Лесной брат наш Бабхе -так зовут йети буряты

     ЛЕСНОЙ БРАТ НАШ БАБХЕ


   Лежат у подножья Саян на бурятской границе Коймурские болота. Обитает там лесное чудо, полу человек –полу зверь Бабхе. Разносится во мраке над трясиной леденящий душу свист, слышат по ночам вой, и вспыхивают красные глаза в зарослях. 

   Видели мы лесного бабхе своими глазами.
Вот как на той охоте все получилось. Хоть давно ушла моя молодость, но ясно помню ту охоту в Саянах. Привел нас отец на остров среди трясин, на Коймурские болота.

   Я присоединился к дикой вольной компании, которая именовала себя бандой, что было недалеко от истины. Молодые, веселые мужики, они возили с собой бочонок со спиртом, хотя совсем не были пьяницами, — так, для куража. Я звал их по именам, Андрей, Сергей, Володя, только начальник был для меня дядя Костя.

  На работе имелся вездеход, что сулило дальние набеги в труднодоступные места.
Весной в дельте Селенги удачно прошла весенняя охота на водоплавающую дичь. Также удачными были последующие рыбалки.

  Каждые выходные мы выезжали добывать зверя «на солонцах» в Оймуре, ловили осетра в Дубинино, омуля в Болдаковской, гоняли коз от Большой речки до Истомино, собирали горькую черемшу, маслянистые грибы, сладкие ягоды. Подходила и осень и сентябре открытие охоты по водоплавающей дичи.

Отец предложил ехать в Тункинский район на Коймурские болота, там «настоящая утка». Банда к тому времени полностью доверяла отцу
- Афоня дело говорит, — соглашались они
- Даешь, Коймурские болота! — с таким криком рассекая огромные лужи, мы уехали в Тунку.

На болотах отец выбрал небольшой, но высокий остров, увенчанный шапкой соснового лесочка, в то время как соседи могли похвастаться лишь чахлыми лиственницами. Устроили здесь лагерь и затабарились.

 Сумерки в Тункинской долине наступают быстро, так как солнце проваливается за Саяны, длятся долго, пока бродят по небу лучи уже давно невидимого солнца.

 Развели мы костер.Десяток охотников раскинулись лагерем на сухом пятачке и в сумерках развели яркое пламя.Покушали, заварили таежного чаю с дымком. Попили , да и стали травить байки да шутки, прихлебывая из кружек горячий чаек. Тут наш Андрей, у которого жена грузинка, рассказал, как ездил к ней в гости. Травильщик был добрый, интересный.
Вдруг все испулись. В конце рассказа над болотом раздался низкий, леденящий душу вопль. Охотники замерли.

- Болото иногда издает странные звуки, — поерничал я.
- Тихо ты! — цыкнули на меня.
Люди все были бывалые, многое слышали, многое видели… Все вслушивались в ночь.
- Это брат наш — Бабхэ, — сказал друг отца бурятский следопыт Балдан. И он рассказал нам такую историю.

   Тогда и вспомнил следопыт бурятскую легенду про хозяина этих мест. Искры костра в белом дыму поднимались во звездное небо. И голос отца открыл нам дикую лесную тайну.

  В стародавние времена между Саянами и Коймурскими болотами жили на полосе земли буряты из рода Ашхэ, племени Хонгодор.
Земля была изобильна, скот плодился, дети рождались крепкими и здоровыми, племя множилось.


 У одной молодой женщины рода Ашхе муж погиб в стычке с соседним племенем. Но беда не приходит одна. Бурятка та не осталась одна, но и замуж тоже не вышла. Она связалась с таинственным зверем. 
И жила, как говорят, с лесным существом. По слухам, с  медведем, и прижила от него ребенка. Сама она при родах умерла, и остался мальчик-зверь на руках у старухи матери, у бабушки.

  Имя его никто не помнил, а звали по прозвищу Бабхэ. Поначалу-то был он как все ребятишки, только рос особенно быстро, был ловок и силен. Потом стал шерстью обрастать, сначала по спине и по рукам, а потом сплошь. Затем вытянулись вперед челюсти, и тогда уже все поняли, что отец у него и впрямь был лесной зверь, думали что медведь. Другие дети его дразнили и даже порой поколачивали, но он на дразнилки не обижался, а драчунам давал сдачу. Друзей у Бабхэ не было. А когда бабушка умерла, и вовсе ушел сирота жить в дикий лес.

 В мрачном лесу Бабхэ был своим и скоро стал в тайге суровым хозяином, лесным царем. Разогнал своей звериной силой даже медведей и волчьи стаи. Сильный и ловкий Бабхе охотился единолично и весьма удачливо. Улус свой родной, тем не менее, не забывал, частенько приходил и лежал по - звериному где-нибудь на окраине, летом в холодке, зимой за ветром. Говорили, что понравилась ему одна девушка, и он тайно провожал ее, когда она с подругами уходила в лес.
Плохо приходилось собачкам, которые посмели тявкнуть в ее сторону. От его огненного взгляда они бегали, поджав хвост. Как его назвали при рождении, все забыли, звали просто — Бабхэ. Старики говорили, что обижать его нельзя, ведь он брат наш единокровный.

