Сорок дней - 8

ДЕНЬ  ВОСЬМОЙ

Проснулся Иван Петрович от какого-то странного звука - совсем близко что-то прерывисто шипело, словно накачивали велосипедную камеру. Он повернулся на правый бок и вдруг увидел, что стоявшая напротив кровать, до этого времени пустовавшая и аккуратно заправленная, теперь была занята! И на ней выплясывал гопак какой-то на первый взгляд довольно пожилой человек, находившийся в периоде цветения от восьмидесяти до ста! Он трясся, подпрыгивал и махал руками. Но это было ещё не всё! Он корчил рожи, мотал головой, хватал ртом воздух и шипел, причём последнее явно относилось к Ивану Петровичу, ибо старик во все глаза смотрел на него, совершенно бесперспективно стараясь что-то сказать!
Иван Петрович проглотил слюну, и обалдело уставился на старика. Откуда ему было знать, что трясучка у того имела своеобразную триединую причину - соседа трясли гнев, озноб и паркинсонизм одновременно! [1]

________________
[1] Не будем углубляться в теорию вопроса. Оставим причины ознобов на совести медиков - они-то знают от чего, правда, знания свои хранят в тайне. Ну, по большому счёту, их понять можно - клялись как-никак! Попутно следует отметить, что такое мог выдержать только закалённый в классовых битвах большевик, поднаторевший в борьбе за мир советский человек и, конечно же, верный ленинец. Тем, кто живет за «бугром», за глаза хватило бы чего-нибудь одного.


