Граненый стаканчик

Моей однокласснице, Леночке Громовой
ПОСВЯЩАЮ   

Эпиграф:
Не оценишь сладость жизни,
Не вкусивши горечь бед.
                Ш. Руставели

Начало лета 1972-го года на Кубани выдалось знойным. На небе ни облачка. Сам воздух, словно, замер от жары. Молодая листва на деревьях и кустах не шелохнется. В полуденный час широкие станичные улицы безлюдны. Со своими текущими делами укрылись станичники по укромным  холодочкам, да и дожидаются там вечерней прохлады…
Казалось бы, тишь да блажь – Божья благодать!
И только одна улица, что ближе к реке, запружена народом: бабушки в белых платочках, молодицы в темных повязках, старики в светлых картузах, детвора в панамках и много девчат, парней без головных уборов, очень печальных и молчаливых.

В одни, настежь распахнутые, ворота и калитку пришла беда… Перед многоглазой толпой беззащитно стоит веселая турлучная хата, облицованная нарядной керамической плиткой, крытая светлым новороссийским шифером. На улицу глядят три окна с голубыми ставнями. Большой тенистый двор почти весь под длинным виноградным навесом, за ним начинается сад и огород. Перед нежданными зрителями все как на ладони. Во дворе, вдоль всего забора море буйно цветущих пионов, розовых, ярких и белоснежных… Аромат этих роскошных цветков завораживает и наполняет собравшихся людей нарастающей тревогой…

Посреди двора, напротив центрального крыльца, стоит большой прямоугольный стол, а на нем похоронная урна, вся увитая живыми цветами. Перед урной – большой портрет, с изображением молодого мужчины с волевым лицом, светлоглазого, русоволосого, с еле заметной улыбкой на устах. Его трагическую гибель в авиакатастрофе под Харьковом переживала вся станица. Он был коммунистом, поэтому отпевания не ожидалось.
Сквозь толпу протиснулся к калитке станичный фотограф со своим треножником и всеми причиндалами для запечатления горьких проводов любимого сына, мужа, брата… 
Фотограф стал настраиваться на свою обычную работу.

Маленькая женщина, вся в черном, подолгу припадала на стол, не имея сил ни на рыдания, ни на причитания… Мать. Ее поднимали, отводили в сторону, давали микстуру, делали укол.    Рядом стояли все самые близкие родственники… Вокруг стола множество именных венков и живых цветов, которые, подходящие к траурной урне люди, сразу опускали в новые оцинкованные цибарки с водой… Жара…

Какая-то бабушка выхватила за руку из ватаги, бегаюших за забором детей, малыша лет пяти.
Она привела его к столу, поставила рядом с портретом и велела постоять. По толпе прошел ропот: лицо мальчика было очень схожим с портретным лицом! Даже завитой светлый чубчик был с пробором на одну и ту же сторону!

Наконец, все пришло в движение: люди понесли ветки туи, бросая их на пыльную дорогу, венки, портрет, урну… В этот момент заголосила сестра покойного… Напряжение нарастало… И, вдруг, как первый и неожиданный раскат грома в начале грозы, грянул духовой оркестр! Блеснули на солнце медные трубы. И кто ж придумал этот, умертвляющий душу, «похоронный» марш?! Он вмиг разрушил светлую печаль и искреннее сочувствие, вселил холодящий страх и ужас в души людей, провожающих прах покойного. Казалось, что трубные звуки  оркестра придушили всю станицу из края в край к самой раскаленной от зноя земле. Даже посторонние люди заплакали…
Спрятаться от этого громогласного набата было невозможно. Траурная процессия медленно шла по центральной улице за грузовиком с открытыми бортами до первого ерика. Далее, до кладбища, урну с самыми близкими родственниками повезли  на машине... 

… Лида Градова ( по мужу – Кривозуб) на похороны не пошла по причине  своей беременности, да и не только… Похоронную процессию она видела издали, со своего двора. А вот звуки духового оркестра своими резкими пронзительными всполохами, как острыми осколками битых зеркал, глубоко ранили ее душу…


… Письмо первое

Дорогая моя девочка, Люся!
Прошло так много лет с тех пор, как нас покинуло глупое, но счастливое детство. Глупое – это наша наивность и непонимание многих вещей. Увы, то время не давало нужной информации для нас, дурочек…
А счастливое потому,  что мы выросли на «Моральном кодексе», который нас учил быть самыми счастливыми, целеустремленными, отзывчивыми и т. д.
А вот, коснись реальной личной жизни, и все идет наперекосяк!  До поры,  все мы радовались жизни, пели о белокрылых чайках, которые нас звали за собой… Наша школьная жизнь дала нам огромный запас терпения, уважения к старшим и ближним. Она научила нас мечтать и верить в лучшее. Казалось, что где-то впереди, скоро, за очередным поворотом ждут тебя «небеса обетованные»! Школа, институт, первый курс… Все так ново, так интересно и маняще… Ощущение какой-то неведомой радости таилось в душе…

Как, наверное, любая девушка, я жила тихим и постоянным ожиданием счастья. И само ожидание уже было началом счастья, потому что я любила этого мальчика, Витю Другай, с третьего класса и до конца школьных дней! Вот такая гордая тихоня и недотрога!

