Дикий голубь

                Дикий голубь.
                Глава 1.
  После продолжительного знойного дня, утомлённая жарой природа, медленно погружалась в царство сумерек. Земля за день так накалилась, что казалось она вот-вот треснет на мелкие кусочки и погрязнет в кипящей лаве стихии. Днём на улице ни души, будто вымерли все; по-домам да по-норам забились бедненькие, в поисках тени, прохлады и отчуждения.               
    Но уже ближе к вечеру, когда палящая сила солнца иссякла, на смену ей подуло подобие лёгкого ветерка прохлады; деревня стала оживать от дневной спячки, возрождаясь от огненного забвения. Послышался голос человечества, соседей,- зашевелилась и заёрзала домашняя скотина; перекликались собачий лай и петушиный запев, гремели вилы о что-то железное и скрипел колодезный журавль. На улице наблюдалось движение. Всё становилось на свои места - конец света отложен, пока! 
    Вот и я, весь день провалялся на диване выжидая начала жизни. Ожидание длившееся вечность, оборвалось, и вот, дождался! Вышел на крыльцо, почесать своё... "Тр-р-ру! Не в ту степь... Конь лихой, акстись!"
   "... вдохнуть глоток вечерней свежести!"
   "Вот это в тему... а лучше посмотреть, не нужна ли кому-нибудь помощь..."
   "Может что-нибудь романтическое?"
   "Ну на худой конец... Гм-м..."
   "Так как быть?"
   "Продолжим просто..."
   Вышел на крыльцо, чтобы... ещё раз осознать общечеловеческое предназначение своего скромного, но очень важного для меня бытия. Спускаюсь по ступенькам - одна, вторая, третья. Земля. Подняв руки вверх, висну на перекладине крылечного навеса; тот предательски скрипит и хочет наверно развалиться. Прежде чем отпустить, я истомно потянулся подогнув колени. Спрыгиваю. Делаю несколько наклонов вперёд и в стороны - так я размял кости и мышцы спины. 
    При наступлении темноты мне предстояло очень важное и серьёзное для меня событие.  Или правильнее сказать дело. И поэтому я немного нервничал, морально сходя с ума. Немного может прозвучать двояко и всё-таки это словно внутри моей волосатой груди, колючие червяки своими длинными хвостами, плели между собой клубок раздражения. Отсюда изжога, чёс обеих голеностопов и... и ещё чего-то, что не могу подобрать правильных слов для обозначения и просто быть понятым. Ещё днём, когда я валял дурака, мною владело неимоверное чувство самоуверенности в своих силах и в возможностях перекопать горы и вырубить с одного удара кулака индийского слона. Но уже ближе к вечеру, это самое чувство меня стало подводить; горы оказались неприступными, а индийский слон так велик, что сравнение меня с ним, можно назвать не иначе как, муравей против динозавра. И вот сейчас, эта самая самоуверенность и вовсе меня покинуло, оставив в нерешительности и глубоких сомнениях.
   Облачившись в старенький потёртый спортивный костюм, я дополнил его совсем новенькими полукедами и, неспеша завязав шнурки, легонько пробежался вдоль дома по тропинке взад-вперёд, давая ногам привыкнуть к новой обувки. Убедившись в комфорте, я проследовал в сарай. Сарай так, одно название. Вкопанные в землю деревянные столбики, обшиты с четырёх сторон волнистым шифером. Дверцой служил всё тот же шифер; аккуратным подъёмом и передвижением в сторону, и вот - вход открыт. Захломлён он был ещё прежними хозяевами, добродушно оставлено гнить от сырости, превращаясь в труху и гниль. А теперь и моего "добра" по-прибавилось, что можно либо ногу сломать, либо шею свернуть.
   Нужное было совсем рядом, небольшой моток бечёвки - главное орудие моего труда на сегодня. Вернувшись к крыльцу, я положил его около завалинки. До наступления полной темноты было как бы ещё далеко, и чем занять себя, просто незнал. Топчась на месте, я разглядывал то свою одежду, то обувь, то снова переключался на костюм, и так проделывал по неколько раз, главной целью которого было - безжалостное уничтожение времени.
   Признаться, уничтожение получалось не то, что глупым, но и проникновенно унизительным по отношению к... В эти минуты, о добром никак не думалось, потому что притаившемуся внутри злу, вскоре предстояло выбраться наружу. Мне самому предстояло вынуть его за ушко, но не для того, чтобы отшвырнуть, а для того, чтобы отряхнуть слежавшуюся с него пыль и подружиться на неопределённое время.
   Так, к всеобщему уничтожению, моё внимание привлёк двор. Скорее огород. Мы его никогда не обрабатываем. Словно его не существует. За летний сезон трава вырастает в человеческий рост, а к осени высыхает и только тогда, собравшим с чем-то чуждым для моего сознания и тела, он очищается. А также при помощи жены.
   Сейчас рост сорняка почти на уровне головы. Уже совсем скоро. Но когда-нибудь это не придётся делать. По крайней мере так хочется думать.
   Меня неучили что-либо выращивать, полоть, окучивать, собирать урожай. Вставать рано утром и идти куда-то на работу. Меня вообще ни чему не учили, хорошему. И труду... Труду в том числе. Получаемые уроки жизни, не всегда приходились впрок, зато те, что отлаживались в памяти, почему-то оказывались непригодными к подвернувшейся ситуации. Парадокс!
   "Фу, бурда! Зачем что-то делать, если можно это взять! Логично..."
   "Логично? Паразительно..."
   "Не понял! Паразитительно?"
   "Паразитительно то, что здесь, прямо вот тут, произносится... А паразительно..."
   "Не-е-т! Точно нет! Буду спорить..."
   "Да! Интересно послушать..."
   "Нет, спорить не буду. Произнесу мысль, которая имеет место быть!"
   "Ну и..."
   "Ну и... в том, что в одном индивиде, могут существовать пара существ. ПАРАСУЩЕСТВУЮЩИЕ! И не всегда эта пара, тесно друг с другом взаимодействуют. Хотя друг без друга, это невозможно представить..."
   "Ну и?"
   "Ну и... ты в простые вещи не хочешь врубаться. Где взаимосвязь?"
   "Ты обо мне?"
   "Ха..."
   Наконец-то оторвавшись от себя, я неразуваясь, забежал по-быстрому в кухню, так, чтобы не увидела жена. Залпом выпиваю большую кружку воды и снова выскочил на улицу. Она успела что-то крикнуть, но я, якобы не услышал её.
    Огромное нетерпение в ожидании наступления темноты и страдание безделием в течении дня, беспощадно деградировало мои способности мыслить, не давая как надо собраться и настроиться на нужный лад. Длинный - длинный летний день, так долго тянувшийся, плавно переходил в долгожданный вечер, но неожиданно вдруг как-будто остановился на время - немного передохнуть. Оранжевый круг солнца никак не хотел опускаться за линию горизонта, повиснув огромным воздушным шаром над землёй, раздражая таким образом мои нервные клетки.
   Закуриваю. Весь день без них, даже соскучился. Вред - да никакого. Прикуренную сигарету, считаю наилучшим выходом из такой вот ситуации. Курю. Никотиновый яд не так сладок на вкус, но приятен на восприятие окружающего и на время приостановил мои страдания. Но не о чём ни думать у меня всё же не получалось. И поэтому, чтобы не засорять голову вредной информацией, я стал продумывать и так уже продуманный до мелочей план моих действий на предстоящую ночь. Выдумать что-то ещё уже становилось лишним и мне ничего больше не оставалось как встать и погулять по двору. В очередной раз.
   Иду. Спотыкаюсь на ровном месте. Инерция хода даёт шанс удержаться, но два широких шага усиливают падение.
   Искры. Много искр. Конечно от сигареты. Боль не важна, её не было.
   Смешно. Комичность ситуации разряжает, я смеюсь, что окликает жена "в чём дело?"
   Не отвечаю; удаляюсь от дома в глубь двора. Обхожу дом вокруг и останавливаюсь у калитки.
   Нагретая за день земля ещё хранила тепло, я ощущал её подошвами своей новой обуви, напоминая мне о недавно минувшей жаре. Оно останется на всю ночь. Облокотившись об изгородь своего двора, я потягивал одну сигарету за другой, гасил пальцами докуренный до фильтра бычок и выбрасывал его лёгким щелчком среднего пальца далеко от забора. Уже четвёртая. Находясь в густой тени разросшейся яблони, я оставался невидимым для проходивших мимо моего двора селян. Но трое подвыпивших товарищей, медленно плетущихся прямо об мою изгородь, заметили меня и подошли.
   ­­­-Здорово, Яшка,- зашумел радостно один из них. Это был Вовка Краснов, безобидный деревенский выпивоха, но трудяга, каких ещё поискать. У него не было передних зубов, что снизу, что сверху, отчего, когда он говорил и улыбался, то выглядел не совсем эстетично. Короче, без смеха на него не посмотришь. Но этом может и была его фишка. Он был в чёрных брюках закатанных до колен и серой рубашке без пуговиц, но перевязанной на пупке. Некогда модные туфли, теперь завёрнуты носами к верху, были обрезаны в области пяток и выполняли роль шлёпок.
   -О,- будто удивился я, а сам думаю, "блин, не успех укрыться!"
   -Эге-ге-гей,- опять шумит Вовка и откашлялся.
   -Ты что так шумишь, Вован,- ответил тихо ему я, а сам оглянулся к дому, чтобы не услышала жена.- Привет!
  "Вот оно, возвращение жизни!"- подумал я.
   -Что за праздник у вас пацаны,- уже обращаясь как бы ко всем, но смотрю на Вовку.
   Вовка подошёл ближе и протянул свою потную и немного грязную руку для рукопожатия.
    -А у меня что ни день, то праздник, что ни ночь, то... -непереставая улыбаться говорил Вован, но запнулся. Он стал вытряхивать мусор попавший в обувь, а потом забыл о чём был разговор. Лишь когда он говорил, изо рта иногда летели капли слюней и приходилось держать дистанцию для безопасного общения. Так что продолжения, я особо не желал.
    За ним подошли двое его товарищей. Но подошли, как-то неверным было выразиться; притащились, приползли, приволоклись. То были Гришка Сивокозов, парень лет двадцати пяти, вечный его спутник наверно ещё со школы, так думал я, и собутыльник Вовкин. Его грязный спортивный костюм был разорван на одной штанине вдоль лампасы и через открытый участок ноги была виден прилипший кусок глины. Под потёртой и дырявой в подмышках спортивной курткой не было майки, зато как у Вовки перевязана на пупе. Гришка был босиком и хромал демонстративно что-то показывая.
   Третьего с ними я не знал. Похоже он был неместный. Но он также дополз до меня, чтобы протянуть руку и поздороваться. Он вообще был в одних шортах и в кедах без шнурков. Под языками кед было полно набито землёй, но ему это похоже не мешало. Голый торс, загорелый под солнцем до покраснения. Да и лицо тоже.
  Вид у троицы был изрядно потрёпан и замученный - на первый взгляд, на воторой - не совсем далёкий, можно предположить что угодно. На самом же деле, первое - это перебор горячительного - ну, а только потом всё остальное. Открытые участки тела покрытые грязной пылью в перемежку с потом словно шахтёры, или работники полей, или, что там может быть ещё из нечистого труда, не важно. Измотанные, так называемым, тяжёлым трудом, только что закончили работу и возвращались домой. У каждого на висках от пота, была видна струйка скатившейся капли, а то и две, говорящая о том, что работа нынче удалась.
   "Как сказать..."
    "Удивительно!!!"
    "Что? Как сказать? Или, что удивительно?"
    "Да как хочешь? Думать не запрещено, делать... Прибыль не от полученного, а от начала зависящего..."
   "Что так сложно?"
    "Зато правильно..."
    Да, ещё от выпитой огненной воды, парней так кидало из стороны в сторону, что были они похожи на неваляшек из магазина игрушек, или надувных мультгероев, которых часто выставляют перед недавно открывшимся новым магазином или аптекой. Надувная реальность уже принимается как за настоящую, придумывается философия и эстетика поведения между, которые ещё каких-то десять лет назад не существовало, ними.
   Особенно пьяным был третий товарищ, которого я не знал. Он вообще не понятно какой-такой силой держался в вертикальном положении, а когда ему удалось ухватится за штакетник моего забора, то он с облегчением вздохнул, так как силы его потихоньку убывали и висели на волоске.
   Я представил, что если бы к его спине вдоль позвоночника привязать шест. Интересно, насколько бы процент его стойкости, в таком шатком положении, вырос. Но воображение рисует его великое падение и шест становится ни чем иным, как орудием уб... Да так смешно!
    -Где так натрудились, парни? Ещё в такой зной, - всё так же негромко, но с долей юмора спросил я, хотя поговорить нисколько не тянуло.
   Вован и Гришка последовали примеру своего третьего товарища и тоже навалились на мой хлипкий заборчик так, что Вован загородил от меня своего самого пьяного друга, которого я незнал. Я же придерживал гнилой штакетник со своей стороны, дабы быть опорой и чтобы не предвиденное, не стало обьектом всеобщего шума. Не желая быть в тени, тот, которого я незнал, вышел вперёд и решил присесть на корточки прямо перед нами. Но не удержался. Он сначала подался вперёд; крен скрыто показал слабые узлы перевязки, но... сопротивление удалось, так как он со всего маху повалился на спину, закинув высоко вверх ноги. От внезапно наступившей беспомощности он напрёгся так, что вырвался пердёшь, да не единожды.
    "Грубо... И грязно..."
    "Не грубо! Такова..."
    "Вот не надо! Не надо! Достаточно! Начни ещё, что мол жизнь такова, или что-нибудь в этом роде!"
    "Мы и не думали... Ты что, забыл?"
   У него захрустели пальцы сжатые в кулаки до побеления косточек. А глаза вытаращенные, но не видящие ничего, словно прилипли к одной ему известной точке. И только ждут! Ждут остановки.
   От такого переворота его товарищи закатились пьяным смехом над ним. Разинутые беззубые рты, а те что есть, сияют чернотой... Чёрные рты и слюнявое нёбо, и меж обломанные клыки белым тянется наружу, через углы рта.
   Вот так выглядит физическая глубина самого дна, яма, а если вдуматься, то и канализация вполне подойдёт.
   "Бе-е-е-е-е, какая мерзость!"
   "Ничего. Реалия жизни. Нормально! Ты чего хотел?"
   "Ничего? Нормально? Ну знаешь..."
   -Всё, Васю уже и ноги не держат. Решил прислониться спиной. Не получилось,- не переставая ржать тем же самым ртом, прошепелявил Вован. Казалось, что он выдавливает из себя пасту из зубного тюбика, прерываясь на вдох и душащий его смех.
   Гришка ржал беззвучно, забывая иногда сделать вдох и поэтому когда кончался кислород, начинал также беззвучно кашлять и сипло вдыхать. А потом всё по-новой.
   Я слабо улыбнулся, но больше в себя, желая оставаться вне их веселья. Ощущалась такая непреодолимая разница между ими и мной... И ещё неизвестно, на какой стороне лучше. Признание своего недопревосходства перед ними, я считал важным, если не более необходимым качеством, которое я силой собственной воли, сумел развить. Но вот черта не видна. И не успеешь глазом моргнуть, как "БАЦ!" и там...
   -Да, что-то я устал немного,- проговорил заторможенно упавший Вася. Он смеялся сам над собой, поддерживая так коллективный смех товарищей, всё больше теряясь и проваливаясь глубже в безсознание.
   Не сдержался и я, чтобы не засмеяться заодно и с ними, расшевелив одубевшую от напряжения грудную клетку; разряженные на секунду нервные клетки покрылись капельками испарины и стекая, щекотали взбухшие струны на шее, животе и щиколотке.
   Смех продолжался ещё некоторое время. Смешинка прыгала то на одного, то на другого, то дальше по кругу. Невидимая нить, самым необычным образом связывала нашу компанию и я видел так красный и зелёный цвета. О таком я не рассказываю никому, потому что другим такое недоступно. Не то, ещё и посчитают больным. Ещё где-то путается жёлтый - его я не могу уловить глазом, так как он ведёт себя словно непоседливый ребёнок. Попытки обуздать неуравновешенный колор, не привели ни к чему плохому. Только отсутствие синего могло добавить тепла, но оно точно где-то присутствует, и... после чего я снова спросил у ребят.
   -Так где ж так наработались, парни?- может мне и плевать на то, где, а главное как и за что они наработались. Нет! Просто спросил.
   -У-у-у, брат,- протянул грустно Вова всё ещё смеющимся, широко открытым ртом; он вытер потной рукой прослезившиеся от смеха глаза, размазав их по лицу и добавил,- дед Иван умер. Всё, ушёл! Ему копали могилу.
   Слово "умер", при любом его упоминании у меня вызывает скорбь - скорбь даже по неодушевлённому предмету, окончившее своё существование.
    -Глубоко копали,- подал голос Гришка Сивокозов в подтверждение слов Вовки. Он сначала поднял руку вверх, показывая глубину могилы. Видя, что это никого не впечатлило, небрежно провёл себе по голове и по лицу, и от заторможенности, от которой ему тоже было сложно говорить, слова вываливались словно как уже переработанные, пережёванные,- все силы там оставили. Вот, только немощи свои домой несём,- указывая на своё тело обеими руками говорил он. Так ему казалось, что он говорит серьёзно, но чернота лица, которая в двадцать покрывает опытного алкоголика вряд ли может говорить что-нибудь серьёзное, если конечно это лицо не лауреат какой-нибудь престижной премии и оно бухает от творческого кризиса.
   -Да ты что!- удивился я. С моего лица сразу исчезла улыбка и я тут же стал вспоминать покойного.
    Дед Иван был самым пожилым жителем нашей станицы. По одним данным ему было где-то около ста лет, по другим источникам он уже пересёк вековой рубеж. Всю свою жизнь дед Иван, а если быть точнее, то Иван Демьянович Степанов, прослужил лесником в местном лесхозе. Может он и прожил столько много лет, потому что у него работа была такая, экологически чистая - всегда на свежем воздухе и почти всегда пешком.
    Не помню откуда, но мне был известен такой случай из его жизни: как-то делал он обход вверенной ему территории и застукал на месте преступления "чёрных" рубщиков. Дуб валили на стройматериал. В те годы Дед Иван обладал богатырской силой, несмотря на свой невзрачный вид и нераздумывая, один пошёл на преступников. Подробности стычки мне не известны, но дело кончилось тем, что лесник привёз всю бригаду в отделение милиции, связанных по-рукам и ногам. Но порубленный дуб оказался никому не нужен - ни лесхозу, ни другим лесным хозяйствам. Бросать лес дед Иван не хотел и поэтому запряг своего тяжеловоза в телегу и доставил дубок к себе домой. Обтесал его, обстругал и сложил аккуратно на чердак сохнуть. По прошествии около десятка лет, когда дед вышел на пенсию, чтобы лес даром не пропал, изготовил он себе из него... гроб. Как всем говорил для себя, и убрал опять на чердак ждать своего часа. Остаток он раздал, а часть пошли на домашнюю мебель.
   Многие тогда говорили, что дед умом тронулся, и приготовленный им гроб только ускорит его же кончину. Однако старик жил, а те кто на него наговаривал, давно уж покоится.
   И пролежал гроб, ни много ни мало, больше сорока лет.
   Сколько я помню его, а жил дед Иван всегда один. Ухаживали за ним поочереди его бабки соседки, которые и по годам, годились ему в дочери, а то и во внучки. Помогали ему чем могли, ну и всё такое. Одна даже к нему в жёны набивалась, но дед жил отшельником. От этих же бабок было известно, что у него уже и внуки все померли, а правнуки к нему никогда не приезжали и знаться с ним, не знались.
   От такого известия моя печаль окрасилась в серое, с пёстрым в катушку коричневым. Старик был для нашей станицы своего рода достопримечательностью. И хоть я не коренной житель, за то время, что я тут живу, прикипел к деду как к родному. Он почти всегда сидел на скамейке у своего двора, провожая каждого прохожего своим грустным взглядом, но приветливо улыбающимся. Зелёная фуражка лесника всегда была на нём как приросший член тела.
   Интересно мне было бы взглянуть на нынешнюю жизнь его глазами; пережив несколько эпох, в том числе войну, голод, Советскую власть и перестройку - как он воспринимает сегодняшний мир, как многослойность отложенных в нём времён, влияет на мировозрение, с высоты таких лет. И глядя на несколько десятилетий назад, что он думал о людях, окружающих его теперь; каким народ был, к примеру, перед войной и в послевоенное время, в добавок в сравнении с нынешним. Я уверен, что человек с таким долголетним опытом жизни, с лёгкостью смог бы предсказать то, к чему приведёт страну нынешняя обстановка - если ни в конкретных цифрах, то хотя бы в обычных предположениях.
   "... если к тому времени, он не сошёл с ума..."
   "Что тебя так и тянет на чернуху?!"
   "Ничего меня не тянет. Правда жизни, да и годы... Не двадцать же лет..."
   "Не тридцать и не сорок! Не улавливаю мысли..."
   "Да пошёл ты..."
   А может ему вовсе не было никакого интереса до творившегося в мире; жил в своём уголке, в высоко огороженном пространстве. Выглядывал из-за него, когда ему что-нибудь было нужно. Может человек так и не познал того, над чем многие бьются и разбиваются. И такое же множество ищут ответа на простые, но в то же время сложные вопросы.
   И начинаешь задумываться: "А нужно ли всё это?"
   "Можно ведь просто жить..."
   "Можно... Тогда зачем?!"
   "Это о чём? Непонятно!"
   "Вот и я о том же..."
    -Так вот,- продолжал Вовка, совсем уже став серьёзным,- уже завтра надо деда похоронить, отнести гроб на кладбище, закапать, поставить крест. Но чует моё больное сердце, что нам не справиться,- при этом он руки приложил к левой стороне груди и прикрыл глаза.
   "На что он рассчитывает,"- подумал я, представив себя с лопатой в руках.
   Сказанное Вовкой, принял на себя и Гришка; рука его дрогнула, но только правая.
   Сидящий на земле Вася предавался забвению; моргал постоянно глазами стараясь их усердно рассширить и упрямо боролся с одолевающим его пьяным сном. Он что-то бурчал себе под нос, пытаясь не поддержать разговор, а скорее ругаться. Ругался. Наблюдая за ним боковым зрением, я видел жизнь; как легко и просто, кто-то из двуногих особей, нарочно сокращает свою жизнь. Если не сказать - уничтожает.
   Его уже никто не слушал и никто не замечал.
   За разговором про деда Ивана, я и не заметил как с луга погнали домашний скот. Медленно поднимающийся клубок пыли двигался в сторону станицы, издавая протяжный мычащий гул, топот копыт и звон редких колокольчиков. Вонь немытых коровьих шкур и навозом, тянулась следом за клубком. Собравшийся станичный люд встречал своих скотинок и погонял ласковыми приговорами; Бурёнки, Рябушки, Ромашки, Василиски... Где-то в гущине, неподалёку, раздались хлёсткие щелчки кнута. Это местный пастух Степан, гнавший скот с пастбища; гордо восседая верхом на коне, Степан важно погонял коров и бычков, не оставляя без внимания ни одну скотинку. Он был коренным станичником, хорошим пастухом и добродушным парнем. Был лишь у него один маленький недостаток, изьян и, как бы мягче это сказать,- с головой иногда он бывает недружен. Из-за этого недуга и в школе не доучился, и в армии не служил, да и мужики с ним дружбу водить побаивались.
   Но не по своей воли у него такое. Стоило Стёпу только немного обидеть, как становился он неуправляемым дебоширом. А если к тому ещё добавить то, что Степан был равен силе Геракла, то последствия его дебошей можно было себе только представить.
    К примеру можно привести то, что он голой рукой мог закрутить гайку на колесе трактора "Кировец" так, что потом  мужики гаечным ключом не могли открутить её. А из советского пятака сворачивал "розочки" и "трубочки", на удивление любому желающему.
   Слышал я также, что однажды его матушка очень упрашивала одного фермера пристроить его к себе на работу. Пожалел старушку тот фермер, ну и взял Стёпу на свою голову, учеником механика. Степан не лентяй, но чрезмерная тяга угодить, не важно кому, напрочь портила картину трудолюбивого и ответственного человека. Тот от усердия только гнул и ломал железяки словно пластилиновые или картонные. Степан, не зная меры своим силам, вывел из строя пару единиц техники, тем самым затянув сроки уборки зерновых. Единственное, что ему подошло, так это стать пастухом. С чем Степа и справляется не один уже год.
    Был грех, и я с ним как-то повздорил. Не помню даже о чём, да это и неважно. Я тогда ещё незнал, что Степан местный богатырь и бывает неадекватным. После нескольких обидных, обоюдных слов, я вспылил, схватил его за грудки и пытался потрясти, чтобы внушить страх перед собой. Степан покраснел, расширил свои бешеные зрачки и выгнул спину как гусак; уже тогда я понял кто передо мной, но отступать было поздно - он, в порыве гнева, вцепился мне в руки, отнял от себя и стал медленно выкручивать, что я уж думал всё, выкрутит и оторвёт. При этом кривил рот как в нервном экстазе и моя задница почуяла серьёзную опасность. Но на моё счастье рядом оказалась его мать; сухенькая и добрая старушка. Степан её слушался безукоризненно, как верный слуга самого строгого хозяина. Ей удалось успокоить сына и увести от моей бедовой головы надвигающееся растерзание. С тех пор я с ним незнаюсь и даже не здороваюсь, и при встрече отворачиваюсь, делая вид, что не замечаю его. Хотя он, в отличие от меня, при встрече всегда приветливо кивает и даже несколько раз тянул руку для рукопожатия, но я оставался непоколебим в своей гордости.
    Завидев нас, пастух потихоньку подьехал на коне к нам.
   Сразу заваняло человеческим потом, конским навозом, да и коровьим тоже. Конь ещё так противно фыркал и клацкал "конфетой" натянутой рукой всадника и словно ждёшь от него какой-нибудь непонятки. Если не хуже...
    -Здорово ребяты,- приветливо басом поздоровался с нами Степан. Он напряжённо улыбнулся, сдерживая с силой своё животное. Все ответили ему кроме меня. Гордость моя была сильней меня самого. Видно, что он ждал моего приветствия, но я был невозмутим и старался глазами с ним не встречаться. Степан же продолжал говорить,- отдыхаете в тенёчке? Жарко нынче было,- и снова слегка улыбается, и снова конь не стоит на месте, кружа его по оси, размахивая длиным хвостом, усаженного репейником.
   Волной, создаваемая неугомонным животным, сильнее потянуло лошадиным потом, что я скривил лицо. Неухоженный хвост отбивался от назойливых насекомых, а кувалдовая морда тоже амплитудно вертя перед нами, кидалась пеной; брезгливым сжиманем ноздрей я скромно выражал отвращение - я любил этих благородных животных и был одним с ними целым, и по жизни, и по глубоким корням. Но сейчас, восседающий двуногий обьект встал плотной стеной между мной и моей страстью.
    -Да, умаялись сегодня,- заговорил с ним Вовка осторожно.- Вот, без рук без ног почти,- Вова трёс руками изображая бессилие, то, которое минуту назад изображал мне,- как завтра будем, ума не приложу.
   Степан глядел на него со множеством вопросительных знаков в глазах. Длинные, но корявые пальцы рук, удерживали узду, а закатанные рукава рубашки, показывали загорелые мышцы предплечья; словно тугие тросы, тянулись от кисти до локтя ровно уложенные ткани мышц, поигрывающие даже при незаметных движениях рук, подчёркивающие блескучим потом.
   Вовка осторожничал при разговоре, как бы подбирая правильные слова напрягался внешне, что было заметно. Может у них со Степаном тоже, как и у меня было неприятное проишествие; он стоял к нему боком и говорил, не поднимая на него глаз. Только так, бросал их вскользь.
   У Степана на лице выразилось неподдельное сочувствие к нему. Вряд ли он мог делать иначе; он как бы ловил слова, а с ними и смысл. Я бросал на него косые взгляды и Степан как бы был отключён от всего - лишь по-детски и внимательно следил, что говорит Вовка.
    -О Стёпка,- заговорил опомнившись, Гришка, когда Вован иссяк,- ну ты слышал про деда Ивана?
    -Как не слыхал, слыхал,- протянул с грустью Стёпа переминая бугристыми пальцами гладкую уже ручку кнута. Он громко и печально вдохнул, видимо представляя упомянутого старика. При вдохе грудь приподнялась и несколько капель пота скатились по ней, чтобы укрыться за самой нижней застёгнутой пуговицы рубахи.
    -Помощник нам нужен,- как приговор прозвучало.- Завтра нужно схоронить деда. Пойдёшь?- предложил Гришка, сделав просительный акцент на последнем слове и замер.
   Степан задумчиво наморщил лоб и почесал его кнутом.
    -Так мне ж скотину пасти. Не-е, я не могу,- растягивая каждое слово, отвечал с грустью пастух.
   Степан снова громко вдохнул и это показалось ещё печальней, чем в первый раз и поправился в седле.
   -Ну как так-то,- не отставал от него Гришка,- в последний путь человека проводить. Кроме нас-то у него никого же нет. Как же так,- Гришка хотел было уже расплакаться, ну мне так показалось; показать разочарование по-другому ему было не под силу и дело тут было совсем не в этом. Просто он хорошо понимал, что завтра ему будет не до похорон и вообще не до чего. Такое было всегда, или почти всегда. Особенно в последнее время, когда доза превышала настоящий объём вмещаемого.
   -Ребяты, да я только рад бы вам помочь! Но у мене же скотина, кто ж её пасти будет,- Степан волновался и косо смотря в его сторону я видел как он чуть кнут пополам не переломил.
   -Ну брат, ты...- Гришка образно развёл руки, вдохнул и замер, и посмотрев на меня как на союзника продолжил,- Яшка, ну скажи ты ему, что ли...
    -... что сказать,- не уверенно и пару раз откашлявшись в подставленный кулак, заикаясь ответил я.
   Степан глядел в никуда; воздушный вихрь пустоты, образованный из нас в многоугольный и неравнобедренный прямоугольник, обрывался только на уже спящем Васе... И непонятно как, но держался. Оттуда-то же он и вышел. Вихрь... Пустоты...
   -Блин коровий, ну я тогда незнаю,- Гришка хлопнул себя по бокам бёдер и будто бы оглох; он повернул голову так неестественно, что другому это может показаться не совсем естественным. А оборот прямой речи, как-будто с совершенно не говорящим жителем Вселенной, подвёл настолько чёрную черту под ним или мною, что тот многогранный прямоугольник, который я видел в начале, сейчас разваливался как сгнившая древесина, труха...
   Хотя ему хватило не то сил, не то просто сам, но сначала он смотрел на всех стоявших около него, а потом поднял голову и на Стёпу. Бежевой пеленой, так красиво вибрированной ветром его Л..... и билось о возможную стену, как о преграду мелочей, но таких великих и неприступных, что... Но такое было только между ними обоими.
    -Ребят, я не могу...- Степан незнал чем ещё оправдаться, и что ещё сказать. Но резко изменился в лице,- я же, ребяты за вас как за родных, я же..., но кто ж скотину пасти пойдёт...-он оборвал свою речь, которая и так ему с трудом давалась из-за волнения.
   А Гришка на голос дёрнул шеей, и как-будто нашёл объект внимания, а за ней дёрнулась и голова. Мне на секунду представилось, что он не от мира сего,- заблудший странник, попавший в не свою компанию и... застрял. Такое повторить, не каждому дано.
    -Что ты к нему пристал?- набросился на Гришку Вован,- кроме него никто коров и не пасёт.- Потом он уже Степану сказал,- не обращай на него внимания Стёп, сами мы, как-нибудь... Сами!
   Однозначно, Вовка хотел отделаться от пастуха, но так, осторожно.
   -Да ладно, я так,- уже безразлично ответил Гришка,- просто завтра...
   "Не понимал."
   -Да заткнись ты,- рявкнул на того Вовка,- лист кленовый, банный и прилипчивый...
   "Пытается шутить."
   - Ну я поеду, ребят,- с грустью сказал пастух, развернул коня и пошёл прочь.
   Мы трое смотрели молча вслед пастуху, так же, как и он некоторое время назад, смотрел на нас немного грустными, но выжидающими глазами. Только, что мы выжидали - разница, в несколько сот миллионов и берег от берега не то, что не виден, но и не досягаем.
   Мы стояли как вкопанные, задумавшись каждый о своём, наблюдая удаляющуюся фигуру всадника и исчезающую в облаке пыли. Один Вася дрыхнул беспробудным сном, лёжа на остывающей земле, после бессмысленных попыток борьбы с дремотой. В этот момент Вася, существо отсутствующее само от себя, сейчас самое счастливое на земле животное - жаль, что счастье закончится утром и часть животного на неопределённое время растворится, и он так и неуразумеет этой истины. А ведь для счастья его, ему нужно было так мало - ноль пять и в сорок градусов, одно к двум с половиной.
    Вывел нас из задумчивости женский крик, а точнее истерические ругательства, писклявая брань. Наклонишись вперёд через ограду, я увидел, как быстрым шагом в нашу сторону шла мать Вовки.
   Образ пастуха унесло порывом несущегося вихря, и я мгновенно забыл его. В выцветшем в цветочек платье чуть ниже колен, из-под которого торчали тоненькие ножки, покрытые синим варикозом, но такие быстрые. Она махала в нашу сторону кулаком и выкрикивала несусветную брань на всю улицу.
   Словно бес в неё вселился. Находившийся рядом и поблизости народ, раскрыв рты смотрели на скандальную женщину, а той хоть бы что; не стесняясь выражений, поливала благим матом пьяную компанию.
   Уже совершенно на машинальном инстинкте, я вообразил суховей летящей по нашей улице, погоняемый сухим ветерком, мимо нас...
   - Вот они, алкаши проклятые, выродки этакие. Не было и дня, чтоб ненажрались, скоты такие...
    Вовка сначала аж вздрогнул от неожиданности; он было дёрнулся искать укрытия или бежать, но... Её-то он никак нерассчитывал тут встретить, да ещё в таком взбешённом виде. Вернее, он бы всё-равно её повстречал, живут-то они в одном доме. Просто сейчас прямо не тот момент, вот поэтому так и неожиданно. Видно ей кто-то донёс на него, кто-то по пути шёл или ехал на велосипеде и донёс, что мол, сынок твой, опять пьяный по селу шляется. Да не один, с дружками.
   Подойдя к сыну, мать сразу отвесила ему неслабую оплеуху, при этом не переставая дико ругаться. Откуда столько энергии!
   -Ма, ты что завелась, в самом деле,- старался унять её Вовка, но получалась неудачная отмашка,- ты что шумишь на всю станицу? Блин!
   Вовка взялся за место оплеухи и несколько раз потёр её. На самом деле он подставил локоть под возможную очередную оплеуху и смотрит из-под него одним глазом.
   -Я тебе дам, что шумишь! Я тебе дам, что завелась,- никак не унималась мамашка Вована, да ещё пуще стала браниться. У ней выступили жилы на шее и на висках, а глаза вылупленными белками искали удобного случая вырваться на свободу,- а ну быстро домой, скотина такая.- Затем она повернулась к Гришке и начала его ругать не меняя тембра звука и интонации,- спелись два друга алкаша и бездельника. Я тебе сколько раз говорила, чтоб ты к Вовке больше не приходил, а! Какого кляпа припёрся? Что тебе нужно от него?!- И вновь переключается на сына; она хватает его за шиворот и пытается потащить его в сторону дома, приговаривая,- когда вы её нажрётесь, собаки проклятущие.
   У женщины сбился платок на бок и наружу выбилась седая чёлка; она нервно, дрожащими пальцами стала её поправлять и прятать.
   -Да угомонись ты, мать!- невыдержал Вован снова вскрикнув на женщину.- На всю улицу орёшь... Гляди вон, люди смотрят,- мать неожиданно замолчала и образовалась тишина. Немного успокоившись, Вовка добавил ссилой утверждённым голосом,- сейчас Васька поднимем и пойдём.
    -Какого Васька, кого поднимете. Скоты такие! Как вы меня задолбали,- и по-новой начала несильно, но часто хлыстать сына то по щекам, то по спине, и прибавлять в высоком голосе,- собаки треклятущие...- и так далее.
  Женщина не замечала спящего человека и чуть не наступила на него.
   -Что так бранишься, Никитична,- позвал её голос с противоположного края улицы.
   Женщина ехавшая на велосипеде специально остановилась, чтобы сказать это.
   -А, Фрося,- Вовкина мать прищурила глаза и разглядев говорившую, отвечала ей,- да вот, видишь. Сил моих нет. Скоты! Доконали сволочи.
   Женщина с велосипедом хотела приблизиться, но передумала.
   -Ты чаво, корову встречаешь?- Спрашивала дальше Вовкина мать.
   -А то чего ж. Свою-то загнала?
   -Да вот только что. Зараза. Гулят наверно. Капризна сволоч рогатая.
   -Да ты что. Так рано. А что, нехай.
   -Не говори. Раньше отелится. Да я отмучаюсь.
   Молчание, как передых и время для переключения.
   -Ну не хворай, Никитична,- сказала женщина с велосипедом и недождавшись ответа, уехала.
   Вовка не обращал никакого внимания на разговаривающих женщин, только не спеша подошёл к спящему Васе и стал его поднимать. Не справляясь один, он крикнул на Гришку:
    -Ну что встал, будешь помогать или как.
   Гришка был ещё под гипнозом скандальной женщины; он испуганными глазами поглядел на мать Вовки, и малость испуганно и робко, подошёл к другу на помощь. А женщина, вновь обратилась к ним, и видя, что её шлепки не оказывают никакого вреда сыну, отвесила пару оплеух Гришке, возобновив брань. Только брань казалась теперь уже чем-то привычным и в меру обыденным.
    Я же, чтобы не попасть под горячую руку разьярённой женщине, сразу, как только она подошла, отошёл в глубь своего двора и встал за ствол яблони в тень, наблюдая за происходящим уже со стороны. Гришка с Вованом кое-как подняли бурчащего в пьяном бреду товарища и, погоняемые бранной женщиной, вихлявой походкой побрели прочь. Вася не желал выходить из счастья, держался за свет, видимый только ему.
    Оставшись один, я тяжело вздохнул; с неподдельной хрипотцой на вдохе и облегчение, с позывом на лирическое вдохновение, на что-нибудь не громкое, но обязательно мелодичное. В голове вертелись гладко сложенные строки стихов, из далёкой книги детства и только рифмованные окончания увязывались в понятное и похожее на слова. Что-то произошедшая перед моим двором сцена, ввела меня в неопределённую тоску и в чисто человеческое смятение. То ли печальная весть об умершем старике, которого многие уважали за то, что он просто жил. То ли компания друзей-собутыльников без светлого будущего, если оно вообще было в их иногда трезвом сознании. Может что-то третье, не проявляющее себя в яви, но так или иначе, какие-то три этих факта меня сильно заставили опечалиться и я еле-еле сглотнул вставший в горле ком выдуманного спазма. Ещё меня изредка посещало тревожное недопонятие своего бытия; не так, чтобы я был в крайнем смятении от него, но порой возникал вопрос, который у меня же самого выпрашивал скорейший ответ.
   "А что если..."
   "А что если?"
   "... ничего. У меня бывает так... когда часто остаюсь один... Наплывает! Наплывает..."
   "Но ты же не один? Ты же не один..."
   "Да я не в том смысле! Понимаешь, чувствую давление, подпирание лет... Откуда, понять не могу..."
   "???"
   "Вот и я о том же. И не важно где оно давит. Важно, что оно есть. Или он..."
   "А-а-а, теперь начинаю понимать.."
   "Рано! Надо ощутить. Но если..."
   "Стоп! Не надо..."
   Машинально потянулся за сигаретой; почему острая необходимость подумать, должна обязательно сопровождаться "с покурить?" Я резко себя остановил; можно же просто не думать? Решил, что можно и лучше ещё раз прогуляться по двору и погонять плохое настроение меж широко расставленные стопы.
    Проходя мимо окон дома, я остановился возле одного из них. Окно было распахнуто настежь, в доме уже горел свет, а в комнате увидел свою жену Любу. На руках она убаюкивает нашего грудничка мальчика Яна. Малышу уже было два месяца, и каждый день я наблюдал за тем, как он быстро развивается - прибавляя в росте и в весе. Сейчас он немного капризничал, теребя своими маленькими ручками мамкину грудь и пытался сунуть её себе в рот. Люба не обращала на это внимания и задумавшись продолжала его укачивать, напевая колыбельную и иногда поправляя спадающую на глаза чёлку. И как малыш не хотел, а сон его потихоньку одолел. Януш сладко заснул, а на причмоканных губках застыло липкое мамкино молочко.
    Люба и не сразу меня заметила, а когда увидела, то чуточку смутилась; дуги тонких чёрных бровей выгнулись на максимальное число разглаженных морщин на лобной части лица. Затем одна опустилась, а пухлые губы собравшись в бабочку, нарисовали на её лице большое вопросительное и такое же восклицательное выражение. Не переставая качать ребёнка, она подошла ко мне. Тут я разглядел в её глазах тревогу и хотел было уже отойти, но Люба остановила меня, начав разговор.
     -Не ходил бы ты сегодня никуда,- по-женски грубый голос жены, нагнетал меня не на шутку.- Чует моё сердце неладное!
    И не много подождав, добавила как бы сама себе:
   -Ох, чую неладное!
   Откуда-то с улицы до нас донёсся голос Вовки, а потом и его матери. Потом снова его. Наверно пел Вася; голос просто был похож на Вовкин. Потом голоса всех сразу вместе; их заглушил лай сначала одной собаки, потом сразу нескольких. Переливы раскатистых звонков невидимой дымкой нависают над станицей и уже эхом отскакивают от её краёв. Хороший художник должен уметь изобразить услышанное на холст. Ну или на бумагу.
   Малыш во сне стал кухтиться на Любиных руках и заплакал. Она развернулась и стала ходить покачивая всё ещё спящего ребёнка. Широкая спина жены, служила что ни на есть, мощным воплощением стены. Нет, ни той, за которую можно укрыться и переждать опасность, (хотя и это можно рассматривать как вариант). Прижаться к ней своей спиной, просто так, без причины. Не то же ли, что проявление ласки или заботы. Просто так.
   Ян ворочился. Он время от времени всхлипывал и опять пристраивался к груди, сладко причмокивая. Я не отходил, беспокойно следя за родными. Когда малыш немного успокоился, Люба снова подошла ко мне. Я знал, что она хочет мне сказать и поэтому, борясь с собственным волнением, пытался выглядеть бодро и невозмутимо, и может даже весело.
    -Любаш, всё будет хорошо,- опередив её, нежно заговорил я, а потом протянул руку через окно и взялся за её руку. Не слыша свой голос, я всё-таки чувствовал в нём дрожь и что никакой уверенности он не выражал. А ещё боясь дрожи в руках я отпустил её руку.
   "Что она нашла во мне..."
    "Не начинай!"
    "И всё-таки..."
    -Сердце моё болит за тебя, Яков,- она будто не слышала меня, твердя о своём.- Его не обманешь!
   Люба была старше меня на три года, да и ростом выше порядочно. Ну, что греха таить, Любава и телосложением выглядела поздоровей моего; не знаю, что она нашла во мне.
   "Хе-хе-хе..."
   Ведь и серьёзные семейные проблемы большей частью решала она, порой не спрашивая моего мнения. Меня это обстоятельство мало смущало, скажу больше, я этим даже гордился. Для серьёзный решений я был пока не готов. А может и вообщее...
    Вот и сейчас, жена игнорировала мои слова, высказывая свои мысли вслух и выстраивая свой план убеждений насчёт меня. Перечить ей я не собирался. Бесполезно! Да и уж слишком  был переполнен своими внутренними эмоциями, которые мне с трудом удавалось подавлять в себе.
   Я набивал невидимую ёмкость воздушной материей и чтобы закрыть крышку беспардонным образом, прямо ногой впихиваю его по углам, зато в другой стороне выпирает пузырь, чуть ли не вываливаясь наружу. И тогда принимаюсь за него. Но в той стороне, которую оставил, появляется новый... И так до бесконечности.
     -Всё пройдёт гладко, верь мне,- как мог, успокаивал я жену.
   Но слова как пыль, как песок во время песчаной бури; имеет вес, и в куче авторитета нагоняет такой ужас, так накручивает, что зажимает под ложечкой и в глазах цвет пропадает.
     -Особенно гладко, как в прошлый раз. Да?- Резко обернувшись ко мне, выпалила Люба. Сверкнувшие искры опалили край моих чёрных волос, ресниц и три дня не брившейся щетины. Это она умеет. Этого ей не занимать...
    Я и сам не заметил, как ухватился за левое плечо, которое совсем недавно зажило. И повернулся к Любе боком.
   -Вот оно! Еле ноги тогда унёс,- продолжала жена укоризненно высказывать мне,- забыл? Я-то всё помню.
   Она хотела ещё что-то добавить, но не стала. Как застрявшее в дереве острие топора - воткнул, и не можешь вынуть. Или вытащить - как угодно,- точно также и она. Только это исходило как заранее поставленное на место и при необходимости, она, или оно, употребляла это уже без спланированного заранее; вставляла туда куда нужно, и сколько раз нужно.
   "Если не считаться с тем, что бездельем сыт не будешь..."
   "Да, но... Впрочем..."
   "И безделье, это если считать сугубо относительно тяжёлого труда, тоже можно засчитать за труд..."
   "Непонятная логика! Надо разобраться..."
   "Разобраться!!! Псы! Жрать охота, будешь делать!!!"
    "Это ещё кто?"
    "???"
    "Дед Пихто и бабка с пистолетом..."
    "Наверно догадываюсь..."
    "Ну и?"
    "Нас трое! У женщин по три..."
    Каждое Любино слово болью отражалось в моём плече. Рана в общем-то зажила, но небольшие физические нагрузки давались мне не легко. Да и кривой шрам остался на память, алого цвета. Можно так сказать, производственная травма.
     В ту злополучную ночь, видимо охранник, а может даже и сам хозяин, застал меня в расплох. Я было бросился бежать, но он ловко закинул на моё левое плечо лассо из цепи. Значительно позже, я понял, что оно предназначалось для моей шеи. Затянув петлю, он дёрнул её с такой силой, что у меня ноги взлетели выше головы и я плюхнулся на землю, полностью потеряв ориентацию в пространстве, и где я нахожусь. Но чувство самосохранения тогда меня не покидало не на секунду. Я не представлял, что могу как-то пострадать, или просто умереть; ограничения в свободе, узкие рамки, да и вообще какие-там-нибудь ограждения и заборы - это не для меня. Пространство! Разграничивания границ, настолько, насколько горизонты отделяют землю от неба, а может и дальше, до которых мне пока не удавалось добраться.
   Я смог не только быстро подняться на ноги, но и таким же резким движением остановить новую атаку, а затем вырвать цепь из рук противника и атаковать ею же его. После чего повергнув уже соперника наземь. Прихватив с собой отобранный трофей, я успешно удалился домой.
    Но уже приближаясь к станице, стал испытывать неприятное чувство боли в районе плеча.То было следствие того, что чем дальше я удалялся от места драки и начинал успокаиваться, тем больше болячка стала проявлять весь свой негатив и доставлять мне неприятные чувства. У порога дома, боль стала просто невыносима. Из-за вывихнутого плеча я даже с трудом мог передвигаться. Единственным моим желанием было рухнуть в постель и отключиться. Но как это сделать, если испытываешь неимоверную боль.
   Если честно, вспоминать процесс моего лечения мне не очень хотелось. Люба заботилась обо мне как о малом ребёнке, не обращая внимания на то, что сама была уже на девятом месяце беременности.
     Вот и сейчас, выслушивая жену, я, опустив виновато голову, потирал своё левое плечо и как бы заново переживал то проишествие.
     -Тебе и сейчас, ведро воды поднять не легко,- говорила она ворчливо.- Яков, останься дома. Не ходи!
    Мне страшно было поглядеть ей в глаза, иначе если погляжу, не смогу устоять, послушаюсь её и останусь дома. Но я решил идти.
   -Вспомни Чипу Колю,- не унималась жена. Выразительность её слов словно грузовиком наезжали на меня,- братья Стоговы, к кому он забрался, так ему голову набили, что ходит теперь и воробьям дули показывает,- Люба отвернулась в сторону. Она говорила, а голос её отскакивал от низких потолков комнаты и направлялся точно в меня. Люба продолжала,- бедная тётка Анюта, мается теперь с ним, а он всё-равно блаженный,- и опять повернувшись ко мне, добавила,- ты разве этого хочешь, Яков?
   Молчу. Делаю вид, что слушаю и не собираюсь спорить.
   А получается ли? Получается!
   -А Януш! Твой брат! Перспектива быть следующим...
    Я ничего не слышал кроме неё; тембр звуковых волн, исходящих от Любавы, напрочь перекрывал ощущения живого пространства вокруг, словно в герметично закупоренной камере. Такое со мной было редко, но каждый раз запоминающе; так я испытывал гордость, и никак не за неё перед собой, а за себя перед нею. И пусть я остаюсь в тени - это пусть второсторонне, абсолютно никак на меня не влияет; в эту редкость, я наслаждаюсь некоторым застоем бытия, словно остановившееся время, даёт редкую возможность насладиться самым любимым, самым дорогим. И чтобы она не говорила, смысл уже размыт при первом появлении и плывёт как сигаретный дымок. Только на запах не попробуешь.
   Ответ от меня она не услышала, поскольку я не глядел на неё. Да и отвечать не собирался. Для себя я всё решил и только ждал подходящего часа.
    Я лишь дождался, как Любаша понесла малыша в кроватку и используя момент, удалился от окна в наступившую темноту. К тому же солнце уже скрылось за горизонтом и наступили сумерки. Я решил уйти, ничего не сказав жене. Перевязав шнурки на кедах и накинув на правое плечо верёвку, я отправился на ночной промысел.   
               
                Глава 2
   Олег Фёдоров стоял на маленьком крылечке небольшой сторожки, плавно вдыхал полной грудью деревенский воздух с примесью навоза и сырости, и с наслаждением смотрел на алый закат уходящего солнца. Низкий крылечный навес тёмной чертой пересекал приятное глазу небо, придавливая к горизонту закат.
   Очередное ночное дежурство. Целая ночь скуки и почти ничего неделания; да что почти - нарезание кругов по периметру территории, измерение дальности полёта плевков подсолнечной шелухи, высчитывание пустых звуков до безумия и... Ну, можно иногда позволить короткий промежуток времени прикорнуть в сторожке, но это только во вред, и организму, и психике.
   Порою Олег задумывался о бесполезности своего занятия...
   "Всего-то..."
   "А то мало что ли?! Порой и дышать трудно?"
   "С чего бы?"
   "От не сбывшихся надежд..."
   "Мечты! Наивность глупого ребёнка. Несмыслёнышь..."
   "Ой-ой-ой! Аккуратно на поворотах..."
   "Нисколько! Только правда. А правда, насколько тебе известно, горька..."
    Хочет усмехнуться ртом, но горечь в горле. Ёжики...
    "Почему сразу так непонятно? Почему так сложно..."
    "Интрига! Глупость, сравнима с..."
    "Нет! Не надо! Давай сначала..."
    ... словно безнадёжность тянущая в бездну, но самое главное, это отсутствие перспектив на такой работе, зон развития, карьерного роста и вообще выбранному в жизни пути. Неопределённость цели, или же её отсутствие - нежелание признаваться себе в этом, а отсюда и душевные мытарства. А с другой-то стороны он и делать больше ничего не умеет. Кроме как вести наблюдение за объектом и охранять чьё-нибудь имущество.
   Впрочем, на выбор профессии повлияла служба в армии, которая прошла в элитном спецподразделении, средь чистого кавказского неба, воздуха и высоты красивых гор. Армия стала тем пределом, потолком, за которым обнаружилось ничто... Цель, при своём достижении оказалась размазана, но Олег плохого не замечал. Исключения были - он решил их поправить на ровном, уже на достигнутом,- ведь сладость удовлетворения ни с чем не сравнимо, и пережить по-новой одно и то же, как-то не хотелось.
   Если исключить главное, то армия научила его обращаться с огнестрельным оружием, выдерживать многокилометровые марш-броски и тактике ведения боя. А рукопашный бой, которым как ему казалось, он владеет в совершенстве, призёр и победитель множества армейских соревнований и показательных выступлений. Олег поддерживает форму и по сей день, уделяя занятиям самое лучшее своё свободное время. А ещё потому, что в своей воинской части ему даже не было равных; мастерство оттачивалось до автоматизма и в прямом смысле слова пот и кровь сопровождали его каждый день, изо дня в день. Олег мог вести бой с двумя, а то и с тремя противниками одновременно - приёмы против вооружённых противников считал для себя любимым занятием, а стрельба из огнестрела вырабатывала терпение и сконцентрированность.
   Таким перечислением он прикрывался, и прикрывал то, чем прикрывался.
   "Что-то нет такого ощущения, что то, что задумал, достигло цели..."
   "... или цели достигнувши, не ощущаешь..."
   "А что ощущаешь, когда переступаешь через порог достигнутого?"
   "Гм, хорошенький вопросик! Сам придумал?"
   "Само придумалось..."
   И вот, что теперь - он охранник частного крестьянско-фермерского хозяйства, с зарплатой обычного слесаря третьего разряда и никаких продвижений по службе, никаких привилегий и похвальных грамот, благодарственных писем и корпоративов?
   Вроде да!
   Ну да, Олег имеет нескольких людей в своём подчинении, выполняющие его хоть и не приказы, а чёткие указания по ведению охраны и соблюдения порядка. Имеет разрешение на ношение огнестрельного оружия, которого у него пока нет, и... всё?
   Всё? Всё! Разве такой перечень не может иметь веса?
   Только лишним будет, "которого у него пока нет". А так всё! Ничего лишнего... Оружия у него не будет.
   За десять лет, что прошли после армии, Олег ничем не изменился. Только что отпустил усы и бороду. Хотя первые три года были какими-то... пустыми что ли. То, что идут года, Олег понял, когда они побежали - безоглядки и жестоко. А следы уничтожала природа; он же думал, что оставлял их сам, но их просто не было.
   Олег знал! Знал, и не верил!
   И тогда он стал работать, как бы ради чего-то, но на самом деле закрывал так внутреннюю пустоту и слепоту перед реальностью. И практически не отдыхал, а только работал, работал и работал (пахал, пахал и пахал. Можно ещё так: вкалывал, вкалывал и вкалывал. И не в вену, а в геморой). Та цель, на которую он якобы взобрался, виделась ему ровной плоскостью и бескрайне бесконечной. Словно будет это если ни вечно, но довольно-таки продолжительное время. Ошибка была не в том, что достижение цели состоялось, а в том, что он не признал того, что достижение не соответствовало его внутреннему удовлетворению. Да и внешне; по-началу это излучалось в глазах, на лице и в его повседневных делах. А потом не получалось. Не хотелось делать то, чего не хотелось.
   Сила в чём? В правде!!!
   Олег всё ещё себе не признавался, просто думал и перечислял, что нажил за эти годы: ни жены, ни детей, дом который достался ему в наследство от родителей и то, напополам с младшим братом.
   Младший брат! Это совсем другая история и если бы ни эта тема, о нём можно было бы написать отдельный роман. А так...
   ... А так, младший брат был тем, от которого ждать "света" или "добро пожаловать", как от противоположного ждать такого же обратного. В общем многое сложно, если ни сказать всё. На сию минуту, брата, Олег мог охарактеризовать как человека ведущим праздный образ жизни, считающим, что его жизнь если и не удалась, то его это как-то мало волнует. Берёт то, что есть, не задумываясь откуда оно и с лёгкой, даже с пренебрежительной хваткой бросает то, что дано даром...
   Выбрасывает!
   Выбрасывает... чем вызывает крайнее недовольство старшего брата. Хорошо хоть то, что Олегу удалось устроить его к себе на работу. Он его уговорил. Легко! Но не так, как это обычно делают; просто тот уже находился под условкой и тут либо то, либо другое... То есть как такового, выбора не было и уговаривать пришлось чисто формально.
   Также как и Олег, он стал охранником; камуфляж, берцы - повадки, хотя в армии не служил. Это больше всего раздражало Олега. А то, что таким вот способом, ну и пусть; теперь-то он был как бы под его присмотром, чтобы видел его хамское лицо - взял под шефство и вот, теперь он всегда при нём.
   Так думал Олег. Но на самом деле:
   "И как ему легко это далось? Ха-алява-а!"
   "...похоже на зависть и... и на что-то ещё! Злость!"
    "... да по хрену!"
   Да по хрену, иначе бы шлялся по всяким притонам и гадюшникам, собирая букет винерологии, как и большая часть молодёжи из их деревни. И сгнил бы заживо...
   Не далеко от него резко вспархнула птица взорвав тишину; Олегу показалось, что он вздрогнул, но это нервное; машинально напрёгся и на слух хлопающих и быстро удаляющихся крыльев повернул голову. Да, он и вправду вздрогнул, да так сильно, что немного свело икроножную мышцу левой ноги.
   -Куропатка,- на выдохе полушёпотом проговорил он. Перед глазами предстала картинка охоты, после чего он добавил,- на рассвете я тебя подстрелю из...- Олег руками изобразил ружьё и с имитировал выстрел с неподдельной отдачей в плечо. Затем сдул струящийся дымок с воображаемого ствола ружья и убрал его за плечо.
   "На рассвете,- подумал он ещё раз,- пережить только ночь и остаться нормальным, разумным, здравомыслящим..."
   Маленькая цель, способ преодоления тяжести несущего профессионального бремени и просто, чтобы не отупеть. Он хватается за неё как за спасательный круг и пытается развить её дальше, но... воображение отключает картинку и становится темно. Олег встряхнул головой, будто скинул с себя вместе с водой и отрицательные эмоции, почесал свою густую бороду, брызнула горсть искр и хотел было уже достать из нагрудного кармана сигаретку. Но вспомнил о том, что уже как целых три месяца он борется с этой пагубной привычкой, пытаясь избавиться от неё и покончить с ней. Изобразив кислую гримасу на лице, он отдёрнул руку от кармана и зажмурился.
    Уже как три месяца он пытается бросить курить, а сигареты всё-равно носит с собой. Нет-нет, да и сорвётся! Затянется во весь объём своих лёгких, голова приятно закружится, и как бы становится легче; отчего интересно, от никотинового кайфа? Но от того, что не смог удержаться, внезапно растроится, до по-синения сжав кулаки и нервно бросит бычок на землю, растопчит его тяжёлым ботинком и сплюнет.
   Вот и сейчас, когда ему на каплю удалось преодолеть себя, взять вверх над тем двойником, существующем где-то глубоко внутри его самого, Олег испытывал неимоверную гордость за проявленную силу воли. Гордость, с некоторых пор становится для него пресной, хотя он сам этого не замечает. Но это пока!
   Сняв кепку, он свободной рукой провёл по коротко стриженной голове, а затем и по лицу, издав при этом не слишком громкий звук.
    -Э-э-эх!- Олег хочет слышать эхо, чтобы подъём звука шёл не то, чтобы изнутри, а ощущался физически, словно обнимает его, прижимает. Он этого хочет и поэтому ждёт. Ждёт, недожидаясь. Одев кепу обратно на голову, Олег при этом так широко улыбнулся выставив на показ свои белые и ровные зубы, как отпечаток на зеркале уходящему солнцу.
   -Будем здравы!- прозвучало словно ахнул от восторга, словно высокие и широкие вороты, вдруг потеряв связь с креплением, плашмя падаю на землю... И снова улыбается.
   С западной стороны неба постепенно появлялись звёздочки, словно умелая рука человека, лёгким движением заставляла зажигаться маленькие точки. Каждым мазком кисти, художник старается менять тот или иной оттенок, создавая из одного крупного, несколько мелких, чтобы звёздные точки не выглядели одинаково. В том и прелесть звёздного неба! Они разные, хоть и такие далёкие!
   Небосклон затягивала сине-чёрная мгла, словно одеялом, а на место некогда красовавшегося солнышка, образовывалась тёмное алое пятно, катившееся за горизонт и вскоре исчезло.
   Ночь наступает!
   От недалеко проходившего русла реки ветерок донёс "кусочки" влажного воздуха в виде пара, отчего у Олега по телу пробежали приятные мурашки. Бр-р-р! У-ух-ух!
   "Тишанка - река детства,- подумал он. -Сколько впечатлений!"
   Мурашки переворачивались и наварачиваются одна на другую, заварачивают кожу; Олег чешет ногу под задницей и решительно, совершенно осознанно вздрагивает с бодрящим, но глухим звуком "А-а-а!"
   Почему-то часто, когда находишься один, вспоминается детство и тянет к природе, к истокам, к вылазкам компанией друзей и с самого утра до позднего вечера одно и то же, как по-накатанному, по-новому. Речка основное летнее времяпровождения, отсюда и тоска, отсюда несёт тем, что ему кажется уже не доступным до свободы. И там внутри, рвётся куда-то ещё глубже, ещё дальше, непонятное самому Олегу. Ему хочется познать это, разобраться, взять под контроль, самому решать и делать направления. Но то, что-то не подчиняется, прячется как ребёнок, как маленькая, но зубастая зверушка. И только глазки блестят зелёным оттенком из тёмной норки.
   А там за углом сияет яркий свет, и ему нужно выйти на него, но в душе настолько темно, что сделать шаг, решиться не так-то просто - можно просто попасть в яму, или споткнуться. И боль... не от разочарования, а от выдуманной опасности. Но Олег улыбается и ждёт. Ждёт!
   Ему пришлось снова полной грудью вдохнуть прохладу в себя, послать всё к чёрту и предаться анархии жизни. Но только там, за пределом реальности, почему-то это кажется так легко?!
   Привычка!
   Он хотел было уже зайти в сторожку, но тут его окликнул дед Захар, или как другие его называют из уважения - Захар Прохорович.
    -Олег, погодь немного. Осекнись!- Несмотря на свои семьдесят восемь лет, Захар Прохорович выглядел бойко, не подстать молодым и не забывал блеснуть раритетным словечком. Это его, можно сказать, первая фишка.
   На этой ферме он начал работать ещё, когда строился коммунизм как и сама ферма. У самых истоков. Весь перечень рабочих специальностей, который касается животноводства и около него, были им тут же приобретёны. Даже ветеринар. Слух о колхозном айболите слышен был далеко за пределами района. Вот ещё одну осваевает - частный охранник, ну или как проще выразиться  - сторож. Захар Прохорович хорошо знал своё дело, то, которому служил, почитая труд не как первоочередную добродетель, а как одно из жизнедеятельности всего человечества, а то и больше. Захар Прохорович никогда не прогуливал и не опаздывал - закалка всё того же социализма, даже больничный никогда не брал.
   Может за это его всегда и держали здесь, и не отправляли на заслуженый отдых. А ещё он был дальним родственником хозяйки фермы, чем и объяснялось его долголетие на этом рабочем месте.   
    -Ну чего тебе, Прохорыч?- отозвался Олег, сходя с крыльца сторожки и сделав пару шагов навстречу деду.
    Дед шустро ковылял, вихляя правой ногой и словно неровная клюка выскакивала из-под широких полов засаленного до затвердения плаща. Как хоккейная клюшка. Но впрочем это ему мало мешало - привычка; дед дымил вонючей (ядрёной) папиросой - его одно из повседневних и постоянных его занятий - распространяя ядовитый дым вокруг себя, прищуривая один глаз. Вторая фишка. Не считая того, что прищуренный глаз не видит.
   Прохорыч уже издалека заговорил:
   -Нынча Тоньку повстречал,- он уже подошёл.
   -И что?
   - Просила передать, что скоро будет. Хочет сделает какое-то там заявление. Понял чё?- Захар Прохорович говорил очень серьёзным тоном и старался придать важности каждому своему слову. Причиной этому он считал свой большой возраст и опыт.
   Следом за ним двигалось облако от густого тления папиросы. Дед остановился, а облако ещё двигалось как по инерции. Оно захватило голову Олега и остановилось; Олег хотел увернуться, но этого было бы мало и поэтому просто не шевелился. Терпел.
   Речь Захара Прохоровича была немного шепелявой, спотыкливой на звонких согласных и жжёванной на шипящих. Язык забавно гулял по дёснам и шлёпал по губам. Олег обращал на это внимание, (а на это нельзя не обратить), отчего вызывало у него лёгкую улыбку умиления. Над старостью, но ни капли насмешки. Старших он уважал.
   Дед остановился в двух шагах, плюнул на догорающий фитиль папироски и бросил себе под керзач. Тот пустил прощальный дымок и дед коряво придавил его в землю.
   Уже наступила ночь, но глаза как бы не замечали сумерек. Плавность перехода при желании почти не ощущалась. Привычка.
   Дед посмотрел на Олега задумчиво.
   -Ну понял,- Олег знал, что старик любит поговорить и просто так не уйдёт.
   -Значить-то так,- дед облизал губы и полез в карман плаща; глубокое "ущелье" не поддавалось сразу и дед подключил вторую руку. С плеча спадает старое ружьишко и ударяет его по голове. Олег поддёрнув плечами усмехается, а Прохорыч с лицом победителя достаёт початую пачку папирос "Казбек".
     -Слушай, Прохорыч, я конечно уважаю тебя,- обратился к нему Олег, улыбаясь и указывая на пачку папирос,- ну где ты берёшь эту отраву?
     -Так-то нахожу,- деловито, видимо принимает за некий комплимент ответил дед и по-стариковски усмехается. Облизываясь, язык выныривает и тут же исчезает. Затем только он продолжает с особой, ему свойственной манерой.- Да Тонька откуда-то привозит мне. Знает места чертовка!
    Последнее предложение дед так прошепелявил, что Олег не удержался и засмеялся.
    -Ну что ты лыбишься, лбина,- не выдержал усмешки Захар Прохорович, но не обижался.- Сказал же, Тонька скоро будет, сделает важное заявление. Понял?
     -Да понял я, Прохорыч, понял,- по-серьёзней ответил ему Олег проведя рукой по усам и бороде снимая веселье.- Я даже знаю, про что заявление будет. И о чём, тоже,- он отвернулся в сторону от деда и задумчиво поглядел в сторону исчезнувшего солнца. Прощальные обрывки пламени ещё вырывались от общего круга, но тут же гасли, не оставляя даже дыма увядания.
   -Ишь ты. Знаеть он!- проворчал дед.
   В юные лета Олега, дед Захар вовсю вёл не очень морально-нравственный образ жизни; по многочисленным слухам, пускавший по большей части и сам Прохорыч, он поиспортил чуть ли не всех имевшихся девок на деревне. Да и приезжих тоже. Но и тех ему мало было. И тогда пускалась его похоть по соседним деревням и сёлам. После тех похождений, дед Захар, а в молодости его кликали Заходер, часто возвращался битым, а иной раз его привозили домой, так как самому после побоев было добираться не в мочь. Бывало и того хуже, когда девицы награждали его венинфекциями и вместо того, чтобы остепениться и успокоиться, Захадера это задорило на новые приключения.
   Олег частенько, при возможности шутил над ним на эту тему; безобидность их заключалась в том, что шутки забывались, даже самые, по мнению Олега, колкие и унизительные. Да и сам Прохорыч не прочь был пошутить над собой. Поражало Олега ещё то, что как такие девицы находились и велись на него, зная, что Захадер из себя представляет.
   Олег не обманывал старика. Он действительно знал, о чём Антонина Сергеевна, хозяйка той фермы, на которой работали и дед Захар, и Олег, и его подчинённые, хочет сделать заявление. Вот уже в течение нескольких месяцев, а может даже и больше, на их ферму, и на фермы других предпринимателей, стали наведываться непрошенные гости; неопределённый, в определённом смысле субьект особи человека, так желающий поживиться за счёт чужого имущества. Эти самые особи, или лучше пусть их мы будем звать "гости". Так вот, эти самые "гости", просто самым наглым образом уводят с ферм скот, режут и сдают его на рынок перекупщикам, либо живым весом. Всё происходит в ночное время суток (наверно), тихо и аккуратно, и не заметно для охраны.
   Как!?
   Несколько раз скотина пропадала и в смену Олега, что приводило его в ярость и бешенство. Он готов был искромсать сам себя на мелкие кусочки и сам же себя сожрать, хоть это и невозможно в практическом плане. Это не просто напрягало; в такие моменты Олег вытягивал руку перед собой вперёд и она дрожала. Психологическое напряжение передавалось на, казалось бы, мощные телеса; несовладание с самим собой нарушено и как быть дальше...
   Не нравилось это обстоятельство и хозяйке (а как иначе), что Олега ещё более огорчало и заставляло всякий раз бледнеть и становиться ни тем, за кого он себя выдаёт, при встрече с Антониной Сергеевной. А если ещё считать, что он очень серьёзно относится к работе, щепетильно выполняет порученное и если в его смену происходит какое-нибудь ЧП, то это больно ударяло по его авторитету и очень сильно влияло на самолюбие. Он мог ночей не спать, ни есть, ни пить -переживая такие обстоятельства. Спасали медитации когда-то и где-то им прочитанные, а по большей части выдуманные им же самим. Олег в них верил и считать их самообманом было бы не верным, если б они не помогали.
   Олег удалялся от людских глаз и концентрировался на каком-нибудь неодушевлённым предмете, но обязательно связанным с живой природой; деревья, небо, река, муравьи. Сам себя он в некотором смысле сравнивал с самураем, но только в некотором. Две вещи ему недостовало до такого звания и одна из них никогда его не приблизит к этому. Никогда, ни при каких обстоятельствах, Олег ни сделает над собой "хара-кири"; как бы он не уподоблялся этим благородным воинам, он есть, остаётся и будет православным христианином и страх перед смертным грехом, несущим мрак и вечные муки, держат его в стальных руках спасения.
   Ещё ему нужен был человек, чтобы служить; необходимость быть кому-то нужным, полезным, даже подойдёт роль незаметной тени, но пусть один только раз пригодиться его существование как воина, ему и этого будет достаточно, но... Но такого человека пока нет. Только на примете...
   Доходили до него слухи, что аналогичные ситуации и на других фермах и охрана тоже была бессильна с угонщиками скота. И фермера словно сговорились не обращаться в милицию, имея острое желание самим и своими средствами разобраться с ворами; кто ставил капканы, кто протягивал электрический провод по периметру фермы и включал приличные вольты. Кто-то рыскал по мясным рынкам и тряс торгашей на предмет "откуда товар", кто... да много кто чего придумывал стараясь блеснуть изобретательностью и находчивостью, только жертвами капканов и электрических проводов были бездомные собаки, да мелкие грызуны навроде бобров и сусликов. Единственный раз попался какой-то бомж и то, которого насмерть убило током. А на рынках торгаши тоже себе на уме и к ним не так-то просто было подъехать.
   В пылу кипеша кражи прекращались, но не надолго; только становилось известным об очередном "визите" и напряжение возвращалось, а с ним и новые изобретения. До участившегося воровства у Олега был только один напарник, его родной брат Коля, да дед Захар. Теперь же с некоторых пор, его численный состав охранников удвоили, а воровство так и не прекратилось. Олег придумывал план и детальный чертёж охраны территории. Каждый раз он был уверен, что это то, что нужно и убеждал в том других; но план проваливался, а чертёж рвался в клочья и приготавливался заново.
   Каждый раз хозяйка была благосклонна к нему и не высказывала каких-либо резких претензий, но Прохорыч явно испортил хорошее настроение и чего теперь ждать от его родственницы, он незнал. Незнал, это сказано относительно - Олег ждал того дня, когда плотину прорвёт и хлынет грязь гнева и самое правдивое определения его места на этой чёртовой земле. И вроде после последнего посещения "гостя" прошло уже почти два месяца, но это обстоятельство никак не облегчало состояние Олега. Ведь та ночь болью отзывалось в его памяти и в других частях тела. Олег почти поймал вора; он увидел себя со стороны, и он себе понравился. Искуссно закинув лассо из цепи тому на руку (хотя и целился на голову), он дёрнул и опрокинул его наземь. "Всё,- думает,- попался!" Но парень оказался не простым хулиганом, а неплохо подготовленным... бандитом. Он не только сумел вырвался, но ещё парировал новую атаку Олега, в которую он шёл смело, чтобы сделать контрольный захват; давно, а может и впервые Олега не просто не боялись, а реально хотели навредить. Вор несколько раз огрел Олега отобранной у него же цепью, отчего он потерял сознание и позволил уйти вору с его же орудием. Об этом никто не узнал; Олег обиду затаил внутри себя и в душе надеялся, что "гость" снова появится и тогда...
    -Что поскучнел, Олежка?- вывел из забытья его Прохорыч.
   Олег вздрогнул от неожиданности, но самообладание не терял не на секунду. Образ "гостя" ещё полностью не растворился и поэтому он с твёрдым лицом подошёл к рубильнику и включил фонари. И обернулся.
   В это самое время от деда исходил такой дикий туман, такое волнительное наваждение, что Олегу просто невозможно было находиться рядом. Словно попадаешь в какую-то мистику,- окунувшись с головой неглядя, и неподумав, что возврат оттуда, совсем в другом месте. Раздражение, началом которого послужила неожиданность, росло быстрее, чем Олег успевал справляться с волнением. Но и назвать это облаком тоже нельзя. И даже из самых лучших побуждений. При свете фонаря папиросный дым воплощался в зловещий, серого цвета дух, овевал собою деда и всё около него на растоянии вытянутой руки и даже немного больше. Как в только что начавшемся реально-мистическом фильме, в котором обязательно должно было быть продолжение.
    "А может ему тут просто лучше, чем где бы то ни было..."
   "Оно вынырнуло как бы из давно забытого мифа, канувшего не то чтобы во времени, а как бы перевернувшись во сне на другой бок, ощущаешь полное онемение той части тела, на которой только что спал; войдя в реку и сходу окунувшись там, персонаж вынырнул здесь и растворяться неспешил. А выдавал себя совершенно не за того, кто был на самом деле. При желании, можно было разглядеть на конечностях щупальцы и кривую рожицу какого-то совершенно непонятного зверя; оскалившись на незнакомую ему обстановку и людей возникшись около него..."
   Олег срывает руками изображение как бумажную афишу, давно прошедшего фильма. И рвёт его, и рвёт...
   "... и направление в котором они перемещались, было будто бы вырезано из того пространства, в котором Олег привык всё и всех видеть..."
   Сознание отказывалось воспринимать это за действительность, за явь, за... Ещё чуть-чуть, ещё немного и он накинется на кого-нибудь, чтобы сдвинуть эту стену недоступности, пусть и жертвой этого станет кто-нибудь из своих.
   "... через этот смок не было видно, ни земли, ни звёздного неба. Таял даже двор, корпуса, сторожка - как само место действия, не выходящая за рамки экрана. Падающий свет из-за его спины, ассоциировался с некоим появлением деда из ниоткуда; стоит немного представить, и дед как бы парит над..."
  Олег морщится; сейчас ему бы подпрыгнуть на месте и сгрохотом стряхнуть всю эту нечисть, как большой дождевой плащ. Но чтобы падая, плащ обязательно превратился в труху. Иначе...
   Когда ему наконец удалось перебороть волнение, то с негодованием, и нисколько на деда, а сколько на тяжёлые воспоминания, сказал:
    -Прохорыч!!!- Всё-равно звучит как взрыв, как всплеск, как рвутся натянутые тросы,- я же курить бросаю! Ёлки-палки...
   "... но продолжение такое смешное! Ха-ха-ха!"
   "Ты тоже понял!Ха-ха-ха!"
   "Придурки! Это не то, о чём вы думаете. Придурки!"
   "... да просто попался на врасплох. Ха-ха-ха! Обычное дело! Тьфу..."
   "... ага! А был-то прям на пике! Прям на пике!"
   "Ха-ха-ха!"
   "Всё не так. Вы! Придурки! Отстаньте..."
   Дед  непонимающе смотрел одним глазом на молодого человека. Сквозь густой дым никотина, на Олега смотрела эпоха, но не просто смотрела, а сгорала до последней капли керосина... и тот ничего толком не понимал. Медленно добавляя огня потухающему воображению, он даже шагнул ближе. Это как наступить на голову повергнутому врагу, хотя повержение как таковое, снимает с оппонента хоть какое-нибудь название.
    -А что такое?- Наконец-то что-то дошло до деда (как капля просочившаяся через сварочный шов...), но в чём причина негодования Олега, так это то, как видно в глаза при общении - что видишь, то и говоришь. А лучше молчать; это как получится.
   Прохорыч заулыбался беззубым ртом, кривя верхнюю губу, заварачивая её словно специально в бок. Видно сухие дёсна и пожелтевшие края языка.
   "Как он это делает",- спрашивает сам себя Олег, но вслух...
   -Как ты куришь такую гадость, Прохорыч? Блин!- Олег кашляет как-будто специально и быстрым шагом направился в сторожку. В догонку ему, дед Захар крикнул:
   -Ты чего?
   -Ничего,- злится очень,- иди ты!
   Дед делает ещё шаг вперёд. Он не сдаётся, но силы в нём уже меньше прежнего.
    -А где ж остальные рёбяты, а? Олежка, слышь меня?
    -В обходе по территории,- бросает Олег и скрываясь за дверью, но добавил вскользь,- ни человек, а вепрь какой-то. Вампир!
    Дверь хлопнула. Разговор закончен.
    Наблюдая за исчезнувшим за дверью парнем, дед Захар долго стоял как вкопанный и всё также продолжал дымить своей вонючей папиросой. Он проиграл, но чтобы Захар Прохорович отчаялся - не бывать тому.
   Он знал о происходящих в хозяйстве племянницы делах, но относился к этому абсолютно спокойно. Прохорыч был твёрдо уверен в том, что в его время такое не допустили бы. Его время самое лучшее и твёрдое в плане стабильности и контроля, а что сейчас твориться ему остаётся только наблюдать в подтверждении своего мнения.
   Прохорыч выполнял свою работу настолько, насколько хватало его старческих сил, и вполне был этим доволен. Докурив, он снова бросил пустую трубку из-под папиросы себе под ноги и затоптал его кирзовым сапогом - единственное, точно отработанное до автомата движение, работающее даже при отключении мозга. Поправив старую винтовку на плече, дед решил пройтись по территории в надежде встретить кого-нибудь из ребят, чтобы пообщаться с ними.
   С Олегом-то не удалось.
   Просто поговорить.
   На столбе, прямо над сторожкой, затрещал прожектор и несколько раз, почти незаметно моргнул. Это совершенно нисколько не повлияло на густоту чёрных красок вокруг него. Площадь освещаемого пространства, упорно держала свои границы, и тот перепад, почти незаметный глазу, сливался в ещё один неопределённый цвет.
   На самом же деле, функции, определяемые производителями, ничтожно меркнут в пучине бытовых тяжб, случающихся во вселенском масштабе потребителей и их потребностей. Каждый индивид, под своей невидимой оболочкой, оказывается как бы взаперти. И стоит заметить, что это олько по собственной воле. При соприкосновении с другим индивидом, оболочки соединяются и происходит, также невидимая связь.
   Что под собой она несёт, или подразумевает, остаётся загадкой, потому что при разрыве индивидов, следов соединения напрочь не остаётся.
   Войдя в сторожку, Олег увидел человека, сидящего на стуле спиной к нему. Перед человеком работал телевизор, передавались последние новости. Субмарина "Курск" по всем двум каналам. Трагедия всероссийского масштаба немогшая не затронуть Олега; он и так навзводе, тут ещё он.
  Человек не оборачивался, будто не слышал, что кто-то вошёл, а Олег нарочно не стал греметь и показывать своего присутствия. Только хлопнувшая дверь и скрипнувшая половица, не могли не судить об обратном. Как игра, или борьба невидимых миров - всё тихо, спокойно, светит солнце и рождаются люди. А внутри вот-вот сейчас разорвётся двойной узел как при максимальном натяжении. И ведь никто не заметит.
   Олег не двигая головы, только глазами осмотрелся по комнатушке, а сам слушал новости. Изображение было с рябью, но лица можно было разглядеть. Но звук чистый. Как раз передавали на сколько им ещё хватит кислорода.
   "Да как они там могут вычислить, сколько им там хватит! Идиоты! Пацаны считай заживо похоронены, а они там вычисляют! Корм для рыб."
   Олег сдавил челюсти до боли в зубах и отпустил. На столе стоял бокал с недопитым кофе, а в тарелке недоеденная яичница. Хлебные крошки, и на полу тоже. Дышало беспорядком и безответственностью. Многодневными носками.
   " ... идотом меньше, дибилом больше..."- подумал он ещё раз о том же. И зачем, сам не понял.
   Сидящий человек, мужчина, был младшим братом Олега - Николай, или как он его ещё ласково любил называть - Коленька. Это было больше похоже на заботу старшего над младшим, чем на обидное обзывание или кличку. Но Николай этого не любил и порой сильно раздражался. Но больше его бесило. Нет, не от обиды, но желание убить, чисто образно, возникало периодически. Ну или просто навредить, чтоб неповадно было, или чтобы, когда язык снова захочет повторить такое, он сразу же отвалился. А лучше всего, чтобы чирий вскочил, на самом кончике. Коля терпел и почти никогда высказывался напрямую брату по этому поводу; во-первых - авторитет старшего брата был выше всяких там обид, к тому же тот мог просто-напросто нанести физически вред - избить, нанести телесный увечья, что вызывает невосполнимый дискомфорт в быту и в работе. Во-вторых - мстительный нрав Коленьки сделать пакость изподтишка, подразумевал затаённое и взятое в долг. По-больней, по-острее, так, чтоб запомнилось и при следующих встречах посмеяться, и потыкать в него пальцем, мол, сам нарвался, вот и получай. Хотя с Олегом такое может не прокатит. Можно и шею свернуть и руки с ногами переломать. Было и третье, но оно состояло ещё в плане разработки и пустить его в ход не представлялось возможным. На что хватало Николая это сделать точно до наоборот указаниям братишки. Ну и так это в отместку, он иногда разыгрывал брата самыми идиотскими шуточками лишь бы досадить тому.
   Олега это ни много ни мало тоже раздражало, а в последнее время стало бесить. Хотя он и совершает путь к самосовершенству.
   Всё-таки братья.
   Вот и сейчас, заслышав на крыльце братца,- а это точно был он,- Николай быстро уселся на стул спиной ко входу и, раскинув широко ноги, изобразил спящего человека на рабочем месте.
   "Спящего человека на рабочем месте!"
   Олег к любой работе подходил с полным осознанием ответственности и всегда делал всё правильно и всё как положено. Всё правильно, подразумевало под этим лист бумаги, на которой чёрным по белому были расписаны правила. Пункт за пунктом, пронумерованные и изложены чётко прописанные формальности. Они если и не выучивались наизусть, то тщательное изучение этого, сводило на нет непонятно поставленная где-то запятая и продолжение многоточия.
   Этому его никто не учил, он сам в себя это заложил и когда - уже наверно и не помнил. Олег был очень щепетильным к деталям, к текущим обстоятельствам, также включая внезапность и неожиданность, и особенно к конечному результату; он должен быть как минимум удовлетворительным. Так он мучил себя, и того же требовал от своих подчинённых. И очень был зол - был зол, если кто-то не выполнял возложенных на него обязанностей. Исключений не было и для младшего брата. Особенно для него.
   Николай, прекрасно знал это (иначе бы было очень странным), о дотошных значениях брата в работе и поэтому порою разыгрывал его таким вот образом, ломая прижившийся с корнем стереотип старшего брата к ровному и правильному; и понимал - тому однозначно такое никогда не будет нравиться и выпущенный "дракон" на, а ближе будет сказать, в лице старшего брата - это такая пища для внутреннего червяка Коли, что сидит внутри него и без которой ему наверное теперь не жить.
   А заснуть на работе, это уже крайняя наглость, за которую брат мог не просто побить,- надавать поджопников и хлёстких затрещин, а то и реально избить, с кровью и переломами. Но Коля был ещё обладателем неприкосновенности и просто не понимал - всё что-то, когда-нибудь происходит впервые. Не надо только самому подталкиваться на это. Или вызывать.
   Старший брат быстро понял в чём дело. Коля был однообразен в розыгрышах и для Олега не составило особого труда распознать шутку. Но разозлить всё-таки удалось.
    По телевидинию перечисляли фамилии офицеров и матросов атомахода "Курск". Олег на лету ловил окончания фамилий и представлял их лица, о чём они думают... Чёрт!!! О чём можно думать в ожидании смерти. Смерти не быстрой, даже не средней; ожидание растягивается на два-три дня и она неприменно наступит. И так же медленно! Можно с ума сойти и тогда может быть легче будет. Или вообще всё по-хрену!
   Видя перед собой затылок, Олегу так хочеться дать крепкую оплеуху... Так, чтобы шлепок ещё долго звенел о барабанные перепонки ушей. А потом ещё раз... Олег почувствовал внутреннее закипание, вспомнились все косяки брата и бесполезность мозговой прочистки. Тут же затрещали костяшки кулаков и свод сжатых скул.
   А он-то думал, что сможет положиться на младшенького, заиметь гордость за него, чтобы не думать и даже не видеть, а только знать, что вот, он есть - значит всё будет в порядке. А тут на те вам - такой цирк, будто специально хочет вывести из себя, дерзит, знает место и колет в него.
   Олег стал сопостовлять трагедию "Курска", с отношениями с братом, и сознание порывалось выгнать себя на улицу и что-нибудь сделать. Что-нибудь сделать, значит проявить действие, не имеющее абсолютно никакого отношения к здравомыслию, к приличию, и к совести. Выскочить, стать посередине двора и раскрыв рот, выпустить на волю дракона; здесь свирепость не во внешнем виде животного и не в том жёлто-красно-синем пламени, извергающемся из самого нутра, а том последствии, что оно нанесёт... в первую очередь самому себе.
   Только к чему всё это - ответ задерживался, а запуск-то произведён и что-то должно обязательно случиться. Прерывистое дыхание, бешеный пульс в висках и взять, да и закричать во весь опор, и начать крушить попавшиеся на пути препятствия, и быть тому урагану самым сильнейшим, что когда бы то ни были прежде.
   Но Олег сдержался; закрыв глаза он медленно выдохнул. Даже просто не накричал на него. Но поговорить с ним он всё-таки должен.
   -Послушай, братишка,- начал Олег разговор; он не глядел на Николая, испытывая отвращение к увиденому, но не показывая его. -Что-то затянулось это... -Подобрать нужное, а самое главное, правильное слово, ему было трудно. -Может, хватит заниматься глупостями, устраивать вот эти концерты,- Олег повёл рукой перед ним, как бы указывая на него.- Ты же всё-таки на работе, как ни как. А?
    Николай выдохнул с лёгкой и видимой досадой оттого, что ему не удался розыгрыш. Пряча ухмылку и прекратив кривляться, он повернулся к брату. Олег знает, что он сейчас увидит и поэтому... больно удариться о пустоту не желает.
    -Брат! От такой работы можно со скуки помереть,- недовольно выдавил из себе Коля, поправляя воротничок камуфляжа. Но с лица ухмылка не сходит. Прилипла.- Вон, где весело!
   Николай имел ввиду происходящее по телевизору и потом молча смотрел в никуда. Диктор уже рассказывал историю создания "Курска", ловко маневрируя выученными наизусть цифрами характеризующие превосходство "Курска" над другими субмаринами, приводя конкретные примеры и факты из истории, а также недавних событий.
   Олег не просто сопереживал трагедии. Ему представлялось, что это и с ним случилось и концентрировался на принятии каких-нибудь действий выхода из сложнейшей ситуации; лишь бы не сидеть сложа руки. Он стал прохаживаться по комнате взад-вперёд войдя в роль начальника, коим и находился. Николай не обращал абсолютно никакого внимания на него и спокойно приводил своё обмундирование в порядок. Тяжёлое молчание, не понимающих друг друга братьев, Олег решил прервать, продолжая поучать.
   -Как малый ребёнок всё-равно. Будь хоть немного серьёзней. Оглянись вокруг, неужели то, что ты видишь, имеет столько грязи, которое изливается от тебя? Или я тебя чем-нибудь обижаяю?
  Олег наконец-то повернулся к брату. Это не так легко.
   - Что за ветер у тебя в голове. Что он как бездомный... Мозги как у шестнадцатилетнего.
   -Ты говори понятней,- ответил ему Коля вихляя правой стопой и прикусывая нижнюю губу,- что тебе конкретно не нравиться?
   А ему-то всего двадцать один; в таких летах либо ты взрослый, либо застреваешь в детстве навсегда. Хотя об этом можно ещё и поспорить.
   Николаю не хотелось продолжать, и уже пожалел было, что заговорил с братом; он только посмотрел исподлобья на него с игривой ухмылкой, но не в глаза, а так, скользнув по силуэту лица. Потом поднялся, взял с дивана кепку и направился к выходу.
    -Ты куда?- резко спросил Олег, взбесившись, что полетели брызги. Он рассчитывал на долгий разговор,- я ещё не закончил, вернись на место. Сейчас же!
   А Николай будто и не слышал его. Он только и сделал, что навроде бы остановился, но это было лишь замедление шага; он шёл дальше.
   -Я сказал сядь на место!- Олег кричал, хотя хотел просто выразиться грозно и немного угрожающе.
   Не вышло.
   Снова мимо.
   Николай, подходя к двери, выглядел победителем; ему удалось разозлить брата. Он спокойно сказал:
   -Пойду территорию обследую,- он распахнул вовсю дверь и повернулся,- может, что-нибудь полезное обнаружу. И тебе стыдно не будет за меня! Зайчик там, или лисичка, подойдут?!
   Олег словно застывает на месте, как ледяной, но чтобы сдвинуться с места, ему надо разбиться... Парадокс!
   Переступив порог, Николай с издёвкой бросил:
     -Если что, я сразу тебе доложу.
     Он захлопнул дверь, и Олег слышал, как его ноги ступают по крыльцу.
     -Послушай, чего ходить. Там Андрюха с Лёхой. И Прохорыч гуляют,- пытался докричаться Олег до брата, с каждым словом повышая голос, вдруг меняя гнев на милость. Но он только ударяется о потёртый и в некоторых местах уже дырявый дермонтин, обитой двери и осколками осыпается на пол.
    Увы! Очередной промах, как выстрелить в глухом лесу, а потом кричать "Ау!" А уже после самому себе сказал:
    -Кому я говорю? Какой-то трэш!
    Вряд ли Николай слышал, что крикнул брат. Вряд ли слышал он его вообще когда-нибудь; в последнее время они всё чаще стали не понимать друг друга. Нет, не то, чтобы постоянно ругались; препирания исходящие от старшего, парировалось младшим как бронзовым щитом от бамбуковых стрел. Слышно было лишь постукивание дождя о жестяную кровлю и... слёзы. Нет! Не мужчины. Слёзы женщин, не дождавшихся своих мужей с...
   "... с какой ещё работы?"
   "... может вовсе не об этом!"
   "Уверен?"
   "... пока ты под сомнением, мы не сможем быть уверены до конца!"
   "Мы! Преимущество в двойной силе. Не переживай!"
   ... и переживал от этого наверно только один Олег. Коля же был больше эгоистом, думал только о себе и о том, как бы досадить брату. Работал на "отстань", в голове одни только гулянки. И ничего в нём такого нет, чем мог быть полезен обществу.
   Самому себе. Яркость парируется темнотой солнцезащитных очков. Коле они так идут - как мерзавцу...
   Олег встал у окна и наблюдал за удаляющимся от сторожки братом, освещённым ярким фонарём. Николай шёл вразвалочку, собирая ботинками пыль, словно дерзкий подросток, нахамивший взрослым и удаляющийся с высоко поднятой головой. Сейчас он должен обернуться и послать плевок, сжатыми губами... и усмешка. Ни того, ни другого. Коля скрылся в тени первого корпуса, оставив только еле заметный дымок от прикуренной им сигареты.
   Красная точка в темном, как в недоступном, писала: "Отвянь!"
   -Бросишь тут курить. Щенок!- Олег говорил сам себе, но сам хотел, чтобы его кто-то да подслушал, помог. Ну или хотя бы подсказал как правильно.- С детьми наверно люди так не тискаются, как я с младшим братом! Чёрт какой-то, а не дитя!!! Дитя,- громко усмехается,- дитя, которому пошёл уже третий десяток.- Он уже достал сигарету и стал мять её в руке.
   -Не я твой папа! Чёрт...- Выдох как перед сном. Осталось только глаза закрыть и впасть в забвение.
    Он снова впал в задумчивость, устремив взор куда-то в чёрную точку. Выросли-то они без отца, Коля его и не помнил вовсе. Вот и был Олег ему и за старшего брата, и за папку, в одном лице. Он с ним находился везде и всегда, был опорой и заступником, помощником и учителем жизни. А когда повзрослели, будто чужие стали. Что-то Олег в нём упустил, чему-то недоучил, что вместо благодарности и уважения, идиотские выходки и наглые оговорки. И чем дальше, тем хуже. Словно, пока он находился в армии, Колю как подменили...
   Телевизор всё ещё трещал; Олег резко направился к нему и дёрнул вилку из розетки. Ему хотелось ещё что-нибудь сделать, но вдруг понял, что и то, что делает, лишнее, совершенно не нужное действо. Застыв на месте ощутил жар и капли пота на лице. Жужжащая муха яростно билась в стекло лампочки, подбираясь к свету с разных сторон, но чем сильнее она билась, тем ниже она падала. И несколько раз шлёпалась о пол. Назойливость её вновь поднимала к горящей лампочке и всё повторялось по-новой, пока она не обожглась и громко не плюхнулась уже на стол, мёртвая.
   Нирвана погружала его глубже; тело отделялось от духа, но погружение получалось каким-то абсурдным, скомканным, словно по кускам разрывалось и подавалось на стол для приёма внутрь... И он лепил его по памяти, только хотел сделать немного лучше, пластичней, по-своему вкусу.
   И получалось...
   Олег недолго был в задумчивости; вывел его из нирваны звук подъезжающей машины. То была хозяйка фермы - Антонина Сергеевна, тридцатипятилетняя бизнесвумен, широко шагающая по жизни женщина и просто красавица.
   Олег убрал сигарету обратно в пачку и направился к выходу навстречу машине.
   Антонина Сергеевна для Олега Фёдорова - это особый, даже особенный объект для высоких и чистых проявлений чувств, такого правильного и всегда кажущегося неземного состояния, когда не можешь смотреть на кого-то, мягко сказать, равнодушно. При виде этой женщины, у Олега в груди трепетали друг о друга крылашки и слышал их мог только он. В эти минуты он забывал о брате, о проблемах на ферме и даже о том, кто он.
   Ярко-серебристый джип японского производства остановился прямо перед сторожкой. Из машины вышла очень красивая женщина; для шикарности нужна была другая обстановка, но со временем она и это перешагнёт. На вид ей можно дать намного меньше лет, чем ей было по-настоящему. Из распахнутого салона сразу запахло дорогим парфюмом, резко перебивающим запах навоза и пота, преследующего взрослого мужика. А мычание, доносившееся из корпусов, звучало как музыка, в унисон, приветствуя хозяйку. Всё это никак не вписывалось в окружающее её место. Но как бы там ни было, она хозяйка всего, что на тот момент её окружало.
   "Флейта!"
   "Однозначно флейта..."
   "Да, но хоть в чём-то!"
   "Ой-ой! Сейчас умру..."
    Одета леди была в лёгкий и короткий сарафанчик, чётко подчёркивающий её изящную фигуру никогда не рожавшей женщины. Она некоторое время стояла вливаясь в декорацию. Антонина из семьи военного и учителя истории обычной средней школы. Но ни оттуда, ни отсюда к ней не передалось. Тоня была стервой для мальчиков, оторвой для девочек и непослушным ребёнком для родителей. Ни военная дисциплина, ни ласковый подход ни сделал из неё человека, как любил говорить её папа.
   Её отцу даже приходилось браться за ремень, чтобы вразумить непутёвую дочь, а в четырнадцать она впервые не ночевала дома и даже не у подруги. По возвращении на утро, отец переборщил с перевоспитанием и она сбежала, к бабушке в деревню. Тоня точно незнала, чья она мать; важным было отношение и оно было. Бабуля в прошлом была коммунисткой с самым глубоким и проникновенным убеждением в светлое будущее, к которому каждый сам должен найти дорогу. С этим убеждением и происходило дальнейшее перевоспитание, что не мешало Тоне стать лёгкой женщиной, перепустившей через себя всю деревню и из других тоже.
   А когда внезапно не стало родителей, Тоня продала наследство в городе и выкупила ферму у госудаства с передыхающей скотиной. И не прогадала. За пару-тройку лет встав на ноги, получала прибыль и вкладывала в развитие.
   Получилось. Не само. И звёзд с неба не хватала. Она шла по ним, специально наступала на них и давила, давила, давила...
   Образ жизни только не изменился; единственное, что, к ней стало не так просто подьехать - бизнес-вумен за рулём "чемодана" за три лимона...
   Увидев появившегося Олега, она направилась к нему, издевательски виляя бёдрами.
    -Олег, здравствуйте,- приблизившись, заговорила Антонина Сергеевна. Её голос только дополнял шику её красоте. Растроенная флейта.
    -Добрый вечер,- ответил он официально, немного смущённый видом хозяйки. Держать статус "серьёзного", получалось как-то надуто.
   -Как дела у вас?- Продолжала она,- где все остальные? Всё тихо?- Оглядываясь вокруг себя словно юла, спросила хозяйка, а вела себя как школьница, перед учителем в которого по-уши влюблена, но обязательно хочет из-за этого, его унизить.
   Типа скромница.
   -Ребята обходят территорию. Ведётся тщательное наблюдение,- начал отчёт Олег.- Я вот, на главном посту. Веду наблюдение отсюда. -Олег откашлялся в кулак и продолжал. -Включил недавно фонари. Полный контроль, сейчас под...
    -Хорошо,- перебила она, ещё раз оглянулась и добавила,- я хотела бы сделать заявление. Кое-что нужно обсудить.
    -Я сейчас быстро соберу ребят,- начал суетится Олег, хотя как он сейчас всех соберёт, незнал.
    -Стоп, никого не нужно собирать,- резко оборвала его хозяйка. Флейта соскочила с влажных губ, а мокрые пальцы еле удерживали инструмент,- я думаю, что мы с вами, Олег, сможем обсудить волнующий меня вопрос,- она сделала паузу, обдумывая предстоящую речь. Подняв руку, чтобы поправить волос на затылке, Олег заметил гладко выбритую подмышку и представил точно такое же, только в другом месте, и глотнул.
   -Я обсолютно уверенна в вашем профессионализме, Олег,- продолжала она подступаясь медленно,- и нисколько не сомневаюсь в вашей порядочности как человека знающего своё дело и свою работу, но, для меня уже стало делом чести схватить нашего незваного "гостя",- почувствовалось напряжение в голосе на последнем слове.- Который, просто самым наглым образом, посмел меня обидеть.- К флейте добавилось ещё что-то; Олег не мог разобрать. Звук глухой, но дополнение металлическое и с камнями.
   Она изобразила руками перед собой шар и также образно его раздавила. При этом что-то прошипела ртом. Вдохнув полной грудью воздух, она спокойно продолжала незаконченную речь.
   -Который уже не один раз наведывался на наш двор. Тварь!- Антонина Сергеевна при этом всё время смотрела на Олега, как бы наблюдая за ним, за его реакцией и насколько он внимателен.- И скажу вам, довольно-таки удачно для него.
   Она смотрела в его глаза, как в зеркало.
   Несомненно, последнее, это камень в него. "И по заслугам"- подумал Олег.
   Он внимательно слушал и старался внимать в каждое слово сказанное хозяйкой. Перед его лицом пробегали её слова, в образах животных: звери, насекомые и птицы. И чем ему казалось, что слова были острыми на слух, укоряющими и больно ударяющими не только по самолюбию, но и..., тем животное было хищным и возбуждённым, агрессивным и готовым к атаке. Каждое предложение ассоциировалось с бегущей толпой (не понятно кем), после которой, стеной поднималась пыль.
   И когда она закончила, произошёл обрыв в пропасть, куда все и провалились. Олег с трудом хватал воображаемое, но цепочка с обрывками звеньев, была бесполезна по своей сути и... он просто обязан был сказать что-нибудь в ответ, чтобы поддержать разговор и так сказать, быть на одной с нею волне. Короче, не сорваться в эту самую пропасть. Флейте нужен был аккомпонимеант, иначе продолжение бы получилось похожим на битое стекло. Ещё Олег прекрасно понимал, что наступил именно тот момент, когда он должен проявить инициативу и показать ей, что умеет думать головой не хуже, чем осуществлять охрану, забыв на секунду о провалах.
    -Надо его как-нибудь заманить сюда. Как рыбак, на живца, или охотник...- осторожно начал он, слегка косясь на хозяйку, но сразу осёкся, потому-что ему тут же хочется зажмуриться и раствориться. Может несколько и не в тему, но что-то говорить-то надо было, нужно было какое-то действие, продолжение, шевеление - ни столб же он в конце концов, вкопанный посредине улицы, чтобы бродячие псы справляли на нём нужду. И он понял то, что это сказал не он, а тот, кто отвечает за самосохранение, на чём держится тот, за кого он себя иногда выдаёт.
   Если бы перед ним сейчас была стена, он бы стукнулся в неё головой. Не сильно, а чувственно. Смотрелось бы как прикосновение. В чём-то древние китайцы оказались правы, и предложенное кем-то построить великую стену, приняло совершенно необратимый оборот и объём глубокомыслия в его мнении.
    -Вот именно,- не обращая внимания на робость своего подчинённого, резко проговорила Антонина Сергеевна, а Олег незаметно выдохнул.- Вот именно! Заманить и сделать это надо аккуратно, ни в коем случае не навредив при этом самим себе.- Жестикулируя указательным пальцем перед собой, она стала прохаживаться около Олега и говорить дальше. -А посколько мы не знаем кто это и тем более, когда он в очередной раз объявиться, то чем мы сможем его "прикормить"? Как его заставить к нам забраться?
  Олег снова представил стену, только теперь он не прикосается к ней как прежде, а с разбегу пытается воткнуть в неё голову и если стена выстоит, то... Олег думал, что сказать, а ещё, почему он её так боиться, почему мягкий на ощупь и розовый на цвет парфюм этой женщины, заставляет его дрожать, заставляет стоять на носочках и почти не дышать...
   ... задержанный воздух в лёгких, давно истратил своё предназначение и просился наружу. Выходя вон, оно как-то само, вырвалось в предложение:
   -Антонина Сергеевна, а что если нам просто не включать фонари на территории... Его бдительность ослабнет и... И манящий желанием лёгкой добычи... Мы будем ждать его...
   Шайка малолетних хулиганов, поняв, что их проделки изоблачены и они схвачены, ищут варианты для оправдания. "А что если так... А что если этак... Может так, на авось..."
    Наступило гробовое молчание. Если сейчас прозвучит колокольный набат, он вздрогнит и... лишь бы не умереть от разрыва сердца. Олег не знал, чем закончить начатое предложение и буквально съёжился внутри весь, как ёж перед лисицей, только вместо иголок розовая рябь нежной кожи. Ему показалось, что он "сморозил" такую глупость, непоправимую ошибку, что хозяйка сейчас нашумит на него в три этажа, а ещё хуже, созовёт совет и единогласным голосованием его понизят в должности и поставят вместо него какого-нибудь смазливого юнца, который добравшись до власти, сначала будет дозолять его, доносить на него и командовать ИМ. Но на миг немного раскинув мозгами, Олег посчитал, что это вовсе не плохая мысль. Да и другое просто не шло на ум.
   "А может не шло на ум, поэтому и казалось не плохой мыслью..."
   "... и как плохая мысль, может называться мыслью?"
   "Гм-м. Уж лучше ничего не говорить. Молчание - не золото, но дорого..."
   "Дорого не то, что кому-то не доступно, или... Дефицит?"
    Она некоторое время молча обдумывала на первый взгляд, странное предложение подчинённого, и если немного логически по-рассуждать о том, что непрошеный "гость" промышляет таким вот способом, то есть, делец мрака и служитель тьмы, то отсутствие света для него, как говорится, в самый раз. Ну если он, конечно, не дурак, или ещё там кто-нибудь. Хотя исключения могут состовлять значительно больший процент, от общего числа умопомешанных.
    -Идея в общем-то неплохая,- протянула наконец Антонина Сергеевна и он вновь услышал знакомый звук флейты.- Но вы знаете, Олег, что при этом вам надо быть вдвойне бдительным. И справитесь ли вы вчетвером на такой большой территории. Ну деда я, конечно, не считаю.
   "Что, всё так просто..."
    -Обижаете, Антонина Сергеевна. Конечно справимся,- отвечал Олег обиженно, разводя руками, а у самого грудь колесом,- всё-таки это наша работа, и мы должны, нет, мы просто обязаны справляться.
   "Где-то он уже это слышал и просто повторил, кем-то уже сказанное ранее..."
   "Нет, а грудь колесом, не слабое выраженьице..."
   Хозяйка игриво покосилась на него, введя словно за ручку в краску.
   Связь состоялась. И хоть Олег незнал названия своего инструмента и ноты были не больше, чем линии с закорючками - мелодия звучала. От воодушевления и наполнившего душу волнения, он толкал себя на творение, на создание, на лепку из глины и огранку гранита. Творчество просто требовало высоты и не обьёмной широты. Но одному не справиться...
    -А то может людей вам ещё прислать, так сказать, в помощь,- предложила она. В её голосе прозвучали нотки флирта, не понятно только для чего они. Флейта осеклась, но так, почти незаметно.
   Это была подножка - грубая, намерено проведённая операция, продуманная для выведения из равновесия. Однако, специально!
    -Ну что вы, в самом деле,- уже совсем разобиделся Олежка, пряча при этом глаза туда, куда-нибудь ей за спину и сжимал кулаки от удовлетворения.- Антонина Сергеевна, я же сказал вам. Справимся, значит справимся! Не надо нам никого.- Он отвернул в сторону голову и бурча себе под нос добавил,- что мы дети что ли.
   Вроде бы и сорвался аккорд, как-будто струна порвалась, но в следующий момент он звучал как переход от одного к другому и... мелодия продолжалась. Неожиданно, но красиво!
   Она усмехнулась моргнув несколько раз нарощенными ресницами, а у него загорелось в груди. С каждым толчком жар усиливался, приятно переходя в ноги. Через пухлые губы, Олег видит блеск её белоснежных зубов; он отражается от фонаря, не смотря на то, что свет идёт жёлтый.
   Теперь она уже смотрела на него оценивающим взглядом и через некоторое время сказала:
    -Я надеюсь, вы знаете, что делаете, Олег!- И приблизившись к нему на неприличное расстояние, поправила у него завёрнутый во внутрь воротничок и спросила более мягким тоном,- а вы женаты, Олег?
   Вопрос Олега срубил буквально с ног; превозмогая мощнейший порыв ветра похожего на ураган, он как мог удерживал вертикальное положение. Горячий воздух парировал сделать вдох, но... "Олег успел быстро вскочить и вот, он уже стоит и отряхивается!" Ну чисто морально, и чисто не зная что ответить, он стал даже заикаться, когда думал. Но ничего не ответил. Её прикосновение как толчок в бездну, но перед этим она словно играется, балансируя его телом над пропастью... но Олег ухватился за край обрыва и теперь карабкается, чтобы выбраться.
   "Уж лучше б её с собой прихватил. Вместе бы полетели,"- подумал он о приятном падении в обнимку.
   Но тут из-за угла, как на помощь ему, вышли его напарники, (а по-совместительству и его подчинёные) - Лёха и Андрюха. Два здоровенных парня, ну просто настоящие бойцы, верзилы; кто-то таких называет гориллы, или амбалы, но это только в их пользу. Может по сути их величина немного и раздута, но совсем на немного; атлетизм - одного, у другого - перебор с протеином и не соблюдение режима.
   Они о чём-то весело разговаривали, если судить по их лицам и подпрыгивающей походке, а когда увидели хозяйку с Олегом, то немного сконфузились, притормозили и шепнув друг другу несколько фраз, замолчали. Они хотели казаться расслабленными и один из них даже имитировал невозмутимость. Но получалось так себе, что он и сам понимал, но продолжал это делать... Они вовсе замедлили шаг уже подходя к ним. Антонина Сергеевна медленно убрала от Олега руку и повернувшись к нему спиной, обратилась к подошедшим.
    -Здравствуйте, мальчики!- Слушая её со стороны, Олег замечал в голосе хозяйки нотки властности и высокомерия, которые к нему, наверное не относились.- На ввереном вам объекте, надеюсь, всё в порядке?
   Как ревность, Олег бы это наверно не назвал. Но почему ему сейчас захотелось наброситься сразу на обоих и... по шее, по шее - и Лёхе, и Андрюхе. Лёха стоял немного опустив голову, словно перед боем, только руки держал в карманах и нервно сжимал кулаки. Андрюха вертел головой на толстой шее - то на Лёху, то на хозяйку, с идиотской ухмылкой, но с пустым вырадением глаз.
   Олег уже представлял Андрея, или как все они его ещё зовут - Дрон, с расквашенным носом и выбитыми передними зубами. Лёха!? Лёха же, не так прост, но только не для него. Раунд. Может начало второго... Не больше!
   "Ревность?"
   "Да какая ревность?! ....... вожака!"
   "Что, вожака? Не понял!"
   "Попробуй сам... Про Ромео помнишь?"
   "А что? Помню!"
   "Нет, ничего! Так, полёт..."
   -Так точно,- по-солдатски прогремел Дрон, косо поглядывая на Лёху, но тот смотрел неодобряюще и поэтому Дрон враз увял.
   -Да всё в порядке! Будьте спокойны,- более раскрепощённо добавил Алексей и стал словно в стойку - левая нога чуть вперёд и прижал немного голову в плечи. При этом он не спускал тяжёлого взгляда с хозяйки, которая с достоинством выдержала битву взглядами.
   Лёха из тех, кому говорят и он делает. Делает и думает. Делает не тупо, и не добросовестно. А как нужно! Только должен быть тот, кто скажет как делать. Такой как Олег. Удачное сочетание, устраивающее обоих.
   Олег смеряет его оценивающим взглядом и отпускает. Затянувшееся молчание должно вот-вот треснуть как мыльный пузырь переполненый... не чистой водой. Точно! Но Антонина Сергеевна не собирается продолжать битву взглядами; за неё это сделает время - время закончит...
   -Ну и ладненько! Продолжайте работу,- она не спеша осмотрела всех и добавила,- желаю удачи!
    Ей может и показалось, что кого-то не хватает, а может знала, но не падала виду.
    Развернувшись на месте как солдат, Антонина Сергеевна поспешила к машине, но распахнув двери попросила подойти Олега.
    -К чему я всё это начала, да не закончила?- он буквально бегом поспешил к ней. -Просто недавно в хозяйство Гавриловых, также забрался некто, поживиться их добром. Ну и Дмитрий Тимофеевич с сыновьями быстро обработал их.- Антонина Сергеевна специально сделала паузу, возможно представляя картину "обработки", а затем продолжила,- из местных оказались, соседи. Но те как-то умудрились сбежать, недосмотрели что ли, и теперь в лесу прячутся, словно лешии (усмехается). Если Тимофеич их достанет, непоздоровится ребятам. Обиделся он круто, злой! -Прозвучал хард-рок на манер танца вдвоём, потому-что она смотрела на Олега и, убедившись, что тот внимательно слушает, договорила,- я всё к тому, чтоб повнимательней были - вдруг к нам заберутся беглецы. Терять-то им больше нечего. Сечёшь!?
   Флейта отложена, а тяжёлая чёрная электрогитара на широком, кожаном ремне с металлическими заклёпками через плечо, свисала грифом вниз. В правой руке медиатор - удар по струнам. Сейчас она рыкнет и всё - Брайн Джонсон в женском обличии, хриплым голосом попадает в ноты, толпа ревёт, пуская волну по кругу... А Олег за ней, в образе Ангуса Янга; он ещё сильней бьёт по струнам, ещё и ещё... Он прыгает как сумашедший, но он всё-равно смотрит на неё и дай она только знак...
   Ждём следующей композиции.
   -Пусть только попробуют,- самоуверенно произнёс Олег и ловил взгляды Андрюхи и Лёхи, как поддержку, как защитный козырёк во время камнепада, потому что на данную минуту, он в поле один. А один в поле не воин. Но те как потерянные мыши застывшие в углу смерти; они уже отключились и ждут зажмурив глаза. Даже Лёха. Олег увидел непонимающий взгляд хозяйки и собравшись, скромно добавил,- я всё понял, и мы всё сделаем!
   Ну конечно же это намёк на то, что в других хозяйствах охранники более шустрые, нежели они. Олегу догадка была неприятна, но сделать он пока ничего не мог; лишь сжатые кулаки и неровное сопение. Ему теперь противна звучащая музыка, исходящая от неё. Но это временно...
    -Хорошо! Удачного дежурства бойцы,- произнесла она, несколько осторожно незамечая напряжения.
   Словно специально ведёт игру. Выводит...
   Усаживаясь в машину,Тоня сверкнула белоснежными бёдрами, матовым телесным полотном; Олег как воспитанный джентльмен, отвернулся, но сам представлял продолжение. Поглядев вслед уезжающему джипу, он развернулся и направился к своим товарищам, находясь ещё под приятным впечатлением. На лице одного из них, он заметил идиотскую ухмылку и в очередной раз понял - сдерживать эмоции ещё одна, не достигнутая им ступень к самопознанию и подъёму.
   -По ходу у нашего старшего, намечаются шуры-муры с хозяйкой,- словно затараторил Андрюха, косо поглядывая на Лёху и мигая ему. А также надеясь, что и Олег поддержит его шутливый тон и продолжит. Но не тут-то было; старший был на грани взрыва. И это будет далеко не мыльный пузырь.
   Олег сверкнул одним глазом.
   -Что за бред несёшь, придурок. Заткнись,- огрызнулся шеф брезгливо скривив гримасу от... сдержанности,- ты бы так при хозяйке поговорил. Перец недоделанный. А то как её увидел, так сразу язык проглотил или... в одно место засунул. Да!?
   В самую середину между ними, упал огромный каменный вал. Воспалённый треугольник словно умыло двухметровым столбом пыли, но напряжение поддерживал только Олег и связь. Он быстро смиряется и влезает на самый верх и уже оттуда продолжает.
    -Не время болтать.
    -Да ладно, не заводись,- стал оправдыватся Дрон, поглядывая вновь на Лёху - вновь ища поддержки и не находя её, решил справиться в одиночку.- Что я такого сказал?! -Руки в стороны.
   -Я говорю заткнись,- Олег уставился на него и сомнений в том, что следующим шагом шефа будет серия из нескольких ударов, ни у кого не возникало.
   Пыль осела, а пыл - Олег справился сам и ему потребовалось некоторая пауза для того, чтобы положить эту маленькую победу над собой, на нужную полку. Лишь бы во время сильного ветра, не снесло.
   -Ладно, закрыли тему,- словно обрезал он, переключаясь к важному.- Лёх, выключи фонари и где Николай, кто его видел? Что б его!
    -Сейчас подойдёт,- ответил Лёха, не двигаясь с места.- А что за прикол с фонарями?
   Лёха как восемь месяцев после армии; спецназ, горячая точка, краповый берет. Олег симпотизировал ему, молчанием, смотря часто в спину. Исполнительность, бесприкословность без лишних слов, делала его идеальным для... не для охраны фермы. Олег понимал и был готов, что он вскоре уволится и возможно их пути больше никогда не пересекутся.
    -Не прикол, а тактический ход,- отвечал шеф командным голосом, преисполненный манией величия во благо,- надо приманить нам недавнего ночного "гостя" и поймать,- при последних словах Олег незаметно сглотнул слюну недавнего горького случая. Жесты рукой скрывали волнение. Никто не знал, как он жаждал новой встречи с недавним новым знакомым. Знакомство необычное. От того не было легче; маленькая тайна глумилась и была доказательством, что он в своём мире не один. Олег нисколько знал, сколько верил, что тот обязательно вернётся, и реванш состоится. Бой! И даже тот факт, что вместо этого может быть другой, не меняло сути вещей. Только бы не упустить момент, а то как в прошлый раз,- поймать поймал, а удержать не смог. Да ещё получил не слабо!
   -А откуда тебе знать, что он сегодня пожалует,- с уверенной ухмылкой проговорил Дрон, а потом как бы серьёзно добавил,- да и без света как его ловить, если что? На ощупь что ли?
   Нескромная усмешка, со сдавленным окончанием; сплюснутое молчание, выравнивает избитые временем кочки и всё же...
   Как не в тему!
   Андрюха был здоровее Лёхи по внешним показателям и может даже и по физическим. Но вот по умственным, по сдержанности и даже по ответственности, Лёха превзошёл его как минимум дважды. Андрей был десантником, хотя с момента службы прошло больше пяти лет; он любил ломать всё руками, ногами, разбивал бутылки о голову, зубами открывал пивные бутылки и вытаскивал из досок гвозди. Считал это пиком своего совершенства и к большему не стремился.
   Мозг беспомощно упирался в потолок, но Андрюха не понимал, что это даже не запертая дверь, а стена. Но это как автоматическая привычка, если не открывается, значит ломается... Другого не было.
   Плюс его в том, что исполнителен, а в острые моменты разборок просто незаменим. За три года, что он тут работает, разборок было всего две и он показал себя в самом обезбашенном виде, произведя впечатление не только на оппонентов, но и на своих. И все эти базары по "фене", развод "рамсов" на кривые пальцы веером и сопли пузырём, были напрочь потушены беспредельными выходками Андрюхи.
   Короче, он хоть и был сильным, но тупым.
   -Очень просто,- не убавляя высокого тона говорил Олег,- будем всё ночное дежурство бодрствовать. Никто спать не будет, постоянно совершать обход территории по периметру - обходить незаметно. Сейчас подойдёт Николай и я покажу все возможные точки, откуда он может появиться.
    Олег уже в уме разработал план (очередной план под № 13 или № 19) всего дежурства и был полон решимости.
   -Больших потерь хозяйка нам не простит, ясно. Надо заканчивать с этим беспределом, а то для чего мы здесь находимся!?
    В темноте, мелькая маленьким огоньком от сигареты, подошёл Николай.
    -Я ещё издалека услышал что-то про усиленный режим работы? И что-то там про то, что нас кто-то не простит,- заговорил подходя ближе он.- Мне не послышалось?- Уже к брату обратился Коля.
    -Тебе не послышалось,- сухо ответил старший брат.
    -А что случилось?- Как бы без особого интереса к услышанному, спросил снова Николай,- к чему такая напряжёнка. Чё, немцы напали?- и заржал глядя на всех поочереди.
   На его ржач ответил только Андрюха. Они с Колей как бы друзья - два сапога пара. По сущности вещей, сопровождающие их бытие, имеет зеркальное отражение одного от другого. Отсюда может и совпадение, как падение человеков...
   "Звучит как-то пафосно... Можно пожалуйста включить эстетично мел..."
    "Я за правду! Какая бы сладкая она не была!"
    "У правды нет вкуса..."
    "Но..."
    "... а также цвета, запаха, звука (больше-меньше)!"
    "Гм-м-м..."
    "... срока давности и забвения!"
   Олег сделал выжидательтную паузу и пропустив глупую шутку мимо ушей, не спеша стал отвечать:
   -Хозяйка очень просила изловить нашего недавнего ночного "гостя". Ну или хотя бы того, кто к нам первым пожалует,- он говорил непринуждённо, устало и по большей степени со всеми, чем с братом.- Фонари не включаем. Идея моя, но Антонина Сергеевна поддержала. Пытаемся этим самым привлечь его на наш двор.
   Младший хмыкнул. Старший глотает.
   -Никаких шумных перекличек, шуток и тому подобное.- Он снова посмотрел на брата и по мимолётному взгляду понял, что для Коли это пустое,- и не курим!- последнее он наверно сказал, вообще зря.
     -... и он обязательно сегодня объявится. На те, вот я! Берите меня, тёпленького,- как бы с издёвкой заключил Коля.
     -Коля! Делай просто то, что я тебе говорю,- с наставлением проговорил Олег, стараясь не смотреть на него, а куда-то в сторону,- ты на работе, находишься в моём подчинении. Тебе легче всего. Не задавай, пожалуйста, лишних и глупых вопросов.
    В конце он всё же посмотрел на него; взгляд старшего брата был настолько суров и серьёзен (а Олег старался), что у младшего не было больше ни малейшего желания спорить и препираться. Наступившая неудобная тишина прогрессировала в коллективную депрессию. Олег машинально потянулся за сигаретой и, взяв её в рот, не спешил прикуривать, а просто задумчиво мял губами фильтр. Было так тихо, что он слышал сопение каждого из них.
   -Там у первого корпуса, прямо у забора, разросшийся кустарник клёна и у четвёртого корпуса также кленовые дебри - вот скорее всего нам оттуда и надо ждать его.
   Олег был таким спокойным, даже непривычным для них.
    -Ну да больше вроде бы и неоткуда,- поддержал его Лёха,- в остальных местах более просматриваемая местность.
   -Верно заметил,- согласился Олег.
   -Но если не исключать того, что в плане стратегии освещённое место для...
   -Это лишнее,- перебил Лёху шеф,- поверь... Уверен, что до такого не дойдёт.
   Двигавшийся рот во время разговора у Лёхи, так и замер на месте, когда его перебил Олег; непонятное ощущение, то ли он в злобе, то ли не впонятках. Второе хуже, но контролируемо...
   Олегу, Лёха больше всех нравился, и как работник, да и как человек. Ответственный, мало говорит, но может много сделать - и самое важное, понимают друг друга - не нужно повторять дважды. В общем Лёха, чем-то напоминал самого Олега, отсюда и симпатия.
    -Вот именно,- добавил через некоторое время Олег как-бы сам себе.- Ребята, помните, его надо поймать и если не уверены, то просто не вспугните бедолагу, а то пропустим всё удовольствие от поимки и... от казни. Ну всё, пацаны, за работу!
   Олег хлопнул в ладоши, а Коля вздрогнул.
   -На собрание, я вижу опоздал,- говорил плетущийся из темноты дед Захар,- о чём собрание-то было? Ежель не секрет.
   -У тебя, Прохорыч, обязанности всё те же, что и были,- ответил ему Олег,- так что не заморачивайся особо.
   -Ых-х, деляги,- в руках у деда появилась пачка "Казбека".

    
                Глава   3
    В тусклом свете жёлтой луны, под покровом уже глубокой ночи, окутавшей землю своим холодным одеялом, я в полном одиночестве, мелкими перебежками, передвигался через пустой луг по направлению к соседней деревне. Путь мой был неблизок, так как в целях собственной безопасности продвигался я не по прямой через луг, а совершал ни большой ни маленький крюк, чтобы подойти к деревне не с парадного входа, а как бы сказать, с задней стороны. Чисто геометрически, это было схоже с трапециевидным отрезком, только на самом кончике находился маленький крючок.
   Именно по такому, образно нарисованному наброску, я состовлял план, который сейчас пытался воплотить во... что-то.
   Всё шло по плану.
   Постоянно перекидывая верёвку с одного плеча на другое, я вёл себя крайне суетливо, отчего много нервничал, вызывая у себя тем самым отдышку и лёгкое головокружение. Я ещё никогда не испытывал такого волнения; моё тело пересекало сразу несколько электромагнитных волн, которые неприменно должны были меня если не убить, то хотя бы на долгое время парализовать. Но что-то было третье; оно-то и поддерживало мою вертикаль.
   Переходя время от времени с лёгкого бега на быструю ходьбу, я по-немногу давал дыханию восстановиться. Но расслабиться на полную себе всё же не позволял; я и так уже вспотел - трусы заварачивались в складочки, а новенькие кеды натерали мозоли.
    Во время движения я всё время осматривался вокруг; напоминая юлу или бегущего волчка из телепередачи "Что? Где? Когда?" Напряжение шестистрункой звенело на пустоте, что было хуже того, если бы на ней играл какой-нибудь неуч.
   Я прислушивался к любому постороннему шороху, от которого в любой момент готов был дать мощный отпор в случае внезапной опасности. Но встречать кого-то на своей дороге мне бы не хотелось. И поэтому, уже устав вертеться по сторонам, я просто-напросто присел в полуприсед и продолжал двигаться в таком вот положении.
   "Мол, меня не видно!"
   "Ага."
   И вот, уже буквально через несколько десятков шагов потянуло свежей сыростью и прохладой. Неподалёку находилась речка, русло которой выходило прямо к той деревне, куда я и направлялся. А если быть ещё точнее, то к ферме - цели моего похода.
   Вышедшая из-за туч луна немножко осветила мне дорогу; её местами резали прозрачные с серостью волны, набегавшие слёту на жёлтые края и кромсали её на кусочки. Я увидел речушку, её блескучую гладь, отражение противоположного берега - после чего резко ускорился в беге, а добежав до берега, скинул верёвку и сел на корточки перевести дыхание. Вода еле слышно хлюпает, набегая на поваленный ствол ивы, но если включить воображение, то можно услышать, как какой-нибудь зверёк хлебает водицу.
   Как красиво и приятно о чём-то думать, но мне сейчас однозначно не до романтики.
   Ещё раз осмотревшись вокруг и не заметив ничего подозрительного, я повалился на землю спиной и на несколько секунд закрыл глаза. Хочу успокоиться, привести тело в порядок и охладить разум. Через несколько секунд сердце замедляет ритм биения, а чуть позже малость стихает. По вискам за уши, стекает пот, а на щиколотки правой ноги интенсивно пульсирует пульс. Щиплет на левой пятке мозоль - и на правой, большой палец.
   Обманчивая тишина должна была насторожить, но мне уже не до неё; развёрнутые ладони к тёмному небу принимают его тепло, впитывается в кожу, которое быстро распростронялось повсюду, понизив общий градус организма. Нега охватывает всё тело, оказывает магнетизируещее воздействие беря себе в союзники Его Величество Сон, но...
    Где-то далеко раздаётся лай нескольких собак, истерично перелаивающихся между собой, который резко вывел меня из задумчивости. Эхо сразу несколькими голосами несётся по реке и сотнями тысяч брызгами растворяется где-то за моей спиной. Звук, не мгновенно, но так, что плавный выход совпал с плавным входом.
   Вытаращенные глаза в небо, возвращают в реальность.
    -Вот блин, так и заснуть не долго,- шёпотом сказал я себе, хотя в таком напряжении это невозможно... Хотя, что я могу назвать напряжением. И сам незнаю!
   "Предположения..."
   "Отнюдь. Не могу утверждать уверенно!"
   "Сомневаешься?"
   "Вся жизнь из сомнений... Что, не правда? Так..."
   "Это залаживается ещё с детства. И только взрослым ты решаешь, принять это как своё, либо..."
   "Что?!"
   "... либо, борешься всю жизнь. Но бывает сразу..."
   "Верно. Но есть и третье..."
    Расслабляться мне не следовало. Но то, что случается, не зря...
    "Знал, но делал!"
    Поднявшись и быстренько накинув верёвку назад на плечо, я, ещё раз оглядевшись вокруг, начал пешее движение вдоль берега реки. Тянувшаяся сырость от водоёма стала вызывать у меня приступы кашля; мокрый воздух, невидимыми шупальцами осьминога, беспардонно лезет мне в ноздри и в рот, тыкаясь в носоглотку и дальше. По-началу, я глушил его - тёр ладонью грудь и плевался, но... Мне пришлось снова остановиться. Хотелось очень сильно откашляться, но шуметь никак нельзя было. Опустившись на колени и приложив подол футболки ко рту, я отвёл душу, освободив лёгкие от мокроты.
   Я понял, что далёк от идеальной формы и в ближайшие планы входило занятия спортом. Но пока, высокая влажность не давала мне покоя, как огромный великан, вдруг навалился сзади и хотел меня повалить лицом вниз.
   Я время от времени делал остановку, чтобы повторить всю процедуру заново.
   Вдоль реки я шёл спокойным шагом, один (странно, если было бы не так), набирался сил, ведь впереди меня ожидало мероприятие требующее много энергии, крайней осторожности и особого внимания.
   Под словом "особое", мне представлялись высокие ворота, а за ними высокие каменные стены; замок, неприступная крепость, с воображаемой надписью "секретно", дя всех. Там защита, но высокое доверие - там многое знаешь, но мало говоришь... Блеск! Восторг! Высота!!!
   "Полёт! Полётище!!!"
   Из множества кандитатов, а ближе, из толпы - ты избранный. Ты - один. И на зависть другим, всем, тебя одного пропускают внутрь. Для меня, как и для всех, это место особое. И почему-то совершенно не важно, что там находится, что там делают, как себя ведут... Главное, словно свершилось, и как будет потом, мне абсолютно по-хрену. Без значения! Лишь бы те, кто остался, завидовали.
   Знаю, что похоже на бред, но у каждого же свои червяки в голове.
   По ходу ходьбы у меня из головы не выходили слова Любы. Люба вообще мой гипнотезёр. По-другому не могу объяснить, почему я так подвластен ей. Но ни в коем случае подкаблучником себя не считаю,- но вот может же баба зацепить словом, что и покоя лишить! Не зря же говорят, что бабий язык имеет свойство материализовываться.
   Материализовываться - слово-то какое-то... длинное и когда произносишь его, кажется, что чистишь сырую рыбу... зубами. Вроде бы ничего, только чешуя меж зубов застревает.
    -Блин,- в сердцах выругался я про себя, совершенно не имея ввиду выпечку,- и зачем подходил к окну и слушал её!
    В мыслях, я сердито ругал самого себя, но даже вслух, шёпотом, произнося острые колкости, делал это так, чтобы оно звучало словно не про меня, а про кого-то другого. Так хотелось взвесить жирного пинка этому другому. Да вот боялся мгновенной отдачи.
   Но меня реально не на шутку терзали недавние слова жены, и несмотря на это, я  продвигался и продвигался вперёд. Луна то скрывалась за тучками, то снова выходила и хоть немного, но освещала мой нелёгкий путь и не только. Шаг за шагом мои ноги отмеряли десятки, сотни метров, одновременно дрожали, были слабыми и выносливыми. Пройти мне осталось примерно около двух, двух с половиной километров. Уже сквозь лесополосу, расположенную вдоль деревни, к которой я направлялся, виднелся свет в близлежащих домах. Уже совсем рядышком слышался лай домашних собак, да и голоса гуляющей по улицам молодёжи тоже мне были слышно.
   Будто никто не спал, а словно знали, что я иду и специально создавали шум.
   "Подлецы?"
   "Нет. Мерзавцы..."
  Подувшее веяние прохладного ветерка с реки, снова вызывал у меня приступы кашля. Уже не присаживаясь на корточки и не пряча лицо в подоле футболки, а ровно стоя, не думая об осторожности и возможной опасности, я давал от души выйти наружу микробам. Слезившиеся глаза закрывались и проступала сдавленная влага. Но когда всё проходило, когда извержение внутренностей отлаживалось, я тут же опомнившись, резко осматривался и пригибался ниже к земле. Я никого не замечал, но чувствовали мои трусливые поджилки, что за мной кто-то наблюдает. Сославшись на нервное состояние, мне с трудом удалось себя успокоить и я спешно начал движение вперёд, и тут... меня кто-то окликнул.
    -Э-э-эй,- хриплый голос звал меня полушёпотом, словно с эхом.
   Не то, чтобы я испугался, но ноги сами встали как вкопанные, будто в землю вросли, а учащённое сердцебиение, словно маленькими молоточками, застучало в висках создавая мелкую вибрацию в верхней части тела. Из ступора я вышел быстро, выпрямившись во весь рост я медленно начал оглядываться в поисках исходящего звука; не с ума же я схожу в самом деле! Подумав о том, что я ещё ничего плохого не совершил, то и бояться мне просто нечего, а услышанные звуки мне просто показались, я уже было решил отправиться дальше, но тут опять до моего слуха донеслись звуки.
    -Э-эй! Я здесь, за рекой.
   Эхо летит вскользь о водную гладь и спотыкнувшись об илистый берег вываливается прямо передо мной.
   У меня аж верёвка с плеча медленно сползла от очередного оцепенения. А за ней трико, а дальше развязались шнурки и осыпались в пятки позвонки. Я повернулся и поглядел на ту сторону берега. Там увидел здоровенную, чёрную фигуру человека, которая обращена была в мою сторону. Лунный свет отражается от жёлтизны грязного песка и он вытянутый чёрным штрихом в самой середине. Фигура некоторое время стояла неподвижно и ещё больше нагоняла на меня жути. Нехватало ещё, чтобы засветились глаза и блеснули остриём клыки. По правде я и этого ждал, потому что... потому что просто обосра... по-настоящему.
   Всё-таки неимоверным усилием воли я переборол свой страх, нагнулся и поднял упавшую мою поклажу. Тут фигура наконец-то ожила и сдвинулась с места - оно приглядывалось ко мне. Немного спустя до меня долетели слова с того берега.
     -Ну, чего так испугался,- хриплый голос всё так же шёпотом говорил, но так, чтобы мне было слышно.- Чё, кур воровал!
    Хриплый смешок скакал через редкую рябь речки, но у самого бережка плюхнулся в воду по щиколотку. А там ил, который ещё глубже.
   Вспомнися мультик из детства. Не помню названия, но был там плохой дяденька, имя которого тоже запамятовал - так вот, смеялся он именно так, потому что сотворил что-то плохое (это помню точно). Главное, сюжет совершенно выпал из головы и смысл, а вот смешок с хрипотцой всплыл как-будто так и надо.
   Ведя борьбу со страхом, я ещё раз покрутился по сторонам и ответил тоже шёпотом.
   -Да как тут не испугаешься!- Слабо откашлинувшись, я продолжил,- посреди ночи окликнуть, когда никого не ждёшь!
   Снова плохой дяденька доносит хриплый смешок. И тоже кашляет.
   Когда он закончил, я опять, не поворачивая гоовы пощурился по сторонам. Смотрел за его спину. Вдруг он не один. Чувство, кем-то затаённого и как-будто подглядывающего, скреблось под ложечкой и я ничего не мог с этим сделать.
   "Может кто-то положит мне руку на плечо сзади, а может кто-то возьмёт за другую руку и потянет. Потом скажет: Вот где ты мне попался! И засмеётся, болтая головой вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз..."
   Именно так выглядел мой страх; по-другому я называю это трусость. Да, я трус и то, что это правда признаваемая мною, несколько облегчает мою участь передо мной же самим. Сейчас меня направляет страх и даже можно назвать тот факт, что я не остался дома, я смело называю словом бояться. В детстве мне казалось, что это пройдёт в юности и само собой, а вот в юности я пришёл к выводу о том, что трусость можно победить, только физической силой.
   Победить, значит предстояло драться, вести борьбу, возможно долгую и затянутую неизвестностью её окончания. И будет ли победа за мной, не давала мне покоя,- вдруг борьба окажется напрасной. Вдруг за правду, я смогу проиграть. Это тоже немного страшно!
  В очередной раз, выглянувшая из-за туч луна, словно подтвердила мои кажущиеся странными думы, ну и дала маленькую возможность разглядеть встретившегося мне путника. Не такой уж он и здоровый, как мне показалось сначала; правду ведь говорят, что у страха глаза велики, да ноги быстрые.
   Ну на счёт ног я, может, конечно и слукавил.
   Мне хорошо был виден задний план и предположительное место его появления. Даже отпечатки его следов на песке, мне без труда удалось отличить от других. А он сам как ожившее пугало, вот, где-то за теми деревцами, спрыгнуло с шеста и вывалилось на мою голову. Он уже близко. Его угловатые скулы видно было даже на таком расстоянии (если не считать того, что включены были все визуально-фантазийно-воображаемые органы обработки информации). Взъерошенный чуб постоянно падал на глаза и он вздёрнутым движением головы, закидывал его назад и несколько секунд, он так и держал голову вздёрнутую к верху.
   Он также как и я, время от времени оглядывался по сторонам как испуганный волчонок, и я даже через реку слышал его тяжёлое дыхание, как-будто до встречи со мной он пробежал несчётное количество километров. Но он не трус и просто потому, что вот так, посреди ночи сумел позвать меня и пообщаться. Если конечно не считать того, что парень возможно и псих.
  Но речка служила мне надёжным щитом и путь отхода был тоже надёжным. Напряжение в моём теле потихоньку снижалось, падала температура накаливания нервных окончаний - ведь пока он на другой стороне берега, для меня он не опасен. Да и те несколько слов, перемолвленных между нами, как бы навели безопасный мост, по которому я же и смогу спастись от него, в случае чего. Но это так, философия.
   Я видел, как человек на том берегу, присел на корточки и стал рыться в нагрудном кармане рубахи, не особо-то и волнуясь, что я стою на другом берегу реки и совершенно его незнаю. Не найдя в кармане того, что ему надо было, он так же, не меняя телоположения, вытянул правую ногу вперёд и начал копаться в кармане брюк, при этом приговаривал что-то и порой ругался. Мне знаком тип таких людей; ему будет по фиг, если я прямо сейчас сяду и наложу кучку дерьма, а у него попрошу бумагу. И что самое интересное, он отзовётся и даже сам лично принесёт её через речку и так спокойно скажет: "На братан!"
   Мне на мгновение показалось, что человек потерял всякий интерес к моей особе, и,  наблюдая за ним, решил не мешать ему и собрался было идти. И уже сделал шаг прочь, как он снова меня позвал.
    -Слушай, брат,- его хриплый полушёпот возбудил снова во мне волнение,- а что ты тут делаешь?
   Плохой дяденька начинал бесить меня и вызывающее поведение было не по сценарию.
    Как-то этот вопрос я ожидал услышать немного ранее, несколько минут назад, но потом я подумал, что ему это не интересно и вовсе не спросит. Но как-то не угадал. И то, что он спросил, мне тоже не понравилось. Как бы то ни было, страх перед ним показывать мне не стоит и ответить вопросом на вопрос, я посчитал сейчас самым лучшим.
    -А ты тут что забыл?
    В своём голосе я услышал металлические нотки, что мне очень понравилось (ещё бы, я и говорил, словно на последнем выдохе); если взять за исключение то, что даётся это не легко. В это время мой ночной собеседник сидел в том же положении, но ковырялся уже в другом кармане.
   Всё выглядело так, как между прочем. Как-будто тем, чем мы оба занимаемся, это каждодневная обыденность и мы чем-то коллеги.
    -Да ты не бери в голову ничего,- не переставая заниматься своим делом отвечал он,- я, может тоже тут, как бы,- здесь он покрутил в воздухе рукой непонятно зачем, но наверно показывая, что он здесь тоже как бы по делу,- вот курить нету, курить хочу,- вроде бы как себе сказал он.
   Я тут же вообразил сигаретный дымок и также воображаемо потянул его в себя. Получается, даже похоже на настоящее...
   Он замолчал и как-будто углубился в себя. Глубоко. О том свидетельствовала тишина.
   Мрачность натянутой струны, чуть ослабла и, игра стала невозможна. Над водой не так высоко и она вот-вот коснётся почти ровной глади - после уже игра не получится.
   На минуту мне представилось, что тут кто-то должен быть ещё и не обязательно должно выглядеть всё мутно и с запахом страха; вот-вот меня позовут с приятным предложением выпить кофе или покурить. И я соглашусь, помахав на прощание тому, кто на том берегу. В ожидании звавшего я хотел заговорить, но если я и начну говорить, то это только в том случае, что точно буду знать и уверен в его наличии.
   Я поработал кистями рук - сжимание и разжимание. Нервные точки на окончании пальцев, требовали работы - кровообращения. Просили. Поток крови пущенный от рук, прибыл в голову и я вновь вспомнил Любаву, а точнее нашу первую встречу; я думал она даже не посмотрит на меня и уже пожалел, что послушал двоюродного брата и поехал с ним в гости. Но на самом деле это уже были смотрины - меня и Любы. Обидно было, что об этом я узнал, когда Люба сделала выбор в пользу меня, а я, видя её раньше, так совершенно незадумываясь, сказал всё тому же брату, что Люба мне симпатична.
   "Выбор сделала она???"
   "Выбор сделала она..."
   "Переводятся нынче..."
   "Кто?"
   "Не важно..."
   "Не важно... Не важно?! Не важно."
   Свадьбы у нас не было; что я, что она были из бедных семей и даже отношения не афишировали среди родственников. Три дня встреч. А на четвёртый мы переехали в свободный дом и вот, живём до сих пор.
   Мне было трудней. А она словно жила со мной не один год. Смущение, краснота, жеманность - этого я не увидел в её глазах и не познал, как познают первый поцелуй и первое... Нет, но с этим было по-настоящему. Мои чёрные кучеряшки переодически выпрямлялись, уши больше не пухли, а глаза заливало только ало-красным вином. И ноги - ноги можно было оказывается отстёгивать и ставить с сторону. А затем, когда нужно прикреплять обратно. И после этого они как новые.
   Затянувшееся неловкое молчание тяготило меня. "Как бы помягче отвязатся от него?", думал я всё это время. Мужик как-будто реально вышел из лесу поковыряться в карманах. И был он такой весь взлохмаченный, то ли долгим переходом, то ли быстрым бегом, либо внутренним мытарством, что порой казался жалким и несчастным. Так я мог видеть при не очень ясных бликах луны и рисуя воображаемое определение о нём. Он уже не оглядывался по сторонам, как я, не желавший кем-то быть замеченным, а просто смотрел в то место, откуда пришёл. И было у меня такое чувство, что он оттуда кого-то ждёт.
   "Ещё кого-то мне нехватало здесь повстречать,- думал я чувствуя мурашки по всему телу,-  двое против одного, посреди ночи, и думать не хочется. Да и не честно".
    Гулявший на просторах луга ветер донёс из деревни собачий вой. Дикий вой. При чём одновременный. После некоторой тишины вой повторился, а следом за ним истерически залаяла кучка собак. Выли как по предворительному сговору, перенимая низкочастотную ноту друг от друга, а закончили словно хором. А между всем этим, была такая тишина, такое глубокое проникновение и давление на орган слуха, что трудно было определить это ощущение каким-то словом или метафорой. Словно не отсюда это было...
    Меня такая жуть охватила, что аж ноги подкосились. Я пошатнулся, но на месте устоял. На психику давило ещё чёрное небо. Его высота, почему-то теряло измерение, сокращалось и наподобии пресса пыталось раздавить меня как козявку в лепёшку. "Да почему я такой сыкло?!"- взорвалось моё самолюбие и я прикусил нижнюю губу. Осколки этого чувства медленно стекали по внутренним органам. Мужество отчаянно боролось с пучиной кучерявых волн; по форме напоминающие шнековый механизм, они утягивали жертву внутрь, как мясорубка и выпрыгивающие кверху конечности, как бы прощались с миром на вечную вечность.
   Сейчас тот, кто на том берегу, был для меня партнёром по преодолению страха и глядя на него я словно ощущал твёрдую опору. Я вытягивал на себя его силу, мысленно дотягивался до призрачного тела, но лишь для того, чтобы взяться за разодранный локоть.
   Теперь уже тупое молчание сводило меня с ума. Я ждал, что он что-нибудь скажет; слышать его голос с хрипотцой, льющейся ломанной цепочкой и достигающий моей тепловой зоны, оказывал оживляющее воздействие... Хотелось услышать хотя бы о том, что он ищет и не может найти. Либо не находит, потому-что плохо ищет. Меня охватывала беспричинная паника, с маленькой головой, но острыми зубками и растягивающейся пастью до неимоверных размеров. Мне бы только "ОП!", и ухватиться на лету за её хвост и оторвавшись от земли, предаться опьянённому полёту возбуждённой фантазии. Но она тут же молниеносно бьёт носом, если оно находится в теле змеи.
   Декорация собранная из мелких кусочков мозаики, осыпается после того, как клей высыхает и даёт трещину от влаги первого же дождя. Стоит ли говорить о качестве клея, если та климатическая зона, на которой создавалась эта декорация, совершенно не подходит под...
   "Интересно, а что будет с теми собаками?"
   "Какими собаками?"
    "Ну с теми, что так выли, до мочи в штанах???"
    "А что с ними должно быть?"
    "Ну это... когда мозаика осыпится, от того, что в высохший клей... В высохший клей попадёт влага, потому-что..."
    "Ты сейчас о чём? Я что-то не понимаю!"
   "Не ты, а мы! Нельзя же взять, и перелистнуть исписанный лист бумаги на чистый. Или непонравившуюся книгу, захлопнуть и забросить в самый дальний угол... Как жизнь!!!"
    Я был готов кинуться бежать прочь с этого дикого места, но голос с того берега (как с того света), отвёл меня от кошмарных думок и вернул в....
    -Слышишь, псы завыли,- мой собеседник поднялся и повернулся в сторону деревни,- говорят, собака воет к покойнику в доме, у которого она живёт.
    -Всё это беспочвенные домыслы,- пытался молодцом держаться я, отвечая ему,- её просто с цепи надо спустить. Чтобы погуляла. Они же тоже с этим...- недоговорил я и также глядел в сторону чёрного горизонта с бледно-жёлтыми точками.
    -С чем, с этим?
    -Ну, с чувствами...
   Смеётся он. Не долго и резко останавливается.
     -Ну не скажи-и брат! Не ска-а-ажи,- протянул он как-то непривычно громко.- В доме у моего отца жил пёс - Вальтер. Овчарка, породистый кобель. И вдруг, в один прекрасный день, также стал выть. Он-то был уже взрослый, почти старый. Никого и ничего не слушался... Как затянет свою мелодию! Прямо средь бела дня. Помню бабка моя так на него плевалась, так плевалась, -Он усмехается, видимо представляет. -Ему его отец,  мой дед, говорил, что собаку палкой надо избить, чтобы заткнулась. Чтобы боялась тварь, хозяина... И палку рядом положить... чтобы...
   Разговор резко оборвался, так как опять донёсся жуткий вой псины; они сначала по-одному, перебирались, словно настраивались, но потом в один собачий голос. Даже тишина умолкла, не звеня долгим эхом. Я метлой сметаю осколки мозаики, но боюсь, что мир под ногами, также может просыпаться...
   Вновь бешенные мысли, бешенно бегут - не угнаться. Они сбивают с конкретной мысли, перешагивая через один, но чаще через два пункта реального течения...
   ... Как глупо! Разве там не то же самое? Разве можно искать взаимосвязь там, где всё построено на противоречиях, на отталкивании и на одних минусах...
   Мы некоторое время помолчали, потом он продолжил:
    -Так вот, отец взял палку собаку проучить. Так подошёл к ней, не спеша, как бы приготавливаясь,- он вдруг замолчал. Я уже представил картину человека внешне напоминающего моего собеседника, у которого в руке была поленница предназначенная для растопки печки. И собака - я не мог её вообразить. Только цепок и вшивый ошейник, которым псина растёрла себе шею до оплешины. Вряд ли смог он её избить...
   А потом как-то грустно договорил:
   -Сердечный приступ,- последнее слово прозвучало уже глухо. Видно, ему стало чуть не по себе от воспоминаний.
   -Мне очень жаль твоего отца, но поверь - это чистая случайность,- я словно протягивал ему руку через реку, высказывая таким вот образом сожаление.- Послушай уважаемый, не знаю твоего имени, но...
     -Никита,- оборвал меня он,- Никитой меня зовут. Извини...
   При упоминании своего имени, он чуть подался вперёд, словно слова посылаемые им, имели какую-то форму и вес.
   Меня нисколько не интересовало как его звать, и то зачем он здесь. Я лишь хотел по-быстрее удалиться, ибо у меня были свои дела, но мужик явно жаждал общения.
    -Братишка, у тебя нет закурить?- уж больно жалобно спросил Никита,- курить охота, мочи нет.
     Теперь я уже стал раздражаться таким вот общением; минутный союз развалился, но надо держаться, ибо нервный срыв мне не поможет. Мне не понравилось то, что он перебил меня. Возникшая, по моему мнению умная мысль, предположение, насчёт домыслов и всяческих бредовых примет, имела место быть высказанной, как доказательство построеннии теории на фундаменте из воздуха. Но...
    -Ну если даже у меня и есть курить, как я тебе передам, через реку?- говорил я как можно спокойнее и почти во весь голос, забыв про осторожность,- река широкая-то.
     -Так я к тебе переплыву. Смотри,- ответил мне Никита и было уже направился ко мне. Зашёл в воду чуть ли ни по пояс, когда я его остановил.
    -Стой, стой,- чуть не закричал я,- нет у меня сигарет, нет. Вернись на место.
    Его руки были в воде. По запястье. Я представил как ему сейчас мокро и облепился сочувствием. Сохраняя спокойствие я искал в себе фальш, но только убеждался, что мне не всё-равно. Илистое дно, наверно затянуло его по щиколотку, ноги коченеют от подводных ключей и возможно скоро будет судорога...
   Он с досадой развернулся и шумно разгребая ногами воду, вышел на берег что-то бормоча себе под нос. Я же, довольный тем, что остановил Никиту, свободно выдохнул и впервые, наверно минут за десять, огляделся вокруг себя; повышенный тон прибавил смелости, но не надолго. Но перед этим, возникший не понятно откуда порыв, прибавил мне росту и веса. За моей спиной стоял бескрайний легион опоры и горячее дыхание рвущихся в бой каждой единицы, приятно грел, мои, пока ещё заправленные крылья.
   Я и подумать не успел, как из леса на том берегу реки выскочил ещё один человек. Я был в шоке и просто ошарашен от того, как тот быстро передвигался. И не только от этого. Внешний вид его был намного хуже Никиты, но поведение, передвижения и наконец маскировка, выдавала в нём лидера. Человек отлично сливался с природой, с её тенями и формами. А выпадающий свет луны, придавливал его к земле как гнома. Он шёл совершенно бесшумно, но когда шипел на Никиту, тем и выдал себя.
   Меня-то он и не заметил, а может не подал виду; всё своё внимание незнакомец обращал на Никиту. А точнее вымещал негатив на шепотливо кричащем языке. От неожиданности я половину не расслышал, о чём тот говорил этому, но из обрывков некоторых фраз я понял, что он сильно ругал Никиту. До слуха долетали куски мата, ловко находящие рифму слетающих с языка фраз незнакомца. Жестикуляции рук позавидовал бы сурдопереводчик и всё. Никита, отчего-то только молчал, не проронив ни слова. Тот мужик тряс его за плечи и высказывал какие-то претензии, я слышал как брызжит его слюна, а Никита... Никита молчит - принимая претензии, видимо зная за что.
   Ещё, что мне удалось расслышать, так это то, что они должны немедленно уходить, и внезапно возникший, буквально ниоткуда человек, исчез в темноте также быстро, как и появился. Никита неспешно, но всё же послушно, направился вслед за этим человеком. Он неспешно волочил ноги в промокших насквозь брюках, подбирая штанины поочереди каждой рукой.
   Я немного, самую только малость, обиделся на него. Потому что он вот так, не попращавшись, удалился в ночь. Дело не в том, что он не вежливый или не уважительно ко мне отнёсся, а в том, что сотворившись из ниоткуда, Никита растворился в никуда. Может показаться странным моё замечание, но я так не люблю.
   Я остался совсем один в полном неведении, что здесь сейчас вообще происходило. И к чему всё это. Долго думать я не стал и также направился прочь от этого места; ноги не слушались до конца, но движимый к поставленной цели словно подталкивал меня в спину... Этого у меня было достаточно - стоило этим овладеть и шёл до нужного.
   Овальный пятачок, освещённый ночным светилом, рассекала тёмно-синия линия. Встряска всполоснутого белья, осыпала мелкой крошкой края контура и овал заблестел. Заблестел красиво... Всё-всё, что может иметь цвет, звук, запах и глаза - всё должно быть красиво. (Прошу не учитывать оборотную сторону медали. Это не про это...)
   ... И шёл, стараясь выкинуть мысли об этих двух повстречавшихся странных типах, подальше. Но получалось плохо; мне показалось это некоим знаком и чему-то предшествующее, только не понимал к чему. Верил, что каждая новая встреча, каждый попавшийся человек на жизненном пути, это предзнаменование чего-то ещё. Вот только несёт ли это хорошее или плохое, предстоит узнать, а пока гадаю и шагаю.
   Усыпанное звёздами ночное небо и яркий свет луны, периодически накрывали чёрные тучи. Они были редки и моментально рассеивались как утренний туман. Чем глубже в ночь, тем чернее тучи. И чем ярче лунный свет, тем темнее становилось, когда она исчезала. Из-за этого, когда пряталась луна, видимость была равна практически нулю. Ориентировался я по свету в домах с каждым шагом приближавшейся деревни. Жёлтые точки вырастали в овальные фигурки с закруглёнными уголками. И даже сеть и полосы из веток деревьев, ничуть не омрачал приближающийся вид - вид жизни. По мере продвижения вперёд на моём пути попадалась прибрежная растительность, колючие кустарники дикой яблони с опавшими на землю недозревшими плодами. Также собранная рыбаками бреднем тина и брошенная так, скрученная и ещё совсем мокрая и противная. Всё это было плохо видно, что несколько замедляющая моё продвижение, но в некоторой степени как-то маскируя и моё здесь пребывание.   
   Отошедшие на второй план Любава и Никита, со своим внезапным незнакомцем, не спешили исчезать, а так, присели в сторонке, в ожидании бурного и нахлынувшего когда-нибудь, смятения. Они ждали, когда я их наконец позову, или снова по причине возбуждённого себялюбия впаду в депрессию, тем самым раскроюсь для вторжения. То, что они мне мешали, неспешило осозноваться и поэтому я как-будто отвернулся от них в сторону, но знал, что они есть.
    Уже когда до моего места назначения оставалось приблизительно метров восемьдесят, я замедлил шаг, а вскоре и вовсе остановился, чтобы осмотреться и понаблюдать за обстановкой. После встречи с Никитой и его спутником, я почему-то стал менее осторожен и внимателен, что в данный момент мне было нужно как никогда. Лягушачьи песни, а точнее свадьбы, торжествующе воспевали своё превосходство над чем-то большим, грозным и возможно смертельным. Так или иначе водоёмное мероприятие приглушало и громкое сердцебиение, и тяжёлое, с хрипотцой дыхание, и самое главное - вызов!
   Вызов самому себе... Оно было через меру громким и вызывающим. Так что всё оказывается кстати. И как никогда!
   Я простоял неподвижно несколько минут, реагируя буквально на каждый звук доходивший до моего слуха. После, уже крадучись начал, продвигаться вперёд, ближе к цели. Не смотря почти на глубокую ночь, у меня было такое ощущение, что деревня ещё не спит, столько мне слышалось всякого рода звуков, которые заставляли дышать через один раз. Но всё это были только мои предрассудки, вызванные страхом и чересчур возбудившейся чувствительностью и сосредоточенностью.
    До забора скотного двора оставалось всего несколько шагов, и я крайне осторожно встал на четвереньки как маленький пугливый пёсик и сквозь проросшие мелким клёном кусты, пробрался к взрослому дереву всё того же клёна. Сломанные мною ветки пахли сочным, но кислым молодняком; листья прилипали к ладоням, а несколько раз я наступил на что-то мокрое и вязкое - даже боюсь подумать о том, что бы это могло быть.
    Прислоняюсь к дереву спиной - перевожу дух. Земля таила страсть и тайну канувшую в небитие веков, а ещё сырость, отчего колени подверглись тяжбой памяти трёхмесячного похода и его развязки. Я сидел и думал о тех высших силах, что так легко и свободно предрешают судьбу таких как я. Нисколько не хочу поднять своего значение перед Ним, но можно же понизить планку и объективно считаться не только со своим, но и с нашим мнениями.
   Но мне виднее, потому и считаюсь...
    Это всё от воды, от того течения, которое, что хоть к вечеру, что хоть на туманной зорьке, приносит откуда-то издалека непонятное что-то и это что-то непонятное притягивает как магнит, как запретный плод, как свинцовый шарик при ударе о боёк, вспыхивает огнём сушёный порох, отправляя в единственный и последний путь его, на удачу и чью-то нежить. И всё это, без права на возвращение.
   Мне ещё не довелось постичь скоротечности жизни; отлаживаемые дела ни делались, а накопившиеся новые, никак не приступали к старту. И теперь там, где-то, где сразу-то и рукой не достать, я вижу, что так оно никогда с места и не сдвинется...
   К собственному удивлению, я почему-то не испытывал теперь дикого страха; я словно присел передохнуть в тенёчке и так, как это было около реки, посреди ночи, да ещё и несмотря на то, что я был практически рядом с логовом зверя. И меня это обстоятельство в кой-то мере напрягало, но так, чтобы вроде бы непосильную на первый взгляд ношу, я сумел бы легко взвалить на плечи и отнести куда мне нужно. Но по возникшей, по неосторожности (а осторожность я сохранял неподдельную), мог наделать немало шума и непоправимых глупостей. Предчувствие такого только накручивало и так на накрученное состояние... И я в конец понимаю, что шпарюсь, горю, плавлюсь как пластилин на солнце, как масло на разогревающейся скороводе.
   Это не сумашествие - это гон...
  Самое верное, что мне надо было сделать, так это переждать какое-то время. Встряхнуться, свесить руки подобно кистям, полных виноградных плодов и подумать о чём-то отрешающим, незначащим пока ничего. Если получилось, дать оценку своему новому положению и продумать о дальнейших действиях.
   Дальнейшие действия. Их было десятки, сотни, а может даже и тысячи - там, у самого дома, у крыльца. Они были выучены наизусть, разобраны по пунктам, расставлены по полочкам. Подкреплены силой духа и уверенностью в их пригодности...
   ... тут они рассыпались как соль на стол и столько же на пол. Боишься начать уборку, потому-что плохая примета... Подбирать... Ну что, посмеёмся!
   Сжавшись, словно снежный ком, готовлюсь к полёту. Вот сейчас клён сам собой оттянется назад, немного задержится и... Ти-и-иу-у!!! Поехали!!! Полетели.
   Стоило мне только перевести дыхание и малость расслабиться, как мною овладевало неутолимое желание выкурить сигарету. "Как странно,- подумал я,- вовремя морального и физического напряжения, меня не тянуло к этой пагубной привычке, словно оторванное - не имеющее ко мне абсолютно никакого отношения, система газо- и космо-водородная  цилиндрическая масса, чёрного цвета с золотистыми точками. А стоило дать организму небольшую разгрузку, выдохнуть и почувствовать мягкое и тёплое седло, как на тебе - надо затянуться".
  Высунув голову из-за дерева, я стал внимательно осматривать территорию фермы и расположенные на ней корпуса. Видимое мною было хорошо мне знакомо, ибо уже не в первый раз здесь находился, а последний-то раз не плохо и засветился. И почему я здесь опять? Может у меня уверенность в собственной неуязвимости и не родился ещё тот, который сможет схватить Яшку-цыгана.
   А может это подростковая упрямство, переросшее в старческий моразм и прочно укореняется.
   "Ну да прочь задор и отвагу, лучше сконцентрируйся на объекте и делай то, зачем сюда пришёл."
   "В кой-то века с тобой согласен..."
   "Ещё бы. Одно дело делаем..."
   Из-за очередного слияния туч, тухнет свет, но я довольствовался тем, что мне было уже знакомо из раннего посещения фермы. Единственное, что меня настораживало, это то, что территория не освещалась фонарями. Темно. Неужто на электричестве экономят барыги, или это, может, ловушка для такого как я. Мне было смешно и я представил, как они обсуждают моё появление и то, как меня схватят. Опять смешно.
   Но мне кажется, что всё просто как-то... Неужто меня такое сможет остановить и из-за отсутствия света, или ещё что-то в этом роде, я, прошедший пешком неблизкое расстояние, возьму и поверну назад. Бред. Скажу больше, во мне просыпается азарт, а в голове звучит музыка, мотивирующая на безумный шаг; я шевелю губами и предаюсь волнующему восторгу, возможно которому не суждено сбыться. Да пусть...
   А охранник, этот пёс сторожевой, который был в прошлый раз... Ха-ха-ха! Его уже, походу, сняли с цепи за случай со мной и выбросили. Ха-ха-ха! Круче было бы, если это был сам хозяин, то... Тут фантазия притормаживается, потому что развитие оного, по предворительным подсчётам, имело ни одно, ни два и даже не три версии. И одна-другой лучше, изящней, бесбашенней.
  И пусть они на свете экономят, пусть охрану набрали побольше и сильнее, и думают, что ферма надёжно защищена... Этой ночью я их разочарую в излишней самоуверенности. Не в количестве плюс, а во мне...
    За то время, которое я играл с собственным самолюбием, мне удалось восстановить свой хиленький организм, а напущенный на самого себя фарс так и рвал меня с места на действия. Отбросив сладкие мыслишки, я стал рассматривать в темноте возможное место для того, чтобы ближе подойти к забору, и заметил, что чуть в стороне растёт густая поросль молодых кленов. Она прорастала параллельно ограде и именно оттуда, как мне показалось, будет удобнее вести наблюдение за происходящим на скотном дворе. И уже в несколько широких ползков по земле я очутился на новом месте.
     Ещё как надо не расположившись, я неожиданно почувствовал запах никотина. Это могло означать только одно - совсем рядом находится человек от которого оно исходит. Их человек. Должно быть, это охрана.
    "Или сторож..."
    "А это, не одно и то же?"
    "Ты чё, не слышишь разницы? Сто рож!!!"
    "Подумаешь!"
    И я не ошибся. Стоило мне только высунуть голову, как буквально в двух десятках метрах от меня, стоял человек. Он был в камуфляже, курил и лицом в мою сторону. Яркий огонёк сигареты описывал зигзаго-образные пируэты вверх и вниз, немного в стороны, круговые движения - словно подавал какие-то сигналы наподобии маятника. Можно было подумать, что на "АТАСе" стоит и маячит кому-то. Вот сейчас что-нибудь загремит, зашуршит холщёвый мешок, зашевелится дверь скрипя петлями и откуда-то из темноты выскочит сразу несколько человек в масках и только шорох удаляющих ног, напомнит о встревоженной тишине и о её возвращении...
   ... Он как-будто видел меня, смотрел прямо в глаза и, жестикулировал. Я словно прилип, своим криссталиком, к его огоньку. Но тут же вернулся на место и затаил дыхание. Нет, не страшно... Больше наверно, забавно, приколько. Да-да, забавно и прикольно.
   Но не в этом дело. Совсем не в нём! Что-то знакомое мне показалось в фигуре этого человека; неужто это тот самый парень, с которым я столкнулся в последний раз. "Как бы он не засёк меня", закралась в голову пугливая мыслишка; понеслось бешеное представления попадания в плен, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Мои глазки судорожно забегали по сторонам ища выход, но закрыв их и прикусив нижнюю губу, я резко выдохнул и взял себя в руки. Сжав кулаки и вообразив невидимый поручень, я его подтягиваю на себя и прижимаюсь всем корпусом...
   Точно, не упаду...
   Привкус крови... Фарс! Обманулся.
   "Хочу курить",- думаю я и повторяю это вслух, но слышу слабо, ну и пусть. Я в себе и это важно.
   Я сосредотачиваю слух на том, что у меня за спиной и при случае был готов вскочить и уносить ноги, что было сил. Но ферма молчала и никаких действий с моей стороны не последовало. Переждав некоторое время и по-новой собрав волю в кулак, я решился посмотреть снова туда, где был человек. Он всё также стоял на прежнем месте как ни в чём ни бывало и продолжал дымить сигаретой. Похоже, он ничего не заметил, успокоил я себя. Ещё немного и я прослежу график обхода территории и тогда...

