Каллиграф плюс скульптор равно?

Айриш Квенцев.

Сколько себя помню, мне всегда запрещали строить снеговиков.
 - Пусть этим снежные мастера занимаются. Это их работа, они этому учатся, и это их дело. А твоё дело – каллиграфическое искусство. – говорила мама Аника, когда пекла блинчики по воскресеньям. – Все в нашем роду были превосходными каллиграфами. Ты знаешь, что твоего деда приглашали каллиграфировать к самому королю?
Я знаю. Лучше всех, пожалуй, знаю. Рассмотрел все дедушкины работы, которые нашёл. Мне очень нравится его стиль – лёгкость и изящество, тонкие, летящие линии. Я пытался копировать его манеру письма, но всё выходило что-то не то. Папа, посмотрев тогда на мои труды, объяснил мне, что у каждого свой индивидуальный стиль, что подражать чужой манере равносильно попытке влезть в чужую одежду, которая тебе сильно мала или велика. Но кое-что от дедушкиного стиля всё-таки позаимствовал и всегда горжусь аристократичными завитушками на заглавных буквах.
Но всё-таки я часто мечтаю о том, чтобы создать что-нибудь из снега, как настоящий снежный мастер. Понимаю, что это, пожалуй, бессмысленно, но всё-таки... мечта есть мечта.
И мой наставник, учитель Хиссалф тоже говорит, жуя слова, словно кончик кисточки:
 - У вас, юноша... мгм... У вас-с-с, ученик, невероятно чуткие пальцы... мда... невероятные, чуткие. Берегите... свои пальцы, не каждого... мм... природа одарит подобным образом... да, подобным образом...
После первого такого замечания я, когда пришёл домой, долго рассматривал свои ладони. Пальцы как пальцы, только тонкие немного и все в пятнах чернил. Чуткие? Гибкие? Странно, дедушка всегда говорил, что рисуют не пальцами, а светлой душой. И не верится как-то, что если я слеплю одного ма-а-аленького, незаметного снеговичка, то навсегда испорчу свои руки. Хотя, наверное, дело не в этом. Всё-таки это, скорее всего, дело престижа: подающий немалые надежды потомственный каллиграф и снежное мастерство? Абсурд! Конечно, снежные мастера – уважаемые люди, как и каллиграфы, но считается, что эти искусства совершенно несовместимы.
И я рисую. Смешиваю чернила, вывожу линии... Учителя часто хвалят меня, хотя каждый раз прибавляют, что, хоть я и лучший в своей группе, до совершенства, или хотя бы до дедушкиного уровня, ещё не один час практики. И я снова рисую.
Но хвалят меня, по большей части, как раз за точную передачу текстуры. Особенно снега. Не знаю почему, но объект моих грёз всегда выходит если не реалистично, то очень близко к этому. Даже снежный мастер, который подновлял узорчатую ледяную лепнину на нашем заборе, долго качал головой, когда я решился показать ему свои каллиграфии. Он говорил потом, что некоторые сорта снега у меня узнаваемы, даже очень. А потом засыпал меня названиями этих сортов и пространственными объяснениями об их особенностях при каком-то там способе лепки. Я ничего не понял, но приободрился.
А сегодня, когда я пришёл в нашу школу изящных искусств на очередное занятие, наставник Хиссалф обратился к нам с речью:
 - Друзья мои... в свете... мгм... недавних событий...
И отправил нас на ежегодную ярмарку.
А я и забыл почти, что она уже сегодня!..
Годовая ярмарка... одни только эти слова звучат как праздник!
Во-первых, весеннее равноденствие. Прибывающий день, а так же народные гуляния, песни и пляски. Театральные выступления прямо на улицах, музыка...
Во-вторых, множество лавочек, лотков, наспех вылепленных из снега, на которых продаются тысячи разных вкусностей и сладостей. А ещё папа знает одного торговца чаем, который умеет делать напиток с волшебным ароматом! Торговец тоже папу знает, и, как постоянному ежегодному клиенту, делает скидку. А мы потом месяц пьём невероятно вкусный чай, который пахнет весенними цветами. А уж о всякой выпечке, от дразнящего аромата которой забываешь, что только что пообедал, я и говорить не буду.
Ну а в-третьих...
Ежегодный фестиваль искусств.
Приезжают мастера снега из самых отделённых селений, чтобы поразить воображение зрителей уникальными снежными статуями.