Он об этом, конечно не знал, и никто не знал. Он был очень скромным, ни в чем не выделялся, без спортивных достижений и драк… Высокий, прямой, как струна, с очень аккуратной стрижкой. Школьная форма всегда отглажена, воротничок белоснежный, а пряжка на ремне, поверх серой форменной рубашки, так сверкала, что слепила глаза. При случайной встрече с ним в школьном коридоре, на спортплощадке  или на улице, я была близка к обмороку! А выдержать взгляд его темно-серых, очень умных глаз, я не могла даже на мгновение: тут же опускала глаза и убегала прочь. Его взгляд, как бы,  говорил мне, что он обо мне знает все!

Витя был старше меня на два года, и, когда в девятом классе нам позволили посещать школьные вечера, начались наши настоящие переглядки! Приближался его выпускной. На этом вечере он впервые пригласил меня на медленный танец! Другие он не танцевал, не умел. Но на этом вечере все танцы были наши, потому что и быстрые мы все равно танцевали, только медленно! Разве об этом забудешь?! Да и слов нет у меня, подруже, чтоб рассказать тебе о том пронзительном первом чувстве…
   
Витя действительно знал о моей тайне! Я не ошибалась. Он полюбил меня с пятого класса (когда я была в третьем!), и день за днем, год за годом я, оказывается, была у него на виду! Каким-то невозможным образом мы совпали!

 А началом этому послужил один случай. Это было ранней весной. Я училась в тот год во вторую смену, а он в первую. Узкие тротуары, ведущие к школе, уже были сухие, а глубокие канавы вдоль них полны воды от растаявшего снега, с ледяной крошкой. И вот мы встретились на этой узкой дорожке, где с трудом можно разминуться. Я шла в школу с портфелем  и, еще издали,  увидела, что навстречу мне идут (из школы) Витя Другай с Вадиком Кулешовым, хулиганистым мальчишкой, который хромал на одну ногу. Деться некуда. Я, потупив взгляд, не поднимая головы, аккуратно, бочком хотела с ними разминуться… Но, этот низкорослый злодей Владик ни с того, ни с сего, вдруг двумя руками и своим портфелем с силой толкнул меня в канаву! Я, совершенно не ожидая ничего подобного, вмиг оказалась в ледяной воде до подбородка! Витя тоже не ожидал этой выходки от своего одноклассника, но сумел мгновенно выхватить меня за руки вместе с портфелем  из ледяной воды.

Он меня спас! А Кулешова тут же отправил в канаву на мое место! От неожиданности я испугалась, растерялась и горько заплакала от обиды. Этот Владик был хиляк, меньше меня ростом, хоть и старше на два года. Если бы я смотрела на встречных, а не себе под ноги, он бы не посмел…
Рыдая, я бежала  домой, хлюпая холодной водой в сапогах, промокшая насквозь… Бабушка кинулась меня купать, согревать и … ругать! Ей было невдомек, почему ее внучка, такая крепкая и смелая девочка, вела себя на узкой тропинке, как овца!

Сразу после выпускных экзаменов Витю забирали в армию. Мы успели несколько раз сходить с ним в кино. После он провожал меня домой. Мы садились с ним на лавочку около моей калитки. Весенние вечера были тихие и теплые. Нет ни звезд, ни луны. Вокруг пропитанная нежным сиреневым духом тьма. Около лавочки, справа и слева, два огромных куста сирени, фиолетовой и белой, с капельками ночной росы на дрожащих соцветиях!
Мы сидели, обнявшись, рука в руке, не замечая времени… Там и случился первый поцелуй! Но тут открылось окошко в моей избушке, и нас отрезвил бабушкин голос:
- Лидочка-а, пора домой!

Я провожала Витю в Армию в качестве его девушки. Ты знаешь, какое это серьезное событие в семье, проводы в Армию. К ночи проводов готовятся заранее. На столах самые лучшие угощения, самое доброе домашнее вино. Традиционно новобранцев «забирают» (увозят) от Базарной площади в 5 часов 30 минут. Накануне  в семью новобранца собирается вся большая родня.