                Глава  4
   Олег допивал очередную чашечку крепкого кофе. Мизерная посудинка тонула в его широкой ладони и только яркая раскраска её - столица нашей Родины, с изображением Красной Площади и памятника Минину и Пожарскому, делала заметной в его тугих пальцах. От такого невозможно было взбодриться, даже на толику; вынужденное самовнушение, да и так сойдёт...
   В перерывах между глотками он смотрел на часы, но каждый раз забывал о значении движимых стрелок, пересекающие через цифры и пунктиры. Бороться со сном Олег учился сам - в целях развития тела и духа. Но этой ночью предпочтение было отдано горячей и тонизирующей жидкости. Вонючая сторожка так и благоухала ароматным запахом напитка, выращенного где-то за тысячи километров от этого места.
   Перебитые, в том числе и его, носки, ещё находились на уровне пола, зависли над уровнем не выше стоп, а может просто были придавлены -  и болтались по углам, за диваном и за тумбочкой, и ждали... Ждали, когда он закончит. Чтобы... Но когда закончит, его здесь уже не будет. Облом!
   Время, перевалившее за полночь, так долго тянулось, что терпеть всенощное бдение было очень тяжело. Поэтому практически каждый час, ему приходилось ставить кипяток и с его помощью, держать себя в боевом состоянии. Хотя боевое, считалось чисто относительно. Одному Прохорычу было нипочём. Тот всегда был бодр и складывалось такое ощущение, что усталось ему неведома. Только ядовитый запах его папирос присутствовал практически везде, где только он находился, к чему прикосался и даже тогда, когда его не было рядом. Даже кофе не мог соперничать по стойкости; серый дракон со скоростью ветра пожирал другие запахи и покружившись вокруг и над, свернул хвост калачиком и водрузился на трон.
   Человеку свойственно быть раздражительным, вспыльчивым, злым. Время что ли такое?! Хотя при чём здесь оно! Он глубоко ими обростает, предаётся наслаждению, передаёт по наследству и даже гордится этим. Печально! И всё ж... Опомниться удаётся не сразу, и то не всегда. Собравшись с силами, волей и терпением, человек хочет стать лучше и избавиться от этой пакости. Если подойти к этому с умом, и то, результат может быть двояким... Главное разобраться. В себе.
   Не бороться со всеми сразу, а свести к минимуму большее, а меньшее - вообще искоренить. Но и тот минимум, оставшись наедине, иногда вырастает в такого дракона, что все предидущие, вместе взятые, не стоят и рядом с ним.
   Олег раздражался папиросным никотином. А ещё потными носками, отрыжкой копчёной колбасой и беспричинным смехом. Если с последними тремя, он как-то справлялся, то с первым - неполучалось. Причину искал в себе, рылся как червяк в навозе - пробовал, не получалось. Закрывал глаза и спал... Сны! Искал в них, может намёк, а может сразу решение, но... Как назло - пусто!
   Способ "клин-клином" - бред. Ещё один. Почему? Потому! Потные носки чем лучше, а на копчёную колбасу ещё нужно заработать. И тут Олега осенило - дед, Захар Прохорович. Этот демон - он причина. Но разочарование сразу усадило Олега на задницу и сложило ручки перед ним. Головка склонилась набок...
   Ну не мог же он в конце концов навредить старику. Не запереть же его в одном из корпусов, да и запретить тоже ни в его силах. Демон имел неприкосновеность, при чём жёсткую. Единственный плюс его в том, что своим старческим желание поговорить, он не давал ребятам впасть в сон, надоедая им своими рассказами из прошлого, которые Прохорыч пересказывал не один десяток раз. Дед реально приободрял коллектив, и хоть часто роптали на него за это, как ни смотри, а он незаменимый член нашего маленького общества.
   Выход напросился сам собой - смирение.
   Вот и сейчас, пока Олег перекусывал кофе, дед успел и к нему заглянуть.
   Он раскрыл вовсю дверь и ступив одной ногой на порог громко проговорил:
    -Что за ерунда?! Слышь! Не включать фонари. На улице хоть глаз коли, ночь,- сходу начал он. Во время разговора у него изо рта то и дело летела белая слюна. Негодования,- Тонька с ума что ли помаленьку сходит. Дура баба!- Он хотел сплюнуть, но было некуда и потому проглотил.
   Серый дракон просачивается над головой старика и чуть не задирает его капюшон, чем закрывает всё лицо старика. Длинные конечности держать шире двери, чтобы он весь поместился. Но аромат свежесваренного кофе, держит оборону - отчаянно и достойно.
    -Да не шуми ты, Прохорыч. Не буди тишину!- Оборвал его Олег. Он видел только ногу и нахлобученный капюшон,- сам негодую, а что делать. Кофе будешь, пока горячий?
   -???
    -Говорю, компанию составишь?
    -У меня другая отрава,- отмахнулся Прохорыч, не понятно для Олега, что тот имел ввиду.
   Дракон напирает и кашляет огнём. Он занял уже весь потолок, а по четырём углам спускаются его цепкие щупальцы. Казалось бы высокий, южно-американский абориген, готов принять бой, но градус кипения заметно падал, несправляясь наверное с резкой переменой часовых поясов.
   -Ну и...
   Дед махнул рукой и удалился прочь. Дверь хлопнула и приоткрылась.
   Дракон лежал уже ниже лампочки, свисающей на проводе от потолка более чем на двадцать сантиметров, сложив чешуйчатые лапы одна на одну, а сверху них свою огромную голову. Он еле слышно сопел в свои большие ноздри и выпускающийся воздух, плавно приподнимал к верху его длинные усы.
   Оставшись один, Олег одним глотком уничтожил остатки плохо растворимого кофе на самом дне чашечки и решил просто минутку-другую посидеть в одиночестве. Разум требовал размышлений, а на языке горький след кофеина; язык прилепает к нёбу и хочется пить - пить много. холодной, колодезной воды.
   "Вроде бы и ничего такого,- думает он про себя,- и режим работы располагал быть постоянно на ногах, в движении, в бдении. А стоило только присесть на минутку, свесить плечи на ключицу, так сразу же смаривало в сон. Веки тяжелели, наступала головная боль, темнело в глазах."
   Обычно за дежурство парни из охраны, поочереди прилаживались на часок покимарить, а то и больше этого. Но дело принципа для Олега, оно значится с большой буквы и отступать правилу он не желает. Закодировал сам себя, но только гордится этим. Просто потом возвращаться тяжелее - да и стыдно. Стыдно перед собой.
   Тут ещё большую роль играет слово хозяйки - сказала усилить бдительность, значит покимарить не получиться. "Не дай-то Бог, снова "гость" объявится и "отработает" своё. Работать, так работать",- снова думал про себя Олег и гнал всю навязчивую нечисть, сбивающая его с ПУТИ.
   Это всё нервы. Вместо того, чтобы признаться, ищет источник несуществующего.
   Параллельно в голове крутились мысли о "Курске". В чём-то он находил взаимосвязь и со своим положением по жизни и с такой огромной трагедией. Но только сравнение ничтожно маленькое, а масштаб трагедии был настолько велик, что ему не хватит и целой жизни, чтобы осознать её. Как и нормальный человек это не могло не сказаться и на внутреннем состоянии Олега, его поведении и отношениях с...  которых пока не было. Он боялся поставить себя на место хоть одного подводника, чтобы представить те ощущения, которые вскоре закончаться навсегда.
   Его передёргивало, а в носу чуял трупный запах. Боковым зрением ползли полуразложившиеся трупы в тельняшках, а из прогнивших дыр выползали морские падальщики. Потом плавующие трупы распухшие от воды сталкивались меж собой и расходились, чтобы столкнуться с другими.
   " А у кого-то семьи: жена, дети, родители. Дяди, тёти, крестники..."
   "И всё..."
   "И всё! В один миг."
    Только хотел он встать, чтобы выйти, как в сторожку вошёл Николай. Дракон вздрогнул и проснулся, но сейчас для Олега он союзник. Он ему кивает, подавая знак, чтобы тот пока не вмешивался. Коля ещё не закрыл дверь, как несколько раз фыркнул вроде себе под нос, но чтобы Олег слышал.
   "О, обозначился",- ворчливо подумал Олег и вида даже не подавал.
   Вместе с Коле ещё что-то вошло; его не было видно - оно ощущалось Олегом, как предрассветный луч солнца, лениво выползающий из-за горизонта и давал знак красно-пёстрому Пете-петушку о начале...
    -Ну как там?- спросил Олег у брата,- тишина?
   Коля, нервно сопя, прошёл мимо него и после этого недовольно ответил:
    -Да кому там что нужно, все и вся спят. Даже бычки, и те мирно храпят,- Коля сделал акцент на последнем слове показывая затаенную злость и недовольство на..., а затем добавил уже как бы себе.- Уже столько кофе попили. До утра не хватит.
   Он заглянул в банку с кофе, зачем-то понюхал её и вновь недовольно сказал:
   -Всю ночь на ногах. У нас и кофе не хватит до утра.
   -Я хорошо слышу,- ответил Олег.
   -А, ну понятно!- похоже на отмашку.
   То, с чем был Коля, похоже был сильней того дракона, которого оставил Прохорыч, и на которого рассчитывал Олег. Он прятался за спину Коли, боком выглядывал и косился на дракона; эта была стратегия, он присматривался, прицеливался.
  Коля подошёл к плите; Олегу было видно как пар ещё исходил от недавно вскипячённой воды в чайнике...
   "...О, что это? Что это, что это!!!"
   "Ради всего святого, молчи! Молчи!!!"
    "Да просто интересно..."
    "Посмотри... сам знаешь куда - там тоже интересно."
   ... ещё не до конца остыла решётка на которой стоял чайник и которую совсем недавно жжёг синим пламенем природный газ. Коля берёт за ручку и... секундное оцепенение на лице; этот пар тоже предмет в некоторой степени одушевлённый. Птица! Птицеяд! Он не появляется медленно или постепенно; он взрывается как порох, но совершенно бесшумно и появившись, встаёт на дыбошки. Не до конца расправив крылья, цокает острыми когтями на уродливых лапах. Скользит по столу как на коньках - вспархнув пару раз крыльями, удерживает равновесие и шипит косоротым клювом...
   О чём можно думать в такие минуты? О чём вообще он думает?
   Как бы это назвать?! Те моменты в жизни, проходящие через него как через сито, когда злость вростается в сердце, мелкими кусочками пропущенными через мясорубку и этими маленькими червечками, чем-то напоминающие тех, что съедают спелое, здоровое яблоко изнутри... Ты как-будто слепнешь. Теряешь вначале предчувствие, а вскоре и чувство реальности и всё кажется, что тебе само должно везти, подставляться под тебя, подстраиваться - а ты только протягиваешь руку и берёшь готовое и пользуешься. Если вдруг не так, то злость растёт, развивается, укореняется. И обычным сжатием кулаков и до скрипа зубов, не обойтись.
   Сделав шаг к столу, Коля тут же опрокинул чайник с кипятком на пол, разлив всё содержимое. Брызги накрывают его пыльные берцы и немного голенища до колен. Мокрый пол под столом, под тумбой от телевизора, под Колей - блестит сероватой жижей. Достаётся и Олегу; он не обращает внимание, хотя несколько крупных капель, жгут погрубевшую кожу даже через брезентовую штанину. Коля ухватывается за руку, как за спасательный выступ на отвесной скале, за которую если не удержиться, то падение вниз, принесёт ему исчезновение как моральное, так и физическое...
   ... и так смешно сжимается его лицо, так он меняется на глазах, как кусок сливочного масла растекается на горячей сковородке. Уродливая гримаса от боли на последнем издыхании сдерживается, чтобы не изрыгнуть ещё одного - воплощения воображаемого предмета, ещё более уродливого и безжалостного. Коля всё ещё сдерживается, чтобы не закричать и зажав раненую руку меж ног, молча стал пережидать, когда боль утихнет.
   Птицеяд одним только взглядом уничтожает дракона, а тот, что пришёл с Колей, поджав хвост, пулей вылетел из сторожки.
   То ничтожество, что увидел Олег, он представил с плавающими трупами в замкнутом пространстве наполовину заполненной водой. Чтобы исчезнуть, нужно вырваться наружу. Но некуда! Вода меняет цвет, становится мутной, в ней плавают опарыши, которые размножаются со скоростью времени. И растут! Растут!
    К Олегу пришёл удав; он как кот потёрся о его ногу, запрыгнул на колени и обернувшись вокруг пояса, пристроился у него подмышкой.
    "... дракон ушёл - пришёл удав..."
   Он сидит на высокой табуретке и спокойно наблюдает за танцами брата. Пусть немного и жжёт ему ногу, но это не сравнить с тем, за чем он сейчас наблюдает... и не имел не малейшего желания вмешиваться и помогать. Возможно брат ожидает снисхождения, смягчения; может он даже думает, что сейчас старший брат снимет маску босса и положа руку на плечо, скажет: "Ну всё, братишка, хватит! Я не прав, каюсь. Ложись спать, мы тут сами!" И погладит по голове.
   "Он забыл ещё одно - слёзы. Поплакать забыл!"
   "Подумаешь, обжёгся. Тут люди смерти ждут. Ждут и ничего!"
   "Да! Велико расстояние - неохватить одним обхватом!"
   Коля же больше испугался, чем пострадал. Он несколько раз тряхнул пострадавшей рукой, шипя от боли как разозлёный змей и очень тщательно стал осматривать её. Сейчас он так жалок! Но не смотря на это, змей продожает шипеть и вот-вот ужалит сам себя. Но вскоре боль утихает и остаётся только беспорядок, да застывший на уголках рта яд.
   -Попил кофейку!- как-будто выдавливается. Коля стоял по-среди комнатки в луже кипятка, от которой ещё исходил пар.
   Обострилась вонь от не стираных носков. Она режет ноздри и в области переносицы; во рту появляется привкус кислого с горьким. Чешется горло, словно там застрял колючий кусок чего-нибудь.
   "Уж лучше Прохорыч",- подумал Олег и поежился в плечах, ощущая озноб по телу .
     -Вот и сон как рукой сняло,- проговорил он вслух, словно сейчас не о трупах думал, а о философии взаимодействии между собой простых и сложных вещей.
   Старший брат стал украдкой смотреть на Колю и образно кинул его в тонущую субмарину. Важность такого события сразу же потерялась, казалось бы, в очевидном трагизме. Так как социальный статус утрачивается сам по себе, если среди героев обнаруживается такой индивид, как его младший брат.
   Вот сейчас он стоит в луже и незнает, что делать. Не говоря уж о подводной лодке.
   "Смешно..."
   "Смешно и больно... Нет, не больно. Болит. Болит живот от смеха. Ха-ха-ха!!!"
   "Что это такое?"
   "Стандартная реакция на глупость человека..."
   "А-а-а!"
   "Всегда?"
   "Ха-ха-ха, да-а-а, Всегда! Ха-ха-ха..."
   "И почему жизнь подбрасывая уроки, не учит их читать! А впрочем, дело самого испытуемого."
   Подумал, но смысл до конца не понял. Только на утро... Утром...
   -Блин, Олег! Ёлки зелёные,- вырвалось у Николая откуда-то изнутри, словно грудь разорвало и оттуда раздался ни его голос. На самом же деле он с трудом сдержался, чтобы не выругаться матом сжав зубы, невыплеснуться, но на уголках рта появилась слюна. Потом собравшись и более спокойным, невызывающим тоном, проговорил,- что мы, железные что ли. Может хватит мучать нас. Да сам... Это ребячество какое-то...
  "Ну как мальчишка десятилетний!"- Если Олег так и думает, значит Коленьке ещё далеко до взрослого, до социома. Ещё нужно погладить по головке и показать дорожку по которой дальше идти. А ещё подтолкнуть в спину, так сказать, для разгону. Но и этого мало будет. В дорогу нужно не просто говорить наставления, но и поправлять, если не дай Бог свернёт не на ту тропинку.
    Коля говорил не меняя своего положения, словно прилип к полу залитому кипятком. Лишь на последних словах он повернулся к брату, изображая брезгливость и не только.
    -А ты что, привык работать прохлаждаясь. Курортник, чёрт тебя побери!- Олег был спокоен, потому-что удав ещё ласкался о его грудь и мурлыкал как кот с самой нежной шерсткой. Он отвечал безразлично, но с наставлением, смотря на младшего как на стену, которая ломается и под взглядом, и под словом, а при случае и под делом. Хочется слепить её заново как из пластилина, или голубой глины, что ни в коем случае не меняет сути дела. Только пластилин под солнцем плывёт как масло и неподдаётся лепке. А глина вроде схватывается, но прикосаясь к ней холодной рукой, рассыпается как песок.
   Так же, не особо суетясь, Олег поднялся, обошёл брата и лужу, поставил пустую чашку в мойку. В мойке уже были две грязные.
   "Лёхи и Андрюхи,"- подумал он, а на дне подсохшего кофейного осадка Олег разглядел поросячьи пятачки. -"Лёхи и Андрюхи", -вновь подумал он.
   Удаву нравится хозяин и подобрав хвост, который прежде волочился по полу, аккуратно положил его в карман.
   Олег повернулся к Коле, и указывая пальцем на беспорядок на полу, проговорил:
   -Прибери-ка тут по-шустрому за собой,- Олег одевает кепку на голову, гладит себя по бороде; удавчик мурлычет, но немного сдавливает кольцом - и более жёстче добавил,- дома будешь у себя возмущаться и не передо мной, а перед женой, будущей,- и резко развернувшись, направившись к выходу.
    Лужица подпрыгивала под каждый шаг. Перед самой дверью скрипнула знакомая половица. У дверей уже несколько недель болталась ручка и скоро наверно отвалится.
   "Прикручу,"- снова подумал он, а про брата,-"не починю!"
    -Я на обход. И не спать. Накажу.
    Внутри Николая кипела лава негодования и нетерпения. Исходящий пар обжигал горло и язык. Рвотное кипение выдавливало нутро наружу, наизнанку...
   ... и вот он открывает рот и из него вываливается плотный оранжево-красно-бело-коричневый огонь; пламя болтает его во все стороны, хочет ухватить кого-нибудь или что-нибудь, неважно - и поглотить, уничтожить, похитить. Николай поворачивает голову, где только что находился его брат, но того уже нет. Повезло. Языки пламени беспомощно бросают свои длинные руки во все стороны, и не находя ничего подходящего, начинают обрабатывать своего хозяина.
   Суперответственность брата раздражала его до мозга и костей. Коля научился читать последовательность действий старшего и возможно предугадывать очередной ход, но почему у него возникает потребность делать наоборот. Коля не задаётся таким вопросом. Он вообще не задаётся никакими вопросам, а нужно лишь то, что само привалит. А объясняется всё просто; просто он ещё не работал в таком напряжённом режиме, а психовал от усталости, от невозможности воспротивиться, от лени. А тут ещё кипяток!
   Но перечить брату, только дороже себе. Помниться Коле, как Олег однажды так ему накостылял, что у Коли вылетело из головы то, за что это он его так. И вместо того, чтобы осознать, он затаил обиду. Она созревала день ото дня, месяц от месяца, год... Коля уже не помнил насколько давность, принёсшая ему обиду, исчерпала себя как ветхая древесина, пролежавшая в сырой земле не один десяток лет. Закравшийся дух мести безобидным котёнком, вырос в зрелого тигра и начинает грызть. Он грызёт Колю, потому что Коля бездействует, Коля ничего не предпринимает, Коля лопух.
   Почти ежедневное упоминание таким обидным выражением, выводит того из себя. Колит под лопаткой, стучит в височках. Слезятся глаза от пущенного тумана - а обида-то растёт.
   Но время не пришло, и не приходило, и ему больше ничего не оставалось, как взять и убраться в сторожке. Бормоча под нос ругательства Коля вдруг понял, что они только портят настрой и так плохого настроения. Ветки веника сыпались под нажимом, прибавляли работы и уничтожали...
   Олег же не меньше был возмущён поведением брата. Ведь был же он когда-то нормальным. Или нормальным его нужно считать таким, какой он сейчас есть?
   "Нет! Бред! Однозначный..."
   "Какой есть. Ешь..."
   "Ого-го-го, по-легче! Брат всё-таки..."
   "То-то и оно!"
   Был же когда-то белоснежным, хрустящим как первый снег, под прихватившем только что морозцем землю. Великолепное начало! Затянувшееся рождение ангела! Но тут смерть отца, а вскоре и матери. А он продолжал играть на солнышке и пускать в глаза зайчиков.
   Он стал другим, когда Олег вернулся из армии. Нет, перед самой повесткой он почувствовал под коркой предательское течение, скрывающееся ещё в неведомом ему подсознании избалованного братишки, но не воспринял это всерьёз. Два года отсутствия, перевернули не только страну с ног на голову, но и младшего бесёнка. От белоснежника остались еле заметные кусочки в области подмышек, шее и пояснице. Остальное изменилось до неузнаваемости. Олег и сам-то после армии покутил, не дай кому повторить такое. Но то было в целях стряхнуть пыль. Пыль смывалась сорокаградусным растворителем и сошкабливалась...
   Да чем только не сошкабливалась! И кем!
   Вопрос оставался открытым, большим и жирным. Олег не боролся. Только искал и не находил...
   А тот, как малое дитя, оторвали от мамкиной сиськи - ноет по любому капризу, лишь бы не работать. Лишь бы оставаться маленьким и чтобы его нянчили и сюсюкались, хвалили и лелеяли. И всё время помогали, кто чем сможет, кому что не жалко. Но то, что брат такой, отчасти он и сам виноват. И он знал, и понимал это.
   "Тебе нужна помощь - я готов помочь. Запрыгивай ко мне на спину, я тебя подвезу. Тяжёленький! Ну как, удобно? То-то же! Чего молчишь, пригрелся?! А тебе куда? Как куда мне - мне по своим делам! И тебе туда же! Странно! Хорошо, давай я тебя подвезу, куда тебе надобно, а потом по своим делам отправлюсь. Вот развилка, куда - направо, или налево? Выбрать самому?! Да ты толком можешь объяснить и показать свою дорогу? Что значит всё-равно?! Ну слезай, слезай паршивец... Ты посмотри на него какой наглец! Пристроился, понимаешь и всё ему ни почём! Пошёл вон! Я сказал вон, тунеядец!"
   Узнаёте?!
   Тихо вышагивая, рука сама, чисто машинально потянулась к карману с пачкой сигарет. Олег даже не заметил, как прикурил и глубоко-глубоко затянулся. Через несколько шагов он почувствовал лёгкое головокружение и тошноту, а по пальцам ощущался жар. Сначала он подумал, что его тошнота связана с неприязнью на родного брата, а потом  дошло, что это обычное и нормальное явление называемое "НИЧЕГО СЕБЕ, ДОЛГО НЕ КУРИЛ". Или "НИЧЕГО СЕБЕ, ПРИКУРИЛ". Или "ХЛОПТИ-ЁПТИ, ОП ЦА-ЦА. ПРИКУРИЛ ЦИГАРКУ Я." Или... или так можно до бесконечности. Не в том смысл.
    Олег считал дни воздержания от никотина; каждый день как ступенька и чем больше, тем выше ступень. Это арифметика, и кажущееся бесполезным перебор цифр, в некоторой степени отвлекает.
   "Отвлекает?"
   "Нет! Скорей наоборот. Вовлекает!"
   "Интересно! И как?"
   "А так, счёт не терпит приблизительности... Остаток и тот не внушает доверия..."
   "О как! Серьёзно у тебя..."
   "А то! Не шути..."
   Только что выпитое кофе, лишь прибавило соли к сладкому десерту. Это как в кашу из грибов, добавить добрую щепоть сахару, перемешать и поставить на стол в паре с молоком, парным. Вдруг опомнившись, ты остановился. Горячее щекотало ноздри, но вкусовые рефлексы не срабатывают. С ложки капает густая, светло-коричневая масса.
    "Бя-е-е-е!"
   Ало-красный фитиль радовал зелёные глаза Олега, но поняв, что он делает, был разочарован.
   Разочарование не приходит одно; неудовлетворённость в чём-то одном, обязательно притягивает к себе точно такое же другое. В куче они сильнее, изворотливее, с натиском при нападении.
   -Ну не одно, так другое,- сам себе проговорил он.- Что за день-то сегодня такой!
   Вдоволь полюбовавшись ярким огоньком между пальцами, он затянулся так сильно, что в глазах замаячили вспышки ярко-жёлтых зайчиков; голова приятно закружилась. Олег задержал дыхание, а выпустив его, как-то ссутулился - постарел что ли, бросил сопротивляться и удерживаемые за поводья лета, понеслись сломя мордатую башку не видя пути.
   "Пускай!"
   "Пускай??? Ты что, охренел чертила..."
   "Да, сдулся малость. Не говори ничего, только хуже делаешь..."
   "Я тебе такого сейчас хуже сделаю... Не унесёшь!"
   "Что-о-о?"
   "Что-о-о (передразнивает). Воротайся назад, немедленно..."
   Он уже понял, что потерялся немного; сложно было осознавать, что это так легко им упущенное, что это потерянное, так весомо в глобальном смысле и для него тоже. И ничего тут уж, как говориться, не поделаешь - просто продолжал курить, медленно вышагивая по вверенной ему территории.
   Проходя вдоль первого корпуса его снова стало немного подташнивать - сказывалось большое количество выпитого кофе, ещё нервы; на языке и нёбе невидимой плёнкой прилепилась сладкая горечь от напитка, вызывавшая тошноту изнутри чрева. Но в душе скреблось не только от этого и дать точное определение, что - отчего, не представлялось пока возможным.
  Давно не принимавший никотина организм, не мог сразу справиться с таким количеством яда. Внутренний он отчаянно боролся с непонятным ему врагом, не желая проигрывать и сдаваться. Но в целом это Олега устраивало. Устраивало то, что знал что устраивало. На том так и осталось. Только пускаемые круги плавно удаляющиеся во тьму, догоняли там ярко-жёлтых зайчиков и накрывая их, тушили свет. Но не во весь экран, а где-то там, неподалёку, на небольшом отдалении. По краям же, круги рисовали искуссный узор - узор прощание с тем, что порой называется... нет, не с мечтой, а с желанием быть повыше тех среднестатистических и при том, чтобы обязательно по всем показателям. Планка может быть и завышена, но сделано это нарочно...
   ... теперь тянуло по-философствовать, разровнять кочки и ухабы раздражения, а те, что неподдаются, скрыть туманом от сигарет.
   Так он первоначально обозначал цель, но точное время её достижения, им не упоминалось. И даже не думалось о самом её достижении как о таковом. Растянутое на многая лета, она становилась одним из тех, как то - руки, голова, работа, ужин перед сном, крепкий кофе по утрам. И заканчивалось с наступлением перехода в мир иной.
   Ну всё, хватит грузить! Тишина и покой, а цели и их достижения - фарс. От них хочется не смеяться, а плакать. Тихо так, в белую носопырку, стоя посреди комнаты. Когда никого нет.
   Олег остановился и снова задумался. На самом деле его уже понесло... Как хочется всё бросить и на несколько дней отключится от всего, выброситься из накатанной клеи жизни и зависнуть на поляне, где ещё не ступала нога человека. Как опостылела эта рутина, никчёмное существование, служба. Выбраться куда-нибудь в Богом забытое место и чтобы тебя никто не видел, никто не слышал, никто не о чём не говорил и не спрашивал. Наедине. Слиться с природой, загрузиться в нирвану и почувствовать себя собой. Привести в порядок мысли, подумать о высшем и немного заглянуть в будущее. Что-то не очень-то хочется вот так всю жизнь прожить; нужно обязательно что-то менять, иначе можно просто с ума сойти.
   "Всё, решено, доработываю месяц и увольняюсь ко всем чертям! Пусть другие охраняют. Вон Лёха, путный парень, у него всё получится. Заодно будет кому братишку приструнить."
   От нахлынувшего волнения у него участилось сердцебиение - он легко списывает это на кофе. Нет! Наверно всё же нервы.
   Сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, ему вроде чуть полегчало. Медитация на основе дыхания, хорошее упражнение для восстановления душевного покоя. Олег поднял голову к ночному небу и разглядывая мерцающие звёздочки сквозь бегущие по ним тучки, представлял голубое небо, утреннюю дымку и разноголосое пение петухов. Он просыпается, потягивается; странно, что никуда не нужно спешить - время как бы останавливается...
   ... всё ещё никак не выходило из головы чудачество братца, словно занозой сидит на самом видном и больном месте. И нет возможности её вывести - бальзам, что ли, какой-нибудь... Брат ни в какую не желал взрослеть, а то и вовсе впадал временами в детство.
   Олег стал вспоминать как косячил его Коленька, как всё это выглядело в глазах его пустых зрачков. Его усмешка, прямо в упор строгого взгляда старшего брата, в упор прозрачной стены, разделяющая их друг от друга, как во вселенной две разные планеты.
   "Ну что тут поделать? Ничего!"
   "Да-а-а, не говори! Те и вправду как с другой планеты..."
   Так Олег некоторое время стоял в глубоких размышлениях.
   "Колодец глубок и темно там, и вода наверно чистая, ледяню-ющая! Там тайна прячется под многослойной плёнкой застывшего времени - оно до дна не достаёт, потому и стоит... Седой старик, опуская деревянное ведро на позеленевшей цепи, услышит плеск воды, как лязг ударившегося железа о стены. Ждёт! Ждёт пока оно наполнится сверхом и начнёт поднимать... Ведро дрожит от натуги, вода выплёскивается через край - но большего ему не поднять! Вертел скрипит, но наматывает упрямую цепь и... труд вознагрождён!"
   Недавно прикуренная сигарета, незаметно дотлела почти до фильтра. Зажатая меж средним и указательным пальцами, она грела их слабым ультрофиолетом, или ещё чем-нибудь вредным, отчего пальцы становились грязно-жёлтыми. Посмотрев на красный уголёк, он сделал последний затяг и теперь это было больше в удовольствие, нежели просто продолжение. Олег, сам не замечая того, блаженно заулыбался. Он бросил окурок себе под ботинок и медленно его растоптал.
   Тут же под ногой засвиристел сверчок, потом другой, третий - их целый хор; что-то ещё шевелится в траве, шуршит; ничтожное царство насекомых, творит своё дело и совершенно спокойно относится к тому, что его каждый день давит какой-нибудь двуногий великан. При этом они так незаметны, что их отсутствие, вряд ли будет иметь статус масштабного катастрофического значения. (Прошу отсутствие, не путать с уничтожением.)
  Показалась луна. Сейчас она была бледной и опусташённой. С самого детства Олег видел в луне лицо человека. Лицо девушки. Оно абсолютно никого ему не напоминало, просто видеть его, для него было достаточным и удобным. Ему, пусть и не намного, но всё-таки стало светлее - светлее, после принятого им решения об увольнении. Он уже сознательно достал новую сигарету и закурил.
   Затяг - плевок. Затяг - плевок. Затяг - плевок.
   Через плевки, выплёвываются лёгкие. Из минутной слабости, нужно выжать максимум возможного и пусть это будет так. Олег без особого внимания осматривался вокруг, важно дымя с высоко поднятой головой. Важно. Он сейчас находился именно в  том месте, где как и предполагал ранее, мог появиться "гость" .
   Вспомнив об этом, Олег решил вернуться в реальность и прежде чем уволиться, доделать это незаконченное дело.
   Было у него какое-то предчувствие, что этой ночью случится то, что может в корне поменять его. Откроется другое направление, путь - откроются двери, досели которых, не было в помине. За дверями будет стоять "гость".
   Он как бы ждёт его оттуда, будто силой гипноза выманивать того на себя. Уж и не знает, что бы он отдал за то, чтобы словить паршивцца и поквитаться с ним за не давнюю обиду. А потом уж и выдать хозяйке, чуть тёпленького.
   Почему-то ему очень хотелось выслужиться перед хозяюшкой, доказать что-то, увидеть важность, с которой она это примет. Но с другой стороны, может быть в этом ничего и нет... Да он и сам не уверен! Тогда что доказывать?! Олег пока не понимал, но... Случайно, не влечение ли у него к этой женщине? В последнее время он и смотрит на неё, ни как на босса, а как мужчина, смотрит на понравившуюся ему женщину. "Мы были бы, не плохой парой,- думал он,- люблю умных баб. С такими ничего не страшно".
   Олег полез в левый нагрудный карман пиджака и достал небольшую фотокарточку. Держа её перед собой он ещё не глядел на неё; Олег словно набирался решимости, но оттягивание доставляло не меньше удовольствия, чем желание посмотреть. На фото была Антонина Сергеевна, только значительно моложе. Он не помнил как она у него оказалась и тем более почему. Это не важно! Фото было у него рядом с сердцем (он делал это специально) и то, что он мог в любую минуту достать её, поднимало в нём тонус и... мужскую силу. Вообще-то, он об этом запрещал себе даже думать; тайное вожделение выбранной для себя дамы сердца не только плотанической любви, но и одному ему известной. Железный человек, каким он себя считал, становился пушистым; в такие моменты Олег себе не нравился, может даже презирал себя, но не отрицал того, что это ему было не просто нужно, а необходимым.
   Редкими минутами Олег менялся и стокновение двух разных полярных частот в едином ядре, оставляло без ответа один единственный вопрос: "Почему он такой?" А пока вопрос оставался открытым, Олег изредка и на несколько минут перевоплощался, и глядя на фото, в его воображении представали картины самого изощрённого, даже можно сказать грязного содержания победы "его" над "нею". И когда всё заканчивалось, когда возникающая потребность изливала через край содержимое, вот тут и подступала горечь разочарования и в такие минуты Олег, больше всего ненавидел себя.
   Но и это быстро проходило; он после каждого раза собирался порвать и выбросить фото, но почему-то не делал этого, а незаметное тепло, гревшее во внутреннем кармане пиджака, оставалось нетронутым до неизвестных пор.
    Предавшись сладким мечтам и их радужными послевкусиями, Олег докурил вторую сигарету. И снова до самого фильтра, и снова пальцы греет; выпуская последнее, бледно-жёлтое облако дыма, он надеется на новую встречу. Остатки никотина струйкой густого дыма поднялись в воздух и растворились. Бросив окурок на землю, он как и предидущую, также, тяжёлым ботинком втоптал в пыль, а затем сразу же достал новую, уже третью по счёту и прикурил. Зажигалка была тоже красной, как...
    Находясь под вымышленными впечатлениями, его понесло - понесло, как по зимней дороге, или лучше вниз по горке, всё быстрей и быстрей набирая скорость; так, покуривая, на него нахлынули грешные мыслишки, радуя оголадавшее самолюбие, а возникающий телесный зуд гас и снова возвращался. И от каждого нового затяга, он испытывал неимоверное удовольствие, которого сам же и лишал себя. И от самого процесса втягивания яда в лёгкие и от того, что вот так можно просто стоять и думать. Несколько месяцев воздержания пошли прахом, ну и пусть! Уже не хотелось думать об этом. Олег лишь получал наслаждение на данную минуту, несравнимое ни с чем  другим. Вытянув перед собой руку с дымящейся сигаретой, Олег рассматривал ярко-красный уголёк, радуя глаз красивой точкой. В то же время, такая маленькая штучка, наносящая практически невосполнимый вред здоровью, что отвязаться от неё очень трудно - чуть ли невозможно. За вытянутой рукой Олег видел Тоню; она повернулась по кругу и держа кулачок у подбородка, манила пальчиком. И пошла прочь; силуэт растворился пыхнув тусклым фейерверком серых огней раскуренной сигареты.
   Вот так, наблюдая за созданным самим же собой ярким пейзажем, там, на заднем плане, где-то в кленовых зарослях, в ветках отражающихся от блёклой луны на уровне забора, мелькнула голова человека. Олег на секунду замер, а потом медленно опустил руку. Мгновенная сосредоточенность и максимум внимания. Прочь мечтательное прелюдие. "Неуж-то везёт! Неужели пришёл!" У него не было и тени сомнений, что это тот, кого он ждёт.
  "Только бы не вспугнуть его! Только не вспугнуть!"
   Антонина Сергеевна, как в воду смотрела.
   Чтобы не показать вида, что он что-то заметил, Олег начал переминаться как бы с ноги на ногу, изображая совершенное безразличие ко всему происходящему вокруг. Но сразу поняв, что выглядит по-идиотски, замер; ему важно было ещё раз увидеть, что за изгородью кто-то есть, что ему не померещилось, и ОН действительно находится там. Медленно, как бы совершенно спокойно, Олег потягивал сигаретку, но внутри нарастало такое напряжение, которое толкало его на быстрые действия.
    "Так, если это наш "гость",- тем временем размышлял он,- то его ни в коем случае нельзя вспугнуть. Ну а если это не "гость", то что тогда эта персона тут делает? И тем более зачем прячется? Тут всё ясно - кто бы он ни был, он пришёл сюда не с добром!"
   Мир вокруг словно отключился и только невидимая оболочка шарообразной формы, мерцает наэлектролизованными диодами, в которую по случайному стечению обстоятельств, попали эти двое. Прорваться через неё невозможно - только одному... Ветерок колышит ветки клёна, а создаваемый от него шум, мягко опускается на землю и растворяется словно утренний туман, с появлением жаркого солнца. Но пока ночь и лягушачьи свадьбы, доносящиеся с реки, звучали как набат - как предвестник НАЧАЛА... Те ничтожные доли секунд тишины, получаемое время для вдоха, набирают в высоте и в весе и вот, им уже нехватает места для существования...
   Ещё Олег понял, что если он не перестанет измываться над собой, его мозг взорвётся и вырвавшееся серая масса испоганит не только его, но того, кто прячется за стволом дерева. С одной стороны он и рад, что тот здесь...
   "... он гладит его по головке, целует в жирную макушку - снова гладит..."
   А с другой, необходимо, чтобы тот забрался к ним на территорию, вовнутрь, где он как бы хозяин, хозяин положения, а значит и судья. Ведь погонись сейчас он за ним, у того больше шансов уйти, нежели Олег его догонит, так как расстояние слишком большое...
   "... любимое упражнение в набрасывании петли на движущую цель, автоматически заводит руку за плечо и наматывает... Стоп! Это просто воображение... Больное воображение..."
    Но и долго стоять на месте, может вызвать подозрение, и "гостьюшка", это милое созданьице, может не выдержать и уйти.
   "Вот бы рвануть за ним, прямо сейчас, изо всех сил. Разорвать воздух, разбить его как стекло и можно даже немного порезаться, чтобы разозлиться - так прибавиться, так разовьётся, так..." У-х-х! "И ежели догоню - герой, венценосец,- размышлял Олег.- А если нет, вдруг упущу! Вдруг, лежащая на полке сладкая булочка, окажется внутри пустой... и тогда всё! Он больше сюда не вернётся и мучиться мне из-за собственной не сдержанности. Надо набраться терпения и ждать. Ждать".
   Вспотевшие ноги разили; Олег ощущал вонь. Вонь, которая преследовала его в сторожке. Теперь здесь. Всего-на-всего это вонь, это запах мести - приближающейся мести.
   "Ах! Не перепрыгнуть бы..."
   "Упрись..."
    "Ага..."
   Докурив сигарету до конца, он хотел уже уходить, но на мгновение задержался взглядом на том месте, как завароженный, где заметил чужую голову, и, вдруг - голова снова появилась. Вот везуха - а то не везуха!
    У Олега были сняты все сомнения насчёт того, что не показалось ли ему то, что он видел в первый раз. Пройдя от того места, где он стоял, метров тридцать, он спешно достал сотовый телефон. Беспроводная игрушка, одно из новшеств японского производства. Такой только у него и у Лёхи.
   Звонил он как раз ему.
   -Слушай, Лёх, похоже не зря всё!
   -Что не зря?- Отозвался тот.
   "Не понял. Да нет, всё он понял. Просто переспросил, чтобы наверняка."
   -Мы не одни,- загадочно проговорил Олег и выдерживая паузу, сопёл в трубку,- наш "гость" появился. Сидит сейчас на первой точке, где я и показывал. Помнишь?
   Олег не хотел тараторить под грохочащее волнения, боялся, что язык начнёт заплетаться и что хуже всего, он не сможет этого замечать... Такое случается с ним. Отнюдь!.
   - Я угадал! Ждёт, наверное, подходящего момента. Ты как там, готов?
   -Да здесь всё тихо... А ты уверен?- Странный холодок выполз через отверстие для слуха в Олеговом телефоне. Как нововылупленные змеёныши из яиц... И шипят, в ухо, и шипят.
   -Да как никогда ещё не был уверен!
   Олег ответил так, как делают водители, когда резко разворачивают автомобиль на полном ходу с небольшим заносом так, для красоты.
   Сейчас он был похож на ребёнка - радовался с нескрываемым удовольствием. Но сдерживающий статус, готов вот-вот прорваться...
  Олег замолчал, вроде как обдумывая дальнейшие действия, но на самом деле ему нужно было восстановить волнующееся и неподдающееся контролю дыхание; задохнуться от случайно возможного передоза кислородом, считалось неимовернейшей и не сусветной глупостью, но через несколько секунд заговорил снова:
   -Я обойду корпус вокруг и затаюсь где-нибудь неподалёку, в укромном местечке. Слышишь меня?- В трубку Олега, Лёха ответил подросшей змейкой согласия- Передай Коле, чтобы шёл аккуратно ко мне, а Андрюха пусть дежурит в обычном режиме и никуда не рыпается. Ты меня хорошо понял?- Чуть повысив голос сказал Олег. Видно за километр как сильно он волнуется и переживает, чтоб всё прошло гладко,- сам сиди у сторожки у выключателя. Как дам сигнал, врубишь свет. Застанем врасплох. Ты меня понял?
    -Да, шеф!- услышал Олег утвердительный ответ на другом конце провода.
   -Пусть зайдёт глубже. Пустит корень. Прилипнет.
   Лёха не понимал ничего, но переспрашивать, а тем более поправлять не стал. Потому что уже НАЧАЛОСЬ.
   Отключив телефон, Олег бегом, на бешеной скорости обогнул первый корпус и затаился в самом тёмном углу, из-за которого был виден нужный ему объект. Резкая остановка... стучит сердце, давит виски... А ещё темно в глазах и круги - почти те же, но не они... Какие-то фиолетовые и сиреневые. Да, и жёлтые ещё...
   Буквально минуты через три, к нему неслышно подкрался Николай. Сейчас он для него был просто брат, не больше. Он так всё делал аккуратно и тихо, и вид такой внимательный и сосредоточеный, что не могло не удивить Олега.
   "Обман зрения. Иллюзия. Пускай."
   -Ты уверен...
   -Конечно да! Вы что, сговорились...
   -Не заводись. Сам знаешь, что мы на пределе.
   -Он дважды засветился передо мной,- уже степенно говорил старший брат,- я ещё уверен, что это тот самый голубчик.
   - Какой?- Не понял Коля.
    -Да тот самый.
    Когда он говорил, то не спускал глаз с наблюдаемого объекта. Напряжённые глаза двоились. Он моргал и продолжал смотреть.
   "Только не переборщи!"
   - Слушай, братка, иди-ка лучше меняйся с Андрюхой. Поочереди дежурьте. Ну уж, чтобы наверняка не спалиться. Понимаешь?- Олег посмотрел на брата и добавил,- мы же не знаем, когда он соизволит нас посетить, верно? Иди!
   Коля послушно кивнул и тут же исчез в темноте. Тихо, не шороха.
    "Бывает же он нормальным когда-нибудь,- думал Олег про брата,- только бы не подвёл. Всегда бы так."
   Отбросив гнетущие мысли, он стал дальше вести наблюдение.

                Глава  5
   "Шишел-мышел, пукнул-вышел.
    Шишел-мышел, пукнул-вышел.
    Шишел-мышел, пукнул-вышел..."
   "Почему-то другие считалочки на ум не шли. Не вспоминались. Как влезет что-нибудь такое в голову, так не выкинишь. Стишок что ли какой-нибудь выучить - Пушкин там, или Лермонтов... Других незнаю. Ха-ха-ха!"
   Не знаю точно, сколько я сидел в засаде, но мои ноги стали постепенно затекать от согнутого положения и деревенеть. "Так можно и до утра просидеть, и до вечера..."- размышлял я про себя. -Надо либо дело делать, либо просто уходить."
  Я выпрямлял ноги каждую по очереди, пуская кровь в затёкшие конечности и получал взамен приятные колики в пятки. А ещё хрустели колени, в двадцать пять-то. Неужели началось?!
   Недалеко от меня, за спиной, по одному проходили охранники. Интервал состовлял примерно четыре-пять минут - ни больше, ни меньше. Ленивое облачение человека в камуфляж, как перерождение, а на самом-то деле ничего особенного. Зато столько гонора, столько нескрываемого величия над... не понятно кем, словно не бычков сторожат, а как минимум стадо разжиревших депутатов государственной думы. А у самих-то и носки грязные и подмышками воняет.
   Сто пудов, что они даже не подозревают, что я сижу в нескольких шагах от них. Не сижу, а затаился. Приятные ощущения скрытности - при этом ты видишь всех как на ладони, а тебя никто. Ходили они не так часто; я запросто успел бы управиться здесь по-быстрому. Туда-обратно. Я ждал очередного обхода и уже был готов вторгнуться на их территорию, чтобы оказаться на ладони удачи и везения. Но это было моё! Ладонь моя!
   Так всё думается просто! Я улыбнулся себе и правой рукой стал щупать левую пятку, в которой ещё отзывались тыкающиеся иголочки. Они чесались. Нервы!
   "Нервы,"- думаю я и отчасти прав. Хочу сбалансировать скопившееся, которое не выходило наружу, и баламутило ровные, устроенные по порядку ряды, в хаус. Я бьюсь, нанося очередь прямых ударов по воздуху, но точка соприкосновения, хоть на миллиметр, но находилась дальше выпущенных кулаков; каждый новый промах должен был опрокинуть меня на пол от возникающей инерции. Но низкое расположение центра тяжести, здорово сыграло роль вбитой в землю железобетонной сваи. Глубоко вбитой...
   Мне вспомнился мой двоюродный брат Януш. Он был старше меня на четыре года и вёл очень спортивный образ жизни. Я и начал-то его помнить постоянно отжимающимся от пола, подтягивающимся на перекладине или дереве, качающим пресс. А как он крутил в прыжке "вертушки" на подбросанный предмет и усердно старался разбивать руками доски и куски шифера сложенного в несколько рядов. Мне приходилось часто гостить у него и значительно долгое время, пока мама с родственниками уезжала на заработки. Помимо меня у него гостили другие двоюродные, троюродные и даже четвероюродные братья и сёстры, пока их родители также находились в командировках. Мы часто спали на полу, а то и вовсе на улице под яблоней или вишней.
   Так получалось, что все мы были примерно одного возраста и один Януш был самым старшим. А старшим - значит главным. Так вот, увлечённость Януша, самым прямым образом влияла и на всех нас. Занятия боевым видом спорта сопровождало абсолютно всех и на протяжения всего времени, что мы находились в его доме. Утро начиналось с подтягиваний и отжиманий, при чём отжимания продолжались в течении всего дня: каждый раз перед приёмом пищи, перед тренировкой и после (не считая отжимания во время тренировки). Да по любому возможному поводу, который только придумывал Януш. Он мог даже просто проходить мимо, грубо дать подзатыльник и спросить: "А ты сегодня сколько раз отжался? Почему я не видел?"
   И хотя мне не очень нравилось этим заниматься, я всё же научился драться, научился выносливости и терпению. А ещё некоторым спортивным привычкам, то как, делать по утрам зарядку, отжиматься за день хотя бы по пять подходов и обязательно раз в неделю бегать кросс.
   Несмотря на это мне так и не удалось избавиться от присутствия в своём подсознании трусости и робости перед тем, как вступить в уличную драку. Даже намёка на махач хватало, чтобы у меня пробежал мороз по коже и даже образно представлял все возможные варианты исхода драки и то, как я буду избит. Помню, что несколько раз у меня темнело в глазах и очень сильно хотелось в туалет. Но стоило первому нанести удар и как-будто всё становилось на своё место. Я резко менялся оборачиваясь в сатану. А ещё, когда я оказывался сильнее противника и когда он уже не мог сопротивляться, то испытывал чувство стыда за своё, так сказать, физическое превосходство над ним.
   И вот из-за этого, я долгое время не находил баланс, между злом и быть простым по жизни. Никак эти два понятия не увязываются в единое целое до сих пор, ибо зло всегда пересиливает, перекрывает, казалось бы во сто крат меньше оппонента, но такое мощное и затягивающее...
   Я часто вспоминаю Януша и то, как занимался с ним; в такие минуты я становлюсь сильнее, увереннее и может даже злее. Может сейчас я специально занялся воспоминаниями, чтобы поднять дух и приступить к чему-то. Дождавшись наконец-то охранника и проследив, чтобы тот удалился на порядочное расстояние, я сделал три глубоких вдоха (так меня учил Януш) и разом перемахнул через ветхий заборчик.
   Тишина! Присев сразу на корточки, я огляделся. Моему взору предстал скотный двор, покрытый ночным мраком, еле-еле освещённый луной. Ёе мутные отблески тенями ложатся на стены кирпичных корпусов и чёрный пол, выдавая их за чудовищ и уродцев.
   Здесь двор выглядел по-другому и ощущался тоже не так, как по ту сторону забора.
   "Мороз не за горами?"
   "Ага! Ага! Ага!"
   "А в глазах..."
   "Не скажу! Всё вижу! Всё слышу!"
   "...вперёд..."
   Не обнаружив поблизости для себя никакой опасности, я мелкими шажками перебежал пространство к ближнему корпусу и прижался спиной к кирпичной стене. Стена оказалось тёплой после жаркого дня, что меня в какой-то степени и успокаивало.
    "Почему успокаивало?"
    "Умирать не охота в мороз..."
    "А какая разница... Как-будто выбор..."
    А ещё стук сердца отдававшийся через спину в стену и мне было понятно, что спокойствие моё, чисто относительное.
   За стеной слышалось топтание и дыхание молодых бычков и тёлочек, за которыми я и пришёл сюда. Животные фыркали, некоторые мычали - жили своей, ночной скотской жизнью. Они там спали, набирая массу, наливались мясом и моим желанием их похитить. Пахло свежей зелёнкой и силосом в перемешку с навозом - вечным спутником любого фермерского хозяйства и частного подворья. Короче дико воняло и сбивало с настроя.
  "Запах с самого низа, с бездонной пропасти, где ничего не видно, а только омерзительное зловоние, поднимается на серо-красном облаке дыма и отравляет всё, что находится рядом. Раз попав в неё, уже не выбраться; навоз на ощупь очень скользкий, вязкий, ухватиться не получиться... Сжимаешь кулаки, но он продавливается сквозь пальцы и от этого ещё омерзительней. Как трясина, всё время тянет вниз, глубже, по самую шею. Если только кто-нибудь руку подаст... Короче бесполезно!"
  Но запахи меня меньше всего беспокоили; я заботился пока лишь о том, чтобы не угодить в ловушку или в капкан. Незнаю как, но картина, воспроизведённая сознанием, в некотором смысле ассоциировалась с внезапностью, а если судить по собственному опыту, внезапность, кроет под своей "одеждой" отнюдь не сладкие конфетки и пахучие цветочки. С тех пор, как я ВНЕЗАПНО потерял мать, эта самая ВНЕЗАПНОсть стала синонимом чего-то чёрного, с цифрой тринадцать и с долгим приходом в себя от потрясения. А ещё с тухлым запахом изо рта.
   Несмотря на то, что я находился в кромешной тьме, чувствовал себя как прыщь на открытом участке лица, которого скоро раздавят. Я снова присел на корточки, упёрся рукой о стену за спиной и теперь она почему-то казалась холодной. Я снова смутился и ощутил страх; у меня дрогнул подбородок и это было слышно.
   В воображаемой картинке предстал Януш, идущий гуськом и оглядывающийся. Я следовал за ним, заправив руки за голову и пыхтя от усердия. Судя по его прямой спине, ходьба давалось ему легко, а я же вот-вот готов был упереться носом в землю и... пахать.
   Лай деревеских собак сбивал картинку; появлялась рябь, а по телу бегали обкуренные муравьи и больно кусались. Ещё чесался нос; я сжал зубы до скрипа и не понравившийся мне звук подтолкнул идти дальше.
    "... вперёд..."
   Движение - сила. Движение создаёт проспект и не всегда он зелёный и блестает идеальной чистотой. Преимущество движения в преодолении единиц измерений и высчет оных обозначается шкалой, согласно которой, ты заполняешься сам.
   Дальше? Дальше глубина. Нет, ни яма. Порог, за которым отсутствует свет, но он затягивает своей неизведанностью, а обозначается глубиной. Потому-что немного страшно. Но это нормально. Глубина - сосуд для черпания силы. А сила, как я говорил раньше, это движение.
   Никакого зацикливания - строго следуем пропорции исследования закона земного притяжения и влияние на мозг человека, во время несусветной глупости и беспробудной лжи. А также формулу, и способы практического её решения. Если таковые, при нынешнем укладе вещей, возможны.
   "Бред?!"
   "Согласен, но дальше..."
   "Что?"
   "... дальше!"
   ... дальше, продвигался я вперёд словно по стенке и подальше от периметра и места обхода охраны. В глубь фермы, в её сердце между корпусами и по-ближе к дверям, которые расположены прямо посередине строения. Я добытчик - добытчик золота, алмазов, янтаря... Я искатель-поисковик, я - находчик...
   Полный мрак. Темнота. Союз чего-то с чем-то. И почему дела ночью, это почти всегда плохо заканчивается.
   "Битва Света и Тьмы?"
   "На первый взгляд похоже..."
   "А на второй?"
   "На второй - большой человек в чёрной плаще..."
   "... да я серьёзно!"
   "Не знаю! Можно по сути! Всегда так..."
  Переминая прочную бичеву пальцами рук, я как бы разминал конечности. Как пианист перед концертом, гоняет пальцы по клавишам, чтобы те привыкли к тонким прикосновениям. Ну а я, чтобы ловко и быстро обвязать узлы и крепко удерживая, увести добычу. Но когда я прекращал переминать, пальцы немели и плохо слушались, а плечо на котором находилась поклажа было словно чужим и тянуло вниз. Кровообращение замедлялось, стыло...
    Мои глаза были устремлены вперёд, хоть я и ничего не видел, а слух сконцентрирован на том, что было у меня позади; вот тут в самую точку. При полной невидимости, слух обостряется в несколько раз, до раздражения на мочках, а скопление серы служит фильтром. Мне казалось, что я и не дышу вовсе. Ни одного лишнего движения, ни одной посторонней мысли, только полная сосредоточенность на цель.
   Скрытая на данный момент за тучками луна, сквозь небесную чернь пыталась пробить не полный круг жёлтого пятна, но всё тщетно; невидимая сила просто окутала мраком скотный двор, но я словно дикая кошка, которая хорошо видит в темноте и осторожными шажками движется к своей цели.
   И вот... и вот, когда я буквально оказался около дверей корпуса, когда занёс руку над ручкой, чтобы открыть дверь... И когда я был уже готов скрыться за этими дверями, там, за своей спиной я услышал, что-то вроде быстрых шагов приближающихся ко мне. Как начинающийся по капле дождь, собираясь в желобке и стекая по одной, начинает стучать о дно жестяного ведра, специально подставленного кем-то для сбора дождевой воды. Семенящий шорох, по неизвестной мне шкале, набирала высоту планка определяющая уровень скапливаемого адреналина. Только это вещество как-то застыло что ли в жилах, образуя пробку.
   Это то, что я, и многие другие называют ВНЕЗАПНОсть. ВНЕЗАПНОсть не определяется каким-нибудь чувством, скорее наоборот. Оно - предвестник страха. Или она - как кому удобно. Не надо путать с неожиданностью - неожиданность несёт в себе положительное, в некотором роде и приятное. Даже не представляю как сказать, что я неожиданно услышал шаги сзади, движущиеся в мою сторону. Да ещё посреди ночи!
   Именно ВНЕЗАПНО я понял, что не один. И может впервые в жизни я испытал горечь от самоуверености, от излишка скопленного адреналина и ещё от напыщенного желания лёгкой наживы. Обернуться назад у меня не хватило смелости; её не просто не хватило - она ВНЕЗАПНО испарилась как сахар попавший в кипяток - медленно и по крупицам. Ведь увидеть там за спиной то, чего я не ожидаю увидеть, для меня это было просто... шоком (трудно подобрать правильное слово). И то, что я слышал, вывело меня не только из физической активности, ну и морального равновесия тоже. Главное, что до меня дошло, это то, что приближающаяся опасность там, сзади, была для меня уже неминуема и должна вот-вот достигнуть моего бренного тела.
   Всё это одновременно.
   "Физическая расправа, как основа... воспитания!" Боязнь быть побитым, покалеченным, зависимым от случившегося, а не от запланированного мною. И то, что я оказался тут по собственному желанию, по-своей воли, так, стеклом сначала об асфальт, а потом...
   А ещё и потому, что ноги мои просто-напросто окаменели и вросли в землю, от овладевающего и с каждым приближающимся шагом ко мне страха. И вот я стою, оперевшись правой рукой об уже ледяную для меня стену и слышу, как мой преследователь, сделав несколько шагов, также остановился.
   Мы стояли несколько секунд, а может и минут; я уж потерялся во времени и, замерев  на месте, перестал здраво размышлять. Переплетение ощущений, размазывало, ещё совсем недавно утверждённый подсознанием апломб убеждения, в коровью лепёшку и смывало в унитаз. Оно оставалось позади и служило словно проливным дождём. Мне невыносимо было осозновать своё ничтожество перед ним; когда я сюда шёл, я боялся, но как-то странно, что именно оно, в некотором роде мною и двигало. Оно было частью меня и уже вокруг этого крутился сам я. Оно служило тылом и мне просто страшно представить, если бы этого не существовало.
   А что теперь. Теперь я жду; это томительное ожидание чего-то, крайне отрицательно на мне сказывалось, а от нахлынувшего волнения я не представлял себе, что предпринять в дальнейшем. Мелькнула шальная мысль бежать, но куда? И это скорей всего не мысль, а?.. Назад путь перекрыт, вопрос в другом, кем? Может, человек позади не представляет для меня никакой опасности и я могу легко от него уйти. Либо он меня, проще говоря, накроет, и ещё неизвестно, чем всё это закончится.
   "..."
    "..."
    Если бежать вперёд вдоль корпусов, то, если я не дезориентирован, выбегу прямиком к парадным воротам и как там повернётся ход событий для меня тоже неизвестно. А тут ещё как назло я вспомнил Любины слова "ох, чую неладное" и "не ходил бы никуда". Вот бабий язык - ядовитый. Но как бы я хотел сейчас оказаться дома, рядом с ней и с Яном.
   "Сейчас заиграет похоронный марш!"
   "Но что это я нюни развесил. Ну-ка, Яшка, соберись,- думал я про себя приободряясь. Я нагонял на себя (что я могу нагнать на себя?)- Давай, поднимайся! Отрывай свою прыщавую задницу, хватит о плохом помышлять, это только во вред себе. Где твоя сила духа и железная воля, которой славится твой род! Где твоё бесстрашие перед чёртом и бесом..." Ни больше, ни меньше - я падал духом, бился об острые углы и уже не мог пошевелить ни одним из своих чресел. Страх сильней меня и он больше всего меня убивает морально, чем тот, который сейчас находится позади меня и крадётся, чтобы обезвредить.
   "Ну и где он есть?"
   "Кто?"
    "Януш, брат твой..."
    "И твой..."
    "... не тот ли это сейчас момент, когда нужно!"
    "Лучше самому сорвать занавес, и пусть ты гол и серый, пусть всё видят... Лишь бы, правда была настоящей..."
   "Это очень тяжело (смеётся), и наверно глупо (лицо выражает потерю. Угрюмость...)"
   "Не знаешь, мы память воспринимаем, как?"
   "Как переполнение! Переполнение и последующее воспроизведение..."
   "А запоминание?"
   "А что запоминание?! Запоминание автомат - чик и готово..."
   "... гм-м, странно... Странно быть существом! (накручиваю слёзы).
   "Мы же существа живого..."
   "Да! Да! (уже навзрыд)."
   "Да! Пусть и так! Для этого может нас и придумали."
   "Для чего, этого? (вытераю сопли. Успокаиваюсь.)
   "Выпадающие трудности, есть ни что иное, как воспроизведение, из чего-то запоминающегося на автомате..."
    "???"
    "Наш хозяин - волк. Серый волк - вид обыкновенный. Образ жизни дикий, в некоторой степени кочевой. Всегда на ногах, всегда в поиске, всегда готовый убить ради жизни... Ради еды! Слуга Творца, покорный."
   "Я встречал такого, в поле..."
   "Так вот. Позиция волка такова, что если не сотворишь (не согрешишь), то и не поешь. Останешься голодным. Ясно?"
   "Ты сейчас это в плане еды, или о том, что многих заставляет думать о волке в том образе и виде, в каком он часто предстаёт нам в детстве, а потом и во взрослом состоянии?"
   "В плане еды - это вещь как состовляющая всего живого (развожу руками), но всего сложнее с тем, что мы едим во время того, что думаем..."
   "Как ты любишь из сложного, творить ещё сложнее. Выразись узкой, в одну строчку формулой, чтобы хоть ясность увиденного, вопроизводилась на запоминающемся автомате."
   "Сам-то понял, что сказал..."
   "(Смеюсь)."
   "Смешнее будет дальше. Это когда ты захочешь выйти из образа волка, в которого ты по неопытности вселился, или наоборот - это неважно, и обратившись в человека понимаешь, что ты!!!"
   "Ну?!"
   "Что ты - МЫШЬ!"
   "Слава Богу!"
   "Ну ты кремень..."
   "Лишь бы не КРЫСА! Лишь бы не КРЫСА!"
   "Больной б...ь! Ты даже не врубился о чём я! Лишь бы не КРЫСА (передразниваю)! Ты про... Да пошёл ты!!!"
   И всё, на что теперь хватило меня (и в частности их), не знаю почему, так это обернуться назад и посмотреть на того, кого я так перепугался. Скрипучем поворотом головы я рисковал сломать шейный позвонок, чисто относительно конечно, но всё же повернулся. Тёмный силуэт человека высокого роста стоял примерно шагах в десяти от меня и наблюдал за мной не двигаясь. Это тот! Да это тот самый, кого я видел, прежде чем перебраться сюда. Определённо он меня засёк и мелькающий огонёк его сигаретки, это был только отвлекающий манёвр; вот это прокол с моей стороны, вот эта засада!
   Однозначно провал. Так всё глупо! Как детская игра в прятки - ты ищешь, а находят тебя... И застукивают.
   Так подставляться я не собирался. И что теперь? Такое у меня впервые! Реально!
   Человек сделал пару осторожных шагов ко мне, под ногами что-то хрустнуло и он сказал:
    -Ты что здесь делаешь, парень?
     Голос, вызывающий в тебе опасность к говорившему. Голос, пугающий неизвестностью, но не обещающий ничего... хорошего. Мой мозг заметался в моей черепной коробке, как червяк на крючке рыбака в поисках выхода из "ВНЕЗАПНО" образовавшегося тупика, но ничего путного не приходило, и казалось он вот-вот лопнет. Взорвётся! Ба-бах! Хоть бы ещё одно движение проделать; что ж я как... мёртвый.
    -Стой на месте, голубь! Не дёргайся,- снова я слышу тот же голос и тот же хруст под ногами. Он сделал шаг. Гвоздь вбит.
   Обозвав меня голубем, я совсем поник. Это как подзатыльник, затрещина; он понял, а скорее, прочитал меня. Голубь - это как? положение снизу, или стоя спиной нагнувшись вперёд...
   Ой-ёо-ой! Это уже ниже плинтуса; потому что проговорил он так уверенно, что то, что я услышал, было как бы обращено тому, место которого занимал вовсе не я. Оно было рядом, но волей непонятного мне случая, я оказался вне зоны поля своей деятельности.
   И всё-то виной тому был я сам. Простое чувство - чувство понимания и восприятие из запавшего в память, было обращено в то, откуда я недавно сам же себя и скинул. Я развалился на отделения и каждый отдел, существовал словно сам по себе. Но отдуваться придётся мне, тому самому, который сейчас будто бы вкопанный.
   Вот, тупиковая ситуация. Абсолютно не в силах что-либо предпринять. И пошевелиться тоже. Хоть бы заплакать что ли, может, легче станет. Слышал о таком где-то. Может выступившая влага, станет заменой технической смазки...
    Мой внутренний мир сомкнулся в маленький клубочек мягкой материи, подтверженный моментальному уничтожению при прикосновении и я ужасно боялся, что это случится прямо сейчас.

                Глава  6
   "Надо браться за чтение. Просто так время убивать - преступление. К тому же все умные люди, так делают",- он стряхивал пепел и ждал.
    Олегу пришлось-таки посидеть в засаде в ожидании "гостя", когда тот наконец-то решится на вторжение. Это было именно вторжение, а не простое воровство со взломом. Воровство со взломом - как-то просто звучит для такого эпизода. Вторжение - вот в самый раз. Налёт, как монголо-татарское, только в единственном числе.
   Всё бы ничего, но желание отомстить боролось со здравым смыслом и последнее не давало сделать опрометчивый шаг. Его уже не одолевал сон, как буквально час тому назад, или полчаса. Его теперь мало волновало поведение младшего брата, из-за которого Олег по-настоящему переживал и часто с ним ругался. Ему на некоторое время стала безразлична та, ради которой он готов на многое. Отодвинулось всё. Теперь перед ним была чёткая цель, которую он должен был достичь.
   С остальным - потом.
   В это время Коля и Дрон по очереди курсировали территорию, дабы не вызвать никаких подозрений у "гостя" в плане того, что он уже обнаружен. Парни словно жили тем, чем сейчас жил Олег. Он перестраивал не только окружающее, но и окружающих; Олег творил ситуацию и исходящее от него свечение, обволакивало всех находящихся по-близости, действуя на подобии магнита или долгожданного утра.
   Но пока он не научился это контролировать - удовольствие от получаемого разноцветного, размазывалось серым, грязно-серым. Парни и сами явно приободрились после того, как узнали, что на их объект пытается пробраться некто чужой. Одним словом - развлекуха. Появился азарт и хоть какое-то разнообразие в их скучной рабочей деятельности; гляди, хозяйка и премию даст в случае поимки негодяя.
   "В случае..."
   "Ахааа! Любит наш брат бегать!"
   "Ага! Ты хотел сказать забегать?"
   "Да! А какая разница, кто дразнится..."
   "Ахааа..."
  Воодушевлённый предположительным исходом такого дела, Олег боялся только одного, чтобы Прохорыч чего-нибудь не сморозил. Ведь его-то он забыл предупредить о проходящей сейчас "операции" и было бы не удивительно, если тот всё испортит. Но метаться уже поздно, будь что будет.
   Олег вовсе не забыл про деда - просто не захотел вводить его в курс дела. Почему? Да сам не может ответить. Видел лишь, что старик имеет второстепенное отношение, не только к ситуации в целом на ферме, а ко всему, что считается для него, Олега, делом важным... А ещё, он какой-то там её родственник. Не важно по какой линии, но взаимосвязь, древесными корнями вращивала этот союз в непроглядную даль; там на глубине, переплетения возможно могут быть соеденены с другими и возможно более сильными корнями, так что дед, должен подвинуться в сторону так, чтобы его не было видно.
   "Знаю, что понятного мало..."
   " ... если вообще таковое существует!"
    Но не для него. Только считать Захара Прохоровича своим приближённым, даже по линии возможного родства, Олег считал обычной нецелесообразностью. Как может после последственного, которое если и возможно, то менее всего из всех имеющихся допустимых процентов, может осуществиться, если первоначальное не осуществлено.
   Бред! Конечно бред!
   И вот, не столь долгое ожидание обернулось началом действия. Но сначала были глюки... Видя в темноте воображаемый ствол клёна, Олег несколько раз видел, как из-за него выбегает кто-то, и бежит как сумашедший, и... Он ничего не успевает сделать! Ничего... Удар обрушивается с такой силой, что мощь занесённой для удара руки, проваливается в череп Олега до самого локтя... И всё по-новой...
   Если бы он спал! Так нет! Всё на яву. Значит нервы!
   Возможно! Просто так, несколько раз. А главное он в сером с белым, как призрак.
   Но потом вместо кулака было длинное копьё, и он не добегал до него, а швырял копьё с дистанции... Да так метко, что Олег каждый раз вздрагивал, когда копьё его протыкало. Глюки повторялись так часто, что он перестал на них обращать внимание и ждал настоящего...
   И он появился.
   Из темноты появилась чёрная тень человека с поклажей через плечо; она с лёгкостью перемахнула через заборчик и живо метнулась между первым и вторым корпусами. Словно воин тьмы, мелкими шажками и так быстро; а лучше, как облезлый кот, нашкодивший в ботинок хозяина. На фоне белой стены, он выделялся больше, чем при свете луны и даже был заметен его длинный нос с широкими ноздрями. Всё время озираясь по сторонам - туда-сюда, пригнувшись низко к земле, тень направлялась вперёд. По движения было видно осторожность. Олег ощутил уважение. Только оно было противоречащим его принципам.
   И отступать он не собирался.
   Но то, что за ним наблюдают, до него вряд ли доходило, иначе бы он не делал ничего подобного.
   Олег уже предвкушал удовольствие от происходящего действия и конечно же образно представлял развязку; само разоблачение как бы отошло на второй план, а вот салют и трубный марш победы, будет слышен в соседних деревнях. Сердце так и обливалось парным молоком с мёдом, что с обоих уголков рта, текла голодная слюна. Внутренняя горячая нетерпеливость толкала его на быстрое разрешение ситуации и медлить, только усугублять положение. Под ногами словно был залит каток и чтобы не упасть, нужно было просто стоять на месте, но они так рвали подошвы... Опыт и хладнокровие подсказывали Олегу "не гнать лошадей", и сохранять спокойствие и самообладание. Зверь сам вошёл в клетку и осталось только громко захлопнуть дверцу.
   Олег достал телефон и набрал Лёхе.
   -Слушай, ну наш голубок уже внутри клетки,- он выждал маленькую паузу, получая наслаждение от наблюдения и продолжал,- расположись между первым и вторым корпусами и отрежь ему отход в случае побега. Я же тут попробую его взять один.
     -Шеф,- обратился слегка взволнованный Лёха,- может, тебе помочь? Не рискуй! Давай я навстречу...
     -Даже не суйся,- резкость, с которой оборвал его шеф, можно было сравнить с тем, как раздражённый господин, осаживает своего слугу, хлестанув его плёткой по лицу. Он тут же осознаёт свою заносчивость и стиснув зубы, в мягком, почти в женственном тоне, добавил.- Сам справлюсь. Просто жди!
   Он поднялся из засады во весь рост. Казалось, что подьём занял слишком много времени, но посчитав это некоим началом чего-то эффектного и потрясающего в своём развитии, Олег также не спеша, а может ещё и медленнее, крадучись, последовал вслед за также крадущейся тенью. Он отрезает ему путь к отступлению назад...
   "... стрелки взводят затворы и приготавливаются..."
   ... и к завершению, так к славно начинающейся сцены...
   "... зажигается фитиль и весь строй замирает в ожидании. Ни один из них не шевелиться - ни дрогнет на лице ни один мускул. Многолетний опыт выработал хладнокровие и глухоту..."
  Внезапно, со спины, Олег нападать не хотел; ему хотелось насладиться чувством охотника, продлить подступление слюны и не глотать всё сразу. А ещё приятно было бы посмаковать ею прежде, чем оно начнёт откусывать живые ткани мяса, с застывшим в крови адреналином.
   И всё же в начале охота. И он охотник. Охотник, который порою очень долгое время выслеживает свою жертву и в самый последний момент, когда добыче практически некуда деваться, он её хватает, вяжет, обезвреживает и - смотрит в глаза. Он чувствует в зубах, как стынет обречённое тело, дрыгается в последних конвульсиях, испускает последний вздох.
   И всё же глаза... Это самое интересное и важное в охоте. Взгляд! Взгляд пойманной жертвы. Он может говорит о том, о сём - о многом. Но больше всего он думает, а скорее считает - минуты, а может и секунды до своей кончины. А ещё он может умолять, просить, ненавидить.
   А жалость. Жалость испортит вкус; блюдо будет переперчёным, а отрыжка напоминать кошачью мочу. Так что, если и быть хладнокровным, то уж до конца.
   Олег вытер на углах губ визуально образовавшееся слюноотделение и зная, что этого нет, он всё-равно это сделал. Визуальность прочно вживалась, создавая образ, который  сложно выводился из сознания. А зачем? Оно грело отмёрзшее чувство, отвечающее за инстинкт превосходства самца над самкой. Почерневшее, с кусочками льда, только-только начало таять, а вода скопившаяся на земле, проваливаясь под землю, дало жизнь новому растению. Оно прорвалось мгновенно и приняло взрослый, живой вид. Внутри оно твердее, чем было с ледовым налётом, поэтому утверждая о якобы греющем элементе, я немного преувеличивал.
  И вот Олег уже находится в нескольких шагах от жертвы, притаившейся перед ним. Блеклый лунный свет обозначил спину добычи, крадущейся вдоль стены к своей погибели. Она отражалась чёрным вытянутым прямоугольником и сгибающиеся её углы, обозначали движение.
   Олег вспомнил время, проведённое на службе; в постоянных марш-бросках, частых полевых учениях в дали от цивилизации, долгих походах по горным местностям и диким лесам. То, как ему приходилось с товарищами отстреливаться от боевиков, теряя их по-одному, самому вести бой, командуя взводом молодых, совсем ещё зелёных бойцов. То, как он по собственной инициативе брал ответственность за несколько чужих ему жизней и был готов отдать за них свою.
   Но то время уже прошло. Его нужно... нет, его необходимо отпустить, безвозвратно. Сейчас совсем другие правила, а так хочется иногда, хоть немного почувствовать себя в военной обстановке, хозяином положения и вершителем... правды (чуть не сказал вершителем судеб). В общем прорывался наружу хулиган и Олег еле сдерживал его.
   Было так скучно, что сейчас у него сводило икроножные мышцы, не от напряжения, а от предвкушения прорыва...
  Он быстро пришёл в себя, после того, как "гость" вдруг остановился и замер на месте. По инерции пройдя ещё два шага, Олег тоже растерянно остановился и стал наблюдать за дальнейшими действиями чужака, при этом сам предельно насторожился - мало ли что у того в голове. Возможно он будет биться до последнего, как в конвульсии перед надвигающейся смертью, рассшибая себе лоб и другие выпирающие окончания в кровь. И лишь бы он сам себя не убил. Подумав об том Олег решил приближаться; что теперь стоять-то на месте. Это уже не в правилах Олега, и долго не раздумывая, он сделал ещё пару шагов вперёд и спросил:
    -Ты что здесь делаешь, парень?
   Олег был готов к любому повороту дела. Даже к тому, что чужак может слёгкостью подпрыгнуть и взлететь как голубь; хлопающие крылья друг о друга, выдернут из них пару пёрышек. Они опустятся, а он исчезнит в ночи, как призрак.
    Горело внутри, словно изжога, а сжатые кулаки вспотевшие от напряжения, медленно сжимались и разжимались, сами. Но тень не шевелилась, словно приросла ногами к земле, да ещё опёрся рукой о стену, будто решил передохнуть.
    "Что это с ним? Ему там случайно не плохо, или он...- подумалось вскользь Олегу,- или он, может, хочет ввести меня в заблуждение. Уж больно всё наиграно и как-то неестественно."
    Олег шагнул вперёд, но не видя лица противника и его неподвижность, не мог предугадать его дальнейших действий. Да и не надо! Он ещё приблизился; как перелистнул ещё одну страницу книги и разгадка стала ещё на один раз сложнее. И вот, кажется, что ты её уже не разгадаешь... Он начинает не на шутку тревожиться, что всё пойдёт не по плану. Олег перелистывает возможные варианты, забегает вперёд; листы книги мнутся, шелестят, готовы порваться... Но все сходится к одному: "чужак" лежит связанный перед его ногами и жалобно смотрит.
   Возвращается назад, ищет брошенную страницу и забытый абзац. А "замороженный гость" всё также стоял как вкопанный и не шевелился.
    -Стой на месте, не дёргайся!
   Зачем он это сказал... Но оно так лучше - так получился толчок...
   На это "чужак" только медленно повернулся к нему. Поворот был больше осторожным, чем медленным, но в тоже время каким-то странным, как не по своей воле он это делает. Гадать было некогда, что у него там на уме;  во избежании внезапных неприятностей, Олег пошёл на крайние меры. Делая ускорение на каждый шаг, он оказался лицом к лицу с ним, точнее с его спиной, как... как неожиданно загорелся яркий, пронизывающий свет фонаря, расположенного в нескольких метрах от них. Это когда в кинотеатре во время сеанса, на самом интересном месте прерывается фильм и загорается свет и делают какое-нибудь тупое объявление. От раздражения, информацию пропускаешь мимо ушей, но на фильм уже сложно настроиться.
   На короткое мгновение наступает слепота; вспышка парализует органы зрения, но следуя принципу инерции и не оставливаясь в движении, Олег наносит левый боковой в голову. Ослеплённый светом он теряет объект цели из вида и удар приходится во что-то твёрдое и тупое. "В локоть,"- думает он и отчасти прав. "Чужак" взвыл как подстреленный хряк; он совсем где-то рядом. Но пока не до него; все силы Олег бросает на поиски руки, ощупывая плечо, ниже и недоходя локтя, он её теряет. Первыми оживают отбитые костяшки кулака. Наступившее лёгкое онемение конечности возвращают её к хозяину, но сквозь проясняющую картинку Олег видит, что противник не повержен... Тут же наносится ему ещё один удар, но уже более точный и концентрированный - снизу с правой, прямо в подбородок. Бедолага махнул головой и рухнул на землю, будто подкошенный и как точным выстрелом в лоб.
   "Что? И всего лишь..."
   "Да-а! Лихо?"
   "А то! Немного впечатляет..."
   Шум прекратился, не успев начаться. Лёха бежал сломя голову и продавливая землю перемешанную с навозом по щиколотку, разрывая воздух своей широкой грудью и даже изнутри. Он видел вдалеке две фигуры, их мелкие передвижки и как одна из них, упала. Он запыхавшись остановился возле них и видя, что с Олегом порядок, срокойно подошёл к лежащему без чувств чужаку. Лёха не приближался близко, будто бы от того разило беспредельной войнью; слегка склонившись, чтобы видеть лицо. А потом сморщил физиономию и спросил у шефа:
   -Это ты его так?
   -Нет, папа римский!  Конечно...
   Маленький червячок прогрызает сначала сердце, тыкается в подреберную кость, но обходит... Протыкает кожный покров и объедает всё вокруг себя. Он гладит его одним пальцем и думает: "Ну когда же ты выростишь..."
   -Лихо ты его!
   -Ты чё прискакал? Я же сказал, где тебе быть,- проворчал Олег как старый дед. Левая кисть подрагивает указательным пальцем.
   -Услышал шум,- оправдывался Лёха,- ну и...
   -Ну-у и...- передразнил Олег, а затем к себе,- вот зараза!- Боль подступала; он чуть простонал, потирая ушибленный кулак и осматривая место ушиба,- как же я мог так попасть. И кто вообще свет этот долбанный врубил?- на последней фразе он повысил голос, как-будто что-то вспомнил важное и сурово поглядел на Лёху, словно он во всём виноват.
   Лёха жмёт плечом и уже жалеет, что поспешил прийти якобы на помощь шефу.
   -Что с рукой?
   -Ещё незнаю.
   Кисть руки Олега постепенно накрывала опухоль, но перелома, наверно, всё-таки удалось избежать; пальцы двигались, а это главное. Светло-синий окрас, отсвечивал жёлтым и чем-то напоминал плешню наголо побритого человека. Он ещё несколько раз пошевелил пальцами и попытался сжать их в кулак. Оглядевшись быстро вокруг, Олег хотел ещё кого-то увидеть, но кроме Лёхи рядом не было никого, и указав здоровой рукой на лежащего человека сказал:
    -Цепляй этого за шкирку и тащи к сторожке.
   Червяк то растёт, то не растёт - не разберёшь его натуру.
    - Надо её в холодную воду или компресс ледяной наложить. Незнаешь, лёд в холодильнике есть, в морозилке там...
   -Хорошо, если мочой. Помогает.
   -Что-о?!
   -Серьёзно говорю, шеф. Проверенный способ.
   Олег его применял не одну сотню раз.
   -Ладно. Разберёмся.
    Тут к Олегу подбегает брат Коля. Приблизившись он спросил:
    -Ну что?- потом к Лёхе.- О! А это тот, который...
    -Ага!
    Олег, не останавился; он прошёл мимо уступившему ему дорогу Коли и только сквозь зубы буркнул ему:
   -Помоги товарищу.
  Коля смотрел на брата, на Лёху, только до конца так и не понял, что он пропустил и что же всё-таки произошло. Но непременно ожидал продолжения и чтобы тоже оно было интересным. Он не хотел верить, что пропустил самое интересное, а если что и произошло, то почему так быстро и главное, почему он не успел принять в этом участие. Лёха лишь на это только показал большой палец, означающий, что всё в порядке и не надо пока трогать шефа.
   -Вот так всегда. Только настроишься...
   -Ты о чём?
   -Да так... Как его тащить?
   Коля взял чужака за волосы, а другой рукой схватил за шиворот. То же сделал и Лёха.
   -... как всегда, ходишь за ним, подбирешь, мусор...
   Лёха смотрел на него, но не понял про что он.
   Подходя  ближе к сторожке, Олег увидел Прохорыча и кивнул сам себе с усмешкой, как бы понимая, кто его ослепил. "В самый раз",- подумал Олег. Смешок отдался в уже опухшей кисти несколькими сильными толчками пульса. А тот же всё также стоял и дымил папиросой. "Демон,"- снова думает Олег и русует силой воображения на голове деда рожки.
   Прищуренные глазки сквозь дым, наблюдали приближающихся к нему группу людей с надутою напыщенностью и старческим высокомерием. Словно он вожак и встречает с охоты свою стаю с добычей. Ему бы ещё влезть на коня и приставить ладонь к глазам для зоркости и от падающего солнца за горизонт.
   Иногда поддёргивая старую винтовку на левом плече, он словно подпрыгивал на месте, отчего казался смешным и прикольным.
    -Извини, Прохорыч! Не ввели тебя в курс дела,- Олег развёл руками, при этом не прекращая движения. Вид у него конечно был усталым, но по голосу определённо ясно было, что он в настроении, что он недавно тоже слез с коня; сейчас он кому-то скажет, чтобы его жеребцу дали воды и овса...
   ... а в глазах располагалась блажь и удовольствие, от проделанной только что... охоты.
    -Свет ты врубил? Ну ты прямо вовремя. Караулил что ли?!
   Дед  что-то крякнул, будто спешиваясь с коня, зацепился плащом и так повис...
    -Я всегда так...
    -Да это уже не важно!- Олег немного повернул голову в бок, но было ясно, что он имел ввиду.
   -Не привык в потёмках работать. Страшно. Мутно,- говорил Прохорыч продолжая кряхтеть, а сам поглядывал за спину Олега.- Вот, не сдержался,- он задрал полу плаща и почесал заднее место, как бы освобождаясь.
   -Да всё в норме, можно теперь расслабиться,- говорил Олег, проходя уже мимо него.
   Парящий дракон возле деда нервно подвинулся, когда шёл "спящий самурай" и даже морду усатую спрятал за старика, чтобы случайно не обжечься. Пешии воины волокли добычу; там было много пыли, дохлятины и дермовоо пахло. Но это совершенно в тему и странно было бы видеть что-нибудь другое...
   -Ну что ж, спешу поздравить,- покряхтывая говорил дед Захар, переводя взгляд на волочащих какого-то чужака Лёху и Колю.- Премию вместе обмывать будем? С меня закуска и бабы!
    Прохорыч не пил. Олег об этом знал и только слабо улыбнулся явно безобидной шутке деда. Но то, кем Олег сейчас был, прочно прилипло к внешней стороне оболочке его тела, и это то именно тем, к чему он стремился.
   Остановившись у дверей, Олег обернулся; чувство собственного достоинства сейчас пёрло из него через край, вздымая пену и пузырьки к верху, которую ветерок отрывал от основы и нёс далеко, да по-дальше. Веря в силу одного, твёрдо стоящего над другим и глядя на других поверх голов, он воображаемо, но так амплитудно смахивает скопившийся пот на лбу и стряхивает его вниз. А потом ищет того, кто видел как он это делает.
   "... для чего? Зачем???"
   "... ну по-воображай сам! Ощути вкус превосходства... Нет! Сладощ-щавия..."
   "Фу-у, слово-то какое!"
   "СЛОВИЩЕ!"
   "Ага!"
    Чтобы быть естественным, он в очередной раз поглядел на руку; она болела пуще прежнего, ныла - боль охватывала сначала по локоть, потом до плеча и вскоре стало жарко в груди и животе.
   "На шум никто не обернулся; полёт был похож на волноразрезающее движение в пространстве и если бы кто и захотел обернуться, чтобы посмотреть, ничего не получилось бы. Он остановился возле хозяина и сел на его вытянутую руку. Лапы, подобно крюкам с острыми наконечниками, обхватывают предплечье вокруг..."
   Хорошее расположение духа Олега радовало впервые за несколько месяцев. Опухоль олицетворяла "руку знамения и повержение в карму." Зайдя в сторожку, он в первую очередь подставил ушибленный кулак под холодную воду, потом намочил маленькое полотенце и перевязал им больную кисть.
   "Болит. Горит!"
   Прикосновения, как стоять перед спящим носорогом, при том, что зверь, ещё немного ранен. На его голове сидит редкий экземпляр Мадагаскарской кометы, сложенные крылья которой говорят, что она решила прикорнуть на теле, пожелтевшей от грязи и солнца, самки Чёрного Носорога. Животное в положение и готовится стать матерью. Но пархающее насекомое, больше всего привлекает моё внимание, и вот, рука тянется поймать его... Носорогиха вдрагивает и несколько раз фыркает тянучими соплями, которые по природной неосторожности, попадают на мою больную руку.
   Я только успеваю открыть широко рот, но голос проваливается в само ущелья ужаса, которое возможно окажет на меня сильное морально-психологическое воздействие, при столкновении с редким, а самое главное, беременным животным. Подробности мелькают с предельной скоростью, которую только возможно развить ручным воспроизведением скорости смены кадров - и конец всегда один и тот же.
   Стандарт. А Мадагаскарская Комета возвышается над пыльной стороной света и исчезает в неизвестном направлении. А носорог? Носорог...
   Только после этого Олег подошёл к маленькому зеркальцу у умывальника и стал разглядывать своё довольное лицо. Его глаза так и говорили ему, какой он молодец и умница. Покрытый чёрными точками нос, так просившиеся наружу гнойнички, дразнились смешными рожицами и показывали белые язычки.
    "Ну что, Антонина Сергеевна,- думал Олег, представляя её как бы за спиной. Ну так ему хотелось, чтобы было,- как вы теперь оцените мою работу?! С вас причитается... И ещё кое-что..."
   Он хотел изобразить что-то похожее на улыбку, тренировал физиономию из-под сдвинутых к друг другу бровей, но получалось глупо и не серьёзно; если бы она увидела, явно не одобрила. Антонина Сергеевна возлагала большие надежды на него (так он её понял), старался и вот он эти надежды, старательно оправдал.
   "Что, прям вот так вот..."
   "А что... Что не так-то, Господи-и?!"
   "Не поминай Господа всуе... Не кажется ли тебе, что жидковато?"
   "Не хочу думать об этом..."
   "И всё же?"
   "Парадокс - замарозка на действует!"
   Ему первому удалось схватить вора и возможно о нём разнесётся хорошая молва. И совсем не важно как она будет звучать в чьих-то устах - главное то, что он знает за себя, и как. Ещё важно, что в его руках главный "приз", как доказательство. "Приз" -  это ключ, а может и прямой пропуск к тому, что доселе было недоступно и невозможно. Но если рассудить объективно, то "приз" это шанс, шанс на что-то такое, что выходит за пределы личного поля Олега. Пока выходит, но многое меняется под мощным давлением времени. И это так притягивает, пьянит. Пусть немного чересчур и даже вульгарно, но...
   "...и что вы предложите теперь, уважаемая Антонина Сергеевна, в обмен на него? Ещё немного, ещё несколько минут этих приятных и будоражущих самолюбие воображений и он позвонит ей, объявит об исполненном долге и... А дальше Олегу снова представлялось сразу несколько кадров, как его благодарит хозяйка и что это благодарность оборачивается чем-то... Он почти лихорадочно выбирает понравившийся ему кадр и остановившись на нём, его сразу тянет к другому. И тут по-новой понеслось...
   Из множества вариантов, невозможно выбрать один. Время, проведённое в томительном ожидании, сделало из малого, невообразимо огромное - и всё хотелось неприменно попробовать.
   Олег встряхнул головой. "Брысь, нечистые..." и несколько сотен чёрных, испачканных грязью чёртиков, побежали в рассыпную. Кто кувырком, кто на четвереньках, кто колесом... По ходу они сталкивались меж собой и ударяясь, смешно отскакивали в противоположные стороны и вскочив, вновь давали дёру. Оказывается, эти назойливые твари всё время жили на нём, а он и духа их не чуял... Действительно твари!
   ... он ещё некоторое время смотрелся в зеркало и оказывается, что просто не может наглядеться на себя-победителя. Как-то он принижал голову что ли, подседал в коленях, сутулился, но... венок и лавры настойчиво обходят его голову и даже не попадают в поле зрения багетной пластмассы. Словно не точка поставлена, а жирная-жирная запятая. И видел совсем не то, что хотел. Будто зеркало обретало одушевлённую оболочку и кривлялось, строило рожицы и поочереди раскрывала подноготную, от которой ему становилось страшно стыдно. И тошнотворно... Давно он себя таким не видел, можно сказать никогда.
   "Три весёлых мячика, играли между собой в собачатину. Ударяясь друг о друга, они старались по-сильнее отскочить и удариться о третьего... Но получалось так, что они ударялись сами о себя. Треск! Лязг! Бу-бум! Кожаное обрамление, имело острые шипы растительного происхождения. Но это так, в некоторой степени второстепенно... Бессмысленность сей затеи заключалась в том, что каждый отталкивался не от одного из них, а лично от себя; причинённый ущерб никак невписывался в расходник, но страдать от такого, было не привыкать...
   ... чесалось сверху груди, ближе к шее. И перемещалось к ушам..."
   "А пока пятнистые, белое с чёрным, сливалось в единое серое, щекотливо бились о грудь изнутри и так катались по кругу, возвращая раздражение каждый раз по-новой..."
   "Трепет - это приближение во сто крат превосходящее воображаемое желание. Так не усидеть. Мозг подаёт сигналы - подъём... Из шеста вырастают знакомые телесные опухлости и нечто превращается в человека... Ведь говорят же, "Чувствую позвоночником..." Вот-вот, это точно про это."
    "... потом появляется нечто вроде чесотки и раздирая грудь до крови, не можешь остановиться - такой зуд, словно не видимый деспот, назойливо водит огромнейшим пером по твоему предмету видимого превосходство, о котором знаешь ты, он, другие...
   "Хочу остановиться,- не могу!"
   "... что, помочь?"
   "Справлюсь!"
   ... и только с каждым годом это становилось редкостью, а то и вовсе забывалось. Зеркало всё ещё поясничало, показывая язык; прохладной водой из-под крана, Олег плеснул в своё отражение и, потекло. Потекли глаза, нос, губы и язык. Голова не удержалась на месте, потому что некоторые, безобразной формы капли, остались на стекле, и он, лицо своё не узнавал. Какой безрасудный пустяк, а столько разочарования! А тут! Тут нечто большее...
   Потом, умывшись здоровой рукой и так, не вытераясь, он снова вышел на крыльцо. Пахнуло ночью; дуновение минувшей грозы, но без единой капли дождя. Это равносильно быть выше всего, на одно деление. Это такой эпизод, когда так всё задумано мною. Только мною. А ещё, это одно предвкушение такого, что при котором ты со всеми и во всём, на одной волне.
   Волна даже являет собой тебя. Это когда бабочки у тебя в животе... И всё!
   Раздавшийся лай деревенских собак можно было счесть за марш победителя, фанфары. И хоть Олег терпеть не мог этих четвероногих тварей, сейчас это было как раз в тему. Именно поэтому на ферме не было сторожевых псов и дворняжек.
   А лаяли они постоянно.
   -Не порядок,- возмущался Прохорыч.
   -Странно,- говорила хозяйка.
   На что Олег отвечал:
   -Я сам как собака и если надо, могу и покусать.
   На улице Лёха и брат Олега - Коля. Они бросили пленника у завалинки сторожки и расположились вокруг него, внимательно при этом рассматривая чужака. Появившаяся диковинка привлекала всеобщее внимание и лежащий без сознания человек, был похож на какое-то экзотическое животное, случайно попавшее в ловушку охотника.
   Лёха был несколько странен, что не было скрыто от Олега. Олег даже читал его мысли и только он мог себе представить, насколько был близок к истине. Но всё сложилось не так...
    -Слышь, Олег,- начал Коля, продолжая приглядываться к чужаку,- ты, случаем, не убил его? Какой-то не живой он!
    -Случаем, нет,- ответил Олег, переминаясь на крылечке, понимая, что Коля шутит таким образом, но Олега это нервирует. Сам всё-таки косо пригляделся к поверженному. Еле заметно вздымался живот под нечастым дыханием. Жив!
    -Да что-то он совсем не дышит,- продолжал своё гнуть Николай как бы с язвинкой, кидая горошины через плечо, не видя куда, но зная зачем. На это Андрюха не к месту хихикнул.
   Он стоял у угла сторожки, так, что Олег не мог его сразу увидеть. Тот щёлкал семечки и небрежно сплёвывал шелуху в сторону; здоровая оглобля сливалась с кирпичной стеной и служила как подпорой.
   Эти двое, как-то подходят друг к другу. Ни внешне; просто Андрей отличается от Коли, боязливой сдержанностью в высказываниях и повадках. И то не всегда. У них на двоих, одна маска, но сами об этом даже не подозревают. Но это больше дополнение к ним обоим, нежели к кому-то одному.
    -А ты окати его ледяной водицей. Гляди, и задышит,- Олег говорил, не обращая абсолютно никакого внимания на маску этих двоих; больше заботясь об ушибленной руке, он нежно придерживая её, словно сладко спящего котёнка. А ещё держал на паузе будоражущие его воображение по поводу неё.
    -Ну чё, Андрюх, сделаешь?- кивая на валяющееся тело, обратился Коля к своему дружку и протянул руку для семечек.
    -Да легко,- ответил Андрей и тянет огромный кулак навстречу.
    Он рывком оттолкнулся от стенки и хотел было уже пойти, но его остановил Олег.
    -Стой, где стоишь!
    Если бы тот уже шёл, то спотыкнулся и со всего бы маху... и свернул бы себе... нет, ни шею. А нос! Да, нос! И не свернул, а сломал бы! И дело вовсе не в децибелах, выпущенные Олегом со словами, дело в авторитете, а ещё в том, что произошло несколько минут назад.
   Олег повернулся к брату и добавил:
   - Я тебе сказал, а не ему.
   Да, он мысленно представлял как на него смотрит она - вроде бы и тайком, но так, чтобы ему было заметно. Её взгляд щекочит шею, лоб, грудь и ещё в некоторых неприличных местах. Везде, куда бы она не посмотрела, Олег ощущал приятное жжение, которому необходимо прикосновение... её...
   Николай, до этого времени был весёлым и задорным, но вдруг резко изменился в лице - опустились брови, а мочки ушей задрались кверху. Он уронил несколько семян, но послушно развернулся по-солдатски, сдавил скулы и пошёл за водой. Кран был в пятидесяти метрах от места и проходя это расстояние, Колино напряжение - вдруг образовавшееся - растягивалось подобно резиновому жгуту, но росло в объёме. Как от рвущегося каната, вздымались ворсины с горошину, а потом взрывались; из рассеивающейся пыли вырисовывались карликовые тушканчики, позвякивая звонкими зубками, цеплялись за трос.
   Быстро вернувшись, он со всего маху и со всей скопившейся злостью пока ходил, чуть ли не с разбегу, окатил ледяной водой бесчувственное тело чужака. Ведро звякнуло, брошенное Колей в сторону; злость летела дальше, но от того, только умножалась. Зубастики - карликовые тушканчики, разлетелись по сторонам, кувыркаясь и злобно перестукиваясь коричневыми клыками.
   Звон заставил чужака прийти в себя, но только на короткий промежуток времени. Он еле-еле приоткрыл глаза и по ним было видно, что кроме тумана перед ним ничего не существует. Глубокий нокаут продолжал свое морфическое воздействие, а нокаутируемый выглядел словно ополоумевший и недоразвитый "мауглёнок"- смешно короче.
   Выходка брата никак не отразилась на настроении Олега; он в это время набирал номер Антонины Сергеевны и даже не бросил косого взгляда на него. Рука поддрагивала, кнопки соскальзывали с толстого большого пальца, а волнение только отзывалось жаром в груди.
   Хозяйка, как и полагается, ответила не сразу.
    -Алло, я слушаю,- услышал он сонный голос. Олег представлял, что она даже не открыла глаза.   
    -Антонина Сергеевна! Доброй ночи! Олег беспокоит.
    Некоторое молчание, потом вопрос:
    -Какой ещё Олег?- всё ещё не могла проснуться она и сопела в трубку.- Кто это?
    -Антонина Сергеевна, это Олег, охранник с вашей фермы,- он как можно сдержанно и мягко пытался ей объяснить, хотя уже раздражало. Но сам продолжал представлять как у неё спадают на глаза мятые волосы, а задравшаяся до пояса ночная сорочка, перекрутилась задом наперёд, обнажив прелесть женской груди и не только.
    И снова недолгое молчание в трубку, а после опять вопрос:
    -Олег, ты что ли?
    "Наконец-то дошло".
   -Да, Антонина Сергеевна, это я,-  с облегчением проговорил он, а в голову хлынул приток крови, что он аж приподнялся,- вы просили...
   -Ты на часы смотрел,- с жёсткими нотками в голосе заговорила хозяйка,- какого хрена?
   Теперь он её представлял поправляющую чёлку и с открытыми глазами. Но всё-равно эти же части тела оставались неприкрытыми и это было для Олега несколько важным.
   -Вы просили перезвонить, если наш "гость" объявится...
    -И что?!
    -И он объявился!
   "Пьяная что ли она,"- подумал он.
    Неожиданно её тон смягчился. Плавное, но взволнованное дыхание было заметным даже через трубку. Её прямо с постели сбросили в бассейн с тёплой и прозрачной водой. Когда она плюхнулась в воду, сорочка задралась ей на лицо... Она ещё несколько секунд наслаждалась, неподвижным наслаждением невесомости в водном пространстве. Но потом она стягивает липкий материал с лица, и, говорит:
    -И где же он?
   "Вынырнула, и даже не отдышалась."
    -Вас дожидается.
   Олег не мог скрыть удовлетворения от такого общения и сдержанно улыбнулся. Он сам теперь дышал взволнованно и рука, которой держал телефон, вспотела ещё сильней.
     Услышав в трубке, как она там возится, он терпеливо выжидал.
     -Я скоро буду,- наконец-то она проговорила и положила трубку.
   Олег услышал короткие гудки, но трубку от уха не убирал; он видел её, как она переодевается и воображаемо проходя мимо неё, он хлопнул её по попе.
   
                Глава 7
   Я всё мечтаю погулять в осени. Как это? -спросишь ты. -Всё очень просто,- отвечу я и прежде чем рассказать, немного задумаюсь, помолчу. Осень - это символ прощания и не только с теплом. Люблю листву, чтобы много было; жёлтая, красная там, коричневая, чтобы в руки берёшь, а её так много, что просыпается сквозь пальцы и края.
   Хочу взять Любаву, Яна и в лес, к листве. Нагребу целую кучу и нырну с головой, как в детстве в речку. А потом буду осыпать на голову Любаве. "Не сходи с ума!"- скажешь ты. "Нисколько!"- отвечу я. -"Это же так весело!"
   Очень нравится гербарий; в старый журнал "Работница" разложу в каждую страничку по листику и подпишу название. "Ты и вправду больной! В детство впадаешь что ли?!" "А что здесь такого?- Скажу я усмехнувшись,- не хочу быть взрослым!"
   Я попытался пошевелиться; мозг импульсивно посылал сигналы членам тела, но всё-равно что-то не получалось. Блокировка тела воспроизвелась самостоятельно, автоматически. Как-будто подсознание отделилось от моего тела в тот момент, когда я так в нём нуждался. Ширина пространства, "ВНЕЗАПНО" стала узким коридорчиком и я наподобии мульт-героя, пытаюсь пролезть через этот лаз, рискуя быть раздавленным под собственным же напряжением мышц. Растущая голова и вылезающие из орбит глаза, вот-вот лопнут. И всё закончится.
   Я всё ясно понимал и если начинать с самого начала, то меня засекли, и, рано или поздно должны схватить. Странно думать об этом, когда это ещё не свершилось, да? При мысленном упоминании о том, что меня скоро схватят, я хочу, чтобы перед моими глазами пробежали назад минуты до тех самых пор, когда я был ещё с той стороны ограды. Когда я сидел у клёна и доводил ноги до онемения. Если бы это было реальным, сколько бы можно было сделать, методом изменения будущего, вернувшись в прошлое, всего на несколько минут. Может быть по этой причине, всю серьёзность своего критического положения я плохо тогда осознавал как предмет настоящего, будто это игра какая-то, и наступающую угрозу не расценивал как опасность. У меня не получалось ни собраться, ни просто адекватно соображать и представить обнаружившего меня. Нужно было остановить время, там, внутри себя. Но в такое положении, в которое я медленно попадаю, сделать уже невозможно.
   Часики тикают. Бесжалостно. Толкают в спину, словно тот, кто торопится сзади, подталкивается тем, кто идёт следом за ним; и так по кругу, который не то, чтобы не замыкается, а просто имеет некоторое продолжение. И не в коем случае не повторяется.
  В голове я слышу слова песни:
      -А-ну да-ну да-най. Ну-да ну да-най...
   А затем резкая смена и:
    "Ехали цыгане не догонишь,
    И пели они песни не поймёшь.
    Была у них..."
    И всё-таки это была первоначальная реакция на испуг. И когда мне послышались ещё несколько приближающихся шагов в мою сторону, ко мне частично вернулось самообладание, позволившее мне уже здраво реагировать на происходящую ситуацию. Я стал поворачиваться навстречу неизвестному; да я уже практически повернулся в пол-оборота, как тот, кто был сзади, быстро засеменил ко мне, (теперь я это сравниваю с хрустом сухих веток) и тут вдруг неожиданно, загорается ярко-ярко белый свет. Вспышка, чередуются круги, фиолетовые с оранжевыми; медленно кружащиеся основания удаляются и за место их образуются новые. Я слепну, даже немножко больно глазам.
   Бессилие, невозможностью видеть - вот, что по-настоящему страшно. Мне сразу же хотелось узнать, как бы себя повёл в такой ситуации Януш; я хоть и недолюбливал его в той части характера, что он в самых безнадёжных моментах жизни, находил плюс и этот плюс для него являлся ступенью вверх, как он сам говорил. Невыносимо было и то, что он просто требовал того же и от других, от меня. Ну какой можно извлечь плюс, если сидя на тебе сверху, руки поджаты под его коленями, он лупить тебя по лицу и учит находить плюс - выбираться!
   А сейчас - сейчас, что можно тут сделать.
   По инерции я просто поднял левую руку, закрывая от света и так закрытые глаза, как получил сильнейший удар прямо в локоть. Словно удар током; рука повисла временно онемев. Я понял, что меня атакуют и поэтому, ожидая по логике второй удар, а так как я временно ничего не вижу, решил наклониться, как бы уклоняясь от возможной повторной атаки. Но это было ещё одной, самой большой моей ошибкой за этот вечер. Атака последовала снизу, точно в челюсть. После чего свет отключили уже в моём подсознании.
    Не знаю точно, сколько я пребывал в отключке, но приходил в себя довольно-таки тяжело. Словно увязший в трясине по самые уши, я отталкиваюсь от, на секунду потвердевшей, жижи и мне удаётся обнажить плечи. Минута на передых и новая попытка; показываются руки, но снова погружаюсь по плечи. Замираю и жду.
   Жду.
   Первыми моими чувствами были сильнейшая головная боль и позывы к рвоте. Сквозь  прикрытые глаза просачивался яркий свет, который не позволял их мне открыть. Он резал шторы век острым лезвием, не спеша, наслаждаясь процессом. Потому и разглядеть что-либо я не мог, даже при желании. Но слышал я хорошо;  три голоса, как в сторонке остановились - курят  ждут... Тем самым я определил, что противников моих трое. Они весело переговаривались, что-то вроде шуток-приколов и скорее всего надо мной.
   "Да потому что я один..."
   Просто слышать, я слышал, но разобрать и связать в конкретный смысл их разговора, у меня ещё не получалось. И всё это из-за того, что я не достаточно ещё пришёл в себя. Болел подбородок и я нерешался открыть рот, чтобы не обнаружить поломанную челюсть. Но немного времени спустя моё сознание приходило в норму и у меня получалось разобрать суть говоривших рядом со мной людей. Первое, что я понял - они ждут какую-то хозяйку и старший сказал кому-то, чтобы меня связали. На что тот ответил, что я уже никуда не денусь. То есть, они полностью уверены в том, что я уже совсем беспомощный, что я не смогу оказать сопротивление, что я уже...
   "Да хрен вам, черти... Не угадали..."
   Эти слова вселили в меня некую что ли уверенность в себя, надежду. И хотя я ещё толком, как говориться, не прозрел, но эта, пусть и маленькая надежда на спасение, у меня всё же появилась.
   "Бдительность ослабла."
   "Надежда!"
   "Как искра в куче сырых веток, из маленького огниво вырастает великое полымя, а испарение в виде белого, полупрозрачного облака, улетучивается как память о давно минувших дней..."
   Нет, я не пытался  шевелиться, дёргаться и тем более вставать; с этого момента у меня начал зарождаться план побега. Только от плана было одно слово. Не было даже того, что и на чём план мог фигурировать как визуальный объект. Проще сказать, был план, по созданию плана; а пока я берёг свои силы и видел перед собой Януша.
   Он стоял не в далеке от меня, руки в бока и такой подтянутый, уверенный и дёргается в усмешке. И так хочеться крикнуть: "Ну что усмехаешься. Тебя бы на моё место! Посмотрел бы я тогда!"
   Но на самом деле, Янушу тогда было не слаще, чем мне сейчас. Тогда, это несколько лет назад, прямо на новогоднюю ночь. Мы, и ещё один с нами ромелу, накрыли хату какого-то барыги. В эту ночь хата пустовала, но мне это было не важным. Почему? Позже узнаешь! Её Януш обрабатывал долго и поэтому знал куда шёл и на что; золотые украшения, аудио- видео-аппаратура и крупная сумма денег для закупки очередной партии товара. По каким-то его достоверным источникам, нас ожидал жирный куш.
   Попасть внутрь планировалось через форточку и Януш рассчитывал на меня, так как я был самым миниатюрным. Но я был пьян в хлам и поэтому в форточку просто не залез по невозможности нормального состояния. Выругавшись и пихнув меня в плечо, Ян скинул тулуп и ловким гимнастическим приёмом головой вперёд, очутился в доме. Тем же примером последовал и его товарищ. Я остался на "атасе", мёрзнуть стоя перед форточкой и в случае опасности, должен был дать сигнал.
   Я волновался нисколько за Януша с его другом, сколько хотел по-скорей вернуться к праздничному столу и продолжить веселье. Но "атас" пришёл неожиданно, тихо и "ВНЕЗАПНО"; я очнулся, когда они уже вбежали во двор. Незнаю, как мне удалось взобраться на заваленку дома, но я это сделал и шёпотом в форточку прокричал "атас".
   Рядом возле дома росло дерево, грушина по-моему, и когда хозяева чистили снег, бросали его под неё, образуя сугроб. После того как я просигналил, спрыгнул в него; тёмные брюки и шапочку я скрыл в сугробе провалившись по пояс и уткнувшись с головой. А светлая куртка слилась со снегом и поэтому меня не было видно.
   Замаскировался.
   Я ничего не слышал; одно меня теперь заботило, чтобы непопасться.
   Просидел в сугробе долго. Наверно пока не протрезвел.
   Они не успели ничего вынести и за это, что не успели, Януш получил четыре с половиной, а его друг... мне без разницы сколько ему дали, я его вообще не знал. Янушу добавили ещё и раньше присужденный условняк. Так что пошёл по полной...
   Он освободился... сам. Его ищут, он в розыске и не только милиция. Весь срок он не просил ни у кого помощи, ни просто каких-нибудь просьб и пожеланий. Даже писем никому не писал.
   Молва ходила о нём...
   Спустя некоторое время, меня несколько раз облили ледяной водой и Януш исчез, растворился. Как-будто смыло, стёрло. Словно кто-то взял меня за волосы и несколько раз окунул в ледяную речку с головой. От неожиданности я вздрогнул всем телом, как паралитик, отчего мои неприятели (я буду их обозначать враги) пустились в раскатистый смех; хлопали в ладоши и показывали вверх большим пальцем. Кто-то даже крикнул: "Супер!" Своим таким поведением они показывали мою ничтожность и возможное скорое, плачевное будущее. Я этого не видел, а судил силой обострившегося воображения.
   "Долбанные аборигены. Вам сырое мясо жрать и у костра свои задницы греть..."
   "И трястись от страха, чтобы вас не сожрал дикий тигр... Бесы. (плююся) Бесы..."
   Своими прищуренными глазками, я казался себе не больше муравья, а прижатая спина размазывала меня по стене как коровью лепёшку.
   "Как ни в коня корм... Для утепления щелей!!!"
   Злость наполняла сосуд киселеобразным веществом, превращая его в горючее, которому достаточно искры, чтобы вспыхнуть. Но искра, омытая десятью водами, не имела даже своего начала. Камень о камень, изрыгал истошный вопль и никак не желал быть предметом перевернувшегося на кочке молодости, огня. Тут вмешались небеса! Однозначно! Иначе как можно ещё обозвать ситуацию, в которой я, по не глубокому внутреннему ощущению, могу назвать?
  Но вода, это не только средство для тушения; для моего организма это было ни что иное, как холодный и ободряющий душ, и пока парни глумились надо мной, я открыл глаза и украдкой оглядел обстановку вокруг себя. Я лежал возле какого-то кирпичного строения в грязной лужице, образовавшейся вследствии моего омовения. Меня окружали трое неизвестных мне людей; двое здоровенных верзил, чем-то похожих друг на друга и один по-меньше, по-уже и по-суше. Нет, он был значительно меньше, уже и суше...
   Он-то и стоял ближе всех, а его правый рукав был мокрым, из чего было ясно, кто меня искупал. Они все до единого широко улыбались, как по чьей-то просьбе для общего фото, скалясь. Каждый угол рта, тянулся к мочке уха... Чтоб их разорвало! А ещё кивая в мою сторону и это тоже походило на повторение всё той же просьбы. Вспомнились старые, чёрно-белые фото фашистких захватчиков перед пленными, которых вскоре должны были расстрелять. Какая-то жуть вкралась в душу, в которой-то и места уж нет для таких вот мыслей. И всё же.
   Изощерённая дикость вообразимого, чуть не свела меня с ума.
   "Я хочу жить!"- звучало в ушах, как перед самым краем. Так я думал, но лучше бы крикнул. Найти дисбаланс психики, не такое уж простое дело, и всё же... Мчащийся жеребец на полном ходу, вот-вот должен ворваться в дикую чащу берёзовых деревьев... Звук лопающейся древесины и свист отлетающих щепок. Стук копыт становится не таким ровным; жеребец преодолевает расстояние словно без помех, но чем глубже в лес, тем больше... дров? Нет! Проход проложен сначала ровно, но затем начал уходить то влево, то вправо, и всё больше оставленных следов. Кровь, мясо, щепки... Он издал приглушённый вопль и с очередным хрустом берёзки, умолк.
   Позади смеющихся врагов, располагались корпуса; я соориентировался и мне стало понятным откуда пришёл. Это ещё одна приятная новость. Приятная, тоже можно считать относительно, не больше. Обнаруженная красная точка отсчёта, либо для толчка - без разницы, которая добавила первое и значительное очко в мою пользу. Ну и стимул к побегу.
    Тот, который был недавно с ведром, подошёл ко мне по-ближе. Сел передо мной на корточки, подтолкнул демонстративно по-дальше в сторону ведро, надеясь меня напугать; жестянка звонко звякнула и отозвалась эхом где-то над корпусами. Мохнатые карликовый тушканчики, фыркая, разбежались в прыг-прыжку в разные стороны, похожие на ёжиков. Мокрый рукав вдавился в колено, но скоро всё будет сухо. Неровное дыхание, следствие слишком частого курения и... нервозности. Он сделал сиплый выдох и сказал:
   -О, гляньте, пацаны. Наш голубь-то, очнулся...
   Если судить по услышанной мной интонации, то смело можно сделать вывод, что парень-то из тех, который является центром того, чтобы над кем-нибудь поглумиться. Урод короче. Моральный.
    Он громко ухмыльнулся. Засмеялся один из здоровяков, словно человек на присядках, что-то ему передал и тот принял... И, которого я пока не видел, но почему-то был уверен на все сто процентов, что он такой же мерзопакостный тип, как и тот, что говорил обо мне и сидел на корточках. Только это как-то всё второстепенно, пробегающее мимо и задевающая меня боковым, не прямым, стечением сложившегося случая; мне бы разобраться, что у меня за спиной и по сторонам, так сказать, сориентироваться на прилегающей местности до полной ясности. Образно начертить картинку примерного расположения объектов и посмотреть на неё сверху. А подняться и вертеть головой, рассматривая где и что, было бы величайшей глупостью с моей стороны; то же самое как взять, да и спросить у ржущей компанией надо мной: "Эй братья! Как дела? Дорогу до дому не подскажете?" А потом подняться и спокойно уйти. Но планировать пути побега мне просто необходимо, правда, не таким способом. Методом состовления вариантов и их отсев.
   Первое, что я попытался сделать - это коряво опереться на локоть и поглядеть, что у меня по правую руку. Но от такого движения у меня сразу заныл подбородок. Оказывается, нижнюю челюсть я не чувствовал, последствие нокаутирующего удара; я медленно сжал челюсти и если она поломана, так я сохраню её для ровного сращивания кости. Для, незнаю для чего, я чуть приоткрыл рот, но боль только усиливалась; подозрения подтверждались, и это тоже было второстепенным.
    Останавливать своё внимание на болевых ощущениях было некогда - больше всего меня волновало другое. Как только я немного очухаюсь, скорее всего сразу же подвергнусь пыткам и насилию; дознанию с пристрастием. Проще сказать меня изобьют, жёстко. Такое сопровождается во всех аналогичных случаях похожих на мою; хотелось бы после экзекуции выжить и благополучно вернуться домой. Но пока я нахожусь в горизонтальном положении, пока я прикидываюсь раненным, это значит, что меня не тронут, значит, что я в безопасности.
    Продолжая немного стонать и покряхтывать, я перевалился на другой локоть. Но сразу завалился на бок; этим местом я принял первый удар и для борьбы оно могло быть обузой. Делая вид, что моё состояние всё ещё остаётся критическим, я косым взглядом изучал своё окружение по левую сторону. То место, откуда меня притащили, "коридор" между первым и вторым корпусами, находилось прямо передо мной. На земле я заметил следы моего волочения; всё ясно, это то место, откуда я пришёл, там моя деревня. Позади меня было какое-то строение, ну что-то вроде сторожки или домика для охраны. Медленно повернув голову вправо, я смог разглядеть главные ворота. Я и раньше был в этой деревне и расположение фермы, пусть и не очень подробно, мне было знакомо.
   Неожиданно раздался раскатистый гогот компании охранявшей меня; отвлечённые чьим-то из них смешным рассказом, или анекдотом - неважно, на самом интересном месте произошёл взрыв и искры положительных эмоций, что и мне пришлось вздрогнуть под натиском звуковых волн. У меня заболела голова. Они долго не могли остановиться, по несколько раз возвращаясь к интересному месту, что также и мне, незнавшему причину веселья, приходилось скрывать улыбку, кривя рот от боли и всё же. А раздавшийся не подалёку собачий вой, только прибавил шуму и кто-то из них передразнивая четвероногих, напомнил мне о том, что я не слишком-то и далёк от этих животных, которых дни иногда заканчиваются под хрустом отшлифованных палок, а если повезёт, то и под выстрелом шального стрелка.
   Подведя итог, можно сказать, что я сориентировался на местности; нежелание мириться с безнадёжностью, начинаешь придумывать искусственные зацепки и цеплять их за такие же выдуманные крючки. Откинувшись назад, я закрыл глаза. Узор похожий на лабиринт ничем не отличается от других, даже в некотором смысле наводит одну линию на другую, тем самым подсказывая правильный путь, приближая к выходу. Но на самом деле это не так; значительно больше - в том корень путаницы и закрытые глаза, отнюдь не спасают. Они временно погружают меня в нирвану, хочется подняться и не прилаживая усилий, удалиться во свояси. И забыть...
   Тяжёлые передвижения возле меня заставили снова поднять голову и посмотреть на происходящее. Под ярким фонарём, прямо передо мной, суетились всё те же люди; они уже не смеялись как прежде, не шутили, только бросали косые взгляды на меня, словно кто-то сменил их пластинки и коротко переговаривались. Я слышал их голоса, но того, кто меня вырубил, среди них пока ещё не было. Похоже, он куда-то удалился и, возможно появится вскоре, возможно когда моя учесть "ВНЕЗАПНО" будет решена. Но прежде, увидеть его для меня пока было важным, чем что-то случится, хоть и незнаю для чего это.
     И тут ко мне снова подошёл задира, который меня искупал. У меня на него началась аллергия, поэтому не видя его, я знал, что это он.
    -Ну что, не хило тебя мой братан вырубил. Как косой!- Парню явно нечем было заняться и от наступившей скуки, просто решил поглумиться надо мною. Он с силой дёрнул мою голову за волосы вниз, отчего от резкой боли у меня потемнело в глазах и защемило в шее. Я ещё как надо не восстановился от нокаута, а тут ещё этот дебил; хотя, что я должен ещё ожидать от него - хлеб-соль что ли. Я издал лишь негромкий стон, но тем самым только разозлил своего обидчика.
   -Что ты там стонешь, сучонок,- он приподнял мою голову за волосы и продолжал, при этом глаз я не открывал.- Да ты голубь, цыган! Чурка чернозадая. Ты куда залез, придурок? Ты знаешь, что будет с тобой?- Задира отвесил мне очередную тяжёлую оплеуху; я чуть было вновь не отключился, это было бы мне на руку. От боли у меня выступили слёзы, а обида на задиру я притаил в глубине души. Я ему просто обязан отомстить! А пока припомнил.
   Он часто задышал и я почуял вспышку подступающего гнева. Поднявшись с корточек, он отошёл на несколько шагов назад и с вызовом громко скомандовал мне, чтобы я встал. Никакого внимания я на него не обращал, просто делал вид, что не слышу его. Но тот распалялся не на шутку.
    -Ты что, тварь цыганская, не понял?!- Парень уже нескрывал бешенства и с пешего разгона, подошёл и пнул слегка меня ногой в бок.-  Ясказал встать, гнида! Оглох что ли,- не унимался он, как напоказ выставляясь перед остальными парнями.
    Тут один из верзил стал подбадривать его, подначивая, прикрикивая:
    -Ну-ка, Колян, поддай ему! Давай, давай, ну, по печени! Под сердце!
    -Слышь, Коля, оставь его в покое,- вмешался третий из них.
    По голосу и по интонации, как мне показалось, он самый степенный из этой троицы. Повеяло какой-то надеждой и спокойствием. Я хотел посмотреть на него, чтобы запомнить, но пока не до него было; обзор загораживал псих.
    -Не твоё дело,- этот Коля уже вовсю истерил,- ты что ли здесь главный?!
    -А что, ты,- не сдержался тот парень срываясь на басс и рискуя тоже разозлиться, но осёкся.
   Возникшая тишина зазвенела в воздухе сырым карбитом, словно после не удавшегося взрыва. Этот Коля немного замешкался и промолчал, иначе случился бы взрыв; жидковат оказался. Чувствуя угрозу на свою задницу он не мог ответить с достоинством. Злоба скрипела на зубах, превращаясь в пену. Вместо слов Коля только больно пнул меня опять в бочину и отошёл в сторону. Мне пришлось вновь застонать, ибо пинок оказался сильнее прежнего. Но в основном это было лишним, просто игра в беспомощность. Это от злости и, потеряв осторожность, я вдруг выругался в адрес обидчика и причём вслух.
    -Вот козёл!
   Он наверно отпустил бы меня если б не услышал.
   -Ты что сказал?- Он так взъерепенился, что...- Нет пацаны, вы слышали. Ты чё, урод, я же тебя сейчас закопаю! Живьём...- Я услышал как он быстро направлялся в мою сторону. Тут я понял, побоев не избежать. Я съёжился весь, скрутившись калачиком, напрёгся и приготовился. Ему остался всего один шаг до меня, у него уже нога занеслась для удара, но вдруг я услышал за спиной скрип полов на крыльце и до боли знакомый голос...
   Да, да! Это тот, которого я ещё не видел, но которого ждал и...
     -Ну-ка остынь!- Плавно, не строго, но прислушиваешься.
   Почему-то для меня это сравнивалось с ударом баскетбольного мяча о пол; эхо отскакивает от высокого потолка и рассыпаясь на тысячи звуковых частиц ещё долго звенит в ушах и подсознании.
   Только снова всё второстепенно и... поздно. Солдатский ботинок врезается в мои рёбра и сбивает дыхание. Я закричал от боли и несколько раз перевернулся на пыльной земле, как в припадке, ну или якобы корчась в адских муках. Всё же с муками я, конечно, немного переигрывал, но терпеть боль от жёстких ботинок было выше моего терпения.
   Малость повалявшись, я прекратил это занятие и свернувшись калачиком остался лежать к своим неприятелям спиной; я только постанывал немного и ждал дальнейших действий с их стороны, потому что свои уже закончил.

                Глава  8
   Поговорив по телефону с хозяйкой, Олег преобразился в самурая; преображение конечно было образным и относительно с внешним видом его не имело ничего общего. Образ был во множество своём туманным, плохо рассматриваемым и больше напоминающий игру, нежели серьёзное предпочтение. Но именно сейчас впервые всё было не так, как прежде; Олег словно в зеркале видел своё отражение, как впервые и оно ему нравилось. Это не то, что было пару минут назад. Перевязанная кисть руки подчёркивала воображаемый образ, придавая некую свирепость что ли, или вкус обретшей власти над ситуацией, а предвкушение чего-то приятного и в первую очередь для томящегося самолюбия, вытягивала его в струнку и задирала голову.
   Он вышел на порог сторожки, но скрип полов, настил уже старого крыльца, вернул было его на место... Ведущие борьбу меж собой образ и существующее, являлись прямыми раздражителями непонятно чего, а последствия - нервозность, которая напрямую возвращала его в настоящее, как бы подрезая и так короткие крылья образуемого.
   Навозный двор перечёркивал всё представления о сильных духом и туманном происхождении чёрных воинов; Олег не стал противиться, решив, что позже сделает это по-новой. А ещё он увидел такую картину, которая схватив его за шкиряк опустила глубоко-глубоко на землю. Схваченный им пленник, лежал на влажном клочке земли, весь мокрый до нитки и примкнутый к кирпичной стенке сторожки, словно прибитый. Свёрнутый калачиком он был похож на ничтожество, маленький комочек раздутой проблемы. Даже не вериться, что это был тот самый... Любопытным было видеть ему, как вокруг него суетятся его бойцы, словно падальщики над подбитой жертвой и готовы если не растерзать её, то просто грубо оторвать кусок мяса.
   Несколько неприятным было ему видеть Колю, который пытается раздразнить лежачего человека, заранее зная, что тот ему ничего не ответит. Он походил на клоуна из дешёвого кино, грязного, с несмешными шутками и идиотской манерой вести себя перед публикой. Создавалось впечатление, что Колю словно прорвало на плохого парня, о котором он ничего незнал и пока это не изгадит всё вокруг, Коля вряд не успокоится. В стороне от него крутился  Андрюха, близкий его друган, который всеми своими дибильными способами подтрунивал того; то хлопками в ладоши, то вприпрыжку бегал вокруг Коли и заводил его. То подталкивал в плечо, как пацан с улицы и призывая на действие. В общем, дерьмо во всём его виде.
   Андрюха, это человеческий объект с грудой мышц в теле и с кашей-малашей в голове, либо вместо неё. В этом причина его слабости и в некоторых моментах невезения. Но в том и опасность, что проявление слабости при наступлении опасности, не всегда гарантирует присутствия в тот момент того, или этого, а то и сразу всего вместе, что всё-равно ничего ещё не значит. Ничего хорошего.
   Олег часто присматривался к нему, иногда с осторожностью и опаской, а иногда как к предмету для обсуждения про себя о работе мозга во время его отключения. В целом Андрюха хорошой парень, умеет веселиться, поддержать компанию, один броситься в толпу для драки. Но в экстренной ситуации его тупости нету предела, да мало того, при редком шухере Андрей может столько наломать дров, что сам шухер покажется детской забавой.
   Когда Андрей увидел Олега, его суровый взгляд, то сразу же сконфузился и виновато отвернулся в сторону, словно не при делах. Не хватало сунуть палец в нос и поковырять там, чтобы напрочь сделать заключение о собственной несостоятельности.
   Чуть поодаль от них, в сторонке стоял Лёха и вроде бы отрешённо наблюдал за происходящим. Отрешённость была похожа на недовольство, с привкусом злобы и такого же отчаяния. Олег заметил по выражению его лица, что ему не просто не нравилось происходящее, но и вроде он как-то пытался вмешаться в клоунаду Коли и Андрюхи; перекинувшись с теми парой фраз, он бросил эту затею. И Олег наверно знал почему. Лёха в два счёта справился бы с хилым и ветром качающимся Колей, но тот, как на зло ему и на благо Коле, был братом шефа. Так плюс ко всему шеф наблюдал за ними со стороны и в этом наблюдении было что-то связывающее и прижимающее к стенке. Авторитет давил на Лёху, он был похож на гидровлический пресс, либо на бревно в обхвате не меньше шести человек, с которым уж ему не совладать. Поэтому он, перекинувшись с братом шефа несколькими колкими фразами, махнул рукой и отошёл как бы в сторону. Но в целом Лёха был в общем клубке и сказать, что он не с ними, значит было соврать.
    Да и по-честному, Олегу и самому надоел весь этот цирк; изучая обстановку как бы сбоку, но находясь непосредственно в центре этого события, он уже засобирался вмешаться и навести порядок. Беда в том, что он снова задумался о ней и о том, кого схватил; взаимосвязь далёких противоположностей, но таких близких для него и разные по значению, что без одного, у него не будет и... другой.
   Больная кисть руки неприятно поддёргивает ушибленный нерв и перемотанная влажным полотенцем конечность, медленно исчезает в кармане брюк. Глубокий вдох - заряженная отрицательными нейронами атмосфера сразу же втягивается внутрь, образуя крест от макушки и пят, от одного плеча и до другого... Он видит процесс творящегося зла; Коля уже брызгая слюной и сотрясаясь от бешенства с силой ударил лежащего человека. Суть не в избиении безпомощного, а в поведении младшего брата и что всё это не зря. В последнее время у него участились приступы эпилепсии, в которых признаваться он не желал. Об этом ещё никто не знал здесь, иначе бы Коля тут не работал.
   Расширенные зрачки и белки словно налитые кровью, вздутые жилы на шее, говорили, что он уже на грани. Ему нужно всего одно движение, всего одна эмоция и это наступит. Корчащийся от боли человек, чисто на эмоциях, выругивается в адрес обидчика и Колина ярость с разбега бьёт того под рёбра. Как в кашу из воды и глины, да со всего маху. Приглушённый взвыв - сбитое дыхание и задыхающийся кашель. Широко открытым ртом он ловит убегающий воздух, а тот, как кем-то пущенный солнечный зайчик - не хочет попадаться и всё.
   "Навоз вонючий!"- почему-то выругался про себя Олег, а вслух сказал:
   -Ну-ка остынь!- он услышал свой голос, но это было не то, что он хотел услышать. И всё же...
   Ловко соскочив с крыльца, он кинулся к брату, схватил его за шиворот здоровой рукой и оттолкнул подальше в сторону.
    -Бычка прёт? Или с катушек съехал?- тихий тон сквозь сжатые зубы, чтобы никто не услышал, но чего-то ещё не хватает; быстро отпускает ворот и открытой ладонью бьёт по скуле, а затем снова хватает за ворот. Коля пытается изобразить злость; скрип зубов, вывернутая нижняя губа. Пена и выдох через соплящийся нос. Бьёт ещё и снова хватает, будто боится, что тот убежит.
    -Остынь братишка! Слышишь?- продолжал Олег, но сам не верит в убеждённости своих слов, а сзади стоят и смотрят. Ещё этот лежит, корчится. Надо всё держать под контролем. Олег ещё потряс его и Коля закрыв глаза стал дышать менее возбуждённо. Вспухшие вены на висках постепенно уменьшали пульсирование; он ссутулился, но нижний ряд зубов, через отвисшую губу, выдавал в нём злобу.
    Олег отпустил ворот, поправил его, а затем по-братски положил здоровую руку на плечо брата и спокойным тоном заговорил:
    -Послушай, братка, мы своё дело сделали, остальное пусть решает хозяйка,- он махнул рукой в воображаемый силуэт Антонины Сергеевны, а сам заглядывает в глаза брата,- всё, можно расслабиться! Если хочешь, можешь пойти и прилечь покимарить. Ну, идёшь?
   Николай замешкался, словно робот во время перезагрузки системы; раскрасневшееся лицо покрылось бледными пятнами, а глаза приобрели желтоватый оттенок. Он переглядывался с кем-то из парней, стоявших за спиной брата, но только не с ним.
   -Ну, чего ты как потерялся?!- говорил Олег, а сам достал перевязанную руку из кармана и вытягивая пальцы смотрел на цвет кожи и плотность прилегающего полотенца,- мы сделали дело и можно... отдохнуть смело.
   Олег моргнул ему и хлопнул по плечу. С Коли заметно сошла спесь, но внутренняя борьба с ненавистью и злобой, против послушания перед старшим братом, рвала его на куски изнутри и по сути Коля готов был на любую глупость, лишь бы прекратить эти страдания. Но старший видел всё.
   -Это не мы, а ты сделал дело,- Коля проговорил твёрдо, без дрожи в голосе к собственному удивлению. И чуть усмехнувшись, добавил:- Ты у нас прямо "крутой уокер". Шляпу бы тебе, с окольцованным ремнём, да револьвер. Борода-то, уже есть.
   Олег глубоко дышит.
    -Коль, не надо поясничать. Все мы хорошо поработали, слаженно и дружно, отследили его и поймали. Всё получилось ловко! Правда ведь?
   Олег всё также спокойно говорил, осторожно пощупывая свою больную руку, подбирая слова и буквы, соединяя их в одну единую команду.
   -Гляди, хозяйка нам и премию внеочередную выпишет. Выходной вместе и отметим; возьмём пива, рыбки и на речку. Хочешь?- последние слова Олега прозвучали более, чем  дружественным тоном. Он давно так не говорил, даже самому странно от себя такое услышать.
   Так Олег пытался смягчить злобное настроение брата и найти подход к примирению. В очередной раз.
    На что младший брат только зло усмехнулся и такое сказал, во что сам наверно не верил:
    -Хозяйка, хозяйка! Что-то ты уж больно желаешь перед ней выслужиться! А, братишка,- Коля глядел с таким хитрым прищуром, что у Олега от злости на скулах желваки заиграли. Словно дразнит подлец, специально.
   Поток горячей крови шквалом хлынул к голове, а от сжатого кулака захрустели костяшки.
   Значит он уже в порядке. Значит уже можно по плохому.
   -Зачем так говоришь, брат?- Он с трудом сдерживался. Так бы и разорвал на куски. Или нет! Лучше в челюсть, с бокового. Или в душу, в грудь.
   Сохраняя прежнее внешнее спокойствие, дарованное ему самурем, испарялось, сдувалось как прохудившийся стеклянный фарфоровый бокал, до верха наполненный хорошим, домашним пивом. Пивовар не удержался и налил ещё горячий напиток в стекло... Оно и треснуло. Тонкая струйка вытекала вон.
   Олег говорил через силу. В груди зачесалось; он положил ладонь на одно выпуклое место и продолжил:
   -Я же сейчас искренне с тобой пытаюсь разговаривать, без всякого злого умысла, от души! Как впрочем всегда в последнее время.- Но понял, что попытка с примирением снова провалилась.
    -А я говорю то, что вижу,- Коля заговорил специально громче, чтобы его услышали все, ещё руки поставил в бока, зачем-то.- Уже все знают, что ты не равнодушен к нашей бизнес-леди,- он снова заводился.- Не правда ли, пацаны?- Николай повернулся лицом ко всем, ожидая подтверждения.
   "Уж лучше эпилепсия и пена изо рта, чем это!"- подумал Олег и поднял перевязанную руку на уровень головы и с обозначением посмотрел на неё. А ещё подумал, что если сейчас он начнёт его бить, то может не остановиться. И не только на Коле. Поэтому-то и не смотрел на него - боялся самого себя.
   А это кстати! Черти воду мутят и ведут-то не туда!
   Сейчас именно то, что всё сделано - и делать большего не нужно.
   Глядя в отражение побелевших зрачков брата, он видел как Андрюха изобразил тупую улыбку на своей и так тупой физиономии и от неудобства мялся в стороне как пережёванный, но непроглоченный кусок мяса и тухнет прямо во рту, возбуждая несварение. Даже на красну-девицу не похож.
   Лёха же просто отвернулся и старался не обращать внимания на ссору братьев, хоть это было почти невозможно. Вынужденное принятие участие в таком мероприятии, затянуло его не в свою тарелку и даже воспитания не хватит на определения своего места в этом разборе. И ему приходилось только стоять не шевелясь.
    -Ну хватит ломать комедию... Хватит нести всякий бред,- полушёпотом сказал брату Олег. Коля зацепил интимную слабость брата, от которой тот изменился в лице, в глазах, в дуге бровей, в дыхании и прямоте носа.- Гляди, пацанам стыдно за тебя,- он снова схватил брата здоровой рукой за грудки и шопотом прошипел:- Зачем ты хочешь разозлить меня? А? Зачем?
    -Никого я не злю!- Он тоже изменился в лице и отчаянно пытался сбить руку брата от захвата, но тщетно.- Ты же всегда у нас первый, такой правильный, честный! Только не втягивай нас в свои интрижки, слышишь.
   Поднятыми руками он изобразил порхание бабочки, а усмешка стала плотной стеной из рядов бледно-жёлтых зубов и кровоточащихся дёсен.
   Стена вовсе и не исчезала, просто почему-то Олег решил, что её вдруг не было, что всё это наплыв воображения и способ пробиться до брата. Тщетность попыток травило душу с каждым разом всё больше и больше...
    После этого Олег сам убрал руку от брата и на прерывистом выдохе сказал:
    -Я просто выполняю свою работу. Другого, увы, больше делать ничего не умею,- Олег как-то неестественно замешкался на месте, какие-то движения коленом, словно футболист перед тем, как проделать обводящий финт - дёргает сначала в одну сторону, а сам уходит в другую.
   Но всё намного проще - болтающийся на фонарном столбе обрывок провода, был недосягаем для человека, иначе бы при малейшем прикосновении, затаившийся на самом кончике ток, убил бы того мгновенно. Единственный Коля был тем, кому неприменно нужно было достать вихляющуюся смерть и ему это практически удавалось...
    -А может, ты к хозяйке в постель метишь, а?- он сказал это так громко, чтобы все снова услышали.
    От услышанного Андрюха аж рот открыл и чтобы скрыть усмешку, рвавшая его из всех щелей головы, отвернулся и закрыл его огромной ладонью. А Лёха, как человек тактичный, покачал головой в знак негодования к Коле, отвернулся и отошёл по-ближе к сторожке, чтобы не слышать больше услышанного. В это время ко всем собравшимся подошёл Захар Прохорович.
    -В чём тут дело?- смоля папиросой спросил он у Лёхи и пустил в того дым.
    -Да братья ссорятся что-то,- так, невзначай как бы ответил тот, уклоняя голову от сизого волокна и провожая его взглядом. Лёха вынул руку из кармана - дрогнуло плечо. Он так отвлёкся, точнее, привлекло папиросное испарение, и даже вонь казалась какой-то родной и близкой к сердцу.
    -Ну эт дело молодое,- шепелявил дед наблюдая за ним. Потом губами оторвал обслюнявленный кончик папиросной бумаги, выплюнул его перед собой и добавил,- повзрослеют, потом не оторвёшь друг от друга. Дело такое...
    -Да-а! Только пока повзрослеют, как бы они себе мозги неповышибали,- опять равнодушно проговорил Лёха и сам непонимая зачем. Наверно, чтобы поддержать в разговоре деда.
   Он уже видел корабли в облаках пускаемого дыма и невидимый Прохорычу капитан судна, также невидимо машет Лёхе. Дед пустил ещё струю и уже целая армада, под командованием всё того же капитана, словно косяком парит над их головами, а потом движимая в направлении... испаряется. Косяк так и не вступил в бой. Гулявший поверху их голов ветер, разрывал гущину событий, творящуюся в объёмном пространстве, в тонкую-тонкую стружку... И уносил в ночное небо, чтобы там оно приобрело покой и уравновешенность.
   -Что, не хочешь вмешиваться?
   -Не интересно! Подсолнухов нет?
   Дед чуть помолчав, начал тихо хихикать.
   -Чем я их буду... Шутовник!
   -А, ну да.
   Хоть бы о чём, лишь не быть там, не присутствовать при...
   Ну, а у братьев обстановка только накалялась.
   -Слышь братик, ты-то палку дюже не перегибай. Сломается,- тон Олега становился сдержанно-угрожающим,- за это могу врезать. И я не посмотрю, что ты мой брат.
  -Ой-ой-ой, как страшно!- Коля уже в открытую издевался над братом, глядя прямо тому в глаза, но хотел, чтобы его видели другие. В этом было что-то сильное; так он считал.- Ты лучше дождись хозяйку и при ней всё это сделай, ну чтоб отличиться! Ха-ха-ха!
    Коля ухмыляясь качал головой; нехватало сделать движение рукой в стиле рэпера-хулигана и сплясать ногами несколько незамысловатых на вид движений... И вот, под свист и улюлюканье дружков, ты самовыражаешься, ты становишься чем-то, или кем-то... А потом -то что? Что потом?!
   Олег держался как мог - за воздух, за Колю, за то коромысло, что с дедом Прохорычем приплыло. Но это было ровно столько, сколько хватало его внутреннего самоутверждения и обычного человеческого терпения. И здесь было ещё одно, что Коленька был не прав к нему.
   Не справедливо. Зачем он ржавым гвоздём ковыряет свежую, кровоточащую рану и заглядывает в лицо, мол, "как тебе?". Коля теперь в его глазах был совсем уже не Коля; взъерошенный бабай плясал перед перепуганной до смерти жертвой и наслаждался собственным устрашением в её глазах. За его спиной горел огромный костёр. Падающая тень перед Олегом, была ещё мерзостней, что её хозяин.
   "Такое столкновение, чревато..."
   "Ничем оно не чревато, уважаемый Я! Загляни внутрь себя, там ты увидишь..."
   "... огонь, сжирающий твою плоть до тла! А я говорю, что столкновение чревато нечто большим. Слава Всевышнему, что пока всё так..."
   "Слава! Слава! Слава!"
   Посчитав, что словами делу уже не помочь, а других вариантов в наличии у Олега не было, он своей здоровой правой рукой, и так, с полсилы, воткнул брату снизу под ребро в печень. Это был вовсе и не удар, и даже не тычок; это было сложным для определения. Но такой, можно сказать, физико-контактный манёвр, содержал в себе не что иное, как один из многих вытекающих вариантов сближения близких по родственному значению людей. И, наверно, самое важное и тонкое в этом, что такой якобы неэстетичный метод, как никогда подходит к разрешению ситуации в положительную сторону, хотя содержит в себе отнюдь обратный смысл.
   Такой вывод обычно приходит позже, либо ты сам до этого догадываешься и понимаешь правильность своих действий, либо... Другого нет!
   После контакта, Коля сначала согнулся как надломанный росток, тихо завыл как щенок брошенный сучкой-матерью, а после рухнул на землю как подкошенный и затих. Поднятая примерно до колен то него пыль, закрутилась под блёклым светом фонаря в кучерявые кружева и медленно опустилась на Колю. Он больше не издавал ни звука - скрутившись клубком он лежал не двигаясь и страдал от боли молча.
   Что-то большее поднялось и прямо так, с полуприседа кинулось на Олега. Он сначала завис в воздухе, но бесконечность посылаемых конечностями посылок, заставляло думать, что это вовсе не каприз, и не фантом. Коля, как-будто умер в эту минуту, но так, на самую её ничтожную долю. За место этого, выпрыгнуло оно и завертелось.
   "Не зря говорят..."
   "Ага! Не зря..."
   "А что это было?"
   "Если бы я знал... Если бы мы..."
    Оно просто росло в размерах, вширь и ввысь, но эффекта становилось ровно настолько, насколько свежего летнего дождя хватало на то, чтобы пролить принявшую в дар земли, плюшевницу. Если кто незнает, то плюшевнице не требуется дополнительной влаги и культивации. Корень растения уходит глубоко под несколько земных, и не только, пластов и питается влагой оттуда. Но если ей добавить воды, то всходы счастья, тщательно спрятанные в тканях ствола, пленяют одушевлённое растение и оно господствует над всей флорой вселенной. Да, да! Над всей вселенной.
   Всходы счастья плавно переходят в лепестки, которые своей пышнотой, закрывают наготу округлившейся стройной ножки плюшевницы. И когда лёгкий ветерок колышит низко растущие лепестки, приподнимая их, щёчки сначала розовели, а потом становились такими красными, что как не доспелые ягоды вишни, с облеском света на краю плода, выглядит поблекшим пятном.
   А сам цветок сложен из лепестков матово-бархатного цвета, также и на ощупь. И на первый взгляд не чем не отличающийся например от лотоса, или той же самой скандинавской крестовидно-розеточной розы. Но стоит приглядеть дорогие друзья, ибо отвлечение от главного сюжета, будет не полным.
   Бутон рассыпан на сотни лепестков и на миллион тычинок. Плотность расположения оных настолько близка, что при слабом движении, или колыхании, все они шевелились как одно, единое целое. И по-другому никак.
   Вы думаете, что всё дело в чём-то, но только не в этом!? Не могу не согласиться, но принимая нарекания в свой адрес и против своего ещё не известного никому имени, плющеница, реальное растение в каждом человеке. Плющениха - некоторый образ сознания. Вростающий в позвоночник - либо ты его просто не принимаешь. Вот так!
   Олег презрительно посмотрел на поверженного брата; презрение, его столько, но выражалось оно только во взгляде и не более. Так стало тихо и спокойно, что события произошедшие в течении одного часа, словно перевернули всё представление о спокойствии и тишине в целом. Опалённый фонарём мотылёк, в последних судорагах, кружился как по спирали, падая у ног Олега. Хватаясь тоненькими лапками за ускользающую от него жизнь, он старался сделать свой последний взмах обожжёнными крыльями, пытался взмыть вверх, снова к фонарю, чтобы уже до конца добить самого себя. Только ему и первого раза было достаточно; опалённые крылашки медленно тлели подбираясь к телу и вот он сдох. Падая, он поравнялся с головою Олега; он дунул на него и тот упал рядом с Колей.
   Усмехнувшись столь странному завершению, он развернулся и неспеша пошёл в сторожку. Молча. Запрыгнув на крыльцо, он крикнул Андрюхе:
    -Иди помоги своему кенту. Можешь воды ему дать. Ведро!
    Дрон будто потерялся немного; путь был только один и тот назад. Но уже после того, как шеф срубил Колю и тот отрезало как ножом. Находясь в оцепенении, не сразу среагировал на слова шефа, но очухался и быстро направился к товарищу. Он не испугался, просто всё так было ровно и гладко, а тут, "БУМ", скачок резко вверх и сразу же со всего маху вниз. Но между ними так затянулось, что прежде чем упасть, успело отвесить ему несколько затрещин.
   -О, видел как он его по-братски,- проговорил дед Захар Лёхе и заулыбался беззубым ртом, поглаживая языком сухие губы. В ответ Лёха только посмотрел на деда и неоценив юмор, удалился.               

                Глава  9
   Сколько себя помню, а уметь притворяться было у меня с рождения. Так я проживал самые трудные, а порой и опасные промежутки моей жизни, и не лишним будет сказать, что это для меня имеет свойство называться привычкой. Да, так я пропускал уроки в школе в начальных классах, а в средних уже не ходил и вовсе. В пятнадцать лет, не имея ни рубля, ни копейки, добрался до родственников, которые жили за две с половиной тысячи вёрст от того места, где жил прежде я.
   Основной вид человечества назовёт такое обманом или жульничеством, и обяжет высшее руководство обязательно наказать выдумщика. Но в моём мире это если не способ выживания, так образ жизни. "Не могу же я перестать хотеть пить, испытывая жажду, и не дышать, если хочу жить."
   Всё как ни кстати подходит одно к одному и другое к другому; я сам вжился в эту колею и теперь я такой, какой есть. И меняться пока не желаю. Пока!
   Терпеть только не мог разоблачений; такое мастерство мне далось может и малой кровью, но привычка - это не бросить курить, когда в твоих лёгких сажи до самых краёв. Это походило больше на туман, чем на помутнение разума и входя в образ я вживался в роль, порой забывая остановиться. Переиграв и дав волю эмоциям, меня останавливали опущенные шторы и беспорядочная болтовня из моих же уст. После мне хотелось уже спать и не вспоминать пережитое, спихнув это на дурной сон.
                ***
    Краем приоткрытого глаза я наблюдал за происходящим. И всё то, что я видел, несмотря на моё "низкое" положение, мне отнюдь нравилось.
   Я - центр. Всё, что от меня - круг, ну или по кругу, как кому понравится. Всё, что начинается, начинается от меня. И также возвращается...
   Междуусобица в стане врага большой минус для такой армии, с которой мне предстоит... а пока мне только это на руку. Ругань между охраной приводит к потере бдительности, а значит, мне нужно дождаться подходящего момента и просто попробовать совершить побег. Только бы не дать этим остолопам понять, что я в порядке и что готов на рывок.
   "Что-то всё так быстро решилось..."
   "Эх, посмотреть бы на их рожи, когда я улизну у них прямо из-под носа и буду вне зоны их досягаемости."
   "Как порой хочется заглянув наперёд, оказаться уже там, впереди!"
   "И лёжа с согретой жопой, вспоминать историю побега. Да?"
   Мне уже не интересна была вмятина в моём боку от ботинка этого придурка, я даже уже не чувствовал боли; сосредоточение на побеге, как на единственном виде спасения приглушали физическую боль и унижения. Начало, в виде тонкой линии, уже в пути по спирали. А пока я спал и видел сон...
   Вокруг ярко-жёлтого фонаря метались крохотные, бестолковые бабочки-мотыльки, пытающиеся пробиться как можно ближе к тёплому свету. Но из-за жара, из-за отталкивающего ультрафиолета, потерять жизнь было для них, совсем не просто. И всё же некоторым смельчакам это удавалось... Их было такое множество, что потеря нескольких, была не столь ощутима в целом и никак не влияла на общее настроение порхающей стайки.
  Самые умные кружились по ту сторону света, прям аккурат козырька от фонаря. Там-то было совсем жарко от накалившегося железа, но знали о том, немногие. И конечно же в плане ума, этим прозрачным тварям, учёные напрочили зря. И всё же...
  Огнёвка еловая - бесхоботковое насекомое и узкокрылая светолюбивая тварь, в панике обнаруживая свет, бьётся в конвульсии пока не доберётся до... в трепете разбивая камни воздуха и булыжники переработанной углекислоты, своими равнопёстрыми крыльями, с бурым пятнышком посередине.
   "Самое умное, говоришь?"
   "Это же так, к слову приходится... Наверно она одна из тех, что научилась распознавать что к чему, потому-что за августом, ничего нет..."
   "Вот и спрашивается, а где смысл? А что за августом..."
   Их лапки прилипали к раскалённому железу, плавились, текли - они напоминали маленький рой диких пчёл, зависших на вишне... А дальше? А дальше, заживо поджаривались как на сковороде. К ним присоединялись другие, третьи, четвёртые, постепенно образуя клубок поджаренных насекомых (этакое подобие мотыльковых козинак); слипшиеся тельца плавились на жёсткой поверхности, стекали по краю, окрашиваясь козырёк в пепельно-серый.
   Я представлял, что когда они падали, как испускали дух и пар от тлеющих крылышек. А от разнообразия цветовой гаммы, испаряющаяся жизнь представлялась как бензин, разлитый в лужу, или масло. Вот бы и мне иметь силу этого... фонаря, и при каждом не удобном прикосновении ко мне врага, с ним случалось бы то, что и с мотыльками; можно конечно и не так крайне, потому что всегда рискуешь поменяться местами.
   При этой мысли я так рассчувствовался, что план побега почему-то отошёл на второй план, а потом и вообще стал испаряться как рафинад при попадании в кипяток. Мне так стало себя жаль, что готов был дать волю не только чувствам; начать реветь, постепенно впадая в истерику (валяться и биться о землю руками и ногами, а лицом возить пыль)... Но не просить пощады и помилования, а возможно склонить голову к чьему-нибудь женскому плечу и намочить его слезами.
   "... ага, а ещё чтобы по головке погладили..."
   Только не так глубоко, а то получается какое-то не совпадение по значимости событие. Хотя сверху это не очень-то и важно. А вот быть слабым, не считая того, что я буду показывать это притворством, для меня сейчас прям не кстати.
   Зависаю.
   Периодически болела челюсть при малейших движения тела. А скапливающаяся слюна требовала, чтобы её выпустили; я открывал рот, приподнимал голову и пускал струну, чем-то напоминающую пенно-жвачное свойство, которая с трудом отрывалась от губ. Пришлось помочь рукой и оторвать не отстающую слизь. Было немного крови...
   "Ну как пьяный, всё-равно! В тумане... Сплю."
   А сам всё о том же: "Только бы у меня всё получилось, только бы у меня всё получилось,"- гонял я мысль у себя в голове. -"Не упустить бы момент и бежать. Бежать! "
    "Какой момент!? Ах, моме-ент. Момент-моментище! Внезапнище!"
    "Да что такое!"
   Я зажмурился и поджал нижнюю губу к верхней так, что перекрыл её напрочь. Так я хотел остановить ход мысли, но это невозможно, иначе быть бы смерти. А так всё к тому и идёт; вот сейчас очнусь и...
   "Нет, нет, нет и нет. Крайность для крайнего, а тут нужно по существу..."
   "Существо! Если не ошибаюсь, то это что-то из реального, настоящего. То, что перед лицом..."
   А перед лицом, бородатое рожа, даже глаз, бровей не замечаю, и летит кулак - снизу. Треск! Около десятка жёлтых звёзд отделяют тело от туловища и всё. Тьма. Но она тут же уходит. Немного упускаю тот эпизод, когда тело возвращается обратно в туловище. Я ещё жду момент. Только один. Как обнаруживается, то всё - концентрируюсь на нём. И то, что этот момент наступит, я не сомневался не на толику.
    Пока я всё там передумывал, ко мне подошёл один из охранников, которого звали по-моему, Лёха и спросил:
    -Ну ты там как, живой? Дышишь?
    -Да вроде дышу,- ответил я хриплым голосом, потирая отбитый бок, а он как-будто плывёт и маячит передо мной словно играет "поймай меня, а то... поймай!"
    -Видишь вот, не только тебе одному досталось,- кивая в сторону своего побитого товарища, продолжал Лёха. А сам наклоняется и отпрыгивает.- Ну скоро для тебя всё закончится!- Сказал он и сразу же отошёл. Нет, отплыл.
   Я сразу-то и не заметил, что так начался новой виток; линия, обозначает ещё одно начало и вот спираль становится...
   Сразу и не могу сказать, что он для меня сделал. Предлагает игру что ли! Но только все правила в его пользу... Ничего он конечно, ни для меня, ни со мной, ни сделал - этот громила пустил жути, а по сути-то, что может быть хуже того, что уже есть. Хуже того, что он помнит обо мне, я ещё не придумал, а оставленный им же глубокий след ботинком с глубокими протекторами, на влажной земле в следствии моего омовения, был словно знак на моём бренном теле, который будет со мной довольно-таки ещё продолжительное время.
   "И что с того",- думал я,-" что с того!?"- повторяю.
   "Подумаешь ботинок! Берц! Керзуха!"
   "А что он всё-таки имел в виду, когда сказал "скоро всё закончится?" Эти слова меня ещё больше заставили поволноваться; именно поволноваться - это не совсем то, что потерять сон и всё время об этом думать. Это так, тема для размышления того, как меня будут уничтожать. Мне в тот момент ещё не было понятным, почему меня не трогают именно сейчас, словно отложили на потом; это не считая того придурка, который вскоре также как и я лежал поверженным одним и тем же человеком. Вот же совпадение!
   "Трах-тарабах!"
   "Нет, не падение, а совпадение."
   "Упали, что ли вместе?"
   "Как бы да. Только по разные стороны сторон. Now do you see?"
  Это пока я думал о побеге, вокруг меня что-то творилось. И хоть совершалось какое-то движение - разговоры там и перебранки, удары - до настоящего шухера ещё было далеко.
   "И всё же, что же он имел ввиду,"- продолжал повторять я про себя как заклинившая пластинка и закрыв глаза, передо мной двоились протекторы солдатских берц.
   "Я пьян!"
   Тут из темноты, еле шкандыляя, вышел какой-то...
   "... МОНСТР, в изрядно вон поношенном годами виде. Под натугой нависших на него незаслуженного бремени, он волочил за собой путы, сплетённые меж собой в виде железных тросов, но мягких на ощупь. Острые ворсинки были буро-красными; на них висели куски материи, веток и несколько сгнивших ягод. Сквозь потрескавшуюся кожу на месте лица, светился зелёный блеск его увядающих глаз. Он пробивался через наросшую нарость, не сводимую ничем и невыводимую никак. Тяжёлое передвижение его широких стоп, несло под ними всю силу собранных с воинов нескольких веков подряд. И вот он взваливает их на свои плечи и идёт на меня.
   Когда он приблизился, то увидел, что у него отсутствует левая рука по локоть. Торчащая кость с обожжённым на кончике мясом, была чёрной и с загнутым на конце крючком. Как специально это было сделано. В другой руке, на вытянутом локтевом суставе, этот МОНСТР волочил булаву. На заострённых наконечниках висело свежее окрававленное мясо предидущей жертвы... И я был следующий..."
   ... вышел какой-то дед и прямиком направился ко мне. Скорее он плыл разрывая нити густого тумана, волоча на ногах, остатки влажного притворства. Не понятно, спешил он, или это его нормальное передвижение. Его длинный плащ словно волочился по земле, приподнимая ворох пыли во весь его рост, и когда он подошёл ко мне, этот движущийся серо-жёлтый столб, облаком остановился ровно на мне и плавно осел как одеяло. Раздражённая слизистая оболочка глаз, мгновенно явилась наружу в виде слезливости, а вдох в носоглотку вызвал череду чихов; серией выдёргивания из себя остатков духа. Дед подошёл ещё ближе.
   "Как прицеливается гад",- подумал я и притворяюсь дальше.
   Он наклонился и стал присматриваться; прищур и так узких глаз, совсем закрыл хоть что-то напоминающее глаза, сморщенными и похожими на булыжную мостовую веками и как слепой котёнок водит мордочкой в поисках объекта внимания. Представляю фильм-ужастик, но мороз по коже притворный...
   "Он мне не нравится пуще остальных; скинь ему лет так, сорок два-три, он бы меня сделал!"
    "Хорошо, что есть так, как есть!"
   Из открытого беззубого рта, которым он сипло дышал, воняло табаком, причём ядрёным и отбирающим у меня последние кусочки чистого кислорода. Я сейчас наверно похож на ту тупую рыбу, которая широко открытым ртом, пытается ухватить последние капли жизни... Поправляя часто падающую винтовку с плеча, дед с размаху забрасывал её назад, и то ли от досады, то ли от собственной неаккуратности, он чмокал морщенными в ямы губами и пыхтел мне в голову... табачным чесноком. С винтовкой, дед закидывал полу плаща и обнажал керзовые сапоги, голенища которых когда-то были сложены гармошкой, а теперь на местах сгиба виднелись дырявые точки. Сапоги одеты на тонкие ноги облачённые в галифе цвета "хаки", но колени, то ли уже отвисли, то ли просто уже не разгибаются до полного выпрямления.
    -Хе! А я ведь его знаю,- вырвалось вдруг у него радостно. Он оглядывал всех, в том числе и меня, словно убеждаясь в том, что его слушают.- Он из соседней деревни. Сукин сын. Вот, цыган поганый!
   Когда он говорил, то слюна летела из его рта прямо на меня. Меня сжимало как лимон в соковыжималке; хотелось высунуть язык и подразнить им лающую собаку, которая гналась за моим велосипедом. Я поднимаю ноги, чтобы случайно не быть укушенным, а когда скорость падает, виляю на псину. И когда та отскакивает, набираю по-новой.
   Я брызжу слюной и щурю глаза как забияка... и такие же узкие глаза выражали злобу и ненависть, но такую, будто не настоящую, а провоцирующую на солидарность его окружающих.
   "Как та псина..."
   "Да, да - уловил ход мысли..."
   На него посмотрели только два здоровяка, но и те тут же отвернулись.
   Они стояли неподалёку от меня, буквально в двух-трёх шагах, возле сторожки, около лавке, где сидел побитый Коля. Я видел их всех в плавающем изображении; те амбалы были одеты в гиганские костюмы клоунов и раскрашены в чёрно-белое. Наклонившись немного вперёд, они играли на мизерных гармониках перед сидящим третим, клоуном. Тот тихо плевался и ещё тише ругался матом, словно боялся, что его кто-то услышит и накажет - а сам подпевал прикрывая ладонями рот и получалось на подобии хора голодных собак, поймавших жирную крысу и исполняющих особый ритуал в благодарность их собачьему богу "Рексу", за щедрое подаяние.
   Один из клоунов что-то подшучивал, выигрывая фальшивые нотки на несуществующие темы. Он это называл импровизацией и судя по его настроению, ему это нравилось. Короче баламутил шепотливую тишину, но веселился так, словно тоже боялся кого-то. И то, как реагировал на него третий - то бишь Коля, к кому собственно и адресовались шутки, было совсем не до смеха. Коля огрызался, чтобы тот отстал и плевал себе и тому под ноги, а гармоники играли и чёрные, круглые и блестящие носы, тыкались в воздухе перед третьим, словно комарики желающие тыкнуть обозначившуюся жертву.
   "Ах! Ну их..."- думаю, а сам...
   -Значит уловили его, паскудёнуша!
   Дед говорил нарочно громко, чтобы его слышали и опять зыркал на них, тех, что клоуны с гармониками.
   Такое ощущение, что я ему больше всего насолил в жизни и он, во что бы то ни стало, хотел мне отомстить. Только с помощью других и как можно по-жёстче. И чтобы видеть это со стороны и подсказывать: "Ты яму в печень. А ты дурень в селезёнку. Да яшо по разу, да по-сильней, да по-больней. Ы-ы-ы, доходяги! Да убейте же его наконец." Не понятный какой-то дед. Сидеть бы ему на печи, да жопу греть, а он нет, так и лезет нарваться. Ещё шуршит плащом, поднимает пыль, которая снова садится на меня.
   "Ух, трухлявый!"
   Дед достал папиросу и прежде чем её прикурить, долго мял корявыми пальцами, не отрывая от меня взгляда. Словно настраивается на что-то. Я даже сравнил это с похрустыванием снега в небольшой морозец, а появившийся дым, когда он закурил, напоминал струю из печной трубы дома. Вокруг полно снега, тоннели почищенных тропок и звёздное небо над головой. Поздний вечер над селом, луна. Я бросаю снежок; плюхнувшись в невидимую стену из непонятной материи, я обнаруживаю растекающиеся волны по всему прямоугольнику и этот долбаный дед плывёт, то удаляясь, то приближаясь, то снова удаляется, то снова приближается... Когда он приближается, увеличивается и похож на МОНСТ... Нет, нет - много чести для такой трухи; дутый войлочный мешок прохудившийся от времени. Не больше! А когда удаляется, он дует в губы сделанные в трубочку и исходящий морозный пар, тут же замерзает, превращаясь в ледяной проход в неведомое таинство. Только вонищи, не преодолеть - ни перетерпеть.
  По своей натуре, он чем-то смахивал на Колю, или я его к нему приравнивал, потому-что тоже как и тот, хотел почему-то меня задеть и поглумиться. Только так, по-своему, по-стариковски. Это прослеживалось по тем плывущим кругам - они как ни кстати имели общие черты; серо-чёрное полотно с зашлифованными краями походило на водную гладь. Смотрясь в это как в зеркало, ты видишь только то, что хочешь понять держа в голове образ этих двух людей и вспоминая их поступки.
   "Почему бы просто не взять зеркало и не по-фантазировать, глядя на себя?"
   "Философия..."
   "... философ..."
    -Ничего, ничего,- не унимался дед,- ночь передержим, а завтра. Завтра Тонька приедет, даст тебе прикурить. Будет тебе...
   -Почему завтра,- как между прочим сказал Лёха обернувшись и чуть не выронил с рук гармонику,- шеф уже ей позвонил. Наверно.
   Он оттянул накладной нос, державшийся на тонкой резинке вокруг головы, щёлкнул языком и выпустил нос из пальцев. Он сел ровно в то место, откуда был и взят. Последний аккорд гармоники, звонко брякнул растянувшись почти до пола и он ртом изобразил стонущий звук.
   Та Тонька, наверно и была хозяйкой, о которой толковали между собой клоун и плавующий дед. Я всё-таки решил деда не принимать всерьёз и сосредоточиться на других, более серьёзных членах этой группы. Колю тоже можно было вычеркнуть - ему слишком мало нужно, чтобы обезвредить; сделать просто больно и всё! У него сейчас есть обида и злость, это слабость. Сама основа, то есть, видимый мной реальный барьер - те два шкафа, они даже похожи чем-то друг на друга и тот, что ушёл в сторожку. Правда его я пока никак не увижу.
   "Лишь бы это не было ВНЕЗАПНО. Так надоело запрыгивать на высоту. Ведь выше головы я не смогу же прыгать всю жизнь."
   С теми двумя, мне даже один на один не справиться - даже рисковать не стал бы. Клоун уже давно имеет статус непобедимого шутника, а тут ещё двое!
   "Не-е-ет! Намажусь маслом и попробую угрём проскользнуть. Зато потом не буду жалеть, что не использовал последний шанс."
   А тут вдруг Коля не выдержал и заругался благим матом, и толкнул того, что часто шутил над ним. Здоровый клоун сделал два шага назад и выронил гармонику; та снова жалобно звякнула и выпущенный воздух сыграл последний аккорд словно сказал: "Прощай!" Клоуна кажется звали Андрей; маска стягивается в самом центре, вокруг носа и нанесённый грим приобретает вид завязанного узла прямо на нём. Он тоже в ответ толкает Колю, но не сильно. Но всё же тот свалился с лавки; я слышу звук упавшего тела и ударившись спиной у него вырывается что-то похожее на вопль подстреленной птицы; "шмяк" и лавка падает на него.
  "Всё падает, падает, падает..."
   Дед как раз переключился на них и выпущенный на волю переработанный никотин, словно следуя за хозяином, развернулся и уцепившись за дуло ружья, последовал за ним. Спина его плаща была испачкана белым и я как бы под балдой, хотел подскочить и хлопнуть его по спине, и прокричать: "С первым апреля!"
   "Какое первое апреля!"
    "Чё за бред? Куда меня повело!?"
   " Не туда!"
    "Стакан ледяной росы, да не один. А лучше на голову."
    А вспыхнувший по-новой Коля уже хотел накинуться драться на Андрюху; как пластилин из белого и чёрного катают в один ком, так и этот, перекатился и через мокрое стекло набрасывается снова!- но был удержан другим, клоуном - Лёхой и усажен на прежнее место. Коля всё это время не говорил, а словно рычал и было похоже на психический припадок, чем на внятое объяснение своей злобы. Он запел песню всего из двух слов "ау-ау", а руками изображал перебирание клавиш. Андрюха тоже не оставался в долгу и поправив шарик на носу, взял с земли гармонику и покачивая головой в такт песни Коли, ловил его ритм. Но был кроток и вёл себя не так вызывающе, как Коля; он вытянулся чуть ли не в струну, выпер огромную грудь вперёд, поджал нижнюю губу и готов был пуститься в рукопашную; исходящий звук из его инструмента подбирал соответствующий тембр пению и вот, пошла импровизация...
   Петухи - одним словом.
   "Как недовольный художник своей новой картиной, я размазываю до половины нарисованный рисунок круговыми движениями; кисть руки уже напоминает месиво грязи, а выкурив сигарету до фильтра, я нахожу что-то такое в этой размазне, что толкает меня на очередной порыв вдохновения и вот, ловкими движениями рук и кистей, появляется не то шедевр, не то профессионально выполненная подделка.
   Но это не важно; в такие моменты одновременных неудач и неожиданных прорывов в творчестве, всегда можно найти в кармане среди катушек нитей и другой карманной грязи десятикопеечную монетку, которую положив в зазор меж одного и другого, ты уверенно развернёшься и пойдёшь домой зная, что так было из покон веков, и не тебе быть тем, на котором станет мерка отсчёта."
   "А так, всё относительно! В том числе и из такого пластилина может получиться свисток!"
   "Что, слишком сложно? Да ладно! Жизнь, это не поиск трудностей, а преодоление сложностей!"
   Для деда это было, ни много ни мало, равлечением и слушая их, забыл наверно про меня.
   Теперь я его вижу в длинном расклешонном одеянии до самых пят; разноцветные в пёстром полоски по всей длине, придавали объём его скрюченной фигуре, а огромные красные пуговицы, походили на кнопки, но не более. Маска клоуна, как бы я не хотел, никак не приклеивается; то нос отваливается, то улыбка скашивается на бок и получается косоротая зверинная ухмылка.
    Пока они выясняли отношения, я, как бы от нечего делать, стал гадать, как же они со мной поступят. Дождутся, как они говорят, хозяйку, и видимо она должна принять решение, как  со мной поступить? Вот вопрос так вопрос, без неё значит не тронут, но по головке не погладят, это точно. А исход моего вторжения рисуется мне один, но он расплывчат и версии находятся так близко, что как саранча - напрыгивают одна на одну.
    Если размышлять логически, без подключения фантазии и насколько позволяет предчувствие "отхватить по самые не могу", то предположительно меня погрузят в машину как скот и отвезут в отделение милиции, либо скорее всего ментов сюда вызовут и уже по горячему меня тут примут.
   "Да, менты сами приедут! Приедут сами!"
   Вспоминаю, как забирали Януша; полный дом гостей, играет гитара и старшие в четыре голоса поют душевно и тут... Всё началось с выбитых стёкл окон, а затем дверь в щепки, хотя она была не назапоре... Нас молодых откинули в сторону, а ему связали руки и ноги сзади, называется "ласточка". И увезли... Это было второй раз.
   "Без разницы! Пусть будет хуже, потому что после хуже, уже будет некуда..."
   Составят протокол, посижу там сутки-двое, трое, если конечно же повезёт,- я же ничего не украл, даже больше пострадал, чем провинился. Выпустят под подписку о невыезде или как там ещё это делают и больше меня здесь уже не скоро увидят.
   "Может никогда!"
   А если вдруг посадят. Это если уже не повезёт, они же могут найти причину, им не привыкать. Тогда плохо. Исход такого события меня крайне расстроил, хоть он и был как туманный образ - вроде понятен и знаешь, что это, но не прижитой в сознании, чужой, одним словом. Но я опечалился и малость поник, и без того горем убитый. Это сравнить можно с тем, как человек привыкает к чему-то, или кому-то. Чтобы это ни было, оно живёт с ним и то понятие, что без этого уже никак, сглаживает недостатки, которые по началу просто бесили и выводили из себя.
   "На то время нужно - годы..."
   С появлением в жизни чего-то нового, даже нужного и ожидаемого, всегда начинается с напряжения и нервных затрат. Всегда приходиться сложно с чем-то новым. Есть у нас, у людей, такая хрень, не подпускающая, или правильнее будет выразиться, оберегающая сознание, внутреннюю пустоту и в некотором роде тело, от желания приклеиться к нам чуждого и на первый взгляд не нужного. А оно липнет и липнет, и уже со второго взгляда пуще понимаешь, что оно не нужно, а... нечистый! Пускаешь его к себе и тут-то видно всё как на ладони. Как ломает оно тебя и гнёт, а ты упираешься, лёжа на спине толкаешься обеими ножками и думаешь, что впредь тому не бывать!
   Ан нет! Сам затягиваешь петлю и это воспроизводиться автоматом, а потом уже рождается внутри тебя. И ты словно на верёвочке, следуешь куда оно потянет.
   Я всё к тому, что логическое размышление полезно где-то до, то есть ещё на не начавшемся этапе, где ты только готов к этому приступить и вот, сопостовляешь варианты и сравниваешь их с реальным исходом события. В моём же случае, логическое мышление, это не что иное, как сознанием вырваться из плена. Сознанием!
   "Но не телом! Оно должно принять первый, самый больнючий и коварный удар по самолюбию!"
   "Ну как можно что-то мыслить, если к твоей заднице приставлена горелка с зажжёным фитилём и нагревает твоё самое уязвлённое место."
   Как бы там ни было, я продолжал предаваться логике и следующее, что я подумал, а если не будет никакой милиции. Если они просто хотят обойтись без неё, что тогда? Этот вариант был более близок к своей реализации и помешать им ни что не сможет. Только что же они сотворят со мною? Жестокое избиение, увечье и в лучшем случае калекой вернусь домой, полностью или частично недееспособный к труду. И кому я тогда буду такой нужен. С цыганом-то особенно церемониться не станут. С цыганом не станут!
   "С цыганом не станут!"
   "С кем только станут..."
   "Я пьян. Я в тумане. Я пьян."
   "Я пьян?"
   Опять вспоминались слова Любавы, как она говорила про тётку Анютку и его мужа. Я представил эту картину в воображении и вместо тёткиного мужа, увидел себя. Нелепо и глупо. Мне показалось, что из глаз выступили слёзы, изнутри окутала жуть; я их сжимаю, а сам словно хочу проснуться! В ушах играет похоронный марш, а сознанием постепенно стала овладевает паника.
   "Да я с тех пор как тут, всё время нахожусь в панике. Что выдумывать-то..."
   От центра, пошла новая линия - чёрная, да ещё в обратном направлении; каждое пересечение с двумя первыми, несёт убывание от меня... Сначала вспорхнула одна птица; её хвост, с серо-белым, махнул перед самым моим лицом и только невидимые взмахи посылаемые мне в лицо, остались в моём воспоминании. Потом другая - она не так резко, просто плавно оттолкнулась от края и сотворив дугу к низу, улетела ввысь.
   Далее по быстрой очереди, глухим выстрелом они вылетали отбирая мои силы. Я рос вниз, кисть руки уменьшалась и не сжималась больше в кулак, а глазные зрачки тянулись к носу и я рисковал заработать косоглазие...
   Не знаю почему, но я стал терять над собой контроль. С рук вываливались нужные в быту предметы, идя по ровному, спотыкался о непонятные кочки и ухабы. Пытаясь что-то сказать, начинал заикаться, кашлять и чихать...
   "... будь здоров!"
   "... апчхи! Апчхи! Апчхи! Фу-у-у, спасибо. От души..."
   Раздражительность, как основа потери спокойствия; будто бы у этого нет перехода от одного к другому. На самом деле есть! Он как мост через глубокую пропасть и на самом деле, его перейти нельзя не заметно... Почему только это проваливается где-то в сознании и вернуть его, воспризвести картинку кадр за кадром, чтобы просто проанализировать, приходиться прикладывать максимум усилий, если не больше.
   Короче, я готов был на любые крайние действия, лишь бы покинуть это место. У меня дёрнулось всё тело и так получилось, что оно стало не подвластно мне; я отделён невидимой оболочкой и ещё немного, и увижу себя как бы со стороны. Да, это те самые птицы, уносящие мою жизнь! Я снова зажмурию глаза и пытаюсь собраться; нащупывая руками почву под собой, я ищу за что можно ухватиться - и в одной руке горсть пыли, а в другой мокрый песок. Там и там они просачиваются сквозь пальцы и понимаю, что опоры нет. А тело-то дёргает на срыв и вот, готов был как бы уже вскочить и бежать не глядя куда, но... огромным усилием воли, я заманиваю птиц обратно. Не так быстро, но те возвращаются...
   ... готов был как бы уже вскочить и бежать не глядя куда, но появившееся нечто непонятно откуда, удержало мебя.
   С возвращением у меня сильно заболела челюсть, от давления скрипят зубы, а от скрипа, боль в висках.
   "Любое моё неосторожное движение к побегу, приведёт меня только к погибели, и ещё раньше, чем это было запланировано."
   "Слава Богу, я в себе!"
   Возле себя я опять слышу стонущего задиру, которому недавно досталось. Его подтащили те двое клоунов и усадили на лавочку прямо рядом со мной. Вытянув руку в сторону, я могу дотянуться до него. Он всё кряхтел и жаловался на боль и на жизнь. Чуть в стороне, но напротив него, двое огромных клоуна играли на гармониках, слушая, как сидящий поёт своё: "Ау-ау-ау." И тем это так нравиться, что они незамечают себя, только что подошедших к ним.
   "Что это такое?!"
   "Неужели снова перебрал?!"
    "Да. Похоже на это самое!"
   "Проснись. Ты трезв! Ты трезв!"
    "Я трезв!"
    "Какая-то чепуха получается. Кому рассказать, посчитают за больного."
   Похоже это уже было; старый кассетник отматали назад и понравившийся момент слушают ещё раз:
                "...Цыганка с картами - дорога дальняя,
                Дорога дальняя - казённый дом..."
   "Грёбаный нытик,- подумал я,- получил одну затрещину, а ноет целую вечность. Аж противно..."
   Чёрная линия постепенно тухнет, увядает и уже пересекаясь с теми двумя начальными, гаснет с каждоым с ними пересечением. Оно пускает прощальные... не искры, а еле заметные вспышки, как хлопушки. Тем же временем центр расширяется и превращается в куб. Образовываются сразу несколько положительных линий. Они набирают обороты, поднимают дух.
   Думая об этом, становится легче. Это может благодаря ещё и тому, что не мне одному сейчас плохо...
   ... сплочением равных по духу и у меня получается взять себя в руки, успокоиться и впредь больше не падать духом.
   Сидящий неподалёку от меня Коля, продолжал (или только начал) в полушёпот ругаться в сторону побившего его и вообще, ныл за неудавшуюся жизнь.
   "Где-то я это уже слышал..."
   "Испорченный Purple!"
    ... Лёха как-то жалостно держит его за плечо, иногда поддакивает его подскуливавшему голосу и пытается успокоить, говоря то, как возможно они после смены, сходят куда-нибудь выпить и что-то там ещё про упругие дойки и широкие станки, из чего можно было сделать вывод о низком духовном развитии... Хотя на самом-то деле это было чистой воды брехня. Гнилой базар, как и сами они.
    Я же не забывал всё ещё изображать из себя полуотключенное состояние, но уши держал востро. У меня не было такой возможности, чтобы амплитудно крутить головой и держать всё вокруг под обзором, запоминать каждый угол, камень, след; когда случалась перебранка я почему-то этим не воспользовался в полной мере и следил, что они сделают с собою. Будто бы они ссорясь, возьмут и перебьют друг друга, а я благополучно удалюсь во свояси.
   Я боялся одного, что меня могут просто связать и бросить куда-нибудь под замок, и тогда мои шансы на побег уменьшатся до нуля.
   Как странно ощущать то, что время, которое я здесь нахожусь, словно замерло на месте; вертящийся на бешенной скорости клубок из серого вещества, в котором одновременно происходит миллион миллиардов смысловых галлюционаций и обычных там операций и реакций, на поверхность выбрасывает только мизерное ничтожество никуда не годных мыслей, и то те, которые я не могу как надо уловить и воспользоваться. В итоге получался один негатив, который только множился в геометрическом прогрессе и как он не переваливался через верх горлышка, для меня оставалось загадкой. Да и сам клубок был на некотором отдалении от меня, но я точно знал, что он из моей черепной коробки.
   Вот и судьба меня испытывала очередным разом. Тот самый, вышел из сторожки и, если верить острому слуху, направился прямо ко мне. С каждым его шагом учащалось моё сердцебиение, и вот, он остановился...
   "Ну и что теперь? Пьян или трезв?"
   "А что будет лучше в этой обстановке?"
   "Ты кого сейчас спрашиваешь? И о чём?"
    "Силы небесные, что это?!"
    "А я говорил доигра-аешься!"
    "Кому говорил?"
    "Да кому ж ещё, тебе!"
    "Господи! Свихнулся! Правду говорю! Свихнулся! Сам с собой говорю и..."
   Я успел только почувствовать как сильная рука схватила меня за шкирку, одним движением приподняла, развернула и усадила лицом ко всем. Свиду-то он не был так силён; и как я с ним тогда совладал, сейчас ума не приложу!
   "А это реально он?"
   "Чур меня. Чур!"
   "Может, хватит уже. Не надоело ли - понимаешь, эти игрульки. Занимаешься порнографией. Только из вас, кто кого?"
   Спиной чувствую холод кирпичной стены; я знал, что на самом деле это не холод, а обычный страх. Думалось о подходе смерти с косой, нежели о стене из кирпича. А может она уже сейчас стоит за его спиной и... боится заглянуть через его плечо, чтобы посмотреть на очередного... Любопытно себе признаться, что смерть, тоже может чего-нибудь бояться - например человека. Пусть она и выше него, но и ей же, тоже кто-то руководит. Ну или как там у них это называется.
   Когда сильная рука меня отпустила, то я качнувшись и как бы ненарочно, ударился затылком об эту самую стену. Словно спицей насквозь... Схватившись за голову, я тихо её потёр и широко открыл глаза.
   "Да будет свет, пусть и в образе фонаря на столбе..."
   "Фильм закончился, экран потух и зажгли свет!"
   Передо мной предстал хорошо освещённый двор, покрытый в несколько слоёв пыли с кусками разбитого и раздавленного асфальта. А также стекла, камней и огромных лопухов. Недалеко от меня куча красного песка. Прямо под крыльцом растёт подорожник и пахнет мятой...
   ... и внимательно смотрящие на меня члены банды, исполняющие роль охраны фермы.Четверо в камуфляже, здоровые, высокие и с ними ещё какой-то дед беззубый, но с ружьём. Этот тот, который хотел меня зацепить. Я видел их всех раньше, но только сейчас, в общем обзоре, все они предстали совсем по-другому; я реально не знал как себя вести при них, а зрительное давление, оказываемое в пять пар глаз, сжигало меня в считанные секунды.
   Самым интересным и наверно забавным, был дед. Все были неподвижны, только он крутился словно замедленный волчок, дымил папиросой и её ядрёный запах отравлял всё вокруг меня; я понял, что это было его главным оружием и он умело им пользовался даже против своих. А ещё его прищур - это прицеливание с обеих глаз, а я мишень; я прекрасно знал, что более от него не будет, но как мне не нравится этот прищур! В общем он не изменился.
   Те двое из ларца, почти одинаковых с лица; здоровые, лысые и одинаково одеты. Обтянутые кожей мышцы, словно играли при малейшем движении, да и сами движения напоминали действия пружины, или пружин. Навьюченные ряды стальных колец, отражали множество жёлтых фонарей и искрились при сжимании. Высокие берцы и ярко-зелёные шнурки по особому зашнурованы. Но у одного из них, шнурки пыльные. Я помню так делал Януш, только на кедах. Шнуровка получалась своеобразной, что по сути и логике практичных вещей, такое было не возможно. Но не верить глазам, считаю пустой тратой остановившегося времени.
   В чём-то они похожи. И мне это больше не нравилось, чем хотелось понять взаимосвязь между ними и Янушом. Не то, что они смотрели на меня враждебно что ли. Просто их увереность в том, что я уже не жилец, или, так пал в их глазах общесоциального статуса и снизошёл до существа пободно животному - раздавливала меня в лепёшку и закидывала в пропасть. Я чувствовал...
   "...месть!!!"
   Смотрел на меня и тот, кого совсем недавно побили. Коля. В глазах его я видел злость, но глупая, и улыбался он, и злорадствовал кривя рот и сопя, предвкушая скорую потеху. Многое я в них прочитал, но в конце вопросов, возникали одни и те же восклицательные знаки.
   "Это всё, на что ты способен!!!"
   "Ты будешь наказан сильней других..."
   Я ему скажу это, только в другой ситуации.
   Того, который меня развернул, звали Олег. Таких как он всегда зовут Олегами. От него пахло хорошей туалетной водой и ментоловыми сигаретами. Ни то, ни другое, не было ни престижным, ни дорогим. Просто напыщенность. По его движениям и солдатской выправке было видно, что он лидер, уважающий себя и всё то, что он делает. Даже когда он идёт, другие перед ним будто раступаются и путь его освещён звездой. Да, это тот самый человек, который в прошлый раз мне чуть руку не оторвал и которого я после отделал его же оружием. Ха! Мне смешно! Смешно и больно!
   Интересно, угадал ли он меня? И если да, то мне не сдобровать. Наверно!
   Поглядев в его глаза, я не увидел никакой агрессии, наоборот, что-то мягкое в его взгляде, чуть ли не дружелюбное. Словно не драка между нами была, а совсем недавно, тёплая встреча. А так, как-будто он уже сделал дело. Лишь спокойствие - оно было с приторным предвкусием либо острого, либо кислого. Но и то, и другое оставит тошнотворный отпечаток после его принятия, а точнее...
   Он опустился передо мною на корточки. Еле слышно хрустнуло одно из колен; через брюки выпирают мышцы ног, гляди и треснет прочная ткань, вдоль по полосе. Его коротко постриженная борода была прорежена в некоторых местах сединой, а в бровях имелись полосы, видимо шрамы от некогда полученных ударов. Согнутый пополам ботинок поскрипывал новизной, блестел от фонаря бледным пятном и вонял обувным кремом.
     -Ну, и откуда ты взялся, голубь сизокрылый,- начал он как бы вяло. Звучало так, словно его вопрос вскоре должен был перерасти в продолжительную беседу со мной.
   "Аж забавно как-то."
   В его голосе также не было ни злобы, ни ненависти,- единственное, что я заметил то, что говоривший человек был очень доволен собой, но невысокомерен. И это довольство от того, что поймал он вора, то есть меня; я чувствовал это внутренней стенкой груди на которой висела кошка, уцепившись когтями. По-другому не получалось. Предстоящая беседа наша с ним была просто чистой формальностью и пока ничего личного, и ничего не значащая. Только хорошо пахнущая туалетная вода и ментоловые сигареты. Тупой фарс.
    Не знаю почему, но на тот момент я решил за словом в карман не лезть и говорить с гордостью и достоинством. А может с наглостью.
    -Оттуда,- я медленно повёл пальцем в небо, изображая при этом полное равнодушие ко всему вокруг.
    -Не понял,- проговорил он. Дёрнулась вверх левая бровь, обнажив ещё один шрам,- чё за хрень?
    Я усмехаюсь его последней фразе и поднимаю на него глаза. На меня смотрят все.
   -Ну ты же сам только что назвал меня голубем,- я говорил медленно, словно пережёвывая мясной деликатес, фирменное блюдо дорогого ресторана. Морщил лоб, как бы изображая головную боль и, цмыкнул несколько раз губами, наслаждаясь изысканным вкусом. -Летел вот мимо, да залетел к вам. На свою голову...- как бы не договарив я закончил, отвернулся в сторону, ну типа мне всё пофиг и сплюнул сгусток слюны.
   А сам осторожно осматриваю искоса новую для моего взора обстановку фермы.
   Я заметил, что ворота закрыты. Но просто, без замков и засовов, на медную проволоку закручены в пару оборотов. За воротами дорога, которая прямиком вела в деревню, освещенна тусклыми фонарями вдоль дороги на перекошенных жизнью столбах. Бежать туда нету смысла - всё как ладонь на ладони. Надо искать другие пути отхода и главное, момент. Без него никак.
    Тем временем разговор наш продолжался.
    -А ты я вижу юморист,- он грубо усмехнулся, показывая, что хозяин положения, но останавливаться не собирался,- откуда есть, спрашиваю,- звучало уже как-то угрожающе, если не грозно.
    -Ну скажу тебе, откуда я,- ещё наглей я ему отвечаю,- и ты меня что, домой проводишь, что ли?- На последних двух словах я сделал акцент, как-будто хочу рассмеяться.
   Стоявший позади него один из охранников-близнецов, по-моему Андрюха, засмеялся дрыгая массивными плечами, но тяжёлый взгляд, развернувшегося к нему старшего, заставил быстро того заткнуться, проглотив смешинку даже не прожевав её. Он опустил глаза как провинившийся школьник и даже поменялся цветом лица. Я заметил эту перемену и понял, что в их обществе как минимум двое психов.
   С другой стороны к старшему подошёл тот, кого он недавно ударил. Коля. Псих номер один. Теперь он был до неузноваемости спокойный, что не могло ненасторожить. Осунувшись, бедолага как затравленный щенок стоял у ног своего хозяина и ждал очереди слова. Глядя на меня он состроил идиотскую ухмылку высунув язык и хотел было что-то сказать, но старший его опередил.
    -Послушай, как там тебя, голубь, не в твоих интересах сейчас цирк устраивать. Своего хватает,- он кивнул в сторону стоявших у него за спиной.- У нас хозяйка, дурная баба, она же тебя просто уроет,- он подставил тыльную сторону ладони сбоку рта и как бы шопотом добавил,- живьём закопает. -Сделав небольшую паузу для вдоха, он наклонился ко мне и продолжал умеренным тоном, явно не желая, чтобы его слышали остальные,- где-то месяца три назад, ты навещал нашу ферму?
   "Ну и что это?"
   "Он тянет к тебе руку..."
   "...чтобы затянуть сильнее петлю!"
   Как он смотрел на меня! Как это непередаваемо волнительно, когда от тебя что-то ждут, пусть и просто слово, ничего не значещее лично для тебя и для твоего спасения. Ощущаешь как бы власть от того, что единственное твоё слово, как-то повернёт ход дела совсем не в то русло, в которое планировалось по началу.
   Ну, и что ему ответить. Видно сблизи, что парень он нормальный, может даже больше, но что он хочет, задавая этот вопрос? Наверно, он меня просто не угадал или сомневается в догадках, вот и пытается таким способом вычислить того визитёра, который его мочканул.
   А может узнал, но ему нужно, чтобы я сам, лично подтвердил это. То есть, собственноручно положил голову на плаху. Даже не хитрец. Я бы назвал бы его большим, что приходит на ум с первого, а то и со второго раза.
   Зрачки незаметно увеличивались. И даже из-под густых бровей, я видел глазные яблоки, которые словно вращаются вокруг своей оси, постепенно набирая обороты, чтобы в один прекрасный миг резко остановиться, и крикнуть:
   -Та-да-а-ам! Я угадал!
   "Что угадал? Кого угадал? Зачем?"
   Это уже проходили. Примерно в начальных классах.
   "Ха-ха-ха,- смеялся я про себя,- ха-ха-ха,- повторилось само и по-моему я даже так пошевелил губами,- жаждешь мести за тот случай. Бедолага. Бедолажка!"
   -Ты думаешь если я буду всё говорить, то моя участь как-то облегчится?- наконец вопросом на вопрос ответил ему я.
   -Я могу перед Антониной Сергеевной, замолвить за тебя словечко. И, может для тебя, всё обойдётся малой кровью,- говорил он, с трудом влезая не в свой образ, а натягивая совершенно чужой и не по размеру костюм.
   "Малой кровью",- повторил я про себя.
   А он так ничего, мне нравится...
   Я слегка закинул голову назад и усмехнулся; никогда человек не будет думать о выслуге перед другим человеком, какими бы между ними не были отношения. Я уже прекрасно понимал, что ему надо. "Вот хитрец!"
    -Но ты же сам только что сказал, что ваша хозяйка дурная баба,- говорил я,- будет ли она меня, после моих признаний слушать. Ещё не известно, что для неё значит твоё слово! -Я почему-то подмигнул, но оно было к месту.
   Так, в своём голосе я заметил воскрешение и чуточку восторга от... Разговор следует по моему направлению. Но на несколько секунд воцарилось неловкое молчание; неловким оно было для него - для меня же это было погибнут с гордо поднятой головой. Ему пока нечего сказать; казалось бы тонкий намёк на откровенность, погасит его сомнение, и те сто процентов, ради которых он станет воплощением чьей-то мечты, наполнит сосуд до краёв и он станет на всеобщее торжественное обозрение. Но пока от такого, только накапливается напряжение и натянутость; натянутость, как перетягивание каната - кто сильней? Кто хитрее... Но на хитреца и ловец не промах.
   Ситуацию разрешил подошедший дед. Если быть точным, то он подошёл значительно раньше, просто... Он тянул за собой облако папиросного дыма, который не только не испарялся, но и следовал за хозяином в образе какого-то экзотического животного, будто привязанный за нитку.
   -Слышь-ка, Олежка, а я ведь его знаю!
   Дед однозначно не хотел сдаваться...
   "А на сапогах-то ещё та пыль! На босу-то ногу, в них мозоли не натирало. Лейтинант говорил: "Смотрите, чтоб грибок не подхватили." А ему-то немного больше, чем ему. На сколько? Да на два, может три годка. Не-е, не больше. Зелень ещё на руках и молоко на губах. Весь трясётся, когда ба-бахнет где-нибудь, или чья-нибудь очередь просвестит.
   А по-началу как было, голову задирёт, как скомандует: "Станвис-с-сь! Равняс-с-сь! Смир-р-о-о! Ррравнение на л-л-лво!" И стоишь как дурак, смотришь на него. И так почти два месяца, пока обучали. Уставь учили... Зажарило когда на этапе. Когда немцы бомбили, наш вагон так горел, что за горизонтом видать было. А он, как сукин щенок забился в угол и готов был заживо сгореть...
   Вот те и ""Ррравнясь! Смиррро!"
   Вцепился в балку... Еле оторвали падлеца... Руки обжёг, мундир там местами, сам глазища вылупил, вот такие (показывает кругляшки из большого и указательного пальцев) и ничего не видит... Как обосрался всё-равно... Потом ничего, отошёл. За руку здоровался, махоркой угощал. Всегда!
   Мне тогда осьмнадцатый годок шёл.
   Ха-ха-ха! Помню как деревню Орловку освобождали. Я огородами пробирался. Со мной ефрейтор Лещук. Тупой, как сибирский валенок. Думал, что тупее не может быть. Ан нет, обшибался! Говорю ему: "Не вынай башку! Снесут!" и пробираюсь дальше. А он мне: "Что снесут?" Ну не чёрт, а? Говорю: "Убери чердак, дубина!" А сам всё вперёд, всё вперёд. А он, то ли дурак, то ли ещё чем по-хуже обозвать. "-Ляг,- говорю яму,- ляг!" и как долбанул прикладом по неприличному месту... Как подкошенный свалился и давай визжать как баба. Ну я яму рот заткнул сразу же.
   А там картошка цветёт, белые цветки и пыльца. Да ещё жук этот, полосатый... Спрятались за кучей навоза. Крыльцо только видно. И вот...
  ... Глядь, из хаты выходит фриц, в одних портках сука. Закуривает! Сам белый, как смерть. Лещук затрёсся, как судорожный. Говорю: "Замри, а то застрелю!" А его ещё пуще колотит. Думаю: "Етить материть!"
   "Ну что, подкрасться и крикнуть: " Хенд хох!"
   "Либо сразу, пальнуть..."
   Что и сделал. Поднялся на колено и... Пах! Пах! Пах!
   Сигаретки, их-ния, правда, сладкие какие-то. Куришь, будто бы сахарную соломку. Фриц лежал с дыркой во лбу, свесив руку и голову с крыльца. А сигаретку-то в губах держал... Она дымилась тонкой струйкой... В кармане лежали в красивом таком портсигаре. Я так и прикурил. С дырочки кровь течёт.
   Выходит хозяйка, прям нагишом... Рубашка ночная сверху... Просветущая. Хотела потянуться, да так и остановилась, когда увидела меня. Говорю ей: "Что ж ты бл..ь такая, с фрицем изменяешь!" И тоже ей, в лоб. Не вынимая сигаретки...
   Упала, рубашка задралась, в красный цвет окрасилась. Хорошая баба была, жалко, что скурвилась. Плюнул я её в сторону. Срамотища. "Пошли,"- говорю Лещуку..."               
    ... дед хотел, чтобы его слушали, обращали внимание, почитали. Таков был его возраст и он в него верил, как дитя. Поэтому, любой повод, считал как необходимость что-нибудь сказать. Уважение через слово. Ведь до этого его не слушал никто и, что греха таить, никто не воспринимал всерьёз. От того его активность на общение шкалила больше того дракона, которого он повсюду таскал за собою.
   Но на этот раз дед в центре внимания. Очередной затяг и выброс в атмосферу пепла на несколько... сантиметров; ленты серого переплетённого шлейфа, чуть ли не в точности повторяли движения выпустившего их хозяина и долго его ещё сопровождали, а он продолжал говорить:
   - Из Знаменки-то, цыган эн-тот!
    -А ты-то откуда знаешь его?- спросил Олег повернувшись.
    -Так видел его там. Я в то время к эн-той, Любке, доярчихе их-ней, раньше заезжал, ну это... я, по ****ским утехам (говорил полушёпотом), ну и...
    -Ладно Прохорыч,- оборвал его Олег,- всё понятно. Не продолжай!
   Он снова повернулся ко мне.
    -У нас за последние полгода, увели семь голов скота,- он остановился в ожидании моей реакции. Олимпийское спокойствие. Он продолжает.- Скажи, ты к этому причастен?
   Его, почти дружеский тон, несколько настороживал меня, отчего немного омрачалось общение. Я понял, что потерял над ним контроль, раз он так, включил дурочку. Верёвочка вырвалась из скользких рук и ветер уносит мою ценность...
   Я-то прекрасно понимаю, что признавшись в прошлых грехах, резко усугубил бы своё и так, не простое положение. Именно с этого двора я увёл трёх бычков, остальные извините, не мои. Знакомы мне некоторые, кто промышляет тем же, чем и я, но их грешки на себя брать не хочу. Адьюсъ!
    -А в чём тебе ещё признаться,- выпалил я, посмотрев ему прямо в глаза. Я догонял недавно приобрётший статус, небрежно выпущенный мною из рук, и вот, пытаюсь ухватиться за кончик.
   -Что ты с ним телешься, брат,- вступил в разговор Коля, до этого всё это время стоявший за спиной Олега и рвался выговориться.- Давай нашкандыляем ему по самые яйца и пусть хозяйка забирает его чуть тёплого.
   Коля говорил с таким жадным выдохом и считал, что запрыгнул на пролетающий мимо скорый поезд; снесённый встречным ветром головной убор и мелькающие просторы удаляющегося края - он садится на мнимое кресло, а там - трава. Он промахнулся. И это через окна проезжающего мимо скорого поезда, видна стоящая на месте красота дивных равнин и перелесков.
   Олег не торопясь повернулся к брату, всё так же не вставая с корточек и показал из-под козырька кепки глаза. Движение напоминало имитацию поворота робота. Но то танец. А тут...
    -Если мне будет интересно твоё мнение, я тебя обязательно спрошу. А сейчас ,будь так любезен - заткнись,- последнее слово Олег крикнул, отчего вздрогнул даже я.
   Тут он выдал своё напряжение; как большой стеклянный сосуд, наполненный с верхом малиново-красной жидкостью, вдруг трескается на несколько небольших участков. Радующая глаз и переливающаяся на бликах солнца содержимое, словно в замедленном темпе разливается на жёлтый песок и на какое-то, совсем на не продолжительное время, застывает на поверхности в своём первоначальном виде. Как одеяло неббрежно скинутое с кровати. Но так устроен мир и прекрасному в нём отведено самую ничтожную малость... От жидкости остаётся блёклый цвет на песке и только...
  Коля покачивает головой, злобно улыбается выдвинув нижнюю челюсть немного вперёд. А потом приподнял правую руку кверху, треся длинными и худыми пальцами, с возгласом отверженного, но непобеждённого проговорил:
    -Я всё понял!
   За этим "я всё понял" следовал пёс, с прижатым под задницу хвостом, мокрым, но не от дождя и с рассечёной мордой. Пёс порыкивал в то место откуда шёл, скалил зубы, если встречался глазами с обидчиком, а когда морда пряталась за вислоухими ушами, слышен был скулёжь, такой протяжный иприглушённый.
   За этот короткий промежуток времени, пока Олег говорил с Колей, я воспользовавшись моментом, успел ещё кое-как осмотреться по левую сторону от себя. Вдоль первого корпуса располагалось ограждение, такое же, как и то, через которое я сюда перелез,- ветхое и только ещё больше поросшее молодым клёном. В некоторых местах просто не было видно, где клён, а где забор. И если мне попытаться бежать в ту сторону, то сделав небольшой крюк, мог бы выбежать к той же реке, вдоль которой я собственно и пришёл сюда.
   Ну навскидку вроде неплохой вариант для побега, если не считать того, что я просто мог запутаться в этих кленах и тогда... "Тогда", мог быть в любых случаях; не в том дело, что я имею нечто подобии атласной карты. Чертёж был как бы под боком; я его вижу когда смотрю на Олега, на деда и фонарь. И делая вывод, что в правой стороне для меня было всё как на ладони, а с лицевой - вид всех корпусов, о которые проложена асфальтированная дорога в трещинах которой уже растёт полынь и репейник,- там у меня меньше всего шансов на утёк. Значит, забор с клёнами лучший вариант. Да, можно ещё рассмотреть и главные ворота, здесь хоть ограждение старое, ржавое и по периметру колючая проволока - постройки времён Союза. Перемахнуть для меня не составит особого труда и если сразу влево, то за ним располагался пустырь, с голову поросший амброзией. Если успею добежать до него, есть шанс укрыться там, а потом как повезёт.
   К тому же забор с клёнами слабо освещён, если не сказать, что он в полном мраке, чем остальные объекты,- ещё один плюс и немаловажный. Ещё можно бежать туда, откуда меня и приволокли; это так, для количества вариантов и не больше. Самый близкий путь домой и если допустить, что я не плохой спринтер и смогу легко оторваться, используя всё тот же фактор неожиданности, то маленькие свинцовые шарики моих неприятелей, припрятанные вероятно в ружьишке беззубого деда, в один миг меня настигнут.
    Сопоставив все имеющиеся варианты, я снова вернулся к забору с клёнами, как наиболее реальному и несложно выполнимому для меня решению. И решил больше не мучать себя и ждать только момента для рывка.
   Да, я так любил, чтобы всё заранее было спланировано, расставлено по полочкам и обязательно не один продуманный вариант. И ужасно бесило, просто неимоверно выводило из себя, когда наступала "ВНЕЗАПНОСТЬ". От существующего ничего не оставалось; крошки сыпались под рубаху, под брюки, попадали в обувь и при ходьбе натирало мозоли. Я был похож на хнычащего ребёнка обиженного старшими и отобравшими у меня мелочь. Обязательно найдётся тот, кто скажет: "Хватит ныть, как баба! Дерись за своё!"
   Легко сказать "дерись..."
   Ко мне снова повернулся Олег и сказал:
   -То есть ты не исключаешь того, что в прошлые разы в гостях у нас был именно ты.
    Я снова усмехаюсь и прокручиваю в голове его слова. Ему надо опером работать, а не бычков сторожить - так и хочет меня разговорить, сводя к одному месту, с разных сторон.
    -Я же тебе ни о чём не говорил,- отвечаю ему.
    -Но так хотел бы,- не отставал он и было понятно, что это только бросок отчаяния на последнюю надежду узнать истину и ухватить её за хвост.
    Я не стал ему ничего отвечать. Явность его вопросов и их скучная сущность, сводилась к одному; он хотел вынудить у меня информацию, что-то там выведать, чтобы, наверно, выслужиться перед хозяйкой, о чём намекал недавно ему его побитый товарищ. Надеялся на то, что я оговорю себя или сдам кого-нибудь.
   Вот же наивный! Но что-то здесь крылось совсем другое; нисколько ему нужно было знать о моих налётах, сколько количество собранной обо мне информации, должно было стать разменной монетой на что-либо. Я об этом догадывался, иначе почему я ещё зверски не избит!
    Недождавшись от меня ответа, он резко растегнул молнию на моей спортивной куртке, распахнул её и оттянул футболку до плеча. Я даже не сразу понял, чего он хочет, но... Алый шрам отзывается эхом несколькомесячной давности; он несколько раз водит глазами то на меня, то на него, а я скосоротил рот, словно тот случай произошёл вчера. Олег усмехается, ведь стопроцентный предел им достигнут; он разлаживает скатерть ручной работы белоснежного цвета прямо на зелёную траву и прежде чем пригласить её, он готовит небольшую купель. Пробует рукой и представляет как она будет омываться, словно перед совокуплением с... Он с силой задвигает футболку на место и как-будто не специально, бьёт меня по челюсти; маленький щелчок и что-то становится на место. Ощущаю облегчение в области скулы и наклоняя немного голову на бок, приоткрываю рот. Боли нет.
  Олег достал из внутреннего кармана сигарету и закурил. Причём сделал всё так быстро, что мелкавшие руки и предмет розжига - зажигалка, балансировали переплетаясь меж собой, словно это было в руках фокусника, и вот ты ожидаешь подвоха; итог - обман зрения. Ловкость рук и капля мошенничества делает своё дело. Глубокий затяг, разгорается уголёк, а он прищуривает глаза испытывая удовольствие и смотрит, смотрит на меня; две секунды паузы, открывается рот и серый шар вываливается наружу. Остальное через нос. Я вдыхаю отработанный никотин и думаю о целой сигарете как о чём-то святом и многое время желаемом. Это только тяга. Нет - это лишь пустошь перед сдвинутым обстоятельствами очевидного. А пустошь - пустошь хочется заполнить только этим.
    -Три недели не курил! Три недели!- Удовольствие, с которым он выдавливал из себя эти фразы, чувствовались за километр. -Три недели, веришь? Единственное от чего спокоен, что курю я не от безысходства, а от удовлетворения возросшего требования к себе. Ну и что воришку, то есть тебя - милый, мы всё же поймали.
   При этом чуть ли не при каждом слове он указывал на меня той рукой, в которой держал сигарету, обводя круги красной точкой, цвета алого заката солнца.
   Потом он поднялся и отошёл в сторону, как в другую комнату, и находился словно ни со мной, ни с теми. Отрешённость, повеянная от него была ни чем иным, как меркой высокого поднятия над вс... землёй! Сейчас попробуй, обратись к нему - из-под земли вырвится демон и порвёт тебя как Тузик грелку. Он только и делал, что частые затяги и жаркий пятачок "LM", постепенно, но жадно приближался к фильтру. И вот, сизое облако над его головой как некий символ, отождествлял величие чего-то того, о чём он сам пока незнал, но которое обязательно узнает и в скором будущем. Пепел сгоревшаго ствола, срывается вниз и... Олег делает шаг назад и возвращается.
    -Может, свяжем его. А?- предложил Лёха осторожным звуком голоса, но прямо смотреть не рискует - может уже пожалел, что обратился, но закончить, закончил.- А то гляди, сбежит ещё. Мало ли что у него там, в уме! А?
  Лёха искоса посмотрел на меня, как-будто это была шутка и он ждёт моей реакции, словно мне должно быть смешно и я сдерживаюсь, чтобы не засмеяться.
   Тут дед вдруг как всполошился, зашевелил пыльным плащом, будто до этого спал; дракон дёрнулся хвостом, задел его ноги и несколько раз чихнул.
    -Так я в сторожке верёвку видел, я щас,- и хотел было уже отправиться за ней, сотворив с первого шага пыль до колен.
    -Дед, да угомонись ты! Стой, где стоишь,- остановил его Олег и пытается потушить окурок мелкими плевками, но не попадает.- Куда он там денется, голубь,- и усмехается.
   Он это проговорил с такой напущенной самоуверенностью и высокомерием, что наконец-то справившись с бычком, ещё раз усмехнулся и добавил как-то, словно кину пришёл конец:
   -Он и так уже не жилец.
   Самоуверенность его зацепила меня по самое не могу; у меня даже зачесались пятки, а после испытывал лёгкое жжение по всем ступням. Я уже поджал ноги для того, чтобы вскочить и кинуться бежать, но шум подъезжающей машины остановил меня от этой затеи. На корпусах показались фары дальнего света и тени корявого забора. Автомобиль остановился около ворот, отворилась дверь и вышла она.
               
