Адыгская соль Часть 16

IV.ВОЗВРАЩЕНИЕ.

16.Черкес.

Адыгэ Хабзэ. О Храме (Часть III).
«Адыгэ сохранят Землю Ошхамахо. Но она будет ждать своих ушедших сыновей и дочерей, ибо только с их возвращением земля предков заново задышит и расцветет, и будет воссоздан Храм. Те, что уйдут, будут мечтать об этом, и нельзя будет предавать их жертвы и осквернять их память, нарушая Путь Тха.
Помни всегда, что все из народа Адыгэ – одна семья, которых породила одна Земля, и которые соблюдают одно Хабзэ и идут они по одному Пути. В горе и в радости следует быть первым, чтобы оказаться рядом. Никогда не препятствуй человеку из твоей семьи, а помогай во всём, что соответствует Хабзэ и приносит ему и людям благо.
Я вижу, как наши родные и земляки уходят на чужбину, где достигнут высот: дворцы и золото будут их окружать, будут они хранителями усыпальниц пророков. Но Адыгэ будут сильны до тех пор, пока их кровь питается чистыми водами рек Кавказа. Затем наступит упадок, рухнут устои и правила Хабзэ, Адыгэ угаснут и уйдут.
Я вижу своих братьев, покидающих Кавказ и подвластных другим государствам. И хотя они и их потомки сохранят многое из Хабзэ, но тщетность и обреченность станут их спутниками, и растворятся они, как горсть соли в воде, и исчезнут, если не сумеют вернуться на свою родину».
(по тексту Адыгэ Хабзэ. Часть I. О Храме (Часть III))

«Исмаил»: Часть 1.(начало мая 1864 г.)

«Как живой стоял перед спящим Исмаилом его умерший дед Салих и отчеканивал металлическим эхом каждое свое слово. Казалось, что дух мудрого старца желал, чтобы его внук запомнил его слова и повторил их в нужный час. А тот, погрузившись в полузабытье, послушно впитывал их, словно сухая земля спасительную влагу предрассветной росы.
- Исмаил! Исмаил! Вставай! – донесся до него сквозь сон суровый голос его отца Барича.
В то же мгновение отчетливый образ деда Салиха стал рассеиваться в воздухе и вскоре совсем исчез под дуновением ветра. Очнувшись, молодой воин сел на деревянную скамью, на которой уснул накануне, и огляделся вокруг. Рядом с ним стоял его отец, строго следивший за каждым его движением. А в центре просторной комнаты небольшого лесного дома деда суетилась его молодая жена – заплаканная Саламат, собирая скудный завтрак на стол. В углу комнаты зияла небольшая дыра, напомнившая ему о тайном погребе деда Салиха, в котором всё ещё лежало безжизненное тело умершего старца.
- Проснись, парень! Проснись! Скоро взойдет солнце, а нам надо еще придать земле тело моего отца, как полагается, - слегка толкнул Барич сына за плечо.
Окончательно пробудившись и отогнав последнюю дымку тяжелого сна, Исмаил ощутил всю горечь печальной утраты, постигшей всю его семью накануне вечером. Его крепкое молодое сердце защемило, а на глазах навернулись слезы, готовые вот-вот скатиться по его осунувшимся щекам и густой бороде. В тот же миг его захлестнула волна воспоминаний о том, что с ним произошло после того, как он поднялся наверх, оставив Саламат с телом деда Салиха.
…Тогда, осторожно выйдя из подземелья, молодой воин тихо пробрался к окну. Не уверенный в том, что это кто-то свой потревожил покой хозяев лесного дома, он собирался сперва проверить, прежде чем выявлять себя. Однако снаружи уже стемнело, и за окном не было ничего видно. Да и странный шум, привлекший его внимание с тех пор, как он поднялся, более не возобновлялся. Сожалея в душе, что ему всё же придется выйти во двор вслепую, Исмаил пробрался к двери и резко открыл её настежь, надеясь, что застанет непрошеных гостей врасплох. В то же мгновение сердце его замерло: стальное дуло ружья глядело на него, словно одноглазая голова коварной ядовитой змеи, готовое выстрелить.
- Исмаил?! – услышал он вдруг испуганный голос своего отца. – И чего ты так резко выпрыгнул из дома? Я же мог убить тебя, не моргнув глазом.
- Отец! – озадаченно произнес молодой воин ему в ответ, убирая руку с рукоятки своего кинжала, что он уже собирался бросить в того, кто ему угрожал ружьем. – Как ты очутился здесь, у самых дверей. Ещё чуть-чуть, и я бы проткнул тебя своим клинком. Тем самым, что ты сам подарил мне на прошлом празднике урожая.
- О Всевышний! – глубоко вздохнул Барич и прошел в дом, пряча за спиной своё оружие. – Неужели у тебя бы поднялась рука убить своего отца?
- Но я же не знал, что это ты, - усмехнулся Исмаил, следуя за Баричем и присаживаясь на деревянную скамью. – Да ты сам на меня дуло ружья наставил и чуть не выстрелил. А всегда говоришь, что прежде чем стрелять, следует проверить, кто за дверью, или кто скачет… Не ровен час, можно убить и своего
- Хм! А что я должен был делать? Я же видел во дворе двух коней военных, - сказал в свое оправдание расстроенный Барич.
- Послушай, отец! А где мама? Она осталась там снаружи? – вдруг вскочил взволнованный Исмаил, намереваясь броситься во двор за матерью.
- Ох-хо-хох, сынок! Я - один! Вижу, и тебе не удалось догнать Саламат, - остановил его Барич, нахмурившись.
- Один? А где мама? – оторопел Исмаил, глядя с удивлением, как его отец неторопливо присаживается на деревянную скамью у стены.
- Эх, сынок! Столько всего произошло, что и не знаю, с чего начать, - понурил голову опечаленный мужчина.
- Понимаю, - огорчился молодой воин и обреченно вернулся на скамью, не ведая, как рассказать отцу о смерти деда Салиха. – Сам не знаю…
- Хм! Судя по тому, что ты здесь и живой, а во дворе ни единой души, только тела погибших, то ты всё же нашел Саламат и вернулся с ней гораздо позже того времени, когда кто-то из этих шакалов наткнулся на наш горный лагерь, - прозорливо предположил усталый Барич. – Но мне остается, сынок, только догадываться о двух вещах: жива ли еще твоя молодая жена, и где сейчас мой мудрый отец?