Крестная мама перевязывает его через плечо очень длинным, узким, красиво расшитым рушником: на добрый путь, на удачу, на счастье. На призывнике рушник будет до самого отъезда. На почетном месте, рядом с будущим защитником отечества – старики, (деды, дядья) отец и старшие братья. Много наставлений и пожеланий предстоит выслушать новобранцу в первую половину проводов! А ближе к полуночи родственников сменяет молодежь, которая четыре часа будет петь, плясать и веселиться вместе с будущим солдатиком, а потом с песней сопроводит его к автобусу. Там же, рядом, обязательно – фотография на память! На ней – новобранец сидит в центре на длинной скамье,  по обе стороны – отец, мать, родные, а друзья и юные подружки стоят за спиной, нарядные, веселые!

Такая фотография в рамке, слегка пожелтевшая за много десятков лет, стоит сейчас у меня на комоде. Проводы Вити Другая в армию… Я стою за его спиной. Моя правая рука покоится на его левом плече. Кончики моих пальцев слегка прикасаются к самому верхнему платочку, приколотому булавкой к лацкану его пиджака. На уголке платка вышиты стебельком три заветных слова: « Буду ждать. Лида». Вся передняя часть пиджака Вити увешана девичьими платками, и каждый платочек со своими «заветными» словами.          

Я помню, как Витина крестная аккуратно сняла с его пиджака все прощальные платочки, рушник, сложила их, перевязала красной лентой и спрятала в свою сумку. Они будут храниться у нее все три года службы, а после возвращения из Армии, Витя разберется со всеми «заветными» словечками! Ведь за три долгих года много воды утечет  в Кубань-реке …
И только мой платочек она сложила конвертиком и положила в верхний карман его пиджака!

 Мне было невыразимо грустно расставаться с Витей на целых три года. Просто, черная тоска! В самом конце проводов «душили» слезы, говорить было трудно, даже поцеловаться на прощание при всех мы не осмелились…
Зато уж дома я отревелась в полный голос, как в детстве. Бабушка меня утешала, просила «не заплакивать» дорогу парню, так как это не к добру.

Не могу не написать тебе несколько слов о своей бабушке. Она посвятила мне свою старость, всю свою нежность. Рано лишившись матери, я не захотела ехать в Краснодар, в новую семью отца, я не могла оставить бабушку. Она жила мной, всеми моими проблемами. Я ее слушала, выполняла ее «Устав семьи». Бабушкины руки – ее визитная карточка! Они умели все: готовить, убирать, консервировать, выращивать овощи и цветы, вышивать гладью и шить мне платьица, заплетать мои косы… Она научила меня быть с тестом на «ты»: мой знаменитый пасхальный кулич, тонкий, высотой в 50 сантиметров, как произведение искусства, был удостоен выставки!

Бабушка приучила меня к порядку и чистоте. За сверкающими оконцами нашей старой белой мазанки под камышовой крышей росли красивые домашние цветы. Мы с ней вместе трудились на огороде и в саду, чтобы на зиму было все свое. Мне было хорошо с моей бабушкой, хотя и жили мы очень не богато…


Письмо второе

Наконец, отвечаю тебе, Люся, на твой главный вопрос: рассказать настоящую правду о той истории со мной, про которую тогда больше года, так и сяк, судачили многие станичники.

… После первого курса я приехала в станицу на каникулы. Лето, танцплощадка. Бывшие одноклассники собрались у лавочек под большим, раскидистым деревом: расспросы, девчачий щебет, смех… Но при первых звуках гривенской эстрады всех вихрем закружило по танцплощадке, и я, оставшись одна, встретилась зрительно, глаза в глаза, с незнакомым парнем. Он быстро перешел через всю площадку и, не приглашая, взял меня за руку, и мы уже в танце. Повел умело, уверенно, танцевать с ним было легко. Он не отпустил меня ни на следующий танец, ни на все последующие.

 Слегка отстранившись, близко глядя мне прямо в глаза, он сказал, что очень давно меня знает. Якобы, года четыре назад, будучи студентами, они, ради хохмы,  устроили гадания под «старый Новый год». И он, не признающий никакую мистику,  конкретно увидел свою судьбу: высокую, стройную девушку среди танцующих людей в абсолютно моем наряде! Смешно! Мы говорили, еще не познакомившись так, как будто давно знакомы. Точнее, говорил больше он. Его уверенные речи казались мне более чем странными.

К концу танцев мы определились, кто, где живет и пошли вместе. Только тут мы познакомились. Его звали Владимиром. Он окончил Московский землеустроительный институт с красным дипломом и, будучи аспирантом,  выполнял какую-то работу в Краснодаре для своей будущей диссертации. Кроме карьеры и собственного будущего его ничто не занимало. Его не интересовала ни моя студенческая жизнь, ни станица, ни ее жители, ни наша школа, которую он тоже не так давно окончил. Кстати, с золотой медалью. Похвалился!
Он очень торопился мне сказать о своих планах, которые он строил на будущее! И был уверен в том, что я, девочка Лида,  непременно буду с ним в этом будущем.
 Ответа от меня Владимир не ждал, его не интересовали мои личные планы и мои желания.
Я в то время ждала Витю Другая из Армии. Он служил в Германии. Его, и только его я хотела видеть рядом с собой.