Вообще-то и гнев, и озноб, и паркинсонизм порознь, каждый в отдельности, уж очень сильного вреда человеку не приносят. Паркинсонизмом старик страдал уже лет двадцать, (появилась эта хвороба сразу после того, как в Исполкоме, куда он пришёл покалякать насчёт перспектив получения жилплощади, усомнились в его революционном прошлом, в ответ на что старого большевика незамедлительно хватил удар!) и за это время привык к нему как к родному. Ну, дёргалась голова - эка невидаль! По телевизору, вон, у каждого второго что-нибудь дёргается! Ну, тряслись руки, не попадал с первого раза вилкой в котлету! Опять не страшно! Куда торопиться-то - авось на пенсии. Вон у магазина поутру - нет такого человека, чтобы руки не тряслись!
С ознобом дело оказалось сложнее. Это возникло впервые. Этим раньше не страдал - ни когда Зимний брали, ни на Халхин-Голе, ни в финскую, ни даже в блокадном Ленинграде. А вот сейчас - трясло как грушу! С чего бы это?
Что касается гнева, бывает, вибрирует от него человек, однако же, опять-таки не продолжительно, да и как это разозлиться надо, чтобы так долго трястись?
Но старику повезло - вместе тройка забирала основательно. Мутило, колотило, терзало душу, просилось на горшок и выворачивало наизнанку! В результате - ни слова вымолвить не получалось: ни пожаловаться, ни позвать на помощь, а потому только шипелось. Да и откуда ждать помощи - никого из медработников рядом не усматривалось. А единственная живая душа - человек напротив, наш Иван Петрович - приняв на всякий случай нитроглицерин, неподвижно лежал, вытаращив глаза, и даже мыслей не имел, чтобы крикнуть санитарке или позвать медсестру.
Сколько бы так продолжалось, неизвестно, если бы не завтрак. Заглянувшая в их отсек санитарка сразу заподозрила недоброе. Через несколько минут примчалась медсестра, за ней вкатился Александр Васильевич. Деда быстро отключили от капельницы и сделали в руку какой-то укол. Потом укрыли вторым одеялом и положили под ноги грелку.
Постепенно старик перестал шипеть, унялся и вскоре захрапел, а Иван Петрович, которому сёстры тоже приладили капельницу, закрыл глаза и стал считать мощные удары, колокольным звоном разносившиеся в голове.
Где-то примерно на шестой сотне наш герой забылся и внезапно оказался на залитом солнцем и покрытом бело-голубым снегом берегу. Тишина звенела в ушах, голубое небо потрясало глубиной и бесконечностью, приветливо искрился на солнце снег, прозрачная морская вода тихонько ласкалась о ледяной берег. Иван Петрович, одетый только в одни плавки, задумчиво шёл вдоль кромки воды и вроде бы даже собирался купаться. Ничего вокруг не предвещало чего-либо плохого или хотя бы неожиданного.
И вдруг на горизонте возникло что-то тёмно-сиреневое и зловещее. Ни облако, ни туча, и даже ни... А впрочем, нет, ничего такого сначала не было. Только отголосок какого-то далёкого грохота, словно где-то там, ещё очевидно в Америке, началась гроза и звуки её совершенно непостижимым образом достигли родного, ледового берега. Точно! Что-то загремело. Вдалеке, неопасно и несерьёзно. И тотчас же этот грохот повторился, только теперь уже не за горизонтом, в этой пугающей зелёно-голубой дали, а в самом Иване Петровиче, в его груди, сердце, голове. И даже в ногах. И... везде! От головы до пяток мгновенно прокатилась какая-то огромная, похожая на снежную бурю лавина, которая ощущалась не просто холодной, а студёной, как ключевая вода! Нет, как из ключевой воды лёд! Как очень много льда!
Холод налетел так внезапно, что Иван Петрович сразу озяб, съёжился, посинел, весь как огурец покрылся пупырышками и задрожал. В груди сразу же образовалась сиреневая, бездонная пустота, а ноги, провалившись в снег, тотчас примёрзли к земной тверди! И когда несчастный оказался обездвиженный холодом и прикованный к сплошному ледяному массиву, вот только теперь на горизонте появилось облако. Вернее не облако, а какое-то сплошное скопление чего-то грязно-серого, мрачно-пугающего, а от того гнусного и отвратительного. Всё это быстро приблизилось, завертелось, завыло, и одновременно с этой свистопляской закружилось и завыло в самом Иване Петровиче от медленно растекавшегося по всему его организму сиреневого, щемящего холода.
И всё же, не смотря ни на что, это оказалось всего лишь подготовкой. К чему? Буря налетела внезапно! Ветер, казалось, прошил Ивана Петровича насквозь, ещё больше выстудив его и так уже совершенно окоченевшую душу. Тонны мелких льдинок пулеметными очередями вре;зались в грудь, в живот, в руки, в ноги. Потоки грязного снега обрушились в голову, за долю секунды разметав все мысли, чувства и память. Через несколько мгновений от Ивана Петровича ни осталось ничего, кроме полного окоченения, кроме ощущения жуткой, нечеловеческой, сиреневой стужи!
Терпеть такое было уже совершенно невозможно, и чем бы всё кончилось, неизвестно, но тут Иван Петрович неожиданно проснулся... И поразился! Во всем его теле метался жуткий холод. Он уже заполнил голову, грудь, живот, сводил челюсти, не давая не только вымолвить хоть полслова, но и просто раскрыть рот, огромной сиренево-ледяной громадой давил на сердце и сводил с ума! Но это оказались ещё цветочки. Ноги, руки, мышцы, внутренности - всё это, теперь совершенно неподвластное голове, дёргалось, словно от электрического тока, отчего во всём теле, кроме неимоверного холода, разливалась ещё и жуткая, физическая боль. Одновременно с этим кружилась голова, тошнило, просилось наружу верхом и низом... Никогда раньше ничего подобного Иван Петрович не испытывал!
Он хотел крикнуть, но изо рта, с крепко сведенными челюстями и окаменевшим языком, вырвалось только кошачье шипение!
Выручила музыкальная кровать. Резонируя, она выдала такую какофонию, которая не снилась ни одному из королей хард- или блюз-рока! Неистовую мелодию услышали!
- Чёрт, уже третий за сегодня! - возмутился Александр Васильевич, появившись ниоткуда и навалившись всем своим круглым организмом на новоявленного виртуоза. - Что он там, плюет в физраствор, что ли? Лена! Таня! Со второй полки по кубику! Ве-ме![2] Быстро!