После его слов тяжелое молчание повисло в темноте, предательски выдавая горечь несчастья, душившего Исмаила.
- Эх, отец! Та боль, что гложет меня, будет мучить тебя гораздо сильнее, - вдруг нарушил он гробовое молчание, не решаясь сказать отцу правду.
Догадливый Барич сразу понял замысловатые слова сына. Огорчившись и помрачнев еще больше, он понурил голову, затем снял свою папаху и утер ею своё побледневшее бородатое лицо.
- Ох, отец! Отец! Не дождался моего возвращения, - прорычал он сдавленным голосом, словно раненный зверь.
Между тем, Исмаил, глубоко страдая сам и сочувствуя своему отцу, вспомнил о своей несчастной матери.
- Отец! Но где же матушка? Верно, ты оставил её, раненную, в надежном месте, - осторожно спросил он казнившего себя в душе Барича, невольно добавляя раскаленного масла в распаленный огонь.
На мгновение крепкое тело сильного мужчины застыло и подозрительно напряглось. Надев вновь свою папаху, он повернулся к сыну и сухо ответил ему:
- Да, сын! Надежнее того мест нет ничего!
Теряясь в странных предчувствиях, молодой воин умоляюще посмотрел на обозленного Барича.
- Нет? Что это еще за место такое, отец?
- Хм! Родная земля, сынок! Родная земля! – и не выдержав тяжести утраты двух самых близких людей, мужественный воин, до того не знавший поражений, тихо заплакал.
- Нет! О Всевышний! Мама! Мама! – вырвался из уст Исмаила крик отчаяния, перешедший в глухой зверинный стон.
Не прошло и несколько мгновений, как наверху появилась напуганная Саламат. Встревоженная отчаянным криком мужа, она собиралась кинуться к нему, как вдруг заметила сидевшего рядом свекра. В то же мгновение она замерла на месте, пытаясь разрешить возникшую перед ней дилемму: подходить к расстроенному мужу в присутствии его отца или нет. Недолго думая, она всё же отступила по лестнице вниз на несколько ступенек и прислушалась.
- Отец! Как это произошло? Когда я видел её в последний раз, она казалась слаба. Но вот чтобы умереть? – не мог прийти Исмаил в себя от печальной новости.
- Эх, сынок! Жизнь человека – самая хрупкая вещь на земле. Она подобна натянутой тетиве лука, что в лучшем случае истончается с годами, а в худшем – обрывается внезапно под давлением неумелой руки, - задумчиво ответил ему опечаленный Барич.
- Что ты хочешь этим сказать, отец? – приподнял голову Исмаил.
- А то, сынок, что после того, как ты отправился следом за своей женой, я увез свою – изумеченную и расстроенную – в лес. Но по дороге нас заметили двое всадников. Не стал я тогда разбираться, кто есть кто, и пустил своего коня вскачь. Те всадники бросились за нами следом и начали стрелять. И вот… Одна из шальных пуль настигла твою мать. Да хранит её Всевышний!
Невыносимые воспоминания наполними мужественное сердце Барича горькой печалью. Понурив голову, он замолчал. Затем, справившись со своей болью, он выпрямился и продолжил свой трагический рассказ. Тем временем Исмаил удрученно слушал своего отца, еле сдерживая слезы.
- Мучилась она, сынок, недолго. Знаю, ей было очень больно. Но твоя мать – Зулимхан – улыбалась мне, подбадривая своим, казалось бы, умиротворенным взглядом. И я надеялся, что она ещё выкарабкается. О Всевышний!
- Отец! Почему же ты не привез тело бедной матушки сюда, в лагерь? Разве она заслуживала того, чтобы её закопали в сырую землю посреди тропы, как какую-то лошадь?
Строгое осуждение в голосе сына задело за живое горделивого Барича. Он так и не простил свою жену за то, что она прилюдно назвала какого-то чужака своим мужем. Выпрямившись, он бросил исподлобья грозный взгляд на Исмаила.
- Она сама меня попросила оставить её у горной речки. И ты не думай, сын! Я совершил обряд омовения после того, как твоя мать испустила последний вздох. Моя Зулимхан предстала перед Всевышним чистой.
- Прости, отец! – смягчился молодой воин, осознавая всю несправедливость его неоправданного осуждения по отношению к отцу. – Никогда не думал я, что моя мать будет так похоронена. Скажи, а что за всадники преследовали вас? Может, ты разглядел их одежду?
- Сейчас в наших лесах кто только не бродит, сын, - сдержанно ответил ему гордый воин. – Их я не разглядел, а вот коней хорошо запомнил. Те убийцы ехали на таких же конях, как те, что стоят во дворе этого дома. Только долго они нас не преследовали. Не помню, но мне показалось, что они повернули назад и направились в ту же сторону, что и ты.
Прислушиваясь к словам отца, Исмаил вдруг вспомнил двух военных, что усердно искали своего товарища со свертком, и у которых он украл коней. Волна негодования нахлынула на него в то же мгновение. Как он мог оставить их в живых? Возможно, сам Всевышний направил убийц его дорогой матери к нему, дабы он отомстил за её кровь. Хотя он и не знал точно, встретились ли именно они на пути его родителей.
- Откуда у вас эти кони, сынок? – окликнул расстроенного Исмаила его отец. – Голову даю на отсечение, это кони тех самых всадников.
- Ох, отец! Знал бы я об этом, отомстил бы их хозяевам за мать. Но откуда я мог тогда знать?
- Не казни себя, сын! Если ты оставил этих шакалов живыми, то твоей жизни ничто не угрожало. Коли даст Всевышний, наши дороги еще пересекутся. А сейчас нечего зря сетовать и терять время в догадках. До рассвета нам надо еще отца похоронить, как подобает. Да и остальных во дворе…. А на восходе солнца отправимся на поиски своих!
Согласившись с решением отца, опечаленный Исмаил собрался с духом. Впереди ему ещё предстояло сделать многое: омыть и похоронить деда Салиха, да еще разобраться с тем, что от него осталось….
Вспомнив всё, что произошло накануне, молодой воин встал с деревянной скамьи, на которой проспал всего пару часов, и стряхнул с себя вместе с дорожной пылью последние остатки сна.