Владимир постепенно заполонил собой все пространство вокруг меня. Его семья жила недалеко от нашего с бабушкой дома. Он приезжал из Краснодара в станицу по средам (вечер танцев)  и  выходным на своем крутом мотоцикле. А это не близко: двести километров в один конец по грунтовой (тогда) дороге! Он хотел меня увидеть, услышать, порадовать. Всеми силами хотел расположить к себе мою бабушку. Привозил городские сладости, цветы. Очень много разговоров вел с нею, сидя вечерами на нашей лавочке.

 Я часто от этих бесед уходила в наш домик. Пыталась понять, что происходит. Не скрою, мне было приятно внимание взрослого парня, известного в станице своей добропорядочностью, умом, успешной карьерой, активной жизненной позицией. Владимиром гордились наши учителя, считали, что он очень «далеко пойдет». Но я не могла себя заставить быть влюбленной девочкой.
Долго это описывать, а тебе, дорогая моя, считаю излишним читать.

Письмо третье

… В конце лета наши станичные активисты традиционно собирались организовать на берегу Азовского моря встречу-пикник  для выпускников нашей школы. В прошлом году было очень интересно и весело, с костром, с гитарой, со свежей рыбой и ухой… Владимир пригласил меня поехать с ним на этот пикник, назвал фамилии знакомых мне ребят и девчонок. Но я никуда из бабушкиной избушки без разрешения не отрывалась, да и не хотела. Но Владимир  уговорил бабушку отпустить меня на эту встречу.

Были сборы не долги. Владимир имел современную лодку с мощным мотором. Я удивилась, зачем лодка, если на мотоцикле двадцать минут езды до моря. Но спрашивать не стала. Мы ехали по ерику от первого моста. Для меня это был первый в жизни водный выход по станице! Раньше я ездила только на пароходе по реке. А здесь – низкие берега, рукой достать! Разный ландшафт: камыш с метелками, растущий из воды, желтые болотные ирисы, ближе к берегу, степное разнотравье до горизонта по обе стороны ерика, с отдельными лысинами от следов выпаса коров… И - глухая тишина, если бы ни звук ревущего мотора.

Я сижу  спереди и жду, когда ерик впадет в лиман, а через лиман по узкой протоке мы прямиком попадем в море…
Представляю веселые лица людей у костра и вкусный запах ухи из свежей рыбы, купленной у рыбаков из местной бригады. Я весь день ничего не ела и не хотела, почему-то волновалась перед этой поездкой. А дело уже шло к вечеру.

Мы въехали в чащобу высоченного камыша, по, только Владимиру знакомой водной дорожке (ее совсем не было видно). Только лоскуток голубого цвета шевелился вверху вместо неба. Неожиданно лодка вынеслась из камышовых джунглей на чистую воду небольшого озерка, посреди которого - крошечный островок, к которому мы и причалили. В душе нарастало беспокойство, даже тревога:
- Дура! Куда и зачем ты приехала? – мысленно спросила я себя.

На берегу стояла лачуга, как у Миклухо с дикарями, не беленная, коричневого цвета мазанка. Из дыры, вместо двери, вышел мужчина на одной ноге, а другая, раздуваясь, как баобаб, при каждом шаге, скрипела и наводила жуткое ощущение. Подойдя, этот человек мило улыбнулся, протянул руку Владимиру, поздоровавшись, спросил:
- Шо, уже посыпав  свои сетки?
- Нет, посыпать еще не успел! – ответил Владимир.
И начал доставать из лодки какой-то скарб. Примус быстро развелся, сковорода стояла на огне, и я получила команду:
- Сделай яичницу!
Владимир достал яйца из корзины, и вот, зашипело многоглазое, ароматное блюдо. Тут же оказалась сбитая из досок коробка в роли стола. Все происходило так быстро, что нельзя было остановиться ни на одной мысли. Все шло вразнобой в совершенно незнакомой мне ситуации.
- Лидочка, кушай, это мама перец фаршировала!
Внимание, которое мне оказывалось, меня не радовало. Есть я ничего не могла, хотя всякая вкусная еда добавлялась из корзины…
И тут же я увидела бутылку водки в руках у «Миклухи Маклая». Водка убедительно и быстро была разлита по трем стограммовым граненым стаканчикам.  Мне подают, я отказываюсь и стыжусь сознаться, что я не только ее не пила, не нюхала, но даже домашнего вина никогда не пробовала. В полной тишине на меня были настойчиво направлены четыре глаза…

И я услышала «добрый» совет от улыбчивого Миклухи:
- Та ты, детка, переверны отой стаканчик, як наче воду, тай согрейся! Бачишь, уже похолодало!