Приезжают мастера каллиграфии из лучших школ, училищ города и даже из Академии, дабы явить своё искусство быстрой каллиграфии – пожалуй, самым виртуозным умением, которым может похвастаться мастер.
Нам, пока ещё слишком юным для участия, этот фестиваль почти обязателен для посещения – а где мы ещё увидим, как работают профессионалы нашего дела? Но я всегда хожу на фестиваль не только для этого.
Обязательное условие для всех мастеров – их произведение должно быть сотворено прямо здесь, на месте.
Мне всегда нравилось смотреть, как рождаются снежные статуи. Всё-таки это более наглядно и увлекательно, чем наблюдать за починкой дорог, заборов или облицовкой домов. А работу победителя этого конкурса городской чародей наделит движением, и она будет радовать горожан и приезжих на главной площади весь год, до следующего фестиваля. А работы лучших каллиграфов пополняют Галерею Каллиграфии. А ещё, говорят, за конкурсом следит королевская семья...
Неудивительно, что желающих поучаствовать так много.
И мне, несмотря на талант и упорство, даже в первую сотню пока пробиться не получится. Но я все равно по привычке прихватил с собой альбом и походную кассу с перьями, кисточками, стилом и чернилами с промокашками.
Ярмарка встретила меня своим неповторимым шумом, гамом и ароматами. Я смотрел во все глаза. Ой, это же прошлогодний выпускник нашей школы! Похоже, он смог поступить в Академию! Ой, а вон там продаётся сдобное печенье с орехами и шоколадной глазурью, ещё горячее! А там располагаются на ледяной сцене музыканты!..
Пока нашёл место, отведённое снежным скульпторам, успел подсмотреть одну интересную технику: на листе плотной бумаги рисуются линии твёрдым стилом, а потом, когда поверх наносится ретушь, она, хоть и ложится равномерно по цвету, делает поверхность объемной! Надо будет попробовать потом. А ещё я видел, как один каллиграф работал с баснословно дорогими гзарскими чернилами. Нам рассказывали, что эти чернила, когда впитываются, не теряют блеска, и потом кажется, что каллиграфия только-только вышла из-под пера мастера, не успев высохнуть.
Как оказалось, торопился я зря. Мастера только начали собираться и регистрироваться, готовиться к работе. И я пока присел на снежной лавочке неподалёку.
И тут моё внимание привлёк небольшой пятачок пустого пространства около забора. Видимо, его тоже планировали отдать какому-то мастеру, но никто не захотел здесь работать. Ну и зря. Вся площадка была завалена толстой подушкой выпавшего ночью снега, который вдобавок немного подтаял днём на солнце. Похоже, ко мне сегодня повернулась удача!
Оглянувшись – не видит ли кто? - я снял с себя кассу и положил ее с альбомом на скамеечку. Если кто подойдет к ним, сразу увижу. А сам натянул перчатки и вышел на пятачок.
Слепил снежок, покатил его, попутно обдумывая, что такого слепить...
Душа моя пела и плясала: наконец-то получилось найти время и возможность немного полепить, когда за мной никто не следит и никто ничего не подумает не так!
Я решил, что сделаю лошадь. Нет, коня, вставшего на дыбы! Он будет поджимать передние ноги к груди, а смотреть вверх.
Начал лепить с задних ног и хвоста. Скатывал снег и думал. Вот придёт инспектор... или экзаменатор? Придёт жюри конкурса, осмотрят работы всех мастеров, посетуют на то, что нет ничего нового, всё, как и в прошлые годы... а потом случайно заметят моего горделивого скакуна, застывшего в конце колонны. И обязательно обратят на него внимание!.. Походят вокруг, посмотрят, поцокают языками, и им понравится, обязательно понравится! Эта удивительная простота, необычный, нетрадиционный подход, невероятная экспрессия... А какое глубокое значение! Конь, маленький, пони почти, вставший на дыбы как раз с мастера... то есть с меня ростом... пусть пузатенький, пусть грива и хвост комковатые и стоит скульптура ненадёжно, но с каким воодушевлением он смотрит на небеса!.. И городскому чародею обязательно понравится. Он так заколдует коня, что тот будет ходить по городу не один год, а три! Будет катать на спине ребятишек, а они будут гладить его по широкой и гладкой спине...