                Глава  10
   Ночь ступила за полночь. Новые сутки и очередной отсчёт даты, перелистнул её на одно деление вперёд. Прожитый ещё один день, канул в небытие и статус отпущенного им, теперь определяет каждый по своему.
  Олег с каждым новым затягом порции никотина испытывал удовольствие от самого процесса курения и от того, как он вёл себя с пленником. Он считал, что обращался с ним самым что ни на есть гуманным образом, не переходя рамки дозволенного и корректно пытаясь разговорить того, думая, что тот разболтает про уводы скота с их фермы, сдаст своих дружков, ну и всё такое. Только узнать ничего не удалось. Пустяк. Но и без этого успешно проведённая операция, спланированная им же, возвысила его в своих же глазах - так сказать, подняла в нём самооценку. Олег не скрывал наслаждения и начинал представлять совокупление... А сам затягивался всё больше и больше, не стесняясь открыто улыбаться.
   Прямо как самурай - коротко, без лишнего, результативно...
   "Всё-таки из меня получился бы неплохой мент",- думал он, а сам-то думает не об этом.
   Олег закрывает глаза от приближающегося наступления пика блаженства, им же и выдуманного. Оно ложит сзади ему на плечо руку и похлопывает. Похлопывает. Тяжесть совершенно не тянет; она приподнимает.
   Олег стоял спиной ко всем так, чтобы никто не видел его лица. Ведь когда он о себе вот так вот думает, то бывает, что не прилично улыбается; Олег знает об этом, но такие минуты так дороги для него, что отвлекаться на неприлично улыбающегося себя, можно упустить самое главное, ради чего он себя так ведёт. Да и неприлично, это так...
    Ну вот и хозяйка. Шум подъзжающей машины вернул его в реальность. Он не стал докуривать и бросил сигарету под ботинок; несколько искр блеснули перед тем как последний дымок взвился над покрытой пылью землёю и исчез. Олег ещё пытался вообразить образ чёрного воина в паре с нею, но... она была за стеной и вход только с той стороны.
    Двигаясь навстречу хозяйке, он резко по-солдатски одёрнул китель, стряхнул с воротничка пылинки, вытянулся в рост и поспешил открыть ворота. Он именно поспешил, чтобы избежать неприятного момента с откручиванием проволоки - и Олег успел. Из-за тёмных стёкл, он не видел её лица и даже силуэта. Джип подплывал, шумя новыми покрышками и щёлкая мелкими камешками в разные стороны.
   Остановившись, автомобиль скрипнул каким-то одним из узлов агрегата, подтверждая новизну и положение. Антонина Сергеевна, заглушив двигатель автомобиля, также выплыла из обтекаемой и затонированной стеклом двери и направилась к воротам, только с другой стороны.
   Подходя к ней всё ближе, Олег заметил на ней облегающий сарафанчик, больше похожий на ночную сорочку, если не более что-нибудь интимное, под которым, и это было заметно всем, не было НИЧЕГО. "Ничего!" Он поблёскивал, как переливающиеся на летнем солнце камешки, на берегу тёплого моря. Волнительный холодок пробежал у Олега по спине и пояснице, и исчез где-то... а всплыл в пятках, покалывая и щекоча. Сарафан плотно облегает грудь, гладкий живот, изгиб спины, ..., бёдра - всё, что есть, выставляя практически на всеобщий показ, и не смотреть невозможно. Олег это видит и глотает большой комок слюны, слегка застрявший в горле; он думает о голоде и теперь ощущает его ртом, животом, волосатыми руками.
   Примерно то же самое испытывали и остальные, только с животным уклоном. Но виду не показывали, кроме  Андрюхи. Тот неприлично задрал голову, рассматривая хозяйкин наряд и бессовестно разинув рот. А во рту пена, как блевотина. Тьфу, мразь!
   -Антонина Сергеевна...
   -Олег! Вы не представляете, что вы для меня сделали,- с ходу заговорила она, не скрывая взволнованности и чего-то ещё, предвесника потрясающего.- Как я ждала этого момента!
   Жестикуляция её рук, говорила о многом. Она дышала волнительно, неровно и вот, перед самым важным и ответственным, когда должно всё наконец закончиться, она остановилась; эта нерешительность так ей не к лицу. А может она просто хотела, а ближе всего желала - мягкости, нежности, ласкового слова и надёжной опоры о плечо. И когда сильный ветер, такой порывистый, укрыться за спиной - широкой и каменной...
  А Олег представляет её без сарафана и оказывается заваражён; до сих пор у него не получалось воображать так искуссно и глубоко, а главное точно. Он понял, что замер и не в силах сдвинуться, чтобы скрыть срам.
   "Ну что, ещё сомневается?"
   "Ага! Наверно ссыт! Ты погляди на него, аж побелел!"
   -Да,- ответил Олег спонтанно. Он открыл ворота настежь, впуская её,- нам это удалось и вот он здесь.
   Будто по книжке читает.
   Он указывает рукой то место и ждёт пока она пройдёт вперёд.
   Олег также заметил, что она без макияжа и что ей так больше идёт - её заспанные глаза придавали ей ещё больше шарма и привлекательности, а помятый волос будто она только что с кем-то боролась или... неважно.
   Хозяйка резко остановилась поодаль ото всех и полушёпотом обратилась к нему:
    -Послушайте Олег,- неловко потирая руки, начала она,- я думаю ты понял, что огласка нам не нужна. И ментов тоже к чёрту!
   Она так неожиданно перешла на ты, чем ещё больше смутила его. И сама страдала смущению вопреки.
   -Мы с этим воришкой, сами разберёмся, по-тихому, по свойски,- она кокетливо взяла его за руку и стала также потирать её, как и прежде свою.
   Её кокетсво было неумышленным, но осторожным; держать себя в руках вопреки экстримальным ситуациям у ней наверно было в крови. Олег до конца не мог понять фразу "сами разберёмся" и "по-тихому", поэтому отвечал, до конца не понимая о чём его спросили.
    -Да, всё как вы скажете,- в голосе не было ни капли уверенности, что несомненно заметила и хозяйка. То было ей на руку.
    А Олег, разговаривая с ней, украдкой всматривался в её лицо и думал, как она красива вот так, без косметики, без накладного макияжа, так по-простому. Распущенный волос нежно колыхал ветерок, путая его между собой, как ковыль в летнюю пору на лугу. Лицо обдаёт жаром и вот-вот начнёт гореть. На голом плече, Олег заметил маленький шрам и теперь в его представлении, она стоит в руках с луком и стрелами. Вместо сарафанчика, перекинутая через одно плечо тигровая шкура. Такое же и на ногах.
   "Неужто я и впрямь втюрился в неё",- думает Олег и на несколько секунд забывает для чего она здесь.
   Сам насколько можно украдкой осматривает её с ног до головы и обратно, и лишь на короткое мгновение остановился взглядом на её бёдрах и груди, да так, что у него немного закружилась голова. Сейчас он упадёт и потеряет сознание, а когда очнётся, всё самое страшное, окажется уже позади.
   Чешет бороду, но незнает куда деть руки и подумав о том, как бы сорвать с неё этот тоненький сарафанчик, у него по коже побежали приятные мурашки, отчего он весь передёрнулся.
    -Тебе что, плохо?- спросила она, продолжая держать его руку.
   -Да что-то, повеяло... прохладой.
   Его губами и языком кто-то управлял, потому-что после онемения, они стали чесаться, будто к ним были приклеены ворсистые верёвочки и вот, их небрежно сорвали и выбросили. И звучало оно так, словно это неполноценный ответ, а оправдывание провинившегося школьника. Но так, или иначе, ответ получился таким, что ни он, ни она, его не услышали. Олег освободил нежно руку и спрятал её в карман, как что-то ценное и сердцу дорогое.
    Она было уже пошла вперёд, но сделав три шага, остановилась и снова повернулась к нему. При повороте, дрогнули её груди, что также не ускользнуло от его глаз, второстепенно затронув волнение. Ему показалось, что Антонина Сергевна это сделала специально-нарочно и может он даже смог угадать ход её мыслей - то, что женщина может испытывать при виде мужчины, смотрящего на неё такими вот глазами (да ещё то, как она одета). Но "самурай был невозмутим" и никому неизвестно, что Антонина Сергеевна ещё никак не решается решиться - на признание, на смирение, наконец на слабость.
   Томящее замирание - тишина.
   Она может вовсе о другом думает и этот Олег для неё ни как претендент или даже рассматриваемый вариант, а исключительно сила для ведения бизнеса... Может быть ещё как неприкасаемый запас,- только для чего, она и сама себе не могла точно ответить. Но это было нужным...
   Обоюдный вдох как знак, и встреча глазами требующая продолжения. И она первой стала говорить:
    -Вот, что ещё...
   "Вот, что ещё..." зависает в воздухе шаром наполненный водой... Ждёшь когда лопнет, но он замерзает и обязательно найдётся тот, кто его разобьёт в дребезги. "Вот, что ещё..." забытая в кармане вещь, как никогда оказывается кстати, но...
   Но неожиданный звук, а точнее сказать, лязг, словно удар железного предмета о мягкую, плоскую и влажную материю, прерывает её речь. Они одновременно смотрят в сторону шума и Олега уже не волновало, что у ней, при повороте дрогнуло.
   А увидели они такую, писанную маслом, картину...
   Сначала было пусто, серо и ничего не видно. Было слышно что-то, но что это - неразобрать... Затем мазня четырёхлетнего малыша, с непонятным объяснением всё того же малыша.
   Пыль. Да, да - пыль... Да не в глазах, а на... На чём мазюкает четырёхлетний малыш... Так вот - брат Олега - Коля, лежал на спине, задрав кверху руки и ноги. Он словно застыл в таком положении и только поднятый клуб пыли вокруг и около него, свидетельствовал о недавнем его падении и ещё чего-то.
   ... Малыш подрастает, а с ним и чувство к прекрасному, к тонкому, к ассоциациям...
   Было такое ощущение, что сбил Колю с ног бешенный порыв ветра, нёсшийся узкой, но плотной полосой и хвостом зацепил несчастного бедолагу. Стоявшие рядом... клоуны, также будто оцепенели и потерянным взором восторга, смотрели на своего сбитого товарища, забыв обратить внимание. на того. кто... В общем, картина "неожидали" или ближе подходящее название для меня "ВНЕЗАПНО пришёл пи...Ц."
   А дальше, если долго мучиться, что-нибудь получится... Так как-то.
   Почти чуть дальше от первого плана (валяющегося Коли и тупо болтающихся двух шкафов), малыш рисует задний план. Сквозь ту же завесу из пыли, размытой акварелью был виден и сам ветер; убегающий со всех ног прочь, как ученик от директора школы, который видел как тот из рогатки разбил окно. А что бежать - чай не убьёт же!
   Не все сразу поняли, что случилось; подросший малыш специально заложил в картину определённый смысл и падающий от фонаря свет, бросал тень на большой ком пыли и на удаляющуюся сквозь него фигуру. Сверкающие пятки глухо шлёпали, а отзвук эха, где-то над головами, обозначался и пропадал бесследно.
   Всё остальное размыто. Одно забыл юный художник, это поставить автограф где-нибудь в уголке, чтобы спустя какое-то время, этот рисунок смог обеспечить немного дальних его родственников, уже известному всему миру сюрреалиста.
   ... И только Олегу, пусть и не сразу, одному из первых удалось сообразить, что же всё-таки происходит. Недавно пойманный им пленник, на первый взгляд казавшийся обезвреженным, нёсся на всех парах прочь от своих пленителей. Олег видит его удаляющуся спине, а на ней (на спине)... При каждом скачке задирается её короткий сарафан и виден зад; две округлые половинки, поочереди дрожат в такт его шагу.
   "Тварь. Убью, убью, убью..."
   Да в придачу ко всему этому, он срубил с ног Колю, да так, что у того ноги запрокинулись за шиворот. Как воздушный поцелуй, на прощание.
   Но это так, мелочь.
   "Дерзкий ход,- думает Олег,- похожий на вызов."
   Тот пьедестал, на котором располагалось так кропотливо созданная им идилия из человека в чёрном и дамы в сарафане, дал трещину и теперь оставались какие-то доли секунд и он посыпиться на миллиарды и миллиарды мелких кусочков. Он ждёт этого с замиранием сердца и прижав ладонь к груди, надеется на то, что при обрушении это удержит его от разрыва.
   "Безумие. И так нелепо!"
   Не медля ни секунды, Олег срывается с места; он не за ним погнался - раненной рукой Олег хочет поймать её и одёрнуть сарафан...
   ... и на ходу командует остальным (Лёхе и Дрону), чтобы тоже бросались в погоню вместе с ним. Он перепрыгивает через брата, который уже безуспешно пытается встать, но валится мордой в пух земли, делая при этом вдох. Его перепрыгивают остальные (Лёха и Дрон). Последний бьёт носком ботинка по затылку Колю и тот вновь валится, растягиваясь во весь рост.
   "... Забег скакунов начался внезапным хлопком, или щёлчком - уже никто не вспомнит... Вперёд вырвался фаворит и он же пока лидирует. Второе-третье место поочереди делят самые явные оппоненты фаворита, но приблизиться к лидеру им не удаётся. Всё сводится к тому, что они смирились со своими спорными положениями, но никак ни с первым.
    Аутсайдер даже не смог стартовать; по непонятным причинам он сейчас лежит возле линии старта и по всем внешним признакам, пытается всё-таки начать бег. И бежит...
   Но беспорный победитель и она же единственная самочка среди участников забега, не удосужилась даже подойти к линии, а находилась далеко в сторонке. Она нежно расчёсывала свою длинную гриву пупырчатым язычком и испытывала от этого, настоящее удовольствие. Прямые пряди, на конце закручивались, подчёркивая её лёгкий стан и гордость.
   Вдруг на язык что-то попало; божья коровка запуталась в жёстких волосах и вот, выпуталась. Она с лёгкостью отрывается от слизистой поверхности и садится на её нос. Кобылка не выдерживает щекотливого прикосновения и громко чихает. Несколько раз.
   Кувырком, с каплями влажных ошмётков, насекомое покидает ворсистую поверхность и после нескольких переворотов, обретает баланс. В полёте оно приобретает себя и улетает."
   В это время, совсем одна-одинёшенька, Антонина Сергеевна стояла не в своей прострации и совершенно не понимала, что сейчас делается на белом свете; громкий впрыск эмоций, будит её сознание - и гладкая равнина под жёлтым светом луны, вдруг взрывается мрачным извержением подземного огня. И, все куда-то бегут, спешат, она видит их спины, удаляющиеся спины, и испытывает она не страх, а внутреннее истощение и тоску.
   Срывается план по отрезанию яиц и члена, и ей хочется надеяться, что срыв, несёт в себе отложенный на неопределённый временный срок эту операцию.
   "Закрыть бы сейчас глаза,- думает с завараживанием она,- и открыть, когда всё вернётся на свои места."
   Но не закрывает, а смотрит, как на ходу Олег срывает с плеча деда Захара ружьё (чуть ли ни вместе с рукой). Дед падает, бранится стуча дёснами, а плащ накрывает его голову и вместе с ним и брань. Пыльные подошвы керзовых сапог, блестят медными набойками времён социализма. Глядя на них, она вспоминает отца, а вместе с ним и мать. Но больше в памяти жива бабушка, со своей идейно-коммунистической идеалогией строительства чего-нибудь нужного, и для кого-нибудь хорошего. Сейчас ей кажется, что бабуля была права, но время, внося соответствующие коррективы, само поправляет создающиеся ошибки и ставит выбившиеся индивиды на свои места. Что в итоге не с каждым попути...
   Она видит спину Олега, который также на ходу целиться и дважды стреляет в удаляющуюся фигуру. Ей плохо виден убегающий, но тёмно-синий силуэт, со сверкающимися пятками, словно снимок фотоаппарата, щёлкает о затвор и передаётся в память.
   На фоне этой суматохи поднимается дед Захар. Он откидывает полу плаща с головы и ничего понимающий, ищет на земле выронитую изо рта папироску; разбрасываясь искринками она кувыркалась вдоль множества отпечатков следов и где-то затерялась. Перепуганный дед хлопает себя стряхивая пыль и искры, и вздрагивает от прогремевших выстрелов.
   Вздрагивает и она. Всем телом... Интересно, он многое пропустил?!
   Но те пришлись мимо цели, а беглец резко свернул влево, в самые кущири кленовых веток и скрылся из виду. Бросив ружьё, Олег также бросился в гущину растений, но плотно растущие ветки быстро задержали здоровое тело, больно поцарапав его лицо. Подоспевшие Андрюха с Лёхой также попытались прорваться  в том же месте, но как и их шеф потерпели неудачу, охладив пыл преследования.
   Только дед Захар, когда обнаружил свою цигарку, вёл себя спокойно и никуда не торопился. Он тихо доковылял до брошенного своего ружьишка, поднял его и что-то бурча себе под нос, стал его обтряхивать и приводить в порядок.
               
                Глава  11
   Не хочу показаться самым умным, но почему многие люди (побоюсь сказать, что практически все, дабы не ошибиться и никого не обидеть зря), пытаются предстать перед другими людьми, совершенно ни теми, кто они есть на самом деле. Паранойя - быть на кого-то похожим, копировать в точности до неприличия и неузнаваемости, потерять собственное лицо... Правда многих, из этого числа, можно оправдать хотя бы за то, что они стремятся быть похожими на тех, за кого себя выдают, а не искожают некрасивую реальность. У остальных не заходит дальше, чем сама возникшая мысль.
  В этом я не нахожу ничего плохого, наоборот - стремление измениться к лучшему, если своего не получается развить... Избавиться от привычки жить прошлым, работать с отхожим материалом, по схемам, по таблицам, напечатанные ещё на жёлтой бумаге. Выработать качество жизни, наслаждаться настоящим - будущее-то само придёт.
   Развитие. Уметь развиваться, совершенствоваться, быть двигателем прогресса, а не рядовым его участником.
   Что-то подобное наблюдал сейчас и я. Только в микроскопическом варианте.
                ***
   Вызывающий наряд хозяйки не оставил и меня равнодушным. Она была красива! По-настоящему красива! Я бы с удовольствием уединился с ней в тёмной комнате, в укромном местечке. Не в обиду Любаве будет сказано, но отыметь такую стерву (а она стерва однозначно), было бы оплошностью...
   ... Януш водил домой какую-то школьницу. Лиза по-моему звали её. Она была в чистой школьной форме, с ранцем с изображением Буратино, в чёрном фартуке и белых гольфах. В белых волосах розовый бант.
   А когда была раздета, от школьницы ничего не оставалось; взрослая женщина с замашками опытной... давалки.
   Януш долго уговаривал меня зайти в комнату где находилась Лиза. Голая Лиза.
   -Надо когда-нибудь начинать,- говорил он и подталкивал в спину.
   -..............................!
   Мне не понравилось. Лиза была очень раскрепощена, а я, как привязанный к позвоночнику железный прут... Лиза всё сама сделала. Я только еле сдерживал слёзы и сопли, когда натягивал обделанные трусы, а потом и брюки.
   Лиза ещё появлялась в нашем доме. Но в моё отсутствие, нагрянули её родители с роднёй... Это было ночью, когда все уже спали. Они облили входные двери бензином и подожгли их. А потом били стёкла на веранде, в коридоре и в ближних к выходу комнатах.
   Первыми в хату ворвались несколько здоровых мужиков и начали крушить всё и вся. Бабий визг заглушался треском и щелчками, а затем стоном и грохотом упавших тел. Среди нападавших были и женщины; они трепали всех за волосы, шлёпали по щекам и губам, а кто-то из них, даже кусался.
   Януш отбивался как мог, до последнего. Разбитые в кровь кулаки отказывались сжиматься, а подбитый глаз уже ничего не видел.
   Кто-то из нападавших крикнул: "А ну, давай их баб раком ставить и пердолить поочереди!" Какая-то визглявая женщина ему ответила: "Я тебе дам поочереди пердолить! Дома бы успевал!" Раздался грубый мужской хохот, но избиение никто не прекращал. Потом опять тот же голос предложил: "Ну надо же их как-то наказать, чтобы неповадно было этим черножопым!" Та же женщина ему отвечала: "А сейчас ты чем занимаешься, хрыч старый?" Снова хохот, да в придачу ещё и женский.
   Кому-то из цыган удалось вызвать милицейский наряд. Помятый и потасканный жизнью милицейский уазик, со скрипом остановился возле ходившего ходуном дома и оттуда, словно через разбитое отверстие горох, высыпалось сразу несколько, одинаково одетых людей. Они только подлили масла в огонь и так бушующего пожара. Кепки, дубинки, даже ботинки и те летели по разным сторонам и в опустевшие окна. Даже бедный уазик и тот перевернули и он загорелся синем пламенем, как прощание с прошлым веком..."
   Мне даже показалось немного странным то, что я, находясь на грани линчевания, помышляю о телесной похоти, включаемое тем же больным воображением, что и прикидываюсь пьяным. Но о самом главном, я конечно же не забывал не на секунду, не смотря даже на приближение плотонического оргазма. То, что выпал шанс бежать именно сейчас - я это понимал каждым кончиком своего нервного окончания. Однако, помнил и понимал то, что другого шанса просто может уже не быть - никогда. Другая его сторона печальна и в чёрных лентах.
    Те, кто находились вокруг меня устремили свои похотливые глазки на приехавшую женщину, а точнее на её прозрачный наряд и то, что под ним выделялось. Выпуская слюну из грязных ртов этих камуфляжных истуканов,- и всё, тает...
   ... как масло, или мороженое выставленное на солнце,- раз, два, и нету. Так и здесь - стоило показаться, пусть и не солнцу, но всё же,- и поплыли корабли по течению... в пустыню... скорпионы ползут, а они их не видят, слепцы...
   ... и тут я понял, вот оно - идеальное стечение обстоятельств плавно ложится на мою ладонь и упускать его я просто не имел, ни малейшего права. А право - в руке не удержишь и зубами не оторвёшь; оно как перо щекочет нос и пятки,- и не возьмёшь его в руку и не распишешься на бумаге или ещё на чём-нибудь, в собственном бесправии. Ведь дома меня ждали жена и маленький сынишка, которым я нужен, жизненно важен и необходим.
   Именно эти мысли стали последним толчком к срыву с места; побуждение на действие подтолкнул ещё тот, кто ещё не до конца испарившийся из сознания смотрит на меня не отрываясь, и я чувствую, что он говорит, говорит, говорит...
   "... а помнишь, когда мы это сделали... кто тебя тогда вытащил... а-а-а, молчишь! Молчи... не хочется быть запасным вариантом,- центр внимания должен быть если не тобою, то хотя бы рядышком. Правда?.. Правда!.. Тысячу раз правда..."
   "...ты чаще думай обо мне. Правда... ты тысячу раз убедишься в том, что я был прав... горько только будет... потому что не веришь правде... Правда! Какое гордое слово! Такая мотивация на борьбу, на действие... веришь?!"
   "Хочу..."
   Поджав ноги как можно глубже под себя, я уже хотел вскочить и побежать, но вдруг ко мне совсем близко подошёл Николай, и я решился на слишком опрометчивый шаг, но такой желанный. Резко вскочив, я что было сил нанёс сильнейший удар с правой боковой, точно в челюсть Коле. Я не мог промахнуться; исключение состовляло самую мизерную долю... даже в процентах не могу выразить, насколько была вероятность этого. В этот удар я вложил всю свою злость на него и таким, как мне кажется, изумительнейшим способом, отомстил ему за пинок по рёбрам. Коля не успел просто понять, что произошло; он открыл рот, что бы сказать... Что он мог сказать? Что вообще умного, может сказать псих?
  ... он сначала подлетел, описал дугу спиной в воздухе, словно прорисовал направление моей руки и рухнул на спину в отключке. При этом глубоко закатив глаза, словно хочет посмотреть что у него там за спиной. Я это заметил так, уже пролетая мимоходом, потому что ноги меня несли вперёд моих мыслей.
   Уже со старта я почувствовал некоторый прилив сил и положительный подъём духа. Как будто вырвался из трясины, которая давила на мои чресла и тянула в себя, во внутрь... и вот, я, каким-то чудесным образом освободившись, ощущаю ту свободу, что обычные движения, создают иллюзию полёта. На самом деле всё было как и раньше, только оказавшись выброшенным из обычного русла бытия, осознаёшь её реальную цену.
   С каждым проделанным шагом я увеличивал и так высокий темп моего бега. Ну по крайней мере мне так казалось. Мощная волна, послужившая толчком откуда-то из-под земли, пружиной выбрасывала что-то мне в спину; огромный, сразу не поддающийся зрительному восприятию шар, но осознающий его величину, ты ожидаешь толчка. Мощного толчка. Подрагивания земли, предвестники рвущейся наружу силы, приподнимают земную кору на пару сантиметров, зажигают огнём пятки, они чешутся и поэтому надо бежать.
   И я бежал.
  Уже буквально через несколько шагов, когда я поравнялся с кленовыми зарослями, вдруг услышал у себя за спиной два выстрела. Они грохнулись в такт чего-то... Словно так и должно было быть - быть по сценарию. Я тут же почему-то повёл носом в надежде почуять запах пороха; пули пролетели где-то рядом со мной, колыхнули кончики волос, ничуть не задев меня в целом. Только впереди раздербанили несколько веток в щепки и подняли вверх разорванные листики. Не то чтобы я испугался, просто после выстрелов у меня ещё больше повысилось содержание адреналина в крови, который значительно прибавил мне сил, резервуар которого не имел краёв, и заставил лучше думать.
   Тут же я резко свернул влево в самую гущину. Нырнув щучкой в кусты, я выиграл несколько метров дистанции вперёд, а затем опускаясь в полуприсядку, дабы избежать снижения скорости из-за разросшихся веток, да и просто чтобы меньше пораниться. Но травм избежать мне всё-таки не удалось. Я исцарапал лицо и руки, а верхняя часть спортивной куртки превратилась в обрывки; я сразу освободился от разорванного вдоль рукава, а разошедшийся замок, концы которого зашли за спину и из-за которого мне пришлось бросить её на поломанных мною ветвях, оставляя следы для преследователей. Но как бы там ни было, я всё-равно пёр напролом и не останавливался, хотя боль уже ощущалась значительно. Пробираясь глубже, мне становилось труднее и я вовсе опустился до земли, и продолжил движение ползком, только бы оторваться от преследования. Моя футболка также рвалась, а поцарапанные раны щипало от пота.
   Вообще чувство скорой свободы, очень благоприятно подействовало на меня; я почувствовал непреодолимое желание взлететь над землёю, смотреть с высоты и быть независимым в самом прямом смысле этого слова. Выбравшись из кущерей, мне надо было повернуть направо, к реке, но что-то мне подсказывало не торопиться и свернуть влево и затаиться. Что я собственно и сделал; припав к земле всем телом, я стал выжидать, ведь они должны были погнаться за мной,- и вот я слышу топот бегущих изо всех сил людей,- слышу ругань и тяжёлое дыхание с хрипотцой. Представляю себя на высоте и хочу увидеть их, но ночь для всех одинакова и покрытая мраком поверхность земли, словно пропастью являет собой отражение, и я смотрюсь в него как в зеркало... как в зеркало...   
   Треск сломанных веток и ругань недовольных этим людей, пробирающихся сквозь затор из колющих растений. Приближаются! Слишком долго они всё это делают, я мог бы очень далеко уйти, но тактику я избрал верную и потому не отступаю. Выбравшись наконец-то на свободный участок, люди кучкой ринулись к реке, оставив меня одного в трёх шагах от себя; в это время я совсем не дышал,- азарт нахлынувшей волной, как на крыльях нёс меня над бушующей и текущей в бездну лавиной. Я хочу встать во весь рост развести руки в стороны и ловить всем телом встречный ветер и при этом не бояться, что меня снесёт вниз.
   "На задницу приключения ищешь?.. что сказать тебе, удачи... Ты в самом эпицентре. Лови!"
   "Ловлю-ю-ю..."
   Поняв, что они уже далеко, я встал и крадущимся шагом направился в противоположную от них сторону, к главным воротам, на проволоку скрученные. Почему-то мне думалось, что опасности там нет и перейдя свободно дорогу, спущусь вниз в амброзию по самую голову и спокойно буду пробираться домой. Пусть и самым дальним путём, но безопасным.
   Снова что-то забилось молоточками внутри меня; встряхиваемые крылашки и отлетающие от них маленькие пушинки, крутятся в воздухе и падают по спирали в... Но падают, словно сброшенные кем-то, и так небрежно, с отвращением...
    "... а помнишь, когда твоя родная мать тебя неузнала. Каково?!.. ты лучше вспоминай,- по-копайся в памяти. Ковырни по-глубже..."
    "... она прошла мимо и даже не посмотрела..."
    "... не надо. Лишнее..."
    "... почему не надо? Почему лишнее? Смотри в корень, в глаза..."
    "... да я понимаю, что это правильно... Я сейчас не о том. Я как бы не готов..."
    "... готов - не готов! Иди..."
   Там было светлее, но безопаснее. Но подойдя ближе, я увидел хозяйкин джип, а рядом никого. Я всё-таки решил перестраховаться и прислушаться к обстановке. Тишина. Проступивший пот больно щипал мои раны, перемешавшись с кровью, медленно стекал вниз. Вид же у меня был просто не передаваемый. Футболку наверно было легче выбросить - от неё остались только мелкие обрывки, которые мешали мне свободно передвигаться.
   "... нервы ни к чёрту. При чём тут футболка и её лоскутки? Чё, не на что больше переключиться?"
   А вдоль правой штанины, прямо по шву, разорвано голенище. Но нога цела. Развязанные шнурки своих некогда новых кед, я перевязал и пошёл вперёд.
  От обретённой свободы у меня, несмотря ни на что, было приподнятое настроение. Я знал, что расслабляться ещё рано, но всё-таки некое ощущение расхлябанности меня "подхватило". Я даже дышал по-другому - по-новому, аж голова закружилась, а часть ног стала как вата. За мною гнались четыре дурака, которых я направил на ложный след, а сам спокойно ухожу в другом направлении.
   "Ха! смешно."
   "А как было семь минут назад? А?"
   "Ой-ой! Чуть не забыл..."
   Я увидел сторожку, только теперь с задней стороны. Бьющий свет фонаря, делал её тёмной, мрачной, но и тоже частью меня. Я как прилип к этому месту и... жаль, что у меня нет крыльев и возможности сматывания прошедшего времени назад как в кино. Но пристраиваюсь, представляю и... вижу. Ощущаю себя с той стороны, потом вижу, что я всё ещё прислоненный к холодной кирпичной стене и мокрый. Хочу заглянуть себе в лицо, как держу руки, наклон головы, глаза... Глаза лучше языка, расскажут всё о своём хозяине... своему хозяину. Скрученный калачём клубок, вызывал жалость и злобу. Ничтожество.
   "Ничтожество,- говорю сам себе,- как всё выглядит ничтожно. Бя-е-е..."
   Встряхиваюсь. Не желаю и не хочу думать теперь об этом.
   Иду.
  Осмотревшись вокруг своей оси, я вышел на свет расположенный у ворот фермы. Настораживающая тишина, как подготовка к чему; я нахожусь в самой середине и весь существующий свет направляется на меня.
   И дождался...
   ... и тут я увидел неспешно шедшую хозяйку к своему автомобилю. Она прошла через ворота и уже находилась возле своего автомобиля. Увидев её, я либо с ума сошёл, либо просто обнаглел до бездонья и края... Хотя то и другое имеет одно значение. Сделав так, чтобы моих шагов не было слышно, я незаметно подскочил к ней сзади...
   Она только успела обернуться. Словно чувствовала моё приближение как предательские коготки любимой кошки, запрыгнувшей на спину и корабкающейся в верх на плечо; животное нисколько не желает причинить боли хозяину - просто так оно себя ведёт. Она хотела было уже закричать, но пользуясь своим преимуществом в скорости и силе, я одной рукой обхватил её талию, а другой закрыл ей рот. Длинные ресницы хлопнув несколько раз, потом будто приклеились к бровям, а зрачки расширились: не то удивление, не то страх, не то я обрёк её на "ВНЕЗАПНОСТЬ". И так мне стало не по себе от этого, так я почувствовал собственную наготу, словно раскрыл ей свою самую заветную тайну, ту самую печальку, про которую говоришь заранее зная, что услышанный её, вскоре... исчезнет.
   "Да ничего, бывает! Не парься из-за этого, а парься лучше в бане. Ха-ха-ха!"
   "Да ну её ко всему, к нечистому..."
   Для пущей властности перед нею, я поднял её, сильно прижав. Не смотря на комплекцию, она была как пушинка. Чувствую, как напрёгся живот, а грудь приподнялась. Щёки зарделись алым и желанным.
   Сейчас уже не то - сейчас по-другому! Меня теперь только забавляло это - и странно как-то. Нет, в тот момент я действительно сошёл с ума. Обретя свободу несколько минут назад, я мог же её и потерять, забавляясь с этой женщиной, не представляя даже, что где-то совсем рядом, четыре одинаковых клоуна, ищут меня. Но прикоснуться к ней, так сказать, откусить кусочек сладкого на дорожку... Ну по-другому не могу, язык не поворачивается выразить это ощущение.
    Её испуг был как само собой разумеющееся и ставить этот эпизод как одно из проявлений "ВНЕЗАПНОСТИ", я бы не стал; для меня было интересным наблюдать его развитие в человеке, который вообще, либо не совсем знаком с ним, либо если и знаком, то только понаслышке. Я жаждал лить масло на "ВНЕЗАПНО" вспыхнувший огонь, но я обманулся. Огонь был ни чем иным, как искрой пущенной на встречный порыв ветра; взмывая вверх кружа словно светлячок, он теряется во мраке,- и чем он был, и как ему имя - не будет в остатке даже пятна.
   Наверно мой "фэйс" ещё был очень непривлекательным. Но напугало её не мой вид, а моё неожиданное появление. Банальная вспышка, оборот, но прежде предчувствие, "ВНЕЗАПНОСТЬ" с замиранием сердца и задержкой дыхания. Как мышка перед тем, как захлопнуться ловушке, или хуже того, капканчик. Её глазки расширились до глазищ, белки округлились, а голубое небо в самой серёдке, с проплывающими мимо облаками, ещё чуть-чуть и выплывут наружу. Приблизив своё лицо к её, я тихо прошептал.
    -Тише мадам, тише.
   Она смотрит на мои губы и кажется не слышит, а просто читает по губам.
   "Глупышка!"
   -Я не причиню тебе боли,- говорю я. -Я добрый! Не бойся!
   Чёрт, какая она красивая! Бестия! Она попыталась вырваться, но я ещё сильней прижал её к себе, не давая возможности шевелится; как пойманная врасплох жертва, муха в паутине, бьющаяся в припадочных конвульсиях, только затягивала на себе хомут и лишала себя возможности освободиться. При этом, всё это время я смотрел ей в глаза и пытался понять, что она сейчас ощущает и собирал из узнанного, разбросанный по полу пазл. Женщина снова дёрнулась пуще прежнего; встрепенулись волосы и приподнялась грудь. На что я только широко улыбнулся. Улыбка отозвалась болью в челюсти, но приятной.
   -Да не дёргайся ты,- от боли вырвалось у меня.- Что, приятно чувствовать себя королевой? Скажи, приятно?
  В ответ она издала еле слышный стон, но не отчаяния, а... как бы находясь в позиции ожидания; навострённые кончики её маленьких и пухлых ушек, еле заметно шевелились, словно передавали по воздуху сигналы радиоволн. Но тело не дрожало - оно желало, желало разразиться громом, извергнуть лаву и пролить дождь из кипятка расплавленных валунов и отвесных серых скал.
   Представив это, у меня дёрнулась верхняя, левая сторона губы, и я вспомнил Колю и его чуть не наступившую эпилепсию.
    Когда я понял, что она скорей всего напугана, чем что-либо другое и не будет больше делать глупостей, то быстренько посмотрел в сторону откуда прибежал, и на территорию фермы - ни тут, ни там никого не было. Положение, в котором мы находились, всё больше и больше меня забавляло. Я превращал жизнь в игру, в опасную лотерею, и незная точно откуда в следующий раз прилетит, снова заглянув в её глаза как бы сверху вниз, я превозмогая боль злостно и широко заулыбался.
   Я опустил её и понял, что она без нижнего белья. Стерва, дразнится, только не меня, а его.
   Она как-то подсела под меня, поджалась, будто согласна на что-то. Мне уже не хотелось причинять ей зла; хотелось хлопнуть её по попе и отпустить. Но я тут же вспомнил, что только несколько минут назад я был весь и полностью в её власти, но не успела она насладится собственным триумфом, даже просто увидеть меня, как роли наши резко поменялись и теперь она в моих руках. Осмотрев её с ног до головы, её шикарную фигуру, я сделал то, что наверно не должен был делать, по-крайней мере в теперешнем положении. Я осторожно отпустил ей рот и вцепился в него своими губами. Свободной же рукой я взялся за её пухлую грудь и нежно так сдавил.
   "Малина. Однозначно малина и что-то ещё... Смородина наверно, или ежевика. Я ежевики никогда не пробовал. Что? Желание загадывать. Но это же не по-настоящему! Только сравнение с нею..."
    Так мы простояли около полминуты практически без движения. Может минуту, может даже две. Я видел близко её закрытые глаза и опущенные брови, то ли от удовольствия, то ли от беспомощности, но скорее всего от последнего. Но так или иначе, она не сопротивлялась, а я наслаждался её близостью губ. Её тело медленно расслаблялось - спина прогибалась подаваясь ко мне. А рука держащая за талию глубже впивалась в её кожу; оно отзывалось поддатливостью и желанием. Она клонилась назад под моим давлением, а я наклонялся за ней, втягивая её губы глубже в свои... Нащупав её язык, я стал прикосаться к нему своим, облизывать, поддевать его кончик и вытягивать на себя как крючком.
    Но через некоторое время ей, видно, надоело терпеть мою наглость и она резко выпрямившись, со стоном укусила меня за нижнюю губу. Я отскочил от неё и застонал от боли как от тока. Привкусом я почувствовал кровь и чуть было не взбесился, но отступил; голову окунули в жар, но я вытерпел. Вспыхнувший яростью зверь громыхнул стальной клеткой, но не выпустил себя,- на желание ударить её я решил вернуться к реальности и что мне просто необходимо уносить ноги с этого места и как можно скорее, пока "быки" не спохватились и не вернулись назад. Она же стояла не двигаясь, но по её глазам я понял, что ждала от меня ответных действий готовилась их принять.
   -Дура, больно же,- проговорил я как обиженный щенок; оставшаяся ярость за клеткой, полностью отсоединилась от моего "я" и теперь метающийся комочек тявкает высокими нотами сопрано.
   Долго мне думать не пришлось. Женщина отступает и становится боком. У неё тоже на губах кровь, моя. Она их трогает, смотрит на пальцы и вытерает; глубокое дыхание, вздымающаяся грудь, как набирает воздух для того, чтобы нырнуть в речку. Но только тихо позвала:
   -Олег,- получилось хрипло-пискляво.
   Она осторожно отшагнула ещё назад и произнесла громче:
   -Олег!
   Она зовёт одного из старших, а значит и всех. Ещё немного и стадо сбежиться, и будет топтать, крушить в пыль. Уничтожать...
   Женщина, что было у неё мощи закричала, а потом снова стала звать Олега. Гнев я сменил на озорство. Послав ей воздушный поцелуй, я быстрым шагом направился в противоположную сторону от своих неприятелей. Отбежав немного, я услышал краем уха, что она ещё несколько раз судорожно позвала Олега, временами переходя на крик. А я только прибавил ходу своим ногам.

                Глава  12
   Вихрь оказался слепым, как новорожденный зверёнышь. Он рычал, скалился по сторонам ничего не видя и хлопал слипшимися ресницами. Он только снёс игрушечные постройки и поломал спичечные домики. Он даже не смог их зажечь; чуть намокшие, они распадались как песочные замки, крошились в пыль... А гонору-то, гонору-то!
   -Ничего не пойму! Твою мать!- Олег остановился и крутился на месте как заведённый, падаваясь и метаясь из стороны в сторону, словно врытый по пояс в землю и как загнанный волчок, сливал воедино несколько цветных линий.- Как сквозь землю провалился. Су-ука!
   Сплюнул! Плевок летел по круговой спирали и пока он лязгнул о землю, мог несколько раз остановиться раньше. Но это так, средство для продления остановочного режима, так сказать, для затяжки и перезагрузки.
  Он первым остановился на просматриваемом месте, но не остановился, а как упёрся в стену. Те двое, следовавшие за ним, плюхнулись в стену как и он, только как коровьи лепёшки и соскользнули вниз, оставив след своеобразной окраски. Он остановился и никак не мог понять, точнее, осознать видимую им пустоту, с внутренним ощущением вдруг ВНЕЗАПНО возникшего позора, но пытающегося скорейшим разрешением возникшего конфуза. 
   И при этом, всё на глазах у НЕЙ. На глазах у НЕЙ.
   Ему хочется зажмурить глаза и открыть, когда всё разрешится.
   Но куда подевался беглец?
   И в самом деле, скрыться из виду на таком просматриваемом пространстве, да ещё за короткий промежуток времени он просто физически не мог, если тот конечно не растворился в воздухе. Олег ещё готов был бежать, чтобы зацепиться за преследование, но... ниточка обрывалась в самом неудобном месте, там, за углом, откуда ничего не видно. Подоспевшие Лёха и Дрон, в спешке отряхивались от пыли и мусора, вынимали ветки и листья из одежды и головы после того, как они пробирались сквозь ограждения и заросли. Вспыхнувший пожар, был мгновенно потушен. И даже инерция была фальшивой.
    -Шеф, ну и где он. Неужто ушёл?- спросил впопыхах Лёха, хотя отдышка была непрофессионально наиграна. У них примерно один уровень мышления и склад ума, потому что Лёха почти в точности повторял движения шефа.   
   -Да, как сквозь землю провалился. Тварь!
   От досады Олег ссилой топнул ногой о землю; поднятая пыль кружилась при свете луны и улаживалась на его брюки. Так обычно всё заканчивается. Он ударил бы кулаком о стол; так было бы эффектно, и звонко, и впечатляюще для того, кто ударил.
   - Ушёл гад!
   Последние два слова он протянул чуть не разрыдавшись навзрыд, как капризное дитя, протянув не похожий на него звук. Он поднял лицо, направив его к луне и изобразил оскал. Схожесть со зверем здесь наверно было бы неуместной; словно заранее спланированное стечение обстоятельств, скрытый смысл борьбы созданного им же образа, с уже существующим как бы в настоящем укладе. Он расплывался в тонущем горизонте, не оставляя даже мокрого места, ни от одного, ни от другого.
   Завязалась смесь горечи с чесноком, с добавлением перекрученного через мясорубку молодого хрена. На запах отвратительно, но на вкус, только нечисть отгонять и язве помогать. Ну, а по существу, смесь замешивается на одном месте, способом тщательнейшего перемешивания одинакового количества раз в обе стороны. Только дополнение аналогичным компонентом, может вызвать переполнение в приготовлении и перебор в нарушении пропорции. А так, как кому нравится.
  Андрюха и вовсе тут потерялся; вылезая из дебрей, он на полном ходу врезается а Лёху. Тот в шефа... И от удара не соображает, что на самом деле происходит и почему они стоят как истуканы. Разогнавшееся тело Андрюхи, так подвержено физической инерции, что во время нагрузки, думать оно напрочь отказывается. Он просто сказал:
   -Ну что стоим парни, давай догоним его! Чего стоим, парни!
   И показывая направление, выше по накатанной, куда, как-будто надо всем бежать. И хотел было уже устремиться сам; взмах руки назад с высокого старта, движение ноги и упор глубоко врезается в почву, но... но жёсткая рука Лёхи остановила его за плечо.
   -Тише, братан, тише. Не суетись,- сказал он ему тихо и похлопал по жёсткому плечу.
   Андрюха в своей простоте превосходил самого юного глупца, в лице которого он сейчас и выставлялся,- природная сила, плюс искусственно наросщенная мышечная масса, и по мере её пребывания, убавлялось умственное развитие, способность к мышлению, к оценке ситуации. Его некоторый плюс,- всего лишь некоторый,- в том, что Андрюшка исполнительный, как подросший ручной бычок. В некотором роде исполнительность проявляется черезчур бойко, и хуже всего, что в неправильном направлении. Исполнительность проявляется в излишнем брыкании и бодании чего-ни-попадя. Об этом знал и Олег, и Лёха, и наверно Коля. Последнего Андрюхины косендосы вообще никак не волновали - он их не видел.
    Вдруг захрустевшие ветки клёна позади них насторожили всю группу и они стали ждать, кто же там появится. То был Николай. Он ещё не полностью отошёл от нокаута. То есть не мог выйти из шарообразного помещения, дверь в котором, сливалась со стенами. А если и ловил руками, она киселём просачивалась сквозь пальцы. Его шатало как Ваньку-встаньку, из стороны в сторону, но он усердно пёр напролом и жаждал мести. Сломанные им ветки летели впереди него, а равновесие поддерживал баланс, от испаряющегося полученного кумара. Он был словно не тем, что несколько коротких эпизодов назад; воздействие, полученное от прикосновения мозга о черепную коробку, в некотором роде изменило человека, во всех его аспектах жизнедеятельности. Памятные симптомы двигали им как по накатанному, но с полок, Николюша сгребал всю посуду, которая билась о бетонный пол, а остатки раздавливал босой подошвой.
   По сути, ему нужно было двигаться совсем в обратную сторону, но не то, чтобы совсем наоборот. Нет, Коля сейчас в правильном месте, но то, что в настоящий сюжет вписывается этот субъект с коротенькой шеей, нужно было не самому автору, а уже конкретно по стандартной теме: плохой - хороший, злой - добрый, умный - ..., и так далее.
   Он должен присутствовать, и отведённое место в рамках запланированного сюжета, косвенным образом соприкосается с одним из главных героев, раздражая его нервные окончания и заставляя того искать перевоплощения, воинствующий и волнующий образ героя, подходящий под его статус... Уже не нам решать, оставим это на волю выдуманного, но вжившегося в роль самого персонажа.
   А коротенькая шея, это так, для связки слов и для того, что у какого-нибудь героя должен, пусть это будет Коля, быть дефект чего-либо. Выбор пал на шею. Хотя до нынешнего, ещё никто короткой шеи Николая не замечал.
  Олег, увидев брата, издал истошный вой от бессилия и зашептал какие-то причитания похожие на обращения к не самому светлому и доброжелательному духу. Он резко массировал кисти рук, а затем несколько раз встряхнул ими. Потом ссутулился так, что через спину показался горб; спина как огромный гвоздь, вытянулась и место сгиба отсвечивало от луны.
    -Ну что делать будем, пацаны?- наконец не громко произнёс Олег, а получилось, что он чуть ли не зашумел. Эхо пробежало по их кругу, словно сороконожка.- Он же был у нас в руках, вот в этих,- он указал на свои, вытянутые перед собой,- мы его почти сдали ей. А теперь он как растворился, да ещё у неё на глазах. С-сука-а!
   Последнее слово было предназначено не понятно кому и вообще... Резкое выражение женского рода, что-то выдавливает, выталкивает плохое, но... что становится за место ушедшего, выплюнного, выброшенного. Доброе место, пусто не бывает, или как там ещё говорят - не важно; перестановка мест слагаемых, с дерьмом не сменяется, пока не смоется. При чём мощным потоком воды.
   Олег обеими руками обхватил голову и видимо стал искать выход из сложившейся ситуации. Но на самом деле он занимался самобичеванием. Олег прокручивал назад случившееся и сразу же осознавая ошибку, искал теперь причины для оправдания, а то, как будет оправдываться, даже думать не хотелось.
   Он сделал несколько кругов вокруг стоявших. Андрей с Лёхой стояли тут же рядом и не знали, чем помочь шефу, как разделить его... не отчаяние, а остановить льющуюся жижу, которая им уже была по щиколотку. Они не мешали - они ждали...
   Ночь мрачной картинкой застыла на самом дне горизонта и только тоненькая полоска, разделяющая верх от низа, не ровной, но чёткой линией обозначало своё место. Казалось бы остывшая земля от дневного зноя, серым испарением зависла на уровне человеческого роста, обозначая слой господства и величия над всем живым. Серое на чёрном, как белое на голубом - не самое удачное сочетание, но борьба, а иногда и война с природой, оказывается плачевной больше для человека, нежели для того, с кем он воюет.
   Налетавший временами озорник-ветер, друг одиноких облачков и рулевой стай мелкоклювчатых пернатых, растворял самозванный прототип величия, унося миллиарды частиц в виде капель на небо и дарил их богине Плодородия. Попадая на небо, капельки превращались в криссталики прозрачного льда, а собранные из них бусы, болтаясь, позвякивали как переливы весенней капели, в солнечный полдень. Радость, которую  испытывает богиня, не сравнима даже с тем, как бывает хочется прохладного мороженого в знойный день, да на сытый желудок и ты его получаешь. В самый раз!
   В мелочах создаётся прочный фундамент - монолит, из которого растёт плод счастья, склеиный из миллионов, а то и миллиардов мельчайших частиц из таких вот, маленьких радостей.
   Богиня улыбается радугой и пару десятков редких птиц, под редкими названиями Пастрели, Викрюши, Хладибы и Уми; те хлопоточат мелкими крылышками кружа вокруг её головы и их короткие взмахи, колышат белоснежные волосы под золотой короной. А где-то за её спиной, в этом чистом-чистом и глубоком пространстве душевной отрешённости, слышен хор совсем ещё молодых девушек, не познавших ещё плотских прикосновений, поющих о её величии и доброте. Розовым нимбом из сухого дождя, нечто осыпало поющих и при таком Божественном свечении, так хочется себя уколоть или ущипнуть, для того, чтобы проснуться.
   Ну не бывает, чтобы было так ровно и спокойно. Не бывает, чтобы не за что, ни про что, ты оказывался на самом верху, в окружении не описуемой красоты и удовольствия. В конце концов, не бывает так, чтобы не завершив начатое, тебя отправляют нести бремя неосознанных грехов. Не бывает!
   Разворачиваясь по своей оси, словно по горлышко в речке и казалось бы резкими движениями должно всё получится, но сил не хватает, чтобы сделать шаг назад; невидимая прострация, как плёнкой, обволакивает тело, лицо и руки, отрывает от земли и как по воздуху, но лёгким волоком, несёт меня назад...
   Это видение, как не хороший сон - когда плотно поужинаешь, в одно рыло, или ужастик на ночь посмотришь, который и был-то не интересным, и смотрел-то так, от нечего делать. Ищу себя, с жутким интересом обнаружить где-нибудь валяющимся в цветущей клумбе. Ну или хотя бы возле старого колодца, чтобы при пробуждении, напиться прохладненькой водицы. Если проснусь с будуна.
   А они словно поджали хвосты и их счастье, что не видит этого хозяйка. Один Коля, подошедший будто пьяный и сам непонимая кому, захрипел как подрезанный, но ещё не сдохший поросёнок.
    -Где эта тварь?- Он махал руками как безумный и хотел было кинуться на кого-нибудь из своих, лишь бы оторваться.- Дайте его мне, сюда! Я его порву! Я буду его кусочками...
   -Коля! Колюся, заткни-ись,- будто взмолился брат его Олег. Исчезли ветер, богиня и хор поющих девушек.- Раскрыл рот уродец.! Он тебя как пацанёнка, как последнего... гавнюка накумарил, в землю урыл, паскуда. Заткни-ись! Заткнись! За-аткни-ись!!!-  последнее слово он снова заорал. Сложилось такое впечатление, и не только у меня, автора этого произведения, что прошёл сильнейший ливень, в две сотых секунды по времени, потому что Олег вытер лицо и стряхнул воду на землю. Плюх получился как с пол ведра воды, но выждав паузу, Олег добавил.- Молчи Коля, молчи, если хочешь жить!
   "Может это вовсе и не дождь, а слёзы были..."
   "Ты спрашиваешь, или предполагаешь?"
   "Да сам незнаю! Две сотые, секунды - уловить бы..."
   "Да-а-а..."
     -Олег!- Лёха подошёл из-за спины и положил руку на плечо шефа, как опустил спасательный круг. Твёрдость ключицы в выпирающему к верху мослу, символизировал у него о развитости ударных качеств рук. Такое достигается множеством повторений одних и тех же движений, несколько тысяч раз.- Если ты уверен,- а ты уверен, что он не мог далеко уйти,- так он, может, и никуда, и не ушёл.- Немного переждав, Лёха как бы дал Олегу время вдуматься в его слова, а после однозначного спокойствия, продолжил,- может, он где-то...
   Лёха замолчал, а указательным пальцем приложил к губам в знак тишины. Олег медленно повернулся к напарнику, приподняв брови в знак понимания. Он на время оставил свои мучения, мытарства и прислушался к словам своего товарища. Наступило выжидательное молчание, и томительная работа мысли Олега, которая вернула его к жизни и шансу исправить, казалось бы безвыходное положение. Не шевелясь телом, а только головой, они оба словно роботы на испытании, короткими движениями головы присматривались к темноте.
    Лёха аккуратно повёл пальцем по кустам и тихо проговорил:
    -Он где-то здесь притаился. Отвечаю!
    -Внатуре! -сказал кто-то, но точно ни Лёха.
   Олег стал кивать головой Лёхе, тем самым показывая понимание и благодаря за идею, а затем приложил также указательный палец к губам, показывая уже всем, чтобы соблюдали тишину, и медленно стал подкрадываться к ближним кустам. Но сначала к Коле и когда тот хотел раскрыть рот, чтобы что-то сказать, Олег закрыл его ладонью и показал то же, что и остальным.
   Он двигался почти на носочках, но тишину сохранить не удавалось.
   В это самое время они услышали еле доносящийся голос хозяйки. Может оно и было в начале похоже на обычный разговор и до них долетел обрывок некоторых слов, но как-то странно он звучал, как выдавливался, через... Они переглянулись и никто не хотел сразу верить, что откуда идёт голос, там может быть опасность. По началу это казалось эхом и не правдоподобным, как лай одинокой собаки, или рёв проезжающей машины; опасно должно быть здесь и никак ни там. Но когда зов повторился, и он был громче первого, и Олег услышал своё имя - резкое оживление пробежало по набухшим жилам и заострилось в ушах. Она звала на помощь! Точно!
   И сразу всем стало понятно, что там, откуда идёт зов, происходит что-то непонятное. И это непонятное, только что улизнувшее от них. Как он мог ошибаться! И всё же...
   Секундное оцепенение, игра в камень, сразу сменилось яростным порывом; Олег кинулся со всех ног, оставив позади своих товарищей приходить в себя. Ещё мгновение, в которые уложилось около ста полутара метровых шага и он стоял уже около неё. Но не близко. Тоня, так он называл её про себя, так вот, Тоня сама создала дистанцию вокруг себя и входит в неё было пока воспрещено. Как бурлящая пена серо-бурого цвета, волновалось около неё поднявшись до колен. И ступить в неё, означало потерять конечность...
   Взмываемая высоко верх при дыхании её грудь, постепенно приходила в норму, пена опускалась превращаясь в белый цвет, а позже и вовсе испарилась. Но в остальном она не менялась.
  Олег немного опешил от её вида. То, что он возможно застал её врасплох, как переодевающуюся, или прибирающую нижнее бельё в комод, на самую нижнюю полочку. А может купающуюся на даче в летнем душе и приоткрытое полотно, временно заменяющее дверцу, через которую были видно все её прелести. А она-то не замечает его и он не в силах оторваться, и ещё боится вспугнуть.
   То, что так могло случиться, Олег представлял уже не один десяток раз. Но видел это в неожиданности, по случаю невольного совпадения. Единственное, что было сейчас не так, это перебор в случайном совпадении; не получиться насладиться увиденным, и не только  в неуместности движимого им события.
   Она была взлохмаченная словно Баба Яга, или как Кикимора болотная, что не меняет смысла и названия. А ещё, что его встревожило то, что хозяйка была настолько перепугана, что сразу увидев его, не могла нормально говорить. Это было в первый раз. Олег искал прекрасные черты под маской отчаяния и душевной боли. Просто, он не хотел называть таким словом эту женщину, к которой припекал не только телом.
   Наверно пора признавать за собой это.
   На вид можно было подумать, что её держали где-то в закрытом помещении, в заперти, и вот она вырвалась на свободу, или её освободили - не важно, она просто не верит этому до конца. Он находился в одном шаге от неё и глядя ей в глаза пытался прочесть в них, чем же вызван такой переполох. Не найдя ответа, он приблизился, взял её за руки и спросил:
    -Что случилось, Антонина Сергеевна, вы в порядке? Как вы?
   Одновременно Олег почувствовал внутреннее закипание и происходящее рвение его на две части, представлялось ни тем, что останется, а тем, что оторвётся и больше не соединится в первоначальное состояние. Может ему сейчас и было по барабану это, но как он себя почувствует, когда пыл угаснет и ритм жизни вернётся в обычное русло. Так почти всегда; только жить в таком в раздвоенном состоянии ещё никому не представлялось возможным.
   А пока он чувствовал только тепло в висках, переходящее в жар. Оно напоминало о том, что он жив, живой человек, и по-настоящему может страдать и ненавидить, уничтожать и дарить свободу... Говорить!
    -Он был здесь, он меня чуть не и..., он такой бешеный... лицо, руки в крови, он ...- она хоть и говорила медленно, но язык её заплетался о твёрдые согласные, ударяясь о невидимое препятствие. Сбиваясь почти на каждом слоге, слова на ходу обрывались в пропасть, а глаза бегали как безумные, не находя подходящего объекта.- Он убежал, туда!- Она указала направление подрагивающей рукой,- поймай его Олег, я тебя умоляю. Возьми его! И...
   В это время подоспели остальные - Лёха и Андрюха; у хозяйки оборвалась речь, но они готовы на любые действия, за восстановление доброго имени хозяйки. Подбежал и Коля, похожий на оборванную тень, но тоже готов.
   -Ты, Лёха, был прав,- сказал Олег повернув голову к товарищу, при этом не выпуская рук хозяйки.- Он никуда не уходил! Он вернулся и всё это время находился здесь, решив нас перехитрить. Вот сучонок!- Олег смотрел уже вдаль, наверно представляя усмешку этого голубя и себя, когда нервничал.-  Ну тем ему хуже!
   Он вообразил произошедшую картину тут в его отсутствии, и сам, нарочно красил всё в тёмные, в грубые тона, отчего заводился как... Олег нежно отпустил её руки, так, словно боялся, что они упадут и разобьются как хрусталь. Он ни за что не хотел верить в её грязное бельё. Олег отталкивал саму мысль о её нечистоплотности и то, что этот голубь её унизил, обесчестил, надсмеялся...
   Скулы сводит от неперенапряжения, от хруста зубов, от подступающей крови к горлу, к голове. А потом обращаясь ко всем как по отдельности, говорит:
   -За мной парни! Он далеко уйти не мог. Сделаем это ещё раз! Вперёд!
   Но прежде, чем уйти в погоню, Олег взглядом провожает своих парней и повернулся к хозяйке; Олег уже другой - низко наклонившись, к самым носочкам пыльных берц и крепко ухватившись за шкуру, он вывернул её наизнанку, сняв через голову. Вдох и выдох по-новому, как впервые в жизни, но за этим злость.
   -Поезжайте домой, Антонина Сергеевна. Ложитесь отдыхать, а мы его к вам утром приведём. Тёпленького.
   Ещё бы спокойной ночи пожелал и в щёчку поцеловал.
   "А почему бы и нет..."
   "А почему да? Чё так сложно? зачем так сложно, а?"
   Все четверо отправились в погоню; дружный хруст ломаемой под ногами сухой амброзии и её же листвы, шепелявой волной медленно исчезал в черноте ночного мрака. Тишина, оставшаяся после шума, серым туманом осела на землю. Гудел фонарь, мерцая ярким и не очень, готовый наверно перегореть. Лишь дед Захар, поправляя и перезаряжая своё старое ружьишко, подошёл к племяннице и сказал:
   -Вот скачут, как кони всё-равно,- смеётся, покряхтывая и вставляет в рот очередную папироску. Держа спичку двумя пальцами, дед ловко чиркает о спичечный коробок и не с первого раза, а где-то с третьего или четвёртого, алое с жёлтым пламя, как озлобленный и голодный маленький зверёк, разжигает оскаленную серную пасть, но тут же стихает. Прикурив кончик набитый табаком трубки из плотной бумаги, дед втягивает и... выпускает. Втягивает и... выпускает. Дракон питается, растёт и вот он уже больше деда раза в два, а то и больше, и мог в один присест того проглотить. Только не делает этого, а спокойно ложит свою огромную, усатую голову ему на плечо и тихо так мурлычет.
   Дед как-будто наклоняет голову, чтобы дракону удобнее было и наслаждается его мурлыканьем. Потом делает несколько глубоких затяжек, словно паровоз, навьючивает кружевные узоры и сквозь них, спрашивает у племянницы:
   -А ты чёй-то не спишь, а? Чёй-т прискакала как косуля раненная,- смеётся, хочет пуститься в ржач, но закашлялся.
   В это время Тоня приводила себя в порядок; приглаживала волосы, поправляла сарафан в области грудей и талии. Ладонями тёрла лицо: губы, щёки, брови...
   -Поспишь тут. Кругом вражьё одно,- как бы немного придя в себя, ответила она деду.
  На самом-то деле никакого испуга и в памине не было. Нет, ей конечно же было не по себе от человека в разодранной одежде и с расцарапанным в крови лицом. Уверенность в том, что она в безопасности была относительна, и приравнивалась к пятидесятипроцентной доли вероятности, что исход встречи не оставил бы после себя значительных жертв. Она подъиграла, поддавшись смирению, и насколько это далеко может зайти было скорее интересом, чем скованностью перед страхом. Не смотря на дикий внешний вид, Тоня находила в незнакомце некое родство по восприятию внешнего мира, с их внутренними пристрастиями. Скалой, основание которого, уходит глубоко в землю, в несколько сот раз превышающую её длину на поверхности. Это не изжить и не выжить...
   "... игра слов, чтобы запутать, но привлечь внимание..."
   "... кому нужно, поймёт. Метафоры!"
   "... э-э-эй, давай запрыгнем по-выше?"
   "Ты про ступени, да..."
   Прежде чем его казнить, он нужен был ей живой и здоровой. Тоня даже зауважала его; так сильно прижался, схватился за грудь, что она чуть не... А какой у него? Наверно тоже грязный и жилистый. Помоется и станет бурым. Какой же он в постели. Наверно разорвал бы меня! Настоящий! Вот он, настоящий! А Олежка, Олежа тюлень! Да я ему только намекну, что отдамся, он для меня... Он для меня... Да всё, что пожелаю!
   Она сама себе улыбнулась, а по телу пробежала приятная дрожь. Давно Тоня такого не испытывала. Давно мечтала закутками шаловливой душонки, испробовать чего-нибудь такого-этакого, чтобы одновременно, и страшно, и больно, и море наслаждения...
   "Сначала я его обьезжу,- думает она и представляет этого дикаря голым,- пощекочу его волосатую грудь и живот. А потом... Потом! Потом, я ему отрежу яйца!"
   Она подошла к деду и сказала:
   -Ну-ка, дед, дай-ка мне свою палку,- Тоня не ждала от него утвердительного ответа; она взялась за ствол и хотела было потянуть на себя, но дед, чуя неладное, не отпускал ружьё. Вверенное государством добро, держал на смерть, забывая порой, что государство его, стоит сейчас перед в коротенком платьице и наверно даже без трусов.
   Она дёрнула и вместе со всем, дрогнуло её тело.
   -Говорю, дай сюда,- голос племянницы повысился, переходя в угрожающий и как ведьма, вперилась в деда своими глазищами.
   Её совсем ещё недавно испуганный вид, быстро сменился на гневный и что теперь у неё на уме, одному Богу было ведомо. Дед Захар хоть и стар, но беду чует за километр; резкая перемена в образе и крайность, бросаемая в полымя, жаром обдаёт заднее место, как осиное жало забытое осой.
  -Ты что, девка, сдурела что ли,- продолжал дед сопротивляться.- Оно ж заряжено. Пусти.
   Его цыгарка тряслась выпуская искры и от очередной встряски, выпала. Дракон резко взлетел ввысь и несколько раз покружился вокруг этих двоих. Он хотел вновь опуститься на плечо хозяина, но не мог; необходимое подпитие из серых облачков прекратилось и дракон терял свою... независимость перед человеком.
   Но Антонина не из тех, кто отступает сразу же. На этот раз она дёрнула с такой силой, что дед невыдержал напора племянницы и выпустил из рук ружьё. Дракон испускает последнее дыхание и начинает растворяться, расплываясь в идиотской ухмылке.
  У деда беспомощно опустились руки, он открыл рот и немного скривив его наблюдал, что та будет делать дальше. А она резко развернулась и направилась к машине. Под тяжестью не женского предмета, она приподнимает плечи, словно тянет неподьёмную ношу и готова её вот-вот выронить.
   У самого автомобиля она обернулась и сказала:
   -Сиди здесь дед, сторожи.
   Через открытое переднее окно, она лихо кидает оружие на соседнее сиденье; внутри салона ещё что-то загремело. Она снова оборачивается к нему и выговарила приказным тоном:   
   -И никуда не уходи. Понял?
    Антонина открыла дверь автомобиля и села за руль. Крутнулся механизм зажиганиея, завёлся двигатель. Включился дальний свет, но прежде, чем уехать, она спросила ещё раз у деда:
    -Так ты знаешь, где он живёт?
    -Кто?- не понял тот.
   -Дед Пихто,- выругалась женщина,- тот, кто сбежал от нас. От них?- она кивнула куда-то в сторону.
   -Так в Ерзовке, вроде,- чуть заикаясь от волнения, отвечал старик племяннице.
   -Наверно, придётся самой решать этот вопрос,- говорила сама себе Антонина, выкручивая руль автомобиля.- Ни на кого нельзя положиться. Тюлени!
   Она уехала, оставив после себя облако выхлопных газов и пыль. Дед Захар стоял как вкопанный. Он выпал из действия не по собственной воле и пытаясь хоть как-то, хоть чем-нибудь оставить отпечаток в этой истории, старик обошёл место событий по кругу, оставив след волочёным керзачём и сплюнул в самую середину.
   Осознание утраты значения в чём-то, когда развитие только набирает обороты, почти всегда вызывает чувство никчёмности, ненужности чуть ли ни всему миру, опустошённости. Жестокая правда, которая имеет своё место в этом случае, могла бы срубить деда наповал, если бы... если бы он был моложе лет так, на несколько десятков. Но сейчас не тот момент и не тот год, чтобы Захар Прохорович мог лить на себя ушат отчаяния и негодования за несложившееся и такое несправедливое отношение к старости.
   А старость не приговор - неизбежность возрастающего опыта и борьба мудрости с моразмом.
   Уже редко слушающиеся корявые пальцы нащупывают шершавый коробок папирос и достают его; дед наконец-то спокойно закурил и прищуренным от никотина одним глазом смотрел вслед уже исчезнувшей из поля зрения уехавшей девке, а сам думал только о качестве табака.
    -Чёй-то энтот не шибко бьёт по шарам. Везде жулики, везде!
   Отвод в сторону хлыщащего с обеих ноздрей старого пороха, который не только не зажигается, но и искры не даёт для огня. Дед слышал как в далеке по улице, набирает скорость иномарка племянницы и лай собак сопровождающий её, бросает вслед звук давно ушедшего времени, когда он был ещё Захаркой. И бегал по ещё не асфальтированным улицам, босиком и в одних штанишках, с такими же сорванцами как и он, по колено в грязи, а то и выше. А было это, как белый лист бумаги в линию и неловкая рука выводит ещё незнакомые ему знаки,- и знаешь, что не получится сразу, а ведёшь синим чернилом жирные линии и обязательно да прыснет, и получится клякса,- ему смешно просто так. Как это здорово, когда смеёшься просто так! Независимым настроением извне!
   Дед Захар закрыл ворота и закрутил их на проволоку в несколько оборотов. Его корявые пальцы давно перестали ощущать тонкие и еле заметные для обычного человека колкости и царапины, а возраст не давал им уже сжиматься в кулак до предела - до хруста,- и кажущаяся лёгкая старческая походка, словно переползающаяся через небрежно брошенное на дороге бревно, только непосильный толчок всего организма, включая личные убеждения как не в одном поколении казака, к жизни... К жизни!
   Дыхание с хрипотцой и при вдохе открывает рот, чтобы по-больше схватить этого ценнейшего и ничем незаменённого, невидимого и не ощутимого на ощупь вещества; разбавленный никотином он становился менее эластичным, но оседаемые после затяга бело-серые молекулы, становились чёрными, а исходящий пар от него проникал в самый главный отсек человеческого организма и в этом-то самый смак, в этом-то вся причина быть тем, кто он сейчас есть.
   "А кто он сейчас есть?"- хочется спросить. Но вдруг ответ не понравится и тогда что?!
   "Я тот, кого вижу в зеркале,- слышен ответ,- не больше..."
   Взмах воздушных штор там, за спиной, просит обернуться, но... хоть и тяжело это, а пережитое словно надгробной плитой давит на голову, плечи, спину, ноги. Ты не можешь выпрямить шею и глянуть на землю, чтобы посмотреть хотя бы на закат уходящего солнца. Быть может он последний... последний...
   -Что ж вы молодые, всё ищите себе приключения на задницу,- сказал вслух дед свою мыслишку, толкающуюся через целый гарнизон всплывших воспоминаний и несбывшихся  об этом надежд. А потом, глубоко затянулся, хотел было кашлянуть, но не стал - выпустив огромный клуб дыма, он добавил:
   -Они и сами вас не плохо находят. Была задница как задница, а то так - жопа.
   Он держался за дужки ржавых ворот и уже ничего не слышал и никого не видел. Такое он нисколько боялся, сколько старался по-скорей избавиться как от скопившегося внутреннего мусора, и вот, ему нужно было бежать в уборную и думать, есть ли там бумага, или придётся делать это по-стариковски...
   Дед Захар плюёт сквозь решётку и попадает.
   "Лишь бы не умереть в одиночестве,- думает он,- а то как собака..."
   И отправился в сторожку.
               
                Глава  13
    Я оставил истеричную бабу и что было моих сил рванул прочь в темноту через поле, поросшее амброзией; растения только начинали подсыхать, но ядовитая пыльца для аллергика это не очень хорошо. Прибитая жарой земля просто отлично прилипала к подошве когда-то новых кед и при отрыве служила как бы пружиной - толчком, так что бег был подобен полёту на почти средней дистанции.   
   У меня на губах сохранился не только след от её укуса, но и вкус голодного до тепла женщины, жажда воды, но не влажной, а сильной и может даже грубой. Она была ещё перед глазами - впечатляющая дама вызывающая на откровенность, на желание привлечь внимание, на общение. При всём этом я не забывал о Любаве; привязанность к ней не было навязчивым, а искренним и не терпящим аналогов и другого выбора. И то, что я только что думал о другой, не может, и не должно расцениваться как склонность к измене, или ещё чего-нибудь в этом роде. Оно не исходило из сердца, и не было позывом глубины не достигнутой ещё ни кем; игра, просто игра, как жмурки, или лучше залёпа. Залёпа - это когда берётся тряпка, лучше половая, мочится и бежишь за кем-нибудь и бросаешь. В кого попал, тот и залёпа. Теперь он догоняет и пытается бросить в следующего залёпу.
   Тупая и бестолковая игра, а главное грязная. Хороший, просто отличный способ унизить какого-нибудь лоха и посмеяться над ним. Браво!
   "Хлопаем в ладоши..."
   Сухие растения хлёстко били по моим открытым участкам тела, но это было для меня лишь временным неудобством и препятствием, которое я преодолевал при помощи рук, резво раздвигая их, делая проход. Набрав приличную скорость, я старался держать высокий темп, думая только о том, как скоро вернусь домой. Вообще, во время бега я всегда вспоминаю Януша. Даже тогда, когда бегу по приспичке в уборную. Мы много бегали, и в семнадцать лет, я впервые его обогнал,- ему тогда уже двадцать три было. Переполненный внутренним воодушевлением, я понял как тяжёлый труд приносит свои плоды и развитие, пусть и такие относительные, как бег. Я точно знал, что вечером во время спаррингов, отхвачу от него по полной за это, но первая победа над человеком сильнее тебя, это было уже не важным. Эпизод того, что я могу смотреть свысока на того, кто в основном и в целом выше тебя, обязывает тебя пересматривать причины тех обстоятельств, в силу которых, он стоит выше тебя.
   После первой победы такое должно быть очевидным, если ты конечно нестандартного образа мышления и тебе насрать на развитие.
   Просто думая об этом и имея такую образную картинку из прошлого, я получал неплохую порцию воодушевления и парочку маленьких крыльев за спиной. И летел. Точнее, создавал иллюзию полёта и всё-равно, так оно было лучше, нежели никак. Меня несло по прямой, я перепрыгивал через стебли амброзии, а некоторые сбивал ударом кулака. Тогда ещё, Януш завёл такую необычную и странную на первый взгляд привычку: перед выходом из дома и когда входишь в дом, делаешь пятьдесят, а то и больше отжиманий. То же самое делалось перед и после еды, перед и после посещения туалета и много ещё разных выдумок, которыми была забита башка Януша. В последствии это стало не просто привычкой, а, можно сказать, стилем поведения в будничном течении жизни. Януш втирал нам о том, что многократное повторение отжиманий развивает ударную мышцу груди и плечевого пояса, жёстче становится кулак при ударе и лучезапястное сухожилие, если отжиматься на кулаках.
   Не обладая особым энтузиазмом и тягой к совершествованию собственного тела, я не видел особой пользы от этого. Но поскольку я тогда жил у них, я принимал правила заведёные Янушом. Почему я сейчас об этом думаю, незнаю. Но прийдя сегодня домой, не важно в какое время и каким, я обязательно сделаю несколько отжиманий, просто так.
   Через некоторое время я решил обернуться, чтобы посмотреть, насколько мне удалось уйти от злополучного места. Фонари фермы маленькими точками светились где-то вдалеке и уже не чем ни угрожая мне, а только ярко посвечивали, веселя глаз и как бы прощаясь. Я остановился перевести дух, думая, что опасность миновала. Хотелось запеть, но не стал. Слезливость глаз растягивала светящиеся точки в узкую линию и переливы нескольких, создавали незамысловатые геометрические фигуры.
    Ну мне просто повезло и никак иначе. Дважды облопошить охрану, эту шайку придурков, и с успехом выбраться из логова врага, хоть немножко и потрёпанным, но самое главное живым. Да в придачу ко всему ещё хозяйку до смерти напугать сумел - вот потеха - и ещё посмеялся над ней, показав своё превосходство, а может, и ненужную глупость. Я вспомнил нежный поцелуй, а языком нащупал присыхающую рану от укуса.
   "Вампирша",- подумал я. Но что сделал, то сделал.
   Я прекрасно понимал, что парни уже спохватились, и может даже несутся в догонку за мной, ведь хозяйка так закричала, что не услышать её было просто невозможно. Я гнал эту мысль от себя прочь и хотел упасть отжаться, а потом спеть и снова отжиматься. Хорошее настроение переполняло чашу - и вот оно льётся через край; в такие моменты, вовремя остановиться, но мне хочется большего, хочу быть пьяным и беспечным.
   Я хватаю сам себя за руку, одёргиваю. Встряска получилась внушительной, потому что те смешные зайчишки-кролики, а также волчата с ёжиками, как переспелые яблоки слетели с матушки-яблони после налетевшего урагана на пол. Ветви расправляются, ощущается свобода - я вижу ночь, её одеяло лоскутками вышиты звёздами и где-то в углу луна. Мне ещё раз пришлось посмотреть на то, откуда я прибежал и убедившись, что я в полном одиночестве, отправился пешим ходом, высматривая уже фонари своей деревни.
                ******************************************
   "Из самых глубин десятилетий, а может даже и веков, между Ерзовкой и Синяевкой шла тихая, никому другому не заметная, война. Причины того были неизвестны, а если кто что и говорил, это было похоже больше на "отсебятину" или враньё.
    Молодые люди одной деревни, ходили ухаживать за молодыми девушками с противоположной... Уже это вызывало множество кулачных потасовок и разного рода стычек. Я не был участником этого, но много слышал об этом. Слышал как парни Ерзовки, верхом на конях, с нагайками и кнутами, врывались в Синяевский сельский клуб и там совершали массовое избиение всех тех, кто попадётся под кнут. Жертв избежать удалось, но раненных хватило на то, чтобы около десятка всадников, упечь за решётку.
   Шли годы, Ерзовские женились на Синяевских, те наоборот... Рождалось новое поколение - оно подрастало и всё повторялось с точностью до наоборот... (Люблю повторение фраз, если оно в тему... А оно в тему!)
   На какой-то период всё затихало, но чем дольше была тишина, тем жёстче было новое столкновение. Даже с реально человеческими жертвами. Менты устраивали облавы, ночью врывались в дома преположительных зачинщиков и виновных в беспорядках. Пьянчужка участковый ловил проезжающего на старом велосипедишке и отбирал его за то, что на транспорт отсутствовал паспорт технического средства. Короче хаос!
   Интересен был такой эпизод. Меж деревнями, что ближе к Ерзовке, располагался деревенский погост. И когда Синяевские, в случае удачного для них стечения обстоятельств, гнались за Ерзовскими, те прятались за ветхими крестами и поросшими бурьяном буграми усопших. Когда Синяевские приближались, Ерзовские выскакивали с дикими криками и воплями, голося во всё горло и гремя заранее приготовленой бывшей в употреблении звонкой столовой посудой. На что те, большей частью, с визгами и охами бросались на утёк, оставив после себя неприятный запах и кусочки здравого смысла. Некоторые падали в обморок и очнувшись, ещё долго не могли прийти в себя и поверить в то, что это не мистика, а обычный дебош.
   Но по словам некоторых старожилов, самые смелые сталкивались в рукопашной битве не на жизнь, а на смерть. Да-да, на смерть! И тогда трещали хрустальные кости черепов, тогда проливалась алая кровь на сырую землю, тогда легли головы и их топтали ногами стараясь раздавить и приговаривали: "Мы здесь главные. Мы здесь хозяева и нам решать, кто будет править и судить!"
   И тогда терпящие поражение, взмывают руки сжатые в кулаки к верху и громогласно произносят: "Убить врага! Убить всех! Гореть в аду тварям! Убить врага!" И поднимаются они как заново рождённые, и усталость их обретает новое значение, и как восставшие из пепла, двигаются вперёд, чтобы разрешить бой в свою пользу. Они шли с открытым забралом и с устрашающим видом, их боевой марш нога в ногу, руки у бороды...
   Под чёрными облаками звенело железо, летели вспышки искр - тёмно-синие тени кружили над погостом и периодически опускались вниз, чтобы вновь, словно молнии, взметнуться ввысь и там потухнуть.
   Говорят, тогда мертвецы поднялись со своих могил и приняли участие в битве. И не было видно, где живые, а где мёртвые. Стоял невыносимый запах мертветчины, разьедающий глазные яблоки и скручивающий железные носы. Они стояли не на смерть, а за упокой душ усопших раб ЕГО, по колено в земле, до последнего мосла, который сумел устоять в процессе превращения в прах...
   Ветви могильных берёз, накрывали раненные головы от искр, летевших от скрещённых металлических орудий, а листья закрывали глаза отчаявшимся и усомнившимся в победе. Сок заливал кровоточащие раны, да так глубоко, что от болевого шока они теряли сознание, а кто-то и умирал... Они попадали в рай, потому что погибшие в битве, попадают туда.
   А на утро, безутешные вдовы, воссылая молитвы Всевышнему за своих погибших мужей, перечисляли поимённо оставивших их; в их сердцах кипело неусыпное огниво, разрывая им грудь в неуёмном горе. Долгий и протяжный плач, стелит землю колючим одеялом и заварачивая его под себя, понимаешь, что не уснуть...
   Сколько их тогда полегло, неизвестно, но после той битвы наступила тишина. Мёртвая...
                **************************************************
   Я шёл легко, непринуждённо, особо не напрягаясь о прошедшем. Уж во всяком случае самое страшное для меня позади и хуже чем было, вряд ли уже будет. Я уверен! Так я думал, или так мне просто хотелось думать - определить было невозможно; силой мысли я направляю мышление в необходимое русло и той же силой, успокаиваюсь. Там я был зажат, словно в тисках и шанс на побег один из тысячи, если не из десяти, или сотни тысяч,- которым я с успехоми и воспользовался. Здесь же простор полный для манёвра и разбега, а спешить уже никуда не надо.
   Собранные в ладони лепестки... Не-е, не роз - лепестки ромашки, на которой кто-то гадалки о любимой своей Машке... Я бережно вдыхаю их развеянный аромат и дождавшись тёплого, летнего ветра, шепчу имена близких мне людей и выпускаю их на свободу.
   Тут на свободе я совсем успокоиваюсь, но в голову так и лезут всякие бестолковые думки, о якобы непрочно закреплённом успехе (побеге). Я вспоминаю вчерашний вечер, ту пьяную компанию, которая остановилась около моего забора, то, о чём говорили и то, как они удалились, при помощи истеричной тётки. Мужика, неожиданно повстречавшегося на моём пути и выпрашивающего у меня закурить. И как он исчез, словно его и не было вовсе. То, как перелез через ограждения на ферме выждав подходящего момента, как подобно тени крался пригнувшись к земле сливаясь с ночью и как... попался. Тут сердце ёкнуло и остановилось... Меня передёрнуло от последнего воспоминания, как от накалённой до красна печной плиты, решив однажды к ней прикоснуться. Помнил о Любаве - о ней я не на секунду не забывал.
   Но необычная взаимосвязь,- цепочка беспорядочных и случайных звеньев, происходящих в последнее время со мной, - отдавало какой-то недосказанностью; должно быть окончание и никак многоточие. Я хоть и сам творец того, что со мной происходит, но это однозначно не без вмешательства чего-то свыше, чего-то неподдельно настоящего, знающего о тебе всё, в том числе и от твоих грехах и подводных камнях, читающий их как чёрным по белому. Так вот, к чему это я? Ах да, своим неприличным местом, моё чуткое сознание ощущало недозавершённость этой череды событий и как бы я не был уверен в обретённой свободе. До самого завершения было ещё рано.
   И поэтому я улыбался...
   "Что, скажешь не нормальный!"
   "Не могу такое про себя говорить! Стыдно!!!"
    "Тогда возьмём себя в руки..."
   ... и так улыбаясь, я снова оборачиваюсь назад. У меня так ненароком мыслишка в голове пробежала, что если они меня просто отпустили,- в смысле, не стали устраивать за мной погоню. Это же хорошо! В чём проблема? Почему я оборачиваюсь и думаю об этом?
   Всё значительно просто. Представьте себе объект квадратной, либо прямоугольной формы, механически движущийся в заданном направлении и приближающийся к конечной цели. Но пока он в пути, от него с самого начала, к задней части, прикреплён железный хвост, от которого выходят длинные цепи, в веерообразном направлении. Они на значительном расстоянии друг от друга и на окончаниях никак не взаимосвязующие между собой. При движении этого самого объекта, они создают волнение (волочение). Но не просто так, а приводят таким образом саму суть к единому существующему и сразу сеть из нескольких предметов,- сырых по первоначальному значению, но не в далёком будущем готовящихся стать если не плотью чего-то, то кого-то. И это точно!
   На конце этих цепей крючки из калёной стали. По ходу их движения (волочения), попадающую на них материю и не только, подбирают, цепляя за крючки. Таким образом, производится накапливание информации. А вот уже собранный материал (путём волочения), образует собой и предмет указанный выше. Конечно же отфильтровывается лишнее, проходит огранку, омовение, шлифовку... Эти крючки я обозначаю как те эпизоды, которые уже озвучил выше.
   И вот, я прихожу к выводу, что для образования той плоти, того предмета - или другими словами, куска предмета,- не хватает завершения, не хватает главного, из чего образование не может существовать целым, полностью. Пока я не дома, мои приключения ещё не завершены и цепочки с крючками, с недостающим материалом, продолжают тянуть, и что так и останутся обрубком словно бракованного предмета чего-нибудь единого целого (но не моего), а я, как виновник сорвавшегося "happy энда", буду мозолем на чьей-нибудь гладкой коже.
   Всё это творившееся в моей голове, было будто бы аккуратно разложено по нижним, средним и верхним полочкам, мною же; я глазами беру понравившийся мне предмет и пользуясь им, храню спокойствие и уравновешенность. Становится легко. Снова хочу петь и отжиматься - жизнь кажется как мёдом мазанная, и что как кот в масле катаюсь после принятых плетей, зализывая раны елейным языком.
   В общем, теперь я находился как бы за дверью, в гостях и при полном позитиве, и всеми думами и мыслями был дома, рядом с женой и сыном. На моей руке лежала Любава, а из моих подмышек пахло потом. За зашторенном цветной занавеской окном, просыпалось солнышко и его настырные лучи, били сквозь неплотную материю и выжигали на ней бесцветие. За ним цвенит колокольчик, а хлёсткие удары кнута, будят Любу и малыша...
  Зря я так думал, потому что спустя некоторое время до моего чувствительного слуха стал долетать некий шум, похожий то ли на какой-то шорох, то ли на порывы сильного ветра, но исходил он сзади и еле-еле, но приближаясь. Он шевелил траву, поднимал сухие листья и кружил ими играючи и бросал.
   Что-то забеспокоился я и решил, не оглядываясь, припустить себя бегом. Как молодой и резвый жеребец, высоко поднимая колени, резвясь на просторе, я наращивал метры и жрал сухую пыльцу с листьев амброзии. Вспышки накручивания, словно сзади догоняли меня и запрыгивали на ходу как молодой индеец на дикого мустанга, во время брачного периода, чтобы приручить. Сложно поверить, но я реально плохие мысли старался отгонять от себя, сбрасывал, но с доносящимся до меня подозрительным шумом они сопротивлялись, кошками с острыми коготочками цеплялись за спину и грудь и вновь расшатывали нервную систему.
   В лунном свете, там впереди, виднелась густая лесопосадка; она была в самом соку - плотные стволы тополей, до самого пола свешивали густую крону образуя зелёную стену, в которой я планировал по преодолении поля с амброзией, укрыться. Зачем - и пока сам не знаю от кого. Потом проскочив вдоль неё, мне до моей деревни останется метров восемьсот пустыря. Сразу за ним старый погост, и вот, чуть левее моя улица.
   Именно так я рисовал в своём воображении моё возвращение.
   Но моя тревога возросла, когда издаваемый шум позади меня постепенно усиливался, а если быть точным, приближался и стал для меня узнаваем. Топот бегущих ног за мной. Хруст сломанных под ногами засохших стволов амброзии, либо просто сбивающих их с пути, говорил мне о том, что кто-то куда-то, а может и за кем-то очень сильно спешит и боится опоздать. С каждым приближением опасности я пытался ускориться, поменять направление, чтобы оторваться, но не получалось. Невидимое нечто постепенно настигало меня и вот-вот станет наступать на пятки. Не вовремя расслабившись, я никак не мог сосредоточиться на чём-то одном, собраться с мыслями в одной образной точке и уже оттуда сконцентрировать окрепшее сознание и попытаться воздвигнуть крепость и принять оборону. Но приближающийся кошмар, только мешал поиску новых сил для второго дыхания и медленно гасил первое.
   Но что всё-таки интересно, разум и ясность ума, не покидали меня и в такую трудную минуту как теперь; гладкий и скользкий хвост, угорем извивался в моей руке и тянул меня за... границы реальности, с их точным очертанием края, держали меня ровно на шаг от бездны и даже давали фору для опоры. Те, сзади однозначно преследуют меня; теперь я не сомневаюсь в этом ни на секунду, а это значит, что ещё ничего не кончилось и вся история с моим побегом, впереди. А может и в самом начале.
   "... какэто не печально..."
   Предмет преследуемый, прошёл все этапы обработки и огранки, он серьёзно требует завершения и такого, которое запланировано им... вот оно приближается. Я был прав, о каком-то загадочном незавершении, и мимолётное затишье, только усилило это.
   По ходу усиленного бега я стал часто оборачивался назад в целях разглядеть бегущих за мной. К моему удивлению, я смог увидеть только одного преследователя, отсюда следует, что он либо и вправду один, либо остальные просто отстали, но вскоре подтянутся. Один, ни много, если один, в поле - воин.
   И как я ни старался, но бежать быстрее у меня не получалось, только одышка образовалась, беда моих лёгких и вредной привычки и мышцы ног забивались, превращая их в колодки. Следуя простой логике, что тот, кто меня догоняет, вскоре и догонит; наверно, им движет ну очень серьёзный мотив, если он с такой неимоверной скоростью сокращает растояние между нами. И так или иначе, а мне придётся с ним столкнуться и рукопашной схватки не избежать.
   Мой мозг продолжал работать в интенсивном режиме, представляя в воображении ещё не состоявшуюся схватку, но я усердно сопоставлял шансы и варианты, и сопутствующие тому последствия. Просто сдаться без боя, ну никак в не входило в мои планы - это вычёркивалось самым жирным чернилом. А если бой затянется и придёться долго возиться с ним, то вскоре могут подоспеть отставшие, если конечно таковые имеются. И тогда меня уже вряд ли отпустят; не хочу даже представлять, что со мной будет. А так как убежать мне не удаётся, то бой наш должен быть коротким и закончиться он должен только моей победой.
   Я нарочно сбавляю скорость, замедляюсь, чтобы перед боем хоть немного восстановить силы. Оглянувшись в очередной раз, я, по силуэту надвигающейся на меня фигуры, угадал моего будущего противника по бою. Нет, я так-то не сомневался кто там может быть, но теперь-то... Ну кто же это мог быть! Конечно же, это не кто иной как сам товарищ Олег, который вырубил меня при первой нашей сегодня встрече, тем самым взяв реванш, за совсем недавнее поражение. Вот приближается и третий наш бой, прямо какая-то ирония судьбы, будто серия боксёрских поединков непримиримых соперников, никак не могущих решить, кто же из них лучший.
                *****************************************
   Громкий звон настольного гонга не сразу, но всё же привлёк внимание гостей и они умолкли. Большой зал до отказа заполненный любителями зрелищ, примерно за минуту стих. Потух свет; кое-где светились мобильные телефоны и кто-то в них шептался.
   Свет загорелся в самом центре, на квадратной площадке, на которой уже стоял человек.
   -Леди и джентельмены! Рад видеть вас сегодня вечером в нашем заведении!- проговорил высоким альтом ринг-анонсер Митрофан Водянов. -Хочу поздравить вас - вы находитесь в нужном месте, в нужное время. И та-а-ак... самое главное событие этого вечера-а-а-а... -зал взрывается рукоплесканием и загорается свет повсюду. -Шоу начинается!- Митрофан Водянов специально понижает голос, чтобы заинтриговать публику. -Милые дамы! Приготовьте свои белоснежные носовые платочки, чтобы стиреть ими капли пота летящие с ринга. Уважаемые господа! Снимите с ваших рук, ваши золотые браслеты, часы и перстни - ибо когда вы будете сжимать кулаки, дорогой металл может не выдержать нагрузки и порваться...
   По залу прошёл одобрительный гул и ринг-анонсер выдерживает паузу.
   -Позвольте представить вам нашим первых бойцов,- и резко повышает голос,- в красном углу ринга боец из N-го города, по прозвищу Самурай...
   Снова по всему залу тухнет свет и откуда-то издалека, тянется, а потом плывёт народная музыка японии. Из угла не спеша к рингу, тянется группа людей, во главе с Самураем. Их сопровождает не яркий луч света и перед канатами он зажигается. Аплодисменты публики, но Самурай в капюшоне и его лица не видать - аплодисменты быстро стихают.
   Снова говорит Митрофан Водянов:
   -В синем углу ринга - Голубь...
                ********************************************
    ... как бы я не хотел, как ни пытался, но никакой цыганский мотив, в голову ни лез; весь репертуар перемешивался в одной посуде и получалось не понятно что. Лишь Бон Скотт, со своими парнями из AC\DC, рубили "Highway to hell" и мне хотелось молотить не переставая эту грязь, до тех пор, пока она не засохнет...
   И вот он уже в нескольких десятках шагов от меня, и скорость его, как мне казалось, только увеличивается. Я повернулся к нему лицом и так двигался мелкими шажками, наблюдая его приближение, с сужающимся пространственным восприятием. Мне даже чувствовалось его горячее дыхание, несшим теряющего свою свежеть солёным салом, разбавленное со свежим зелёным лукоми; я представлял, как из его ноздрей валит красно-алый пар, вылетающие вместе с ним куски обгоревшей тысячу раз сажи и пепел сгоревшего прощального письма из прошлого; на чёрной бумаге, ещё видны серые отпечатки букв и смазанные окончания. Дым горевшего внутри огня, словно как у бешеного быка, распылялся за ним, а от топота его тяжёлых ног подо мной аж земля дрожала. Ну уж очень он жаждал меня - моей плоти и моей крови.
   Медленно переходя на шаг, я приподнял немного руки, изображая боксёрскую стойку; руки болтались при движениях как шнурки развязанных кед при ходьбе. В шагах в десяти-двенадцати от Олега, я почти остановился и присел чуть как бы для контратаки.
   Я видел его потерянную голову; молниеносное приближение и с каждым шагом он делал его шире, растянутым, отчего прибавляло ускорение, пытаясь наверно, снести меня словно многотонный грузовик. Неужели он не видит, что я остановился - уже это могло бы насторожить и не спешить так с головою в пекло.
   "А он мятежный просит бури..." и не подозревает, что я-то готов встретить его атаку и к тому же ещё достойно ответить.
    В оставшемся до меня расстоянии, парень не сбавляя темпа выпрыгивает вверх и вперёд ногами. Он и впрямь прикинулся самосвалом, решив что одним наскоком решит судьбу поединка.
   "Безумец..."
   В полёте он изящно изображает каратиста Joe Lewis, в ударе парящего оленя. Взлетев, кусочки земли застрявшие в его ботинке, разлетелись на все стороны; возможно от этого случилось нарушение баланса и с запланированной чуть ранее траекторией полёта, получается кикс, а в худшем случае, провал. Я сместился в сторону влево, уходя так с линии атаки противника, и снова был готов держать оборону. Пролетевший мимо меня противник от промаха чертыхнулся на землю. Кувырок, и тут же резко вскакивает. Поднявшись на ноги он как-будто и не падал, и с тем же неугасающим напором вновь двинулся на меня. Я решил не отступать и, приняв агрессивный вид, пошёл ему навстречу. Но это был только тактический манёвр с моей стороны. Хитрый манёвр!
   Он начал первым наносить удары, точнее пытался их наносить, так как пока все они прошли мимо в воздух. Я короткими шажками отступал назад, ловко уворачиваясь и подныривая под его сжатые кулаки и под воздушные волны посылаемые ими.
   Кураж был удачно подхвачен мною и наматав его несколько раз на кисть, продолжал всё в том же духе.
   От очередного его правого прямого, я сделал большой выпад влево и выныривая, ударил его также с левой боковым. Удар пришёлся в область уха и противник немного провалился вперёд по инерции, но не упал, устояв на ногах.
   Он встряхнул головой, рыкнул.
   -Ах ты, голубь сраный,- вырвалось у него; сжатые зубы сквозь скрип напряжённых скул, я не угадывал в нём того Олега, которого видел там, на ферме. Это сознательное перевоплощение, подразумевают под собой определённые цели, известные только ему одному. Но мне они уже частично известны и если я прав, то мне будет не сложно.
   А от сраного голубя, я конечно обиделся и желал ему того же.
   Резко развернувшись ко мне он махнул левым дальним боковым. Мне удалось удачно поднырнуть под этот удар, а выныривая я также боковым только с правой, отлично влепил ему точно в бороду; судить о мощности удара, можно по звуку прикосновения и отпечатков как на его лице, так и на моём кулаке - несколько чёрных волосков зажались меж пальцев, а я опускаю голову и прижимаю подбородок к груди. Но тут же ощутил резкую боль под сердцем, отчего я сделал несколько шагов назад и сжался в левую сторону. Всё-таки ему удалось меня пробить! Только я не видел как, но зато как почувствовал! Его кулак словно воткнулся в мой бок и вынимая его, причинил мне ещё большую боль, чем при первом прикосновении.
   Сдаваться я не собирался, тем более, что до дома уже рукой подать. Вперёд!
   От полученного удара у меня сбилось дыхание. В глазах заигрались зайчики с жёлтыми шариками. Они весело прыгали на месте, а потом по одному стали отпускать шары в небо и тут меня стало мутить... На секунду мне захотелось упасть и скорчиться от боли, дать волю эмоциям и... сосчитать до восьми, а на девятке подняться. Так я делал на схватках с Янушем. Януш выжидал момент и не давал подняться...
   А тут, он будет меня ждать?!
   "Разбежался..."
   Здесь я нахожу в себе силы, чтобы продолжить бой; кое-как поймав ритм дыхания, я выпрямляю колени и вновь пошёл на него. Но он первым стал бить; правой прямой, с небольшим наклоном вперёд; опускается его правая рука - челюсть открыта, но я не бью туда... Сделав опять широкий выпад в сторону влево, я, выныривая, снова ударил левой боковой крюк, потому-что в первый раз, у меня не плохо получилось. Его удар пришёлся вскользь мне по носу - у меня сразу же посочилась кровь и потекли глаза. Но мой лёгкий боковой, как бы наотмашь, пришёлся точно ему в подбородок; еле слышимый хруст, и противник оказывается в стоячем нокдауне. Он вытянулся в струнку, поднялась правая рука, а шея так вывернулась, будто он хочет заглянуть туда, куда взглянуть, просто физически невозможно. Он издаёт звук, напоминающий чем-то поросячий хрюк, и затоптался на месте, стараясь не упасть и уловить равновесие. Я же не долго мешкая ударил его с правой прямым, как по стоячей мишени - промахнуться невозможно, даже при желании.
   Точно в бороду, окончательно тем самым отправив его... спать. Он пластом, бесчувственным куском мяса, рухнул наземь, растянувшись в длину.
   Тишина. Хочу пить и сразу много. А где ватка с нашатырём - что-то подташнивает...
   Не буду скромничать и если быть честным, я нисколько не сомневался в исходе этого поединка, но чтобы так быстро, я конечно же не ожидал. Да, вдруг подумалось мне, как же всё быстро может поменяться. Тот человек, совсем недавно чуть ли не решал вопрос о том, как со мной поступить! Типа, бить или не бить - поставьте правильно запятую, через некоторое время лежал передо мной, мною же поверженный. И как бы я теперь решаю, что с ним делать дальше. Я даже мысленно улыбнулся такой мыслишке, но тут же сплюнул.
   Из моего разбитого носа сочилась кровь. Я оторвал наверно один из последних кусков моей футболки и приложил к ране. На губах неприятный привкус, словно забродившей вишни с запёкшейся сверху пенкой. Сплёвываю и стараюсь успокоиться. Немного болел бок под сердцем - видно, здорово приложился он, от души. Место удара ныло, чем-то тянуло то вниз, то в сторону, а поверхность онемела и прикоснуться для оценки повреждения не представлялось возможным.
    Я стоял и пристально наблюдал за ним, пытаясь уловить не притворяется ли он, чтобы улучшив момент и наброситься на меня с ещё большей силой и прытью. Но ничего подозрительного я не заметил и скажу больше, я его даже несколько раз пнул ногой в бочину, и ежели бы он притворялся, то вряд ли бы выдержал мои пинки.
   Теперь пар шёл из моих ноздрей; бурлящая чаша эмоций переполнялась с бешеной скоростью, кипящая жижа пузырилась, брызгая кипящей соплёй во все стороны - я сжимаю до хруста кулаки и в ярости выкрикиваю:
   -Я не сраный голубь, слышишь, ты...- отскакивает эхо ударяемое сначало о землю, а потом о что-то ещё, потому-что вскоре оно вернулось.- Я дикий голубь, вольный вольник, хозяин степей, лугов и крыш. Я сегодня здесь, а завтра - даже представить трудно... И ещё никому не удавалось этого голубя обезволить. Понял ты, пёс сторожевой!-  я даже слышал как скрипели мои зубы от злости и видел как брызгала слюна перед глазами.
   По-моему, я смотрелся эффектно со стороны и жаль, что этого не видел сам.
   Взрыв эмоций был скоротечен; он иссяк до начала всплеска и вышел во время заключительного удара.
   Задрав голову к небу, я, выдохнул с облегчением и на секунду прикрыл глаза. Облегчение, это не то, что освобождаешься от какого-нибудь груза, будь то морального или физического - я сравниваю это с конусообразной трубой, но на конце обязательно должно быть маленькое отверстие, хотя бы для того, чтобы попытаться из него выбраться. Желание оказаться на открытом пространстве, опережает твои физические возможности и ты будто задыхаешься от калустрофобии, но панически рвёшься к узкому окошку, ещё незная, вылезешь ли ты через него наружу, или нет.
   Такое я испытывал не единажды и всякий раз мне удавалось проскользнуть через маленькое окошко и вдохнуть сладости бытовой жизни. Это было что-то! Очередная попытка также увенчалась успехом и вот я здесь.
   Ещё раз убедившись в его обезвреженности, я посмотрел в ту сторону, откуда он меня преследовал. Тусклые огоньки мерцали где-то там на горизонте, ещё недавно которые светили мне неприятно ярко. Неужели он один за мной гнался, без подкрепления.               
   "Самоуверенный тип,- думал я про него,- неужели я с виду такой слабый и ничтожный, что на меня можно и вот так, в одиночку. Эх, глупец! Глупец!"
   Я ещё раз пнул его в бок; болтающаяся голова издала хриплое и протяжное звучание похожее на храп. Живой! Прижав левую руку к больному месту, я снова посмотрел на злополучные фонарики. Мерцающие светлячки поигрывали в ночном просторе, будто кто-то передавал какие-то знаки, что-то наподобие азбуке Морзе, только со светом. Я смотрел не переставая, замечая некую закономерность. Мерцание становилось более чаще, а на ближнем фоне, чуть ниже горизонта, образовывались тёмные фигуры. Не глючит ли у меня в глазах, но эти фигуры медленно увеличиваются и я слышу их приближение.
               
                Глава  14
    Олег был просто разъярён поведением беглеца; внутри о стенки грудной клетки бился всбешённый тигр, рвал и метал внутренние органы самолюбия и пытался выскочить через прогнившее отверстие гордости. Острые клыки врезались в каменные стены и те рушились как картонные домики, а налёт на них, скрипел на зубах, как металл о песочное покрытие.
   Он жаждал новой встречи с ним, только теперь это должно случиться на нейтральной территории, чтобы уже окончательно поставить точку в этом странном противоборстве. Уверенность в исходе битвы, у него не было ни малейшего сомнения, только на этот раз придётся немного его помять. Да и битвой, назвать это, можно с большим натягом...
   "Я его раздавлю",- думал Олег, представляя как у того через порванную кожу будут торчать поломанные кости, а от живота, змейками тянуться выпущенные кишки.
   Скомандовав своим парням вперёд, он тоже не оглядываясь сорвался с места, как пуля выпущенная из сверхмощного оружия и, устремился в то направление, на которое указала хозяйка.
   Она указала. Сам бы он не смог...
   Олег уже и сам для себя не отрицал некую симпатию к Антонине Сергеевне, признал слабость влекомую его к ней, словно поводок неуправляемого поводыря, но ему как бы подходит - ему это нравится, Олег соглашается. Вот ещё поэтому, поквитаться с её обидчиком для него стало делом чести, как верному самураю перед белокровным хозяином.
    Он словно реактивный, унёсся далеко вперёд от своих товарищей, оставляя после себя трубу выхлопных газов, медленно-медленно растворяющуюся и отравляя бегущих позади и дезориентируя их. И даже не удосуживался оглянуться назад, дабы убедиться в том, что он не один, что сила-то его, всего-то может уместиться в маленький мешочек, наполненный почти на половину ещё чем-то и даже завязать его получиться без особых затруднений. Переполненный внутренними эмоциями, которые со всех сил бьют его по щекам, Олег был уверен в себе, что догонит его - один сможет справиться с каким-то там отмороженным цыганёнком и наконец реваншироваться после двух провалов. Оно может и хорошо, что он оторвался от своих; так должно быть, чтобы внутреннее самолюбие было таким, каким бывает у настоящих косых на глаза воинов. Дыхание как отчеканенный автоматический ход, сложного по конструкции механизма. Но на самом деле, всё значительно проще и знакомо. Объём поставляемого кислорода в крови, должен быть значительно больше того, что уходит из организма в виде углекислоты. Поэтому во время бега и при резком ускорении, Олег всегда, через раз или два, делал вдох ртом. Так получалось больше, чем через нос. То, что перерабатывалось уходило, а значительный запас откладывался в закрома кожаных мешочков.
   Бег у него был рывками - выдёргиваниями из земли плотных ступней, оставляющие не очень глубокий след после себя. На кажды рывок - резкий выдох со свистом, а чаще со звуком "ТЭ" на окончании. Таким способом звук как бы ударяется о невидимое нечто и прилипает, которое на следующем этапе, служит опорой для движения, очередного толчка. И так по кругу.
  В действии же, всё сливается в один неповторяемый ни кем звук и подпираемые под грудь, сжатые в кулаки руки, могут быть определены как рулевой механизм для сохранения баланса при беге.
  Огни охраняемой им фермы остались далеко за спиной, всё меньше давая ему хоть какое-то освещение. Тень от него в точности повторяла все его движения, но постепенно она рассплывалась, как чёрная густая масса по такой же чёрной поверхности и вскоре вовсе погружённый в ночную тьму он бежал, ни насколько не снижая скорости.
   "Может он и не думал о ней всё время, или постоянно; она жила в нём сама, своей жизнью, но выдуманной только им, какой он её видел. Ещё Олег не видел других женщин кроме неё, а если и возникали некоторые, то они проходили тщательнейшее сравнение с образом его женщины и беспощадно отсеивались."
   Олег также знал, что выбранное им, может так и кануть в лета забвения и не прикосновения к оному вовеки. Пусть! Лучше так, чем кто-либо другой займёт её место!
   Нет, беглеца он не видел, но чувствовал его запах - запах трусливой собаки, которая пометив место, её вдруг прогоняет хозяин места и та скуля и поджав хвост, утикает в укромное место, чтобы выждать... Он был словно дикий хищник, преследующий пока ещё не видимую свою жертву и поэтому помимо своего очень интенсивного бега, Олег ещё успевал присматриваться вперёд к любой шелохнувшейся тени, к любому постороннему движению и вообще ко всему тому, что могло обнаружить его жертву.
    В своих перемешанных бешенством мыслях Олег представлял, как расправится с этим уродом, как приволокёт его за шкуру и бросит к ногам хозяйки, и ещё о том, как он вырастет в её глазах и возможно завяжется между ними взаимная симпатия, которая в последующем... "Тут почему-то воображение обрывается и Олег очень сильно начинает переживать и ненавидеть всё и вся вокруг, считая конечно и себя. В последствии он научился не забегать наперёд, но соблазн связать судьбу с такой необыкновенной женщиной, всегда толкал Олега на крайности мышления."
   С таким вот расположением духа Олег разрубал своим телом стены воздуха, оставляя после себя следы на измятой растительности. И вот спустя некоторое время старания Олега были вознаграждены. Впереди замаячила тёмная убегающая фигура человека. Усердия при поворотах спины и оглядки, гипнотически действует на его сознание. Ну кто же это мог быть, если не он. Увиденному Олег обрадовался и ещё прибавил ходу, не понимая откуда находятся силы, но растояние между ними стало резко сокращаться. Невидимый обман зрения, сыграл и с ним нехорошую шутку, выдав видимое, не совсем за то, что есть на самом деле... Олег просто не заметил, что беглец всего-навсего сбавил скорость, что должно, наверное было насторожить того, кто догоняет, но только не его - не видя перед собой видимых препятствий, он только делал шире шаг к сближению, ослеплённый яростью и жаждущий крови. Много крови.
    Олег видел, что беглец оборачивается и готов уже остановиться, "неужто решится вступить с ним в бой. Ха-ха,- смешным думалось Олегу,- исключено. Я его сейчас раздавлю!" Словно потеряв рассудок он широкими шагами сокращал дистанцию и вот, уже видит в темноте потрёпанный вид жертвы, его выпирающие на спине лопатки, как у какого-нибудь уродца и рисует на ней круги - круги мишени. По мере приближения к цели, Олег ещё больше внутренне возбуждался; напряжённые мышцы груди, подпирали подбородок и если бы из его ноздрей валил пар, то можно было подумать, что это взбешённый монстр, голодный, настигает обречённую жертву... И вот он ложит свою огромную лапу на неё...
   Но всё оказалось намного проще. Увидя беглеца, Олег самую малость потерял чувство  реальности и мечты о понравившейся женщины, обезоружили его наголо. И того хватило, чтобы представить одного воина без порток и босым бегущим по раскалённой земле, без меча и щита...
  ... бедолага попал в ловушку, созданную им самим же. Замедляя ход, беглец и вовсе остановился. Достигнув его Олег подвергся ловким боксёрским приёмам и после нескольких обменов ударами был нокаутирован. Собственная сила обернулась против своего хозяина и повергла его ниц.
                **************************
    ... Олег незнал, что виолончель может так нежно звучать. Она не нервирует, не тошнит, а проникает куда-то глубоко, открывая и познавая доселе неизведанное и незнакомое. Как книга - читаешь, изапоминая, хочешь снова её перечитать. Низкие ноты словно делают подкоп, подравнивают вырытое, подчищают кисточкой для лучшего изучения, а высокие делаю огранку и накладывают прозрачный лак, как бы украшая его.
   Звук то удалялся, то приближался, поднимался выше и полз прямо по полу как червяк. Звук исходил наверно из самой дальней комнаты и пока он долетал до его слуха, акустика прилегающих к ней комнат, имеющие специально для этого высоту потолков, доносила дополненный натюрморт.
   У него складывалось такое ощущение, что эту виолончель он слышит не в первый раз; музыка знакома не со слов знакомого человека, а по собственному слуху, заложенному в память. Играл наверное мужчина, потому-что когда смычок прикосался к струнам, Олег мог ощутить жёсткое прикосновение, что нисколько ни портило мелодию, а только делало её живой. Льющееся масло подобно зализыванию давно заживших ран, заполняет впавшие ямки времени, беспощадно создающиеся уходящим возрастом, и даёт ему право на остановку, а может и на возвращение. Мужчина первую ноту играет на выдохе - то же старается сделать и с остальными, выбирая момент для быстрого вдоха и продолжает вести инструмент, словно угадывая настроение хозяина.
   И угадывает!
   Неслышно ветер колышет светло-зелёную штору за его головой. Через открытое окно, солнце льёт свет как из ковша, но такое, что не хочется зажмуриваться, а подставлять ещё закрытые глаза под проникающие лучи и наслаждаться пробуждением, первым утренним светом, превому теплу. Олег впервые не чувствует предутренней ломоты в теле, но это "впервые", длится несчётное количество... времени. Не болят глаза и голова, а пальцы сжатые в кулаки, свободно разжимаются.
   Пахнет зелёными яблоками, перебивая их парным молоком. Где-то совсем неподалеку поют голосистые петухи и промеж них кудахчет квочка. Гремит кем-то брошенное жестяное ведро и щёлкает кнут пастуха.
   "Сказка",- думает он и немного боиться открывать глаза, чтобы не вспугнуть её как дикую птицу, случайно севшую на частокол серого забора.
   Счастье, такого прозрачного пробуждения, заполняет все строчки в таблице процентов по исполнению желаний; нехватало только ещё, чтобы огромные и мускулистые атланты, с каменными матовыми лицами, держали плавающую в воздухе кровать, на тёмно-красных бархатных полотенцах. А лучше конечно, чтобы и глаза их были перевязаны тугим узлом, и можно из такого же тёмно-красного бархатного полотенца.
   Где-то на другом конце дома слышно, как кто-то гремит стеклянной посудой - шкворчит приготавливаемое блюдо, льётся из крана вода. Знакомый голос женщины, пытающейся петь, в такт мелодии виолончели. Безуспешность этого мероприятия, нисколько не омрачает возникшего у Олега ощущения счастья, наоборот - наполненный звуками дом, отдаёт теплом, родным, собственным...
   За окном звучат возможно голоса соседей. Кого-то зовут потешаясь, играючи поругивая, а потом хлопок, то ли по спине - возможно рукопожатие. Насвистывание босоногого озорника, ворующего через соседский, а и возможно и через его, забор спелые, наливные свежим соком яблочки, а остающимися огрызками, пуляет по воробьям пригревшимся на проводах.
   Деревня. Ассоциация с деревней, со старой церковью, недавно начавшей востановление из прошлого, служащей для всех без исключения, спасением, даже для того босоногого озорника. Во, даже слышно где-то, за возможно нашим цветущем огородом пение райских петухов, сочетающиеся под звуки убывающей от усталости виолончели. Рай! За тысячу вёрст, а может за две тысячи, от той жизни, в которой он живёт прежде чем сегодня проснуться, которую считает родной, такой привычной, что менять не то, что не подумавши, а просто полениться представить, как оно будет по-другому. А она вон оно как! Сразу и не придумаешь, не угадаешь, а если что-нибудь и вообразиться, то следует записать в блокнот, иначе забудется.
   Ту жизнь прочь. Та жизнь была сном - скучным сном, а может и противным страшным. Нет, даже сон, это слишком много...
   "У-у-ухф,- хочется простонать ему, а зачем.- Гм-м-м!"
   Да! Он наконец открывает глаза... Слава Богу, что это не сон и не обман зрения. Действительно, по углам кровати стоят мускулистые атланты, только деревянные, из марёного дуба. Глаза перевязаны тем же, чем они держат кровать заправив руки за голову, надув мышцы бицепсев и пресса. Это атласная ткань, ярко-алого цвета вдоль кромки которой, древний, и не понятно чей орнамент воиской доблести. Скорее всего это незамысловатый узор, выдуманный дизайнером-самоучкой. Да пусть, красиво же!
   Виолончель. Гмм-м (истомное сонное мычание в наслаждение к только что выспавшемуся телу). Хочу припомнить откуда она... Не могу! А нужно ли? Не нужно! Пусть просто звучит такой звук. Если это живое исполнение, то исполняющий не плохой мастер своего дела. Интересно, это по доброй воле, или же принуждение к постоянному сотрудничеству за миску похлёбки. О нет! Вспыхнувшую иллюзию Олег подавляет на корню и решает сам всё увидеть.
   Но пока только наслаждается ею. Вот сейчас музыка похожа на морское судно, с вёсельным ходом. Бескрайнее, солёно-зелёное пространство, с одинаковым горизонтом по всем четырём сторонам, держит на плаву деревянное судёнышко и только в руках Всевышнего судьба незаметного пятна, сливающегося с океаном.
   Двадцать четыре жилистых удальца, с обнадёживающей мимикой на лицах, дружно работали деревянным веслом, под начальством одного низко-рослого человечка. Их капитан гордо возвышался на корме, приложив ладонь к бровям, создавая тень для глаз от солнца, а другой рукой держал штурвал. Он незаметно бросал зоркий взор на каждого, чтобы быть в курсе состояния его команды. Раскалённое солнце сделало их кожу золотисто-коричневой, зубы чисто-белыми, а глаза... Глаза, туманом покрываемые надежды, упуляются в точку и ждут - ждут попутного ветра, когда их нос и борт, коснутся берега и ступят они на землю живыми и не вредимыми.
   Судно идёт тяжело, от переполненной в трюме добычи и рабов. Как низкие ноты виолончели предвестники будоражущего и восхваляющего усталого странника и ведут его к близким, к дому, к стране, к повелителю.
   А дальше начинается соло. Виолончелист, в первую очередь играет мимикой лица - один тонкий звук, одно выражение, а то и два; прищурен один глаз, ведёт одной бровью, уголок рта растягивается, а потом слегка открывается. Потом вовсе закрывает глаза и несколько нот ведёт одними только бровями. Но вот, новый эмоциональный всплеск, широко раскрытый взгляд, немного страшен, немного странен - как буря стихает, разглаживает волны, белеют небеса и светит солнце.
   Но так не долго; он не останавливается... Поддёргивается складка скулы прямо у самого уха и вновь закрывается правый глаз. Если присмотреться, то из него выдавливается маленькая капелька слезинки, но он резко взмывает головой верх и быстрый перебор струн, отвлекает от очкастого усача и поглощаешь эти звуки с неимоверным наслаждением; чувствуешь, что приподнимаешься на пару-тройку сантиметров и словно ловишь мелодию на лету, каждый звук, каждую нотку, не упуская даже самого малейшего отклонения от норм, которые устанавливает самый внимательный слушатель, самый придирчивый критик.
   И наконец он спускается на медленный темп. Появляется гавань и руки гребцов самопроизвольно расслабляются; судно плывёт само по себе, как и у музыканта - пальцы уже не дрожат скользя по струнам, только капельки пота, стекая по лбу, немного щекотят чувствительную кожу на висках, щеке и шеи. Струящийся ручеёк по оголённому корню бука, извиваясь по спирали спускается в самый низ ущелья, скрытый густой кроной вьюнка от солнца, но не от света. Даже запах такой, тающей льдинки на кожуре, только что высохшего лимона, прежде побывавшего в мятном чае. Там, на самом дне, а может и не на самом, ручеёк собирается в прозрачное озерцо с идеально гладкой поверхностью. И не одно постороннее движение не в праве нарушить эту Божественную гладь, пуститься на шум...
   "Может меня несколько и заносит в описании столь удивительной и красивой музыки..."
   "Которую ты и никогда не слышал, а ежели и было такое, то..."
   "... то я тебя не перебивал! Ясно! Соблюдай субординацию... Пожалуйста!
   "Хорошо! Извини!"
   "Так вот, описание столь удивительной и красивой музыки, зачаровывает меня не как истинного поклонника и преданного любителя классической музыки. Тут нечто другое, не похожее на такое, но... Но если я буду сидеть рядом с настоящим ценителем искусства, могу точно сказать, что спорить буду..."
   "Знаешь, я слишком мало о тебе знаю. Прости, что перебиваю, но удивляешь, право удивляешь..."
   "... так вот, буду спорить о том, что Вивальди - это поэт, а Бетховен - иллюзионист..."
   Сейчас происходит то, о чём написать будет труднее, чем самому увидеть. Представьте противостояние взглядов, одного и того же человека, и по одному и тому же вопросу. Неравенство в столкновении этих взглядов, не может перевешивать ни одна, ни другая сторона, так как исходящее, имеет только один выход, и также один вход; игры с разумом чреваты трагедиям и великим поражениям сознания. От горячего плавится - от холодного стынет и становится крепче; человек не идеален - отсюда и борьба, вечная борьба за идеал.
   Ладья входит в гавань как яркий и пронзающий луч света, разрезает чёрные тучи, крошит их волнистые осколки, а небесный сапожник на лету подхватывает их и делает из них заплаты на другие, новые, ещё не тронутые влагой облачка. Закончив работу, он бережно подбрасывает его над своей седой головой и слегка дунув, отправляет в свободное пользование, на благо природе.
   Уже никто не спешит, никто не напрягается; на команду опустилась блажь и вопреки уставу слышны разговоры, шутки и смех. А кто-то откинувшись на спину и закрыв ладонями глаза, предаётся уже томительному сну. Да и капитан впервые за несколько бессонных суток, даёт себе слабину и теперь борется с тем, чтобы просто не заснуть стоя.
   Мёд... Олег чувствует, даже представляет, как пчёлка его только что принесла и своими тоненькими лапками обработала, и положила ему в рот. Язык нежно прилипает к губам, к зубам, но он сам стекает по горлу и чувство голода мгновенно исчезает. Несмотря на воображаемую и безобидную выдумку, всё кажется естественным, повседневным - словно и вчера, и позавчера, было то же самое.
   Потом он слышит как в спальню кто-то идёт; босые ноги плавно ложатся на пол с пятки на носок, специально ступают не слышно, чтобы видимо не разбудить его. Но нет, ему было слышно даже дыхание идущего и его размеренное биение сердца, как сотни лесных колокольчиков, звенят о утреннюю росу. Олег испытывает волнение, но то волнение от предвкушения чего-то приятно-неожиданного, потому что шаги принадлежали женщине. Его женщине.
   Пол из натурального дерева, напоминающий чем-то граб, покрашен лаком на водной, натуральной основе древесной смолы. Он не токсичен и не дурманящий ум - он опьяняющий. Мастера во время работы пели арии, восхваляющие бога Древа тенором, одновременно переходящие то на альт, то на басс. И если в реале это повторить невозможно, то у меня это запросто. Люди, проходившие мимо и слышавшие столь удивительное пение, не могли понять кто это исполняет и по какому поводу. Работа превратилась в концерт, в народное гуляние, в массовое зрелище...
   Но это так, добавленная роскошь к словам автора, в которую Олег и сам не может припомнить. Да и откуда.
   Шла Тоня - его жена. Она до этого пела на кухне, под звучащую где-то виолончель.
   -Милый, славный мой - мой любимый муж. Ты пробудился,- начала Тоня, протиснувшись как сквозь густое, сгущёное молоко занавесы, в дверном проёме. -Как ты спал? Снилось ли тебе что? И если что, то расскажешь ли мне, своей любимой жене?
   Олег дожидается, пока она подойдёт вплотную; в это время он хочет понять, а точнее припомнить, во-первых - кто она для него; во-вторых - что?! Она шла склонив голову, скромно улыбалась и изящно виляла бёдрами, словно балансируя на канате, над великолепной пропастью. Она походит. Он берёт её руку, подносит к губам. Целует. Тоня наклоняется к нему, чёлка падает на глаза; целует тоже, но сначало в голову, а потом они сливаются в едином поцелуе губами.
   Как в тёплую ванну - сначала лицом, затем пальцы рук и уже потом, постепенно погружаться всем телом. И пока глаза закрыты, получение кайфа остаётся как бы не дополученным до конца. Не надо спешить. Предоставим самое лучшее, сделать воде - пусть не видно, но как порой бывает здорово не знать, откуда оно приходит. Главное, что оно есть, остальное возможно шушера...
   Он притягивает её губы к своим, чтобы не упасть от опьяняющего наслаждения; обоим пришлось закрыть глаза. Кто-то, или нечто, аккуратно и незаметно для них, убирает опору из-под ног и понесло. Плавно кружа средь тёплого снега и ливня звёзд, которые осыпали их с головы до ног, постукивая по открытым участкам тела и немного щекотя. Затаенное дыхание, словно и не требует пополнения, и так сохраняя жизненно важное равновесие, они парили над неизведанном им пространстве, но не в темноте.
   -Любимый,- наконец произнесла Тоня, на силу оторвавшись от губ Олега.
   -Прости дорогая. Очень трудно оторваться от тебя,- словно хочет признаться в чём-то Олег и открывает глаза. Его ещё качает и он начинает понимать, что это если на рай, то очень близко к нему.
   -Я пойду разбужу детей,- говорила Тоня не открывая глаз, но крепко держась за него.
   "Как, у нас с ней дети,"- думает он и боится, чтобы не произнести это вслух.
   -Дети!- будто бы не он говорит, но тут же поправляется,- они ещё спят! Маленькие проказники.
   Он не верит своим словам.
   -Ты что Олежа, милый,- она широко открывает глаза удивляясь и даже приподнимается левая бровь.- У нас очень примерные детки. Гораций и Евклид - воспитание безупречное.
   -Я знаю! Я знаю!- Быстро произносит он поправляясь.- Я нисколько не хотел ввести тебя в заблуждение. Прости! Что-то я волнуюсь!
   Он виновато опускает глаза в пол и какой-то стороной души, ощущает искренность своего раскаянного состояния. Словно забыл правду и поэтому говорит ложь.
   -Я поняла,- сказала Тоня и прикладывает ладонь к его щеке и пытается заглянуть в глаза. -Это всё от этого!
   -От чего?
   -Подходит то время, любимый!
   -???
   В это время в спальню забегают двое ребятишек. Но это вовсе не было похоже на баловство, с криками, визгами и воплями.Они остановились в метре от отца с матерью и в их глазах, слишком многое читалось. Но в первую очередь, это сотня извинений за вторжение и разрешение говорить слово.
   -Гораций!- восторженно произнесла Антонина, обращаясь видимо к старшему сыну. -Вы давно встали?
   -Да мама!- Ответил голубоглазый мальчуган лет восьми, прилажив ладонь правой руки, к своей левой груди и чуть склонив голову.- Сегодня такой день!
   -Евклид!- Не менее восторженно обратилась мать к младшему сыну.- Ты помнишь свои обязанности как младшего сына... Пока младшего.
   -Разумеется мама!- Отвечал Евклид, кариглазый мальчик, наверно лет пяти, очень похожий на Олега.
   От слов "пока младшего", Олег ощутил не передаваемое волнение сначала в голове; бурный поток крови, накрыл его сознание, залил полным глаза, а в ушах почувствовалось сильное давление. Но это не было больно - приятный мандраж, нечто похожее на покалывание, но не онемение.
   Имея уже двоих подросших сыновей, Олег так и не познал счастья быть отцом. Правильнее сказать, не помнил самого познания, а самое главное - зачатия. Создалось имитирующее возникновение слезы и подкатывания комка к горлу. Слеза умиления, поглощение возникшего восхищения над собственным я.
   "Я - отец!" "Да здравствует отцовство!!!"
   Слеза тает равносильно сладкому маслу, а комок крошится подобно иранскому щербету, или халве, под нажимом добротной хозяйки.
   -У нас праздничный завтрак!- Торжественно произнесла Тоня и звучало это так, как что-то имеющееся ко всей вселенной, особое значение. Она обняла своих сыновей и они дружно глядели на отца Олега, просветлёнными и натянутыми от неподдельного восхищения лицами. Они будто ждали, что он от их слов вдруг станет каким-то возбуждённый, что-то вспомнит и тут же сокрушится и также торжественно произнесёт, что всё прекрасно помнил, но забыл в последнюю минуту.
   "Праздничный завтрак",- повторяет про себя Олег, но многозначительный взгляд, выдаёт в нём не осторожность забыть значение этого словочетания.
   -Милый!- Умилённо говорит Тоня, обнажая конфуз мужа.
   -Да дорогая! Прости, прости! Виноват!- Олег чувствует, что покраснел и его видят. Он поднялся с кровати, чтобы обнять всех.
  Он обхватил за шею жену, нежно прижался к ней и тихо спросил:
   -Что значит "праздничный завтрак"?
   Олег напрягается в предвкушении в ещё большем его обличении, но терпеливо ждёт.
   -Как, любимый!- Ещё более восторженно произносит Тоня.- Что могло случиться, что ты мог забыть? Что это такое и по какому поводу. О, Олег! Ты меня удивляешь! Силы Всемирного Соития Влюблённых - муж мой, я прошу тебя...
   -Каюсь! Винюсь и каюсь,- быстро проговорил он и ещё сильней прижимает жену к себе.
   -Ничего страшного,- ласково произносит Тоня и отстраняется будто ничего не было.- Это от волнения. Прости ты меня! Я так волнуюсь!
   Она берёт его руки в свои, подносит к губам и целует - долго, с короткими перерывами.
   -Дети! Гораций, Евклид!- Торжество так и хлещет огромными порциями из уст Тони.-Милый! Идёмте к столу.
   Дом был большой, просто огромный. Это если судить изнутри, то Олег никогда не видел такого роскошного интерьера, и даже представить себе не мог, что такое возможно в реальности. Дом очень сильно походил на русскую избу, из какой-то очень доброй, но современной сказки и её объёмы можно было почувствовать только изнутри. Где-то должна быть русская печь; он не помнит, а знает.
   Олег каким-то странным, но приятным внутренним ощущением, чувствовал здесь себя хозяином. Каждый угол, каждый стояший, либо лежавший предмет, знаком ему до мельчайших подробностей и руки помнят к ним прикосновение. Очень много здесь он сделал своими руками.
   Кухня располагалась в другом конце дома, окнами во двор. Оттуда же вкусно пахло и оттуда же плыла виолончель. Она реально плыла, подхватывая каждого из них и неся в нужном ей направлении. Ощущаешь неповторимую опору в области подмышек и в районе задних бёдер.
   Кухня была обустроена в стиле... в стиле... Олег незнал никаких дизайнерских стилей, направлений и тому подобное. Кухня была для него обычным местом приёма пищи: плита, холодильник, стол, стулья... Ещё мойдодыр. Важным аспектом было чистота рук перед едой, но необязательно при этом нужно снимать обувь. Не больше! Это не считая тишины; полное безмолвие, равносильно глухоте - а тут виолончель! Она должна была мешать, но нет! Она отвлекает, не торопит, не раздражает. Волнующие мысли, тут же превращаются в мыслишки и не доходя до второго блюда, можно смеяться над их прежней серьёзностью, величием, первичностью проблемы, ну и так далее.
   Виолончелист был мужик с длинными усами и круглыми очками в чёрной оправе. Тёмный волос зачёсан назад и прилизан как бык языком зализал. Судя по его эмоциям, он в астрале, при чём в глубоком и абсолютно ни на что не реагирует. Олегу это понравилось, если не считать того, что его он должен был помнить очень давно. Примостившись с самом дальнем уголке, он был больше похож на предмет интерьера, либо на живой уголок, но совсем безобидный.
   А теперь к главному. Стол был украшен своим обилием красочно и искуссно расставленными блюдами, столовыми приборами, салфетками, ну и конечно же накрыто  это, одеялом приятного запаха. Стол занимал больше половины кухни, а если выдвинуть из-под него стулья с высокими спинками, то проход между ним и стеной, оставался совсем ничего. Странное чувство его сразу же посетило, что всё, что он видит, осязает - уже было когда-то и не один раз. Как привычка. Но опять же память - при растяжении, подобна жевательной резинке, которую при желании можно слепить в любую фигурку.
   Но что-то же всё-таки остаётся?!
   Вот сейчас из дверей напротив, появится женщина в голубом платье и белом фартуке, и внесёт большой графин со смородиновым морсом. Секунда в ожидании затаив дыхание и... Так и есть - лёгким щелчком отворилась дверь и через проём, буквально вплыла темнокожая женщина в белом платье, голубом фартуке и белом кокошнике.
   -Спасибо Изида!- С гордым восклицанием произнесла Тоня. Женщина улыбнулась в ответ белоснежными зубами, поставила графин на стол и исчезла за той же дверью, в которую и вошла.
   -Прошу, дорогие и горячо любимые мои люди. Прошу садиться за стол и отведать блюда, которые так любезно нам даровал Господь!
   Тоня наслаждалась всей полнотой окружающей её жизнью, присутствием нас - меня, Горация и Евклида. Её душевное состояние, было словно вывернуто наружу, напоказ всему миру и она нисколько не стеснялась этого, даже наоборот, демонстрировала идеальную чистоту своих внутренних стенок. Девственную чистоту!
   Олег, всеми мыслями и не мыслями отрицает, отказывается принимать то, что видит, хотя уже и живёт в этом, и принимает самое непосредственное участие. Его ведь никто не спросил; он просто проснулся и ба-бах! На те вам! Мол, ничего не знаем, живите дальше, как хотите...
   А деваться-то некуда - не возьмёшь же, не понятно что, не понятно за что и не вернёшь обратно туда... А куда?! Может это и есть то, что называется настоящее, а то, что в якобы в памяти - есть сон, или...
   "Давай без "или". Давай?"
    "Давай..."
   Олег возвращается и взглядом попадает на неё. "Почему он не помнит её такой, какая она есть сейчас,- думает Олег,- и почему я сейчас не тот, какой должен был быть..."
   Вопросы остаются без ответов, а своим внутренним зрением, непонятно каким-то внутренним мировосприятием, Олег видит её испачканные пальцы о голубую глину, которой она всё это слепила. Видит, как она своими хрупкими ноготочками правила наши глазки, нос, ротик, ушки. Как она вдыхала в эту жизнь свою частичку духа, прекрасно осознавая, что это будет для неё означать и как ей теперь не легко. Глина у ней не только на пальцах, но и на локтях, измазано до плеч. И вся одежда спереди. До лица - нос, щёки и немножко подбородок и лоб. Он смешивается с потом, падает на рабочий костюм и впитывается в грубую ткань. Тоня слегка наклоняет голову, чтобы чёлка падая на лицо, не мешала видеть творимое. Творимое...
   Олег слегка улыбнулся своему видению и перенося её на живую женщину, аккуратно сопостовлял силуэты, чтобы то, что не сошлось, не испортилось и не поранилось при движении обеих. И получается.
   -Праздничный завтрак сегодня на славу удался,- сказала Тоня усаживаясь в торце стола, прямо напротив Олега.
   Серебрянная посуда, чтобы она сразу отгоняла нечисть и всё недоброе; хочется творить добро и дарить любовь самому закоренелому мерзавцу. Душевный порыв Олега заставлял его подняться, выскочить на улицу и обогреть самого несчастного, поддержать самого униженного и спасти самого умирающего от безисходности человека. А если и не будет такого, то подойдёт и уличный пёс или кот. По сути без разницы - главное совершать движение и дарить любовь и добро... Поступки!
   Но сейчас они все смотрят на него и ждут - ждут пока он что-нибудь сделает! И Олег быстро вспоминает; молитва, перед вкушением пищи.
   "Отче наш..." помнит наизусть с самого детства и поэтому выразительность, тоже как... с детства.
   На первое было, красный-красный борщ со свеклой, порезанный соломкой в толщину наверно с его палец. Такое Олег помнил ещё со времён находясь в русской армии, только без картофеля - тяжёлые времена не только для русских вооружённых сил, но и для всей империи. Затянувшийся перестрой советского государства, повлиял на весь мир, перевернув всё с ног на голову. Запах борща мгновенно возвращал его на одинадцать лет назад. Потные лица, грязные воротнички, идиотское хихикание и звон железных ложек о котелки; не редки матерные перебранки и шкрябание большого половника об огромную столовую кострюлю.
  Борщ немного отдавал чесночным соком и болгарским перцем. В тарелке плавали несколько чёрных кругляшек перца-горошка. Рядом было блюдечко с зелёным укропом, с мелкими капельками воды по всей зелени. И также зелёный лук-порей - всё как он любит.
   Ломтик перца попадает на зуб, Олег его прокусывает и продавленный сок, вытекая, попадает на вкусовые рецепторы языка - немного сводит скулы, но вкус непередаваемый. На дне тарелки косточка с мясом свинины. На вид порция мала, но Олег чувствует, что наелся.
   Второе - картофельное пюре с фаршированным перцем, с каким-то необычном на цвет и вкус соусом. Золотисто-коричневая масса с недополненными тёмно-красными жирными кружками, обливало мягкую, без комочков мякоть и ребристость, разложенную по окоёмочке тарелки, неспешно исчезало в его рту и... таяло, таяло, таяло.
   Дальше варёные раки, величиной с две его ладони. Сочные красноватые лапки пропадали безвозвратно... только значение праздничного завтрака, не оставляли его в покое не на секунду. И что главное - ни праздничный ужин, ни даже ни обед, а именно завтрак.
   Олег насытился сполна, но не переел, как это часто случалось. Блины со сметаной оказались не притронутыми. Всё было здорово, но внутренний трепет нарастал, окутывая сердце одеялом тревоги. Гораций и Евклид покушали одновременно и скромно вытерев рты лежавшими подле них салфетками, молча ожидали. Гораций похож на Тоню. Светлый волос, уголки глаз опущенные вниз и у него её цвет. Даже лёгкое, еле заметное шепелявиние букв "с" и "ш", полностью совпадало с дикцией Тони.
   "Потрясающе,- думает он и ещё бы чуть-чуть и у него бы потекла слеза умиления. -Потрясающе!"- повторяется у него само собой и тёплое, шарообразное нечто, протекает в грудь и греет душу.
   А Евклид. Голубоглазый мальчуган с чёрными, как смола волосами. Под носом родинка и ещё несколько штук на скулах и подбородке. Прямо как у него в детстве и теперь, только спрятано под густотой усов и бороды. А когда он что-нибудь говорит, то слегка прищуривает левый глаз - совсем как он. Евклид точная копия Олега.
   "Нет слов,- думает опять он,- нет соображений, нет ничего, что может ещё заполнить ту восхитительную пустоту, которую не хочется заполнять до конца. Никогда."
  Тоня также закончила трапезу и теперь уже все трое смотрят на Олега...
  "Художник пишет картину, а позирующая группа людей (семейная пара и трое детей), натянуто сохраняют неподвижность и... холст нынче мягок, а акварель, при разбавлении, получилась слишком жидкой. И те моменты, которые должны быть чёткими, разделяющими контраст светлого от тёмного, получались немного размазанными. Это ничего; глазом не профессионала такая мелочь не очень заметна, даже не видна, но сам художник понимает ошибку и поэтому...
   ... не хочет беспокоить ожидающих его окончания, но, легче картину переписать, нежели исправить. Костлявым сжатием кисти, художник готов смять, порезать, изорвать не поддающийся холст, но прекрасно понимает, что этим делу не поможешь, ведь он - творец. Да, да - творец, кудесник, маг искусства...
   На помощь приходит волшебство - самое настоящее и простое волшебство.
   -Не желаете ли кофе, друзья?
   Художник не ждёт ответа; шоркая по старому паркету, старыми, дырявыми тапочками, он отправляется на кухню и зажигает газ. А сам берёт сигарету и закуривает. Слыша возмущённый шопот, художник приглушает его своим сиплым дыханием и когда сигарета ещё недокурена до середины, ВНЕЗАПНО приходит решение. Он тонким движением опускает её на край пепельницы и снова шоркая, мчится в мастерскую.
   -Друзья - недвигаемся!
   Сам не ждёт, когда те усядутся, а работа кипит, кисти мнутся, а холст вот-вот загорится под давлением творчества.
   -И где же наш кофе?- Спросит самый не терпеливый, подавляя возмущение.
   -Минуточку... -художник вытягивает лицо и немного высовывает язычок, когда смотрит на позирующих. Он всегда так делает, когда долгое и томительное напряжение, приносит свои плоды. В одной руке у него сразу умещается шесть кисточек; он ловко ими манипулирует, некоторые даже придерживая ртом. На палитре нет живого места - в ход идут посторонние предметы, на лице отпечатываются разноцветные мазки. Художник выглядит смешно и забавно, как чумазый ребёнок-непоседа.
   На кухне свистит чайник, но он даже не поведёт ухом в ту сторону; весь в работе.
   -У вас, там... на кухне... -кто-то скажет из группы, едва пошевелившись.
   -Прошу... Всего одну минуточку,- сквозь вставленную в рот кисточку, проговорит художник. -Осталось всего-ничего мазков, штрихов и картина будет готова. Друзья - вы смотритесь прям замечательно!
   Художник распаляется. Получая одновременно удовольствие от работы и от общения и вот... Общий портрет готов. Они до конца не понимают в чём секрет фокуса и поэтому один из них спрашивает:
   -Как? Ка-а-ак?
   -Если что-то не получается вдруг - покури сигареты "Друг". -Ответит художник и весёлый пойдёт наводит гостям кофе."

   Олег не понимает. Но потом до него доходит, что они ждут его слов о том, что завтрак закончен и ещё сопутствующих этому слова, после которых, будет рахрешено встать.
   -Восхитительно любимая! Просто бесподобно!- проговорил громко он, как прогремел, но они приняли это как должное. -Божественно!!!
  Далее он читает Благодарение Всевышнему за милосердное предоставление пищи и ещё о том, что не даёт им погибнуть с голоду.
   -Ну что же, прошу всех встать!- Словно осторожно сказала Тоня, взяв на себя функцию главы семьи. При этом она не смела смотреть в глаза мужу. Непозволительно.
   Все дружно поднялись из-за стола; Тоня, Гораций и Евклид подошли к Олегу. Жена взяла его руку; трепетное волнение от неё передавалось ему - его словно сковало и невидимая сила вибрации, овладела не только его телом, но и сознанием. Он выдерживает эту внутреннюю нагрузку и напрягая мышцы, будто встряхивает ими, скидывает неведомое ему прежде волнение как тяжёлый плащ и он снова пытается повторить недавно принятые ощущения, но уже по-другому. Олег по-новой прокручивает в голове пережитое минуту назад и, у него получается.
   Евклид подошёл к отцу с другого бока, прижался к нему, затем поднял голову на него и в глазах сына, Олег прочитал неподдельную грусть - грусть расставания. Читать по глазам - это Олег делает впервые, но... Впервые в жизни, можно трактовать, как и всю жизнь он это делал...
   Дольше ждать он не мог, и бегущий со всех ног поймав взгляд жены, спросил:
   -Либимая! Что всё это значит?
   Она улыбается чуть приоткрытым ртом и полные губы её, манят прикоснуться к ним своими, оставив вопросы на потом и предаться сладкому... Но Олег сдерживается и снова говорит:
   -Ответь мне, милая!
   -Странный ты сегодня какой-то, право!- Отвечала она, но не отвечая прямо, рисковала.
   -Да я и сам не пойму, что со мной и вообще, как здесь оказался. И куда мне нужно.
   Слова Олега, вызывают улыбку не только у его жены, но у Горация с Евклидом. Олег сам улыбается, и снова горячее тепло проникает во всё его тело... Какое же оно тёплое! Счастье-то какое!
   -Папа,- обращается к нему Евклид.
   -Да, сын мой!- отвечает он, но сам в голове прокручивает мысль и боиться её упустить.
   -Я решил, что тоже стану таким же, как и ты... Я точно решил... -капельки нерешительности совсем юного человечка, разрушали скалы гордости и величия, на которые его вознесли его же близкие. Но последнее он не расслышал и как-будто не по своей вине. То, что он слышал на самом деле, так это то, что вспоминается стих, который нужно выучить наизусть, и рассказать его выразительно перед строгой учительницей. Выразительность обязательна!
   Как он ни старался, но сказать то, что тебе не хочется говорить выразительно, для Олега было невыносимым. И с каким отвращением он наблюдал за одноклассниками, которые выдавливали из себя эту выразительность, тянули шею, напрягая жилы и краснея лицом. А потом с капельками пота на висках, ожидали оценки.
   У Евклида это получилось легко и сказать, что он притворяется, не поворачивался язык. Поглощённый его словами, Олег тонул в бушующем шторме неизвестности и любая попытка вникнуть в суть творящихся сейчас вещей, напрочь отказывалась подчиняться разуму и понимать всё это. Он только успевал глотнуть немного воздуха и снова его тянуло ко дну.
   -Ну вот, настало время,- с лёгкой грустинкой в голосе произнесла Тоня.
   -Да в конце-то концов,- возмутился в сердцах Олег так, что все одновременно вздрогнули. -Я ничего не понимаю. Какой час наступил? Чего час?
   -Час расставания! Тебе пора,- испуганно произнесла Тоня.
   Гораций и Евклид тоже смотрели на него с испуганным непониманием. Они первый раз видят отца таким потерянным, словно его кто подменил, как "ВНЕЗАПНО" пришедшая беда, не стуча, вторглась в их жилище.
   -Сегодня ты уходишь на работу. На сто тридцать лет,- продолжала тем же тоном Тоня, готовая к новой вспышке мужа.
   -Сто тридцать лет!!!
   Эти слова звонко ударились о потолок и со всего маху рухнули на пол. Ему даже трудно было произнести такое, не то что понять и принять как имеющее место быть.
   -Любимая, это шутка такая? Или что?
   -Мы будем скучать!- Она как-будто не слышала его, забивая стальные гвозди в мягкое дерево и трижды бросила горсть земли.
   -Мы будем ждать,- сказал Гораций, стараясь быть мужественным и крепко жать кисть руки отца; по-детски нежная ладонь, соприкасаясь с мозолистой, грубой и тёмной на цвет кожей, переминала чистые, белые пальчики юноши. Он лишь замечает как большой палец его сына умело загибается назад; он такой же широкий как медный пятак или...
   Как он ни старался, как ни пытался вскрыть зарытые глубоко в памяти события, началом которых служила эта сцена... Всё бесполезно. Прошлым назвать можно было то, что описывалось в главах книги выше. И то, со слов автора.
   Остальное - стена. Ни горячая, ни холодная, ни белая, ни чёрная, ни твёрдая, ни поддатливая. Одно название - начало. Только начало какое-то не с самого начала, а примерно с середины, либо ближе к ней. Раздумьями Олег поглощён был совсем не долго. Вся его новая семья - жена Тоня, дети Гораций и Евклид, как-то сначала отдалились примерно на два шага. С одной стороны у каждого из них немного вытянулось лицо и тело, а он сам как бы сузился и вызванный этим дискомфорт, означил перерождение...
   ... Олега втянуло как некоим живым и разумным существом, наподобии вакуума, в какую-то ни чем ни пахнующую сферу, не имеющая абсолютно никакую форму, ни цвета, ни запаха, ни названия. Он только увидел удалявшихся жену и детей, как за пеленой водной глади, разделяющей одно от другого. Они как поочереди махали ему руками, а Тоня иногда смахивала с лица слезу.
  И вдруг они потом исчезли вовсе, стало темно и немного сухо. Пронёсся бешеный вихрь, но не колыхнул не единого волоска на его голове и ему тут стала понятным, что он был молниеносно подхвачен этим же вихрем, и несомый странной, но ни на что не похожей стихией, удалялся куда-то, зная, что по-дальше от родных ему людей.
   Вакуум захлопнулся, словно плюхнулся квадратным куском льдины в котёл с кипящей водой. Пар, много пара ожидал увидеть Олег и приготовился к тому, что на его лицо, сейчас обрушится нестерпимым по ощущениям волна обжигающего пара и изуродует лицо. Но ничего не случилось.
   Казалось, что его мотало несколько часов, а то и больше, но всё длилось не больше одной минуты. За это время что он только не представлял себе, что ему только не превиделось, что только не казалось реальным и выдуманным. Сначало он видел себя, в сверхскоростной электричке и что несётся она огромной скорости. Но отсутствие пассажиров, двухместных сидений и больших окон, развеяло это видение как туман.
   Затем был тоннель; но не стены ему запомнились, а отвратительный запах, исходящий откуда-то издалека и в то далёко, куда его несёт собственная тяжесть тела. Но самым духотрепещущим было, это с головой окунуться в ледяную воду и понимать, что ноги и часть корпуса парализованы жестяной байдаркой и находишься вниз головой, чиркая макушкой по каменистому дну. Воздуха в лёгких не остаётся, терпеть нет сил, сейчас взорвётся.
   Что-то повело его за плечо и чем-то провели по лицу; Олег лишь сумел разглядеть белое, большое по масштабу крыло и удаляющуюся птицу.
   "Голубь,- промелькнула у него мысль, отчего он был уверен на все имеющиеся на тот момент проценты. -Голубь. Голубь.- Оно само срывается с губ, повторяется, но должная взаимосвязь,- то ли с этой птицей, то ли просто со словом,- никак не может, никак не ассоциируется с сознанием Олега.
   И только тяжёлый угарный запах, сравнимой с канализационной вонью, возвращал его к той реальности, с которой он думал, находился якобы в собственном доме, со своей семьёй. И она ему, эта реальность, совсем не нравилась.
   Его вывалило как ненужную, словно использованную вещь. Как из проезжающего общественного транспорта, несколько нетрезвых хулиганов. Как уголовник, заставший его Олег на месте преступления и выталкивает его из тамбура мчащегося вагона, прямо на полном ходу прочь; руки не слушаются, ноги не держат, а в голове словно не один литр водки. И тот, подступает к горлу, чтобы низвергнуться кислотой наружу.
   Олег упал прямо на копчик и по инерции сделал непроизвольный кувырок назад. А потом выгнул спину и превозмогая боль, задержал дыхание. Жёсткая, похожая на огромный угольный камень земля, источала жар. Было темно, но сотни огней, будто бы множество разожжёных костров на близком расстоянии друг от друга, или факелов, делало это место светлым как в новогоднюю ночь.
   Олег поднялся и первое, что он увидел, это огромные чугунные двери, раскалённые до красна и пыхнувший чёрный дым из щелей. За воротами горело громадное пламя, трещал огонь и слышно было много голосов. Там были люди, гремели металлические предметы и бранная ругань. На какое-то время голоса замолкали, только ворота становились ещё краснее и усиливался гул от пышущего огня. На пике всего этого, слышалось переливание какой-то жидкости из одного предмета в другой, что-то громко булькало, свистело, а после на некоторое время затихало.
   Неожиданно появился его брат Коля. Его тоже забросило сюда аналогичным способом как и Олега. И выглядел он более несчастней и жальче. Коля почему-то валялся на спине, как маленький и капризный ребёнок; он истерично катался по земле, испускал слюну, рвал на себе одежду и брыкался ногами.
   -Не хочу! Не буду!- Вопил он изрыгая слюну, похожую на пену.- Оставьте меня Ироды! Уроды! Не буду, отвяньте. Гниды!
   Олег быстро подскочил к нему, взял за руки и пытаясь его удерживать, говорил: 
   -Колька, ты что? Ты что так орёшь, братец!
   Коля на секунду остановил истерику, открыл глаза, чтобы посмотреть на того, кто с ним говорит, а потом продолжил, уже глядя на Олега:
   -Не хочу, твари! Отстаньте от меня, придурки! Сдохните мрази! -При этом он хотел освободиться от рук держащих его и отталкивался ногами в сторону.
   Но Олег сильней сжал его руки, и когда и это не помогло, он с силой отвесил ему добрую оплеуху, от которой Коля взвыл, но остановился и уставился ополоумевшими глазами на Олега.
   -Ты что делаешь? Не нормальный что ли.
   Голос был нежным как у женщины, а дыхание отрыжкой источало яблочное повидло. Вытаращенные глазёнки, словно его никто и никогда так не шлёпал, хлопали длинными ресницами, готовы были опалиться от парящего жара в этом месте. Стоило закрыть один глаз, и этот Коля вовсе не был похож на того Колю, что был братом Олега - удачное подобие копии, сотворимое талантливым шарлатаном...
   -А что ты орёшь как резаный!
   Олег продолжал держать его за руки, но видя, что Коля больше не истерит, отпустил.
   -Я не могу больше этого делать! -Коля зажмурился, что аж проступили слёзы. -Вот и ору!
   -Что? Что ты не можешь больше делать? Говори.
   -Не-е мо-огу-у-у! -заорал пуще прежнего.
   Истерика подступала снова. Олег ещё раз отвесил ему пощёчину, но уже не такую сильную, как до этого.
   -Перестань, говорю.
   Олег как-будто закричал, но на самом деле, у него просто так получилось повышенным голосом. Так он заглушил начинающий вопль брата, сразу его осадив. Тот дёрнулся несколько раз как под током, выгнулся на мостик как совсем юная гимнастка и повалился на бок. Коля рычал и выл, снова стал водить телом словно волнами и Олег в очередной раз вдарил ему пощёчину. Именно вдарил, потому что Коля, на секунду потерялся; он закрыл лицо руками, а когда убрал их, та половина лица, куда пришёлся удар, была вся красная.
   Так он остановился.
   -Ты в порядке? -Спросил его Олег и старался заглянуть в глаза.
   -Да-да, я в норме. Всё, ни бей меня больше! -Спонтанно отвечал Коля, но глаза прятал.
   -Как ты терпишь это, брат?- говорил Олег и слёзы у него уже текли.- Сто тридцать лет работы! С ума сойти! С ума сойти!
   Ответа он не дождался. В это время отворились ворота и прежде чем они успели распахнуться настежь, огромное облако тёмно-серого пара вырвалось наружу; сделав несколько огненых завитков, оно обернулось густым чёрным дымом и поднявшись вверх, исчезло. За огнём вырвалось куча невыносимой вони; сразу стало резать глаза, Олег жмурится и тут же закрывает нос пальцами. Но и этого оказывается не достаточно.
   -И вот так сто тридцать лет,- говорит подтверждая Коля и кивает головой,- сто тридцать лет.
   -Что? Что сто тридцать лет?- Спрашивавет Олег у брата, не открывая глаз и держа зажатым нос и ждёт, что тот ответит, хотя знает ответ наперёд.
   -Работать! Работать! Работать!
   Из ворот вышли двое одинаковых по телосложению людей. Они были все в саже, даже лица. Волосы у обоих подпалены, под самые корешки. Приблизившись к Олегу с Колей, они одновремено стали откашливаться, и на каждый резкий выхлоп кашля, вырывался чёрный дым из их ртов, как от огромного дизельного двигателя.
   Олег узнал в них Андрюху и Лёху. Андрюха между кашлем выругивался матом, всё время одно и то же. Лёха протирал внутренние углы глаз, ковырял в носу, сплёвывал чёрным и отряхивал то, что должно называться брюками и рукавами.
   Он первым сделал шаг к Олегу с Колей, подал руку и прежде чем сжать её, несколько раз чихнул.
   -Будь здоров, приятель,- поприветствовал его Олег, не выпуская при этом косого взгляда на Колю.
   -Спасибо!- Ответил Лёха, вынимая свою чёрную руку из белой ладони Олега и пряча её в карман.
   -Как добрались?- Продолжал, спрашивая он, кивая на Колю.
   - В целом, всё в порядке, нормально. Только вот посадка оказалась жёсткой.
   Отвечая, Олег смотрел на Андрюху, который высыпал из карманов брюк, а потом и из куртки, огромные горсти сажи, пепла и обгоревших кусков непонятного вещества, похожего на мясо. Складывалось такое ощущение, что там у него не карманы, а бездонная пропасть, отхожая яма нечистот и ещё чего-то, что обычным словом не назовёшь. Его рука словно ковш, погружаемый в каменный грунт, одним только нажимом пробивает неподдатливое чрево топи и выкорчёвывает отход. Его совершенно не заботило, что рядом стояли Олег, Лёха и Коля; занятый своим делом, он не собирался подниматься, ведь ниже падать было уже некуда.
   -Да-а-а! А я уже и не помню как сюда попал.- Лёха усмехнулся, но Олег заметил столько грусти в этой усмешке, что сразу защемило под левой лопаткой. Да и под правой тоже.
   Лёха вынул руки из карманов и стал тереть усердно глаза. Тут-то Олег заметил струйки стекающего пота на висках, а когда повернул кисти рук ладонями, он увидел кровавые мозоли, испачканные чёрной грязью. Через слои прилипшей грязи, прорезались линии жизни, судьбы и личной жизни тоже. Олег конечно же не знал, какая из них и за что отвечает, но, может всё ни так страшно...
   Олег хотел ещё что-то спросить, но тут из ворот вышел огромнейший великан, метра три-три с половиной ростом, атлетического телосложения. Великан словно выбежал, убегая от чего-то и на каждый его шаг, мы все подпрыгивали. Он вышел в пышных клубах дыма и по первоначальному видению, он был весь чёрный как самая тёмная ночь, как смола, но затем, когда дым постепенно рассеялся, он вдруг оказался красным, как раскалённая сталь.
   Великан был голым. Густая борода, на кончиках которой искрились маленькие тёмно-красные огонёчки - они то гаснут, то воспламеняются снова при мощном выдохе великана. На голове два коротеньких рога. Но он не чёрт! Это точно. И незнаю даже почему. Кончики рогов имели странный изгиб и он явно не бодался ими. Однозначно их предназначение было в чём-то полезном, потому-что они были истёрты и блестели на свету.
   На месте паха имелась густая растительность, из которой выпирал, согнутый наподобии рожка, толстый прибор. И тут Олег был уверен, что он предназначался не для того, для чего он существует у обычных мужчин. Наконечник имел вытянутую, но овальную форму персика и расклён был, больше чем остальные части его тела.
   Зато глаза ясные, голубые, как небо в летнюю и солнечную погоду.
   -Ух-х,- громко выпустил он воздух раздувшимися ноздрями и какие-то чёрные, в жёлтый горошек мотыльки, гонимые горячим воздухом, полетели в нашу сторону. Они так быстро порхали своими крылышками, что были похожи на множество миниатюрных вертолётиков, кружащих не так высоко над землёй. Приблизившись к нам, стал слышен их рабочий механизм и как стая мошек, начали кружиться над нашими головами.
   -Ну-у, выскочили на волю,- недовольно проговорил Лёха и немного махнул рукой, надеясь попасть на нескольких из жучков.
   Мотыльки резко взметнулись вверх, их огоньки стали максимально яркими, но недолго  покружась на высоте, вновь опустились к нам и жужжали их моторики, как маленькие комарики.
   -Вот назойливые,- проговорил снова Лёха и хотел было махнуть на одну и них, но не стал.- Ну хорошо, что пока это закончилось. Отпуск! Ура!
   Он хлопнул Олега по плечу и отошёл к Андрюхе. Тот всё никак не мог очистить одежду, если таковую можно назвать одеждой. Не то лохмотья, не то колом стоявший холщёвый материал, обгорелый на конечностях. От него шёл дым, как-будто он только что горел и его потушили, но от неё всё-равно исходила горелая вонь, щипала глаза и ноздри.
   Великан к тому времени, снова чихнул и выпустив очередную стайку светящихся мотыльков, проревел:
   -Сме-ена-а-а!
   Даже земля под ногами задрожала, но страха перед ним, Олег не испытывал. Лишь бы под ногами не треснуло, а так ничего такого... Чувство было другое, как должное и отнюдь, неизбежное. Что-то похожее на многолетнюю привычку... да нет, не многолетнюю! Многовековую привычку - смена-то, длиться-то будет, сто тридцать лет.
   -Сме-ена-а-а!- Ещё громче и требовательнее прогремел его голос. А ещё он топнул ногой.
   Помимо дрожи грунта под ногами, что-то в высоте тоже колыхнулось и возбуждённая этим волна, обдала всех чем-то влажным и кислым. Олег пригнулся заткнув уши, потому что и на них было оказано не маленькое давление. Когда утихло он первым поднялся, так как остальные всё ещё сидели пригнувшись.
   -Это нас!- Сказал Олег подойдя к Коле. Он взял его за руку и потянул, чтобы тот поднялся и шёл за ним.
   -Не хочу! Не буду!- Возобновил он твердить своё, как капризный, но взрослый человек.
   -Идём! Идём же!- Не отставал от него Олег и вот он ведёт его прямо в ворота, но тот слабо упирается.
   Олег старается не смотреть на великана; как Коля не хотел туда идти, как он не упирался и как не кривлялся, ножки его сами волоклись, хотя он и всем телом наваливался на плечо брата, возможно стараясь повалить и оттянуть время тяжёлого начала.
  Там внутри полная тьма, но с каждым шагом, с каждым новым прикосновением ступни, становилось ещё жарче, чем было за воротами. Олег чувствовал, как через толстую подошву к ступням подбирается что-то горячее, как несколько малюсеньких змеек, жалят пятки, икры, колени - и понимание того, что просто так здесь не постоишь, спасительным холодком притаилась в груди. И только.
   Коля же вёл себя так, будто бы был здесь не один раз и не зря себя так он сейчас ведёт. Теперь не Олег вёл его под руку, а он шёл сам, в нужном направлении, а Олег держался за него, чтобы не сбиться с пути. За их спинами громко захлопнулись ворота и со скрежетом задвинулся засов. Теперь вздрогнул Олег, но так, незаметно. Стало совсем жарко - ещё немного и можно сказать, что терпеть это будет невозможно. И предчувствие, что это надолго, подтверждалось тем, как великан приближался сзади.
   В некотором углублении, и как позже узнал Олег, что в середине, горел огонь. Издали он похож на костёр, но какой-то сжатый, как смятый огненно-жёлтый лист бумаги. Сам очаг был ниже уровня пола, но горело белым-белым и выпрыгивающие искры, имели вид пластиковых капель; они падали и растекались по коричневато-красному покрытию пола, словно расплавленный металл и наподобии бенгальских огней, прыская мелочью искр, исчезал бесследно в пространстве.
  Возле самого очага валялись две лопаты, с деревянными изогнутыми черенками и вогнутой лопатиной. На деревянных кругляках, что в начале, что в их концах, были до блеска натёрты поверхности. Кое-где даже Олег заметил пятна похожие на кровь, отчего следовал вывод, что тем, кто работал с ними, было не сладко. На конце каждого черенка находился стальной крючок, одетый сверху. Его предназначение было для него загадкой, как и то, что он тоже был натёрт до блеска и даже лучше, чем на деревяшке.
   Коля быстро подхватил ближнюю к себе и также быстро стал кидать ею уголь, который находился слева от Олега, и который из-за чёрного цвета сливался с тёмной обстановкой помещения, потому-то он и не сразу эту кучу заметил.
   Вторая лопата предназначалась ему. Олег слышал тяжёлые шаги великана за спиной, и вот очередной его выдох обжигал ему затылок. Черенок был горячим и влажные ладони являлись хорошим сцеплением с деревяшкой и... пошло-поехало. Олег сначала считал сколько он кинул лопат угля, сравнивался с Колей, но уже на двадцать первой он сбился. С каждый брошенной порцией огонь увеличивался, обжигал лоб и нос, опалял ресницы. Пальцы рук тоже наверно жгло; они покраснели как варёные раки, наподобии тех, что к столу подавала Тоня. А ещё было больно глазам; Олег их сначала, приближаясь к огню, просто закрывал, а позже, следуя вырабатываемой привычке, делал всё вслепую.
   Через некоторое время великан нёс в руках огромный чан. От натуги он рычал и исходил пуком. Вонища стояла неимоверная - зажимай, не зажимай нос,- бесполезно. Олег еле сдерживал желание сорваться на смех, что сам по-тихоньку пукал и отравлял и так отравленный воздух.
   Когда чан грохнулся на металлические подставы, расположенные с боков огня, великан облегчённо выдохнул множеством миллионов жёлтых мотыльков. Только теперь они летели в полном беспорядке, и в разные стороны. Всё это было похоже на спасение, нежели на проявление природных позывов к процветанию и размножению. А так как выхода из этого... помещения не было, бедные мотылёчки, забились в самый далёкий и высокий угол, где наверное меньше всего было жарче и образовали собою большой, светящийся шар. Он словно на невидимом основании, вибрировал в своём уголке ударяясь о закопчёную стену, но мерцание понемногу угасало, шар уменьшался в объёме и вскоре вовсе исчез, плавно опустившись на пол. На его месте осталось лишь горка серого пепла.
   К этому времени великан нёс огромный мешок, перекинув его через плечо; он склонился чуть ли ни к самому полу. Остановившись около чана, великан сделал паузу, для перевода духа. Потом стал часто и глубоко дышать, отчего снова из ноздрей вылетело сразу несколько облачков со светящимися жучками. Повторив весь процесс предидущих мотыльков, те тоже оставили после себя несколько кучек серого пепла. А когда огонь в очаге разгорелся и стал светлее, то было видно даже закопчёные сажей стены и потолок, и в каждом углу и не только, огромное количество таких серых пепельных кучек.
   Взревев от натуги, великан выпрямился во весь рост и словно штангист, вырывающий снаряд от пола ввысь, бросил мешок в чан. Большое облако тёмно-синего цвета, вырвалось вверх к потолку и такое же вывалилось через края чана. А когда оно ударившись о потолок и на обратном ходу приблизилось к огню, произошла вспышка. Олег сразу увернулся и прикрыл лицо рукавом. Тут же завоняло палёным, хлопчато-бумажным материалом и пригоревшим мясом.
   Вдруг сделалось немного темно и тихо, а после великан прорычал:
   -Огня! Огня! Сукины дети.
   Коля, когда укрывался от вспышки, слишком далеко выронил свою лопату и прежде чем он начал работать, Олег кинул около десятка лопат угля. Пламя поднималось - языки, как щупальцы доселе неведомого чудовища, лапали обгоревшие стенки чана, подбираясь к верхушке. Но пополняющиеся порции угля, делали его менее пластичным и гибким; оно меняло цвет на белый с синим, а рычащий рык острых, как иглы дикобраза, языков, нагнетали мощь так, что возле него плавился грунт как пластик на открытом огне.
   Чан раскалился до красна и чуть ли не стал прозрачным. Было сквозь видно бурлящее месиво и пузырившиеся полусферы, лопались и брызгами разлетались по стенкам чана, а некоторые наружу. Олег впервые почувствовал, что руки, а вместе с ними и спина, могут отвалиться; они тоже становились прозрачными, гибкими даже в тех местах, где это просто невозможно. Но сейчас они начинают ему отказывать и не слушаться. Какое-то неимоверное чувство безнадёжности и вместе с ним и отчаяния, закрались в душу Олега, и так стало больно, так защемило под лопаткой; он зажмурился. Выдавленная капля слезы не успев прокатиться по щеке, зашипев, испарилась в еле заметной дымке.
   А не прошло-то и часу времени, после того как он здесь оказался. Если время вообще существует тут как единица измерения, что вериться ему с трудом.
   Великан бросил ещё несколько мешков в чан и когда он был полон, творилось такое кипение, бушевала такая стихия, на потолке скопилось такое количество пара, что заполняя пространство сверху и опускаясь вниз, он доставал до головы Олега и щипал глаза; Олег наклонялся, гнул спину, работать было сложнее. Носом тяжелее дышать, резало гортань, а если вдохнуть ртом, то можно было обжечь гортань, лёгкие и желудок. На самом потолке появились каменные сосульки, готовые оборваться и воткнуться в кого-нибудь из них. Под воздействием огня падали капли, как камни и падая в костёрили рядом, сразу же плавились и сливались с грунтом. Те, что отскочили дальше, становились камнями.
   Олег посмотрел на Колю, но тот словно превратился в зомби. Опалённая чёлка немного дымилась, не было бровей - за место них обожённые дуги, как нарисованные углём. Кожа на щеках потрескалась и облазила. Подошва на ботинках дымилась, а от одежды шёл пар.
   Посередине творившегося кипения, раздался такой треск, такой гром, что прежний шум и тому подобное, было лишь мелким озорством трусливого хулигана. А потом как-будто металлический скрежет меж которого попал мокрый песок и словно на пустом пространстве, чуть по-дальше от самого очага, развезлась чёрная дыра. Кайма вокруг неё имела светлые, спиралеобразные линии, уходящие внутрь этой дыры, тем самым как бы утягивая это самое пространство внутрь. Она как бы втягивала то место, в котором они находились. При этом получалась такая деформация вокруг этой дыры и даже самих Олега и Коли, так как они находились возле неё. Тяжёлое растяжение в плечевом суставе и в области паха. Олег хотел выронить лопату, но она прилипла к ладони.
   Он отчаянно гнал от себя мысль о том, что это за место, особенно, за что он здесь оказался. И главное, что это за дыра. Единственным весомым аргументом было то, что это жена Тоня и их дети - Гораций и Евклид. Если с ними всё так хорошо, если ничего не было заметно, что могло бы положить такому... но ему ничего не припоминалось. Как в тупике.
   В это время дыра росла и пик деформации так растянулся, что Олег ощущал разрыв внутренних органов, при чём особого физического ущерба он не почуял. Вновь заваняло жжёной резиной и пригоревшей посудой. А ещё чем-то таким тошнотворным, что при других обстоятельствах, Олег бы стерпеть не смог.
   А потом Олег увидел как великан подошёл к чану с кипящей жижей, поддел её своими рогами и приподнял. Теперь понятно было для чего у него они такие, со странным изгибом на самых кончиках. Та область тела, где должна быть шея, надулся такой шов, в два раза больше головы великана. Выступили жилы в толщину наверно с руку Олега. Странным немного, сворачиванием головы, великан выплеснул чан с содержимым в образовавшуюся дыру. Наверно там внутри оно было с узким жерлом, потому что от жижи, воронка получилась очень узкая, но с огромной силой втягивания.
   Пока великан выливал содержимое чана, Олег с Колей отошли от беснующего огня по-дальше в сторону и уже оттуда наблюдали за поглощающим процессом. Эхо вываливающегося громко ударялось о потолок и звенело в ушах, отчего создавалась иллюзия вибрации головы и туловища.
   Когда всё закончилось, великан бережно поставил чан на пол и облегчённо выдохнул, закрыв глаза. Он стал меньше ростом и как-то осунулся.
  -Уф-ф!- медленно вышло из его рта, несколько раз прошлёпав губами, как у балующегося мальчугана.
   Шум прекратился и гул поглотили стены. Они словно впитали в себя эти звенящие и вибрирующие молекулы звона, и замерли в ожидании повтора. Тишина. Олегу казалось, что вечность зацепилась за окончание, а может это только начало чего-то и ему становится страшно, что время просто-напросто, остановилось. Хотя куда страшнее свариться в кипящем, непонятном с чем котле, где вероятность тому состояться, сто к одному, к своей реализации.
   Великан подошёл к ним и громко плюхнулся на пол рядом. Поднялась пыль, но не высоко; серое с коричневым вещество, словно облили мгновенно высыхающим раствором, но матовый оттенок, вернул воображаемое обратно на пол. Сразу потемнело и только что пылающий очаг, теперь напоминал безобидный костерок, на который стоит только пописать и он затухнет. Великан потёр свои, ещё покрасневшие ладони и с лёгкой ухмылкой, без рёва произнёс:
   -Ну что, покурим,- он попеременно смотрел то на Олега, то на Колю, и продолжил,- а кто не курит, рассказывает интересные истории из своей жизни.
  Он завёл свою огромную лапу себе за ухо и достал папироску. Папироска была большой, крупной. Олег даже разглядел название, "Казбек". От кончиков красных рогов, ещё шёл дымок; великан наугад, но точно прислонил к кончику папироску и та быстро прикурилась. Великан глубоко затянулся и выпустил пару колечек над собой.
   -А можно спросить?- начал Олег, уже в некотором роде проявляя симпатию к этому существу.
   -Валяй,- ответил он, снова глубоко затянувшись.
   "Кого-то он всё-таки мне напоминал,"- подумал про себя Олег и посмотрел на пальцы ног великана. На одной было четыре, на другом три. Догадываться куда они подевались, у Олега не было ни малейшего интереса. Хотя чан с кипящей жидкостью, мог и...
   -Кто ты такой? Как тебя звать?- Олег говорил спокойно, но нервозность выдавалась движениями рук.
   -Кто? Я?
   Великан начал смеяться, медленно, потом быстрее и быстрее, пока не дошёл до нормального, человеческого темпа. Он завалился на спину, нечаянно выронил свою папиросу, которая обожгла его задницу; великан сначала взревел от боли, потёр обожжёное место, а потом продолжал закатываться от смеха и стараться толстыми кривыми пальцами, подхватить папиросу. Его поддержал Коля, но тот смеялся не так эмоционально; видимо поджаристая кожа на лице, держала эмоции на крепком замке. Потом он несколько раз кашлянул и пару раз пукнул. От этого усмехнулся и сам Олег; его будто обмазали тугоплавким раствором цемента и все те движения, которые требуют потянуть мышцы рук, ног, тела и лица, показались ему очередным преодолением препятствия.
   Когда великан наконец успокоился, когда наконец-то он вставил в свой большой рот папироску и несколько раз втянул серое облако никотина, он ответил:   
   -Я Миша. Миша я!- Великан чихнул и из носа вылетели ошмётки чёрных-чёрных соплей, которые некогда были зелёными. А за ними пьяные, либо оглушённые мотыльки; бедные жучки словно попадали в воздушную яму и вновь взлетали. Мотыльки уже не торопились лететь в дальние углы. Они довольные порхали вокруг дымящейся головы великана и меж его раскалённых рожек. Олег стал быстро вспоминать что-то связанное с этим именем и кроме как двоюродного брата отца, он больше никого не знал. Только лицо его от этого, становилось глупее.
   -Это шахта,- великан повёл рукой, показывая это место.- Я главный кочегар. Вы - мои помощники, кочегарчики. Или кочерджишки. -Он опять засмеялся, пыхтя папиросой.
   Если присмотреться, у него белые зубы и немного обворожительная улыбка; дуги обожжённых бровей, складывались домиком так, что если закрыть нижнюю часть лица, к примеру чистым листком бумаги, то он был похож на доброго, мультяшного мишку. Да он и так - Миша. Когда он смеялся, с левого глаза стекала слезинка и смывала копоть с его щеки.
   "Гм-м,- подумал Олег,- такой смешной, забавный и интересный..."
   Лицо было белым, чистым, как у обычного человека. Сомнения таяли как снег на весеннем солнце, но особой радости от этого Олег не испытывал.
   -И что мы все тут делаем? Для чего всё это?- Вопрос по своей сути для Олега уже как бы ничего не решал, но узнать в чём дело, что это за место, он должен был.
   От его вопроса, как великан, так и Коля задрали высоко брови. Растянувшееся части лица, показали подчёркнутые морщины и запавшую в них сажу.
   -Что?- Олег развёл руками.- Да! Да, я незнаю, что здесь, чёрт возьми, происходит? Что здесь делаю я? Почему? Что, в конце концов, была эта дыра?
   Огонь в очаге немного поубавился и стало темнее, но тени на стенах от него стали только отчётливее. Они прыгали в такт языкам пламени и как бы дразнились, кривляясь, словно специально, чтобы вывести кого-нибудь из терпения.
   Их молчание ещё больше возмутило Олега; он готов был отсечь нечто от себя и бросить к их ногам, и провогласить: "На те, жируйте! Не подавитесь! Только зачем строить всю эту хренотень?" Но вместо этого, он обратился уже непосредственно к Коле:
   -Брат, ну может ты мне объяснишь, что здесь, чёрт возьми, творится?
   -Брат!?- Скривил лицо, или то, что от него осталось, Коля.- Что это значит, брат? Слово какое-то странное,- он перевёл взгляд на великана Мишу.
   Великан не понимал о чём это мы, но не вмешивался. Он вытягивал вперёд толстые губы, переминая в них папироску "Казбек".
   -Ты мой напарник. Мы работаем здесь с тобой, вот уже...- Коля стал загибать пальцы. Потом пару разогнул и снова загибает три, или четыре пальца.- Уже несколько смен...
   Наконец великан Миша вошёл в тему и уже он продолжал говорить; он словно понял в чём дело и стал объяснять Олегу что к чему:
   -Это цех, по запуску событий. Их огромное множество, и мы такие не одни. Возникающая воронка, это изголодавшаяся событиями судьба. Оно истощается и высосав уже имеющееся, низвергается сюда за новой партией. Мы готовим, так сказать, жаркое, из сырого сырца грибов-повода. -Он затягивается, придерживает дыхание и выпуская струю никотина, прищуривает глаза. А потом договаривает,- переизбыток эмоций, нервные срывы, сердечные приступы - все эти вещи истощают сосуд, в котором теплится так называемая вами же, жизнь. А мы работая, держим её в тонусе.
   Великан Миша как порядочный интелегент, даёт Олегу время переварить услышанное, а потом, не спеша, продолжает:
   -Конечно же, во время готовки, такое источает просто невыносимый запах - меня выворачивает наизнанку, как только почую это. Так что и мне, бывалому кочегару, не сладко приходиться, не то что вам. Но когда открывается воронка и я выливаю кипяток, когда даётся новый толчок к событиям и порой даже очень сильный - осознаёшь всю величину своего занятия, его важность перед тысячами, а может перед миллионами таких вот, как вы.
   Великан на секунду о чём-то задумывается; зрачки голубых глаз поблёскивают сквозь серую пелену выпущенного никотина и чем-то выражение его глаз, Олегу становится знакомым. Не хватает какой-то одной детали, чтобы понять кто он...
   -А сто тридцать лет?- спрашивает Олег.- В чём прикол?
   -Никакого прикола,- отвечает спокойно великан Миша.- Реальная, стандартная смена - всё чётко по заданному графику и я даже думаю, чтобы увеличить её. Но времени...
   -Ну нет,- воскликнул Коля, вскочив с места как ужаленный в одно место,- это уже будет слишком. Не-ет!
   Великан Миша подмигавает Олегу и начинает громогласно смеятся; поддрагивают его волосатые сиськи, живот и плечи, ну и раскалённый наболдашник между ног. Музыкально пердит и заваливается назад.
   Площадь помещения наполняется жёлтыми мотыльками - они кружаться хороводом, в один и в несколько кругов. Обстановка для Олега разряжается и он тоже смеётся. Что-то невидимое и непонятное само снимается с плеч, ему становится легко и маленький костерок теперь не жжёт, а греет.
   Коля тоже ржёт как полумный, а вспышки жёлтых жучков, образуют нечто похожее на салют. И тут бывает... нормально.
   "ВНЕЗАПНО" великан Миша начинает громко хлопать в ладоши и также громогласно говорить:
   -Ну чё мальчики, делу время, судьбе вынь и положь событий! За работу, за работу! Огня! Огня!
   Потом он поднимается, подходит к костру и дует на него.

