Библиотекарь

— Именем Святых Братьев Стругацких, Вы приговариваетесь к…

Нет, подождите. Давайте с самого начала.

А в начале было слово. Кажется, читать я умела с рождения. Книжным червем стала уже в 4 года. К десяти годам прочитала почти всю домашнюю библиотеку и перебралась в городскую. Печатное слово всегда завораживало меня. Всегда призывало к чему-то светлому, уносило в иную реальность. Я не расставалась с книгами, грезила ими, не могла оторваться от пыльных томиков, не хотела жить в реальном мире, желая оставаться с литературными героями навсегда.
Надо ли говорить, что после окончания филологического факультета, я выбрала профессию библиотекаря и закопалась в книгах, окончательно посвятив себя служению слову.

Вот только служение это было весьма неблагодарным. Еще будучи на первом курсе, я пыталась подрабатывать в дешевых рекламных агентствах копирайтером. Но эти копейки не стоили тех душевных терзаний, которые я испытывала в процессе написания такого низкопробного дерьма.
Я перебивалась от одного зарплаты до другой, экономя на всем возможном.
Так продолжалось до тех пор, пока перед моим серым библиотечным столом не возник мужчина, широкий в плечах, еще более округлый в животе, со здоровенной золотой цепью вокруг шеи.
— Дамочка, Вы за рекламный отдел отвечаете?
Я поправила очки.
— Что, простите?
— Рекламку заказать мне надо, туды-сюды.
Он повертел толстыми пальцами, в которых, откуда ни возьмись, появилась солидная пачка денежных купюр. Валютного происхождения.
— Молодой человек, здесь вам не рекламное агентство, здесь библиотека. Люди приходят и берут книги.
— А какие чаще всего берут?
— Нууу, классику, русскую классику, фантастика тоже хорошо идет. — Я недоуменно пялилась на него.

Мужчина усиленно о чем-то размышлял, купюры мелькали в руках.
— Значит так, дамочка. Сделайте мне рекламу крема, — и он поставил золотистую баночку крема Anov на мой стол. — В этих ваших книжках, которые чаще всего берут.
— С чего бы мне этим заниматься?
Он многозначительно крякнул, уложив валютную пачку рядом с баночкой. И самым хамским образом подмигнул.
— Молодой человек, вы не понимаете, это литература…
— Это Вы, дамочка, не понимаете. Вы и ваши склеенные очечки на носу.
И вышел.

Я глубоко оскорбилась. Да, очки были старенькие, и я переклеивала их уже трижды, но это не значит, что я готова была продаться коммерции. За какие-то бренные бумажки, как дешевка.

Ночью я не спала и разглядывала причудливые узоры отсветов фонарей на беленом потолке.
— Рекламу ему, пфф, за кого он меня принимает!

И я, в возмущении, села в скрипнувшей кровати, не в силах справиться с бессонницей. В голове привычно зажужжал литературный зуд. Я кинулась к книжной полке, перебирая старые любимые томики, где – то она должна быть, где? Вот!
Я схватила увесистое издание «Мастера и Маргариты» и рывком раскрыла ее на второй половине, быстро пролистывая страницы.
— Ай, да, крем, креееем, — прошептала я, найдя нужную строчку.

Захлопнула книгу и долго смотрела на себя в потемневшее от старости зеркало. А потом наступило какое – то помутнение, что – то щелкнуло внутри меня, и я очнулась под утро. Передо мной на письменном столе лежали исписанные страницы, которые я, не глядя, упаковала в портфель и помчалась на работу. Украдкой я пробралась в книгохранилище, где были запасы чистых книжных листов. Еще через несколько минут под моими пальцами застучала печатная машинка.

В моем варианте книги Булгаков не имел никакого желания представлять нам грешную Москву в череде проделок дьявольской свиты Воланда. Он просто свел все к рекламе чудодейственного крема, который любую невзрачную бабешку мог превратить в очаровательную ведьму.

 И знаете что? Я довольно смеялась, когда перечитывала готовый вариант. Это было смешно. И приятно. Словно ты вершитель судеб, покусившийся на что–то великое, недостижимое и ставший даже лучше, чем сам творец.

Отныне ночевать дома я стала редко. Я оставалась в книгохранилище, бесконечно перепечатывая издания, подклеивая нужные странички, безжалостно выдирая старые. Я сделала это. И не ради денег, а потому что могла.

Когда молодой округлый человек снова появился  в моем поле зрения прошел уже месяц с момента, как я отдала первому попросившему посетителю свой вариант «Мастера и Маргариты».
— Молодец, — он снова подмигнул, теперь уже по–доброму, и новая пачка денег образовалась передо мной на столе.

Я, гордая и пламенеющая, стыдливо поправляла челку и радовалась.
Той ночью опять не спалось. Я бродила, в ночной тишине, и рассматривала книги на своем старом стеллаже. А что если? Вот эту?
— Нет, ерунда. — Одергивала я сама себя.

И вдруг рука сама потянулась к «Преступлению и наказанию».
— Ну, что, Федор Михайлович… Ну, что ж, посмотрим, — бормотала я, перелистывая страницы, снова и снова вызывая в памяти образ Раскольникова, его сердечные муки и жестокое наказание совестью.