- Отец! Всё готово! – тихо позвала Барича расторопная Саламат, с трудом сдерживая себя от порыва подойти к своему проснувшемуся мужу и крепко его обнять. По адыгским обычаям молодой невестке не подобало этого делать на людях, тем более при свекре.
Вскоре мужчины сели за небольшой треножный столик в центре комнаты и приступили к завтраку, собранному молодой хозяйкой на быструю руку. Сама она молча стояла в сторонке, чтобы им не мешать.
- Сколько же тайн хранил твой дед, сынок! – заговорил вдруг Барич, никогда прежде не слышавший о родовых сокровищах и заветном обереге рода. – Столько золота и серебра, что вы нашли в погребе нашего дома и у деда Салиха, я не видел за всю свою жизнь!
- Да, с таким богатством и работать не пришлось бы, - задумчиво заметил Исмаил, вспоминая, как ночью им удалось отыскать в погребе деда еще один узелок. Он был в два раза больше того, что хранился под его отчим домом.
- Эх, сынок! Радивый хозяин пока может работать, не станет тратить родовое наследство понапрасну. Наоборот, будет работать, не покладая рук, чтобы его приумножить. Так поступали наши предки, так сделаем и мы. Только в случае самой крайней необходимости или ради выкупа самого ценного должно было трогать родовые сокровища.
- Самого ценного? – удивленно переспросил Исмаил.
- Верно! Человеческая жизнь – вот, что самое ценное на земле. Жизнь родных и близких всегда стоила дороже всех сокровищ мира, - назидательно объяснил сыну Барич. – Боюсь, сынок, скоро такой случай настанет. Мы должны найти своих родных и освободить их любой ценой.
- Ладно! Думаю, тата сказал бы так же. Но что будет с его священной книгой? Неужели мы её тоже отдадим? – задумался молодой воин, бросая беглый взгляд в сторону жены.
Упоминание Исмаилом о заветной книге деда Салиха насторожило ловкую Саламат. Затаив дыхание, она вслушивалась в каждое слово разговора отца с сыном. При этом одной своей рукой она поддерживала свой пояс на длинном платье.
- К чему нам старинная книга, сынок? Ни ты, ни я читать её не умеем.
- Но это же наш родовой оберег! Так всегда говорил тата, - возразил ему молодой воин, задумчиво оглядывая свою затаившуюся жену. – Мы не должны её никому отдавать.
- Всё это верно, парень! Но боюсь, выбирать нам не придется. Та книга, что отец держал в своих руках, украшена золотыми пластинами и драгоценными камнями.
- Золотыми пластинами и драгоценными камнями? – удивился Исмаил, пытаясь вспомнить ту книгу, что нашла Саламат в погребе разрушенного дома в селении.
На самом деле, как она выглядела, молодой воин не знал. Да и не мог знать, поскольку книга всё время была аккуратно завернута в красивую парчовую ткань ярко-зеленого цвета. А времени её развернуть у него не было ни в погребе отчего дома, ни по дороге в горный лагерь, ни у изголовья умеравшего старца. Затем ему пришлось оставить свою жену с дедом наедине. Только Саламат располагала достаточным временем, чтобы рассмотреть лучше родовой оберег. Хотя в темноте погреба, да ещё безлунной ночью вряд ли это ей удалось бы! Да и не осмелилась бы она после того, как уже совершила непростительный проступок!
- Да, сынок! Пока ты спал, я разглядел книгу при свете лучины. Не знаю, что в ней написано, но она дорогого стоит, - продолжил Барич.
- Так и не надо её никому отдавать, отец! Пусть хранится в нашей семье вечно! – решительно ответил Исмаил, не желавший нарушать священные заветы деда Салиха, приснившегося ему той ночью. – Нам следует оберегать своё наследие! Как и жить на земле, что нас породила! Как и соблюдать законы Всевышнего, направляющего нас по правильному Пути!
Высказав свое мнение, молодой воин снова посмотрел в сторону своей жены. Большие глаза Саламат светились гордостью и уважением к нему. Приободренный её благодарным и нежным взглядом, Исмаил укоренился в своем решении. В то мгновение он осознал, что та, которую он выбрал себе в жены из сотни прекрасных девушек его селения, согласна с ним во всём и готова следовать за ним, разделяя все невзгоды и радости, ожидающих ие на трудном жизненном пути.
- Ладно, сынок! Пора собираться! Там будет видно, как поступить лучше, - окликнул его отец, невольно прерывая ход его мысли.
- Хорошо! Но что нам делать со свертком военных? – озадачился Исмаил, вытаскивая злополучный сверток из-за пазухи. – Мне показалось, что те всадники, чьи кони дожидаются нас во дворе, искали его с большим рвением.
Взяв из рук сына странный бумажный сверток, Барич осторожно его оглядел со всех сторон, затем развязал тесемку и развернул его.
- Здесь что-то написано на каком-то непонятном языке. Но судя по вензелям и печати, это письмо или донесение военных, - прозорливо предположил бывалый воин, которому уже доводилось видеть такие свертки.
- Ах, жаль, что я не умею читать на их языке! Жаль, что совсем не умею читать! – казнил себя Исмаил, желавший в ту минуту сильнее всего на свете знать содержание злополучного донесения.
- Жаль, сынок! Твой дед собирался как раз научить тебя. Но так и не успел, - и под тяжестью горьких мыслей Барич опустил голову, сдерживая изо всех сил слезы отчаяния.
- Что уже теперь говорить? Возьмем его с собой, отец! Может, удастся еще обменять его на коня? – и Исмаил свернул исписанный лист бумаги с вензелями и печатью и, завязав его снова тесемкой, спрятал сверток назад.
- Нет! Лучше бы его сжечь! – вдруг крикнула Саламат, нарушив правила поведения и вероломно вмешавшись в мужской разговор.
Изумленные мужчины резко обернулись на её возмущенный голос. Строго прищурив глаза. Барич пронзил осуждающим взглядом побледневшую молодую женщину. Между тем, его сын выглядел озадаченным и с большим сожалением смотрел на свою провинившуюся жену.
- Не лучшее время, дочка, ты выбрала. Разве Зулимхан не учила тебя правилам нашего дома? – осуждающе одернул Барич свою дерзкую невестку.
- Даха?! – последовало за этим искреннее сожаление его расстроенного сына.