                Глава  15
   Скорость - это Движение, это Сила, это Преодоление своего внутреннего сопротивления и сжение лишних килокалорий. Так как-то! Также это не приверженность только одних хищников и спасающихся от них бегством несчастных антилоп и косуль. Это сама сущность передвижения, всех живых видов населяющих нашу планету. К ним же я отнесу и человека. В первую очередь - человека.
   Это расходный материал тщательно собранной в закрома энергии, при чём обычно это больше, чем имеет свойство помнить и сохраняться для будущей траты. Мало кто об этом знает, а то бы... Ух-х! Да ладно! Кто с ней сталкивался, для них это уже не секрет. Но так, для общего саморазвития, ещё, это сжатость большого количества - наполовину жидкого, наполовину сухого - вещества, плотно взаимодействующего между собой как химическая реакция при проведении учебного опыта для учащихся. И не факт того, что оно не прекращает своего внутреннего движения, при остановки внешнего; эффект отталкивания сулит проблеме, что чревато взрыву.
   Скорость - сила, а сила, как известно, проявляется в соперничестве. Безграничность в проявлении оной, порождает феномен в одном; в другом случае - это крайность. То и другое, безумие в действии - автоматизм укладывается в ровное построение, порой располагаясь на самом краю, и щёлкает партии... Тому масса примеров.

    Резко набравший скорость Олег, унёс с собой клок сорванной цепи и он настолько далеко убежал вперёд, что звон обрывка звеньев, стал недоступен для их слуха. Бежавшие вслед за ним Лёха, Андрюха и даже Коля, вскоре потеряли его из виду; ветер разметал воздушные следы их шефа, а они словно провалились на уровень ниже, где ещё темнее и выро. Даже Лёха, старавшийся ни в чём не уступать шефу (но в целях чисто соревновательных), и тот не смог угнаться за ним; не обременённый привязанностью, Лёха сдал позицию. Резвость их старшего была не сразу понята его коллегами, а когда синдром дефицита внимания поднимал планку уровня доходчивости, было уже не важно, на каком они уровне. Как-будто сам того хотел... хотел исчезнуть.
   Знак, сам за себя говоривший о нём же - как немой образ, сверкнувшей и тут же пропавшей спины Олега... и исчез. А что говорил-то? "Да хрен его знает? Что, или про что?"- рассуждения, обсуждения, доводы.
   Лёха отталкивал мысли о любовных наветов по поводу подкатов шефа к хозяйке. И даже то, что Коля говорил открытым текстом, воспринимал как бред подзаборного пьяньчужки, которому почему-то верят. Он это игнорил, а верил лишь в то, что Коля был настоящим психом - баловнем, покровителем шакалов и падальщиков. Это может даже признаётся и самим Колей, что при близком знакомстве, не покажется столь странным. А если и не считать его психом, то изредка съезжающим типом с катушек, как раз самое то. Только вот эти съезды бывают так ощутимы для всех и частыми, что порой привычный уклад работы, резко становился не привычным. Возможно отсюда и неприятности, за которые расплачиваться приходиться всем. 
   Но это так, для общего определения действующих лиц в романе.
   Бежавший самым последним Коля, задыхался от отдышки, хватал ртом охапки воздуха, но на последнем вдохе окликнул убегающего от него вперёд Андрюху, чтобы тот остановился и обождал его; удаляющаяся спина товарища, вот-вот могла скрыться из видимого обозрения, и чтобы не остаться одному посредине пустыря, Коля взывал осекнуться.
   Голос пихнул Дрона в спину в тот самый момент, когда он делал вдох. Да он и сам не прочь остановиться; не особо стараясь угнаться, а делая только вид, он словно бежит и выполняет работу, словно тот обрывок цепи, тянущийся от шефа невидимой нитью, тянет его в неизвестность, только потому, что кому-то это нужно. Но не ему; ему бы булыжник под ноги, чтобы споткнуться об него и упасть, и разбить колено. Но можно и локоть, и даже нос или лоб, чтобы остаться до утра и больше никуда не бежать. Его отведут назад и позволят лечь и даже закрыть глаза. А в конце смены ему посочувствуют и похвалят за усердие.
   Но ничего нет под ногами - дорога ровная. Только звучит спасительный позыв друга и... Снова автоматизм - в движениях замечается отключение от основного источника питания. Тело останавливается.
    -Терпеть не могу бестолковую беготню,- проговорил подоспевший Коля, облоковтишись на спину товарищу, который стоял, наклонившись вниз и переводил дыхание. -Хренов ипподром - я в бегуны не нанимался. Ты нанимался, скажи?- обратился он к другу хлюпая губами.
   Сарказм, как желание пошутить, когда совсем не до шуток. Ничего не получится. Андрюха отвечает не сразу; глаза заполнились бегующими зайчиками, а изжога в груди подзывала рвоту. "Сейчас бы семечек жареных," -только и думает Дрон.
    -Что поделать, дружище! У нас работа такая,- ответил он и закашлялся. Но о чём его конкретно спрашивал Коля, Андрюха точно не понял, да и не хотел понимать.
  -Работа такая,- передразнил его и усмехнулся Коля, выделяя слова и обводя каждую букву по несколько раз.- Работа такая - собачья работа, Андрюша! И мы с тобой псы сторожевые. Что, скажешь не так! Ну, скажи?
   -Незнаю!
   -Незнаю,- снова передразнивает Коля. -Я знаю. Спрашивай меня. И я тебе отвечу.
   Они переглянулись пустыми взглядами, ничего не значащими по смыслу в определённый момент, но маячивший блеск притуманенных зрачков не заполнял, а дополнял пустошь в море жидко-кристаллического пространства, ещё одной порцией бессмыслицы. Бессмыслица для них порок обыденности и если предел пересекается, а пересекается он периодически раз в определённый промежуток для каждого из них времени, то это сравнимо как выпавший средь недели внеочередной выходной, с обязательным последующим похмельем. Обыденность застревала так глубоко, что возникающие возможности к переменам, вызывала головную боль, чесотку и мигрень.
   -Блин, я только в брата поверил. И такой опрофан провернулся.- Коля словами выражал своё же бессилие и слабоволие, переваливая с себя на плечи другого.- Впервые с ним такое!
   Отрезанные от главного, как от мамкиной сиськи, эти двое словно зависли в пустом газообразующем, выделяемое ими же, пространстве, а не имея перед собой цели они не понимали, что разрушаются как личности, как индивидуалисты.
   Но шаги, стремительно приближавшиеся к ним, заставили их встрепенуться и твёрдо опереться на землю.
   То был Лёха, вернувшийся за ними. Он будто бы и вовсе не бежал; ровное, стайерское дыхание, как на прогулке по парку с собачкой на поводке.
   -Ну что встали,- с нотками грубости в голосе, обратился он к ним. Только сейчас стало заметным, что и он-то несвеж.- Шеф там один, а вы тут сопли пускаете. Собиритесь...
   Он повернулся туда, откуда только что прибежал; ночь поглотившая пустырь, как детское одеяло в детстве у каждого, служило спасением от темноты. Но сейчас, когда взрослый и не веришь в чудовищей под кроватью и в шкафу, что может быть за тем одеялом, название которого - ночь. Можно ощутить себя мелочью, насекомым, муравьём, ничтожеством. А может ещё хуже, хотя вряд ли хватит фантазии, чтобы воспроизвести это в воображении.
   -Слышь, Лёх,- начал Коля как бы переворачивая лист бумаги,- этот прыткий беглец там тоже один. Верно! Так если что, то Олежка и сам с ним справится. Ну, а если уж упустит, то мы ему же ничем не поможем.
   Коля цмыкнул губами, словно сделал умное заключение чего-то, а потом, так филисовски добавил, как послесловие:
   -Я думаю, им есть о чём поговорить!
   -Пустая болтовня,- оборвал его Лёха, взрывом воздушных волн. Встрепенувшееся волнение, от которого стало немного светлее, но никак не легче. Лёха, готовый командовать в отсутствии шефа, вдруг вырос на целую голову, стал шире в плечах, а голос, прозвучавший пару секунд назад, гремер словно гром средь... тёмного неба, тёмного горизонта, тёмной земли - только гладко и без острых углов. Но это только от нехватки опыта.
   -Ты говоришь так для того, чтобы оправдаться, проявляя слабость и вообще... - Лёха резко рубанул рукой по воздуху, а изо рта брызнула слюна и что удивительно - это заметили все.
   -Не много ли ты глаголишь, Лёшка!
   Коля расправил плечи как крыльями и ощущаемая широта его спины, прям так и пёрла за экран воображаемого портрета. И не видно тех метров, что он недавно пробежал и то, что если бы ни Дрон, с нагнутым торсом, лежал бы сейчас Коля на земле, чуть дыша и дёргал бы поочерёдно конечностями в судороге.
   Лёха читает Колю и может даже не глядя, определит блеф и бред сивой кобылы, писанный на широком лбу, прикрытым подпаленной чёлкой.
   -А если и много, то что?
   Коля было подался вперёд на него, но не пошёл; Лёха просто повернул к нему голову и тот остановился.
   -Ты мне что-то сделаешь?- продолжал он и маленькая власть, еле заметно заполнила пустоту, которая отвечала глухим звуком, где-то далеко на глубине уличного колодца с позеленевшими стенами. Потому и вода с запахом плесени и тухлятины. Он знал о существовании этой ёмкости; она была как бы в стороне, не мешала своим присутствием. Не болталась при ходьбе, не храпела во сне, не чавкала, когда ела вкусный суп. Но ждала. Ждала часа и по мнению Лёхи, он наступает. Иначе было при первой встрече; Коля сразу хотел взять его в оборот. Одним нахрапом, чтобы разом подцепить на крючок и больше никогда не отпускать. Увы! Не получилось. И если бы не брат Коли, ещё неизвестно, чем всё это закончилось.
   А наполнявшееся уже текло через верх; Коля держал рот закрытым, чтобы не захлебнуться, а Лёха ловит волну и резко поворачивается к Дрону. Он словно отрезал себя и его от Коли и преисполненный на действие сказал тому:
   -Ну что стоишь, давай за мной. Или ты с этим, немощным!
   В такие минуты, ты либо лев (а также тигр, носорог, бегемот...), либо кролик, защипанный и готовый в скором времени сдохнуть от какого-нибудь падежа. На самом деле, это выбор, твой собственный, который если и не изменит твоё ближайшее будущее, то хотя бы даст возможность на следующий выбор, а потом на ещё один, пока не выведет тебя на чистое поле, с цветущими ромашками и попутным ветром, где раскроются тысячи попутных дорог.
   А пока что Лёха рубит топором, и цветущие ромашки, и тысячи попутных дорог...
   Дрон отчаянно посмотрел на Колю, как обиженный котёнок, на полуторагодовалого сопливого младенца. Нет, не обиженный - обгаженный собственным дерьмом; тот был для него уже как за прозрачной стенкой, покрашенной в красный цвет, или за красно-белым шлагбаумом раскрашенным в полоску, через которую уже нет входа. Без главного - как без своей головы - она хоть и есть, но в то же время она как под рукой, под потной подмышкой, в тепле...
   Андрюха хоть и с неохотой, но тяжёлым шагом последовал за позвавшем его товарищем... нет, уже не товарищем, а старшим - без лишних слов, без пререканий, без соплей... Он даже не пыхтел недовольством и не смотрел на Колю как на спасителя и друга.
   -Давай, давай!- подбадривал его Лёха,- шевели батонами! -И бьёт тупым носком ботинка поджопники,- один за другим, один за другим...
   Николай понял, что проиграл и возможно отыграться ему сегодня уже не получиться. Хотя кто знает. Если только с помощью брата. Он от досады на Андрюху и на всё, что его сейчас окружает, громко сплёвывает и на выдохе шипит "Сука!", но злится на себя и не понимает того, что...
   ... и бежал вслед за ними, пытаясь хотя бы не отставать и не терять их из виду. Так они проследовали около километра; средний темп, которого придержавался Лёха, будто бы тросом тянул за собой и Андрюху, и Колю - а последнего словно волоком, да мордой вниз.
   Не хочется быть дотошным занудой, но описываемая сейчас троица, являла собой ни что иное, как жалкое подобие отбросов самого низменного общества из всего того, что низменного существует. Или было бы вернее обозначить их, как... как... о чистоте мыслей, сейчас никак не думается! По-моему, я перебрал с поиском философского обозначения людей, без определённого места... под задницей. Хотелось быть тактичным и не прослыть невежой и матершинником, но бегать среди ночи, по пустому полю, сами незная толком для чего - могу назвать только нехорошим словом. Но как выразился до этого один из них, "такая работа!" А как другой добавил, "что у них работа-то - собачья!"
   Нет, в целом-то они в курсе для чего бегут, стараются, но в общем, это можно натянуть и на паранойю. Да-да, при чём в лёгкую. И победные лавры пожинать, точно не им. Только стоять в сторонке и наблюдать с боку.
   Стая чёрных и крупных ворон, с трескучим карканьем пронеслась точно над ними, словно гром средь ясного неба и в том же направлении куда они бежали. Странным ощущением находящееся в центре живота, каждый ощутил острый укол - кто-то выше, кто-то ниже. Вороньё однозначно так переговаривались между собой и можно даже было разобрать ругаются они, или каркают друг другу любезности. Хотя вежливость, таким птицам, присуща отчасти и по-человечески вороний крик, может означать только приближение беды. Чёрными-чёрными пятнами, на чёрном-чёрном небе, проследовало волной плавное течение полёта крикливых птиц и только их шумное порхание крыльев и хвостов, было чётким образованием воображения. Но каким-то странным, и немного взволнованным чувством их видения были одинаковыми. Лишь разность в цветовой гамме, отличалась подачей света, оттенком тонущих во мраке теней и... крик. Кар они слышат одинаково...
   Как розовые червяки колышатся на крючке, под сметающим всё на своём пути порывом ветра, исходящим неизвестно откуда и несущимся в противоположном направлении, но... Но им невозможно быть оставленными, брошенными, наконец вырванными с корнями и... розовый цвет ведь так смягчает, так приманивает, радует глаз - веселит. И даже самое отвратительное и мерзкое, порой может стать самым прекрасным из всего существующего.
   Лёха же, ставший теперь в этой троице главным, каждый раз, когда растояние между ними значительно увеличивалось, подстёгивал отстающих крепким словцом, подтягивая их за собой и наслаждался - наслаждался мимолётной, случайной и такой маленькой властью. Он обращался конкретно ни к кому, а к обоим, вместе взятых. В этом-то его и провал. Нет, это не так катастрофично; такое надо уметь делать, набираться опыта, выводить из ошибок прок и пробовать, пробовать по-новой. Но дальше... Дальше!
   Прелесть вечности, скорее всего в её неповторимости. И не в бессмысленном беге по кругу,- будь то торопливость, или неспешность - неважно. Разность видеть - счастье маленькое, но тёплое; держится в нагрудном кармане, или в брюках - в портмоне с иностранным названием на передней части предмета. А лучше вживить её в тело, как капсулу, или как чип - так надёжней и... Не смоешь, не украдут, не подсмотрят. Не будешь потом ночи коротать на уличной скамейке и с ужасом представлять наступление холодов.
   Вечность интересна в преодолении расстояния, неповторяющегося и впечатляющего действия на удовлетворительное настроение, часто сменяющееся на хорошее и отличное, и наоборот. Однотонность ведь затирается до дыр.
   Скрупулёзно подмечать мелочи, состовлять из них ассоциации, коллекционировать, чтобы через некоторое время вернуться и пережить всё по-новой.
   "Несёт..."
   "Ага! Как по гладкому..."
   "По скользкому! Правильно надо делать!"
   "Что?"
   "Тормозить..."
   "Притормаживать..."
   Смотреть вперёд. Качество присуще не всем, но каждому возможно продумывать переднее место на клетке и заниматься его строительством, обустройством. Я имею ввиду строительство шаг на два, а то и три вперёд. Лёха кусал и откусывал, рвал и сглаживал острые углы губами. Но как он ни всматривался вперёд, как не исходил от него луч величия,- он ничего не видел и уж как-то засомневался, в правильном ли направлении они следуют. И чтобы не сделать ещё больших ошибок, Алексей решил остановиться и оглядеться стоя на месте. Дождавшись, когда темноту немного развеет лунный свет, он вытягивался в струнку и всматривался в даль. Подобно кланяющемуся немного вперёд высокому, но могучему дереву, плотные и немного корявые на вид руки, выставлялись им в сторону, таким образом создавая ему воздушную опору. Так, поддерживаемый невидимым свойством, Лёха в точности походил на одного из древне-русских богатырей, и если бы не эта бестолковая беготня, можно смело писать с него картину, под название "Один в поле воин."
   Лёха смотрел, но отражаемая от земли темнота, только ещё больше сгущала палитру мрачных красок, и чтобы действительно присматриваться, нужно как минимум быть неподвижным. Он, вытянувшись в струнку, стал всматриватся в то место, куда предположительно удалился от них Олег. Видеть полосу помятого сорняка и делать предположения Лёха не спешил; та горка, на которую он так быстро запрыгнул, незаметно для него потрескалась, неожиданно стала рассыпаться как песок прямо под ногами и чтобы удержаться, ему нужна была новая точка опоры, которая ещё ненарисовалась, но по его мнению должна была где-то быть, рядом. Догнавший его Андрюха, чуть было не рухнул под ноги Лёхе от усталости, а сипота, исходящая из слюнявого рта, ставила крест в глазах Лёхи как на того, который прикроет тыл, или хотя бы даст такой привычный "Атас", чем поможет предотвратить пипец.
   Дрон походил сейчас на просящего пощады падшего духом воина. Под понятием "падшего духом воина", можно понимать "воин, павший смертью храбрых", ну или что-то в этом роде. Такое здоровое ничтожество, валялось мешком дерьма, посреди пустующей пустоты и если сейчас пойдёт дождь, оно расплывёт и вряд ли кто вспомнит, "кто был такой Андрюшка?"
   И сейчас он ни о чём не думал, не переживал; не хотел даже есть и пить - он лишь рад был тому, что беготня остановилась на неопределённое время, которая его изрядно подъизмотала. Сейчас Андрюха отказывался от существования другого, обыкновенного мира, и когда в его жизни наступал период фокусирования на чём-то на одном, ничего другого просто не могло быть. Это и так было много для него, так что роль охранника в том виде, которая была до этой погони, вполне Андрюху устраивала.
   Еле приползший Коля, запыхавшись, тут же начал с ходу, через скачки вдохов, высказывать недовольство.
    -Ну что, доблестный путеводитель,- отплёвываясь и кашляя, как ворчливый старик перед издохом, стал он издеваться над Лёхой.- Куда теперь нам скакать? А? Скажи, чё молчишь?
   Нарушение тишины сбивала с толку и пройдя специально несколько шагов вперёд, Лёха тихо ответил:
   -Помолчи немного. Не мешай.
   Для Коли, ответ походил на отмашку, как выброшенный фантик от конфеты. Коля злобно скрипнул зубами, но промолчал. Лёха действительно не знал, что делать дальше и поэтому смотрел вперёд. Навалившееся, нуждалось в том, чтобы его по-скорее сбросить, но ноша оставляла неприятные отпечатки и давила на тугие мышцы, натирая их и оставляя шрамы.
   Помимо того, что он в реале пытался что-то разглядеть в темноте, Лёха ещё упорно вслушивался, надеясь всё-таки услышать то, что направит по правильной дороге, и что остановка оказалась не случайна, а необходимой. Но настойчивость и не поколебимое не желание молча, но громко скрипеть зубами, Коля продолжил наезжать:
  -Слушай, а что молчать! Давай ещё пару километров проскачем, как дикие мустанги, с мыльными жопами и пеной изо рта.- Коля хотел распаляться, но...- Например, туда!- Он указал в левую сторону правой рукой. Или туда!- теперь Коля показал вправо, но левой рукой.- Что нам стоит, скакать по полю, словно бешенные собаки.
   Он задницей плюхнулся на землю, а потом завалившись на спину, растянулся, раскинув руки широко в стороны.
   -Харэ ныть,- выругался Лёха и со злостью плюнул.
   "Мустанг" ничего не ответил; он сипел нарушая тишину и испытывая терпение.
   Как-то прав получается Коля, и Лёха строит в уме план неспешного избиения товарища по работе, пока отсутствует его брат, но... Но как бы не был скромен и мягок нрав Лёши, он всегда останется Лёшой. По крайней мере до тех пор, пока сам себя не будет называть Алексеем Батьковичем и снимет маску Терминатора.
   Это всё пока..., а пока он просто пытался как-то выкрутиться и также просто проговорил:
   -Мы идём вперёд! За мной.
   Звучало несколько натянуто, словно на пружине, которой не суждено продержаться долго. Понимая это, он быстро махнул рукой и сорвался с места пешком вперёд будто пришпаренный. Коля хотел было что-нибудь возразить, даже поднял руку для выразительности, но увидя как Андрюха послушно последовал за Лёхой, кряхтя поднялся, сплюнул и тоже пошёл за ними.
   Но Коля, если не будет возмущаться, это значит будет не Коля.
   -О, а что пешком-то идём,- он так говорил, чтобы Лёха его хорошо слышал.- Давай бегом! Так же быстрее!
   Он нисколько не заботился о скорости ходьбы, покуда цель для него имела вовсе не конечный результат; достаточно было видеть широкую спину Андрюхи, из-за которой он не видел Лёхи, но перед которым возможно будет когда-нибудь финиш.
   "... Э-э-э, не важно какой..."
   Его раздражённый можжечок, воспалялся всё сильней и сильней, и теперь уже не на близкого товарища, а на товарища по работе. Он светился синим фителём, бросая ярко-жёлтые искры в стороны. Но хотелось, чтобы вперёд; чтобы подпалить и того, и этого тоже, но так, за компанию. Чтобы не сильно, а для устрашения...
   ... И вроде бы и слабый подстёб, но который дятлом долбил в одно место, бесконечное количество раз, пытаясь вывести из себя объект раздражаемый, на провокацию. Лёха же не сущий в тактичности, да и вежливость у него сочеталась не больше, чем уступить место в общественном транспорте старшему, глотал долбёж с закрытыми глазами. В области груди он чувствовал как там когтями дерут кошки, словно о старый и потёртый диван. Власть двулика и с шатким основанием, если она вот так, сваливается на бедную голову, да ещё в виде голодного дятла.
   "... Как это в самое яблочко, да с первого выстрела. Правда!"
   "... А сам-то понимает..."
   ... прекрасно он это понимает и поэтому старался неподдаваться спотыкающемуся и катящемуся вниз Коле и цепляющий его за штанины, чтобы не упасть. Ремень рвёт пелди, держащие его, но тот армейский, крепкий, помнит ещё, как их "духов" в "слоны" переводил, да в "черпаки" тоже. А Коле бы: "Хоть бы он оказался в трусах... Мужик же всё-таки."
   Он нашел, что ему ответить:
   -И то правда. Ну-ка, парни, лёгким бегом. Айда!
   Только это заставило Колю заткнуться. Отнюдь.
   Они бежали в ногу, но слышно было, что бежит словно один человек. Выпавший сам по себе баланс, так не хочется называть случаем или совпадением... но опять же цель, скорее её отсутствие, рушит на секунду возникший стереотип уравновешенности и простой человеческой сплочённости. Отнюдь! До прихода следующей смены сцен, от прежнего, может ничего не остаться.
   Немного пробежав, они плавно перешли снова на пеший ход. Сговорились?! Нет! Это то, что могло называться не иначе как сплочённость, или похожесть. Отчасти! Беготня реально мешала сосредоточиться Лёхе. Да и пешком как-то легче. Вороньё прогремело ещё раз, где-то в недалёком впереди расстоянии и эхом разнёсся по полю. Эхо ещё долго эхало как вырастающие барьеры на пути сбиваемые голеностопами и ударяясь о спины, тонуло в прошлом, в глубине круговорота времён, как в чёрной дыре.
   Спустя некоторое время он и вовсе пожалел о том, что взял на себя инициативу вместо отсутствующего Олега и уже было подумывал о возвращении на ферму и о словах, которые скажет тому, кто первый спросит, "ну что, спина не так крепка и рука не так тверда?" "Да нет,- ответит неуверенно,- просто так всё неожиданно! Я не готов. Но если нужно, так прям хоть сейчас..."
   Только пристальный его взгляд вперёд, дал наконец-то свой результат. Он видел как воронья стая кружилась в одном месте и дружно кричало во всю воронью глотку. Глаза брызнули десятком искр и не потухнув сразу, а воспламенившись, они бросились в неосязаемую темноту, в чёрную гущу красок и став наподобии светлячков, кидались на мраком покрытые тени, поражая их яркими вспышками.
   Что-то шевелилось на горизонте его поля зрения и он просто обязан был проверить, что это такое там. Пройдя ещё какое-то расстояние, его подозрение в плане того, что впереди кто-то находится, подтвердилось. Вернулось оно, что недавно плавилось как пластилин на солнце и горело как бумага в жаркой печи.
   "Стоило только подумать... и вернулось..."
   "Так часто бывает, когда теряешь... и вдруг находишь..."
   "... повезло?"
   "Незнаю. Скажу после..."
    -Слышь пацаны, они там. Точно говорю,- проговорил довольный Лёха, указывая направление рукой, но головой старался не шевелить, чтобы не сбить пойманный ракурс.- Давай притопим...- продолжал говорить он, давая понять им, чтобы те не отставали; но те бегут не навыручку, а будто бы на пикник.
   Они стремительно приближались, и уже всем был виден человек, стоявший один посреди поля. Он некоторое время был неподвижен, как-будто наблюдал за чем-то или за кем-то, а затем словно опомнился и стал удирать. Всё было ясно как день и совсем скоро они обнаружили Олега, лежавшего без сознания, из носа текла струйка крови, а руки как-то вывернуты, словно их хотели вырвать, прокручивая в разных направлениях.
   С ним остался Коля. А Лёха и Дрон рванули вслед за убегающим призраком, который был от них в несколько десятков метров и пытался затеряться в ночи.
   Он сел возле брата на колени, нежно положил его голову себе на руку,- поправил волосы, рукавом вытер кровь. И прежде чем попытаться привести в чувство, похлёстывая по щекам, Коля глядел на лицо самого родного для него человека и не узнавал его. В таком раскрытом, в незащищённом состоянии, он ещё никогда не видел брата,- Коля привык, что брат всегда сильный, всегда уверенный в себе. Его поведение это признак мужества и образ справедливости в одном лице. А ещё настойчивость, как твёрдость характера - непереломляемый кусок стали в человеческом обличии. И даже то зло, которое якобы видел он до этого в его исполнении, теперь имело свою положительную сторону, хоть он точно и незнал какую. Важно то, что теперь эта обросшая щека, по которой Николай возвращал в чувства брата, стала такой родной, близкой и не вызывала теперь раздражения, как это было раньше. Коля видел себя на месте Олега и сам не знает почему, а главное из-за чего, у него навернулись слёзы. Слёзы скривили бородатое лицо человека и растянувшиеся губы в улыбке, показались Коле совершенно не человеческие черты, а чего-то такого, отчего захочеться отпрянуть, стряхнуть его с руки отскочить на несколько шагов назад.
   "Что это? Кто это?"- воскликнит он про себя и начнёт трести брата за плечи, за голову... Взявшись за воротнички, он придвинет его лицо настолько близко, что их лбы соприкоснутся и от такого приближения начнётся головокружение, и приступ братской любви, вновь загорится, в некогда остывшей груди. И если он до сего момента пытался только злить его и не слушаться, то начиная с этого момента, однозначно решил быть с братом заодно и больше не перечить ему. Никогда!
     Коля тряс его и приговаривал чуть ли не плача, хотя слёзы в такие моменты у него никогда не появятся. Он это знал точно.
    -Братан! Братка, очнись.- В груди скребло кошками, хотел пить что-нибудь сладкого, но подойдёт и домашний квас.
   Брат неподавал признаков прихода в чувства и Коля ещё сильней, дважды ударил его по щекам. Тот, пробучав несколько невнятных фраз, наконец-то очнулся. Вытаращенные глаза, белыми зрачками похожими на недозревшее яблоко, упулились куда-то в точку. Он сделал только глубокий вдох и затаил дыхание. Нижнюю челюсть повело вниз-в сторону, изо рта тоже пошла кровь, смешанная со слюной и повисла на подбородке.
   -Брат,- почти шепотом проговорил Коля, боясь его напугать.
   Олег отстранился от Коли, сел рядом на колени и не шевелился. Медленно, то открывая, то закрывая глаза, Олег словно медитировал и был как не в себе. Потом посмотрел на свои руки, на Колю, на небо и также в обратном порядке. И снова как провалился в себя. Коля насторожился, но с сочувствием, но помочь ни чем не мог, только наблюдать.
   -Ты? -Вдруг спросил Олег.
   -Я! -Услышал он ответ.
   -А где... -и запнулся.
   "Странный какой-то,- думает Коля,- как подменили..."
   -А где же этот,- Олег показывает руками что-то большое и уродливое,- с папиросой "Казбек"...
   -Прохорыч что ли...- словно понял его Коля.
   -А-а-а, так они заодно.
   Николай как ни старался, ничего понять не мог,- при чём здесь Прохорыч и ещё какой-то великан что ли... Бредятина какая-то.
   -Ты про что, братишка. Он тебя сильно ударил?
   -Ах да! -Это он уже себе, ощупавает голову и как бы сразу понял, что произошло и глянув на Колю, тихо спросил:
    -Где этот урод?
    Ах, как всё звучало по-другому, как не по-настоящему! Олег это понял и хотел снова впасть в беспамятство, но это ещё хуже, чем понять то, что произошло; он закрывает глаза и перебирает множество вариантов выхода из такого положения. Мозг работает в напряжённом режиме, но на подходе к кипению выстраивается решение.
   "Что это, видение, или просто сон?"
   Как трудно порой стало разобраться в многообразии представленных миров; они лежат у твоих ног, но больше им нравится положение на ладонях, чтобы тебе их лучше видеть. Так всё закручивается, такая разворачивается интрига, что определить где сон, а где реальность, порой бывает нелегко. Так они незаметно сливаются, так некогда чёткая граница разделения, стала слитной и невидимой, будто вещи творимые судьбой, обитают в одном помещении, в одной комнате. Несколько миров переплетаются между собой текущими событиями, что неровен час, придёт шизофрения, хлопнет дверью и этот противный скрежет ключа в замочной скважине, так навьючит нервы, что повтора не перенести. И останется дверь на запоре...
   Вот так - потерять голову теперь стало легче, чем в шестнадцать лет.
   "А что бы сделал настоящий самурай?"
   "Да! Что бы сделал настоящий самурай?"
   Олег не открывая глаз нащупывает по своим карманам что-нибудь... А также за спиной в брюках.
   "Не дури! Ты не самурай! Ты..."
   "Замолчи! Заткнись! Ты ничего не понимаешь... Ты..."
   "Да ты что!? Кому как не мне знать кто ты! А самое главное - ЧТО!!!
   "Ни говори так! Не говори! Я тебя сейчас..."
   "???"
   "Я должен с этим покончить. Где что-нибудь?"
   Как будто слышит смех, но не поймёт кто это, и главное откуда. Он тонет в длинном тёмном коридоре, наподобии тонеля, который где-то в сотни шагов от начала, совершает затяжной поворот и там тухнет. Смех исчезает, но память гложет, что смеющегося уже не узнать и не предъявить. Чувствует короткие сжимания челюстей и прерывистый выброс воздуха через нос, но делает это как бы не он, а словно он, но не сам.
  Олег всё ещё с закрытыми глазами ведёт руками по одежде в поисках, а лучше всего в надежде меча, сабли, шашки или кинжала. На худой конец можно просто нож. Но даже на худой конец и того нет. Всё как в страшном сне - столько времени на психологическую подготовку и моральную адаптацию и всё, как стихией животному под хвост.
   А как бы было замечательным воткнуть чем-нибудь в грудь. Или как делают они,- проводят горизонтальную полосу, медленно и осознанно, навстречу, да ещё могут посмотреть на это, как на картину или на предмет искуссно вырезанной из кленовой ветки свисток. Они-то знают, что позор это поверхость чего-то не существенного и один такой шаг поднимает их над ним, как звёздное небо перед таинственным земным миром.
   -Где это урод?- повторил Олег, только голос звучал заметно тише, как расставание перед очередной встречей, нежелательной встречей.
  -Его парни преследуют,- не сразу ответил Коля, но осторожно, заметив перемену в брате.- Что он сделал с тобой? Всё нормально?- Добавил и приготовился выслушать тиранию.
   -А что не заметно,- пробурчал было Олег (Коля оказался прав).- Застал врасплох, сука! Вырубил, очнулся,- ты блин, с глупыми вопросами. -Поднимается, отряхивает колени, руки, потом смотрит на Колю и строго добавляет. -Я в порядке!
   Коля невозмутимо смотрел на брата, но как смотреть на надвигающуюся стену, если это может значить только одно. Олег подвигал челюстью, кивнул себе и сказал:
    -Давай за мной! -И побежал.
   Словно и не лежал только что без чувств и памяти.
    -Как я рад, что ты жив и здоров! Как я рад!- Проговорил только Коля и послушно направился следом за ним.
   
                Глава  16
   После проведённого мной короткого боя, я чувствовал себя легко и непринуждённо. А главное - гордо! Выплывшая откуда-то из глубины памяти тонкая стратегия ведения боя, помогла решить поединок в мою пользу. Помнят ещё руки и ноги, до автоматизма заученные серии ударов, соединённые в комбинации из уклонов и нырков, а также несколько шагов вперёд, назад и конечно же завершающее этот цирк - удар в точно в челюсть.
  И главное выговорился от души!
   За этот небольшой промежуток ночи мне дважды приходилось находиться на краю пропасти, махать руками в попытке установить равновесие, затаивать дыхание в предвкушении страшного и неизбежного и, я дважды выходил оттуда сухим, хоть немного и помятым. Такое со мной бывало не часто, если не впервые - и такое вот везение. Хотя к везению это можно причислить чисто относительно; всё, что я делал в эти последние часа четыре, а может пять с половиной, было обдуманно и просчитанно, хоть и не всегда верно. Но кто не ошибается?
   До дома вроде и оставалось нет ничего, и скоро будет рассветать, и от кошмарной ночи останутся только рваная футболка, да пара шрамов и ссадин. И память - удивительнейшее свойство мозга человека вмещать в маленьком пространстве столько информации и дерьма!
    Но как же я ошибался! Как всё-таки я ошибался!
    Мне, пешим ходом хватило бы времени добраться до дома ещё до рассвета, и я бы так и сделал, если бы не призрачные тени, стремительно надвигающиеся на меня. Они как чёрные огненные языки пламени, двигающиеся в сторону нового места для пожирания. Страшнее то, что они никак неуказывают своего места пребывания,- они не горят, не освещают заревом горизонт и от них не исходит завараживающего глаз свечения. Они только уничтожают появившееся что-то на пути и расправившись с ним, устремляются к очередной жертве. У меня дрогнуло сердце при виде такого пейзажа или скорее чёрной живописи, а когда приближающиеся тени стали доступны моему слуху, то по моей коже пробежали мурашки ужаса и оцепенение.
   "Звуки там-тама символизировали их приближение, а это значило, что я стану нынче, чьим-то романтичным ужином. Мне бы порадоваться за кого-то, но вспоминаются не состоявшиеся и так и не наступившие мечты. Но грустить не нужно, иначе мясо будет на цвет не свежим, да и на вкус жестковатым.
   Их темнокожий кулинар, с проткнутым насквозь ноздрями и с огромными, овальными кольцами на месте мочек ушей, точит большие тесаки друг о друга и испытыюще смотрит в мою сторону. Интересно, с чего он начнёт - отрубит голову, или вспорет брюхо. Есть ещё вариант, что меня живьём поджарят на открытом огне. Только вот незадача,- во время поджарки, я же не смогу сдержать крик боли и могу испортить милым дикарям аппетит. А может, когда я буду дико кричать, они станут плясать вокруг меня свои дикие пляски "хаки" и петь свои зомбирующие песни, постепенно входя в транс, закатывая глаза под брови и вываливая язык проколотый сразу в нескольких пупырышках. Под такой аккомпонимент, я окачурюсь раньше, чем до меня доберётся человек с острым тесаком и прикончит меня.
   Ещё бы пережить переход по раскачивающемуся мосту, привязанному к шесту по рукам и ногам, через непроглядную пропасть, кишащую ядовитым и с острыми клыками зверьём. Если не считать того, что при ходьбе, этот мост так раскачивается, что ширина его достигается в несколько человеческих тел. Так что шансы добраться живым до тесака, тают как снежный ком на летнем солнце."
   Многое здесь конечно преувеличение и каждый процент этого преувеличения, несёт под собой корень притаившегося ещё с самого рождения дикого проявления негатива, на наступлении "ВНЕЗАПНОГО" страха. Но тут, несколько другая ситуация. Это самое, подходило значительно медленнее, чтобы охарактеризовать это как "ВНЕЗАПНО" и ощутить всю ничтожность этого начала.
   "Что же они меня никак не оставят в покое,- пробежала у меня пугливая мысль, подобно серой мышке между кухонных тумбочек.- Да когда же это наконец закончится!"
  Я уже слышал их бешеный топот, и каждый их шаг заставлял моё немощное тело содрогаться в жутких думках о том, как эти безумные люди схватят меня и будут издеваться. Моему взору отчётливо рисовались две здоровенные мужские фигуры, излучающие ярость и зло. А ещё маски клоунов, с гармониками в руках; приплясывающие сбитые фигуры, ловят наклоном головы ритм и растягивающиеся уголки рта, подтверждают успех выполненной работы. Я с ужасом жду, когда музыка закончится и они приступят к делу...
   Да, луна была закрыта тучками - да, видимость не очень, но два "бульдозера" на предельной скорости, готовых стереть меня с лица земли, я видел отчётливо. Огромная волна создаваемая их движением, догоняла меня раньше своих начинателей; настигая, на меня словно набрасывали тяжеленные сети с громозскими грузиками, которые больно бьют по пяткам, в случае чего. Припадая к земле, нагрузку принимали на себя колени; дальше хруста не шло, иначе мне пришлось бы упасть и больше не вставать... От испуга я аж подпрыгнул на месте , как вспугнутый блудливый кот во время случки с кошкой и, вытаращив глаза, развернулся и дал такого дёру, что пятки мои сверкали очень далеко, освещая сзади не только мне путь, но и спереди им. Мой поверженный враг остался один, без сознания, без чувств - на корм падальщикам и стае крикливых ворон.
   Эта картина меня напугала за эту ночь больше всего. Да мне и неприпомнить уже за всю жизнь такого, хотя время сглаживает острые углы и страшное, в недалёком будущем может показаться смешным. И всё-таки, не люблю вот так вот бегать - со стороны-то видно, какое это глупое занятие и будоражит чужие умы. Ладно бы они меня врасплох застали, как мне нравиться говорить "ВНЕЗАПНО", а то вон,- надвигаются словно тени мрака, перелезшие через рамку экрана телевизора и не глядя находят тебя и идут на тебя, и идут на тебя... Правду говорят, что от испуга либо умирают, либо силы удваиваются. И это как минимум. Хорошо, что со мной случилось именно второе. У меня даже зрение улучшилось; мне было видно, куда бежать. Я видел ту лесополосу, ту заветную линию усыпанную кроной, а там тоннель с зелёными огонькамии в конце свет... к которому я и  направлялся, и почему-то думал, что там я смогу укрыться. А почему нет!? Почему, не знаю; спичечные стволы, тёмное на чёрном, решетом выделялось по середине овального экрана и как спасительный сучок от дерева, служил безопасной опорой.
   Сучок дерева был опорой!
   И я стремился к туда.
   Из-за возникающих болей в рёбрах я не мог набрать достаточной скорости, чтобы оторваться от них, и они заметно меня нагоняли. Нет, я не оборачивался, я судил по тому, что слышал, а слышал я наступающую угрозу для себя и уже от былой уверенности не осталось и грамма, а от каждого удара ногой о землю усиливалась боль. Догоняющие меня люди выкрикивали разные ругательства, которые я отказывался принимать на свой счёт и приказы остановиться. А ещё также то, что будет со мной, если я немедленно не подчинюсь им и не остановлюсь. Взял бы кто-нибудь, да кинул мне спасательный круг, да не промахнулся бы, а точно на голову. Да как бы потянул, чтобы оторвать ноги о горящей земли и охладить их встречным ветром; по качающимся воздушным волнам пронестись бы мне над их горящими головами и покинуть прочь, злополучный...
   До спасательной лесополосы оставалось нет ничего, но я боялся, что не успею укрыться и меня снова схватят. Бегущие за мной парни буквально уже наступали мне на пятки, пытаясь сбить с ног. Кто-то из них хотел подставить мне подножку, но промахнулся и упал, дав мне ещё один шанс оторваться от погони. От сильного напряжения у меня сдавило грудь, становилось меньше кислорода и ещё больше стало болеть под левым боком. Однозначно сказывался пропущенный удар; уж не сломал ли мне их главный, рёбра? Всё может быть! Но останавливаться нельзя, даже под тупым приступом скончаться - не то гибель, не то затяжное линчевание, может растянуться на многие... А вступать в драку с двумя верзилами, в масках клоунов, да ещё с гармоникой, мне уже будет не под силу. Только совершая зигзагообразные движения мне удавалось избегать быть схваченным, но такие пируэты изрядно поубавили и так мои небольшие силы, и на последнем дыхании я щучкой нырнул в гущу лесопосадки, скрывшись из вида преследователей.
   Я влетел словно бешеный вихрь, переломав несколько сухих веток на своём пути, проделав узкий тоннель, который сразу же закрылся. На одной из веток я оставил последнее то, что было от футболки, разодрав при этом плечо до крови. Но один из клоунов успел просунуть руку в образовавшийся портал и я, схватив с земли валяющийся сучковатый валежник, с амплитудного размаху, ударил по протянутой конечности. Треск сучка и человеческой кости; конечность убирается, но оттуда же доносится дикий крик боли и отчаяния. Клоун ревёт во всю глотку и обращается к другому:
   -Он мне руку сломал! А-а-а-а! -Кричит не переставая, делая маленький передых на вдох. И по-новой. -А-а-а-а! Паскуда!
   Он рвётся сквозь крону, кустарник трещит, гнётся, но не поддаётся - он в цвету, наполнен соком и силой. Боль мешает движению и второму клоуну на действие - они не могут по отдельности, не научены!
   Переварив сотворенное, ни секунды не мешкая и не теряя темпа, с таким трудом достигнутого, я помчался меж густых деревьев и кустарников, ловко маневрируя под возникающие препятствия. Я дважды спотыкался о лежащие на земле брёвна, один раз так сильно зацепился, что несколько раз кувыркнулся, но по инерции тут же вскакивал и продолжил бежать. Разболевшийся бок, я прижимал согнувшись корпусом, прилаживая ладонь то одной, то другой руки; они были сначала ледяными, но быстро становились горячими до ожога.
    После того, как я оказался в лесопосадке, топот за моей спиной тут же исчез, точнее, я его перестал слышать; меня преследовал только звук, чем-то напоминающий вой, но не зверя. Я нырнул, словно в спасательный круг,- о котором думал пару секунд назад,- в зелёную листву клёнов, тополей и берёз, ломая на ходу руками ветки; ветки ломались о моё тело, корябая и пуская кровь из моего немощного тела.
    Мне уже и не вспомнить, сколько я бороздил лесную поросль; я думал, что создаю неимоверный по силе шум и от него же и убегаю. Не слыша больше за собой погони, я решил остановиться. Прислонившись к одному дереву, я пытался хоть не намного задержать дыхание, чтобы послушать, ведётся ли за мной погоня или нет, но у меня ничего не получалось. Больше всего я боялся закашлять и выдать место своего пребывания. Не переставая смотреть, откуда прибежал, я пытался восстановить дыхание и хоть немного расслабиться; треся кистями рук, я был больше похож на трясущиеся листики ивы и своими плакучими, гибкими ветками, клонился вниз.
   Моё лицо было залито потом, который больно щипал мои кровоточащие раны, но и смывал вчерашнюю грязь, как душ, после купания в болоте.
    Но как бы там ни было, мне неимоверно везло,- в который раз, а точнее в третий, или в четвёртый, может уже в пятый - путаница во вкусе, это когда все ингредиенты соблюдены до мельчайших долей тысячных единиц. Я ушёл, как казалось уже, от вновь неминуемой опасности, если не от смерти ( и в чём-то я прав). Я её не чувствовал, а предч... Предполагал её наличие где-то рядом, возле, около... Она могла меня подтолкнуть в плечо, подкинуть камень под ноги, ну или вставить палку в колесо. В конце концов, ей надлежало быть в сущности вещей, нас, смертных. Смертных и глупых. Глупых, потому что по несколько раз лезет в одну и ту же петлю, в одно и то же дерьмо.
   Не успел я нарадоваться своей ещё одной маленькой победе, как до моего слуха лёгкий ветерок донёс обрывки их разговора. Крылья ветра несли их уже разорванными на несколько частей, слов и слогов; они свободно лежат на пёстрых пёрышках невидимых мне пернатых, сливаясь с их цветом и пролетали со скоростью света мимо моих ушей и... исчезали. Подобно дням - летящим сквозь пелену лет, сквозь прозрачность давно сказанных слов... и не сказанных, но понятных. И каждый по своему понимает их смысл, отсюда может и... Они были где-то совсем рядом, я даже слышал хруст веток под их тяжёлыми ногами и шелест сухих листьев под крадущимися шагами. Прижимая маски клоунов к пахучей коре, чтобы не быть замечанными; они тоже слушали.
   "Звери! Они не люди, звери!- ищу просвет, через просвечивающуюся марлю сплетённую злым пауком из сопливых отходов его жизнедеятельности. Ещё миллиметр и я бы влез рукой в эту мерзость, и неизвестно, чем бы всё ещё закончилось для меня.
   Ещё ветер приносил до меня их слабый перешёпот. "Ну что, видишь его?"- "Нет. А ты?"- "Тоже не видать. Наверно притаился, гад!"- "Ага. Ой!"- "Что?"- "Что-то под ногой валяется!"- "Ну!"- "Огромная ветка, как нога человека. Или..."- "Не говори глупостей. Если ты на него наступишь, он заорёт как пострадавший." -"Как рука твоя? Болит?" -"Болит! Вот урод! Можно я ему тоже что-нибудь поломаю - ногу например, или шею?!" -"Если шею сломать, другое ломать, больше не будет иметь никакого смысла!" -"Точно?" -"Блин, да точно!"
   Конечно это только домыслы, или же ближе будет сказать, больное воображение, вызванное страданием или ещё чем-то, отчего оно такое. Не больше. Но и того хватить, чтобы огрузиться до верха и ноша сия, сведёт тебя с ума. Только вот и безумцы, от нехватки разума бывают настолько сильны и ловки, что и разумным не достичь такого, даже при желании.
   Вот-вот, и они появятся из-за деревьев и накинутся на меня; я стал медленно пятиться назад, ведь ожидать появления врага для меня было невыносимо, тем более в такой не приятной, жуткой ситуации, как сейчас. А шёпот их всё ближе и ближе. Цепляю руками ветки, срываю маленькие листики и почему-то кладу их на губы. И держу. Жую и держу. Опять жую.
    "Лишь бы с ума не сойти,"- думал я от страха и был прав в плане помешательства.
    "Лишь бы не сойти с ума",- повторилось само в уме, но икнул я звонко.
   Нет, я никого ещё не видел, просто моё больное воображение, рисовало мне дикие картины надвигающегося страха. Будто стадо разъярённых диких кабанов, спокойно, подрыкивая, медленно подкрадывалось ко мне, плавно обходя деревья и ныряя под ветки, образовывая плотное кольцо. Каждый кабан злобно скалилось мне в лицо, испепеляя своими огненно-красными зрачками. Они мерцали, подчёркивая верхнюю линию век, их суровость и гнев. Увидев цель, они все медленно остановились и каждая морда была обращена на меня. Ожидание томило не только меня. Некоторые водили носами сверкая острыми клыками, представляя скорую развязку.
   Эти твари чувствовали мою безисходность, мой отчаяние, а торчащие из пасти клыки, так и светились злорадством и престоящей потехой надо мной.
    А тишина нагнетала, и боязнь пошевелиться, жидким кисилём наполнила мои окончания. И мне осталось только упасть и стать размазнёй, превратиться в лужу, расползтись по земле в тонкую плёнку и высохнуть, испариться, исчезнуть. Чтоб меня никто больше не видел не искал.
   Но дальше, лучше,- неожиданно, разом, словно по чьей-то команде (наверное это был вожак, провалившийся в моём сознани, где-то ещё на самом начальном этапе), стадо бросилось на меня. Одновременный рык заглушил шелест листвы и треск веток под их копытами. Это когда им жёлуди уже надоели - насытились вепри. Тот момент, когда случилось соприкосновение, я упустил. Не специально, наверно. Наверно потому, что я с этим подсознательно смирился, и как бы не храбрился сам перед собой, а с ними не справился бы однозначно. Уж как-то смешно вообще об этом думать.
    А потом, потом... Потом мне не хотелось никого видеть. Не хотелось никого слышать. Я только хотел, чтобы ноги мои несли меня с такой неимоверной силой, с которой и не во всяком кино покажут, не в каждой книге опишут, и не каждый фантазёр-сюрреалист выдумает и расскажет самому убеждённому скептику. Так, чтобы я прежде не испытывал такого напряжения и, чтобы горячая земля, зажигаясь от прикосновения моих стоп, тут же мгновенно тухла, как от пронёсшегося мимо вихря, в обличии моего бренного тела. И чтобы след, если кто его и хотел бы обнаружить, жжёг бы им ноздри и потерял бы нюх, навечно.
   Несите меня ножки, по заведомо правильной дорожке - зажигайте траву под ногами, поднимайте дым высоковольтными столбами, сжигите следы примятые подошвой, путайте преследователей в одеждах чёрных, топите ночь на красной зорьке и ложитесь спать приняв на ночь пищи горькой. Несите меня с этого неблагополучного поля, с этих провокационных и гнетущих на смятение и слабоволие, сомкнутых вместе. Хочу, чтобы невидимая сила, подняла меня и попутным ветром доставила к дому, целым и невредимым, пусть и к тарелке с бокалом, пустому... лишь бы к дому. Но безумство одолевало мой рассудок и страх, страх, страх! Да, страх имеет весомые преимущества, даже перед допингом и таблетками счастья. Даже перед самим собой; ты рвёшь пуговицы на своей рубашке, затем рукав, но поглащаемая сила внутреннего "я", пожирает в тебе воина... борца, протесторатора, деятеля в сфере приобретения... и великих потерей...
   "Погоди! Что-то снова заносит... И уж поверь - слишком..."
   "Хочу знать. Но как на велосипеде без тормозов - педали сами крутят. И-и-их..."
   "О-о-о, немного страшно, но представляю. Это когда ещё с горки на полной скорости. Да?"
   "Да-а-а, помню. У нас тогда ещё цепь слетела. Ха-ха-ха..."
   Я с новой силой сорвался с места и понёсся как ошпаренный. Ух, как меня несло по этой зелёной пересечённой местности! Ух, как жгло пятки и натирало мозоли, попадавшие в кеды маленькие палочки и листики! И тут скажу честно, что мне просто везло, так как я видел ближе, чем бежали мои ноги, и дальше...
   "Фу ты чёрт! Ты уже несколько раз говорил о везении! Что, пластинку заело?"
   "Я просто хочу отметить тот факт, что процент случаемого с нами..."
   "С тобой! С тобой!"
   "Ладно. Со мной... Так вот, процент случаемого со мной, а точнее, конечный исход этого случаемого, намного выше, чем он может зависить от моих личностных способностей. Понятно выражаюсь?"
   "Не могу сказать, что в целом всё понятно, но... Дело вовсе не в этом. Твоя зависимость от случая, приведёт к такой случайности, что... непозавидуешь..."
   "Да знаю!"
   Несколько раз я спотыкался о лежащие на моём пути брёвна,- спотыкался, падал, но снова вставал и бежал с той же силой, что и прежде. Более мелкие препятствия я ловко обегал и оставлял их за спиной, которые в свою очередь оставляли следы на моём теле. Да пусть. Это как-то дополняет моё слияние с природой, делает меня устойчивым в преодолении сопротивления... Сквозным!
   И всё шло как бы неплохо, но неожиданно на моём пути вырос крупный сучок, просто огромный, прямо поперёк моей головы, на который я со всего своего хода, налетел верхотурой черепа, то есть лбом. Круговыми движениями рук назад, я описываю букву "О", меж пальцев попадают листочки клёна - пахнет зеленью, соком. Но столкновение получилось лишь касательным; я отклонился назад, но не упал; вильнув по прямой, мне удалось удержать равновесие; после удара я наклонился вперёд и продолжил свой теперь уже не такой быстрый бег, больше напоминающий бег змейкой, укрывающая свой хвостик от острой лопаты.
    Сначала был белый свет с жёлтыми точками, поднимающиеся кверху. Я понял, что это временная потеря зрения, не больше и поэтому не переставал думать о преследовании. Кабаны остались за тем сучком и думаю, что они гнаться не будут. Тысячи звёздочек замелькали вокруг моей головы, наподобии колец далёкого Сатурна, а чуть позже я почувствовал сильную головную боль. Всё было похоже на то, как полная трёхлитровая банка с густым вареньем  "ВНЕЗАПНО" треснула, но содержимое пока не вывалилось, а только тонкими тёмно-тёмно-красными струйками текло по стеклу. Оно рубинами играло на свету, но не слепило. Растекаясь уже по плоскости стола, банка разваливается на части и получившееся варенье со стеклом, обозначало разочарование в прямом и вообразимом образе.
   Расплывчатые узоры предстали передо мной, искажая реальную картину. Мне надо было остановиться и прийти в себя, но "недоброе"  дыхания преследователей за спиной не давало мне покоя. Сейчас я вижу, как они закидывают мне на голову и в ноги лассо, но перед тем, как им удасться это провернуть, мне на силу удаётся отключить изображение.
   Я не останавливался, чем делал только хуже себе, постепенно теряя силы. Мне пришлось перейти на ходьбу, потому что бежать уже не мог. Сатурн приблизился на не прилично близкое расстояние и уткнувшись мне в лоб, свело глаза в одну точку. Моргнув несколько раз, Сатурн исчезает и единственное, что я увидел перед собой, это пустырь. За ним в предрассветной зорьке, крыши домов моей деревни. Строгие линии плывут, среди них где-то моя из позеленевшего шифера и печной трубы из красного кирпича; их очертания расплываются уже по всему горизонту. Добавляемый красный цвет на неопределённое время корректирует облик некоторых соломенных крыш и тех, что недавно возвели наши местные умельцы. Только с притоком к голове очередной порции крови, я уразумел безнадёжность попыток устоять, перед поплывшим в бездну миром.
    Остановившись на краю лесополосы, я левой рукой опёрся о крайнее дерево, а правой стал вытирать лицо, залитое потом и кровью. От удара у меня болела голова, как колокол звенящий внутренним раздражением; бешеный стук сердца отдавался болью в висках, стуча по ним маленькими острыми молоточками. Ощупывая левое подреберье, я понял, что у меня сломано ребро,- недавний прицельный удар противника. Меня тошнило, вызывая рвоту и слабость, я уже и не переживал о том, что меня догонят, потому что медленно-медленно я терялся в пространстве и после упал от потери сознания.
   
                Глава  17
   Коля старался не терять из виду спину брата; светло-болотный камуфляж на чёрном, как пятно, как мишень, как крючок для зацепки, то удалялась, то приближалась. Отдышка рвала на части его лёгкие, сердце готово было выпрыгнуть из разодранной грудной клетки, а ноги отвалиться и потеряться так, чтобы их уже не нашли, никогда. И всё же порыв, то ли недавно родившийся, то ли возродившийся по-новой, цеплялся за родное плечо как за спасательный круг.
   Он и сам удивлялся такому внутреннему позыву души. Кстати, Коля впервые ощутил это тепло внутри себя,- оно медленно растекалось сначала по туловищу, а потом пошло по рукам и ногам. А начиналось-то с головы. Удивительное вещество напоминало парное молоко, которое возвращало в детство и почему-то хотел от души по-кричать, кого-нибудь позвать, чтобы поделиться ощущением. Но только сейчас понимаешь, что оно может потеряться, исчезнуть и, наверно самое важное, что это уже можно никогда не найти и не пережить по-новой.
   Они бежали и Коля подавлял желание, чтобы не схватить брата за плечо, а можно и за широкий кожанный ремень; важным было зацепиться белой ленточкой за воротничок, и пусть встречный ветер колышет и бьёт о порывы волн, и уже кончики ленты расщепляются на нити... Не важно!
   Коля не отставал и ему даже удалось его немного догнать, что на затылке он отчётливо видел завитки густой макушки, начинающей лысеть. А какой он сейчас на лицо? Борода! Он не помнит его без бороды, да и представлять не хочется. Пусть всю жизнь будет с бородой. Но почему не оглядывается на меня? Как же он его разозлил, что Олег не хочет обернуться и посмотреть, не отстал ли от него, его младший братишка!
   Они к чему-то приближались, потому-что Олег немного сбавил темп бега и всматривался в темноту. Затем что-то шептал, видимо сам себе, поглядел на тёмное небо, а потом протянул руку куда-то вперёд и как-будто кому-то ещё, но не Коле, проговорил:
   -Туда! Бежим!
   И снова бег. Только не так уже быстро, но словно прислушивается к чему-то. А Коле всё-равно, главное вместе, главное рядом. И не надо теперь руку тянуть, чтобы не отстать.
   Они уже практически настигли своих напарников,- Лёху и Андрюху, которые уже беспомощно метались перед лесополосой, словно загнанные псы взбалмашным хозяином, потерявшие след преследуемой ими жертвы и вот уже скулят в предвкушении нагоняя. Дрон держался за правую руку, перевязанную какой-то серой тряпкой (в темноте не видать), прижимает к животу и тихо так поскуливает. Прибыл и сам хозяин, с приспешником под боком.
    -Что случилось парни, где он? Скрылся?- обозначился подоспевший Олег, а в доброжелательном тоне, так и слышалось недовольство и разочарование. И прозвучавшее, казалось бы, приветствие, только больше натянуло струну напряжения и подчеркнул опрофан.
   -Что с тобой? -обратился он к Дрону.
   -Похоже перелом! Отбился сука!
   Его голос тухнет как догоревшая спичка, и не прикуренная от неё сигарета пустит мелкий, чёрный дымок и бросит её в пыльную землю. Он с виду такой сейчас - внутри него кипит такая лава, что сам Везувий стоит в сторонке и курит "Казбек".
   По сути, им даже было в диковинку слышать такую интонацию и такой голос шефа, и, оба - Лёха и Андрюха, растерялись больше прежнего; поди земля разверзлась, но до пучины ада не дошло, и запрыгнуть снова наверх, пока считается невозможным. Они почему-то думали, что он ещё долго будет приходить в себя, а тут вот раз, и объявился. Да в такой момент... Прочный шар, состоящий из четырёх состовляющих, сделался пластичным и растекается словно пластилин на солнце. Но в ночь приходит заморозок и шар в прежней силе.
   -О, шеф!- Лёха немного всколыхнулся обозначив присутствие шефа, но сделал это специально и поэтому неуклюже.- Да затаился где-то в кущах. Гадина! Ждём, чтобы зашевелился... Пока тихо!
   Он переминался стоя на месте, топтался как медведь, своими толстыми и немного косолапыми ножищами, создавая имитацию иголки в швейной машинке, строчущей швы на тканях, только в бесполезном действии, в холостую. То, что ничего не предпринимается, а иллюзия якобы выполняемой работы, стоит в сторонке, надувает пузыри и пускает меж них струю табачного дыма. И тем самым получалось, что это вовсе не туман пущенный в глаза, а пыль в съеденных мышами мешках, разворошили ветер, да дворник Микодим - всегда пьяный спутник негодяев и лентяев, тунеядцев.
   -Из-под носа прямо ушёл, гад! Вон, Дрону, руку подломал!
   Выделяя голосом звонкие слоги, Лёха так выстраивал некий заборчик-защиту, между им и Олегом, и отодвигал от себя его по-дальше. Почему? Потому-что сразу два, в одно не помещается. Но лезет! Настойчиво лезет! Когда неловкое молчание затянулось, Лёха подался к лесополосе, словно к стене; губы зашевелились как в долгожданной просьбе, или, мольбе... Останеться только постучать в неё кулаком и... можно смело в дурдом.
   Андрюха при этом сделался невидимкой - он так считал, и может поэтому не произносил не звука, чтобы не обнаружить себя. Спрятал голову в плечи, как страус в песок и стоит столбом - сейчас какой-нибудь Шарик или Тузик прибежит и пометит его. Андрюха думал о промакашке, как в его школьные годы, которую залаживают в новую школьную тетрадь, на последней страничке. Она служила предохранителем для чистописания, но капля жира или чернильное пятно, в миг разрушало стереотип о чистой совести и равнодушию как такового..
   Коля быстро привёл его в чувство. Он подошёл сзади и ширнул большим пальцем в бок.
   -Ты чё, замёрз дружище! -И хихикнул.
   Коля ещё сипло дышал и при выдохе, у него иногда изо рта вылетали рваные слюни. Андрюха вздрогнул, повернулся, смешно кривя рот, но глядел не на Колю, а на его брата Олега. Тот говорил с Лёхой, но слов их не слышал, только жестикуляцию рук. Но свою держал за запястье и старался не шевелить ею.
   То, что сейчас творилось в мозге Андрея, можно назвать не иначе как овал тарелки, в бело-голубую расцветку, со съеденной недавно манной кашей. Комочки с присохшей жижицей, беспризорно глядели на внешнюю сторону чего-то, изменяясь в цвете и соответственно во вкусе. Остывшая масса приобретает отнюдь не аппетитный вид и покрывается мошкой. Пустотный вакуум, засасывающий и то, к чему на самом деле невозможно притронуться, нельзя разглядеть и прочитать, и то, что в ближайшем будущем, может сыграть роль начала катастроф и снятий санкций. Не даром же нам наши бабушки и мамы говорили, что оставляя не доеденный борщ или кашу с тарелке, ты оставляешь там свою силу. Значит останешься слабым, уязвимым.
   Спасение было в глазах, а точнее в том, что они видят. Ещё нужно было уцепиться ими, как крючком за выпирающую из предмета грань и как надо за неё подвздеть, чтобы предмет увидеть со всех сторон. Тут-то тоже сложность, как и во многом другом и крючок срывается. Но когда не остаётся выбора, когда советы и мнения разделены и путь только один,- в твоём решении,- сложность сваливается на голову, на плечи, и ты такой несчастный, такой бедненький и тупой. Сложность сливается с необходимостью выхода из провалившегося вдруг в подпол неизвестного, но ещё тёплого сознания и веры в прекрасное будущее. И тогда ты с трудом делаешь первый шаг, а за ним следующий. И так, пока не получится. Сложно? Конечно сложно! Легко, где? Нигде!
   Невольно набрасывается мысль, что вся жизнь состоит из таких вот шагов - тяжёлых и неуверенных - при том, то их нужно делать самостоятельно, без чьей то ни было помощи. Андрюху этот факт пугал, как маленького ребёнка перед тёмной комнатой, отчего автоматически всплывал образ крючка, с поддетым за него выпирающим предметом. И вот тут, надо тянуть - то есть очередная сложность, через которую необходимо переступить, иначе... Иначе Андрюхе настал бы морковный конец.
   "Что это?"
   " Не важно!"
   Он видит Олега и Лёху, при этом Лёха, всё время указывает на лесрполосу, где возможно затаился беглец. Наконец он остановился уперевшись руками в бока.
   Видя ступор, Олег тут же включился в ситуацию; он тоже стал руки в бока, иногда потирая бороду и вытерая лоб. Стоявшая стеной лесополоса, напоминала окраину крепости, только без ворот и дверей. Желание постучаться кулаком, подавляло то обстоятельство, что все четверо, некогда имели сущность быть сплочением в клубок, в сферу. Но недавняя история, дала глубокую трещину и вскоре рассыпалась на четыре куска. И где тот, или эта, которые слепят их обратно и будут наслаждаться своим творением, в дождливый вечер с кружкой горячего чая.
   За восстановление, конечно же брался он - Олег. Это было не потому, что он главный, а потому, что сам был источником разрушения и прекрасно это понимая, никому об этом не говорил. Иначе не поймут правильно. Вернувшееся волнение придало ему росту и веса; он старался думать быстро и так же оперативно принимать решение. Так оперативно, что он словно не охранник скотного двора, а опер, который оперуполномоченный, в костюмчике, при галстучке, в очках от солнца и с оружием около поясницы. Он мысленно возвращался туда, откуда был сброшен. Пока искались варианты спасения его авторитета, вопрос сам по-немногу решался.
    -Так не пойдёт парни. До утра будем здесь куковать,- он вытер уголки рта и представил самурая, воскресшего после проигранной битвы. Олег уже не думал о "харакири", а том, как пройти этот путь заново.- Ну что, двое в посадку, и по-одному вдоль неё,- руководил он, жестекулируя руками.- Внимательно прислушивайтесь, чтобы не вспугнуть.- А потом так заорал, что все встрепенулись.- Давай! Быстро, быстро. -И звонко хлопал в ладоши.
   Крадущимися, мелкими перебежками, они стали обследовать примерное местоположение беглеца, ну по крайней мере оттуда, где он совсем недавно исчез. Звонкие переклички эхом бегали по верхушкам тополей и клёнов, на краю срывались вниз и разбивались вдребезги, канув под землю, в небытие. Олег снова перекликается с одним из своих, тот отвечает - звуки соприкосаются, доходят до адресата и возвращаются в форме ответа. И шум деревьев создаваемый ветром, кружит в танце слов и восклицаний, прыгает по упругим веткам, шелестит листьями, а когда срываются вниз, удар, словно плашмя о воду разливается по поверхности земли, и также вдоль земли, уносится восвояси.
   Уже через некоторое время они вспугнули объект, который, ломая крону, понёсся прочь по-дальше. Напряжённое волнение, неприступной стеной становится перед ними, но разрушается, не оставляя камня на камне. Олег с охранниками тут же без лишних слов рванули вдогонку, в надежде поймать того, кого вспугнули. Они гнались как бы не за ним; вспугнутый зверь опасен и если не дать ему уйти, то он может и напасть. Впрочем такая философия не принимается даже Олегом, не говоря уже об остальных.
   Тот похоже был очень сильно напуган, так как заметно, если верить слуху, удалялся всё дальше и дальше. Будто бы этот объект, было нечто не от мира сего, либо существо, не человекоподобное. Но вскоре вновь образовалась тишина, а добежавшие практически до самого края посадки парни не смогли обнаружить его. Снова как сквозь землю провалился,- нигде его не видать, не слыхать.
   Отчаявшись заниматься поисками, те, кто был в посадке вышли и присоединились к остальным. Вместо того, чтобы продолжать поиски, они стали переругиваться между собой, переходя на высокие тона, замолкая на некоторое время, а потом по-новой. Каждый обвинял друг друга в ротозействе и невнимательности, приводя при этом какие-то бестолковые доводы, лишь бы себя не считать виноватым. Они наскоро слепили из разбитых осколков неровный клубок, который не успел просохнуть и уже дал трещину.
   Это обычное дело; загнанные в клетку звери, из диких, превращаются в злых. Недавно ласкающие друг другу за ухом и шейку, теперь готовы со всей силы вгрызться в ту же шейку и за ухо. Вонзить острые клыки по-глубже, втянуть в себя свежей кровушки и сделать несколько глотков. Но их перепалка, больше походила на визгливый перелай ещё не подросших щенков овчарок. Но когда неожиданно у Олега зазвонил телефон, то все тут же замолчали, словно по заученной команде. И даже сопение некоторых, стало еле заметным, даже для того, чтобы в конец не сдохнуть от недостачи кислорода.
   Телефон вибрировал во внутреннем кармане и периодически отсвечивал наружу. Не замысловатая мелодия, становилась причиной раздражения, но не ответить нельзя было.
   То была хозяйка. Олег смотрел на экранчике подписанный вызов, а рука дрожала и большой палец, которым он собирался нажать на кнопку ответа, вдруг очерствел и вот-вот почернеет. Жар хлынул в лицо и должно было ошпарить. В глазах потемнело, а в висках ощутилась боль; падение продолжалось, потому что самурай, даже не встал на колено.
    -Ну что Олег, как у вас дела? Надеюсь порядок?
   Он и не понял как нажал кнопку, он не помнил как сказал "алло"; звучавший в ухе её голос, щекотал оболочку раковины, раздрожал до мозга и костей. Хотелось вздрогнуть всем телом, но сдержался. В горле пересохло, язык прилипал к губам, к нёбу. Олег искал подходящие слова для ответа и долго соображал, что ответить. Глаза бегали по призрачным стволам деревьев, ими двигал ветер и только шелест листьев нарушал тишину.
    - Антонина Сергеевна, мы его почти схватили...- Как из тюбика зубная паста, когда осталось всего на один раз.
    -Что значит почти? Он что, снова ушёл?- Она резко его оборвала, не дав договорить,- где вы находитесь, чёрт бы вас побрал?
   Она раздрожалась не на шутку. Олега вдруг схватила неведомая сила, прямо по всему туловищу и медленно начала сдавливать. Он слышал смех, и так он казался знакомым и близким сердцу, и ещё к одному месту, что вместо боли предвещающей конец, Олег испытал непреодолимое желание.
    -Мы недалеко от Ерзовки,- у Олега голос был поникший, как-будто знал, что тонет.- На краю лесополосы, перед пустырём.
   Он больше ничего не услышал. Хозяйка резко бросила трубку, ничего не ответив, ничего не добавив, а Олег сильно зажмурил глаза. "Ничего, ничего,- думает он, водя кадыком верх-вниз,- всё получится. Получится!". Убрав телефон во внутренний карман, Олег глубоко вздохнул и сжав кулаки, поднял голову кверху. Глаза оставались закрытыми, а задержанное дыхание приобретало неприятное на вкус осязание; он резко выдыхает. Фиолетовые круги, невидимыми руками жонглируют в тёмно-сером пространстве, а потом неожиданно взрываются ярко-жёлтым и исчезают за тёмно-синей ширмой, оставляя после себя, только треск, напоминающий бенгальский огонь.
   Остальные молча пересматривались-переглядывались, прятали друг от друга глаза, кто вниз, кто скрыто кивал головой кверху, но каждый твёрдо понимал, что предел конфуза уже достигнут и даже половины на каждого не наберётся, чтобы...
   ... и повинны в этом только они сами. Олег рад бы что-нибудь предпринять, как бы успеть что-нибудь, если ни сделать, то придумать что-нибудь сказать, пока хозяйка не увидела их такими вот... потерянными. Но ничего у него не получалось; практически вся ночь на ногах,- он заметно устал и к тому же неудача в бою с беглецом, полностью вымотала его организм и способность к здравому мышлению. А они как желторотые цыплята, смотрят на него, выставив вперёд свои маленькие, но широко открытые клювики и ждут... Ждут, когда их хозяин бросит им горсть корма...
   Поникшие взгляды искали ответ, что делать? Что же делать, шеф?
   Олег отступил от них вперёд на несколько шагов и как-то само собой, у него сорвалось с губ:
   -Голубь! Голубь! Голубь сизокрылый!
   Тут же поднял голову в небо, словно там должны были взлететь кучка белых птиц. Они так звонко били крыльями, что удивляешься, как они не разбивают их друг о друга. Но мелкие пёрышки всё же падали, кружась по воздуху, как хлопья снега. Интересно, скольким им нужно подняться в вышину, чтобы падающие пархающие перья, осыпали всю земля без остатки черноты. Создалась бы иллюзия нахождения на облаках. Вот здорово было бы...
   Вдруг по ту сторону лесополосы промчался какой-то автомобиль. Двигателя не было слышно. Шорох шин о грунтовку, был похож на сход снежной лавины, хотя прежде Олег не видел этого и сравнение у него получилось отнюдь, чёрно-белым. Яркий свет фар настойчиво пробивал завесу из зелёной кроны и если бы не звук шин, можно было подумать, что какое-то существо, передвигается на бешеной скорости с мощным фонарём в мохнатых лапах. Либо вместо фонарей, у него такие глаза. Но всё-равно не по себе. Все четверо встрепенулись его появлению, оживились; превкушалось перемена обстановки и наскучивший сюжет должен был окраситься в цветные тона. Отнюдь! Ожидать ожидали, но поверить на благополучный исход, а лучше конец, в образе озорного мальчишки пряталось за углом высокого забора, строило кривлявые гримасы и показывало длинный язык. Каждый из них сначала ощутил лёгкость в ногах, но опустошённость в животе, свидетельствовала об обратном.
   Да, конечно все знали, кто это. Машина доехала до конца лесопосадки, развернулась в их сторону передком, и так, не выключая дальний свет, направила точно на них. Олег и другие стояли, словно замороженные и смотрели на автомобиль, как на огромного жука со светящимися глазищами и спрятанными под себя длинными, жилистыми лапищами. Могло возникнуть такое впечатление, что жук готовился к атаке; работающий двигатель фыркал и урчал, а задние лапы поочереди двигаются на месте, с прокопкой.
   У Олега снова зазвонил телефон и он вновь услышал голос хозяйки.
     -Четыре живых столбика - это вы?- Насмешливый тон горячей дрожью пробежал по телу Олега. Он не мог ответить, из-за комка в горле, который с трудом, но проглотил.- Это вас я ослепила?- Снова спросила она.
     -Да, это мы,- ответил он голосом всё ещё потерянного человека, к тому же страдающего низкой самооценкой.
   Далее услышал короткие гудки в трубке, а у машины открылась дверь и уже оттуда послышался голос хозяйки в живую.
    -Ну что стоим, мои мальчики. Мои богатыри,- она пыталась разбудить, словно стоя заснувших людей. Забыла похлопать звонко в ладоши,- почему мы ничего не делаем, почему мы не ищем нашего голубка, почему четыре здоровых дядьки, не могут сделать девочке приятное?!
   Запоздало звонко хлопает в ладоши, пытаясь дохлопаться до их спящих тел. И с каждым "почему", в голосе звучит твёрдый и убедительный металл, что скоро он наколиться и выльется на... Четыре ровненьких столбика, зашевелились, зашатались, замычали. Но всё на одном месте и только "му" да "му", слышит она в ответ своего звонкого голоска; они ищут её по слуху и стукаясь друг о друга верхушками, двигаются на её голос.
   -Просыпаемся! Просыпаемся! Мамочка молока принесла!
   Разряжение получили все, а Андрюха даже похихикал в себя, пряча огромную лысую голову в плечи, забыв на минуту о сломанной руке.
   Олег пошёл к ней навстречу на ходу соображая, о чём, а главное, что будет говорить; так всё неловко получается и как назло одно к одному, всё как в кучу. Соображение мягко упирается в стену - ищет, не то выход, ни то вход... За ярким светом Олег видел только силуэт её, зато он сам был у неё как на ладони, что не могло его не смущать. Выглядеть сейчас самураем, совсем не кстати, уж больно много ступеней и выступов, с которых недавно он был сброшен. Но и она не стала ждать его пока он подойдёт, а сама вышла из тени навстречу Олегу. Свет машины осветил насквозь  прозрачный сарафанчик, что Олегу пришлось прищуриться и поднять руку над глазами, чтобы не выдать своего волнения от её вида.
   Она снова будто дразнит его, будто знает о нём, как в книге чёрным по белому. Может она специально заставляет его бороться с внутренним возбуждением, отвлекая от более важных дел.
   "Сучка",- почему-то выругался про себя Олег, а сам вдруг насторожился, не сказал ли он этого вслух.
   Нет, не сказал.
   -Что случилось, где он? Почему он ещё не схвачен,- с ходу начала засыпать она Олега расспросами, да так, что он не успевал отмахиваться; мухи уловили вкус их манящего и теперь не отлипают,- Олег для вас это проблема? Интересно!
   -Ему просто неимоверно и чертовски везёт... Послушайте, Антонина Сергеевна,- отвечал Олег, глотая на каждом слове слюну от волнения и с трудом изобразил кривую ухмылку, когда поймал её взгляд,- мы его буквально поймали, но... Словно призрак... Испарился...
   Чёрт побери. Как глупо пробиваться через каменную стену, зная, что за ней пропасть.
   -То есть, вы хотите сказать, что он где-то здесь, недалеко. Рядом,- она неприлично оборвала его и бросила взгляд за его спину, словно беглец специально спрятался за его спиной и улыбаясь подглядывает.- Возможно он нас сейчас слышит и... и ему можно передать привет?! Помашем ручкой!!! Что, это нормально? Я плачу бабки - где работа?   
    Она теряла контроль и продолжала засыпать вопросами, уже с острыми иглами, которые вот-вот перейдут в нечто другое, что не понравится не только Олегу - худо будет всем. Несмотря на внешние признаки, вспышка оказалась не такой яркой и ослепительной. Ядро, заряженное гвоздями, шурупами, болтами и гайками, развалилось ещё до взрыва. А может порох оказался мокрым и поэтому взрыва не состоялось.
   -Или он, может, уже дома. Как мышь, проскочил мимо вас и сидит сейчас за столом, пьёт чай и гладит жену за ляжку и... тянет к жопе.
   Она так говорила, словно была уверена в том, что эта самая рука, находится не на той, неизвестной ей женщине, а прямо на её ляжке и тянется к её голой... она же сама, аккуратно, двумя пальчиками, брезгливо и сняла руку со своей голой задницы. Это ему трудно было представить, но не поверить, невозможно...
   Олегу не казалось это грубым, но ведро на голове, и растекающиеся помои вдоль по телу, он уже ощущал как насущное и по делу. Ему бы отойти, чтобы не запачкать хозяйку, но боялся, что сделав шаг, брызги сами полетять на неё...
   -Нет-нет, Антонина Сергеевна, исключено!- Олег не хотел, чтобы хозяйка думала о профнепригодности его и его подчинённых, не хотел, чтобы она видела его рассыпанного и дряблого, словно старика.- Так, если бы он проскочил, мы бы это заметили и не стояли бы здесь. Нет, нет, исключено,- Олег всяческими способами отнекивался от такой версии хозяйки, но сказать ей что-нибудь путное, конкретное, он ничего не мог; на языке чувствовался привкус прокисшего соуса с чешуёй от лука. А ещё в это ведро кто-то помочился, но гнал эту мысль от себя.
   Не самое убедительное, но спорить...
   Олег беспомощно пятится назад; слякоть из чернозёма предательски скользила по грубой подошве ботинка. Под усилием собственного тела, Олег падает сначала на одно колено, потом на другое. "Лучше умереть,- думает он под натугой, под горячностью разбросанных мыслей, под неподдающееся бессмыслие выполняемых движений.- Лучше утонуть в этой грязи, но не сдаться. Не хочу проигрывать. Не сдамся!" Он уже представляет последний вдох, после которого закрывает глаза и рот. Минута, от силы полторы и кислород закончится. Он умрёт не от недостачи воздуха, а отравится переработанной, углекислотой.
   "По-самурайски?"
   "Думаю да!"
   "Согласен..."
   Помощь приходит как всегда ниоткуда. Тонкая ручка, со следами не втёртого как надо в кожу ночного крема для рук, хватает его за бороду... Фу-у, как-то неэстетично что ли... За бороду! Пусть лучше будет за волосы и обязательно за подзатыльную часть черепа, чтобы при подъёме, лицо было прижато к груди и не было видно бессмысленных глаз. А так тянуть, и рот откроется, и чернота зубов наружу... Она может и не тонкий знаток психологии человека, но манипулировать кучкой здоровых парней, словно в кукольном театре, ей вполне под силу.
   -Если это исключено, значит, он где-то здесь. Правильно?- Она взяла его за руку и каждое слово она проговаривала с особой интонацией, нажимая на каждый палец поочерёдно.- Найдите его, Олег. Он здесь!
   Только две минуты назад он был самим собой и руководил, хоть и не важно как. Но когда она рядом, она словно сбрасывает его с высоты, ухватившись только за одно плечо рукава. А воздушный поцелуй, брошенный ею в след ему, будто толчок под зад - обидный и имеющий только одну черту к возвращению обратно - это месть.
   "Интересно у самураев бывает такое в жизни?- думает он, стараясь спрятаться от её прямого на него воздействия,- ни все же они режут себя после провала... Или..."
    Она как-бы подтолкнула его на действие, указывая другой рукой на то место, где они прежде все стояли. Но одной всё же не отпускала его руку, как поводок приручаемой собачки, регулируя дистанцию и если нужно, подтягивала к себе.
   -Ребята! Что стоим, что стоим,- прикрикнула хозяйка на парней. Потом сказала Олегу тихим тоном,- командуйте! Командуйте, шеф,- и выпустила руку.
    Олег как встрепенулся. Энергия, которой обладала эта женщина, несколькими дольками передалась ему; ну с чем это сравнить: испить прохладной водицы, в засушливую жару, или два литра рассолу с будуна - тоже не плохо. А может лучше ведро протеина, для качка, готовящегося к "Мистеру Олимпия"?! Нет! Это сравнимо с тем, как если бы столяр прошиб в размерах и отпилил лишнего, а унего для этого случая припасена лишняя дощечка... Да масса примеров; сейчас Олегу дали то, что нужно. Проникнув через голову, это самое становилось стальным стержнем, разливалось по телу, рукам, ногам, и по-особому действовало на подсознание своего нового хозяина, делая его не таким уже, каким был он пять секунд назад.
   Стержень мог вырасти и в хвост, и быть для него как для кенгуру,- хвост больше, чем обе ноги, но... Олег человек, и поэтому он указал Лёхе и Коле, снова зайти в лесопосадку и продолжить поиски. Сам также направился за ними, а Дрону приказал, внимательно сматреть за пустырём, тем более при таком освещении это будет просто.
   Он с хрустом ступил в посадку, но спина, от затылка до поясницы, горела диким пламенем... позора. Она точно смотрит ему вслед и сжигает, сжигает, сжигает... Несколько видов ядовитых змей, поочереди жалят нежную мышечную ткань и пускают жгучую жидкость по венам. Чтобы отвлечься, он заговорил:
   -Мы же ясно слышали, как он припустился и осёкся где-то здесь,- сказал Олег, словно спрашивая у самого себя. А чувство никчёмности так и не покидало, так и висело на застрявшем ядовитом зубе ползучего гада, на плотном шве армейского кителя.
   -Тут бесслышно не выбраться. Тут либо совсем без движения, либо... Но не голубь же он в самом деле... А чёрт его знает, эту цыганчу!
   Он говорил, постепенно понижая голос до шёпота, словно зная, что приближается к чему-то. Коля сначала молчал. Лёха был несколько в стороне и вовсе не слышал его. Олег с Колей подходили к деревьям, обходили вокруг, даже смотрели вверх и он несколько раз коснулся плеча брата, так, не специально. Так должно было быть, потому что они же братья - по-другому не обьяснить.
   -Да. Я тоже слышал,- сказал наконец Коля, когда понял, что Олег ждёт от него ответа.
   Поиски ни к чему не приводят; они уже обследуют одно и тоже место по второму разу, собираются по третьему и уже не так тщательно и прилежно, что Лёха начинает бурчать себе под нос обвиняя Дрона, мол, зачем тот полез со своей рукой, мол не думаешь головой, страдают члены тела. А ещё, что поделом тебе досталось.
   Андрюха всё слышал, но пока не отвечал; кувшин с широким пузом, умещал много чего в себя и не только жидкости. Но и тому должен быть предел и если не жидкости, то что-то густое и не приятное на запах, цвет и вид. Кувшин наполнился. Уж слишком быстро... Он прячет раненую руку в запазуху, растегнув китель до середины и испепеляемый взором властной женщины, бурчит в ответ, но не самому Лёхе, а как бы всем. У них снова на лицах маски клоунов, но сейчас они без гармоники и не поют.
   Коля пытается встрять в перепалку, потому что считает, что его место где-то посередине этого гора-подобного дуэта, а он как соло, должен находиться в самом центре и быть запевалой. Но ему, отнюдь, это не удаётся, по крайней мере не сегодня, так как клоуны-близнецы решили пробовать без него.
   Дрон с Лёхой тихо перебраниваться, на забаву хозяйке; обвиняя друг друга в профессиональной халатности, беспредельной тупости, душевной слепоте и даже кто-то из них, обозвал другого живодёром. Хотя последнее было уж слишком для кого-то личным и даже не уместным к данной ситуации, но слово не воробей - выпустишь, не поймаешь. Интересным, и даже немного забавным было то, что всё перечисленное, звучало всего в пару-тройку совсем коротких слов, даже мизерных, но значение каждого, вырастало в огромную, просто гигантскую оплеуху. При чём досталось им обоим и одновременно же. У обоих загорелись щёки, нос и губы. У Дрона сдавали нервы, заныла поломанная кость и скрепя сжатыми зубами, подавлял желание продолжать перепалку.
   А Лёха служил сам себе бронзовым щитом, от которого отскакивали слова товарища и скакнув словно мяч пару раз от земли, возвращались обратно к Дрону.
   -Не ругайтесь, мальчики, этим делу не поможешь,- услышав их брань  устав их слушать, отозвалась Антонина Сергеевна.- Просто найдите мне его, молча.
   Парни замолчали. Только ветер всколыхнул высокие верхушки тополей и большие, широкие, словно лопух листья, захлопали в ладоши. Этот звук понёсся вдоль всего строя и мгновенно возвращался на исходную, он то затихал, то возобновлялся по-новой и даже ещё сильней прежнего. Он заглушал всё то, что было внизу...

    "Она любила театр, только такой, чтобы совсем необычный, не похожий на классический, или драму... На худой конец сойдёт и кукольный; в нём можно искать смысл тех, кто стоит там внизу, за плотной ширмой под сценой и водит этими матерчатыми, бездушными, набитые ватой или ещё каким-нибудь дерьмом, чучелками.
    "Как жизнь их довела до такого! -Станет спрашивать она себя и в чём-то будет права. -Что надо сделать, чтобы плинтус оказался над тобой! И вообще, как заставить бездушную куклу, передавать смысл произведения зрителю, без содержательных эмоций, без которых слова, теряют не то что в весе - они превращаются в пыль, в труху! Здесь либо талант, либо ничего... другого.
   В целом она ничего не имеет против такого искусства, если для тех, кто его творит, оно является не больше, чем хобби. Энтузиазм, растрачивающийся в минус, можно считать, что этот человек безумец.
   Можно ещё "миммы". Его редко сейчас увидишь, но когда попадается, смеёшься непереставая и долго ещё вспоминаешь прикольные мордашки. Особенно когда они ругаются, а потом мирятся - такие милашки. И когда покидают сцены под бурные аплодисменты - здесь начинается импровизация... Прикольно!
   Антонина сейчас творила собственный театр, точнее театр со зверинцем, в исполнении её четырёх барашков. Тут даже присутствовала в некотором роде "мим", но это лишь для того, чтобы скрыть бурное проявление эмоций, которые, по мнению хозяйки, в её театре не уместны. Она даёт им сцену, свет, время для репетиций, даже платит. Сценарий прост и при исполнении, ни требует глубокого вживания в образ; вся простота в том, что сюжет берётся из самой жизни, но в данном случае, все как один упёрлись в стену и ни туда, ни сюда."

   Господин случай сам пришёл навыручку парням.
   
                Глава  18
   Януш ужасно любил коней - он их просто боготворил. Мне не известно, что и сколько он знал об этих прекрасных животных, потому что Ян на эту тему ни с кем не общался. Не говорил о них, даже со мной.
   На заднем дворе дома, у него часто бывали эти животные. Поначалу я незнал как они туда попадали,- чьи они, для кого и куда в последствии исчезали. Они находились в огромном крытом сарае, гуляли в нём вольно и к ним вход был строго воспрещён. Всем. Всё было настолько серьёзно, что никто не решался ослушаться Януша, даже из тех, кто старше его и возможно сильнее. Позже я уже догадывался о их предназначении и как ко всему этому относится сам Ян.
   Я часто наблюдал как он обращается с ними, как кормит с рук, целует их, а они в ответ обдизывали его и даже кусали. Шрамы были на руках внушительные, мазанные зелёнкой или йодом. Бывало возьмёт яблоко, откусит добрый кусок, а остальное даст ему. Тот обнюхает, фыркнет и загребёт в пасть огромными губищами. Януш чавкает своим куском, гладит его гриву, спину и сквозь вылетающие изо рта кусочки яблока, что-то ему говорит. Я немного завидовал ему. Нет, не любви к этим животным, а такой привязанностью к чему-нибудь. Я бывало спохватившись, начинал перебирать всевозможные варианты, чем мог бы хоть каплей похожим на него. Собаки, кошки...
   Голуби! Не то, чтобы я прикипел к ним сердцем, но когда они садятся к тебе на плечи и балансируя машут крылашками, ударяя по лицу, словно гладят - такое не передать на словах. А когда приходишь их кормить, они бросаются ко мне под ноги, летят навстречу, словно хотят сбить с ног, повалить, замахать до смерти от счастья крыльями.

   В какие-то заранее определённые дни, приезжали какие-то незнакомые люди. Януш их никогда не приглашал в дом, не знакомил нас и не поил чаем - они сразу шли на задний двор и там вели долгий-долгий разговор. Те люди не всегда были цыгане; чаще русские, но почему-то на каких-то страшных машинах - чёрных и тонированных - и взгляд как-то из-под бровей - хмурый и как бы злой. Иногда они разговаривали очень громко и казалось, что ругаются...
   Затем я заметил, а позже и уяснил, для чего он пропадает на несколько дней, а иногда и недель, и возвращается, словно был по ту сторону этого; иногда весёлым и взбалмашным, а иногда печальным и хмурым как самый пасмурный день на земле. И тогда замыкается на некоторое число часов, словно на лицо одевается маска без мимики и срастается с атмосферой. Около него появлялась серая сфера, в пределы которой он никого не впускал и не выходил сам. В такие минуты у него на голове хоть танцы пляши, хоть в уши ори - ничего не изменится. Ещё он был какой-то непредсказуемый,- мог взять кухонный нож и зарубить нескольких кур и бросить их, изливавшихся кровью на весь двор. Мог включить магнитафон "Электроника 302" так, чтобы еле было слышно, прислонить к уху и лежит так с закрытыми глазами, будто спит.
   Мне становилось страшно за него по-настоящему и охватывавшее меня одиночество, роняло навзничь на землю и сравнивала до тех пор, пока не останется от меня ни следа, ни мокрого места.
   Тот период времени, моей якобы близкой дружбы с Янушем, я считаю несколько натянутым и не многословным. Между другими двоюродными братьями в тихомолку шёл разговор о тёмных делишках Яна, о тех, с кем ему не стоило бы связываться. А также о его неудачных сделках с перепродажей жеребцов и о неожиданной постановке его на счётчик. Счётчик для меня было нехорошим словом; цифры в несколько кругленьких роликов, крутящиеся в бешеннои ритме и только вперёд...
   ... Его подставили... и он где-то попался... Их взяли всех до одного, и... Его может даже одного вели и наступивший час, оказался...
   Тела нашли ни всех. Да и те были ни все узнаваемы и приходилось часами проводить у отдела судмедэксперта, чтобы наконец дали подтверждение, об опознании родственниками покойных. Януш был со сломанной, вывернутой на бок челюстью и проткнутым сердцем, тупым предметом похожим на железную скобу. Но хоронили в открытом гробу, и лицо было видно, и разбитые костяшки кулаков намазанные почему-то зелёнкой, я помню до сей поры.
   Становилось дико и бежавший по коже мороз, делал её тёмно-серой как лёд на реке. Каким нужно обладать хладнокровием, чтобы вот так, целенаправленно воткнуть острый предмет, живому человеку прямо в сердце! Вот так легко и непринуждённо, взять и отобрать чью-то жизнь... Словно это вещь и ты тайком закрадываешься во внутрений карман пиджака, вынимаешь его жизнь в виде, допустим, сердца. А потом разворачиваешься и спокойно уходишь. От этих мыслей у меня темнеет в глазах и сохнет в горле.
   И как потом с этим жить?! Будет же сниться, видеться то в зеркале, то в чьём-нибудь отражаться окне. А хуже всего, когда и ешь, и пьёшь, и даже отдышаешь, а он всё время тебе мерещиться. Возможно я преувеличиваю, и для мерзавца такое не страшно.
   Опять задумаюсь и по-новой...
   То, что его нет и никогда больше не будет, осознал сразу... Непривычная тишина поселилась в доме, в котором мы все жили. Опустел двор. Ветра-одиночки нашли в нём свой приют и согнав в него, подобную себе, шушеру, творили шабаш. Не топотила больше грациозная живность, не ржали сразу несколько оскаливши клыки маститые жеребцы. Не резал больше нос, кислый запах конского навоза. На крыльце валялась стёртая до блеска металлическая гребёнка для расчёсывания гривы; я проходил мимо и словно спотыкался краем глаза, останавливаясь на какую-то мизерную долю секунды, которой хватало, чтобы в памяти перекрутить самые тёплые воспоминания об Януше.
   Пустота щемила грудь до изжоги, а комок в горле душил периодически задерживая дыхание, подавляя желание сорваться на плачь. Лишь в передней комнате, сразу в правом углу, до сорока дней, посвистывал какой-то сверчок. Может это вовсе и не сверчок был, но свиристель его, чем-то напоминала выше указанного жучка. Так вот, его не было видно, только слышно, и определить, был ли он в доме, или снаружи, не представлялось возможным. Как-будто где-то меж того и этого. В светлое время суток свист прекращался, но как только садилось солнце, сверчок начинал свою мелодию по-новой. В целом-то он никому не мешал, просто странно было слышать всё это. Бывает спишь ночью, неожиданно просыпаешься,- а он свиристит. Так тихо, заунывно, как будто призывает к чему-то, путая линии мелодий с земным и неизведанным, но создавая из этого, астрономическое ограждение и предсказание.
   Живший тогда у нас какой-то старик, с длинной седой бородой, чей-то там родственник, по чьей-то там линии, не помню точно! Так вот, говорил он, что это свиристит душа самого Януша, летает по дому и возле, находясь на границе этого и того мира. Как бы прощается, с нами, с домом где жил - показывая таким способом, своё здесь пребывание.
   Раз в ночь на похороны, мне не спалось, даже не прилаживался ни на минуту. Мысль о том, что я его вижу последние часы, не отпускала меня. Мы только-только с Любавой начали жить и поэтому чувство скорого, полного одиночество, стояло где-то за углом, готовое выйти ко мне и положить руку на моё плечо. Я медленно выхаживал по дому, выходил на двор, где стоял гроб, но со двора ни ногой. Я вновь вернулся в дом и снова услышал свист. В доме я был один и поэтому пошёл на его звук, стараясь как можно ближе обнаружить его место. Оно привело меня в угол передней комнаты, он звучал прямо над моим ухом, но где он, вдоме, или с улицы, было не понятно. Мне удалось найти идеальную точку, откуда его было хорошо слышно.
   Но тут я произнёс:
   -Януш, это ты?
   Почему я это сделал, незнаю, но свист на некоторое время приостановился. Я тоже как бы замер и то чувство, перемешанное вместе со страхом и удивлением, дало повод думать, что через нечаянно разбитое зеркало, в их мир, также как и в наш, могут попасть разные существа. "Всё это ничего,- думал тогда я,- лишь бы не нанести друг другу вреда. А так пусть, что жалко что ли..."
   В дом вбежала маленькая девчонушка, лет трёх - трёх с половиной и вывела меня из ступора. Мы переглянулись карими зрачками; чумазое личико хлопало длинными ресницами и была удивлена не меньше моего. Она наверно рассчитывала тоже быть в доме одной, а тут я. Улыбнувшись мне, девчонка, понурив голову побежала дальше по своим делам в одну из тёмных комнат.
   Чтобы сесть, мне пришлось потрудиться, потому что колени не гнулись, а на теле, словно был воздвигнут кем-то металлический корсет. Он скрипит под усердием, но чтобы разорвать замки и металлические заклёпки, приходиться пораниться и потерпеть боль. Терпеть физическую боль было легче, нежели психологическую, тем более рваную. Я со всего маху плюхнулся на стоявшую рядом лавку и она чуть меня не опрокинула на пол. Пол удержал и лавку и меня, хоть от этого можно было ощутить облегчение.
  Назад из тёмной комнаты бежит всё та же девчушка, с грязной и голой куклой в руках. У куклы не было головы, но это её видимо вообще не волновало. Она замедляет шаг, опять увидев меня, всё также хлопает ресницами, но... В дом вбегает какая-то женщина и не замечая меня, быстро подходит к девчушке. Она её мать. Девчушка пугается, но не плачет, а та выругавшись в полголоса по-цыгански, хватает её за руку как игрушку в охапку и удаляётся.
   Свист возобновился, но позвать ещё раз Януша, у меня больше не было желания.
   Я по нему не плакал. Я понял, что одна жизнь закончилась и теперь будет другая, не похожая на прежнюю. И "ВНЕЗАПНОСТЬЮ", эту ситуацию я назвать не могу, хоть и случилось всё как-то быстро. Напряжение витало среди всех жителей этого дома, краски отношений постепенно сгущались, словно наполнявшийся резиновый пузырь ржавыми гвоздями...
   "Ба-бах,- и лопнул!"
   Лопнул, рассыпал гвозди, по дому, по двору, повсюду,- и теперь кто ходит, получает раны... ржавые... гнойные.
   Похороны были скудными. Хотя народу было полно и не бедные больше. Могила была обычной, без склепа. Без ковров обложенных об стену и пол, ни дубовых брусов, обитых в несколько слоёв рубироидом, ни резных табуреток, на котором вроде бы должен был стоять гроб; всё как у всех смертных. По поводу скудных это не я сказал, а слышал от шептающихся родственников и другой набравшейся массы народа. Потому что он - Ян, якобы был вором, а с вором, мол так и надо... Словно воровал он у них же.
   Тогда я впервые поверил в силу одиночества, в её ничтожество как в какое-то отдельный, ни с чем не соприкасаемый объект, который касается лично меня. Он имеет форму, разум, цели, Он имеет силу - силу молниеносного распростронения и впуская его в своё внутреннее "я", рискуешь остаться голодным.
   Я ощутил сильный сквозняк из-за спины, за которой когда-то стоял Януш. А теперь там нет никого. Он холодит тело до костей и колошит широкие штанины брюк, словно ветер играет в салочки с кучкой беспризорных чертят. Но и стоять на месте, равносильно гибели - гибели ни тела, а личности; ответ держать придётся не только перед возникшими в скором будущем, трудностями, но и перед самим собой...
   Как отпоминали сорок дней, свист прекратился. Кувшин воспоминаний иссяк и треснул от хлынувших на следующий день ливней. Дожди шли - шли несколько дней к ряду; размыло просёлочные и грунтовые дороги, подтопило дворы в низинах. Их жители плавали на жестяных корытах, а дети на плотах. Из жертв оказались лишь двое алкашей, мужа и жены Воропаевых, на ночь глядя собравшихся пойти за подкреплением для крепчёного продолжения. А ночи холодные, добрый хозяин собаку не выпустит на улицу. Они-то шли, в резиновых сапогах на босу ногу и пол пути не прошли, как стопы стало сводить... Им бы вернуться, но тяга к любимому, да в душу залитому,- такое не могло быть препятствием... Он от переохлаждения, она захлебнулась в грязной дождевой воде, пытаясь вытащить любимого на сушу, но не осилив, повалилась навзничь... Первый вдох  с водой и всё.
   Дожди прошли, алкашат схоронили и никто их не вспомнит больше...
   Вскоре после похорон, пропал без вести отец Януша. Просто проснулись все утром, а его нет, как растворился. Никто ничего не знает, даже искать никто не стал. А уже после сорока дней как не стало Яна, некто властные из цыган, некто барон Василиан и его приближённые, обвинили его мать в воровстве у каких-то там ещё цыган. И их общим цыганским собранием, единогласным голосованием, её приговорили к казни, что впоследствии было и сделано. Да вообще, какая-то жуть начала твориться вокруг всего нашего семейства, от которого достовалось и нам, молодым. Сожгли дом, в котором мы жили, со всеми постройками. Где были жеребцы и мою голубятню. Не оставили камня на камне и не одной целой дощечки. Нас, тех кто по-младше разобрали в другие семьи, а меня женили...
   ...Меня женили!
   Мы переехали с Любавой в отдельный дом и в нём началась моя другая жизнь. Взрослая жизнь.
   Януш позже снился мне несколько раз, здоровый и весёлый, но за собой не звал. Во сне он играл как маленький дитя: бегал вокруг меня, прыгал. Говорил, что хочет воздушные шары и мороженое. С ним был какой-то друг. Я его не видел, но присутствие ощущал, потому что Ян всё время к кому-то обращался и словно тот что-то спрашивал, а потом отвечал, тоже балуясь и кривляясь.
   Я не мог понять значения этих снов,- взрослый человек ведёт себя как ребёнок - просто в тот момент, когда снился, он был для меня жив и никогда не умирал. А когда я просыпался, не верилось, что его нет.
   В память о Януше, я стал иногда копировал его поведение и привычки. Как он говорил и что, сам себя заставлял заниматься спортом как это делал он с собой, по-особому вести себя за обеденным столом (Януш был левшой), манеры и ещё кое-что. В общем схожесть просматривалась за километр. Зачем я это делал - незнаю. Это было точно от меня, но оно ни к чему не побуждалось. Привычки настолько вжились в поведения, что стали как мои собственные. Может я считал это дань перед памятью умершего брата?..
   Даже спустя какое-то время Любава мне высказывала, что я бываю не такой, какой на самом деле. Будто меняюсь и становлюсь чужим. Я не признавался отчего это, только посчитал, что так делать не правильно и вскоре вновь обрёл себя.

   Уж и не знаю, сколько я был в отключке, но очнулся от громко переговаривающихся где-то рядом со мной мужчин. Тонким звоночками теребили мою чувствительную перепонку в ухе, пару баритонов, один басс и один, не понятно что. То ли они ругались, то ли спорили о чём-то, но явно беседа была недружелюбной. Иногда вместо слов, я отчётливо слышал как блеют овцы. Я встряхивал головой и овцы пропадали. Слово "свинство", я слышал чаще других. Интересно, они говорили о еде или о перевоплощении одной единицы индивидуума, в более низшее и называли его этим словом. Чуть позже я понял, а точнее услышал, что ищут они кого-то и переругивались, что кто-то из них оплошал и упустил объект поиска. А кто-то просто не хотел поддавать вида своего присутстивия.
   Только какого объекта? Непонятно.
   Сквозь проясняющийся туман сознания, до меня долетели два слова: "Голубь! Голубь!" Эхом, звук затаился где-то за спиной и звучал как в большой и холодном коридоре, ещё какое-то время. Потом он повторился, но лишь только для того, чтобы исчезнуть.
  Лежал я лицом вниз и после того, как пришёл в себя, никак не показывал своего здесь пребывания. Слияние с чем-то огромным, просто с мега великим, делало меня неуязвимым и такое величие перед теми, кого я слышал, но не видел, становилось не более важным, допустим, как сломанная лапка работающего муравья, и вот... он уже не трудоспособен. Хотя и с этим можно поспорить, но не в это время.
  После зноя днём, за ночь земля взяла свою сырость и пахло совсем не свежем перегноем прошлогодней листвы; я просто сжал кулаки и сгрёб в них землю. Она больно забивается под ногти, а что-то твёрдое их ломает.
   "Сырая",- думаю я, и ещё думаю как сейчас Януш лежит в гробу, закопанный в такую вот сырую землю. Я представил его полуразложившееся тело, с прогнившим досками гроба, через трещины которых, уже попадала земля. Как запах мертветчины, поглощает мицелий и порождает грибы-мертвецов. Знаю, что траву для скотины нельзя косит на территории кладбища. Будто бы она уже отравлена соками разлажившихся тел. Знаю, но не уверен точно! Бывает так, что родственников хоронят в одну могилу. Допустим умер муж, болел там, или несчастный случай. Похоронили. А лет так, через двадцать - двадцать два, умерла жена, по-старости, в преклонном возрасте и вот копают ту же могилу, чтобы положить её рядом с мужем. Таково было её последнее желание. Они же с ним жили в одном доме, вот и в одном "доме" будут лежать.
   И вот копают ей стараю могилу. Крест аккуратно положен в сторонку, гробничка тоже. Та часть креста, что была закопана, немного подгнила. Копают близкие родственники: племянники, двоюродные братья, один внучатый племянник - все свои. Кто-то сказал, чтобы аккуратнее были, когда глубина будет в человеческий рост, говорит, там ещё дед лежит. Добавляет, "не потревожьте". Самый шустрый, а он наверно ещё и больше других выпил. Так вот, он говорит, что мол там от гроба уже и трухи не осталось. Да и от покойника тоже. Мол, кости черви растощили и они могут быть в другом месте. А сам лопатой втыкается во что-то твёрдое и замирает...
   В могилу к Янушу уже никого не положат. Он один там будет, даже родственников по близости никого.
  "А что я думаю о нём постоянно! Что он мне часто видится, снится и кажется. Кажется, что он никогда не умирал, но это лишь противоборство вымышленного с реальным, и ничего большего. Опустевшее место в душе, требовало скорейшего заполнения. А пока его не было, оно жило уже прожитым, сжимая видимое, но пустое."
   На тот момент я не понимал, что копошившиеся как жуки вокруг меня люди, были моими врагами. Настоящими врагами. Как немцы во вторую мировую, для любого русского человека. Я только аккуратно поднял голову и попытался сообразить, что вокруг происходит. Прямо впереди меня в нескольких метрах горел яркий свет, освещая примерно выше ещё на одну мою голову огромный участок пространства. Светло, словно днём, а поверх черным черно. Я опускаю голову, чтобы ещё раз вдохнуть прошлогодний перегной, и получив дозу, снова приподнимаюсь, вытягивая шею.
   Голова кружится, в носу созревает чих; я подавляю его придавливая ноздри и задерживая дыхание. Голова начинает кружиться пуще прежнего.
   В периметре света, мелькают тени, с забавными кукольными движениями, напоминающие школьный театральный кружок; лёгкая пьеска, с незамысловатыми угловатыми движениями безлицых кукол, которые никак не хотят слушаться рук и выражать эмоции. Но что-то здесь не так. Словно кукловод отлучился и забыл... Что же он мог забыть, странно!
   Честно, я пока не понимал, зачем я здесь нахожусь и что здесь делаю. Пока единственное, что меня беспокоило, это сильная головная боль в районе лобной части переходящая на верхотуру черепа, причина которой для меня была покане ведома. Подувший откуда-то с верхушек деревьев лёгкий ветерок немного ослабил мои страдания; нахлынувший поток, волной окатил мою бедовую голову, а потом ещё как чей-то прохладной рукой из осени, близкий тебе человек, греет об тебя свои конечности и мурлычет в ухо нежности. Но боль всё также была невыносима, а от лба до макушки черепа, казалось его отсутствие.
   Ещё один выкрик ругающихся мужчин и голос одного из них показался мне знакомым, который вернул меня в реальность.
   "Это они,"- думаю я и перед глазами пробегают картинки предидущего вечера.
   Двое моих преследователей, где-то неподалёку от меня копошились, вороша сухие ветки и листья. На свету я заметил две тени, снующие меж деревьев; ослеплённые ярким светом, каждый прикрывал глаза одной рукой, стараясь повернуться спиной и при необходимом случае делал это. Один из них был практически в двух шагах от меня,- вот-вот и он наступит мне на ногу или ещё на что-нибудь. Наступая на что-нибудь, он двигал ногой, словно вытерал о землю подошву ботинка вымазанную дерьмом, или что-то в этом роде. При этом выругивался так, чтобы его никто не слышал. Но слышал я.
   Запах керзачины, чем-то напоминает жжёную резину обмокнутую в кошачью мочу и даже тухлость заросших сорняком полей и лугов, не в силах были перебить вонь, исходящую от... этих людей. Я имел возможность приподнять голову и посмотреть в сторону света. Он дерзко разрывал сплочение мрачных теней, обрывки которых, жалостно вихлялись где-то за пару километров от этого места, не в силах вернуть себе то величие, которое было в начале. И хотя верхняя линия чётко рисовала световое ограничение между верхом и основанием происходящего события - оно, как ни крути, низким потолком давило на созерцание моим внутренним ощущением бытия, вновь недавно вернувшегося.
  Но так или иначе, опасность ещё никто не отменял, и чем дальше и глубже я пытался спрятатся, тем больший гнев и немилость вызывал у своих неприятелей. А было всё так. Одного я наблюдал чуть поодаль, наверно, вне пределов лесополосы; разобрать кто это, мешало яркое свечение и ветка дерева с густо поросшей кроной, свисающая прямо над моей головой. Но я мог и ошибаться. Он молчал и играл роль столба, нежели кого другого. Другие были где-то вблизи меня. С прояснением разума я понял, что и в их полку, не так уж всё гладко. Мне слышно было как они ругаются; брань была нежной, чуть ли не ласковой, и тут я подумал, "где же те монстры, что так яростно гнались за мной?! Тьфу на них! Что они как слепые котята роются в кучке засохшего гавна, а потом мяучат, мяучат, мяучат!"
   Преодолевая боль, я приподнялся ещё на полголовы и увидел впереди себя автомобиль с включенным дальним светом и работающим двигателем. Сам автомобиль был невидим; две тоненькие линии, белая и чёрная, еле заметно обводили контур, но и по тому было понятно что это за чемодан. Я быстро сообразил, чей это джип; я запомнил его, когда целовал его хозяйку, там, у ворот и, немного присмотревшись увидел, что и она, собственной персоной, также обведена чёрно-белыми тонкими линиями. Стоит сбоку машины и наверно ждёт результата поиска. А результат, во мне...
    ... а мне! Мне, стоило бы только приподняться хотя бы на четвереньки, то меня тут же бы обнаружили; я-то находился, буквально на самом краю лесопосадки и прикрывал меня от яркого освещения небольшой травянистый холмик. Находясь словно в ямке, где совсем ничего не видно, я был как в укрытии, но только в визуальном. Жаль только нельзя сказать всем, "что я в домике" и что лежать буду, пока кон не выпадет на кого-нибудь другого. Или пока путь не освободится.
   Снова мир для меня сжался до неимоверной узины и наверно, стоило бы выставить руки в стороны, то я бы коснулся боковых стенок одновременно. Чувство тесноты вызывало если не клаустрофобию, то в памяти возникали специфические ассоциации на загробную тему, с невозможностью придти к единому заключению и главное, выбраться на свободу.
   Я окончательно пришёл в себя осознав, что свет простирающийся надо мной, есть не что иное, как луч надежды во спасение кого-то, в жертву которому, принесут именно меня. Тем же самым осознанием, можно назвать и то, что перевернувшись на спину, стало легче думать, что же в конце концов предпринять дальше. Вытянувши ноги, головная боль, вместе с циркуляцией крови, перенеслась на левый бок. Я взял в кулак горсть земли и осторожно приложил к этому месту.
   -... как свиньи,- донеслось до меня и заторможенным, ещё до конца не оправившимся слухом, я принял это на их счёт. Только из-за чего они так, уразуметь не удавалось. Да и не нужно было.
   Я продолжал лежать на спине и смотреть в звёздную высь. Звёздное небо двигалось в своём невесомом пространстве, мерцая еле заметными вспышками, невидимыми координатами передвижения небесных тел - всё по указке того, кого может быть мы никогда не увидим, и не узнаем. Более того, что и ему было совсем наплевать на то, что твориться здесь, внизу. Как и то, что конкретно мне сейчас от боли в голове сводило скулы, потому что терпя её, я сжал зубы почти до скрежета.
   Я не видел взаимосвязь миров и поэтому не имел в то веры. Мне чужда была версия того, что человек зависим не от другого человека, а от чего-то, что не от мира сего. Мне было противно от мысли, что мы на этой земле не одни, и существующие якобы существа из других, а также из по ту сторонних миров, намного разумней нас, цивилизованней, а значит и сильнее. И тем более меня выворачило, когда какой-то плешивый очкарик, в белом, застиранном халате, на полном серьёзе говорил, основываясь на якобы проведённой научной работе, что вторжение инопланетян вскоре состоится и что нам надо быть готовым к самому худшему. "Это факт" говорил он в заключении и скромно ждал аплодисментов.
   Бред! Я верил только "ВНЕЗАПНОМУ". Это слово для меня было не слово, а аббревеатура, но разгадать её мне пока ещё не удалось. Пока.
   У меня нет абсолютно никакого образования и умных книг я никогда не читал. Учителями жизни я с уверенностью могу считать выпадавшие на мою долю события,- хорошие и плохие - положительный исход которых, напрямую зависит от моих дальнейших действий. Ни что так не влияет на судьбу человечества, как само человечество; каждый шаг - это предвестник следующего шага, его, можно так сказать, опора, или ступень для продвижения вперёд.
   А ещё боль. Говорят, если болит, радуйся - ты ещё жив. Да ну на хрен! Испытывать счастье - не важно для себя или за кого-то, вот что значит жить. Строить планы хотя бы на завтра, знать и ждать, что жена на вечер приготовит вкусняшку, представлять взрослым своего пятимесячного сына - вот значит жить и быть живым!
   Мне уже не думалось о головной боли - боль пусть думает сама о себе; заботы были куда более важные и дела, куда масштабнее. К тому же "псы" с вонючими ботинками, рыскали совсем рядом и не ровен час, как обнаружится Яков собственной персоной, к своей погибели.
    Я понял, что мне ничего не остаётся, кроме как снова собраться и "ВНЕЗАПНО" сорваться с места, чтобы без оглядки бежать до самой деревни. Уже в который раз я попадал в труднейшую ситуацию, что сбившись со счёта, замечаю закономерность и порядок своих мытарств, выстраивая её в сначала в столбик, а потом рисуя графические линии, чтобы в уме подсчитать вероятность выхода с наименьшими потерями и побоями. Не смотря на то, что до этого мне удавалось успешно выбираться, потери становились существенными и ощутимыми. Но от недавних успехов я заряжался позитивом и на этот раз был просто уверен, что и из этой западни выберусь без особых проблем.
   Я перевернулся назад на живот и принял исходное положение к рывку - сжал кулаки и немного согнул ноги в коленях. Ещё несколько упражнений с глубокими вдоха и выдохами, и стиснув зубы, рвану. Пошёл обратный отсчёт, но недалёкий голос позади немного отложил мой старт.

                Глава  19
   Голос, который я услышал, был знаком мне. О да! Я даже дыхание затаил, чтобы ещё раз услышать и убедиться, что это именно он и мне не послышалось. Не знаю почему, но я улыбнулся этому и принял это как вызов. Но ни конкретно его, а кого-то свыше, который над нами, над обоими. И чисто по-мужски, зауважал его по-настоящему. Я быстро в уме пересчитал наши личные встречи и их исход; закономерная поочерёдность на лицо, но не это важно. "Подняться от такого удара на ноги и к тому же ещё отправиться за мной вдогонку. В очередной-то раз; а он сейчас именно за мной пришёл! Я уверен. И теперь не схватить ему меня, а... Ну, прямо молодец! Ну, прямо самурай!"
  Пока я так нахваливал его про себя, попутно представил, как он недавно очухался и не веря в себя, в меня поверил... Поверил в то, что на каждого сильного, сильней найдётся! А на того, кто сильней сильного, найдётся хитрее и умнее... Так можно до бесконечности!
   "Два-один, в мою пользу. Он наверняка желает новой встречи со мной, раз уж я слышу его голос, чтобы поквитаться. Боже мой! Сколько можно!?"
   Но сегодня вряд ли мы с ним уже встретимся, если только так, мимоходом. Это успокаивает и действует как обезболивающее; дело может быть совершенно в другом. Ни о каком поединке здесь и речи никто не ведёт и соперничество двигается в долгое и уже недоступное нам живым, прошлое. Ему нужен я, а как это будет, совсем другой для него вопрос.
   Я сейчас только сделаю последний, самый глубокий вдох и медленный выдох, а затем резкий рывок и... окажусь дома. Буду бежать, как лететь, даже глаза закрою, чтобы когда открыл, увидел... Чтобы я хотел увидеть, когда окажусь дома! Я выпью наверно литра два воды, холодной, колодезной, прозрачной. Я же пить хочу, больше чем всё остальное. Воды... А что я увижу, не имеет значение - в родном доме, любая деталь...
    А в деревню они вряд ли сунутся. Ну не будут же они в самом деле, в каждый дом вламываться и искать меня, откидывать одеяла со спящих людей и светить фонариком в темноту погребов, чуланов, в огромные прапрабабушкины сундуки. В самом деле же. Бред! Хотя некоторые цели, неоправдывающие надежды, становятся чем-то большим и бесбашенным, нежели они в первоначальном виде. При планировании плана "А", всегда планируется и план "Б", он лишь отличается тем, что ни имеет ничего общего с планом "А". Технически он абсурден, действия его с понтолыку, потому что план "А", резко оборвался и поэтому результат получается часто нестандартный.
   Впрочем многие решения,- великие решения,- были приняты в ходе плана "Б" и по большей части на авось. Хотя что далеко ходить; все мои действия, решения, а может и я сам - и есть план "Б". Тут ничего странного.
   Бывает план "В",  и тут только два варианта. Либо всё гениально и просто, и первые два сходят на нет как полный абсурд и ошибка молодости. Либо всё в точности до наоборот, но это только в том случае, если оппонент, сам использует аналогичное.
   Но в чём я был на сто процентов уверен и даже нисколько не сомневался, так это в том, что удачное завершении своего предстоящего рывка, однозначно и есть план "А". И совсем не важно то, что столько мне пришлось натерпеться, и сколько мне хватит сил всё преодолеть, и сбежать; важно, что ещё одно маленькое препятствие - пустырь, а за ним деревенский погост и сразу моя улица - это и есть то, что сейчас называется целью, а ближе ступенью. Преодоление...
   "Уж слишком много философии..."
   "Это для того, чтобы в будущем избежать подобного!"
   "Чтобы в будущем избежать подобного, ни надо такого больше повторять. Тогда ничего ни нужно будет избегать... Урок жизни..."
   "Я не до учился в школе..."
   "!!!"
   Меня дома не было всего-то только ночь, а такое ощущение, что я отсутствовал несколько дней или недель, а то и больше. Год, в самое, что надо. Меня не было дома год, соскучился до кошкиных коготков в груди, до бессоницы, до плача... До ветра в ночи, стучащего в тёмные окна ветками яблонь... До скрипа подгнивших досок пола, на покосившемся крыльце...
   Вот так попал в ночные приключения! Но в том причина во мне. Моё воображение уже рисовало в моих фантазиях то, как я окажусь в тёплой постели рядом с Любушкой, обниму её горячее и нежное тело и буду шептать ей на ушко ласковые словечки. Интересно же, да! Чем дальше от близких, или чем ближе к тому, что тебя может задержать, если не большее,- тем больше осознаёшь, что тебе близко к сердцу. Что дорого! И такое близкое и маленькое, на расстоянии, кажется большим и драгоценным.
   Я так увлёкся своими мыслями и воображениями, я так прикипел к в воздухе нарисованному образу моей жены, что очень звонкий окрик заставил меня вздрогнуть и моментально вывел из задумчивости. Я даже издал звук, чем-то похожий на писк маленькой мышки. Странно, со мной такое впервые! Так вот, то шумела их хозяйка; звонко, под стать властности и безудержному тяготению к власти над противоположным полом. А ещё бесбашеное стремление к достижению цели, по головам рядом стоящих и перешагивающая через уже упавших под её натиском. Она подгоняла шустрее искать меня. Властная женщина, одним только голосом управляла несколькими взрослыми, здоровыми мужиками и у тех даже не было намёка на то, чтобы возразить ей. Я в памяти воспроизвёл всех, с кем меня судьба злодейка свела на скотном дворе. Даже хромающего деда, со старым ружьём через плечо. Вижу людей со сорванными масками с лица, даже без верхней одежды. Прямо в трусах, с опущенными головами и лица выражающие ничего, кроме покорности.
    Опомнившись - на этот раз уже точно в полном объёме и в полном сознании,- первое, что мне попалось на глаза, это джип. Он находился примерно метрах в десяти-двенадцати впереди меня. "Странно, что я ещё не обнаружен!"- сразу же я подумал. Совсем близко. Рядом с джипом стояла ОНА, и что интересно, в руках ОНА держала ружьё, которым непременно бы воспользовалась, будь сейчас я на её пути. ОНА, наверно, чувствовала моё недалёкое от неё присутствие, так как оружие было наизготове, а тон, которым ОНА подгоняла своих... бычков, был до самых краёв наполнен решительностью к быстрым действиям в случае чего. Глаз её я, конечно, не видел, но все её движения выдавали в ней нервозность и пышащую огнём агрессию.
   Но и я загорать не собирался. Они меня обложили со всех сторон, будто я не воришка там какого-нибудь племенного скота, а как минимум вор-рецедевист, иностранный шпион, или хуже того - маньяк-насильник. И если они меня схватят, то возможно джип и его хозяйка, будет последнее, что я увижу в этой жизни. Им бы сесть, или встать на четвереньки и так "рачком", носом в "солому", пахать объект до... А лучше бы сверху,-незнаю правда, как,- то шансы... Но как таковое, сейчас не рассматривалось.
   "Так грустно и печально! Думаю о слезах, как метод решения вопроса и не как о постигших их хозяина горя. Как свежая человеческая роса; она смывает с лица грязь прошлого, чтобы подготовить его к будущему, к новому..."
   Три, два, один... Отбросив весь груз, как тот скопившийся негатив, я срываюсь с места, как ошпаренный кипятком за пятки. Не слышной поступью я появляюсь на ярком свету как привидение, но пока смотрю вниз. Словно острым ножом режу угол широко раскинутого света и если бы мне, допустим, накинуть на плечи длинный плащ, то она увидев меня, точно бы упала в обморок от "ВНЕЗАПНОГО" моего появления. А так, как от простой неожиданности; она только выронила ружьё из рук. Железяка печально звякнула и упала к её ногам. Она-то ждала меня, но немного в другом положении и с другой разницей появления на свет; меня должны были вывести те бараны, с вонючими ботинками, со скрюченными руками за спиной и рылом в землю. А тут такое столкновения статусов.
   Увидев меня, женщина словно окаменела. Она вжала голову в плечи так, что подбородок касался её груди. Руки согнула в локтях и тонкие пальцы, сравнимо со сломанным веером, в судороге растопырены в разные стороны и жмётся к машине. Увидеть меня перед собой и так сразу, она конечно ожидала меньше всего. Вот и скрутил ей пальцы случай неожиданности и "ВНЕЗАПНОСТИ". Смешно, но жалко видеть такое на бегу, а не стоя в стороне...

   -А чё ты как потерялся,- скажет он.
   -Ну незнаю,- отвечаю ему шёпотом,- она же русская!
   -Хм-м, странный ты человечище Яшка. Кому сейчас до этого дело?!
   -А вдруг...
   -Чё вдруг,- перебьёт он меня повысив голос, а потом тише добавит,- ты посмотри какая соска.
   Я скрытым взглядом смотрю на фигуристую блондинку, развешивающую бельё на вешелку; медный таз с постиранным стоит на земле, она наклоняется к нему и видно через свесившийся халат, белоснежные выпуклости. Она не замечает нас, или не хочет замечать. Одна верёвка закончилась, она подходит к другой, но та высоко... Ей почти не дотянуться, но она вытягивается в струнку, достаёт, но... Халатик короток и он задирается по самые; мы с Янушем одновременно чуть наклоняемся... Белые, стройные, девственные ножки и на ощупь наверно, нет ничего нежнее...
   -А откуда она взялась? -Спрошу я, не отводя глаз.
   -Да от бабки что ли сбежала... Родоков нет походу - сирота,- отвечает Януш и поворачивается ко мне. -Ну чё уставился! Берёшь - не берёшь! Или хочешь для начала отжаться!
   -А она хоть знает наши обычаи?
   -Слушай, тебе баба нужна или нет? Мужчиной будешь становиться?
   Она обернулась к нам и только тогда я отвёл глаза. Оказывается всё это время, я был на максимальном напряжении и мог просто взорваться от перенатуги.
   -Если чё, туалет там,- сказал мне Януш и показал пальцем направление.
   -Зачем?
   -Ну если уже не можешь терпеть...
   -Ты о чём? -С укоризной смотрю на него, а он лыбится.
   -А чё, от природы не уклонишься. Иди, спусти коктейль. Я обожду тут...
   -Да пошёл ты!
   Я отвернулся и отошёл в сторону. Обиделся. Януш подходит сзади и тихо говорит:
   -Да ладно тебе, Яшк, обижаться. Её вчера когда привезли, тётка Фрося повела её мыться. Она потом постирала свои трусики, повесела вот на этой верёвке. а я хоть в штаны... Ну ты понял!
   Он так по-дружески толкнул плечом в моё плечо, подошёл спереди и серьёзно проговорил:
   -Я сейчас пойду к тёть Фросе, узнаю про неё то да сё, а ты время не теряй... Давай, иди... Гля, как оан задом вертит перед тобой.
   -Она может перед тобой так.
   Януш смеётся.
   -Это она так перед нами обоими, а кто первый к ней подкатит, тот будет с ней. Иди...

   ... я только-только стал набирать скорость; от низкого старта нагрузку приняли колени, но от широкого взмаха руками я выпрямляюсь и бегу только на носках. Увидя её смешной вид, я немного замедлился, чтобы малой долей секунды насладиться своим триумфом над ней. Очередным триумфом. Жаль, что я не могу повторить того, что у меня с ней было пару часов назад. "Да ладно! Ей и того достаточно." Ведь я снова уходил от неё красиво, как и те же пару часов назад, только уже ничего не сказав.
   Улыбнувшись ей на прощание, я вновь ускоряюсь и несусь со всего духа вперёд.
   Если быть честным, я ожидал мгновенной реакции с их или её стороны. Но первые секунды, не могу сказать сколько точно, я ничего не услышал, что могло бы меня обеспокоить и отчего бы я испытал ещё более сильный толчок, прибавив жару в скорости.
   Меня поглотила тьма; я как сеть паутины, разорвал липкую шаль ночи и убегая, оставлял только воздушные волны. Расплываясь широко в стороны, волны оставляли след. След медленно растворялся и чтобы в этом убедиться, я обернулся.
     В блеклом свете машинных фар мне был виден лишь силуэт женщины; она стояла с уже поднятым ружьём в руках. Я отвернулся и не успел сделать даже пару широких скачков, как до моего слуха донёсся глухой звук выстрела, а за ним ещё один. Пули пролетели со свистом; одна где-то над моей головой, а вторая и вовсе непонятно где. От выстрелов я споткнулся на ровной дороге и без шансов сохранить равновесие, упал, но прежде носом пропахал несколько метров. Наглотавшись по самое горло пыли, я стал быстро отплёвываться, потом откашливаться и закончилось всё отхаркиванием. Вытерев рот разорванным клочком трико на колене, я снова поглядел в сторону неприятелей. Пыль попала и в глаза, но выступившие слёзы, сделали своё хорошее дело.
   Джип резко разворачивался и вот теперь дальний свет был направлен точно на меня. Ещё пыль не рассеялась поднятая мною, а по мере поступления света я уже видел четыре тёмные, мужские фигуры. Они резво работали ногами и в такт им махали руки, всё ближе и ближе, они приближаясь ко мне. Их прижатые головы, ни к туловищу, а низко к земле так, что походили на крутящиеся колобки, с выставленными шипами.
   Ни секунды не медля, я вскочил и уже было побежал прочь, но через три-четыре шага вновь оступился и кувырком полетел на землю. Выругавшись на чём свет стоит, чертыхаясь, я всё-таки разогнал максимально возможную для себя скорость, чтобы унести ноги с уже злополучного пустыря.
    Признаюсь, выстрелов я не ожидал; подумаешь, баба с ружьём, мало ли что она думает, что думает тот, кто её видит... Но когда они всё же прозвучали, меня словно током шандарахнуло в заднее место. И это я её ещё незнал близко... Когда ещё там на ферме кто-то выстрелил в меня, я не испытал такого испуга как сейчас. Уж чего-чего, а вот от бабы я не ждал такой выходки. Да это и не выходка вовсе, а выражение внутренней позиции, завышенной позиции, построенная на прочном фундаменте самомнения и самолюбия. Всё это взгляд с высоты ещё не построенного, но уже обживающего себя небоскрёба; она протирает окна с наружи, сидя на краю подоконника, щуря один глаз от отражающего от стекла солнца. И незнает, что под ней, целая вечность.
   Да она просто ненормальная. Да, я понял, что эта женщина вепрь в человеческом обличии, монстр. Девочка, с завышенными потребностями. "Хочу то, хочу это! Теперь не хочу ни то, ни это... А вы все такие жалкие, бедненькие, а я вон какая! Со мной так нельзя! Я особенная и вам до меня... И если перейдёте меня дорогу, вы сами же себе, жизнь поломаете! Это не угроза, это предупреждение..." И всё в таком роде. Только вот теперь, дальше я бежал более зигзагообразно, чем прямолинейно, чтобы сложнее было в меня попасть в случае очередного обстрела.
  К тому же меня снова стали одолевать всякие дикие думки в плане того, что для меня ещё ничего не кончилось и что ещё они долго будут меня преследовать, стараться схватить, подцепить на какой-нибудь крючок, сделать подножку, обмануть и заманить, чтобы раздавить. Казалось, что я обречён на вечное преследование, и по смене поколения, оно не прекратится. И что парни не остановятся, пока вконец не поймают меня. Не хотелось себе признаваться, но во мне снова, да ещё пуще прежнего, поселилась паника и захотелось сразу же умереть. Мгновенно, чтобы закрыл глаза и всё, меня больше нет...
   Во время бега у меня спёрлось дыхание и я стал издавать то ли крики, то ли вопли бессилия и отчаяния. Отработанный кислород скопился на уровне груди и ждал, когда грудная клетка разорвётся и моё отпущенное душой тело, шмякнется в пыль. Возникшая душевная неуравновешенность перед трудными обстоятельствами, пыталась сковать мои движения; голова падала на грудь, а к горлу подступал ком. Изо рта рвалось рыдание... Я готов был остановиться и сдаться в руки судьбы, а точнее будущим своим душегубам. Думая, что мне уже от неё, да и от них не убежать, пытаюсь выключить реальность и предаться нирване, безрассудству. Но пока думал,  увидел, что уже добежал до ограждения деревенского кладбища.
   Не придумав ничего умного, я легко на волне наверно страха и инерции, перемахнул через заборчик и побежал с не меньшим порывом. Как искуссный горнолыжник, я обходил выраставшие на моём пути кресты и памятники, перепрыгивал через оградки и холмики, но и одуматься не успел, как словно земля ушла из-под моих ног. Я куда-то падал, цепляясь руками за что-то, что могло меня задержать на поверхности. Но за что я цеплялся, сыпалось вслед за мной и оно же тащило меня вниз. Мне представилась разверзнутая земля и через втягивающуся воронку, меня уносит под земную кору. Куски чего-то рассыпчатого падали мне на голову, в глаза, в рот. Но сначала они были липкими и с терпким запахом сырости, как навечно остывшего прошлого, до жути ледяного, почти что мёрзлого. Выступ, за который можно было ухватиться, крошился как песочный замок о набежавшую волну и смывался в нечто вместе со мной.
   Не успело моё сердце разорваться от нового потрясения, как я уже приземлился спиной на что-то холодное и неприятное, а главное сырое. Цепляясь во время падения за что-то твёрдое и круглое, упало на меня и рядом, также не меньше напугав моё и так слабое сердечко. Подумалось о ловушке и устроена она была теми, кто в погоне за мной... Бред! Очередной бред! В пальцах и под ногтями я ощущал липкую глину и на языке тоже, но плевать не спешил. В мыслях было колодец, либо уличный погреб. Да в таких случаях мало ли что привидится и примыслится.
   Снова осознаю себя трусом! Как это жалко осознавать... И так оно прилипается. Его не отстираешь, не отдерёшь. Это вырывается с пустившими в тело корнями и тянутся они к самой середине, к нервам, к живым основам. В такие редкие моменты, я по-настоящему себя ненавижу; отвращение, но ещё к живому телу, хотя корень, как я уже говорил, находится внутри.
   Сознание я не потерял, просто лежал так некоторое время, пытаясь врубиться в то, где я оказался и как скоро они меня найдут. А ещё, что же наконец с самим собой делать?               

                Глава  20
   Она - многозначительность!
   Главное, что это она себя сделала, и то, что после этого увидела, ей не просто понравилось... Силой воображения и кропотливая лепка делает то, что она хочет видеть. Удивительно! Почему не у всех так получается? Почему те, кому это удаётся, держат конспекты закрытыми, либо их вовсе сжигают, унося всё если не в могилу, то просто с собой.
   "Браво!"- можно восхититься результату. Но лучше,- "Не плохо!"- Так скромнее...
   Скромность человеку к лицу, если эта скромность многозначительна не только как подать себя окружению, но и как это окружение тебя воспринимает. То, что делает она, можно назвать значением отбора лучшего из лучших и те, кто не прошёл отбор вычёркивается, выбрасывается, остаётся за чертой, там... Там грязь и почти всё время пасмурно. А если и бывает солнечно, то им вряд ли приходит на ум, воспользоваться для улучшения положения. Лучшее проходит обработку и после этого обязательно даёт усадку, так что немного кажется удивительным такой странный отбор, если конечно не считать и не ощущать затраченные на это силы.
   Отсюда уже умение владеть собой, подчинять отобранных, создать пусть не идеальные, но удовлетворительные условия для продолжения и вот... Ты в том авторитете, что отдавая приказы, знаешь, что они должны бесприкословно выполняться... И выполняются! Получая своё, ты со временем переделываешься в туго затянутый жгутом продукт. Продукт живой, но напряжение от твоего-своего превозносит тебя над многими и поэтому-то делаешься затянутым. Это вынужденная мера, но ведь по другому-то нельзя.
   Ни одна сволочь, ни одна мразь не должна покушаться на её продукт, трогать руками, красть. Особенно несколько раз подряд и одним и тем же уродом. Когда она думает о таком, то перед ней сразу же предстаёт образ человека в разорванной одежде... Он стоит привязанный к... к чему-нибудь, по барабану. И она подходит к нему с острым ножом поблёскивающий на солнце. Обязательно нужно довести его до крайнего иступления, но чтобы понимал, что с ним сейчас будет. Из разорванных штанов висит вихлясь его достоинство... Она берёт и отрезает его... Медленно, оттягивая это при каждом надрезом и при этом бросает острый взгляд из-под надвинутых бровей и улыбается одним уголком рта. Он верещит как недорезанный поросёнок, брыкается насколько ему позволяет привязь и останавливается лишь для того, чтобы вдохнуть очередную порцию воздуха, ну и иногда посмотреть, что с ним она делает.
   Она не обращает внимания на то, что большой нож и рукоять, за которую она держит своей нежной рукой, вся в его крови; та липкая и прохладная как остывшая ночь после вечернего дождя, затянувшаяся коркой морозца и льда. Кровь тоже станет льдом, а утром сторожевая дворняга, оближит это место до чистоты, вместо воды.
   Наконец она отделяет причиндал от тела несчастного и торжественно поднимает руку вверх, треся окрававленным предметом. Он теряет сознание, но если честно, так ему кажется, что теряет. На самом деле умышленное потеря сознания, не может быть, потому что порок боли ещё не превышен, и поэтому страдание продолжается. Ей вовсю аплодируют прихлебатели, лыбятся во все рты, щурят глаза, вытерают с силой выдавленные слёзы.
   Чтобы быть такой, Антонина не долго готовилась; быть стеной недоступности и шквалом принятых решений достигалось в несколько высоких ступеней и в столько же шагов. Но уже по ровной. Финиша, со сдачей на красный диплом не было - она просто проснулась утром и поняла, что само никогда ничего не прийдёт. И когда будет это, (а оно уже есть) могут легко отобрать. Легко!
   И если она такая - принимайте какую есть! Дальше, больше! Дальше, если понесёт, то краёв не то, что не видно - перепрыгивает так, что до другого края хватает! С запасом.
   Раздавшиеся выстрелы заставили содрогнуться по-тихому переругающихся мужчин и остановить их перепалку; кто-то остался стоять с полуоткрытым ртом, кто-то с прикушенным языком, а кто-то подумал о самом сокровенном и присел. Но никто и подумать ни мог, что стреляла она. Ещё некоторое время они стояли неподвижно словно в ступоре и украдкой переглядывались друг с другом поджав головы в плечи. О ругани забыли, чтобы быстро схватиться друг другу за плечи и прижавшись крепкими выступами, принять случившееся дружно. Дружно-то, не так и больно! В воздухе ещё рассеивался запах пороха, а эхо отпрыгивало от дерева к дереву, от темноты до уха. А ещё эта вибрация,- сразу несколькими волнами разрывает, казалось бы ровное пространство воздушного отрезка, где все находились и им пришлось чуть присесть, расставив шире ноги, чтобы не свалиться в разверзнутое ущелье под ногами...
   Они даже не видят, что там за ней, кто-то уносит ноги. При чём со всех ног. Искрящиеся пятки даже не произвели должного действия на них, потому-что... потому-что всерьёз запахло жареным."- Ох-ох-ох-хо,- прозвучит голос от автора со вздохом. -Эхе-хе-хе! Где это самое... ну как оно там называется... Когда охрана, встаёт рано! Так по-моему это звучит. А-то понаденут камуфляжи, берцы с самодельными подковами и давай рисоваться перед прохожими, да перед девками. Строят из себя десантников, да спецназавцев, а сами и портянок не стирали, да резиновым шлёпком полы не драили. Кашу без масла не жрали, и... Да мало ли чего они ещё ни делали!
   А вот пришёл час, и что... Порох оказывается не так приятен на запах, да ещё щиплет нос и глаза, что и дышать тяжело и смотреть невыносимо. Ах, какие мы нежные! Какие нежные!"
   Театр - это не просто игра заученных до дыр ролей. Театр - это жизнь, настоящая, неподдельная ни под кого. И если вдруг надо будет отрубить палец, или даже руку - отдай и даже не смей спрашивать для чего. Так и жизнь не пожалеешь, коли того требует...
  Из забытья их вывел резкий возглас Антонины Сергеевны. Возглас - это сказано не так громко и не так звучно, как тому следовало бы прозвучать. И к громоподобию это тоже отнести можно только с натягом... Но всё-таки:
    -Ну что встали как вкопанные!- Волна звуковых частот и колебания стрелок приборов шкалил так, что ослушаться было просто невозможно.- Вот он... Вон ваша премия идиоты, и половина зарплаты уходит,- уже чуть тише добавила она и указала рукой направление.
   Ствол ружья свисал до земли и под светом фар из него шёл дымок. Горячий дымок. Выстрел так взболамутил тишину, что могло показать он соберёт сейчас сюда множество людей, зевак и причиталок. Гурьба народу будет неразборчиво балагурить, протестовать, выдвигать предложения и строить гипотезы. Соберуться милиция, пожарные и несколько машин скорой помощи. Возьмут в оцепление место действия, но... но то окажется театральная постановка.
   Звон в ушах постепенно рассеивается и становится похож на самолёт, только что оторвавшийся от взлётной полосы и удаляющийся в небесную пустоту.
   "Пират",- подумал один.
   "Стерва",- думает другой, но опускает глаза и держит зависть за руку.
   "Сучка. Проститутка!"- думает третий стоя спиной, но знает, что лжёт. И всё же...
   "Женщина!",- мечтает четвёртый и знает, что цель где-то близко, совсем рядом, только руку протяни и...
    Парни тут же все разом спохватились и бросились в погоню. Стоявший дальше всех Олег бежал последним, и Антонина успела схватить его за руку, когда он пробегал мимо неё. По инерции он пробежал чуть вперёд, но остановился, охваченный не только волнением погони, но и неожиданным прикосновением симпатичной ему женщины.
    -Что у вас случилось? Почему в трубке у тебя голос был словно потерянный. Ты проиграл!- она говорила так ласково, что Олег терялся буквально в реальности и таял на глазах от её слов.
   "Но как она узнала, что я проиграл?"- подумал он и покраснел.
   Почему-то мочки ушей стало тянуть вниз и зачесалась борода, словно в ней завесились какие-то козявки.
   "Демон",- снова подумал он, с горячностью в душе.- "Настоящий демон!"- И в чём-то он прав.
   -Я вам после всё объясню, Антонина Сергеевна,- не глядя на неё, но сбивчиво и немного заикаясь отвечал Олег,- а сейчас, позвольте, я его вам приведу.
   Но она всё ещё его не отпускала. Что-то колышило его чёрный, местами седеющий, волос, а глаза блестели мелкими-мелкими угольками. Что-то она в нём видела, да разглядеть никак не может - то ли не желание схватиться за остаток, то ли к выбору надо относиться более серьёзнее. Но так или иначе, взаимосвязь обнаружена, и вот, льдинка стала таять. Немного смягчившись, она прислонила свою ладонь к щеке Олега и нежно проговорила.
    -Если ты его ко мне приведёшь, можешь делать со мной всё что захочешь.- Она медленно моргнула глазами, а когда открыла, добавила,- я согласна!
   "Сейчас земля наверно перевернулась с ног на голову; стоило упасть в собственных глазах, как в других ты возносишься... Или что это такое?"
   "Уж не заигрался ли ты Олежка!!! В самураев-то!
   "Нет. Тут совсем другое..."
   "Теряя чувство реальности, рискуешь остаться там... В..."
   "... в жопе что ли. Я без этого никто... Мне это так нужно - неповеришь!"
   "Зависимость от своих привязанностей. Наверно с детства? Угадал..."
   "А почему ты считаешь, что это плохо?"
   "Я считаю так, как считаешь ты. Я же - это ты..."
   "Я знаю! Потому так и поступаю..."
   Пауза, казалось бы длившаяся долгое время, только закрепила  в нём сказанное ею. Она знала, о чём он думает и возможно уже представляет, но только добавила, шумно выдохнув:
   -Ты же понимаешь о чём я. Правда!
   У Олега вновь по коже мурашки забегали, при чём в разных направлениях и в очень неприличных местах. А фантазия разрывалась на множество мелких частиц от новых, в особых красках воображений и получившееся переплетение осколков вызвало вдруг у него приятное головокружение и понимание того, что жизнь как надо ещё и не начиналась. Прямо парадокс какой-то.
   Он неожиданно для себя вспомнил как совсем ещё малышом, бегал за взрослыми пацанами, подглядывать в деревенскую баню за купающимися женщинами. Когда не доставая до заветного окна, он так усердно тянулся к нему на носочках, а пацаны,- кто ржал, кто описывал увиденное, кто просто стоял разинув рот и пуская слюни. А кто-то узнал знакомого учителя из местной школы и сказал другим, мол, смотрите, Анна Фёдоровна моется. И все: где? где? где? Его оттолкнули, он чуть не упал и поэтому заплакал. А какой-то здоровяк подхватил его в подмышки, резко поднял его над всеми, расталкал всю ораву от окна и поставил его мордочкой к самому верху, чтобы сразу всех охватил голодным взором. Но в этот самый момент, их засекли и под звонкий визг, окно мгновенно зашторили. Олежка не успел ничего увидеть и поэтому в сознании отложился... ну, так называемый, кодекс недоступности к запретному. Так что ли это правильно звучит. Незнаю!
   "Ну я старался!"
   Что-то подобное Олег ощущал сейчас. Только теперь тот, кто занавесил шторку, сам же её и открывает. И больше... Круче...
   Олег собрал волю в кулак и вдохнув полной грудью, с трудом скрывая возбуждённие, ответил:
    -Можешь считать, что он уже у твоих ног.
   Он поднял перед собой кулак и сжал его с таким хрустом, что самому стало страшно. Впервые он обращался с ней на ты, и такое интимное приближение, Олег ощутил даже кучерявыми волосками на груди.
   Он унёсся словно ветер, который качает поднебесные скалы и о которые разбились не одна тысяча смельчаков. Их вершины скрывались в густоте воздушных облаков и те, кто пытался покорить эту высоту, едва коснувшись этой дивной по красоте воздушной материи хоть одной рукой, терял цепкость рук и с возникшим из ниоткуда головокружением срывался обратно. Только это было не начало, а бездна. Счастливчикам, которым удалось закончить ещё во время падения, везло - хуже, с крепким сердцем и стойким характером. Их ждало самое страшное. А ветер... А что ветер! Он конечно же мог подхватить летящий кусок мяса и даже аккуратно положить на какой-нибудь выступ. Но для него это только игра. Игра!
   Их тысячи. Потому что одному играть не интересно. Нужно же дать кому-нибудь пас, чтобы через несколько таких же пасов, оно вернулось к тебе. И так далее...
   Но к особой категории можно отнести и тех, кого на лету подхватывал один из тысяч таких ветров. Они неслись из поднебесной с бешеной скоростью, завидя из далёкого-высокого цель, стремительно падающую вниз. Он рвут вдребезги воздух, переплетаясь между собой нитями, оставляемые после себя в следствии соприкосновения воздуха и разгорячённого тела. Пар не успевает остыть, как они уже настигли его.Один из них подхватил Олега и понёс - понёс бережно, осторожно, как самое дорогое и единственное. Основание кружилось около, вокруг, залетая вперёд и приготавливая путь. Затем отставало сзади и заметала следы. Его перенимал другой, третий, четвёртый... А потом по-новой, по кругу...
   Только ему-то и невдомёк, что не всё так просто, да и сложного здесь настолько, насколько хватит ума жизнь прожить, не поле перейти. Цель для него ближе, чем сделать один только шаг. Можно было даже притронуться, пощупать, понюхать аромат нежности и недавней недоступности,- чтобы подразнить себя, вызвать приятное телу раздражение. Но он оставил это на потом, чтобы сполна насладиться, так долго бывшим запретным, плодом. Олег сейчас так любил эту ночь: звёзды, мелкие тучки, луну. Любил землю, на которой стоял, а недавно лежал без чувств и где-то там находился. Любил брата, этого капризного и неуравновешенного типа, за то, что он просто есть.
   Он бежал вслед за своими товарищами. Да, сейчас они для него стали товарищами, близкими людьми, с которыми можно поделиться несколькими тайнами. Ещё и по тому, что час назад, он не считался с ними, и поэтому чуть не погиб. Когда он их догонит, то скажет как... Скажет может не так сразу; нужно подготовить почву, взрыхлить, потрогать рукой, чтобы она к тебе привыкла - перенять её тепло и подарить ей своё...
   А Антонина! Антонина смотрела на удаляющуюся широкую спину Олега и улыбалась,- улыбалась игриво прикусив нижнюю губу и прищуривая глаза. Ружьё в её руках стало таким тяжёлым, что сил его держать почти не осталось; оно плюхнулось на заднее сиденье джипа, звякнув застёжкой у деревянного приклада и съехав на полик.
    Она была готова на всё, лишь бы достать этого беглеца и наказать его. А какими способами она это сделает, уже не имеет никакого значения. Ведь нашёлся тот, кто эту работу неприменно выполнит.
               
                Глава  21
   Николай бежал самым первым. Так получилось, что вовремя шухера, он находился ближе всех от того места, откуда оно началось. Он сейчас даже не вспомнит, как рванул в погоню; втянулся потому-что, мгновенно. Не помнил, как пробежал мимо женщины и как её естественный запах тела, мог быть препятствием для мужчины, но он тоже мужчина и поэтому... Потому что ночь отняла у ней шарм и властность. При ней осталась только злоба, но точнее не у неё, а у него к ней.
   Сейчас, когда он якобы находится в переходном периоде, называть его просто Николаем, почему-то не хочется. Дюже как-то официально получается, обращаешься будто бы как к незнакомцу какому-то. Вот если бы Колян, например, или Колюся, либо просто - Колёк,- почему бы и нет; с хорошими переменами, творящимися с плохими людьми, в этот самый момент их начинают звать по-другому. Не могу знать, почему! Это происходит на подсознательном уровне, на заложенном кем-то давным-давно правилом. Так должно быть; плохое выдёргивается как больной зуб, но выдёргивается вместе с именем и это нормально.
   Так вот пусть он будет Колюсик. Колюсик был направляющим и тот, кто бежал за ним, тот ориентировался по нему, как по главному, а не за тем, который якобы убегал.
   Да ещё Олег почему-то задержался - он бы его обошёл намного раньше,- но можно было наверно и догадаться почему он ещё этого ни сделал. А Колюсик вот взял и вырвался. Ну и конечно не обошлось без прилагания старания и усердия, и насколько оно было искренним, судить ему самому. А ещё, ему уже очень надоела вся эта ночная беготня, эта котовасия игры в догонялки, игры в следопытов и в выяснении отношения между ними, охранниками. Он хотел как можно скорее всё это закончить и просто сесть, а может и лечь, и отдохнуть. Отдохнуть, значит выдохнуть. Поэтому причина резвости была, скорее всего, именно в этом.
   А если покапаться в загрубевшем сердце, залезть по-глубже, то обязательно найдётся то, что называется пробудиться ото сна, очнуться, или однажды прозреть. Трудно такое приписывать человеку, каким прежде был Коля, но у каждого должен быть выбор - у каждого должен быть шанс, а если и не шанс, то обязательно должен был найтись тот, кто протянет руку помощи и вытянет на поверхность. Почему же тогда этому, не прозойти именно сейчас. Коле конечно же было немного жаль брата, которого он может и недолюбливал, но всё-таки там, в глубине уважал его и неожиданно для себя посчитал обязанностью восстановить честь подорванного имени родственника и отомстить.
  Так, Коля узнал себя совсем с другой, до этого неведомой ему, стороны. Так, безнадёжность своего существования, он, сквозь асфальт пробивает восходящий росток новой жизни; находит совсем мизерную лазейку, щёлочку и упрямо лезет на свет. На солнце...
   Правда с этой колокольни, дело это может выглядеть и вовсе по-другому. Может мелькнула злая мыслишка о том, что вдруг брата не окажется рядом. Вдруг окажется так, что прислоняться больше будет не к кому и некуда; опора в ножках-то не ощущается! Вдруг, сзади так засквозит, что позвоночник застопорится и сделается колом, задерёт голову, и... как после всего дышать?
   Вдруг те, кто глядя из-подлобья, затаивши обиду перестанут с завистью смотреть на его брата и прижмут его к стенке, чтобы отыграться за всё и сразу.
   Вдруг просто окажется "ВДРУГ"!
   Ледяное обморожение затянуло всё внутри Коли в узел и он впервые в жизни ощутил пустоту. Пустоту не ту, что переносят через дорогу в ведре; хрустальное основание, которое невидя самого процесса, сам создавал Николай в течении своей коротенькой жизни, и плод создания, он только сейчас ощущал на собственной шкуре. То, что внутри ничего нет, по-началу кажется блеклым и непонятным. А ещё пустым. Но само понятие пустоты, как было уже указано чуть выше, для Коли было чем-то, что можно пощупать, погладить и даже взять в руку и подержать. Ошибкой было понять, что в реале, ощущения далеки от тех, что были первоначальны - до, именуемым пробуждение - и ещё раз дать подтверждение своему сознанию, что многое не верно. Если ни всё.
   Он воспринял это так, как воспринимал всё до этого.
   "То ли ещё будет!"- думал подростоком Коля и продолжает также думать до сей поры.
   А когда увидел брата без чувств, да ещё битого,- не сразу, но что-то перевернулось для него. Ночь что ли стала темнее, кровь жиже,- а холодок-то не отпускает. Терзает ощущение быть пойманным врасплох, а ещё хуже оказаться в углу - а Олега-то рядом нет. Внутри ещё сильнее леденеет, превращая сам корпус в хрусталь, и одно неосторожное движение и "БАБАХ!"
   Николай бежал быстро, очень быстро, но на мгновение обернулся, чтобы увидеть брата и убедиться... Убедился! Бежал тот как-то не так. Потерянный что ли, или... пустой! не спешил никуда! И всё же...
   "Ах, как я рад!- думает Коля вздрагивая под ударам ног о твердь,- как я рад! Как я рад быть младшим!"
  В некотором отдалении от него и посередине между ним и Олегом, бежали Лёха и Андрюха, которые подкривали ему иногда вслед, ощущая сзади тяжёлую поступь шефа.
   -Колёк, ты его там видишь?- спрашивает один.
   -Не упусти его из виду,- кричит другой и так нарочно создаваемая дружина, поддерживается плотным осознанием того, что если что, то что-нибудь отгрызут.
   -Нет, братуха, не вижу. Я его просто чую. Иду на запах,- со злобою в голосе отвечал уже не Коленька, и как он был доволен собой сейчас. Он часть этой самой дружины, и вот ему хотелось изобразить рык - только передумал... Странным образом Коля стал понимать собственное я, и не как промежуточный материал чего-нибудь особо важного, а как полноценный индивид этого огромного слова "ЖИЗНЬ".
   Он смутно представлял себе небоскрёб и своё жилище в нём, где-нибудь в середине этой многоэтажки. Несмотря на множество в этом доме лифтов, Коле однозначно нужно было подняться до своего этажа своим ходом, а может и бегом - это как получится, по настроению. Но не в этом дело. Находясь там, на своей высоте, он смотрит в бескрайнюю даль и видит... И увидеть он хочет тоже не важно что, главное для него, чтобы это произошло на яву! Обязательно на яву - отсюда, из темноты, это кажется некоим сюрпризом и опять же, в который раз, совсем не важно, когда он проявится, но ощутить всю прелесть заложенного в него смысла и быть частью этого, настоящего... Пусть даже он никогда не проявится, хрен с ним. Не ощущать, а просто знать о его существовании - того стоит быть тем, кем он себя недавно узнал.
   А так всё по-ходу.
   Он снова бежал быстро. Изо всех сил, которые почему-то понемногу его покидали. "Ах да, так должно быть." И тогда он переходил на эмоции. Пережёванные в однородную массу, они выплёскиваются вперёд, перед зубами и бьются словно о медный таз и так, наотмашь, как выбрасываемые помои. Он выплёвывает их наружу, вперёд, перед собою, но сам же и наступает. А вся загвоздка в том, что для окружающих это рвота, помои и грязь. А на самом деле...
   На самом деле те помои, в которые мы сами же себя и опускаем, причём с головой, есть те же тернии, но в сторонке, аккуратно лежит костюм из овечьей шкуры. Свободно и бесплатно. Примеряя его, надешься в скором времени выбраться из него. Ха-ха! Хе-хе! Не всё так просто, как кажется на первый взгляд! На второй тоже. А на третьем это уже не имеет совершенно никакого значения и даже не смешно. И конец этому такой призрачный, такой непостижимый, что оно забирается на самую верхнюю полку нашего сознания, а стремянку неожиданно теряешь! Воруют же!
   Тернии, и их схожесть с овечьей шкурой чисто относительное. Относится оно только к разряду тех, кто оценивает это положение, как само получившееся. И никак им же выбранное. А зря. В том и ошибка!
   Это ничего! И всё-таки Коля увидел в темноте зигзагами петляющую фигуру беглеца. Наводимый прицел иногда сбивался, иногда просто исчезал из поля зрения. А он его ловил снова и снова, боялся лишний раз моргнуть, чтобы не потерять из виду. Он сливается с матовыми тенями, но выдают его движения.
   "Это ничего!"- думает Коля, потому что на тернии, к которым он сам незнает как относится, полилось смягчающее масло.
   Он также сумел разглядеть как тот, перепрыгнул через ограждение погоста и скрылся в темноте. Скрылся, не значит исчез!
   -Я его вижу,- прохрипел он задыхающимся голосом, пока ещё невидя своих товарищей, но ощущая их приближение.
   Глаза заслезились и недавно тёмное пятно бегущего, вдруг поплыло и исчезло. Вцепившись в забор у него закружилась голова, а в глазах появились фиолетово-оранжевые круги. Ловя их руками, Коля пошатывается. Ещё вчера, от такого марафона он бы упал замертво. Но не теперь...
   Стук ног, что пыль столбом; он поднимает руку... Знак! Тяжёлое дыхание, сопение...
   -Он там!
  По нарушенной орбите, Коля теперь машет им рукой и командует сипло, шёпотом: "За мной!"
   Перемахнув заборчик кладбища все трое остановились, не успев сделать и шагу.
   "Страх?"
   "Да не-е-ет!"
   "Тогда что? Ужас?"
   "Совсем не туда! Другое..."
   "Так, что же..."
   "Уважение! Уважение..."
   "Уважение?! К кому? К чему..."
   "К ним..."
   Тут совсем не то как снаружи; тишина какая-то неестественная, не гнетущая. Не совершать грех пришли они сюда, но судить виновного. 
   "Но кто сказал, что он виновен?"
   "Кто!"
   Кладбище. Такой мир,- а это и есть мир, определённого вида воображаемого предмета. Воображаемого, но не созданного кем-то. И правила поведения тут, выстраиваются исходя из того, что для каждого эта огороженная площадь имеет статус. Метр на два на метр восемьдесят. Метрическое уравнивание всех, без исключения.
   "Так и хочется воскликнуть: "Справедливость!!! Да здравствует справедливость!!!"
   Но перед глазами кресты. Коля пытается нащупать на груди распятие, но его там нет.
   "Забыл одеть. Вчера, после бани! Или позавчера."
   Он ощутил неприятный холодок там, где должен быть нательный крест. Холодок хрустит как в морозный вечер снег, под шагами вовсе не босых ног, но подошвы словно и не было. Плавный отсвет уходящего солнца, зацепился за крест старой церквушки. И не отпускает. Скоро утро, восход, а он всё там. А может это уже рассвет...
   Их догнал Олег.
    -Ну что встали? Куда этот подевался? Голубь!- Заговорил он переводя дух, но из глаз сыпались искры, а схватившись руками за штакетник, чуть не вырвал его с корнем. Волна пота и кислоты, обрушилась на каждого; Дрон даже застонал, всё ещё держась за руку. Возбуждённость, с какой подоспел Олег, не могла не передаться остальным. Ненависть, подкреплённая точно вбитыми в нужное, прямо новенькими гвоздями - и вот, теперь он смотриться по-другому.
  Тяжёлый выдох. Скрипнули подгнившие дощечки ограждения, заскрипел какой-то гвоздь, не желавший поддаваться нагрузке. Олег казался тяжёлым и неуклюжим - неузнаваемым. Будто бы погрузнел за ночь.
   Ограждение выдерживает, значит ещё в форме.
   -Да здесь он где-то,- ответил Коля, разглядывая тени среди крестов и памятников, а сам подумал о брате,- "Подвлиятельный! Подвлиятельнейший!!! Босс!"
    -Тогда вперёд!- Олег говорил нарочно бодро и отступать назад, даже на кладбище, он не собирался.
   Они не заметили как от них одновременно отделилось несколько полупрозрачных духов. Те, отдалившись на некоторое расстояние, зависли в воздухе и обернулись. Небо над людьми сразу потемнело, забурлило волнами гущина мрачных красок и таким же тёмным, закружилось что-то вокруг них, быстро и нагло. Духи беспомощно наблюдали за произволом, но ничего поделать не могли. Не имели право! Один единственный поступок разорвал нить связывающий плотское и духовное. Не то, чтобы случилось страшное, но если бы те прочитали молитву, ну на худой конец вертеть на языке пару слов, и всё...
   Вообще, о праве населения духов в живом организме человека, известно очень мало. Ничтожно мало! И для большинства людей, эта тема оставалась долгое время закрытой. А ещё чуть раньше и вообще запретной. И всё-таки никто не отрицает их присутствие и даже участие, если не во всех, то во многих делах каждого из нас,- например, неведомое ведение рукой, переставление ног, а то и управление всем процессом целиком. Нет, в этом я считаю нет ничего плохого, тем более вздорного или абсурдного; просто лично для меня как автора, духи, не очень подходящее обозначение полупрозрачным существам. Всё же какими бы мы не были плохими, хорошими, злыми там или пахабными, Православное - оно наше. Не вытянуть этого из русской души, не высосать... Мы живём, мы созданы - как слеплены из земного праха, и вдул в нас Всевышний, Дух Святый. Но почему мы так часто отталкиваем его от себя, как что-то не нужное, словно оно нам мешает, подсматривает за нами, контролирует. Почему нам кажется, что сами мы, с усами?!
   Ангелочки на некоторое время затаились в высоте, в сторонке; они всё ждали, надеялись, что те четверо проснуться, прозреют, наконец опомнятся и позовут. Воззовут, если не криком, то внутренним порывом, душою шёпотом, искренним сердцем склоня голову. Но нынче торжествует гордость и обычная человеческая тупость. К тому же одним из них движет слепое наваждение овладеть желанной женщиной и он готов на любые действия, на поступок, последствие которого его заботит сейчас меньше всего.
   А где-то совсем недалеко было и воздаяние; также гордо, только без злого умысла, восседал на уставшем коне и двигался навстречу... Горизонт уже озаряла нежная зорька, дымилась дымка над землёй и стелющийся над ней туман, фокусировал остановку времени; замирание мира шевствовало не ощущая не то, что его остановку, но и движение не принималось за счёт.
   Он был сам по себе; просто просыпался утром, завтракал и шёл... Шёл и обедал, и делал... И всё в таком же роде, повторялось каждый день, изо дня в день. Вы знаете, может он и родился для этого, для этого воздаяния. А что? Почему бы и нет? Так-то для другого, версий не приходит на ум.
   Но это позже.
   Сейчас Олег кивает головой и первым шагает вперёд разрывая нити, соединяющие живое с отчуждённым; нити капроновые - прежде чем порваться, тянутся как резиновые, пытаются удержать, задержать от неизбежного, но... Доступ недоступности отключен, путь свободен; он обходит безымянную могилу, ложа руку на покосившийся крест, словно отодвигая его в сторонку. Крест еле держится, кренится на бок ещё сильнее, видимо та часть, что находится в земле давно сгнила и своё вертикальное положение, сохраняет лишь благодаря честному слову плотника, сделавшего его. Один из ангелочков неодобрительно кивает головою и прикрывает глаза, чтобы не видеть... Остальные с расширенными зрачками глядят на своих и тоже...
   Олег оборачивается и говорит:
   -Ну что девочки, в штаны поналажили? Делаем дело.
   Между ними что-то произошло, как надломилось, а он взял и доломал. Но как бы там ни было, остальные хоть немного и осторожно, но последовали за ним, но так просто, без подготовки. Без уважения.
   -Не ходите змейкой,- говорит он им. Тихо, но получилось как выкрик с сипотой,- рассредоточиться по-шире. И давай поживее парни! А то сидит наш голубь где-то за холмиком, и притаился. Жить хочет...
   -Как-то не по-христиански, шеф! Ночью, по кладбищу бродить...- шёпотом говорил Лёха идя самым последним как между прочим и заглядывая в фото усопших на крестах.
    -А ты не бродишь,- резко ответил ему шеф и обернулся. Они встретились глазами, но что там было, осталось неизвестным,- ты сейчас на работе. Слышишь? Так что не надо нюни пускать,- Олег сделал два шага вперёд, остановился и добавил,- давай пацаны, давай! Надо до рассвета закончить с этим делом.
   Он ещё что-то буркнул, но то наверно себе, потому что его никто не услышал.
   Затянувшееся  чёрными облаками небо и вовсе уменьшило видимость вокруг. Ещё как назло, стал накрапывать мелкий дождичёк. Намокшие лица блестели, словно друг от друга, отражали усталость, нервозность, злобу. Несколько шагов вперёд и парни теряются из виду, и только перешёптываясь иногда, они держали между собою связь.   
   От сырой погоды мокрая земля стала прилипать к ногам; образовывалась грязь и слякоть. Скользко по глине, - но не бегом. Младший брат чувствует лёгкое и приятное давление; не видя перед собой буквально ничего, Коля прёт напролом, ни сколько не стесняясь непрописанных вещей и правил, перешагивал могилы и опирался руками о покосившиеся кресты. В какой-то момент он набрёл на свежий земляной бугор, свежевыротой могилы. Но он прёт вперёд, словно знает, что скоро наступит конец; он там, где-то за стеной - вот ещё немного и наступит...
   Не успев ничего понять и просто подумать, Николай сперва медленно, а потом уже и быстрее стал куда-то скатываться, проваливаться. А потом и вовсе полетел спиной вниз и рухнул в ту яму, в которой уже сидел наш беглец.
   Падая, Коля зажмурил глаза. Это не метод предосторожности, или дань всему тёмному при падении,- закрывая глаза, ты соглашаешься с определённым порядком вещей. Неизбежных вещей. И ждёшь. И он тому не исключение. Падая, тело сотрясается, что-то даже хрустнуло... Главное жив.
   Упав на спину, Коля открывая глаза видит темноту или ничего, но первое это чёрное небо, которое медленно загородила какая-то непонятная фигура, напоминающая человеческую голову. То ли какого-то человекообразного зверя, но с лопатой в руках, то ли ещё непонятно чего, и медленно надвигаясь на него, хрипло проговорила:
   -Ну вот где ты мне попался!
   Красные круглые глазища, дают тень на стены... Стены! Коля и представлять не хотел, где он оказался.
   Голос ему показался таким зловещим, таким чужим, не от мира сего, словно из какого-то фильма ужастиков или из сна. Страшного сна. Тут же вспомнилось, что может быть, если вдруг никого не окажется рядом. От страха Коля только негромко по бабски ахнул и потерял сознание. А фигура опустила лопату и наклонившись к нему проговорила:
   -Слабоват хлопец оказался! Слабоват!
ак с               
                Глава  22
    Пусть и не сразу, но я понял, что оказался в свежевырытой яме, в могиле. Я видел прямоугольный клочок неба, с чуть заметным заревом, которое неровно дырявил светом облочка. Капли падали на лицо, разбиваясь в шмятку и стекали за уши. Шея съёживалась в гармошку от щикотки.
   Пора было возвращаться в реальность, потому-что после того, как провалился сюда, не шевелился - ни телом, ни мозгом. "Хорошо, что хоть во время падения, ничего не сломал себе,"- думал я, а сам боялся пошевелиться и даже дышал, мелкими порциями.
   "Чистой воды везение,"- снова, как в заключении думаю я, но сами мысли как бы разделяются на несколько мнений на этот счёт... И всё же я жив, и рад тому.
   Лопаты, которыми была прикрыта яма, попадали вместе со мной, присыпав частью землёй, а частью глиной, меня. Я бодро поднялся и одной из них в момент вооружился на случай моего обнаружения. Обнаружения кем-нибудь. Но никого не было и ничего...
   Вырытый объём земли, был велик - могила была очень глубока, поэтому я самостоятельно не мог из неё выбраться. Хоть и старался. Углы были словно конусом, вырыты шире и глубже. Приставляя лопаты к углам, у меня не получалось упереться в черенок ногой. Она всё время соскальзывала, потому что к тому времени уже шёл мелкий дождь, а на подошвах кед, налипли куски глины и чернозёма. Я бросил эту затею и предался на секунды нирване.
   В таком маленьком мирке, мы когда-нибудь окажемся все. И казалось бы, неизбежность этого факта, всё-равно не оставляет в покое человечество; всё оно ищет способы продления жизни, а кто-то даже пытается заглянуть в вечность и примерить её на себя. Не замечая при этом, что погрязает глубоко во лжи и нелепости.
   На самом деле я не люблю думать об этом; мне тогда мерещится гроб, в котором нахожусь сам, как потом накрывают крышку и забивают гвоздями. Несколько раз доходило до того, как горстки земли, сыпались мне на... лицо. Страха нет, ведь если это случится, а оно случится, ничего уже не изменить.
   Подставляю лицо под дождь. Хочу, чтобы отпустило... Капли были мелкими и прикосновение оных я никак не ощущал; они только стекали, собираясь где-нибудь в одном месте, образуя ванночку и уже потом, переполнившись, бежали вниз. Миссия капли настолько коротка, что не успеваешь отследить её предназначение; рождение где-то в высоте, падение, удар и уход в землю... Дальше другая жизнь... Другое...
   И хотя положеньице моё вновь оказалось отнюдь щепетильным, я невпадал как прежде в истерию и плакать мне не хотелось. Наоборот - попав в свежую могилу, я сначала оробел, но после принял это как знак свыше и пришёл к убеждению, что это такой тактический манёвр. Если мои враги меня обнаружат здесь, то у них будет значительное преимущество - неспорю, и мне здорово не поздоровится. Но чтобы не произошло, буду отбиваться до последнего, точнее до последней лопаты. Благо их тут предостаточно.
   Перед глазами вновь возник образ Януша; сразу несколько кадров переплетённых в несколько возрастных перидов его жизни, и то, что я могу также закончить, как и он, неожиданным движением из темноты, ложило руку мне на плечо. Но я не оборачивался, потому что понимал, что это лишь самообман, сотворённый мною же. Ну что ж, чему быть, того не миновать; это не очередное испытание, а вызов, брошенный мне как личности. И я принимаю его с открытым забралом, чтобы видеть лучше лицо, или их лица. Я встал спиной к стенке, от которой должны были появиться мои преследователи. В руках крепко сжимал деревянный черенок, готовый в случае опасности применить его в качестве оружия.
  Но пока никого. Посторонние звуки глушил дождь. Пахло сырой землёй и испаряющимся потом от меня. Немного щипало ранки...
   Могила, в которой я оказался, явно предназначалась для деда Ивана. Не так уж станица и велика, чтобы в один день, двум смертям бывать. Я вспомнил вчерашнюю встречу с деревенскими пьянчужками, которые копали эту могилу. Уж в этом они профессионалы - главные могилокопщики на селе. Три пустотелой личности, медленно растворяющиеся во времени и ни о чём не жалеющие.
   "Как же всё вокруг взаимосвязано,- подумал с грустью я.- Какая же всё-таки земля наша круглая и гладкая. Сколько вокруг всякого рода случайных и не случайных совпадений, встреч и разочарований. Как в мире тесно, что встречаясь в жизни по несколько раз с одним и тем же человеком, можно удариться о него и рассшибить лоб в кровь... а иногда и умиреть!
   Кому жить, да здравствовать, а кому на чёрный хлеб ложить свежий бут, сыпать соль и мять дёснами..."
   Цепочка следования событий, каждым отдельным звеном стучалась в клетки живого организма, заставляя, грубо толкая, а иной раз просто швыряя в самую гущу этих событий и таким, совсем невежливым отношением к клеткам живого организма, наслаждалось созданным произведением. Совсем нехочется утрировать, но можно уже и книжку написать о периодическом столкновении научных гипотез, с мнениями нескольких человечков, в длинных уже по-желтевших халатах и в очках с большими линзами. Теория вероятностей и совпадений, как это не печально (если я хоть для кого-то выражаюсь понятным языком), сводятся к нулю, когда в дело вступает господин "ВНЕЗАПНОСТЬ". Принимать непосредственное участие, как исполнять главную роль, пусть и не своего сценария, но иметь право на импровизацию, всегда легко. Но так бывает нужно...
    Я так был погружен во внутренние размышления, что и не услышал, как кто-то подошёл к яме. Всё было быстро, даже пуще. Он также как и я, провалился в неё, сгребая на ходу некоторое количество земли и глины за собой. Я как можно плотнее прижался спиной к стенке, чтобы падающий не зацепил меня. Но он так махал конечностями, что без этого не обошлось; он словно вытер об меня ноги и шлёпнул ладошкой по лицу, оставив пятно из глины. Зажмуриваясь, я быстро представил скоротечный полёт несчастного. Крупным дождём меня осыпала земляная крошка, приглушая удар свалившегося.
   Это один из них, но кто это, я пока не видел и прежде чем атаковать его с лопатой в руках, просто проговорил:
    -Ну вот где ты мне попался!
   Получилось странно и правдоподобно, а для него наверное ещё и страшно. То, что я сказал, давно было заготовлено где-то глубоко в подсознании, потому что произнёс это без определённого умысла. Я держал его для подходящего момента и скорее всего, для детской игры в догонялки, чтобы загнать убегающего в угол и произнести эти слова. Но прошло слишком много времени, чтобы продолжать игру, а  хранившееся годами, наконец-то нашло своё применение.
  От моих слов парень в момент отключился. У него даже не хватило сил озвучить своё состояние. Осторожно разглядывая его, я узнал в нём Николая,- одного из своих обидчиков. В груди потеплело, а на языке ощутил привкус злорадства. Подняв голову, я пытался расслышать хоть какие-нибудь голоса или ещё что-нибудь в этом роде. Ну не один же он сюда пришёл! Очевидно же, что остальные где-то рядом! Шелестевший по листьям деревьев дождик мешал моему слуху, ни на секунду не давая сосредоточиться, прислушаться. Я стоял вытянувшись в струнку, пытаясь уловить малейшие посторонние звуки, чтобы дальше скоординировать свои действия, при этом не спуская глаз с Николая.
   Штык моей лопаты не переставал смотреть вверх и ждать. Ждать того, что следующий упавший, может окончить именно на ней и меня это теплило... И то, что это уже становилось для меня, если не нормой, то противоречащееся основным принципам жизни, от которых я толкаюсь, чтобы...
   Нет, такая философия мне не по плечу... Не в этой яме.
    Там, за чернозёмным выступом, веет теплом - там моя жизнь; я уже находился буквально у порога своего дома, я уже срывал листочки с моей яблоньки и клал в рот, прикусывая горьковатую зелень, но мои преследователи никак не хотели меня отпускать. И хоть сейчас я здесь по собственной неуклюжести, та цепкость, с которой они меня держат, вызывало моё к ним уважение и даже зависть. Я хочу пожать каждому руку и обнять их главного... Мне хотелось быстро выпрыгнуть из скользкой ямы и умчаться прочь, но яма так глубока, что одному мне не выбраться. А если и высуну голову на поверхность, то несколько крепких рук схватят меня и оттащат назад на растерзания.
   Я представляю борозды от своих пальцев на земле, их кровь, оторванные ногти и куски мяса... А ещё крик - крик безнадёги. Только он у меня как-то не воспроизводился сознанием, будто не я это делал.
    Тут ещё Николай стал приходить в себя. Он немного поворочался, помычал как бычок и открыл глаза. Я уже был готов нанести ему удар лопатой, чтобы он не закричал, но он не произнёс ни звука. Только вытаращил глазища на меня и нешевелясь моргал ими. Передо мной сейчас находился совсем другой человек, и похоже у него шок. Или просто свихнулся. Впрочем без разницы!
   Я медленно сделал шаг к нему и попытался заговорить. Только он сперва дёрнулся, а потом, наверно привык ко мне.
    -Ну ты как?- Осторожно спросил я,- живой? Ты меня угадал?- Я держал лопату наготове в случае чего.
   Но он ничего мне не ответил. Лишь взгляд его был какой-то спокойный и безразличный; он то опускал глаза, то вновь упирался живым стеклом в меня, вызывая только жалость, а ещё стыд за своё поведение. Но я понимал, что это только зрительный обман.
   -Ты меня узнаёшь? Это я, за кем вы гонитесь всю ночь,- продолжал я его расспрашивать,- помнишь?
   Выждав небольшую паузу, Николай наконец махнул головой в знак того, что он понял. Он медленно на заднице отодвинулся от меня назад и прислонился спиной к стенке ямы. Он и вправду какой-то странный, как под гипнозом.
   -Мы находимся в яме,- продолжал я ему шептать,- в глубокой яме. По одному нам отсюда не выбраться. Слышишь? Только помогая друг другу - ты мне, я тебе. Понятно?
    Он смотрел на меня, и было заметно, как трудно до него всё доходит; как до слона - на третьи сутки. Словно резиновая стена, которая под давлением, растягиваясь, имеет свойство пропускать через себя что-нибудь нужное. Ну или то, что я ему только что сейчас говорил. Видимо, я его жёстко шуганул, что он не может даже говорить. Вот херня!
   -Ты только не шуми. И не буди мёртвых. Ты меня сейчас подсадишь и я вылезу. А потом подам тебе руку, чтобы выбрался ты. Понял?- Продолжал я его обрабатывать короткими предложениями.- Потом ты идёшь к себе домой, я к себе. Ясно?
    Если я его первый подсажу и вытолкну, то он может меня выдать. Либо бросит одного. Поэтому я предложил сначала мне выбраться, ну а уж потом ему.
   Спустя некоторое время он кивнул головой в знак согласия и поднялся на ноги. Его шатало и он упёрся руками о стены. Колени на выпрямлялись, руки тоже, словно отвисли и как-будто были не его. Поднятые плечи наполовину отрезали ему голову, а выросший горб, придавал ему жалостливый вид. Коля послушно подставил колено, а затем и плечо и я быстро оказался на поверхности. Я почему-то не огляделся по-сторонам и сразу же стал помогать Коле, но опять ошибся...
  Резкий запах керзухи и пота; у меня сразу закружилась... или нет. К меня сразу заболела голова... Тоже не подходит...
   Тяжёлый удар по голове звонко отозвался в моих ушах и у меня тут же потух свет.
               