Я почти дошёл до плеч коня, когда подскользнулся и, падая, задел свою статую. Конь пошатнулся, а потом медленно, невыносимо медленно и неотвратимо завалился на бок... и упал. Туловище раскололось на несколько больших кусочков, а задние ноги и хвост остались стоять.
Я видел это как в замедленной съемке. Даже попытался рвануться, чтобы поймать... успеть... удержать... И бессильно сел прямо на снег, когда понял, что всё пропало.
Вся эйфория разом схлынула. Начали мёрзнуть пальцы в насквозь промокших перчатках. Заныли затекшие ноги.
Я сел чуть в стороне и увидел толстые ноги моего снеговика. Слишком толстые и широкие для такого маленького коня, которого я намеревался слепить. И не гладкие и сильные, как я воображал, ослепленный порывом творчества, а неровные и бугристые. А ещё кое-где проглядывали проплешины из песка, который каким-то образом смешался со снегом.
Хотелось плакать от отчаяния.
Темнало. На участках соседних мастеров зажигались фонари, которые они предусмотрительно захватили с собой.
Я вытер лицо мокрыми перчатками. Встал. Слепил снежок, подавив вставший в горле ком. Пусть конь не грацует. Пусть мой конь хотя бы просто стоит. Просто... стоит...
Дедушка говорил, что всё надо доделывать до конца.
Я снова лепил снеговика, только думал уже о другом.
Холодало, и мокрый снег начал застывать. Сгребать его в сырых перчатках становилось все труднее, пальцы уставали. Лепился он тоже тяжело, я наконец-то понял, почему мастера ходят в широких и плотных лопатообразных рукавицах, но это открытие не доставило много радости. Да и... мастера изучают снежное дело чуть ли не с рождения, учатся искать опорные точки, распознавать сорта снега, их подготовка ничуть не меньше, чем наша, каллиграфическая! Снежные мастера могут в одних резиновых шлепках перебраться через заснеженное поле, не замочив ног, они различают снег не только на вид, а и на ощупь! И... и как я мог попытаться тягаться с ними?! Как я только мог так возгордиться?!
Чтобы сделать глаза, пришлось снять перчатки. А ноги коня подкорректировать я уже не смог: снег застыл до ледяного состояния, когда что-то изменить можно только стальным лезвием, и то я не уверен.
Я отошёл подальше. И всё-таки залюбовался своим снеговиком. Пусть пропорций почти нет, пусть шкура неровная, путь он немножко косоглазый... но свой. Как родной, честное слово. Как собственный рисунок.
Мой коняшка стоял один, в сумерках, и задумчиво глядел прямо на забор. Почему-то мне стало тепло в груди. Даже улыбаться захотелось. Мой снежный конь...
Я отвернулся и побрёл к лавочке, где оставил все вещи. Ярмарка ещё не кончилась, я ещё успею сделать три наброска, как и просил наставник Хиссалф...
Всё-таки я каллиграф. И неплохой, если задуматься.
Меня ждал непонятный и неприятный сюрприз. Хотя касса и лежала закрытой, все перья, кисти и стила в беспорядке лежали поверх гнёзд. А в альбоме красовался рисунок – кривоватый конь. Линии слишком толсты, как будто неизвестный каллиграф рисовал не чернилами, а углём. Где-то видны кляксы и зачеркивания, а густоватой краской для перьев кто-то настойчиво пытался дать фон с помощью кисточек. Такое ощущение, что кто-то пытался нарисовать бедное животное с закрытыми глазами и левой рукой.
Я вздохнул. Как же так я не уследил? Мог бы вообще не найти своего добра. А альбом ведь именной, на каждой странице витиеватая надпись «Айриш Квенцев» - сам подписывал в начале года.
Я вырвал нелепый рисунок и собирался уже выбросить в ближайшую урну, но ветер вырвал лист из моих окоченевших пальцев и унёс куда-то.
Ну и поделом. Нарисую на его месте своего коня. Снежного...


Нера Конскин.

Мои грустные мечты начались лет восемь назад.
Примерно тогда я впервые увидел каллиграфии.
Это была какая-то старая, затасканная газета, уже пожелтевшая от времени и солнца. Не знаю, зачем я взял её в руки и начал читать. И там была статья о конкурсе каллиграфического искусства, который проводила Академия.
Я прочитал её взахлёб. Как умел, по слогам. Всё мне показалось удивительно новым, а каллиграфия победителя, нарисованная тут же...