- Простите меня, отец! – виновато потупила взор молодая женщина, выходя на середину комнаты, ближе к треножному столику. – Но лучше нам сжечь этот злополучный сверток! Если это письмо или донесение наших врагов, то в его завитках может таиться угроза для всех нас. Сожжем его и развеем по лесу его пепел!
- Ты, Саламат, умна не по годам! – смягчился бывалый воин, в душе соглашаясь с убедительными доводами находчивой невестки. – Но было бы опрометчиво сжечь письмо, из-за которого, возможно, эти шакалы готовы жертвовать своей жизнью. Не будем мы торопиться и постараемся узнать, чего стоит этот сверток.
- Лишь бы, отец, не было потом поздно! Этот сверток может стоить нам жизни, - не отступала от своего молодая женщина, вызывая тем самым недовольство своего свекра и мучительные сомнения у мужа.
- Отец! Отчасти она права! – вдруг заступился Исмаил за Саламат. – Но мы не станем сжигать письмо. Наоборот, попробуем хитростью узнать его содержание.
Разумные слова сына успокоили Барича. И хотя в душе он осуждал дерзость своей невестки, он всё же поблагодарил её за завтрак, вставая из-за стола. Вскоре он совсем забыл о неприятном утреннем инциденте. Быстрые приготовления и погребение мертвых отвлекли его внимание. К тому же впереди их ждали трудный путь и небезопасные поиски родных, которых насильно увезли чужаки из лесного лагеря деда Салиха».

01 апреля 2012 г., г. Сочи

Поставив жирную точку в своих записях, начинающий автор этно-рассказов наконец-то перевел дыхание. Выпив глоток остывшего кофе на своей собственной кухне, пока еще обставленной на скорую руку, он демонстративно закрыл свой новый блокнот, в котором так удачно начал писать свою четвертую историю «Исмаил».
Воскресный день, оказавшийся по календарю первым апрелем, радовал сочинцев своей солнечной теплой погодой и зазывал их дружеские компании прогуляться по красочно украшенной набережной. Но, к сожалению Аслана Теучежа, его друзья – Хусейн и Мадина – выбрали, как назло, именно этот прекрасный день, чтобы съездить в Лазаревское к родне.
Всю рабочую неделю Аслан Теучеж ждал выходных, чтобы успокоиться, прийти в себя после злополучного вечера понедельника. Неожиданная встреча с новоиспеченным майором Кантемиром Туовым едва не закончилась аварией и долгим разбирательством в ГИБДД. Только благодаря своей бдительности и полученному в горах Адыгеи уроку, а также связям его верного друга Хусейна, ему удалось избежать самого худшего развития хода событий. К его радости, дорожный инцидент со служебной машиной был быстро разрешен, горе-друг-оперативник благополучно доставлен по адресу гостиницы, где он проживал, а сами Аслан и Хусейн, усталые, разъехались по домам.
Однако отголоски злосчастного вечера, который мог, на самом деле, стоить ему успешной карьеры, хорошей квартиры, многообещающей зарплаты, продолжали всё же тревожить молодого человека всю последовавшую за этим неделю. Лицемерные поздравительные SMS-ки по телефону от друзей детства – Самира Хакунова и Каплана Бжассо, предупредительный звонок родного брата Ахмеда и, наконец, долгие уговоры расстроенной матери приехать на свадьбу его двоюродного брата Мадина Кушхова. Больше всего его огорчило непонимание самого дорогого для него человека и его нежелание признать неправоту своих высокомерных родственников.
- Нет, мам! Не проси! – умолял Аслан взволнованную Галину Касимовну по телефону. – Как же ты не понимаешь? Мой приезд не доставит им радости. Да и Ахмед с Бэлой будут стараться меня не обидеть. Ты будешь мучиться, видя их натянутые улыбки и напряженные лица. Дядя Мурат и Мадин будут вынуждены меня терпеть на свадьбе, сторонясь, как чумного. Я уже не говорю о самой невесте – Лейле, которую мне самому не очень-то хочется видеть. Куда уж поздравлять её с бракосочетанием с моим двоюродным братом. Про своих друзей детства и говорить не желаю. На днях приезжал сюда Кантемир и чуть не угробил нас из-за своего дурацкого пристрастия «отдохнуть, как полагается». Прости, мам! Но это невозможно!
- Ты слишком категоричен, сынок! Время лечит раны! Давно уже пора забыть! Жизнь продолжается. Ахмед с Бэлочкой ждут тебя не дождутся. А я так соскучилась по тебе, что ни на шаг не отпущу от себя, пока ты будешь в Майкопе. Дядя Мурат и Мадин сами тебя пригласили. Да и на свадьбе будет столько гостей, что, дай Аллах, ты едва ли сможешь с ними толком увидеться. А за друзей своих не переживай даже! Спросят: «Как дела?», ответь: «Хорошо! Спасибо!». Вот и всё! Говорю тебе, сынок, нет никаких поводов для беспокойства и тем более для твоего категорического отказа, - настаивала на своём заботливая мать.
- Эх, мама! Может быть, время и лечит раны, но рубцы от них остаются. И не хочется, чтобы обидчики видели на моем лице незаживаемые шрамы, - возразил ей Аслан, расстраиваясь из-за чрезмерной настойчивости матери.
- Что еще за шрамы на лице? Сынок, о чем ты говоришь? – всерьез встревожилась настойчивая женщина, понимая всё буквально, в прямом смысле.
- Мам! Это я образно выражаюсь, - не сдержал своей улыбки Аслан.
- Послушай, сынок! Если ты не приедешь на свадьбу Мадина, все на тебя обидятся. А тетя Саида будет очень переживать. Ну, нельзя же быть таким, - перешла Галина Касимовна к особым приемам убеждения. – Не будешь общаться с родственниками, они от тебя просто отвернутся. А человек без семьи что? Ничто! Никто, и звать его никак! Семья – вот, что самое главное в жизни для каждого человека!
- Мам! Остановись! – резко перебил её молодой человек. – Вы – моя семья! Вы, а не какие-то там Кушховы… Дядя Мурат и Мадин сами виноваты. Ладно! Пусть живут! Но бе меня…
- Но, сынок…
- Хватит, мам! Я не могу больше говорить. Мне нужно работать. Извини!