_______________
[2] Ве-ме! (мед. жарг.) - Внутримышечно.

Автора и исполнителя тотчас отключили от капельницы и, очевидно в награду за мастерство, наградили каким-то уколом в руку, от которого тот мгновенно ошалел и ещё больше затрясся и замерз. В качестве последнего признания его выдающегося таланта несчастного обложили тремя грелками и закутали в два одеяла.
Трясло и терзало душу ещё минут пятнадцать, после чего как-то стало утихать. Сначала перестали дергаться руки, потом ноги, немного успокоилось внутри. В конце концов оттаяло и в голове. Потихоньку навалилась спасительная дурнота, и с медленным приближением долгожданного тепла Иван Петрович затих, вернее, незаметно отошёл в сумерки, на сей раз без снов и кошмаров.

*    *    *

Очухался Иван Петрович часа через три. Он открыл глаза, навел их на резкость и откинул теперь уже не нужное одеяло. Руки еле слушались, ноги ощущались абсолютно отсиженными, всё тело казалось слабым, ватным и каким-то неуклюжим, словно чужим. Однако отовсюду веяло теплом, и снаружи, и, что самое главное, изнутри, и это, разумеется, следовало считать огромным достижением.
Иван Петрович с ужасом вспомнил своё недавнее состояние. Что это могло быть? Может это смерть предупреждает о своем скором визите? Господи! Уж забрала бы сразу, без мучений... Без мучений? А на том свете? Ведь не может же быть так, что умер - и вечная пустота. Что-то всё равно там должно быть... Ну, скажем, блаженство в раю или мучения в аду. В аду? Ой, нет, не надо... Если в аду так же, как здесь, то не надо! Может помолиться? Как там, «Отче наш»?..
Из состояния умственного штопора Ивана Петровича вывел дед. Он вдруг закашлялся, чихнул и неожиданно густым басом спросил:
- Эй, браток! Ты давно здесь?
Иван Петрович поймал вопрос, обыграл его, как хоккеист удачно полученную шайбу, обработал в мозгу вдоль и поперек, и... встал в тупик! Что ответить? Сколько он уже тут? Может месяц, а может и год. А сколько на самом деле - одному богу известно!
- С неделю... - наконец неуверенно ответил он, даже не узнав собственного голоса
- А меня позавчера взяли... - также басом с возмущением проговорил дед. - Прямо на улице! Шёл домой, три пакета молока нёс, буханку чёрного... Нет полбуханки! Или нет, батон за тринадцать и два рогалика внуку... Чёрный в булочной чёрствый был, я ещё хотел в «самбери» [3] зайти... И всё! Глаза открываю - а меня уже к носилкам привязывают! Во, как у нас... Кругом народу полно, все глазеют... И молоко пропало и буханка, нет полбуханки... или батон? А? - он вопросительно посмотрел на Ивана Петровича.

________________
[3] «Самбери» - редкие в то время магазины самообслуживания.

- Не знаю... - неопределенно пожал плечами потерявшийся во времени передовик, совсем было замерзший, но всё же каким-то чудом оттаявший.
- Да-а... - сосед неожиданно заплакал и, всхлипывая басом, пожаловался. - А вчера, здесь, целый день пытали! Иголками, не поверишь - во! - он показал на руку в районе предплечья. - Всю грудь исширяли! Всё какой-то провод в нутро пихали... Терпи, говорят, блокаду лечим! Тьфу! - он высморкался в простыню. - Какая блокада? - воскликнул дед уже сердито. - Ну скажи на милость, какая там может быть блокада!
Иван Петрович беспомощно развел руками.
- Сердечная, говорят! - продолжил дед. - Можешь от неё, мол, помереть! Всё врут... Я Ленинградскую пережил! А они мне опять - эту, мол, без проводов не переживешь! Тьфу! Трепачи!