                Глава  23
   Это уже похоже не на игру, а на фильм. Дешёвый фильм.
   "Как не вживайся, как не влазь в чью-то шкуру, она всё-равно будет натирать, давить на нежные участки тела и через какое-то время тебе всё-равно захочеться её снять.
   Да потому что она не твоя! Чужая!"
   С Олегом совсем другое, хотя на первый взгляд кажется одинаковым. "Нет разницы,"- мысленно он повторял про себя и верил тому. Но потом что-то изменилось. Ему стало тесно и душно. Капли пота стекали с шеи на грудь, затем на живот и по ногам. Лёгкая обувь от влажности становилась тяжёлой и скользила на гладких частях его стоп. Мозоли красные, вздулись водяным пузырём и теперь играют по разным сторонам при ходьбе, норовят порваться в самый неподходящий момент. И тогда он точно не сможет идти. Точно!
    Олег не мог догадываться, что беглец  где-то притаился... Разве это важно теперь? "Пусть он будет дальше - мы и пойдём дальше. Босиком..." И поэтому был предельно внимателен, потому что другого с ним никогда не было. Олег не видел никого из своих и про Колю естественно тоже не подозревал. А ещё думал о том, как это всё-таки омерзительно примерять на себя чужую форму. Пусть она и выдумка в некотором роде, но так смотрится со стороны, а ещё лучше спереди. А загадочность; выразительное косое бросание глаз - не важно куда, но как - словно уже видишь, представляешь, следующие кадры, но всё-равно хочется досмотреть.
   Он уже не помнит, когда впервые о них узнал. Точно, что до армии. Помнит их в кино. Название какое-то мистико-психологическое. "Месть ниндзя", а потом "Войти в ниндзя". А там ещё целая цепь таких же вот, одинаковых по сценарию и сюжету. Затянуло. Мечтал и снилось, а просыпаясь начинал отжиматься, подтягиваться и делать растяжку. И по-началу-то не понимал смысл выполняемых движений; просто делал и всё. А когда подходил к зеркалу и пытался изобразить то, что видел на экране... но всерьёз думал иначе. Такое должно получиться, когда результат виден издалека. И он пошёл.
   А потом так вжился, что на своих столовых вилках обломал две внутренние пики, чтобы казалось, что это палочки, китайские. Не важно! Японская культура средних веков, такой туман, но так манит, притягивает...
   "Не-е-ет, не изучал!"
   "Что, боялся..."
   "... ты что, охренел! Оно мне нужно!?"
   "Незнаю! Поэтому и спрашиваю..."
   "Незнаешь... Не спрашивай!"
   А может ну её, эту самую... Пора быть самим собой, пора!
   Так иногда хочется выпить сакэ... тьфу ты, водки. Поговорить громко, с кем-нибудь поспорить, доказать, по-скандалить и возможно немного подраться. Пропустить стаканчик на дорожку и удалиться. А проснуться утром от холода и головной боли на чьей-нибудь уличной лавке. Долго вспоминать откуда разбиты кулаки и след на щеке от губной помады.
   Сбрить бороду, а когда пройдёт боль в голове, прочитать что-нибудь из Чехова, или Солженицына.
   Быть частью своей культуры, а не чужого, неведомого ему мира. Мира из детства. Не подозревает - оно же на всю жизнь и первое о чём захочиться вспомнить, будет это. Просто по воле случая он оказался прямо возле той ямы, где и находились его брат и... голубь. Неожиданно услышав шёпот, Олег замер на месте, сделал шаг назад и затаил дыхание. Они находились где-то близко, но где точно, Олег не мог понять.
   Как только блудный стиль решил вернуться в тело своего отрочества, те вещи, которые всё время мешались под ногами, теперь сами разлаживались по полочкам и освобождали путь. Простое, оказывалось лёгким и доступным. Вот, лежит оно рядом, даже не до конца вытянутой руки хватит, чтобы достать это... Ан нет... Нужно обязательно тянуться, и уронить то, что уже было до этого уложено аккуратно по полочкам...
   Но всё становиться на свои места. Ух! Круто как!
   Он появился. Кто-то из нечто, приподнёс его на блюдечке с голубой каёмочкой.
   -Ну всё, попался ты, голубь дикий,- шевелил губами сам себе он.- Ну-ка покажись, пернатый.
   Терпеливое ожидание появления... голубя, было вознаграждено,- и вот он появился. Тот словно кем-то подброшенный выскочил из ниоткуда; он не видел Олега, потому что находился спиной к нему и чем-то был занят. Чем?
   "Леди энд джентельмены! Позвольте представить участников следующего боя. И так..."
   "Стоп! Стоп! Стоп! Никакого боя не будет,"- взмахнёт рукой Олег и прежде чем продолжить, ещё раз подумает. Стоя, вот так вот, перед невидящей спиной, думаешь о человеке и сожалеешь, что не сможешь открыть двери и позвать. Но оттуда стучит - стучит сердце и если заглянуть ему в лицо, всё станет как и несколько часов назад...
   "Да он меньше меня, раза в полтора,- думает Олег, но сам не верит.- Уж лучше бы он был выше, здоровее - не так бы было обидно и навязчиво стыдно. Только вот несколько минут назад, поменялся приоритет и сама важность этого, резко поменяло цену за товар."
   "... как же всё-таки пошло это звучит!"
   "Гм-м, не страшен сам смысл совершаемого, как его конечный итог..."
   "... и то, как легко меняем мнение и сумму, во время перестановки слагаемых!"
   Может быть вчера, или может час назад, он бы положил ему руку на плечо и громко сказал: "Давай, дерись со мной!" Но только не в сию минуту; перед самой спиной беглеца, словно выросла тонкая, прозрачная стена и на ней Олег видел эту женщину. Она была как за какой-то просвечивающейся ширмой и переодевалась. Женщина абсолютно голая, наклоняется вперёд, чтобы поднять какой-то предмет одежды, похожий на шаль. Она и ведёт себя так, будто знает,что он за ней смотрит - не подглядывает, а именно смотрит. За этим, должно что-то последовать. Знакомое ощущение скованности охватило его с ног до головы. Приятный мандраж тыкает маленькими иголочками шею сзади, плавно переходит на спину. Олег сводит лопатки и выгибается. Мандраж "ВНЕЗАПНО" исчезает, но вновь появляется в районе паха.
   "Ведьма. Она и вправду ведьма!- Олег провёл языком по губам и оказалось, что они онемели.- Ведьма!"- Снова подумал он и понял, что уже пора твёрдо решить как поступить.
   Тут вдруг резко ширма раздвинулась и он попался врасплох. Она засмеялась с залитой на лице краской смущения и догадливости, что за ней кто-то наблюдает. Олег и до этого не мог сдвинуться с места, а сейчас и тем более - прикинулся деревом с наклоненной головой к земле, сбрасывающий пышные тени под корявый ствол. А дальше?.. Дальше она вот-вот перестанет смеяться и нужно что-то делать, ибо шанс один и тот может быть профукан.
   Зачем-то он полез в карман, но кроме матерчатых катушков и нескольких подсолнечных семян в нём не было. Но пальцы сжатые в кулаке собирали в него совсем другое, которое должно быть в другом, более надёжном месте, нежели тут. Вновь подступившее ощущение того, что он делает совсем не то, что нужно и мгновенно вспыхнувшая ярость перерастающая в злость, рвёт оцепенение словно ржавые цепи, скованные ещё со времён Великого союза, и...
   ... и Олег, долго не раздумывая, с налёта обрушил сокрушительный удар сверху кулаком.
   "Как не красиво! Как низко и не красиво!"
   "Да ладно! По хрену..."
    "Самураю! Такое!"
    "А я первопроходец. Кому-то первому нужно же это сделать! Вот, я и первый!"
   У "голубя" подкосились ноги. Он что-то невнятное рыкнул ртом и рухнул на землю без чувств.

   На субмарине "Курск", перечисляют численный состав - каждого по присвоенному званию и должности. Фамилии ни о чём не говорящие, ничего не значащие, пустые, как воздух выпущенный из пустой бутылки из-под шампанского, незная для чего закупоренной обратно.
   Олег хочет вспомнить хоть одного, которого звать также как и его. Не помнит! Затем образно представляет глубину, на которой затонула лодка и растягивает её по своей горизонтали, чтобы сопоставить свои же шансы на то, что, хватит ли ему воздуха, для того, чтобы успеть всплыть, если не захлебнётся.
   "Приехали!"- Думает он и снова возвращается к этой женщине.

                Глава  24
   Это когда в одном месте потух свет, потом загорелся, а ты уже в другом.
   "Ага! Знакомо..."
   "Что, серьёзно. Ну ты блин чувак!"
   "... раз как-то подшутили надо мной. Ну, в лагере, в туалете, ночью сидел и кто-то свет выключил. Обосраться!"
   "Подумаешь!"
   "... подумаешь!!! До корпуса метров тридцать... не-е-ет, больше..."
   "... "
   Словно церковный колокол, бум-ум-ум-мм. Бум-ум-ум-м-м! Один раз, а эхо на десятки и не удаляется, а просто период между звоном растягивается до бесконечности.
    Уж и не ведаю я сколько был в отключке. Тот тип от души приложился к моей башке. Или кто там был ещё. Как-будто специально за спиной стоял, знал, что я буду там и поэтому караулил меня. Удачно.
   Мне показалось, что я умер и возврата назад уже нет.
   Не смешно!
   Как мне могло показаться, если я в отключке? Странно! Странно то, что я думаю так. Первое ощущение не могу даже назвать болью, а также ни звуком, ни цветом... Близким по названию, я назову это зависание в переходе. В каком? Сам не могу ответить... Нужна помощь. Хочется вернуться назад, но настойчиво тянет вперёд, при этом, что-то задерживает. И вот тут-то тебя как бы разрывает на две части...
   Как-то так!
   При потере сознания мне привиделся давно умерший отец, а я там был маленький-маленький. Он взял меня на руки, а они такие холодные, как-будто он их держал в ледяной воде. Но через этот холод я всё-таки чувствовал отцовское тепло, его отцовскую любовь, которую не дополучил в полной мере. Жилистые предплечья поросшие чёрными волосами и закатанные рукава рубашки до локтя, мокрые, то ли от пота, то ли ещё от чего-нибудь, источали живое и родное притяжение, как к чему-то святому.
   Далее он усадил меня на высокого коня и стал тихо водить по кругу, как бы приучая к верховой езде. Я, что было сил вцепился в гриву коня и крепко держался, чтобы не упасть. Сжатые кулачки немели от натуги - я  наклонялся к потной шее и с такой высоты мне виделся мир по-другому, нежели с того роста, которого я был на тот момент. Я, можно сказать, впервые заглянул за наш двор и широта охватываемого моим взором пространства, напрочь разорвала тот узкий круг, что был прежде. В свои неполные шестьнадцать месяцев я уже представлял бескрайность нашего края и с детским упоением воспринимал всё то неизведанное и тайное, что может храниться за всем этим.
   Мне так страшно было сидеть на такой высоте, но и в то же время было хорошо, что я словно заново переживал своё детство. Отец держал коня за повода, а другой рукой придерживал меня за ногу. Потом сделал шаг в сторону и отпустил повод. Свобода предосталенная мне, расслабила руки и мне казалось, что я уже сам могу управлять этим большим животным и куда я укажу, туда он и пойдёт.
   Этот отрезок времени я стал помнить так, как это было бы взаправду, только голос отца был какой-то отдалённый и шёл он, словно преодолевал большое, просто огромное расстояние.
   Отец кричал мне:
   -Яшка, держись, слышишь, Яшка! Держись!
   Его бороду колышит лёгкий ветерок, а черепная залысина блестит от солнца, чуть скрытого за серым облачком. И седина - я не помню, чтобы отец был седым, но сейчас я бы притронулся к его бороде и седым волосам. Пожал бы ему руку. Поговорил бы...
   А я только в ответ ему шумлю:
   -Батя! Батька, быстрее, быстрее,- вместо того, чтобы плакать, я закатывался заразительным смехом, прижимался головой к гриве и откидывался назад, стараясь не упускать из виду отца. Конь послушно ступал по песочному полу, довольно фыркал и шлёпал хвостом.
   Вскоре на место страха пришла уверенность и мне захотелось, чтобы конь ещё быстрее стал катать. Я усердно бью ножками в крупные бока жеребца и толкаю его своим маленьким тельцем. Так и вышло; ход усилился и я начал подпрыгивать и вот, уже лежу головой на гриве. А разящий запах пота и конского навоза, налаживает тот отпечаток моего совсем юного детства и разделяет грань, на до и после...
   Потом я как-будто взрослею, страх вовсе исчезает, кажется вздором и получается так, что он причина моего смеха, нежели состояние быть застатым врасплох за чем-то неприличным. Я выпрямился и отпустил гриву, а после развёл руки в стороны и зашумел:
   -Батька, папка,- в тот момент мне было так хорошо, как не было никогда. Никогда!
   Как-будто в руках, прижатых к груди, у меня сидело много голубей и ждали когда я их наконец выпущу; я пригибаюсь и на выдохе выпускаю стаю на свободу. Звук хлопающих крыльев, эхом разносится по округе, их слышат все, кому не лень...
  А за отцом прятался Януш. Почему он прятался, или он просто так стоял, что мне казалось, что он не желает, чтобы я его увидел. И всё же... Он бросает в ноги коню овёс несколькими горстками, но не смотрит, будет ли тот его есть. Он старался бросить его немного вперёд, чтобы конь видел.
   Я совершенно не понимал этого всего значения. То есть видимое мною, было не больше чем зрительным восприятием, как-будто листаю понравившуюся мне книжку, отрывисто читаю текст, но смысл уловить никак не могу. Прочитанное перемешивается между собой и получается... каша из топора, а не борьбой за участие в этой сцене. Оно было живым напоминанием и давно ушедшего детства, но плотно завязшим в моей памяти, тугими корнями и я по собственной воле никак не отпущу их. А зачем?
   Ясное видение продолжалось не долго; вдруг мой отец стал как-будто медленно удаляться от меня всё дальше и дальше, сжимается в кружок, в точку и вот я его почти не вижу. Конь также катал меня, ни быстро, ни медленно, и я только слышал голос отца, где-то далеко-далеко.
  -Яшка, держись, сынок! Держись крепче, Яшка,- и уже совсем еле-еле до меня донеслось,- я тебя выручу, держись только!- Больше я ничего не слышал и не чувствовал.
   А Януша как и не было. Он мелькнул, как на прощание посидеть перед дорожкой... Вечной дорожкой.

   Небольшие покачивания моего тела понемногу приводили меня в чувство; как-будто убаюкивали перед сном. Но не спать хотелось, а... Я не хотел возвращаться. Полуоткрытыми глазами я видел пятки солдатских берц. Меня несли, перекинув через плечо, как мешок с чем-то нехорошим. Дерьмом наверное. От полученного удара по голове я снова не понимал что произошло,- почему меня несут в таком вот положении, почему у меня так сильно трещит голова. Почему сравнение с дерьмом, первое, что пришло мне на ум.
   Догадок не было. Так же как и версий того, что намеченное не состоялось, а скорое будущее возвращалось на совсем в нежелаемое прошлое и вот... Ах! Да! Потом медленно всё стало становиться на свои места. Все мои попытки с бегством потерпели полное фиаско.
   Крах!
   От отчаяния у меня потекли слёзы, сами собой. "Люблю ли я плакать,- спросишь ты меня,- а как можно любить делать то, отчего приходит боль, страдания и... Как можно любить плакать..." И как мне было жаль себя в эту минуту! Я словно раздвоился и теперь один "я", сопереживает другому "я". Беспомощность со всех сторон окружала вонючими берцовыми ботинками с липкой грязью и глиной.
    Дождь! Шёл дождь...
    Сквозь него я слышал их голоса,- злые, но в то же время довольные, полные победы и торжества. Ликование сторожевых псов заливистым лаем гуляло среди этой своры ещё долгим и мокрым эхом. Псы! Предстоящая встреча с хозяйкой, будоражила их высунутые языки, и они как-будто хотят запрыгнуть один на другого, покусывая в то же время и обнюхивая под хвостом. Они ждут большие куски мяса и прогулки без поводка. Псы!
   -О Боже,- еле слышно простонал я,- всё кончилось!
   Меня никто не слышал. Что может быть ещё страшнее...
   На ходу меня частенько поправляли; выбирая момент, человек останавливался и резко меня подкидывал. А бывало, перекидывал на другое плечо. От этого движения я испытывал непреодолимую боль в области живота и поэтому слегка постанывал. Звук получался словно что-то булькало внутри меня и хотело выбраться наружу. От моего стона люди нёсшие меня, весело ругались, а иногда посмеивались над моими страданиями и передразнивали их.
    Наверно, в это время никому не было так плохо и одновременно обидно, как мне. Ещё это моё идиотское положение головою вниз нисколько не придавало мне удобств, даже больше, вызывало рвоту. Периодически открывая и закрывая глаза, я заметил, что уже рассвело и их тени, отражаются на влажном сорняке. Даже туман удалось разглядеть; густой пеленой, словно двери он закрывает тот коридор, от которого уносят меня, и его сырость, стелющаяся на мою голую спину, также на них и на землю. Как приятен этот предутренний холодок и выйти бы ещё разочек босиком на мокрое от росы крыльцо и повиснуть на скрипучем навесе. Сорвать бы с яблони ещё не поспевшее яблоко и раздавить волосатую гусеницу.
    При новых приступах внутренней боли я терял чувство реальности и впадал в забытье. А когда в очередной раз меня подкинули, то меня стошнило прямо на спину и ноги тому, кто меня нёс. Единственное, что мне удалось запомнить, это как меня скинули на землю, при этом сильно ругались и я снова, уже в который раз, вырубился.
   Там темно. Точно! Это можно ощущать, но не чувствовать. Хотя могу ошибаться в местах постановки слов. Понятливый поймёт, недалёкий...
   Когда я в очередной раз пришёл в себя, то вокруг меня было уже совершенно светло. Я лежал на левом боку, а моей спине было тепло-тепло. "Ну что, себе на спину тёпленьким наблевал?"- " Да нет!" За своей спиной я слышу приятное потрескивание костра. И дымок. От него-то и было тепло. Пытаясь сесть, я увидел, что укрыт какой-то тяжёлой и вонючей от конского пота телогрейкой. Тяжёлая блин, словно наполненная водой, либо ещё чем-то. Очень сильно болела голова, правой рукой на затылке я нащупал огромную шишку, чуть ли не с величину моего кулака. Представив себе, как всё это выглядит, с последующей вмятиной на черепе, я поёжился.
     Потихоньку, с силой  повернувшись лицом к костру, я сел, свернув ноги калачиком. Чтоб было легче, глаза держал закрытыми, а дышал ртом, потому что конский пот вызывал раздражение - от него же головную боль. Сквозь густой утренний туман я различил стадо пасущихся коров, важно мычащих себе под нос и неспешно пережёвывающих травку. Разнопёрстные животные забавно двигали нижними челюстями; на некоторых на шее висели звонкие и глухие колокольчики. Мелодичный перестук, таял в туманной тиши - резкая смена кадра, назло кому-нибудь...
   Картина неизвестного художника и без названия; не важно - сюжет прямо в тему и впервые я не хочу ничего менять. Снова несколько колокольчиков отзываются по внегласной перекличке животных, создавая иллюзию начала какой-то неизвестной мне сказки, с обязательно счастливым завершением. И хочется сюжет пропустить мимо внимания и оказаться там, у самых титров.
   Я снова ничего не понимал - как  здесь оказался и что тут делаю. Припоминаю положение вниз головой и перепуганного до смерти Колю. Потом ничего. Совсем ничего. От видений отца и Януша, я отталкиваюсь как от трамплина... Нет! Как от стенки, иллюзороной, но стена, по своей сути - пустота и получилось, что вместо толчка, я провалился сквозь.
   Где мои захватчики и почему меня положили возле костра, заботливо укрыв потеплее. Мне только понятно, что я не во вражеском стане, а где-то у друзей. Я даже улыбнулся такому необычному повороту событий и почувствовал боль в челюсти и в левом боку. Она отзывалась по всему телу как током... Вот так судьба ко мне,- то повернётся, то отвернётся - и снова, то передом, то опять хвостом вильнёт. И так несколько раз подряд. Играется!
     Мои думы прекратил топот копыт, несущегося на полной скорости в мою сторону коня. Любые резкие движения вызывали нестерпимую боль в моей голове и поэтому шевелился я медленно и не спеша. Даже повороты зрачков, причиняли боль и страх, что внутри головы может что-то порваться, или сломаться, жизненно важное. Не успел я повернуться, как конь уже остановился около меня, а всадник, резво соскочив с него уже шёл ко мне. Почему-то мне не было страшно, и даже не интересно - напротив, простая скромная обстановка вызывала только доброжелательность и необязывала ни к чему. Да, мне так казалось и это не из-за того, что меня несколько раз за ночь стукнули по голове.
    Всадником оказался наш деревенский пастух Степан.
    -Ну что Яшка, живой?- бодро спросил меня Стёпа.- Крепко же тебе, наверно досталось.
   Звонкий голос пастуха звенит в ушах и я зажмуриваюсь. Он сдержанно смеётся, как-будто я извалялся в луже, специально для потехи. Простота его слов нисколько не напрягает, наоборот, хочется ещё пошутить, чтобы как бы закрепить... своё спасение.
  Я спасён.
  Тут-то мне стало ясно, кому я должен быть благодарен за своё спасение. Сомнений нет - иначе кому? Я снова невольно заулыбался и отвернулся в сторону от... стыда. Странное, но в то же время интересное словочетание "улыбаться от стыда", значит загнать на лицо краску и должно пройти какое-то время, чтобы вновь стать в норму. В детстве по-моему все так и жили. Но множество до сих пор от этого ещё не избавились, считая, что таким вот образом, они остаются детьми.
   Вот и я улыбаясь, вдыхаю пары утреннего костра и... кашляю как астматик.
   На костре греется кипяток. Степан бросает заварку и теперь тянет приятным, травяным отваром. Лопающиеся пузыри падают в огонь, шипят как змеи и злятся как голодные собаки. Вижу, как от телогрейки исходит пар, но я даже вдыхнуть его боюсь, ради того, чтобы не задохнуться до смерти от смешения запахов.
   Степан палкой снимает котелок и ставит перед собой. Пальцами через порванные кеды  ощущаю жар, но по телу бежит озноб и слабость. От счастья не умирают, но я бы не отказался... В это время Степан откуда-то достаёт алюминевую кружку, наклоном котелка наливает в неё заваренный чай. И протягивает мне.
    -На попей. Думаю так легче станет.
   Жилистая кисть слегка подрагивала, а взгляд в полоборота повёрнутой головы, малость косил и смотрел не на меня, а как бы в сторону. Я взял из его большой руки маленькую посудинку и прежде чем сделать несколько глотков, он бросает в кружку два кубика рафинада. Жёлтенькие на цвет квадратики, быстро растворяются. Чай был не очень сладкий, но это пустяки. Чем-то отдаёт травянным, мятным; ощущается медленный поток через язык, гортань, прямо в желудок.
   Степан теперь для меня поменялся, и теперь виновным в нашей ссоре считаю себя. И теперь спасение, для меня будет сочетаться с конским потом и навозом. А ещё с горячим чаем, перед дневной жарой.
   Всегда есть место, где и чем загладить вину. А ещё время, так милосердно даримое нам Всевышним, в которое необходимо успеть всё сделать правильно. И пока я лично не знаком с Ним,- а знакомство неизбежно,- в этот самый момент, я решил, что со Степаном дружу и больше не ссорюсь. Так-то он хороший парень и даже вчера, когда подъехал на коне к моему двору, он готов был к общению. Не то, что я!
   Вновь краснею от стыда... Пережидаю время, чтобы краска сошла.
   Я немного распахнул телогрейку и вытянул вперёд ноги. Новые кеды стали старыми; отваливалась пятка и в подкладках набилось земли и глины - следствие попадания в могилу. Да ещё шнурки и дырки для вдевания их, с железными колечками, которые отвалились и болтались впиваясь в кожу, оставляли следы вмятин до крови.
   Мне было так приятно сидеть у костра, с новым, хорошим человеком и не знаю почему, я так радовался этому; я ощутил, как на меня сверху опустилась благодать в виде белоснежного пера и скрылось за воротничком... телогрейки. А потом будто бы понял, что мне подарили жизнь, как бы заново... и надо задуматься над ней, и понимаю это... Только вот над чем в первую очередь? Счастье, пусть и мелочное, так притупляет, развязывает... Огонь бежит по жилам и не смотря на болячки, тело будто заново возрождается. Оно вдыхает эту благодать и получаемое разносится по всем точкам и кончикам в полном объёме. Ровно столько, сколько нужно.
   -А я выхожу на луг коров пасти,- как бы невзначай начал рассказывать Степан,- глядь, а в полумраке тумана, от нашего погоста, группа каких-то людей передвигается. Да таким быстрым шагом, что я сразу заподозрил что-то не ладное. А у одного из них ещё и мешок через плечо...
   Он говорил высоко подняв брови и когда, почти на каждом слове поворачивался ко мне, его взгляд был направлен в другую сторону. Так он придавал словам весомое значение и предел серьёзности. Потом Степан словно замер, переваривая сказанное и наверно думая, как дальше строить план речи, не меняя при этом мимики лица.
   Я в первый раз видел его таким серьёзным и возбуждённым, словно прорвало. Его замкнутый внутренний мир, ища чашу для переливания, наконец-то наклонился и освободил некоторую часть накопившегося. Сказать про него, что он дурак, у меня не поворачивается язык, а сказать, что он не такой как все, то же самое, что и дурак. Вот я и незнаю, как отнестить к его словам, а особенно, к выражению лица.
   Мне хватило ума лишь кивнуть, но при этом не смотреть ему в глаза.
  Степан резко вышел из забытья; он достал вторую, точно же такую кружку и налил себе чаю. Потом поболтал жидкостью и, отпив немного, продолжал:
    -Ну думаю, из Синяевки воришки. С нашей деревни добро тащут, сволочи. Помнишь, как раньше... А, ну да! Ты ж не местный. Так вот, решил догнать.- Он по-ребячьи, озорно хохотнул и также высоко задрав брови и смотря в сторону, продолжил.- Да так сказать, наказать, чтоб не повадно было сволочам.
   Вторым глотком он допил свой чай и тут же налил себе ещё. "Нервничает,"- подумал я и возможно был прав.
   В Стёпе проснулся вкус азарта к пересказыванию события, при чём очень сильно, которое его впечатлило, на фоне полного бездействия жизни вокруг него и отчуждённости от населяющих его индивидов. Мне уже страшно было представить как он будет себя вести, если его не остановить. Но как?
   И на самом деле, я для него скорее объект выслушивающего, нежели прежде спасённого. Но это тут ни при чём. Движения его рук были немного корявыми, цепкость, которую я раз испробовал на себе, так и хотела смять в комок дореволюционную железную кружку, превратив её в ком. Стёпка словно оберегал меня; как маленький мальчик, не имеющий своих собственных игрушек, найдя такую, крепко сжимает её и даже жертвует тем, что боится раскрыть ладонь и посмотреть на неё. Дабы кто не увидел и не отобрал.
   -Так вот, догоняю я их... А они-то меня издалека заприметили. Сначала вроде бы остановились и насторожились. Я малость вструхнул, вдруг они не одни и другая группа где-то по-близости - надоют ещё мне...
   Смеётся, опуская голову, но я-то на сто процентов уверен, что Стёпа не из таких.
   - Но один из них, и наверно это был их главарь, что-то кричит мне, рукой машет, угрожает. Я разозлился... Ну в общем, я налетел как... незнаю... Тут ещё Соловей, на дыбошки встал и может напугал их... И я их без разбору, кнутом и посёк. Всех четверых,- он так интересно махнул рукой, сверху вниз, словно топором. -А тот, что главарь наверно, смешной какой-то. Представляешь, вцепился зубами в мой кнут.- Снова смеётся.- Так я его как кулаком по башке треснул... Такие искры посыпались, крупные,- и сжимает кулак перед собой.
   Степан высморкнулся в сторону, а глаза сияли как у ребёнка и так между прочим, продолжал:
   -Гляжу-то, а вместо мешка-то, человек лежит. То ты оказался,- он с улыбкой поглядел на меня. А я такой маленький, такой щупленький перед ним, так и крутится песня на языке:
               "Небоскрёбы, небоскрёбы,
              А я маленький такой.
              То мне грустно, то..."
    Степан прервался, чтобы сделать ещё несколько глотков и, что-то поправив за воротником, говорил спокойным голосом:
   -Я их ещё по разу всех секанул-то, кнутиком, когда они были уже в отрубе... Да, у них там один какой-то странный был, вроде как напуганный чем-то, чокнутый короче. Я уж подумал, что с ума сошёл и дюже его не бил. Лишь тебя взвалил на коня и сюда привёз, к стаду по-ближе. Домой везти не стал, думал мол, пусть здесь оклимается. А посля и сам дойдёшь, правильно?- Толкнул он меня плечом.- Скотину-то не брошу!
   -Всё правильно,- подтвердил я, поглаживая свободной рукой голову.
   -Жену, твою страшусь,- проговорил он другим, тихим голосом,- словно военная баба, как из кино. Страшусь! Вот и не повёз.
   Я понимающе кивнул и не спеша тоже допил остаток чая. После чего Степан быстро выхватил у меня из руки кружку и налив ещё, снова протянул мне. Котелок был наполовину уже пуст. Я понял, что рассказ не закончен. Исходящий пар навеял тепло и домашним уютом и поэтому пью с удовольствием и слушаю. Совершенно не важно, что стенки и дно кружки, черны от заварки, а в некоторых местах, плёнка болтается в жидкости. А я-то по натуре, брезгливый. Только не сейчас; прямо грязными пальцами, терпя кипяток, вынимаю накипь, стряхиваю её наземь и продолжаю пить.
   Степан смотрит в точку, в земле и не отводя глаз, говорит:
   -Баба там была, уж красивая зараза... Я её заметил а посля, уже когда засобирался тикать. Она на меня ружо наводит и говорит... Уж не вспомню, что она там говорила... от страха все яё слова повылетали из головы... Вот помню, держит ружо, а дальше не помню...
   -А дальше, дальше,- с интересом спрашивал я.
   -Дальше? Дальше я её кнутом "шшхлишщь"... Не-е, не по лицу. По ружу! Она как вскрикнет, как за орёт как свинья недорезанная... Ружо выронила. Я опять кнутом, теперь только в холостую, перед самой её рожей "шшхлишщ"...
   Он повернулся назад и достал какой-то предмет.
   -Вот, прихватил с собой трофеец. Вот шо с ним теперича делать, ума не прилажу...
   В его руке оно смотрелось как детская игрушка, но и обращаться, он также с ним не мог; заглядывает в ствол, направляет дулом на меня...
   -А оно заряжено? -Спросил я.
   -А шут его знает,- ответил он и продолжал делать то же самое.
   -Дай мне. Посмотрю.
   Тяжёлый приклад из тёмного дерева, пахнет болотом. А железный ствол - ещё тёплый.
   -Отдай мне, Стёп!
   -Табе зачем,- спросил он нахмурившись.
   -Уток стрелять. Да куропаток...
   -Да шут с ним. Бяри! С плеч долой, чёрт с ним...
   Немного посидев молча, он спросил:
    -А ты как у них-то оказался?- Стёпа виновато пожал плечами и поджал нижнюю губу к верхней.
    Мне ужасно стыдно было слышать такой вопрос, но ожидал и поэтому должен был ответить.
    -Да вот, бес попутал Стёп. Вывела дорожка кривая меня, бедолагу, на своих неприятелей... Сам незнаю, что думать по этому поводу.
   Так вот виляя, крутил я, вертел слово на слово, отвечая Стёпе, но он меня перебил.
    -Ну не хочешь говорить, не говори,- сказал равнодушно Степан, но оттенок обиды, я заметил.- Главное, ты теперь в безопасности... Правильно?
   -Правильно.
   Я жму плечами от того, что ничего другого сказать не могу. Воцарилось какое-то неловкое молчание, и я понимал, что Стёпу надо как-то отблагодарить за спасение, и поэтому проговорил:
   -Слушай, Стёп, вот что я хотел тебе сказать...- Я всё ещё мялся от неловкости и подбором нужных слов, как нежная и послушная до неприличия девочка.- Ты очень сильно меня выручил. Не знаю, если бы не ты, что бы они со мной сделали... Звери!
    -Да ладно, не напрягайся Яшк,- резко, но по-доброму оборвал меня пастух, но было заметно, что он доволен собой и сейчас это довольство выльется из него целым чаном счастья и бурным потоком сладкой воды.
   -Всё равно огромное тебе спасибо и знай, что я теперь твой должник.
   Я пытался остановить чуть не прорвавшуюся цистерну через искусственный кардон. Степан покраснел как рак, что аж на месте заёрзал как жук в навозе. Он наклонился на одну сторону и почесал половинку задницы; тугие, как стальные прутья пальцы, тёрли засаленные брюки, а я невольно почесал свой кадык.
    -В общем, если будет нужна моя помощь, обращайся ко мне к первому. Хорошо?
     Я его по-дружески хлопнул по плечу, словно по бетонной стене. Степан как ребёнок застеснялся, а я, допив остаток чая, вернул кружку ему. 
   -Спасибо за чай. Словно в гостях у тебя побывал.
    -Может ещё?- Сразу же предложил он, на что я молчком отмахнулся.
    Сам Господин случай, проходя мимо, любезно остановился и... вмешался. Нет! Сначала он поднял свой цилиндр и остановив на мгновение мимику лица, отсалютовал доброе здравие. Затем снял по одной перчатки, немного наклонившись вперёд и красиво подвесил свою трость на локте. При этом он мычал какую-то красивую музыку - никак не могу припомнить какую - и закончив с перчатками, подошёл ко мне. При таком упоминании, мне почему-то вспоминается дядя Стёпа, из детского стихотворения про высокого милиционера. Я его видел-то, всего один раз наверно, но как он мне запомнился, до сих пор для меня остаётся загадкой. И что главное - как он ассоциируется с интелегентом в цилиндре.
   Да по-фиг! Дядя Стёпа, оказался тем самым Стёпой, которого я знал, и ладно. Одно я понимал и знал, и твержу это уже не в первый раз, что сейчас нахожусь в полной безопасности и ещё раз повторюсь, если бы не подвернулся Степан, они бы меня даже из самого дома, из постели бы вытащили за волосы, за шкуру, и тогда... Тогда досталось бы и Любаве, и чего может быть хуже, младенцу Яну. Уж крепко я им насолил, разворошил осиное гнездо, в самое неподходящее время. Да и некоторых из них покалечил, так, что может и не зря со мной такое твориться. Они бы всё-равно меня достали!
   Как знать, как знать! Только сам Господин случай под именем "ВНЕЗАПНОСТЬ", стал синонимом моего... возвращения. Оно вторгнулось сюда от третьего лица, без какого-либо приглашения с обеих сторон, дерзко, и показало своё лицо... Степан не очень-то фотогеничен и как собеседник тоже, отнюдь... Всё дело наверное,- могу конечно и ошибаться,- в непредсказуемости этой самой, "ВНЕЗАПНОСТИ". Подсылает тех, кого не ждёшь, но от них столько пользы, что безгранично удивляешься, вдруг неожиданному повороту... события и его разрешению.
   Я сидел и молча радовался жизни. И хоть моя голова сильно болела, и искрами из глаз была осыпана долина, из которой меня вынес Степан, я искренне был доволен теперешним своим положением. Последнего боя не будет, точно - ринг-анонсер, звучно оповестит нетерпеливую публику о завершении вечера и также звучно с ней попрощается. Потушат свет и при тусклом свечении какой-нибудь одной лампочки, старая уборщица будет в полголоса выругиваться в адрес зажравшегося зрителя, бесцеремонно мусорящих себе под ноги.
   Мерное мычание коров, особой, невидимой пластиной стелился поверх серого тумана и тоже создавал видимость защиты от... Степан в это время копошился возле своего коня, что-то там поправляя, пыжась, сжимая в струну губы и пыхтя в полголоса выдавливая букву "А". Потом он повернулся ко мне и сказал:
    -Слушай, Яшк, насчёт помощи...
    -Да-да,- приветливо отозвался я.
    -Слышал, дед Иван умер?
    -Как же, как же! Ко мне вчера вечером Гришка с пацанами подходил - он и сказал. Они как раз с кладбища возвращались. Могилу ему копали. Ты же сам их видел, около моего дома.
    Стёпа некоторое время помялся переваривая что я сказал, а затем продолжил:
    -Они меня просили помочь, ну, чтобы деда Ивана, похоронить. А я-то, сам видишь, работаю. Сходи вместо меня, а то они пьяные черти - наверно, не справятся сами. Не хорошо-то как!
    -Да не вопрос,- ответил я, оборвав его как на полуслове, а то он начинал нервничать. Я был рад, что хоть этим могу отблагодарить его. Искренне рад.
    Степан задумчиво прошёлся вокруг костра. Блики отражались на его потном лице, выступающие скулы обросли рыжей щетиной, а потрескавшиеся губы, шевелились в такт его, текущим как река, мыслям.Туман уже практически рассеялся, и было видно всю нашу деревню. Крайние дома ещё скрывались в дымке и даже кружок солнца, с трудом обозначался поверх самых высоких домов. Видимое было похоже на сказку, на какую - не важно, даже не стоит упомянать; она присутствует во мне, может быть в нём и я даже могу предположить, что мы с ним видим одно и тоже... Дальше хочу что-нибудь услышать, навроде того, что меня кто-то позовёт, или спросит о чём-нибудь. Или просто, так между прочим, произнесут моё имя не во зло, а по добру. Сознание требует общения и кто меня сейчас позовёт, или что-нибудь спросит - вообще не важно, и никак не меняет сути...
   Я вижу начало. Но прежде чем сделать первый шаг, хотелось бы, чтобы чистый лист, был без пятен от предидущих исписанных листов. Нужность присутствия там, где я сейчас есть, задаёт сознанию колкие вопросы и если их не решить сейчас, начало может омрачиться старыми ошибками.
   И вот боясь пошевелиться, я спрашиваю Степана:
   -Скажи Степан, почему никто не любит цыган?
   Неожиданно, прямо в лоб из-за угла. Хотя ответ мне был известен с тех самых пор, как меня мальчишкой гоняли то с рынка, то с автовокзала, то с приёмного покоя районной больницы, где я хотел согреться или подлечить разболевшийся живот. Я не мог, а точнее не получалось у меня назвать правильно это - вот, хотел, чтобы мне кто-нибудь это и озвучил. Попался Стёпа.
   -Незнаю. А почему ты решил, что цыган никто не любит?
   "И вправду, с чего я это взял. Зачем спросил..."
   "Гмм-м!"
   -А что так, не видно?
   -Зачем злишься, Яшка?! Ты же не такой на самом деле. Зачем притворяешься.
   Я не ответил, потому что отчасти Степан прав. Он взял длинную палку и пошурудил ею в костре, а после проговорил:
   -Я вот думаю всё про деда Ивана. Представляешь, ему было сто три года. У него должно быть и правнуки взрослые и праправнуки есть. Может кто-нибудь из них уже умер. А он ещё был жив. Неверится...
   -Что, а разве близких родственников у него не было?-спросил я.- Дяди, тёти. Двоюродные, троюродные. Четвёртым коленом, пятым. Кто-то же должен быть. Как же можно забывать старых людей, тем более родственников. Целая эпоха живым примером - хочешь, просто смотри. Хочешь - спрашивай. И узнавай, узнавай, узнавай сколько хочешь...
   -Смешной ты Яшка! Взаправду. Скажешь тоже, четвёртое колено.- Тихо смеётся себе под нос и продолжает,- да правнуки где-то в городе живут, а как с ними связаться, никто незнает. С ним же в последние годы почти никто и не общался. Всё время один жил.
   "Один",- подумал я про себя.-"Как мне это знакомо."
   Мы оба замолчали, думая и смотря на языки догорающего костра. На просеянном небе, чуть по-выше горизонта, медленно выкатывалось солнышко, одновременно принося за собой жару и слёзы... Я тут же вспомнил вчерашний вечер, когда с нетерпением ожидал наступления темноты, чтобы уйти на дело. И как же я рад теперь видеть этот оранжевый шар, без которого ничего бы не было на этом свете! Как же я был вчера глуп и неразумен, что желал по-скорей избавить землю от его невыносимого жара и плетей! Какое же всё-таки счастье осознавать преимущества смены временных поясов и жить с ними в унисон!
   "Вот оно счастье,- думал я про себя,- увидеть утром солнце и просто порадоваться ему".
   Я снял с плеч Степанову телогрейку и аккуратно сложил возле себя. С меня сняли, словно пару мешков с цементом и сказали: "Ну чего расселся? Вставай и лети, голубь!" Аккуратно сложенные крылья за спиной, так прилипли к телу, я так ими долго не пользовался, что по-началу не мог ощутить их как одно из членов своего тела. Но немного усилий, немного натуги и я освобождаюсь ещё от дной пары мешков с цементом, и громкие трепыхания будять во мне великую птицу.
   Жаль Степан не видит моё перевоплощение, но прежде чем улететь, я обратился к нему:
    -Слушай, Стёп, мой хороший человек! Ты уж никому не говори про мою историю. Ни надо никому знать мои тралли-вали.- Я сморщился под давлением собственных слов и даже наверно глаза зажмурил, чтобы не видеть своё... нет, не падение, а спотыкание. Как бы показал себе своё... Не хочу обозначать это словом!
   -Да, конечно Яшк. Я же всё понимаю,- ответил пастух и странно как-то хмыкнул, что я посмотрел на него.
  Пастух в обеих руках держит железные кружки, из которых мы только что пили чай. На краю одной из них скапливается тёмно-коричневая капля и он напряжённо ждёт, пока она упадёт. Я тоже жду, смотрю косым взглядом и дожидаюсь...
   -Пусть это будет нашим с тобой секретом. Лады?- предложил ему я, увлечённый земным притяжением.
   -Да я уж всё забыл,- ответил мне Степан тем же тоном. Потом он снова хмыкнул, только по-громче и усердно ждал новую каплю.
  Заматеревшая на старых дрожжах сталь, может выдержать всё то новое, что теперь сметает с земли совсем ещё недавнее прошлое, которое не прошло проверку и даже срок годности не истёк. "Старое лучше,"- упорно твердят старики и в чём-то они правы, в чём-то они маяки; никто же не задумывается на чём держится прижившееся мнение о том, что накопившееся обязательно когда-нибудь прорвётся. А ожидающему и стучащемуся в дверь, наверняка откроют. "Старое лучше!"- подтверждающе скажет последний из стариков и умрёт... Падающие с лопаты горсти земли в яму, гулко бьют о крышку гроба в надежде разбудить покойника, чтобы продолжить разговор. Но нет! Унесённое в могилу, канет в небытие, на радость скептику и на догадку историкам.
   Недождавшись падения, Степан поднялся и направился к своему коню. За широкой и сутулой спиной совсем не видно головы, как скала - не видно верха, даже выступа для опоры. Скала движется и попробуй угадай, где в очередной раз она остановится и какой из пришибков, навроде меня, разобьёт об него голову.
   Пока он шёл, его конь начал фыркать как большой, обдолбанный кот и скалился здоровой желтизной своих зубов, словно приветствуя хозяина. Заметив на себе внимание, тот затопотил на месте и стал шлёпать здоровенными губами, в такт глухим ударам о землю копыт. А когда хозяин приблизился, конь, задрав высоко морду, хотел сверху наверно сильно ударить его, или укусить; верхняя губа задралась до дёсен, а выпученные глазища, налились кровью в перемежку с молоком . Но хозяин знает повадки своего животного друга и сжав крепко удила, приструнил непоседлевого озорника, прижав его морду к своей. А потом так гладит по гриве, по белой переносице, нежно, что-то шепчит и даже один раз поцеловал его меж ноздрей.
   Степан вот так просто отключился от меня; он смотрел теперь на меня как в пустоту - в пустоту конного мира, продолжая бесшумно шевелить губами, и когда ему что-то там представлялось, он замирал на месте, видимо для того, чтобы запомнить пришедшее на ум. Конь встряхнёт головой, хвостом от назойливого насекомого и вернёт хозяина к себе.
   Стадо медленно удалялось, будто знало, что время уходить дальше; пришло время набирать надои, гулять с быком-осеменителем, чтобы через несколько месяцев принести приплод, а то и два. Это Степанов мир, его стадо; он раз в него вошёл и забыл где выход, а потом смирился, и вот, он им теперь и папка, и бык, и директор. Он сейчас уже получил свою дозу от другого, закрытого для него мира, и насладившись им, вернулся к себе.
   Я понял, что и мне пора идти; я здесь лишний, а может даже и помеха, заноза на открытой, рабочей ладони, что и молоток не удержать, ни ложкой в рот покложить. А ещё скоро проснётся деревня, и в таком виде показаться односельчанам не входило в мои планы. Я поднялся и преодолевая лёгкое головокружение, сказал пастуху:
   -Пойду я потихоньку, покимарю, а то скоро вставать и идти надо будет.
   Это прозвучало как-то отрешённо, словно не имело никакого смысла как для говорившего, так и тому, кому сказанное предназначалось. Степан не обернулся... Местный "Алёша Попович" затерялся среди пятнистых Бурёнок и только высокий загривок его жеребца, вёл мой пристальный взгляд за ним.
    Я ждал, но пастух ничего не ответил, уж больно он был занят своими пастушьими делами. Я некоторое время ещё искал его глазами, даже двинулся с места, но только услышал:
      Ой да, разбушлатилось солнышко!
     Ой да, потеряло головушку!
     Налетели тучи, ой да чёрные,
     Поскрутили лучики, то ровные...

        Ой ты Княже, ой спаситель ты наш,
      Заступись! Не скупись ты на милость.
      Разгони ты духом, силу темнюшку,
      Освободи ты наше солнышко...
   Хороший голос - ничего не скажешь. Я опустил голову и медленно пошкондылял к деревне. Когда он стал дальше петь, слов было неразобрать, только гласные окончания, да начальное "Ой да", да "Ой да..." Стёпиного фальшивого баритона. Он ушёл и ночь кончилась.
   Луг с деревней, пересекал проточный ерик, так среднее, что-то между ручьём и болотом с тиной. Но весной разливающийся до ближних дворов, что и в хаты заходит и домашнюю скотину топит. В низины заходит рыба, хоть рыбач, а с нею и другие - грызуны там всякие и даже змеи. Зато к осени так высыхал, до полного исчезновения воды, без остатка. Через него был небольшой деревянный мостик, узкий, что двоим одновременно не пройти. Сейчас он напрочь был заляпан свежими коровьими лепёшками и столькими же вчерашними. Пролаживая путь, я держу горизонталь, как циркач проходит над пропастью по натянутому канату. Сохранять баланс, это не годы тренировок и подсказки тренера - твой тренер жизнь и все называют её жестокой. Но фокус не том, чтобы промахнуться и оступиться и вляпаться, а обмануть поджидающую тебя опасность и главное, не смотреть вниз.

   У меня болело и дико стонало всё тело; каждая клетка за эту ночь ощутила напряжение и отмирание, каждый кадр попадающих в него лиц, ищет неприменно ассоциацию и откладывается в глубокий погреб памяти, чтобы возможно никогда о них и не вспоминать. Теперь каждый следующий шаг это преодоление ступеней, а порой и выползание из глубокой ямы, могилы, да не всё ли равно откуда, но... Но я был переполнен самыми настоящими впечатлениями и сейчас увлечён извлечением горьких уроков и... на моём языке от кислого, осталась капля горчинки; я боюсь закрыть рот, чтобы это не попало внутрь...
   ... Оно-то жжёт, как сочная крапива, надувается пузырь, наступает боль. Я только рад,  реально рад - я просто нахожусь в неимоверном восторге, от существования предначертанного, сбывшегося и не сбывшегося! Боль служила подтверждением того, что я пока ещё жив, и в будущем, дикий голубь, ещё не раз взлетит над родными просторами...

                Послесловие.
   ... Неужели вы подумали, что так оно могло закончиться; слишком банально для нашего времени и, народ нынче не тот, чтобы вот так вот просто верить. Совсем не тот! Но вот насчёт начала, это было указано как никогда точно.
   Деда Ивана хоронили всей станицей. Даже из соседних деревень и станиц приехали и из центра некоторые; они отличались другой одеждой и формой поведения. Был глава нашей администрации; совсем ещё молодой парень, наверно около моего возраста, если конечно не моложе. Интересно, как он в такие ранние лета, попал на такую должность. Явно же не по собственному уму-разуму. Да если бы и так, кто бы его туда впустил, не имей он... А впрочем не всё ли равно! Перед прощанием, он говорил речь. Голос приятный, тренированный для таких дел. Речь была длинной, выразительной, только мне казалось, что такими словами не провожают в последний путь. Но так, в основном шли перечисления его заслуг перед отечеством, перед государством в частности, перед каждым жителем их станицы и даже упомянул себя.
   Плакали? Конечно плакали, как же без слёз! Но я не верил таким слезам, потому что делали их искусственно, для показухи; мне даже противно было смотреть на выдавливающиеся лица, а потом их удовлетворение. Сразу виден многолетний стаж.
   На похоранах была и она. Одна. Мы несколько раз пересеклись взглядами - ничего не значащами взглядами. Только поверх них, были маски... Оказывается, это очень просто делать, если включаешь второе я; щелчок, и всё, ты уже не тот, что был секунду назад. Немного не привычно, не удобно - как штаны через голову одевать. Или снимать...
   Гроб реально был тяжёлым. И большим. Когда дед Иван его себе делал, он был ещё молод и здоров. Но года, выдавили из него цымус и когда его положили в гроб, то он в нём утонул. Говорят после смерти, тело меняет формы и становятся симметричным полушариям. Но покойник лежал с потемневшим лицом и кистями рук и больше походил на высохшую мумию. А тех, вчерашних пьянчужек не было; сдулись их проспиртованные тела, не вышли на... на такое важное, по их же словам, мероприятие. Заместо них были другие люди, даже сам глава и тот помог закапывать старика...

   Януша я смело могу назвать учителем своей жизни. Других-то у меня не было. Сколько помню себя, даже в бесштанном возрасте, направление моим делам, задавал всегда он. Может поэтому своего сына я назвал Яном; Любава была не против. Беда Януша была в другом, в том, что он хотел меня сделать по образу и подобию своему. Это в корне невозможно. Даже то, что я этому не противился и некоторое время подражал ему.
   Только всё тщетно; могло быть и хуже. Благо далеко не успели зайти. Но одно его высказывание не давало мне покоя, до сегодняшнего дня. Он говорил:
   "Яшка, человек отличается от животного, либо от другого живого существа тем, что человек - это личность. Личность - это великое слово. Об него можно разбиться, умереть от удара током, утонуть. А можно пить из него родниковую воду и вкушать Божественный нектар, и возрождаться... Чтобы им стать, для начала нужно остаться одному. Запри двери на ключ, выключи свет, отпусти себя в вольное сознание того, что ты есть тот самый атом, та самая ключевая частица, без которой этому миру, не удержаться на своём месте.
   Скинь с плеч навязанное, настойчиво втираемое старшими... Не хочется никого обижать, но когда говорят уважай старость, то тут многое для меня не понятно. Ну там, пропустить вперёд, уступить место, первым поздороваться, молча слушать - с этим я не спорю, без влпросов. Но когда это уважение ярмом вешают тебе на шею... Так ещё упрямо тянуть куда им заблагорассудиться.
   Начни с того, что спроси себя: "Кто ты? Чего хочешь?" Сотвори внутри себя опору, от которой ты будешь отталкиваться, причём в любую из четырёх сторон. Опору, как от правды, от которой ты начнёшь свой путь и которая прочным тылом, прикроет твою задницу, в случае чего.
   Правда! А ведь ты прав? Прав! Если тебе её трудно запомнить, запиши. И вот, от своей правды, делай свои первые шаги. Парируй тех, кто хочет убедить тебя в неверном выборе, в неверном направлении - посылай их на х..., куда подальше. Сожми кулаки, и вперёд. Вперёд, и если нужно будет, напролом. Не поддавайся, если правду поносят, бьют по ногам, а когда падаешь - бьют по голове и лицу.
   Правда не в смирении, и не в молчании. Правда в действии, в твёрдо принятом решении. В его отстаивании перед собой, передо мной, перед всем миром. Грызи зубами, если тебе связали руки и ноги. Борись, пока жив, пока бьётся сердце, пока видит хоть один глаз, пока можешь думать и мыслить.
   Помни ещё об одном Яшка - всегда можно вернуться назад и закончить дело, "ВНЕЗАПНО" оборванное. Если можно, значит вернись и добей... И даже оружием врага... Это не западло!

   Спустя шесть ночей, я вернулся туда. Я прошёл тот же путь, что и до этого, только более дерзко и нагло. Для кого-то, это может показаться невозможным, да я и сам до конца не верил в творившуюся муть в моей голове. И что мною тогда двигало... Я повязал сразу трёх бычков и зафиксировав их одним узлом, направился... не назад, а к сторожке. Медленно двигаясь, я как бы переживал по-новой недавнее событие. Сонные бычки повиновались бесприкословно; они стукались друг о друга тяжёлыми головами. Узел в правой руке, как руль управления, ворсистый штурмвал; я свободно веду добычу, чтобы вывести её через парадный выход.
   На площадке перед сторожкой были все, в том числе и пыхающий дракон. Фонари горят везде - светло как днём. Уйти отсюда с трясущими ножками, теперь на моё. Нужно...
   -Эй, ушлёпки, чё стоим? Чё трёмься здесь...
   Бросаю как вызов, плюю в них, перед собой. Тех уже нет - тут другие; они ещё не знают правил... Моих правил. Им хватило только развернуться ко мне лицом, все разом, но... Я поднимаю левую руку, в ней ружьё. Останавливаюсь...
   ... Следом за звуком, чем-то напоминающий щелчок, хриплые голоса, совсем ещё молодых парней, заглушают следующие события. И только:
                "Highway to hell,
                highway to hell,
                highway to hell..."
    ... я скрываюсь под вуалью, а вместе со мной, сценарий следующего события.
                2018.









                Дикий голубь.
                Глава 1.
  После продолжительного знойного дня, утомлённая жарой природа, медленно погружалась в царство сумерек. Земля за день так накалилась, что казалось она вот-вот треснет на мелкие кусочки и погрязнет в кипящей лаве стихии. Днём на улице ни души, будто вымерли все; по-домам да по-норам забились бедненькие, в поисках тени, прохлады и отчуждения.               
    Но уже ближе к вечеру, когда палящая сила солнца иссякла, на смену ей подуло подобие лёгкого ветерка прохлады; деревня стала оживать от дневной спячки, возрождаясь от огненного забвения. Послышался голос человечества, соседей,- зашевелилась и заёрзала домашняя скотина; перекликались собачий лай и петушиный запев, гремели вилы о что-то железное и скрипел колодезный журавль. На улице наблюдалось движение. Всё становилось на свои места - конец света отложен, пока! 
    Вот и я, весь день провалялся на диване выжидая начала жизни. Ожидание длившееся вечность, оборвалось, и вот, дождался! Вышел на крыльцо, почесать своё... "Тр-р-ру! Не в ту степь... Конь лихой, акстись!"
   "... вдохнуть глоток вечерней свежести!"
   "Вот это в тему... а лучше посмотреть, не нужна ли кому-нибудь помощь..."
   "Может что-нибудь романтическое?"
   "Ну на худой конец... Гм-м..."
   "Так как быть?"
   "Продолжим просто..."
   Вышел на крыльцо, чтобы... ещё раз осознать общечеловеческое предназначение своего скромного, но очень важного для меня бытия. Спускаюсь по ступенькам - одна, вторая, третья. Земля. Подняв руки вверх, висну на перекладине крылечного навеса; тот предательски скрипит и хочет наверно развалиться. Прежде чем отпустить, я истомно потянулся подогнув колени. Спрыгиваю. Делаю несколько наклонов вперёд и в стороны - так я размял кости и мышцы спины. 
    При наступлении темноты мне предстояло очень важное и серьёзное для меня событие.  Или правильнее сказать дело. И поэтому я немного нервничал, морально сходя с ума. Немного может прозвучать двояко и всё-таки это словно внутри моей волосатой груди, колючие червяки своими длинными хвостами, плели между собой клубок раздражения. Отсюда изжога, чёс обеих голеностопов и... и ещё чего-то, что не могу подобрать правильных слов для обозначения и просто быть понятым. Ещё днём, когда я валял дурака, мною владело неимоверное чувство самоуверенности в своих силах и в возможностях перекопать горы и вырубить с одного удара кулака индийского слона. Но уже ближе к вечеру, это самое чувство меня стало подводить; горы оказались неприступными, а индийский слон так велик, что сравнение меня с ним, можно назвать не иначе как, муравей против динозавра. И вот сейчас, эта самая самоуверенность и вовсе меня покинуло, оставив в нерешительности и глубоких сомнениях.
   Облачившись в старенький потёртый спортивный костюм, я дополнил его совсем новенькими полукедами и, неспеша завязав шнурки, легонько пробежался вдоль дома по тропинке взад-вперёд, давая ногам привыкнуть к новой обувки. Убедившись в комфорте, я проследовал в сарай. Сарай так, одно название. Вкопанные в землю деревянные столбики, обшиты с четырёх сторон волнистым шифером. Дверцой служил всё тот же шифер; аккуратным подъёмом и передвижением в сторону, и вот - вход открыт. Захломлён он был ещё прежними хозяевами, добродушно оставлено гнить от сырости, превращаясь в труху и гниль. А теперь и моего "добра" по-прибавилось, что можно либо ногу сломать, либо шею свернуть.
   Нужное было совсем рядом, небольшой моток бечёвки - главное орудие моего труда на сегодня. Вернувшись к крыльцу, я положил его около завалинки. До наступления полной темноты было как бы ещё далеко, и чем занять себя, просто незнал. Топчась на месте, я разглядывал то свою одежду, то обувь, то снова переключался на костюм, и так проделывал по неколько раз, главной целью которого было - безжалостное уничтожение времени.
   Признаться, уничтожение получалось не то, что глупым, но и проникновенно унизительным по отношению к... В эти минуты, о добром никак не думалось, потому что притаившемуся внутри злу, вскоре предстояло выбраться наружу. Мне самому предстояло вынуть его за ушко, но не для того, чтобы отшвырнуть, а для того, чтобы отряхнуть слежавшуюся с него пыль и подружиться на неопределённое время.
   Так, к всеобщему уничтожению, моё внимание привлёк двор. Скорее огород. Мы его никогда не обрабатываем. Словно его не существует. За летний сезон трава вырастает в человеческий рост, а к осени высыхает и только тогда, собравшим с чем-то чуждым для моего сознания и тела, он очищается. А также при помощи жены.
   Сейчас рост сорняка почти на уровне головы. Уже совсем скоро. Но когда-нибудь это не придётся делать. По крайней мере так хочется думать.
   Меня неучили что-либо выращивать, полоть, окучивать, собирать урожай. Вставать рано утром и идти куда-то на работу. Меня вообще ни чему не учили, хорошему. И труду... Труду в том числе. Получаемые уроки жизни, не всегда приходились впрок, зато те, что отлаживались в памяти, почему-то оказывались непригодными к подвернувшейся ситуации. Парадокс!
   "Фу, бурда! Зачем что-то делать, если можно это взять! Логично..."
   "Логично? Паразительно..."
   "Не понял! Паразитительно?"
   "Паразитительно то, что здесь, прямо вот тут, произносится... А паразительно..."
   "Не-е-т! Точно нет! Буду спорить..."
   "Да! Интересно послушать..."
   "Нет, спорить не буду. Произнесу мысль, которая имеет место быть!"
   "Ну и..."
   "Ну и... в том, что в одном индивиде, могут существовать пара существ. ПАРАСУЩЕСТВУЮЩИЕ! И не всегда эта пара, тесно друг с другом взаимодействуют. Хотя друг без друга, это невозможно представить..."
   "Ну и?"
   "Ну и... ты в простые вещи не хочешь врубаться. Где взаимосвязь?"
   "Ты обо мне?"
   "Ха..."
   Наконец-то оторвавшись от себя, я неразуваясь, забежал по-быстрому в кухню, так, чтобы не увидела жена. Залпом выпиваю большую кружку воды и снова выскочил на улицу. Она успела что-то крикнуть, но я, якобы не услышал её.
    Огромное нетерпение в ожидании наступления темноты и страдание безделием в течении дня, беспощадно деградировало мои способности мыслить, не давая как надо собраться и настроиться на нужный лад. Длинный - длинный летний день, так долго тянувшийся, плавно переходил в долгожданный вечер, но неожиданно вдруг как-будто остановился на время - немного передохнуть. Оранжевый круг солнца никак не хотел опускаться за линию горизонта, повиснув огромным воздушным шаром над землёй, раздражая таким образом мои нервные клетки.
   Закуриваю. Весь день без них, даже соскучился. Вред - да никакого. Прикуренную сигарету, считаю наилучшим выходом из такой вот ситуации. Курю. Никотиновый яд не так сладок на вкус, но приятен на восприятие окружающего и на время приостановил мои страдания. Но не о чём ни думать у меня всё же не получалось. И поэтому, чтобы не засорять голову вредной информацией, я стал продумывать и так уже продуманный до мелочей план моих действий на предстоящую ночь. Выдумать что-то ещё уже становилось лишним и мне ничего больше не оставалось как встать и погулять по двору. В очередной раз.
   Иду. Спотыкаюсь на ровном месте. Инерция хода даёт шанс удержаться, но два широких шага усиливают падение.
   Искры. Много искр. Конечно от сигареты. Боль не важна, её не было.
   Смешно. Комичность ситуации разряжает, я смеюсь, что окликает жена "в чём дело?"
   Не отвечаю; удаляюсь от дома в глубь двора. Обхожу дом вокруг и останавливаюсь у калитки.
   Нагретая за день земля ещё хранила тепло, я ощущал её подошвами своей новой обуви, напоминая мне о недавно минувшей жаре. Оно останется на всю ночь. Облокотившись об изгородь своего двора, я потягивал одну сигарету за другой, гасил пальцами докуренный до фильтра бычок и выбрасывал его лёгким щелчком среднего пальца далеко от забора. Уже четвёртая. Находясь в густой тени разросшейся яблони, я оставался невидимым для проходивших мимо моего двора селян. Но трое подвыпивших товарищей, медленно плетущихся прямо об мою изгородь, заметили меня и подошли.
   ­­­-Здорово, Яшка,- зашумел радостно один из них. Это был Вовка Краснов, безобидный деревенский выпивоха, но трудяга, каких ещё поискать. У него не было передних зубов, что снизу, что сверху, отчего, когда он говорил и улыбался, то выглядел не совсем эстетично. Короче, без смеха на него не посмотришь. Но этом может и была его фишка. Он был в чёрных брюках закатанных до колен и серой рубашке без пуговиц, но перевязанной на пупке. Некогда модные туфли, теперь завёрнуты носами к верху, были обрезаны в области пяток и выполняли роль шлёпок.
   -О,- будто удивился я, а сам думаю, "блин, не успех укрыться!"
   -Эге-ге-гей,- опять шумит Вовка и откашлялся.
   -Ты что так шумишь, Вован,- ответил тихо ему я, а сам оглянулся к дому, чтобы не услышала жена.- Привет!
  "Вот оно, возвращение жизни!"- подумал я.
   -Что за праздник у вас пацаны,- уже обращаясь как бы ко всем, но смотрю на Вовку.
   Вовка подошёл ближе и протянул свою потную и немного грязную руку для рукопожатия.
    -А у меня что ни день, то праздник, что ни ночь, то... -непереставая улыбаться говорил Вован, но запнулся. Он стал вытряхивать мусор попавший в обувь, а потом забыл о чём был разговор. Лишь когда он говорил, изо рта иногда летели капли слюней и приходилось держать дистанцию для безопасного общения. Так что продолжения, я особо не желал.
    За ним подошли двое его товарищей. Но подошли, как-то неверным было выразиться; притащились, приползли, приволоклись. То были Гришка Сивокозов, парень лет двадцати пяти, вечный его спутник наверно ещё со школы, так думал я, и собутыльник Вовкин. Его грязный спортивный костюм был разорван на одной штанине вдоль лампасы и через открытый участок ноги была виден прилипший кусок глины. Под потёртой и дырявой в подмышках спортивной курткой не было майки, зато как у Вовки перевязана на пупе. Гришка был босиком и хромал демонстративно что-то показывая.
   Третьего с ними я не знал. Похоже он был неместный. Но он также дополз до меня, чтобы протянуть руку и поздороваться. Он вообще был в одних шортах и в кедах без шнурков. Под языками кед было полно набито землёй, но ему это похоже не мешало. Голый торс, загорелый под солнцем до покраснения. Да и лицо тоже.
  Вид у троицы был изрядно потрёпан и замученный - на первый взгляд, на воторой - не совсем далёкий, можно предположить что угодно. На самом же деле, первое - это перебор горячительного - ну, а только потом всё остальное. Открытые участки тела покрытые грязной пылью в перемежку с потом словно шахтёры, или работники полей, или, что там может быть ещё из нечистого труда, не важно. Измотанные, так называемым, тяжёлым трудом, только что закончили работу и возвращались домой. У каждого на висках от пота, была видна струйка скатившейся капли, а то и две, говорящая о том, что работа нынче удалась.
   "Как сказать..."
    "Удивительно!!!"
    "Что? Как сказать? Или, что удивительно?"
    "Да как хочешь? Думать не запрещено, делать... Прибыль не от полученного, а от начала зависящего..."
   "Что так сложно?"
    "Зато правильно..."
    Да, ещё от выпитой огненной воды, парней так кидало из стороны в сторону, что были они похожи на неваляшек из магазина игрушек, или надувных мультгероев, которых часто выставляют перед недавно открывшимся новым магазином или аптекой. Надувная реальность уже принимается как за настоящую, придумывается философия и эстетика поведения между, которые ещё каких-то десять лет назад не существовало, ними.
   Особенно пьяным был третий товарищ, которого я не знал. Он вообще не понятно какой-такой силой держался в вертикальном положении, а когда ему удалось ухватится за штакетник моего забора, то он с облегчением вздохнул, так как силы его потихоньку убывали и висели на волоске.
   Я представил, что если бы к его спине вдоль позвоночника привязать шест. Интересно, насколько бы процент его стойкости, в таком шатком положении, вырос. Но воображение рисует его великое падение и шест становится ни чем иным, как орудием уб... Да так смешно!
    -Где так натрудились, парни? Ещё в такой зной, - всё так же негромко, но с долей юмора спросил я, хотя поговорить нисколько не тянуло.
   Вован и Гришка последовали примеру своего третьего товарища и тоже навалились на мой хлипкий заборчик так, что Вован загородил от меня своего самого пьяного друга, которого я незнал. Я же придерживал гнилой штакетник со своей стороны, дабы быть опорой и чтобы не предвиденное, не стало обьектом всеобщего шума. Не желая быть в тени, тот, которого я незнал, вышел вперёд и решил присесть на корточки прямо перед нами. Но не удержался. Он сначала подался вперёд; крен скрыто показал слабые узлы перевязки, но... сопротивление удалось, так как он со всего маху повалился на спину, закинув высоко вверх ноги. От внезапно наступившей беспомощности он напрёгся так, что вырвался пердёшь, да не единожды.
    "Грубо... И грязно..."
    "Не грубо! Такова..."
    "Вот не надо! Не надо! Достаточно! Начни ещё, что мол жизнь такова, или что-нибудь в этом роде!"
    "Мы и не думали... Ты что, забыл?"
   У него захрустели пальцы сжатые в кулаки до побеления косточек. А глаза вытаращенные, но не видящие ничего, словно прилипли к одной ему известной точке. И только ждут! Ждут остановки.
   От такого переворота его товарищи закатились пьяным смехом над ним. Разинутые беззубые рты, а те что есть, сияют чернотой... Чёрные рты и слюнявое нёбо, и меж обломанные клыки белым тянется наружу, через углы рта.
   Вот так выглядит физическая глубина самого дна, яма, а если вдуматься, то и канализация вполне подойдёт.
   "Бе-е-е-е-е, какая мерзость!"
   "Ничего. Реалия жизни. Нормально! Ты чего хотел?"
   "Ничего? Нормально? Ну знаешь..."
   -Всё, Васю уже и ноги не держат. Решил прислониться спиной. Не получилось,- не переставая ржать тем же самым ртом, прошепелявил Вован. Казалось, что он выдавливает из себя пасту из зубного тюбика, прерываясь на вдох и душащий его смех.
   Гришка ржал беззвучно, забывая иногда сделать вдох и поэтому когда кончался кислород, начинал также беззвучно кашлять и сипло вдыхать. А потом всё по-новой.
   Я слабо улыбнулся, но больше в себя, желая оставаться вне их веселья. Ощущалась такая непреодолимая разница между ими и мной... И ещё неизвестно, на какой стороне лучше. Признание своего недопревосходства перед ними, я считал важным, если не более необходимым качеством, которое я силой собственной воли, сумел развить. Но вот черта не видна. И не успеешь глазом моргнуть, как "БАЦ!" и там...
   -Да, что-то я устал немного,- проговорил заторможенно упавший Вася. Он смеялся сам над собой, поддерживая так коллективный смех товарищей, всё больше теряясь и проваливаясь глубже в безсознание.
   Не сдержался и я, чтобы не засмеяться заодно и с ними, расшевелив одубевшую от напряжения грудную клетку; разряженные на секунду нервные клетки покрылись капельками испарины и стекая, щекотали взбухшие струны на шее, животе и щиколотке.
   Смех продолжался ещё некоторое время. Смешинка прыгала то на одного, то на другого, то дальше по кругу. Невидимая нить, самым необычным образом связывала нашу компанию и я видел так красный и зелёный цвета. О таком я не рассказываю никому, потому что другим такое недоступно. Не то, ещё и посчитают больным. Ещё где-то путается жёлтый - его я не могу уловить глазом, так как он ведёт себя словно непоседливый ребёнок. Попытки обуздать неуравновешенный колор, не привели ни к чему плохому. Только отсутствие синего могло добавить тепла, но оно точно где-то присутствует, и... после чего я снова спросил у ребят.
   -Так где ж так наработались, парни?- может мне и плевать на то, где, а главное как и за что они наработались. Нет! Просто спросил.
   -У-у-у, брат,- протянул грустно Вова всё ещё смеющимся, широко открытым ртом; он вытер потной рукой прослезившиеся от смеха глаза, размазав их по лицу и добавил,- дед Иван умер. Всё, ушёл! Ему копали могилу.
   Слово "умер", при любом его упоминании у меня вызывает скорбь - скорбь даже по неодушевлённому предмету, окончившее своё существование.
    -Глубоко копали,- подал голос Гришка Сивокозов в подтверждение слов Вовки. Он сначала поднял руку вверх, показывая глубину могилы. Видя, что это никого не впечатлило, небрежно провёл себе по голове и по лицу, и от заторможенности, от которой ему тоже было сложно говорить, слова вываливались словно как уже переработанные, пережёванные,- все силы там оставили. Вот, только немощи свои домой несём,- указывая на своё тело обеими руками говорил он. Так ему казалось, что он говорит серьёзно, но чернота лица, которая в двадцать покрывает опытного алкоголика вряд ли может говорить что-нибудь серьёзное, если конечно это лицо не лауреат какой-нибудь престижной премии и оно бухает от творческого кризиса.
   -Да ты что!- удивился я. С моего лица сразу исчезла улыбка и я тут же стал вспоминать покойного.
    Дед Иван был самым пожилым жителем нашей станицы. По одним данным ему было где-то около ста лет, по другим источникам он уже пересёк вековой рубеж. Всю свою жизнь дед Иван, а если быть точнее, то Иван Демьянович Степанов, прослужил лесником в местном лесхозе. Может он и прожил столько много лет, потому что у него работа была такая, экологически чистая - всегда на свежем воздухе и почти всегда пешком.
    Не помню откуда, но мне был известен такой случай из его жизни: как-то делал он обход вверенной ему территории и застукал на месте преступления "чёрных" рубщиков. Дуб валили на стройматериал. В те годы Дед Иван обладал богатырской силой, несмотря на свой невзрачный вид и нераздумывая, один пошёл на преступников. Подробности стычки мне не известны, но дело кончилось тем, что лесник привёз всю бригаду в отделение милиции, связанных по-рукам и ногам. Но порубленный дуб оказался никому не нужен - ни лесхозу, ни другим лесным хозяйствам. Бросать лес дед Иван не хотел и поэтому запряг своего тяжеловоза в телегу и доставил дубок к себе домой. Обтесал его, обстругал и сложил аккуратно на чердак сохнуть. По прошествии около десятка лет, когда дед вышел на пенсию, чтобы лес даром не пропал, изготовил он себе из него... гроб. Как всем говорил для себя, и убрал опять на чердак ждать своего часа. Остаток он раздал, а часть пошли на домашнюю мебель.
   Многие тогда говорили, что дед умом тронулся, и приготовленный им гроб только ускорит его же кончину. Однако старик жил, а те кто на него наговаривал, давно уж покоится.
   И пролежал гроб, ни много ни мало, больше сорока лет.
   Сколько я помню его, а жил дед Иван всегда один. Ухаживали за ним поочереди его бабки соседки, которые и по годам, годились ему в дочери, а то и во внучки. Помогали ему чем могли, ну и всё такое. Одна даже к нему в жёны набивалась, но дед жил отшельником. От этих же бабок было известно, что у него уже и внуки все померли, а правнуки к нему никогда не приезжали и знаться с ним, не знались.
   От такого известия моя печаль окрасилась в серое, с пёстрым в катушку коричневым. Старик был для нашей станицы своего рода достопримечательностью. И хоть я не коренной житель, за то время, что я тут живу, прикипел к деду как к родному. Он почти всегда сидел на скамейке у своего двора, провожая каждого прохожего своим грустным взглядом, но приветливо улыбающимся. Зелёная фуражка лесника всегда была на нём как приросший член тела.
   Интересно мне было бы взглянуть на нынешнюю жизнь его глазами; пережив несколько эпох, в том числе войну, голод, Советскую власть и перестройку - как он воспринимает сегодняшний мир, как многослойность отложенных в нём времён, влияет на мировозрение, с высоты таких лет. И глядя на несколько десятилетий назад, что он думал о людях, окружающих его теперь; каким народ был, к примеру, перед войной и в послевоенное время, в добавок в сравнении с нынешним. Я уверен, что человек с таким долголетним опытом жизни, с лёгкостью смог бы предсказать то, к чему приведёт страну нынешняя обстановка - если ни в конкретных цифрах, то хотя бы в обычных предположениях.
   "... если к тому времени, он не сошёл с ума..."
   "Что тебя так и тянет на чернуху?!"
   "Ничего меня не тянет. Правда жизни, да и годы... Не двадцать же лет..."
   "Не тридцать и не сорок! Не улавливаю мысли..."
   "Да пошёл ты..."
   А может ему вовсе не было никакого интереса до творившегося в мире; жил в своём уголке, в высоко огороженном пространстве. Выглядывал из-за него, когда ему что-нибудь было нужно. Может человек так и не познал того, над чем многие бьются и разбиваются. И такое же множество ищут ответа на простые, но в то же время сложные вопросы.
   И начинаешь задумываться: "А нужно ли всё это?"
   "Можно ведь просто жить..."
   "Можно... Тогда зачем?!"
   "Это о чём? Непонятно!"
   "Вот и я о том же..."
    -Так вот,- продолжал Вовка, совсем уже став серьёзным,- уже завтра надо деда похоронить, отнести гроб на кладбище, закапать, поставить крест. Но чует моё больное сердце, что нам не справиться,- при этом он руки приложил к левой стороне груди и прикрыл глаза.
   "На что он рассчитывает,"- подумал я, представив себя с лопатой в руках.
   Сказанное Вовкой, принял на себя и Гришка; рука его дрогнула, но только правая.
   Сидящий на земле Вася предавался забвению; моргал постоянно глазами стараясь их усердно рассширить и упрямо боролся с одолевающим его пьяным сном. Он что-то бурчал себе под нос, пытаясь не поддержать разговор, а скорее ругаться. Ругался. Наблюдая за ним боковым зрением, я видел жизнь; как легко и просто, кто-то из двуногих особей, нарочно сокращает свою жизнь. Если не сказать - уничтожает.
   Его уже никто не слушал и никто не замечал.
   За разговором про деда Ивана, я и не заметил как с луга погнали домашний скот. Медленно поднимающийся клубок пыли двигался в сторону станицы, издавая протяжный мычащий гул, топот копыт и звон редких колокольчиков. Вонь немытых коровьих шкур и навозом, тянулась следом за клубком. Собравшийся станичный люд встречал своих скотинок и погонял ласковыми приговорами; Бурёнки, Рябушки, Ромашки, Василиски... Где-то в гущине, неподалёку, раздались хлёсткие щелчки кнута. Это местный пастух Степан, гнавший скот с пастбища; гордо восседая верхом на коне, Степан важно погонял коров и бычков, не оставляя без внимания ни одну скотинку. Он был коренным станичником, хорошим пастухом и добродушным парнем. Был лишь у него один маленький недостаток, изьян и, как бы мягче это сказать,- с головой иногда он бывает недружен. Из-за этого недуга и в школе не доучился, и в армии не служил, да и мужики с ним дружбу водить побаивались.
   Но не по своей воли у него такое. Стоило Стёпу только немного обидеть, как становился он неуправляемым дебоширом. А если к тому ещё добавить то, что Степан был равен силе Геракла, то последствия его дебошей можно было себе только представить.
    К примеру можно привести то, что он голой рукой мог закрутить гайку на колесе трактора "Кировец" так, что потом  мужики гаечным ключом не могли открутить её. А из советского пятака сворачивал "розочки" и "трубочки", на удивление любому желающему.
   Слышал я также, что однажды его матушка очень упрашивала одного фермера пристроить его к себе на работу. Пожалел старушку тот фермер, ну и взял Стёпу на свою голову, учеником механика. Степан не лентяй, но чрезмерная тяга угодить, не важно кому, напрочь портила картину трудолюбивого и ответственного человека. Тот от усердия только гнул и ломал железяки словно пластилиновые или картонные. Степан, не зная меры своим силам, вывел из строя пару единиц техники, тем самым затянув сроки уборки зерновых. Единственное, что ему подошло, так это стать пастухом. С чем Степа и справляется не один уже год.
    Был грех, и я с ним как-то повздорил. Не помню даже о чём, да это и неважно. Я тогда ещё незнал, что Степан местный богатырь и бывает неадекватным. После нескольких обидных, обоюдных слов, я вспылил, схватил его за грудки и пытался потрясти, чтобы внушить страх перед собой. Степан покраснел, расширил свои бешеные зрачки и выгнул спину как гусак; уже тогда я понял кто передо мной, но отступать было поздно - он, в порыве гнева, вцепился мне в руки, отнял от себя и стал медленно выкручивать, что я уж думал всё, выкрутит и оторвёт. При этом кривил рот как в нервном экстазе и моя задница почуяла серьёзную опасность. Но на моё счастье рядом оказалась его мать; сухенькая и добрая старушка. Степан её слушался безукоризненно, как верный слуга самого строгого хозяина. Ей удалось успокоить сына и увести от моей бедовой головы надвигающееся растерзание. С тех пор я с ним незнаюсь и даже не здороваюсь, и при встрече отворачиваюсь, делая вид, что не замечаю его. Хотя он, в отличие от меня, при встрече всегда приветливо кивает и даже несколько раз тянул руку для рукопожатия, но я оставался непоколебим в своей гордости.
    Завидев нас, пастух потихоньку подьехал на коне к нам.
   Сразу заваняло человеческим потом, конским навозом, да и коровьим тоже. Конь ещё так противно фыркал и клацкал "конфетой" натянутой рукой всадника и словно ждёшь от него какой-нибудь непонятки. Если не хуже...
    -Здорово ребяты,- приветливо басом поздоровался с нами Степан. Он напряжённо улыбнулся, сдерживая с силой своё животное. Все ответили ему кроме меня. Гордость моя была сильней меня самого. Видно, что он ждал моего приветствия, но я был невозмутим и старался глазами с ним не встречаться. Степан же продолжал говорить,- отдыхаете в тенёчке? Жарко нынче было,- и снова слегка улыбается, и снова конь не стоит на месте, кружа его по оси, размахивая длиным хвостом, усаженного репейником.
   Волной, создаваемая неугомонным животным, сильнее потянуло лошадиным потом, что я скривил лицо. Неухоженный хвост отбивался от назойливых насекомых, а кувалдовая морда тоже амплитудно вертя перед нами, кидалась пеной; брезгливым сжиманем ноздрей я скромно выражал отвращение - я любил этих благородных животных и был одним с ними целым, и по жизни, и по глубоким корням. Но сейчас, восседающий двуногий обьект встал плотной стеной между мной и моей страстью.
    -Да, умаялись сегодня,- заговорил с ним Вовка осторожно.- Вот, без рук без ног почти,- Вова трёс руками изображая бессилие, то, которое минуту назад изображал мне,- как завтра будем, ума не приложу.
   Степан глядел на него со множеством вопросительных знаков в глазах. Длинные, но корявые пальцы рук, удерживали узду, а закатанные рукава рубашки, показывали загорелые мышцы предплечья; словно тугие тросы, тянулись от кисти до локтя ровно уложенные ткани мышц, поигрывающие даже при незаметных движениях рук, подчёркивающие блескучим потом.
   Вовка осторожничал при разговоре, как бы подбирая правильные слова напрягался внешне, что было заметно. Может у них со Степаном тоже, как и у меня было неприятное проишествие; он стоял к нему боком и говорил, не поднимая на него глаз. Только так, бросал их вскользь.
   У Степана на лице выразилось неподдельное сочувствие к нему. Вряд ли он мог делать иначе; он как бы ловил слова, а с ними и смысл. Я бросал на него косые взгляды и Степан как бы был отключён от всего - лишь по-детски и внимательно следил, что говорит Вовка.
    -О Стёпка,- заговорил опомнившись, Гришка, когда Вован иссяк,- ну ты слышал про деда Ивана?
    -Как не слыхал, слыхал,- протянул с грустью Стёпа переминая бугристыми пальцами гладкую уже ручку кнута. Он громко и печально вдохнул, видимо представляя упомянутого старика. При вдохе грудь приподнялась и несколько капель пота скатились по ней, чтобы укрыться за самой нижней застёгнутой пуговицы рубахи.
    -Помощник нам нужен,- как приговор прозвучало.- Завтра нужно схоронить деда. Пойдёшь?- предложил Гришка, сделав просительный акцент на последнем слове и замер.
   Степан задумчиво наморщил лоб и почесал его кнутом.
    -Так мне ж скотину пасти. Не-е, я не могу,- растягивая каждое слово, отвечал с грустью пастух.
   Степан снова громко вдохнул и это показалось ещё печальней, чем в первый раз и поправился в седле.
   -Ну как так-то,- не отставал от него Гришка,- в последний путь человека проводить. Кроме нас-то у него никого же нет. Как же так,- Гришка хотел было уже расплакаться, ну мне так показалось; показать разочарование по-другому ему было не под силу и дело тут было совсем не в этом. Просто он хорошо понимал, что завтра ему будет не до похорон и вообще не до чего. Такое было всегда, или почти всегда. Особенно в последнее время, когда доза превышала настоящий объём вмещаемого.
   -Ребяты, да я только рад бы вам помочь! Но у мене же скотина, кто ж её пасти будет,- Степан волновался и косо смотря в его сторону я видел как он чуть кнут пополам не переломил.
   -Ну брат, ты...- Гришка образно развёл руки, вдохнул и замер, и посмотрев на меня как на союзника продолжил,- Яшка, ну скажи ты ему, что ли...
    -... что сказать,- не уверенно и пару раз откашлявшись в подставленный кулак, заикаясь ответил я.
   Степан глядел в никуда; воздушный вихрь пустоты, образованный из нас в многоугольный и неравнобедренный прямоугольник, обрывался только на уже спящем Васе... И непонятно как, но держался. Оттуда-то же он и вышел. Вихрь... Пустоты...
   -Блин коровий, ну я тогда незнаю,- Гришка хлопнул себя по бокам бёдер и будто бы оглох; он повернул голову так неестественно, что другому это может показаться не совсем естественным. А оборот прямой речи, как-будто с совершенно не говорящим жителем Вселенной, подвёл настолько чёрную черту под ним или мною, что тот многогранный прямоугольник, который я видел в начале, сейчас разваливался как сгнившая древесина, труха...
   Хотя ему хватило не то сил, не то просто сам, но сначала он смотрел на всех стоявших около него, а потом поднял голову и на Стёпу. Бежевой пеленой, так красиво вибрированной ветром его Л..... и билось о возможную стену, как о преграду мелочей, но таких великих и неприступных, что... Но такое было только между ними обоими.
    -Ребят, я не могу...- Степан незнал чем ещё оправдаться, и что ещё сказать. Но резко изменился в лице,- я же, ребяты за вас как за родных, я же..., но кто ж скотину пасти пойдёт...-он оборвал свою речь, которая и так ему с трудом давалась из-за волнения.
   А Гришка на голос дёрнул шеей, и как-будто нашёл объект внимания, а за ней дёрнулась и голова. Мне на секунду представилось, что он не от мира сего,- заблудший странник, попавший в не свою компанию и... застрял. Такое повторить, не каждому дано.
    -Что ты к нему пристал?- набросился на Гришку Вован,- кроме него никто коров и не пасёт.- Потом он уже Степану сказал,- не обращай на него внимания Стёп, сами мы, как-нибудь... Сами!
   Однозначно, Вовка хотел отделаться от пастуха, но так, осторожно.
   -Да ладно, я так,- уже безразлично ответил Гришка,- просто завтра...
   "Не понимал."
   -Да заткнись ты,- рявкнул на того Вовка,- лист кленовый, банный и прилипчивый...
   "Пытается шутить."
   - Ну я поеду, ребят,- с грустью сказал пастух, развернул коня и пошёл прочь.
   Мы трое смотрели молча вслед пастуху, так же, как и он некоторое время назад, смотрел на нас немного грустными, но выжидающими глазами. Только, что мы выжидали - разница, в несколько сот миллионов и берег от берега не то, что не виден, но и не досягаем.
   Мы стояли как вкопанные, задумавшись каждый о своём, наблюдая удаляющуюся фигуру всадника и исчезающую в облаке пыли. Один Вася дрыхнул беспробудным сном, лёжа на остывающей земле, после бессмысленных попыток борьбы с дремотой. В этот момент Вася, существо отсутствующее само от себя, сейчас самое счастливое на земле животное - жаль, что счастье закончится утром и часть животного на неопределённое время растворится, и он так и неуразумеет этой истины. А ведь для счастья его, ему нужно было так мало - ноль пять и в сорок градусов, одно к двум с половиной.
    Вывел нас из задумчивости женский крик, а точнее истерические ругательства, писклявая брань. Наклонишись вперёд через ограду, я увидел, как быстрым шагом в нашу сторону шла мать Вовки.
   Образ пастуха унесло порывом несущегося вихря, и я мгновенно забыл его. В выцветшем в цветочек платье чуть ниже колен, из-под которого торчали тоненькие ножки, покрытые синим варикозом, но такие быстрые. Она махала в нашу сторону кулаком и выкрикивала несусветную брань на всю улицу.
   Словно бес в неё вселился. Находившийся рядом и поблизости народ, раскрыв рты смотрели на скандальную женщину, а той хоть бы что; не стесняясь выражений, поливала благим матом пьяную компанию.
   Уже совершенно на машинальном инстинкте, я вообразил суховей летящей по нашей улице, погоняемый сухим ветерком, мимо нас...
   - Вот они, алкаши проклятые, выродки этакие. Не было и дня, чтоб ненажрались, скоты такие...
    Вовка сначала аж вздрогнул от неожиданности; он было дёрнулся искать укрытия или бежать, но... Её-то он никак нерассчитывал тут встретить, да ещё в таком взбешённом виде. Вернее, он бы всё-равно её повстречал, живут-то они в одном доме. Просто сейчас прямо не тот момент, вот поэтому так и неожиданно. Видно ей кто-то донёс на него, кто-то по пути шёл или ехал на велосипеде и донёс, что мол, сынок твой, опять пьяный по селу шляется. Да не один, с дружками.
   Подойдя к сыну, мать сразу отвесила ему неслабую оплеуху, при этом не переставая дико ругаться. Откуда столько энергии!
   -Ма, ты что завелась, в самом деле,- старался унять её Вовка, но получалась неудачная отмашка,- ты что шумишь на всю станицу? Блин!
   Вовка взялся за место оплеухи и несколько раз потёр её. На самом деле он подставил локоть под возможную очередную оплеуху и смотрит из-под него одним глазом.
   -Я тебе дам, что шумишь! Я тебе дам, что завелась,- никак не унималась мамашка Вована, да ещё пуще стала браниться. У ней выступили жилы на шее и на висках, а глаза вылупленными белками искали удобного случая вырваться на свободу,- а ну быстро домой, скотина такая.- Затем она повернулась к Гришке и начала его ругать не меняя тембра звука и интонации,- спелись два друга алкаша и бездельника. Я тебе сколько раз говорила, чтоб ты к Вовке больше не приходил, а! Какого кляпа припёрся? Что тебе нужно от него?!- И вновь переключается на сына; она хватает его за шиворот и пытается потащить его в сторону дома, приговаривая,- когда вы её нажрётесь, собаки проклятущие.
   У женщины сбился платок на бок и наружу выбилась седая чёлка; она нервно, дрожащими пальцами стала её поправлять и прятать.
   -Да угомонись ты, мать!- невыдержал Вован снова вскрикнув на женщину.- На всю улицу орёшь... Гляди вон, люди смотрят,- мать неожиданно замолчала и образовалась тишина. Немного успокоившись, Вовка добавил ссилой утверждённым голосом,- сейчас Васька поднимем и пойдём.
    -Какого Васька, кого поднимете. Скоты такие! Как вы меня задолбали,- и по-новой начала несильно, но часто хлыстать сына то по щекам, то по спине, и прибавлять в высоком голосе,- собаки треклятущие...- и так далее.
  Женщина не замечала спящего человека и чуть не наступила на него.
   -Что так бранишься, Никитична,- позвал её голос с противоположного края улицы.
   Женщина ехавшая на велосипеде специально остановилась, чтобы сказать это.
   -А, Фрося,- Вовкина мать прищурила глаза и разглядев говорившую, отвечала ей,- да вот, видишь. Сил моих нет. Скоты! Доконали сволочи.
   Женщина с велосипедом хотела приблизиться, но передумала.
   -Ты чаво, корову встречаешь?- Спрашивала дальше Вовкина мать.
   -А то чего ж. Свою-то загнала?
   -Да вот только что. Зараза. Гулят наверно. Капризна сволоч рогатая.
   -Да ты что. Так рано. А что, нехай.
   -Не говори. Раньше отелится. Да я отмучаюсь.
   Молчание, как передых и время для переключения.
   -Ну не хворай, Никитична,- сказала женщина с велосипедом и недождавшись ответа, уехала.
   Вовка не обращал никакого внимания на разговаривающих женщин, только не спеша подошёл к спящему Васе и стал его поднимать. Не справляясь один, он крикнул на Гришку:
    -Ну что встал, будешь помогать или как.
   Гришка был ещё под гипнозом скандальной женщины; он испуганными глазами поглядел на мать Вовки, и малость испуганно и робко, подошёл к другу на помощь. А женщина, вновь обратилась к ним, и видя, что её шлепки не оказывают никакого вреда сыну, отвесила пару оплеух Гришке, возобновив брань. Только брань казалась теперь уже чем-то привычным и в меру обыденным.
    Я же, чтобы не попасть под горячую руку разьярённой женщине, сразу, как только она подошла, отошёл в глубь своего двора и встал за ствол яблони в тень, наблюдая за происходящим уже со стороны. Гришка с Вованом кое-как подняли бурчащего в пьяном бреду товарища и, погоняемые бранной женщиной, вихлявой походкой побрели прочь. Вася не желал выходить из счастья, держался за свет, видимый только ему.
    Оставшись один, я тяжело вздохнул; с неподдельной хрипотцой на вдохе и облегчение, с позывом на лирическое вдохновение, на что-нибудь не громкое, но обязательно мелодичное. В голове вертелись гладко сложенные строки стихов, из далёкой книги детства и только рифмованные окончания увязывались в понятное и похожее на слова. Что-то произошедшая перед моим двором сцена, ввела меня в неопределённую тоску и в чисто человеческое смятение. То ли печальная весть об умершем старике, которого многие уважали за то, что он просто жил. То ли компания друзей-собутыльников без светлого будущего, если оно вообще было в их иногда трезвом сознании. Может что-то третье, не проявляющее себя в яви, но так или иначе, какие-то три этих факта меня сильно заставили опечалиться и я еле-еле сглотнул вставший в горле ком выдуманного спазма. Ещё меня изредка посещало тревожное недопонятие своего бытия; не так, чтобы я был в крайнем смятении от него, но порой возникал вопрос, который у меня же самого выпрашивал скорейший ответ.
   "А что если..."
   "А что если?"
   "... ничего. У меня бывает так... когда часто остаюсь один... Наплывает! Наплывает..."
   "Но ты же не один? Ты же не один..."
   "Да я не в том смысле! Понимаешь, чувствую давление, подпирание лет... Откуда, понять не могу..."
   "???"
   "Вот и я о том же. И не важно где оно давит. Важно, что оно есть. Или он..."
   "А-а-а, теперь начинаю понимать.."
   "Рано! Надо ощутить. Но если..."
   "Стоп! Не надо..."
   Машинально потянулся за сигаретой; почему острая необходимость подумать, должна обязательно сопровождаться "с покурить?" Я резко себя остановил; можно же просто не думать? Решил, что можно и лучше ещё раз прогуляться по двору и погонять плохое настроение меж широко расставленные стопы.
    Проходя мимо окон дома, я остановился возле одного из них. Окно было распахнуто настежь, в доме уже горел свет, а в комнате увидел свою жену Любу. На руках она убаюкивает нашего грудничка мальчика Яна. Малышу уже было два месяца, и каждый день я наблюдал за тем, как он быстро развивается - прибавляя в росте и в весе. Сейчас он немного капризничал, теребя своими маленькими ручками мамкину грудь и пытался сунуть её себе в рот. Люба не обращала на это внимания и задумавшись продолжала его укачивать, напевая колыбельную и иногда поправляя спадающую на глаза чёлку. И как малыш не хотел, а сон его потихоньку одолел. Януш сладко заснул, а на причмоканных губках застыло липкое мамкино молочко.
    Люба и не сразу меня заметила, а когда увидела, то чуточку смутилась; дуги тонких чёрных бровей выгнулись на максимальное число разглаженных морщин на лобной части лица. Затем одна опустилась, а пухлые губы собравшись в бабочку, нарисовали на её лице большое вопросительное и такое же восклицательное выражение. Не переставая качать ребёнка, она подошла ко мне. Тут я разглядел в её глазах тревогу и хотел было уже отойти, но Люба остановила меня, начав разговор.
     -Не ходил бы ты сегодня никуда,- по-женски грубый голос жены, нагнетал меня не на шутку.- Чует моё сердце неладное!
    И не много подождав, добавила как бы сама себе:
   -Ох, чую неладное!
   Откуда-то с улицы до нас донёсся голос Вовки, а потом и его матери. Потом снова его. Наверно пел Вася; голос просто был похож на Вовкин. Потом голоса всех сразу вместе; их заглушил лай сначала одной собаки, потом сразу нескольких. Переливы раскатистых звонков невидимой дымкой нависают над станицей и уже эхом отскакивают от её краёв. Хороший художник должен уметь изобразить услышанное на холст. Ну или на бумагу.
   Малыш во сне стал кухтиться на Любиных руках и заплакал. Она развернулась и стала ходить покачивая всё ещё спящего ребёнка. Широкая спина жены, служила что ни на есть, мощным воплощением стены. Нет, ни той, за которую можно укрыться и переждать опасность, (хотя и это можно рассматривать как вариант). Прижаться к ней своей спиной, просто так, без причины. Не то же ли, что проявление ласки или заботы. Просто так.
   Ян ворочился. Он время от времени всхлипывал и опять пристраивался к груди, сладко причмокивая. Я не отходил, беспокойно следя за родными. Когда малыш немного успокоился, Люба снова подошла ко мне. Я знал, что она хочет мне сказать и поэтому, борясь с собственным волнением, пытался выглядеть бодро и невозмутимо, и может даже весело.
    -Любаш, всё будет хорошо,- опередив её, нежно заговорил я, а потом протянул руку через окно и взялся за её руку. Не слыша свой голос, я всё-таки чувствовал в нём дрожь и что никакой уверенности он не выражал. А ещё боясь дрожи в руках я отпустил её руку.
   "Что она нашла во мне..."
    "Не начинай!"
    "И всё-таки..."
    -Сердце моё болит за тебя, Яков,- она будто не слышала меня, твердя о своём.- Его не обманешь!
   Люба была старше меня на три года, да и ростом выше порядочно. Ну, что греха таить, Любава и телосложением выглядела поздоровей моего; не знаю, что она нашла во мне.
   "Хе-хе-хе..."
   Ведь и серьёзные семейные проблемы большей частью решала она, порой не спрашивая моего мнения. Меня это обстоятельство мало смущало, скажу больше, я этим даже гордился. Для серьёзный решений я был пока не готов. А может и вообщее...
    Вот и сейчас, жена игнорировала мои слова, высказывая свои мысли вслух и выстраивая свой план убеждений насчёт меня. Перечить ей я не собирался. Бесполезно! Да и уж слишком  был переполнен своими внутренними эмоциями, которые мне с трудом удавалось подавлять в себе.
   Я набивал невидимую ёмкость воздушной материей и чтобы закрыть крышку беспардонным образом, прямо ногой впихиваю его по углам, зато в другой стороне выпирает пузырь, чуть ли не вываливаясь наружу. И тогда принимаюсь за него. Но в той стороне, которую оставил, появляется новый... И так до бесконечности.
     -Всё пройдёт гладко, верь мне,- как мог, успокаивал я жену.
   Но слова как пыль, как песок во время песчаной бури; имеет вес, и в куче авторитета нагоняет такой ужас, так накручивает, что зажимает под ложечкой и в глазах цвет пропадает.
     -Особенно гладко, как в прошлый раз. Да?- Резко обернувшись ко мне, выпалила Люба. Сверкнувшие искры опалили край моих чёрных волос, ресниц и три дня не брившейся щетины. Это она умеет. Этого ей не занимать...
    Я и сам не заметил, как ухватился за левое плечо, которое совсем недавно зажило. И повернулся к Любе боком.
   -Вот оно! Еле ноги тогда унёс,- продолжала жена укоризненно высказывать мне,- забыл? Я-то всё помню.
   Она хотела ещё что-то добавить, но не стала. Как застрявшее в дереве острие топора - воткнул, и не можешь вынуть. Или вытащить - как угодно,- точно также и она. Только это исходило как заранее поставленное на место и при необходимости, она, или оно, употребляла это уже без спланированного заранее; вставляла туда куда нужно, и сколько раз нужно.
   "Если не считаться с тем, что бездельем сыт не будешь..."
   "Да, но... Впрочем..."
   "И безделье, это если считать сугубо относительно тяжёлого труда, тоже можно засчитать за труд..."
   "Непонятная логика! Надо разобраться..."
   "Разобраться!!! Псы! Жрать охота, будешь делать!!!"
    "Это ещё кто?"
    "???"
    "Дед Пихто и бабка с пистолетом..."
    "Наверно догадываюсь..."
    "Ну и?"
    "Нас трое! У женщин по три..."
    Каждое Любино слово болью отражалось в моём плече. Рана в общем-то зажила, но небольшие физические нагрузки давались мне не легко. Да и кривой шрам остался на память, алого цвета. Можно так сказать, производственная травма.
     В ту злополучную ночь, видимо охранник, а может даже и сам хозяин, застал меня в расплох. Я было бросился бежать, но он ловко закинул на моё левое плечо лассо из цепи. Значительно позже, я понял, что оно предназначалось для моей шеи. Затянув петлю, он дёрнул её с такой силой, что у меня ноги взлетели выше головы и я плюхнулся на землю, полностью потеряв ориентацию в пространстве, и где я нахожусь. Но чувство самосохранения тогда меня не покидало не на секунду. Я не представлял, что могу как-то пострадать, или просто умереть; ограничения в свободе, узкие рамки, да и вообще какие-там-нибудь ограждения и заборы - это не для меня. Пространство! Разграничивания границ, настолько, насколько горизонты отделяют землю от неба, а может и дальше, до которых мне пока не удавалось добраться.
   Я смог не только быстро подняться на ноги, но и таким же резким движением остановить новую атаку, а затем вырвать цепь из рук противника и атаковать ею же его. После чего повергнув уже соперника наземь. Прихватив с собой отобранный трофей, я успешно удалился домой.
    Но уже приближаясь к станице, стал испытывать неприятное чувство боли в районе плеча.То было следствие того, что чем дальше я удалялся от места драки и начинал успокаиваться, тем больше болячка стала проявлять весь свой негатив и доставлять мне неприятные чувства. У порога дома, боль стала просто невыносима. Из-за вывихнутого плеча я даже с трудом мог передвигаться. Единственным моим желанием было рухнуть в постель и отключиться. Но как это сделать, если испытываешь неимоверную боль.
   Если честно, вспоминать процесс моего лечения мне не очень хотелось. Люба заботилась обо мне как о малом ребёнке, не обращая внимания на то, что сама была уже на девятом месяце беременности.
     Вот и сейчас, выслушивая жену, я, опустив виновато голову, потирал своё левое плечо и как бы заново переживал то проишествие.
     -Тебе и сейчас, ведро воды поднять не легко,- говорила она ворчливо.- Яков, останься дома. Не ходи!
    Мне страшно было поглядеть ей в глаза, иначе если погляжу, не смогу устоять, послушаюсь её и останусь дома. Но я решил идти.
   -Вспомни Чипу Колю,- не унималась жена. Выразительность её слов словно грузовиком наезжали на меня,- братья Стоговы, к кому он забрался, так ему голову набили, что ходит теперь и воробьям дули показывает,- Люба отвернулась в сторону. Она говорила, а голос её отскакивал от низких потолков комнаты и направлялся точно в меня. Люба продолжала,- бедная тётка Анюта, мается теперь с ним, а он всё-равно блаженный,- и опять повернувшись ко мне, добавила,- ты разве этого хочешь, Яков?
   Молчу. Делаю вид, что слушаю и не собираюсь спорить.
   А получается ли? Получается!
   -А Януш! Твой брат! Перспектива быть следующим...
    Я ничего не слышал кроме неё; тембр звуковых волн, исходящих от Любавы, напрочь перекрывал ощущения живого пространства вокруг, словно в герметично закупоренной камере. Такое со мной было редко, но каждый раз запоминающе; так я испытывал гордость, и никак не за неё перед собой, а за себя перед нею. И пусть я остаюсь в тени - это пусть второсторонне, абсолютно никак на меня не влияет; в эту редкость, я наслаждаюсь некоторым застоем бытия, словно остановившееся время, даёт редкую возможность насладиться самым любимым, самым дорогим. И чтобы она не говорила, смысл уже размыт при первом появлении и плывёт как сигаретный дымок. Только на запах не попробуешь.
   Ответ от меня она не услышала, поскольку я не глядел на неё. Да и отвечать не собирался. Для себя я всё решил и только ждал подходящего часа.
    Я лишь дождался, как Любаша понесла малыша в кроватку и используя момент, удалился от окна в наступившую темноту. К тому же солнце уже скрылось за горизонтом и наступили сумерки. Я решил уйти, ничего не сказав жене. Перевязав шнурки на кедах и накинув на правое плечо верёвку, я отправился на ночной промысел.   
               
                Глава 2
   Олег Фёдоров стоял на маленьком крылечке небольшой сторожки, плавно вдыхал полной грудью деревенский воздух с примесью навоза и сырости, и с наслаждением смотрел на алый закат уходящего солнца. Низкий крылечный навес тёмной чертой пересекал приятное глазу небо, придавливая к горизонту закат.
   Очередное ночное дежурство. Целая ночь скуки и почти ничего неделания; да что почти - нарезание кругов по периметру территории, измерение дальности полёта плевков подсолнечной шелухи, высчитывание пустых звуков до безумия и... Ну, можно иногда позволить короткий промежуток времени прикорнуть в сторожке, но это только во вред, и организму, и психике.
   Порою Олег задумывался о бесполезности своего занятия...
   "Всего-то..."
   "А то мало что ли?! Порой и дышать трудно?"
   "С чего бы?"
   "От не сбывшихся надежд..."
   "Мечты! Наивность глупого ребёнка. Несмыслёнышь..."
   "Ой-ой-ой! Аккуратно на поворотах..."
   "Нисколько! Только правда. А правда, насколько тебе известно, горька..."
    Хочет усмехнуться ртом, но горечь в горле. Ёжики...
    "Почему сразу так непонятно? Почему так сложно..."
    "Интрига! Глупость, сравнима с..."
    "Нет! Не надо! Давай сначала..."
    ... словно безнадёжность тянущая в бездну, но самое главное, это отсутствие перспектив на такой работе, зон развития, карьерного роста и вообще выбранному в жизни пути. Неопределённость цели, или же её отсутствие - нежелание признаваться себе в этом, а отсюда и душевные мытарства. А с другой-то стороны он и делать больше ничего не умеет. Кроме как вести наблюдение за объектом и охранять чьё-нибудь имущество.
   Впрочем, на выбор профессии повлияла служба в армии, которая прошла в элитном спецподразделении, средь чистого кавказского неба, воздуха и высоты красивых гор. Армия стала тем пределом, потолком, за которым обнаружилось ничто... Цель, при своём достижении оказалась размазана, но Олег плохого не замечал. Исключения были - он решил их поправить на ровном, уже на достигнутом,- ведь сладость удовлетворения ни с чем не сравнимо, и пережить по-новой одно и то же, как-то не хотелось.
   Если исключить главное, то армия научила его обращаться с огнестрельным оружием, выдерживать многокилометровые марш-броски и тактике ведения боя. А рукопашный бой, которым как ему казалось, он владеет в совершенстве, призёр и победитель множества армейских соревнований и показательных выступлений. Олег поддерживает форму и по сей день, уделяя занятиям самое лучшее своё свободное время. А ещё потому, что в своей воинской части ему даже не было равных; мастерство оттачивалось до автоматизма и в прямом смысле слова пот и кровь сопровождали его каждый день, изо дня в день. Олег мог вести бой с двумя, а то и с тремя противниками одновременно - приёмы против вооружённых противников считал для себя любимым занятием, а стрельба из огнестрела вырабатывала терпение и сконцентрированность.
   Таким перечислением он прикрывался, и прикрывал то, чем прикрывался.
   "Что-то нет такого ощущения, что то, что задумал, достигло цели..."
   "... или цели достигнувши, не ощущаешь..."
   "А что ощущаешь, когда переступаешь через порог достигнутого?"
   "Гм, хорошенький вопросик! Сам придумал?"
   "Само придумалось..."
   И вот, что теперь - он охранник частного крестьянско-фермерского хозяйства, с зарплатой обычного слесаря третьего разряда и никаких продвижений по службе, никаких привилегий и похвальных грамот, благодарственных писем и корпоративов?
   Вроде да!
   Ну да, Олег имеет нескольких людей в своём подчинении, выполняющие его хоть и не приказы, а чёткие указания по ведению охраны и соблюдения порядка. Имеет разрешение на ношение огнестрельного оружия, которого у него пока нет, и... всё?
   Всё? Всё! Разве такой перечень не может иметь веса?
   Только лишним будет, "которого у него пока нет". А так всё! Ничего лишнего... Оружия у него не будет.
   За десять лет, что прошли после армии, Олег ничем не изменился. Только что отпустил усы и бороду. Хотя первые три года были какими-то... пустыми что ли. То, что идут года, Олег понял, когда они побежали - безоглядки и жестоко. А следы уничтожала природа; он же думал, что оставлял их сам, но их просто не было.
   Олег знал! Знал, и не верил!
   И тогда он стал работать, как бы ради чего-то, но на самом деле закрывал так внутреннюю пустоту и слепоту перед реальностью. И практически не отдыхал, а только работал, работал и работал (пахал, пахал и пахал. Можно ещё так: вкалывал, вкалывал и вкалывал. И не в вену, а в геморой). Та цель, на которую он якобы взобрался, виделась ему ровной плоскостью и бескрайне бесконечной. Словно будет это если ни вечно, но довольно-таки продолжительное время. Ошибка была не в том, что достижение цели состоялось, а в том, что он не признал того, что достижение не соответствовало его внутреннему удовлетворению. Да и внешне; по-началу это излучалось в глазах, на лице и в его повседневных делах. А потом не получалось. Не хотелось делать то, чего не хотелось.
   Сила в чём? В правде!!!
   Олег всё ещё себе не признавался, просто думал и перечислял, что нажил за эти годы: ни жены, ни детей, дом который достался ему в наследство от родителей и то, напополам с младшим братом.
   Младший брат! Это совсем другая история и если бы ни эта тема, о нём можно было бы написать отдельный роман. А так...
   ... А так, младший брат был тем, от которого ждать "света" или "добро пожаловать", как от противоположного ждать такого же обратного. В общем многое сложно, если ни сказать всё. На сию минуту, брата, Олег мог охарактеризовать как человека ведущим праздный образ жизни, считающим, что его жизнь если и не удалась, то его это как-то мало волнует. Берёт то, что есть, не задумываясь откуда оно и с лёгкой, даже с пренебрежительной хваткой бросает то, что дано даром...
   Выбрасывает!
   Выбрасывает... чем вызывает крайнее недовольство старшего брата. Хорошо хоть то, что Олегу удалось устроить его к себе на работу. Он его уговорил. Легко! Но не так, как это обычно делают; просто тот уже находился под условкой и тут либо то, либо другое... То есть как такового, выбора не было и уговаривать пришлось чисто формально.
   Также как и Олег, он стал охранником; камуфляж, берцы - повадки, хотя в армии не служил. Это больше всего раздражало Олега. А то, что таким вот способом, ну и пусть; теперь-то он был как бы под его присмотром, чтобы видел его хамское лицо - взял под шефство и вот, теперь он всегда при нём.
   Так думал Олег. Но на самом деле:
   "И как ему легко это далось? Ха-алява-а!"
   "...похоже на зависть и... и на что-то ещё! Злость!"
    "... да по хрену!"
   Да по хрену, иначе бы шлялся по всяким притонам и гадюшникам, собирая букет винерологии, как и большая часть молодёжи из их деревни. И сгнил бы заживо...
   Не далеко от него резко вспархнула птица взорвав тишину; Олегу показалось, что он вздрогнул, но это нервное; машинально напрёгся и на слух хлопающих и быстро удаляющихся крыльев повернул голову. Да, он и вправду вздрогнул, да так сильно, что немного свело икроножную мышцу левой ноги.
   -Куропатка,- на выдохе полушёпотом проговорил он. Перед глазами предстала картинка охоты, после чего он добавил,- на рассвете я тебя подстрелю из...- Олег руками изобразил ружьё и с имитировал выстрел с неподдельной отдачей в плечо. Затем сдул струящийся дымок с воображаемого ствола ружья и убрал его за плечо.
   "На рассвете,- подумал он ещё раз,- пережить только ночь и остаться нормальным, разумным, здравомыслящим..."
   Маленькая цель, способ преодоления тяжести несущего профессионального бремени и просто, чтобы не отупеть. Он хватается за неё как за спасательный круг и пытается развить её дальше, но... воображение отключает картинку и становится темно. Олег встряхнул головой, будто скинул с себя вместе с водой и отрицательные эмоции, почесал свою густую бороду, брызнула горсть искр и хотел было уже достать из нагрудного кармана сигаретку. Но вспомнил о том, что уже как целых три месяца он борется с этой пагубной привычкой, пытаясь избавиться от неё и покончить с ней. Изобразив кислую гримасу на лице, он отдёрнул руку от кармана и зажмурился.
    Уже как три месяца он пытается бросить курить, а сигареты всё-равно носит с собой. Нет-нет, да и сорвётся! Затянется во весь объём своих лёгких, голова приятно закружится, и как бы становится легче; отчего интересно, от никотинового кайфа? Но от того, что не смог удержаться, внезапно растроится, до по-синения сжав кулаки и нервно бросит бычок на землю, растопчит его тяжёлым ботинком и сплюнет.
   Вот и сейчас, когда ему на каплю удалось преодолеть себя, взять вверх над тем двойником, существующем где-то глубоко внутри его самого, Олег испытывал неимоверную гордость за проявленную силу воли. Гордость, с некоторых пор становится для него пресной, хотя он сам этого не замечает. Но это пока!
   Сняв кепку, он свободной рукой провёл по коротко стриженной голове, а затем и по лицу, издав при этом не слишком громкий звук.
    -Э-э-эх!- Олег хочет слышать эхо, чтобы подъём звука шёл не то, чтобы изнутри, а ощущался физически, словно обнимает его, прижимает. Он этого хочет и поэтому ждёт. Ждёт, недожидаясь. Одев кепу обратно на голову, Олег при этом так широко улыбнулся выставив на показ свои белые и ровные зубы, как отпечаток на зеркале уходящему солнцу.
   -Будем здравы!- прозвучало словно ахнул от восторга, словно высокие и широкие вороты, вдруг потеряв связь с креплением, плашмя падаю на землю... И снова улыбается.
   С западной стороны неба постепенно появлялись звёздочки, словно умелая рука человека, лёгким движением заставляла зажигаться маленькие точки. Каждым мазком кисти, художник старается менять тот или иной оттенок, создавая из одного крупного, несколько мелких, чтобы звёздные точки не выглядели одинаково. В том и прелесть звёздного неба! Они разные, хоть и такие далёкие!
   Небосклон затягивала сине-чёрная мгла, словно одеялом, а на место некогда красовавшегося солнышка, образовывалась тёмное алое пятно, катившееся за горизонт и вскоре исчезло.
   Ночь наступает!
   От недалеко проходившего русла реки ветерок донёс "кусочки" влажного воздуха в виде пара, отчего у Олега по телу пробежали приятные мурашки. Бр-р-р! У-ух-ух!
   "Тишанка - река детства,- подумал он. -Сколько впечатлений!"
   Мурашки переворачивались и наварачиваются одна на другую, заварачивают кожу; Олег чешет ногу под задницей и решительно, совершенно осознанно вздрагивает с бодрящим, но глухим звуком "А-а-а!"
   Почему-то часто, когда находишься один, вспоминается детство и тянет к природе, к истокам, к вылазкам компанией друзей и с самого утра до позднего вечера одно и то же, как по-накатанному, по-новому. Речка основное летнее времяпровождения, отсюда и тоска, отсюда несёт тем, что ему кажется уже не доступным до свободы. И там внутри, рвётся куда-то ещё глубже, ещё дальше, непонятное самому Олегу. Ему хочется познать это, разобраться, взять под контроль, самому решать и делать направления. Но то, что-то не подчиняется, прячется как ребёнок, как маленькая, но зубастая зверушка. И только глазки блестят зелёным оттенком из тёмной норки.
   А там за углом сияет яркий свет, и ему нужно выйти на него, но в душе настолько темно, что сделать шаг, решиться не так-то просто - можно просто попасть в яму, или споткнуться. И боль... не от разочарования, а от выдуманной опасности. Но Олег улыбается и ждёт. Ждёт!
   Ему пришлось снова полной грудью вдохнуть прохладу в себя, послать всё к чёрту и предаться анархии жизни. Но только там, за пределом реальности, почему-то это кажется так легко?!
   Привычка!
   Он хотел было уже зайти в сторожку, но тут его окликнул дед Захар, или как другие его называют из уважения - Захар Прохорович.
    -Олег, погодь немного. Осекнись!- Несмотря на свои семьдесят восемь лет, Захар Прохорович выглядел бойко, не подстать молодым и не забывал блеснуть раритетным словечком. Это его, можно сказать, первая фишка.
   На этой ферме он начал работать ещё, когда строился коммунизм как и сама ферма. У самых истоков. Весь перечень рабочих специальностей, который касается животноводства и около него, были им тут же приобретёны. Даже ветеринар. Слух о колхозном айболите слышен был далеко за пределами района. Вот ещё одну осваевает - частный охранник, ну или как проще выразиться  - сторож. Захар Прохорович хорошо знал своё дело, то, которому служил, почитая труд не как первоочередную добродетель, а как одно из жизнедеятельности всего человечества, а то и больше. Захар Прохорович никогда не прогуливал и не опаздывал - закалка всё того же социализма, даже больничный никогда не брал.
   Может за это его всегда и держали здесь, и не отправляли на заслуженый отдых. А ещё он был дальним родственником хозяйки фермы, чем и объяснялось его долголетие на этом рабочем месте.   
    -Ну чего тебе, Прохорыч?- отозвался Олег, сходя с крыльца сторожки и сделав пару шагов навстречу деду.
    Дед шустро ковылял, вихляя правой ногой и словно неровная клюка выскакивала из-под широких полов засаленного до затвердения плаща. Как хоккейная клюшка. Но впрочем это ему мало мешало - привычка; дед дымил вонючей (ядрёной) папиросой - его одно из повседневних и постоянных его занятий - распространяя ядовитый дым вокруг себя, прищуривая один глаз. Вторая фишка. Не считая того, что прищуренный глаз не видит.
   Прохорыч уже издалека заговорил:
   -Нынча Тоньку повстречал,- он уже подошёл.
   -И что?
   - Просила передать, что скоро будет. Хочет сделает какое-то там заявление. Понял чё?- Захар Прохорович говорил очень серьёзным тоном и старался придать важности каждому своему слову. Причиной этому он считал свой большой возраст и опыт.
   Следом за ним двигалось облако от густого тления папиросы. Дед остановился, а облако ещё двигалось как по инерции. Оно захватило голову Олега и остановилось; Олег хотел увернуться, но этого было бы мало и поэтому просто не шевелился. Терпел.
   Речь Захара Прохоровича была немного шепелявой, спотыкливой на звонких согласных и жжёванной на шипящих. Язык забавно гулял по дёснам и шлёпал по губам. Олег обращал на это внимание, (а на это нельзя не обратить), отчего вызывало у него лёгкую улыбку умиления. Над старостью, но ни капли насмешки. Старших он уважал.
   Дед остановился в двух шагах, плюнул на догорающий фитиль папироски и бросил себе под керзач. Тот пустил прощальный дымок и дед коряво придавил его в землю.
   Уже наступила ночь, но глаза как бы не замечали сумерек. Плавность перехода при желании почти не ощущалась. Привычка.
   Дед посмотрел на Олега задумчиво.
   -Ну понял,- Олег знал, что старик любит поговорить и просто так не уйдёт.
   -Значить-то так,- дед облизал губы и полез в карман плаща; глубокое "ущелье" не поддавалось сразу и дед подключил вторую руку. С плеча спадает старое ружьишко и ударяет его по голове. Олег поддёрнув плечами усмехается, а Прохорыч с лицом победителя достаёт початую пачку папирос "Казбек".
     -Слушай, Прохорыч, я конечно уважаю тебя,- обратился к нему Олег, улыбаясь и указывая на пачку папирос,- ну где ты берёшь эту отраву?
     -Так-то нахожу,- деловито, видимо принимает за некий комплимент ответил дед и по-стариковски усмехается. Облизываясь, язык выныривает и тут же исчезает. Затем только он продолжает с особой, ему свойственной манерой.- Да Тонька откуда-то привозит мне. Знает места чертовка!
    Последнее предложение дед так прошепелявил, что Олег не удержался и засмеялся.
    -Ну что ты лыбишься, лбина,- не выдержал усмешки Захар Прохорович, но не обижался.- Сказал же, Тонька скоро будет, сделает важное заявление. Понял?
     -Да понял я, Прохорыч, понял,- по-серьёзней ответил ему Олег проведя рукой по усам и бороде снимая веселье.- Я даже знаю, про что заявление будет. И о чём, тоже,- он отвернулся в сторону от деда и задумчиво поглядел в сторону исчезнувшего солнца. Прощальные обрывки пламени ещё вырывались от общего круга, но тут же гасли, не оставляя даже дыма увядания.
   -Ишь ты. Знаеть он!- проворчал дед.
   В юные лета Олега, дед Захар вовсю вёл не очень морально-нравственный образ жизни; по многочисленным слухам, пускавший по большей части и сам Прохорыч, он поиспортил чуть ли не всех имевшихся девок на деревне. Да и приезжих тоже. Но и тех ему мало было. И тогда пускалась его похоть по соседним деревням и сёлам. После тех похождений, дед Захар, а в молодости его кликали Заходер, часто возвращался битым, а иной раз его привозили домой, так как самому после побоев было добираться не в мочь. Бывало и того хуже, когда девицы награждали его венинфекциями и вместо того, чтобы остепениться и успокоиться, Захадера это задорило на новые приключения.
   Олег частенько, при возможности шутил над ним на эту тему; безобидность их заключалась в том, что шутки забывались, даже самые, по мнению Олега, колкие и унизительные. Да и сам Прохорыч не прочь был пошутить над собой. Поражало Олега ещё то, что как такие девицы находились и велись на него, зная, что Захадер из себя представляет.
   Олег не обманывал старика. Он действительно знал, о чём Антонина Сергеевна, хозяйка той фермы, на которой работали и дед Захар, и Олег, и его подчинённые, хочет сделать заявление. Вот уже в течение нескольких месяцев, а может даже и больше, на их ферму, и на фермы других предпринимателей, стали наведываться непрошенные гости; неопределённый, в определённом смысле субьект особи человека, так желающий поживиться за счёт чужого имущества. Эти самые особи, или лучше пусть их мы будем звать "гости". Так вот, эти самые "гости", просто самым наглым образом уводят с ферм скот, режут и сдают его на рынок перекупщикам, либо живым весом. Всё происходит в ночное время суток (наверно), тихо и аккуратно, и не заметно для охраны.
   Как!?
   Несколько раз скотина пропадала и в смену Олега, что приводило его в ярость и бешенство. Он готов был искромсать сам себя на мелкие кусочки и сам же себя сожрать, хоть это и невозможно в практическом плане. Это не просто напрягало; в такие моменты Олег вытягивал руку перед собой вперёд и она дрожала. Психологическое напряжение передавалось на, казалось бы, мощные телеса; несовладание с самим собой нарушено и как быть дальше...
   Не нравилось это обстоятельство и хозяйке (а как иначе), что Олега ещё более огорчало и заставляло всякий раз бледнеть и становиться ни тем, за кого он себя выдаёт, при встрече с Антониной Сергеевной. А если ещё считать, что он очень серьёзно относится к работе, щепетильно выполняет порученное и если в его смену происходит какое-нибудь ЧП, то это больно ударяло по его авторитету и очень сильно влияло на самолюбие. Он мог ночей не спать, ни есть, ни пить -переживая такие обстоятельства. Спасали медитации когда-то и где-то им прочитанные, а по большей части выдуманные им же самим. Олег в них верил и считать их самообманом было бы не верным, если б они не помогали.
   Олег удалялся от людских глаз и концентрировался на каком-нибудь неодушевлённым предмете, но обязательно связанным с живой природой; деревья, небо, река, муравьи. Сам себя он в некотором смысле сравнивал с самураем, но только в некотором. Две вещи ему недостовало до такого звания и одна из них никогда его не приблизит к этому. Никогда, ни при каких обстоятельствах, Олег ни сделает над собой "хара-кири"; как бы он не уподоблялся этим благородным воинам, он есть, остаётся и будет православным христианином и страх перед смертным грехом, несущим мрак и вечные муки, держат его в стальных руках спасения.
   Ещё ему нужен был человек, чтобы служить; необходимость быть кому-то нужным, полезным, даже подойдёт роль незаметной тени, но пусть один только раз пригодиться его существование как воина, ему и этого будет достаточно, но... Но такого человека пока нет. Только на примете...
   Доходили до него слухи, что аналогичные ситуации и на других фермах и охрана тоже была бессильна с угонщиками скота. И фермера словно сговорились не обращаться в милицию, имея острое желание самим и своими средствами разобраться с ворами; кто ставил капканы, кто протягивал электрический провод по периметру фермы и включал приличные вольты. Кто-то рыскал по мясным рынкам и тряс торгашей на предмет "откуда товар", кто... да много кто чего придумывал стараясь блеснуть изобретательностью и находчивостью, только жертвами капканов и электрических проводов были бездомные собаки, да мелкие грызуны навроде бобров и сусликов. Единственный раз попался какой-то бомж и то, которого насмерть убило током. А на рынках торгаши тоже себе на уме и к ним не так-то просто было подъехать.
   В пылу кипеша кражи прекращались, но не надолго; только становилось известным об очередном "визите" и напряжение возвращалось, а с ним и новые изобретения. До участившегося воровства у Олега был только один напарник, его родной брат Коля, да дед Захар. Теперь же с некоторых пор, его численный состав охранников удвоили, а воровство так и не прекратилось. Олег придумывал план и детальный чертёж охраны территории. Каждый раз он был уверен, что это то, что нужно и убеждал в том других; но план проваливался, а чертёж рвался в клочья и приготавливался заново.
   Каждый раз хозяйка была благосклонна к нему и не высказывала каких-либо резких претензий, но Прохорыч явно испортил хорошее настроение и чего теперь ждать от его родственницы, он незнал. Незнал, это сказано относительно - Олег ждал того дня, когда плотину прорвёт и хлынет грязь гнева и самое правдивое определения его места на этой чёртовой земле. И вроде после последнего посещения "гостя" прошло уже почти два месяца, но это обстоятельство никак не облегчало состояние Олега. Ведь та ночь болью отзывалось в его памяти и в других частях тела. Олег почти поймал вора; он увидел себя со стороны, и он себе понравился. Искуссно закинув лассо из цепи тому на руку (хотя и целился на голову), он дёрнул и опрокинул его наземь. "Всё,- думает,- попался!" Но парень оказался не простым хулиганом, а неплохо подготовленным... бандитом. Он не только сумел вырвался, но ещё парировал новую атаку Олега, в которую он шёл смело, чтобы сделать контрольный захват; давно, а может и впервые Олега не просто не боялись, а реально хотели навредить. Вор несколько раз огрел Олега отобранной у него же цепью, отчего он потерял сознание и позволил уйти вору с его же орудием. Об этом никто не узнал; Олег обиду затаил внутри себя и в душе надеялся, что "гость" снова появится и тогда...
    -Что поскучнел, Олежка?- вывел из забытья его Прохорыч.
   Олег вздрогнул от неожиданности, но самообладание не терял не на секунду. Образ "гостя" ещё полностью не растворился и поэтому он с твёрдым лицом подошёл к рубильнику и включил фонари. И обернулся.
   В это самое время от деда исходил такой дикий туман, такое волнительное наваждение, что Олегу просто невозможно было находиться рядом. Словно попадаешь в какую-то мистику,- окунувшись с головой неглядя, и неподумав, что возврат оттуда, совсем в другом месте. Раздражение, началом которого послужила неожиданность, росло быстрее, чем Олег успевал справляться с волнением. Но и назвать это облаком тоже нельзя. И даже из самых лучших побуждений. При свете фонаря папиросный дым воплощался в зловещий, серого цвета дух, овевал собою деда и всё около него на растоянии вытянутой руки и даже немного больше. Как в только что начавшемся реально-мистическом фильме, в котором обязательно должно было быть продолжение.
    "А может ему тут просто лучше, чем где бы то ни было..."
   "Оно вынырнуло как бы из давно забытого мифа, канувшего не то чтобы во времени, а как бы перевернувшись во сне на другой бок, ощущаешь полное онемение той части тела, на которой только что спал; войдя в реку и сходу окунувшись там, персонаж вынырнул здесь и растворяться неспешил. А выдавал себя совершенно не за того, кто был на самом деле. При желании, можно было разглядеть на конечностях щупальцы и кривую рожицу какого-то совершенно непонятного зверя; оскалившись на незнакомую ему обстановку и людей возникшись около него..."
   Олег срывает руками изображение как бумажную афишу, давно прошедшего фильма. И рвёт его, и рвёт...
   "... и направление в котором они перемещались, было будто бы вырезано из того пространства, в котором Олег привык всё и всех видеть..."
   Сознание отказывалось воспринимать это за действительность, за явь, за... Ещё чуть-чуть, ещё немного и он накинется на кого-нибудь, чтобы сдвинуть эту стену недоступности, пусть и жертвой этого станет кто-нибудь из своих.
   "... через этот смок не было видно, ни земли, ни звёздного неба. Таял даже двор, корпуса, сторожка - как само место действия, не выходящая за рамки экрана. Падающий свет из-за его спины, ассоциировался с некоим появлением деда из ниоткуда; стоит немного представить, и дед как бы парит над..."
  Олег морщится; сейчас ему бы подпрыгнуть на месте и сгрохотом стряхнуть всю эту нечисть, как большой дождевой плащ. Но чтобы падая, плащ обязательно превратился в труху. Иначе...
   Когда ему наконец удалось перебороть волнение, то с негодованием, и нисколько на деда, а сколько на тяжёлые воспоминания, сказал:
    -Прохорыч!!!- Всё-равно звучит как взрыв, как всплеск, как рвутся натянутые тросы,- я же курить бросаю! Ёлки-палки...
   "... но продолжение такое смешное! Ха-ха-ха!"
   "Ты тоже понял!Ха-ха-ха!"
   "Придурки! Это не то, о чём вы думаете. Придурки!"
   "... да просто попался на врасплох. Ха-ха-ха! Обычное дело! Тьфу..."
   "... ага! А был-то прям на пике! Прям на пике!"
   "Ха-ха-ха!"
   "Всё не так. Вы! Придурки! Отстаньте..."
   Дед  непонимающе смотрел одним глазом на молодого человека. Сквозь густой дым никотина, на Олега смотрела эпоха, но не просто смотрела, а сгорала до последней капли керосина... и тот ничего толком не понимал. Медленно добавляя огня потухающему воображению, он даже шагнул ближе. Это как наступить на голову повергнутому врагу, хотя повержение как таковое, снимает с оппонента хоть какое-нибудь название.
    -А что такое?- Наконец-то что-то дошло до деда (как капля просочившаяся через сварочный шов...), но в чём причина негодования Олега, так это то, как видно в глаза при общении - что видишь, то и говоришь. А лучше молчать; это как получится.
   Прохорыч заулыбался беззубым ртом, кривя верхнюю губу, заварачивая её словно специально в бок. Видно сухие дёсна и пожелтевшие края языка.
   "Как он это делает",- спрашивает сам себя Олег, но вслух...
   -Как ты куришь такую гадость, Прохорыч? Блин!- Олег кашляет как-будто специально и быстрым шагом направился в сторожку. В догонку ему, дед Захар крикнул:
   -Ты чего?
   -Ничего,- злится очень,- иди ты!
   Дед делает ещё шаг вперёд. Он не сдаётся, но силы в нём уже меньше прежнего.
    -А где ж остальные рёбяты, а? Олежка, слышь меня?
    -В обходе по территории,- бросает Олег и скрываясь за дверью, но добавил вскользь,- ни человек, а вепрь какой-то. Вампир!
    Дверь хлопнула. Разговор закончен.
    Наблюдая за исчезнувшим за дверью парнем, дед Захар долго стоял как вкопанный и всё также продолжал дымить своей вонючей папиросой. Он проиграл, но чтобы Захар Прохорович отчаялся - не бывать тому.
   Он знал о происходящих в хозяйстве племянницы делах, но относился к этому абсолютно спокойно. Прохорыч был твёрдо уверен в том, что в его время такое не допустили бы. Его время самое лучшее и твёрдое в плане стабильности и контроля, а что сейчас твориться ему остаётся только наблюдать в подтверждении своего мнения.
   Прохорыч выполнял свою работу настолько, насколько хватало его старческих сил, и вполне был этим доволен. Докурив, он снова бросил пустую трубку из-под папиросы себе под ноги и затоптал его кирзовым сапогом - единственное, точно отработанное до автомата движение, работающее даже при отключении мозга. Поправив старую винтовку на плече, дед решил пройтись по территории в надежде встретить кого-нибудь из ребят, чтобы пообщаться с ними.
   С Олегом-то не удалось.
   Просто поговорить.
   На столбе, прямо над сторожкой, затрещал прожектор и несколько раз, почти незаметно моргнул. Это совершенно нисколько не повлияло на густоту чёрных красок вокруг него. Площадь освещаемого пространства, упорно держала свои границы, и тот перепад, почти незаметный глазу, сливался в ещё один неопределённый цвет.
   На самом же деле, функции, определяемые производителями, ничтожно меркнут в пучине бытовых тяжб, случающихся во вселенском масштабе потребителей и их потребностей. Каждый индивид, под своей невидимой оболочкой, оказывается как бы взаперти. И стоит заметить, что это олько по собственной воле. При соприкосновении с другим индивидом, оболочки соединяются и происходит, также невидимая связь.
   Что под собой она несёт, или подразумевает, остаётся загадкой, потому что при разрыве индивидов, следов соединения напрочь не остаётся.
   Войдя в сторожку, Олег увидел человека, сидящего на стуле спиной к нему. Перед человеком работал телевизор, передавались последние новости. Субмарина "Курск" по всем двум каналам. Трагедия всероссийского масштаба немогшая не затронуть Олега; он и так навзводе, тут ещё он.
  Человек не оборачивался, будто не слышал, что кто-то вошёл, а Олег нарочно не стал греметь и показывать своего присутствия. Только хлопнувшая дверь и скрипнувшая половица, не могли не судить об обратном. Как игра, или борьба невидимых миров - всё тихо, спокойно, светит солнце и рождаются люди. А внутри вот-вот сейчас разорвётся двойной узел как при максимальном натяжении. И ведь никто не заметит.
   Олег не двигая головы, только глазами осмотрелся по комнатушке, а сам слушал новости. Изображение было с рябью, но лица можно было разглядеть. Но звук чистый. Как раз передавали на сколько им ещё хватит кислорода.
   "Да как они там могут вычислить, сколько им там хватит! Идиоты! Пацаны считай заживо похоронены, а они там вычисляют! Корм для рыб."
   Олег сдавил челюсти до боли в зубах и отпустил. На столе стоял бокал с недопитым кофе, а в тарелке недоеденная яичница. Хлебные крошки, и на полу тоже. Дышало беспорядком и безответственностью. Многодневными носками.
   " ... идотом меньше, дибилом больше..."- подумал он ещё раз о том же. И зачем, сам не понял.
   Сидящий человек, мужчина, был младшим братом Олега - Николай, или как он его ещё ласково любил называть - Коленька. Это было больше похоже на заботу старшего над младшим, чем на обидное обзывание или кличку. Но Николай этого не любил и порой сильно раздражался. Но больше его бесило. Нет, не от обиды, но желание убить, чисто образно, возникало периодически. Ну или просто навредить, чтоб неповадно было, или чтобы, когда язык снова захочет повторить такое, он сразу же отвалился. А лучше всего, чтобы чирий вскочил, на самом кончике. Коля терпел и почти никогда высказывался напрямую брату по этому поводу; во-первых - авторитет старшего брата был выше всяких там обид, к тому же тот мог просто-напросто нанести физически вред - избить, нанести телесный увечья, что вызывает невосполнимый дискомфорт в быту и в работе. Во-вторых - мстительный нрав Коленьки сделать пакость изподтишка, подразумевал затаённое и взятое в долг. По-больней, по-острее, так, чтоб запомнилось и при следующих встречах посмеяться, и потыкать в него пальцем, мол, сам нарвался, вот и получай. Хотя с Олегом такое может не прокатит. Можно и шею свернуть и руки с ногами переломать. Было и третье, но оно состояло ещё в плане разработки и пустить его в ход не представлялось возможным. На что хватало Николая это сделать точно до наоборот указаниям братишки. Ну и так это в отместку, он иногда разыгрывал брата самыми идиотскими шуточками лишь бы досадить тому.
   Олега это ни много ни мало тоже раздражало, а в последнее время стало бесить. Хотя он и совершает путь к самосовершенству.
   Всё-таки братья.
   Вот и сейчас, заслышав на крыльце братца,- а это точно был он,- Николай быстро уселся на стул спиной ко входу и, раскинув широко ноги, изобразил спящего человека на рабочем месте.
   "Спящего человека на рабочем месте!"
   Олег к любой работе подходил с полным осознанием ответственности и всегда делал всё правильно и всё как положено. Всё правильно, подразумевало под этим лист бумаги, на которой чёрным по белому были расписаны правила. Пункт за пунктом, пронумерованные и изложены чётко прописанные формальности. Они если и не выучивались наизусть, то тщательное изучение этого, сводило на нет непонятно поставленная где-то запятая и продолжение многоточия.
   Этому его никто не учил, он сам в себя это заложил и когда - уже наверно и не помнил. Олег был очень щепетильным к деталям, к текущим обстоятельствам, также включая внезапность и неожиданность, и особенно к конечному результату; он должен быть как минимум удовлетворительным. Так он мучил себя, и того же требовал от своих подчинённых. И очень был зол - был зол, если кто-то не выполнял возложенных на него обязанностей. Исключений не было и для младшего брата. Особенно для него.
   Николай, прекрасно знал это (иначе бы было очень странным), о дотошных значениях брата в работе и поэтому порою разыгрывал его таким вот образом, ломая прижившийся с корнем стереотип старшего брата к ровному и правильному; и понимал - тому однозначно такое никогда не будет нравиться и выпущенный "дракон" на, а ближе будет сказать, в лице старшего брата - это такая пища для внутреннего червяка Коли, что сидит внутри него и без которой ему наверное теперь не жить.
   А заснуть на работе, это уже крайняя наглость, за которую брат мог не просто побить,- надавать поджопников и хлёстких затрещин, а то и реально избить, с кровью и переломами. Но Коля был ещё обладателем неприкосновенности и просто не понимал - всё что-то, когда-нибудь происходит впервые. Не надо только самому подталкиваться на это. Или вызывать.
   Старший брат быстро понял в чём дело. Коля был однообразен в розыгрышах и для Олега не составило особого труда распознать шутку. Но разозлить всё-таки удалось.
    По телевидинию перечисляли фамилии офицеров и матросов атомахода "Курск". Олег на лету ловил окончания фамилий и представлял их лица, о чём они думают... Чёрт!!! О чём можно думать в ожидании смерти. Смерти не быстрой, даже не средней; ожидание растягивается на два-три дня и она неприменно наступит. И так же медленно! Можно с ума сойти и тогда может быть легче будет. Или вообще всё по-хрену!
   Видя перед собой затылок, Олегу так хочеться дать крепкую оплеуху... Так, чтобы шлепок ещё долго звенел о барабанные перепонки ушей. А потом ещё раз... Олег почувствовал внутреннее закипание, вспомнились все косяки брата и бесполезность мозговой прочистки. Тут же затрещали костяшки кулаков и свод сжатых скул.
   А он-то думал, что сможет положиться на младшенького, заиметь гордость за него, чтобы не думать и даже не видеть, а только знать, что вот, он есть - значит всё будет в порядке. А тут на те вам - такой цирк, будто специально хочет вывести из себя, дерзит, знает место и колет в него.
   Олег стал сопостовлять трагедию "Курска", с отношениями с братом, и сознание порывалось выгнать себя на улицу и что-нибудь сделать. Что-нибудь сделать, значит проявить действие, не имеющее абсолютно никакого отношения к здравомыслию, к приличию, и к совести. Выскочить, стать посередине двора и раскрыв рот, выпустить на волю дракона; здесь свирепость не во внешнем виде животного и не в том жёлто-красно-синем пламени, извергающемся из самого нутра, а том последствии, что оно нанесёт... в первую очередь самому себе.
   Только к чему всё это - ответ задерживался, а запуск-то произведён и что-то должно обязательно случиться. Прерывистое дыхание, бешеный пульс в висках и взять, да и закричать во весь опор, и начать крушить попавшиеся на пути препятствия, и быть тому урагану самым сильнейшим, что когда бы то ни были прежде.
   Но Олег сдержался; закрыв глаза он медленно выдохнул. Даже просто не накричал на него. Но поговорить с ним он всё-таки должен.
   -Послушай, братишка,- начал Олег разговор; он не глядел на Николая, испытывая отвращение к увиденому, но не показывая его. -Что-то затянулось это... -Подобрать нужное, а самое главное, правильное слово, ему было трудно. -Может, хватит заниматься глупостями, устраивать вот эти концерты,- Олег повёл рукой перед ним, как бы указывая на него.- Ты же всё-таки на работе, как ни как. А?
    Николай выдохнул с лёгкой и видимой досадой оттого, что ему не удался розыгрыш. Пряча ухмылку и прекратив кривляться, он повернулся к брату. Олег знает, что он сейчас увидит и поэтому... больно удариться о пустоту не желает.
    -Брат! От такой работы можно со скуки помереть,- недовольно выдавил из себе Коля, поправляя воротничок камуфляжа. Но с лица ухмылка не сходит. Прилипла.- Вон, где весело!
   Николай имел ввиду происходящее по телевизору и потом молча смотрел в никуда. Диктор уже рассказывал историю создания "Курска", ловко маневрируя выученными наизусть цифрами характеризующие превосходство "Курска" над другими субмаринами, приводя конкретные примеры и факты из истории, а также недавних событий.
   Олег не просто сопереживал трагедии. Ему представлялось, что это и с ним случилось и концентрировался на принятии каких-нибудь действий выхода из сложнейшей ситуации; лишь бы не сидеть сложа руки. Он стал прохаживаться по комнате взад-вперёд войдя в роль начальника, коим и находился. Николай не обращал абсолютно никакого внимания на него и спокойно приводил своё обмундирование в порядок. Тяжёлое молчание, не понимающих друг друга братьев, Олег решил прервать, продолжая поучать.
   -Как малый ребёнок всё-равно. Будь хоть немного серьёзней. Оглянись вокруг, неужели то, что ты видишь, имеет столько грязи, которое изливается от тебя? Или я тебя чем-нибудь обижаяю?
  Олег наконец-то повернулся к брату. Это не так легко.
   - Что за ветер у тебя в голове. Что он как бездомный... Мозги как у шестнадцатилетнего.
   -Ты говори понятней,- ответил ему Коля вихляя правой стопой и прикусывая нижнюю губу,- что тебе конкретно не нравиться?
   А ему-то всего двадцать один; в таких летах либо ты взрослый, либо застреваешь в детстве навсегда. Хотя об этом можно ещё и поспорить.
   Николаю не хотелось продолжать, и уже пожалел было, что заговорил с братом; он только посмотрел исподлобья на него с игривой ухмылкой, но не в глаза, а так, скользнув по силуэту лица. Потом поднялся, взял с дивана кепку и направился к выходу.
    -Ты куда?- резко спросил Олег, взбесившись, что полетели брызги. Он рассчитывал на долгий разговор,- я ещё не закончил, вернись на место. Сейчас же!
   А Николай будто и не слышал его. Он только и сделал, что навроде бы остановился, но это было лишь замедление шага; он шёл дальше.
   -Я сказал сядь на место!- Олег кричал, хотя хотел просто выразиться грозно и немного угрожающе.
   Не вышло.
   Снова мимо.
   Николай, подходя к двери, выглядел победителем; ему удалось разозлить брата. Он спокойно сказал:
   -Пойду территорию обследую,- он распахнул вовсю дверь и повернулся,- может, что-нибудь полезное обнаружу. И тебе стыдно не будет за меня! Зайчик там, или лисичка, подойдут?!
   Олег словно застывает на месте, как ледяной, но чтобы сдвинуться с места, ему надо разбиться... Парадокс!
   Переступив порог, Николай с издёвкой бросил:
     -Если что, я сразу тебе доложу.
     Он захлопнул дверь, и Олег слышал, как его ноги ступают по крыльцу.
     -Послушай, чего ходить. Там Андрюха с Лёхой. И Прохорыч гуляют,- пытался докричаться Олег до брата, с каждым словом повышая голос, вдруг меняя гнев на милость. Но он только ударяется о потёртый и в некоторых местах уже дырявый дермонтин, обитой двери и осколками осыпается на пол.
    Увы! Очередной промах, как выстрелить в глухом лесу, а потом кричать "Ау!" А уже после самому себе сказал:
    -Кому я говорю? Какой-то трэш!
    Вряд ли Николай слышал, что крикнул брат. Вряд ли слышал он его вообще когда-нибудь; в последнее время они всё чаще стали не понимать друг друга. Нет, не то, чтобы постоянно ругались; препирания исходящие от старшего, парировалось младшим как бронзовым щитом от бамбуковых стрел. Слышно было лишь постукивание дождя о жестяную кровлю и... слёзы. Нет! Не мужчины. Слёзы женщин, не дождавшихся своих мужей с...
   "... с какой ещё работы?"
   "... может вовсе не об этом!"
   "Уверен?"
   "... пока ты под сомнением, мы не сможем быть уверены до конца!"
   "Мы! Преимущество в двойной силе. Не переживай!"
   ... и переживал от этого наверно только один Олег. Коля же был больше эгоистом, думал только о себе и о том, как бы досадить брату. Работал на "отстань", в голове одни только гулянки. И ничего в нём такого нет, чем мог быть полезен обществу.
   Самому себе. Яркость парируется темнотой солнцезащитных очков. Коле они так идут - как мерзавцу...
   Олег встал у окна и наблюдал за удаляющимся от сторожки братом, освещённым ярким фонарём. Николай шёл вразвалочку, собирая ботинками пыль, словно дерзкий подросток, нахамивший взрослым и удаляющийся с высоко поднятой головой. Сейчас он должен обернуться и послать плевок, сжатыми губами... и усмешка. Ни того, ни другого. Коля скрылся в тени первого корпуса, оставив только еле заметный дымок от прикуренной им сигареты.
   Красная точка в темном, как в недоступном, писала: "Отвянь!"
   -Бросишь тут курить. Щенок!- Олег говорил сам себе, но сам хотел, чтобы его кто-то да подслушал, помог. Ну или хотя бы подсказал как правильно.- С детьми наверно люди так не тискаются, как я с младшим братом! Чёрт какой-то, а не дитя!!! Дитя,- громко усмехается,- дитя, которому пошёл уже третий десяток.- Он уже достал сигарету и стал мять её в руке.
   -Не я твой папа! Чёрт...- Выдох как перед сном. Осталось только глаза закрыть и впасть в забвение.
    Он снова впал в задумчивость, устремив взор куда-то в чёрную точку. Выросли-то они без отца, Коля его и не помнил вовсе. Вот и был Олег ему и за старшего брата, и за папку, в одном лице. Он с ним находился везде и всегда, был опорой и заступником, помощником и учителем жизни. А когда повзрослели, будто чужие стали. Что-то Олег в нём упустил, чему-то недоучил, что вместо благодарности и уважения, идиотские выходки и наглые оговорки. И чем дальше, тем хуже. Словно, пока он находился в армии, Колю как подменили...
   Телевизор всё ещё трещал; Олег резко направился к нему и дёрнул вилку из розетки. Ему хотелось ещё что-нибудь сделать, но вдруг понял, что и то, что делает, лишнее, совершенно не нужное действо. Застыв на месте ощутил жар и капли пота на лице. Жужжащая муха яростно билась в стекло лампочки, подбираясь к свету с разных сторон, но чем сильнее она билась, тем ниже она падала. И несколько раз шлёпалась о пол. Назойливость её вновь поднимала к горящей лампочке и всё повторялось по-новой, пока она не обожглась и громко не плюхнулась уже на стол, мёртвая.
   Нирвана погружала его глубже; тело отделялось от духа, но погружение получалось каким-то абсурдным, скомканным, словно по кускам разрывалось и подавалось на стол для приёма внутрь... И он лепил его по памяти, только хотел сделать немного лучше, пластичней, по-своему вкусу.
   И получалось...
   Олег недолго был в задумчивости; вывел его из нирваны звук подъезжающей машины. То была хозяйка фермы - Антонина Сергеевна, тридцатипятилетняя бизнесвумен, широко шагающая по жизни женщина и просто красавица.
   Олег убрал сигарету обратно в пачку и направился к выходу навстречу машине.
   Антонина Сергеевна для Олега Фёдорова - это особый, даже особенный объект для высоких и чистых проявлений чувств, такого правильного и всегда кажущегося неземного состояния, когда не можешь смотреть на кого-то, мягко сказать, равнодушно. При виде этой женщины, у Олега в груди трепетали друг о друга крылашки и слышал их мог только он. В эти минуты он забывал о брате, о проблемах на ферме и даже о том, кто он.
   Ярко-серебристый джип японского производства остановился прямо перед сторожкой. Из машины вышла очень красивая женщина; для шикарности нужна была другая обстановка, но со временем она и это перешагнёт. На вид ей можно дать намного меньше лет, чем ей было по-настоящему. Из распахнутого салона сразу запахло дорогим парфюмом, резко перебивающим запах навоза и пота, преследующего взрослого мужика. А мычание, доносившееся из корпусов, звучало как музыка, в унисон, приветствуя хозяйку. Всё это никак не вписывалось в окружающее её место. Но как бы там ни было, она хозяйка всего, что на тот момент её окружало.
   "Флейта!"
   "Однозначно флейта..."
   "Да, но хоть в чём-то!"
   "Ой-ой! Сейчас умру..."
    Одета леди была в лёгкий и короткий сарафанчик, чётко подчёркивающий её изящную фигуру никогда не рожавшей женщины. Она некоторое время стояла вливаясь в декорацию. Антонина из семьи военного и учителя истории обычной средней школы. Но ни оттуда, ни отсюда к ней не передалось. Тоня была стервой для мальчиков, оторвой для девочек и непослушным ребёнком для родителей. Ни военная дисциплина, ни ласковый подход ни сделал из неё человека, как любил говорить её папа.
   Её отцу даже приходилось браться за ремень, чтобы вразумить непутёвую дочь, а в четырнадцать она впервые не ночевала дома и даже не у подруги. По возвращении на утро, отец переборщил с перевоспитанием и она сбежала, к бабушке в деревню. Тоня точно незнала, чья она мать; важным было отношение и оно было. Бабуля в прошлом была коммунисткой с самым глубоким и проникновенным убеждением в светлое будущее, к которому каждый сам должен найти дорогу. С этим убеждением и происходило дальнейшее перевоспитание, что не мешало Тоне стать лёгкой женщиной, перепустившей через себя всю деревню и из других тоже.
   А когда внезапно не стало родителей, Тоня продала наследство в городе и выкупила ферму у госудаства с передыхающей скотиной. И не прогадала. За пару-тройку лет встав на ноги, получала прибыль и вкладывала в развитие.
   Получилось. Не само. И звёзд с неба не хватала. Она шла по ним, специально наступала на них и давила, давила, давила...
   Образ жизни только не изменился; единственное, что, к ней стало не так просто подьехать - бизнес-вумен за рулём "чемодана" за три лимона...
   Увидев появившегося Олега, она направилась к нему, издевательски виляя бёдрами.
    -Олег, здравствуйте,- приблизившись, заговорила Антонина Сергеевна. Её голос только дополнял шику её красоте. Растроенная флейта.
    -Добрый вечер,- ответил он официально, немного смущённый видом хозяйки. Держать статус "серьёзного", получалось как-то надуто.
   -Как дела у вас?- Продолжала она,- где все остальные? Всё тихо?- Оглядываясь вокруг себя словно юла, спросила хозяйка, а вела себя как школьница, перед учителем в которого по-уши влюблена, но обязательно хочет из-за этого, его унизить.
   Типа скромница.
   -Ребята обходят территорию. Ведётся тщательное наблюдение,- начал отчёт Олег.- Я вот, на главном посту. Веду наблюдение отсюда. -Олег откашлялся в кулак и продолжал. -Включил недавно фонари. Полный контроль, сейчас под...
    -Хорошо,- перебила она, ещё раз оглянулась и добавила,- я хотела бы сделать заявление. Кое-что нужно обсудить.
    -Я сейчас быстро соберу ребят,- начал суетится Олег, хотя как он сейчас всех соберёт, незнал.
    -Стоп, никого не нужно собирать,- резко оборвала его хозяйка. Флейта соскочила с влажных губ, а мокрые пальцы еле удерживали инструмент,- я думаю, что мы с вами, Олег, сможем обсудить волнующий меня вопрос,- она сделала паузу, обдумывая предстоящую речь. Подняв руку, чтобы поправить волос на затылке, Олег заметил гладко выбритую подмышку и представил точно такое же, только в другом месте, и глотнул.
   -Я обсолютно уверенна в вашем профессионализме, Олег,- продолжала она подступаясь медленно,- и нисколько не сомневаюсь в вашей порядочности как человека знающего своё дело и свою работу, но, для меня уже стало делом чести схватить нашего незваного "гостя",- почувствовалось напряжение в голосе на последнем слове.- Который, просто самым наглым образом, посмел меня обидеть.- К флейте добавилось ещё что-то; Олег не мог разобрать. Звук глухой, но дополнение металлическое и с камнями.
   Она изобразила руками перед собой шар и также образно его раздавила. При этом что-то прошипела ртом. Вдохнув полной грудью воздух, она спокойно продолжала незаконченную речь.
   -Который уже не один раз наведывался на наш двор. Тварь!- Антонина Сергеевна при этом всё время смотрела на Олега, как бы наблюдая за ним, за его реакцией и насколько он внимателен.- И скажу вам, довольно-таки удачно для него.
   Она смотрела в его глаза, как в зеркало.
   Несомненно, последнее, это камень в него. "И по заслугам"- подумал Олег.
   Он внимательно слушал и старался внимать в каждое слово сказанное хозяйкой. Перед его лицом пробегали её слова, в образах животных: звери, насекомые и птицы. И чем ему казалось, что слова были острыми на слух, укоряющими и больно ударяющими не только по самолюбию, но и..., тем животное было хищным и возбуждённым, агрессивным и готовым к атаке. Каждое предложение ассоциировалось с бегущей толпой (не понятно кем), после которой, стеной поднималась пыль.
   И когда она закончила, произошёл обрыв в пропасть, куда все и провалились. Олег с трудом хватал воображаемое, но цепочка с обрывками звеньев, была бесполезна по своей сути и... он просто обязан был сказать что-нибудь в ответ, чтобы поддержать разговор и так сказать, быть на одной с нею волне. Короче, не сорваться в эту самую пропасть. Флейте нужен был аккомпонимеант, иначе продолжение бы получилось похожим на битое стекло. Ещё Олег прекрасно понимал, что наступил именно тот момент, когда он должен проявить инициативу и показать ей, что умеет думать головой не хуже, чем осуществлять охрану, забыв на секунду о провалах.
    -Надо его как-нибудь заманить сюда. Как рыбак, на живца, или охотник...- осторожно начал он, слегка косясь на хозяйку, но сразу осёкся, потому-что ему тут же хочется зажмуриться и раствориться. Может несколько и не в тему, но что-то говорить-то надо было, нужно было какое-то действие, продолжение, шевеление - ни столб же он в конце концов, вкопанный посредине улицы, чтобы бродячие псы справляли на нём нужду. И он понял то, что это сказал не он, а тот, кто отвечает за самосохранение, на чём держится тот, за кого он себя иногда выдаёт.
   Если бы перед ним сейчас была стена, он бы стукнулся в неё головой. Не сильно, а чувственно. Смотрелось бы как прикосновение. В чём-то древние китайцы оказались правы, и предложенное кем-то построить великую стену, приняло совершенно необратимый оборот и объём глубокомыслия в его мнении.
    -Вот именно,- не обращая внимания на робость своего подчинённого, резко проговорила Антонина Сергеевна, а Олег незаметно выдохнул.- Вот именно! Заманить и сделать это надо аккуратно, ни в коем случае не навредив при этом самим себе.- Жестикулируя указательным пальцем перед собой, она стала прохаживаться около Олега и говорить дальше. -А посколько мы не знаем кто это и тем более, когда он в очередной раз объявиться, то чем мы сможем его "прикормить"? Как его заставить к нам забраться?
  Олег снова представил стену, только теперь он не прикосается к ней как прежде, а с разбегу пытается воткнуть в неё голову и если стена выстоит, то... Олег думал, что сказать, а ещё, почему он её так боиться, почему мягкий на ощупь и розовый на цвет парфюм этой женщины, заставляет его дрожать, заставляет стоять на носочках и почти не дышать...
   ... задержанный воздух в лёгких, давно истратил своё предназначение и просился наружу. Выходя вон, оно как-то само, вырвалось в предложение:
   -Антонина Сергеевна, а что если нам просто не включать фонари на территории... Его бдительность ослабнет и... И манящий желанием лёгкой добычи... Мы будем ждать его...
   Шайка малолетних хулиганов, поняв, что их проделки изоблачены и они схвачены, ищут варианты для оправдания. "А что если так... А что если этак... Может так, на авось..."
    Наступило гробовое молчание. Если сейчас прозвучит колокольный набат, он вздрогнит и... лишь бы не умереть от разрыва сердца. Олег не знал, чем закончить начатое предложение и буквально съёжился внутри весь, как ёж перед лисицей, только вместо иголок розовая рябь нежной кожи. Ему показалось, что он "сморозил" такую глупость, непоправимую ошибку, что хозяйка сейчас нашумит на него в три этажа, а ещё хуже, созовёт совет и единогласным голосованием его понизят в должности и поставят вместо него какого-нибудь смазливого юнца, который добравшись до власти, сначала будет дозолять его, доносить на него и командовать ИМ. Но на миг немного раскинув мозгами, Олег посчитал, что это вовсе не плохая мысль. Да и другое просто не шло на ум.
   "А может не шло на ум, поэтому и казалось не плохой мыслью..."
   "... и как плохая мысль, может называться мыслью?"
   "Гм-м. Уж лучше ничего не говорить. Молчание - не золото, но дорого..."
   "Дорого не то, что кому-то не доступно, или... Дефицит?"
    Она некоторое время молча обдумывала на первый взгляд, странное предложение подчинённого, и если немного логически по-рассуждать о том, что непрошеный "гость" промышляет таким вот способом, то есть, делец мрака и служитель тьмы, то отсутствие света для него, как говорится, в самый раз. Ну если он, конечно, не дурак, или ещё там кто-нибудь. Хотя исключения могут состовлять значительно больший процент, от общего числа умопомешанных.
    -Идея в общем-то неплохая,- протянула наконец Антонина Сергеевна и он вновь услышал знакомый звук флейты.- Но вы знаете, Олег, что при этом вам надо быть вдвойне бдительным. И справитесь ли вы вчетвером на такой большой территории. Ну деда я, конечно, не считаю.
   "Что, всё так просто..."
    -Обижаете, Антонина Сергеевна. Конечно справимся,- отвечал Олег обиженно, разводя руками, а у самого грудь колесом,- всё-таки это наша работа, и мы должны, нет, мы просто обязаны справляться.
   "Где-то он уже это слышал и просто повторил, кем-то уже сказанное ранее..."
   "Нет, а грудь колесом, не слабое выраженьице..."
   Хозяйка игриво покосилась на него, введя словно за ручку в краску.
   Связь состоялась. И хоть Олег незнал названия своего инструмента и ноты были не больше, чем линии с закорючками - мелодия звучала. От воодушевления и наполнившего душу волнения, он толкал себя на творение, на создание, на лепку из глины и огранку гранита. Творчество просто требовало высоты и не обьёмной широты. Но одному не справиться...
    -А то может людей вам ещё прислать, так сказать, в помощь,- предложила она. В её голосе прозвучали нотки флирта, не понятно только для чего они. Флейта осеклась, но так, почти незаметно.
   Это была подножка - грубая, намерено проведённая операция, продуманная для выведения из равновесия. Однако, специально!
    -Ну что вы, в самом деле,- уже совсем разобиделся Олежка, пряча при этом глаза туда, куда-нибудь ей за спину и сжимал кулаки от удовлетворения.- Антонина Сергеевна, я же сказал вам. Справимся, значит справимся! Не надо нам никого.- Он отвернул в сторону голову и бурча себе под нос добавил,- что мы дети что ли.
   Вроде бы и сорвался аккорд, как-будто струна порвалась, но в следующий момент он звучал как переход от одного к другому и... мелодия продолжалась. Неожиданно, но красиво!
   Она усмехнулась моргнув несколько раз нарощенными ресницами, а у него загорелось в груди. С каждым толчком жар усиливался, приятно переходя в ноги. Через пухлые губы, Олег видит блеск её белоснежных зубов; он отражается от фонаря, не смотря на то, что свет идёт жёлтый.
   Теперь она уже смотрела на него оценивающим взглядом и через некоторое время сказала:
    -Я надеюсь, вы знаете, что делаете, Олег!- И приблизившись к нему на неприличное расстояние, поправила у него завёрнутый во внутрь воротничок и спросила более мягким тоном,- а вы женаты, Олег?
   Вопрос Олега срубил буквально с ног; превозмогая мощнейший порыв ветра похожего на ураган, он как мог удерживал вертикальное положение. Горячий воздух парировал сделать вдох, но... "Олег успел быстро вскочить и вот, он уже стоит и отряхивается!" Ну чисто морально, и чисто не зная что ответить, он стал даже заикаться, когда думал. Но ничего не ответил. Её прикосновение как толчок в бездну, но перед этим она словно играется, балансируя его телом над пропастью... но Олег ухватился за край обрыва и теперь карабкается, чтобы выбраться.
   "Уж лучше б её с собой прихватил. Вместе бы полетели,"- подумал он о приятном падении в обнимку.
   Но тут из-за угла, как на помощь ему, вышли его напарники, (а по-совместительству и его подчинёные) - Лёха и Андрюха. Два здоровенных парня, ну просто настоящие бойцы, верзилы; кто-то таких называет гориллы, или амбалы, но это только в их пользу. Может по сути их величина немного и раздута, но совсем на немного; атлетизм - одного, у другого - перебор с протеином и не соблюдение режима.
   Они о чём-то весело разговаривали, если судить по их лицам и подпрыгивающей походке, а когда увидели хозяйку с Олегом, то немного сконфузились, притормозили и шепнув друг другу несколько фраз, замолчали. Они хотели казаться расслабленными и один из них даже имитировал невозмутимость. Но получалось так себе, что он и сам понимал, но продолжал это делать... Они вовсе замедлили шаг уже подходя к ним. Антонина Сергеевна медленно убрала от Олега руку и повернувшись к нему спиной, обратилась к подошедшим.
    -Здравствуйте, мальчики!- Слушая её со стороны, Олег замечал в голосе хозяйки нотки властности и высокомерия, которые к нему, наверное не относились.- На ввереном вам объекте, надеюсь, всё в порядке?
   Как ревность, Олег бы это наверно не назвал. Но почему ему сейчас захотелось наброситься сразу на обоих и... по шее, по шее - и Лёхе, и Андрюхе. Лёха стоял немного опустив голову, словно перед боем, только руки держал в карманах и нервно сжимал кулаки. Андрюха вертел головой на толстой шее - то на Лёху, то на хозяйку, с идиотской ухмылкой, но с пустым вырадением глаз.
   Олег уже представлял Андрея, или как все они его ещё зовут - Дрон, с расквашенным носом и выбитыми передними зубами. Лёха!? Лёха же, не так прост, но только не для него. Раунд. Может начало второго... Не больше!
   "Ревность?"
   "Да какая ревность?! ....... вожака!"
   "Что, вожака? Не понял!"
   "Попробуй сам... Про Ромео помнишь?"
   "А что? Помню!"
   "Нет, ничего! Так, полёт..."
   -Так точно,- по-солдатски прогремел Дрон, косо поглядывая на Лёху, но тот смотрел неодобряюще и поэтому Дрон враз увял.
   -Да всё в порядке! Будьте спокойны,- более раскрепощённо добавил Алексей и стал словно в стойку - левая нога чуть вперёд и прижал немного голову в плечи. При этом он не спускал тяжёлого взгляда с хозяйки, которая с достоинством выдержала битву взглядами.
   Лёха из тех, кому говорят и он делает. Делает и думает. Делает не тупо, и не добросовестно. А как нужно! Только должен быть тот, кто скажет как делать. Такой как Олег. Удачное сочетание, устраивающее обоих.
   Олег смеряет его оценивающим взглядом и отпускает. Затянувшееся молчание должно вот-вот треснуть как мыльный пузырь переполненый... не чистой водой. Точно! Но Антонина Сергеевна не собирается продолжать битву взглядами; за неё это сделает время - время закончит...
   -Ну и ладненько! Продолжайте работу,- она не спеша осмотрела всех и добавила,- желаю удачи!
    Ей может и показалось, что кого-то не хватает, а может знала, но не падала виду.
    Развернувшись на месте как солдат, Антонина Сергеевна поспешила к машине, но распахнув двери попросила подойти Олега.
    -К чему я всё это начала, да не закончила?- он буквально бегом поспешил к ней. -Просто недавно в хозяйство Гавриловых, также забрался некто, поживиться их добром. Ну и Дмитрий Тимофеевич с сыновьями быстро обработал их.- Антонина Сергеевна специально сделала паузу, возможно представляя картину "обработки", а затем продолжила,- из местных оказались, соседи. Но те как-то умудрились сбежать, недосмотрели что ли, и теперь в лесу прячутся, словно лешии (усмехается). Если Тимофеич их достанет, непоздоровится ребятам. Обиделся он круто, злой! -Прозвучал хард-рок на манер танца вдвоём, потому-что она смотрела на Олега и, убедившись, что тот внимательно слушает, договорила,- я всё к тому, чтоб повнимательней были - вдруг к нам заберутся беглецы. Терять-то им больше нечего. Сечёшь!?
   Флейта отложена, а тяжёлая чёрная электрогитара на широком, кожаном ремне с металлическими заклёпками через плечо, свисала грифом вниз. В правой руке медиатор - удар по струнам. Сейчас она рыкнет и всё - Брайн Джонсон в женском обличии, хриплым голосом попадает в ноты, толпа ревёт, пуская волну по кругу... А Олег за ней, в образе Ангуса Янга; он ещё сильней бьёт по струнам, ещё и ещё... Он прыгает как сумашедший, но он всё-равно смотрит на неё и дай она только знак...
   Ждём следующей композиции.
   -Пусть только попробуют,- самоуверенно произнёс Олег и ловил взгляды Андрюхи и Лёхи, как поддержку, как защитный козырёк во время камнепада, потому что на данную минуту, он в поле один. А один в поле не воин. Но те как потерянные мыши застывшие в углу смерти; они уже отключились и ждут зажмурив глаза. Даже Лёха. Олег увидел непонимающий взгляд хозяйки и собравшись, скромно добавил,- я всё понял, и мы всё сделаем!
   Ну конечно же это намёк на то, что в других хозяйствах охранники более шустрые, нежели они. Олегу догадка была неприятна, но сделать он пока ничего не мог; лишь сжатые кулаки и неровное сопение. Ему теперь противна звучащая музыка, исходящая от неё. Но это временно...
    -Хорошо! Удачного дежурства бойцы,- произнесла она, несколько осторожно незамечая напряжения.
   Словно специально ведёт игру. Выводит...
   Усаживаясь в машину,Тоня сверкнула белоснежными бёдрами, матовым телесным полотном; Олег как воспитанный джентльмен, отвернулся, но сам представлял продолжение. Поглядев вслед уезжающему джипу, он развернулся и направился к своим товарищам, находясь ещё под приятным впечатлением. На лице одного из них, он заметил идиотскую ухмылку и в очередной раз понял - сдерживать эмоции ещё одна, не достигнутая им ступень к самопознанию и подъёму.
   -По ходу у нашего старшего, намечаются шуры-муры с хозяйкой,- словно затараторил Андрюха, косо поглядывая на Лёху и мигая ему. А также надеясь, что и Олег поддержит его шутливый тон и продолжит. Но не тут-то было; старший был на грани взрыва. И это будет далеко не мыльный пузырь.
   Олег сверкнул одним глазом.
   -Что за бред несёшь, придурок. Заткнись,- огрызнулся шеф брезгливо скривив гримасу от... сдержанности,- ты бы так при хозяйке поговорил. Перец недоделанный. А то как её увидел, так сразу язык проглотил или... в одно место засунул. Да!?
   В самую середину между ними, упал огромный каменный вал. Воспалённый треугольник словно умыло двухметровым столбом пыли, но напряжение поддерживал только Олег и связь. Он быстро смиряется и влезает на самый верх и уже оттуда продолжает.
    -Не время болтать.
    -Да ладно, не заводись,- стал оправдыватся Дрон, поглядывая вновь на Лёху - вновь ища поддержки и не находя её, решил справиться в одиночку.- Что я такого сказал?! -Руки в стороны.
   -Я говорю заткнись,- Олег уставился на него и сомнений в том, что следующим шагом шефа будет серия из нескольких ударов, ни у кого не возникало.
   Пыль осела, а пыл - Олег справился сам и ему потребовалось некоторая пауза для того, чтобы положить эту маленькую победу над собой, на нужную полку. Лишь бы во время сильного ветра, не снесло.
   -Ладно, закрыли тему,- словно обрезал он, переключаясь к важному.- Лёх, выключи фонари и где Николай, кто его видел? Что б его!
    -Сейчас подойдёт,- ответил Лёха, не двигаясь с места.- А что за прикол с фонарями?
   Лёха как восемь месяцев после армии; спецназ, горячая точка, краповый берет. Олег симпотизировал ему, молчанием, смотря часто в спину. Исполнительность, бесприкословность без лишних слов, делала его идеальным для... не для охраны фермы. Олег понимал и был готов, что он вскоре уволится и возможно их пути больше никогда не пересекутся.
    -Не прикол, а тактический ход,- отвечал шеф командным голосом, преисполненный манией величия во благо,- надо приманить нам недавнего ночного "гостя" и поймать,- при последних словах Олег незаметно сглотнул слюну недавнего горького случая. Жесты рукой скрывали волнение. Никто не знал, как он жаждал новой встречи с недавним новым знакомым. Знакомство необычное. От того не было легче; маленькая тайна глумилась и была доказательством, что он в своём мире не один. Олег нисколько знал, сколько верил, что тот обязательно вернётся, и реванш состоится. Бой! И даже тот факт, что вместо этого может быть другой, не меняло сути вещей. Только бы не упустить момент, а то как в прошлый раз,- поймать поймал, а удержать не смог. Да ещё получил не слабо!
   -А откуда тебе знать, что он сегодня пожалует,- с уверенной ухмылкой проговорил Дрон, а потом как бы серьёзно добавил,- да и без света как его ловить, если что? На ощупь что ли?
   Нескромная усмешка, со сдавленным окончанием; сплюснутое молчание, выравнивает избитые временем кочки и всё же...
   Как не в тему!
   Андрюха был здоровее Лёхи по внешним показателям и может даже и по физическим. Но вот по умственным, по сдержанности и даже по ответственности, Лёха превзошёл его как минимум дважды. Андрей был десантником, хотя с момента службы прошло больше пяти лет; он любил ломать всё руками, ногами, разбивал бутылки о голову, зубами открывал пивные бутылки и вытаскивал из досок гвозди. Считал это пиком своего совершенства и к большему не стремился.
   Мозг беспомощно упирался в потолок, но Андрюха не понимал, что это даже не запертая дверь, а стена. Но это как автоматическая привычка, если не открывается, значит ломается... Другого не было.
   Плюс его в том, что исполнителен, а в острые моменты разборок просто незаменим. За три года, что он тут работает, разборок было всего две и он показал себя в самом обезбашенном виде, произведя впечатление не только на оппонентов, но и на своих. И все эти базары по "фене", развод "рамсов" на кривые пальцы веером и сопли пузырём, были напрочь потушены беспредельными выходками Андрюхи.
   Короче, он хоть и был сильным, но тупым.
   -Очень просто,- не убавляя высокого тона говорил Олег,- будем всё ночное дежурство бодрствовать. Никто спать не будет, постоянно совершать обход территории по периметру - обходить незаметно. Сейчас подойдёт Николай и я покажу все возможные точки, откуда он может появиться.
    Олег уже в уме разработал план (очередной план под № 13 или № 19) всего дежурства и был полон решимости.
   -Больших потерь хозяйка нам не простит, ясно. Надо заканчивать с этим беспределом, а то для чего мы здесь находимся!?
    В темноте, мелькая маленьким огоньком от сигареты, подошёл Николай.
    -Я ещё издалека услышал что-то про усиленный режим работы? И что-то там про то, что нас кто-то не простит,- заговорил подходя ближе он.- Мне не послышалось?- Уже к брату обратился Коля.
    -Тебе не послышалось,- сухо ответил старший брат.
    -А что случилось?- Как бы без особого интереса к услышанному, спросил снова Николай,- к чему такая напряжёнка. Чё, немцы напали?- и заржал глядя на всех поочереди.
   На его ржач ответил только Андрюха. Они с Колей как бы друзья - два сапога пара. По сущности вещей, сопровождающие их бытие, имеет зеркальное отражение одного от другого. Отсюда может и совпадение, как падение человеков...
   "Звучит как-то пафосно... Можно пожалуйста включить эстетично мел..."
    "Я за правду! Какая бы сладкая она не была!"
    "У правды нет вкуса..."
    "Но..."
    "... а также цвета, запаха, звука (больше-меньше)!"
    "Гм-м-м..."
    "... срока давности и забвения!"
   Олег сделал выжидательтную паузу и пропустив глупую шутку мимо ушей, не спеша стал отвечать:
   -Хозяйка очень просила изловить нашего недавнего ночного "гостя". Ну или хотя бы того, кто к нам первым пожалует,- он говорил непринуждённо, устало и по большей степени со всеми, чем с братом.- Фонари не включаем. Идея моя, но Антонина Сергеевна поддержала. Пытаемся этим самым привлечь его на наш двор.
   Младший хмыкнул. Старший глотает.
   -Никаких шумных перекличек, шуток и тому подобное.- Он снова посмотрел на брата и по мимолётному взгляду понял, что для Коли это пустое,- и не курим!- последнее он наверно сказал, вообще зря.
     -... и он обязательно сегодня объявится. На те, вот я! Берите меня, тёпленького,- как бы с издёвкой заключил Коля.
     -Коля! Делай просто то, что я тебе говорю,- с наставлением проговорил Олег, стараясь не смотреть на него, а куда-то в сторону,- ты на работе, находишься в моём подчинении. Тебе легче всего. Не задавай, пожалуйста, лишних и глупых вопросов.
    В конце он всё же посмотрел на него; взгляд старшего брата был настолько суров и серьёзен (а Олег старался), что у младшего не было больше ни малейшего желания спорить и препираться. Наступившая неудобная тишина прогрессировала в коллективную депрессию. Олег машинально потянулся за сигаретой и, взяв её в рот, не спешил прикуривать, а просто задумчиво мял губами фильтр. Было так тихо, что он слышал сопение каждого из них.
   -Там у первого корпуса, прямо у забора, разросшийся кустарник клёна и у четвёртого корпуса также кленовые дебри - вот скорее всего нам оттуда и надо ждать его.
   Олег был таким спокойным, даже непривычным для них.
    -Ну да больше вроде бы и неоткуда,- поддержал его Лёха,- в остальных местах более просматриваемая местность.
   -Верно заметил,- согласился Олег.
   -Но если не исключать того, что в плане стратегии освещённое место для...
   -Это лишнее,- перебил Лёху шеф,- поверь... Уверен, что до такого не дойдёт.
   Двигавшийся рот во время разговора у Лёхи, так и замер на месте, когда его перебил Олег; непонятное ощущение, то ли он в злобе, то ли не впонятках. Второе хуже, но контролируемо...
   Олегу, Лёха больше всех нравился, и как работник, да и как человек. Ответственный, мало говорит, но может много сделать - и самое важное, понимают друг друга - не нужно повторять дважды. В общем Лёха, чем-то напоминал самого Олега, отсюда и симпатия.
    -Вот именно,- добавил через некоторое время Олег как-бы сам себе.- Ребята, помните, его надо поймать и если не уверены, то просто не вспугните бедолагу, а то пропустим всё удовольствие от поимки и... от казни. Ну всё, пацаны, за работу!
   Олег хлопнул в ладоши, а Коля вздрогнул.
   -На собрание, я вижу опоздал,- говорил плетущийся из темноты дед Захар,- о чём собрание-то было? Ежель не секрет.
   -У тебя, Прохорыч, обязанности всё те же, что и были,- ответил ему Олег,- так что не заморачивайся особо.
   -Ых-х, деляги,- в руках у деда появилась пачка "Казбека".