От чего он маялся, этот глупый студентик? Если уж решил не быть тварью дрожащей, то иди к своей цели смело. Как я. И, улыбаясь, я взяла ручку и листок бумаги.
К утру у меня был готов исправленный вариант. Верный. Справедливый. Родион Романович Раскольников пришил бабулю – процентщицу топором и не раскаивался. Он потратил ее жалкие сбережения на билет в Лондон. И спустя три месяца там началась череда убийств. Которую полисмены позже будут называть кровавой резней Джека Потрошителя. Каков ход! Русский Родион или заграничный Убийца, какая разница, главное, что никаких мук совести: ни у него, ни у меня.

Я хохотала, как безумная, когда какой-то десятиклассник выпросил у меня эту книгу. Он странно смотрел на меня и пятился, а я радовалась. Я торжествовала.
У меня появилось великое Дело. Дело всей моей жизни.

Под моими пальцами книги оживали, приобретали новый смысл, получали новое звучание. Может быть более глумливое, но точное.

Следующей жертвой моего великого Дела стала  «Муму». Всегда, знаете ли, ненавидела жестокое обращение с животными. И, вдохновившись известным сериалом, я создала новую реальность, отвечающую моим требованиям к этому миру.
Герасим не утопил собачонку по приказу барыни. В конце книги хозяйка поместья была накрепко привязана к стулу, а милая Муму выдирала из нее куски плоти, пока убогенький Герасим бесконечно мычал за решетками темницы что-то вроде «ОДОР».
Истерично посмеиваясь, я дописывала последнюю строчку:
— Зима была уже близко и, кажется, Муму выплатила своей мучительнице долги.
Великолепно! Это было великолепно!

Я, не задумываясь, подвергала своей справедливой редакции одну книгу за другой. Я больше не сомневалась, какую версию книжной реальности подсунуть очередному посетителю. И мне было хорошо.

Конечно, я замечала, что за мной появилось наблюдение. Что около библиотеки меня частенько поджидают группы странно смотрящих на меня людей. Тогда я просто перестала оттуда выходить, разрешая себе спать в каморке сторожа несколько часов под утро.

А еще я знаю, что стало последней каплей. Как – то, я бродила около стеллажей с иностранной литературой, и мой взгляд упал на толстую книгу в ярко – красной ленте. Это был «Mein Kampf». Я даже не стала ничего перепечатывать. Просто вырезала весь переплет и вкладывала внутрь «Диалоги» Алексея Навального.

Тогда – то за меня и взялись. Две недели спустя в библиотеке появился человек в сером костюме с пронзительным взглядом.
— Что ж Вы так, неаккуратно – то, сказал он, грустно улыбаясь. — Прокололись на мелочи, а ведь так хорошо работали.

Взяв меня под локоть, он вывел меня к тонированной машине и усадил. Почему – то я не сопротивлялась. Наверное, потому что уже давно ожидала, что меня найдут.
Но я не ожидала, что мы остановимся около Библиотеки Им. Ленина и будем долго идти какими – то подземными коридорами в подвальных помещениях здания.

Мужчина подтолкнул меня к кованной железной двери, я, покорно, вошла туда и оказалась в огромном полукруглом помещении, напоминающий амфитеатр. Оказавшись ровно в середине  пустующего зала, я крутила головой, пытаясь рассмотреть обстановку: сверху на меня смотрели люди в серых плащах и масках, передо мной располагалось что – то вроде трибуны, за которой стоял лысый старец, а за его спиной висело нечто напоминающее икону с изображением Пелевина в нимбе.

— Подсудимая! Вы были доставлены сюда за вопиющее нарушение Международного Книжного Кодекса. Люди нашего Ордена хотят судить Вас по той справедливости, что Вы изображали в своих редакциях.

Я ошарашено молчала. Лысый судья продолжал:
— Вы посягнули на неприкосновенные святыни литературного труда, Вы опорочили имя многих писателей, которые служили нашему Ордену.

Я лихорадочно оглядывала зал, автоматически отмечая происходящее: вот стенографистка стучит по клавишам, фиксируя речь лысого судьи, вот из толпы серых людей ко мне выдвинулись двое со старинными наручниками, больше напоминающими кандалы.
— Что Вы можете сказать в свое оправдание, подсудимая?
— Я не считаю себя виновной! — прокричала я в ответ. — Виновата лишь глупость окружающих людей, они ведь настолько глупы, что даже не знают оригинальных версий и верят в мои! Можно ли осуждать меня за попытку посмеяться над ними, за плевок в лицо безграмотности!

Тихий ропот прошел по рядам амфитеатра, и я замолчала. Судья огласил:
— именем Святых Братьев Стругацких, Вы приговариваетесь к вечной ссылке в качестве персонального редактора Ольги Бузовой.

Стенографистка громко щелкала клавишами.

«Подсудимая пытается оказать возражение, ей сковывают кандалами руки»
Судья захлопнул огромный том.
Стук клавиш печатной машинки.
« Дело номер 1037 считается закрытым, приговор обжалованию не подлежит».