Помню, как был поражён. Обвёл пальцем каждую линию, представляя, как тонкое стальное перо скользит по бумаге, оставляя ровный и гладкий след...
И заболел идеей научиться каллиграфировать.
К сожалению, родители эту идею не разделили. Наоборот.
 - Это не наше дело. – сказал папа, не отрываясь от дела. Снег под его широкими рукавицами ложился ровной и гладкой стеной. Как-то раз я взял с его верстака уровень и приложил к стене, которую он вылепил накануне. Она оказалась идеально прямой. – Каллиграфии учат в городах, если сам будешь ходить туда каждый день на уроки, то – зелёный свет. Дай-ка мне мастерок... нет, не тот, поуже.
Мама тоже не поддержала.
 - Ты знаешь, сколько краски и кисти стоят? А хорошая бумага? А обучение? Ну, - она присела и взяла меня за руки, - знаешь, как это сложно? Каллиграфы очень требовательны. А руки? Каллиграфам почти ничего нельзя делать руками – не дай боги испортишь, растянешь, заморозишь и всё в этом духе. – она вздохнула. – Кстати, тебя приняли в нашу снежную школу!
Радость от этого события мгновенно затмила все мысли о каллиграфии. Попасть в снежную школу! Да она лучшая во всём нашем округе, когда я ещё не родился, родители переехали в эту деревню специально, чтобы мой старший брат мог ходить туда. Я тоже буду учиться там! И буду строить такие же красивые снежные домики на дворе, как и брат!
Но вскоре каллиграфия вернулась в мою жизнь. Старая газета куда-то запропастилась, и я стал перечитывать все те газеты, которые приносил домой папа, в надежде снова найти ту статью – маленький был, искренне считал, что все газеты одинаковые. Мама заметила, и начала приносить книжки – детские, с крупными буквами и красочными каллиграфиями. И всё – я мог надолго выпасть из окружающего мира, разглядывая переплетения линий и читая о том, что нарисовано. А постепенно пристрастился к чтению и стал читать не только из-за каллиграфий, хотя... и из-за них, наверное, тоже.
Это стало очень помогать, когда я с первыми жёлтыми листами пришёл в снежную школу. Там мне тоже понравилось – всё-таки я был сыном самого лучшего снежного мастера в округе. Учёба была не такой уж сложной – эрудиция и любовь ко всякому печатному слову здорово упрощали жизнь. И я увлёкся.
Наша школа не зря считалась лучшей. Учиться было по-настоящему интересно. Исс-блау, подпокровник, наст-ледунец, поледник, пега сыпучая, пега кристальчатая, лёд пузырчатый – названия сортов снега звучали как древние заклинания. А головоломка, как рассчитать точки баланса и опоры, вовсе представала удивительной загадкой. Дома я сначала радовал, потом донимал, потом снова радовал папу и брата бесконечными вопросами: какая расстановка опорных точек лучше: треугольник или шестиугольник? Почему тяжёлые сорта снега лучше не использовать для облицовки? Сколько видов снега разумно сочетать в одном строении? Получится ли набрать со склона сухого наносного полуплотняка, если внизу незамерзающая речка? Я перечитывал всё, что мог найти о снеге. А книг по каллиграфии в нашей библиотеке не было, даже альбомов.
Каллиграфии были на уроках. Рисунки снежных строений и схемы. Каждую я мысленно рисовал сам, и запоминал их до последней чёрточки.
А уж творить самому... Мама начала ворчать, что от моих экспериментов не пройти по двору. Ну да, я в пылу не обращал внимания, что ведро, в котором застывает смесь – попытка состряпать полукаменный снег – оказалось прямо на дорожке. В фантазии мне не было равных среди сверстников – я прочитал столько, что мгновенно придумать вариацию на тему «Богатырь» или «Корабль» не составляло никакого труда. Правда, я и заканчивал работы позже всех: ну как я мог оставить своего волка без хищных искорок в глазах или не процарапать складок коры на стволе крошечного дерева?
Кто-то предполагал, что если так пойдёт и дальше, то мне, маленькому Нере Конскину, в будущем стоит податься в город – горожане любят украшать свои дома красивыми барельефами и фигурками.
А ещё дома, в ящике стола, лежала целая пачка каллиграфий. Вырезки из газет, открытки. В моих мечтах я создавал не только потрясающие скульптуры, но и восхитительно каллиграфировал. Только теперь я об этом никому не говорил – не поверят.