    
                Глава   3
    В тусклом свете жёлтой луны, под покровом уже глубокой ночи, окутавшей землю своим холодным одеялом, я в полном одиночестве, мелкими перебежками, передвигался через пустой луг по направлению к соседней деревне. Путь мой был неблизок, так как в целях собственной безопасности продвигался я не по прямой через луг, а совершал ни большой ни маленький крюк, чтобы подойти к деревне не с парадного входа, а как бы сказать, с задней стороны. Чисто геометрически, это было схоже с трапециевидным отрезком, только на самом кончике находился маленький крючок.
   Именно по такому, образно нарисованному наброску, я состовлял план, который сейчас пытался воплотить во... что-то.
   Всё шло по плану.
   Постоянно перекидывая верёвку с одного плеча на другое, я вёл себя крайне суетливо, отчего много нервничал, вызывая у себя тем самым отдышку и лёгкое головокружение. Я ещё никогда не испытывал такого волнения; моё тело пересекало сразу несколько электромагнитных волн, которые неприменно должны были меня если не убить, то хотя бы на долгое время парализовать. Но что-то было третье; оно-то и поддерживало мою вертикаль.
   Переходя время от времени с лёгкого бега на быструю ходьбу, я по-немногу давал дыханию восстановиться. Но расслабиться на полную себе всё же не позволял; я и так уже вспотел - трусы заварачивались в складочки, а новенькие кеды натерали мозоли.
    Во время движения я всё время осматривался вокруг; напоминая юлу или бегущего волчка из телепередачи "Что? Где? Когда?" Напряжение шестистрункой звенело на пустоте, что было хуже того, если бы на ней играл какой-нибудь неуч.
   Я прислушивался к любому постороннему шороху, от которого в любой момент готов был дать мощный отпор в случае внезапной опасности. Но встречать кого-то на своей дороге мне бы не хотелось. И поэтому, уже устав вертеться по сторонам, я просто-напросто присел в полуприсед и продолжал двигаться в таком вот положении.
   "Мол, меня не видно!"
   "Ага."
   И вот, уже буквально через несколько десятков шагов потянуло свежей сыростью и прохладой. Неподалёку находилась речка, русло которой выходило прямо к той деревне, куда я и направлялся. А если быть ещё точнее, то к ферме - цели моего похода.
   Вышедшая из-за туч луна немножко осветила мне дорогу; её местами резали прозрачные с серостью волны, набегавшие слёту на жёлтые края и кромсали её на кусочки. Я увидел речушку, её блескучую гладь, отражение противоположного берега - после чего резко ускорился в беге, а добежав до берега, скинул верёвку и сел на корточки перевести дыхание. Вода еле слышно хлюпает, набегая на поваленный ствол ивы, но если включить воображение, то можно услышать, как какой-нибудь зверёк хлебает водицу.
   Как красиво и приятно о чём-то думать, но мне сейчас однозначно не до романтики.
   Ещё раз осмотревшись вокруг и не заметив ничего подозрительного, я повалился на землю спиной и на несколько секунд закрыл глаза. Хочу успокоиться, привести тело в порядок и охладить разум. Через несколько секунд сердце замедляет ритм биения, а чуть позже малость стихает. По вискам за уши, стекает пот, а на щиколотки правой ноги интенсивно пульсирует пульс. Щиплет на левой пятке мозоль - и на правой, большой палец.
   Обманчивая тишина должна была насторожить, но мне уже не до неё; развёрнутые ладони к тёмному небу принимают его тепло, впитывается в кожу, которое быстро распростронялось повсюду, понизив общий градус организма. Нега охватывает всё тело, оказывает магнетизируещее воздействие беря себе в союзники Его Величество Сон, но...
    Где-то далеко раздаётся лай нескольких собак, истерично перелаивающихся между собой, который резко вывел меня из задумчивости. Эхо сразу несколькими голосами несётся по реке и сотнями тысяч брызгами растворяется где-то за моей спиной. Звук, не мгновенно, но так, что плавный выход совпал с плавным входом.
   Вытаращенные глаза в небо, возвращают в реальность.
    -Вот блин, так и заснуть не долго,- шёпотом сказал я себе, хотя в таком напряжении это невозможно... Хотя, что я могу назвать напряжением. И сам незнаю!
   "Предположения..."
   "Отнюдь. Не могу утверждать уверенно!"
   "Сомневаешься?"
   "Вся жизнь из сомнений... Что, не правда? Так..."
   "Это залаживается ещё с детства. И только взрослым ты решаешь, принять это как своё, либо..."
   "Что?!"
   "... либо, борешься всю жизнь. Но бывает сразу..."
   "Верно. Но есть и третье..."
    Расслабляться мне не следовало. Но то, что случается, не зря...
    "Знал, но делал!"
    Поднявшись и быстренько накинув верёвку назад на плечо, я, ещё раз оглядевшись вокруг, начал пешее движение вдоль берега реки. Тянувшаяся сырость от водоёма стала вызывать у меня приступы кашля; мокрый воздух, невидимыми шупальцами осьминога, беспардонно лезет мне в ноздри и в рот, тыкаясь в носоглотку и дальше. По-началу, я глушил его - тёр ладонью грудь и плевался, но... Мне пришлось снова остановиться. Хотелось очень сильно откашляться, но шуметь никак нельзя было. Опустившись на колени и приложив подол футболки ко рту, я отвёл душу, освободив лёгкие от мокроты.
   Я понял, что далёк от идеальной формы и в ближайшие планы входило занятия спортом. Но пока, высокая влажность не давала мне покоя, как огромный великан, вдруг навалился сзади и хотел меня повалить лицом вниз.
   Я время от времени делал остановку, чтобы повторить всю процедуру заново.
   Вдоль реки я шёл спокойным шагом, один (странно, если было бы не так), набирался сил, ведь впереди меня ожидало мероприятие требующее много энергии, крайней осторожности и особого внимания.
   Под словом "особое", мне представлялись высокие ворота, а за ними высокие каменные стены; замок, неприступная крепость, с воображаемой надписью "секретно", дя всех. Там защита, но высокое доверие - там многое знаешь, но мало говоришь... Блеск! Восторг! Высота!!!
   "Полёт! Полётище!!!"
   Из множества кандитатов, а ближе, из толпы - ты избранный. Ты - один. И на зависть другим, всем, тебя одного пропускают внутрь. Для меня, как и для всех, это место особое. И почему-то совершенно не важно, что там находится, что там делают, как себя ведут... Главное, словно свершилось, и как будет потом, мне абсолютно по-хрену. Без значения! Лишь бы те, кто остался, завидовали.
   Знаю, что похоже на бред, но у каждого же свои червяки в голове.
   По ходу ходьбы у меня из головы не выходили слова Любы. Люба вообще мой гипнотезёр. По-другому не могу объяснить, почему я так подвластен ей. Но ни в коем случае подкаблучником себя не считаю,- но вот может же баба зацепить словом, что и покоя лишить! Не зря же говорят, что бабий язык имеет свойство материализовываться.
   Материализовываться - слово-то какое-то... длинное и когда произносишь его, кажется, что чистишь сырую рыбу... зубами. Вроде бы ничего, только чешуя меж зубов застревает.
    -Блин,- в сердцах выругался я про себя, совершенно не имея ввиду выпечку,- и зачем подходил к окну и слушал её!
    В мыслях, я сердито ругал самого себя, но даже вслух, шёпотом, произнося острые колкости, делал это так, чтобы оно звучало словно не про меня, а про кого-то другого. Так хотелось взвесить жирного пинка этому другому. Да вот боялся мгновенной отдачи.
   Но меня реально не на шутку терзали недавние слова жены, и несмотря на это, я  продвигался и продвигался вперёд. Луна то скрывалась за тучками, то снова выходила и хоть немного, но освещала мой нелёгкий путь и не только. Шаг за шагом мои ноги отмеряли десятки, сотни метров, одновременно дрожали, были слабыми и выносливыми. Пройти мне осталось примерно около двух, двух с половиной километров. Уже сквозь лесополосу, расположенную вдоль деревни, к которой я направлялся, виднелся свет в близлежащих домах. Уже совсем рядышком слышался лай домашних собак, да и голоса гуляющей по улицам молодёжи тоже мне были слышно.
   Будто никто не спал, а словно знали, что я иду и специально создавали шум.
   "Подлецы?"
   "Нет. Мерзавцы..."
  Подувшее веяние прохладного ветерка с реки, снова вызывал у меня приступы кашля. Уже не присаживаясь на корточки и не пряча лицо в подоле футболки, а ровно стоя, не думая об осторожности и возможной опасности, я давал от души выйти наружу микробам. Слезившиеся глаза закрывались и проступала сдавленная влага. Но когда всё проходило, когда извержение внутренностей отлаживалось, я тут же опомнившись, резко осматривался и пригибался ниже к земле. Я никого не замечал, но чувствовали мои трусливые поджилки, что за мной кто-то наблюдает. Сославшись на нервное состояние, мне с трудом удалось себя успокоить и я спешно начал движение вперёд, и тут... меня кто-то окликнул.
    -Э-э-эй,- хриплый голос звал меня полушёпотом, словно с эхом.
   Не то, чтобы я испугался, но ноги сами встали как вкопанные, будто в землю вросли, а учащённое сердцебиение, словно маленькими молоточками, застучало в висках создавая мелкую вибрацию в верхней части тела. Из ступора я вышел быстро, выпрямившись во весь рост я медленно начал оглядываться в поисках исходящего звука; не с ума же я схожу в самом деле! Подумав о том, что я ещё ничего плохого не совершил, то и бояться мне просто нечего, а услышанные звуки мне просто показались, я уже было решил отправиться дальше, но тут опять до моего слуха донеслись звуки.
    -Э-эй! Я здесь, за рекой.
   Эхо летит вскользь о водную гладь и спотыкнувшись об илистый берег вываливается прямо передо мной.
   У меня аж верёвка с плеча медленно сползла от очередного оцепенения. А за ней трико, а дальше развязались шнурки и осыпались в пятки позвонки. Я повернулся и поглядел на ту сторону берега. Там увидел здоровенную, чёрную фигуру человека, которая обращена была в мою сторону. Лунный свет отражается от жёлтизны грязного песка и он вытянутый чёрным штрихом в самой середине. Фигура некоторое время стояла неподвижно и ещё больше нагоняла на меня жути. Нехватало ещё, чтобы засветились глаза и блеснули остриём клыки. По правде я и этого ждал, потому что... потому что просто обосра... по-настоящему.
   Всё-таки неимоверным усилием воли я переборол свой страх, нагнулся и поднял упавшую мою поклажу. Тут фигура наконец-то ожила и сдвинулась с места - оно приглядывалось ко мне. Немного спустя до меня долетели слова с того берега.
     -Ну, чего так испугался,- хриплый голос всё так же шёпотом говорил, но так, чтобы мне было слышно.- Чё, кур воровал!
    Хриплый смешок скакал через редкую рябь речки, но у самого бережка плюхнулся в воду по щиколотку. А там ил, который ещё глубже.
   Вспомнися мультик из детства. Не помню названия, но был там плохой дяденька, имя которого тоже запамятовал - так вот, смеялся он именно так, потому что сотворил что-то плохое (это помню точно). Главное, сюжет совершенно выпал из головы и смысл, а вот смешок с хрипотцой всплыл как-будто так и надо.
   Ведя борьбу со страхом, я ещё раз покрутился по сторонам и ответил тоже шёпотом.
   -Да как тут не испугаешься!- Слабо откашлинувшись, я продолжил,- посреди ночи окликнуть, когда никого не ждёшь!
   Снова плохой дяденька доносит хриплый смешок. И тоже кашляет.
   Когда он закончил, я опять, не поворачивая гоовы пощурился по сторонам. Смотрел за его спину. Вдруг он не один. Чувство, кем-то затаённого и как-будто подглядывающего, скреблось под ложечкой и я ничего не мог с этим сделать.
   "Может кто-то положит мне руку на плечо сзади, а может кто-то возьмёт за другую руку и потянет. Потом скажет: Вот где ты мне попался! И засмеётся, болтая головой вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз..."
   Именно так выглядел мой страх; по-другому я называю это трусость. Да, я трус и то, что это правда признаваемая мною, несколько облегчает мою участь передо мной же самим. Сейчас меня направляет страх и даже можно назвать тот факт, что я не остался дома, я смело называю словом бояться. В детстве мне казалось, что это пройдёт в юности и само собой, а вот в юности я пришёл к выводу о том, что трусость можно победить, только физической силой.
   Победить, значит предстояло драться, вести борьбу, возможно долгую и затянутую неизвестностью её окончания. И будет ли победа за мной, не давала мне покоя,- вдруг борьба окажется напрасной. Вдруг за правду, я смогу проиграть. Это тоже немного страшно!
  В очередной раз, выглянувшая из-за туч луна, словно подтвердила мои кажущиеся странными думы, ну и дала маленькую возможность разглядеть встретившегося мне путника. Не такой уж он и здоровый, как мне показалось сначала; правду ведь говорят, что у страха глаза велики, да ноги быстрые.
   Ну на счёт ног я, может, конечно и слукавил.
   Мне хорошо был виден задний план и предположительное место его появления. Даже отпечатки его следов на песке, мне без труда удалось отличить от других. А он сам как ожившее пугало, вот, где-то за теми деревцами, спрыгнуло с шеста и вывалилось на мою голову. Он уже близко. Его угловатые скулы видно было даже на таком расстоянии (если не считать того, что включены были все визуально-фантазийно-воображаемые органы обработки информации). Взъерошенный чуб постоянно падал на глаза и он вздёрнутым движением головы, закидывал его назад и несколько секунд, он так и держал голову вздёрнутую к верху.
   Он также как и я, время от времени оглядывался по сторонам как испуганный волчонок, и я даже через реку слышал его тяжёлое дыхание, как-будто до встречи со мной он пробежал несчётное количество километров. Но он не трус и просто потому, что вот так, посреди ночи сумел позвать меня и пообщаться. Если конечно не считать того, что парень возможно и псих.
  Но речка служила мне надёжным щитом и путь отхода был тоже надёжным. Напряжение в моём теле потихоньку снижалось, падала температура накаливания нервных окончаний - ведь пока он на другой стороне берега, для меня он не опасен. Да и те несколько слов, перемолвленных между нами, как бы навели безопасный мост, по которому я же и смогу спастись от него, в случае чего. Но это так, философия.
   Я видел, как человек на том берегу, присел на корточки и стал рыться в нагрудном кармане рубахи, не особо-то и волнуясь, что я стою на другом берегу реки и совершенно его незнаю. Не найдя в кармане того, что ему надо было, он так же, не меняя телоположения, вытянул правую ногу вперёд и начал копаться в кармане брюк, при этом приговаривал что-то и порой ругался. Мне знаком тип таких людей; ему будет по фиг, если я прямо сейчас сяду и наложу кучку дерьма, а у него попрошу бумагу. И что самое интересное, он отзовётся и даже сам лично принесёт её через речку и так спокойно скажет: "На братан!"
   Мне на мгновение показалось, что человек потерял всякий интерес к моей особе, и,  наблюдая за ним, решил не мешать ему и собрался было идти. И уже сделал шаг прочь, как он снова меня позвал.
    -Слушай, брат,- его хриплый полушёпот возбудил снова во мне волнение,- а что ты тут делаешь?
   Плохой дяденька начинал бесить меня и вызывающее поведение было не по сценарию.
    Как-то этот вопрос я ожидал услышать немного ранее, несколько минут назад, но потом я подумал, что ему это не интересно и вовсе не спросит. Но как-то не угадал. И то, что он спросил, мне тоже не понравилось. Как бы то ни было, страх перед ним показывать мне не стоит и ответить вопросом на вопрос, я посчитал сейчас самым лучшим.
    -А ты тут что забыл?
    В своём голосе я услышал металлические нотки, что мне очень понравилось (ещё бы, я и говорил, словно на последнем выдохе); если взять за исключение то, что даётся это не легко. В это время мой ночной собеседник сидел в том же положении, но ковырялся уже в другом кармане.
   Всё выглядело так, как между прочем. Как-будто тем, чем мы оба занимаемся, это каждодневная обыденность и мы чем-то коллеги.
    -Да ты не бери в голову ничего,- не переставая заниматься своим делом отвечал он,- я, может тоже тут, как бы,- здесь он покрутил в воздухе рукой непонятно зачем, но наверно показывая, что он здесь тоже как бы по делу,- вот курить нету, курить хочу,- вроде бы как себе сказал он.
   Я тут же вообразил сигаретный дымок и также воображаемо потянул его в себя. Получается, даже похоже на настоящее...
   Он замолчал и как-будто углубился в себя. Глубоко. О том свидетельствовала тишина.
   Мрачность натянутой струны, чуть ослабла и, игра стала невозможна. Над водой не так высоко и она вот-вот коснётся почти ровной глади - после уже игра не получится.
   На минуту мне представилось, что тут кто-то должен быть ещё и не обязательно должно выглядеть всё мутно и с запахом страха; вот-вот меня позовут с приятным предложением выпить кофе или покурить. И я соглашусь, помахав на прощание тому, кто на том берегу. В ожидании звавшего я хотел заговорить, но если я и начну говорить, то это только в том случае, что точно буду знать и уверен в его наличии.
   Я поработал кистями рук - сжимание и разжимание. Нервные точки на окончании пальцев, требовали работы - кровообращения. Просили. Поток крови пущенный от рук, прибыл в голову и я вновь вспомнил Любаву, а точнее нашу первую встречу; я думал она даже не посмотрит на меня и уже пожалел, что послушал двоюродного брата и поехал с ним в гости. Но на самом деле это уже были смотрины - меня и Любы. Обидно было, что об этом я узнал, когда Люба сделала выбор в пользу меня, а я, видя её раньше, так совершенно незадумываясь, сказал всё тому же брату, что Люба мне симпатична.
   "Выбор сделала она???"
   "Выбор сделала она..."
   "Переводятся нынче..."
   "Кто?"
   "Не важно..."
   "Не важно... Не важно?! Не важно."
   Свадьбы у нас не было; что я, что она были из бедных семей и даже отношения не афишировали среди родственников. Три дня встреч. А на четвёртый мы переехали в свободный дом и вот, живём до сих пор.
   Мне было трудней. А она словно жила со мной не один год. Смущение, краснота, жеманность - этого я не увидел в её глазах и не познал, как познают первый поцелуй и первое... Нет, но с этим было по-настоящему. Мои чёрные кучеряшки переодически выпрямлялись, уши больше не пухли, а глаза заливало только ало-красным вином. И ноги - ноги можно было оказывается отстёгивать и ставить с сторону. А затем, когда нужно прикреплять обратно. И после этого они как новые.
   Затянувшееся неловкое молчание тяготило меня. "Как бы помягче отвязатся от него?", думал я всё это время. Мужик как-будто реально вышел из лесу поковыряться в карманах. И был он такой весь взлохмаченный, то ли долгим переходом, то ли быстрым бегом, либо внутренним мытарством, что порой казался жалким и несчастным. Так я мог видеть при не очень ясных бликах луны и рисуя воображаемое определение о нём. Он уже не оглядывался по сторонам, как я, не желавший кем-то быть замеченным, а просто смотрел в то место, откуда пришёл. И было у меня такое чувство, что он оттуда кого-то ждёт.
   "Ещё кого-то мне нехватало здесь повстречать,- думал я чувствуя мурашки по всему телу,-  двое против одного, посреди ночи, и думать не хочется. Да и не честно".
    Гулявший на просторах луга ветер донёс из деревни собачий вой. Дикий вой. При чём одновременный. После некоторой тишины вой повторился, а следом за ним истерически залаяла кучка собак. Выли как по предворительному сговору, перенимая низкочастотную ноту друг от друга, а закончили словно хором. А между всем этим, была такая тишина, такое глубокое проникновение и давление на орган слуха, что трудно было определить это ощущение каким-то словом или метафорой. Словно не отсюда это было...
    Меня такая жуть охватила, что аж ноги подкосились. Я пошатнулся, но на месте устоял. На психику давило ещё чёрное небо. Его высота, почему-то теряло измерение, сокращалось и наподобии пресса пыталось раздавить меня как козявку в лепёшку. "Да почему я такой сыкло?!"- взорвалось моё самолюбие и я прикусил нижнюю губу. Осколки этого чувства медленно стекали по внутренним органам. Мужество отчаянно боролось с пучиной кучерявых волн; по форме напоминающие шнековый механизм, они утягивали жертву внутрь, как мясорубка и выпрыгивающие кверху конечности, как бы прощались с миром на вечную вечность.
   Сейчас тот, кто на том берегу, был для меня партнёром по преодолению страха и глядя на него я словно ощущал твёрдую опору. Я вытягивал на себя его силу, мысленно дотягивался до призрачного тела, но лишь для того, чтобы взяться за разодранный локоть.
   Теперь уже тупое молчание сводило меня с ума. Я ждал, что он что-нибудь скажет; слышать его голос с хрипотцой, льющейся ломанной цепочкой и достигающий моей тепловой зоны, оказывал оживляющее воздействие... Хотелось услышать хотя бы о том, что он ищет и не может найти. Либо не находит, потому-что плохо ищет. Меня охватывала беспричинная паника, с маленькой головой, но острыми зубками и растягивающейся пастью до неимоверных размеров. Мне бы только "ОП!", и ухватиться на лету за её хвост и оторвавшись от земли, предаться опьянённому полёту возбуждённой фантазии. Но она тут же молниеносно бьёт носом, если оно находится в теле змеи.
   Декорация собранная из мелких кусочков мозаики, осыпается после того, как клей высыхает и даёт трещину от влаги первого же дождя. Стоит ли говорить о качестве клея, если та климатическая зона, на которой создавалась эта декорация, совершенно не подходит под...
   "Интересно, а что будет с теми собаками?"
   "Какими собаками?"
    "Ну с теми, что так выли, до мочи в штанах???"
    "А что с ними должно быть?"
    "Ну это... когда мозаика осыпится, от того, что в высохший клей... В высохший клей попадёт влага, потому-что..."
    "Ты сейчас о чём? Я что-то не понимаю!"
   "Не ты, а мы! Нельзя же взять, и перелистнуть исписанный лист бумаги на чистый. Или непонравившуюся книгу, захлопнуть и забросить в самый дальний угол... Как жизнь!!!"
    Я был готов кинуться бежать прочь с этого дикого места, но голос с того берега (как с того света), отвёл меня от кошмарных думок и вернул в....
    -Слышишь, псы завыли,- мой собеседник поднялся и повернулся в сторону деревни,- говорят, собака воет к покойнику в доме, у которого она живёт.
    -Всё это беспочвенные домыслы,- пытался молодцом держаться я, отвечая ему,- её просто с цепи надо спустить. Чтобы погуляла. Они же тоже с этим...- недоговорил я и также глядел в сторону чёрного горизонта с бледно-жёлтыми точками.
    -С чем, с этим?
    -Ну, с чувствами...
   Смеётся он. Не долго и резко останавливается.
     -Ну не скажи-и брат! Не ска-а-ажи,- протянул он как-то непривычно громко.- В доме у моего отца жил пёс - Вальтер. Овчарка, породистый кобель. И вдруг, в один прекрасный день, также стал выть. Он-то был уже взрослый, почти старый. Никого и ничего не слушался... Как затянет свою мелодию! Прямо средь бела дня. Помню бабка моя так на него плевалась, так плевалась, -Он усмехается, видимо представляет. -Ему его отец,  мой дед, говорил, что собаку палкой надо избить, чтобы заткнулась. Чтобы боялась тварь, хозяина... И палку рядом положить... чтобы...
   Разговор резко оборвался, так как опять донёсся жуткий вой псины; они сначала по-одному, перебирались, словно настраивались, но потом в один собачий голос. Даже тишина умолкла, не звеня долгим эхом. Я метлой сметаю осколки мозаики, но боюсь, что мир под ногами, также может просыпаться...
   Вновь бешенные мысли, бешенно бегут - не угнаться. Они сбивают с конкретной мысли, перешагивая через один, но чаще через два пункта реального течения...
   ... Как глупо! Разве там не то же самое? Разве можно искать взаимосвязь там, где всё построено на противоречиях, на отталкивании и на одних минусах...
   Мы некоторое время помолчали, потом он продолжил:
    -Так вот, отец взял палку собаку проучить. Так подошёл к ней, не спеша, как бы приготавливаясь,- он вдруг замолчал. Я уже представил картину человека внешне напоминающего моего собеседника, у которого в руке была поленница предназначенная для растопки печки. И собака - я не мог её вообразить. Только цепок и вшивый ошейник, которым псина растёрла себе шею до оплешины. Вряд ли смог он её избить...
   А потом как-то грустно договорил:
   -Сердечный приступ,- последнее слово прозвучало уже глухо. Видно, ему стало чуть не по себе от воспоминаний.
   -Мне очень жаль твоего отца, но поверь - это чистая случайность,- я словно протягивал ему руку через реку, высказывая таким вот образом сожаление.- Послушай уважаемый, не знаю твоего имени, но...
     -Никита,- оборвал меня он,- Никитой меня зовут. Извини...
   При упоминании своего имени, он чуть подался вперёд, словно слова посылаемые им, имели какую-то форму и вес.
   Меня нисколько не интересовало как его звать, и то зачем он здесь. Я лишь хотел по-быстрее удалиться, ибо у меня были свои дела, но мужик явно жаждал общения.
    -Братишка, у тебя нет закурить?- уж больно жалобно спросил Никита,- курить охота, мочи нет.
     Теперь я уже стал раздражаться таким вот общением; минутный союз развалился, но надо держаться, ибо нервный срыв мне не поможет. Мне не понравилось то, что он перебил меня. Возникшая, по моему мнению умная мысль, предположение, насчёт домыслов и всяческих бредовых примет, имела место быть высказанной, как доказательство построеннии теории на фундаменте из воздуха. Но...
    -Ну если даже у меня и есть курить, как я тебе передам, через реку?- говорил я как можно спокойнее и почти во весь голос, забыв про осторожность,- река широкая-то.
     -Так я к тебе переплыву. Смотри,- ответил мне Никита и было уже направился ко мне. Зашёл в воду чуть ли ни по пояс, когда я его остановил.
    -Стой, стой,- чуть не закричал я,- нет у меня сигарет, нет. Вернись на место.
    Его руки были в воде. По запястье. Я представил как ему сейчас мокро и облепился сочувствием. Сохраняя спокойствие я искал в себе фальш, но только убеждался, что мне не всё-равно. Илистое дно, наверно затянуло его по щиколотку, ноги коченеют от подводных ключей и возможно скоро будет судорога...
   Он с досадой развернулся и шумно разгребая ногами воду, вышел на берег что-то бормоча себе под нос. Я же, довольный тем, что остановил Никиту, свободно выдохнул и впервые, наверно минут за десять, огляделся вокруг себя; повышенный тон прибавил смелости, но не надолго. Но перед этим, возникший не понятно откуда порыв, прибавил мне росту и веса. За моей спиной стоял бескрайний легион опоры и горячее дыхание рвущихся в бой каждой единицы, приятно грел, мои, пока ещё заправленные крылья.
   Я и подумать не успел, как из леса на том берегу реки выскочил ещё один человек. Я был в шоке и просто ошарашен от того, как тот быстро передвигался. И не только от этого. Внешний вид его был намного хуже Никиты, но поведение, передвижения и наконец маскировка, выдавала в нём лидера. Человек отлично сливался с природой, с её тенями и формами. А выпадающий свет луны, придавливал его к земле как гнома. Он шёл совершенно бесшумно, но когда шипел на Никиту, тем и выдал себя.
   Меня-то он и не заметил, а может не подал виду; всё своё внимание незнакомец обращал на Никиту. А точнее вымещал негатив на шепотливо кричащем языке. От неожиданности я половину не расслышал, о чём тот говорил этому, но из обрывков некоторых фраз я понял, что он сильно ругал Никиту. До слуха долетали куски мата, ловко находящие рифму слетающих с языка фраз незнакомца. Жестикуляции рук позавидовал бы сурдопереводчик и всё. Никита, отчего-то только молчал, не проронив ни слова. Тот мужик тряс его за плечи и высказывал какие-то претензии, я слышал как брызжит его слюна, а Никита... Никита молчит - принимая претензии, видимо зная за что.
   Ещё, что мне удалось расслышать, так это то, что они должны немедленно уходить, и внезапно возникший, буквально ниоткуда человек, исчез в темноте также быстро, как и появился. Никита неспешно, но всё же послушно, направился вслед за этим человеком. Он неспешно волочил ноги в промокших насквозь брюках, подбирая штанины поочереди каждой рукой.
   Я немного, самую только малость, обиделся на него. Потому что он вот так, не попращавшись, удалился в ночь. Дело не в том, что он не вежливый или не уважительно ко мне отнёсся, а в том, что сотворившись из ниоткуда, Никита растворился в никуда. Может показаться странным моё замечание, но я так не люблю.
   Я остался совсем один в полном неведении, что здесь сейчас вообще происходило. И к чему всё это. Долго думать я не стал и также направился прочь от этого места; ноги не слушались до конца, но движимый к поставленной цели словно подталкивал меня в спину... Этого у меня было достаточно - стоило этим овладеть и шёл до нужного.
   Овальный пятачок, освещённый ночным светилом, рассекала тёмно-синия линия. Встряска всполоснутого белья, осыпала мелкой крошкой края контура и овал заблестел. Заблестел красиво... Всё-всё, что может иметь цвет, звук, запах и глаза - всё должно быть красиво. (Прошу не учитывать оборотную сторону медали. Это не про это...)
   ... И шёл, стараясь выкинуть мысли об этих двух повстречавшихся странных типах, подальше. Но получалось плохо; мне показалось это некоим знаком и чему-то предшествующее, только не понимал к чему. Верил, что каждая новая встреча, каждый попавшийся человек на жизненном пути, это предзнаменование чего-то ещё. Вот только несёт ли это хорошее или плохое, предстоит узнать, а пока гадаю и шагаю.
   Усыпанное звёздами ночное небо и яркий свет луны, периодически накрывали чёрные тучи. Они были редки и моментально рассеивались как утренний туман. Чем глубже в ночь, тем чернее тучи. И чем ярче лунный свет, тем темнее становилось, когда она исчезала. Из-за этого, когда пряталась луна, видимость была равна практически нулю. Ориентировался я по свету в домах с каждым шагом приближавшейся деревни. Жёлтые точки вырастали в овальные фигурки с закруглёнными уголками. И даже сеть и полосы из веток деревьев, ничуть не омрачал приближающийся вид - вид жизни. По мере продвижения вперёд на моём пути попадалась прибрежная растительность, колючие кустарники дикой яблони с опавшими на землю недозревшими плодами. Также собранная рыбаками бреднем тина и брошенная так, скрученная и ещё совсем мокрая и противная. Всё это было плохо видно, что несколько замедляющая моё продвижение, но в некоторой степени как-то маскируя и моё здесь пребывание.   
   Отошедшие на второй план Любава и Никита, со своим внезапным незнакомцем, не спешили исчезать, а так, присели в сторонке, в ожидании бурного и нахлынувшего когда-нибудь, смятения. Они ждали, когда я их наконец позову, или снова по причине возбуждённого себялюбия впаду в депрессию, тем самым раскроюсь для вторжения. То, что они мне мешали, неспешило осозноваться и поэтому я как-будто отвернулся от них в сторону, но знал, что они есть.
    Уже когда до моего места назначения оставалось приблизительно метров восемьдесят, я замедлил шаг, а вскоре и вовсе остановился, чтобы осмотреться и понаблюдать за обстановкой. После встречи с Никитой и его спутником, я почему-то стал менее осторожен и внимателен, что в данный момент мне было нужно как никогда. Лягушачьи песни, а точнее свадьбы, торжествующе воспевали своё превосходство над чем-то большим, грозным и возможно смертельным. Так или иначе водоёмное мероприятие приглушало и громкое сердцебиение, и тяжёлое, с хрипотцой дыхание, и самое главное - вызов!
   Вызов самому себе... Оно было через меру громким и вызывающим. Так что всё оказывается кстати. И как никогда!
   Я простоял неподвижно несколько минут, реагируя буквально на каждый звук доходивший до моего слуха. После, уже крадучись начал, продвигаться вперёд, ближе к цели. Не смотря почти на глубокую ночь, у меня было такое ощущение, что деревня ещё не спит, столько мне слышалось всякого рода звуков, которые заставляли дышать через один раз. Но всё это были только мои предрассудки, вызванные страхом и чересчур возбудившейся чувствительностью и сосредоточенностью.
    До забора скотного двора оставалось всего несколько шагов, и я крайне осторожно встал на четвереньки как маленький пугливый пёсик и сквозь проросшие мелким клёном кусты, пробрался к взрослому дереву всё того же клёна. Сломанные мною ветки пахли сочным, но кислым молодняком; листья прилипали к ладоням, а несколько раз я наступил на что-то мокрое и вязкое - даже боюсь подумать о том, что бы это могло быть.
    Прислоняюсь к дереву спиной - перевожу дух. Земля таила страсть и тайну канувшую в небитие веков, а ещё сырость, отчего колени подверглись тяжбой памяти трёхмесячного похода и его развязки. Я сидел и думал о тех высших силах, что так легко и свободно предрешают судьбу таких как я. Нисколько не хочу поднять своего значение перед Ним, но можно же понизить планку и объективно считаться не только со своим, но и с нашим мнениями.
   Но мне виднее, потому и считаюсь...
    Это всё от воды, от того течения, которое, что хоть к вечеру, что хоть на туманной зорьке, приносит откуда-то издалека непонятное что-то и это что-то непонятное притягивает как магнит, как запретный плод, как свинцовый шарик при ударе о боёк, вспыхивает огнём сушёный порох, отправляя в единственный и последний путь его, на удачу и чью-то нежить. И всё это, без права на возвращение.
   Мне ещё не довелось постичь скоротечности жизни; отлаживаемые дела ни делались, а накопившиеся новые, никак не приступали к старту. И теперь там, где-то, где сразу-то и рукой не достать, я вижу, что так оно никогда с места и не сдвинется...
   К собственному удивлению, я почему-то не испытывал теперь дикого страха; я словно присел передохнуть в тенёчке и так, как это было около реки, посреди ночи, да ещё и несмотря на то, что я был практически рядом с логовом зверя. И меня это обстоятельство в кой-то мере напрягало, но так, чтобы вроде бы непосильную на первый взгляд ношу, я сумел бы легко взвалить на плечи и отнести куда мне нужно. Но по возникшей, по неосторожности (а осторожность я сохранял неподдельную), мог наделать немало шума и непоправимых глупостей. Предчувствие такого только накручивало и так на накрученное состояние... И я в конец понимаю, что шпарюсь, горю, плавлюсь как пластилин на солнце, как масло на разогревающейся скороводе.
   Это не сумашествие - это гон...
  Самое верное, что мне надо было сделать, так это переждать какое-то время. Встряхнуться, свесить руки подобно кистям, полных виноградных плодов и подумать о чём-то отрешающим, незначащим пока ничего. Если получилось, дать оценку своему новому положению и продумать о дальнейших действиях.
   Дальнейшие действия. Их было десятки, сотни, а может даже и тысячи - там, у самого дома, у крыльца. Они были выучены наизусть, разобраны по пунктам, расставлены по полочкам. Подкреплены силой духа и уверенностью в их пригодности...
   ... тут они рассыпались как соль на стол и столько же на пол. Боишься начать уборку, потому-что плохая примета... Подбирать... Ну что, посмеёмся!
   Сжавшись, словно снежный ком, готовлюсь к полёту. Вот сейчас клён сам собой оттянется назад, немного задержится и... Ти-и-иу-у!!! Поехали!!! Полетели.
   Стоило мне только перевести дыхание и малость расслабиться, как мною овладевало неутолимое желание выкурить сигарету. "Как странно,- подумал я,- вовремя морального и физического напряжения, меня не тянуло к этой пагубной привычке, словно оторванное - не имеющее ко мне абсолютно никакого отношения, система газо- и космо-водородная  цилиндрическая масса, чёрного цвета с золотистыми точками. А стоило дать организму небольшую разгрузку, выдохнуть и почувствовать мягкое и тёплое седло, как на тебе - надо затянуться".
  Высунув голову из-за дерева, я стал внимательно осматривать территорию фермы и расположенные на ней корпуса. Видимое мною было хорошо мне знакомо, ибо уже не в первый раз здесь находился, а последний-то раз не плохо и засветился. И почему я здесь опять? Может у меня уверенность в собственной неуязвимости и не родился ещё тот, который сможет схватить Яшку-цыгана.
   А может это подростковая упрямство, переросшее в старческий моразм и прочно укореняется.
   "Ну да прочь задор и отвагу, лучше сконцентрируйся на объекте и делай то, зачем сюда пришёл."
   "В кой-то века с тобой согласен..."
   "Ещё бы. Одно дело делаем..."
   Из-за очередного слияния туч, тухнет свет, но я довольствовался тем, что мне было уже знакомо из раннего посещения фермы. Единственное, что меня настораживало, это то, что территория не освещалась фонарями. Темно. Неужто на электричестве экономят барыги, или это, может, ловушка для такого как я. Мне было смешно и я представил, как они обсуждают моё появление и то, как меня схватят. Опять смешно.
   Но мне кажется, что всё просто как-то... Неужто меня такое сможет остановить и из-за отсутствия света, или ещё что-то в этом роде, я, прошедший пешком неблизкое расстояние, возьму и поверну назад. Бред. Скажу больше, во мне просыпается азарт, а в голове звучит музыка, мотивирующая на безумный шаг; я шевелю губами и предаюсь волнующему восторгу, возможно которому не суждено сбыться. Да пусть...
   А охранник, этот пёс сторожевой, который был в прошлый раз... Ха-ха-ха! Его уже, походу, сняли с цепи за случай со мной и выбросили. Ха-ха-ха! Круче было бы, если это был сам хозяин, то... Тут фантазия притормаживается, потому что развитие оного, по предворительным подсчётам, имело ни одно, ни два и даже не три версии. И одна-другой лучше, изящней, бесбашенней.
  И пусть они на свете экономят, пусть охрану набрали побольше и сильнее, и думают, что ферма надёжно защищена... Этой ночью я их разочарую в излишней самоуверенности. Не в количестве плюс, а во мне...
    За то время, которое я играл с собственным самолюбием, мне удалось восстановить свой хиленький организм, а напущенный на самого себя фарс так и рвал меня с места на действия. Отбросив сладкие мыслишки, я стал рассматривать в темноте возможное место для того, чтобы ближе подойти к забору, и заметил, что чуть в стороне растёт густая поросль молодых кленов. Она прорастала параллельно ограде и именно оттуда, как мне показалось, будет удобнее вести наблюдение за происходящим на скотном дворе. И уже в несколько широких ползков по земле я очутился на новом месте.
     Ещё как надо не расположившись, я неожиданно почувствовал запах никотина. Это могло означать только одно - совсем рядом находится человек от которого оно исходит. Их человек. Должно быть, это охрана.
    "Или сторож..."
    "А это, не одно и то же?"
    "Ты чё, не слышишь разницы? Сто рож!!!"
    "Подумаешь!"
    И я не ошибся. Стоило мне только высунуть голову, как буквально в двух десятках метрах от меня, стоял человек. Он был в камуфляже, курил и лицом в мою сторону. Яркий огонёк сигареты описывал зигзаго-образные пируэты вверх и вниз, немного в стороны, круговые движения - словно подавал какие-то сигналы наподобии маятника. Можно было подумать, что на "АТАСе" стоит и маячит кому-то. Вот сейчас что-нибудь загремит, зашуршит холщёвый мешок, зашевелится дверь скрипя петлями и откуда-то из темноты выскочит сразу несколько человек в масках и только шорох удаляющих ног, напомнит о встревоженной тишине и о её возвращении...
   ... Он как-будто видел меня, смотрел прямо в глаза и, жестикулировал. Я словно прилип, своим криссталиком, к его огоньку. Но тут же вернулся на место и затаил дыхание. Нет, не страшно... Больше наверно, забавно, приколько. Да-да, забавно и прикольно.
   Но не в этом дело. Совсем не в нём! Что-то знакомое мне показалось в фигуре этого человека; неужто это тот самый парень, с которым я столкнулся в последний раз. "Как бы он не засёк меня", закралась в голову пугливая мыслишка; понеслось бешеное представления попадания в плен, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Мои глазки судорожно забегали по сторонам ища выход, но закрыв их и прикусив нижнюю губу, я резко выдохнул и взял себя в руки. Сжав кулаки и вообразив невидимый поручень, я его подтягиваю на себя и прижимаюсь всем корпусом...
   Точно, не упаду...
   Привкус крови... Фарс! Обманулся.
   "Хочу курить",- думаю я и повторяю это вслух, но слышу слабо, ну и пусть. Я в себе и это важно.
   Я сосредотачиваю слух на том, что у меня за спиной и при случае был готов вскочить и уносить ноги, что было сил. Но ферма молчала и никаких действий с моей стороны не последовало. Переждав некоторое время и по-новой собрав волю в кулак, я решился посмотреть снова туда, где был человек. Он всё также стоял на прежнем месте как ни в чём ни бывало и продолжал дымить сигаретой. Похоже, он ничего не заметил, успокоил я себя. Ещё немного и я прослежу график обхода территории и тогда...

                Глава  4
   Олег допивал очередную чашечку крепкого кофе. Мизерная посудинка тонула в его широкой ладони и только яркая раскраска её - столица нашей Родины, с изображением Красной Площади и памятника Минину и Пожарскому, делала заметной в его тугих пальцах. От такого невозможно было взбодриться, даже на толику; вынужденное самовнушение, да и так сойдёт...
   В перерывах между глотками он смотрел на часы, но каждый раз забывал о значении движимых стрелок, пересекающие через цифры и пунктиры. Бороться со сном Олег учился сам - в целях развития тела и духа. Но этой ночью предпочтение было отдано горячей и тонизирующей жидкости. Вонючая сторожка так и благоухала ароматным запахом напитка, выращенного где-то за тысячи километров от этого места.
   Перебитые, в том числе и его, носки, ещё находились на уровне пола, зависли над уровнем не выше стоп, а может просто были придавлены -  и болтались по углам, за диваном и за тумбочкой, и ждали... Ждали, когда он закончит. Чтобы... Но когда закончит, его здесь уже не будет. Облом!
   Время, перевалившее за полночь, так долго тянулось, что терпеть всенощное бдение было очень тяжело. Поэтому практически каждый час, ему приходилось ставить кипяток и с его помощью, держать себя в боевом состоянии. Хотя боевое, считалось чисто относительно. Одному Прохорычу было нипочём. Тот всегда был бодр и складывалось такое ощущение, что усталось ему неведома. Только ядовитый запах его папирос присутствовал практически везде, где только он находился, к чему прикосался и даже тогда, когда его не было рядом. Даже кофе не мог соперничать по стойкости; серый дракон со скоростью ветра пожирал другие запахи и покружившись вокруг и над, свернул хвост калачиком и водрузился на трон.
   Человеку свойственно быть раздражительным, вспыльчивым, злым. Время что ли такое?! Хотя при чём здесь оно! Он глубоко ими обростает, предаётся наслаждению, передаёт по наследству и даже гордится этим. Печально! И всё ж... Опомниться удаётся не сразу, и то не всегда. Собравшись с силами, волей и терпением, человек хочет стать лучше и избавиться от этой пакости. Если подойти к этому с умом, и то, результат может быть двояким... Главное разобраться. В себе.
   Не бороться со всеми сразу, а свести к минимуму большее, а меньшее - вообще искоренить. Но и тот минимум, оставшись наедине, иногда вырастает в такого дракона, что все предидущие, вместе взятые, не стоят и рядом с ним.
   Олег раздражался папиросным никотином. А ещё потными носками, отрыжкой копчёной колбасой и беспричинным смехом. Если с последними тремя, он как-то справлялся, то с первым - неполучалось. Причину искал в себе, рылся как червяк в навозе - пробовал, не получалось. Закрывал глаза и спал... Сны! Искал в них, может намёк, а может сразу решение, но... Как назло - пусто!
   Способ "клин-клином" - бред. Ещё один. Почему? Потому! Потные носки чем лучше, а на копчёную колбасу ещё нужно заработать. И тут Олега осенило - дед, Захар Прохорович. Этот демон - он причина. Но разочарование сразу усадило Олега на задницу и сложило ручки перед ним. Головка склонилась набок...
   Ну не мог же он в конце концов навредить старику. Не запереть же его в одном из корпусов, да и запретить тоже ни в его силах. Демон имел неприкосновеность, при чём жёсткую. Единственный плюс его в том, что своим старческим желание поговорить, он не давал ребятам впасть в сон, надоедая им своими рассказами из прошлого, которые Прохорыч пересказывал не один десяток раз. Дед реально приободрял коллектив, и хоть часто роптали на него за это, как ни смотри, а он незаменимый член нашего маленького общества.
   Выход напросился сам собой - смирение.
   Вот и сейчас, пока Олег перекусывал кофе, дед успел и к нему заглянуть.
   Он раскрыл вовсю дверь и ступив одной ногой на порог громко проговорил:
    -Что за ерунда?! Слышь! Не включать фонари. На улице хоть глаз коли, ночь,- сходу начал он. Во время разговора у него изо рта то и дело летела белая слюна. Негодования,- Тонька с ума что ли помаленьку сходит. Дура баба!- Он хотел сплюнуть, но было некуда и потому проглотил.
   Серый дракон просачивается над головой старика и чуть не задирает его капюшон, чем закрывает всё лицо старика. Длинные конечности держать шире двери, чтобы он весь поместился. Но аромат свежесваренного кофе, держит оборону - отчаянно и достойно.
    -Да не шуми ты, Прохорыч. Не буди тишину!- Оборвал его Олег. Он видел только ногу и нахлобученный капюшон,- сам негодую, а что делать. Кофе будешь, пока горячий?
   -???
    -Говорю, компанию составишь?
    -У меня другая отрава,- отмахнулся Прохорыч, не понятно для Олега, что тот имел ввиду.
   Дракон напирает и кашляет огнём. Он занял уже весь потолок, а по четырём углам спускаются его цепкие щупальцы. Казалось бы высокий, южно-американский абориген, готов принять бой, но градус кипения заметно падал, несправляясь наверное с резкой переменой часовых поясов.
   -Ну и...
   Дед махнул рукой и удалился прочь. Дверь хлопнула и приоткрылась.
   Дракон лежал уже ниже лампочки, свисающей на проводе от потолка более чем на двадцать сантиметров, сложив чешуйчатые лапы одна на одну, а сверху них свою огромную голову. Он еле слышно сопел в свои большие ноздри и выпускающийся воздух, плавно приподнимал к верху его длинные усы.
   Оставшись один, Олег одним глотком уничтожил остатки плохо растворимого кофе на самом дне чашечки и решил просто минутку-другую посидеть в одиночестве. Разум требовал размышлений, а на языке горький след кофеина; язык прилепает к нёбу и хочется пить - пить много. холодной, колодезной воды.
   "Вроде бы и ничего такого,- думает он про себя,- и режим работы располагал быть постоянно на ногах, в движении, в бдении. А стоило только присесть на минутку, свесить плечи на ключицу, так сразу же смаривало в сон. Веки тяжелели, наступала головная боль, темнело в глазах."
   Обычно за дежурство парни из охраны, поочереди прилаживались на часок покимарить, а то и больше этого. Но дело принципа для Олега, оно значится с большой буквы и отступать правилу он не желает. Закодировал сам себя, но только гордится этим. Просто потом возвращаться тяжелее - да и стыдно. Стыдно перед собой.
   Тут ещё большую роль играет слово хозяйки - сказала усилить бдительность, значит покимарить не получиться. "Не дай-то Бог, снова "гость" объявится и "отработает" своё. Работать, так работать",- снова думал про себя Олег и гнал всю навязчивую нечисть, сбивающая его с ПУТИ.
   Это всё нервы. Вместо того, чтобы признаться, ищет источник несуществующего.
   Параллельно в голове крутились мысли о "Курске". В чём-то он находил взаимосвязь и со своим положением по жизни и с такой огромной трагедией. Но только сравнение ничтожно маленькое, а масштаб трагедии был настолько велик, что ему не хватит и целой жизни, чтобы осознать её. Как и нормальный человек это не могло не сказаться и на внутреннем состоянии Олега, его поведении и отношениях с...  которых пока не было. Он боялся поставить себя на место хоть одного подводника, чтобы представить те ощущения, которые вскоре закончаться навсегда.
   Его передёргивало, а в носу чуял трупный запах. Боковым зрением ползли полуразложившиеся трупы в тельняшках, а из прогнивших дыр выползали морские падальщики. Потом плавующие трупы распухшие от воды сталкивались меж собой и расходились, чтобы столкнуться с другими.
   " А у кого-то семьи: жена, дети, родители. Дяди, тёти, крестники..."
   "И всё..."
   "И всё! В один миг."
    Только хотел он встать, чтобы выйти, как в сторожку вошёл Николай. Дракон вздрогнул и проснулся, но сейчас для Олега он союзник. Он ему кивает, подавая знак, чтобы тот пока не вмешивался. Коля ещё не закрыл дверь, как несколько раз фыркнул вроде себе под нос, но чтобы Олег слышал.
   "О, обозначился",- ворчливо подумал Олег и вида даже не подавал.
   Вместе с Коле ещё что-то вошло; его не было видно - оно ощущалось Олегом, как предрассветный луч солнца, лениво выползающий из-за горизонта и давал знак красно-пёстрому Пете-петушку о начале...
    -Ну как там?- спросил Олег у брата,- тишина?
   Коля, нервно сопя, прошёл мимо него и после этого недовольно ответил:
    -Да кому там что нужно, все и вся спят. Даже бычки, и те мирно храпят,- Коля сделал акцент на последнем слове показывая затаенную злость и недовольство на..., а затем добавил уже как бы себе.- Уже столько кофе попили. До утра не хватит.
   Он заглянул в банку с кофе, зачем-то понюхал её и вновь недовольно сказал:
   -Всю ночь на ногах. У нас и кофе не хватит до утра.
   -Я хорошо слышу,- ответил Олег.
   -А, ну понятно!- похоже на отмашку.
   То, с чем был Коля, похоже был сильней того дракона, которого оставил Прохорыч, и на которого рассчитывал Олег. Он прятался за спину Коли, боком выглядывал и косился на дракона; эта была стратегия, он присматривался, прицеливался.
  Коля подошёл к плите; Олегу было видно как пар ещё исходил от недавно вскипячённой воды в чайнике...
   "...О, что это? Что это, что это!!!"
   "Ради всего святого, молчи! Молчи!!!"
    "Да просто интересно..."
    "Посмотри... сам знаешь куда - там тоже интересно."
   ... ещё не до конца остыла решётка на которой стоял чайник и которую совсем недавно жжёг синим пламенем природный газ. Коля берёт за ручку и... секундное оцепенение на лице; этот пар тоже предмет в некоторой степени одушевлённый. Птица! Птицеяд! Он не появляется медленно или постепенно; он взрывается как порох, но совершенно бесшумно и появившись, встаёт на дыбошки. Не до конца расправив крылья, цокает острыми когтями на уродливых лапах. Скользит по столу как на коньках - вспархнув пару раз крыльями, удерживает равновесие и шипит косоротым клювом...
   О чём можно думать в такие минуты? О чём вообще он думает?
   Как бы это назвать?! Те моменты в жизни, проходящие через него как через сито, когда злость вростается в сердце, мелкими кусочками пропущенными через мясорубку и этими маленькими червечками, чем-то напоминающие тех, что съедают спелое, здоровое яблоко изнутри... Ты как-будто слепнешь. Теряешь вначале предчувствие, а вскоре и чувство реальности и всё кажется, что тебе само должно везти, подставляться под тебя, подстраиваться - а ты только протягиваешь руку и берёшь готовое и пользуешься. Если вдруг не так, то злость растёт, развивается, укореняется. И обычным сжатием кулаков и до скрипа зубов, не обойтись.
   Сделав шаг к столу, Коля тут же опрокинул чайник с кипятком на пол, разлив всё содержимое. Брызги накрывают его пыльные берцы и немного голенища до колен. Мокрый пол под столом, под тумбой от телевизора, под Колей - блестит сероватой жижей. Достаётся и Олегу; он не обращает внимание, хотя несколько крупных капель, жгут погрубевшую кожу даже через брезентовую штанину. Коля ухватывается за руку, как за спасательный выступ на отвесной скале, за которую если не удержиться, то падение вниз, принесёт ему исчезновение как моральное, так и физическое...
   ... и так смешно сжимается его лицо, так он меняется на глазах, как кусок сливочного масла растекается на горячей сковородке. Уродливая гримаса от боли на последнем издыхании сдерживается, чтобы не изрыгнуть ещё одного - воплощения воображаемого предмета, ещё более уродливого и безжалостного. Коля всё ещё сдерживается, чтобы не закричать и зажав раненую руку меж ног, молча стал пережидать, когда боль утихнет.
   Птицеяд одним только взглядом уничтожает дракона, а тот, что пришёл с Колей, поджав хвост, пулей вылетел из сторожки.
   То ничтожество, что увидел Олег, он представил с плавающими трупами в замкнутом пространстве наполовину заполненной водой. Чтобы исчезнуть, нужно вырваться наружу. Но некуда! Вода меняет цвет, становится мутной, в ней плавают опарыши, которые размножаются со скоростью времени. И растут! Растут!
    К Олегу пришёл удав; он как кот потёрся о его ногу, запрыгнул на колени и обернувшись вокруг пояса, пристроился у него подмышкой.
    "... дракон ушёл - пришёл удав..."
   Он сидит на высокой табуретке и спокойно наблюдает за танцами брата. Пусть немного и жжёт ему ногу, но это не сравнить с тем, за чем он сейчас наблюдает... и не имел не малейшего желания вмешиваться и помогать. Возможно брат ожидает снисхождения, смягчения; может он даже думает, что сейчас старший брат снимет маску босса и положа руку на плечо, скажет: "Ну всё, братишка, хватит! Я не прав, каюсь. Ложись спать, мы тут сами!" И погладит по голове.
   "Он забыл ещё одно - слёзы. Поплакать забыл!"
   "Подумаешь, обжёгся. Тут люди смерти ждут. Ждут и ничего!"
   "Да! Велико расстояние - неохватить одним обхватом!"
   Коля же больше испугался, чем пострадал. Он несколько раз тряхнул пострадавшей рукой, шипя от боли как разозлёный змей и очень тщательно стал осматривать её. Сейчас он так жалок! Но не смотря на это, змей продожает шипеть и вот-вот ужалит сам себя. Но вскоре боль утихает и остаётся только беспорядок, да застывший на уголках рта яд.
   -Попил кофейку!- как-будто выдавливается. Коля стоял по-среди комнатки в луже кипятка, от которой ещё исходил пар.
   Обострилась вонь от не стираных носков. Она режет ноздри и в области переносицы; во рту появляется привкус кислого с горьким. Чешется горло, словно там застрял колючий кусок чего-нибудь.
   "Уж лучше Прохорыч",- подумал Олег и поежился в плечах, ощущая озноб по телу .
     -Вот и сон как рукой сняло,- проговорил он вслух, словно сейчас не о трупах думал, а о философии взаимодействии между собой простых и сложных вещей.
   Старший брат стал украдкой смотреть на Колю и образно кинул его в тонущую субмарину. Важность такого события сразу же потерялась, казалось бы, в очевидном трагизме. Так как социальный статус утрачивается сам по себе, если среди героев обнаруживается такой индивид, как его младший брат.
   Вот сейчас он стоит в луже и незнает, что делать. Не говоря уж о подводной лодке.
   "Смешно..."
   "Смешно и больно... Нет, не больно. Болит. Болит живот от смеха. Ха-ха-ха!!!"
   "Что это такое?"
   "Стандартная реакция на глупость человека..."
   "А-а-а!"
   "Всегда?"
   "Ха-ха-ха, да-а-а, Всегда! Ха-ха-ха..."
   "И почему жизнь подбрасывая уроки, не учит их читать! А впрочем, дело самого испытуемого."
   Подумал, но смысл до конца не понял. Только на утро... Утром...
   -Блин, Олег! Ёлки зелёные,- вырвалось у Николая откуда-то изнутри, словно грудь разорвало и оттуда раздался ни его голос. На самом же деле он с трудом сдержался, чтобы не выругаться матом сжав зубы, невыплеснуться, но на уголках рта появилась слюна. Потом собравшись и более спокойным, невызывающим тоном, проговорил,- что мы, железные что ли. Может хватит мучать нас. Да сам... Это ребячество какое-то...
  "Ну как мальчишка десятилетний!"- Если Олег так и думает, значит Коленьке ещё далеко до взрослого, до социома. Ещё нужно погладить по головке и показать дорожку по которой дальше идти. А ещё подтолкнуть в спину, так сказать, для разгону. Но и этого мало будет. В дорогу нужно не просто говорить наставления, но и поправлять, если не дай Бог свернёт не на ту тропинку.
    Коля говорил не меняя своего положения, словно прилип к полу залитому кипятком. Лишь на последних словах он повернулся к брату, изображая брезгливость и не только.
    -А ты что, привык работать прохлаждаясь. Курортник, чёрт тебя побери!- Олег был спокоен, потому-что удав ещё ласкался о его грудь и мурлыкал как кот с самой нежной шерсткой. Он отвечал безразлично, но с наставлением, смотря на младшего как на стену, которая ломается и под взглядом, и под словом, а при случае и под делом. Хочется слепить её заново как из пластилина, или голубой глины, что ни в коем случае не меняет сути дела. Только пластилин под солнцем плывёт как масло и неподдаётся лепке. А глина вроде схватывается, но прикосаясь к ней холодной рукой, рассыпается как песок.
   Так же, не особо суетясь, Олег поднялся, обошёл брата и лужу, поставил пустую чашку в мойку. В мойке уже были две грязные.
   "Лёхи и Андрюхи,"- подумал он, а на дне подсохшего кофейного осадка Олег разглядел поросячьи пятачки. -"Лёхи и Андрюхи", -вновь подумал он.
   Удаву нравится хозяин и подобрав хвост, который прежде волочился по полу, аккуратно положил его в карман.
   Олег повернулся к Коле, и указывая пальцем на беспорядок на полу, проговорил:
   -Прибери-ка тут по-шустрому за собой,- Олег одевает кепку на голову, гладит себя по бороде; удавчик мурлычет, но немного сдавливает кольцом - и более жёстче добавил,- дома будешь у себя возмущаться и не передо мной, а перед женой, будущей,- и резко развернувшись, направившись к выходу.
    Лужица подпрыгивала под каждый шаг. Перед самой дверью скрипнула знакомая половица. У дверей уже несколько недель болталась ручка и скоро наверно отвалится.
   "Прикручу,"- снова подумал он, а про брата,-"не починю!"
    -Я на обход. И не спать. Накажу.
    Внутри Николая кипела лава негодования и нетерпения. Исходящий пар обжигал горло и язык. Рвотное кипение выдавливало нутро наружу, наизнанку...
   ... и вот он открывает рот и из него вываливается плотный оранжево-красно-бело-коричневый огонь; пламя болтает его во все стороны, хочет ухватить кого-нибудь или что-нибудь, неважно - и поглотить, уничтожить, похитить. Николай поворачивает голову, где только что находился его брат, но того уже нет. Повезло. Языки пламени беспомощно бросают свои длинные руки во все стороны, и не находя ничего подходящего, начинают обрабатывать своего хозяина.
   Суперответственность брата раздражала его до мозга и костей. Коля научился читать последовательность действий старшего и возможно предугадывать очередной ход, но почему у него возникает потребность делать наоборот. Коля не задаётся таким вопросом. Он вообще не задаётся никакими вопросам, а нужно лишь то, что само привалит. А объясняется всё просто; просто он ещё не работал в таком напряжённом режиме, а психовал от усталости, от невозможности воспротивиться, от лени. А тут ещё кипяток!
   Но перечить брату, только дороже себе. Помниться Коле, как Олег однажды так ему накостылял, что у Коли вылетело из головы то, за что это он его так. И вместо того, чтобы осознать, он затаил обиду. Она созревала день ото дня, месяц от месяца, год... Коля уже не помнил насколько давность, принёсшая ему обиду, исчерпала себя как ветхая древесина, пролежавшая в сырой земле не один десяток лет. Закравшийся дух мести безобидным котёнком, вырос в зрелого тигра и начинает грызть. Он грызёт Колю, потому что Коля бездействует, Коля ничего не предпринимает, Коля лопух.
   Почти ежедневное упоминание таким обидным выражением, выводит того из себя. Колит под лопаткой, стучит в височках. Слезятся глаза от пущенного тумана - а обида-то растёт.
   Но время не пришло, и не приходило, и ему больше ничего не оставалось, как взять и убраться в сторожке. Бормоча под нос ругательства Коля вдруг понял, что они только портят настрой и так плохого настроения. Ветки веника сыпались под нажимом, прибавляли работы и уничтожали...
   Олег же не меньше был возмущён поведением брата. Ведь был же он когда-то нормальным. Или нормальным его нужно считать таким, какой он сейчас есть?
   "Нет! Бред! Однозначный..."
   "Какой есть. Ешь..."
   "Ого-го-го, по-легче! Брат всё-таки..."
   "То-то и оно!"
   Был же когда-то белоснежным, хрустящим как первый снег, под прихватившем только что морозцем землю. Великолепное начало! Затянувшееся рождение ангела! Но тут смерть отца, а вскоре и матери. А он продолжал играть на солнышке и пускать в глаза зайчиков.
   Он стал другим, когда Олег вернулся из армии. Нет, перед самой повесткой он почувствовал под коркой предательское течение, скрывающееся ещё в неведомом ему подсознании избалованного братишки, но не воспринял это всерьёз. Два года отсутствия, перевернули не только страну с ног на голову, но и младшего бесёнка. От белоснежника остались еле заметные кусочки в области подмышек, шее и пояснице. Остальное изменилось до неузнаваемости. Олег и сам-то после армии покутил, не дай кому повторить такое. Но то было в целях стряхнуть пыль. Пыль смывалась сорокаградусным растворителем и сошкабливалась...
   Да чем только не сошкабливалась! И кем!
   Вопрос оставался открытым, большим и жирным. Олег не боролся. Только искал и не находил...
   А тот, как малое дитя, оторвали от мамкиной сиськи - ноет по любому капризу, лишь бы не работать. Лишь бы оставаться маленьким и чтобы его нянчили и сюсюкались, хвалили и лелеяли. И всё время помогали, кто чем сможет, кому что не жалко. Но то, что брат такой, отчасти он и сам виноват. И он знал, и понимал это.
   "Тебе нужна помощь - я готов помочь. Запрыгивай ко мне на спину, я тебя подвезу. Тяжёленький! Ну как, удобно? То-то же! Чего молчишь, пригрелся?! А тебе куда? Как куда мне - мне по своим делам! И тебе туда же! Странно! Хорошо, давай я тебя подвезу, куда тебе надобно, а потом по своим делам отправлюсь. Вот развилка, куда - направо, или налево? Выбрать самому?! Да ты толком можешь объяснить и показать свою дорогу? Что значит всё-равно?! Ну слезай, слезай паршивец... Ты посмотри на него какой наглец! Пристроился, понимаешь и всё ему ни почём! Пошёл вон! Я сказал вон, тунеядец!"
   Узнаёте?!
   Тихо вышагивая, рука сама, чисто машинально потянулась к карману с пачкой сигарет. Олег даже не заметил, как прикурил и глубоко-глубоко затянулся. Через несколько шагов он почувствовал лёгкое головокружение и тошноту, а по пальцам ощущался жар. Сначала он подумал, что его тошнота связана с неприязнью на родного брата, а потом  дошло, что это обычное и нормальное явление называемое "НИЧЕГО СЕБЕ, ДОЛГО НЕ КУРИЛ". Или "НИЧЕГО СЕБЕ, ПРИКУРИЛ". Или "ХЛОПТИ-ЁПТИ, ОП ЦА-ЦА. ПРИКУРИЛ ЦИГАРКУ Я." Или... или так можно до бесконечности. Не в том смысл.
    Олег считал дни воздержания от никотина; каждый день как ступенька и чем больше, тем выше ступень. Это арифметика, и кажущееся бесполезным перебор цифр, в некоторой степени отвлекает.
   "Отвлекает?"
   "Нет! Скорей наоборот. Вовлекает!"
   "Интересно! И как?"
   "А так, счёт не терпит приблизительности... Остаток и тот не внушает доверия..."
   "О как! Серьёзно у тебя..."
   "А то! Не шути..."
   Только что выпитое кофе, лишь прибавило соли к сладкому десерту. Это как в кашу из грибов, добавить добрую щепоть сахару, перемешать и поставить на стол в паре с молоком, парным. Вдруг опомнившись, ты остановился. Горячее щекотало ноздри, но вкусовые рефлексы не срабатывают. С ложки капает густая, светло-коричневая масса.
    "Бя-е-е-е!"
   Ало-красный фитиль радовал зелёные глаза Олега, но поняв, что он делает, был разочарован.
   Разочарование не приходит одно; неудовлетворённость в чём-то одном, обязательно притягивает к себе точно такое же другое. В куче они сильнее, изворотливее, с натиском при нападении.
   -Ну не одно, так другое,- сам себе проговорил он.- Что за день-то сегодня такой!
   Вдоволь полюбовавшись ярким огоньком между пальцами, он затянулся так сильно, что в глазах замаячили вспышки ярко-жёлтых зайчиков; голова приятно закружилась. Олег задержал дыхание, а выпустив его, как-то ссутулился - постарел что ли, бросил сопротивляться и удерживаемые за поводья лета, понеслись сломя мордатую башку не видя пути.
   "Пускай!"
   "Пускай??? Ты что, охренел чертила..."
   "Да, сдулся малость. Не говори ничего, только хуже делаешь..."
   "Я тебе такого сейчас хуже сделаю... Не унесёшь!"
   "Что-о-о?"
   "Что-о-о (передразнивает). Воротайся назад, немедленно..."
   Он уже понял, что потерялся немного; сложно было осознавать, что это так легко им упущенное, что это потерянное, так весомо в глобальном смысле и для него тоже. И ничего тут уж, как говориться, не поделаешь - просто продолжал курить, медленно вышагивая по вверенной ему территории.
   Проходя вдоль первого корпуса его снова стало немного подташнивать - сказывалось большое количество выпитого кофе, ещё нервы; на языке и нёбе невидимой плёнкой прилепилась сладкая горечь от напитка, вызывавшая тошноту изнутри чрева. Но в душе скреблось не только от этого и дать точное определение, что - отчего, не представлялось пока возможным.
  Давно не принимавший никотина организм, не мог сразу справиться с таким количеством яда. Внутренний он отчаянно боролся с непонятным ему врагом, не желая проигрывать и сдаваться. Но в целом это Олега устраивало. Устраивало то, что знал что устраивало. На том так и осталось. Только пускаемые круги плавно удаляющиеся во тьму, догоняли там ярко-жёлтых зайчиков и накрывая их, тушили свет. Но не во весь экран, а где-то там, неподалёку, на небольшом отдалении. По краям же, круги рисовали искуссный узор - узор прощание с тем, что порой называется... нет, не с мечтой, а с желанием быть повыше тех среднестатистических и при том, чтобы обязательно по всем показателям. Планка может быть и завышена, но сделано это нарочно...
   ... теперь тянуло по-философствовать, разровнять кочки и ухабы раздражения, а те, что неподдаются, скрыть туманом от сигарет.
   Так он первоначально обозначал цель, но точное время её достижения, им не упоминалось. И даже не думалось о самом её достижении как о таковом. Растянутое на многая лета, она становилась одним из тех, как то - руки, голова, работа, ужин перед сном, крепкий кофе по утрам. И заканчивалось с наступлением перехода в мир иной.
   Ну всё, хватит грузить! Тишина и покой, а цели и их достижения - фарс. От них хочется не смеяться, а плакать. Тихо так, в белую носопырку, стоя посреди комнаты. Когда никого нет.
   Олег остановился и снова задумался. На самом деле его уже понесло... Как хочется всё бросить и на несколько дней отключится от всего, выброситься из накатанной клеи жизни и зависнуть на поляне, где ещё не ступала нога человека. Как опостылела эта рутина, никчёмное существование, служба. Выбраться куда-нибудь в Богом забытое место и чтобы тебя никто не видел, никто не слышал, никто не о чём не говорил и не спрашивал. Наедине. Слиться с природой, загрузиться в нирвану и почувствовать себя собой. Привести в порядок мысли, подумать о высшем и немного заглянуть в будущее. Что-то не очень-то хочется вот так всю жизнь прожить; нужно обязательно что-то менять, иначе можно просто с ума сойти.
   "Всё, решено, доработываю месяц и увольняюсь ко всем чертям! Пусть другие охраняют. Вон Лёха, путный парень, у него всё получится. Заодно будет кому братишку приструнить."
   От нахлынувшего волнения у него участилось сердцебиение - он легко списывает это на кофе. Нет! Наверно всё же нервы.
   Сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, ему вроде чуть полегчало. Медитация на основе дыхания, хорошее упражнение для восстановления душевного покоя. Олег поднял голову к ночному небу и разглядывая мерцающие звёздочки сквозь бегущие по ним тучки, представлял голубое небо, утреннюю дымку и разноголосое пение петухов. Он просыпается, потягивается; странно, что никуда не нужно спешить - время как бы останавливается...
   ... всё ещё никак не выходило из головы чудачество братца, словно занозой сидит на самом видном и больном месте. И нет возможности её вывести - бальзам, что ли, какой-нибудь... Брат ни в какую не желал взрослеть, а то и вовсе впадал временами в детство.
   Олег стал вспоминать как косячил его Коленька, как всё это выглядело в глазах его пустых зрачков. Его усмешка, прямо в упор строгого взгляда старшего брата, в упор прозрачной стены, разделяющая их друг от друга, как во вселенной две разные планеты.
   "Ну что тут поделать? Ничего!"
   "Да-а-а, не говори! Те и вправду как с другой планеты..."
   Так Олег некоторое время стоял в глубоких размышлениях.
   "Колодец глубок и темно там, и вода наверно чистая, ледяню-ющая! Там тайна прячется под многослойной плёнкой застывшего времени - оно до дна не достаёт, потому и стоит... Седой старик, опуская деревянное ведро на позеленевшей цепи, услышит плеск воды, как лязг ударившегося железа о стены. Ждёт! Ждёт пока оно наполнится сверхом и начнёт поднимать... Ведро дрожит от натуги, вода выплёскивается через край - но большего ему не поднять! Вертел скрипит, но наматывает упрямую цепь и... труд вознагрождён!"
   Недавно прикуренная сигарета, незаметно дотлела почти до фильтра. Зажатая меж средним и указательным пальцами, она грела их слабым ультрофиолетом, или ещё чем-нибудь вредным, отчего пальцы становились грязно-жёлтыми. Посмотрев на красный уголёк, он сделал последний затяг и теперь это было больше в удовольствие, нежели просто продолжение. Олег, сам не замечая того, блаженно заулыбался. Он бросил окурок себе под ботинок и медленно его растоптал.
   Тут же под ногой засвиристел сверчок, потом другой, третий - их целый хор; что-то ещё шевелится в траве, шуршит; ничтожное царство насекомых, творит своё дело и совершенно спокойно относится к тому, что его каждый день давит какой-нибудь двуногий великан. При этом они так незаметны, что их отсутствие, вряд ли будет иметь статус масштабного катастрофического значения. (Прошу отсутствие, не путать с уничтожением.)
  Показалась луна. Сейчас она была бледной и опусташённой. С самого детства Олег видел в луне лицо человека. Лицо девушки. Оно абсолютно никого ему не напоминало, просто видеть его, для него было достаточным и удобным. Ему, пусть и не намного, но всё-таки стало светлее - светлее, после принятого им решения об увольнении. Он уже сознательно достал новую сигарету и закурил.
   Затяг - плевок. Затяг - плевок. Затяг - плевок.
   Через плевки, выплёвываются лёгкие. Из минутной слабости, нужно выжать максимум возможного и пусть это будет так. Олег без особого внимания осматривался вокруг, важно дымя с высоко поднятой головой. Важно. Он сейчас находился именно в  том месте, где как и предполагал ранее, мог появиться "гость" .
   Вспомнив об этом, Олег решил вернуться в реальность и прежде чем уволиться, доделать это незаконченное дело.
   Было у него какое-то предчувствие, что этой ночью случится то, что может в корне поменять его. Откроется другое направление, путь - откроются двери, досели которых, не было в помине. За дверями будет стоять "гость".
   Он как бы ждёт его оттуда, будто силой гипноза выманивать того на себя. Уж и не знает, что бы он отдал за то, чтобы словить паршивцца и поквитаться с ним за не давнюю обиду. А потом уж и выдать хозяйке, чуть тёпленького.
   Почему-то ему очень хотелось выслужиться перед хозяюшкой, доказать что-то, увидеть важность, с которой она это примет. Но с другой стороны, может быть в этом ничего и нет... Да он и сам не уверен! Тогда что доказывать?! Олег пока не понимал, но... Случайно, не влечение ли у него к этой женщине? В последнее время он и смотрит на неё, ни как на босса, а как мужчина, смотрит на понравившуюся ему женщину. "Мы были бы, не плохой парой,- думал он,- люблю умных баб. С такими ничего не страшно".
   Олег полез в левый нагрудный карман пиджака и достал небольшую фотокарточку. Держа её перед собой он ещё не глядел на неё; Олег словно набирался решимости, но оттягивание доставляло не меньше удовольствия, чем желание посмотреть. На фото была Антонина Сергеевна, только значительно моложе. Он не помнил как она у него оказалась и тем более почему. Это не важно! Фото было у него рядом с сердцем (он делал это специально) и то, что он мог в любую минуту достать её, поднимало в нём тонус и... мужскую силу. Вообще-то, он об этом запрещал себе даже думать; тайное вожделение выбранной для себя дамы сердца не только плотанической любви, но и одному ему известной. Железный человек, каким он себя считал, становился пушистым; в такие моменты Олег себе не нравился, может даже презирал себя, но не отрицал того, что это ему было не просто нужно, а необходимым.
   Редкими минутами Олег менялся и стокновение двух разных полярных частот в едином ядре, оставляло без ответа один единственный вопрос: "Почему он такой?" А пока вопрос оставался открытым, Олег изредка и на несколько минут перевоплощался, и глядя на фото, в его воображении представали картины самого изощрённого, даже можно сказать грязного содержания победы "его" над "нею". И когда всё заканчивалось, когда возникающая потребность изливала через край содержимое, вот тут и подступала горечь разочарования и в такие минуты Олег, больше всего ненавидел себя.
   Но и это быстро проходило; он после каждого раза собирался порвать и выбросить фото, но почему-то не делал этого, а незаметное тепло, гревшее во внутреннем кармане пиджака, оставалось нетронутым до неизвестных пор.
    Предавшись сладким мечтам и их радужными послевкусиями, Олег докурил вторую сигарету. И снова до самого фильтра, и снова пальцы греет; выпуская последнее, бледно-жёлтое облако дыма, он надеется на новую встречу. Остатки никотина струйкой густого дыма поднялись в воздух и растворились. Бросив окурок на землю, он как и предидущую, также, тяжёлым ботинком втоптал в пыль, а затем сразу же достал новую, уже третью по счёту и прикурил. Зажигалка была тоже красной, как...
    Находясь под вымышленными впечатлениями, его понесло - понесло, как по зимней дороге, или лучше вниз по горке, всё быстрей и быстрей набирая скорость; так, покуривая, на него нахлынули грешные мыслишки, радуя оголадавшее самолюбие, а возникающий телесный зуд гас и снова возвращался. И от каждого нового затяга, он испытывал неимоверное удовольствие, которого сам же и лишал себя. И от самого процесса втягивания яда в лёгкие и от того, что вот так можно просто стоять и думать. Несколько месяцев воздержания пошли прахом, ну и пусть! Уже не хотелось думать об этом. Олег лишь получал наслаждение на данную минуту, несравнимое ни с чем  другим. Вытянув перед собой руку с дымящейся сигаретой, Олег рассматривал ярко-красный уголёк, радуя глаз красивой точкой. В то же время, такая маленькая штучка, наносящая практически невосполнимый вред здоровью, что отвязаться от неё очень трудно - чуть ли невозможно. За вытянутой рукой Олег видел Тоню; она повернулась по кругу и держа кулачок у подбородка, манила пальчиком. И пошла прочь; силуэт растворился пыхнув тусклым фейерверком серых огней раскуренной сигареты.
   Вот так, наблюдая за созданным самим же собой ярким пейзажем, там, на заднем плане, где-то в кленовых зарослях, в ветках отражающихся от блёклой луны на уровне забора, мелькнула голова человека. Олег на секунду замер, а потом медленно опустил руку. Мгновенная сосредоточенность и максимум внимания. Прочь мечтательное прелюдие. "Неуж-то везёт! Неужели пришёл!" У него не было и тени сомнений, что это тот, кого он ждёт.
  "Только бы не вспугнуть его! Только не вспугнуть!"
   Антонина Сергеевна, как в воду смотрела.
   Чтобы не показать вида, что он что-то заметил, Олег начал переминаться как бы с ноги на ногу, изображая совершенное безразличие ко всему происходящему вокруг. Но сразу поняв, что выглядит по-идиотски, замер; ему важно было ещё раз увидеть, что за изгородью кто-то есть, что ему не померещилось, и ОН действительно находится там. Медленно, как бы совершенно спокойно, Олег потягивал сигаретку, но внутри нарастало такое напряжение, которое толкало его на быстрые действия.
    "Так, если это наш "гость",- тем временем размышлял он,- то его ни в коем случае нельзя вспугнуть. Ну а если это не "гость", то что тогда эта персона тут делает? И тем более зачем прячется? Тут всё ясно - кто бы он ни был, он пришёл сюда не с добром!"
   Мир вокруг словно отключился и только невидимая оболочка шарообразной формы, мерцает наэлектролизованными диодами, в которую по случайному стечению обстоятельств, попали эти двое. Прорваться через неё невозможно - только одному... Ветерок колышит ветки клёна, а создаваемый от него шум, мягко опускается на землю и растворяется словно утренний туман, с появлением жаркого солнца. Но пока ночь и лягушачьи свадьбы, доносящиеся с реки, звучали как набат - как предвестник НАЧАЛА... Те ничтожные доли секунд тишины, получаемое время для вдоха, набирают в высоте и в весе и вот, им уже нехватает места для существования...
   Ещё Олег понял, что если он не перестанет измываться над собой, его мозг взорвётся и вырвавшееся серая масса испоганит не только его, но того, кто прячется за стволом дерева. С одной стороны он и рад, что тот здесь...
   "... он гладит его по головке, целует в жирную макушку - снова гладит..."
   А с другой, необходимо, чтобы тот забрался к ним на территорию, вовнутрь, где он как бы хозяин, хозяин положения, а значит и судья. Ведь погонись сейчас он за ним, у того больше шансов уйти, нежели Олег его догонит, так как расстояние слишком большое...
   "... любимое упражнение в набрасывании петли на движущую цель, автоматически заводит руку за плечо и наматывает... Стоп! Это просто воображение... Больное воображение..."
    Но и долго стоять на месте, может вызвать подозрение, и "гостьюшка", это милое созданьице, может не выдержать и уйти.
   "Вот бы рвануть за ним, прямо сейчас, изо всех сил. Разорвать воздух, разбить его как стекло и можно даже немного порезаться, чтобы разозлиться - так прибавиться, так разовьётся, так..." У-х-х! "И ежели догоню - герой, венценосец,- размышлял Олег.- А если нет, вдруг упущу! Вдруг, лежащая на полке сладкая булочка, окажется внутри пустой... и тогда всё! Он больше сюда не вернётся и мучиться мне из-за собственной не сдержанности. Надо набраться терпения и ждать. Ждать".
   Вспотевшие ноги разили; Олег ощущал вонь. Вонь, которая преследовала его в сторожке. Теперь здесь. Всего-на-всего это вонь, это запах мести - приближающейся мести.
   "Ах! Не перепрыгнуть бы..."
   "Упрись..."
    "Ага..."
   Докурив сигарету до конца, он хотел уже уходить, но на мгновение задержался взглядом на том месте, как завароженный, где заметил чужую голову, и, вдруг - голова снова появилась. Вот везуха - а то не везуха!
    У Олега были сняты все сомнения насчёт того, что не показалось ли ему то, что он видел в первый раз. Пройдя от того места, где он стоял, метров тридцать, он спешно достал сотовый телефон. Беспроводная игрушка, одно из новшеств японского производства. Такой только у него и у Лёхи.
   Звонил он как раз ему.
   -Слушай, Лёх, похоже не зря всё!
   -Что не зря?- Отозвался тот.
   "Не понял. Да нет, всё он понял. Просто переспросил, чтобы наверняка."
   -Мы не одни,- загадочно проговорил Олег и выдерживая паузу, сопёл в трубку,- наш "гость" появился. Сидит сейчас на первой точке, где я и показывал. Помнишь?
   Олег не хотел тараторить под грохочащее волнения, боялся, что язык начнёт заплетаться и что хуже всего, он не сможет этого замечать... Такое случается с ним. Отнюдь!.
   - Я угадал! Ждёт, наверное, подходящего момента. Ты как там, готов?
   -Да здесь всё тихо... А ты уверен?- Странный холодок выполз через отверстие для слуха в Олеговом телефоне. Как нововылупленные змеёныши из яиц... И шипят, в ухо, и шипят.
   -Да как никогда ещё не был уверен!
   Олег ответил так, как делают водители, когда резко разворачивают автомобиль на полном ходу с небольшим заносом так, для красоты.
   Сейчас он был похож на ребёнка - радовался с нескрываемым удовольствием. Но сдерживающий статус, готов вот-вот прорваться...
  Олег замолчал, вроде как обдумывая дальнейшие действия, но на самом деле ему нужно было восстановить волнующееся и неподдающееся контролю дыхание; задохнуться от случайно возможного передоза кислородом, считалось неимовернейшей и не сусветной глупостью, но через несколько секунд заговорил снова:
   -Я обойду корпус вокруг и затаюсь где-нибудь неподалёку, в укромном местечке. Слышишь меня?- В трубку Олега, Лёха ответил подросшей змейкой согласия- Передай Коле, чтобы шёл аккуратно ко мне, а Андрюха пусть дежурит в обычном режиме и никуда не рыпается. Ты меня хорошо понял?- Чуть повысив голос сказал Олег. Видно за километр как сильно он волнуется и переживает, чтоб всё прошло гладко,- сам сиди у сторожки у выключателя. Как дам сигнал, врубишь свет. Застанем врасплох. Ты меня понял?
    -Да, шеф!- услышал Олег утвердительный ответ на другом конце провода.
   -Пусть зайдёт глубже. Пустит корень. Прилипнет.
   Лёха не понимал ничего, но переспрашивать, а тем более поправлять не стал. Потому что уже НАЧАЛОСЬ.
   Отключив телефон, Олег бегом, на бешеной скорости обогнул первый корпус и затаился в самом тёмном углу, из-за которого был виден нужный ему объект. Резкая остановка... стучит сердце, давит виски... А ещё темно в глазах и круги - почти те же, но не они... Какие-то фиолетовые и сиреневые. Да, и жёлтые ещё...
   Буквально минуты через три, к нему неслышно подкрался Николай. Сейчас он для него был просто брат, не больше. Он так всё делал аккуратно и тихо, и вид такой внимательный и сосредоточеный, что не могло не удивить Олега.
   "Обман зрения. Иллюзия. Пускай."
   -Ты уверен...
   -Конечно да! Вы что, сговорились...
   -Не заводись. Сам знаешь, что мы на пределе.
   -Он дважды засветился передо мной,- уже степенно говорил старший брат,- я ещё уверен, что это тот самый голубчик.
   - Какой?- Не понял Коля.
    -Да тот самый.
    Когда он говорил, то не спускал глаз с наблюдаемого объекта. Напряжённые глаза двоились. Он моргал и продолжал смотреть.
   "Только не переборщи!"
   - Слушай, братка, иди-ка лучше меняйся с Андрюхой. Поочереди дежурьте. Ну уж, чтобы наверняка не спалиться. Понимаешь?- Олег посмотрел на брата и добавил,- мы же не знаем, когда он соизволит нас посетить, верно? Иди!
   Коля послушно кивнул и тут же исчез в темноте. Тихо, не шороха.
    "Бывает же он нормальным когда-нибудь,- думал Олег про брата,- только бы не подвёл. Всегда бы так."
   Отбросив гнетущие мысли, он стал дальше вести наблюдение.

                Глава  5
   "Шишел-мышел, пукнул-вышел.
    Шишел-мышел, пукнул-вышел.
    Шишел-мышел, пукнул-вышел..."
   "Почему-то другие считалочки на ум не шли. Не вспоминались. Как влезет что-нибудь такое в голову, так не выкинишь. Стишок что ли какой-нибудь выучить - Пушкин там, или Лермонтов... Других незнаю. Ха-ха-ха!"
   Не знаю точно, сколько я сидел в засаде, но мои ноги стали постепенно затекать от согнутого положения и деревенеть. "Так можно и до утра просидеть, и до вечера..."- размышлял я про себя. -Надо либо дело делать, либо просто уходить."
  Я выпрямлял ноги каждую по очереди, пуская кровь в затёкшие конечности и получал взамен приятные колики в пятки. А ещё хрустели колени, в двадцать пять-то. Неужели началось?!
   Недалеко от меня, за спиной, по одному проходили охранники. Интервал состовлял примерно четыре-пять минут - ни больше, ни меньше. Ленивое облачение человека в камуфляж, как перерождение, а на самом-то деле ничего особенного. Зато столько гонора, столько нескрываемого величия над... не понятно кем, словно не бычков сторожат, а как минимум стадо разжиревших депутатов государственной думы. А у самих-то и носки грязные и подмышками воняет.
   Сто пудов, что они даже не подозревают, что я сижу в нескольких шагах от них. Не сижу, а затаился. Приятные ощущения скрытности - при этом ты видишь всех как на ладони, а тебя никто. Ходили они не так часто; я запросто успел бы управиться здесь по-быстрому. Туда-обратно. Я ждал очередного обхода и уже был готов вторгнуться на их территорию, чтобы оказаться на ладони удачи и везения. Но это было моё! Ладонь моя!
   Так всё думается просто! Я улыбнулся себе и правой рукой стал щупать левую пятку, в которой ещё отзывались тыкающиеся иголочки. Они чесались. Нервы!
   "Нервы,"- думаю я и отчасти прав. Хочу сбалансировать скопившееся, которое не выходило наружу, и баламутило ровные, устроенные по порядку ряды, в хаус. Я бьюсь, нанося очередь прямых ударов по воздуху, но точка соприкосновения, хоть на миллиметр, но находилась дальше выпущенных кулаков; каждый новый промах должен был опрокинуть меня на пол от возникающей инерции. Но низкое расположение центра тяжести, здорово сыграло роль вбитой в землю железобетонной сваи. Глубоко вбитой...
   Мне вспомнился мой двоюродный брат Януш. Он был старше меня на четыре года и вёл очень спортивный образ жизни. Я и начал-то его помнить постоянно отжимающимся от пола, подтягивающимся на перекладине или дереве, качающим пресс. А как он крутил в прыжке "вертушки" на подбросанный предмет и усердно старался разбивать руками доски и куски шифера сложенного в несколько рядов. Мне приходилось часто гостить у него и значительно долгое время, пока мама с родственниками уезжала на заработки. Помимо меня у него гостили другие двоюродные, троюродные и даже четвероюродные братья и сёстры, пока их родители также находились в командировках. Мы часто спали на полу, а то и вовсе на улице под яблоней или вишней.
   Так получалось, что все мы были примерно одного возраста и один Януш был самым старшим. А старшим - значит главным. Так вот, увлечённость Януша, самым прямым образом влияла и на всех нас. Занятия боевым видом спорта сопровождало абсолютно всех и на протяжения всего времени, что мы находились в его доме. Утро начиналось с подтягиваний и отжиманий, при чём отжимания продолжались в течении всего дня: каждый раз перед приёмом пищи, перед тренировкой и после (не считая отжимания во время тренировки). Да по любому возможному поводу, который только придумывал Януш. Он мог даже просто проходить мимо, грубо дать подзатыльник и спросить: "А ты сегодня сколько раз отжался? Почему я не видел?"
   И хотя мне не очень нравилось этим заниматься, я всё же научился драться, научился выносливости и терпению. А ещё некоторым спортивным привычкам, то как, делать по утрам зарядку, отжиматься за день хотя бы по пять подходов и обязательно раз в неделю бегать кросс.
   Несмотря на это мне так и не удалось избавиться от присутствия в своём подсознании трусости и робости перед тем, как вступить в уличную драку. Даже намёка на махач хватало, чтобы у меня пробежал мороз по коже и даже образно представлял все возможные варианты исхода драки и то, как я буду избит. Помню, что несколько раз у меня темнело в глазах и очень сильно хотелось в туалет. Но стоило первому нанести удар и как-будто всё становилось на своё место. Я резко менялся оборачиваясь в сатану. А ещё, когда я оказывался сильнее противника и когда он уже не мог сопротивляться, то испытывал чувство стыда за своё, так сказать, физическое превосходство над ним.
   И вот из-за этого, я долгое время не находил баланс, между злом и быть простым по жизни. Никак эти два понятия не увязываются в единое целое до сих пор, ибо зло всегда пересиливает, перекрывает, казалось бы во сто крат меньше оппонента, но такое мощное и затягивающее...
   Я часто вспоминаю Януша и то, как занимался с ним; в такие минуты я становлюсь сильнее, увереннее и может даже злее. Может сейчас я специально занялся воспоминаниями, чтобы поднять дух и приступить к чему-то. Дождавшись наконец-то охранника и проследив, чтобы тот удалился на порядочное расстояние, я сделал три глубоких вдоха (так меня учил Януш) и разом перемахнул через ветхий заборчик.
   Тишина! Присев сразу на корточки, я огляделся. Моему взору предстал скотный двор, покрытый ночным мраком, еле-еле освещённый луной. Ёе мутные отблески тенями ложатся на стены кирпичных корпусов и чёрный пол, выдавая их за чудовищ и уродцев.
   Здесь двор выглядел по-другому и ощущался тоже не так, как по ту сторону забора.
   "Мороз не за горами?"
   "Ага! Ага! Ага!"
   "А в глазах..."
   "Не скажу! Всё вижу! Всё слышу!"
   "...вперёд..."
   Не обнаружив поблизости для себя никакой опасности, я мелкими шажками перебежал пространство к ближнему корпусу и прижался спиной к кирпичной стене. Стена оказалось тёплой после жаркого дня, что меня в какой-то степени и успокаивало.
    "Почему успокаивало?"
    "Умирать не охота в мороз..."
    "А какая разница... Как-будто выбор..."
    А ещё стук сердца отдававшийся через спину в стену и мне было понятно, что спокойствие моё, чисто относительное.
   За стеной слышалось топтание и дыхание молодых бычков и тёлочек, за которыми я и пришёл сюда. Животные фыркали, некоторые мычали - жили своей, ночной скотской жизнью. Они там спали, набирая массу, наливались мясом и моим желанием их похитить. Пахло свежей зелёнкой и силосом в перемешку с навозом - вечным спутником любого фермерского хозяйства и частного подворья. Короче дико воняло и сбивало с настроя.
  "Запах с самого низа, с бездонной пропасти, где ничего не видно, а только омерзительное зловоние, поднимается на серо-красном облаке дыма и отравляет всё, что находится рядом. Раз попав в неё, уже не выбраться; навоз на ощупь очень скользкий, вязкий, ухватиться не получиться... Сжимаешь кулаки, но он продавливается сквозь пальцы и от этого ещё омерзительней. Как трясина, всё время тянет вниз, глубже, по самую шею. Если только кто-нибудь руку подаст... Короче бесполезно!"
  Но запахи меня меньше всего беспокоили; я заботился пока лишь о том, чтобы не угодить в ловушку или в капкан. Незнаю как, но картина, воспроизведённая сознанием, в некотором смысле ассоциировалась с внезапностью, а если судить по собственному опыту, внезапность, кроет под своей "одеждой" отнюдь не сладкие конфетки и пахучие цветочки. С тех пор, как я ВНЕЗАПНО потерял мать, эта самая ВНЕЗАПНОсть стала синонимом чего-то чёрного, с цифрой тринадцать и с долгим приходом в себя от потрясения. А ещё с тухлым запахом изо рта.
   Несмотря на то, что я находился в кромешной тьме, чувствовал себя как прыщь на открытом участке лица, которого скоро раздавят. Я снова присел на корточки, упёрся рукой о стену за спиной и теперь она почему-то казалась холодной. Я снова смутился и ощутил страх; у меня дрогнул подбородок и это было слышно.
   В воображаемой картинке предстал Януш, идущий гуськом и оглядывающийся. Я следовал за ним, заправив руки за голову и пыхтя от усердия. Судя по его прямой спине, ходьба давалось ему легко, а я же вот-вот готов был упереться носом в землю и... пахать.
   Лай деревеских собак сбивал картинку; появлялась рябь, а по телу бегали обкуренные муравьи и больно кусались. Ещё чесался нос; я сжал зубы до скрипа и не понравившийся мне звук подтолкнул идти дальше.
    "... вперёд..."
   Движение - сила. Движение создаёт проспект и не всегда он зелёный и блестает идеальной чистотой. Преимущество движения в преодолении единиц измерений и высчет оных обозначается шкалой, согласно которой, ты заполняешься сам.
   Дальше? Дальше глубина. Нет, ни яма. Порог, за которым отсутствует свет, но он затягивает своей неизведанностью, а обозначается глубиной. Потому-что немного страшно. Но это нормально. Глубина - сосуд для черпания силы. А сила, как я говорил раньше, это движение.
   Никакого зацикливания - строго следуем пропорции исследования закона земного притяжения и влияние на мозг человека, во время несусветной глупости и беспробудной лжи. А также формулу, и способы практического её решения. Если таковые, при нынешнем укладе вещей, возможны.
   "Бред?!"
   "Согласен, но дальше..."
   "Что?"
   "... дальше!"
   ... дальше, продвигался я вперёд словно по стенке и подальше от периметра и места обхода охраны. В глубь фермы, в её сердце между корпусами и по-ближе к дверям, которые расположены прямо посередине строения. Я добытчик - добытчик золота, алмазов, янтаря... Я искатель-поисковик, я - находчик...
   Полный мрак. Темнота. Союз чего-то с чем-то. И почему дела ночью, это почти всегда плохо заканчивается.
   "Битва Света и Тьмы?"
   "На первый взгляд похоже..."
   "А на второй?"
   "На второй - большой человек в чёрной плаще..."
   "... да я серьёзно!"
   "Не знаю! Можно по сути! Всегда так..."
  Переминая прочную бичеву пальцами рук, я как бы разминал конечности. Как пианист перед концертом, гоняет пальцы по клавишам, чтобы те привыкли к тонким прикосновениям. Ну а я, чтобы ловко и быстро обвязать узлы и крепко удерживая, увести добычу. Но когда я прекращал переминать, пальцы немели и плохо слушались, а плечо на котором находилась поклажа было словно чужим и тянуло вниз. Кровообращение замедлялось, стыло...
    Мои глаза были устремлены вперёд, хоть я и ничего не видел, а слух сконцентрирован на том, что было у меня позади; вот тут в самую точку. При полной невидимости, слух обостряется в несколько раз, до раздражения на мочках, а скопление серы служит фильтром. Мне казалось, что я и не дышу вовсе. Ни одного лишнего движения, ни одной посторонней мысли, только полная сосредоточенность на цель.
   Скрытая на данный момент за тучками луна, сквозь небесную чернь пыталась пробить не полный круг жёлтого пятна, но всё тщетно; невидимая сила просто окутала мраком скотный двор, но я словно дикая кошка, которая хорошо видит в темноте и осторожными шажками движется к своей цели.
   И вот... и вот, когда я буквально оказался около дверей корпуса, когда занёс руку над ручкой, чтобы открыть дверь... И когда я был уже готов скрыться за этими дверями, там, за своей спиной я услышал, что-то вроде быстрых шагов приближающихся ко мне. Как начинающийся по капле дождь, собираясь в желобке и стекая по одной, начинает стучать о дно жестяного ведра, специально подставленного кем-то для сбора дождевой воды. Семенящий шорох, по неизвестной мне шкале, набирала высоту планка определяющая уровень скапливаемого адреналина. Только это вещество как-то застыло что ли в жилах, образуя пробку.
   Это то, что я, и многие другие называют ВНЕЗАПНОсть. ВНЕЗАПНОсть не определяется каким-нибудь чувством, скорее наоборот. Оно - предвестник страха. Или она - как кому удобно. Не надо путать с неожиданностью - неожиданность несёт в себе положительное, в некотором роде и приятное. Даже не представляю как сказать, что я неожиданно услышал шаги сзади, движущиеся в мою сторону. Да ещё посреди ночи!
   Именно ВНЕЗАПНО я понял, что не один. И может впервые в жизни я испытал горечь от самоуверености, от излишка скопленного адреналина и ещё от напыщенного желания лёгкой наживы. Обернуться назад у меня не хватило смелости; её не просто не хватило - она ВНЕЗАПНО испарилась как сахар попавший в кипяток - медленно и по крупицам. Ведь увидеть там за спиной то, чего я не ожидаю увидеть, для меня это было просто... шоком (трудно подобрать правильное слово). И то, что я слышал, вывело меня не только из физической активности, ну и морального равновесия тоже. Главное, что до меня дошло, это то, что приближающаяся опасность там, сзади, была для меня уже неминуема и должна вот-вот достигнуть моего бренного тела.
   Всё это одновременно.
   "Физическая расправа, как основа... воспитания!" Боязнь быть побитым, покалеченным, зависимым от случившегося, а не от запланированного мною. И то, что я оказался тут по собственному желанию, по-своей воли, так, стеклом сначала об асфальт, а потом...
   А ещё и потому, что ноги мои просто-напросто окаменели и вросли в землю, от овладевающего и с каждым приближающимся шагом ко мне страха. И вот я стою, оперевшись правой рукой об уже ледяную для меня стену и слышу, как мой преследователь, сделав несколько шагов, также остановился.
   Мы стояли несколько секунд, а может и минут; я уж потерялся во времени и, замерев  на месте, перестал здраво размышлять. Переплетение ощущений, размазывало, ещё совсем недавно утверждённый подсознанием апломб убеждения, в коровью лепёшку и смывало в унитаз. Оно оставалось позади и служило словно проливным дождём. Мне невыносимо было осозновать своё ничтожество перед ним; когда я сюда шёл, я боялся, но как-то странно, что именно оно, в некотором роде мною и двигало. Оно было частью меня и уже вокруг этого крутился сам я. Оно служило тылом и мне просто страшно представить, если бы этого не существовало.
   А что теперь. Теперь я жду; это томительное ожидание чего-то, крайне отрицательно на мне сказывалось, а от нахлынувшего волнения я не представлял себе, что предпринять в дальнейшем. Мелькнула шальная мысль бежать, но куда? И это скорей всего не мысль, а?.. Назад путь перекрыт, вопрос в другом, кем? Может, человек позади не представляет для меня никакой опасности и я могу легко от него уйти. Либо он меня, проще говоря, накроет, и ещё неизвестно, чем всё это закончится.
   "..."
    "..."
    Если бежать вперёд вдоль корпусов, то, если я не дезориентирован, выбегу прямиком к парадным воротам и как там повернётся ход событий для меня тоже неизвестно. А тут ещё как назло я вспомнил Любины слова "ох, чую неладное" и "не ходил бы никуда". Вот бабий язык - ядовитый. Но как бы я хотел сейчас оказаться дома, рядом с ней и с Яном.
   "Сейчас заиграет похоронный марш!"
   "Но что это я нюни развесил. Ну-ка, Яшка, соберись,- думал я про себя приободряясь. Я нагонял на себя (что я могу нагнать на себя?)- Давай, поднимайся! Отрывай свою прыщавую задницу, хватит о плохом помышлять, это только во вред себе. Где твоя сила духа и железная воля, которой славится твой род! Где твоё бесстрашие перед чёртом и бесом..." Ни больше, ни меньше - я падал духом, бился об острые углы и уже не мог пошевелить ни одним из своих чресел. Страх сильней меня и он больше всего меня убивает морально, чем тот, который сейчас находится позади меня и крадётся, чтобы обезвредить.
   "Ну и где он есть?"
   "Кто?"
    "Януш, брат твой..."
    "И твой..."
    "... не тот ли это сейчас момент, когда нужно!"
    "Лучше самому сорвать занавес, и пусть ты гол и серый, пусть всё видят... Лишь бы, правда была настоящей..."
   "Это очень тяжело (смеётся), и наверно глупо (лицо выражает потерю. Угрюмость...)"
   "Не знаешь, мы память воспринимаем, как?"
   "Как переполнение! Переполнение и последующее воспроизведение..."
   "А запоминание?"
   "А что запоминание?! Запоминание автомат - чик и готово..."
   "... гм-м, странно... Странно быть существом! (накручиваю слёзы).
   "Мы же существа живого..."
   "Да! Да! (уже навзрыд)."
   "Да! Пусть и так! Для этого может нас и придумали."
   "Для чего, этого? (вытераю сопли. Успокаиваюсь.)
   "Выпадающие трудности, есть ни что иное, как воспроизведение, из чего-то запоминающегося на автомате..."
    "???"
    "Наш хозяин - волк. Серый волк - вид обыкновенный. Образ жизни дикий, в некоторой степени кочевой. Всегда на ногах, всегда в поиске, всегда готовый убить ради жизни... Ради еды! Слуга Творца, покорный."
   "Я встречал такого, в поле..."
   "Так вот. Позиция волка такова, что если не сотворишь (не согрешишь), то и не поешь. Останешься голодным. Ясно?"
   "Ты сейчас это в плане еды, или о том, что многих заставляет думать о волке в том образе и виде, в каком он часто предстаёт нам в детстве, а потом и во взрослом состоянии?"
   "В плане еды - это вещь как состовляющая всего живого (развожу руками), но всего сложнее с тем, что мы едим во время того, что думаем..."
   "Как ты любишь из сложного, творить ещё сложнее. Выразись узкой, в одну строчку формулой, чтобы хоть ясность увиденного, вопроизводилась на запоминающемся автомате."
   "Сам-то понял, что сказал..."
   "(Смеюсь)."
   "Смешнее будет дальше. Это когда ты захочешь выйти из образа волка, в которого ты по неопытности вселился, или наоборот - это неважно, и обратившись в человека понимаешь, что ты!!!"
   "Ну?!"
   "Что ты - МЫШЬ!"
   "Слава Богу!"
   "Ну ты кремень..."
   "Лишь бы не КРЫСА! Лишь бы не КРЫСА!"
   "Больной б...ь! Ты даже не врубился о чём я! Лишь бы не КРЫСА (передразниваю)! Ты про... Да пошёл ты!!!"
   И всё, на что теперь хватило меня (и в частности их), не знаю почему, так это обернуться назад и посмотреть на того, кого я так перепугался. Скрипучем поворотом головы я рисковал сломать шейный позвонок, чисто относительно конечно, но всё же повернулся. Тёмный силуэт человека высокого роста стоял примерно шагах в десяти от меня и наблюдал за мной не двигаясь. Это тот! Да это тот самый, кого я видел, прежде чем перебраться сюда. Определённо он меня засёк и мелькающий огонёк его сигаретки, это был только отвлекающий манёвр; вот это прокол с моей стороны, вот эта засада!
   Однозначно провал. Так всё глупо! Как детская игра в прятки - ты ищешь, а находят тебя... И застукивают.
   Так подставляться я не собирался. И что теперь? Такое у меня впервые! Реально!
   Человек сделал пару осторожных шагов ко мне, под ногами что-то хрустнуло и он сказал:
    -Ты что здесь делаешь, парень?
     Голос, вызывающий в тебе опасность к говорившему. Голос, пугающий неизвестностью, но не обещающий ничего... хорошего. Мой мозг заметался в моей черепной коробке, как червяк на крючке рыбака в поисках выхода из "ВНЕЗАПНО" образовавшегося тупика, но ничего путного не приходило, и казалось он вот-вот лопнет. Взорвётся! Ба-бах! Хоть бы ещё одно движение проделать; что ж я как... мёртвый.
    -Стой на месте, голубь! Не дёргайся,- снова я слышу тот же голос и тот же хруст под ногами. Он сделал шаг. Гвоздь вбит.
   Обозвав меня голубем, я совсем поник. Это как подзатыльник, затрещина; он понял, а скорее, прочитал меня. Голубь - это как? положение снизу, или стоя спиной нагнувшись вперёд...
   Ой-ёо-ой! Это уже ниже плинтуса; потому что проговорил он так уверенно, что то, что я услышал, было как бы обращено тому, место которого занимал вовсе не я. Оно было рядом, но волей непонятного мне случая, я оказался вне зоны поля своей деятельности.
   И всё-то виной тому был я сам. Простое чувство - чувство понимания и восприятие из запавшего в память, было обращено в то, откуда я недавно сам же себя и скинул. Я развалился на отделения и каждый отдел, существовал словно сам по себе. Но отдуваться придётся мне, тому самому, который сейчас будто бы вкопанный.
   Вот, тупиковая ситуация. Абсолютно не в силах что-либо предпринять. И пошевелиться тоже. Хоть бы заплакать что ли, может, легче станет. Слышал о таком где-то. Может выступившая влага, станет заменой технической смазки...
    Мой внутренний мир сомкнулся в маленький клубочек мягкой материи, подтверженный моментальному уничтожению при прикосновении и я ужасно боялся, что это случится прямо сейчас.

                Глава  6
   "Надо браться за чтение. Просто так время убивать - преступление. К тому же все умные люди, так делают",- он стряхивал пепел и ждал.
    Олегу пришлось-таки посидеть в засаде в ожидании "гостя", когда тот наконец-то решится на вторжение. Это было именно вторжение, а не простое воровство со взломом. Воровство со взломом - как-то просто звучит для такого эпизода. Вторжение - вот в самый раз. Налёт, как монголо-татарское, только в единственном числе.
   Всё бы ничего, но желание отомстить боролось со здравым смыслом и последнее не давало сделать опрометчивый шаг. Его уже не одолевал сон, как буквально час тому назад, или полчаса. Его теперь мало волновало поведение младшего брата, из-за которого Олег по-настоящему переживал и часто с ним ругался. Ему на некоторое время стала безразлична та, ради которой он готов на многое. Отодвинулось всё. Теперь перед ним была чёткая цель, которую он должен был достичь.
   С остальным - потом.
   В это время Коля и Дрон по очереди курсировали территорию, дабы не вызвать никаких подозрений у "гостя" в плане того, что он уже обнаружен. Парни словно жили тем, чем сейчас жил Олег. Он перестраивал не только окружающее, но и окружающих; Олег творил ситуацию и исходящее от него свечение, обволакивало всех находящихся по-близости, действуя на подобии магнита или долгожданного утра.
   Но пока он не научился это контролировать - удовольствие от получаемого разноцветного, размазывалось серым, грязно-серым. Парни и сами явно приободрились после того, как узнали, что на их объект пытается пробраться некто чужой. Одним словом - развлекуха. Появился азарт и хоть какое-то разнообразие в их скучной рабочей деятельности; гляди, хозяйка и премию даст в случае поимки негодяя.
   "В случае..."
   "Ахааа! Любит наш брат бегать!"
   "Ага! Ты хотел сказать забегать?"
   "Да! А какая разница, кто дразнится..."
   "Ахааа..."
  Воодушевлённый предположительным исходом такого дела, Олег боялся только одного, чтобы Прохорыч чего-нибудь не сморозил. Ведь его-то он забыл предупредить о проходящей сейчас "операции" и было бы не удивительно, если тот всё испортит. Но метаться уже поздно, будь что будет.
   Олег вовсе не забыл про деда - просто не захотел вводить его в курс дела. Почему? Да сам не может ответить. Видел лишь, что старик имеет второстепенное отношение, не только к ситуации в целом на ферме, а ко всему, что считается для него, Олега, делом важным... А ещё, он какой-то там её родственник. Не важно по какой линии, но взаимосвязь, древесными корнями вращивала этот союз в непроглядную даль; там на глубине, переплетения возможно могут быть соеденены с другими и возможно более сильными корнями, так что дед, должен подвинуться в сторону так, чтобы его не было видно.
   "Знаю, что понятного мало..."
   " ... если вообще таковое существует!"
    Но не для него. Только считать Захара Прохоровича своим приближённым, даже по линии возможного родства, Олег считал обычной нецелесообразностью. Как может после последственного, которое если и возможно, то менее всего из всех имеющихся допустимых процентов, может осуществиться, если первоначальное не осуществлено.
   Бред! Конечно бред!
   И вот, не столь долгое ожидание обернулось началом действия. Но сначала были глюки... Видя в темноте воображаемый ствол клёна, Олег несколько раз видел, как из-за него выбегает кто-то, и бежит как сумашедший, и... Он ничего не успевает сделать! Ничего... Удар обрушивается с такой силой, что мощь занесённой для удара руки, проваливается в череп Олега до самого локтя... И всё по-новой...
   Если бы он спал! Так нет! Всё на яву. Значит нервы!
   Возможно! Просто так, несколько раз. А главное он в сером с белым, как призрак.
   Но потом вместо кулака было длинное копьё, и он не добегал до него, а швырял копьё с дистанции... Да так метко, что Олег каждый раз вздрагивал, когда копьё его протыкало. Глюки повторялись так часто, что он перестал на них обращать внимание и ждал настоящего...
   И он появился.
   Из темноты появилась чёрная тень человека с поклажей через плечо; она с лёгкостью перемахнула через заборчик и живо метнулась между первым и вторым корпусами. Словно воин тьмы, мелкими шажками и так быстро; а лучше, как облезлый кот, нашкодивший в ботинок хозяина. На фоне белой стены, он выделялся больше, чем при свете луны и даже был заметен его длинный нос с широкими ноздрями. Всё время озираясь по сторонам - туда-сюда, пригнувшись низко к земле, тень направлялась вперёд. По движения было видно осторожность. Олег ощутил уважение. Только оно было противоречащим его принципам.
   И отступать он не собирался.
   Но то, что за ним наблюдают, до него вряд ли доходило, иначе бы он не делал ничего подобного.
   Олег уже предвкушал удовольствие от происходящего действия и конечно же образно представлял развязку; само разоблачение как бы отошло на второй план, а вот салют и трубный марш победы, будет слышен в соседних деревнях. Сердце так и обливалось парным молоком с мёдом, что с обоих уголков рта, текла голодная слюна. Внутренняя горячая нетерпеливость толкала его на быстрое разрешение ситуации и медлить, только усугублять положение. Под ногами словно был залит каток и чтобы не упасть, нужно было просто стоять на месте, но они так рвали подошвы... Опыт и хладнокровие подсказывали Олегу "не гнать лошадей", и сохранять спокойствие и самообладание. Зверь сам вошёл в клетку и осталось только громко захлопнуть дверцу.
   Олег достал телефон и набрал Лёхе.
   -Слушай, ну наш голубок уже внутри клетки,- он выждал маленькую паузу, получая наслаждение от наблюдения и продолжал,- расположись между первым и вторым корпусами и отрежь ему отход в случае побега. Я же тут попробую его взять один.
     -Шеф,- обратился слегка взволнованный Лёха,- может, тебе помочь? Не рискуй! Давай я навстречу...
     -Даже не суйся,- резкость, с которой оборвал его шеф, можно было сравнить с тем, как раздражённый господин, осаживает своего слугу, хлестанув его плёткой по лицу. Он тут же осознаёт свою заносчивость и стиснув зубы, в мягком, почти в женственном тоне, добавил.- Сам справлюсь. Просто жди!
   Он поднялся из засады во весь рост. Казалось, что подьём занял слишком много времени, но посчитав это некоим началом чего-то эффектного и потрясающего в своём развитии, Олег также не спеша, а может ещё и медленнее, крадучись, последовал вслед за также крадущейся тенью. Он отрезает ему путь к отступлению назад...
   "... стрелки взводят затворы и приготавливаются..."
   ... и к завершению, так к славно начинающейся сцены...
   "... зажигается фитиль и весь строй замирает в ожидании. Ни один из них не шевелиться - ни дрогнет на лице ни один мускул. Многолетний опыт выработал хладнокровие и глухоту..."
  Внезапно, со спины, Олег нападать не хотел; ему хотелось насладиться чувством охотника, продлить подступление слюны и не глотать всё сразу. А ещё приятно было бы посмаковать ею прежде, чем оно начнёт откусывать живые ткани мяса, с застывшим в крови адреналином.
   И всё же в начале охота. И он охотник. Охотник, который порою очень долгое время выслеживает свою жертву и в самый последний момент, когда добыче практически некуда деваться, он её хватает, вяжет, обезвреживает и - смотрит в глаза. Он чувствует в зубах, как стынет обречённое тело, дрыгается в последних конвульсиях, испускает последний вздох.
   И всё же глаза... Это самое интересное и важное в охоте. Взгляд! Взгляд пойманной жертвы. Он может говорит о том, о сём - о многом. Но больше всего он думает, а скорее считает - минуты, а может и секунды до своей кончины. А ещё он может умолять, просить, ненавидить.
   А жалость. Жалость испортит вкус; блюдо будет переперчёным, а отрыжка напоминать кошачью мочу. Так что, если и быть хладнокровным, то уж до конца.
   Олег вытер на углах губ визуально образовавшееся слюноотделение и зная, что этого нет, он всё-равно это сделал. Визуальность прочно вживалась, создавая образ, который  сложно выводился из сознания. А зачем? Оно грело отмёрзшее чувство, отвечающее за инстинкт превосходства самца над самкой. Почерневшее, с кусочками льда, только-только начало таять, а вода скопившаяся на земле, проваливаясь под землю, дало жизнь новому растению. Оно прорвалось мгновенно и приняло взрослый, живой вид. Внутри оно твердее, чем было с ледовым налётом, поэтому утверждая о якобы греющем элементе, я немного преувеличивал.
  И вот Олег уже находится в нескольких шагах от жертвы, притаившейся перед ним. Блеклый лунный свет обозначил спину добычи, крадущейся вдоль стены к своей погибели. Она отражалась чёрным вытянутым прямоугольником и сгибающиеся её углы, обозначали движение.
   Олег вспомнил время, проведённое на службе; в постоянных марш-бросках, частых полевых учениях в дали от цивилизации, долгих походах по горным местностям и диким лесам. То, как ему приходилось с товарищами отстреливаться от боевиков, теряя их по-одному, самому вести бой, командуя взводом молодых, совсем ещё зелёных бойцов. То, как он по собственной инициативе брал ответственность за несколько чужих ему жизней и был готов отдать за них свою.
   Но то время уже прошло. Его нужно... нет, его необходимо отпустить, безвозвратно. Сейчас совсем другие правила, а так хочется иногда, хоть немного почувствовать себя в военной обстановке, хозяином положения и вершителем... правды (чуть не сказал вершителем судеб). В общем прорывался наружу хулиган и Олег еле сдерживал его.
   Было так скучно, что сейчас у него сводило икроножные мышцы, не от напряжения, а от предвкушения прорыва...
  Он быстро пришёл в себя, после того, как "гость" вдруг остановился и замер на месте. По инерции пройдя ещё два шага, Олег тоже растерянно остановился и стал наблюдать за дальнейшими действиями чужака, при этом сам предельно насторожился - мало ли что у того в голове. Возможно он будет биться до последнего, как в конвульсии перед надвигающейся смертью, рассшибая себе лоб и другие выпирающие окончания в кровь. И лишь бы он сам себя не убил. Подумав об том Олег решил приближаться; что теперь стоять-то на месте. Это уже не в правилах Олега, и долго не раздумывая, он сделал ещё пару шагов вперёд и спросил:
    -Ты что здесь делаешь, парень?
   Олег был готов к любому повороту дела. Даже к тому, что чужак может слёгкостью подпрыгнуть и взлететь как голубь; хлопающие крылья друг о друга, выдернут из них пару пёрышек. Они опустятся, а он исчезнит в ночи, как призрак.
    Горело внутри, словно изжога, а сжатые кулаки вспотевшие от напряжения, медленно сжимались и разжимались, сами. Но тень не шевелилась, словно приросла ногами к земле, да ещё опёрся рукой о стену, будто решил передохнуть.
    "Что это с ним? Ему там случайно не плохо, или он...- подумалось вскользь Олегу,- или он, может, хочет ввести меня в заблуждение. Уж больно всё наиграно и как-то неестественно."
    Олег шагнул вперёд, но не видя лица противника и его неподвижность, не мог предугадать его дальнейших действий. Да и не надо! Он ещё приблизился; как перелистнул ещё одну страницу книги и разгадка стала ещё на один раз сложнее. И вот, кажется, что ты её уже не разгадаешь... Он начинает не на шутку тревожиться, что всё пойдёт не по плану. Олег перелистывает возможные варианты, забегает вперёд; листы книги мнутся, шелестят, готовы порваться... Но все сходится к одному: "чужак" лежит связанный перед его ногами и жалобно смотрит.
   Возвращается назад, ищет брошенную страницу и забытый абзац. А "замороженный гость" всё также стоял как вкопанный и не шевелился.
    -Стой на месте, не дёргайся!
   Зачем он это сказал... Но оно так лучше - так получился толчок...
   На это "чужак" только медленно повернулся к нему. Поворот был больше осторожным, чем медленным, но в тоже время каким-то странным, как не по своей воле он это делает. Гадать было некогда, что у него там на уме;  во избежании внезапных неприятностей, Олег пошёл на крайние меры. Делая ускорение на каждый шаг, он оказался лицом к лицу с ним, точнее с его спиной, как... как неожиданно загорелся яркий, пронизывающий свет фонаря, расположенного в нескольких метрах от них. Это когда в кинотеатре во время сеанса, на самом интересном месте прерывается фильм и загорается свет и делают какое-нибудь тупое объявление. От раздражения, информацию пропускаешь мимо ушей, но на фильм уже сложно настроиться.
   На короткое мгновение наступает слепота; вспышка парализует органы зрения, но следуя принципу инерции и не оставливаясь в движении, Олег наносит левый боковой в голову. Ослеплённый светом он теряет объект цели из вида и удар приходится во что-то твёрдое и тупое. "В локоть,"- думает он и отчасти прав. "Чужак" взвыл как подстреленный хряк; он совсем где-то рядом. Но пока не до него; все силы Олег бросает на поиски руки, ощупывая плечо, ниже и недоходя локтя, он её теряет. Первыми оживают отбитые костяшки кулака. Наступившее лёгкое онемение конечности возвращают её к хозяину, но сквозь проясняющую картинку Олег видит, что противник не повержен... Тут же наносится ему ещё один удар, но уже более точный и концентрированный - снизу с правой, прямо в подбородок. Бедолага махнул головой и рухнул на землю, будто подкошенный и как точным выстрелом в лоб.
   "Что? И всего лишь..."
   "Да-а! Лихо?"
   "А то! Немного впечатляет..."
   Шум прекратился, не успев начаться. Лёха бежал сломя голову и продавливая землю перемешанную с навозом по щиколотку, разрывая воздух своей широкой грудью и даже изнутри. Он видел вдалеке две фигуры, их мелкие передвижки и как одна из них, упала. Он запыхавшись остановился возле них и видя, что с Олегом порядок, срокойно подошёл к лежащему без чувств чужаку. Лёха не приближался близко, будто бы от того разило беспредельной войнью; слегка склонившись, чтобы видеть лицо. А потом сморщил физиономию и спросил у шефа:
   -Это ты его так?
   -Нет, папа римский!  Конечно...
   Маленький червячок прогрызает сначала сердце, тыкается в подреберную кость, но обходит... Протыкает кожный покров и объедает всё вокруг себя. Он гладит его одним пальцем и думает: "Ну когда же ты выростишь..."
   -Лихо ты его!
   -Ты чё прискакал? Я же сказал, где тебе быть,- проворчал Олег как старый дед. Левая кисть подрагивает указательным пальцем.
   -Услышал шум,- оправдывался Лёха,- ну и...
   -Ну-у и...- передразнил Олег, а затем к себе,- вот зараза!- Боль подступала; он чуть простонал, потирая ушибленный кулак и осматривая место ушиба,- как же я мог так попасть. И кто вообще свет этот долбанный врубил?- на последней фразе он повысил голос, как-будто что-то вспомнил важное и сурово поглядел на Лёху, словно он во всём виноват.
   Лёха жмёт плечом и уже жалеет, что поспешил прийти якобы на помощь шефу.
   -Что с рукой?
   -Ещё незнаю.
   Кисть руки Олега постепенно накрывала опухоль, но перелома, наверно, всё-таки удалось избежать; пальцы двигались, а это главное. Светло-синий окрас, отсвечивал жёлтым и чем-то напоминал плешню наголо побритого человека. Он ещё несколько раз пошевелил пальцами и попытался сжать их в кулак. Оглядевшись быстро вокруг, Олег хотел ещё кого-то увидеть, но кроме Лёхи рядом не было никого, и указав здоровой рукой на лежащего человека сказал:
    -Цепляй этого за шкирку и тащи к сторожке.
   Червяк то растёт, то не растёт - не разберёшь его натуру.
    - Надо её в холодную воду или компресс ледяной наложить. Незнаешь, лёд в холодильнике есть, в морозилке там...
   -Хорошо, если мочой. Помогает.
   -Что-о?!
   -Серьёзно говорю, шеф. Проверенный способ.
   Олег его применял не одну сотню раз.
   -Ладно. Разберёмся.
    Тут к Олегу подбегает брат Коля. Приблизившись он спросил:
    -Ну что?- потом к Лёхе.- О! А это тот, который...
    -Ага!
    Олег, не останавился; он прошёл мимо уступившему ему дорогу Коли и только сквозь зубы буркнул ему:
   -Помоги товарищу.
  Коля смотрел на брата, на Лёху, только до конца так и не понял, что он пропустил и что же всё-таки произошло. Но непременно ожидал продолжения и чтобы тоже оно было интересным. Он не хотел верить, что пропустил самое интересное, а если что и произошло, то почему так быстро и главное, почему он не успел принять в этом участие. Лёха лишь на это только показал большой палец, означающий, что всё в порядке и не надо пока трогать шефа.
   -Вот так всегда. Только настроишься...
   -Ты о чём?
   -Да так... Как его тащить?
   Коля взял чужака за волосы, а другой рукой схватил за шиворот. То же сделал и Лёха.
   -... как всегда, ходишь за ним, подбирешь, мусор...
   Лёха смотрел на него, но не понял про что он.
   Подходя  ближе к сторожке, Олег увидел Прохорыча и кивнул сам себе с усмешкой, как бы понимая, кто его ослепил. "В самый раз",- подумал Олег. Смешок отдался в уже опухшей кисти несколькими сильными толчками пульса. А тот же всё также стоял и дымил папиросой. "Демон,"- снова думает Олег и русует силой воображения на голове деда рожки.
   Прищуренные глазки сквозь дым, наблюдали приближающихся к нему группу людей с надутою напыщенностью и старческим высокомерием. Словно он вожак и встречает с охоты свою стаю с добычей. Ему бы ещё влезть на коня и приставить ладонь к глазам для зоркости и от падающего солнца за горизонт.
   Иногда поддёргивая старую винтовку на левом плече, он словно подпрыгивал на месте, отчего казался смешным и прикольным.
    -Извини, Прохорыч! Не ввели тебя в курс дела,- Олег развёл руками, при этом не прекращая движения. Вид у него конечно был усталым, но по голосу определённо ясно было, что он в настроении, что он недавно тоже слез с коня; сейчас он кому-то скажет, чтобы его жеребцу дали воды и овса...
   ... а в глазах располагалась блажь и удовольствие, от проделанной только что... охоты.
    -Свет ты врубил? Ну ты прямо вовремя. Караулил что ли?!
   Дед  что-то крякнул, будто спешиваясь с коня, зацепился плащом и так повис...
    -Я всегда так...
    -Да это уже не важно!- Олег немного повернул голову в бок, но было ясно, что он имел ввиду.
   -Не привык в потёмках работать. Страшно. Мутно,- говорил Прохорыч продолжая кряхтеть, а сам поглядывал за спину Олега.- Вот, не сдержался,- он задрал полу плаща и почесал заднее место, как бы освобождаясь.
   -Да всё в норме, можно теперь расслабиться,- говорил Олег, проходя уже мимо него.
   Парящий дракон возле деда нервно подвинулся, когда шёл "спящий самурай" и даже морду усатую спрятал за старика, чтобы случайно не обжечься. Пешии воины волокли добычу; там было много пыли, дохлятины и дермовоо пахло. Но это совершенно в тему и странно было бы видеть что-нибудь другое...
   -Ну что ж, спешу поздравить,- покряхтывая говорил дед Захар, переводя взгляд на волочащих какого-то чужака Лёху и Колю.- Премию вместе обмывать будем? С меня закуска и бабы!
    Прохорыч не пил. Олег об этом знал и только слабо улыбнулся явно безобидной шутке деда. Но то, кем Олег сейчас был, прочно прилипло к внешней стороне оболочке его тела, и это то именно тем, к чему он стремился.
   Остановившись у дверей, Олег обернулся; чувство собственного достоинства сейчас пёрло из него через край, вздымая пену и пузырьки к верху, которую ветерок отрывал от основы и нёс далеко, да по-дальше. Веря в силу одного, твёрдо стоящего над другим и глядя на других поверх голов, он воображаемо, но так амплитудно смахивает скопившийся пот на лбу и стряхивает его вниз. А потом ищет того, кто видел как он это делает.
   "... для чего? Зачем???"
   "... ну по-воображай сам! Ощути вкус превосходства... Нет! Сладощ-щавия..."
   "Фу-у, слово-то какое!"
   "СЛОВИЩЕ!"
   "Ага!"
    Чтобы быть естественным, он в очередной раз поглядел на руку; она болела пуще прежнего, ныла - боль охватывала сначала по локоть, потом до плеча и вскоре стало жарко в груди и животе.
   "На шум никто не обернулся; полёт был похож на волноразрезающее движение в пространстве и если бы кто и захотел обернуться, чтобы посмотреть, ничего не получилось бы. Он остановился возле хозяина и сел на его вытянутую руку. Лапы, подобно крюкам с острыми наконечниками, обхватывают предплечье вокруг..."
   Хорошее расположение духа Олега радовало впервые за несколько месяцев. Опухоль олицетворяла "руку знамения и повержение в карму." Зайдя в сторожку, он в первую очередь подставил ушибленный кулак под холодную воду, потом намочил маленькое полотенце и перевязал им больную кисть.
   "Болит. Горит!"
   Прикосновения, как стоять перед спящим носорогом, при том, что зверь, ещё немного ранен. На его голове сидит редкий экземпляр Мадагаскарской кометы, сложенные крылья которой говорят, что она решила прикорнуть на теле, пожелтевшей от грязи и солнца, самки Чёрного Носорога. Животное в положение и готовится стать матерью. Но пархающее насекомое, больше всего привлекает моё внимание, и вот, рука тянется поймать его... Носорогиха вдрагивает и несколько раз фыркает тянучими соплями, которые по природной неосторожности, попадают на мою больную руку.
   Я только успеваю открыть широко рот, но голос проваливается в само ущелья ужаса, которое возможно окажет на меня сильное морально-психологическое воздействие, при столкновении с редким, а самое главное, беременным животным. Подробности мелькают с предельной скоростью, которую только возможно развить ручным воспроизведением скорости смены кадров - и конец всегда один и тот же.
   Стандарт. А Мадагаскарская Комета возвышается над пыльной стороной света и исчезает в неизвестном направлении. А носорог? Носорог...
   Только после этого Олег подошёл к маленькому зеркальцу у умывальника и стал разглядывать своё довольное лицо. Его глаза так и говорили ему, какой он молодец и умница. Покрытый чёрными точками нос, так просившиеся наружу гнойнички, дразнились смешными рожицами и показывали белые язычки.
    "Ну что, Антонина Сергеевна,- думал Олег, представляя её как бы за спиной. Ну так ему хотелось, чтобы было,- как вы теперь оцените мою работу?! С вас причитается... И ещё кое-что..."
   Он хотел изобразить что-то похожее на улыбку, тренировал физиономию из-под сдвинутых к друг другу бровей, но получалось глупо и не серьёзно; если бы она увидела, явно не одобрила. Антонина Сергеевна возлагала большие надежды на него (так он её понял), старался и вот он эти надежды, старательно оправдал.
   "Что, прям вот так вот..."
   "А что... Что не так-то, Господи-и?!"
   "Не поминай Господа всуе... Не кажется ли тебе, что жидковато?"
   "Не хочу думать об этом..."
   "И всё же?"
   "Парадокс - замарозка на действует!"
   Ему первому удалось схватить вора и возможно о нём разнесётся хорошая молва. И совсем не важно как она будет звучать в чьих-то устах - главное то, что он знает за себя, и как. Ещё важно, что в его руках главный "приз", как доказательство. "Приз" -  это ключ, а может и прямой пропуск к тому, что доселе было недоступно и невозможно. Но если рассудить объективно, то "приз" это шанс, шанс на что-то такое, что выходит за пределы личного поля Олега. Пока выходит, но многое меняется под мощным давлением времени. И это так притягивает, пьянит. Пусть немного чересчур и даже вульгарно, но...
   "...и что вы предложите теперь, уважаемая Антонина Сергеевна, в обмен на него? Ещё немного, ещё несколько минут этих приятных и будоражущих самолюбие воображений и он позвонит ей, объявит об исполненном долге и... А дальше Олегу снова представлялось сразу несколько кадров, как его благодарит хозяйка и что это благодарность оборачивается чем-то... Он почти лихорадочно выбирает понравившийся ему кадр и остановившись на нём, его сразу тянет к другому. И тут по-новой понеслось...
   Из множества вариантов, невозможно выбрать один. Время, проведённое в томительном ожидании, сделало из малого, невообразимо огромное - и всё хотелось неприменно попробовать.
   Олег встряхнул головой. "Брысь, нечистые..." и несколько сотен чёрных, испачканных грязью чёртиков, побежали в рассыпную. Кто кувырком, кто на четвереньках, кто колесом... По ходу они сталкивались меж собой и ударяясь, смешно отскакивали в противоположные стороны и вскочив, вновь давали дёру. Оказывается, эти назойливые твари всё время жили на нём, а он и духа их не чуял... Действительно твари!
   ... он ещё некоторое время смотрелся в зеркало и оказывается, что просто не может наглядеться на себя-победителя. Как-то он принижал голову что ли, подседал в коленях, сутулился, но... венок и лавры настойчиво обходят его голову и даже не попадают в поле зрения багетной пластмассы. Словно не точка поставлена, а жирная-жирная запятая. И видел совсем не то, что хотел. Будто зеркало обретало одушевлённую оболочку и кривлялось, строило рожицы и поочереди раскрывала подноготную, от которой ему становилось страшно стыдно. И тошнотворно... Давно он себя таким не видел, можно сказать никогда.
   "Три весёлых мячика, играли между собой в собачатину. Ударяясь друг о друга, они старались по-сильнее отскочить и удариться о третьего... Но получалось так, что они ударялись сами о себя. Треск! Лязг! Бу-бум! Кожаное обрамление, имело острые шипы растительного происхождения. Но это так, в некоторой степени второстепенно... Бессмысленность сей затеи заключалась в том, что каждый отталкивался не от одного из них, а лично от себя; причинённый ущерб никак невписывался в расходник, но страдать от такого, было не привыкать...
   ... чесалось сверху груди, ближе к шее. И перемещалось к ушам..."
   "А пока пятнистые, белое с чёрным, сливалось в единое серое, щекотливо бились о грудь изнутри и так катались по кругу, возвращая раздражение каждый раз по-новой..."
   "Трепет - это приближение во сто крат превосходящее воображаемое желание. Так не усидеть. Мозг подаёт сигналы - подъём... Из шеста вырастают знакомые телесные опухлости и нечто превращается в человека... Ведь говорят же, "Чувствую позвоночником..." Вот-вот, это точно про это."
    "... потом появляется нечто вроде чесотки и раздирая грудь до крови, не можешь остановиться - такой зуд, словно не видимый деспот, назойливо водит огромнейшим пером по твоему предмету видимого превосходство, о котором знаешь ты, он, другие...
   "Хочу остановиться,- не могу!"
   "... что, помочь?"
   "Справлюсь!"
   ... и только с каждым годом это становилось редкостью, а то и вовсе забывалось. Зеркало всё ещё поясничало, показывая язык; прохладной водой из-под крана, Олег плеснул в своё отражение и, потекло. Потекли глаза, нос, губы и язык. Голова не удержалась на месте, потому что некоторые, безобразной формы капли, остались на стекле, и он, лицо своё не узнавал. Какой безрасудный пустяк, а столько разочарования! А тут! Тут нечто большее...
   Потом, умывшись здоровой рукой и так, не вытераясь, он снова вышел на крыльцо. Пахнуло ночью; дуновение минувшей грозы, но без единой капли дождя. Это равносильно быть выше всего, на одно деление. Это такой эпизод, когда так всё задумано мною. Только мною. А ещё, это одно предвкушение такого, что при котором ты со всеми и во всём, на одной волне.
   Волна даже являет собой тебя. Это когда бабочки у тебя в животе... И всё!
   Раздавшийся лай деревенских собак можно было счесть за марш победителя, фанфары. И хоть Олег терпеть не мог этих четвероногих тварей, сейчас это было как раз в тему. Именно поэтому на ферме не было сторожевых псов и дворняжек.
   А лаяли они постоянно.
   -Не порядок,- возмущался Прохорыч.
   -Странно,- говорила хозяйка.
   На что Олег отвечал:
   -Я сам как собака и если надо, могу и покусать.
   На улице Лёха и брат Олега - Коля. Они бросили пленника у завалинки сторожки и расположились вокруг него, внимательно при этом рассматривая чужака. Появившаяся диковинка привлекала всеобщее внимание и лежащий без сознания человек, был похож на какое-то экзотическое животное, случайно попавшее в ловушку охотника.
   Лёха был несколько странен, что не было скрыто от Олега. Олег даже читал его мысли и только он мог себе представить, насколько был близок к истине. Но всё сложилось не так...
    -Слышь, Олег,- начал Коля, продолжая приглядываться к чужаку,- ты, случаем, не убил его? Какой-то не живой он!
    -Случаем, нет,- ответил Олег, переминаясь на крылечке, понимая, что Коля шутит таким образом, но Олега это нервирует. Сам всё-таки косо пригляделся к поверженному. Еле заметно вздымался живот под нечастым дыханием. Жив!
    -Да что-то он совсем не дышит,- продолжал своё гнуть Николай как бы с язвинкой, кидая горошины через плечо, не видя куда, но зная зачем. На это Андрюха не к месту хихикнул.
   Он стоял у угла сторожки, так, что Олег не мог его сразу увидеть. Тот щёлкал семечки и небрежно сплёвывал шелуху в сторону; здоровая оглобля сливалась с кирпичной стеной и служила как подпорой.
   Эти двое, как-то подходят друг к другу. Ни внешне; просто Андрей отличается от Коли, боязливой сдержанностью в высказываниях и повадках. И то не всегда. У них на двоих, одна маска, но сами об этом даже не подозревают. Но это больше дополнение к ним обоим, нежели к кому-то одному.
    -А ты окати его ледяной водицей. Гляди, и задышит,- Олег говорил, не обращая абсолютно никакого внимания на маску этих двоих; больше заботясь об ушибленной руке, он нежно придерживая её, словно сладко спящего котёнка. А ещё держал на паузе будоражущие его воображение по поводу неё.
    -Ну чё, Андрюх, сделаешь?- кивая на валяющееся тело, обратился Коля к своему дружку и протянул руку для семечек.
    -Да легко,- ответил Андрей и тянет огромный кулак навстречу.
    Он рывком оттолкнулся от стенки и хотел было уже пойти, но его остановил Олег.
    -Стой, где стоишь!
    Если бы тот уже шёл, то спотыкнулся и со всего бы маху... и свернул бы себе... нет, ни шею. А нос! Да, нос! И не свернул, а сломал бы! И дело вовсе не в децибелах, выпущенные Олегом со словами, дело в авторитете, а ещё в том, что произошло несколько минут назад.
   Олег повернулся к брату и добавил:
   - Я тебе сказал, а не ему.
   Да, он мысленно представлял как на него смотрит она - вроде бы и тайком, но так, чтобы ему было заметно. Её взгляд щекочит шею, лоб, грудь и ещё в некоторых неприличных местах. Везде, куда бы она не посмотрела, Олег ощущал приятное жжение, которому необходимо прикосновение... её...
   Николай, до этого времени был весёлым и задорным, но вдруг резко изменился в лице - опустились брови, а мочки ушей задрались кверху. Он уронил несколько семян, но послушно развернулся по-солдатски, сдавил скулы и пошёл за водой. Кран был в пятидесяти метрах от места и проходя это расстояние, Колино напряжение - вдруг образовавшееся - растягивалось подобно резиновому жгуту, но росло в объёме. Как от рвущегося каната, вздымались ворсины с горошину, а потом взрывались; из рассеивающейся пыли вырисовывались карликовые тушканчики, позвякивая звонкими зубками, цеплялись за трос.
   Быстро вернувшись, он со всего маху и со всей скопившейся злостью пока ходил, чуть ли не с разбегу, окатил ледяной водой бесчувственное тело чужака. Ведро звякнуло, брошенное Колей в сторону; злость летела дальше, но от того, только умножалась. Зубастики - карликовые тушканчики, разлетелись по сторонам, кувыркаясь и злобно перестукиваясь коричневыми клыками.
   Звон заставил чужака прийти в себя, но только на короткий промежуток времени. Он еле-еле приоткрыл глаза и по ним было видно, что кроме тумана перед ним ничего не существует. Глубокий нокаут продолжал свое морфическое воздействие, а нокаутируемый выглядел словно ополоумевший и недоразвитый "мауглёнок"- смешно короче.
   Выходка брата никак не отразилась на настроении Олега; он в это время набирал номер Антонины Сергеевны и даже не бросил косого взгляда на него. Рука поддрагивала, кнопки соскальзывали с толстого большого пальца, а волнение только отзывалось жаром в груди.
   Хозяйка, как и полагается, ответила не сразу.
    -Алло, я слушаю,- услышал он сонный голос. Олег представлял, что она даже не открыла глаза.   
    -Антонина Сергеевна! Доброй ночи! Олег беспокоит.
    Некоторое молчание, потом вопрос:
    -Какой ещё Олег?- всё ещё не могла проснуться она и сопела в трубку.- Кто это?
    -Антонина Сергеевна, это Олег, охранник с вашей фермы,- он как можно сдержанно и мягко пытался ей объяснить, хотя уже раздражало. Но сам продолжал представлять как у неё спадают на глаза мятые волосы, а задравшаяся до пояса ночная сорочка, перекрутилась задом наперёд, обнажив прелесть женской груди и не только.
    И снова недолгое молчание в трубку, а после опять вопрос:
    -Олег, ты что ли?
    "Наконец-то дошло".
   -Да, Антонина Сергеевна, это я,-  с облегчением проговорил он, а в голову хлынул приток крови, что он аж приподнялся,- вы просили...
   -Ты на часы смотрел,- с жёсткими нотками в голосе заговорила хозяйка,- какого хрена?
   Теперь он её представлял поправляющую чёлку и с открытыми глазами. Но всё-равно эти же части тела оставались неприкрытыми и это было для Олега несколько важным.
   -Вы просили перезвонить, если наш "гость" объявится...
    -И что?!
    -И он объявился!
   "Пьяная что ли она,"- подумал он.
    Неожиданно её тон смягчился. Плавное, но взволнованное дыхание было заметным даже через трубку. Её прямо с постели сбросили в бассейн с тёплой и прозрачной водой. Когда она плюхнулась в воду, сорочка задралась ей на лицо... Она ещё несколько секунд наслаждалась, неподвижным наслаждением невесомости в водном пространстве. Но потом она стягивает липкий материал с лица, и, говорит:
    -И где же он?
   "Вынырнула, и даже не отдышалась."
    -Вас дожидается.
   Олег не мог скрыть удовлетворения от такого общения и сдержанно улыбнулся. Он сам теперь дышал взволнованно и рука, которой держал телефон, вспотела ещё сильней.
     Услышав в трубке, как она там возится, он терпеливо выжидал.
     -Я скоро буду,- наконец-то она проговорила и положила трубку.
   Олег услышал короткие гудки, но трубку от уха не убирал; он видел её, как она переодевается и воображаемо проходя мимо неё, он хлопнул её по попе.
   
                Глава 7
   Я всё мечтаю погулять в осени. Как это? -спросишь ты. -Всё очень просто,- отвечу я и прежде чем рассказать, немного задумаюсь, помолчу. Осень - это символ прощания и не только с теплом. Люблю листву, чтобы много было; жёлтая, красная там, коричневая, чтобы в руки берёшь, а её так много, что просыпается сквозь пальцы и края.
   Хочу взять Любаву, Яна и в лес, к листве. Нагребу целую кучу и нырну с головой, как в детстве в речку. А потом буду осыпать на голову Любаве. "Не сходи с ума!"- скажешь ты. "Нисколько!"- отвечу я. -"Это же так весело!"
   Очень нравится гербарий; в старый журнал "Работница" разложу в каждую страничку по листику и подпишу название. "Ты и вправду больной! В детство впадаешь что ли?!" "А что здесь такого?- Скажу я усмехнувшись,- не хочу быть взрослым!"
   Я попытался пошевелиться; мозг импульсивно посылал сигналы членам тела, но всё-равно что-то не получалось. Блокировка тела воспроизвелась самостоятельно, автоматически. Как-будто подсознание отделилось от моего тела в тот момент, когда я так в нём нуждался. Ширина пространства, "ВНЕЗАПНО" стала узким коридорчиком и я наподобии мульт-героя, пытаюсь пролезть через этот лаз, рискуя быть раздавленным под собственным же напряжением мышц. Растущая голова и вылезающие из орбит глаза, вот-вот лопнут. И всё закончится.
   Я всё ясно понимал и если начинать с самого начала, то меня засекли, и, рано или поздно должны схватить. Странно думать об этом, когда это ещё не свершилось, да? При мысленном упоминании о том, что меня скоро схватят, я хочу, чтобы перед моими глазами пробежали назад минуты до тех самых пор, когда я был ещё с той стороны ограды. Когда я сидел у клёна и доводил ноги до онемения. Если бы это было реальным, сколько бы можно было сделать, методом изменения будущего, вернувшись в прошлое, всего на несколько минут. Может быть по этой причине, всю серьёзность своего критического положения я плохо тогда осознавал как предмет настоящего, будто это игра какая-то, и наступающую угрозу не расценивал как опасность. У меня не получалось ни собраться, ни просто адекватно соображать и представить обнаружившего меня. Нужно было остановить время, там, внутри себя. Но в такое положении, в которое я медленно попадаю, сделать уже невозможно.
   Часики тикают. Бесжалостно. Толкают в спину, словно тот, кто торопится сзади, подталкивается тем, кто идёт следом за ним; и так по кругу, который не то, чтобы не замыкается, а просто имеет некоторое продолжение. И не в коем случае не повторяется.
  В голове я слышу слова песни:
      -А-ну да-ну да-най. Ну-да ну да-най...
   А затем резкая смена и:
    "Ехали цыгане не догонишь,
    И пели они песни не поймёшь.
    Была у них..."
    И всё-таки это была первоначальная реакция на испуг. И когда мне послышались ещё несколько приближающихся шагов в мою сторону, ко мне частично вернулось самообладание, позволившее мне уже здраво реагировать на происходящую ситуацию. Я стал поворачиваться навстречу неизвестному; да я уже практически повернулся в пол-оборота, как тот, кто был сзади, быстро засеменил ко мне, (теперь я это сравниваю с хрустом сухих веток) и тут вдруг неожиданно, загорается ярко-ярко белый свет. Вспышка, чередуются круги, фиолетовые с оранжевыми; медленно кружащиеся основания удаляются и за место их образуются новые. Я слепну, даже немножко больно глазам.
   Бессилие, невозможностью видеть - вот, что по-настоящему страшно. Мне сразу же хотелось узнать, как бы себя повёл в такой ситуации Януш; я хоть и недолюбливал его в той части характера, что он в самых безнадёжных моментах жизни, находил плюс и этот плюс для него являлся ступенью вверх, как он сам говорил. Невыносимо было и то, что он просто требовал того же и от других, от меня. Ну какой можно извлечь плюс, если сидя на тебе сверху, руки поджаты под его коленями, он лупить тебя по лицу и учит находить плюс - выбираться!
   А сейчас - сейчас, что можно тут сделать.
   По инерции я просто поднял левую руку, закрывая от света и так закрытые глаза, как получил сильнейший удар прямо в локоть. Словно удар током; рука повисла временно онемев. Я понял, что меня атакуют и поэтому, ожидая по логике второй удар, а так как я временно ничего не вижу, решил наклониться, как бы уклоняясь от возможной повторной атаки. Но это было ещё одной, самой большой моей ошибкой за этот вечер. Атака последовала снизу, точно в челюсть. После чего свет отключили уже в моём подсознании.
    Не знаю точно, сколько я пребывал в отключке, но приходил в себя довольно-таки тяжело. Словно увязший в трясине по самые уши, я отталкиваюсь от, на секунду потвердевшей, жижи и мне удаётся обнажить плечи. Минута на передых и новая попытка; показываются руки, но снова погружаюсь по плечи. Замираю и жду.
   Жду.
   Первыми моими чувствами были сильнейшая головная боль и позывы к рвоте. Сквозь  прикрытые глаза просачивался яркий свет, который не позволял их мне открыть. Он резал шторы век острым лезвием, не спеша, наслаждаясь процессом. Потому и разглядеть что-либо я не мог, даже при желании. Но слышал я хорошо;  три голоса, как в сторонке остановились - курят  ждут... Тем самым я определил, что противников моих трое. Они весело переговаривались, что-то вроде шуток-приколов и скорее всего надо мной.
   "Да потому что я один..."
   Просто слышать, я слышал, но разобрать и связать в конкретный смысл их разговора, у меня ещё не получалось. И всё это из-за того, что я не достаточно ещё пришёл в себя. Болел подбородок и я нерешался открыть рот, чтобы не обнаружить поломанную челюсть. Но немного времени спустя моё сознание приходило в норму и у меня получалось разобрать суть говоривших рядом со мной людей. Первое, что я понял - они ждут какую-то хозяйку и старший сказал кому-то, чтобы меня связали. На что тот ответил, что я уже никуда не денусь. То есть, они полностью уверены в том, что я уже совсем беспомощный, что я не смогу оказать сопротивление, что я уже...
   "Да хрен вам, черти... Не угадали..."
   Эти слова вселили в меня некую что ли уверенность в себя, надежду. И хотя я ещё толком, как говориться, не прозрел, но эта, пусть и маленькая надежда на спасение, у меня всё же появилась.
   "Бдительность ослабла."
   "Надежда!"
   "Как искра в куче сырых веток, из маленького огниво вырастает великое полымя, а испарение в виде белого, полупрозрачного облака, улетучивается как память о давно минувших дней..."
   Нет, я не пытался  шевелиться, дёргаться и тем более вставать; с этого момента у меня начал зарождаться план побега. Только от плана было одно слово. Не было даже того, что и на чём план мог фигурировать как визуальный объект. Проще сказать, был план, по созданию плана; а пока я берёг свои силы и видел перед собой Януша.
   Он стоял не в далеке от меня, руки в бока и такой подтянутый, уверенный и дёргается в усмешке. И так хочеться крикнуть: "Ну что усмехаешься. Тебя бы на моё место! Посмотрел бы я тогда!"
   Но на самом деле, Янушу тогда было не слаще, чем мне сейчас. Тогда, это несколько лет назад, прямо на новогоднюю ночь. Мы, и ещё один с нами ромелу, накрыли хату какого-то барыги. В эту ночь хата пустовала, но мне это было не важным. Почему? Позже узнаешь! Её Януш обрабатывал долго и поэтому знал куда шёл и на что; золотые украшения, аудио- видео-аппаратура и крупная сумма денег для закупки очередной партии товара. По каким-то его достоверным источникам, нас ожидал жирный куш.
   Попасть внутрь планировалось через форточку и Януш рассчитывал на меня, так как я был самым миниатюрным. Но я был пьян в хлам и поэтому в форточку просто не залез по невозможности нормального состояния. Выругавшись и пихнув меня в плечо, Ян скинул тулуп и ловким гимнастическим приёмом головой вперёд, очутился в доме. Тем же примером последовал и его товарищ. Я остался на "атасе", мёрзнуть стоя перед форточкой и в случае опасности, должен был дать сигнал.
   Я волновался нисколько за Януша с его другом, сколько хотел по-скорей вернуться к праздничному столу и продолжить веселье. Но "атас" пришёл неожиданно, тихо и "ВНЕЗАПНО"; я очнулся, когда они уже вбежали во двор. Незнаю, как мне удалось взобраться на заваленку дома, но я это сделал и шёпотом в форточку прокричал "атас".
   Рядом возле дома росло дерево, грушина по-моему, и когда хозяева чистили снег, бросали его под неё, образуя сугроб. После того как я просигналил, спрыгнул в него; тёмные брюки и шапочку я скрыл в сугробе провалившись по пояс и уткнувшись с головой. А светлая куртка слилась со снегом и поэтому меня не было видно.
   Замаскировался.
   Я ничего не слышал; одно меня теперь заботило, чтобы непопасться.
   Просидел в сугробе долго. Наверно пока не протрезвел.
   Они не успели ничего вынести и за это, что не успели, Януш получил четыре с половиной, а его друг... мне без разницы сколько ему дали, я его вообще не знал. Янушу добавили ещё и раньше присужденный условняк. Так что пошёл по полной...
   Он освободился... сам. Его ищут, он в розыске и не только милиция. Весь срок он не просил ни у кого помощи, ни просто каких-нибудь просьб и пожеланий. Даже писем никому не писал.
   Молва ходила о нём...
   Спустя некоторое время, меня несколько раз облили ледяной водой и Януш исчез, растворился. Как-будто смыло, стёрло. Словно кто-то взял меня за волосы и несколько раз окунул в ледяную речку с головой. От неожиданности я вздрогнул всем телом, как паралитик, отчего мои неприятели (я буду их обозначать враги) пустились в раскатистый смех; хлопали в ладоши и показывали вверх большим пальцем. Кто-то даже крикнул: "Супер!" Своим таким поведением они показывали мою ничтожность и возможное скорое, плачевное будущее. Я этого не видел, а судил силой обострившегося воображения.
   "Долбанные аборигены. Вам сырое мясо жрать и у костра свои задницы греть..."
   "И трястись от страха, чтобы вас не сожрал дикий тигр... Бесы. (плююся) Бесы..."
   Своими прищуренными глазками, я казался себе не больше муравья, а прижатая спина размазывала меня по стене как коровью лепёшку.
   "Как ни в коня корм... Для утепления щелей!!!"
   Злость наполняла сосуд киселеобразным веществом, превращая его в горючее, которому достаточно искры, чтобы вспыхнуть. Но искра, омытая десятью водами, не имела даже своего начала. Камень о камень, изрыгал истошный вопль и никак не желал быть предметом перевернувшегося на кочке молодости, огня. Тут вмешались небеса! Однозначно! Иначе как можно ещё обозвать ситуацию, в которой я, по не глубокому внутреннему ощущению, могу назвать?
  Но вода, это не только средство для тушения; для моего организма это было ни что иное, как холодный и ободряющий душ, и пока парни глумились надо мной, я открыл глаза и украдкой оглядел обстановку вокруг себя. Я лежал возле какого-то кирпичного строения в грязной лужице, образовавшейся вследствии моего омовения. Меня окружали трое неизвестных мне людей; двое здоровенных верзил, чем-то похожих друг на друга и один по-меньше, по-уже и по-суше. Нет, он был значительно меньше, уже и суше...
   Он-то и стоял ближе всех, а его правый рукав был мокрым, из чего было ясно, кто меня искупал. Они все до единого широко улыбались, как по чьей-то просьбе для общего фото, скалясь. Каждый угол рта, тянулся к мочке уха... Чтоб их разорвало! А ещё кивая в мою сторону и это тоже походило на повторение всё той же просьбы. Вспомнились старые, чёрно-белые фото фашистких захватчиков перед пленными, которых вскоре должны были расстрелять. Какая-то жуть вкралась в душу, в которой-то и места уж нет для таких вот мыслей. И всё же.
   Изощерённая дикость вообразимого, чуть не свела меня с ума.
   "Я хочу жить!"- звучало в ушах, как перед самым краем. Так я думал, но лучше бы крикнул. Найти дисбаланс психики, не такое уж простое дело, и всё же... Мчащийся жеребец на полном ходу, вот-вот должен ворваться в дикую чащу берёзовых деревьев... Звук лопающейся древесины и свист отлетающих щепок. Стук копыт становится не таким ровным; жеребец преодолевает расстояние словно без помех, но чем глубже в лес, тем больше... дров? Нет! Проход проложен сначала ровно, но затем начал уходить то влево, то вправо, и всё больше оставленных следов. Кровь, мясо, щепки... Он издал приглушённый вопль и с очередным хрустом берёзки, умолк.
   Позади смеющихся врагов, располагались корпуса; я соориентировался и мне стало понятным откуда пришёл. Это ещё одна приятная новость. Приятная, тоже можно считать относительно, не больше. Обнаруженная красная точка отсчёта, либо для толчка - без разницы, которая добавила первое и значительное очко в мою пользу. Ну и стимул к побегу.
    Тот, который был недавно с ведром, подошёл ко мне по-ближе. Сел передо мной на корточки, подтолкнул демонстративно по-дальше в сторону ведро, надеясь меня напугать; жестянка звонко звякнула и отозвалась эхом где-то над корпусами. Мохнатые карликовый тушканчики, фыркая, разбежались в прыг-прыжку в разные стороны, похожие на ёжиков. Мокрый рукав вдавился в колено, но скоро всё будет сухо. Неровное дыхание, следствие слишком частого курения и... нервозности. Он сделал сиплый выдох и сказал:
   -О, гляньте, пацаны. Наш голубь-то, очнулся...
   Если судить по услышанной мной интонации, то смело можно сделать вывод, что парень-то из тех, который является центром того, чтобы над кем-нибудь поглумиться. Урод короче. Моральный.
    Он громко ухмыльнулся. Засмеялся один из здоровяков, словно человек на присядках, что-то ему передал и тот принял... И, которого я пока не видел, но почему-то был уверен на все сто процентов, что он такой же мерзопакостный тип, как и тот, что говорил обо мне и сидел на корточках. Только это как-то всё второстепенно, пробегающее мимо и задевающая меня боковым, не прямым, стечением сложившегося случая; мне бы разобраться, что у меня за спиной и по сторонам, так сказать, сориентироваться на прилегающей местности до полной ясности. Образно начертить картинку примерного расположения объектов и посмотреть на неё сверху. А подняться и вертеть головой, рассматривая где и что, было бы величайшей глупостью с моей стороны; то же самое как взять, да и спросить у ржущей компанией надо мной: "Эй братья! Как дела? Дорогу до дому не подскажете?" А потом подняться и спокойно уйти. Но планировать пути побега мне просто необходимо, правда, не таким способом. Методом состовления вариантов и их отсев.
   Первое, что я попытался сделать - это коряво опереться на локоть и поглядеть, что у меня по правую руку. Но от такого движения у меня сразу заныл подбородок. Оказывается, нижнюю челюсть я не чувствовал, последствие нокаутирующего удара; я медленно сжал челюсти и если она поломана, так я сохраню её для ровного сращивания кости. Для, незнаю для чего, я чуть приоткрыл рот, но боль только усиливалась; подозрения подтверждались, и это тоже было второстепенным.
    Останавливать своё внимание на болевых ощущениях было некогда - больше всего меня волновало другое. Как только я немного очухаюсь, скорее всего сразу же подвергнусь пыткам и насилию; дознанию с пристрастием. Проще сказать меня изобьют, жёстко. Такое сопровождается во всех аналогичных случаях похожих на мою; хотелось бы после экзекуции выжить и благополучно вернуться домой. Но пока я нахожусь в горизонтальном положении, пока я прикидываюсь раненным, это значит, что меня не тронут, значит, что я в безопасности.
    Продолжая немного стонать и покряхтывать, я перевалился на другой локоть. Но сразу завалился на бок; этим местом я принял первый удар и для борьбы оно могло быть обузой. Делая вид, что моё состояние всё ещё остаётся критическим, я косым взглядом изучал своё окружение по левую сторону. То место, откуда меня притащили, "коридор" между первым и вторым корпусами, находилось прямо передо мной. На земле я заметил следы моего волочения; всё ясно, это то место, откуда я пришёл, там моя деревня. Позади меня было какое-то строение, ну что-то вроде сторожки или домика для охраны. Медленно повернув голову вправо, я смог разглядеть главные ворота. Я и раньше был в этой деревне и расположение фермы, пусть и не очень подробно, мне было знакомо.
   Неожиданно раздался раскатистый гогот компании охранявшей меня; отвлечённые чьим-то из них смешным рассказом, или анекдотом - неважно, на самом интересном месте произошёл взрыв и искры положительных эмоций, что и мне пришлось вздрогнуть под натиском звуковых волн. У меня заболела голова. Они долго не могли остановиться, по несколько раз возвращаясь к интересному месту, что также и мне, незнавшему причину веселья, приходилось скрывать улыбку, кривя рот от боли и всё же. А раздавшийся не подалёку собачий вой, только прибавил шуму и кто-то из них передразнивая четвероногих, напомнил мне о том, что я не слишком-то и далёк от этих животных, которых дни иногда заканчиваются под хрустом отшлифованных палок, а если повезёт, то и под выстрелом шального стрелка.
   Подведя итог, можно сказать, что я сориентировался на местности; нежелание мириться с безнадёжностью, начинаешь придумывать искусственные зацепки и цеплять их за такие же выдуманные крючки. Откинувшись назад, я закрыл глаза. Узор похожий на лабиринт ничем не отличается от других, даже в некотором смысле наводит одну линию на другую, тем самым подсказывая правильный путь, приближая к выходу. Но на самом деле это не так; значительно больше - в том корень путаницы и закрытые глаза, отнюдь не спасают. Они временно погружают меня в нирвану, хочется подняться и не прилаживая усилий, удалиться во свояси. И забыть...
   Тяжёлые передвижения возле меня заставили снова поднять голову и посмотреть на происходящее. Под ярким фонарём, прямо передо мной, суетились всё те же люди; они уже не смеялись как прежде, не шутили, только бросали косые взгляды на меня, словно кто-то сменил их пластинки и коротко переговаривались. Я слышал их голоса, но того, кто меня вырубил, среди них пока ещё не было. Похоже, он куда-то удалился и, возможно появится вскоре, возможно когда моя учесть "ВНЕЗАПНО" будет решена. Но прежде, увидеть его для меня пока было важным, чем что-то случится, хоть и незнаю для чего это.
     И тут ко мне снова подошёл задира, который меня искупал. У меня на него началась аллергия, поэтому не видя его, я знал, что это он.
    -Ну что, не хило тебя мой братан вырубил. Как косой!- Парню явно нечем было заняться и от наступившей скуки, просто решил поглумиться надо мною. Он с силой дёрнул мою голову за волосы вниз, отчего от резкой боли у меня потемнело в глазах и защемило в шее. Я ещё как надо не восстановился от нокаута, а тут ещё этот дебил; хотя, что я должен ещё ожидать от него - хлеб-соль что ли. Я издал лишь негромкий стон, но тем самым только разозлил своего обидчика.
   -Что ты там стонешь, сучонок,- он приподнял мою голову за волосы и продолжал, при этом глаз я не открывал.- Да ты голубь, цыган! Чурка чернозадая. Ты куда залез, придурок? Ты знаешь, что будет с тобой?- Задира отвесил мне очередную тяжёлую оплеуху; я чуть было вновь не отключился, это было бы мне на руку. От боли у меня выступили слёзы, а обида на задиру я притаил в глубине души. Я ему просто обязан отомстить! А пока припомнил.
   Он часто задышал и я почуял вспышку подступающего гнева. Поднявшись с корточек, он отошёл на несколько шагов назад и с вызовом громко скомандовал мне, чтобы я встал. Никакого внимания я на него не обращал, просто делал вид, что не слышу его. Но тот распалялся не на шутку.
    -Ты что, тварь цыганская, не понял?!- Парень уже нескрывал бешенства и с пешего разгона, подошёл и пнул слегка меня ногой в бок.-  Ясказал встать, гнида! Оглох что ли,- не унимался он, как напоказ выставляясь перед остальными парнями.
    Тут один из верзил стал подбадривать его, подначивая, прикрикивая:
    -Ну-ка, Колян, поддай ему! Давай, давай, ну, по печени! Под сердце!
    -Слышь, Коля, оставь его в покое,- вмешался третий из них.
    По голосу и по интонации, как мне показалось, он самый степенный из этой троицы. Повеяло какой-то надеждой и спокойствием. Я хотел посмотреть на него, чтобы запомнить, но пока не до него было; обзор загораживал псих.
    -Не твоё дело,- этот Коля уже вовсю истерил,- ты что ли здесь главный?!
    -А что, ты,- не сдержался тот парень срываясь на басс и рискуя тоже разозлиться, но осёкся.
   Возникшая тишина зазвенела в воздухе сырым карбитом, словно после не удавшегося взрыва. Этот Коля немного замешкался и промолчал, иначе случился бы взрыв; жидковат оказался. Чувствуя угрозу на свою задницу он не мог ответить с достоинством. Злоба скрипела на зубах, превращаясь в пену. Вместо слов Коля только больно пнул меня опять в бочину и отошёл в сторону. Мне пришлось вновь застонать, ибо пинок оказался сильнее прежнего. Но в основном это было лишним, просто игра в беспомощность. Это от злости и, потеряв осторожность, я вдруг выругался в адрес обидчика и причём вслух.
    -Вот козёл!
   Он наверно отпустил бы меня если б не услышал.
   -Ты что сказал?- Он так взъерепенился, что...- Нет пацаны, вы слышали. Ты чё, урод, я же тебя сейчас закопаю! Живьём...- Я услышал как он быстро направлялся в мою сторону. Тут я понял, побоев не избежать. Я съёжился весь, скрутившись калачиком, напрёгся и приготовился. Ему остался всего один шаг до меня, у него уже нога занеслась для удара, но вдруг я услышал за спиной скрип полов на крыльце и до боли знакомый голос...
   Да, да! Это тот, которого я ещё не видел, но которого ждал и...
     -Ну-ка остынь!- Плавно, не строго, но прислушиваешься.
   Почему-то для меня это сравнивалось с ударом баскетбольного мяча о пол; эхо отскакивает от высокого потолка и рассыпаясь на тысячи звуковых частиц ещё долго звенит в ушах и подсознании.
   Только снова всё второстепенно и... поздно. Солдатский ботинок врезается в мои рёбра и сбивает дыхание. Я закричал от боли и несколько раз перевернулся на пыльной земле, как в припадке, ну или якобы корчась в адских муках. Всё же с муками я, конечно, немного переигрывал, но терпеть боль от жёстких ботинок было выше моего терпения.
   Малость повалявшись, я прекратил это занятие и свернувшись калачиком остался лежать к своим неприятелям спиной; я только постанывал немного и ждал дальнейших действий с их стороны, потому что свои уже закончил.

                Глава  8
   Поговорив по телефону с хозяйкой, Олег преобразился в самурая; преображение конечно было образным и относительно с внешним видом его не имело ничего общего. Образ был во множество своём туманным, плохо рассматриваемым и больше напоминающий игру, нежели серьёзное предпочтение. Но именно сейчас впервые всё было не так, как прежде; Олег словно в зеркале видел своё отражение, как впервые и оно ему нравилось. Это не то, что было пару минут назад. Перевязанная кисть руки подчёркивала воображаемый образ, придавая некую свирепость что ли, или вкус обретшей власти над ситуацией, а предвкушение чего-то приятного и в первую очередь для томящегося самолюбия, вытягивала его в струнку и задирала голову.
   Он вышел на порог сторожки, но скрип полов, настил уже старого крыльца, вернул было его на место... Ведущие борьбу меж собой образ и существующее, являлись прямыми раздражителями непонятно чего, а последствия - нервозность, которая напрямую возвращала его в настоящее, как бы подрезая и так короткие крылья образуемого.
   Навозный двор перечёркивал всё представления о сильных духом и туманном происхождении чёрных воинов; Олег не стал противиться, решив, что позже сделает это по-новой. А ещё он увидел такую картину, которая схватив его за шкиряк опустила глубоко-глубоко на землю. Схваченный им пленник, лежал на влажном клочке земли, весь мокрый до нитки и примкнутый к кирпичной стенке сторожки, словно прибитый. Свёрнутый калачиком он был похож на ничтожество, маленький комочек раздутой проблемы. Даже не вериться, что это был тот самый... Любопытным было видеть ему, как вокруг него суетятся его бойцы, словно падальщики над подбитой жертвой и готовы если не растерзать её, то просто грубо оторвать кусок мяса.
   Несколько неприятным было ему видеть Колю, который пытается раздразнить лежачего человека, заранее зная, что тот ему ничего не ответит. Он походил на клоуна из дешёвого кино, грязного, с несмешными шутками и идиотской манерой вести себя перед публикой. Создавалось впечатление, что Колю словно прорвало на плохого парня, о котором он ничего незнал и пока это не изгадит всё вокруг, Коля вряд не успокоится. В стороне от него крутился  Андрюха, близкий его друган, который всеми своими дибильными способами подтрунивал того; то хлопками в ладоши, то вприпрыжку бегал вокруг Коли и заводил его. То подталкивал в плечо, как пацан с улицы и призывая на действие. В общем, дерьмо во всём его виде.
   Андрюха, это человеческий объект с грудой мышц в теле и с кашей-малашей в голове, либо вместо неё. В этом причина его слабости и в некоторых моментах невезения. Но в том и опасность, что проявление слабости при наступлении опасности, не всегда гарантирует присутствия в тот момент того, или этого, а то и сразу всего вместе, что всё-равно ничего ещё не значит. Ничего хорошего.
   Олег часто присматривался к нему, иногда с осторожностью и опаской, а иногда как к предмету для обсуждения про себя о работе мозга во время его отключения. В целом Андрюха хорошой парень, умеет веселиться, поддержать компанию, один броситься в толпу для драки. Но в экстренной ситуации его тупости нету предела, да мало того, при редком шухере Андрей может столько наломать дров, что сам шухер покажется детской забавой.
   Когда Андрей увидел Олега, его суровый взгляд, то сразу же сконфузился и виновато отвернулся в сторону, словно не при делах. Не хватало сунуть палец в нос и поковырять там, чтобы напрочь сделать заключение о собственной несостоятельности.
   Чуть поодаль от них, в сторонке стоял Лёха и вроде бы отрешённо наблюдал за происходящим. Отрешённость была похожа на недовольство, с привкусом злобы и такого же отчаяния. Олег заметил по выражению его лица, что ему не просто не нравилось происходящее, но и вроде он как-то пытался вмешаться в клоунаду Коли и Андрюхи; перекинувшись с теми парой фраз, он бросил эту затею. И Олег наверно знал почему. Лёха в два счёта справился бы с хилым и ветром качающимся Колей, но тот, как на зло ему и на благо Коле, был братом шефа. Так плюс ко всему шеф наблюдал за ними со стороны и в этом наблюдении было что-то связывающее и прижимающее к стенке. Авторитет давил на Лёху, он был похож на гидровлический пресс, либо на бревно в обхвате не меньше шести человек, с которым уж ему не совладать. Поэтому он, перекинувшись с братом шефа несколькими колкими фразами, махнул рукой и отошёл как бы в сторону. Но в целом Лёха был в общем клубке и сказать, что он не с ними, значит было соврать.
    Да и по-честному, Олегу и самому надоел весь этот цирк; изучая обстановку как бы сбоку, но находясь непосредственно в центре этого события, он уже засобирался вмешаться и навести порядок. Беда в том, что он снова задумался о ней и о том, кого схватил; взаимосвязь далёких противоположностей, но таких близких для него и разные по значению, что без одного, у него не будет и... другой.
   Больная кисть руки неприятно поддёргивает ушибленный нерв и перемотанная влажным полотенцем конечность, медленно исчезает в кармане брюк. Глубокий вдох - заряженная отрицательными нейронами атмосфера сразу же втягивается внутрь, образуя крест от макушки и пят, от одного плеча и до другого... Он видит процесс творящегося зла; Коля уже брызгая слюной и сотрясаясь от бешенства с силой ударил лежащего человека. Суть не в избиении безпомощного, а в поведении младшего брата и что всё это не зря. В последнее время у него участились приступы эпилепсии, в которых признаваться он не желал. Об этом ещё никто не знал здесь, иначе бы Коля тут не работал.
   Расширенные зрачки и белки словно налитые кровью, вздутые жилы на шее, говорили, что он уже на грани. Ему нужно всего одно движение, всего одна эмоция и это наступит. Корчащийся от боли человек, чисто на эмоциях, выругивается в адрес обидчика и Колина ярость с разбега бьёт того под рёбра. Как в кашу из воды и глины, да со всего маху. Приглушённый взвыв - сбитое дыхание и задыхающийся кашель. Широко открытым ртом он ловит убегающий воздух, а тот, как кем-то пущенный солнечный зайчик - не хочет попадаться и всё.
   "Навоз вонючий!"- почему-то выругался про себя Олег, а вслух сказал:
   -Ну-ка остынь!- он услышал свой голос, но это было не то, что он хотел услышать. И всё же...
   Ловко соскочив с крыльца, он кинулся к брату, схватил его за шиворот здоровой рукой и оттолкнул подальше в сторону.
    -Бычка прёт? Или с катушек съехал?- тихий тон сквозь сжатые зубы, чтобы никто не услышал, но чего-то ещё не хватает; быстро отпускает ворот и открытой ладонью бьёт по скуле, а затем снова хватает за ворот. Коля пытается изобразить злость; скрип зубов, вывернутая нижняя губа. Пена и выдох через соплящийся нос. Бьёт ещё и снова хватает, будто боится, что тот убежит.
    -Остынь братишка! Слышишь?- продолжал Олег, но сам не верит в убеждённости своих слов, а сзади стоят и смотрят. Ещё этот лежит, корчится. Надо всё держать под контролем. Олег ещё потряс его и Коля закрыв глаза стал дышать менее возбуждённо. Вспухшие вены на висках постепенно уменьшали пульсирование; он ссутулился, но нижний ряд зубов, через отвисшую губу, выдавал в нём злобу.
    Олег отпустил ворот, поправил его, а затем по-братски положил здоровую руку на плечо брата и спокойным тоном заговорил:
    -Послушай, братка, мы своё дело сделали, остальное пусть решает хозяйка,- он махнул рукой в воображаемый силуэт Антонины Сергеевны, а сам заглядывает в глаза брата,- всё, можно расслабиться! Если хочешь, можешь пойти и прилечь покимарить. Ну, идёшь?
   Николай замешкался, словно робот во время перезагрузки системы; раскрасневшееся лицо покрылось бледными пятнами, а глаза приобрели желтоватый оттенок. Он переглядывался с кем-то из парней, стоявших за спиной брата, но только не с ним.
   -Ну, чего ты как потерялся?!- говорил Олег, а сам достал перевязанную руку из кармана и вытягивая пальцы смотрел на цвет кожи и плотность прилегающего полотенца,- мы сделали дело и можно... отдохнуть смело.
   Олег моргнул ему и хлопнул по плечу. С Коли заметно сошла спесь, но внутренняя борьба с ненавистью и злобой, против послушания перед старшим братом, рвала его на куски изнутри и по сути Коля готов был на любую глупость, лишь бы прекратить эти страдания. Но старший видел всё.
   -Это не мы, а ты сделал дело,- Коля проговорил твёрдо, без дрожи в голосе к собственному удивлению. И чуть усмехнувшись, добавил:- Ты у нас прямо "крутой уокер". Шляпу бы тебе, с окольцованным ремнём, да револьвер. Борода-то, уже есть.
   Олег глубоко дышит.
    -Коль, не надо поясничать. Все мы хорошо поработали, слаженно и дружно, отследили его и поймали. Всё получилось ловко! Правда ведь?
   Олег всё также спокойно говорил, осторожно пощупывая свою больную руку, подбирая слова и буквы, соединяя их в одну единую команду.
   -Гляди, хозяйка нам и премию внеочередную выпишет. Выходной вместе и отметим; возьмём пива, рыбки и на речку. Хочешь?- последние слова Олега прозвучали более, чем  дружественным тоном. Он давно так не говорил, даже самому странно от себя такое услышать.
   Так Олег пытался смягчить злобное настроение брата и найти подход к примирению. В очередной раз.
    На что младший брат только зло усмехнулся и такое сказал, во что сам наверно не верил:
    -Хозяйка, хозяйка! Что-то ты уж больно желаешь перед ней выслужиться! А, братишка,- Коля глядел с таким хитрым прищуром, что у Олега от злости на скулах желваки заиграли. Словно дразнит подлец, специально.
   Поток горячей крови шквалом хлынул к голове, а от сжатого кулака захрустели костяшки.
   Значит он уже в порядке. Значит уже можно по плохому.
   -Зачем так говоришь, брат?- Он с трудом сдерживался. Так бы и разорвал на куски. Или нет! Лучше в челюсть, с бокового. Или в душу, в грудь.
   Сохраняя прежнее внешнее спокойствие, дарованное ему самурем, испарялось, сдувалось как прохудившийся стеклянный фарфоровый бокал, до верха наполненный хорошим, домашним пивом. Пивовар не удержался и налил ещё горячий напиток в стекло... Оно и треснуло. Тонкая струйка вытекала вон.
   Олег говорил через силу. В груди зачесалось; он положил ладонь на одно выпуклое место и продолжил:
   -Я же сейчас искренне с тобой пытаюсь разговаривать, без всякого злого умысла, от души! Как впрочем всегда в последнее время.- Но понял, что попытка с примирением снова провалилась.
    -А я говорю то, что вижу,- Коля заговорил специально громче, чтобы его услышали все, ещё руки поставил в бока, зачем-то.- Уже все знают, что ты не равнодушен к нашей бизнес-леди,- он снова заводился.- Не правда ли, пацаны?- Николай повернулся лицом ко всем, ожидая подтверждения.
   "Уж лучше эпилепсия и пена изо рта, чем это!"- подумал Олег и поднял перевязанную руку на уровень головы и с обозначением посмотрел на неё. А ещё подумал, что если сейчас он начнёт его бить, то может не остановиться. И не только на Коле. Поэтому-то и не смотрел на него - боялся самого себя.
   А это кстати! Черти воду мутят и ведут-то не туда!
   Сейчас именно то, что всё сделано - и делать большего не нужно.
   Глядя в отражение побелевших зрачков брата, он видел как Андрюха изобразил тупую улыбку на своей и так тупой физиономии и от неудобства мялся в стороне как пережёванный, но непроглоченный кусок мяса и тухнет прямо во рту, возбуждая несварение. Даже на красну-девицу не похож.
   Лёха же просто отвернулся и старался не обращать внимания на ссору братьев, хоть это было почти невозможно. Вынужденное принятие участие в таком мероприятии, затянуло его не в свою тарелку и даже воспитания не хватит на определения своего места в этом разборе. И ему приходилось только стоять не шевелясь.
    -Ну хватит ломать комедию... Хватит нести всякий бред,- полушёпотом сказал брату Олег. Коля зацепил интимную слабость брата, от которой тот изменился в лице, в глазах, в дуге бровей, в дыхании и прямоте носа.- Гляди, пацанам стыдно за тебя,- он снова схватил брата здоровой рукой за грудки и шопотом прошипел:- Зачем ты хочешь разозлить меня? А? Зачем?
    -Никого я не злю!- Он тоже изменился в лице и отчаянно пытался сбить руку брата от захвата, но тщетно.- Ты же всегда у нас первый, такой правильный, честный! Только не втягивай нас в свои интрижки, слышишь.
   Поднятыми руками он изобразил порхание бабочки, а усмешка стала плотной стеной из рядов бледно-жёлтых зубов и кровоточащихся дёсен.
   Стена вовсе и не исчезала, просто почему-то Олег решил, что её вдруг не было, что всё это наплыв воображения и способ пробиться до брата. Тщетность попыток травило душу с каждым разом всё больше и больше...
    После этого Олег сам убрал руку от брата и на прерывистом выдохе сказал:
    -Я просто выполняю свою работу. Другого, увы, больше делать ничего не умею,- Олег как-то неестественно замешкался на месте, какие-то движения коленом, словно футболист перед тем, как проделать обводящий финт - дёргает сначала в одну сторону, а сам уходит в другую.
   Но всё намного проще - болтающийся на фонарном столбе обрывок провода, был недосягаем для человека, иначе бы при малейшем прикосновении, затаившийся на самом кончике ток, убил бы того мгновенно. Единственный Коля был тем, кому неприменно нужно было достать вихляющуюся смерть и ему это практически удавалось...
    -А может, ты к хозяйке в постель метишь, а?- он сказал это так громко, чтобы все снова услышали.
    От услышанного Андрюха аж рот открыл и чтобы скрыть усмешку, рвавшая его из всех щелей головы, отвернулся и закрыл его огромной ладонью. А Лёха, как человек тактичный, покачал головой в знак негодования к Коле, отвернулся и отошёл по-ближе к сторожке, чтобы не слышать больше услышанного. В это время ко всем собравшимся подошёл Захар Прохорович.
    -В чём тут дело?- смоля папиросой спросил он у Лёхи и пустил в того дым.
    -Да братья ссорятся что-то,- так, невзначай как бы ответил тот, уклоняя голову от сизого волокна и провожая его взглядом. Лёха вынул руку из кармана - дрогнуло плечо. Он так отвлёкся, точнее, привлекло папиросное испарение, и даже вонь казалась какой-то родной и близкой к сердцу.
    -Ну эт дело молодое,- шепелявил дед наблюдая за ним. Потом губами оторвал обслюнявленный кончик папиросной бумаги, выплюнул его перед собой и добавил,- повзрослеют, потом не оторвёшь друг от друга. Дело такое...
    -Да-а! Только пока повзрослеют, как бы они себе мозги неповышибали,- опять равнодушно проговорил Лёха и сам непонимая зачем. Наверно, чтобы поддержать в разговоре деда.
   Он уже видел корабли в облаках пускаемого дыма и невидимый Прохорычу капитан судна, также невидимо машет Лёхе. Дед пустил ещё струю и уже целая армада, под командованием всё того же капитана, словно косяком парит над их головами, а потом движимая в направлении... испаряется. Косяк так и не вступил в бой. Гулявший поверху их голов ветер, разрывал гущину событий, творящуюся в объёмном пространстве, в тонкую-тонкую стружку... И уносил в ночное небо, чтобы там оно приобрело покой и уравновешенность.
   -Что, не хочешь вмешиваться?
   -Не интересно! Подсолнухов нет?
   Дед чуть помолчав, начал тихо хихикать.
   -Чем я их буду... Шутовник!
   -А, ну да.
   Хоть бы о чём, лишь не быть там, не присутствовать при...
   Ну, а у братьев обстановка только накалялась.
   -Слышь братик, ты-то палку дюже не перегибай. Сломается,- тон Олега становился сдержанно-угрожающим,- за это могу врезать. И я не посмотрю, что ты мой брат.
  -Ой-ой-ой, как страшно!- Коля уже в открытую издевался над братом, глядя прямо тому в глаза, но хотел, чтобы его видели другие. В этом было что-то сильное; так он считал.- Ты лучше дождись хозяйку и при ней всё это сделай, ну чтоб отличиться! Ха-ха-ха!
    Коля ухмыляясь качал головой; нехватало сделать движение рукой в стиле рэпера-хулигана и сплясать ногами несколько незамысловатых на вид движений... И вот, под свист и улюлюканье дружков, ты самовыражаешься, ты становишься чем-то, или кем-то... А потом -то что? Что потом?!
   Олег держался как мог - за воздух, за Колю, за то коромысло, что с дедом Прохорычем приплыло. Но это было ровно столько, сколько хватало его внутреннего самоутверждения и обычного человеческого терпения. И здесь было ещё одно, что Коленька был не прав к нему.
   Не справедливо. Зачем он ржавым гвоздём ковыряет свежую, кровоточащую рану и заглядывает в лицо, мол, "как тебе?". Коля теперь в его глазах был совсем уже не Коля; взъерошенный бабай плясал перед перепуганной до смерти жертвой и наслаждался собственным устрашением в её глазах. За его спиной горел огромный костёр. Падающая тень перед Олегом, была ещё мерзостней, что её хозяин.
   "Такое столкновение, чревато..."
   "Ничем оно не чревато, уважаемый Я! Загляни внутрь себя, там ты увидишь..."
   "... огонь, сжирающий твою плоть до тла! А я говорю, что столкновение чревато нечто большим. Слава Всевышнему, что пока всё так..."
   "Слава! Слава! Слава!"
   Посчитав, что словами делу уже не помочь, а других вариантов в наличии у Олега не было, он своей здоровой правой рукой, и так, с полсилы, воткнул брату снизу под ребро в печень. Это был вовсе и не удар, и даже не тычок; это было сложным для определения. Но такой, можно сказать, физико-контактный манёвр, содержал в себе не что иное, как один из многих вытекающих вариантов сближения близких по родственному значению людей. И, наверно, самое важное и тонкое в этом, что такой якобы неэстетичный метод, как никогда подходит к разрешению ситуации в положительную сторону, хотя содержит в себе отнюдь обратный смысл.
   Такой вывод обычно приходит позже, либо ты сам до этого догадываешься и понимаешь правильность своих действий, либо... Другого нет!
   После контакта, Коля сначала согнулся как надломанный росток, тихо завыл как щенок брошенный сучкой-матерью, а после рухнул на землю как подкошенный и затих. Поднятая примерно до колен то него пыль, закрутилась под блёклым светом фонаря в кучерявые кружева и медленно опустилась на Колю. Он больше не издавал ни звука - скрутившись клубком он лежал не двигаясь и страдал от боли молча.
   Что-то большее поднялось и прямо так, с полуприседа кинулось на Олега. Он сначала завис в воздухе, но бесконечность посылаемых конечностями посылок, заставляло думать, что это вовсе не каприз, и не фантом. Коля, как-будто умер в эту минуту, но так, на самую её ничтожную долю. За место этого, выпрыгнуло оно и завертелось.
   "Не зря говорят..."
   "Ага! Не зря..."
   "А что это было?"
   "Если бы я знал... Если бы мы..."
    Оно просто росло в размерах, вширь и ввысь, но эффекта становилось ровно настолько, насколько свежего летнего дождя хватало на то, чтобы пролить принявшую в дар земли, плюшевницу. Если кто незнает, то плюшевнице не требуется дополнительной влаги и культивации. Корень растения уходит глубоко под несколько земных, и не только, пластов и питается влагой оттуда. Но если ей добавить воды, то всходы счастья, тщательно спрятанные в тканях ствола, пленяют одушевлённое растение и оно господствует над всей флорой вселенной. Да, да! Над всей вселенной.
   Всходы счастья плавно переходят в лепестки, которые своей пышнотой, закрывают наготу округлившейся стройной ножки плюшевницы. И когда лёгкий ветерок колышит низко растущие лепестки, приподнимая их, щёчки сначала розовели, а потом становились такими красными, что как не доспелые ягоды вишни, с облеском света на краю плода, выглядит поблекшим пятном.
   А сам цветок сложен из лепестков матово-бархатного цвета, также и на ощупь. И на первый взгляд не чем не отличающийся например от лотоса, или той же самой скандинавской крестовидно-розеточной розы. Но стоит приглядеть дорогие друзья, ибо отвлечение от главного сюжета, будет не полным.
   Бутон рассыпан на сотни лепестков и на миллион тычинок. Плотность расположения оных настолько близка, что при слабом движении, или колыхании, все они шевелились как одно, единое целое. И по-другому никак.
   Вы думаете, что всё дело в чём-то, но только не в этом!? Не могу не согласиться, но принимая нарекания в свой адрес и против своего ещё не известного никому имени, плющеница, реальное растение в каждом человеке. Плющениха - некоторый образ сознания. Вростающий в позвоночник - либо ты его просто не принимаешь. Вот так!
   Олег презрительно посмотрел на поверженного брата; презрение, его столько, но выражалось оно только во взгляде и не более. Так стало тихо и спокойно, что события произошедшие в течении одного часа, словно перевернули всё представление о спокойствии и тишине в целом. Опалённый фонарём мотылёк, в последних судорагах, кружился как по спирали, падая у ног Олега. Хватаясь тоненькими лапками за ускользающую от него жизнь, он старался сделать свой последний взмах обожжёнными крыльями, пытался взмыть вверх, снова к фонарю, чтобы уже до конца добить самого себя. Только ему и первого раза было достаточно; опалённые крылашки медленно тлели подбираясь к телу и вот он сдох. Падая, он поравнялся с головою Олега; он дунул на него и тот упал рядом с Колей.
   Усмехнувшись столь странному завершению, он развернулся и неспеша пошёл в сторожку. Молча. Запрыгнув на крыльцо, он крикнул Андрюхе:
    -Иди помоги своему кенту. Можешь воды ему дать. Ведро!
    Дрон будто потерялся немного; путь был только один и тот назад. Но уже после того, как шеф срубил Колю и тот отрезало как ножом. Находясь в оцепенении, не сразу среагировал на слова шефа, но очухался и быстро направился к товарищу. Он не испугался, просто всё так было ровно и гладко, а тут, "БУМ", скачок резко вверх и сразу же со всего маху вниз. Но между ними так затянулось, что прежде чем упасть, успело отвесить ему несколько затрещин.
   -О, видел как он его по-братски,- проговорил дед Захар Лёхе и заулыбался беззубым ртом, поглаживая языком сухие губы. В ответ Лёха только посмотрел на деда и неоценив юмор, удалился.               