Так Аслан и не дал договорить Галине Касимовне, опасаясь, что её нравоучительные уговоры и материнские слезы всё же переубедят его. А он - как настоящий, уже взрослый мужчина - не мог себе позволить наивное юношеское малодушие. Пусть враг знает, что он – враг! А не так, как многие в его родном городе: в душе ненавидят друг друга, а на людях делают вид, что искренне расположены. Нет, лицемерие, что он так презирал, было несвойственно Аслану Теучежу. …
И вот, наконец, мучительная неделя прошла, оставив после себя лишь привкус горечи, с которой молодой человек не смог не поделиться со своим другом Хусейном. Приехав в субботу к нему в гости, он откровенно, без утайки поведал ему всё то, что его так сильно тяготило.
- Ты, брат, много внимания уделяешь мелочам, - назидательно ответил ему друг, наливая ему на кухне крепкого чая. – Все эти семейные и родственные мероприятия у адыгов играют важную роль для родни, но не требуют глобальной любви одного ко всем. Это всего лишь дань вежливости своей семье, своему роду. Поверь! Никто не станет лезть на рожон на свадьбе. Кому надо – обойдет тебя стороной, а кто надо – подойдет к тебе и спросит про дела. Наш народ настолько демократичен, особенно на джэгу, что порой изумляешься. Как бы там ни было, адыги - и в радости, и в горе – все заодно!
- Так, ты, Хусейн, советуешь мне съездить на свадьбу? Поехать в Адыгею, как ни в чем ни бывало? Поздравить Мадина и Лейлу, крепко обняв одного, а другую – по-братски расцеловав? Предлагаешь идти к дяде Мурату, который, поверь мне, непременно воспользуется любой возможностью, чтобы оклеветать и очернить меня в кругу своих «закадычных» дружков и обязанной ему родни? Ты советуешь мне сесть за один стол с моими бывшими друзьями, способными так жестоко разыгрывать людей, что волосы дыбом становятся? – всё больше и больше распалялся Аслан, недопонимая позицию Хусейна. – Нет, брат! Каким хочешь меня считай, но я не дурак!
- Успокойся! Ты спросил моего мнения, я ответил. И я тебе ничего не советую. Как я могу тебе что-то посоветовать, если сам в такую ситуацию никогда не попадал. Но для нас – Непсо – род многое значит. Я же тебе неоднократно рассказывал легенду моих предков. Ты даже написал про это целую повесть. Когда я читал её, мне показалось, что ты сам понял, что такое шапсугский род, его поддержка и помощь.
Искренние слова друга убедили молодого человека. Но, тем не менее, при одной только мысли о поездке в Майкоп на свадьбу Мадина Кушхова, всё его нутро переворачивалось, сопротивляясь этому. Казалось, что некое предчувствие беды предупреждало его о какой-то опасности. Трудная дилемма стояла перед Асланом: проявить силу духа и смалодушничать, поехав на злосчастную свадьбу двоюродного брата, или поддаться слабости и отстоять свою позицию, пренебрегая приглашением своенравного родственника? Да, на такие довольно противоречивые вопросы трудно ответить самому, тем более советовать другим.
- Извини, Хусейн! Ты прав! Прав на все сто! – обреченно выдохнул измученный Аслан. – Во время празднеств и похорон адыги отставляли свои обиды и заботы в сторону и разделяли чувства своих соплеменников. До сих пор в наших аулах всё так и происходит. Но, тем не менее, я не могу поехать. Не могу, и всё тут! Не должен! Не спрашивай почему! Не отвечу. Сам не знаю, но чувствую, что не должен.
- Ты, Аслан, не мучай себя так! По тебе видно, что всю ночь не спал. Мы с Мадиной завтра уезжаем к родне в Лазаревку, а ты отдохни, пиши свои повести, погуляй по набережной! Время немного пройдет, и всё встанет на свои места. А, может быть, Господин Случай поможет тебе принять верное решение. Всякое может случиться!
Как бы там ни было, но Хусейн Непсо оказался совершенно прав, говоря, что Аслану следовало бы отдохнуть и прогуляться по набережной города Сочи, отстроенной несколько лет назад и еще более облагороженной за последнее время. Солнечный воскресный день, как никогда, располагал к прогулкам по берегу моря. И, возможно, что-то случайное, неожиданное или внезапное наведет его на верное решение, правильный путь или полное избавление от надуманной, ненужной проблемы.
Выехав из дома днем, Аслан Теучеж пару часов катался по строившемуся городу, пытаясь отвлечься. Разглядывая мимиходом проплывающие перед ним старые и новые здания, расцветающие деревья, степенно прогуливающихся жителей и гостей города, одетых в разноцветные одежды самых разных стилей, он, казалось, блуждал по городу, словно в запутанном лабиринте своего сознания. Не видя никакого выхода из него, он снова и снова нажимал на газ, поворачивая служебную машину на перекрестках то направо, то налево, бестолково наворачивая круги по городу. А подчиняясь правилам дорожного движения, он ловил себя на мысли, что на самом деле из того лабиринта не было никакого выхода. От осознания своего бессилия, он негодовал всё больше и больше, погружаясь в затягивающую его бездну тревог и отчаяния. Несколько раз он чуть не столкнулся на дороге с другими машинами. Только благодаря высоким технологиям системы управления, автоматически определяющей зону опасности и заранее предупреждающей о ней, Аслану удавалось избежать аварий.
Наконец, спустя пару часов бессмысленного катания по городу и беспросветного блуждания по безвыходному лабиринту своих размышлений он вдруг остановил машину и огляделся вокруг. К своему удивлению, он оказался как раз перед набережной, ласково омываемой волнами Черного моря. Выйдя из машины без промедления, Аслан глубоко вздохнул. Он надеялся в душе, что прохладный морской воздух освежит его голову и очистит её от лишних дум. А ступив на каменистый берег и окунувшись взглядом в просторные морские дали, он внезапно почувствовал себя совершенно свободным от всего.
Внимательно всматриваясь в набегавшие на берег волны, а после устремляя свой взор к далекому горизонту, где одной чертой воедино соединялись безоблачное небо и безмерное море, Аслан Теучеж непроизвольно протянул свои руки вперед. Казалось, он намеревался ухватить неосязаемый горизонт, словно путеводную нить и, сматывая её в клубок, следовать к её невидимому источнику. Затем, закрыв глаза, он словно очутился посреди безмолствующего моря, ощущая его солоноватый вкус на языке.
