиться в полную силу, как прежде. Лапа иногда будет его беспокоить и напоминать о той смертельной схватке с волками, но, в принципе, закончилось-то всё хорошо! Буслай был жив и оставался легендарным таежным героем - красивым, в многочисленных шрамах, гордым, независимым рысем, ну, почти рысем, если закрыть глаза на длинный хвост!


                Продолжение следует...