А потом начались ежегодные ярмарки.
Мы с отцом и братом начинали копить идеи за несколько недель.
Во-первых, чтобы представить своё творение на фестивале, необходимо было создать что-то действительно необычное. Образ должен быть продуман до мелочей – от позы и украшения, до внутреннего баланса, а ещё понравиться зрителям.
Во-вторых, нужно было сразу распланировать, какой снег будем использовать, и начать его готовить или заготавливать.
В-третьих, нужно было не переборщить – проект должен быть таким, чтобы нам по силам было перевезти все компоненты и инструменты в город, на место ярмарки, а ещё уложиться в выделенное для участия время.
Первая ярмарка меня ошеломила. Столько людей, красок, манящих запахов, музыки... «Посмотришь – пропадёшь, любой товар хорош!» Пока у меня разбегались глаза, папа зарегистрировал нас всех как участников, нашёл выделенное место. А потом отпустил нас с братом погулять, пока фестиваль не начнётся.
Мы с братом потерялись. Потом нашлись. Но там было столько всего!..
А ещё в том году наша «Крепость чародея» немного не дотянула до пятого места.
Когда мы уже собирались уезжать, объявили, что подводят итоги конкурса каллиграфов. Я вздрогнул, и в тот момент в моём сердце что-то встрепенулось. Я уговорил папу остаться ещё на несколько минут, но на главную площадь, где происходило награждение и показ работ, было не протолкнуться. Я уже расстроился, до слёз почти, как папа вдруг подхватил меня и подсадил на крышу нашей башни из «Крепости чародея». Я обхватил руками шпиль, и увидел, что в небе над площадью вспыхивают яркие линии, складывающиеся в рисунки – зуб даю, работа волшебника! Я, затаив дыхание, угадывал знакомые черты – вот русалка – статуя победителя фестиваля, а мимо этого ларька мы сами не раз проходили!
Наверное, я в те минуты светился от счастья, как маленькая лампочка.
Следующей ярмарки я ждал с куда большим нетерпением, когда выяснил, что каллиграфы ходят по ней вместе с обычными людьми и творят прямо там же, на улице. Целый год грезил...
...но всю следующую ярмарку не отходил от нашей статуи дерева – в расчёты забралась ошибка, и мы судорожно пытались спасти нашу ель от позорного падения.
Спасли. Но в лимит времени не уложились. И показ работ каллиграфов пропустили. Жалко.
И в этом году я отпросился у родителей приехать на ярмарку раньше них, вместе с попутной повозкой.
Я раньше никогда не был в городе один, но дорогу запомнил прекрасно.
Первым делом нашёл ряд, выделенный снежным скульпторам. Запомнил, куда должен придти через два часа, и принялся бродить по ярмарке.
И почти сразу увидел каллиграфа. Точнее, каллиграфистку.
Они сидела на небольшой скамеечке и сосредоточенно водила палочкой в блокноте. Я пристроился на соседней скамеечке.
Прошло минут пять... десять... пятнадцать. Я замёрз. А девушка всё так же сидела и водила палочкой по бумаге. Она даже не переворачивала листок.
Я ничего не понимал. Рисунок – линий сто... ну, возьмём с запасом – двести. На каждую линию – по секунде, подштриховать фон и нарисовать тени – ещё столько же. Всё вместе – чуть больше пяти минут.
Чего же она так копается!?
Раздосадованный и разочарованный, я бросил наблюдение, встал и побрёл в сторону ларьков с чаем. Машинально просчитал точки опоры у прилавка, отметил, что крайние точки можно было чуть сместить, но если снега было ограниченное количество, то сойдёт и так.
Вдруг мне показалось, что в просвете между ларьками промелькнула наша повозка. И я двинулся к ряду снежных мастеров – встречать.
Ошибся. Мастера начали подтягиваться потихоньку, но папа ещё не приехал. Но и тут было, что посмотреть. Один только игольчатый иней, который один мастер привёз для украшения статуи, чего стоил! А ещё были плиты смешанного льда, полупрозрачные кристаллы, пушистый паданец, пласты твёрдого крупного наста, украшенные узором из застывших капелек льда...
Ноги устали. Идти куда-то ещё не хотелось, и я присел на скамеечку, так, чтобы было видно все повозки, сворачивающие в ряд.
Сел – и чуть не подпрыгнул от удивления.