Мне, действительно, было неуютно и зябко от резко наступившей вечерней прохлады. Голубой лоскут неба над островком посреди озерка превратился в фиолетово - черный
с танцующими звездами…
… Мне стало страшно, когда я вдруг ощутила, что исчезаю из реальной жизни… Я, даже, не успела понять, что я сделала не так, и почему земля уходит из-под ног? Я потеряла сознание. Самое нелепое, что со мной могло произойти.

Проснувшись рано-рано, очень замерзла. Рядом нет никого. Лежу, уткнувшись носом в стенку, которая быстро напомнила мне быт средневековья. Тут же вспомнила, где я.
Среди непроходимых плавней, на малюсеньком островке, в избушке «на курьих ножках» без окон, без дверей…
Вот там я, оказывается, и лежала. Все поняла. Несмотря на первые лучи солнца из дверного проема, все мое тело и мысли сковало холодом. Неожиданно увидела на пустой стене мазанки большое, старое зеркало, в когда-то инкрустированной старинной раме! Только вся инкрустация давно выпала, а новый хозяин заправил в дырки по всему периметру  куски блестящей пищевой фольги! Украсил!  С угла на угол, через все зеркало шла зигзагом черная  трещина! О, ужас!

Я встала, стараясь унять дрожь, быстро привела себя в порядок, оделась, вышла, вынесла свою сумку с бабушкиными пирогами, которыми собиралась угощать выпускников на пикнике, и поняла, что этой встречи на берегу моря не будет больше никогда.
До меня дошло, что Владимир заведомо и намеренно тупо обманул меня. И, самое обидное, обманул мою любимую, старенькую бабушку, которая берегла меня, как зеницу ока, и всей своей доброй душой благоволила к нему…

И еще я поняла, что это непереносимое для меня состояние теперь на всю оставшуюся жизнь. Самое  страшное: я предала Витю Другая, и прощения мне нет. Я – предатель. Теперь не смогу написать ему ни строчки. И чувство стыда не позволит никогда взглянуть ему в глаза.
Да, подруже, моя дорогая, ты меня знаешь, я не овечка, никогда ею не была! И, если бы не тот стограммовый граненый стаканчик,  я бы сумела постоять за себя, за свою честь…

Владимир вернулся на островок с богатым уловом. Наверное, ночью он свои сети «высыпал» в лимане, а перед утром поехал выбирать пойманную рыбу. Деловой! И -  хладнокровный: все успел!
- Ты что так рано встала? – как, ни в чем, ни бывало, спросил он и добавил:
- Ну, раз встала, давай завтракать!
- Завтрака со мной не будет. Я хочу сейчас же уехать домой!               
Он долго уговаривал. Но потом все понял, и  мы поехали назад. Только, вдруг, он снова резко развернул свою моторку,  и мы из озерка вылетели через узкую лиманную протоку в большой лиман. Вокруг – необъятный простор! Нигде не видно берегов! У меня дух захватило от обилия водной стихии, скорости и ветра. Ветер растрепал, расплел мои косы, и мои длинные, густые кудри встали над головой, как светлый парус!

 Мы пересекли весь лиман, а за поворотом в рассветном тумане открылась потрясающая картина! Владимир выключил мотор. Перед нами было целое море лотосов! Заповедник! Нежно розовые цветы, как прекрасные лица юных русалок, подрагивали на воде в ореоле резных листьев…
Бескрайняя плантация уходила вдаль, исчезая в тумане, источая не земной аромат. Мне, неожиданно, захотелось немедленно броситься в объятья к этим нежным русалкам, навсегда раствориться в их дивной чистоте и красоте…

От очередного потрясения, я пребывала в полузабытье.
Проехав большое расстояние, мы снова попали в станичный ерик. Владимир выключил мотор и достал из кубрика огромный арбуз. Едва прикоснулся к нему ножом, арбуз треснул и брызнул соком. Владимир протянул мне ярко малиновую скибку арбуза, совсем без черных семечек, вырезанную из середины плода:
- Лида, угощайся! Это мама нам приготовила!

