Вся таблица Менделеева

                Подарок для любимой мною уже сто лет Габи Сабатини
     Кощунственный лазер Жюля Верна, коптя калабашкой и шипя выжигаемыми напрочь участками моего лоботомированного подсознания, куда вместились рожи такие, что тута поневоле не токмо курить бросишь, женишься на сучке поганой Шараповой, а потом, сразу после венчания - удавишься на х...й на любой ближайшей осине, перекинув вожжи Иуды через сук божиего суда, о чем не говорила Русская Правда ярла Ярослава, но расскажу я, закончил свою нелегкую, но нужную ассенизационно работу, уткнувшись заостренным стилом в шведский цианид готических гадов, чорно - плащанистых, будто Нео, так и не нашедший в себе сил херякнуть мерзкому ниггеру по рылу сапогом, наоборот, он всю дорогу пресмыкался перед этим гондоном, жирным, в пэнснэ Чехова, закопченном сальным огарком фашистской Готфрик, втюхивавшим всем разноцветные колеса, уносящие к счастью скоростными химицкими реакциями, мудак еси, Нео этот, гад и глупец суть, ибо произнесено было в свое непростое время Мясником Биллом о нетрогайниггера, там еще Абрахам Линкольн болтался на веревочке, какие - то шумурдяки палили из малокалиберных револьверов в цветастые жилеты, а я, смотря на сцены массовых оргаистических побоищ чесал репу, не понимая происходящего. Это ж каким надо быть мудаком Скорсезе, чтоб вооружением в виде меча или мачете не завалить конкурирующую группировку за три минуты, Скорсезе херов видел хоть раз меч - то или мачете ? Этот папа мертвого кролика один бы ухойдакал всех коренных резкими движениями своего стоматологического свинореза, любой скажет, кто хоть раз в своей жизни тыкал простым кухонным ножом в себя или собеседника, мне повезло, я делал и то, и другое, японским самураем сепоку и русским беспредельщиком тыр - пыр упитанному негодяю, так вот, даже кухонный нож валит на хер почти мгновенно, если ударить в нужное место, а мачете, уверен, можно бабашить по любому отростку, на то оно и мачете, чтоб резать тростники на болотах  Дьенбьефу, где, как известно, Жюль Верн и орудовал, хоронясь в глинистой почве тоннеля, прорытого бойцами сопротивления за ночь до решающей атаки на Сайгон.
     - Сунь Ят Сен, - коварно выкрикнул козлобородый дедушка Хо, тыча узловатым пальцем в портрет, криво висящий на подтекающей влажной слезой подпочвенных вод стене землянки мировой революции, где все они, суки рваные, и терсились, - говорил, что некогда сам Ленин научил его Русской Правде, а ты, - вождь пролетариев подземного Вьетконга пренебрежительно осмотрел сжавшегося в тугую пружину Николая Свинадзе, тайного советника ракетных установок ПВО, присланного из Союза бандеролью, - гнида и подонок, испытаешь всю веру в чудо прямо сейчас.
    Хо мигнул скошенным к носу веком и сноровистые, подобранные, в кожзаменителе и хаки, в сапогах и косые, короче, патриоты родины в синих дабовых штанах схватили застонавшего Николая Свинадзе за торс и подтащили к суковатой намерениями осине, через одну боковую ветвь которой свисали вожжи, обмененные у кооператоров на партию автоматов Калашникова китайского производства, накинули сложносоставную матросскими узлами петлю на отсутствующую вместе с подбородком и яйцами шею проходящего Суд Божий ( тута с прописи или заглавности, а вначале наоборот, с мелких и ничтожных ) простого русского человека грузина, о которых и вопрошал Терминатора Виктор Роста, охмуривший носастенькую Гершен волосатой грудью кавказца или, говоря по гринговски, человека белого, настоящего, джинсового, хорошего.
     Через мгновение все было кончено. Дедушка Хо пил чай, вьетконг пел хором смешными голосами непонятную песню, Николай Свинадзе висел. И все бы ничего, но в этот самый момент Жюль Верн вынырнул из бокового тоннеля и узрел непотребство, скосоротился и по примеру Гоголя бросил в терновый куст все свои книжки, потом бросился к плееру ( американскому, трофейному, очень ништяковому ), щелкнул торопливо кнопочкой и закачался под резкие напевы тех самых шведов, что своими диками свели на старости лет с ума Трейси Лордс.
     Вот, Габи, тебе на днюху самый натуральный исток Нила и причина всех безобразий, приведших меня волчком дяди Юры Норштейна к тоненьким, гладким и ехидным до вредности ножонкам Пикачу, быть коей моей Оленькой всегда, как жизненное кредо и плошки на сколько - то там дюймов, ибо ( шикарное словечко ! ) Мамлеев как писатель - чепуха.