В кухне

Ну, что у нас завтра?
Завтрак. Завтра - К.
Подвал остыл. Ноги в носках. Старые занавески.
Мы остановились на фразе «Не мог бы ты сейчас говорить не своими метафорами и намёками?».
Вчера, пока я спускался в кухню, чтобы налить воды для снотворного, ты уснула.
В холодильнике хрустнуло реле и электрический гул наполнил столовую. Всё пронеслось за доли секунды. Гул наполняет комнату, я слабосильно ментально ощущаю твоё замедляющееся дыхание.
Моя любовь к травяному чаю на крыльце заставила починить фонарь за воротами и теперь он мешает мне тренировать джедайские навыки прогулок в кромешной тьме по кухне. Вдобавок ко всему, подростки, рассекающие на мотоцикле без фар по ночам, теперь выбирают нашу улицу.
Что ж.
Зато у меня есть чай и, пока не застыну, несколько минут на разговоры.
Ты уснула, я словно почувствовал и стоял посреди кухни, не зная, что мне теперь с этим осознанием делать: когда мы смогли справиться с твоей ненавистью, наконец. А я не могу уткнуться в колени со своим классическим "прости, прости". Вспомнил, на что это было похоже: в сложные времена я задолжал одному плохому человеку денег. Потом собрал их. Весь долг. Собрался вернуть. А он взял и умер. И вот я стою с этими деньгами в своей тёмной квартирке и не понимаю, что делать. Вот на это и было похоже. Стою посреди кухни, освещаемой с улицы фонарным столбом, слышу издалека приближающийся вой мотоцикла и ухмыляюсь. Чувствую, что ты уснула и бесконечно далеко ушла в свои грезы, еле тёплым шлейфом в одну секунду. А я остался один тут внизу.
Одной упаковки таблеток точно не хватит, чтобы уснуть сильно крепко. Нарезаю кубиками сыр. Буду бодрствовать. Укладываю его на тарелку и иду к себе в комнату, заглядывая попутно к дочери, затем к брату. Спят.
Тарелка на коленях. Биография Раневской в телефоне.
Кажется, мы не договорили, но теперь ты мне хотя бы веришь, что я не трус, мне не слабо.
Я не трус. Мне не слабо. Мне мои моральные драмы вообще по боку. Не колбасит. Не страшно совсем. Просто это не только мое личное (да хрен бы с ним - ну, правда), но и твоё.
Мы уже давно писем друг другу не пишем, а то что вслух выливается вроде читаем. И я за одну ту ночь, которая была адом после, не вылечился.
У меня сопли лились вместо слез, и я себя ненавидел и за свои слова, и за твою горькую ухмылочку по телефону. И то, как ты меня целовала голосом и сказала, что ты, наконец, простила все. У меня на лице все смешивалось и выливалось. За тебя, себя. Нас. За прожитую втихую от тебя трагедию, которую я так глупо хотел от всех скрыть, не рассчитав собственных душевных сил. За то, что разрыдался перед дочерью. За то, что мысленно вычеркивал тебя.
Потом троекратно продышался. И с похмелья прошёлся по магазинам. Улыбнутся продавцу. Полегчало так, будто болела голова, а потом палец на руке гвоздём пробил: голова прошла сразу.
Мне всегда легчает через какое-то моральное насилие над своей природой. Улыбнуться продавцу, сходить на свидание. Проехаться в трамвае. Отстоять в очереди, пусть даже на почте.
Когда насилие заканчивается, боль отступает и некоторое время радуешься жизни. Пьёшь молоко из бутылки, танцуешь в одиночестве под музыку в комнате. Ешь торт.
Жить и прятаться.
Вот это, блять, действительно важно. Такой вот он диссонанс.
Я нашёл вот это вот.
Вот оно: полюби того, кто тебя к себе никогда не впустит - и больше никто никогда не сделает тебе больнее, чем сейчас. Ты точно знаешь, что заперто сильно надёжно. Никуда не денется. Смерть в яйце. Яйцо в ларце. Ларец на дереве в лесу в тридесятом царстве.
--
...Ветер наклоняет траву к земле. Ты сидишь посреди поля в мамином платье. Я протягиваю тебе необычную сигарету. А ты обнимаешь мою голову и вытягиваешь дым через мои губы. Я ложусь очень близко с твоим лицом, так, что могу рассмотреть каждый волосок, каждую ресничку и замечаю, какое оно у тебя красивое. Никогда не испытывал столько ревности ни к кому. Ты смеялась, рассказывая о первом поцелуе. Почему бы мне было просто не уснуть тогда рядом. Но трава наклонялась все ниже, тень становилась плотнее. Ты - осязаемее. Наконец, я получил свою ведьму. Наконец, я получил свою боль до конца жизни.
Видишь, не очень получается говорить не метафорами и намёками, черт возьми ...