Я долго держала эту арбузную скибку, не могла есть, не могла говорить… Сок потек по руке, и я уронила ее за борт вместе с арбузом, в изумрудную лиманную воду… Скибка плавала на поверхности  воды. Невольно я стала следить за ней, и увидела, как тучи рыбных мальков впились в розовую арбузную мякоть и потащили ее ко дну. Над ними кружили тучи тех мальков, которым ничего не досталось, они извивались, вертели в переливающейся на солнце воде черными хвостиками… И, вдруг, в этом цветном калейдоскопе  я отчетливо увидела трескающееся черными острыми углами зеркало из избушки Миклухи! В той самой несуразной раме, со зловеще сверкающей фольгой в дырках по периметру… 

…Очнулась почему-то не в лодке, а на травке, на берегу. Рядом растерянный или рассерженный Владимир:
- Ну, нельзя же так пугать, Лида! Ни ешь, ни пьешь! Куда-то улетаешь! Выпей, пожалуйста, хотя бы минералку!
Всю оставшуюся дорогу также молчали. Вот откуда у меня это дикое молчание и тишина в природе. А зеркало в воде и сейчас у меня в памяти. Оно то ли растрескивалось само собой, то ли рисовало острые углы черными линиями, оставляя множество наколов... 


Письмо четвертое

Я сделала все, чтобы бабушка ни о чем не узнала. Но Владимир меня не оставлял, приезжал, приходил, беседовал с бабушкой на лавочке. Мое отношение к нему невольно переменилось только тогда, когда я поняла, что стану мамой. Я страшно испугалась, я пребывала в таком отчаянии, которое очень трудно было скрывать…
 «Принести в подоле» такой серьезной девчонке, как я, студентке! Как жить дальше?  Как быть? Как учиться? Бедная моя бабушка, как ей перенести мой позор?!

Я вынуждена была рассказать Владимиру о моей «беде». Попросила его расписаться со мной, не  ради ребенка, ради бабушки, от позора, от людской молвы! А через год – расторгнуть. Говорю ему:
- Володя, мне будет стыдно по станице ходить, не та я девчонка была, чтобы так жить! Пожалей меня сейчас, пожалуйста, пока никто не знает, а потом мы сразу разведемся! У меня не будет к тебе никаких претензий! Я тебя ни в чем не виню! Всегда в ответе за себя сама девушка. Помоги мне, пожалуйста, пережить этот год?! Потом, сам понимаешь, будет уже не важно…

 Сначала он воспринял мою просьбу нормально, даже обиделся насчет «расторгнуть». Но, когда он сообщил об этом своей семье, что тут началось!!! Он рассказывал, что в доме крик и плач, мать грозит повеситься, если я посмею «загубить свою жизнь»! Сестра твердит, что «она нам не нужна, она тебе не пара, бесприданница, бабушкина внучка, с нею пропадешь, лишишься карьеры!»
- Эта расчетливая девица намеренно решила тебя захомутать, нагуляла неизвестно от кого!

 В общем, черной ненависти и агрессии к себе я нахлебалась от родственников Владимира на всю жизнь. «Зеркальными осколками» они накалывали меня день за днем и толкали из одной боли в другую. Когда беременность стала заметна, сестра и мать прилюдно, на базаре, обзывали меня последними словами вслед, оскорбляли. Не могу об этом даже написать! Ужас! А у нас в станице базар, ты сама знаешь, как в Москве Красная площадь! Стыдно было нос из дома высунуть. Плакала по ночам, в кровь кусала губы от немого крика, чтобы не услышала бабушка. Она и так винила себя, иссохла вся, стала белой, как лунь…
 
Владимир иногда заезжал, только теперь тайком, чтоб, не дай Бог, никто не сообщил родителям. Но я уже давно горько пожалела о своей просьбе к нему, о своем нелепом унижении.  Никакой близости, кроме того «граненого стаканчика», у меня с ним не было, хотя он и не оставлял меня в покое, пока не возвратился из Краснодара в Москву.
Родившегося мальчика мать Владимира прокляла, опять же, на базаре, а пожилые  станичники плевали ей вслед и укоряли.

Родственники Владимира не успокоились и после рождения малыша, потому что Он, Владимир,  « не забывает ее, спрашивает о ней в каждом письме, да еще и называет ее хорошей и умной девушкой» и т.д. А. главное, никак не женится там, в своей Москве. И, якобы, все из-за меня. Но это полбеды! Они стали ходить по всяким ворожеям, чтоб совсем сгубить меня. Я больше не обращала внимания, а бабушка очень  переживала. Она узнала, что мать Владимира дошла до черной колдуньи, что жила в дебрях на Зарубовке. Та сделала свое черное дело, и я, представь, почувствовала это! Можешь не верить. Твоя воля. Я уже знала, что мне предстоит тяжелая участь, и моему терпению предела не было. Знала куда ходит мать Владимира, и люди предупреждали об этих похождениях…

И вот в одну ночь просыпаюсь в тяжелом состоянии, как будто чем-то придавлена к постели, не могу пошевелить ни руками, ни ногами. Слышу шорох. Окна закрыты ставнями, ночь темная, без луны. Привыкнув к темноте, заметила, что что-то двигается вверху около гвоздя, где забит уголок коврика (гвоздь попал не в стену, а в столб, который был в стене). Я всегда вешала на этот гвоздь свою сумочку, либо шарик, а осенью – ветку калины…
 