Рядом со мной на скамейке, оказывается, лежала плоская кожаная сумка с длинным ремешком.
Где-то я уже такое видел...
Точно! У той каллиграфистки тоже была такая, точь-в-точь!
Ух ты! Настоящие инструменты каллиграфа! Руки сами потянулись к сумке, но  промелькнувшая мысль заставила меня застыть.
Это же чужая вещь, нехорошо будет, если я её возьму. Хозяин наверняка уже ищет её. Но...
Я оглянулся. Никто суетливо не бегал, не спрашивал про пропажу.
И я же не буду ничего брать – чужое же. Только посмотрю, а потом всё так на месте и оставлю...
Сумка раскрылась с лёгким щелчком, и распалась на две половинки. Там в специальных нишах лежали: на одной стороне блокнот и пузырьки из тёмного стекла, с другой – всевозможные палочки и мелкие клочки бумаги.
Это всё было страшно интересно. Я осторожно достал пузырёк, но на этикетке были только иностранные буквы, не обычные латинские, а какие-то неопознанные. Да и краски немного, всего на донышке. На другом пузырьке буквы были вроде написаны кириллицей, но ничего знакомого я так и не смог прочесть. Этот бутылёк выскальзывал из рук, пришлось снять рукавицы.
Кстати, эти рукавицы были предметом моей гордости. Их подарила мама на Новый Год. Тёплый подклад, непромокаемая поверхность, да ещё широкие, с манжетами, чтобы снег не попадал в рукава. И, главный плюс – совершенно «неубиваемые».
Только стеклянные пузырьки, оказывается, выскальзывают из них только так.
Пробки и колпачки я открывать не стал – прольётся ещё.
Ну, пузырьки как-то отличались друг от друга, и это я ещё мог понять. А когда я принялся разглядывать палочки, понял, что практически ничего не знаю о каллиграфии.
Ну, зачем кисти разной толщины, я понимаю. Но зачем одинаковые кисти из разных материалов?! Или деревянные палочки, заканчивающиеся железной лопастью? Этим вообще можно рисовать? И назначение просто деревянных палочек, похожих на карандаши без грифеля или на кривые карандаши без грифеля, тоже осталось для меня загадкой.
Последним я взял в руки блокнот. Приятная тяжесть в руках, гладкие толстые корки, очень твёрдые, не сгибаются – наверное, чтобы можно было рисовать везде, а не только там, где есть стол.
Бумага внутри – гладкая и плотная – совсем не похожа на газетную или книжную. А рисунки внутри... красота. Я засмотрелся на один зимний пейзаж – сугробы лежали ровными волнами, словно наметённые ветром, и выглядели совсем как настоящие.
Мне тут же захотелось тоже нарисовать что-нибудь, хотя бы попробовать. Совсем чуть-чуть...
И я открыл чистую страницу.
Что бы такого нарисовать? Снег? Нет, это не интересно, пара линий, чтобы обозначить вершины сугробов, и всё.
Мимо с шумом прокатила повозка. Рыжая кобылка всхрапнула, мотнула головой, когда оступилась и проскользнула передним копытом.
А что? Нарисую коня. Недавно его на зачёт лепил, неплохо тогда получился.
Я выбрал тот пузырёк, который взял вторым. Пробка сначала никак не открывалась, потом поддалась. Инструментом для рисования я выбрал сначала ту палочку с железной штуковиной.
Тут начались первые трудности. Как нанести краску на эту железку? Никакой мисочки или доски в сумке не было, в пробку краски не выльешь, а макать прямо в узкое горлышко не хочется – вся деревянная ручка будет в краске. Капнуть прямо на бумагу – тоже не вариант... Хорошо, что я додумался наклонить пузырёк, чтобы краска прилила к краю, но не вылилась, и осторожно обмакнул кончик.
Дальше – хуже. Если нажимать сильно, то остриё царапает бумагу, если слабо – остаётся такая тонкая линия, что она похожа на прилипший к бумаге волосок.
Помучившись прилично, методом проб и ошибок нащупал нужный нажим на краях листа. Испачкал пальцы в краске, когда неосторожно схватился за горлышко бутылька.
А потом выяснилось, что я совершенно не умею рисовать. На снегу вырезать узоры было легко, а тут... тут я почти выл от отчаяния.