*    *    *

Вечером, вернее уже ночью, Ивану Петровичу предстояло ещё одна жуткая в эмоциональном плане нагрузка - ему посчастливилось встретиться со Смертью! Да, да, это была самая настоящая встреча со Смертью, правда не со своей... Не много на свете счастливчиков, которым в жизни так повезло!
Об этом рандеву у Ивана Петровича остались самые жуткие воспоминания. Но главное заключалось в том, что отныне все детали этой встречи, все моменты, все ощущения ему предстояло постоянно хранить в себе! Он прекрасно понимал, что ни при каких обстоятельствах их нельзя предавать гласности. Его не поняли бы даже родные! Рассказать такое - значит добровольно признать себя сумасшедшим! Этого, конечно не хотелось. Но с другой стороны - всё, о чём будет поведано ниже, он видел своими глазами и чувствовал оставшимися на короткое время в его распоряжении некоторыми другими органами чувств!
А случилось вот что... Впрочем, до встречи со Смертью Иван Петрович успел нарушить больничный режим и получить взбучку от медперсонала.
Как это могло получиться? Как такой выдержанный, серьёзный, послушный человек, как Иван Петрович, умудрился попасть в нарушители? Ну, бывает... Чёрт попутал, пока бог спал. Пагубная страсть. Инстинкт коллекционера. Этикетка на бутылке водки. Глупо, правда? А впрочем, как знать...
Итак, ещё днем, когда Иван Петрович беседовал со своим древним соседом, он, совершенно для себя неосознанно, заметил у того на тумбочке бутылку с каким-то напитком, скорее всего с соком или морсом. Напиток особого интереса не вызвал - жена передала питья вдоволь, хоть упейся! Да и ёмкость была так себе, всего на пол-литра. А вот этикетка - это другое дело. Она сразу притянула взгляд. На фоне голубого неба на ней были изображены белые паруса, а в самом низу стояли чёрные буквы - «Baltic Wodka». Такой прелести в коллекции Ивана Петровича не было, и он решил во что бы то ни стало её заиметь. В голове тотчас созрел план: когда все успокоятся и дед уснет, надо эту бутылку осторожно взять, этикетку аккуратненько отмочить (благо раковина рядом!), потом высушить (это можно сделать под подушкой!), а на следующий день, когда придет кто-нибудь из родственников, как маляву из кутузки незаметно передать на волю вместе с пустой посудой или запиской. Проще простого!
С такими полууголовными мыслями Иван Петрович и стал дожидаться ночи. Угомонились примерно в одиннадцать. Впрочем, может раньше, а может и позже - как узнаешь-то? И сёстры и врачи вопроса «который час?» словно не слышали - клятва Гиппократа что ли к тому обязывала, только врачебная тайна, очевидно, распространялась ещё и на время.
Едва дед захрапел, Иван Петрович высунул голову из-под одеяла и, быстро осмотревшись, внимательно прислушался. Всё было тихо и спокойно. Тогда он, памятуя о своем музыкальном ложе, собрался с мыслями и, чтобы не разводить лишнего шума, быстро встал. Обманутая таким хитрым маневром кровать не успела даже пискнуть! Окрылённый успехом Иван Петрович осторожно подошел к тумбочке соседа и взял в руки заветную бутылку. Да, такой этикетки у него не было. «Baltic Wodka» была «Produce Of Poland». Во всяком случае, так значилось совсем маленькими буквами в правом нижнем углу. Тут же были приведены и остальные показатели - 40% obj и 0,5 dm3. Впрочем, это были сущие пустяки. Главное - изображённые прямо центре паруса! Наполненные ветром, белоснежные и упругие, они, казалось, неслись навстречу чему-то неизвестному и прекрасному, и уже это, само по себе, поднимало настроение!