                Глава  9
   Сколько себя помню, а уметь притворяться было у меня с рождения. Так я проживал самые трудные, а порой и опасные промежутки моей жизни, и не лишним будет сказать, что это для меня имеет свойство называться привычкой. Да, так я пропускал уроки в школе в начальных классах, а в средних уже не ходил и вовсе. В пятнадцать лет, не имея ни рубля, ни копейки, добрался до родственников, которые жили за две с половиной тысячи вёрст от того места, где жил прежде я.
   Основной вид человечества назовёт такое обманом или жульничеством, и обяжет высшее руководство обязательно наказать выдумщика. Но в моём мире это если не способ выживания, так образ жизни. "Не могу же я перестать хотеть пить, испытывая жажду, и не дышать, если хочу жить."
   Всё как ни кстати подходит одно к одному и другое к другому; я сам вжился в эту колею и теперь я такой, какой есть. И меняться пока не желаю. Пока!
   Терпеть только не мог разоблачений; такое мастерство мне далось может и малой кровью, но привычка - это не бросить курить, когда в твоих лёгких сажи до самых краёв. Это походило больше на туман, чем на помутнение разума и входя в образ я вживался в роль, порой забывая остановиться. Переиграв и дав волю эмоциям, меня останавливали опущенные шторы и беспорядочная болтовня из моих же уст. После мне хотелось уже спать и не вспоминать пережитое, спихнув это на дурной сон.
                ***
    Краем приоткрытого глаза я наблюдал за происходящим. И всё то, что я видел, несмотря на моё "низкое" положение, мне отнюдь нравилось.
   Я - центр. Всё, что от меня - круг, ну или по кругу, как кому понравится. Всё, что начинается, начинается от меня. И также возвращается...
   Междуусобица в стане врага большой минус для такой армии, с которой мне предстоит... а пока мне только это на руку. Ругань между охраной приводит к потере бдительности, а значит, мне нужно дождаться подходящего момента и просто попробовать совершить побег. Только бы не дать этим остолопам понять, что я в порядке и что готов на рывок.
   "Что-то всё так быстро решилось..."
   "Эх, посмотреть бы на их рожи, когда я улизну у них прямо из-под носа и буду вне зоны их досягаемости."
   "Как порой хочется заглянув наперёд, оказаться уже там, впереди!"
   "И лёжа с согретой жопой, вспоминать историю побега. Да?"
   Мне уже не интересна была вмятина в моём боку от ботинка этого придурка, я даже уже не чувствовал боли; сосредоточение на побеге, как на единственном виде спасения приглушали физическую боль и унижения. Начало, в виде тонкой линии, уже в пути по спирали. А пока я спал и видел сон...
   Вокруг ярко-жёлтого фонаря метались крохотные, бестолковые бабочки-мотыльки, пытающиеся пробиться как можно ближе к тёплому свету. Но из-за жара, из-за отталкивающего ультрафиолета, потерять жизнь было для них, совсем не просто. И всё же некоторым смельчакам это удавалось... Их было такое множество, что потеря нескольких, была не столь ощутима в целом и никак не влияла на общее настроение порхающей стайки.
  Самые умные кружились по ту сторону света, прям аккурат козырька от фонаря. Там-то было совсем жарко от накалившегося железа, но знали о том, немногие. И конечно же в плане ума, этим прозрачным тварям, учёные напрочили зря. И всё же...
  Огнёвка еловая - бесхоботковое насекомое и узкокрылая светолюбивая тварь, в панике обнаруживая свет, бьётся в конвульсии пока не доберётся до... в трепете разбивая камни воздуха и булыжники переработанной углекислоты, своими равнопёстрыми крыльями, с бурым пятнышком посередине.
   "Самое умное, говоришь?"
   "Это же так, к слову приходится... Наверно она одна из тех, что научилась распознавать что к чему, потому-что за августом, ничего нет..."
   "Вот и спрашивается, а где смысл? А что за августом..."
   Их лапки прилипали к раскалённому железу, плавились, текли - они напоминали маленький рой диких пчёл, зависших на вишне... А дальше? А дальше, заживо поджаривались как на сковороде. К ним присоединялись другие, третьи, четвёртые, постепенно образуя клубок поджаренных насекомых (этакое подобие мотыльковых козинак); слипшиеся тельца плавились на жёсткой поверхности, стекали по краю, окрашиваясь козырёк в пепельно-серый.
   Я представлял, что когда они падали, как испускали дух и пар от тлеющих крылышек. А от разнообразия цветовой гаммы, испаряющаяся жизнь представлялась как бензин, разлитый в лужу, или масло. Вот бы и мне иметь силу этого... фонаря, и при каждом не удобном прикосновении ко мне врага, с ним случалось бы то, что и с мотыльками; можно конечно и не так крайне, потому что всегда рискуешь поменяться местами.
   При этой мысли я так рассчувствовался, что план побега почему-то отошёл на второй план, а потом и вообще стал испаряться как рафинад при попадании в кипяток. Мне так стало себя жаль, что готов был дать волю не только чувствам; начать реветь, постепенно впадая в истерику (валяться и биться о землю руками и ногами, а лицом возить пыль)... Но не просить пощады и помилования, а возможно склонить голову к чьему-нибудь женскому плечу и намочить его слезами.
   "... ага, а ещё чтобы по головке погладили..."
   Только не так глубоко, а то получается какое-то не совпадение по значимости событие. Хотя сверху это не очень-то и важно. А вот быть слабым, не считая того, что я буду показывать это притворством, для меня сейчас прям не кстати.
   Зависаю.
   Периодически болела челюсть при малейших движения тела. А скапливающаяся слюна требовала, чтобы её выпустили; я открывал рот, приподнимал голову и пускал струну, чем-то напоминающую пенно-жвачное свойство, которая с трудом отрывалась от губ. Пришлось помочь рукой и оторвать не отстающую слизь. Было немного крови...
   "Ну как пьяный, всё-равно! В тумане... Сплю."
   А сам всё о том же: "Только бы у меня всё получилось, только бы у меня всё получилось,"- гонял я мысль у себя в голове. -"Не упустить бы момент и бежать. Бежать! "
    "Какой момент!? Ах, моме-ент. Момент-моментище! Внезапнище!"
    "Да что такое!"
   Я зажмурился и поджал нижнюю губу к верхней так, что перекрыл её напрочь. Так я хотел остановить ход мысли, но это невозможно, иначе быть бы смерти. А так всё к тому и идёт; вот сейчас очнусь и...
   "Нет, нет, нет и нет. Крайность для крайнего, а тут нужно по существу..."
   "Существо! Если не ошибаюсь, то это что-то из реального, настоящего. То, что перед лицом..."
   А перед лицом, бородатое рожа, даже глаз, бровей не замечаю, и летит кулак - снизу. Треск! Около десятка жёлтых звёзд отделяют тело от туловища и всё. Тьма. Но она тут же уходит. Немного упускаю тот эпизод, когда тело возвращается обратно в туловище. Я ещё жду момент. Только один. Как обнаруживается, то всё - концентрируюсь на нём. И то, что этот момент наступит, я не сомневался не на толику.
    Пока я всё там передумывал, ко мне подошёл один из охранников, которого звали по-моему, Лёха и спросил:
    -Ну ты там как, живой? Дышишь?
    -Да вроде дышу,- ответил я хриплым голосом, потирая отбитый бок, а он как-будто плывёт и маячит передо мной словно играет "поймай меня, а то... поймай!"
    -Видишь вот, не только тебе одному досталось,- кивая в сторону своего побитого товарища, продолжал Лёха. А сам наклоняется и отпрыгивает.- Ну скоро для тебя всё закончится!- Сказал он и сразу же отошёл. Нет, отплыл.
   Я сразу-то и не заметил, что так начался новой виток; линия, обозначает ещё одно начало и вот спираль становится...
   Сразу и не могу сказать, что он для меня сделал. Предлагает игру что ли! Но только все правила в его пользу... Ничего он конечно, ни для меня, ни со мной, ни сделал - этот громила пустил жути, а по сути-то, что может быть хуже того, что уже есть. Хуже того, что он помнит обо мне, я ещё не придумал, а оставленный им же глубокий след ботинком с глубокими протекторами, на влажной земле в следствии моего омовения, был словно знак на моём бренном теле, который будет со мной довольно-таки ещё продолжительное время.
   "И что с того",- думал я,-" что с того!?"- повторяю.
   "Подумаешь ботинок! Берц! Керзуха!"
   "А что он всё-таки имел в виду, когда сказал "скоро всё закончится?" Эти слова меня ещё больше заставили поволноваться; именно поволноваться - это не совсем то, что потерять сон и всё время об этом думать. Это так, тема для размышления того, как меня будут уничтожать. Мне в тот момент ещё не было понятным, почему меня не трогают именно сейчас, словно отложили на потом; это не считая того придурка, который вскоре также как и я лежал поверженным одним и тем же человеком. Вот же совпадение!
   "Трах-тарабах!"
   "Нет, не падение, а совпадение."
   "Упали, что ли вместе?"
   "Как бы да. Только по разные стороны сторон. Now do you see?"
  Это пока я думал о побеге, вокруг меня что-то творилось. И хоть совершалось какое-то движение - разговоры там и перебранки, удары - до настоящего шухера ещё было далеко.
   "И всё же, что же он имел ввиду,"- продолжал повторять я про себя как заклинившая пластинка и закрыв глаза, передо мной двоились протекторы солдатских берц.
   "Я пьян!"
   Тут из темноты, еле шкандыляя, вышел какой-то...
   "... МОНСТР, в изрядно вон поношенном годами виде. Под натугой нависших на него незаслуженного бремени, он волочил за собой путы, сплетённые меж собой в виде железных тросов, но мягких на ощупь. Острые ворсинки были буро-красными; на них висели куски материи, веток и несколько сгнивших ягод. Сквозь потрескавшуюся кожу на месте лица, светился зелёный блеск его увядающих глаз. Он пробивался через наросшую нарость, не сводимую ничем и невыводимую никак. Тяжёлое передвижение его широких стоп, несло под ними всю силу собранных с воинов нескольких веков подряд. И вот он взваливает их на свои плечи и идёт на меня.
   Когда он приблизился, то увидел, что у него отсутствует левая рука по локоть. Торчащая кость с обожжённым на кончике мясом, была чёрной и с загнутым на конце крючком. Как специально это было сделано. В другой руке, на вытянутом локтевом суставе, этот МОНСТР волочил булаву. На заострённых наконечниках висело свежее окрававленное мясо предидущей жертвы... И я был следующий..."
   ... вышел какой-то дед и прямиком направился ко мне. Скорее он плыл разрывая нити густого тумана, волоча на ногах, остатки влажного притворства. Не понятно, спешил он, или это его нормальное передвижение. Его длинный плащ словно волочился по земле, приподнимая ворох пыли во весь его рост, и когда он подошёл ко мне, этот движущийся серо-жёлтый столб, облаком остановился ровно на мне и плавно осел как одеяло. Раздражённая слизистая оболочка глаз, мгновенно явилась наружу в виде слезливости, а вдох в носоглотку вызвал череду чихов; серией выдёргивания из себя остатков духа. Дед подошёл ещё ближе.
   "Как прицеливается гад",- подумал я и притворяюсь дальше.
   Он наклонился и стал присматриваться; прищур и так узких глаз, совсем закрыл хоть что-то напоминающее глаза, сморщенными и похожими на булыжную мостовую веками и как слепой котёнок водит мордочкой в поисках объекта внимания. Представляю фильм-ужастик, но мороз по коже притворный...
   "Он мне не нравится пуще остальных; скинь ему лет так, сорок два-три, он бы меня сделал!"
    "Хорошо, что есть так, как есть!"
   Из открытого беззубого рта, которым он сипло дышал, воняло табаком, причём ядрёным и отбирающим у меня последние кусочки чистого кислорода. Я сейчас наверно похож на ту тупую рыбу, которая широко открытым ртом, пытается ухватить последние капли жизни... Поправляя часто падающую винтовку с плеча, дед с размаху забрасывал её назад, и то ли от досады, то ли от собственной неаккуратности, он чмокал морщенными в ямы губами и пыхтел мне в голову... табачным чесноком. С винтовкой, дед закидывал полу плаща и обнажал керзовые сапоги, голенища которых когда-то были сложены гармошкой, а теперь на местах сгиба виднелись дырявые точки. Сапоги одеты на тонкие ноги облачённые в галифе цвета "хаки", но колени, то ли уже отвисли, то ли просто уже не разгибаются до полного выпрямления.
    -Хе! А я ведь его знаю,- вырвалось вдруг у него радостно. Он оглядывал всех, в том числе и меня, словно убеждаясь в том, что его слушают.- Он из соседней деревни. Сукин сын. Вот, цыган поганый!
   Когда он говорил, то слюна летела из его рта прямо на меня. Меня сжимало как лимон в соковыжималке; хотелось высунуть язык и подразнить им лающую собаку, которая гналась за моим велосипедом. Я поднимаю ноги, чтобы случайно не быть укушенным, а когда скорость падает, виляю на псину. И когда та отскакивает, набираю по-новой.
   Я брызжу слюной и щурю глаза как забияка... и такие же узкие глаза выражали злобу и ненависть, но такую, будто не настоящую, а провоцирующую на солидарность его окружающих.
   "Как та псина..."
   "Да, да - уловил ход мысли..."
   На него посмотрели только два здоровяка, но и те тут же отвернулись.
   Они стояли неподалёку от меня, буквально в двух-трёх шагах, возле сторожки, около лавке, где сидел побитый Коля. Я видел их всех в плавающем изображении; те амбалы были одеты в гиганские костюмы клоунов и раскрашены в чёрно-белое. Наклонившись немного вперёд, они играли на мизерных гармониках перед сидящим третим, клоуном. Тот тихо плевался и ещё тише ругался матом, словно боялся, что его кто-то услышит и накажет - а сам подпевал прикрывая ладонями рот и получалось на подобии хора голодных собак, поймавших жирную крысу и исполняющих особый ритуал в благодарность их собачьему богу "Рексу", за щедрое подаяние.
   Один из клоунов что-то подшучивал, выигрывая фальшивые нотки на несуществующие темы. Он это называл импровизацией и судя по его настроению, ему это нравилось. Короче баламутил шепотливую тишину, но веселился так, словно тоже боялся кого-то. И то, как реагировал на него третий - то бишь Коля, к кому собственно и адресовались шутки, было совсем не до смеха. Коля огрызался, чтобы тот отстал и плевал себе и тому под ноги, а гармоники играли и чёрные, круглые и блестящие носы, тыкались в воздухе перед третьим, словно комарики желающие тыкнуть обозначившуюся жертву.
   "Ах! Ну их..."- думаю, а сам...
   -Значит уловили его, паскудёнуша!
   Дед говорил нарочно громко, чтобы его слышали и опять зыркал на них, тех, что клоуны с гармониками.
   Такое ощущение, что я ему больше всего насолил в жизни и он, во что бы то ни стало, хотел мне отомстить. Только с помощью других и как можно по-жёстче. И чтобы видеть это со стороны и подсказывать: "Ты яму в печень. А ты дурень в селезёнку. Да яшо по разу, да по-сильней, да по-больней. Ы-ы-ы, доходяги! Да убейте же его наконец." Не понятный какой-то дед. Сидеть бы ему на печи, да жопу греть, а он нет, так и лезет нарваться. Ещё шуршит плащом, поднимает пыль, которая снова садится на меня.
   "Ух, трухлявый!"
   Дед достал папиросу и прежде чем её прикурить, долго мял корявыми пальцами, не отрывая от меня взгляда. Словно настраивается на что-то. Я даже сравнил это с похрустыванием снега в небольшой морозец, а появившийся дым, когда он закурил, напоминал струю из печной трубы дома. Вокруг полно снега, тоннели почищенных тропок и звёздное небо над головой. Поздний вечер над селом, луна. Я бросаю снежок; плюхнувшись в невидимую стену из непонятной материи, я обнаруживаю растекающиеся волны по всему прямоугольнику и этот долбаный дед плывёт, то удаляясь, то приближаясь, то снова удаляется, то снова приближается... Когда он приближается, увеличивается и похож на МОНСТ... Нет, нет - много чести для такой трухи; дутый войлочный мешок прохудившийся от времени. Не больше! А когда удаляется, он дует в губы сделанные в трубочку и исходящий морозный пар, тут же замерзает, превращаясь в ледяной проход в неведомое таинство. Только вонищи, не преодолеть - ни перетерпеть.
  По своей натуре, он чем-то смахивал на Колю, или я его к нему приравнивал, потому-что тоже как и тот, хотел почему-то меня задеть и поглумиться. Только так, по-своему, по-стариковски. Это прослеживалось по тем плывущим кругам - они как ни кстати имели общие черты; серо-чёрное полотно с зашлифованными краями походило на водную гладь. Смотрясь в это как в зеркало, ты видишь только то, что хочешь понять держа в голове образ этих двух людей и вспоминая их поступки.
   "Почему бы просто не взять зеркало и не по-фантазировать, глядя на себя?"
   "Философия..."
   "... философ..."
    -Ничего, ничего,- не унимался дед,- ночь передержим, а завтра. Завтра Тонька приедет, даст тебе прикурить. Будет тебе...
   -Почему завтра,- как между прочим сказал Лёха обернувшись и чуть не выронил с рук гармонику,- шеф уже ей позвонил. Наверно.
   Он оттянул накладной нос, державшийся на тонкой резинке вокруг головы, щёлкнул языком и выпустил нос из пальцев. Он сел ровно в то место, откуда был и взят. Последний аккорд гармоники, звонко брякнул растянувшись почти до пола и он ртом изобразил стонущий звук.
   Та Тонька, наверно и была хозяйкой, о которой толковали между собой клоун и плавующий дед. Я всё-таки решил деда не принимать всерьёз и сосредоточиться на других, более серьёзных членах этой группы. Колю тоже можно было вычеркнуть - ему слишком мало нужно, чтобы обезвредить; сделать просто больно и всё! У него сейчас есть обида и злость, это слабость. Сама основа, то есть, видимый мной реальный барьер - те два шкафа, они даже похожи чем-то друг на друга и тот, что ушёл в сторожку. Правда его я пока никак не увижу.
   "Лишь бы это не было ВНЕЗАПНО. Так надоело запрыгивать на высоту. Ведь выше головы я не смогу же прыгать всю жизнь."
   С теми двумя, мне даже один на один не справиться - даже рисковать не стал бы. Клоун уже давно имеет статус непобедимого шутника, а тут ещё двое!
   "Не-е-ет! Намажусь маслом и попробую угрём проскользнуть. Зато потом не буду жалеть, что не использовал последний шанс."
   А тут вдруг Коля не выдержал и заругался благим матом, и толкнул того, что часто шутил над ним. Здоровый клоун сделал два шага назад и выронил гармонику; та снова жалобно звякнула и выпущенный воздух сыграл последний аккорд словно сказал: "Прощай!" Клоуна кажется звали Андрей; маска стягивается в самом центре, вокруг носа и нанесённый грим приобретает вид завязанного узла прямо на нём. Он тоже в ответ толкает Колю, но не сильно. Но всё же тот свалился с лавки; я слышу звук упавшего тела и ударившись спиной у него вырывается что-то похожее на вопль подстреленной птицы; "шмяк" и лавка падает на него.
  "Всё падает, падает, падает..."
   Дед как раз переключился на них и выпущенный на волю переработанный никотин, словно следуя за хозяином, развернулся и уцепившись за дуло ружья, последовал за ним. Спина его плаща была испачкана белым и я как бы под балдой, хотел подскочить и хлопнуть его по спине, и прокричать: "С первым апреля!"
   "Какое первое апреля!"
    "Чё за бред? Куда меня повело!?"
   " Не туда!"
    "Стакан ледяной росы, да не один. А лучше на голову."
    А вспыхнувший по-новой Коля уже хотел накинуться драться на Андрюху; как пластилин из белого и чёрного катают в один ком, так и этот, перекатился и через мокрое стекло набрасывается снова!- но был удержан другим, клоуном - Лёхой и усажен на прежнее место. Коля всё это время не говорил, а словно рычал и было похоже на психический припадок, чем на внятое объяснение своей злобы. Он запел песню всего из двух слов "ау-ау", а руками изображал перебирание клавиш. Андрюха тоже не оставался в долгу и поправив шарик на носу, взял с земли гармонику и покачивая головой в такт песни Коли, ловил его ритм. Но был кроток и вёл себя не так вызывающе, как Коля; он вытянулся чуть ли не в струну, выпер огромную грудь вперёд, поджал нижнюю губу и готов был пуститься в рукопашную; исходящий звук из его инструмента подбирал соответствующий тембр пению и вот, пошла импровизация...
   Петухи - одним словом.
   "Как недовольный художник своей новой картиной, я размазываю до половины нарисованный рисунок круговыми движениями; кисть руки уже напоминает месиво грязи, а выкурив сигарету до фильтра, я нахожу что-то такое в этой размазне, что толкает меня на очередной порыв вдохновения и вот, ловкими движениями рук и кистей, появляется не то шедевр, не то профессионально выполненная подделка.
   Но это не важно; в такие моменты одновременных неудач и неожиданных прорывов в творчестве, всегда можно найти в кармане среди катушек нитей и другой карманной грязи десятикопеечную монетку, которую положив в зазор меж одного и другого, ты уверенно развернёшься и пойдёшь домой зная, что так было из покон веков, и не тебе быть тем, на котором станет мерка отсчёта."
   "А так, всё относительно! В том числе и из такого пластилина может получиться свисток!"
   "Что, слишком сложно? Да ладно! Жизнь, это не поиск трудностей, а преодоление сложностей!"
   Для деда это было, ни много ни мало, равлечением и слушая их, забыл наверно про меня.
   Теперь я его вижу в длинном расклешонном одеянии до самых пят; разноцветные в пёстром полоски по всей длине, придавали объём его скрюченной фигуре, а огромные красные пуговицы, походили на кнопки, но не более. Маска клоуна, как бы я не хотел, никак не приклеивается; то нос отваливается, то улыбка скашивается на бок и получается косоротая зверинная ухмылка.
    Пока они выясняли отношения, я, как бы от нечего делать, стал гадать, как же они со мной поступят. Дождутся, как они говорят, хозяйку, и видимо она должна принять решение, как  со мной поступить? Вот вопрос так вопрос, без неё значит не тронут, но по головке не погладят, это точно. А исход моего вторжения рисуется мне один, но он расплывчат и версии находятся так близко, что как саранча - напрыгивают одна на одну.
    Если размышлять логически, без подключения фантазии и насколько позволяет предчувствие "отхватить по самые не могу", то предположительно меня погрузят в машину как скот и отвезут в отделение милиции, либо скорее всего ментов сюда вызовут и уже по горячему меня тут примут.
   "Да, менты сами приедут! Приедут сами!"
   Вспоминаю, как забирали Януша; полный дом гостей, играет гитара и старшие в четыре голоса поют душевно и тут... Всё началось с выбитых стёкл окон, а затем дверь в щепки, хотя она была не назапоре... Нас молодых откинули в сторону, а ему связали руки и ноги сзади, называется "ласточка". И увезли... Это было второй раз.
   "Без разницы! Пусть будет хуже, потому что после хуже, уже будет некуда..."
   Составят протокол, посижу там сутки-двое, трое, если конечно же повезёт,- я же ничего не украл, даже больше пострадал, чем провинился. Выпустят под подписку о невыезде или как там ещё это делают и больше меня здесь уже не скоро увидят.
   "Может никогда!"
   А если вдруг посадят. Это если уже не повезёт, они же могут найти причину, им не привыкать. Тогда плохо. Исход такого события меня крайне расстроил, хоть он и был как туманный образ - вроде понятен и знаешь, что это, но не прижитой в сознании, чужой, одним словом. Но я опечалился и малость поник, и без того горем убитый. Это сравнить можно с тем, как человек привыкает к чему-то, или кому-то. Чтобы это ни было, оно живёт с ним и то понятие, что без этого уже никак, сглаживает недостатки, которые по началу просто бесили и выводили из себя.
   "На то время нужно - годы..."
   С появлением в жизни чего-то нового, даже нужного и ожидаемого, всегда начинается с напряжения и нервных затрат. Всегда приходиться сложно с чем-то новым. Есть у нас, у людей, такая хрень, не подпускающая, или правильнее будет выразиться, оберегающая сознание, внутреннюю пустоту и в некотором роде тело, от желания приклеиться к нам чуждого и на первый взгляд не нужного. А оно липнет и липнет, и уже со второго взгляда пуще понимаешь, что оно не нужно, а... нечистый! Пускаешь его к себе и тут-то видно всё как на ладони. Как ломает оно тебя и гнёт, а ты упираешься, лёжа на спине толкаешься обеими ножками и думаешь, что впредь тому не бывать!
   Ан нет! Сам затягиваешь петлю и это воспроизводиться автоматом, а потом уже рождается внутри тебя. И ты словно на верёвочке, следуешь куда оно потянет.
   Я всё к тому, что логическое размышление полезно где-то до, то есть ещё на не начавшемся этапе, где ты только готов к этому приступить и вот, сопостовляешь варианты и сравниваешь их с реальным исходом события. В моём же случае, логическое мышление, это не что иное, как сознанием вырваться из плена. Сознанием!
   "Но не телом! Оно должно принять первый, самый больнючий и коварный удар по самолюбию!"
   "Ну как можно что-то мыслить, если к твоей заднице приставлена горелка с зажжёным фитилём и нагревает твоё самое уязвлённое место."
   Как бы там ни было, я продолжал предаваться логике и следующее, что я подумал, а если не будет никакой милиции. Если они просто хотят обойтись без неё, что тогда? Этот вариант был более близок к своей реализации и помешать им ни что не сможет. Только что же они сотворят со мною? Жестокое избиение, увечье и в лучшем случае калекой вернусь домой, полностью или частично недееспособный к труду. И кому я тогда буду такой нужен. С цыганом-то особенно церемониться не станут. С цыганом не станут!
   "С цыганом не станут!"
   "С кем только станут..."
   "Я пьян. Я в тумане. Я пьян."
   "Я пьян?"
   Опять вспоминались слова Любавы, как она говорила про тётку Анютку и его мужа. Я представил эту картину в воображении и вместо тёткиного мужа, увидел себя. Нелепо и глупо. Мне показалось, что из глаз выступили слёзы, изнутри окутала жуть; я их сжимаю, а сам словно хочу проснуться! В ушах играет похоронный марш, а сознанием постепенно стала овладевает паника.
   "Да я с тех пор как тут, всё время нахожусь в панике. Что выдумывать-то..."
   От центра, пошла новая линия - чёрная, да ещё в обратном направлении; каждое пересечение с двумя первыми, несёт убывание от меня... Сначала вспорхнула одна птица; её хвост, с серо-белым, махнул перед самым моим лицом и только невидимые взмахи посылаемые мне в лицо, остались в моём воспоминании. Потом другая - она не так резко, просто плавно оттолкнулась от края и сотворив дугу к низу, улетела ввысь.
   Далее по быстрой очереди, глухим выстрелом они вылетали отбирая мои силы. Я рос вниз, кисть руки уменьшалась и не сжималась больше в кулак, а глазные зрачки тянулись к носу и я рисковал заработать косоглазие...
   Не знаю почему, но я стал терять над собой контроль. С рук вываливались нужные в быту предметы, идя по ровному, спотыкался о непонятные кочки и ухабы. Пытаясь что-то сказать, начинал заикаться, кашлять и чихать...
   "... будь здоров!"
   "... апчхи! Апчхи! Апчхи! Фу-у-у, спасибо. От души..."
   Раздражительность, как основа потери спокойствия; будто бы у этого нет перехода от одного к другому. На самом деле есть! Он как мост через глубокую пропасть и на самом деле, его перейти нельзя не заметно... Почему только это проваливается где-то в сознании и вернуть его, воспризвести картинку кадр за кадром, чтобы просто проанализировать, приходиться прикладывать максимум усилий, если не больше.
   Короче, я готов был на любые крайние действия, лишь бы покинуть это место. У меня дёрнулось всё тело и так получилось, что оно стало не подвластно мне; я отделён невидимой оболочкой и ещё немного, и увижу себя как бы со стороны. Да, это те самые птицы, уносящие мою жизнь! Я снова зажмурию глаза и пытаюсь собраться; нащупывая руками почву под собой, я ищу за что можно ухватиться - и в одной руке горсть пыли, а в другой мокрый песок. Там и там они просачиваются сквозь пальцы и понимаю, что опоры нет. А тело-то дёргает на срыв и вот, готов был как бы уже вскочить и бежать не глядя куда, но... огромным усилием воли, я заманиваю птиц обратно. Не так быстро, но те возвращаются...
   ... готов был как бы уже вскочить и бежать не глядя куда, но появившееся нечто непонятно откуда, удержало мебя.
   С возвращением у меня сильно заболела челюсть, от давления скрипят зубы, а от скрипа, боль в висках.
   "Любое моё неосторожное движение к побегу, приведёт меня только к погибели, и ещё раньше, чем это было запланировано."
   "Слава Богу, я в себе!"
   Возле себя я опять слышу стонущего задиру, которому недавно досталось. Его подтащили те двое клоунов и усадили на лавочку прямо рядом со мной. Вытянув руку в сторону, я могу дотянуться до него. Он всё кряхтел и жаловался на боль и на жизнь. Чуть в стороне, но напротив него, двое огромных клоуна играли на гармониках, слушая, как сидящий поёт своё: "Ау-ау-ау." И тем это так нравиться, что они незамечают себя, только что подошедших к ним.
   "Что это такое?!"
   "Неужели снова перебрал?!"
    "Да. Похоже на это самое!"
   "Проснись. Ты трезв! Ты трезв!"
    "Я трезв!"
    "Какая-то чепуха получается. Кому рассказать, посчитают за больного."
   Похоже это уже было; старый кассетник отматали назад и понравившийся момент слушают ещё раз:
                "...Цыганка с картами - дорога дальняя,
                Дорога дальняя - казённый дом..."
   "Грёбаный нытик,- подумал я,- получил одну затрещину, а ноет целую вечность. Аж противно..."
   Чёрная линия постепенно тухнет, увядает и уже пересекаясь с теми двумя начальными, гаснет с каждоым с ними пересечением. Оно пускает прощальные... не искры, а еле заметные вспышки, как хлопушки. Тем же временем центр расширяется и превращается в куб. Образовываются сразу несколько положительных линий. Они набирают обороты, поднимают дух.
   Думая об этом, становится легче. Это может благодаря ещё и тому, что не мне одному сейчас плохо...
   ... сплочением равных по духу и у меня получается взять себя в руки, успокоиться и впредь больше не падать духом.
   Сидящий неподалёку от меня Коля, продолжал (или только начал) в полушёпот ругаться в сторону побившего его и вообще, ныл за неудавшуюся жизнь.
   "Где-то я это уже слышал..."
   "Испорченный Purple!"
    ... Лёха как-то жалостно держит его за плечо, иногда поддакивает его подскуливавшему голосу и пытается успокоить, говоря то, как возможно они после смены, сходят куда-нибудь выпить и что-то там ещё про упругие дойки и широкие станки, из чего можно было сделать вывод о низком духовном развитии... Хотя на самом-то деле это было чистой воды брехня. Гнилой базар, как и сами они.
    Я же не забывал всё ещё изображать из себя полуотключенное состояние, но уши держал востро. У меня не было такой возможности, чтобы амплитудно крутить головой и держать всё вокруг под обзором, запоминать каждый угол, камень, след; когда случалась перебранка я почему-то этим не воспользовался в полной мере и следил, что они сделают с собою. Будто бы они ссорясь, возьмут и перебьют друг друга, а я благополучно удалюсь во свояси.
   Я боялся одного, что меня могут просто связать и бросить куда-нибудь под замок, и тогда мои шансы на побег уменьшатся до нуля.
   Как странно ощущать то, что время, которое я здесь нахожусь, словно замерло на месте; вертящийся на бешенной скорости клубок из серого вещества, в котором одновременно происходит миллион миллиардов смысловых галлюционаций и обычных там операций и реакций, на поверхность выбрасывает только мизерное ничтожество никуда не годных мыслей, и то те, которые я не могу как надо уловить и воспользоваться. В итоге получался один негатив, который только множился в геометрическом прогрессе и как он не переваливался через верх горлышка, для меня оставалось загадкой. Да и сам клубок был на некотором отдалении от меня, но я точно знал, что он из моей черепной коробки.
   Вот и судьба меня испытывала очередным разом. Тот самый, вышел из сторожки и, если верить острому слуху, направился прямо ко мне. С каждым его шагом учащалось моё сердцебиение, и вот, он остановился...
   "Ну и что теперь? Пьян или трезв?"
   "А что будет лучше в этой обстановке?"
   "Ты кого сейчас спрашиваешь? И о чём?"
    "Силы небесные, что это?!"
    "А я говорил доигра-аешься!"
    "Кому говорил?"
    "Да кому ж ещё, тебе!"
    "Господи! Свихнулся! Правду говорю! Свихнулся! Сам с собой говорю и..."
   Я успел только почувствовать как сильная рука схватила меня за шкирку, одним движением приподняла, развернула и усадила лицом ко всем. Свиду-то он не был так силён; и как я с ним тогда совладал, сейчас ума не приложу!
   "А это реально он?"
   "Чур меня. Чур!"
   "Может, хватит уже. Не надоело ли - понимаешь, эти игрульки. Занимаешься порнографией. Только из вас, кто кого?"
   Спиной чувствую холод кирпичной стены; я знал, что на самом деле это не холод, а обычный страх. Думалось о подходе смерти с косой, нежели о стене из кирпича. А может она уже сейчас стоит за его спиной и... боится заглянуть через его плечо, чтобы посмотреть на очередного... Любопытно себе признаться, что смерть, тоже может чего-нибудь бояться - например человека. Пусть она и выше него, но и ей же, тоже кто-то руководит. Ну или как там у них это называется.
   Когда сильная рука меня отпустила, то я качнувшись и как бы ненарочно, ударился затылком об эту самую стену. Словно спицей насквозь... Схватившись за голову, я тихо её потёр и широко открыл глаза.
   "Да будет свет, пусть и в образе фонаря на столбе..."
   "Фильм закончился, экран потух и зажгли свет!"
   Передо мной предстал хорошо освещённый двор, покрытый в несколько слоёв пыли с кусками разбитого и раздавленного асфальта. А также стекла, камней и огромных лопухов. Недалеко от меня куча красного песка. Прямо под крыльцом растёт подорожник и пахнет мятой...
   ... и внимательно смотрящие на меня члены банды, исполняющие роль охраны фермы.Четверо в камуфляже, здоровые, высокие и с ними ещё какой-то дед беззубый, но с ружьём. Этот тот, который хотел меня зацепить. Я видел их всех раньше, но только сейчас, в общем обзоре, все они предстали совсем по-другому; я реально не знал как себя вести при них, а зрительное давление, оказываемое в пять пар глаз, сжигало меня в считанные секунды.
   Самым интересным и наверно забавным, был дед. Все были неподвижны, только он крутился словно замедленный волчок, дымил папиросой и её ядрёный запах отравлял всё вокруг меня; я понял, что это было его главным оружием и он умело им пользовался даже против своих. А ещё его прищур - это прицеливание с обеих глаз, а я мишень; я прекрасно знал, что более от него не будет, но как мне не нравится этот прищур! В общем он не изменился.
   Те двое из ларца, почти одинаковых с лица; здоровые, лысые и одинаково одеты. Обтянутые кожей мышцы, словно играли при малейшем движении, да и сами движения напоминали действия пружины, или пружин. Навьюченные ряды стальных колец, отражали множество жёлтых фонарей и искрились при сжимании. Высокие берцы и ярко-зелёные шнурки по особому зашнурованы. Но у одного из них, шнурки пыльные. Я помню так делал Януш, только на кедах. Шнуровка получалась своеобразной, что по сути и логике практичных вещей, такое было не возможно. Но не верить глазам, считаю пустой тратой остановившегося времени.
   В чём-то они похожи. И мне это больше не нравилось, чем хотелось понять взаимосвязь между ними и Янушом. Не то, что они смотрели на меня враждебно что ли. Просто их увереность в том, что я уже не жилец, или, так пал в их глазах общесоциального статуса и снизошёл до существа пободно животному - раздавливала меня в лепёшку и закидывала в пропасть. Я чувствовал...
   "...месть!!!"
   Смотрел на меня и тот, кого совсем недавно побили. Коля. В глазах его я видел злость, но глупая, и улыбался он, и злорадствовал кривя рот и сопя, предвкушая скорую потеху. Многое я в них прочитал, но в конце вопросов, возникали одни и те же восклицательные знаки.
   "Это всё, на что ты способен!!!"
   "Ты будешь наказан сильней других..."
   Я ему скажу это, только в другой ситуации.
   Того, который меня развернул, звали Олег. Таких как он всегда зовут Олегами. От него пахло хорошей туалетной водой и ментоловыми сигаретами. Ни то, ни другое, не было ни престижным, ни дорогим. Просто напыщенность. По его движениям и солдатской выправке было видно, что он лидер, уважающий себя и всё то, что он делает. Даже когда он идёт, другие перед ним будто раступаются и путь его освещён звездой. Да, это тот самый человек, который в прошлый раз мне чуть руку не оторвал и которого я после отделал его же оружием. Ха! Мне смешно! Смешно и больно!
   Интересно, угадал ли он меня? И если да, то мне не сдобровать. Наверно!
   Поглядев в его глаза, я не увидел никакой агрессии, наоборот, что-то мягкое в его взгляде, чуть ли не дружелюбное. Словно не драка между нами была, а совсем недавно, тёплая встреча. А так, как-будто он уже сделал дело. Лишь спокойствие - оно было с приторным предвкусием либо острого, либо кислого. Но и то, и другое оставит тошнотворный отпечаток после его принятия, а точнее...
   Он опустился передо мною на корточки. Еле слышно хрустнуло одно из колен; через брюки выпирают мышцы ног, гляди и треснет прочная ткань, вдоль по полосе. Его коротко постриженная борода была прорежена в некоторых местах сединой, а в бровях имелись полосы, видимо шрамы от некогда полученных ударов. Согнутый пополам ботинок поскрипывал новизной, блестел от фонаря бледным пятном и вонял обувным кремом.
     -Ну, и откуда ты взялся, голубь сизокрылый,- начал он как бы вяло. Звучало так, словно его вопрос вскоре должен был перерасти в продолжительную беседу со мной.
   "Аж забавно как-то."
   В его голосе также не было ни злобы, ни ненависти,- единственное, что я заметил то, что говоривший человек был очень доволен собой, но невысокомерен. И это довольство от того, что поймал он вора, то есть меня; я чувствовал это внутренней стенкой груди на которой висела кошка, уцепившись когтями. По-другому не получалось. Предстоящая беседа наша с ним была просто чистой формальностью и пока ничего личного, и ничего не значащая. Только хорошо пахнущая туалетная вода и ментоловые сигареты. Тупой фарс.
    Не знаю почему, но на тот момент я решил за словом в карман не лезть и говорить с гордостью и достоинством. А может с наглостью.
    -Оттуда,- я медленно повёл пальцем в небо, изображая при этом полное равнодушие ко всему вокруг.
    -Не понял,- проговорил он. Дёрнулась вверх левая бровь, обнажив ещё один шрам,- чё за хрень?
    Я усмехаюсь его последней фразе и поднимаю на него глаза. На меня смотрят все.
   -Ну ты же сам только что назвал меня голубем,- я говорил медленно, словно пережёвывая мясной деликатес, фирменное блюдо дорогого ресторана. Морщил лоб, как бы изображая головную боль и, цмыкнул несколько раз губами, наслаждаясь изысканным вкусом. -Летел вот мимо, да залетел к вам. На свою голову...- как бы не договарив я закончил, отвернулся в сторону, ну типа мне всё пофиг и сплюнул сгусток слюны.
   А сам осторожно осматриваю искоса новую для моего взора обстановку фермы.
   Я заметил, что ворота закрыты. Но просто, без замков и засовов, на медную проволоку закручены в пару оборотов. За воротами дорога, которая прямиком вела в деревню, освещенна тусклыми фонарями вдоль дороги на перекошенных жизнью столбах. Бежать туда нету смысла - всё как ладонь на ладони. Надо искать другие пути отхода и главное, момент. Без него никак.
    Тем временем разговор наш продолжался.
    -А ты я вижу юморист,- он грубо усмехнулся, показывая, что хозяин положения, но останавливаться не собирался,- откуда есть, спрашиваю,- звучало уже как-то угрожающе, если не грозно.
    -Ну скажу тебе, откуда я,- ещё наглей я ему отвечаю,- и ты меня что, домой проводишь, что ли?- На последних двух словах я сделал акцент, как-будто хочу рассмеяться.
   Стоявший позади него один из охранников-близнецов, по-моему Андрюха, засмеялся дрыгая массивными плечами, но тяжёлый взгляд, развернувшегося к нему старшего, заставил быстро того заткнуться, проглотив смешинку даже не прожевав её. Он опустил глаза как провинившийся школьник и даже поменялся цветом лица. Я заметил эту перемену и понял, что в их обществе как минимум двое психов.
   С другой стороны к старшему подошёл тот, кого он недавно ударил. Коля. Псих номер один. Теперь он был до неузноваемости спокойный, что не могло ненасторожить. Осунувшись, бедолага как затравленный щенок стоял у ног своего хозяина и ждал очереди слова. Глядя на меня он состроил идиотскую ухмылку высунув язык и хотел было что-то сказать, но старший его опередил.
    -Послушай, как там тебя, голубь, не в твоих интересах сейчас цирк устраивать. Своего хватает,- он кивнул в сторону стоявших у него за спиной.- У нас хозяйка, дурная баба, она же тебя просто уроет,- он подставил тыльную сторону ладони сбоку рта и как бы шопотом добавил,- живьём закопает. -Сделав небольшую паузу для вдоха, он наклонился ко мне и продолжал умеренным тоном, явно не желая, чтобы его слышали остальные,- где-то месяца три назад, ты навещал нашу ферму?
   "Ну и что это?"
   "Он тянет к тебе руку..."
   "...чтобы затянуть сильнее петлю!"
   Как он смотрел на меня! Как это непередаваемо волнительно, когда от тебя что-то ждут, пусть и просто слово, ничего не значещее лично для тебя и для твоего спасения. Ощущаешь как бы власть от того, что единственное твоё слово, как-то повернёт ход дела совсем не в то русло, в которое планировалось по началу.
   Ну, и что ему ответить. Видно сблизи, что парень он нормальный, может даже больше, но что он хочет, задавая этот вопрос? Наверно, он меня просто не угадал или сомневается в догадках, вот и пытается таким способом вычислить того визитёра, который его мочканул.
   А может узнал, но ему нужно, чтобы я сам, лично подтвердил это. То есть, собственноручно положил голову на плаху. Даже не хитрец. Я бы назвал бы его большим, что приходит на ум с первого, а то и со второго раза.
   Зрачки незаметно увеличивались. И даже из-под густых бровей, я видел глазные яблоки, которые словно вращаются вокруг своей оси, постепенно набирая обороты, чтобы в один прекрасный миг резко остановиться, и крикнуть:
   -Та-да-а-ам! Я угадал!
   "Что угадал? Кого угадал? Зачем?"
   Это уже проходили. Примерно в начальных классах.
   "Ха-ха-ха,- смеялся я про себя,- ха-ха-ха,- повторилось само и по-моему я даже так пошевелил губами,- жаждешь мести за тот случай. Бедолага. Бедолажка!"
   -Ты думаешь если я буду всё говорить, то моя участь как-то облегчится?- наконец вопросом на вопрос ответил ему я.
   -Я могу перед Антониной Сергеевной, замолвить за тебя словечко. И, может для тебя, всё обойдётся малой кровью,- говорил он, с трудом влезая не в свой образ, а натягивая совершенно чужой и не по размеру костюм.
   "Малой кровью",- повторил я про себя.
   А он так ничего, мне нравится...
   Я слегка закинул голову назад и усмехнулся; никогда человек не будет думать о выслуге перед другим человеком, какими бы между ними не были отношения. Я уже прекрасно понимал, что ему надо. "Вот хитрец!"
    -Но ты же сам только что сказал, что ваша хозяйка дурная баба,- говорил я,- будет ли она меня, после моих признаний слушать. Ещё не известно, что для неё значит твоё слово! -Я почему-то подмигнул, но оно было к месту.
   Так, в своём голосе я заметил воскрешение и чуточку восторга от... Разговор следует по моему направлению. Но на несколько секунд воцарилось неловкое молчание; неловким оно было для него - для меня же это было погибнут с гордо поднятой головой. Ему пока нечего сказать; казалось бы тонкий намёк на откровенность, погасит его сомнение, и те сто процентов, ради которых он станет воплощением чьей-то мечты, наполнит сосуд до краёв и он станет на всеобщее торжественное обозрение. Но пока от такого, только накапливается напряжение и натянутость; натянутость, как перетягивание каната - кто сильней? Кто хитрее... Но на хитреца и ловец не промах.
   Ситуацию разрешил подошедший дед. Если быть точным, то он подошёл значительно раньше, просто... Он тянул за собой облако папиросного дыма, который не только не испарялся, но и следовал за хозяином в образе какого-то экзотического животного, будто привязанный за нитку.
   -Слышь-ка, Олежка, а я ведь его знаю!
   Дед однозначно не хотел сдаваться...
   "А на сапогах-то ещё та пыль! На босу-то ногу, в них мозоли не натирало. Лейтинант говорил: "Смотрите, чтоб грибок не подхватили." А ему-то немного больше, чем ему. На сколько? Да на два, может три годка. Не-е, не больше. Зелень ещё на руках и молоко на губах. Весь трясётся, когда ба-бахнет где-нибудь, или чья-нибудь очередь просвестит.
   А по-началу как было, голову задирёт, как скомандует: "Станвис-с-сь! Равняс-с-сь! Смир-р-о-о! Ррравнение на л-л-лво!" И стоишь как дурак, смотришь на него. И так почти два месяца, пока обучали. Уставь учили... Зажарило когда на этапе. Когда немцы бомбили, наш вагон так горел, что за горизонтом видать было. А он, как сукин щенок забился в угол и готов был заживо сгореть...
   Вот те и ""Ррравнясь! Смиррро!"
   Вцепился в балку... Еле оторвали падлеца... Руки обжёг, мундир там местами, сам глазища вылупил, вот такие (показывает кругляшки из большого и указательного пальцев) и ничего не видит... Как обосрался всё-равно... Потом ничего, отошёл. За руку здоровался, махоркой угощал. Всегда!
   Мне тогда осьмнадцатый годок шёл.
   Ха-ха-ха! Помню как деревню Орловку освобождали. Я огородами пробирался. Со мной ефрейтор Лещук. Тупой, как сибирский валенок. Думал, что тупее не может быть. Ан нет, обшибался! Говорю ему: "Не вынай башку! Снесут!" и пробираюсь дальше. А он мне: "Что снесут?" Ну не чёрт, а? Говорю: "Убери чердак, дубина!" А сам всё вперёд, всё вперёд. А он, то ли дурак, то ли ещё чем по-хуже обозвать. "-Ляг,- говорю яму,- ляг!" и как долбанул прикладом по неприличному месту... Как подкошенный свалился и давай визжать как баба. Ну я яму рот заткнул сразу же.
   А там картошка цветёт, белые цветки и пыльца. Да ещё жук этот, полосатый... Спрятались за кучей навоза. Крыльцо только видно. И вот...
  ... Глядь, из хаты выходит фриц, в одних портках сука. Закуривает! Сам белый, как смерть. Лещук затрёсся, как судорожный. Говорю: "Замри, а то застрелю!" А его ещё пуще колотит. Думаю: "Етить материть!"
   "Ну что, подкрасться и крикнуть: " Хенд хох!"
   "Либо сразу, пальнуть..."
   Что и сделал. Поднялся на колено и... Пах! Пах! Пах!
   Сигаретки, их-ния, правда, сладкие какие-то. Куришь, будто бы сахарную соломку. Фриц лежал с дыркой во лбу, свесив руку и голову с крыльца. А сигаретку-то в губах держал... Она дымилась тонкой струйкой... В кармане лежали в красивом таком портсигаре. Я так и прикурил. С дырочки кровь течёт.
   Выходит хозяйка, прям нагишом... Рубашка ночная сверху... Просветущая. Хотела потянуться, да так и остановилась, когда увидела меня. Говорю ей: "Что ж ты бл..ь такая, с фрицем изменяешь!" И тоже ей, в лоб. Не вынимая сигаретки...
   Упала, рубашка задралась, в красный цвет окрасилась. Хорошая баба была, жалко, что скурвилась. Плюнул я её в сторону. Срамотища. "Пошли,"- говорю Лещуку..."               
    ... дед хотел, чтобы его слушали, обращали внимание, почитали. Таков был его возраст и он в него верил, как дитя. Поэтому, любой повод, считал как необходимость что-нибудь сказать. Уважение через слово. Ведь до этого его не слушал никто и, что греха таить, никто не воспринимал всерьёз. От того его активность на общение шкалила больше того дракона, которого он повсюду таскал за собою.
   Но на этот раз дед в центре внимания. Очередной затяг и выброс в атмосферу пепла на несколько... сантиметров; ленты серого переплетённого шлейфа, чуть ли не в точности повторяли движения выпустившего их хозяина и долго его ещё сопровождали, а он продолжал говорить:
   - Из Знаменки-то, цыган эн-тот!
    -А ты-то откуда знаешь его?- спросил Олег повернувшись.
    -Так видел его там. Я в то время к эн-той, Любке, доярчихе их-ней, раньше заезжал, ну это... я, по ****ским утехам (говорил полушёпотом), ну и...
    -Ладно Прохорыч,- оборвал его Олег,- всё понятно. Не продолжай!
   Он снова повернулся ко мне.
    -У нас за последние полгода, увели семь голов скота,- он остановился в ожидании моей реакции. Олимпийское спокойствие. Он продолжает.- Скажи, ты к этому причастен?
   Его, почти дружеский тон, несколько настороживал меня, отчего немного омрачалось общение. Я понял, что потерял над ним контроль, раз он так, включил дурочку. Верёвочка вырвалась из скользких рук и ветер уносит мою ценность...
   Я-то прекрасно понимаю, что признавшись в прошлых грехах, резко усугубил бы своё и так, не простое положение. Именно с этого двора я увёл трёх бычков, остальные извините, не мои. Знакомы мне некоторые, кто промышляет тем же, чем и я, но их грешки на себя брать не хочу. Адьюсъ!
    -А в чём тебе ещё признаться,- выпалил я, посмотрев ему прямо в глаза. Я догонял недавно приобрётший статус, небрежно выпущенный мною из рук, и вот, пытаюсь ухватиться за кончик.
   -Что ты с ним телешься, брат,- вступил в разговор Коля, до этого всё это время стоявший за спиной Олега и рвался выговориться.- Давай нашкандыляем ему по самые яйца и пусть хозяйка забирает его чуть тёплого.
   Коля говорил с таким жадным выдохом и считал, что запрыгнул на пролетающий мимо скорый поезд; снесённый встречным ветром головной убор и мелькающие просторы удаляющегося края - он садится на мнимое кресло, а там - трава. Он промахнулся. И это через окна проезжающего мимо скорого поезда, видна стоящая на месте красота дивных равнин и перелесков.
   Олег не торопясь повернулся к брату, всё так же не вставая с корточек и показал из-под козырька кепки глаза. Движение напоминало имитацию поворота робота. Но то танец. А тут...
    -Если мне будет интересно твоё мнение, я тебя обязательно спрошу. А сейчас ,будь так любезен - заткнись,- последнее слово Олег крикнул, отчего вздрогнул даже я.
   Тут он выдал своё напряжение; как большой стеклянный сосуд, наполненный с верхом малиново-красной жидкостью, вдруг трескается на несколько небольших участков. Радующая глаз и переливающаяся на бликах солнца содержимое, словно в замедленном темпе разливается на жёлтый песок и на какое-то, совсем на не продолжительное время, застывает на поверхности в своём первоначальном виде. Как одеяло неббрежно скинутое с кровати. Но так устроен мир и прекрасному в нём отведено самую ничтожную малость... От жидкости остаётся блёклый цвет на песке и только...
  Коля покачивает головой, злобно улыбается выдвинув нижнюю челюсть немного вперёд. А потом приподнял правую руку кверху, треся длинными и худыми пальцами, с возгласом отверженного, но непобеждённого проговорил:
    -Я всё понял!
   За этим "я всё понял" следовал пёс, с прижатым под задницу хвостом, мокрым, но не от дождя и с рассечёной мордой. Пёс порыкивал в то место откуда шёл, скалил зубы, если встречался глазами с обидчиком, а когда морда пряталась за вислоухими ушами, слышен был скулёжь, такой протяжный иприглушённый.
   За этот короткий промежуток времени, пока Олег говорил с Колей, я воспользовавшись моментом, успел ещё кое-как осмотреться по левую сторону от себя. Вдоль первого корпуса располагалось ограждение, такое же, как и то, через которое я сюда перелез,- ветхое и только ещё больше поросшее молодым клёном. В некоторых местах просто не было видно, где клён, а где забор. И если мне попытаться бежать в ту сторону, то сделав небольшой крюк, мог бы выбежать к той же реке, вдоль которой я собственно и пришёл сюда.
   Ну навскидку вроде неплохой вариант для побега, если не считать того, что я просто мог запутаться в этих кленах и тогда... "Тогда", мог быть в любых случаях; не в том дело, что я имею нечто подобии атласной карты. Чертёж был как бы под боком; я его вижу когда смотрю на Олега, на деда и фонарь. И делая вывод, что в правой стороне для меня было всё как на ладони, а с лицевой - вид всех корпусов, о которые проложена асфальтированная дорога в трещинах которой уже растёт полынь и репейник,- там у меня меньше всего шансов на утёк. Значит, забор с клёнами лучший вариант. Да, можно ещё рассмотреть и главные ворота, здесь хоть ограждение старое, ржавое и по периметру колючая проволока - постройки времён Союза. Перемахнуть для меня не составит особого труда и если сразу влево, то за ним располагался пустырь, с голову поросший амброзией. Если успею добежать до него, есть шанс укрыться там, а потом как повезёт.
   К тому же забор с клёнами слабо освещён, если не сказать, что он в полном мраке, чем остальные объекты,- ещё один плюс и немаловажный. Ещё можно бежать туда, откуда меня и приволокли; это так, для количества вариантов и не больше. Самый близкий путь домой и если допустить, что я не плохой спринтер и смогу легко оторваться, используя всё тот же фактор неожиданности, то маленькие свинцовые шарики моих неприятелей, припрятанные вероятно в ружьишке беззубого деда, в один миг меня настигнут.
    Сопоставив все имеющиеся варианты, я снова вернулся к забору с клёнами, как наиболее реальному и несложно выполнимому для меня решению. И решил больше не мучать себя и ждать только момента для рывка.
   Да, я так любил, чтобы всё заранее было спланировано, расставлено по полочкам и обязательно не один продуманный вариант. И ужасно бесило, просто неимоверно выводило из себя, когда наступала "ВНЕЗАПНОСТЬ". От существующего ничего не оставалось; крошки сыпались под рубаху, под брюки, попадали в обувь и при ходьбе натирало мозоли. Я был похож на хнычащего ребёнка обиженного старшими и отобравшими у меня мелочь. Обязательно найдётся тот, кто скажет: "Хватит ныть, как баба! Дерись за своё!"
   Легко сказать "дерись..."
   Ко мне снова повернулся Олег и сказал:
   -То есть ты не исключаешь того, что в прошлые разы в гостях у нас был именно ты.
    Я снова усмехаюсь и прокручиваю в голове его слова. Ему надо опером работать, а не бычков сторожить - так и хочет меня разговорить, сводя к одному месту, с разных сторон.
    -Я же тебе ни о чём не говорил,- отвечаю ему.
    -Но так хотел бы,- не отставал он и было понятно, что это только бросок отчаяния на последнюю надежду узнать истину и ухватить её за хвост.
    Я не стал ему ничего отвечать. Явность его вопросов и их скучная сущность, сводилась к одному; он хотел вынудить у меня информацию, что-то там выведать, чтобы, наверно, выслужиться перед хозяйкой, о чём намекал недавно ему его побитый товарищ. Надеялся на то, что я оговорю себя или сдам кого-нибудь.
   Вот же наивный! Но что-то здесь крылось совсем другое; нисколько ему нужно было знать о моих налётах, сколько количество собранной обо мне информации, должно было стать разменной монетой на что-либо. Я об этом догадывался, иначе почему я ещё зверски не избит!
    Недождавшись от меня ответа, он резко растегнул молнию на моей спортивной куртке, распахнул её и оттянул футболку до плеча. Я даже не сразу понял, чего он хочет, но... Алый шрам отзывается эхом несколькомесячной давности; он несколько раз водит глазами то на меня, то на него, а я скосоротил рот, словно тот случай произошёл вчера. Олег усмехается, ведь стопроцентный предел им достигнут; он разлаживает скатерть ручной работы белоснежного цвета прямо на зелёную траву и прежде чем пригласить её, он готовит небольшую купель. Пробует рукой и представляет как она будет омываться, словно перед совокуплением с... Он с силой задвигает футболку на место и как-будто не специально, бьёт меня по челюсти; маленький щелчок и что-то становится на место. Ощущаю облегчение в области скулы и наклоняя немного голову на бок, приоткрываю рот. Боли нет.
  Олег достал из внутреннего кармана сигарету и закурил. Причём сделал всё так быстро, что мелкавшие руки и предмет розжига - зажигалка, балансировали переплетаясь меж собой, словно это было в руках фокусника, и вот ты ожидаешь подвоха; итог - обман зрения. Ловкость рук и капля мошенничества делает своё дело. Глубокий затяг, разгорается уголёк, а он прищуривает глаза испытывая удовольствие и смотрит, смотрит на меня; две секунды паузы, открывается рот и серый шар вываливается наружу. Остальное через нос. Я вдыхаю отработанный никотин и думаю о целой сигарете как о чём-то святом и многое время желаемом. Это только тяга. Нет - это лишь пустошь перед сдвинутым обстоятельствами очевидного. А пустошь - пустошь хочется заполнить только этим.
    -Три недели не курил! Три недели!- Удовольствие, с которым он выдавливал из себя эти фразы, чувствовались за километр. -Три недели, веришь? Единственное от чего спокоен, что курю я не от безысходства, а от удовлетворения возросшего требования к себе. Ну и что воришку, то есть тебя - милый, мы всё же поймали.
   При этом чуть ли не при каждом слове он указывал на меня той рукой, в которой держал сигарету, обводя круги красной точкой, цвета алого заката солнца.
   Потом он поднялся и отошёл в сторону, как в другую комнату, и находился словно ни со мной, ни с теми. Отрешённость, повеянная от него была ни чем иным, как меркой высокого поднятия над вс... землёй! Сейчас попробуй, обратись к нему - из-под земли вырвится демон и порвёт тебя как Тузик грелку. Он только и делал, что частые затяги и жаркий пятачок "LM", постепенно, но жадно приближался к фильтру. И вот, сизое облако над его головой как некий символ, отождествлял величие чего-то того, о чём он сам пока незнал, но которое обязательно узнает и в скором будущем. Пепел сгоревшаго ствола, срывается вниз и... Олег делает шаг назад и возвращается.
    -Может, свяжем его. А?- предложил Лёха осторожным звуком голоса, но прямо смотреть не рискует - может уже пожалел, что обратился, но закончить, закончил.- А то гляди, сбежит ещё. Мало ли что у него там, в уме! А?
  Лёха искоса посмотрел на меня, как-будто это была шутка и он ждёт моей реакции, словно мне должно быть смешно и я сдерживаюсь, чтобы не засмеяться.
   Тут дед вдруг как всполошился, зашевелил пыльным плащом, будто до этого спал; дракон дёрнулся хвостом, задел его ноги и несколько раз чихнул.
    -Так я в сторожке верёвку видел, я щас,- и хотел было уже отправиться за ней, сотворив с первого шага пыль до колен.
    -Дед, да угомонись ты! Стой, где стоишь,- остановил его Олег и пытается потушить окурок мелкими плевками, но не попадает.- Куда он там денется, голубь,- и усмехается.
   Он это проговорил с такой напущенной самоуверенностью и высокомерием, что наконец-то справившись с бычком, ещё раз усмехнулся и добавил как-то, словно кину пришёл конец:
   -Он и так уже не жилец.
   Самоуверенность его зацепила меня по самое не могу; у меня даже зачесались пятки, а после испытывал лёгкое жжение по всем ступням. Я уже поджал ноги для того, чтобы вскочить и кинуться бежать, но шум подъезжающей машины остановил меня от этой затеи. На корпусах показались фары дальнего света и тени корявого забора. Автомобиль остановился около ворот, отворилась дверь и вышла она.
               
                Глава  10
   Ночь ступила за полночь. Новые сутки и очередной отсчёт даты, перелистнул её на одно деление вперёд. Прожитый ещё один день, канул в небытие и статус отпущенного им, теперь определяет каждый по своему.
  Олег с каждым новым затягом порции никотина испытывал удовольствие от самого процесса курения и от того, как он вёл себя с пленником. Он считал, что обращался с ним самым что ни на есть гуманным образом, не переходя рамки дозволенного и корректно пытаясь разговорить того, думая, что тот разболтает про уводы скота с их фермы, сдаст своих дружков, ну и всё такое. Только узнать ничего не удалось. Пустяк. Но и без этого успешно проведённая операция, спланированная им же, возвысила его в своих же глазах - так сказать, подняла в нём самооценку. Олег не скрывал наслаждения и начинал представлять совокупление... А сам затягивался всё больше и больше, не стесняясь открыто улыбаться.
   Прямо как самурай - коротко, без лишнего, результативно...
   "Всё-таки из меня получился бы неплохой мент",- думал он, а сам-то думает не об этом.
   Олег закрывает глаза от приближающегося наступления пика блаженства, им же и выдуманного. Оно ложит сзади ему на плечо руку и похлопывает. Похлопывает. Тяжесть совершенно не тянет; она приподнимает.
   Олег стоял спиной ко всем так, чтобы никто не видел его лица. Ведь когда он о себе вот так вот думает, то бывает, что не прилично улыбается; Олег знает об этом, но такие минуты так дороги для него, что отвлекаться на неприлично улыбающегося себя, можно упустить самое главное, ради чего он себя так ведёт. Да и неприлично, это так...
    Ну вот и хозяйка. Шум подъзжающей машины вернул его в реальность. Он не стал докуривать и бросил сигарету под ботинок; несколько искр блеснули перед тем как последний дымок взвился над покрытой пылью землёю и исчез. Олег ещё пытался вообразить образ чёрного воина в паре с нею, но... она была за стеной и вход только с той стороны.
    Двигаясь навстречу хозяйке, он резко по-солдатски одёрнул китель, стряхнул с воротничка пылинки, вытянулся в рост и поспешил открыть ворота. Он именно поспешил, чтобы избежать неприятного момента с откручиванием проволоки - и Олег успел. Из-за тёмных стёкл, он не видел её лица и даже силуэта. Джип подплывал, шумя новыми покрышками и щёлкая мелкими камешками в разные стороны.
   Остановившись, автомобиль скрипнул каким-то одним из узлов агрегата, подтверждая новизну и положение. Антонина Сергеевна, заглушив двигатель автомобиля, также выплыла из обтекаемой и затонированной стеклом двери и направилась к воротам, только с другой стороны.
   Подходя к ней всё ближе, Олег заметил на ней облегающий сарафанчик, больше похожий на ночную сорочку, если не более что-нибудь интимное, под которым, и это было заметно всем, не было НИЧЕГО. "Ничего!" Он поблёскивал, как переливающиеся на летнем солнце камешки, на берегу тёплого моря. Волнительный холодок пробежал у Олега по спине и пояснице, и исчез где-то... а всплыл в пятках, покалывая и щекоча. Сарафан плотно облегает грудь, гладкий живот, изгиб спины, ..., бёдра - всё, что есть, выставляя практически на всеобщий показ, и не смотреть невозможно. Олег это видит и глотает большой комок слюны, слегка застрявший в горле; он думает о голоде и теперь ощущает его ртом, животом, волосатыми руками.
   Примерно то же самое испытывали и остальные, только с животным уклоном. Но виду не показывали, кроме  Андрюхи. Тот неприлично задрал голову, рассматривая хозяйкин наряд и бессовестно разинув рот. А во рту пена, как блевотина. Тьфу, мразь!
   -Антонина Сергеевна...
   -Олег! Вы не представляете, что вы для меня сделали,- с ходу заговорила она, не скрывая взволнованности и чего-то ещё, предвесника потрясающего.- Как я ждала этого момента!
   Жестикуляция её рук, говорила о многом. Она дышала волнительно, неровно и вот, перед самым важным и ответственным, когда должно всё наконец закончиться, она остановилась; эта нерешительность так ей не к лицу. А может она просто хотела, а ближе всего желала - мягкости, нежности, ласкового слова и надёжной опоры о плечо. И когда сильный ветер, такой порывистый, укрыться за спиной - широкой и каменной...
  А Олег представляет её без сарафана и оказывается заваражён; до сих пор у него не получалось воображать так искуссно и глубоко, а главное точно. Он понял, что замер и не в силах сдвинуться, чтобы скрыть срам.
   "Ну что, ещё сомневается?"
   "Ага! Наверно ссыт! Ты погляди на него, аж побелел!"
   -Да,- ответил Олег спонтанно. Он открыл ворота настежь, впуская её,- нам это удалось и вот он здесь.
   Будто по книжке читает.
   Он указывает рукой то место и ждёт пока она пройдёт вперёд.
   Олег также заметил, что она без макияжа и что ей так больше идёт - её заспанные глаза придавали ей ещё больше шарма и привлекательности, а помятый волос будто она только что с кем-то боролась или... неважно.
   Хозяйка резко остановилась поодаль ото всех и полушёпотом обратилась к нему:
    -Послушайте Олег,- неловко потирая руки, начала она,- я думаю ты понял, что огласка нам не нужна. И ментов тоже к чёрту!
   Она так неожиданно перешла на ты, чем ещё больше смутила его. И сама страдала смущению вопреки.
   -Мы с этим воришкой, сами разберёмся, по-тихому, по свойски,- она кокетливо взяла его за руку и стала также потирать её, как и прежде свою.
   Её кокетсво было неумышленным, но осторожным; держать себя в руках вопреки экстримальным ситуациям у ней наверно было в крови. Олег до конца не мог понять фразу "сами разберёмся" и "по-тихому", поэтому отвечал, до конца не понимая о чём его спросили.
    -Да, всё как вы скажете,- в голосе не было ни капли уверенности, что несомненно заметила и хозяйка. То было ей на руку.
    А Олег, разговаривая с ней, украдкой всматривался в её лицо и думал, как она красива вот так, без косметики, без накладного макияжа, так по-простому. Распущенный волос нежно колыхал ветерок, путая его между собой, как ковыль в летнюю пору на лугу. Лицо обдаёт жаром и вот-вот начнёт гореть. На голом плече, Олег заметил маленький шрам и теперь в его представлении, она стоит в руках с луком и стрелами. Вместо сарафанчика, перекинутая через одно плечо тигровая шкура. Такое же и на ногах.
   "Неужто я и впрямь втюрился в неё",- думает Олег и на несколько секунд забывает для чего она здесь.
   Сам насколько можно украдкой осматривает её с ног до головы и обратно, и лишь на короткое мгновение остановился взглядом на её бёдрах и груди, да так, что у него немного закружилась голова. Сейчас он упадёт и потеряет сознание, а когда очнётся, всё самое страшное, окажется уже позади.
   Чешет бороду, но незнает куда деть руки и подумав о том, как бы сорвать с неё этот тоненький сарафанчик, у него по коже побежали приятные мурашки, отчего он весь передёрнулся.
    -Тебе что, плохо?- спросила она, продолжая держать его руку.
   -Да что-то, повеяло... прохладой.
   Его губами и языком кто-то управлял, потому-что после онемения, они стали чесаться, будто к ним были приклеены ворсистые верёвочки и вот, их небрежно сорвали и выбросили. И звучало оно так, словно это неполноценный ответ, а оправдывание провинившегося школьника. Но так, или иначе, ответ получился таким, что ни он, ни она, его не услышали. Олег освободил нежно руку и спрятал её в карман, как что-то ценное и сердцу дорогое.
    Она было уже пошла вперёд, но сделав три шага, остановилась и снова повернулась к нему. При повороте, дрогнули её груди, что также не ускользнуло от его глаз, второстепенно затронув волнение. Ему показалось, что Антонина Сергевна это сделала специально-нарочно и может он даже смог угадать ход её мыслей - то, что женщина может испытывать при виде мужчины, смотрящего на неё такими вот глазами (да ещё то, как она одета). Но "самурай был невозмутим" и никому неизвестно, что Антонина Сергеевна ещё никак не решается решиться - на признание, на смирение, наконец на слабость.
   Томящее замирание - тишина.
   Она может вовсе о другом думает и этот Олег для неё ни как претендент или даже рассматриваемый вариант, а исключительно сила для ведения бизнеса... Может быть ещё как неприкасаемый запас,- только для чего, она и сама себе не могла точно ответить. Но это было нужным...
   Обоюдный вдох как знак, и встреча глазами требующая продолжения. И она первой стала говорить:
    -Вот, что ещё...
   "Вот, что ещё..." зависает в воздухе шаром наполненный водой... Ждёшь когда лопнет, но он замерзает и обязательно найдётся тот, кто его разобьёт в дребезги. "Вот, что ещё..." забытая в кармане вещь, как никогда оказывается кстати, но...
   Но неожиданный звук, а точнее сказать, лязг, словно удар железного предмета о мягкую, плоскую и влажную материю, прерывает её речь. Они одновременно смотрят в сторону шума и Олега уже не волновало, что у ней, при повороте дрогнуло.
   А увидели они такую, писанную маслом, картину...
   Сначала было пусто, серо и ничего не видно. Было слышно что-то, но что это - неразобрать... Затем мазня четырёхлетнего малыша, с непонятным объяснением всё того же малыша.
   Пыль. Да, да - пыль... Да не в глазах, а на... На чём мазюкает четырёхлетний малыш... Так вот - брат Олега - Коля, лежал на спине, задрав кверху руки и ноги. Он словно застыл в таком положении и только поднятый клуб пыли вокруг и около него, свидетельствовал о недавнем его падении и ещё чего-то.
   ... Малыш подрастает, а с ним и чувство к прекрасному, к тонкому, к ассоциациям...
   Было такое ощущение, что сбил Колю с ног бешенный порыв ветра, нёсшийся узкой, но плотной полосой и хвостом зацепил несчастного бедолагу. Стоявшие рядом... клоуны, также будто оцепенели и потерянным взором восторга, смотрели на своего сбитого товарища, забыв обратить внимание. на того. кто... В общем, картина "неожидали" или ближе подходящее название для меня "ВНЕЗАПНО пришёл пи...Ц."
   А дальше, если долго мучиться, что-нибудь получится... Так как-то.
   Почти чуть дальше от первого плана (валяющегося Коли и тупо болтающихся двух шкафов), малыш рисует задний план. Сквозь ту же завесу из пыли, размытой акварелью был виден и сам ветер; убегающий со всех ног прочь, как ученик от директора школы, который видел как тот из рогатки разбил окно. А что бежать - чай не убьёт же!
   Не все сразу поняли, что случилось; подросший малыш специально заложил в картину определённый смысл и падающий от фонаря свет, бросал тень на большой ком пыли и на удаляющуюся сквозь него фигуру. Сверкающие пятки глухо шлёпали, а отзвук эха, где-то над головами, обозначался и пропадал бесследно.
   Всё остальное размыто. Одно забыл юный художник, это поставить автограф где-нибудь в уголке, чтобы спустя какое-то время, этот рисунок смог обеспечить немного дальних его родственников, уже известному всему миру сюрреалиста.
   ... И только Олегу, пусть и не сразу, одному из первых удалось сообразить, что же всё-таки происходит. Недавно пойманный им пленник, на первый взгляд казавшийся обезвреженным, нёсся на всех парах прочь от своих пленителей. Олег видит его удаляющуся спине, а на ней (на спине)... При каждом скачке задирается её короткий сарафан и виден зад; две округлые половинки, поочереди дрожат в такт его шагу.
   "Тварь. Убью, убью, убью..."
   Да в придачу ко всему этому, он срубил с ног Колю, да так, что у того ноги запрокинулись за шиворот. Как воздушный поцелуй, на прощание.
   Но это так, мелочь.
   "Дерзкий ход,- думает Олег,- похожий на вызов."
   Тот пьедестал, на котором располагалось так кропотливо созданная им идилия из человека в чёрном и дамы в сарафане, дал трещину и теперь оставались какие-то доли секунд и он посыпиться на миллиарды и миллиарды мелких кусочков. Он ждёт этого с замиранием сердца и прижав ладонь к груди, надеется на то, что при обрушении это удержит его от разрыва.
   "Безумие. И так нелепо!"
   Не медля ни секунды, Олег срывается с места; он не за ним погнался - раненной рукой Олег хочет поймать её и одёрнуть сарафан...
   ... и на ходу командует остальным (Лёхе и Дрону), чтобы тоже бросались в погоню вместе с ним. Он перепрыгивает через брата, который уже безуспешно пытается встать, но валится мордой в пух земли, делая при этом вдох. Его перепрыгивают остальные (Лёха и Дрон). Последний бьёт носком ботинка по затылку Колю и тот вновь валится, растягиваясь во весь рост.
   "... Забег скакунов начался внезапным хлопком, или щёлчком - уже никто не вспомнит... Вперёд вырвался фаворит и он же пока лидирует. Второе-третье место поочереди делят самые явные оппоненты фаворита, но приблизиться к лидеру им не удаётся. Всё сводится к тому, что они смирились со своими спорными положениями, но никак ни с первым.
    Аутсайдер даже не смог стартовать; по непонятным причинам он сейчас лежит возле линии старта и по всем внешним признакам, пытается всё-таки начать бег. И бежит...
   Но беспорный победитель и она же единственная самочка среди участников забега, не удосужилась даже подойти к линии, а находилась далеко в сторонке. Она нежно расчёсывала свою длинную гриву пупырчатым язычком и испытывала от этого, настоящее удовольствие. Прямые пряди, на конце закручивались, подчёркивая её лёгкий стан и гордость.
   Вдруг на язык что-то попало; божья коровка запуталась в жёстких волосах и вот, выпуталась. Она с лёгкостью отрывается от слизистой поверхности и садится на её нос. Кобылка не выдерживает щекотливого прикосновения и громко чихает. Несколько раз.
   Кувырком, с каплями влажных ошмётков, насекомое покидает ворсистую поверхность и после нескольких переворотов, обретает баланс. В полёте оно приобретает себя и улетает."
   В это время, совсем одна-одинёшенька, Антонина Сергеевна стояла не в своей прострации и совершенно не понимала, что сейчас делается на белом свете; громкий впрыск эмоций, будит её сознание - и гладкая равнина под жёлтым светом луны, вдруг взрывается мрачным извержением подземного огня. И, все куда-то бегут, спешат, она видит их спины, удаляющиеся спины, и испытывает она не страх, а внутреннее истощение и тоску.
   Срывается план по отрезанию яиц и члена, и ей хочется надеяться, что срыв, несёт в себе отложенный на неопределённый временный срок эту операцию.
   "Закрыть бы сейчас глаза,- думает с завараживанием она,- и открыть, когда всё вернётся на свои места."
   Но не закрывает, а смотрит, как на ходу Олег срывает с плеча деда Захара ружьё (чуть ли ни вместе с рукой). Дед падает, бранится стуча дёснами, а плащ накрывает его голову и вместе с ним и брань. Пыльные подошвы керзовых сапог, блестят медными набойками времён социализма. Глядя на них, она вспоминает отца, а вместе с ним и мать. Но больше в памяти жива бабушка, со своей идейно-коммунистической идеалогией строительства чего-нибудь нужного, и для кого-нибудь хорошего. Сейчас ей кажется, что бабуля была права, но время, внося соответствующие коррективы, само поправляет создающиеся ошибки и ставит выбившиеся индивиды на свои места. Что в итоге не с каждым попути...
   Она видит спину Олега, который также на ходу целиться и дважды стреляет в удаляющуюся фигуру. Ей плохо виден убегающий, но тёмно-синий силуэт, со сверкающимися пятками, словно снимок фотоаппарата, щёлкает о затвор и передаётся в память.
   На фоне этой суматохи поднимается дед Захар. Он откидывает полу плаща с головы и ничего понимающий, ищет на земле выронитую изо рта папироску; разбрасываясь искринками она кувыркалась вдоль множества отпечатков следов и где-то затерялась. Перепуганный дед хлопает себя стряхивая пыль и искры, и вздрагивает от прогремевших выстрелов.
   Вздрагивает и она. Всем телом... Интересно, он многое пропустил?!
   Но те пришлись мимо цели, а беглец резко свернул влево, в самые кущири кленовых веток и скрылся из виду. Бросив ружьё, Олег также бросился в гущину растений, но плотно растущие ветки быстро задержали здоровое тело, больно поцарапав его лицо. Подоспевшие Андрюха с Лёхой также попытались прорваться  в том же месте, но как и их шеф потерпели неудачу, охладив пыл преследования.
   Только дед Захар, когда обнаружил свою цигарку, вёл себя спокойно и никуда не торопился. Он тихо доковылял до брошенного своего ружьишка, поднял его и что-то бурча себе под нос, стал его обтряхивать и приводить в порядок.
               
                Глава  11
   Не хочу показаться самым умным, но почему многие люди (побоюсь сказать, что практически все, дабы не ошибиться и никого не обидеть зря), пытаются предстать перед другими людьми, совершенно ни теми, кто они есть на самом деле. Паранойя - быть на кого-то похожим, копировать в точности до неприличия и неузнаваемости, потерять собственное лицо... Правда многих, из этого числа, можно оправдать хотя бы за то, что они стремятся быть похожими на тех, за кого себя выдают, а не искожают некрасивую реальность. У остальных не заходит дальше, чем сама возникшая мысль.
  В этом я не нахожу ничего плохого, наоборот - стремление измениться к лучшему, если своего не получается развить... Избавиться от привычки жить прошлым, работать с отхожим материалом, по схемам, по таблицам, напечатанные ещё на жёлтой бумаге. Выработать качество жизни, наслаждаться настоящим - будущее-то само придёт.
   Развитие. Уметь развиваться, совершенствоваться, быть двигателем прогресса, а не рядовым его участником.
   Что-то подобное наблюдал сейчас и я. Только в микроскопическом варианте.
                ***
   Вызывающий наряд хозяйки не оставил и меня равнодушным. Она была красива! По-настоящему красива! Я бы с удовольствием уединился с ней в тёмной комнате, в укромном местечке. Не в обиду Любаве будет сказано, но отыметь такую стерву (а она стерва однозначно), было бы оплошностью...
   ... Януш водил домой какую-то школьницу. Лиза по-моему звали её. Она была в чистой школьной форме, с ранцем с изображением Буратино, в чёрном фартуке и белых гольфах. В белых волосах розовый бант.
   А когда была раздета, от школьницы ничего не оставалось; взрослая женщина с замашками опытной... давалки.
   Януш долго уговаривал меня зайти в комнату где находилась Лиза. Голая Лиза.
   -Надо когда-нибудь начинать,- говорил он и подталкивал в спину.
   -..............................!
   Мне не понравилось. Лиза была очень раскрепощена, а я, как привязанный к позвоночнику железный прут... Лиза всё сама сделала. Я только еле сдерживал слёзы и сопли, когда натягивал обделанные трусы, а потом и брюки.
   Лиза ещё появлялась в нашем доме. Но в моё отсутствие, нагрянули её родители с роднёй... Это было ночью, когда все уже спали. Они облили входные двери бензином и подожгли их. А потом били стёкла на веранде, в коридоре и в ближних к выходу комнатах.
   Первыми в хату ворвались несколько здоровых мужиков и начали крушить всё и вся. Бабий визг заглушался треском и щелчками, а затем стоном и грохотом упавших тел. Среди нападавших были и женщины; они трепали всех за волосы, шлёпали по щекам и губам, а кто-то из них, даже кусался.
   Януш отбивался как мог, до последнего. Разбитые в кровь кулаки отказывались сжиматься, а подбитый глаз уже ничего не видел.
   Кто-то из нападавших крикнул: "А ну, давай их баб раком ставить и пердолить поочереди!" Какая-то визглявая женщина ему ответила: "Я тебе дам поочереди пердолить! Дома бы успевал!" Раздался грубый мужской хохот, но избиение никто не прекращал. Потом опять тот же голос предложил: "Ну надо же их как-то наказать, чтобы неповадно было этим черножопым!" Та же женщина ему отвечала: "А сейчас ты чем занимаешься, хрыч старый?" Снова хохот, да в придачу ещё и женский.
   Кому-то из цыган удалось вызвать милицейский наряд. Помятый и потасканный жизнью милицейский уазик, со скрипом остановился возле ходившего ходуном дома и оттуда, словно через разбитое отверстие горох, высыпалось сразу несколько, одинаково одетых людей. Они только подлили масла в огонь и так бушующего пожара. Кепки, дубинки, даже ботинки и те летели по разным сторонам и в опустевшие окна. Даже бедный уазик и тот перевернули и он загорелся синем пламенем, как прощание с прошлым веком..."
   Мне даже показалось немного странным то, что я, находясь на грани линчевания, помышляю о телесной похоти, включаемое тем же больным воображением, что и прикидываюсь пьяным. Но о самом главном, я конечно же не забывал не на секунду, не смотря даже на приближение плотонического оргазма. То, что выпал шанс бежать именно сейчас - я это понимал каждым кончиком своего нервного окончания. Однако, помнил и понимал то, что другого шанса просто может уже не быть - никогда. Другая его сторона печальна и в чёрных лентах.
    Те, кто находились вокруг меня устремили свои похотливые глазки на приехавшую женщину, а точнее на её прозрачный наряд и то, что под ним выделялось. Выпуская слюну из грязных ртов этих камуфляжных истуканов,- и всё, тает...
   ... как масло, или мороженое выставленное на солнце,- раз, два, и нету. Так и здесь - стоило показаться, пусть и не солнцу, но всё же,- и поплыли корабли по течению... в пустыню... скорпионы ползут, а они их не видят, слепцы...
   ... и тут я понял, вот оно - идеальное стечение обстоятельств плавно ложится на мою ладонь и упускать его я просто не имел, ни малейшего права. А право - в руке не удержишь и зубами не оторвёшь; оно как перо щекочет нос и пятки,- и не возьмёшь его в руку и не распишешься на бумаге или ещё на чём-нибудь, в собственном бесправии. Ведь дома меня ждали жена и маленький сынишка, которым я нужен, жизненно важен и необходим.
   Именно эти мысли стали последним толчком к срыву с места; побуждение на действие подтолкнул ещё тот, кто ещё не до конца испарившийся из сознания смотрит на меня не отрываясь, и я чувствую, что он говорит, говорит, говорит...
   "... а помнишь, когда мы это сделали... кто тебя тогда вытащил... а-а-а, молчишь! Молчи... не хочется быть запасным вариантом,- центр внимания должен быть если не тобою, то хотя бы рядышком. Правда?.. Правда!.. Тысячу раз правда..."
   "...ты чаще думай обо мне. Правда... ты тысячу раз убедишься в том, что я был прав... горько только будет... потому что не веришь правде... Правда! Какое гордое слово! Такая мотивация на борьбу, на действие... веришь?!"
   "Хочу..."
   Поджав ноги как можно глубже под себя, я уже хотел вскочить и побежать, но вдруг ко мне совсем близко подошёл Николай, и я решился на слишком опрометчивый шаг, но такой желанный. Резко вскочив, я что было сил нанёс сильнейший удар с правой боковой, точно в челюсть Коле. Я не мог промахнуться; исключение состовляло самую мизерную долю... даже в процентах не могу выразить, насколько была вероятность этого. В этот удар я вложил всю свою злость на него и таким, как мне кажется, изумительнейшим способом, отомстил ему за пинок по рёбрам. Коля не успел просто понять, что произошло; он открыл рот, что бы сказать... Что он мог сказать? Что вообще умного, может сказать псих?
  ... он сначала подлетел, описал дугу спиной в воздухе, словно прорисовал направление моей руки и рухнул на спину в отключке. При этом глубоко закатив глаза, словно хочет посмотреть что у него там за спиной. Я это заметил так, уже пролетая мимоходом, потому что ноги меня несли вперёд моих мыслей.
   Уже со старта я почувствовал некоторый прилив сил и положительный подъём духа. Как будто вырвался из трясины, которая давила на мои чресла и тянула в себя, во внутрь... и вот, я, каким-то чудесным образом освободившись, ощущаю ту свободу, что обычные движения, создают иллюзию полёта. На самом деле всё было как и раньше, только оказавшись выброшенным из обычного русла бытия, осознаёшь её реальную цену.
   С каждым проделанным шагом я увеличивал и так высокий темп моего бега. Ну по крайней мере мне так казалось. Мощная волна, послужившая толчком откуда-то из-под земли, пружиной выбрасывала что-то мне в спину; огромный, сразу не поддающийся зрительному восприятию шар, но осознающий его величину, ты ожидаешь толчка. Мощного толчка. Подрагивания земли, предвестники рвущейся наружу силы, приподнимают земную кору на пару сантиметров, зажигают огнём пятки, они чешутся и поэтому надо бежать.
   И я бежал.
  Уже буквально через несколько шагов, когда я поравнялся с кленовыми зарослями, вдруг услышал у себя за спиной два выстрела. Они грохнулись в такт чего-то... Словно так и должно было быть - быть по сценарию. Я тут же почему-то повёл носом в надежде почуять запах пороха; пули пролетели где-то рядом со мной, колыхнули кончики волос, ничуть не задев меня в целом. Только впереди раздербанили несколько веток в щепки и подняли вверх разорванные листики. Не то чтобы я испугался, просто после выстрелов у меня ещё больше повысилось содержание адреналина в крови, который значительно прибавил мне сил, резервуар которого не имел краёв, и заставил лучше думать.
   Тут же я резко свернул влево в самую гущину. Нырнув щучкой в кусты, я выиграл несколько метров дистанции вперёд, а затем опускаясь в полуприсядку, дабы избежать снижения скорости из-за разросшихся веток, да и просто чтобы меньше пораниться. Но травм избежать мне всё-таки не удалось. Я исцарапал лицо и руки, а верхняя часть спортивной куртки превратилась в обрывки; я сразу освободился от разорванного вдоль рукава, а разошедшийся замок, концы которого зашли за спину и из-за которого мне пришлось бросить её на поломанных мною ветвях, оставляя следы для преследователей. Но как бы там ни было, я всё-равно пёр напролом и не останавливался, хотя боль уже ощущалась значительно. Пробираясь глубже, мне становилось труднее и я вовсе опустился до земли, и продолжил движение ползком, только бы оторваться от преследования. Моя футболка также рвалась, а поцарапанные раны щипало от пота.
   Вообще чувство скорой свободы, очень благоприятно подействовало на меня; я почувствовал непреодолимое желание взлететь над землёю, смотреть с высоты и быть независимым в самом прямом смысле этого слова. Выбравшись из кущерей, мне надо было повернуть направо, к реке, но что-то мне подсказывало не торопиться и свернуть влево и затаиться. Что я собственно и сделал; припав к земле всем телом, я стал выжидать, ведь они должны были погнаться за мной,- и вот я слышу топот бегущих изо всех сил людей,- слышу ругань и тяжёлое дыхание с хрипотцой. Представляю себя на высоте и хочу увидеть их, но ночь для всех одинакова и покрытая мраком поверхность земли, словно пропастью являет собой отражение, и я смотрюсь в него как в зеркало... как в зеркало...   
   Треск сломанных веток и ругань недовольных этим людей, пробирающихся сквозь затор из колющих растений. Приближаются! Слишком долго они всё это делают, я мог бы очень далеко уйти, но тактику я избрал верную и потому не отступаю. Выбравшись наконец-то на свободный участок, люди кучкой ринулись к реке, оставив меня одного в трёх шагах от себя; в это время я совсем не дышал,- азарт нахлынувшей волной, как на крыльях нёс меня над бушующей и текущей в бездну лавиной. Я хочу встать во весь рост развести руки в стороны и ловить всем телом встречный ветер и при этом не бояться, что меня снесёт вниз.
   "На задницу приключения ищешь?.. что сказать тебе, удачи... Ты в самом эпицентре. Лови!"
   "Ловлю-ю-ю..."
   Поняв, что они уже далеко, я встал и крадущимся шагом направился в противоположную от них сторону, к главным воротам, на проволоку скрученные. Почему-то мне думалось, что опасности там нет и перейдя свободно дорогу, спущусь вниз в амброзию по самую голову и спокойно буду пробираться домой. Пусть и самым дальним путём, но безопасным.
   Снова что-то забилось молоточками внутри меня; встряхиваемые крылашки и отлетающие от них маленькие пушинки, крутятся в воздухе и падают по спирали в... Но падают, словно сброшенные кем-то, и так небрежно, с отвращением...
    "... а помнишь, когда твоя родная мать тебя неузнала. Каково?!.. ты лучше вспоминай,- по-копайся в памяти. Ковырни по-глубже..."
    "... она прошла мимо и даже не посмотрела..."
    "... не надо. Лишнее..."
    "... почему не надо? Почему лишнее? Смотри в корень, в глаза..."
    "... да я понимаю, что это правильно... Я сейчас не о том. Я как бы не готов..."
    "... готов - не готов! Иди..."
   Там было светлее, но безопаснее. Но подойдя ближе, я увидел хозяйкин джип, а рядом никого. Я всё-таки решил перестраховаться и прислушаться к обстановке. Тишина. Проступивший пот больно щипал мои раны, перемешавшись с кровью, медленно стекал вниз. Вид же у меня был просто не передаваемый. Футболку наверно было легче выбросить - от неё остались только мелкие обрывки, которые мешали мне свободно передвигаться.
   "... нервы ни к чёрту. При чём тут футболка и её лоскутки? Чё, не на что больше переключиться?"
   А вдоль правой штанины, прямо по шву, разорвано голенище. Но нога цела. Развязанные шнурки своих некогда новых кед, я перевязал и пошёл вперёд.
  От обретённой свободы у меня, несмотря ни на что, было приподнятое настроение. Я знал, что расслабляться ещё рано, но всё-таки некое ощущение расхлябанности меня "подхватило". Я даже дышал по-другому - по-новому, аж голова закружилась, а часть ног стала как вата. За мною гнались четыре дурака, которых я направил на ложный след, а сам спокойно ухожу в другом направлении.
   "Ха! смешно."
   "А как было семь минут назад? А?"
   "Ой-ой! Чуть не забыл..."
   Я увидел сторожку, только теперь с задней стороны. Бьющий свет фонаря, делал её тёмной, мрачной, но и тоже частью меня. Я как прилип к этому месту и... жаль, что у меня нет крыльев и возможности сматывания прошедшего времени назад как в кино. Но пристраиваюсь, представляю и... вижу. Ощущаю себя с той стороны, потом вижу, что я всё ещё прислоненный к холодной кирпичной стене и мокрый. Хочу заглянуть себе в лицо, как держу руки, наклон головы, глаза... Глаза лучше языка, расскажут всё о своём хозяине... своему хозяину. Скрученный калачём клубок, вызывал жалость и злобу. Ничтожество.
   "Ничтожество,- говорю сам себе,- как всё выглядит ничтожно. Бя-е-е..."
   Встряхиваюсь. Не желаю и не хочу думать теперь об этом.
   Иду.
  Осмотревшись вокруг своей оси, я вышел на свет расположенный у ворот фермы. Настораживающая тишина, как подготовка к чему; я нахожусь в самой середине и весь существующий свет направляется на меня.
   И дождался...
   ... и тут я увидел неспешно шедшую хозяйку к своему автомобилю. Она прошла через ворота и уже находилась возле своего автомобиля. Увидев её, я либо с ума сошёл, либо просто обнаглел до бездонья и края... Хотя то и другое имеет одно значение. Сделав так, чтобы моих шагов не было слышно, я незаметно подскочил к ней сзади...
   Она только успела обернуться. Словно чувствовала моё приближение как предательские коготки любимой кошки, запрыгнувшей на спину и корабкающейся в верх на плечо; животное нисколько не желает причинить боли хозяину - просто так оно себя ведёт. Она хотела было уже закричать, но пользуясь своим преимуществом в скорости и силе, я одной рукой обхватил её талию, а другой закрыл ей рот. Длинные ресницы хлопнув несколько раз, потом будто приклеились к бровям, а зрачки расширились: не то удивление, не то страх, не то я обрёк её на "ВНЕЗАПНОСТЬ". И так мне стало не по себе от этого, так я почувствовал собственную наготу, словно раскрыл ей свою самую заветную тайну, ту самую печальку, про которую говоришь заранее зная, что услышанный её, вскоре... исчезнет.
   "Да ничего, бывает! Не парься из-за этого, а парься лучше в бане. Ха-ха-ха!"
   "Да ну её ко всему, к нечистому..."
   Для пущей властности перед нею, я поднял её, сильно прижав. Не смотря на комплекцию, она была как пушинка. Чувствую, как напрёгся живот, а грудь приподнялась. Щёки зарделись алым и желанным.
   Сейчас уже не то - сейчас по-другому! Меня теперь только забавляло это - и странно как-то. Нет, в тот момент я действительно сошёл с ума. Обретя свободу несколько минут назад, я мог же её и потерять, забавляясь с этой женщиной, не представляя даже, что где-то совсем рядом, четыре одинаковых клоуна, ищут меня. Но прикоснуться к ней, так сказать, откусить кусочек сладкого на дорожку... Ну по-другому не могу, язык не поворачивается выразить это ощущение.
    Её испуг был как само собой разумеющееся и ставить этот эпизод как одно из проявлений "ВНЕЗАПНОСТИ", я бы не стал; для меня было интересным наблюдать его развитие в человеке, который вообще, либо не совсем знаком с ним, либо если и знаком, то только понаслышке. Я жаждал лить масло на "ВНЕЗАПНО" вспыхнувший огонь, но я обманулся. Огонь был ни чем иным, как искрой пущенной на встречный порыв ветра; взмывая вверх кружа словно светлячок, он теряется во мраке,- и чем он был, и как ему имя - не будет в остатке даже пятна.
   Наверно мой "фэйс" ещё был очень непривлекательным. Но напугало её не мой вид, а моё неожиданное появление. Банальная вспышка, оборот, но прежде предчувствие, "ВНЕЗАПНОСТЬ" с замиранием сердца и задержкой дыхания. Как мышка перед тем, как захлопнуться ловушке, или хуже того, капканчик. Её глазки расширились до глазищ, белки округлились, а голубое небо в самой серёдке, с проплывающими мимо облаками, ещё чуть-чуть и выплывут наружу. Приблизив своё лицо к её, я тихо прошептал.
    -Тише мадам, тише.
   Она смотрит на мои губы и кажется не слышит, а просто читает по губам.
   "Глупышка!"
   -Я не причиню тебе боли,- говорю я. -Я добрый! Не бойся!
   Чёрт, какая она красивая! Бестия! Она попыталась вырваться, но я ещё сильней прижал её к себе, не давая возможности шевелится; как пойманная врасплох жертва, муха в паутине, бьющаяся в припадочных конвульсиях, только затягивала на себе хомут и лишала себя возможности освободиться. При этом, всё это время я смотрел ей в глаза и пытался понять, что она сейчас ощущает и собирал из узнанного, разбросанный по полу пазл. Женщина снова дёрнулась пуще прежнего; встрепенулись волосы и приподнялась грудь. На что я только широко улыбнулся. Улыбка отозвалась болью в челюсти, но приятной.
   -Да не дёргайся ты,- от боли вырвалось у меня.- Что, приятно чувствовать себя королевой? Скажи, приятно?
  В ответ она издала еле слышный стон, но не отчаяния, а... как бы находясь в позиции ожидания; навострённые кончики её маленьких и пухлых ушек, еле заметно шевелились, словно передавали по воздуху сигналы радиоволн. Но тело не дрожало - оно желало, желало разразиться громом, извергнуть лаву и пролить дождь из кипятка расплавленных валунов и отвесных серых скал.
   Представив это, у меня дёрнулась верхняя, левая сторона губы, и я вспомнил Колю и его чуть не наступившую эпилепсию.
    Когда я понял, что она скорей всего напугана, чем что-либо другое и не будет больше делать глупостей, то быстренько посмотрел в сторону откуда прибежал, и на территорию фермы - ни тут, ни там никого не было. Положение, в котором мы находились, всё больше и больше меня забавляло. Я превращал жизнь в игру, в опасную лотерею, и незная точно откуда в следующий раз прилетит, снова заглянув в её глаза как бы сверху вниз, я превозмогая боль злостно и широко заулыбался.
   Я опустил её и понял, что она без нижнего белья. Стерва, дразнится, только не меня, а его.
   Она как-то подсела под меня, поджалась, будто согласна на что-то. Мне уже не хотелось причинять ей зла; хотелось хлопнуть её по попе и отпустить. Но я тут же вспомнил, что только несколько минут назад я был весь и полностью в её власти, но не успела она насладится собственным триумфом, даже просто увидеть меня, как роли наши резко поменялись и теперь она в моих руках. Осмотрев её с ног до головы, её шикарную фигуру, я сделал то, что наверно не должен был делать, по-крайней мере в теперешнем положении. Я осторожно отпустил ей рот и вцепился в него своими губами. Свободной же рукой я взялся за её пухлую грудь и нежно так сдавил.
   "Малина. Однозначно малина и что-то ещё... Смородина наверно, или ежевика. Я ежевики никогда не пробовал. Что? Желание загадывать. Но это же не по-настоящему! Только сравнение с нею..."
    Так мы простояли около полминуты практически без движения. Может минуту, может даже две. Я видел близко её закрытые глаза и опущенные брови, то ли от удовольствия, то ли от беспомощности, но скорее всего от последнего. Но так или иначе, она не сопротивлялась, а я наслаждался её близостью губ. Её тело медленно расслаблялось - спина прогибалась подаваясь ко мне. А рука держащая за талию глубже впивалась в её кожу; оно отзывалось поддатливостью и желанием. Она клонилась назад под моим давлением, а я наклонялся за ней, втягивая её губы глубже в свои... Нащупав её язык, я стал прикосаться к нему своим, облизывать, поддевать его кончик и вытягивать на себя как крючком.
    Но через некоторое время ей, видно, надоело терпеть мою наглость и она резко выпрямившись, со стоном укусила меня за нижнюю губу. Я отскочил от неё и застонал от боли как от тока. Привкусом я почувствовал кровь и чуть было не взбесился, но отступил; голову окунули в жар, но я вытерпел. Вспыхнувший яростью зверь громыхнул стальной клеткой, но не выпустил себя,- на желание ударить её я решил вернуться к реальности и что мне просто необходимо уносить ноги с этого места и как можно скорее, пока "быки" не спохватились и не вернулись назад. Она же стояла не двигаясь, но по её глазам я понял, что ждала от меня ответных действий готовилась их принять.
   -Дура, больно же,- проговорил я как обиженный щенок; оставшаяся ярость за клеткой, полностью отсоединилась от моего "я" и теперь метающийся комочек тявкает высокими нотами сопрано.
   Долго мне думать не пришлось. Женщина отступает и становится боком. У неё тоже на губах кровь, моя. Она их трогает, смотрит на пальцы и вытерает; глубокое дыхание, вздымающаяся грудь, как набирает воздух для того, чтобы нырнуть в речку. Но только тихо позвала:
   -Олег,- получилось хрипло-пискляво.
   Она осторожно отшагнула ещё назад и произнесла громче:
   -Олег!
   Она зовёт одного из старших, а значит и всех. Ещё немного и стадо сбежиться, и будет топтать, крушить в пыль. Уничтожать...
   Женщина, что было у неё мощи закричала, а потом снова стала звать Олега. Гнев я сменил на озорство. Послав ей воздушный поцелуй, я быстрым шагом направился в противоположную сторону от своих неприятелей. Отбежав немного, я услышал краем уха, что она ещё несколько раз судорожно позвала Олега, временами переходя на крик. А я только прибавил ходу своим ногам.

                Глава  12
   Вихрь оказался слепым, как новорожденный зверёнышь. Он рычал, скалился по сторонам ничего не видя и хлопал слипшимися ресницами. Он только снёс игрушечные постройки и поломал спичечные домики. Он даже не смог их зажечь; чуть намокшие, они распадались как песочные замки, крошились в пыль... А гонору-то, гонору-то!
   -Ничего не пойму! Твою мать!- Олег остановился и крутился на месте как заведённый, падаваясь и метаясь из стороны в сторону, словно врытый по пояс в землю и как загнанный волчок, сливал воедино несколько цветных линий.- Как сквозь землю провалился. Су-ука!
   Сплюнул! Плевок летел по круговой спирали и пока он лязгнул о землю, мог несколько раз остановиться раньше. Но это так, средство для продления остановочного режима, так сказать, для затяжки и перезагрузки.
  Он первым остановился на просматриваемом месте, но не остановился, а как упёрся в стену. Те двое, следовавшие за ним, плюхнулись в стену как и он, только как коровьи лепёшки и соскользнули вниз, оставив след своеобразной окраски. Он остановился и никак не мог понять, точнее, осознать видимую им пустоту, с внутренним ощущением вдруг ВНЕЗАПНО возникшего позора, но пытающегося скорейшим разрешением возникшего конфуза. 
   И при этом, всё на глазах у НЕЙ. На глазах у НЕЙ.
   Ему хочется зажмурить глаза и открыть, когда всё разрешится.
   Но куда подевался беглец?
   И в самом деле, скрыться из виду на таком просматриваемом пространстве, да ещё за короткий промежуток времени он просто физически не мог, если тот конечно не растворился в воздухе. Олег ещё готов был бежать, чтобы зацепиться за преследование, но... ниточка обрывалась в самом неудобном месте, там, за углом, откуда ничего не видно. Подоспевшие Лёха и Дрон, в спешке отряхивались от пыли и мусора, вынимали ветки и листья из одежды и головы после того, как они пробирались сквозь ограждения и заросли. Вспыхнувший пожар, был мгновенно потушен. И даже инерция была фальшивой.
    -Шеф, ну и где он. Неужто ушёл?- спросил впопыхах Лёха, хотя отдышка была непрофессионально наиграна. У них примерно один уровень мышления и склад ума, потому что Лёха почти в точности повторял движения шефа.   
   -Да, как сквозь землю провалился. Тварь!
   От досады Олег ссилой топнул ногой о землю; поднятая пыль кружилась при свете луны и улаживалась на его брюки. Так обычно всё заканчивается. Он ударил бы кулаком о стол; так было бы эффектно, и звонко, и впечатляюще для того, кто ударил.
   - Ушёл гад!
   Последние два слова он протянул чуть не разрыдавшись навзрыд, как капризное дитя, протянув не похожий на него звук. Он поднял лицо, направив его к луне и изобразил оскал. Схожесть со зверем здесь наверно было бы неуместной; словно заранее спланированное стечение обстоятельств, скрытый смысл борьбы созданного им же образа, с уже существующим как бы в настоящем укладе. Он расплывался в тонущем горизонте, не оставляя даже мокрого места, ни от одного, ни от другого.
   Завязалась смесь горечи с чесноком, с добавлением перекрученного через мясорубку молодого хрена. На запах отвратительно, но на вкус, только нечисть отгонять и язве помогать. Ну, а по существу, смесь замешивается на одном месте, способом тщательнейшего перемешивания одинакового количества раз в обе стороны. Только дополнение аналогичным компонентом, может вызвать переполнение в приготовлении и перебор в нарушении пропорции. А так, как кому нравится.
  Андрюха и вовсе тут потерялся; вылезая из дебрей, он на полном ходу врезается а Лёху. Тот в шефа... И от удара не соображает, что на самом деле происходит и почему они стоят как истуканы. Разогнавшееся тело Андрюхи, так подвержено физической инерции, что во время нагрузки, думать оно напрочь отказывается. Он просто сказал:
   -Ну что стоим парни, давай догоним его! Чего стоим, парни!
   И показывая направление, выше по накатанной, куда, как-будто надо всем бежать. И хотел было уже устремиться сам; взмах руки назад с высокого старта, движение ноги и упор глубоко врезается в почву, но... но жёсткая рука Лёхи остановила его за плечо.
   -Тише, братан, тише. Не суетись,- сказал он ему тихо и похлопал по жёсткому плечу.
   Андрюха в своей простоте превосходил самого юного глупца, в лице которого он сейчас и выставлялся,- природная сила, плюс искусственно наросщенная мышечная масса, и по мере её пребывания, убавлялось умственное развитие, способность к мышлению, к оценке ситуации. Его некоторый плюс,- всего лишь некоторый,- в том, что Андрюшка исполнительный, как подросший ручной бычок. В некотором роде исполнительность проявляется черезчур бойко, и хуже всего, что в неправильном направлении. Исполнительность проявляется в излишнем брыкании и бодании чего-ни-попадя. Об этом знал и Олег, и Лёха, и наверно Коля. Последнего Андрюхины косендосы вообще никак не волновали - он их не видел.
    Вдруг захрустевшие ветки клёна позади них насторожили всю группу и они стали ждать, кто же там появится. То был Николай. Он ещё не полностью отошёл от нокаута. То есть не мог выйти из шарообразного помещения, дверь в котором, сливалась со стенами. А если и ловил руками, она киселём просачивалась сквозь пальцы. Его шатало как Ваньку-встаньку, из стороны в сторону, но он усердно пёр напролом и жаждал мести. Сломанные им ветки летели впереди него, а равновесие поддерживал баланс, от испаряющегося полученного кумара. Он был словно не тем, что несколько коротких эпизодов назад; воздействие, полученное от прикосновения мозга о черепную коробку, в некотором роде изменило человека, во всех его аспектах жизнедеятельности. Памятные симптомы двигали им как по накатанному, но с полок, Николюша сгребал всю посуду, которая билась о бетонный пол, а остатки раздавливал босой подошвой.
   По сути, ему нужно было двигаться совсем в обратную сторону, но не то, чтобы совсем наоборот. Нет, Коля сейчас в правильном месте, но то, что в настоящий сюжет вписывается этот субъект с коротенькой шеей, нужно было не самому автору, а уже конкретно по стандартной теме: плохой - хороший, злой - добрый, умный - ..., и так далее.
   Он должен присутствовать, и отведённое место в рамках запланированного сюжета, косвенным образом соприкосается с одним из главных героев, раздражая его нервные окончания и заставляя того искать перевоплощения, воинствующий и волнующий образ героя, подходящий под его статус... Уже не нам решать, оставим это на волю выдуманного, но вжившегося в роль самого персонажа.
   А коротенькая шея, это так, для связки слов и для того, что у какого-нибудь героя должен, пусть это будет Коля, быть дефект чего-либо. Выбор пал на шею. Хотя до нынешнего, ещё никто короткой шеи Николая не замечал.
  Олег, увидев брата, издал истошный вой от бессилия и зашептал какие-то причитания похожие на обращения к не самому светлому и доброжелательному духу. Он резко массировал кисти рук, а затем несколько раз встряхнул ими. Потом ссутулился так, что через спину показался горб; спина как огромный гвоздь, вытянулась и место сгиба отсвечивало от луны.
    -Ну что делать будем, пацаны?- наконец не громко произнёс Олег, а получилось, что он чуть ли не зашумел. Эхо пробежало по их кругу, словно сороконожка.- Он же был у нас в руках, вот в этих,- он указал на свои, вытянутые перед собой,- мы его почти сдали ей. А теперь он как растворился, да ещё у неё на глазах. С-сука-а!
   Последнее слово было предназначено не понятно кому и вообще... Резкое выражение женского рода, что-то выдавливает, выталкивает плохое, но... что становится за место ушедшего, выплюнного, выброшенного. Доброе место, пусто не бывает, или как там ещё говорят - не важно; перестановка мест слагаемых, с дерьмом не сменяется, пока не смоется. При чём мощным потоком воды.
   Олег обеими руками обхватил голову и видимо стал искать выход из сложившейся ситуации. Но на самом деле он занимался самобичеванием. Олег прокручивал назад случившееся и сразу же осознавая ошибку, искал теперь причины для оправдания, а то, как будет оправдываться, даже думать не хотелось.
   Он сделал несколько кругов вокруг стоявших. Андрей с Лёхой стояли тут же рядом и не знали, чем помочь шефу, как разделить его... не отчаяние, а остановить льющуюся жижу, которая им уже была по щиколотку. Они не мешали - они ждали...
   Ночь мрачной картинкой застыла на самом дне горизонта и только тоненькая полоска, разделяющая верх от низа, не ровной, но чёткой линией обозначало своё место. Казалось бы остывшая земля от дневного зноя, серым испарением зависла на уровне человеческого роста, обозначая слой господства и величия над всем живым. Серое на чёрном, как белое на голубом - не самое удачное сочетание, но борьба, а иногда и война с природой, оказывается плачевной больше для человека, нежели для того, с кем он воюет.
   Налетавший временами озорник-ветер, друг одиноких облачков и рулевой стай мелкоклювчатых пернатых, растворял самозванный прототип величия, унося миллиарды частиц в виде капель на небо и дарил их богине Плодородия. Попадая на небо, капельки превращались в криссталики прозрачного льда, а собранные из них бусы, болтаясь, позвякивали как переливы весенней капели, в солнечный полдень. Радость, которую  испытывает богиня, не сравнима даже с тем, как бывает хочется прохладного мороженого в знойный день, да на сытый желудок и ты его получаешь. В самый раз!
   В мелочах создаётся прочный фундамент - монолит, из которого растёт плод счастья, склеиный из миллионов, а то и миллиардов мельчайших частиц из таких вот, маленьких радостей.
   Богиня улыбается радугой и пару десятков редких птиц, под редкими названиями Пастрели, Викрюши, Хладибы и Уми; те хлопоточат мелкими крылышками кружа вокруг её головы и их короткие взмахи, колышат белоснежные волосы под золотой короной. А где-то за её спиной, в этом чистом-чистом и глубоком пространстве душевной отрешённости, слышен хор совсем ещё молодых девушек, не познавших ещё плотских прикосновений, поющих о её величии и доброте. Розовым нимбом из сухого дождя, нечто осыпало поющих и при таком Божественном свечении, так хочется себя уколоть или ущипнуть, для того, чтобы проснуться.
   Ну не бывает, чтобы было так ровно и спокойно. Не бывает, чтобы не за что, ни про что, ты оказывался на самом верху, в окружении не описуемой красоты и удовольствия. В конце концов, не бывает так, чтобы не завершив начатое, тебя отправляют нести бремя неосознанных грехов. Не бывает!
   Разворачиваясь по своей оси, словно по горлышко в речке и казалось бы резкими движениями должно всё получится, но сил не хватает, чтобы сделать шаг назад; невидимая прострация, как плёнкой, обволакивает тело, лицо и руки, отрывает от земли и как по воздуху, но лёгким волоком, несёт меня назад...
   Это видение, как не хороший сон - когда плотно поужинаешь, в одно рыло, или ужастик на ночь посмотришь, который и был-то не интересным, и смотрел-то так, от нечего делать. Ищу себя, с жутким интересом обнаружить где-нибудь валяющимся в цветущей клумбе. Ну или хотя бы возле старого колодца, чтобы при пробуждении, напиться прохладненькой водицы. Если проснусь с будуна.
   А они словно поджали хвосты и их счастье, что не видит этого хозяйка. Один Коля, подошедший будто пьяный и сам непонимая кому, захрипел как подрезанный, но ещё не сдохший поросёнок.
    -Где эта тварь?- Он махал руками как безумный и хотел было кинуться на кого-нибудь из своих, лишь бы оторваться.- Дайте его мне, сюда! Я его порву! Я буду его кусочками...
   -Коля! Колюся, заткни-ись,- будто взмолился брат его Олег. Исчезли ветер, богиня и хор поющих девушек.- Раскрыл рот уродец.! Он тебя как пацанёнка, как последнего... гавнюка накумарил, в землю урыл, паскуда. Заткни-ись! Заткнись! За-аткни-ись!!!-  последнее слово он снова заорал. Сложилось такое впечатление, и не только у меня, автора этого произведения, что прошёл сильнейший ливень, в две сотых секунды по времени, потому что Олег вытер лицо и стряхнул воду на землю. Плюх получился как с пол ведра воды, но выждав паузу, Олег добавил.- Молчи Коля, молчи, если хочешь жить!
   "Может это вовсе и не дождь, а слёзы были..."
   "Ты спрашиваешь, или предполагаешь?"
   "Да сам незнаю! Две сотые, секунды - уловить бы..."
   "Да-а-а..."
     -Олег!- Лёха подошёл из-за спины и положил руку на плечо шефа, как опустил спасательный круг. Твёрдость ключицы в выпирающему к верху мослу, символизировал у него о развитости ударных качеств рук. Такое достигается множеством повторений одних и тех же движений, несколько тысяч раз.- Если ты уверен,- а ты уверен, что он не мог далеко уйти,- так он, может, и никуда, и не ушёл.- Немного переждав, Лёха как бы дал Олегу время вдуматься в его слова, а после однозначного спокойствия, продолжил,- может, он где-то...
   Лёха замолчал, а указательным пальцем приложил к губам в знак тишины. Олег медленно повернулся к напарнику, приподняв брови в знак понимания. Он на время оставил свои мучения, мытарства и прислушался к словам своего товарища. Наступило выжидательное молчание, и томительная работа мысли Олега, которая вернула его к жизни и шансу исправить, казалось бы безвыходное положение. Не шевелясь телом, а только головой, они оба словно роботы на испытании, короткими движениями головы присматривались к темноте.
    Лёха аккуратно повёл пальцем по кустам и тихо проговорил:
    -Он где-то здесь притаился. Отвечаю!
    -Внатуре! -сказал кто-то, но точно ни Лёха.
   Олег стал кивать головой Лёхе, тем самым показывая понимание и благодаря за идею, а затем приложил также указательный палец к губам, показывая уже всем, чтобы соблюдали тишину, и медленно стал подкрадываться к ближним кустам. Но сначала к Коле и когда тот хотел раскрыть рот, чтобы что-то сказать, Олег закрыл его ладонью и показал то же, что и остальным.
   Он двигался почти на носочках, но тишину сохранить не удавалось.
   В это самое время они услышали еле доносящийся голос хозяйки. Может оно и было в начале похоже на обычный разговор и до них долетел обрывок некоторых слов, но как-то странно он звучал, как выдавливался, через... Они переглянулись и никто не хотел сразу верить, что откуда идёт голос, там может быть опасность. По началу это казалось эхом и не правдоподобным, как лай одинокой собаки, или рёв проезжающей машины; опасно должно быть здесь и никак ни там. Но когда зов повторился, и он был громче первого, и Олег услышал своё имя - резкое оживление пробежало по набухшим жилам и заострилось в ушах. Она звала на помощь! Точно!
   И сразу всем стало понятно, что там, откуда идёт зов, происходит что-то непонятное. И это непонятное, только что улизнувшее от них. Как он мог ошибаться! И всё же...
   Секундное оцепенение, игра в камень, сразу сменилось яростным порывом; Олег кинулся со всех ног, оставив позади своих товарищей приходить в себя. Ещё мгновение, в которые уложилось около ста полутара метровых шага и он стоял уже около неё. Но не близко. Тоня, так он называл её про себя, так вот, Тоня сама создала дистанцию вокруг себя и входит в неё было пока воспрещено. Как бурлящая пена серо-бурого цвета, волновалось около неё поднявшись до колен. И ступить в неё, означало потерять конечность...
   Взмываемая высоко верх при дыхании её грудь, постепенно приходила в норму, пена опускалась превращаясь в белый цвет, а позже и вовсе испарилась. Но в остальном она не менялась.
  Олег немного опешил от её вида. То, что он возможно застал её врасплох, как переодевающуюся, или прибирающую нижнее бельё в комод, на самую нижнюю полочку. А может купающуюся на даче в летнем душе и приоткрытое полотно, временно заменяющее дверцу, через которую были видно все её прелести. А она-то не замечает его и он не в силах оторваться, и ещё боится вспугнуть.
   То, что так могло случиться, Олег представлял уже не один десяток раз. Но видел это в неожиданности, по случаю невольного совпадения. Единственное, что было сейчас не так, это перебор в случайном совпадении; не получиться насладиться увиденным, и не только  в неуместности движимого им события.
   Она была взлохмаченная словно Баба Яга, или как Кикимора болотная, что не меняет смысла и названия. А ещё, что его встревожило то, что хозяйка была настолько перепугана, что сразу увидев его, не могла нормально говорить. Это было в первый раз. Олег искал прекрасные черты под маской отчаяния и душевной боли. Просто, он не хотел называть таким словом эту женщину, к которой припекал не только телом.
   Наверно пора признавать за собой это.
   На вид можно было подумать, что её держали где-то в закрытом помещении, в заперти, и вот она вырвалась на свободу, или её освободили - не важно, она просто не верит этому до конца. Он находился в одном шаге от неё и глядя ей в глаза пытался прочесть в них, чем же вызван такой переполох. Не найдя ответа, он приблизился, взял её за руки и спросил:
    -Что случилось, Антонина Сергеевна, вы в порядке? Как вы?
   Одновременно Олег почувствовал внутреннее закипание и происходящее рвение его на две части, представлялось ни тем, что останется, а тем, что оторвётся и больше не соединится в первоначальное состояние. Может ему сейчас и было по барабану это, но как он себя почувствует, когда пыл угаснет и ритм жизни вернётся в обычное русло. Так почти всегда; только жить в таком в раздвоенном состоянии ещё никому не представлялось возможным.
   А пока он чувствовал только тепло в висках, переходящее в жар. Оно напоминало о том, что он жив, живой человек, и по-настоящему может страдать и ненавидить, уничтожать и дарить свободу... Говорить!
    -Он был здесь, он меня чуть не и..., он такой бешеный... лицо, руки в крови, он ...- она хоть и говорила медленно, но язык её заплетался о твёрдые согласные, ударяясь о невидимое препятствие. Сбиваясь почти на каждом слоге, слова на ходу обрывались в пропасть, а глаза бегали как безумные, не находя подходящего объекта.- Он убежал, туда!- Она указала направление подрагивающей рукой,- поймай его Олег, я тебя умоляю. Возьми его! И...
   В это время подоспели остальные - Лёха и Андрюха; у хозяйки оборвалась речь, но они готовы на любые действия, за восстановление доброго имени хозяйки. Подбежал и Коля, похожий на оборванную тень, но тоже готов.
   -Ты, Лёха, был прав,- сказал Олег повернув голову к товарищу, при этом не выпуская рук хозяйки.- Он никуда не уходил! Он вернулся и всё это время находился здесь, решив нас перехитрить. Вот сучонок!- Олег смотрел уже вдаль, наверно представляя усмешку этого голубя и себя, когда нервничал.-  Ну тем ему хуже!
   Он вообразил произошедшую картину тут в его отсутствии, и сам, нарочно красил всё в тёмные, в грубые тона, отчего заводился как... Олег нежно отпустил её руки, так, словно боялся, что они упадут и разобьются как хрусталь. Он ни за что не хотел верить в её грязное бельё. Олег отталкивал саму мысль о её нечистоплотности и то, что этот голубь её унизил, обесчестил, надсмеялся...
   Скулы сводит от неперенапряжения, от хруста зубов, от подступающей крови к горлу, к голове. А потом обращаясь ко всем как по отдельности, говорит:
   -За мной парни! Он далеко уйти не мог. Сделаем это ещё раз! Вперёд!
   Но прежде, чем уйти в погоню, Олег взглядом провожает своих парней и повернулся к хозяйке; Олег уже другой - низко наклонившись, к самым носочкам пыльных берц и крепко ухватившись за шкуру, он вывернул её наизнанку, сняв через голову. Вдох и выдох по-новому, как впервые в жизни, но за этим злость.
   -Поезжайте домой, Антонина Сергеевна. Ложитесь отдыхать, а мы его к вам утром приведём. Тёпленького.
   Ещё бы спокойной ночи пожелал и в щёчку поцеловал.
   "А почему бы и нет..."
   "А почему да? Чё так сложно? зачем так сложно, а?"
   Все четверо отправились в погоню; дружный хруст ломаемой под ногами сухой амброзии и её же листвы, шепелявой волной медленно исчезал в черноте ночного мрака. Тишина, оставшаяся после шума, серым туманом осела на землю. Гудел фонарь, мерцая ярким и не очень, готовый наверно перегореть. Лишь дед Захар, поправляя и перезаряжая своё старое ружьишко, подошёл к племяннице и сказал:
   -Вот скачут, как кони всё-равно,- смеётся, покряхтывая и вставляет в рот очередную папироску. Держа спичку двумя пальцами, дед ловко чиркает о спичечный коробок и не с первого раза, а где-то с третьего или четвёртого, алое с жёлтым пламя, как озлобленный и голодный маленький зверёк, разжигает оскаленную серную пасть, но тут же стихает. Прикурив кончик набитый табаком трубки из плотной бумаги, дед втягивает и... выпускает. Втягивает и... выпускает. Дракон питается, растёт и вот он уже больше деда раза в два, а то и больше, и мог в один присест того проглотить. Только не делает этого, а спокойно ложит свою огромную, усатую голову ему на плечо и тихо так мурлычет.
   Дед как-будто наклоняет голову, чтобы дракону удобнее было и наслаждается его мурлыканьем. Потом делает несколько глубоких затяжек, словно паровоз, навьючивает кружевные узоры и сквозь них, спрашивает у племянницы:
   -А ты чёй-то не спишь, а? Чёй-т прискакала как косуля раненная,- смеётся, хочет пуститься в ржач, но закашлялся.
   В это время Тоня приводила себя в порядок; приглаживала волосы, поправляла сарафан в области грудей и талии. Ладонями тёрла лицо: губы, щёки, брови...
   -Поспишь тут. Кругом вражьё одно,- как бы немного придя в себя, ответила она деду.
  На самом-то деле никакого испуга и в памине не было. Нет, ей конечно же было не по себе от человека в разодранной одежде и с расцарапанным в крови лицом. Уверенность в том, что она в безопасности была относительна, и приравнивалась к пятидесятипроцентной доли вероятности, что исход встречи не оставил бы после себя значительных жертв. Она подъиграла, поддавшись смирению, и насколько это далеко может зайти было скорее интересом, чем скованностью перед страхом. Не смотря на дикий внешний вид, Тоня находила в незнакомце некое родство по восприятию внешнего мира, с их внутренними пристрастиями. Скалой, основание которого, уходит глубоко в землю, в несколько сот раз превышающую её длину на поверхности. Это не изжить и не выжить...
   "... игра слов, чтобы запутать, но привлечь внимание..."
   "... кому нужно, поймёт. Метафоры!"
   "... э-э-эй, давай запрыгнем по-выше?"
   "Ты про ступени, да..."
   Прежде чем его казнить, он нужен был ей живой и здоровой. Тоня даже зауважала его; так сильно прижался, схватился за грудь, что она чуть не... А какой у него? Наверно тоже грязный и жилистый. Помоется и станет бурым. Какой же он в постели. Наверно разорвал бы меня! Настоящий! Вот он, настоящий! А Олежка, Олежа тюлень! Да я ему только намекну, что отдамся, он для меня... Он для меня... Да всё, что пожелаю!
   Она сама себе улыбнулась, а по телу пробежала приятная дрожь. Давно Тоня такого не испытывала. Давно мечтала закутками шаловливой душонки, испробовать чего-нибудь такого-этакого, чтобы одновременно, и страшно, и больно, и море наслаждения...
   "Сначала я его обьезжу,- думает она и представляет этого дикаря голым,- пощекочу его волосатую грудь и живот. А потом... Потом! Потом, я ему отрежу яйца!"
   Она подошла к деду и сказала:
   -Ну-ка, дед, дай-ка мне свою палку,- Тоня не ждала от него утвердительного ответа; она взялась за ствол и хотела было потянуть на себя, но дед, чуя неладное, не отпускал ружьё. Вверенное государством добро, держал на смерть, забывая порой, что государство его, стоит сейчас перед в коротенком платьице и наверно даже без трусов.
   Она дёрнула и вместе со всем, дрогнуло её тело.
   -Говорю, дай сюда,- голос племянницы повысился, переходя в угрожающий и как ведьма, вперилась в деда своими глазищами.
   Её совсем ещё недавно испуганный вид, быстро сменился на гневный и что теперь у неё на уме, одному Богу было ведомо. Дед Захар хоть и стар, но беду чует за километр; резкая перемена в образе и крайность, бросаемая в полымя, жаром обдаёт заднее место, как осиное жало забытое осой.
  -Ты что, девка, сдурела что ли,- продолжал дед сопротивляться.- Оно ж заряжено. Пусти.
   Его цыгарка тряслась выпуская искры и от очередной встряски, выпала. Дракон резко взлетел ввысь и несколько раз покружился вокруг этих двоих. Он хотел вновь опуститься на плечо хозяина, но не мог; необходимое подпитие из серых облачков прекратилось и дракон терял свою... независимость перед человеком.
   Но Антонина не из тех, кто отступает сразу же. На этот раз она дёрнула с такой силой, что дед невыдержал напора племянницы и выпустил из рук ружьё. Дракон испускает последнее дыхание и начинает растворяться, расплываясь в идиотской ухмылке.
  У деда беспомощно опустились руки, он открыл рот и немного скривив его наблюдал, что та будет делать дальше. А она резко развернулась и направилась к машине. Под тяжестью не женского предмета, она приподнимает плечи, словно тянет неподьёмную ношу и готова её вот-вот выронить.
   У самого автомобиля она обернулась и сказала:
   -Сиди здесь дед, сторожи.
   Через открытое переднее окно, она лихо кидает оружие на соседнее сиденье; внутри салона ещё что-то загремело. Она снова оборачивается к нему и выговарила приказным тоном:   
   -И никуда не уходи. Понял?
    Антонина открыла дверь автомобиля и села за руль. Крутнулся механизм зажиганиея, завёлся двигатель. Включился дальний свет, но прежде, чем уехать, она спросила ещё раз у деда:
    -Так ты знаешь, где он живёт?
    -Кто?- не понял тот.
   -Дед Пихто,- выругалась женщина,- тот, кто сбежал от нас. От них?- она кивнула куда-то в сторону.
   -Так в Ерзовке, вроде,- чуть заикаясь от волнения, отвечал старик племяннице.
   -Наверно, придётся самой решать этот вопрос,- говорила сама себе Антонина, выкручивая руль автомобиля.- Ни на кого нельзя положиться. Тюлени!
   Она уехала, оставив после себя облако выхлопных газов и пыль. Дед Захар стоял как вкопанный. Он выпал из действия не по собственной воле и пытаясь хоть как-то, хоть чем-нибудь оставить отпечаток в этой истории, старик обошёл место событий по кругу, оставив след волочёным керзачём и сплюнул в самую середину.
   Осознание утраты значения в чём-то, когда развитие только набирает обороты, почти всегда вызывает чувство никчёмности, ненужности чуть ли ни всему миру, опустошённости. Жестокая правда, которая имеет своё место в этом случае, могла бы срубить деда наповал, если бы... если бы он был моложе лет так, на несколько десятков. Но сейчас не тот момент и не тот год, чтобы Захар Прохорович мог лить на себя ушат отчаяния и негодования за несложившееся и такое несправедливое отношение к старости.
   А старость не приговор - неизбежность возрастающего опыта и борьба мудрости с моразмом.
   Уже редко слушающиеся корявые пальцы нащупывают шершавый коробок папирос и достают его; дед наконец-то спокойно закурил и прищуренным от никотина одним глазом смотрел вслед уже исчезнувшей из поля зрения уехавшей девке, а сам думал только о качестве табака.
    -Чёй-то энтот не шибко бьёт по шарам. Везде жулики, везде!
   Отвод в сторону хлыщащего с обеих ноздрей старого пороха, который не только не зажигается, но и искры не даёт для огня. Дед слышал как в далеке по улице, набирает скорость иномарка племянницы и лай собак сопровождающий её, бросает вслед звук давно ушедшего времени, когда он был ещё Захаркой. И бегал по ещё не асфальтированным улицам, босиком и в одних штанишках, с такими же сорванцами как и он, по колено в грязи, а то и выше. А было это, как белый лист бумаги в линию и неловкая рука выводит ещё незнакомые ему знаки,- и знаешь, что не получится сразу, а ведёшь синим чернилом жирные линии и обязательно да прыснет, и получится клякса,- ему смешно просто так. Как это здорово, когда смеёшься просто так! Независимым настроением извне!
   Дед Захар закрыл ворота и закрутил их на проволоку в несколько оборотов. Его корявые пальцы давно перестали ощущать тонкие и еле заметные для обычного человека колкости и царапины, а возраст не давал им уже сжиматься в кулак до предела - до хруста,- и кажущаяся лёгкая старческая походка, словно переползающаяся через небрежно брошенное на дороге бревно, только непосильный толчок всего организма, включая личные убеждения как не в одном поколении казака, к жизни... К жизни!
   Дыхание с хрипотцой и при вдохе открывает рот, чтобы по-больше схватить этого ценнейшего и ничем незаменённого, невидимого и не ощутимого на ощупь вещества; разбавленный никотином он становился менее эластичным, но оседаемые после затяга бело-серые молекулы, становились чёрными, а исходящий пар от него проникал в самый главный отсек человеческого организма и в этом-то самый смак, в этом-то вся причина быть тем, кто он сейчас есть.
   "А кто он сейчас есть?"- хочется спросить. Но вдруг ответ не понравится и тогда что?!
   "Я тот, кого вижу в зеркале,- слышен ответ,- не больше..."
   Взмах воздушных штор там, за спиной, просит обернуться, но... хоть и тяжело это, а пережитое словно надгробной плитой давит на голову, плечи, спину, ноги. Ты не можешь выпрямить шею и глянуть на землю, чтобы посмотреть хотя бы на закат уходящего солнца. Быть может он последний... последний...
   -Что ж вы молодые, всё ищите себе приключения на задницу,- сказал вслух дед свою мыслишку, толкающуюся через целый гарнизон всплывших воспоминаний и несбывшихся  об этом надежд. А потом, глубоко затянулся, хотел было кашлянуть, но не стал - выпустив огромный клуб дыма, он добавил:
   -Они и сами вас не плохо находят. Была задница как задница, а то так - жопа.
   Он держался за дужки ржавых ворот и уже ничего не слышал и никого не видел. Такое он нисколько боялся, сколько старался по-скорей избавиться как от скопившегося внутреннего мусора, и вот, ему нужно было бежать в уборную и думать, есть ли там бумага, или придётся делать это по-стариковски...
   Дед Захар плюёт сквозь решётку и попадает.
   "Лишь бы не умереть в одиночестве,- думает он,- а то как собака..."
   И отправился в сторожку.
               
                Глава  13
    Я оставил истеричную бабу и что было моих сил рванул прочь в темноту через поле, поросшее амброзией; растения только начинали подсыхать, но ядовитая пыльца для аллергика это не очень хорошо. Прибитая жарой земля просто отлично прилипала к подошве когда-то новых кед и при отрыве служила как бы пружиной - толчком, так что бег был подобен полёту на почти средней дистанции.   
   У меня на губах сохранился не только след от её укуса, но и вкус голодного до тепла женщины, жажда воды, но не влажной, а сильной и может даже грубой. Она была ещё перед глазами - впечатляющая дама вызывающая на откровенность, на желание привлечь внимание, на общение. При всём этом я не забывал о Любаве; привязанность к ней не было навязчивым, а искренним и не терпящим аналогов и другого выбора. И то, что я только что думал о другой, не может, и не должно расцениваться как склонность к измене, или ещё чего-нибудь в этом роде. Оно не исходило из сердца, и не было позывом глубины не достигнутой ещё ни кем; игра, просто игра, как жмурки, или лучше залёпа. Залёпа - это когда берётся тряпка, лучше половая, мочится и бежишь за кем-нибудь и бросаешь. В кого попал, тот и залёпа. Теперь он догоняет и пытается бросить в следующего залёпу.
   Тупая и бестолковая игра, а главное грязная. Хороший, просто отличный способ унизить какого-нибудь лоха и посмеяться над ним. Браво!
   "Хлопаем в ладоши..."
   Сухие растения хлёстко били по моим открытым участкам тела, но это было для меня лишь временным неудобством и препятствием, которое я преодолевал при помощи рук, резво раздвигая их, делая проход. Набрав приличную скорость, я старался держать высокий темп, думая только о том, как скоро вернусь домой. Вообще, во время бега я всегда вспоминаю Януша. Даже тогда, когда бегу по приспичке в уборную. Мы много бегали, и в семнадцать лет, я впервые его обогнал,- ему тогда уже двадцать три было. Переполненный внутренним воодушевлением, я понял как тяжёлый труд приносит свои плоды и развитие, пусть и такие относительные, как бег. Я точно знал, что вечером во время спаррингов, отхвачу от него по полной за это, но первая победа над человеком сильнее тебя, это было уже не важным. Эпизод того, что я могу смотреть свысока на того, кто в основном и в целом выше тебя, обязывает тебя пересматривать причины тех обстоятельств, в силу которых, он стоит выше тебя.
   После первой победы такое должно быть очевидным, если ты конечно нестандартного образа мышления и тебе насрать на развитие.
   Просто думая об этом и имея такую образную картинку из прошлого, я получал неплохую порцию воодушевления и парочку маленьких крыльев за спиной. И летел. Точнее, создавал иллюзию полёта и всё-равно, так оно было лучше, нежели никак. Меня несло по прямой, я перепрыгивал через стебли амброзии, а некоторые сбивал ударом кулака. Тогда ещё, Януш завёл такую необычную и странную на первый взгляд привычку: перед выходом из дома и когда входишь в дом, делаешь пятьдесят, а то и больше отжиманий. То же самое делалось перед и после еды, перед и после посещения туалета и много ещё разных выдумок, которыми была забита башка Януша. В последствии это стало не просто привычкой, а, можно сказать, стилем поведения в будничном течении жизни. Януш втирал нам о том, что многократное повторение отжиманий развивает ударную мышцу груди и плечевого пояса, жёстче становится кулак при ударе и лучезапястное сухожилие, если отжиматься на кулаках.
   Не обладая особым энтузиазмом и тягой к совершествованию собственного тела, я не видел особой пользы от этого. Но поскольку я тогда жил у них, я принимал правила заведёные Янушом. Почему я сейчас об этом думаю, незнаю. Но прийдя сегодня домой, не важно в какое время и каким, я обязательно сделаю несколько отжиманий, просто так.
   Через некоторое время я решил обернуться, чтобы посмотреть, насколько мне удалось уйти от злополучного места. Фонари фермы маленькими точками светились где-то вдалеке и уже не чем ни угрожая мне, а только ярко посвечивали, веселя глаз и как бы прощаясь. Я остановился перевести дух, думая, что опасность миновала. Хотелось запеть, но не стал. Слезливость глаз растягивала светящиеся точки в узкую линию и переливы нескольких, создавали незамысловатые геометрические фигуры.
    Ну мне просто повезло и никак иначе. Дважды облопошить охрану, эту шайку придурков, и с успехом выбраться из логова врага, хоть немножко и потрёпанным, но самое главное живым. Да в придачу ко всему ещё хозяйку до смерти напугать сумел - вот потеха - и ещё посмеялся над ней, показав своё превосходство, а может, и ненужную глупость. Я вспомнил нежный поцелуй, а языком нащупал присыхающую рану от укуса.
   "Вампирша",- подумал я. Но что сделал, то сделал.
   Я прекрасно понимал, что парни уже спохватились, и может даже несутся в догонку за мной, ведь хозяйка так закричала, что не услышать её было просто невозможно. Я гнал эту мысль от себя прочь и хотел упасть отжаться, а потом спеть и снова отжиматься. Хорошее настроение переполняло чашу - и вот оно льётся через край; в такие моменты, вовремя остановиться, но мне хочется большего, хочу быть пьяным и беспечным.
   Я хватаю сам себя за руку, одёргиваю. Встряска получилась внушительной, потому что те смешные зайчишки-кролики, а также волчата с ёжиками, как переспелые яблоки слетели с матушки-яблони после налетевшего урагана на пол. Ветви расправляются, ощущается свобода - я вижу ночь, её одеяло лоскутками вышиты звёздами и где-то в углу луна. Мне ещё раз пришлось посмотреть на то, откуда я прибежал и убедившись, что я в полном одиночестве, отправился пешим ходом, высматривая уже фонари своей деревни.
                ******************************************
   "Из самых глубин десятилетий, а может даже и веков, между Ерзовкой и Синяевкой шла тихая, никому другому не заметная, война. Причины того были неизвестны, а если кто что и говорил, это было похоже больше на "отсебятину" или враньё.
    Молодые люди одной деревни, ходили ухаживать за молодыми девушками с противоположной... Уже это вызывало множество кулачных потасовок и разного рода стычек. Я не был участником этого, но много слышал об этом. Слышал как парни Ерзовки, верхом на конях, с нагайками и кнутами, врывались в Синяевский сельский клуб и там совершали массовое избиение всех тех, кто попадётся под кнут. Жертв избежать удалось, но раненных хватило на то, чтобы около десятка всадников, упечь за решётку.
   Шли годы, Ерзовские женились на Синяевских, те наоборот... Рождалось новое поколение - оно подрастало и всё повторялось с точностью до наоборот... (Люблю повторение фраз, если оно в тему... А оно в тему!)
   На какой-то период всё затихало, но чем дольше была тишина, тем жёстче было новое столкновение. Даже с реально человеческими жертвами. Менты устраивали облавы, ночью врывались в дома преположительных зачинщиков и виновных в беспорядках. Пьянчужка участковый ловил проезжающего на старом велосипедишке и отбирал его за то, что на транспорт отсутствовал паспорт технического средства. Короче хаос!
   Интересен был такой эпизод. Меж деревнями, что ближе к Ерзовке, располагался деревенский погост. И когда Синяевские, в случае удачного для них стечения обстоятельств, гнались за Ерзовскими, те прятались за ветхими крестами и поросшими бурьяном буграми усопших. Когда Синяевские приближались, Ерзовские выскакивали с дикими криками и воплями, голося во всё горло и гремя заранее приготовленой бывшей в употреблении звонкой столовой посудой. На что те, большей частью, с визгами и охами бросались на утёк, оставив после себя неприятный запах и кусочки здравого смысла. Некоторые падали в обморок и очнувшись, ещё долго не могли прийти в себя и поверить в то, что это не мистика, а обычный дебош.
   Но по словам некоторых старожилов, самые смелые сталкивались в рукопашной битве не на жизнь, а на смерть. Да-да, на смерть! И тогда трещали хрустальные кости черепов, тогда проливалась алая кровь на сырую землю, тогда легли головы и их топтали ногами стараясь раздавить и приговаривали: "Мы здесь главные. Мы здесь хозяева и нам решать, кто будет править и судить!"
   И тогда терпящие поражение, взмывают руки сжатые в кулаки к верху и громогласно произносят: "Убить врага! Убить всех! Гореть в аду тварям! Убить врага!" И поднимаются они как заново рождённые, и усталость их обретает новое значение, и как восставшие из пепла, двигаются вперёд, чтобы разрешить бой в свою пользу. Они шли с открытым забралом и с устрашающим видом, их боевой марш нога в ногу, руки у бороды...
   Под чёрными облаками звенело железо, летели вспышки искр - тёмно-синие тени кружили над погостом и периодически опускались вниз, чтобы вновь, словно молнии, взметнуться ввысь и там потухнуть.
   Говорят, тогда мертвецы поднялись со своих могил и приняли участие в битве. И не было видно, где живые, а где мёртвые. Стоял невыносимый запах мертветчины, разьедающий глазные яблоки и скручивающий железные носы. Они стояли не на смерть, а за упокой душ усопших раб ЕГО, по колено в земле, до последнего мосла, который сумел устоять в процессе превращения в прах...
   Ветви могильных берёз, накрывали раненные головы от искр, летевших от скрещённых металлических орудий, а листья закрывали глаза отчаявшимся и усомнившимся в победе. Сок заливал кровоточащие раны, да так глубоко, что от болевого шока они теряли сознание, а кто-то и умирал... Они попадали в рай, потому что погибшие в битве, попадают туда.
   А на утро, безутешные вдовы, воссылая молитвы Всевышнему за своих погибших мужей, перечисляли поимённо оставивших их; в их сердцах кипело неусыпное огниво, разрывая им грудь в неуёмном горе. Долгий и протяжный плач, стелит землю колючим одеялом и заварачивая его под себя, понимаешь, что не уснуть...
   Сколько их тогда полегло, неизвестно, но после той битвы наступила тишина. Мёртвая...
                **************************************************
   Я шёл легко, непринуждённо, особо не напрягаясь о прошедшем. Уж во всяком случае самое страшное для меня позади и хуже чем было, вряд ли уже будет. Я уверен! Так я думал, или так мне просто хотелось думать - определить было невозможно; силой мысли я направляю мышление в необходимое русло и той же силой, успокаиваюсь. Там я был зажат, словно в тисках и шанс на побег один из тысячи, если не из десяти, или сотни тысяч,- которым я с успехоми и воспользовался. Здесь же простор полный для манёвра и разбега, а спешить уже никуда не надо.
   Собранные в ладони лепестки... Не-е, не роз - лепестки ромашки, на которой кто-то гадалки о любимой своей Машке... Я бережно вдыхаю их развеянный аромат и дождавшись тёплого, летнего ветра, шепчу имена близких мне людей и выпускаю их на свободу.
   Тут на свободе я совсем успокоиваюсь, но в голову так и лезут всякие бестолковые думки, о якобы непрочно закреплённом успехе (побеге). Я вспоминаю вчерашний вечер, ту пьяную компанию, которая остановилась около моего забора, то, о чём говорили и то, как они удалились, при помощи истеричной тётки. Мужика, неожиданно повстречавшегося на моём пути и выпрашивающего у меня закурить. И как он исчез, словно его и не было вовсе. То, как перелез через ограждения на ферме выждав подходящего момента, как подобно тени крался пригнувшись к земле сливаясь с ночью и как... попался. Тут сердце ёкнуло и остановилось... Меня передёрнуло от последнего воспоминания, как от накалённой до красна печной плиты, решив однажды к ней прикоснуться. Помнил о Любаве - о ней я не на секунду не забывал.
   Но необычная взаимосвязь,- цепочка беспорядочных и случайных звеньев, происходящих в последнее время со мной, - отдавало какой-то недосказанностью; должно быть окончание и никак многоточие. Я хоть и сам творец того, что со мной происходит, но это однозначно не без вмешательства чего-то свыше, чего-то неподдельно настоящего, знающего о тебе всё, в том числе и от твоих грехах и подводных камнях, читающий их как чёрным по белому. Так вот, к чему это я? Ах да, своим неприличным местом, моё чуткое сознание ощущало недозавершённость этой череды событий и как бы я не был уверен в обретённой свободе. До самого завершения было ещё рано.
   И поэтому я улыбался...
   "Что, скажешь не нормальный!"
   "Не могу такое про себя говорить! Стыдно!!!"
    "Тогда возьмём себя в руки..."
   ... и так улыбаясь, я снова оборачиваюсь назад. У меня так ненароком мыслишка в голове пробежала, что если они меня просто отпустили,- в смысле, не стали устраивать за мной погоню. Это же хорошо! В чём проблема? Почему я оборачиваюсь и думаю об этом?
   Всё значительно просто. Представьте себе объект квадратной, либо прямоугольной формы, механически движущийся в заданном направлении и приближающийся к конечной цели. Но пока он в пути, от него с самого начала, к задней части, прикреплён железный хвост, от которого выходят длинные цепи, в веерообразном направлении. Они на значительном расстоянии друг от друга и на окончаниях никак не взаимосвязующие между собой. При движении этого самого объекта, они создают волнение (волочение). Но не просто так, а приводят таким образом саму суть к единому существующему и сразу сеть из нескольких предметов,- сырых по первоначальному значению, но не в далёком будущем готовящихся стать если не плотью чего-то, то кого-то. И это точно!
   На конце этих цепей крючки из калёной стали. По ходу их движения (волочения), попадающую на них материю и не только, подбирают, цепляя за крючки. Таким образом, производится накапливание информации. А вот уже собранный материал (путём волочения), образует собой и предмет указанный выше. Конечно же отфильтровывается лишнее, проходит огранку, омовение, шлифовку... Эти крючки я обозначаю как те эпизоды, которые уже озвучил выше.
   И вот, я прихожу к выводу, что для образования той плоти, того предмета - или другими словами, куска предмета,- не хватает завершения, не хватает главного, из чего образование не может существовать целым, полностью. Пока я не дома, мои приключения ещё не завершены и цепочки с крючками, с недостающим материалом, продолжают тянуть, и что так и останутся обрубком словно бракованного предмета чего-нибудь единого целого (но не моего), а я, как виновник сорвавшегося "happy энда", буду мозолем на чьей-нибудь гладкой коже.
   Всё это творившееся в моей голове, было будто бы аккуратно разложено по нижним, средним и верхним полочкам, мною же; я глазами беру понравившийся мне предмет и пользуясь им, храню спокойствие и уравновешенность. Становится легко. Снова хочу петь и отжиматься - жизнь кажется как мёдом мазанная, и что как кот в масле катаюсь после принятых плетей, зализывая раны елейным языком.
   В общем, теперь я находился как бы за дверью, в гостях и при полном позитиве, и всеми думами и мыслями был дома, рядом с женой и сыном. На моей руке лежала Любава, а из моих подмышек пахло потом. За зашторенном цветной занавеской окном, просыпалось солнышко и его настырные лучи, били сквозь неплотную материю и выжигали на ней бесцветие. За ним цвенит колокольчик, а хлёсткие удары кнута, будят Любу и малыша...
  Зря я так думал, потому что спустя некоторое время до моего чувствительного слуха стал долетать некий шум, похожий то ли на какой-то шорох, то ли на порывы сильного ветра, но исходил он сзади и еле-еле, но приближаясь. Он шевелил траву, поднимал сухие листья и кружил ими играючи и бросал.
   Что-то забеспокоился я и решил, не оглядываясь, припустить себя бегом. Как молодой и резвый жеребец, высоко поднимая колени, резвясь на просторе, я наращивал метры и жрал сухую пыльцу с листьев амброзии. Вспышки накручивания, словно сзади догоняли меня и запрыгивали на ходу как молодой индеец на дикого мустанга, во время брачного периода, чтобы приручить. Сложно поверить, но я реально плохие мысли старался отгонять от себя, сбрасывал, но с доносящимся до меня подозрительным шумом они сопротивлялись, кошками с острыми коготочками цеплялись за спину и грудь и вновь расшатывали нервную систему.
   В лунном свете, там впереди, виднелась густая лесопосадка; она была в самом соку - плотные стволы тополей, до самого пола свешивали густую крону образуя зелёную стену, в которой я планировал по преодолении поля с амброзией, укрыться. Зачем - и пока сам не знаю от кого. Потом проскочив вдоль неё, мне до моей деревни останется метров восемьсот пустыря. Сразу за ним старый погост, и вот, чуть левее моя улица.
   Именно так я рисовал в своём воображении моё возвращение.
   Но моя тревога возросла, когда издаваемый шум позади меня постепенно усиливался, а если быть точным, приближался и стал для меня узнаваем. Топот бегущих ног за мной. Хруст сломанных под ногами засохших стволов амброзии, либо просто сбивающих их с пути, говорил мне о том, что кто-то куда-то, а может и за кем-то очень сильно спешит и боится опоздать. С каждым приближением опасности я пытался ускориться, поменять направление, чтобы оторваться, но не получалось. Невидимое нечто постепенно настигало меня и вот-вот станет наступать на пятки. Не вовремя расслабившись, я никак не мог сосредоточиться на чём-то одном, собраться с мыслями в одной образной точке и уже оттуда сконцентрировать окрепшее сознание и попытаться воздвигнуть крепость и принять оборону. Но приближающийся кошмар, только мешал поиску новых сил для второго дыхания и медленно гасил первое.
   Но что всё-таки интересно, разум и ясность ума, не покидали меня и в такую трудную минуту как теперь; гладкий и скользкий хвост, угорем извивался в моей руке и тянул меня за... границы реальности, с их точным очертанием края, держали меня ровно на шаг от бездны и даже давали фору для опоры. Те, сзади однозначно преследуют меня; теперь я не сомневаюсь в этом ни на секунду, а это значит, что ещё ничего не кончилось и вся история с моим побегом, впереди. А может и в самом начале.
   "... какэто не печально..."
   Предмет преследуемый, прошёл все этапы обработки и огранки, он серьёзно требует завершения и такого, которое запланировано им... вот оно приближается. Я был прав, о каком-то загадочном незавершении, и мимолётное затишье, только усилило это.
   По ходу усиленного бега я стал часто оборачивался назад в целях разглядеть бегущих за мной. К моему удивлению, я смог увидеть только одного преследователя, отсюда следует, что он либо и вправду один, либо остальные просто отстали, но вскоре подтянутся. Один, ни много, если один, в поле - воин.
   И как я ни старался, но бежать быстрее у меня не получалось, только одышка образовалась, беда моих лёгких и вредной привычки и мышцы ног забивались, превращая их в колодки. Следуя простой логике, что тот, кто меня догоняет, вскоре и догонит; наверно, им движет ну очень серьёзный мотив, если он с такой неимоверной скоростью сокращает растояние между нами. И так или иначе, а мне придётся с ним столкнуться и рукопашной схватки не избежать.
   Мой мозг продолжал работать в интенсивном режиме, представляя в воображении ещё не состоявшуюся схватку, но я усердно сопоставлял шансы и варианты, и сопутствующие тому последствия. Просто сдаться без боя, ну никак в не входило в мои планы - это вычёркивалось самым жирным чернилом. А если бой затянется и придёться долго возиться с ним, то вскоре могут подоспеть отставшие, если конечно таковые имеются. И тогда меня уже вряд ли отпустят; не хочу даже представлять, что со мной будет. А так как убежать мне не удаётся, то бой наш должен быть коротким и закончиться он должен только моей победой.
   Я нарочно сбавляю скорость, замедляюсь, чтобы перед боем хоть немного восстановить силы. Оглянувшись в очередной раз, я, по силуэту надвигающейся на меня фигуры, угадал моего будущего противника по бою. Нет, я так-то не сомневался кто там может быть, но теперь-то... Ну кто же это мог быть! Конечно же, это не кто иной как сам товарищ Олег, который вырубил меня при первой нашей сегодня встрече, тем самым взяв реванш, за совсем недавнее поражение. Вот приближается и третий наш бой, прямо какая-то ирония судьбы, будто серия боксёрских поединков непримиримых соперников, никак не могущих решить, кто же из них лучший.
                *****************************************
   Громкий звон настольного гонга не сразу, но всё же привлёк внимание гостей и они умолкли. Большой зал до отказа заполненный любителями зрелищ, примерно за минуту стих. Потух свет; кое-где светились мобильные телефоны и кто-то в них шептался.
   Свет загорелся в самом центре, на квадратной площадке, на которой уже стоял человек.
   -Леди и джентельмены! Рад видеть вас сегодня вечером в нашем заведении!- проговорил высоким альтом ринг-анонсер Митрофан Водянов. -Хочу поздравить вас - вы находитесь в нужном месте, в нужное время. И та-а-ак... самое главное событие этого вечера-а-а-а... -зал взрывается рукоплесканием и загорается свет повсюду. -Шоу начинается!- Митрофан Водянов специально понижает голос, чтобы заинтриговать публику. -Милые дамы! Приготовьте свои белоснежные носовые платочки, чтобы стиреть ими капли пота летящие с ринга. Уважаемые господа! Снимите с ваших рук, ваши золотые браслеты, часы и перстни - ибо когда вы будете сжимать кулаки, дорогой металл может не выдержать нагрузки и порваться...
   По залу прошёл одобрительный гул и ринг-анонсер выдерживает паузу.
   -Позвольте представить вам нашим первых бойцов,- и резко повышает голос,- в красном углу ринга боец из N-го города, по прозвищу Самурай...
   Снова по всему залу тухнет свет и откуда-то издалека, тянется, а потом плывёт народная музыка японии. Из угла не спеша к рингу, тянется группа людей, во главе с Самураем. Их сопровождает не яркий луч света и перед канатами он зажигается. Аплодисменты публики, но Самурай в капюшоне и его лица не видать - аплодисменты быстро стихают.
   Снова говорит Митрофан Водянов:
   -В синем углу ринга - Голубь...
                ********************************************
    ... как бы я не хотел, как ни пытался, но никакой цыганский мотив, в голову ни лез; весь репертуар перемешивался в одной посуде и получалось не понятно что. Лишь Бон Скотт, со своими парнями из AC\DC, рубили "Highway to hell" и мне хотелось молотить не переставая эту грязь, до тех пор, пока она не засохнет...
   И вот он уже в нескольких десятках шагов от меня, и скорость его, как мне казалось, только увеличивается. Я повернулся к нему лицом и так двигался мелкими шажками, наблюдая его приближение, с сужающимся пространственным восприятием. Мне даже чувствовалось его горячее дыхание, несшим теряющего свою свежеть солёным салом, разбавленное со свежим зелёным лукоми; я представлял, как из его ноздрей валит красно-алый пар, вылетающие вместе с ним куски обгоревшей тысячу раз сажи и пепел сгоревшего прощального письма из прошлого; на чёрной бумаге, ещё видны серые отпечатки букв и смазанные окончания. Дым горевшего внутри огня, словно как у бешеного быка, распылялся за ним, а от топота его тяжёлых ног подо мной аж земля дрожала. Ну уж очень он жаждал меня - моей плоти и моей крови.
   Медленно переходя на шаг, я приподнял немного руки, изображая боксёрскую стойку; руки болтались при движениях как шнурки развязанных кед при ходьбе. В шагах в десяти-двенадцати от Олега, я почти остановился и присел чуть как бы для контратаки.
   Я видел его потерянную голову; молниеносное приближение и с каждым шагом он делал его шире, растянутым, отчего прибавляло ускорение, пытаясь наверно, снести меня словно многотонный грузовик. Неужели он не видит, что я остановился - уже это могло бы насторожить и не спешить так с головою в пекло.
   "А он мятежный просит бури..." и не подозревает, что я-то готов встретить его атаку и к тому же ещё достойно ответить.
    В оставшемся до меня расстоянии, парень не сбавляя темпа выпрыгивает вверх и вперёд ногами. Он и впрямь прикинулся самосвалом, решив что одним наскоком решит судьбу поединка.
   "Безумец..."
   В полёте он изящно изображает каратиста Joe Lewis, в ударе парящего оленя. Взлетев, кусочки земли застрявшие в его ботинке, разлетелись на все стороны; возможно от этого случилось нарушение баланса и с запланированной чуть ранее траекторией полёта, получается кикс, а в худшем случае, провал. Я сместился в сторону влево, уходя так с линии атаки противника, и снова был готов держать оборону. Пролетевший мимо меня противник от промаха чертыхнулся на землю. Кувырок, и тут же резко вскакивает. Поднявшись на ноги он как-будто и не падал, и с тем же неугасающим напором вновь двинулся на меня. Я решил не отступать и, приняв агрессивный вид, пошёл ему навстречу. Но это был только тактический манёвр с моей стороны. Хитрый манёвр!
   Он начал первым наносить удары, точнее пытался их наносить, так как пока все они прошли мимо в воздух. Я короткими шажками отступал назад, ловко уворачиваясь и подныривая под его сжатые кулаки и под воздушные волны посылаемые ими.
   Кураж был удачно подхвачен мною и наматав его несколько раз на кисть, продолжал всё в том же духе.
   От очередного его правого прямого, я сделал большой выпад влево и выныривая, ударил его также с левой боковым. Удар пришёлся в область уха и противник немного провалился вперёд по инерции, но не упал, устояв на ногах.
   Он встряхнул головой, рыкнул.
   -Ах ты, голубь сраный,- вырвалось у него; сжатые зубы сквозь скрип напряжённых скул, я не угадывал в нём того Олега, которого видел там, на ферме. Это сознательное перевоплощение, подразумевают под собой определённые цели, известные только ему одному. Но мне они уже частично известны и если я прав, то мне будет не сложно.
   А от сраного голубя, я конечно обиделся и желал ему того же.
   Резко развернувшись ко мне он махнул левым дальним боковым. Мне удалось удачно поднырнуть под этот удар, а выныривая я также боковым только с правой, отлично влепил ему точно в бороду; судить о мощности удара, можно по звуку прикосновения и отпечатков как на его лице, так и на моём кулаке - несколько чёрных волосков зажались меж пальцев, а я опускаю голову и прижимаю подбородок к груди. Но тут же ощутил резкую боль под сердцем, отчего я сделал несколько шагов назад и сжался в левую сторону. Всё-таки ему удалось меня пробить! Только я не видел как, но зато как почувствовал! Его кулак словно воткнулся в мой бок и вынимая его, причинил мне ещё большую боль, чем при первом прикосновении.
   Сдаваться я не собирался, тем более, что до дома уже рукой подать. Вперёд!
   От полученного удара у меня сбилось дыхание. В глазах заигрались зайчики с жёлтыми шариками. Они весело прыгали на месте, а потом по одному стали отпускать шары в небо и тут меня стало мутить... На секунду мне захотелось упасть и скорчиться от боли, дать волю эмоциям и... сосчитать до восьми, а на девятке подняться. Так я делал на схватках с Янушем. Януш выжидал момент и не давал подняться...
   А тут, он будет меня ждать?!
   "Разбежался..."
   Здесь я нахожу в себе силы, чтобы продолжить бой; кое-как поймав ритм дыхания, я выпрямляю колени и вновь пошёл на него. Но он первым стал бить; правой прямой, с небольшим наклоном вперёд; опускается его правая рука - челюсть открыта, но я не бью туда... Сделав опять широкий выпад в сторону влево, я, выныривая, снова ударил левой боковой крюк, потому-что в первый раз, у меня не плохо получилось. Его удар пришёлся вскользь мне по носу - у меня сразу же посочилась кровь и потекли глаза. Но мой лёгкий боковой, как бы наотмашь, пришёлся точно ему в подбородок; еле слышимый хруст, и противник оказывается в стоячем нокдауне. Он вытянулся в струнку, поднялась правая рука, а шея так вывернулась, будто он хочет заглянуть туда, куда взглянуть, просто физически невозможно. Он издаёт звук, напоминающий чем-то поросячий хрюк, и затоптался на месте, стараясь не упасть и уловить равновесие. Я же не долго мешкая ударил его с правой прямым, как по стоячей мишени - промахнуться невозможно, даже при желании.
   Точно в бороду, окончательно тем самым отправив его... спать. Он пластом, бесчувственным куском мяса, рухнул наземь, растянувшись в длину.
   Тишина. Хочу пить и сразу много. А где ватка с нашатырём - что-то подташнивает...
   Не буду скромничать и если быть честным, я нисколько не сомневался в исходе этого поединка, но чтобы так быстро, я конечно же не ожидал. Да, вдруг подумалось мне, как же всё быстро может поменяться. Тот человек, совсем недавно чуть ли не решал вопрос о том, как со мной поступить! Типа, бить или не бить - поставьте правильно запятую, через некоторое время лежал передо мной, мною же поверженный. И как бы я теперь решаю, что с ним делать дальше. Я даже мысленно улыбнулся такой мыслишке, но тут же сплюнул.
   Из моего разбитого носа сочилась кровь. Я оторвал наверно один из последних кусков моей футболки и приложил к ране. На губах неприятный привкус, словно забродившей вишни с запёкшейся сверху пенкой. Сплёвываю и стараюсь успокоиться. Немного болел бок под сердцем - видно, здорово приложился он, от души. Место удара ныло, чем-то тянуло то вниз, то в сторону, а поверхность онемела и прикоснуться для оценки повреждения не представлялось возможным.
    Я стоял и пристально наблюдал за ним, пытаясь уловить не притворяется ли он, чтобы улучшив момент и наброситься на меня с ещё большей силой и прытью. Но ничего подозрительного я не заметил и скажу больше, я его даже несколько раз пнул ногой в бочину, и ежели бы он притворялся, то вряд ли бы выдержал мои пинки.
   Теперь пар шёл из моих ноздрей; бурлящая чаша эмоций переполнялась с бешеной скоростью, кипящая жижа пузырилась, брызгая кипящей соплёй во все стороны - я сжимаю до хруста кулаки и в ярости выкрикиваю:
   -Я не сраный голубь, слышишь, ты...- отскакивает эхо ударяемое сначало о землю, а потом о что-то ещё, потому-что вскоре оно вернулось.- Я дикий голубь, вольный вольник, хозяин степей, лугов и крыш. Я сегодня здесь, а завтра - даже представить трудно... И ещё никому не удавалось этого голубя обезволить. Понял ты, пёс сторожевой!-  я даже слышал как скрипели мои зубы от злости и видел как брызгала слюна перед глазами.
   По-моему, я смотрелся эффектно со стороны и жаль, что этого не видел сам.
   Взрыв эмоций был скоротечен; он иссяк до начала всплеска и вышел во время заключительного удара.
   Задрав голову к небу, я, выдохнул с облегчением и на секунду прикрыл глаза. Облегчение, это не то, что освобождаешься от какого-нибудь груза, будь то морального или физического - я сравниваю это с конусообразной трубой, но на конце обязательно должно быть маленькое отверстие, хотя бы для того, чтобы попытаться из него выбраться. Желание оказаться на открытом пространстве, опережает твои физические возможности и ты будто задыхаешься от калустрофобии, но панически рвёшься к узкому окошку, ещё незная, вылезешь ли ты через него наружу, или нет.
   Такое я испытывал не единажды и всякий раз мне удавалось проскользнуть через маленькое окошко и вдохнуть сладости бытовой жизни. Это было что-то! Очередная попытка также увенчалась успехом и вот я здесь.
   Ещё раз убедившись в его обезвреженности, я посмотрел в ту сторону, откуда он меня преследовал. Тусклые огоньки мерцали где-то там на горизонте, ещё недавно которые светили мне неприятно ярко. Неужели он один за мной гнался, без подкрепления.               
   "Самоуверенный тип,- думал я про него,- неужели я с виду такой слабый и ничтожный, что на меня можно и вот так, в одиночку. Эх, глупец! Глупец!"
   Я ещё раз пнул его в бок; болтающаяся голова издала хриплое и протяжное звучание похожее на храп. Живой! Прижав левую руку к больному месту, я снова посмотрел на злополучные фонарики. Мерцающие светлячки поигрывали в ночном просторе, будто кто-то передавал какие-то знаки, что-то наподобие азбуке Морзе, только со светом. Я смотрел не переставая, замечая некую закономерность. Мерцание становилось более чаще, а на ближнем фоне, чуть ниже горизонта, образовывались тёмные фигуры. Не глючит ли у меня в глазах, но эти фигуры медленно увеличиваются и я слышу их приближение.
               