Линии кособочились, вырывались, как конь, который не хочет надевать узду. Получалось то слишком толсто, то слишком тонко. Кляксы разлетались бенгальскими огнями. Пальцы сводило от напряжения. Блокнот норовил соскользнуть с коленей в снег. Я искусал губы, но всё равно продолжал рисовать.
Намучившись с силуэтом, я отложил железную штуковину и взял более или менее знакомую кисточку. Но краска комками повисала на ворсинках и не хотела размазываться по бумаге. Может, стоило бы её разбавить, но сыпать снег в пузырёк я не решился. Потом мне надоело, и я просто обмакнул палец и им поретушировал фон. Смазал, заехал моему коню на хвост.
Отчаяние перешло все границы. Я запрокинул голову к небу, лишь бы не видеть ни осточертевших инструментов, ни рисунка, ни собственных, вымазанных краской пальцев.
Плыли облака. Белые, пушистые, как снег. Как снег, с которым я вожусь с пелёнок. О котором могу рассказывать много и долго. Который мне даже снится.
Как же сложно оказалось каллиграфировать! Да, этим надо заниматься, как снежным делом – отдавая себя, часами занимаясь. И знать об этом надо не меньше. Эх, а как я самонадеянно считал – по секунде на линию! А сам, наверное, по минуте с каждой возился...
Ой, а время! Солнце село... прошло часа полтора, не меньше! Папа должен уже приехать!
Я принялся лихорадочно складывать инструменты. Железную штуковину и кисточку пришлось протирать снегом. Последней пришла очередь блокнота. Хорошая, видимо, краска – сразу засохла.
Конь был кривоватый и непропорциональный. Толстые ноги, большое бочкообразное пузо, грива и хвост – просто ужас, на мочалку похожи. А морда ехидная – как будто сейчас из врождённой вредности поддаст задом или прихватит зубами.
Но всё-таки я с нежностью погладил рисунок кончиками пальцев. Моя каллиграфия. Первая, и, наверное, последняя. Мечты сбываются. И я не каллиграф, а снежный мастер.
Я – снежный мастер!
Эта мысль таким эхом отозвалась в голове и сердце, что я с гордостью натянул рукавицы, а потом, подумав, достал и надел на правую руку металлическую печать. Тоже предмет моей гордости – печать, как у мастера! Она как кастет – прикладываешь её, и остаётся отпечаток. И я сжал рукоятку. Я, Нера Конскин – снежный мастер!
Сумку я оставил там же, где нашёл.
Когда пошёл искать нашу повозку, в полумраке чуть не налетел на какую-то статую. Надо же, тоже конь. Только очень неаккуратный. Работа полностью завалена. Пропорции все нарушены, точек опор нет вовсе, а вот тут скол, тронешь голову – отвалится. Снег низшего качества, набран явно тут же, под ногами, структура неравномерная, выглянет солнце – растает в момент. О, даже вкрапления песка есть! И не исправишь ничего – мигунок, как мы называем этот род снега, уже застыл в камень, подравнять можно только если пилой. Если не развалится.
И взгляд такой... смотрит на забор перед ним, как баран на новые ворота.
У нас ТАКОЕ даже в первый год обучения не лепят.
Я легко ткнул конягу в плечо и направился к освещённому ряду. На снеговике (скульптурой ЭТО язык не поворачивался назвать) остался отпечаток, но я не обратил на это внимания.
Но рассматривать каллиграфии я всё равно вряд ли разлюблю. Красота же.


Кимраб Квесс.

Да, хорошая в этом году ярмарка получилась!.. Третий год живу в этом городе, а всё равно как в первый раз.
Хотя... три года назад я ходил и просто смотрел. А сейчас хожу, смотрю и периодически поправляю свой значок координатора, а то сползает постоянно.
Ох, помню, как мой сосед попросил заменить его на ярмарке. Сначала я отказаться хотел: в чём радость ходить и места между лотошниками распределять, или, скажем, за порядком в кожевенном ряду следить? А потом согласился. Всё-таки фестиваль – это не торговые ряды, много чего красивого увидеть можно. Опять же, Большая площадь недалеко.
  - Кимраб! – кто-то меня зовёт. – Кимраб!
Ээх, ну чего ещё?
Оказалось, меня звал Шимал. Он стоял в конце ряда и махал мне обеими руками.
 - Что случилось? – я напустил на себя важную мину – как-никак, координатор при исполнении.
 - Да вот. – мой коллега сокрушённо развёл руками. А стоящий рядом человек головой покивал.