Иван Петрович ещё раз прислушался, высунулся из своего «аквариума» и внимательно огляделся. Рядом, за прозрачной стенкой, оказался огромный зал, в котором стояло несколько кроватей и разных сверкавших хромом аппаратов. Кругом не было ни души и это здорово облегчало задачу. Раковина белела всего в двух шагах.
Коллекционер одним прыжком достиг цели, включил воду и осторожно положил под струю драгоценную бутылку. Потом, чтобы понапрасну не маячить, вернулся к своей кровати, но не лёг, а стал терпеливо наблюдать, как постепенно намокает и отклеивается заветная бумажка. О, какое это зрелище! Кто никогда не собирал этикеток, тому не понять!
Минут через десять наполненные свежим ветром, а точнее тёплой водой, паруса медленно снялись с якоря и увлекаемые тонкой струйкой отправились в свободное плавание! Иван Петрович, забыв о конспирации, подскочил к раковине, осторожно взял в руки драгоценную бумажку и вдруг услышал сзади резкий окрик:
- Так! Понятно! Ещё один нарушитель!
Обернувшись, он увидел медсестру и тотчас застеснялся - кроме короткой рубашки на нём ничего больше не было!
- Так-то вы лечитесь! Александр Васильевич! Скорее сюда! Полюбуйтесь на своего «инфарктника»! - казалось, медсестре очень нравилось стегать больного окриками. Иван Петрович, покраснев, одной рукой закрыл свое мужское достоинство, а другой, повернувшись к раковине, стал зачем-то закрывать воду. Но кран, словно в знак солидарности с медсестрой, неожиданно возмутился и предательски заревел, а трубы сразу же подхватили этот воинственный клич и мгновенно разнесли его по всему корпусу! Где-то сзади щёлкнул выключатель, и яркий свет залил всё вокруг. Пойманный на месте преступления коллекционер заметался и впопыхах потерял с таким трудом приобретённую этикетку!
- У вас совесть есть? - сурово прогремело пространство и со стороны медсестры тяжело подкатился Александр Васильевич. Он что-то жевал и, будучи сильно недовольным прерванной трапезой, возмущался на всю катушку. - Я спрашиваю, совесть у вас есть?!
Иван Петрович молчал. Риторический вопрос не требует ответа! Хотя... Разве можно встретить советского человека без совести? Есть! Конечно, есть! Как не быть. Мы ж при социализме живем... Есть даже и ум... Был где-то... И честь - у военных и тех, кто постарше...
Сзади ограничивали пространство раковина и стена. Спереди - только стена: медсестра и врач. И пробиться сквозь них к кровати не было никакой возможности!
- Вы отдаете себе отчёт в том, что делаете? - прожевав и, наконец-то, проглотив, снова озадачил пациента доктор.
Иван Петрович стал медленно осознавать, какое он ничтожество!
- Мы его лечим, лечим, а он - на тебе! Да с таким заболеванием вам только моргать можно! И дышать через раз! Понятно? По краю пропасти ходите... А ну - марш в кровать! Ещё раз увижу - привяжу!
И уже напоследок:
- Запомните, может так случиться, что я вас увижу, а вы меня - нет! Ясно?
- Ясно... - прошептал Иван Петрович, накрывшись одеялом с головой.
- То-то же! - Александр Васильевич никак не мог успокоиться. - Безобразие! Ничего понимать не хотят! Никакого уважения к труду врача. Всю жизнь здоровье охапками разбрасывают... Клюнул петух, и опять... И чтоб у меня!.. Хамство какое...
Александр Васильевич бушевал ещё минут десять. Обвинял, клеймил позором, требовал слушать его внимательно и как следует всё осознать. Иван Петрович слушал, осознавал, а в голове вертелось:
- «...я вас увижу, а вы меня - нет!» Это как же? Раз не увижу, значит что же, помру? И все на меня будут смотреть? «...я вас увижу, а вы меня - нет! ...я вас увижу, а вы меня - нет!»