А сейчас я отчетливо вижу кошку на моем гвоздике, всю черную с зелеными глазами. Она нагло на меня глядит!
Красивая зелень ее глаз светится изнутри, лишь черная полоска посреди зрачка тормозит это сияние! Подняв пушистый черный хвост, она плавно поворачивается из стороны в сторону, держась передними лапами за гвоздь.
Я потеряла всякий страх, лежу и смотрю на нее. Кошка, не сводя с меня глаз, грациозно спрыгивает на пол и танцует на задних лапках, приближаясь к моей постели! Ее тихие, красивые движения я не забуду никогда. Цирк! И. вдруг, она исчезла, как будто выключили экран телевизора.
Закричал соседский петух, потом – наш, и подхватила вся округа!
 
Утром о ночном представлении я рассказала бабушке, которая спала с малышом в другой комнате. Она не удивилась, моя мудрая бабушка, а просто объяснила:
- Главное, что это видение тебя не пугало! У тебя не было перед ним страха. Значит, ихнее зло до тебя никогда не достанет. Ничего не бойся! Ты у меня светлая дивчинка, и все у тебя будет гарно! Потерпи еще трошки!

Бабушка достала свою бутылочку с крещенской водой, окропила все углы моей крошечной светелки и то место на полу, где свершился, не возымевший на мою психику никакого воздействия, «магический» танец.

И она оказалась права.
Я взяла академический отпуск в институте на год. Жили трудно. По ночам писала рефераты заочникам за плату, занималась репетиторством. 
Родственники Владимира, помешанные на своей исключительности, по-прежнему не давали мне расслабиться, теперь они распространяли о моей нынешней жизни всякие надуманные сплетни и небылицы. Я, молча, все терпела и не понимала, что им теперь-то от меня надо? Но всему приходит конец.

Однажды вечером в наш дом пришел нежданный гость. Это был одноклассник моего Вити Другая, Кривозуб Василий. Он принес пакет развесных конфет, печенье и игрушки для маленького Олежки. Без всяких предисловий, он сказал, обращаясь к бабушке:
- Прошу не судить меня строго, но я набрался смелости и пришел посвататься к вашей внучке, Лиде! Сам пришел, без сватов, потому что сваты не умеют хранить тайну, в случай чего(!)
Лиду я знаю со школьных лет. Она была в числе самых красивых девчат, так что шансов у меня не было… А теперь, я узнал, что она одна, и прочие легенды гуляют по станице. Я им не верю…

Так пришло мое спасение! Кривозуб Вася окончил мореходку в Приморско-Ахтарске. Работал на рыболовецком судне. Когда-то в школьном оркестре играл на баяне. Он был открытым, надежным человеком. О его семье бабушка слышала только хорошее. Он неплохо зарабатывал, собирался строить собственный дом. В пьянстве и гулянстве замечен не был!

Через неделю мы с Васей расписались в нашем станичном Совете. Одновременно Вася усыновил моего Олежку. Он дал ему свою фамилию. Я тоже с радостью сменила свою красивую фамилию «Градова» на, вроде, неблагозвучную «Кривозуб». Чтобы все было по-настоящему. Я замужем! Я больше не былинка на ветру, которую можно бесконечно и безнаказанно тиранить! Я теперь – за мужем, как за каменной стеной!
 
Хотя, конечно, к Васе я привыкала долго, но он не торопил. Олежка полюбил папу всей душой, что очень меня грело.
 Вскоре, рядом с бабушкиной хаткой, мы с Васей начали строить большой дом для нашей семьи… Всей душой я была благодарна Василию, старалась быть хорошей женой…

Да, я забыла еще об одном событии! О приходе Вити Другая из армии! После «граненого стаканчика» я перестала ему писать. Он – тоже. Конечно же, ему донесли обо мне все в «лучшем» виде. Тем не менее, он пришел ко мне в один из вечеров. Но я не вышла к нему. Олежке было года полтора. Я еще была не замужем. Бабушка попросила его простить меня и забыть. Он ушел, а вскоре уехал учиться или работать (точно не знаю) в Краснодар.
Спустя какое-то время, когда не стало Лиды Градовой, со всеми ее страданиями, а уже твердо стояла на земле Лида Кривозуб с личной «защитой и опорой», приехала на своей машине, без приглашения, родная сестра Виктора Другая, Маша. Приехала с немыслимым предложением!

- Лида, я выполняю просьбу своего единственного брата. Не может он жить без тебя. Не получается. Он уверен, что и ты не можешь! Бросай все, он намерен любым способом забрать тебя в Краснодар! У него 3-х комнатная квартира, хорошая работа, и тебе, учителю, всегда найдется работа. Сыну будет детский сад. Не раздумывай, если любишь Витю! Сердцу не прикажешь. У меня, Лидия Степановна, нет сил больше, лицезреть Витину тоску по тебе!