- Вся соль этого моря выплакана глазами Адыгэ! – вдруг донесся до Аслана чей-то мужской голос.
Не сразу осознав весь глубокий смысл сказанного, молодой человек продолжал стоять с закрытыми глазами и протянутыми вперед руками, невольно вслушиваясь в печальный прибой Черного моря.
- Сколько слез было выплакано здесь, сколько крови пролито, сколько проклятий брошено в сердцах, и ни одной надежды на возвращение, - снова потревожил Аслана всё тот же голос, говоривший на русском языке с заметным акцентом. – «Адыгэ будут сильны до тех пор, пока их кровь питается чистыми водами рек Кавказа. Затем наступит упадок, рухнут устои и правила Хабзэ, Адыгэ угаснут и уйдут. Адыгэ покинут Кавказ и станут подвласными другим государствам. И хотя их потомки сохранят многое из Хабзэ, но тщетность и обреченность станут их спутниками и растворятся они, как горсть соли в воде, и исчезнут, если не сумеют вернуться на свою родину»45.
Услышав знакомый отрывок из Адыгэ Хабзэ, который он сам не так давно вставил в начале своего рассказа «Исмаил», Аслан Теучеж застыл от удивления. Распахнув, наконец, свои глаза, и отпустив руки вниз, он обернулся на странный голос, казавшийся немыслимым гласом с небес. Между тем, перед ним стоял мужчина лет 55-60 среднего роста, одетый в легкую серую куртку. Но его уже седой голове красовалась темно-синяя кепка.
- Асалам-алейкум, путник! – поздоровался с ним незнакомец и загадочно улыбнулся.
- Опсоу! Добрый день! – вежливо ответил ему Аслан, стараясь скрыть своё недоумение.
- Извини, парень! Но судя по солнцу, дело уже идет к вечеру, - спокойно заметил незнакомец. – Меня зовут Александр Опсов. Я – черкес! А ты?
- Мое имя Аслан Теучеж, сын Казбека, бжедуг, - не стал тянуть с ответом молодой человек.
В доли секунды неуемное воображение Аслана заставило его представить, как пару веков назад происходило бы подобное первое знакомство между двумя адыгами. Столкнувшись на пути или, как теперь, на берегу моря, он – молодой – должен был первый отдать дань уважения старшему. А тот, в свою очередь, спросил бы его, кто он и откуда родом, воздавая затем честь его отцу и родным.
- Ты – адыг! Я так и понял с первого взгляда, - искренне обрадовался Александр Опсов, невольно отвлекая своего молодого собеседника от мимолетных образов, возникших в его сознании.
- Да! Очень рад знакомству! – поддержал разговор заинтригованный Аслан.
- Извини, что вот так подошел и отвлек тебя от твоих дел. А я тут прогуливался и вдруг вижу, стоишь один, закрыв глаза, с протянутыми руками к этому соленому морю. Сперва подумал, молится человек Всевышнему, помощи у него просит. А когда подошел ближе, понял, ошибаюсь. Ты просто, как горный орел, улетел далеко за горизонт, вдаль – туда, где Турция. Вот и решил поспешить, чтобы вернуть тебя назад на родину. Чтобы не совершал ты той же ошибки, что и мои предки когда-то.
Черкес Александр Опсов говорил так мягко, участливо и мелодично, что Аслан почувствовал себя защищенным и умиротворенным. Казалось, что неимоверная магия уверенного голоса мужчины и рассудительность его слов целительно действовали на измученную душу молодого человека. Словно по мановению его руки, душевные раны и ранки Аслана затягивались, не оставляя после себя никаких уродливых рубцов.
- Предки? Когда-то? – переспросил молодой человек своего нового знакомого, искренне заинтригованный его столь поэтичным вступительным словом.
- Длинная история! Типичная для многих таких, как я, - и Александр Опсов глубоко вздохнул.
- Каких таких? – проявил любопытство Аслан, подбрасывая слова, словно сухие ветки, в разгорающееся пламя их разговора.
- Нас здесь называют репатриантами, потомками мухаджиров, в современном понимании этого слова, покинувших свои родные земли почти 150 лет назад. Правда, черкесы не были мухаджирами, а вынужденно стали изгнанниками. Да, мои предки предпочли скитаться на чужбине, чем гнуть спину перед теми, кто разрушил их дом. Прадед жил в Турции. Дед уехал в Сирию, где я и родился. Я – сирийский черкес! Говорю по-русски с акцентом, зато чисто по-кабардински.
- Надо же! Да Вы и русский знаете не хуже любого россиянина. Но откуда?
- Мне уже много лет, парень! Когда-то давно я учился в Москве. Программа по обмену студентами. Получил профессию, остался там же работать. Так что я давно живу здесь, лет 30.
- Здесь? В Сочи?
- И здесь в Сочи, и в Москве. Часто ездил в Дамаск к родным. Правда, сейчас это уже становится опасно, - и добродушное лицо сирийского черкеса помрачнело.
- Опасно?
- Да, парень! В Сирии уже идет война, гибнут невинные люди, сирийские черкесы в том числе. Я уже перевез своих сюда на нашу историческую родину. Но сколько еще наших хотело бы вернуться в Черкесию. И, поверь мне, не только потому, что в стране идет гражданская война. Наши родители рассказывали нам то, что говорили им их родители в свое время. Наши предки сожалели, что покинули родину. Но иначе они никак не могли.