*    *    *

Будучи сильно расстроенным в основном своими перспективами и в меньшей степени ознобом,а также навсегда пропавшей для него этикеткой, Иван Петрович вынырнул из-под одеяла, затравленно оглядевшись, съел вечернюю горсть таблеток, запил всю эту вкуснятину остатками компота и лёг спать. Вернее, это только говорится, что, мол, лёг. Он и так лежал, просто закрыл глаза и стал считать, чтобы поскорее уснуть. Сон явиться не замедлил.
На этот раз обошлось без айсбергов, торосов и снежных лавин. Ивану Петровичу даже показалось, что он и не спал, а только спокойно лежал, внимательно наблюдая сквозь чуть прикрытые веки за окружающей действительностью.
Вот прошла санитарка со шваброй в одной руке и уткой в другой. Через некоторое время за ней прошмыгнула какая-то белая тень, очевидно медсестра. Конечно медсестра, кому ж ещё быть! Или Таня, или Света... Медленно проплыла каталка, на которой почему-то ногами вперёд куда-то везли его, Ивана Петровича... Странно... Не может же человек быть одновременно сразу в двух местах! Хотя, конечно, как посмотреть...
И вдруг около самой стеклянной стены «аквариума» появилась какая-то тёмная тень. Иван Петрович подумал даже, что это вернулся Александр Васильевич, чтобы возобновить чтение свих немеркнущих нотаций. Однако приглядевшись, он отметил, что это был кто-то другой. Вместо белого халата на незнакомце была подпоясанная толстой веревкой чёрная ряса. Низко опущенный капюшон совершенно скрывал собой лицо. Иван Петрович старательно проморгался и принял видение за явившегося для исповеди монаха.
- Уже? - подумал ветеран, отец, зять и почти снежный человек. - Чего так скоро? Куда торопиться?
И хоть на этом свете за последние несколько дней его преследовали сплошные кошмары и мучения, вот так взять и отправиться на тот, желание отсутствовало напрочь.
- Зачем? - подумал он снова.
А вошедшее существо, тем временем, стало медленно приближаться. Оно не шло, оно парило. Полы чёрной мантии, а может быть халата, зловеще развевались, словно бы на ветру, хотя в отсеке, в «аквариуме», было тихо, и это навевало прямо-таки леденящий душу животный ужас. Иван Петрович хотел крикнуть, но страх настолько сковал его, что даже кошачьего шипения не вырвалось сквозь внезапно задеревеневшие губы!
А монах всё приближался, медленно и неотвратимо. Он достиг серой заплатки на чёрном линолеуме, на мгновение остановился, вытянул перед собой руки, пошарил ими, как слепой, и, обратив их в сторону Ивана Петровича, снова направился к нему. И самым жутким было то, что происходило всё это в полной тишине!
Иван Петрович сел в кровати, как загипнотизированный подался навстречу этому таинственному существу, и вдруг увидел, что длинные, чёрные рукава скрывали не руки! Там, внутри, спрятались кости! Обычные, хорошо обглоданные червями, человеческие кости! Несчастный посмотрел под капюшон и взгляд его обжегся о злобно ухмыляющийся, белый оскаленный череп! Теперь уже сомнений не было - это явилась Смерть!
От страха Ивана Петровича затошнило, он сразу ослаб и... полетел! Да, да, именно полетел! Его кровать, «аквариум», сосед и даже сама Смерть - все это мгновенно куда-то исчезло, и хоть отовсюду навалилась сплошная непроглядная темнота, он чувствовал, что летит, ибо в ушах свистел ветер! Полет был приятен, он летел туда, где его ждали и были ему рады. Почему-то именно так казалось.
Внезапно на горизонте появился какой-то слабый свет, словно в огромном, тёмном подземелье замерцала восковая свеча. Иван Петрович захлопал невесть откуда взявшимися крыльями что было сил помчался навстречу этому свету, который с каждым мгновением становился все ярче и теплее. Но главное заключалось даже не в том, что это был единственный ориентир в сплошной непроглядной тьме! Этот свет воспринимался каким-то особенным, мягким, нежным, он переливался всеми цветами радуги, манил к себе и притягивал. От него веяло чем-то хорошим, добром что ли, или может быть лаской! Или порядочностью? Или надежностью? Ему хотелось верить, только он мог прийти на помощь, понять, простить, приласкать и поддержать.