Еще один острый осколок того зеркала, что я видела в зеленой лиманной воде, воткнулся мне
в сердце. Что я должна была ответить Витиной сестре? Что Витя зажег свет в моей юной душе, который никогда не погаснет? Что, благодаря ему, Вите, я знаю, что такое поцелуй «по любви». Что, будучи с ним рядом, я никогда не избавлюсь от чувства вины перед ним, потому что я – предатель? И, несмотря на все это, если бы я была совсем одна, то я бы не только пошла на его зов, я бы побежала за ним, хоть на край Света. Но…

- Маша, я замужем!
- Я знаю! Жизнь одна. И это не имеет значения…
- Мой муж – Вася. Отец моего сына – Вася. Моя черная неблагодарность Васе была бы еще большим предательством, чем Вите! Я благодарна твоему брату за память о нашей юности. Я тоже  буду помнить о ней до конца своих дней. Прощай, Маша!

После моего замужества родственники  Владимира сразу же отстали от меня, обходили меня другой дорогой! А Васю, конкретно, боялись! Владимир, наконец, женился на москвичке, о чем мечтала его мама и родня. Через год у него родился сын.
 
Мы с Васей ждали второго ребенка. Наш новый дом был почти готов к увеличению семьи. Я занималась любимым делом: передавала свои знания ученикам, а вместе с новыми знаниями дарила каждому юному созданию и частичку своей души. Нет более высокой профессии на Земле, чем Учитель.

… Но среди совершенно ясного неба, бывает такое, вдруг, гремит гром! Погиб Владимир!!!
Ему не было еще и тридцати лет. Он летел из Москвы в Харьков тем роковым рейсом 1491, на самолете АН – 10, защищать свою диссертацию, работу над которой он начал несколько лет тому назад в Краснодаре. Все пассажиры данного рейса погибли. Среди них были  известные в стране люди, в том числе, талантливый артист Виктор Чистяков.

Эта трагическая весть опечалила станицу. Опечалила и меня. Несмотря ни на что, я никогда не желала ему зла. Ведь жизнь, по-своему, связала нас сыном, очень дорогим для меня, хоть Владимир и не пожелал хотя бы один раз в жизни этого сына увидеть.

На необычные похороны пришли сотни людей…Я, подруже моя, на похоронах не была. Через неделю  на большом, воскресном базаре, мама Владимира, вдруг, подошла ко мне с рыданиями, опустилась на колени, обхватила меня руками, уткнувшись лицом в мой живот,  и громко запричитала:

- Прости меня, дорогая деточка, ради Христа! Виновата я перед тобой, виновата-а! И перед  дитем твоим, внучком дорогим, виновата-а! Полюбил тебя Володичка, сыночек мой ненаглядный, только не посмел пойти против нашей Воли… Прости нас всех, очень прошу тебя… Ой, Боже! Боже наш милостивый, прости нас грешных…

Вокруг нас быстро скопилось много людей. Кто-то плакал в толпе, не скрывая слез, другие станичники скорбно качали головами…  На их памяти была еще свежа наша не простая история…
 Я подняла Его маму, прижала ее к груди, как ребенка, погладила по голове. Я тоже была мамой и понимала уже, что значил для нее сын. Ее невозможно было узнать: перекошенное горем лицо, ничего не видящие от слез глаза… Она вся дрожала в моих руках и еле держалась на ногах.
- Успокойтесь, пожалуйста! Я никогда ни на кого не держала и не держу зла. И, Вы, простите меня...

Вот и весь мой сказ тебе, дорогая Спутница,  не стареющей юности нашей!

Писала тебе свои письма, а с моего комода наблюдали за мной из портретных рамок  мужчины моей жизни. Вот портрет в портрете, а рядом (лицо в лицо!) мой пятилетний Олежка. И около них - увитая цветами похоронная урна.

Вот вторая рамка, а в ней проводы в армию любимого мальчика, Вити Другая! И моя рука на его плече. И мой прощальный платочек на лацкане его пиджака со словами: «Буду ждать…»

Вот и третья рамка, самая большая, настоящий портрет!  На нем Василий Кривозуб. Основатель, а, может, продолжатель своего рода. (Лида – жена, трое детей, четверо внуков)
Всю жизнь я уважала, почитала Василия, была верной подругой и заботливой матерью его детей.
Он ушел раньше меня: такое решение – свыше. Светлых ему небес!

… Но, чем старше я становлюсь, тем все настойчивей  и настойчивей  мучает меня запоздалый вопрос:
- А свою ли я жизнь прожила?
И почему такую не мерянную власть над этой жизнью возымела такая малая малость: стограммовый «граненый стаканчик»?