Неожиданный откровенный рассказ нового знакомого о своей семье вернул Аслана к тем далеким временам, когда поневоле определялась дальнейшая судьба одного из многочисленных народов Кавказа в его трагической истории. Казалось бы, прошло почти полтора столетия, но генетическая память продолжала передаваться из поколения в поколение. Незыблемые боль и печаль из-за потери близких и родных… Безмерное отчаяние из-за неотвратимой необходимости покинуть свои родные края… Невыносимая тоска по исторической родине, то затухавшая время от времени, то снова охватывавшая потомков несчастных черкесских изгнаников… Вот, что досталось последним в наследство от их почитаемых предков. Разбросанные по всему миру, они ревностно хранят память о былой Черкесии, притягиваясь друг к другу, где бы они ни жили. А собираясь вместе в селениях черкесов в турецких провинциях, в сирийском Дамске, на иорданской земле, во французском Лионе, в израильском Кфар-Каме, в немецком Гамбурге, в американском Нью-Джерси и даже в пригородах далекой Австралии, они искренне радуются возможности говорить на родном адыгском языке, петь и слушать национальную музыку и старинные народные песни; наслаждаются чередой плавных и зажигательных адыгских танцев; готовят и сами угощаются национальными блюдами адыгской кухни. И каждый раз, встречаясь вместе, они вспоминают незабываемые рассказы их дедов, прадедов и прапрадедов о далекой и таинственной, но горячо любимой ими родине. С раннего детства её чарующий образ преследует их и возрождает в них былую, казалось бы, невозможную надежду вернуться любой ценой на родные земли, вдохнуть глоток целебного воздуха Кавказских гор, испить животворящей чистой воды из тех самых источников и рек, из которых пили их предки сотни лет назад. Черкесская кровь, порой перемешанная с кровью других национальностей, не дает им покоя, призывает их из года в год всё больше и больше обращать свой взор, помыслы и надежды в сторону их исторической родины, молчаливо ждущей возвращения своих блуждающих по миру детей.
- Эй, Аслан, сын Казбека! Даже не знаю, что и думать. Вроде ты здесь со мной рядом стоишь, а в мыслях – на той стороне Черного моря по турецкому берегу бродишь, - шутливо усмехнулся мужчина, окликивая своего задумавшегося собеседника. – Да ещё так побледнел, будто привидение увидел.
- Ох! Извините, Александр! Я так …задумался, - слегка сконфузился молодой человек, осознавая справедливость высказанного только что укора.
- Называй меня лучше Мухамодом. Это мое настоящее черкесское имя, - и его новый знакомый удрученно вздохнул. - Когда я сильно устою на работе, прихожу сюда на берег и всматриваюсь в глубину этого Черного моря. Странные чувства переполняют меня тогда. С одной стороны, я счастлив, что живу на родине моих предков. Но с другой стороны, невольно задумываюсь над тем, сколько моих соплеменников погибло в этом безжалостном соленом море. Да, оно стало той самой пучиной, что поглотило невинных адыгских стариков, женщин и детей. И тогда невыносимая боль пронзает мое сердце, да так, что невозможно дышать. Только крик, похожий на отчаянный плач времен, может облегчить эту тяжелую ношу, боль и тоску адыгской души.
Переполненный искренним сочувствием к своему удрученному собеседнику, Аслан Теучеж не знал, что ответить. Как раз ему, потомку тех адыгов, что по указанию властей Царской империи были вынуждены переселиться на земли Северо-Западного Кавказа, малопригодные, как оказалось тогда, для обработки, было трудно понять в полной мере отчаянную боль отчужденности адыгов черкесской диаспоры от их исторической родины и их невыносимую тоску по ней. Однако, как человек восприимчивый, он не мог не чувствовать глубину его ощущений.
- Уважаемый Мухамод! Неужели у наших предков не было иного пути? – задумался Аслан, обращая свой напряженный взгляд в сторону набегающей волны. – Неужели им казалось единственно верным оставить родной край и искать счастья на чужбине? Как так случилось, что наш народ разбросан сегодня по всему миру, словно прах, развеянный по ветру?
- Хм! «Словно прах, развеянный по ветру»? – нахмурился Мухамод Опсов ему в ответ. – Слава Аллаху! Наш черкесский народ всё ещё жив и будет жить, несмотря на все трагические испытания, что ему поневоле пришлось пройти и приходится до сих пор проходить. Как говорится, всё, что нас не убивает, делает сильнее! А это значит, что сегодня от нас всех зависит качество жизни современных черкесов. И сегодня каждому из нас следует понимать эту ответственность перед нашим возрождающимся народом. Вот так, Аслан!
- Всё это верно! Но всё же, что заставило большую часть адыгов покинуть свою родину? – настаивал молодой человек на ответе.
- В твоем вопросе, парень, чувствуется осуждение судьбоносного выбора наших предков, ставшего исторически определяющим для всего народа, - сторого ответил ему сирийский черкес. – Сегодня нам трудно судить их вымученное решение, а тем более осуждать. Мы можем только делать свои предположения, интерпретировать по-своему. Кто знает, может они выбрали путь изгнанников, потому что их отчие дома, родные селения, земельные наделы были уничтожены, сожжены и затоптаны? А может, они не смогли смириться с теми потерями, что выпали на их долю? Кто знает, может быть, их пугала отчаянная перспектива рабского положения у безжалостных захватчиков их земель? Не исключено, что не обошлось дело без турецких имамов, пропагандировавших райскую жизнь на турецком берегу. Это если, конечно, их насильно не заставили покинуть родину. Одно только ясно: измученные и отчаившиеся, они хотели просто выжить и дать жизнь своим несчастным детям любой ценой, пусть даже вдали от родины, на чужбине.
Вслушиваясь в разумные предположения одного из представителей черкесской диаспоры, давно уже вернувшегося на свою историческую родину, Аслан прекрасно понимал, что все его доводы имели место быть. Достоверных источников и личных мемуаров покинувших родные земли черкесов было не так уж много. Да и те, возможно, были кем-то приподнесены с определенным намерением в своей интерпретации.
- В любом случае сегодня мы можем лишь догадываться, что их вело и направляло в те далекие и трагические для всего нашего народа времена, - задумчиво продолжил Мухамод Опсов. – Так сложились в тот момент обстоятельства. Многолетняя жестокая, кровопролитная война… Безжалостное отношение имперских генералов к беззащитным старикам, женщинам и детям адыгов, которых они считали «темными туземцами»… . Лживая, но очень настойчивая пропаганда со стороны османских проповедников, убеждавших изнуренных войной черкесов принять Ислам и воздать милостливому Аллаху…. И хотя в последнем многие из наших предков нашли спасительное утешение и даже поддержку, избежать поначалу незавидной судьбы изгнанников им не удалось.
- Пусть Всевышний хранит их покой! – вырвалось у Аслана, проникшегося словами черкеса из Сирии. – Слава Аллаху! Сегодня их потомки, хоть и в небольшом количестве, но всё же возвращаются назад.
- Эх, парень! Да, сегодня у нас есть такая возможность! Но чего это стоит нам, репатриантам? Какую стойкость духа, какую веру в будущее на своей исторической родине, какую надежду на искреннее понимание и помощь местных адыгов нам всем приходится проявлять, проходя все трудности по получению сперва права на временное проживание, затем на гражданство в стране, где нас будут всегда считать репатриантами.