Иван Петрович прибавил газу, но перед самым поворотом его занесло и развернуло к свету спиной. И сразу же пропало сладостное ощущение тепла, нежности и ласки. Что-то изменилось! Почему-то снова повеяло тревогой и пустотой. И свет, теперь уже за спиной, стал каким-то бледным, мерцающим, дрожащим, словно не он только что манил и притягивал.
...Рядом, в районе левого плеча, тускло горела люминесцентная лампа. Иван Петрович отчетливо увидел мёртвых и уже основательно засохших бабочек в её пластмассовом, молочного цвета светорассеивателе. А внизу, всего в каких-нибудь трёх метрах, был «аквариум» с полупрозрачными стеклянными стенами, с чёрным линолеумом на полу, с двумя кроватями, на одной из которых мирно посапывал древний старик, а на другой замер в ужасе больной помоложе. И этим вторым больным был он, Иван Петрович! И ещё: прямо на серой заплатке, рядом с небольшим жёлтым пятном краски на полу, стояла Смерть и шарила вокруг себя руками, то есть чёрными рукавами!
Зрелище было ужасным, но самым жутким оказалось то, что находившаяся наверху духовная часть Ивана Петровича, ничем не могла помочь его физическим остаткам, той его половине, которая замерла от страха на кровати. Счёт шёл на секунды - Смерть подошла совсем близко и могла уже вот-вот схватить несчастного на горло!
Иван Петрович, тот, что наверху, наблюдая за совершающимся бесчинством, внезапно рассвирепел! Рядом с ним не лежало ничего тяжёлого, чем можно было бы огреть эту чёрную бестию. Отсюда, с высоты, это получилось бы очень удобно! У него, правда, отсутствовали и руки, и нога, и вообще, не имелось ничего материального. Но это не имело принципиального значения - найдись поблизости хоть какой-нибудь дрын, он нашел бы возможность применить его!
- Господи, - подумал он, - и что этот тюфяк так испугался? Врезал бы ей как следует!
Его мысли, раздражение, злоба, наверное, передались тому, кто дрожал внизу. Телесный Иван Петрович прижался головой к спинке кровати, и вместе с холодом никелированного металла в него вдруг вошла решительность! Он прикрыл глаза, со злостью сжал кулаки и, скрипнув зубами, с ненавистью прошептал:
- Ну подходи, подходи, сука безносая...
Он мысленно представил себе, как чёрная фигура приблизится к нему и он неожиданно вскочит с кровати и со всех сил двинет этой злобно улыбающейся старухе, или кто она там, прямо в отсутствующий нос! Он даже почувствовал, как заноет его кулак, и как затрещат и рассыплются по полу белые костяшки.
- Подходи, посмотрим кто - кого...
Но Смерть неожиданно убрала руки и проворно отпрыгнула, снова оказавшись рядом с серой заплаткой на чёрном линолеуме. Отпрянув, она постояла немного, словно обдумывая свои действия, и вдруг решительно шагнула в сторону спящего соседа, через мгновение полностью закрыв его собой. Сверху всё это хорошо проглядывалось!
Иван Петрович, подвешенный к потолку, бессильный и беспомощный хотел закричать, но крикнуть было нечем и единственное, что он мог сделать - это молча наблюдать за происходящим.
Смерть, нависнув над стариком, на какое-то время составила с ним одно целое. Потом стала постепенно растворяться. И когда она, наконец, полностью исчезла, Иван Петрович вдруг камнем рухнул вниз, а тот, второй, материальный, сидевший совершенно неподвижно на кровати, неожиданно почувствовал сильный удар в грудь чего-то большого и горячего. На мгновение всё вокруг зазвенело, загудело и заискрилось. И навалилась густая, как расплавленный гудрон, темнота.


*    *    *