О, а я же его помню! Сам пятнадцать минут назад у него бланк регистрации принимал. Снежный мастер, приехавший из какой-то деревни, хочет на фестивале поучаствовать. И, это, кажется, и тот участок, который я ему выделил.
 - А в чём проблема?
 - Участок занят уже. Кто-то не отметил при выдаче, и сразу двоих на один определили.
И тут я сам увидел проблему. Она смотрела на меня, не мигая, очень ехидными снежными глазами.
 - О, а где автор этого... творения? – Шимал пожал плечами. Я ещё раз присмотрелся к снеговику. Лепка крупная, добротная, но кривая какая-то вся и кособокая. – Это, наверное, дети мимо пробегали, побаловались. В любом случае, не зарегистрировался – не участвуешь и на участки не претендуешь. Сносите.
Ну вот, проблема улажена. Я повернулся и уже собрался уходить, как под ноги попалась какая-то бумажка. Мда, раскидали мусора тут... Я поднял её и хотел было выбросить в ближайшую урну, как бумажка ещё раз трепыхнулась на ветру и явила свету какой-то рисунок. Хмм, каллиграфия. Чернила явно дорогие, раз не смазались. Я развернул помятый комочек, и вернулся к Шималу и тому мастеру.
Мастер хотел уже обрушить на снеговика кирку, когда я остановил его.
Конь на кривой каллиграфии неуловимо напоминал нескладного снеговика. Присмотревшись, мы с Шималом нашли в орнаменте, опоясывавшем рисунок, витиеватую подпись: Айриш Квенцев. А через секунду нас позвал мастер: на плече коня была выбита монограмма автора: Нера Конскин.
 - Та-а-ак, - сказал я тогда, - незарегистрированные работы поодиночке веса не имеют, но тут, похоже, исключительный случай. Вам, - я обратился к мастеру, стоящему рядом, - регистрироваться заново не надо, только подойдите к стойке, скажите, что от меня и попросите другой участок. А мы, - я прищурился, - будем искать.
Через полчаса около снеговика и лежащей на его спине каллиграфии собралась значительная комиссия: жюри снежных мастеров, жюри каллиграфов, виновники торжества и масса любопытствующих.
Герои дня стояли рядом, и я невольно их начал сравнивать. Первый, невысокий, с длинными волосами, собранными в небольшой, по последней моде, хвостик, одетый в плотный плащ до колен, стоял прямо и невозмутимо, только что-то сильно схватился руками в тонких перчатках за ремень сумки-кейса. Типичный горожанин, пожалуй, даже, из благородных. Второй – постоянно неловко улыбался и оглядывался по сторонам. Снег под его серыми валенками-самокатками почти не приминался, да и широкие рабочие рукавицы говорили сами за себя – начинающий снежный мастер. Занятно, однако.
О, тем временем обе делегации жюри медленно объединились в одну и о чём-то оживлённо спорили. Наконец из круга вышел немолодой мужчина с седой бородкой. Кажется, я его знаю – преподаёт в школе каллиграфов через дорогу от дома моей бабушки.
 - Кхм... мастера. Вы узнаёте... это ваши работы?
Оба паренька посмотрели в сторону коня-снеговика и коня-каллиграфии. Потом неуверенно кивнули. Сначала второй, потом первый.
 - Знайте... – каллиграф огладил бородку. – знайте, это очень смешно. Очень. И довольно... необычно. Больше ничего сказать... сказать не могу. Если бы вы зарегистрировались, юноша... – взгляд в сторону мастера, - и если бы вы, Айриш, сдали рисунок ответственному человеку на Большой площади... – горожанин поджал губы и немного наклонил голову... – несомненно... несомненно, получили бы приз за оригинальность... не первое место, конечно же, но... увы. Прошу извинить. В следующий год... да, на следующий год не забудьте начать участие по всем правилам. – и каллиграф неспешно прошествовал прочь, сочтя вопрос решённым. О, он остановился около ошеломлённых ребят, что-то сказал горожанину, улыбнулся мастеру, и пошёл дальше.
Толпа начала рассеиваться, и я тоже двинулся дальше – вон, Шимал опять руками машет. Только я зачем-то обернулся.
Оба паренька сидели на скамеечке неподалёку от снеговика и смеялись. О, у одного из них в руках был тот листок с каллиграфией.
Похоже, они нашли общий язык.