Внезапно уверенный голос Мухамода дрогнул, и он замолчал, нахмурившись. Но вскоре его небритое лицо просветлело, а серо-зеленые глаза радостно заискрились, глядя на заходяшее за горизонт солнце.
- Ты, Аслан, не подумай! Я не жалуюсь! Ты и представить не можешь, как это необыкновенно прекрасно жить среди своего народа на родной земле, говорить на своем родном языке беспрепятственно, придерживаться национальных обычаев, традиций и Хабзэ без всякой оглядки. Ради этого не жалко ни сил, ни времени, ни нервов, что приходится тратить на всякие административные, как тут говорят, препоны. Понимаешь, здесь нет никаких условий для переезда и адаптации черкесских репатриантов. А это не очень-то легко, совсем непросто.
- Да, здесь и для местных адыгов не всё так просто! – грустно вздохнул Аслан Теучеж, не отводя своего задумчивого взора от багрянного морского заката. – Да, мои предки остались на Кавказе, но были вынуждены переселиться на отведенные для них непригодные земли. Да я уже говорил об этом. И что потом? Годы голода, подчиненного положения… Затем революция, перевернувшая всё верх дном… А следом грабительская коллективизация, жестокие репрессии, Отечественная война, унесшая столько человеческих жизней… Я уже не говорю о намеренном территориальном разделении одного адыгского народа, искусственном соединении его частей с другими национальностями в рамках одного административно-территориального анклава: Адыгея, Карачаево-Черкесия, Кабардино-Балкария. Почти всё время в эпоху Советского Союза на изучение адыгского языка уделялись гроши. И, можно сказать, что, воистину, это великое чудо, что наш коренной народ не растворился до конца в советском народе, сохранил свою национальную самобытность, преумножил культурное наследие черкесов.
- Да! Всё это так! Но до сих пор земли, на которых жили наши предки, не принадлежат нашему черкесскому народу до конца. Более того, безнаказано фальсифицируется история причерноморского побережья. Да и, честно говоря, каждый раз у меня волосы дыбом становятся, когда я слышу, что поставили памятник очередному безжалостному генералу, не пожалевшему в своё время ни стариков, ни детей и совершавшему, по современным меркам, настоящие преступления против человечества.
- Что уж тут скажешь? – невольно занервничал Аслан Теучеж.
В душе он соглашался с мнением своего нового знакомого, но всё же не выражал никакого желания обсуждать некоторые вопросы внутренней политики страны, так сказать, с первым встречным, даже если он и самый истинный черкес на земле. Внутреннее беспокойство молодого собеседника не укрылось от зорких глаз проницательного Мухамода Опсова. Едва скривив губы в еле заметной улыбке, он не стал более испытывать Аслана и поспешил перевести разговор на более обыденные темы.
- Извини меня, парень! Ты тут думал о своём личном, глядя за горизонт. А я помешал тебе, - собрался Мухамод уже оставить молодого человека наедине с его мыслями. – Ладно, уже ухожу. Я так мимо проходил…
Не зная, как себя правильно вести в сложившейся ситуации и устыдившись своей внезапной щепетильности, Аслан Теучеж решил всё же воспользоваться подвернувшимся случаем и спросить совета умудренного жизнью человека его же национальности, в два раз старше его по возрасту и, по сути, не знавшего ни его самого, ни его близких и родственников, ни его друзей.
- Знаете, уважаемый Мухамод! Может, с моей стороны это будет слишком навязчиво, но я хотел бы спросить у Вас - как у старшего – совета.
Настороженный тон молодого человека и его мальчишеское смущение мгновенно переубедили бывалого черкеса. Задумавшись, он посмотрел на Аслана с искренним интересом и глубокой благодарностью за оказанное ему неожиданное доверие.
- Спрашивай, конечно, парень! Ты этим только делаешь мне честь!
Несколько мгновений Аслан Теучеж стоял в нерешительности, не зная, должен был ли он впускать, по сути, совершенно незнакомого ему человека в его личную жизнь. Тем временем солнце уже совсем зашло за горизонт, и постепенно становилось темно. Залитый до этого солнечными лучами берег на глазах погружался в тревожные сумерки.
- Да ты не стеняйся! У меня сын почти твоего возраста. Ну, может, немного моложе. Спрашивай, Аслан! – пытался Мухамод расположить к себе молодого человека, чувствуя его нерешительность.
- Да, конечно! Я хотел спросить, как бы Вы поступили, если бы… Какое решение приняли бы, зная, что...? – невнятно начал тот, наконец, отважившись объяснить старшему свою дилемму.
- О парень! Вижу, мучает тебя какой-то неразрешимый вопрос. Может, расскажешь всё подробно за чашкой горячего чая в кафе? Там на набережной есть одно милое местечко, - и мужчина указал рукой в сторону небольшого уютного кафе, располагавшегося среди других таких же заведений.
- Хорошо! Так будет даже лучше! – охотно согласился с ним Аслан, вдруг ощутив чувство голода.
Вскоре они оба уже сидели за небольшим пластиковым столиком прибрежного кафе и молча ожидали заказанных чая и бутербродов с выпечкой. На самом деле, молодой человек в душе был благодарен Всевышнему за его своевременную поддержку и за новое знакомство, которое, может быть, и не будет иметь продолжение, но поможет ему решить личную дилемму в нужный момент.
Второй раз за последние два месяца Всевышний сводил его с незнакомым человеком, к которому он с первых минут чувствовал искреннее доверие. И хоть он не был уверен до конца в правильности своего решения, он всё же откровенно открылся ему, рассчитывая на его богатый жизненный опыт, на его честность благородного черкеса и на непредвзятое отношение ко всему услышанному. Безусловно, окончательно решать, ехать на свадьбу его двоюродного брата или нет, будет он сам. Тем не менее, добрый совет старшего, честного человека, каким, собственно, и показался Аслану сирийский черкес Мухамод Опсов, мог стать для него большим подспорьем. К тому же его новый знакомый мог помочь ему увидеть со стороны многие детали, на которые он пока не обратил внимания в силу своей молодости и неопытности или по какой-либо другой причине.
Так или иначе, но в тот теплый апрельский воскресный вечер он был не один.