Но жизнь с людьми не получилась. У зверей свои законы. Бесили его те же мальчишки. Заметив его лежку, принимались кидать в него камни, а однажды самый озорной из них облил его на морозе водой. Бабхэ разъярился так, что разорвал его прямо посреди селения. Страшилище схватило озорника за ноги, растянуло их в стороны и страшным рывком раорвало тело подростка надвое. Кровь пролилась ручьем.
Это было не случайно. Лесные полулюди знают такой прием и побеждают им медведей.

 Люди не простили убийство Бабхе. Кровь была пролита, и среди монголов был брошен призыв ко мщению.

 Мстители дождались весны. Зима в предгорьях Саян снежная, даже на конях в глубоких снегах идти сложно. По весне на облаву собрались все, кто мог держать в руках оружие. Каждый имел нож, копье и лук. Монгольская облава медленно закручивается, но в конце, когда кольцо сжимается, развязка бывает молниеносной.
Только что-то пошло не так. Бабхэ выгнали из тайги, отжали от кромки леса, но он прорвался сквозь охотников и весь утыканный стрелами ушел в Коймурские болота. Да там был загнан конными стрелками в трясину, где и пропал, как говорят, утонул. С тех пор дух его бродит по болотам и порой пугает приезжих дикими воплями.

Слушатели и рассказчик замолчали. Тишину нарушали лишь потрескивание поленьев в костре и быстрый шелест крыльев пролетевших чирков.

Вдруг со стороны болота раздался громкий свист. Все дружно повернули головы в ту сторону и увидели стоящего на краю острова медведя. От неожиданности охотники оторопели. Налетевший порыв ветра взметнул пламя костра, оно вспыхнуло ярко, и я увидел, что это не медведь, а поросший шерстью человек, глаза которого полыхнули изнутри красным пламенем. Кто-то негромко выругался, все вскочили и кинулись к оружию.

Дядя Костя громким шепотом вопрошал — «Где мой патронташ? У меня там жаканы». Передвигались на цыпочках и говорили тихо. Заняли круговую оборону. Я же решил, что двенадцать вооруженных мужиков — достаточная охрана, и отправился в палатку спать.

Разбудил меня на рассвете отец.
— На зорьку пойдешь?
Я быстро собрался. На караульщиков любо-дорого было смотреть. Они допили банку спирта и были по-боевому настроены, несмотря на то, что ночью на болота упала мошка и всех заела до опухших лиц. Андрея от лежания на сырой земле догнал радикулит, он не гнулся и приволакивал правую ногу. Все перезарядили ружья и разошлись по номерам.


Отстреляли зорьку, собрали битых чирков и собрались на таборе. Уток набили на славу, добыча была большой. Мужики, довольные охотой, разводили спирт, разогревали остатки ужина. Меня отозвал отец и подробно расспросил о том, что я вчера видел. Затем он повел меня вокруг острова, к нам присоединился Балдан, бурятский следопыт.

Полоса между задерненным островом и болотом сверху была покрыта песком, а снизу от воды илом пройти, не оставив следов там, невозможно. Я хорошо знал медвежьи следы, понимал, почему «хозяина» зовут косолапым, но здесь следов не было.
 Бабхе показал нам свое искусство невидимки. Все видели его как высокого покрытого шерстью получеловека, в красных отсветах большого костра стоящим там, но следов чудом не осталось. Вот почему его считали невесомым духом и таинственным призраком.

 Мы вернулись на табор. Следопыт Балдан стал о чем-то спорить с отцом на бурятском. Остальные со мной собрались в круг и молчали, не понимая.

 Но вот спорщики договорились. Отец объявил, что мы собираемся и немедленно уходим, едем домой.
— Как, — возмущался народ, — такой лет, еще вечерняя зорька и утренняя! Вы что, медведя испугались?
— Это был не медведь! Прозвучало в ответ.
— Да как не медведь? Хорошо, пусть Володя отвезет меня, сына и Балдана в Тунку, а вы уж тут сами.

Афанасий велел мне собираться, я стал складывать пожитки и увидел, что складываются все. Оставаться на острове без Афони никто не хотел. И мы рванули, только грязь из под колес газика.


 Отец мой был старым браконьером. Нет, он не добывал молодняк и не стрелял маток, не пользовался петлями и отравами, но он брал зверя круглый год «на солонцах», «на хлебах» и «на реву», с подхода и загонами. Я был на охотах при нем. С восьми лет ходил с мужиками в загон, в десять получил в подарок первое ружье, а с двенадцати лет и сам стрелял коз на солонцах и в засидках «на хлебах».


Но охотником я так и не стал. После той ночной встречи с Бабхе через четыре года отец мой умер. Да я, жалея зверей, совсем охоту забросил. Но даже сейчас, по прошествии тридцати восьми лет, увидев впереди в ночи вспыхнувшие красным светом огни тормозившей машины,  вспоминаю огненный взгляд брата нашего Бабхэ.


сюжет и герои  из рассказа очевидца событий 1975 года. Местный житель  Илья Комиссаров.