                Глава  14
    Олег был просто разъярён поведением беглеца; внутри о стенки грудной клетки бился всбешённый тигр, рвал и метал внутренние органы самолюбия и пытался выскочить через прогнившее отверстие гордости. Острые клыки врезались в каменные стены и те рушились как картонные домики, а налёт на них, скрипел на зубах, как металл о песочное покрытие.
   Он жаждал новой встречи с ним, только теперь это должно случиться на нейтральной территории, чтобы уже окончательно поставить точку в этом странном противоборстве. Уверенность в исходе битвы, у него не было ни малейшего сомнения, только на этот раз придётся немного его помять. Да и битвой, назвать это, можно с большим натягом...
   "Я его раздавлю",- думал Олег, представляя как у того через порванную кожу будут торчать поломанные кости, а от живота, змейками тянуться выпущенные кишки.
   Скомандовав своим парням вперёд, он тоже не оглядываясь сорвался с места, как пуля выпущенная из сверхмощного оружия и, устремился в то направление, на которое указала хозяйка.
   Она указала. Сам бы он не смог...
   Олег уже и сам для себя не отрицал некую симпатию к Антонине Сергеевне, признал слабость влекомую его к ней, словно поводок неуправляемого поводыря, но ему как бы подходит - ему это нравится, Олег соглашается. Вот ещё поэтому, поквитаться с её обидчиком для него стало делом чести, как верному самураю перед белокровным хозяином.
    Он словно реактивный, унёсся далеко вперёд от своих товарищей, оставляя после себя трубу выхлопных газов, медленно-медленно растворяющуюся и отравляя бегущих позади и дезориентируя их. И даже не удосуживался оглянуться назад, дабы убедиться в том, что он не один, что сила-то его, всего-то может уместиться в маленький мешочек, наполненный почти на половину ещё чем-то и даже завязать его получиться без особых затруднений. Переполненный внутренними эмоциями, которые со всех сил бьют его по щекам, Олег был уверен в себе, что догонит его - один сможет справиться с каким-то там отмороженным цыганёнком и наконец реваншироваться после двух провалов. Оно может и хорошо, что он оторвался от своих; так должно быть, чтобы внутреннее самолюбие было таким, каким бывает у настоящих косых на глаза воинов. Дыхание как отчеканенный автоматический ход, сложного по конструкции механизма. Но на самом деле, всё значительно проще и знакомо. Объём поставляемого кислорода в крови, должен быть значительно больше того, что уходит из организма в виде углекислоты. Поэтому во время бега и при резком ускорении, Олег всегда, через раз или два, делал вдох ртом. Так получалось больше, чем через нос. То, что перерабатывалось уходило, а значительный запас откладывался в закрома кожаных мешочков.
   Бег у него был рывками - выдёргиваниями из земли плотных ступней, оставляющие не очень глубокий след после себя. На кажды рывок - резкий выдох со свистом, а чаще со звуком "ТЭ" на окончании. Таким способом звук как бы ударяется о невидимое нечто и прилипает, которое на следующем этапе, служит опорой для движения, очередного толчка. И так по кругу.
  В действии же, всё сливается в один неповторяемый ни кем звук и подпираемые под грудь, сжатые в кулаки руки, могут быть определены как рулевой механизм для сохранения баланса при беге.
  Огни охраняемой им фермы остались далеко за спиной, всё меньше давая ему хоть какое-то освещение. Тень от него в точности повторяла все его движения, но постепенно она рассплывалась, как чёрная густая масса по такой же чёрной поверхности и вскоре вовсе погружённый в ночную тьму он бежал, ни насколько не снижая скорости.
   "Может он и не думал о ней всё время, или постоянно; она жила в нём сама, своей жизнью, но выдуманной только им, какой он её видел. Ещё Олег не видел других женщин кроме неё, а если и возникали некоторые, то они проходили тщательнейшее сравнение с образом его женщины и беспощадно отсеивались."
   Олег также знал, что выбранное им, может так и кануть в лета забвения и не прикосновения к оному вовеки. Пусть! Лучше так, чем кто-либо другой займёт её место!
   Нет, беглеца он не видел, но чувствовал его запах - запах трусливой собаки, которая пометив место, её вдруг прогоняет хозяин места и та скуля и поджав хвост, утикает в укромное место, чтобы выждать... Он был словно дикий хищник, преследующий пока ещё не видимую свою жертву и поэтому помимо своего очень интенсивного бега, Олег ещё успевал присматриваться вперёд к любой шелохнувшейся тени, к любому постороннему движению и вообще ко всему тому, что могло обнаружить его жертву.
    В своих перемешанных бешенством мыслях Олег представлял, как расправится с этим уродом, как приволокёт его за шкуру и бросит к ногам хозяйки, и ещё о том, как он вырастет в её глазах и возможно завяжется между ними взаимная симпатия, которая в последующем... "Тут почему-то воображение обрывается и Олег очень сильно начинает переживать и ненавидеть всё и вся вокруг, считая конечно и себя. В последствии он научился не забегать наперёд, но соблазн связать судьбу с такой необыкновенной женщиной, всегда толкал Олега на крайности мышления."
   С таким вот расположением духа Олег разрубал своим телом стены воздуха, оставляя после себя следы на измятой растительности. И вот спустя некоторое время старания Олега были вознаграждены. Впереди замаячила тёмная убегающая фигура человека. Усердия при поворотах спины и оглядки, гипнотически действует на его сознание. Ну кто же это мог быть, если не он. Увиденному Олег обрадовался и ещё прибавил ходу, не понимая откуда находятся силы, но растояние между ними стало резко сокращаться. Невидимый обман зрения, сыграл и с ним нехорошую шутку, выдав видимое, не совсем за то, что есть на самом деле... Олег просто не заметил, что беглец всего-навсего сбавил скорость, что должно, наверное было насторожить того, кто догоняет, но только не его - не видя перед собой видимых препятствий, он только делал шире шаг к сближению, ослеплённый яростью и жаждущий крови. Много крови.
    Олег видел, что беглец оборачивается и готов уже остановиться, "неужто решится вступить с ним в бой. Ха-ха,- смешным думалось Олегу,- исключено. Я его сейчас раздавлю!" Словно потеряв рассудок он широкими шагами сокращал дистанцию и вот, уже видит в темноте потрёпанный вид жертвы, его выпирающие на спине лопатки, как у какого-нибудь уродца и рисует на ней круги - круги мишени. По мере приближения к цели, Олег ещё больше внутренне возбуждался; напряжённые мышцы груди, подпирали подбородок и если бы из его ноздрей валил пар, то можно было подумать, что это взбешённый монстр, голодный, настигает обречённую жертву... И вот он ложит свою огромную лапу на неё...
   Но всё оказалось намного проще. Увидя беглеца, Олег самую малость потерял чувство  реальности и мечты о понравившейся женщины, обезоружили его наголо. И того хватило, чтобы представить одного воина без порток и босым бегущим по раскалённой земле, без меча и щита...
  ... бедолага попал в ловушку, созданную им самим же. Замедляя ход, беглец и вовсе остановился. Достигнув его Олег подвергся ловким боксёрским приёмам и после нескольких обменов ударами был нокаутирован. Собственная сила обернулась против своего хозяина и повергла его ниц.
                **************************
    ... Олег незнал, что виолончель может так нежно звучать. Она не нервирует, не тошнит, а проникает куда-то глубоко, открывая и познавая доселе неизведанное и незнакомое. Как книга - читаешь, изапоминая, хочешь снова её перечитать. Низкие ноты словно делают подкоп, подравнивают вырытое, подчищают кисточкой для лучшего изучения, а высокие делаю огранку и накладывают прозрачный лак, как бы украшая его.
   Звук то удалялся, то приближался, поднимался выше и полз прямо по полу как червяк. Звук исходил наверно из самой дальней комнаты и пока он долетал до его слуха, акустика прилегающих к ней комнат, имеющие специально для этого высоту потолков, доносила дополненный натюрморт.
   У него складывалось такое ощущение, что эту виолончель он слышит не в первый раз; музыка знакома не со слов знакомого человека, а по собственному слуху, заложенному в память. Играл наверное мужчина, потому-что когда смычок прикосался к струнам, Олег мог ощутить жёсткое прикосновение, что нисколько ни портило мелодию, а только делало её живой. Льющееся масло подобно зализыванию давно заживших ран, заполняет впавшие ямки времени, беспощадно создающиеся уходящим возрастом, и даёт ему право на остановку, а может и на возвращение. Мужчина первую ноту играет на выдохе - то же старается сделать и с остальными, выбирая момент для быстрого вдоха и продолжает вести инструмент, словно угадывая настроение хозяина.
   И угадывает!
   Неслышно ветер колышет светло-зелёную штору за его головой. Через открытое окно, солнце льёт свет как из ковша, но такое, что не хочется зажмуриваться, а подставлять ещё закрытые глаза под проникающие лучи и наслаждаться пробуждением, первым утренним светом, превому теплу. Олег впервые не чувствует предутренней ломоты в теле, но это "впервые", длится несчётное количество... времени. Не болят глаза и голова, а пальцы сжатые в кулаки, свободно разжимаются.
   Пахнет зелёными яблоками, перебивая их парным молоком. Где-то совсем неподалеку поют голосистые петухи и промеж них кудахчет квочка. Гремит кем-то брошенное жестяное ведро и щёлкает кнут пастуха.
   "Сказка",- думает он и немного боиться открывать глаза, чтобы не вспугнуть её как дикую птицу, случайно севшую на частокол серого забора.
   Счастье, такого прозрачного пробуждения, заполняет все строчки в таблице процентов по исполнению желаний; нехватало только ещё, чтобы огромные и мускулистые атланты, с каменными матовыми лицами, держали плавающую в воздухе кровать, на тёмно-красных бархатных полотенцах. А лучше конечно, чтобы и глаза их были перевязаны тугим узлом, и можно из такого же тёмно-красного бархатного полотенца.
   Где-то на другом конце дома слышно, как кто-то гремит стеклянной посудой - шкворчит приготавливаемое блюдо, льётся из крана вода. Знакомый голос женщины, пытающейся петь, в такт мелодии виолончели. Безуспешность этого мероприятия, нисколько не омрачает возникшего у Олега ощущения счастья, наоборот - наполненный звуками дом, отдаёт теплом, родным, собственным...
   За окном звучат возможно голоса соседей. Кого-то зовут потешаясь, играючи поругивая, а потом хлопок, то ли по спине - возможно рукопожатие. Насвистывание босоногого озорника, ворующего через соседский, а и возможно и через его, забор спелые, наливные свежим соком яблочки, а остающимися огрызками, пуляет по воробьям пригревшимся на проводах.
   Деревня. Ассоциация с деревней, со старой церковью, недавно начавшей востановление из прошлого, служащей для всех без исключения, спасением, даже для того босоногого озорника. Во, даже слышно где-то, за возможно нашим цветущем огородом пение райских петухов, сочетающиеся под звуки убывающей от усталости виолончели. Рай! За тысячу вёрст, а может за две тысячи, от той жизни, в которой он живёт прежде чем сегодня проснуться, которую считает родной, такой привычной, что менять не то, что не подумавши, а просто полениться представить, как оно будет по-другому. А она вон оно как! Сразу и не придумаешь, не угадаешь, а если что-нибудь и вообразиться, то следует записать в блокнот, иначе забудется.
   Ту жизнь прочь. Та жизнь была сном - скучным сном, а может и противным страшным. Нет, даже сон, это слишком много...
   "У-у-ухф,- хочется простонать ему, а зачем.- Гм-м-м!"
   Да! Он наконец открывает глаза... Слава Богу, что это не сон и не обман зрения. Действительно, по углам кровати стоят мускулистые атланты, только деревянные, из марёного дуба. Глаза перевязаны тем же, чем они держат кровать заправив руки за голову, надув мышцы бицепсев и пресса. Это атласная ткань, ярко-алого цвета вдоль кромки которой, древний, и не понятно чей орнамент воиской доблести. Скорее всего это незамысловатый узор, выдуманный дизайнером-самоучкой. Да пусть, красиво же!
   Виолончель. Гмм-м (истомное сонное мычание в наслаждение к только что выспавшемуся телу). Хочу припомнить откуда она... Не могу! А нужно ли? Не нужно! Пусть просто звучит такой звук. Если это живое исполнение, то исполняющий не плохой мастер своего дела. Интересно, это по доброй воле, или же принуждение к постоянному сотрудничеству за миску похлёбки. О нет! Вспыхнувшую иллюзию Олег подавляет на корню и решает сам всё увидеть.
   Но пока только наслаждается ею. Вот сейчас музыка похожа на морское судно, с вёсельным ходом. Бескрайнее, солёно-зелёное пространство, с одинаковым горизонтом по всем четырём сторонам, держит на плаву деревянное судёнышко и только в руках Всевышнего судьба незаметного пятна, сливающегося с океаном.
   Двадцать четыре жилистых удальца, с обнадёживающей мимикой на лицах, дружно работали деревянным веслом, под начальством одного низко-рослого человечка. Их капитан гордо возвышался на корме, приложив ладонь к бровям, создавая тень для глаз от солнца, а другой рукой держал штурвал. Он незаметно бросал зоркий взор на каждого, чтобы быть в курсе состояния его команды. Раскалённое солнце сделало их кожу золотисто-коричневой, зубы чисто-белыми, а глаза... Глаза, туманом покрываемые надежды, упуляются в точку и ждут - ждут попутного ветра, когда их нос и борт, коснутся берега и ступят они на землю живыми и не вредимыми.
   Судно идёт тяжело, от переполненной в трюме добычи и рабов. Как низкие ноты виолончели предвестники будоражущего и восхваляющего усталого странника и ведут его к близким, к дому, к стране, к повелителю.
   А дальше начинается соло. Виолончелист, в первую очередь играет мимикой лица - один тонкий звук, одно выражение, а то и два; прищурен один глаз, ведёт одной бровью, уголок рта растягивается, а потом слегка открывается. Потом вовсе закрывает глаза и несколько нот ведёт одними только бровями. Но вот, новый эмоциональный всплеск, широко раскрытый взгляд, немного страшен, немного странен - как буря стихает, разглаживает волны, белеют небеса и светит солнце.
   Но так не долго; он не останавливается... Поддёргивается складка скулы прямо у самого уха и вновь закрывается правый глаз. Если присмотреться, то из него выдавливается маленькая капелька слезинки, но он резко взмывает головой верх и быстрый перебор струн, отвлекает от очкастого усача и поглощаешь эти звуки с неимоверным наслаждением; чувствуешь, что приподнимаешься на пару-тройку сантиметров и словно ловишь мелодию на лету, каждый звук, каждую нотку, не упуская даже самого малейшего отклонения от норм, которые устанавливает самый внимательный слушатель, самый придирчивый критик.
   И наконец он спускается на медленный темп. Появляется гавань и руки гребцов самопроизвольно расслабляются; судно плывёт само по себе, как и у музыканта - пальцы уже не дрожат скользя по струнам, только капельки пота, стекая по лбу, немного щекотят чувствительную кожу на висках, щеке и шеи. Струящийся ручеёк по оголённому корню бука, извиваясь по спирали спускается в самый низ ущелья, скрытый густой кроной вьюнка от солнца, но не от света. Даже запах такой, тающей льдинки на кожуре, только что высохшего лимона, прежде побывавшего в мятном чае. Там, на самом дне, а может и не на самом, ручеёк собирается в прозрачное озерцо с идеально гладкой поверхностью. И не одно постороннее движение не в праве нарушить эту Божественную гладь, пуститься на шум...
   "Может меня несколько и заносит в описании столь удивительной и красивой музыки..."
   "Которую ты и никогда не слышал, а ежели и было такое, то..."
   "... то я тебя не перебивал! Ясно! Соблюдай субординацию... Пожалуйста!
   "Хорошо! Извини!"
   "Так вот, описание столь удивительной и красивой музыки, зачаровывает меня не как истинного поклонника и преданного любителя классической музыки. Тут нечто другое, не похожее на такое, но... Но если я буду сидеть рядом с настоящим ценителем искусства, могу точно сказать, что спорить буду..."
   "Знаешь, я слишком мало о тебе знаю. Прости, что перебиваю, но удивляешь, право удивляешь..."
   "... так вот, буду спорить о том, что Вивальди - это поэт, а Бетховен - иллюзионист..."
   Сейчас происходит то, о чём написать будет труднее, чем самому увидеть. Представьте противостояние взглядов, одного и того же человека, и по одному и тому же вопросу. Неравенство в столкновении этих взглядов, не может перевешивать ни одна, ни другая сторона, так как исходящее, имеет только один выход, и также один вход; игры с разумом чреваты трагедиям и великим поражениям сознания. От горячего плавится - от холодного стынет и становится крепче; человек не идеален - отсюда и борьба, вечная борьба за идеал.
   Ладья входит в гавань как яркий и пронзающий луч света, разрезает чёрные тучи, крошит их волнистые осколки, а небесный сапожник на лету подхватывает их и делает из них заплаты на другие, новые, ещё не тронутые влагой облачка. Закончив работу, он бережно подбрасывает его над своей седой головой и слегка дунув, отправляет в свободное пользование, на благо природе.
   Уже никто не спешит, никто не напрягается; на команду опустилась блажь и вопреки уставу слышны разговоры, шутки и смех. А кто-то откинувшись на спину и закрыв ладонями глаза, предаётся уже томительному сну. Да и капитан впервые за несколько бессонных суток, даёт себе слабину и теперь борется с тем, чтобы просто не заснуть стоя.
   Мёд... Олег чувствует, даже представляет, как пчёлка его только что принесла и своими тоненькими лапками обработала, и положила ему в рот. Язык нежно прилипает к губам, к зубам, но он сам стекает по горлу и чувство голода мгновенно исчезает. Несмотря на воображаемую и безобидную выдумку, всё кажется естественным, повседневным - словно и вчера, и позавчера, было то же самое.
   Потом он слышит как в спальню кто-то идёт; босые ноги плавно ложатся на пол с пятки на носок, специально ступают не слышно, чтобы видимо не разбудить его. Но нет, ему было слышно даже дыхание идущего и его размеренное биение сердца, как сотни лесных колокольчиков, звенят о утреннюю росу. Олег испытывает волнение, но то волнение от предвкушения чего-то приятно-неожиданного, потому что шаги принадлежали женщине. Его женщине.
   Пол из натурального дерева, напоминающий чем-то граб, покрашен лаком на водной, натуральной основе древесной смолы. Он не токсичен и не дурманящий ум - он опьяняющий. Мастера во время работы пели арии, восхваляющие бога Древа тенором, одновременно переходящие то на альт, то на басс. И если в реале это повторить невозможно, то у меня это запросто. Люди, проходившие мимо и слышавшие столь удивительное пение, не могли понять кто это исполняет и по какому поводу. Работа превратилась в концерт, в народное гуляние, в массовое зрелище...
   Но это так, добавленная роскошь к словам автора, в которую Олег и сам не может припомнить. Да и откуда.
   Шла Тоня - его жена. Она до этого пела на кухне, под звучащую где-то виолончель.
   -Милый, славный мой - мой любимый муж. Ты пробудился,- начала Тоня, протиснувшись как сквозь густое, сгущёное молоко занавесы, в дверном проёме. -Как ты спал? Снилось ли тебе что? И если что, то расскажешь ли мне, своей любимой жене?
   Олег дожидается, пока она подойдёт вплотную; в это время он хочет понять, а точнее припомнить, во-первых - кто она для него; во-вторых - что?! Она шла склонив голову, скромно улыбалась и изящно виляла бёдрами, словно балансируя на канате, над великолепной пропастью. Она походит. Он берёт её руку, подносит к губам. Целует. Тоня наклоняется к нему, чёлка падает на глаза; целует тоже, но сначало в голову, а потом они сливаются в едином поцелуе губами.
   Как в тёплую ванну - сначала лицом, затем пальцы рук и уже потом, постепенно погружаться всем телом. И пока глаза закрыты, получение кайфа остаётся как бы не дополученным до конца. Не надо спешить. Предоставим самое лучшее, сделать воде - пусть не видно, но как порой бывает здорово не знать, откуда оно приходит. Главное, что оно есть, остальное возможно шушера...
   Он притягивает её губы к своим, чтобы не упасть от опьяняющего наслаждения; обоим пришлось закрыть глаза. Кто-то, или нечто, аккуратно и незаметно для них, убирает опору из-под ног и понесло. Плавно кружа средь тёплого снега и ливня звёзд, которые осыпали их с головы до ног, постукивая по открытым участкам тела и немного щекотя. Затаенное дыхание, словно и не требует пополнения, и так сохраняя жизненно важное равновесие, они парили над неизведанном им пространстве, но не в темноте.
   -Любимый,- наконец произнесла Тоня, на силу оторвавшись от губ Олега.
   -Прости дорогая. Очень трудно оторваться от тебя,- словно хочет признаться в чём-то Олег и открывает глаза. Его ещё качает и он начинает понимать, что это если на рай, то очень близко к нему.
   -Я пойду разбужу детей,- говорила Тоня не открывая глаз, но крепко держась за него.
   "Как, у нас с ней дети,"- думает он и боится, чтобы не произнести это вслух.
   -Дети!- будто бы не он говорит, но тут же поправляется,- они ещё спят! Маленькие проказники.
   Он не верит своим словам.
   -Ты что Олежа, милый,- она широко открывает глаза удивляясь и даже приподнимается левая бровь.- У нас очень примерные детки. Гораций и Евклид - воспитание безупречное.
   -Я знаю! Я знаю!- Быстро произносит он поправляясь.- Я нисколько не хотел ввести тебя в заблуждение. Прости! Что-то я волнуюсь!
   Он виновато опускает глаза в пол и какой-то стороной души, ощущает искренность своего раскаянного состояния. Словно забыл правду и поэтому говорит ложь.
   -Я поняла,- сказала Тоня и прикладывает ладонь к его щеке и пытается заглянуть в глаза. -Это всё от этого!
   -От чего?
   -Подходит то время, любимый!
   -???
   В это время в спальню забегают двое ребятишек. Но это вовсе не было похоже на баловство, с криками, визгами и воплями.Они остановились в метре от отца с матерью и в их глазах, слишком многое читалось. Но в первую очередь, это сотня извинений за вторжение и разрешение говорить слово.
   -Гораций!- восторженно произнесла Антонина, обращаясь видимо к старшему сыну. -Вы давно встали?
   -Да мама!- Ответил голубоглазый мальчуган лет восьми, прилажив ладонь правой руки, к своей левой груди и чуть склонив голову.- Сегодня такой день!
   -Евклид!- Не менее восторженно обратилась мать к младшему сыну.- Ты помнишь свои обязанности как младшего сына... Пока младшего.
   -Разумеется мама!- Отвечал Евклид, кариглазый мальчик, наверно лет пяти, очень похожий на Олега.
   От слов "пока младшего", Олег ощутил не передаваемое волнение сначала в голове; бурный поток крови, накрыл его сознание, залил полным глаза, а в ушах почувствовалось сильное давление. Но это не было больно - приятный мандраж, нечто похожее на покалывание, но не онемение.
   Имея уже двоих подросших сыновей, Олег так и не познал счастья быть отцом. Правильнее сказать, не помнил самого познания, а самое главное - зачатия. Создалось имитирующее возникновение слезы и подкатывания комка к горлу. Слеза умиления, поглощение возникшего восхищения над собственным я.
   "Я - отец!" "Да здравствует отцовство!!!"
   Слеза тает равносильно сладкому маслу, а комок крошится подобно иранскому щербету, или халве, под нажимом добротной хозяйки.
   -У нас праздничный завтрак!- Торжественно произнесла Тоня и звучало это так, как что-то имеющееся ко всей вселенной, особое значение. Она обняла своих сыновей и они дружно глядели на отца Олега, просветлёнными и натянутыми от неподдельного восхищения лицами. Они будто ждали, что он от их слов вдруг станет каким-то возбуждённый, что-то вспомнит и тут же сокрушится и также торжественно произнесёт, что всё прекрасно помнил, но забыл в последнюю минуту.
   "Праздничный завтрак",- повторяет про себя Олег, но многозначительный взгляд, выдаёт в нём не осторожность забыть значение этого словочетания.
   -Милый!- Умилённо говорит Тоня, обнажая конфуз мужа.
   -Да дорогая! Прости, прости! Виноват!- Олег чувствует, что покраснел и его видят. Он поднялся с кровати, чтобы обнять всех.
  Он обхватил за шею жену, нежно прижался к ней и тихо спросил:
   -Что значит "праздничный завтрак"?
   Олег напрягается в предвкушении в ещё большем его обличении, но терпеливо ждёт.
   -Как, любимый!- Ещё более восторженно произносит Тоня.- Что могло случиться, что ты мог забыть? Что это такое и по какому поводу. О, Олег! Ты меня удивляешь! Силы Всемирного Соития Влюблённых - муж мой, я прошу тебя...
   -Каюсь! Винюсь и каюсь,- быстро проговорил он и ещё сильней прижимает жену к себе.
   -Ничего страшного,- ласково произносит Тоня и отстраняется будто ничего не было.- Это от волнения. Прости ты меня! Я так волнуюсь!
   Она берёт его руки в свои, подносит к губам и целует - долго, с короткими перерывами.
   -Дети! Гораций, Евклид!- Торжество так и хлещет огромными порциями из уст Тони.-Милый! Идёмте к столу.
   Дом был большой, просто огромный. Это если судить изнутри, то Олег никогда не видел такого роскошного интерьера, и даже представить себе не мог, что такое возможно в реальности. Дом очень сильно походил на русскую избу, из какой-то очень доброй, но современной сказки и её объёмы можно было почувствовать только изнутри. Где-то должна быть русская печь; он не помнит, а знает.
   Олег каким-то странным, но приятным внутренним ощущением, чувствовал здесь себя хозяином. Каждый угол, каждый стояший, либо лежавший предмет, знаком ему до мельчайших подробностей и руки помнят к ним прикосновение. Очень много здесь он сделал своими руками.
   Кухня располагалась в другом конце дома, окнами во двор. Оттуда же вкусно пахло и оттуда же плыла виолончель. Она реально плыла, подхватывая каждого из них и неся в нужном ей направлении. Ощущаешь неповторимую опору в области подмышек и в районе задних бёдер.
   Кухня была обустроена в стиле... в стиле... Олег незнал никаких дизайнерских стилей, направлений и тому подобное. Кухня была для него обычным местом приёма пищи: плита, холодильник, стол, стулья... Ещё мойдодыр. Важным аспектом было чистота рук перед едой, но необязательно при этом нужно снимать обувь. Не больше! Это не считая тишины; полное безмолвие, равносильно глухоте - а тут виолончель! Она должна была мешать, но нет! Она отвлекает, не торопит, не раздражает. Волнующие мысли, тут же превращаются в мыслишки и не доходя до второго блюда, можно смеяться над их прежней серьёзностью, величием, первичностью проблемы, ну и так далее.
   Виолончелист был мужик с длинными усами и круглыми очками в чёрной оправе. Тёмный волос зачёсан назад и прилизан как бык языком зализал. Судя по его эмоциям, он в астрале, при чём в глубоком и абсолютно ни на что не реагирует. Олегу это понравилось, если не считать того, что его он должен был помнить очень давно. Примостившись с самом дальнем уголке, он был больше похож на предмет интерьера, либо на живой уголок, но совсем безобидный.
   А теперь к главному. Стол был украшен своим обилием красочно и искуссно расставленными блюдами, столовыми приборами, салфетками, ну и конечно же накрыто  это, одеялом приятного запаха. Стол занимал больше половины кухни, а если выдвинуть из-под него стулья с высокими спинками, то проход между ним и стеной, оставался совсем ничего. Странное чувство его сразу же посетило, что всё, что он видит, осязает - уже было когда-то и не один раз. Как привычка. Но опять же память - при растяжении, подобна жевательной резинке, которую при желании можно слепить в любую фигурку.
   Но что-то же всё-таки остаётся?!
   Вот сейчас из дверей напротив, появится женщина в голубом платье и белом фартуке, и внесёт большой графин со смородиновым морсом. Секунда в ожидании затаив дыхание и... Так и есть - лёгким щелчком отворилась дверь и через проём, буквально вплыла темнокожая женщина в белом платье, голубом фартуке и белом кокошнике.
   -Спасибо Изида!- С гордым восклицанием произнесла Тоня. Женщина улыбнулась в ответ белоснежными зубами, поставила графин на стол и исчезла за той же дверью, в которую и вошла.
   -Прошу, дорогие и горячо любимые мои люди. Прошу садиться за стол и отведать блюда, которые так любезно нам даровал Господь!
   Тоня наслаждалась всей полнотой окружающей её жизнью, присутствием нас - меня, Горация и Евклида. Её душевное состояние, было словно вывернуто наружу, напоказ всему миру и она нисколько не стеснялась этого, даже наоборот, демонстрировала идеальную чистоту своих внутренних стенок. Девственную чистоту!
   Олег, всеми мыслями и не мыслями отрицает, отказывается принимать то, что видит, хотя уже и живёт в этом, и принимает самое непосредственное участие. Его ведь никто не спросил; он просто проснулся и ба-бах! На те вам! Мол, ничего не знаем, живите дальше, как хотите...
   А деваться-то некуда - не возьмёшь же, не понятно что, не понятно за что и не вернёшь обратно туда... А куда?! Может это и есть то, что называется настоящее, а то, что в якобы в памяти - есть сон, или...
   "Давай без "или". Давай?"
    "Давай..."
   Олег возвращается и взглядом попадает на неё. "Почему он не помнит её такой, какая она есть сейчас,- думает Олег,- и почему я сейчас не тот, какой должен был быть..."
   Вопросы остаются без ответов, а своим внутренним зрением, непонятно каким-то внутренним мировосприятием, Олег видит её испачканные пальцы о голубую глину, которой она всё это слепила. Видит, как она своими хрупкими ноготочками правила наши глазки, нос, ротик, ушки. Как она вдыхала в эту жизнь свою частичку духа, прекрасно осознавая, что это будет для неё означать и как ей теперь не легко. Глина у ней не только на пальцах, но и на локтях, измазано до плеч. И вся одежда спереди. До лица - нос, щёки и немножко подбородок и лоб. Он смешивается с потом, падает на рабочий костюм и впитывается в грубую ткань. Тоня слегка наклоняет голову, чтобы чёлка падая на лицо, не мешала видеть творимое. Творимое...
   Олег слегка улыбнулся своему видению и перенося её на живую женщину, аккуратно сопостовлял силуэты, чтобы то, что не сошлось, не испортилось и не поранилось при движении обеих. И получается.
   -Праздничный завтрак сегодня на славу удался,- сказала Тоня усаживаясь в торце стола, прямо напротив Олега.
   Серебрянная посуда, чтобы она сразу отгоняла нечисть и всё недоброе; хочется творить добро и дарить любовь самому закоренелому мерзавцу. Душевный порыв Олега заставлял его подняться, выскочить на улицу и обогреть самого несчастного, поддержать самого униженного и спасти самого умирающего от безисходности человека. А если и не будет такого, то подойдёт и уличный пёс или кот. По сути без разницы - главное совершать движение и дарить любовь и добро... Поступки!
   Но сейчас они все смотрят на него и ждут - ждут пока он что-нибудь сделает! И Олег быстро вспоминает; молитва, перед вкушением пищи.
   "Отче наш..." помнит наизусть с самого детства и поэтому выразительность, тоже как... с детства.
   На первое было, красный-красный борщ со свеклой, порезанный соломкой в толщину наверно с его палец. Такое Олег помнил ещё со времён находясь в русской армии, только без картофеля - тяжёлые времена не только для русских вооружённых сил, но и для всей империи. Затянувшийся перестрой советского государства, повлиял на весь мир, перевернув всё с ног на голову. Запах борща мгновенно возвращал его на одинадцать лет назад. Потные лица, грязные воротнички, идиотское хихикание и звон железных ложек о котелки; не редки матерные перебранки и шкрябание большого половника об огромную столовую кострюлю.
  Борщ немного отдавал чесночным соком и болгарским перцем. В тарелке плавали несколько чёрных кругляшек перца-горошка. Рядом было блюдечко с зелёным укропом, с мелкими капельками воды по всей зелени. И также зелёный лук-порей - всё как он любит.
   Ломтик перца попадает на зуб, Олег его прокусывает и продавленный сок, вытекая, попадает на вкусовые рецепторы языка - немного сводит скулы, но вкус непередаваемый. На дне тарелки косточка с мясом свинины. На вид порция мала, но Олег чувствует, что наелся.
   Второе - картофельное пюре с фаршированным перцем, с каким-то необычном на цвет и вкус соусом. Золотисто-коричневая масса с недополненными тёмно-красными жирными кружками, обливало мягкую, без комочков мякоть и ребристость, разложенную по окоёмочке тарелки, неспешно исчезало в его рту и... таяло, таяло, таяло.
   Дальше варёные раки, величиной с две его ладони. Сочные красноватые лапки пропадали безвозвратно... только значение праздничного завтрака, не оставляли его в покое не на секунду. И что главное - ни праздничный ужин, ни даже ни обед, а именно завтрак.
   Олег насытился сполна, но не переел, как это часто случалось. Блины со сметаной оказались не притронутыми. Всё было здорово, но внутренний трепет нарастал, окутывая сердце одеялом тревоги. Гораций и Евклид покушали одновременно и скромно вытерев рты лежавшими подле них салфетками, молча ожидали. Гораций похож на Тоню. Светлый волос, уголки глаз опущенные вниз и у него её цвет. Даже лёгкое, еле заметное шепелявиние букв "с" и "ш", полностью совпадало с дикцией Тони.
   "Потрясающе,- думает он и ещё бы чуть-чуть и у него бы потекла слеза умиления. -Потрясающе!"- повторяется у него само собой и тёплое, шарообразное нечто, протекает в грудь и греет душу.
   А Евклид. Голубоглазый мальчуган с чёрными, как смола волосами. Под носом родинка и ещё несколько штук на скулах и подбородке. Прямо как у него в детстве и теперь, только спрятано под густотой усов и бороды. А когда он что-нибудь говорит, то слегка прищуривает левый глаз - совсем как он. Евклид точная копия Олега.
   "Нет слов,- думает опять он,- нет соображений, нет ничего, что может ещё заполнить ту восхитительную пустоту, которую не хочется заполнять до конца. Никогда."
  Тоня также закончила трапезу и теперь уже все трое смотрят на Олега...
  "Художник пишет картину, а позирующая группа людей (семейная пара и трое детей), натянуто сохраняют неподвижность и... холст нынче мягок, а акварель, при разбавлении, получилась слишком жидкой. И те моменты, которые должны быть чёткими, разделяющими контраст светлого от тёмного, получались немного размазанными. Это ничего; глазом не профессионала такая мелочь не очень заметна, даже не видна, но сам художник понимает ошибку и поэтому...
   ... не хочет беспокоить ожидающих его окончания, но, легче картину переписать, нежели исправить. Костлявым сжатием кисти, художник готов смять, порезать, изорвать не поддающийся холст, но прекрасно понимает, что этим делу не поможешь, ведь он - творец. Да, да - творец, кудесник, маг искусства...
   На помощь приходит волшебство - самое настоящее и простое волшебство.
   -Не желаете ли кофе, друзья?
   Художник не ждёт ответа; шоркая по старому паркету, старыми, дырявыми тапочками, он отправляется на кухню и зажигает газ. А сам берёт сигарету и закуривает. Слыша возмущённый шопот, художник приглушает его своим сиплым дыханием и когда сигарета ещё недокурена до середины, ВНЕЗАПНО приходит решение. Он тонким движением опускает её на край пепельницы и снова шоркая, мчится в мастерскую.
   -Друзья - недвигаемся!
   Сам не ждёт, когда те усядутся, а работа кипит, кисти мнутся, а холст вот-вот загорится под давлением творчества.
   -И где же наш кофе?- Спросит самый не терпеливый, подавляя возмущение.
   -Минуточку... -художник вытягивает лицо и немного высовывает язычок, когда смотрит на позирующих. Он всегда так делает, когда долгое и томительное напряжение, приносит свои плоды. В одной руке у него сразу умещается шесть кисточек; он ловко ими манипулирует, некоторые даже придерживая ртом. На палитре нет живого места - в ход идут посторонние предметы, на лице отпечатываются разноцветные мазки. Художник выглядит смешно и забавно, как чумазый ребёнок-непоседа.
   На кухне свистит чайник, но он даже не поведёт ухом в ту сторону; весь в работе.
   -У вас, там... на кухне... -кто-то скажет из группы, едва пошевелившись.
   -Прошу... Всего одну минуточку,- сквозь вставленную в рот кисточку, проговорит художник. -Осталось всего-ничего мазков, штрихов и картина будет готова. Друзья - вы смотритесь прям замечательно!
   Художник распаляется. Получая одновременно удовольствие от работы и от общения и вот... Общий портрет готов. Они до конца не понимают в чём секрет фокуса и поэтому один из них спрашивает:
   -Как? Ка-а-ак?
   -Если что-то не получается вдруг - покури сигареты "Друг". -Ответит художник и весёлый пойдёт наводит гостям кофе."

   Олег не понимает. Но потом до него доходит, что они ждут его слов о том, что завтрак закончен и ещё сопутствующих этому слова, после которых, будет рахрешено встать.
   -Восхитительно любимая! Просто бесподобно!- проговорил громко он, как прогремел, но они приняли это как должное. -Божественно!!!
  Далее он читает Благодарение Всевышнему за милосердное предоставление пищи и ещё о том, что не даёт им погибнуть с голоду.
   -Ну что же, прошу всех встать!- Словно осторожно сказала Тоня, взяв на себя функцию главы семьи. При этом она не смела смотреть в глаза мужу. Непозволительно.
   Все дружно поднялись из-за стола; Тоня, Гораций и Евклид подошли к Олегу. Жена взяла его руку; трепетное волнение от неё передавалось ему - его словно сковало и невидимая сила вибрации, овладела не только его телом, но и сознанием. Он выдерживает эту внутреннюю нагрузку и напрягая мышцы, будто встряхивает ими, скидывает неведомое ему прежде волнение как тяжёлый плащ и он снова пытается повторить недавно принятые ощущения, но уже по-другому. Олег по-новой прокручивает в голове пережитое минуту назад и, у него получается.
   Евклид подошёл к отцу с другого бока, прижался к нему, затем поднял голову на него и в глазах сына, Олег прочитал неподдельную грусть - грусть расставания. Читать по глазам - это Олег делает впервые, но... Впервые в жизни, можно трактовать, как и всю жизнь он это делал...
   Дольше ждать он не мог, и бегущий со всех ног поймав взгляд жены, спросил:
   -Либимая! Что всё это значит?
   Она улыбается чуть приоткрытым ртом и полные губы её, манят прикоснуться к ним своими, оставив вопросы на потом и предаться сладкому... Но Олег сдерживается и снова говорит:
   -Ответь мне, милая!
   -Странный ты сегодня какой-то, право!- Отвечала она, но не отвечая прямо, рисковала.
   -Да я и сам не пойму, что со мной и вообще, как здесь оказался. И куда мне нужно.
   Слова Олега, вызывают улыбку не только у его жены, но у Горация с Евклидом. Олег сам улыбается, и снова горячее тепло проникает во всё его тело... Какое же оно тёплое! Счастье-то какое!
   -Папа,- обращается к нему Евклид.
   -Да, сын мой!- отвечает он, но сам в голове прокручивает мысль и боиться её упустить.
   -Я решил, что тоже стану таким же, как и ты... Я точно решил... -капельки нерешительности совсем юного человечка, разрушали скалы гордости и величия, на которые его вознесли его же близкие. Но последнее он не расслышал и как-будто не по своей вине. То, что он слышал на самом деле, так это то, что вспоминается стих, который нужно выучить наизусть, и рассказать его выразительно перед строгой учительницей. Выразительность обязательна!
   Как он ни старался, но сказать то, что тебе не хочется говорить выразительно, для Олега было невыносимым. И с каким отвращением он наблюдал за одноклассниками, которые выдавливали из себя эту выразительность, тянули шею, напрягая жилы и краснея лицом. А потом с капельками пота на висках, ожидали оценки.
   У Евклида это получилось легко и сказать, что он притворяется, не поворачивался язык. Поглощённый его словами, Олег тонул в бушующем шторме неизвестности и любая попытка вникнуть в суть творящихся сейчас вещей, напрочь отказывалась подчиняться разуму и понимать всё это. Он только успевал глотнуть немного воздуха и снова его тянуло ко дну.
   -Ну вот, настало время,- с лёгкой грустинкой в голосе произнесла Тоня.
   -Да в конце-то концов,- возмутился в сердцах Олег так, что все одновременно вздрогнули. -Я ничего не понимаю. Какой час наступил? Чего час?
   -Час расставания! Тебе пора,- испуганно произнесла Тоня.
   Гораций и Евклид тоже смотрели на него с испуганным непониманием. Они первый раз видят отца таким потерянным, словно его кто подменил, как "ВНЕЗАПНО" пришедшая беда, не стуча, вторглась в их жилище.
   -Сегодня ты уходишь на работу. На сто тридцать лет,- продолжала тем же тоном Тоня, готовая к новой вспышке мужа.
   -Сто тридцать лет!!!
   Эти слова звонко ударились о потолок и со всего маху рухнули на пол. Ему даже трудно было произнести такое, не то что понять и принять как имеющее место быть.
   -Любимая, это шутка такая? Или что?
   -Мы будем скучать!- Она как-будто не слышала его, забивая стальные гвозди в мягкое дерево и трижды бросила горсть земли.
   -Мы будем ждать,- сказал Гораций, стараясь быть мужественным и крепко жать кисть руки отца; по-детски нежная ладонь, соприкасаясь с мозолистой, грубой и тёмной на цвет кожей, переминала чистые, белые пальчики юноши. Он лишь замечает как большой палец его сына умело загибается назад; он такой же широкий как медный пятак или...
   Как он ни старался, как ни пытался вскрыть зарытые глубоко в памяти события, началом которых служила эта сцена... Всё бесполезно. Прошлым назвать можно было то, что описывалось в главах книги выше. И то, со слов автора.
   Остальное - стена. Ни горячая, ни холодная, ни белая, ни чёрная, ни твёрдая, ни поддатливая. Одно название - начало. Только начало какое-то не с самого начала, а примерно с середины, либо ближе к ней. Раздумьями Олег поглощён был совсем не долго. Вся его новая семья - жена Тоня, дети Гораций и Евклид, как-то сначала отдалились примерно на два шага. С одной стороны у каждого из них немного вытянулось лицо и тело, а он сам как бы сузился и вызванный этим дискомфорт, означил перерождение...
   ... Олега втянуло как некоим живым и разумным существом, наподобии вакуума, в какую-то ни чем ни пахнующую сферу, не имеющая абсолютно никакую форму, ни цвета, ни запаха, ни названия. Он только увидел удалявшихся жену и детей, как за пеленой водной глади, разделяющей одно от другого. Они как поочереди махали ему руками, а Тоня иногда смахивала с лица слезу.
  И вдруг они потом исчезли вовсе, стало темно и немного сухо. Пронёсся бешеный вихрь, но не колыхнул не единого волоска на его голове и ему тут стала понятным, что он был молниеносно подхвачен этим же вихрем, и несомый странной, но ни на что не похожей стихией, удалялся куда-то, зная, что по-дальше от родных ему людей.
   Вакуум захлопнулся, словно плюхнулся квадратным куском льдины в котёл с кипящей водой. Пар, много пара ожидал увидеть Олег и приготовился к тому, что на его лицо, сейчас обрушится нестерпимым по ощущениям волна обжигающего пара и изуродует лицо. Но ничего не случилось.
   Казалось, что его мотало несколько часов, а то и больше, но всё длилось не больше одной минуты. За это время что он только не представлял себе, что ему только не превиделось, что только не казалось реальным и выдуманным. Сначало он видел себя, в сверхскоростной электричке и что несётся она огромной скорости. Но отсутствие пассажиров, двухместных сидений и больших окон, развеяло это видение как туман.
   Затем был тоннель; но не стены ему запомнились, а отвратительный запах, исходящий откуда-то издалека и в то далёко, куда его несёт собственная тяжесть тела. Но самым духотрепещущим было, это с головой окунуться в ледяную воду и понимать, что ноги и часть корпуса парализованы жестяной байдаркой и находишься вниз головой, чиркая макушкой по каменистому дну. Воздуха в лёгких не остаётся, терпеть нет сил, сейчас взорвётся.
   Что-то повело его за плечо и чем-то провели по лицу; Олег лишь сумел разглядеть белое, большое по масштабу крыло и удаляющуюся птицу.
   "Голубь,- промелькнула у него мысль, отчего он был уверен на все имеющиеся на тот момент проценты. -Голубь. Голубь.- Оно само срывается с губ, повторяется, но должная взаимосвязь,- то ли с этой птицей, то ли просто со словом,- никак не может, никак не ассоциируется с сознанием Олега.
   И только тяжёлый угарный запах, сравнимой с канализационной вонью, возвращал его к той реальности, с которой он думал, находился якобы в собственном доме, со своей семьёй. И она ему, эта реальность, совсем не нравилась.
   Его вывалило как ненужную, словно использованную вещь. Как из проезжающего общественного транспорта, несколько нетрезвых хулиганов. Как уголовник, заставший его Олег на месте преступления и выталкивает его из тамбура мчащегося вагона, прямо на полном ходу прочь; руки не слушаются, ноги не держат, а в голове словно не один литр водки. И тот, подступает к горлу, чтобы низвергнуться кислотой наружу.
   Олег упал прямо на копчик и по инерции сделал непроизвольный кувырок назад. А потом выгнул спину и превозмогая боль, задержал дыхание. Жёсткая, похожая на огромный угольный камень земля, источала жар. Было темно, но сотни огней, будто бы множество разожжёных костров на близком расстоянии друг от друга, или факелов, делало это место светлым как в новогоднюю ночь.
   Олег поднялся и первое, что он увидел, это огромные чугунные двери, раскалённые до красна и пыхнувший чёрный дым из щелей. За воротами горело громадное пламя, трещал огонь и слышно было много голосов. Там были люди, гремели металлические предметы и бранная ругань. На какое-то время голоса замолкали, только ворота становились ещё краснее и усиливался гул от пышущего огня. На пике всего этого, слышалось переливание какой-то жидкости из одного предмета в другой, что-то громко булькало, свистело, а после на некоторое время затихало.
   Неожиданно появился его брат Коля. Его тоже забросило сюда аналогичным способом как и Олега. И выглядел он более несчастней и жальче. Коля почему-то валялся на спине, как маленький и капризный ребёнок; он истерично катался по земле, испускал слюну, рвал на себе одежду и брыкался ногами.
   -Не хочу! Не буду!- Вопил он изрыгая слюну, похожую на пену.- Оставьте меня Ироды! Уроды! Не буду, отвяньте. Гниды!
   Олег быстро подскочил к нему, взял за руки и пытаясь его удерживать, говорил: 
   -Колька, ты что? Ты что так орёшь, братец!
   Коля на секунду остановил истерику, открыл глаза, чтобы посмотреть на того, кто с ним говорит, а потом продолжил, уже глядя на Олега:
   -Не хочу, твари! Отстаньте от меня, придурки! Сдохните мрази! -При этом он хотел освободиться от рук держащих его и отталкивался ногами в сторону.
   Но Олег сильней сжал его руки, и когда и это не помогло, он с силой отвесил ему добрую оплеуху, от которой Коля взвыл, но остановился и уставился ополоумевшими глазами на Олега.
   -Ты что делаешь? Не нормальный что ли.
   Голос был нежным как у женщины, а дыхание отрыжкой источало яблочное повидло. Вытаращенные глазёнки, словно его никто и никогда так не шлёпал, хлопали длинными ресницами, готовы были опалиться от парящего жара в этом месте. Стоило закрыть один глаз, и этот Коля вовсе не был похож на того Колю, что был братом Олега - удачное подобие копии, сотворимое талантливым шарлатаном...
   -А что ты орёшь как резаный!
   Олег продолжал держать его за руки, но видя, что Коля больше не истерит, отпустил.
   -Я не могу больше этого делать! -Коля зажмурился, что аж проступили слёзы. -Вот и ору!
   -Что? Что ты не можешь больше делать? Говори.
   -Не-е мо-огу-у-у! -заорал пуще прежнего.
   Истерика подступала снова. Олег ещё раз отвесил ему пощёчину, но уже не такую сильную, как до этого.
   -Перестань, говорю.
   Олег как-будто закричал, но на самом деле, у него просто так получилось повышенным голосом. Так он заглушил начинающий вопль брата, сразу его осадив. Тот дёрнулся несколько раз как под током, выгнулся на мостик как совсем юная гимнастка и повалился на бок. Коля рычал и выл, снова стал водить телом словно волнами и Олег в очередной раз вдарил ему пощёчину. Именно вдарил, потому что Коля, на секунду потерялся; он закрыл лицо руками, а когда убрал их, та половина лица, куда пришёлся удар, была вся красная.
   Так он остановился.
   -Ты в порядке? -Спросил его Олег и старался заглянуть в глаза.
   -Да-да, я в норме. Всё, ни бей меня больше! -Спонтанно отвечал Коля, но глаза прятал.
   -Как ты терпишь это, брат?- говорил Олег и слёзы у него уже текли.- Сто тридцать лет работы! С ума сойти! С ума сойти!
   Ответа он не дождался. В это время отворились ворота и прежде чем они успели распахнуться настежь, огромное облако тёмно-серого пара вырвалось наружу; сделав несколько огненых завитков, оно обернулось густым чёрным дымом и поднявшись вверх, исчезло. За огнём вырвалось куча невыносимой вони; сразу стало резать глаза, Олег жмурится и тут же закрывает нос пальцами. Но и этого оказывается не достаточно.
   -И вот так сто тридцать лет,- говорит подтверждая Коля и кивает головой,- сто тридцать лет.
   -Что? Что сто тридцать лет?- Спрашивавет Олег у брата, не открывая глаз и держа зажатым нос и ждёт, что тот ответит, хотя знает ответ наперёд.
   -Работать! Работать! Работать!
   Из ворот вышли двое одинаковых по телосложению людей. Они были все в саже, даже лица. Волосы у обоих подпалены, под самые корешки. Приблизившись к Олегу с Колей, они одновремено стали откашливаться, и на каждый резкий выхлоп кашля, вырывался чёрный дым из их ртов, как от огромного дизельного двигателя.
   Олег узнал в них Андрюху и Лёху. Андрюха между кашлем выругивался матом, всё время одно и то же. Лёха протирал внутренние углы глаз, ковырял в носу, сплёвывал чёрным и отряхивал то, что должно называться брюками и рукавами.
   Он первым сделал шаг к Олегу с Колей, подал руку и прежде чем сжать её, несколько раз чихнул.
   -Будь здоров, приятель,- поприветствовал его Олег, не выпуская при этом косого взгляда на Колю.
   -Спасибо!- Ответил Лёха, вынимая свою чёрную руку из белой ладони Олега и пряча её в карман.
   -Как добрались?- Продолжал, спрашивая он, кивая на Колю.
   - В целом, всё в порядке, нормально. Только вот посадка оказалась жёсткой.
   Отвечая, Олег смотрел на Андрюху, который высыпал из карманов брюк, а потом и из куртки, огромные горсти сажи, пепла и обгоревших кусков непонятного вещества, похожего на мясо. Складывалось такое ощущение, что там у него не карманы, а бездонная пропасть, отхожая яма нечистот и ещё чего-то, что обычным словом не назовёшь. Его рука словно ковш, погружаемый в каменный грунт, одним только нажимом пробивает неподдатливое чрево топи и выкорчёвывает отход. Его совершенно не заботило, что рядом стояли Олег, Лёха и Коля; занятый своим делом, он не собирался подниматься, ведь ниже падать было уже некуда.
   -Да-а-а! А я уже и не помню как сюда попал.- Лёха усмехнулся, но Олег заметил столько грусти в этой усмешке, что сразу защемило под левой лопаткой. Да и под правой тоже.
   Лёха вынул руки из карманов и стал тереть усердно глаза. Тут-то Олег заметил струйки стекающего пота на висках, а когда повернул кисти рук ладонями, он увидел кровавые мозоли, испачканные чёрной грязью. Через слои прилипшей грязи, прорезались линии жизни, судьбы и личной жизни тоже. Олег конечно же не знал, какая из них и за что отвечает, но, может всё ни так страшно...
   Олег хотел ещё что-то спросить, но тут из ворот вышел огромнейший великан, метра три-три с половиной ростом, атлетического телосложения. Великан словно выбежал, убегая от чего-то и на каждый его шаг, мы все подпрыгивали. Он вышел в пышных клубах дыма и по первоначальному видению, он был весь чёрный как самая тёмная ночь, как смола, но затем, когда дым постепенно рассеялся, он вдруг оказался красным, как раскалённая сталь.
   Великан был голым. Густая борода, на кончиках которой искрились маленькие тёмно-красные огонёчки - они то гаснут, то воспламеняются снова при мощном выдохе великана. На голове два коротеньких рога. Но он не чёрт! Это точно. И незнаю даже почему. Кончики рогов имели странный изгиб и он явно не бодался ими. Однозначно их предназначение было в чём-то полезном, потому-что они были истёрты и блестели на свету.
   На месте паха имелась густая растительность, из которой выпирал, согнутый наподобии рожка, толстый прибор. И тут Олег был уверен, что он предназначался не для того, для чего он существует у обычных мужчин. Наконечник имел вытянутую, но овальную форму персика и расклён был, больше чем остальные части его тела.
   Зато глаза ясные, голубые, как небо в летнюю и солнечную погоду.
   -Ух-х,- громко выпустил он воздух раздувшимися ноздрями и какие-то чёрные, в жёлтый горошек мотыльки, гонимые горячим воздухом, полетели в нашу сторону. Они так быстро порхали своими крылышками, что были похожи на множество миниатюрных вертолётиков, кружащих не так высоко над землёй. Приблизившись к нам, стал слышен их рабочий механизм и как стая мошек, начали кружиться над нашими головами.
   -Ну-у, выскочили на волю,- недовольно проговорил Лёха и немного махнул рукой, надеясь попасть на нескольких из жучков.
   Мотыльки резко взметнулись вверх, их огоньки стали максимально яркими, но недолго  покружась на высоте, вновь опустились к нам и жужжали их моторики, как маленькие комарики.
   -Вот назойливые,- проговорил снова Лёха и хотел было махнуть на одну и них, но не стал.- Ну хорошо, что пока это закончилось. Отпуск! Ура!
   Он хлопнул Олега по плечу и отошёл к Андрюхе. Тот всё никак не мог очистить одежду, если таковую можно назвать одеждой. Не то лохмотья, не то колом стоявший холщёвый материал, обгорелый на конечностях. От него шёл дым, как-будто он только что горел и его потушили, но от неё всё-равно исходила горелая вонь, щипала глаза и ноздри.
   Великан к тому времени, снова чихнул и выпустив очередную стайку светящихся мотыльков, проревел:
   -Сме-ена-а-а!
   Даже земля под ногами задрожала, но страха перед ним, Олег не испытывал. Лишь бы под ногами не треснуло, а так ничего такого... Чувство было другое, как должное и отнюдь, неизбежное. Что-то похожее на многолетнюю привычку... да нет, не многолетнюю! Многовековую привычку - смена-то, длиться-то будет, сто тридцать лет.
   -Сме-ена-а-а!- Ещё громче и требовательнее прогремел его голос. А ещё он топнул ногой.
   Помимо дрожи грунта под ногами, что-то в высоте тоже колыхнулось и возбуждённая этим волна, обдала всех чем-то влажным и кислым. Олег пригнулся заткнув уши, потому что и на них было оказано не маленькое давление. Когда утихло он первым поднялся, так как остальные всё ещё сидели пригнувшись.
   -Это нас!- Сказал Олег подойдя к Коле. Он взял его за руку и потянул, чтобы тот поднялся и шёл за ним.
   -Не хочу! Не буду!- Возобновил он твердить своё, как капризный, но взрослый человек.
   -Идём! Идём же!- Не отставал от него Олег и вот он ведёт его прямо в ворота, но тот слабо упирается.
   Олег старается не смотреть на великана; как Коля не хотел туда идти, как он не упирался и как не кривлялся, ножки его сами волоклись, хотя он и всем телом наваливался на плечо брата, возможно стараясь повалить и оттянуть время тяжёлого начала.
  Там внутри полная тьма, но с каждым шагом, с каждым новым прикосновением ступни, становилось ещё жарче, чем было за воротами. Олег чувствовал, как через толстую подошву к ступням подбирается что-то горячее, как несколько малюсеньких змеек, жалят пятки, икры, колени - и понимание того, что просто так здесь не постоишь, спасительным холодком притаилась в груди. И только.
   Коля же вёл себя так, будто бы был здесь не один раз и не зря себя так он сейчас ведёт. Теперь не Олег вёл его под руку, а он шёл сам, в нужном направлении, а Олег держался за него, чтобы не сбиться с пути. За их спинами громко захлопнулись ворота и со скрежетом задвинулся засов. Теперь вздрогнул Олег, но так, незаметно. Стало совсем жарко - ещё немного и можно сказать, что терпеть это будет невозможно. И предчувствие, что это надолго, подтверждалось тем, как великан приближался сзади.
   В некотором углублении, и как позже узнал Олег, что в середине, горел огонь. Издали он похож на костёр, но какой-то сжатый, как смятый огненно-жёлтый лист бумаги. Сам очаг был ниже уровня пола, но горело белым-белым и выпрыгивающие искры, имели вид пластиковых капель; они падали и растекались по коричневато-красному покрытию пола, словно расплавленный металл и наподобии бенгальских огней, прыская мелочью искр, исчезал бесследно в пространстве.
  Возле самого очага валялись две лопаты, с деревянными изогнутыми черенками и вогнутой лопатиной. На деревянных кругляках, что в начале, что в их концах, были до блеска натёрты поверхности. Кое-где даже Олег заметил пятна похожие на кровь, отчего следовал вывод, что тем, кто работал с ними, было не сладко. На конце каждого черенка находился стальной крючок, одетый сверху. Его предназначение было для него загадкой, как и то, что он тоже был натёрт до блеска и даже лучше, чем на деревяшке.
   Коля быстро подхватил ближнюю к себе и также быстро стал кидать ею уголь, который находился слева от Олега, и который из-за чёрного цвета сливался с тёмной обстановкой помещения, потому-то он и не сразу эту кучу заметил.
   Вторая лопата предназначалась ему. Олег слышал тяжёлые шаги великана за спиной, и вот очередной его выдох обжигал ему затылок. Черенок был горячим и влажные ладони являлись хорошим сцеплением с деревяшкой и... пошло-поехало. Олег сначала считал сколько он кинул лопат угля, сравнивался с Колей, но уже на двадцать первой он сбился. С каждый брошенной порцией огонь увеличивался, обжигал лоб и нос, опалял ресницы. Пальцы рук тоже наверно жгло; они покраснели как варёные раки, наподобии тех, что к столу подавала Тоня. А ещё было больно глазам; Олег их сначала, приближаясь к огню, просто закрывал, а позже, следуя вырабатываемой привычке, делал всё вслепую.
   Через некоторое время великан нёс в руках огромный чан. От натуги он рычал и исходил пуком. Вонища стояла неимоверная - зажимай, не зажимай нос,- бесполезно. Олег еле сдерживал желание сорваться на смех, что сам по-тихоньку пукал и отравлял и так отравленный воздух.
   Когда чан грохнулся на металлические подставы, расположенные с боков огня, великан облегчённо выдохнул множеством миллионов жёлтых мотыльков. Только теперь они летели в полном беспорядке, и в разные стороны. Всё это было похоже на спасение, нежели на проявление природных позывов к процветанию и размножению. А так как выхода из этого... помещения не было, бедные мотылёчки, забились в самый далёкий и высокий угол, где наверное меньше всего было жарче и образовали собою большой, светящийся шар. Он словно на невидимом основании, вибрировал в своём уголке ударяясь о закопчёную стену, но мерцание понемногу угасало, шар уменьшался в объёме и вскоре вовсе исчез, плавно опустившись на пол. На его месте осталось лишь горка серого пепла.
   К этому времени великан нёс огромный мешок, перекинув его через плечо; он склонился чуть ли ни к самому полу. Остановившись около чана, великан сделал паузу, для перевода духа. Потом стал часто и глубоко дышать, отчего снова из ноздрей вылетело сразу несколько облачков со светящимися жучками. Повторив весь процесс предидущих мотыльков, те тоже оставили после себя несколько кучек серого пепла. А когда огонь в очаге разгорелся и стал светлее, то было видно даже закопчёные сажей стены и потолок, и в каждом углу и не только, огромное количество таких серых пепельных кучек.
   Взревев от натуги, великан выпрямился во весь рост и словно штангист, вырывающий снаряд от пола ввысь, бросил мешок в чан. Большое облако тёмно-синего цвета, вырвалось вверх к потолку и такое же вывалилось через края чана. А когда оно ударившись о потолок и на обратном ходу приблизилось к огню, произошла вспышка. Олег сразу увернулся и прикрыл лицо рукавом. Тут же завоняло палёным, хлопчато-бумажным материалом и пригоревшим мясом.
   Вдруг сделалось немного темно и тихо, а после великан прорычал:
   -Огня! Огня! Сукины дети.
   Коля, когда укрывался от вспышки, слишком далеко выронил свою лопату и прежде чем он начал работать, Олег кинул около десятка лопат угля. Пламя поднималось - языки, как щупальцы доселе неведомого чудовища, лапали обгоревшие стенки чана, подбираясь к верхушке. Но пополняющиеся порции угля, делали его менее пластичным и гибким; оно меняло цвет на белый с синим, а рычащий рык острых, как иглы дикобраза, языков, нагнетали мощь так, что возле него плавился грунт как пластик на открытом огне.
   Чан раскалился до красна и чуть ли не стал прозрачным. Было сквозь видно бурлящее месиво и пузырившиеся полусферы, лопались и брызгами разлетались по стенкам чана, а некоторые наружу. Олег впервые почувствовал, что руки, а вместе с ними и спина, могут отвалиться; они тоже становились прозрачными, гибкими даже в тех местах, где это просто невозможно. Но сейчас они начинают ему отказывать и не слушаться. Какое-то неимоверное чувство безнадёжности и вместе с ним и отчаяния, закрались в душу Олега, и так стало больно, так защемило под лопаткой; он зажмурился. Выдавленная капля слезы не успев прокатиться по щеке, зашипев, испарилась в еле заметной дымке.
   А не прошло-то и часу времени, после того как он здесь оказался. Если время вообще существует тут как единица измерения, что вериться ему с трудом.
   Великан бросил ещё несколько мешков в чан и когда он был полон, творилось такое кипение, бушевала такая стихия, на потолке скопилось такое количество пара, что заполняя пространство сверху и опускаясь вниз, он доставал до головы Олега и щипал глаза; Олег наклонялся, гнул спину, работать было сложнее. Носом тяжелее дышать, резало гортань, а если вдохнуть ртом, то можно было обжечь гортань, лёгкие и желудок. На самом потолке появились каменные сосульки, готовые оборваться и воткнуться в кого-нибудь из них. Под воздействием огня падали капли, как камни и падая в костёрили рядом, сразу же плавились и сливались с грунтом. Те, что отскочили дальше, становились камнями.
   Олег посмотрел на Колю, но тот словно превратился в зомби. Опалённая чёлка немного дымилась, не было бровей - за место них обожённые дуги, как нарисованные углём. Кожа на щеках потрескалась и облазила. Подошва на ботинках дымилась, а от одежды шёл пар.
   Посередине творившегося кипения, раздался такой треск, такой гром, что прежний шум и тому подобное, было лишь мелким озорством трусливого хулигана. А потом как-будто металлический скрежет меж которого попал мокрый песок и словно на пустом пространстве, чуть по-дальше от самого очага, развезлась чёрная дыра. Кайма вокруг неё имела светлые, спиралеобразные линии, уходящие внутрь этой дыры, тем самым как бы утягивая это самое пространство внутрь. Она как бы втягивала то место, в котором они находились. При этом получалась такая деформация вокруг этой дыры и даже самих Олега и Коли, так как они находились возле неё. Тяжёлое растяжение в плечевом суставе и в области паха. Олег хотел выронить лопату, но она прилипла к ладони.
   Он отчаянно гнал от себя мысль о том, что это за место, особенно, за что он здесь оказался. И главное, что это за дыра. Единственным весомым аргументом было то, что это жена Тоня и их дети - Гораций и Евклид. Если с ними всё так хорошо, если ничего не было заметно, что могло бы положить такому... но ему ничего не припоминалось. Как в тупике.
   В это время дыра росла и пик деформации так растянулся, что Олег ощущал разрыв внутренних органов, при чём особого физического ущерба он не почуял. Вновь заваняло жжёной резиной и пригоревшей посудой. А ещё чем-то таким тошнотворным, что при других обстоятельствах, Олег бы стерпеть не смог.
   А потом Олег увидел как великан подошёл к чану с кипящей жижей, поддел её своими рогами и приподнял. Теперь понятно было для чего у него они такие, со странным изгибом на самых кончиках. Та область тела, где должна быть шея, надулся такой шов, в два раза больше головы великана. Выступили жилы в толщину наверно с руку Олега. Странным немного, сворачиванием головы, великан выплеснул чан с содержимым в образовавшуюся дыру. Наверно там внутри оно было с узким жерлом, потому что от жижи, воронка получилась очень узкая, но с огромной силой втягивания.
   Пока великан выливал содержимое чана, Олег с Колей отошли от беснующего огня по-дальше в сторону и уже оттуда наблюдали за поглощающим процессом. Эхо вываливающегося громко ударялось о потолок и звенело в ушах, отчего создавалась иллюзия вибрации головы и туловища.
   Когда всё закончилось, великан бережно поставил чан на пол и облегчённо выдохнул, закрыв глаза. Он стал меньше ростом и как-то осунулся.
  -Уф-ф!- медленно вышло из его рта, несколько раз прошлёпав губами, как у балующегося мальчугана.
   Шум прекратился и гул поглотили стены. Они словно впитали в себя эти звенящие и вибрирующие молекулы звона, и замерли в ожидании повтора. Тишина. Олегу казалось, что вечность зацепилась за окончание, а может это только начало чего-то и ему становится страшно, что время просто-напросто, остановилось. Хотя куда страшнее свариться в кипящем, непонятном с чем котле, где вероятность тому состояться, сто к одному, к своей реализации.
   Великан подошёл к ним и громко плюхнулся на пол рядом. Поднялась пыль, но не высоко; серое с коричневым вещество, словно облили мгновенно высыхающим раствором, но матовый оттенок, вернул воображаемое обратно на пол. Сразу потемнело и только что пылающий очаг, теперь напоминал безобидный костерок, на который стоит только пописать и он затухнет. Великан потёр свои, ещё покрасневшие ладони и с лёгкой ухмылкой, без рёва произнёс:
   -Ну что, покурим,- он попеременно смотрел то на Олега, то на Колю, и продолжил,- а кто не курит, рассказывает интересные истории из своей жизни.
  Он завёл свою огромную лапу себе за ухо и достал папироску. Папироска была большой, крупной. Олег даже разглядел название, "Казбек". От кончиков красных рогов, ещё шёл дымок; великан наугад, но точно прислонил к кончику папироску и та быстро прикурилась. Великан глубоко затянулся и выпустил пару колечек над собой.
   -А можно спросить?- начал Олег, уже в некотором роде проявляя симпатию к этому существу.
   -Валяй,- ответил он, снова глубоко затянувшись.
   "Кого-то он всё-таки мне напоминал,"- подумал про себя Олег и посмотрел на пальцы ног великана. На одной было четыре, на другом три. Догадываться куда они подевались, у Олега не было ни малейшего интереса. Хотя чан с кипящей жидкостью, мог и...
   -Кто ты такой? Как тебя звать?- Олег говорил спокойно, но нервозность выдавалась движениями рук.
   -Кто? Я?
   Великан начал смеяться, медленно, потом быстрее и быстрее, пока не дошёл до нормального, человеческого темпа. Он завалился на спину, нечаянно выронил свою папиросу, которая обожгла его задницу; великан сначала взревел от боли, потёр обожжёное место, а потом продолжал закатываться от смеха и стараться толстыми кривыми пальцами, подхватить папиросу. Его поддержал Коля, но тот смеялся не так эмоционально; видимо поджаристая кожа на лице, держала эмоции на крепком замке. Потом он несколько раз кашлянул и пару раз пукнул. От этого усмехнулся и сам Олег; его будто обмазали тугоплавким раствором цемента и все те движения, которые требуют потянуть мышцы рук, ног, тела и лица, показались ему очередным преодолением препятствия.
   Когда великан наконец успокоился, когда наконец-то он вставил в свой большой рот папироску и несколько раз втянул серое облако никотина, он ответил:   
   -Я Миша. Миша я!- Великан чихнул и из носа вылетели ошмётки чёрных-чёрных соплей, которые некогда были зелёными. А за ними пьяные, либо оглушённые мотыльки; бедные жучки словно попадали в воздушную яму и вновь взлетали. Мотыльки уже не торопились лететь в дальние углы. Они довольные порхали вокруг дымящейся головы великана и меж его раскалённых рожек. Олег стал быстро вспоминать что-то связанное с этим именем и кроме как двоюродного брата отца, он больше никого не знал. Только лицо его от этого, становилось глупее.
   -Это шахта,- великан повёл рукой, показывая это место.- Я главный кочегар. Вы - мои помощники, кочегарчики. Или кочерджишки. -Он опять засмеялся, пыхтя папиросой.
   Если присмотреться, у него белые зубы и немного обворожительная улыбка; дуги обожжённых бровей, складывались домиком так, что если закрыть нижнюю часть лица, к примеру чистым листком бумаги, то он был похож на доброго, мультяшного мишку. Да он и так - Миша. Когда он смеялся, с левого глаза стекала слезинка и смывала копоть с его щеки.
   "Гм-м,- подумал Олег,- такой смешной, забавный и интересный..."
   Лицо было белым, чистым, как у обычного человека. Сомнения таяли как снег на весеннем солнце, но особой радости от этого Олег не испытывал.
   -И что мы все тут делаем? Для чего всё это?- Вопрос по своей сути для Олега уже как бы ничего не решал, но узнать в чём дело, что это за место, он должен был.
   От его вопроса, как великан, так и Коля задрали высоко брови. Растянувшееся части лица, показали подчёркнутые морщины и запавшую в них сажу.
   -Что?- Олег развёл руками.- Да! Да, я незнаю, что здесь, чёрт возьми, происходит? Что здесь делаю я? Почему? Что, в конце концов, была эта дыра?
   Огонь в очаге немного поубавился и стало темнее, но тени на стенах от него стали только отчётливее. Они прыгали в такт языкам пламени и как бы дразнились, кривляясь, словно специально, чтобы вывести кого-нибудь из терпения.
   Их молчание ещё больше возмутило Олега; он готов был отсечь нечто от себя и бросить к их ногам, и провогласить: "На те, жируйте! Не подавитесь! Только зачем строить всю эту хренотень?" Но вместо этого, он обратился уже непосредственно к Коле:
   -Брат, ну может ты мне объяснишь, что здесь, чёрт возьми, творится?
   -Брат!?- Скривил лицо, или то, что от него осталось, Коля.- Что это значит, брат? Слово какое-то странное,- он перевёл взгляд на великана Мишу.
   Великан не понимал о чём это мы, но не вмешивался. Он вытягивал вперёд толстые губы, переминая в них папироску "Казбек".
   -Ты мой напарник. Мы работаем здесь с тобой, вот уже...- Коля стал загибать пальцы. Потом пару разогнул и снова загибает три, или четыре пальца.- Уже несколько смен...
   Наконец великан Миша вошёл в тему и уже он продолжал говорить; он словно понял в чём дело и стал объяснять Олегу что к чему:
   -Это цех, по запуску событий. Их огромное множество, и мы такие не одни. Возникающая воронка, это изголодавшаяся событиями судьба. Оно истощается и высосав уже имеющееся, низвергается сюда за новой партией. Мы готовим, так сказать, жаркое, из сырого сырца грибов-повода. -Он затягивается, придерживает дыхание и выпуская струю никотина, прищуривает глаза. А потом договаривает,- переизбыток эмоций, нервные срывы, сердечные приступы - все эти вещи истощают сосуд, в котором теплится так называемая вами же, жизнь. А мы работая, держим её в тонусе.
   Великан Миша как порядочный интелегент, даёт Олегу время переварить услышанное, а потом, не спеша, продолжает:
   -Конечно же, во время готовки, такое источает просто невыносимый запах - меня выворачивает наизнанку, как только почую это. Так что и мне, бывалому кочегару, не сладко приходиться, не то что вам. Но когда открывается воронка и я выливаю кипяток, когда даётся новый толчок к событиям и порой даже очень сильный - осознаёшь всю величину своего занятия, его важность перед тысячами, а может перед миллионами таких вот, как вы.
   Великан на секунду о чём-то задумывается; зрачки голубых глаз поблёскивают сквозь серую пелену выпущенного никотина и чем-то выражение его глаз, Олегу становится знакомым. Не хватает какой-то одной детали, чтобы понять кто он...
   -А сто тридцать лет?- спрашивает Олег.- В чём прикол?
   -Никакого прикола,- отвечает спокойно великан Миша.- Реальная, стандартная смена - всё чётко по заданному графику и я даже думаю, чтобы увеличить её. Но времени...
   -Ну нет,- воскликнул Коля, вскочив с места как ужаленный в одно место,- это уже будет слишком. Не-ет!
   Великан Миша подмигавает Олегу и начинает громогласно смеятся; поддрагивают его волосатые сиськи, живот и плечи, ну и раскалённый наболдашник между ног. Музыкально пердит и заваливается назад.
   Площадь помещения наполняется жёлтыми мотыльками - они кружаться хороводом, в один и в несколько кругов. Обстановка для Олега разряжается и он тоже смеётся. Что-то невидимое и непонятное само снимается с плеч, ему становится легко и маленький костерок теперь не жжёт, а греет.
   Коля тоже ржёт как полумный, а вспышки жёлтых жучков, образуют нечто похожее на салют. И тут бывает... нормально.
   "ВНЕЗАПНО" великан Миша начинает громко хлопать в ладоши и также громогласно говорить:
   -Ну чё мальчики, делу время, судьбе вынь и положь событий! За работу, за работу! Огня! Огня!
   Потом он поднимается, подходит к костру и дует на него.

                Глава  15
   Скорость - это Движение, это Сила, это Преодоление своего внутреннего сопротивления и сжение лишних килокалорий. Так как-то! Также это не приверженность только одних хищников и спасающихся от них бегством несчастных антилоп и косуль. Это сама сущность передвижения, всех живых видов населяющих нашу планету. К ним же я отнесу и человека. В первую очередь - человека.
   Это расходный материал тщательно собранной в закрома энергии, при чём обычно это больше, чем имеет свойство помнить и сохраняться для будущей траты. Мало кто об этом знает, а то бы... Ух-х! Да ладно! Кто с ней сталкивался, для них это уже не секрет. Но так, для общего саморазвития, ещё, это сжатость большого количества - наполовину жидкого, наполовину сухого - вещества, плотно взаимодействующего между собой как химическая реакция при проведении учебного опыта для учащихся. И не факт того, что оно не прекращает своего внутреннего движения, при остановки внешнего; эффект отталкивания сулит проблеме, что чревато взрыву.
   Скорость - сила, а сила, как известно, проявляется в соперничестве. Безграничность в проявлении оной, порождает феномен в одном; в другом случае - это крайность. То и другое, безумие в действии - автоматизм укладывается в ровное построение, порой располагаясь на самом краю, и щёлкает партии... Тому масса примеров.

    Резко набравший скорость Олег, унёс с собой клок сорванной цепи и он настолько далеко убежал вперёд, что звон обрывка звеньев, стал недоступен для их слуха. Бежавшие вслед за ним Лёха, Андрюха и даже Коля, вскоре потеряли его из виду; ветер разметал воздушные следы их шефа, а они словно провалились на уровень ниже, где ещё темнее и выро. Даже Лёха, старавшийся ни в чём не уступать шефу (но в целях чисто соревновательных), и тот не смог угнаться за ним; не обременённый привязанностью, Лёха сдал позицию. Резвость их старшего была не сразу понята его коллегами, а когда синдром дефицита внимания поднимал планку уровня доходчивости, было уже не важно, на каком они уровне. Как-будто сам того хотел... хотел исчезнуть.
   Знак, сам за себя говоривший о нём же - как немой образ, сверкнувшей и тут же пропавшей спины Олега... и исчез. А что говорил-то? "Да хрен его знает? Что, или про что?"- рассуждения, обсуждения, доводы.
   Лёха отталкивал мысли о любовных наветов по поводу подкатов шефа к хозяйке. И даже то, что Коля говорил открытым текстом, воспринимал как бред подзаборного пьяньчужки, которому почему-то верят. Он это игнорил, а верил лишь в то, что Коля был настоящим психом - баловнем, покровителем шакалов и падальщиков. Это может даже признаётся и самим Колей, что при близком знакомстве, не покажется столь странным. А если и не считать его психом, то изредка съезжающим типом с катушек, как раз самое то. Только вот эти съезды бывают так ощутимы для всех и частыми, что порой привычный уклад работы, резко становился не привычным. Возможно отсюда и неприятности, за которые расплачиваться приходиться всем. 
   Но это так, для общего определения действующих лиц в романе.
   Бежавший самым последним Коля, задыхался от отдышки, хватал ртом охапки воздуха, но на последнем вдохе окликнул убегающего от него вперёд Андрюху, чтобы тот остановился и обождал его; удаляющаяся спина товарища, вот-вот могла скрыться из видимого обозрения, и чтобы не остаться одному посредине пустыря, Коля взывал осекнуться.
   Голос пихнул Дрона в спину в тот самый момент, когда он делал вдох. Да он и сам не прочь остановиться; не особо стараясь угнаться, а делая только вид, он словно бежит и выполняет работу, словно тот обрывок цепи, тянущийся от шефа невидимой нитью, тянет его в неизвестность, только потому, что кому-то это нужно. Но не ему; ему бы булыжник под ноги, чтобы споткнуться об него и упасть, и разбить колено. Но можно и локоть, и даже нос или лоб, чтобы остаться до утра и больше никуда не бежать. Его отведут назад и позволят лечь и даже закрыть глаза. А в конце смены ему посочувствуют и похвалят за усердие.
   Но ничего нет под ногами - дорога ровная. Только звучит спасительный позыв друга и... Снова автоматизм - в движениях замечается отключение от основного источника питания. Тело останавливается.
    -Терпеть не могу бестолковую беготню,- проговорил подоспевший Коля, облоковтишись на спину товарищу, который стоял, наклонившись вниз и переводил дыхание. -Хренов ипподром - я в бегуны не нанимался. Ты нанимался, скажи?- обратился он к другу хлюпая губами.
   Сарказм, как желание пошутить, когда совсем не до шуток. Ничего не получится. Андрюха отвечает не сразу; глаза заполнились бегующими зайчиками, а изжога в груди подзывала рвоту. "Сейчас бы семечек жареных," -только и думает Дрон.
    -Что поделать, дружище! У нас работа такая,- ответил он и закашлялся. Но о чём его конкретно спрашивал Коля, Андрюха точно не понял, да и не хотел понимать.
  -Работа такая,- передразнил его и усмехнулся Коля, выделяя слова и обводя каждую букву по несколько раз.- Работа такая - собачья работа, Андрюша! И мы с тобой псы сторожевые. Что, скажешь не так! Ну, скажи?
   -Незнаю!
   -Незнаю,- снова передразнивает Коля. -Я знаю. Спрашивай меня. И я тебе отвечу.
   Они переглянулись пустыми взглядами, ничего не значащими по смыслу в определённый момент, но маячивший блеск притуманенных зрачков не заполнял, а дополнял пустошь в море жидко-кристаллического пространства, ещё одной порцией бессмыслицы. Бессмыслица для них порок обыденности и если предел пересекается, а пересекается он периодически раз в определённый промежуток для каждого из них времени, то это сравнимо как выпавший средь недели внеочередной выходной, с обязательным последующим похмельем. Обыденность застревала так глубоко, что возникающие возможности к переменам, вызывала головную боль, чесотку и мигрень.
   -Блин, я только в брата поверил. И такой опрофан провернулся.- Коля словами выражал своё же бессилие и слабоволие, переваливая с себя на плечи другого.- Впервые с ним такое!
   Отрезанные от главного, как от мамкиной сиськи, эти двое словно зависли в пустом газообразующем, выделяемое ими же, пространстве, а не имея перед собой цели они не понимали, что разрушаются как личности, как индивидуалисты.
   Но шаги, стремительно приближавшиеся к ним, заставили их встрепенуться и твёрдо опереться на землю.
   То был Лёха, вернувшийся за ними. Он будто бы и вовсе не бежал; ровное, стайерское дыхание, как на прогулке по парку с собачкой на поводке.
   -Ну что встали,- с нотками грубости в голосе, обратился он к ним. Только сейчас стало заметным, что и он-то несвеж.- Шеф там один, а вы тут сопли пускаете. Собиритесь...
   Он повернулся туда, откуда только что прибежал; ночь поглотившая пустырь, как детское одеяло в детстве у каждого, служило спасением от темноты. Но сейчас, когда взрослый и не веришь в чудовищей под кроватью и в шкафу, что может быть за тем одеялом, название которого - ночь. Можно ощутить себя мелочью, насекомым, муравьём, ничтожеством. А может ещё хуже, хотя вряд ли хватит фантазии, чтобы воспроизвести это в воображении.
   -Слышь, Лёх,- начал Коля как бы переворачивая лист бумаги,- этот прыткий беглец там тоже один. Верно! Так если что, то Олежка и сам с ним справится. Ну, а если уж упустит, то мы ему же ничем не поможем.
   Коля цмыкнул губами, словно сделал умное заключение чего-то, а потом, так филисовски добавил, как послесловие:
   -Я думаю, им есть о чём поговорить!
   -Пустая болтовня,- оборвал его Лёха, взрывом воздушных волн. Встрепенувшееся волнение, от которого стало немного светлее, но никак не легче. Лёха, готовый командовать в отсутствии шефа, вдруг вырос на целую голову, стал шире в плечах, а голос, прозвучавший пару секунд назад, гремер словно гром средь... тёмного неба, тёмного горизонта, тёмной земли - только гладко и без острых углов. Но это только от нехватки опыта.
   -Ты говоришь так для того, чтобы оправдаться, проявляя слабость и вообще... - Лёха резко рубанул рукой по воздуху, а изо рта брызнула слюна и что удивительно - это заметили все.
   -Не много ли ты глаголишь, Лёшка!
   Коля расправил плечи как крыльями и ощущаемая широта его спины, прям так и пёрла за экран воображаемого портрета. И не видно тех метров, что он недавно пробежал и то, что если бы ни Дрон, с нагнутым торсом, лежал бы сейчас Коля на земле, чуть дыша и дёргал бы поочерёдно конечностями в судороге.
   Лёха читает Колю и может даже не глядя, определит блеф и бред сивой кобылы, писанный на широком лбу, прикрытым подпаленной чёлкой.
   -А если и много, то что?
   Коля было подался вперёд на него, но не пошёл; Лёха просто повернул к нему голову и тот остановился.
   -Ты мне что-то сделаешь?- продолжал он и маленькая власть, еле заметно заполнила пустоту, которая отвечала глухим звуком, где-то далеко на глубине уличного колодца с позеленевшими стенами. Потому и вода с запахом плесени и тухлятины. Он знал о существовании этой ёмкости; она была как бы в стороне, не мешала своим присутствием. Не болталась при ходьбе, не храпела во сне, не чавкала, когда ела вкусный суп. Но ждала. Ждала часа и по мнению Лёхи, он наступает. Иначе было при первой встрече; Коля сразу хотел взять его в оборот. Одним нахрапом, чтобы разом подцепить на крючок и больше никогда не отпускать. Увы! Не получилось. И если бы не брат Коли, ещё неизвестно, чем всё это закончилось.
   А наполнявшееся уже текло через верх; Коля держал рот закрытым, чтобы не захлебнуться, а Лёха ловит волну и резко поворачивается к Дрону. Он словно отрезал себя и его от Коли и преисполненный на действие сказал тому:
   -Ну что стоишь, давай за мной. Или ты с этим, немощным!
   В такие минуты, ты либо лев (а также тигр, носорог, бегемот...), либо кролик, защипанный и готовый в скором времени сдохнуть от какого-нибудь падежа. На самом деле, это выбор, твой собственный, который если и не изменит твоё ближайшее будущее, то хотя бы даст возможность на следующий выбор, а потом на ещё один, пока не выведет тебя на чистое поле, с цветущими ромашками и попутным ветром, где раскроются тысячи попутных дорог.
   А пока что Лёха рубит топором, и цветущие ромашки, и тысячи попутных дорог...
   Дрон отчаянно посмотрел на Колю, как обиженный котёнок, на полуторагодовалого сопливого младенца. Нет, не обиженный - обгаженный собственным дерьмом; тот был для него уже как за прозрачной стенкой, покрашенной в красный цвет, или за красно-белым шлагбаумом раскрашенным в полоску, через которую уже нет входа. Без главного - как без своей головы - она хоть и есть, но в то же время она как под рукой, под потной подмышкой, в тепле...
   Андрюха хоть и с неохотой, но тяжёлым шагом последовал за позвавшем его товарищем... нет, уже не товарищем, а старшим - без лишних слов, без пререканий, без соплей... Он даже не пыхтел недовольством и не смотрел на Колю как на спасителя и друга.
   -Давай, давай!- подбадривал его Лёха,- шевели батонами! -И бьёт тупым носком ботинка поджопники,- один за другим, один за другим...
   Николай понял, что проиграл и возможно отыграться ему сегодня уже не получиться. Хотя кто знает. Если только с помощью брата. Он от досады на Андрюху и на всё, что его сейчас окружает, громко сплёвывает и на выдохе шипит "Сука!", но злится на себя и не понимает того, что...
   ... и бежал вслед за ними, пытаясь хотя бы не отставать и не терять их из виду. Так они проследовали около километра; средний темп, которого придержавался Лёха, будто бы тросом тянул за собой и Андрюху, и Колю - а последнего словно волоком, да мордой вниз.
   Не хочется быть дотошным занудой, но описываемая сейчас троица, являла собой ни что иное, как жалкое подобие отбросов самого низменного общества из всего того, что низменного существует. Или было бы вернее обозначить их, как... как... о чистоте мыслей, сейчас никак не думается! По-моему, я перебрал с поиском философского обозначения людей, без определённого места... под задницей. Хотелось быть тактичным и не прослыть невежой и матершинником, но бегать среди ночи, по пустому полю, сами незная толком для чего - могу назвать только нехорошим словом. Но как выразился до этого один из них, "такая работа!" А как другой добавил, "что у них работа-то - собачья!"
   Нет, в целом-то они в курсе для чего бегут, стараются, но в общем, это можно натянуть и на паранойю. Да-да, при чём в лёгкую. И победные лавры пожинать, точно не им. Только стоять в сторонке и наблюдать с боку.
   Стая чёрных и крупных ворон, с трескучим карканьем пронеслась точно над ними, словно гром средь ясного неба и в том же направлении куда они бежали. Странным ощущением находящееся в центре живота, каждый ощутил острый укол - кто-то выше, кто-то ниже. Вороньё однозначно так переговаривались между собой и можно даже было разобрать ругаются они, или каркают друг другу любезности. Хотя вежливость, таким птицам, присуща отчасти и по-человечески вороний крик, может означать только приближение беды. Чёрными-чёрными пятнами, на чёрном-чёрном небе, проследовало волной плавное течение полёта крикливых птиц и только их шумное порхание крыльев и хвостов, было чётким образованием воображения. Но каким-то странным, и немного взволнованным чувством их видения были одинаковыми. Лишь разность в цветовой гамме, отличалась подачей света, оттенком тонущих во мраке теней и... крик. Кар они слышат одинаково...
   Как розовые червяки колышатся на крючке, под сметающим всё на своём пути порывом ветра, исходящим неизвестно откуда и несущимся в противоположном направлении, но... Но им невозможно быть оставленными, брошенными, наконец вырванными с корнями и... розовый цвет ведь так смягчает, так приманивает, радует глаз - веселит. И даже самое отвратительное и мерзкое, порой может стать самым прекрасным из всего существующего.
   Лёха же, ставший теперь в этой троице главным, каждый раз, когда растояние между ними значительно увеличивалось, подстёгивал отстающих крепким словцом, подтягивая их за собой и наслаждался - наслаждался мимолётной, случайной и такой маленькой властью. Он обращался конкретно ни к кому, а к обоим, вместе взятых. В этом-то его и провал. Нет, это не так катастрофично; такое надо уметь делать, набираться опыта, выводить из ошибок прок и пробовать, пробовать по-новой. Но дальше... Дальше!
   Прелесть вечности, скорее всего в её неповторимости. И не в бессмысленном беге по кругу,- будь то торопливость, или неспешность - неважно. Разность видеть - счастье маленькое, но тёплое; держится в нагрудном кармане, или в брюках - в портмоне с иностранным названием на передней части предмета. А лучше вживить её в тело, как капсулу, или как чип - так надёжней и... Не смоешь, не украдут, не подсмотрят. Не будешь потом ночи коротать на уличной скамейке и с ужасом представлять наступление холодов.
   Вечность интересна в преодолении расстояния, неповторяющегося и впечатляющего действия на удовлетворительное настроение, часто сменяющееся на хорошее и отличное, и наоборот. Однотонность ведь затирается до дыр.
   Скрупулёзно подмечать мелочи, состовлять из них ассоциации, коллекционировать, чтобы через некоторое время вернуться и пережить всё по-новой.
   "Несёт..."
   "Ага! Как по гладкому..."
   "По скользкому! Правильно надо делать!"
   "Что?"
   "Тормозить..."
   "Притормаживать..."
   Смотреть вперёд. Качество присуще не всем, но каждому возможно продумывать переднее место на клетке и заниматься его строительством, обустройством. Я имею ввиду строительство шаг на два, а то и три вперёд. Лёха кусал и откусывал, рвал и сглаживал острые углы губами. Но как он ни всматривался вперёд, как не исходил от него луч величия,- он ничего не видел и уж как-то засомневался, в правильном ли направлении они следуют. И чтобы не сделать ещё больших ошибок, Алексей решил остановиться и оглядеться стоя на месте. Дождавшись, когда темноту немного развеет лунный свет, он вытягивался в струнку и всматривался в даль. Подобно кланяющемуся немного вперёд высокому, но могучему дереву, плотные и немного корявые на вид руки, выставлялись им в сторону, таким образом создавая ему воздушную опору. Так, поддерживаемый невидимым свойством, Лёха в точности походил на одного из древне-русских богатырей, и если бы не эта бестолковая беготня, можно смело писать с него картину, под название "Один в поле воин."
   Лёха смотрел, но отражаемая от земли темнота, только ещё больше сгущала палитру мрачных красок, и чтобы действительно присматриваться, нужно как минимум быть неподвижным. Он, вытянувшись в струнку, стал всматриватся в то место, куда предположительно удалился от них Олег. Видеть полосу помятого сорняка и делать предположения Лёха не спешил; та горка, на которую он так быстро запрыгнул, незаметно для него потрескалась, неожиданно стала рассыпаться как песок прямо под ногами и чтобы удержаться, ему нужна была новая точка опоры, которая ещё ненарисовалась, но по его мнению должна была где-то быть, рядом. Догнавший его Андрюха, чуть было не рухнул под ноги Лёхе от усталости, а сипота, исходящая из слюнявого рта, ставила крест в глазах Лёхи как на того, который прикроет тыл, или хотя бы даст такой привычный "Атас", чем поможет предотвратить пипец.
   Дрон походил сейчас на просящего пощады падшего духом воина. Под понятием "падшего духом воина", можно понимать "воин, павший смертью храбрых", ну или что-то в этом роде. Такое здоровое ничтожество, валялось мешком дерьма, посреди пустующей пустоты и если сейчас пойдёт дождь, оно расплывёт и вряд ли кто вспомнит, "кто был такой Андрюшка?"
   И сейчас он ни о чём не думал, не переживал; не хотел даже есть и пить - он лишь рад был тому, что беготня остановилась на неопределённое время, которая его изрядно подъизмотала. Сейчас Андрюха отказывался от существования другого, обыкновенного мира, и когда в его жизни наступал период фокусирования на чём-то на одном, ничего другого просто не могло быть. Это и так было много для него, так что роль охранника в том виде, которая была до этой погони, вполне Андрюху устраивала.
   Еле приползший Коля, запыхавшись, тут же начал с ходу, через скачки вдохов, высказывать недовольство.
    -Ну что, доблестный путеводитель,- отплёвываясь и кашляя, как ворчливый старик перед издохом, стал он издеваться над Лёхой.- Куда теперь нам скакать? А? Скажи, чё молчишь?
   Нарушение тишины сбивала с толку и пройдя специально несколько шагов вперёд, Лёха тихо ответил:
   -Помолчи немного. Не мешай.
   Для Коли, ответ походил на отмашку, как выброшенный фантик от конфеты. Коля злобно скрипнул зубами, но промолчал. Лёха действительно не знал, что делать дальше и поэтому смотрел вперёд. Навалившееся, нуждалось в том, чтобы его по-скорее сбросить, но ноша оставляла неприятные отпечатки и давила на тугие мышцы, натирая их и оставляя шрамы.
   Помимо того, что он в реале пытался что-то разглядеть в темноте, Лёха ещё упорно вслушивался, надеясь всё-таки услышать то, что направит по правильной дороге, и что остановка оказалась не случайна, а необходимой. Но настойчивость и не поколебимое не желание молча, но громко скрипеть зубами, Коля продолжил наезжать:
  -Слушай, а что молчать! Давай ещё пару километров проскачем, как дикие мустанги, с мыльными жопами и пеной изо рта.- Коля хотел распаляться, но...- Например, туда!- Он указал в левую сторону правой рукой. Или туда!- теперь Коля показал вправо, но левой рукой.- Что нам стоит, скакать по полю, словно бешенные собаки.
   Он задницей плюхнулся на землю, а потом завалившись на спину, растянулся, раскинув руки широко в стороны.
   -Харэ ныть,- выругался Лёха и со злостью плюнул.
   "Мустанг" ничего не ответил; он сипел нарушая тишину и испытывая терпение.
   Как-то прав получается Коля, и Лёха строит в уме план неспешного избиения товарища по работе, пока отсутствует его брат, но... Но как бы не был скромен и мягок нрав Лёши, он всегда останется Лёшой. По крайней мере до тех пор, пока сам себя не будет называть Алексеем Батьковичем и снимет маску Терминатора.
   Это всё пока..., а пока он просто пытался как-то выкрутиться и также просто проговорил:
   -Мы идём вперёд! За мной.
   Звучало несколько натянуто, словно на пружине, которой не суждено продержаться долго. Понимая это, он быстро махнул рукой и сорвался с места пешком вперёд будто пришпаренный. Коля хотел было что-нибудь возразить, даже поднял руку для выразительности, но увидя как Андрюха послушно последовал за Лёхой, кряхтя поднялся, сплюнул и тоже пошёл за ними.
   Но Коля, если не будет возмущаться, это значит будет не Коля.
   -О, а что пешком-то идём,- он так говорил, чтобы Лёха его хорошо слышал.- Давай бегом! Так же быстрее!
   Он нисколько не заботился о скорости ходьбы, покуда цель для него имела вовсе не конечный результат; достаточно было видеть широкую спину Андрюхи, из-за которой он не видел Лёхи, но перед которым возможно будет когда-нибудь финиш.
   "... Э-э-э, не важно какой..."
   Его раздражённый можжечок, воспалялся всё сильней и сильней, и теперь уже не на близкого товарища, а на товарища по работе. Он светился синим фителём, бросая ярко-жёлтые искры в стороны. Но хотелось, чтобы вперёд; чтобы подпалить и того, и этого тоже, но так, за компанию. Чтобы не сильно, а для устрашения...
   ... И вроде бы и слабый подстёб, но который дятлом долбил в одно место, бесконечное количество раз, пытаясь вывести из себя объект раздражаемый, на провокацию. Лёха же не сущий в тактичности, да и вежливость у него сочеталась не больше, чем уступить место в общественном транспорте старшему, глотал долбёж с закрытыми глазами. В области груди он чувствовал как там когтями дерут кошки, словно о старый и потёртый диван. Власть двулика и с шатким основанием, если она вот так, сваливается на бедную голову, да ещё в виде голодного дятла.
   "... Как это в самое яблочко, да с первого выстрела. Правда!"
   "... А сам-то понимает..."
   ... прекрасно он это понимает и поэтому старался неподдаваться спотыкающемуся и катящемуся вниз Коле и цепляющий его за штанины, чтобы не упасть. Ремень рвёт пелди, держащие его, но тот армейский, крепкий, помнит ещё, как их "духов" в "слоны" переводил, да в "черпаки" тоже. А Коле бы: "Хоть бы он оказался в трусах... Мужик же всё-таки."
   Он нашел, что ему ответить:
   -И то правда. Ну-ка, парни, лёгким бегом. Айда!
   Только это заставило Колю заткнуться. Отнюдь.
   Они бежали в ногу, но слышно было, что бежит словно один человек. Выпавший сам по себе баланс, так не хочется называть случаем или совпадением... но опять же цель, скорее её отсутствие, рушит на секунду возникший стереотип уравновешенности и простой человеческой сплочённости. Отнюдь! До прихода следующей смены сцен, от прежнего, может ничего не остаться.
   Немного пробежав, они плавно перешли снова на пеший ход. Сговорились?! Нет! Это то, что могло называться не иначе как сплочённость, или похожесть. Отчасти! Беготня реально мешала сосредоточиться Лёхе. Да и пешком как-то легче. Вороньё прогремело ещё раз, где-то в недалёком впереди расстоянии и эхом разнёсся по полю. Эхо ещё долго эхало как вырастающие барьеры на пути сбиваемые голеностопами и ударяясь о спины, тонуло в прошлом, в глубине круговорота времён, как в чёрной дыре.
   Спустя некоторое время он и вовсе пожалел о том, что взял на себя инициативу вместо отсутствующего Олега и уже было подумывал о возвращении на ферму и о словах, которые скажет тому, кто первый спросит, "ну что, спина не так крепка и рука не так тверда?" "Да нет,- ответит неуверенно,- просто так всё неожиданно! Я не готов. Но если нужно, так прям хоть сейчас..."
   Только пристальный его взгляд вперёд, дал наконец-то свой результат. Он видел как воронья стая кружилась в одном месте и дружно кричало во всю воронью глотку. Глаза брызнули десятком искр и не потухнув сразу, а воспламенившись, они бросились в неосязаемую темноту, в чёрную гущу красок и став наподобии светлячков, кидались на мраком покрытые тени, поражая их яркими вспышками.
   Что-то шевелилось на горизонте его поля зрения и он просто обязан был проверить, что это такое там. Пройдя ещё какое-то расстояние, его подозрение в плане того, что впереди кто-то находится, подтвердилось. Вернулось оно, что недавно плавилось как пластилин на солнце и горело как бумага в жаркой печи.
   "Стоило только подумать... и вернулось..."
   "Так часто бывает, когда теряешь... и вдруг находишь..."
   "... повезло?"
   "Незнаю. Скажу после..."
    -Слышь пацаны, они там. Точно говорю,- проговорил довольный Лёха, указывая направление рукой, но головой старался не шевелить, чтобы не сбить пойманный ракурс.- Давай притопим...- продолжал говорить он, давая понять им, чтобы те не отставали; но те бегут не навыручку, а будто бы на пикник.
   Они стремительно приближались, и уже всем был виден человек, стоявший один посреди поля. Он некоторое время был неподвижен, как-будто наблюдал за чем-то или за кем-то, а затем словно опомнился и стал удирать. Всё было ясно как день и совсем скоро они обнаружили Олега, лежавшего без сознания, из носа текла струйка крови, а руки как-то вывернуты, словно их хотели вырвать, прокручивая в разных направлениях.
   С ним остался Коля. А Лёха и Дрон рванули вслед за убегающим призраком, который был от них в несколько десятков метров и пытался затеряться в ночи.
   Он сел возле брата на колени, нежно положил его голову себе на руку,- поправил волосы, рукавом вытер кровь. И прежде чем попытаться привести в чувство, похлёстывая по щекам, Коля глядел на лицо самого родного для него человека и не узнавал его. В таком раскрытом, в незащищённом состоянии, он ещё никогда не видел брата,- Коля привык, что брат всегда сильный, всегда уверенный в себе. Его поведение это признак мужества и образ справедливости в одном лице. А ещё настойчивость, как твёрдость характера - непереломляемый кусок стали в человеческом обличии. И даже то зло, которое якобы видел он до этого в его исполнении, теперь имело свою положительную сторону, хоть он точно и незнал какую. Важно то, что теперь эта обросшая щека, по которой Николай возвращал в чувства брата, стала такой родной, близкой и не вызывала теперь раздражения, как это было раньше. Коля видел себя на месте Олега и сам не знает почему, а главное из-за чего, у него навернулись слёзы. Слёзы скривили бородатое лицо человека и растянувшиеся губы в улыбке, показались Коле совершенно не человеческие черты, а чего-то такого, отчего захочеться отпрянуть, стряхнуть его с руки отскочить на несколько шагов назад.
   "Что это? Кто это?"- воскликнит он про себя и начнёт трести брата за плечи, за голову... Взявшись за воротнички, он придвинет его лицо настолько близко, что их лбы соприкоснутся и от такого приближения начнётся головокружение, и приступ братской любви, вновь загорится, в некогда остывшей груди. И если он до сего момента пытался только злить его и не слушаться, то начиная с этого момента, однозначно решил быть с братом заодно и больше не перечить ему. Никогда!
     Коля тряс его и приговаривал чуть ли не плача, хотя слёзы в такие моменты у него никогда не появятся. Он это знал точно.
    -Братан! Братка, очнись.- В груди скребло кошками, хотел пить что-нибудь сладкого, но подойдёт и домашний квас.
   Брат неподавал признаков прихода в чувства и Коля ещё сильней, дважды ударил его по щекам. Тот, пробучав несколько невнятных фраз, наконец-то очнулся. Вытаращенные глаза, белыми зрачками похожими на недозревшее яблоко, упулились куда-то в точку. Он сделал только глубокий вдох и затаил дыхание. Нижнюю челюсть повело вниз-в сторону, изо рта тоже пошла кровь, смешанная со слюной и повисла на подбородке.
   -Брат,- почти шепотом проговорил Коля, боясь его напугать.
   Олег отстранился от Коли, сел рядом на колени и не шевелился. Медленно, то открывая, то закрывая глаза, Олег словно медитировал и был как не в себе. Потом посмотрел на свои руки, на Колю, на небо и также в обратном порядке. И снова как провалился в себя. Коля насторожился, но с сочувствием, но помочь ни чем не мог, только наблюдать.
   -Ты? -Вдруг спросил Олег.
   -Я! -Услышал он ответ.
   -А где... -и запнулся.
   "Странный какой-то,- думает Коля,- как подменили..."
   -А где же этот,- Олег показывает руками что-то большое и уродливое,- с папиросой "Казбек"...
   -Прохорыч что ли...- словно понял его Коля.
   -А-а-а, так они заодно.
   Николай как ни старался, ничего понять не мог,- при чём здесь Прохорыч и ещё какой-то великан что ли... Бредятина какая-то.
   -Ты про что, братишка. Он тебя сильно ударил?
   -Ах да! -Это он уже себе, ощупавает голову и как бы сразу понял, что произошло и глянув на Колю, тихо спросил:
    -Где этот урод?
    Ах, как всё звучало по-другому, как не по-настоящему! Олег это понял и хотел снова впасть в беспамятство, но это ещё хуже, чем понять то, что произошло; он закрывает глаза и перебирает множество вариантов выхода из такого положения. Мозг работает в напряжённом режиме, но на подходе к кипению выстраивается решение.
   "Что это, видение, или просто сон?"
   Как трудно порой стало разобраться в многообразии представленных миров; они лежат у твоих ног, но больше им нравится положение на ладонях, чтобы тебе их лучше видеть. Так всё закручивается, такая разворачивается интрига, что определить где сон, а где реальность, порой бывает нелегко. Так они незаметно сливаются, так некогда чёткая граница разделения, стала слитной и невидимой, будто вещи творимые судьбой, обитают в одном помещении, в одной комнате. Несколько миров переплетаются между собой текущими событиями, что неровен час, придёт шизофрения, хлопнет дверью и этот противный скрежет ключа в замочной скважине, так навьючит нервы, что повтора не перенести. И останется дверь на запоре...
   Вот так - потерять голову теперь стало легче, чем в шестнадцать лет.
   "А что бы сделал настоящий самурай?"
   "Да! Что бы сделал настоящий самурай?"
   Олег не открывая глаз нащупывает по своим карманам что-нибудь... А также за спиной в брюках.
   "Не дури! Ты не самурай! Ты..."
   "Замолчи! Заткнись! Ты ничего не понимаешь... Ты..."
   "Да ты что!? Кому как не мне знать кто ты! А самое главное - ЧТО!!!
   "Ни говори так! Не говори! Я тебя сейчас..."
   "???"
   "Я должен с этим покончить. Где что-нибудь?"
   Как будто слышит смех, но не поймёт кто это, и главное откуда. Он тонет в длинном тёмном коридоре, наподобии тонеля, который где-то в сотни шагов от начала, совершает затяжной поворот и там тухнет. Смех исчезает, но память гложет, что смеющегося уже не узнать и не предъявить. Чувствует короткие сжимания челюстей и прерывистый выброс воздуха через нос, но делает это как бы не он, а словно он, но не сам.
  Олег всё ещё с закрытыми глазами ведёт руками по одежде в поисках, а лучше всего в надежде меча, сабли, шашки или кинжала. На худой конец можно просто нож. Но даже на худой конец и того нет. Всё как в страшном сне - столько времени на психологическую подготовку и моральную адаптацию и всё, как стихией животному под хвост.
   А как бы было замечательным воткнуть чем-нибудь в грудь. Или как делают они,- проводят горизонтальную полосу, медленно и осознанно, навстречу, да ещё могут посмотреть на это, как на картину или на предмет искуссно вырезанной из кленовой ветки свисток. Они-то знают, что позор это поверхость чего-то не существенного и один такой шаг поднимает их над ним, как звёздное небо перед таинственным земным миром.
   -Где это урод?- повторил Олег, только голос звучал заметно тише, как расставание перед очередной встречей, нежелательной встречей.
  -Его парни преследуют,- не сразу ответил Коля, но осторожно, заметив перемену в брате.- Что он сделал с тобой? Всё нормально?- Добавил и приготовился выслушать тиранию.
   -А что не заметно,- пробурчал было Олег (Коля оказался прав).- Застал врасплох, сука! Вырубил, очнулся,- ты блин, с глупыми вопросами. -Поднимается, отряхивает колени, руки, потом смотрит на Колю и строго добавляет. -Я в порядке!
   Коля невозмутимо смотрел на брата, но как смотреть на надвигающуюся стену, если это может значить только одно. Олег подвигал челюстью, кивнул себе и сказал:
    -Давай за мной! -И побежал.
   Словно и не лежал только что без чувств и памяти.
    -Как я рад, что ты жив и здоров! Как я рад!- Проговорил только Коля и послушно направился следом за ним.
   
                Глава  16
   После проведённого мной короткого боя, я чувствовал себя легко и непринуждённо. А главное - гордо! Выплывшая откуда-то из глубины памяти тонкая стратегия ведения боя, помогла решить поединок в мою пользу. Помнят ещё руки и ноги, до автоматизма заученные серии ударов, соединённые в комбинации из уклонов и нырков, а также несколько шагов вперёд, назад и конечно же завершающее этот цирк - удар в точно в челюсть.
  И главное выговорился от души!
   За этот небольшой промежуток ночи мне дважды приходилось находиться на краю пропасти, махать руками в попытке установить равновесие, затаивать дыхание в предвкушении страшного и неизбежного и, я дважды выходил оттуда сухим, хоть немного и помятым. Такое со мной бывало не часто, если не впервые - и такое вот везение. Хотя к везению это можно причислить чисто относительно; всё, что я делал в эти последние часа четыре, а может пять с половиной, было обдуманно и просчитанно, хоть и не всегда верно. Но кто не ошибается?
   До дома вроде и оставалось нет ничего, и скоро будет рассветать, и от кошмарной ночи останутся только рваная футболка, да пара шрамов и ссадин. И память - удивительнейшее свойство мозга человека вмещать в маленьком пространстве столько информации и дерьма!
    Но как же я ошибался! Как всё-таки я ошибался!
    Мне, пешим ходом хватило бы времени добраться до дома ещё до рассвета, и я бы так и сделал, если бы не призрачные тени, стремительно надвигающиеся на меня. Они как чёрные огненные языки пламени, двигающиеся в сторону нового места для пожирания. Страшнее то, что они никак неуказывают своего места пребывания,- они не горят, не освещают заревом горизонт и от них не исходит завараживающего глаз свечения. Они только уничтожают появившееся что-то на пути и расправившись с ним, устремляются к очередной жертве. У меня дрогнуло сердце при виде такого пейзажа или скорее чёрной живописи, а когда приближающиеся тени стали доступны моему слуху, то по моей коже пробежали мурашки ужаса и оцепенение.
   "Звуки там-тама символизировали их приближение, а это значило, что я стану нынче, чьим-то романтичным ужином. Мне бы порадоваться за кого-то, но вспоминаются не состоявшиеся и так и не наступившие мечты. Но грустить не нужно, иначе мясо будет на цвет не свежим, да и на вкус жестковатым.
   Их темнокожий кулинар, с проткнутым насквозь ноздрями и с огромными, овальными кольцами на месте мочек ушей, точит большие тесаки друг о друга и испытыюще смотрит в мою сторону. Интересно, с чего он начнёт - отрубит голову, или вспорет брюхо. Есть ещё вариант, что меня живьём поджарят на открытом огне. Только вот незадача,- во время поджарки, я же не смогу сдержать крик боли и могу испортить милым дикарям аппетит. А может, когда я буду дико кричать, они станут плясать вокруг меня свои дикие пляски "хаки" и петь свои зомбирующие песни, постепенно входя в транс, закатывая глаза под брови и вываливая язык проколотый сразу в нескольких пупырышках. Под такой аккомпонимент, я окачурюсь раньше, чем до меня доберётся человек с острым тесаком и прикончит меня.
   Ещё бы пережить переход по раскачивающемуся мосту, привязанному к шесту по рукам и ногам, через непроглядную пропасть, кишащую ядовитым и с острыми клыками зверьём. Если не считать того, что при ходьбе, этот мост так раскачивается, что ширина его достигается в несколько человеческих тел. Так что шансы добраться живым до тесака, тают как снежный ком на летнем солнце."
   Многое здесь конечно преувеличение и каждый процент этого преувеличения, несёт под собой корень притаившегося ещё с самого рождения дикого проявления негатива, на наступлении "ВНЕЗАПНОГО" страха. Но тут, несколько другая ситуация. Это самое, подходило значительно медленнее, чтобы охарактеризовать это как "ВНЕЗАПНО" и ощутить всю ничтожность этого начала.
   "Что же они меня никак не оставят в покое,- пробежала у меня пугливая мысль, подобно серой мышке между кухонных тумбочек.- Да когда же это наконец закончится!"
  Я уже слышал их бешеный топот, и каждый их шаг заставлял моё немощное тело содрогаться в жутких думках о том, как эти безумные люди схватят меня и будут издеваться. Моему взору отчётливо рисовались две здоровенные мужские фигуры, излучающие ярость и зло. А ещё маски клоунов, с гармониками в руках; приплясывающие сбитые фигуры, ловят наклоном головы ритм и растягивающиеся уголки рта, подтверждают успех выполненной работы. Я с ужасом жду, когда музыка закончится и они приступят к делу...
   Да, луна была закрыта тучками - да, видимость не очень, но два "бульдозера" на предельной скорости, готовых стереть меня с лица земли, я видел отчётливо. Огромная волна создаваемая их движением, догоняла меня раньше своих начинателей; настигая, на меня словно набрасывали тяжеленные сети с громозскими грузиками, которые больно бьют по пяткам, в случае чего. Припадая к земле, нагрузку принимали на себя колени; дальше хруста не шло, иначе мне пришлось бы упасть и больше не вставать... От испуга я аж подпрыгнул на месте , как вспугнутый блудливый кот во время случки с кошкой и, вытаращив глаза, развернулся и дал такого дёру, что пятки мои сверкали очень далеко, освещая сзади не только мне путь, но и спереди им. Мой поверженный враг остался один, без сознания, без чувств - на корм падальщикам и стае крикливых ворон.
   Эта картина меня напугала за эту ночь больше всего. Да мне и неприпомнить уже за всю жизнь такого, хотя время сглаживает острые углы и страшное, в недалёком будущем может показаться смешным. И всё-таки, не люблю вот так вот бегать - со стороны-то видно, какое это глупое занятие и будоражит чужие умы. Ладно бы они меня врасплох застали, как мне нравиться говорить "ВНЕЗАПНО", а то вон,- надвигаются словно тени мрака, перелезшие через рамку экрана телевизора и не глядя находят тебя и идут на тебя, и идут на тебя... Правду говорят, что от испуга либо умирают, либо силы удваиваются. И это как минимум. Хорошо, что со мной случилось именно второе. У меня даже зрение улучшилось; мне было видно, куда бежать. Я видел ту лесополосу, ту заветную линию усыпанную кроной, а там тоннель с зелёными огонькамии в конце свет... к которому я и  направлялся, и почему-то думал, что там я смогу укрыться. А почему нет!? Почему, не знаю; спичечные стволы, тёмное на чёрном, решетом выделялось по середине овального экрана и как спасительный сучок от дерева, служил безопасной опорой.
   Сучок дерева был опорой!
   И я стремился к туда.
   Из-за возникающих болей в рёбрах я не мог набрать достаточной скорости, чтобы оторваться от них, и они заметно меня нагоняли. Нет, я не оборачивался, я судил по тому, что слышал, а слышал я наступающую угрозу для себя и уже от былой уверенности не осталось и грамма, а от каждого удара ногой о землю усиливалась боль. Догоняющие меня люди выкрикивали разные ругательства, которые я отказывался принимать на свой счёт и приказы остановиться. А ещё также то, что будет со мной, если я немедленно не подчинюсь им и не остановлюсь. Взял бы кто-нибудь, да кинул мне спасательный круг, да не промахнулся бы, а точно на голову. Да как бы потянул, чтобы оторвать ноги о горящей земли и охладить их встречным ветром; по качающимся воздушным волнам пронестись бы мне над их горящими головами и покинуть прочь, злополучный...
   До спасательной лесополосы оставалось нет ничего, но я боялся, что не успею укрыться и меня снова схватят. Бегущие за мной парни буквально уже наступали мне на пятки, пытаясь сбить с ног. Кто-то из них хотел подставить мне подножку, но промахнулся и упал, дав мне ещё один шанс оторваться от погони. От сильного напряжения у меня сдавило грудь, становилось меньше кислорода и ещё больше стало болеть под левым боком. Однозначно сказывался пропущенный удар; уж не сломал ли мне их главный, рёбра? Всё может быть! Но останавливаться нельзя, даже под тупым приступом скончаться - не то гибель, не то затяжное линчевание, может растянуться на многие... А вступать в драку с двумя верзилами, в масках клоунов, да ещё с гармоникой, мне уже будет не под силу. Только совершая зигзагообразные движения мне удавалось избегать быть схваченным, но такие пируэты изрядно поубавили и так мои небольшие силы, и на последнем дыхании я щучкой нырнул в гущу лесопосадки, скрывшись из вида преследователей.
   Я влетел словно бешеный вихрь, переломав несколько сухих веток на своём пути, проделав узкий тоннель, который сразу же закрылся. На одной из веток я оставил последнее то, что было от футболки, разодрав при этом плечо до крови. Но один из клоунов успел просунуть руку в образовавшийся портал и я, схватив с земли валяющийся сучковатый валежник, с амплитудного размаху, ударил по протянутой конечности. Треск сучка и человеческой кости; конечность убирается, но оттуда же доносится дикий крик боли и отчаяния. Клоун ревёт во всю глотку и обращается к другому:
   -Он мне руку сломал! А-а-а-а! -Кричит не переставая, делая маленький передых на вдох. И по-новой. -А-а-а-а! Паскуда!
   Он рвётся сквозь крону, кустарник трещит, гнётся, но не поддаётся - он в цвету, наполнен соком и силой. Боль мешает движению и второму клоуну на действие - они не могут по отдельности, не научены!
   Переварив сотворенное, ни секунды не мешкая и не теряя темпа, с таким трудом достигнутого, я помчался меж густых деревьев и кустарников, ловко маневрируя под возникающие препятствия. Я дважды спотыкался о лежащие на земле брёвна, один раз так сильно зацепился, что несколько раз кувыркнулся, но по инерции тут же вскакивал и продолжил бежать. Разболевшийся бок, я прижимал согнувшись корпусом, прилаживая ладонь то одной, то другой руки; они были сначала ледяными, но быстро становились горячими до ожога.
    После того, как я оказался в лесопосадке, топот за моей спиной тут же исчез, точнее, я его перестал слышать; меня преследовал только звук, чем-то напоминающий вой, но не зверя. Я нырнул, словно в спасательный круг,- о котором думал пару секунд назад,- в зелёную листву клёнов, тополей и берёз, ломая на ходу руками ветки; ветки ломались о моё тело, корябая и пуская кровь из моего немощного тела.
    Мне уже и не вспомнить, сколько я бороздил лесную поросль; я думал, что создаю неимоверный по силе шум и от него же и убегаю. Не слыша больше за собой погони, я решил остановиться. Прислонившись к одному дереву, я пытался хоть не намного задержать дыхание, чтобы послушать, ведётся ли за мной погоня или нет, но у меня ничего не получалось. Больше всего я боялся закашлять и выдать место своего пребывания. Не переставая смотреть, откуда прибежал, я пытался восстановить дыхание и хоть немного расслабиться; треся кистями рук, я был больше похож на трясущиеся листики ивы и своими плакучими, гибкими ветками, клонился вниз.
   Моё лицо было залито потом, который больно щипал мои кровоточащие раны, но и смывал вчерашнюю грязь, как душ, после купания в болоте.
    Но как бы там ни было, мне неимоверно везло,- в который раз, а точнее в третий, или в четвёртый, может уже в пятый - путаница во вкусе, это когда все ингредиенты соблюдены до мельчайших долей тысячных единиц. Я ушёл, как казалось уже, от вновь неминуемой опасности, если не от смерти ( и в чём-то я прав). Я её не чувствовал, а предч... Предполагал её наличие где-то рядом, возле, около... Она могла меня подтолкнуть в плечо, подкинуть камень под ноги, ну или вставить палку в колесо. В конце концов, ей надлежало быть в сущности вещей, нас, смертных. Смертных и глупых. Глупых, потому что по несколько раз лезет в одну и ту же петлю, в одно и то же дерьмо.
   Не успел я нарадоваться своей ещё одной маленькой победе, как до моего слуха лёгкий ветерок донёс обрывки их разговора. Крылья ветра несли их уже разорванными на несколько частей, слов и слогов; они свободно лежат на пёстрых пёрышках невидимых мне пернатых, сливаясь с их цветом и пролетали со скоростью света мимо моих ушей и... исчезали. Подобно дням - летящим сквозь пелену лет, сквозь прозрачность давно сказанных слов... и не сказанных, но понятных. И каждый по своему понимает их смысл, отсюда может и... Они были где-то совсем рядом, я даже слышал хруст веток под их тяжёлыми ногами и шелест сухих листьев под крадущимися шагами. Прижимая маски клоунов к пахучей коре, чтобы не быть замечанными; они тоже слушали.
   "Звери! Они не люди, звери!- ищу просвет, через просвечивающуюся марлю сплетённую злым пауком из сопливых отходов его жизнедеятельности. Ещё миллиметр и я бы влез рукой в эту мерзость, и неизвестно, чем бы всё ещё закончилось для меня.
   Ещё ветер приносил до меня их слабый перешёпот. "Ну что, видишь его?"- "Нет. А ты?"- "Тоже не видать. Наверно притаился, гад!"- "Ага. Ой!"- "Что?"- "Что-то под ногой валяется!"- "Ну!"- "Огромная ветка, как нога человека. Или..."- "Не говори глупостей. Если ты на него наступишь, он заорёт как пострадавший." -"Как рука твоя? Болит?" -"Болит! Вот урод! Можно я ему тоже что-нибудь поломаю - ногу например, или шею?!" -"Если шею сломать, другое ломать, больше не будет иметь никакого смысла!" -"Точно?" -"Блин, да точно!"
   Конечно это только домыслы, или же ближе будет сказать, больное воображение, вызванное страданием или ещё чем-то, отчего оно такое. Не больше. Но и того хватить, чтобы огрузиться до верха и ноша сия, сведёт тебя с ума. Только вот и безумцы, от нехватки разума бывают настолько сильны и ловки, что и разумным не достичь такого, даже при желании.
   Вот-вот, и они появятся из-за деревьев и накинутся на меня; я стал медленно пятиться назад, ведь ожидать появления врага для меня было невыносимо, тем более в такой не приятной, жуткой ситуации, как сейчас. А шёпот их всё ближе и ближе. Цепляю руками ветки, срываю маленькие листики и почему-то кладу их на губы. И держу. Жую и держу. Опять жую.
    "Лишь бы с ума не сойти,"- думал я от страха и был прав в плане помешательства.
    "Лишь бы не сойти с ума",- повторилось само в уме, но икнул я звонко.
   Нет, я никого ещё не видел, просто моё больное воображение, рисовало мне дикие картины надвигающегося страха. Будто стадо разъярённых диких кабанов, спокойно, подрыкивая, медленно подкрадывалось ко мне, плавно обходя деревья и ныряя под ветки, образовывая плотное кольцо. Каждый кабан злобно скалилось мне в лицо, испепеляя своими огненно-красными зрачками. Они мерцали, подчёркивая верхнюю линию век, их суровость и гнев. Увидев цель, они все медленно остановились и каждая морда была обращена на меня. Ожидание томило не только меня. Некоторые водили носами сверкая острыми клыками, представляя скорую развязку.
   Эти твари чувствовали мою безисходность, мой отчаяние, а торчащие из пасти клыки, так и светились злорадством и престоящей потехой надо мной.
    А тишина нагнетала, и боязнь пошевелиться, жидким кисилём наполнила мои окончания. И мне осталось только упасть и стать размазнёй, превратиться в лужу, расползтись по земле в тонкую плёнку и высохнуть, испариться, исчезнуть. Чтоб меня никто больше не видел не искал.
   Но дальше, лучше,- неожиданно, разом, словно по чьей-то команде (наверное это был вожак, провалившийся в моём сознани, где-то ещё на самом начальном этапе), стадо бросилось на меня. Одновременный рык заглушил шелест листвы и треск веток под их копытами. Это когда им жёлуди уже надоели - насытились вепри. Тот момент, когда случилось соприкосновение, я упустил. Не специально, наверно. Наверно потому, что я с этим подсознательно смирился, и как бы не храбрился сам перед собой, а с ними не справился бы однозначно. Уж как-то смешно вообще об этом думать.
    А потом, потом... Потом мне не хотелось никого видеть. Не хотелось никого слышать. Я только хотел, чтобы ноги мои несли меня с такой неимоверной силой, с которой и не во всяком кино покажут, не в каждой книге опишут, и не каждый фантазёр-сюрреалист выдумает и расскажет самому убеждённому скептику. Так, чтобы я прежде не испытывал такого напряжения и, чтобы горячая земля, зажигаясь от прикосновения моих стоп, тут же мгновенно тухла, как от пронёсшегося мимо вихря, в обличии моего бренного тела. И чтобы след, если кто его и хотел бы обнаружить, жжёг бы им ноздри и потерял бы нюх, навечно.
   Несите меня ножки, по заведомо правильной дорожке - зажигайте траву под ногами, поднимайте дым высоковольтными столбами, сжигите следы примятые подошвой, путайте преследователей в одеждах чёрных, топите ночь на красной зорьке и ложитесь спать приняв на ночь пищи горькой. Несите меня с этого неблагополучного поля, с этих провокационных и гнетущих на смятение и слабоволие, сомкнутых вместе. Хочу, чтобы невидимая сила, подняла меня и попутным ветром доставила к дому, целым и невредимым, пусть и к тарелке с бокалом, пустому... лишь бы к дому. Но безумство одолевало мой рассудок и страх, страх, страх! Да, страх имеет весомые преимущества, даже перед допингом и таблетками счастья. Даже перед самим собой; ты рвёшь пуговицы на своей рубашке, затем рукав, но поглащаемая сила внутреннего "я", пожирает в тебе воина... борца, протесторатора, деятеля в сфере приобретения... и великих потерей...
   "Погоди! Что-то снова заносит... И уж поверь - слишком..."
   "Хочу знать. Но как на велосипеде без тормозов - педали сами крутят. И-и-их..."
   "О-о-о, немного страшно, но представляю. Это когда ещё с горки на полной скорости. Да?"
   "Да-а-а, помню. У нас тогда ещё цепь слетела. Ха-ха-ха..."
   Я с новой силой сорвался с места и понёсся как ошпаренный. Ух, как меня несло по этой зелёной пересечённой местности! Ух, как жгло пятки и натирало мозоли, попадавшие в кеды маленькие палочки и листики! И тут скажу честно, что мне просто везло, так как я видел ближе, чем бежали мои ноги, и дальше...
   "Фу ты чёрт! Ты уже несколько раз говорил о везении! Что, пластинку заело?"
   "Я просто хочу отметить тот факт, что процент случаемого с нами..."
   "С тобой! С тобой!"
   "Ладно. Со мной... Так вот, процент случаемого со мной, а точнее, конечный исход этого случаемого, намного выше, чем он может зависить от моих личностных способностей. Понятно выражаюсь?"
   "Не могу сказать, что в целом всё понятно, но... Дело вовсе не в этом. Твоя зависимость от случая, приведёт к такой случайности, что... непозавидуешь..."
   "Да знаю!"
   Несколько раз я спотыкался о лежащие на моём пути брёвна,- спотыкался, падал, но снова вставал и бежал с той же силой, что и прежде. Более мелкие препятствия я ловко обегал и оставлял их за спиной, которые в свою очередь оставляли следы на моём теле. Да пусть. Это как-то дополняет моё слияние с природой, делает меня устойчивым в преодолении сопротивления... Сквозным!
   И всё шло как бы неплохо, но неожиданно на моём пути вырос крупный сучок, просто огромный, прямо поперёк моей головы, на который я со всего своего хода, налетел верхотурой черепа, то есть лбом. Круговыми движениями рук назад, я описываю букву "О", меж пальцев попадают листочки клёна - пахнет зеленью, соком. Но столкновение получилось лишь касательным; я отклонился назад, но не упал; вильнув по прямой, мне удалось удержать равновесие; после удара я наклонился вперёд и продолжил свой теперь уже не такой быстрый бег, больше напоминающий бег змейкой, укрывающая свой хвостик от острой лопаты.
    Сначала был белый свет с жёлтыми точками, поднимающиеся кверху. Я понял, что это временная потеря зрения, не больше и поэтому не переставал думать о преследовании. Кабаны остались за тем сучком и думаю, что они гнаться не будут. Тысячи звёздочек замелькали вокруг моей головы, наподобии колец далёкого Сатурна, а чуть позже я почувствовал сильную головную боль. Всё было похоже на то, как полная трёхлитровая банка с густым вареньем  "ВНЕЗАПНО" треснула, но содержимое пока не вывалилось, а только тонкими тёмно-тёмно-красными струйками текло по стеклу. Оно рубинами играло на свету, но не слепило. Растекаясь уже по плоскости стола, банка разваливается на части и получившееся варенье со стеклом, обозначало разочарование в прямом и вообразимом образе.
   Расплывчатые узоры предстали передо мной, искажая реальную картину. Мне надо было остановиться и прийти в себя, но "недоброе"  дыхания преследователей за спиной не давало мне покоя. Сейчас я вижу, как они закидывают мне на голову и в ноги лассо, но перед тем, как им удасться это провернуть, мне на силу удаётся отключить изображение.
   Я не останавливался, чем делал только хуже себе, постепенно теряя силы. Мне пришлось перейти на ходьбу, потому что бежать уже не мог. Сатурн приблизился на не прилично близкое расстояние и уткнувшись мне в лоб, свело глаза в одну точку. Моргнув несколько раз, Сатурн исчезает и единственное, что я увидел перед собой, это пустырь. За ним в предрассветной зорьке, крыши домов моей деревни. Строгие линии плывут, среди них где-то моя из позеленевшего шифера и печной трубы из красного кирпича; их очертания расплываются уже по всему горизонту. Добавляемый красный цвет на неопределённое время корректирует облик некоторых соломенных крыш и тех, что недавно возвели наши местные умельцы. Только с притоком к голове очередной порции крови, я уразумел безнадёжность попыток устоять, перед поплывшим в бездну миром.
    Остановившись на краю лесополосы, я левой рукой опёрся о крайнее дерево, а правой стал вытирать лицо, залитое потом и кровью. От удара у меня болела голова, как колокол звенящий внутренним раздражением; бешеный стук сердца отдавался болью в висках, стуча по ним маленькими острыми молоточками. Ощупывая левое подреберье, я понял, что у меня сломано ребро,- недавний прицельный удар противника. Меня тошнило, вызывая рвоту и слабость, я уже и не переживал о том, что меня догонят, потому что медленно-медленно я терялся в пространстве и после упал от потери сознания.
   
                Глава  17
   Коля старался не терять из виду спину брата; светло-болотный камуфляж на чёрном, как пятно, как мишень, как крючок для зацепки, то удалялась, то приближалась. Отдышка рвала на части его лёгкие, сердце готово было выпрыгнуть из разодранной грудной клетки, а ноги отвалиться и потеряться так, чтобы их уже не нашли, никогда. И всё же порыв, то ли недавно родившийся, то ли возродившийся по-новой, цеплялся за родное плечо как за спасательный круг.
   Он и сам удивлялся такому внутреннему позыву души. Кстати, Коля впервые ощутил это тепло внутри себя,- оно медленно растекалось сначала по туловищу, а потом пошло по рукам и ногам. А начиналось-то с головы. Удивительное вещество напоминало парное молоко, которое возвращало в детство и почему-то хотел от души по-кричать, кого-нибудь позвать, чтобы поделиться ощущением. Но только сейчас понимаешь, что оно может потеряться, исчезнуть и, наверно самое важное, что это уже можно никогда не найти и не пережить по-новой.
   Они бежали и Коля подавлял желание, чтобы не схватить брата за плечо, а можно и за широкий кожанный ремень; важным было зацепиться белой ленточкой за воротничок, и пусть встречный ветер колышет и бьёт о порывы волн, и уже кончики ленты расщепляются на нити... Не важно!
   Коля не отставал и ему даже удалось его немного догнать, что на затылке он отчётливо видел завитки густой макушки, начинающей лысеть. А какой он сейчас на лицо? Борода! Он не помнит его без бороды, да и представлять не хочется. Пусть всю жизнь будет с бородой. Но почему не оглядывается на меня? Как же он его разозлил, что Олег не хочет обернуться и посмотреть, не отстал ли от него, его младший братишка!
   Они к чему-то приближались, потому-что Олег немного сбавил темп бега и всматривался в темноту. Затем что-то шептал, видимо сам себе, поглядел на тёмное небо, а потом протянул руку куда-то вперёд и как-будто кому-то ещё, но не Коле, проговорил:
   -Туда! Бежим!
   И снова бег. Только не так уже быстро, но словно прислушивается к чему-то. А Коле всё-равно, главное вместе, главное рядом. И не надо теперь руку тянуть, чтобы не отстать.
   Они уже практически настигли своих напарников,- Лёху и Андрюху, которые уже беспомощно метались перед лесополосой, словно загнанные псы взбалмашным хозяином, потерявшие след преследуемой ими жертвы и вот уже скулят в предвкушении нагоняя. Дрон держался за правую руку, перевязанную какой-то серой тряпкой (в темноте не видать), прижимает к животу и тихо так поскуливает. Прибыл и сам хозяин, с приспешником под боком.
    -Что случилось парни, где он? Скрылся?- обозначился подоспевший Олег, а в доброжелательном тоне, так и слышалось недовольство и разочарование. И прозвучавшее, казалось бы, приветствие, только больше натянуло струну напряжения и подчеркнул опрофан.
   -Что с тобой? -обратился он к Дрону.
   -Похоже перелом! Отбился сука!
   Его голос тухнет как догоревшая спичка, и не прикуренная от неё сигарета пустит мелкий, чёрный дымок и бросит её в пыльную землю. Он с виду такой сейчас - внутри него кипит такая лава, что сам Везувий стоит в сторонке и курит "Казбек".
   По сути, им даже было в диковинку слышать такую интонацию и такой голос шефа, и, оба - Лёха и Андрюха, растерялись больше прежнего; поди земля разверзлась, но до пучины ада не дошло, и запрыгнуть снова наверх, пока считается невозможным. Они почему-то думали, что он ещё долго будет приходить в себя, а тут вот раз, и объявился. Да в такой момент... Прочный шар, состоящий из четырёх состовляющих, сделался пластичным и растекается словно пластилин на солнце. Но в ночь приходит заморозок и шар в прежней силе.
   -О, шеф!- Лёха немного всколыхнулся обозначив присутствие шефа, но сделал это специально и поэтому неуклюже.- Да затаился где-то в кущах. Гадина! Ждём, чтобы зашевелился... Пока тихо!
   Он переминался стоя на месте, топтался как медведь, своими толстыми и немного косолапыми ножищами, создавая имитацию иголки в швейной машинке, строчущей швы на тканях, только в бесполезном действии, в холостую. То, что ничего не предпринимается, а иллюзия якобы выполняемой работы, стоит в сторонке, надувает пузыри и пускает меж них струю табачного дыма. И тем самым получалось, что это вовсе не туман пущенный в глаза, а пыль в съеденных мышами мешках, разворошили ветер, да дворник Микодим - всегда пьяный спутник негодяев и лентяев, тунеядцев.
   -Из-под носа прямо ушёл, гад! Вон, Дрону, руку подломал!
   Выделяя голосом звонкие слоги, Лёха так выстраивал некий заборчик-защиту, между им и Олегом, и отодвигал от себя его по-дальше. Почему? Потому-что сразу два, в одно не помещается. Но лезет! Настойчиво лезет! Когда неловкое молчание затянулось, Лёха подался к лесополосе, словно к стене; губы зашевелились как в долгожданной просьбе, или, мольбе... Останеться только постучать в неё кулаком и... можно смело в дурдом.
   Андрюха при этом сделался невидимкой - он так считал, и может поэтому не произносил не звука, чтобы не обнаружить себя. Спрятал голову в плечи, как страус в песок и стоит столбом - сейчас какой-нибудь Шарик или Тузик прибежит и пометит его. Андрюха думал о промакашке, как в его школьные годы, которую залаживают в новую школьную тетрадь, на последней страничке. Она служила предохранителем для чистописания, но капля жира или чернильное пятно, в миг разрушало стереотип о чистой совести и равнодушию как такового..
   Коля быстро привёл его в чувство. Он подошёл сзади и ширнул большим пальцем в бок.
   -Ты чё, замёрз дружище! -И хихикнул.
   Коля ещё сипло дышал и при выдохе, у него иногда изо рта вылетали рваные слюни. Андрюха вздрогнул, повернулся, смешно кривя рот, но глядел не на Колю, а на его брата Олега. Тот говорил с Лёхой, но слов их не слышал, только жестикуляцию рук. Но свою держал за запястье и старался не шевелить ею.
   То, что сейчас творилось в мозге Андрея, можно назвать не иначе как овал тарелки, в бело-голубую расцветку, со съеденной недавно манной кашей. Комочки с присохшей жижицей, беспризорно глядели на внешнюю сторону чего-то, изменяясь в цвете и соответственно во вкусе. Остывшая масса приобретает отнюдь не аппетитный вид и покрывается мошкой. Пустотный вакуум, засасывающий и то, к чему на самом деле невозможно притронуться, нельзя разглядеть и прочитать, и то, что в ближайшем будущем, может сыграть роль начала катастроф и снятий санкций. Не даром же нам наши бабушки и мамы говорили, что оставляя не доеденный борщ или кашу с тарелке, ты оставляешь там свою силу. Значит останешься слабым, уязвимым.
   Спасение было в глазах, а точнее в том, что они видят. Ещё нужно было уцепиться ими, как крючком за выпирающую из предмета грань и как надо за неё подвздеть, чтобы предмет увидеть со всех сторон. Тут-то тоже сложность, как и во многом другом и крючок срывается. Но когда не остаётся выбора, когда советы и мнения разделены и путь только один,- в твоём решении,- сложность сваливается на голову, на плечи, и ты такой несчастный, такой бедненький и тупой. Сложность сливается с необходимостью выхода из провалившегося вдруг в подпол неизвестного, но ещё тёплого сознания и веры в прекрасное будущее. И тогда ты с трудом делаешь первый шаг, а за ним следующий. И так, пока не получится. Сложно? Конечно сложно! Легко, где? Нигде!
   Невольно набрасывается мысль, что вся жизнь состоит из таких вот шагов - тяжёлых и неуверенных - при том, то их нужно делать самостоятельно, без чьей то ни было помощи. Андрюху этот факт пугал, как маленького ребёнка перед тёмной комнатой, отчего автоматически всплывал образ крючка, с поддетым за него выпирающим предметом. И вот тут, надо тянуть - то есть очередная сложность, через которую необходимо переступить, иначе... Иначе Андрюхе настал бы морковный конец.
   "Что это?"
   " Не важно!"
   Он видит Олега и Лёху, при этом Лёха, всё время указывает на лесрполосу, где возможно затаился беглец. Наконец он остановился уперевшись руками в бока.
   Видя ступор, Олег тут же включился в ситуацию; он тоже стал руки в бока, иногда потирая бороду и вытерая лоб. Стоявшая стеной лесополоса, напоминала окраину крепости, только без ворот и дверей. Желание постучаться кулаком, подавляло то обстоятельство, что все четверо, некогда имели сущность быть сплочением в клубок, в сферу. Но недавняя история, дала глубокую трещину и вскоре рассыпалась на четыре куска. И где тот, или эта, которые слепят их обратно и будут наслаждаться своим творением, в дождливый вечер с кружкой горячего чая.
   За восстановление, конечно же брался он - Олег. Это было не потому, что он главный, а потому, что сам был источником разрушения и прекрасно это понимая, никому об этом не говорил. Иначе не поймут правильно. Вернувшееся волнение придало ему росту и веса; он старался думать быстро и так же оперативно принимать решение. Так оперативно, что он словно не охранник скотного двора, а опер, который оперуполномоченный, в костюмчике, при галстучке, в очках от солнца и с оружием около поясницы. Он мысленно возвращался туда, откуда был сброшен. Пока искались варианты спасения его авторитета, вопрос сам по-немногу решался.
    -Так не пойдёт парни. До утра будем здесь куковать,- он вытер уголки рта и представил самурая, воскресшего после проигранной битвы. Олег уже не думал о "харакири", а том, как пройти этот путь заново.- Ну что, двое в посадку, и по-одному вдоль неё,- руководил он, жестекулируя руками.- Внимательно прислушивайтесь, чтобы не вспугнуть.- А потом так заорал, что все встрепенулись.- Давай! Быстро, быстро. -И звонко хлопал в ладоши.
   Крадущимися, мелкими перебежками, они стали обследовать примерное местоположение беглеца, ну по крайней мере оттуда, где он совсем недавно исчез. Звонкие переклички эхом бегали по верхушкам тополей и клёнов, на краю срывались вниз и разбивались вдребезги, канув под землю, в небытие. Олег снова перекликается с одним из своих, тот отвечает - звуки соприкосаются, доходят до адресата и возвращаются в форме ответа. И шум деревьев создаваемый ветром, кружит в танце слов и восклицаний, прыгает по упругим веткам, шелестит листьями, а когда срываются вниз, удар, словно плашмя о воду разливается по поверхности земли, и также вдоль земли, уносится восвояси.
   Уже через некоторое время они вспугнули объект, который, ломая крону, понёсся прочь по-дальше. Напряжённое волнение, неприступной стеной становится перед ними, но разрушается, не оставляя камня на камне. Олег с охранниками тут же без лишних слов рванули вдогонку, в надежде поймать того, кого вспугнули. Они гнались как бы не за ним; вспугнутый зверь опасен и если не дать ему уйти, то он может и напасть. Впрочем такая философия не принимается даже Олегом, не говоря уже об остальных.
   Тот похоже был очень сильно напуган, так как заметно, если верить слуху, удалялся всё дальше и дальше. Будто бы этот объект, было нечто не от мира сего, либо существо, не человекоподобное. Но вскоре вновь образовалась тишина, а добежавшие практически до самого края посадки парни не смогли обнаружить его. Снова как сквозь землю провалился,- нигде его не видать, не слыхать.
   Отчаявшись заниматься поисками, те, кто был в посадке вышли и присоединились к остальным. Вместо того, чтобы продолжать поиски, они стали переругиваться между собой, переходя на высокие тона, замолкая на некоторое время, а потом по-новой. Каждый обвинял друг друга в ротозействе и невнимательности, приводя при этом какие-то бестолковые доводы, лишь бы себя не считать виноватым. Они наскоро слепили из разбитых осколков неровный клубок, который не успел просохнуть и уже дал трещину.
   Это обычное дело; загнанные в клетку звери, из диких, превращаются в злых. Недавно ласкающие друг другу за ухом и шейку, теперь готовы со всей силы вгрызться в ту же шейку и за ухо. Вонзить острые клыки по-глубже, втянуть в себя свежей кровушки и сделать несколько глотков. Но их перепалка, больше походила на визгливый перелай ещё не подросших щенков овчарок. Но когда неожиданно у Олега зазвонил телефон, то все тут же замолчали, словно по заученной команде. И даже сопение некоторых, стало еле заметным, даже для того, чтобы в конец не сдохнуть от недостачи кислорода.
   Телефон вибрировал во внутреннем кармане и периодически отсвечивал наружу. Не замысловатая мелодия, становилась причиной раздражения, но не ответить нельзя было.
   То была хозяйка. Олег смотрел на экранчике подписанный вызов, а рука дрожала и большой палец, которым он собирался нажать на кнопку ответа, вдруг очерствел и вот-вот почернеет. Жар хлынул в лицо и должно было ошпарить. В глазах потемнело, а в висках ощутилась боль; падение продолжалось, потому что самурай, даже не встал на колено.
    -Ну что Олег, как у вас дела? Надеюсь порядок?
   Он и не понял как нажал кнопку, он не помнил как сказал "алло"; звучавший в ухе её голос, щекотал оболочку раковины, раздрожал до мозга и костей. Хотелось вздрогнуть всем телом, но сдержался. В горле пересохло, язык прилипал к губам, к нёбу. Олег искал подходящие слова для ответа и долго соображал, что ответить. Глаза бегали по призрачным стволам деревьев, ими двигал ветер и только шелест листьев нарушал тишину.
    - Антонина Сергеевна, мы его почти схватили...- Как из тюбика зубная паста, когда осталось всего на один раз.
    -Что значит почти? Он что, снова ушёл?- Она резко его оборвала, не дав договорить,- где вы находитесь, чёрт бы вас побрал?
   Она раздрожалась не на шутку. Олега вдруг схватила неведомая сила, прямо по всему туловищу и медленно начала сдавливать. Он слышал смех, и так он казался знакомым и близким сердцу, и ещё к одному месту, что вместо боли предвещающей конец, Олег испытал непреодолимое желание.
    -Мы недалеко от Ерзовки,- у Олега голос был поникший, как-будто знал, что тонет.- На краю лесополосы, перед пустырём.
   Он больше ничего не услышал. Хозяйка резко бросила трубку, ничего не ответив, ничего не добавив, а Олег сильно зажмурил глаза. "Ничего, ничего,- думает он, водя кадыком верх-вниз,- всё получится. Получится!". Убрав телефон во внутренний карман, Олег глубоко вздохнул и сжав кулаки, поднял голову кверху. Глаза оставались закрытыми, а задержанное дыхание приобретало неприятное на вкус осязание; он резко выдыхает. Фиолетовые круги, невидимыми руками жонглируют в тёмно-сером пространстве, а потом неожиданно взрываются ярко-жёлтым и исчезают за тёмно-синей ширмой, оставляя после себя, только треск, напоминающий бенгальский огонь.
   Остальные молча пересматривались-переглядывались, прятали друг от друга глаза, кто вниз, кто скрыто кивал головой кверху, но каждый твёрдо понимал, что предел конфуза уже достигнут и даже половины на каждого не наберётся, чтобы...
   ... и повинны в этом только они сами. Олег рад бы что-нибудь предпринять, как бы успеть что-нибудь, если ни сделать, то придумать что-нибудь сказать, пока хозяйка не увидела их такими вот... потерянными. Но ничего у него не получалось; практически вся ночь на ногах,- он заметно устал и к тому же неудача в бою с беглецом, полностью вымотала его организм и способность к здравому мышлению. А они как желторотые цыплята, смотрят на него, выставив вперёд свои маленькие, но широко открытые клювики и ждут... Ждут, когда их хозяин бросит им горсть корма...
   Поникшие взгляды искали ответ, что делать? Что же делать, шеф?
   Олег отступил от них вперёд на несколько шагов и как-то само собой, у него сорвалось с губ:
   -Голубь! Голубь! Голубь сизокрылый!
   Тут же поднял голову в небо, словно там должны были взлететь кучка белых птиц. Они так звонко били крыльями, что удивляешься, как они не разбивают их друг о друга. Но мелкие пёрышки всё же падали, кружась по воздуху, как хлопья снега. Интересно, скольким им нужно подняться в вышину, чтобы падающие пархающие перья, осыпали всю земля без остатки черноты. Создалась бы иллюзия нахождения на облаках. Вот здорово было бы...
   Вдруг по ту сторону лесополосы промчался какой-то автомобиль. Двигателя не было слышно. Шорох шин о грунтовку, был похож на сход снежной лавины, хотя прежде Олег не видел этого и сравнение у него получилось отнюдь, чёрно-белым. Яркий свет фар настойчиво пробивал завесу из зелёной кроны и если бы не звук шин, можно было подумать, что какое-то существо, передвигается на бешеной скорости с мощным фонарём в мохнатых лапах. Либо вместо фонарей, у него такие глаза. Но всё-равно не по себе. Все четверо встрепенулись его появлению, оживились; превкушалось перемена обстановки и наскучивший сюжет должен был окраситься в цветные тона. Отнюдь! Ожидать ожидали, но поверить на благополучный исход, а лучше конец, в образе озорного мальчишки пряталось за углом высокого забора, строило кривлявые гримасы и показывало длинный язык. Каждый из них сначала ощутил лёгкость в ногах, но опустошённость в животе, свидетельствовала об обратном.
   Да, конечно все знали, кто это. Машина доехала до конца лесопосадки, развернулась в их сторону передком, и так, не выключая дальний свет, направила точно на них. Олег и другие стояли, словно замороженные и смотрели на автомобиль, как на огромного жука со светящимися глазищами и спрятанными под себя длинными, жилистыми лапищами. Могло возникнуть такое впечатление, что жук готовился к атаке; работающий двигатель фыркал и урчал, а задние лапы поочереди двигаются на месте, с прокопкой.
   У Олега снова зазвонил телефон и он вновь услышал голос хозяйки.
     -Четыре живых столбика - это вы?- Насмешливый тон горячей дрожью пробежал по телу Олега. Он не мог ответить, из-за комка в горле, который с трудом, но проглотил.- Это вас я ослепила?- Снова спросила она.
     -Да, это мы,- ответил он голосом всё ещё потерянного человека, к тому же страдающего низкой самооценкой.
   Далее услышал короткие гудки в трубке, а у машины открылась дверь и уже оттуда послышался голос хозяйки в живую.
    -Ну что стоим, мои мальчики. Мои богатыри,- она пыталась разбудить, словно стоя заснувших людей. Забыла похлопать звонко в ладоши,- почему мы ничего не делаем, почему мы не ищем нашего голубка, почему четыре здоровых дядьки, не могут сделать девочке приятное?!
   Запоздало звонко хлопает в ладоши, пытаясь дохлопаться до их спящих тел. И с каждым "почему", в голосе звучит твёрдый и убедительный металл, что скоро он наколиться и выльется на... Четыре ровненьких столбика, зашевелились, зашатались, замычали. Но всё на одном месте и только "му" да "му", слышит она в ответ своего звонкого голоска; они ищут её по слуху и стукаясь друг о друга верхушками, двигаются на её голос.
   -Просыпаемся! Просыпаемся! Мамочка молока принесла!
   Разряжение получили все, а Андрюха даже похихикал в себя, пряча огромную лысую голову в плечи, забыв на минуту о сломанной руке.
   Олег пошёл к ней навстречу на ходу соображая, о чём, а главное, что будет говорить; так всё неловко получается и как назло одно к одному, всё как в кучу. Соображение мягко упирается в стену - ищет, не то выход, ни то вход... За ярким светом Олег видел только силуэт её, зато он сам был у неё как на ладони, что не могло его не смущать. Выглядеть сейчас самураем, совсем не кстати, уж больно много ступеней и выступов, с которых недавно он был сброшен. Но и она не стала ждать его пока он подойдёт, а сама вышла из тени навстречу Олегу. Свет машины осветил насквозь  прозрачный сарафанчик, что Олегу пришлось прищуриться и поднять руку над глазами, чтобы не выдать своего волнения от её вида.
   Она снова будто дразнит его, будто знает о нём, как в книге чёрным по белому. Может она специально заставляет его бороться с внутренним возбуждением, отвлекая от более важных дел.
   "Сучка",- почему-то выругался про себя Олег, а сам вдруг насторожился, не сказал ли он этого вслух.
   Нет, не сказал.
   -Что случилось, где он? Почему он ещё не схвачен,- с ходу начала засыпать она Олега расспросами, да так, что он не успевал отмахиваться; мухи уловили вкус их манящего и теперь не отлипают,- Олег для вас это проблема? Интересно!
   -Ему просто неимоверно и чертовски везёт... Послушайте, Антонина Сергеевна,- отвечал Олег, глотая на каждом слове слюну от волнения и с трудом изобразил кривую ухмылку, когда поймал её взгляд,- мы его буквально поймали, но... Словно призрак... Испарился...
   Чёрт побери. Как глупо пробиваться через каменную стену, зная, что за ней пропасть.
   -То есть, вы хотите сказать, что он где-то здесь, недалеко. Рядом,- она неприлично оборвала его и бросила взгляд за его спину, словно беглец специально спрятался за его спиной и улыбаясь подглядывает.- Возможно он нас сейчас слышит и... и ему можно передать привет?! Помашем ручкой!!! Что, это нормально? Я плачу бабки - где работа?   
    Она теряла контроль и продолжала засыпать вопросами, уже с острыми иглами, которые вот-вот перейдут в нечто другое, что не понравится не только Олегу - худо будет всем. Несмотря на внешние признаки, вспышка оказалась не такой яркой и ослепительной. Ядро, заряженное гвоздями, шурупами, болтами и гайками, развалилось ещё до взрыва. А может порох оказался мокрым и поэтому взрыва не состоялось.
   -Или он, может, уже дома. Как мышь, проскочил мимо вас и сидит сейчас за столом, пьёт чай и гладит жену за ляжку и... тянет к жопе.
   Она так говорила, словно была уверена в том, что эта самая рука, находится не на той, неизвестной ей женщине, а прямо на её ляжке и тянется к её голой... она же сама, аккуратно, двумя пальчиками, брезгливо и сняла руку со своей голой задницы. Это ему трудно было представить, но не поверить, невозможно...
   Олегу не казалось это грубым, но ведро на голове, и растекающиеся помои вдоль по телу, он уже ощущал как насущное и по делу. Ему бы отойти, чтобы не запачкать хозяйку, но боялся, что сделав шаг, брызги сами полетять на неё...
   -Нет-нет, Антонина Сергеевна, исключено!- Олег не хотел, чтобы хозяйка думала о профнепригодности его и его подчинённых, не хотел, чтобы она видела его рассыпанного и дряблого, словно старика.- Так, если бы он проскочил, мы бы это заметили и не стояли бы здесь. Нет, нет, исключено,- Олег всяческими способами отнекивался от такой версии хозяйки, но сказать ей что-нибудь путное, конкретное, он ничего не мог; на языке чувствовался привкус прокисшего соуса с чешуёй от лука. А ещё в это ведро кто-то помочился, но гнал эту мысль от себя.
   Не самое убедительное, но спорить...
   Олег беспомощно пятится назад; слякоть из чернозёма предательски скользила по грубой подошве ботинка. Под усилием собственного тела, Олег падает сначала на одно колено, потом на другое. "Лучше умереть,- думает он под натугой, под горячностью разбросанных мыслей, под неподдающееся бессмыслие выполняемых движений.- Лучше утонуть в этой грязи, но не сдаться. Не хочу проигрывать. Не сдамся!" Он уже представляет последний вдох, после которого закрывает глаза и рот. Минута, от силы полторы и кислород закончится. Он умрёт не от недостачи воздуха, а отравится переработанной, углекислотой.
   "По-самурайски?"
   "Думаю да!"
   "Согласен..."
   Помощь приходит как всегда ниоткуда. Тонкая ручка, со следами не втёртого как надо в кожу ночного крема для рук, хватает его за бороду... Фу-у, как-то неэстетично что ли... За бороду! Пусть лучше будет за волосы и обязательно за подзатыльную часть черепа, чтобы при подъёме, лицо было прижато к груди и не было видно бессмысленных глаз. А так тянуть, и рот откроется, и чернота зубов наружу... Она может и не тонкий знаток психологии человека, но манипулировать кучкой здоровых парней, словно в кукольном театре, ей вполне под силу.
   -Если это исключено, значит, он где-то здесь. Правильно?- Она взяла его за руку и каждое слово она проговаривала с особой интонацией, нажимая на каждый палец поочерёдно.- Найдите его, Олег. Он здесь!
   Только две минуты назад он был самим собой и руководил, хоть и не важно как. Но когда она рядом, она словно сбрасывает его с высоты, ухватившись только за одно плечо рукава. А воздушный поцелуй, брошенный ею в след ему, будто толчок под зад - обидный и имеющий только одну черту к возвращению обратно - это месть.
   "Интересно у самураев бывает такое в жизни?- думает он, стараясь спрятаться от её прямого на него воздействия,- ни все же они режут себя после провала... Или..."
    Она как-бы подтолкнула его на действие, указывая другой рукой на то место, где они прежде все стояли. Но одной всё же не отпускала его руку, как поводок приручаемой собачки, регулируя дистанцию и если нужно, подтягивала к себе.
   -Ребята! Что стоим, что стоим,- прикрикнула хозяйка на парней. Потом сказала Олегу тихим тоном,- командуйте! Командуйте, шеф,- и выпустила руку.
    Олег как встрепенулся. Энергия, которой обладала эта женщина, несколькими дольками передалась ему; ну с чем это сравнить: испить прохладной водицы, в засушливую жару, или два литра рассолу с будуна - тоже не плохо. А может лучше ведро протеина, для качка, готовящегося к "Мистеру Олимпия"?! Нет! Это сравнимо с тем, как если бы столяр прошиб в размерах и отпилил лишнего, а унего для этого случая припасена лишняя дощечка... Да масса примеров; сейчас Олегу дали то, что нужно. Проникнув через голову, это самое становилось стальным стержнем, разливалось по телу, рукам, ногам, и по-особому действовало на подсознание своего нового хозяина, делая его не таким уже, каким был он пять секунд назад.
   Стержень мог вырасти и в хвост, и быть для него как для кенгуру,- хвост больше, чем обе ноги, но... Олег человек, и поэтому он указал Лёхе и Коле, снова зайти в лесопосадку и продолжить поиски. Сам также направился за ними, а Дрону приказал, внимательно сматреть за пустырём, тем более при таком освещении это будет просто.
   Он с хрустом ступил в посадку, но спина, от затылка до поясницы, горела диким пламенем... позора. Она точно смотрит ему вслед и сжигает, сжигает, сжигает... Несколько видов ядовитых змей, поочереди жалят нежную мышечную ткань и пускают жгучую жидкость по венам. Чтобы отвлечься, он заговорил:
   -Мы же ясно слышали, как он припустился и осёкся где-то здесь,- сказал Олег, словно спрашивая у самого себя. А чувство никчёмности так и не покидало, так и висело на застрявшем ядовитом зубе ползучего гада, на плотном шве армейского кителя.
   -Тут бесслышно не выбраться. Тут либо совсем без движения, либо... Но не голубь же он в самом деле... А чёрт его знает, эту цыганчу!
   Он говорил, постепенно понижая голос до шёпота, словно зная, что приближается к чему-то. Коля сначала молчал. Лёха был несколько в стороне и вовсе не слышал его. Олег с Колей подходили к деревьям, обходили вокруг, даже смотрели вверх и он несколько раз коснулся плеча брата, так, не специально. Так должно было быть, потому что они же братья - по-другому не обьяснить.
   -Да. Я тоже слышал,- сказал наконец Коля, когда понял, что Олег ждёт от него ответа.
   Поиски ни к чему не приводят; они уже обследуют одно и тоже место по второму разу, собираются по третьему и уже не так тщательно и прилежно, что Лёха начинает бурчать себе под нос обвиняя Дрона, мол, зачем тот полез со своей рукой, мол не думаешь головой, страдают члены тела. А ещё, что поделом тебе досталось.
   Андрюха всё слышал, но пока не отвечал; кувшин с широким пузом, умещал много чего в себя и не только жидкости. Но и тому должен быть предел и если не жидкости, то что-то густое и не приятное на запах, цвет и вид. Кувшин наполнился. Уж слишком быстро... Он прячет раненую руку в запазуху, растегнув китель до середины и испепеляемый взором властной женщины, бурчит в ответ, но не самому Лёхе, а как бы всем. У них снова на лицах маски клоунов, но сейчас они без гармоники и не поют.
   Коля пытается встрять в перепалку, потому что считает, что его место где-то посередине этого гора-подобного дуэта, а он как соло, должен находиться в самом центре и быть запевалой. Но ему, отнюдь, это не удаётся, по крайней мере не сегодня, так как клоуны-близнецы решили пробовать без него.
   Дрон с Лёхой тихо перебраниваться, на забаву хозяйке; обвиняя друг друга в профессиональной халатности, беспредельной тупости, душевной слепоте и даже кто-то из них, обозвал другого живодёром. Хотя последнее было уж слишком для кого-то личным и даже не уместным к данной ситуации, но слово не воробей - выпустишь, не поймаешь. Интересным, и даже немного забавным было то, что всё перечисленное, звучало всего в пару-тройку совсем коротких слов, даже мизерных, но значение каждого, вырастало в огромную, просто гигантскую оплеуху. При чём досталось им обоим и одновременно же. У обоих загорелись щёки, нос и губы. У Дрона сдавали нервы, заныла поломанная кость и скрепя сжатыми зубами, подавлял желание продолжать перепалку.
   А Лёха служил сам себе бронзовым щитом, от которого отскакивали слова товарища и скакнув словно мяч пару раз от земли, возвращались обратно к Дрону.
   -Не ругайтесь, мальчики, этим делу не поможешь,- услышав их брань  устав их слушать, отозвалась Антонина Сергеевна.- Просто найдите мне его, молча.
   Парни замолчали. Только ветер всколыхнул высокие верхушки тополей и большие, широкие, словно лопух листья, захлопали в ладоши. Этот звук понёсся вдоль всего строя и мгновенно возвращался на исходную, он то затихал, то возобновлялся по-новой и даже ещё сильней прежнего. Он заглушал всё то, что было внизу...

    "Она любила театр, только такой, чтобы совсем необычный, не похожий на классический, или драму... На худой конец сойдёт и кукольный; в нём можно искать смысл тех, кто стоит там внизу, за плотной ширмой под сценой и водит этими матерчатыми, бездушными, набитые ватой или ещё каким-нибудь дерьмом, чучелками.
    "Как жизнь их довела до такого! -Станет спрашивать она себя и в чём-то будет права. -Что надо сделать, чтобы плинтус оказался над тобой! И вообще, как заставить бездушную куклу, передавать смысл произведения зрителю, без содержательных эмоций, без которых слова, теряют не то что в весе - они превращаются в пыль, в труху! Здесь либо талант, либо ничего... другого.
   В целом она ничего не имеет против такого искусства, если для тех, кто его творит, оно является не больше, чем хобби. Энтузиазм, растрачивающийся в минус, можно считать, что этот человек безумец.
   Можно ещё "миммы". Его редко сейчас увидишь, но когда попадается, смеёшься непереставая и долго ещё вспоминаешь прикольные мордашки. Особенно когда они ругаются, а потом мирятся - такие милашки. И когда покидают сцены под бурные аплодисменты - здесь начинается импровизация... Прикольно!
   Антонина сейчас творила собственный театр, точнее театр со зверинцем, в исполнении её четырёх барашков. Тут даже присутствовала в некотором роде "мим", но это лишь для того, чтобы скрыть бурное проявление эмоций, которые, по мнению хозяйки, в её театре не уместны. Она даёт им сцену, свет, время для репетиций, даже платит. Сценарий прост и при исполнении, ни требует глубокого вживания в образ; вся простота в том, что сюжет берётся из самой жизни, но в данном случае, все как один упёрлись в стену и ни туда, ни сюда."

   Господин случай сам пришёл навыручку парням.
   
                Глава  18
   Януш ужасно любил коней - он их просто боготворил. Мне не известно, что и сколько он знал об этих прекрасных животных, потому что Ян на эту тему ни с кем не общался. Не говорил о них, даже со мной.
   На заднем дворе дома, у него часто бывали эти животные. Поначалу я незнал как они туда попадали,- чьи они, для кого и куда в последствии исчезали. Они находились в огромном крытом сарае, гуляли в нём вольно и к ним вход был строго воспрещён. Всем. Всё было настолько серьёзно, что никто не решался ослушаться Януша, даже из тех, кто старше его и возможно сильнее. Позже я уже догадывался о их предназначении и как ко всему этому относится сам Ян.
   Я часто наблюдал как он обращается с ними, как кормит с рук, целует их, а они в ответ обдизывали его и даже кусали. Шрамы были на руках внушительные, мазанные зелёнкой или йодом. Бывало возьмёт яблоко, откусит добрый кусок, а остальное даст ему. Тот обнюхает, фыркнет и загребёт в пасть огромными губищами. Януш чавкает своим куском, гладит его гриву, спину и сквозь вылетающие изо рта кусочки яблока, что-то ему говорит. Я немного завидовал ему. Нет, не любви к этим животным, а такой привязанностью к чему-нибудь. Я бывало спохватившись, начинал перебирать всевозможные варианты, чем мог бы хоть каплей похожим на него. Собаки, кошки...
   Голуби! Не то, чтобы я прикипел к ним сердцем, но когда они садятся к тебе на плечи и балансируя машут крылашками, ударяя по лицу, словно гладят - такое не передать на словах. А когда приходишь их кормить, они бросаются ко мне под ноги, летят навстречу, словно хотят сбить с ног, повалить, замахать до смерти от счастья крыльями.

   В какие-то заранее определённые дни, приезжали какие-то незнакомые люди. Януш их никогда не приглашал в дом, не знакомил нас и не поил чаем - они сразу шли на задний двор и там вели долгий-долгий разговор. Те люди не всегда были цыгане; чаще русские, но почему-то на каких-то страшных машинах - чёрных и тонированных - и взгляд как-то из-под бровей - хмурый и как бы злой. Иногда они разговаривали очень громко и казалось, что ругаются...
   Затем я заметил, а позже и уяснил, для чего он пропадает на несколько дней, а иногда и недель, и возвращается, словно был по ту сторону этого; иногда весёлым и взбалмашным, а иногда печальным и хмурым как самый пасмурный день на земле. И тогда замыкается на некоторое число часов, словно на лицо одевается маска без мимики и срастается с атмосферой. Около него появлялась серая сфера, в пределы которой он никого не впускал и не выходил сам. В такие минуты у него на голове хоть танцы пляши, хоть в уши ори - ничего не изменится. Ещё он был какой-то непредсказуемый,- мог взять кухонный нож и зарубить нескольких кур и бросить их, изливавшихся кровью на весь двор. Мог включить магнитафон "Электроника 302" так, чтобы еле было слышно, прислонить к уху и лежит так с закрытыми глазами, будто спит.
   Мне становилось страшно за него по-настоящему и охватывавшее меня одиночество, роняло навзничь на землю и сравнивала до тех пор, пока не останется от меня ни следа, ни мокрого места.
   Тот период времени, моей якобы близкой дружбы с Янушем, я считаю несколько натянутым и не многословным. Между другими двоюродными братьями в тихомолку шёл разговор о тёмных делишках Яна, о тех, с кем ему не стоило бы связываться. А также о его неудачных сделках с перепродажей жеребцов и о неожиданной постановке его на счётчик. Счётчик для меня было нехорошим словом; цифры в несколько кругленьких роликов, крутящиеся в бешеннои ритме и только вперёд...
   ... Его подставили... и он где-то попался... Их взяли всех до одного, и... Его может даже одного вели и наступивший час, оказался...
   Тела нашли ни всех. Да и те были ни все узнаваемы и приходилось часами проводить у отдела судмедэксперта, чтобы наконец дали подтверждение, об опознании родственниками покойных. Януш был со сломанной, вывернутой на бок челюстью и проткнутым сердцем, тупым предметом похожим на железную скобу. Но хоронили в открытом гробу, и лицо было видно, и разбитые костяшки кулаков намазанные почему-то зелёнкой, я помню до сей поры.
   Становилось дико и бежавший по коже мороз, делал её тёмно-серой как лёд на реке. Каким нужно обладать хладнокровием, чтобы вот так, целенаправленно воткнуть острый предмет, живому человеку прямо в сердце! Вот так легко и непринуждённо, взять и отобрать чью-то жизнь... Словно это вещь и ты тайком закрадываешься во внутрений карман пиджака, вынимаешь его жизнь в виде, допустим, сердца. А потом разворачиваешься и спокойно уходишь. От этих мыслей у меня темнеет в глазах и сохнет в горле.
   И как потом с этим жить?! Будет же сниться, видеться то в зеркале, то в чьём-нибудь отражаться окне. А хуже всего, когда и ешь, и пьёшь, и даже отдышаешь, а он всё время тебе мерещиться. Возможно я преувеличиваю, и для мерзавца такое не страшно.
   Опять задумаюсь и по-новой...
   То, что его нет и никогда больше не будет, осознал сразу... Непривычная тишина поселилась в доме, в котором мы все жили. Опустел двор. Ветра-одиночки нашли в нём свой приют и согнав в него, подобную себе, шушеру, творили шабаш. Не топотила больше грациозная живность, не ржали сразу несколько оскаливши клыки маститые жеребцы. Не резал больше нос, кислый запах конского навоза. На крыльце валялась стёртая до блеска металлическая гребёнка для расчёсывания гривы; я проходил мимо и словно спотыкался краем глаза, останавливаясь на какую-то мизерную долю секунды, которой хватало, чтобы в памяти перекрутить самые тёплые воспоминания об Януше.
   Пустота щемила грудь до изжоги, а комок в горле душил периодически задерживая дыхание, подавляя желание сорваться на плачь. Лишь в передней комнате, сразу в правом углу, до сорока дней, посвистывал какой-то сверчок. Может это вовсе и не сверчок был, но свиристель его, чем-то напоминала выше указанного жучка. Так вот, его не было видно, только слышно, и определить, был ли он в доме, или снаружи, не представлялось возможным. Как-будто где-то меж того и этого. В светлое время суток свист прекращался, но как только садилось солнце, сверчок начинал свою мелодию по-новой. В целом-то он никому не мешал, просто странно было слышать всё это. Бывает спишь ночью, неожиданно просыпаешься,- а он свиристит. Так тихо, заунывно, как будто призывает к чему-то, путая линии мелодий с земным и неизведанным, но создавая из этого, астрономическое ограждение и предсказание.
   Живший тогда у нас какой-то старик, с длинной седой бородой, чей-то там родственник, по чьей-то там линии, не помню точно! Так вот, говорил он, что это свиристит душа самого Януша, летает по дому и возле, находясь на границе этого и того мира. Как бы прощается, с нами, с домом где жил - показывая таким способом, своё здесь пребывание.
   Раз в ночь на похороны, мне не спалось, даже не прилаживался ни на минуту. Мысль о том, что я его вижу последние часы, не отпускала меня. Мы только-только с Любавой начали жить и поэтому чувство скорого, полного одиночество, стояло где-то за углом, готовое выйти ко мне и положить руку на моё плечо. Я медленно выхаживал по дому, выходил на двор, где стоял гроб, но со двора ни ногой. Я вновь вернулся в дом и снова услышал свист. В доме я был один и поэтому пошёл на его звук, стараясь как можно ближе обнаружить его место. Оно привело меня в угол передней комнаты, он звучал прямо над моим ухом, но где он, вдоме, или с улицы, было не понятно. Мне удалось найти идеальную точку, откуда его было хорошо слышно.
   Но тут я произнёс:
   -Януш, это ты?
   Почему я это сделал, незнаю, но свист на некоторое время приостановился. Я тоже как бы замер и то чувство, перемешанное вместе со страхом и удивлением, дало повод думать, что через нечаянно разбитое зеркало, в их мир, также как и в наш, могут попасть разные существа. "Всё это ничего,- думал тогда я,- лишь бы не нанести друг другу вреда. А так пусть, что жалко что ли..."
   В дом вбежала маленькая девчонушка, лет трёх - трёх с половиной и вывела меня из ступора. Мы переглянулись карими зрачками; чумазое личико хлопало длинными ресницами и была удивлена не меньше моего. Она наверно рассчитывала тоже быть в доме одной, а тут я. Улыбнувшись мне, девчонка, понурив голову побежала дальше по своим делам в одну из тёмных комнат.
   Чтобы сесть, мне пришлось потрудиться, потому что колени не гнулись, а на теле, словно был воздвигнут кем-то металлический корсет. Он скрипит под усердием, но чтобы разорвать замки и металлические заклёпки, приходиться пораниться и потерпеть боль. Терпеть физическую боль было легче, нежели психологическую, тем более рваную. Я со всего маху плюхнулся на стоявшую рядом лавку и она чуть меня не опрокинула на пол. Пол удержал и лавку и меня, хоть от этого можно было ощутить облегчение.
  Назад из тёмной комнаты бежит всё та же девчушка, с грязной и голой куклой в руках. У куклы не было головы, но это её видимо вообще не волновало. Она замедляет шаг, опять увидев меня, всё также хлопает ресницами, но... В дом вбегает какая-то женщина и не замечая меня, быстро подходит к девчушке. Она её мать. Девчушка пугается, но не плачет, а та выругавшись в полголоса по-цыгански, хватает её за руку как игрушку в охапку и удаляётся.
   Свист возобновился, но позвать ещё раз Януша, у меня больше не было желания.
   Я по нему не плакал. Я понял, что одна жизнь закончилась и теперь будет другая, не похожая на прежнюю. И "ВНЕЗАПНОСТЬЮ", эту ситуацию я назвать не могу, хоть и случилось всё как-то быстро. Напряжение витало среди всех жителей этого дома, краски отношений постепенно сгущались, словно наполнявшийся резиновый пузырь ржавыми гвоздями...
   "Ба-бах,- и лопнул!"
   Лопнул, рассыпал гвозди, по дому, по двору, повсюду,- и теперь кто ходит, получает раны... ржавые... гнойные.
   Похороны были скудными. Хотя народу было полно и не бедные больше. Могила была обычной, без склепа. Без ковров обложенных об стену и пол, ни дубовых брусов, обитых в несколько слоёв рубироидом, ни резных табуреток, на котором вроде бы должен был стоять гроб; всё как у всех смертных. По поводу скудных это не я сказал, а слышал от шептающихся родственников и другой набравшейся массы народа. Потому что он - Ян, якобы был вором, а с вором, мол так и надо... Словно воровал он у них же.
   Тогда я впервые поверил в силу одиночества, в её ничтожество как в какое-то отдельный, ни с чем не соприкасаемый объект, который касается лично меня. Он имеет форму, разум, цели, Он имеет силу - силу молниеносного распростронения и впуская его в своё внутреннее "я", рискуешь остаться голодным.
   Я ощутил сильный сквозняк из-за спины, за которой когда-то стоял Януш. А теперь там нет никого. Он холодит тело до костей и колошит широкие штанины брюк, словно ветер играет в салочки с кучкой беспризорных чертят. Но и стоять на месте, равносильно гибели - гибели ни тела, а личности; ответ держать придётся не только перед возникшими в скором будущем, трудностями, но и перед самим собой...
   Как отпоминали сорок дней, свист прекратился. Кувшин воспоминаний иссяк и треснул от хлынувших на следующий день ливней. Дожди шли - шли несколько дней к ряду; размыло просёлочные и грунтовые дороги, подтопило дворы в низинах. Их жители плавали на жестяных корытах, а дети на плотах. Из жертв оказались лишь двое алкашей, мужа и жены Воропаевых, на ночь глядя собравшихся пойти за подкреплением для крепчёного продолжения. А ночи холодные, добрый хозяин собаку не выпустит на улицу. Они-то шли, в резиновых сапогах на босу ногу и пол пути не прошли, как стопы стало сводить... Им бы вернуться, но тяга к любимому, да в душу залитому,- такое не могло быть препятствием... Он от переохлаждения, она захлебнулась в грязной дождевой воде, пытаясь вытащить любимого на сушу, но не осилив, повалилась навзничь... Первый вдох  с водой и всё.
   Дожди прошли, алкашат схоронили и никто их не вспомнит больше...
   Вскоре после похорон, пропал без вести отец Януша. Просто проснулись все утром, а его нет, как растворился. Никто ничего не знает, даже искать никто не стал. А уже после сорока дней как не стало Яна, некто властные из цыган, некто барон Василиан и его приближённые, обвинили его мать в воровстве у каких-то там ещё цыган. И их общим цыганским собранием, единогласным голосованием, её приговорили к казни, что впоследствии было и сделано. Да вообще, какая-то жуть начала твориться вокруг всего нашего семейства, от которого достовалось и нам, молодым. Сожгли дом, в котором мы жили, со всеми постройками. Где были жеребцы и мою голубятню. Не оставили камня на камне и не одной целой дощечки. Нас, тех кто по-младше разобрали в другие семьи, а меня женили...
   ...Меня женили!
   Мы переехали с Любавой в отдельный дом и в нём началась моя другая жизнь. Взрослая жизнь.
   Януш позже снился мне несколько раз, здоровый и весёлый, но за собой не звал. Во сне он играл как маленький дитя: бегал вокруг меня, прыгал. Говорил, что хочет воздушные шары и мороженое. С ним был какой-то друг. Я его не видел, но присутствие ощущал, потому что Ян всё время к кому-то обращался и словно тот что-то спрашивал, а потом отвечал, тоже балуясь и кривляясь.
   Я не мог понять значения этих снов,- взрослый человек ведёт себя как ребёнок - просто в тот момент, когда снился, он был для меня жив и никогда не умирал. А когда я просыпался, не верилось, что его нет.
   В память о Януше, я стал иногда копировал его поведение и привычки. Как он говорил и что, сам себя заставлял заниматься спортом как это делал он с собой, по-особому вести себя за обеденным столом (Януш был левшой), манеры и ещё кое-что. В общем схожесть просматривалась за километр. Зачем я это делал - незнаю. Это было точно от меня, но оно ни к чему не побуждалось. Привычки настолько вжились в поведения, что стали как мои собственные. Может я считал это дань перед памятью умершего брата?..
   Даже спустя какое-то время Любава мне высказывала, что я бываю не такой, какой на самом деле. Будто меняюсь и становлюсь чужим. Я не признавался отчего это, только посчитал, что так делать не правильно и вскоре вновь обрёл себя.

   Уж и не знаю, сколько я был в отключке, но очнулся от громко переговаривающихся где-то рядом со мной мужчин. Тонким звоночками теребили мою чувствительную перепонку в ухе, пару баритонов, один басс и один, не понятно что. То ли они ругались, то ли спорили о чём-то, но явно беседа была недружелюбной. Иногда вместо слов, я отчётливо слышал как блеют овцы. Я встряхивал головой и овцы пропадали. Слово "свинство", я слышал чаще других. Интересно, они говорили о еде или о перевоплощении одной единицы индивидуума, в более низшее и называли его этим словом. Чуть позже я понял, а точнее услышал, что ищут они кого-то и переругивались, что кто-то из них оплошал и упустил объект поиска. А кто-то просто не хотел поддавать вида своего присутстивия.
   Только какого объекта? Непонятно.
   Сквозь проясняющийся туман сознания, до меня долетели два слова: "Голубь! Голубь!" Эхом, звук затаился где-то за спиной и звучал как в большой и холодном коридоре, ещё какое-то время. Потом он повторился, но лишь только для того, чтобы исчезнуть.
  Лежал я лицом вниз и после того, как пришёл в себя, никак не показывал своего здесь пребывания. Слияние с чем-то огромным, просто с мега великим, делало меня неуязвимым и такое величие перед теми, кого я слышал, но не видел, становилось не более важным, допустим, как сломанная лапка работающего муравья, и вот... он уже не трудоспособен. Хотя и с этим можно поспорить, но не в это время.
  После зноя днём, за ночь земля взяла свою сырость и пахло совсем не свежем перегноем прошлогодней листвы; я просто сжал кулаки и сгрёб в них землю. Она больно забивается под ногти, а что-то твёрдое их ломает.
   "Сырая",- думаю я, и ещё думаю как сейчас Януш лежит в гробу, закопанный в такую вот сырую землю. Я представил его полуразложившееся тело, с прогнившим досками гроба, через трещины которых, уже попадала земля. Как запах мертветчины, поглощает мицелий и порождает грибы-мертвецов. Знаю, что траву для скотины нельзя косит на территории кладбища. Будто бы она уже отравлена соками разлажившихся тел. Знаю, но не уверен точно! Бывает так, что родственников хоронят в одну могилу. Допустим умер муж, болел там, или несчастный случай. Похоронили. А лет так, через двадцать - двадцать два, умерла жена, по-старости, в преклонном возрасте и вот копают ту же могилу, чтобы положить её рядом с мужем. Таково было её последнее желание. Они же с ним жили в одном доме, вот и в одном "доме" будут лежать.
   И вот копают ей стараю могилу. Крест аккуратно положен в сторонку, гробничка тоже. Та часть креста, что была закопана, немного подгнила. Копают близкие родственники: племянники, двоюродные братья, один внучатый племянник - все свои. Кто-то сказал, чтобы аккуратнее были, когда глубина будет в человеческий рост, говорит, там ещё дед лежит. Добавляет, "не потревожьте". Самый шустрый, а он наверно ещё и больше других выпил. Так вот, он говорит, что мол там от гроба уже и трухи не осталось. Да и от покойника тоже. Мол, кости черви растощили и они могут быть в другом месте. А сам лопатой втыкается во что-то твёрдое и замирает...
   В могилу к Янушу уже никого не положат. Он один там будет, даже родственников по близости никого.
  "А что я думаю о нём постоянно! Что он мне часто видится, снится и кажется. Кажется, что он никогда не умирал, но это лишь противоборство вымышленного с реальным, и ничего большего. Опустевшее место в душе, требовало скорейшего заполнения. А пока его не было, оно жило уже прожитым, сжимая видимое, но пустое."
   На тот момент я не понимал, что копошившиеся как жуки вокруг меня люди, были моими врагами. Настоящими врагами. Как немцы во вторую мировую, для любого русского человека. Я только аккуратно поднял голову и попытался сообразить, что вокруг происходит. Прямо впереди меня в нескольких метрах горел яркий свет, освещая примерно выше ещё на одну мою голову огромный участок пространства. Светло, словно днём, а поверх черным черно. Я опускаю голову, чтобы ещё раз вдохнуть прошлогодний перегной, и получив дозу, снова приподнимаюсь, вытягивая шею.
   Голова кружится, в носу созревает чих; я подавляю его придавливая ноздри и задерживая дыхание. Голова начинает кружиться пуще прежнего.
   В периметре света, мелькают тени, с забавными кукольными движениями, напоминающие школьный театральный кружок; лёгкая пьеска, с незамысловатыми угловатыми движениями безлицых кукол, которые никак не хотят слушаться рук и выражать эмоции. Но что-то здесь не так. Словно кукловод отлучился и забыл... Что же он мог забыть, странно!
   Честно, я пока не понимал, зачем я здесь нахожусь и что здесь делаю. Пока единственное, что меня беспокоило, это сильная головная боль в районе лобной части переходящая на верхотуру черепа, причина которой для меня была покане ведома. Подувший откуда-то с верхушек деревьев лёгкий ветерок немного ослабил мои страдания; нахлынувший поток, волной окатил мою бедовую голову, а потом ещё как чей-то прохладной рукой из осени, близкий тебе человек, греет об тебя свои конечности и мурлычет в ухо нежности. Но боль всё также была невыносима, а от лба до макушки черепа, казалось его отсутствие.
   Ещё один выкрик ругающихся мужчин и голос одного из них показался мне знакомым, который вернул меня в реальность.
   "Это они,"- думаю я и перед глазами пробегают картинки предидущего вечера.
   Двое моих преследователей, где-то неподалёку от меня копошились, вороша сухие ветки и листья. На свету я заметил две тени, снующие меж деревьев; ослеплённые ярким светом, каждый прикрывал глаза одной рукой, стараясь повернуться спиной и при необходимом случае делал это. Один из них был практически в двух шагах от меня,- вот-вот и он наступит мне на ногу или ещё на что-нибудь. Наступая на что-нибудь, он двигал ногой, словно вытерал о землю подошву ботинка вымазанную дерьмом, или что-то в этом роде. При этом выругивался так, чтобы его никто не слышал. Но слышал я.
   Запах керзачины, чем-то напоминает жжёную резину обмокнутую в кошачью мочу и даже тухлость заросших сорняком полей и лугов, не в силах были перебить вонь, исходящую от... этих людей. Я имел возможность приподнять голову и посмотреть в сторону света. Он дерзко разрывал сплочение мрачных теней, обрывки которых, жалостно вихлялись где-то за пару километров от этого места, не в силах вернуть себе то величие, которое было в начале. И хотя верхняя линия чётко рисовала световое ограничение между верхом и основанием происходящего события - оно, как ни крути, низким потолком давило на созерцание моим внутренним ощущением бытия, вновь недавно вернувшегося.
  Но так или иначе, опасность ещё никто не отменял, и чем дальше и глубже я пытался спрятатся, тем больший гнев и немилость вызывал у своих неприятелей. А было всё так. Одного я наблюдал чуть поодаль, наверно, вне пределов лесополосы; разобрать кто это, мешало яркое свечение и ветка дерева с густо поросшей кроной, свисающая прямо над моей головой. Но я мог и ошибаться. Он молчал и играл роль столба, нежели кого другого. Другие были где-то вблизи меня. С прояснением разума я понял, что и в их полку, не так уж всё гладко. Мне слышно было как они ругаются; брань была нежной, чуть ли не ласковой, и тут я подумал, "где же те монстры, что так яростно гнались за мной?! Тьфу на них! Что они как слепые котята роются в кучке засохшего гавна, а потом мяучат, мяучат, мяучат!"
   Преодолевая боль, я приподнялся ещё на полголовы и увидел впереди себя автомобиль с включенным дальним светом и работающим двигателем. Сам автомобиль был невидим; две тоненькие линии, белая и чёрная, еле заметно обводили контур, но и по тому было понятно что это за чемодан. Я быстро сообразил, чей это джип; я запомнил его, когда целовал его хозяйку, там, у ворот и, немного присмотревшись увидел, что и она, собственной персоной, также обведена чёрно-белыми тонкими линиями. Стоит сбоку машины и наверно ждёт результата поиска. А результат, во мне...
    ... а мне! Мне, стоило бы только приподняться хотя бы на четвереньки, то меня тут же бы обнаружили; я-то находился, буквально на самом краю лесопосадки и прикрывал меня от яркого освещения небольшой травянистый холмик. Находясь словно в ямке, где совсем ничего не видно, я был как в укрытии, но только в визуальном. Жаль только нельзя сказать всем, "что я в домике" и что лежать буду, пока кон не выпадет на кого-нибудь другого. Или пока путь не освободится.
   Снова мир для меня сжался до неимоверной узины и наверно, стоило бы выставить руки в стороны, то я бы коснулся боковых стенок одновременно. Чувство тесноты вызывало если не клаустрофобию, то в памяти возникали специфические ассоциации на загробную тему, с невозможностью придти к единому заключению и главное, выбраться на свободу.
   Я окончательно пришёл в себя осознав, что свет простирающийся надо мной, есть не что иное, как луч надежды во спасение кого-то, в жертву которому, принесут именно меня. Тем же самым осознанием, можно назвать и то, что перевернувшись на спину, стало легче думать, что же в конце концов предпринять дальше. Вытянувши ноги, головная боль, вместе с циркуляцией крови, перенеслась на левый бок. Я взял в кулак горсть земли и осторожно приложил к этому месту.
   -... как свиньи,- донеслось до меня и заторможенным, ещё до конца не оправившимся слухом, я принял это на их счёт. Только из-за чего они так, уразуметь не удавалось. Да и не нужно было.
   Я продолжал лежать на спине и смотреть в звёздную высь. Звёздное небо двигалось в своём невесомом пространстве, мерцая еле заметными вспышками, невидимыми координатами передвижения небесных тел - всё по указке того, кого может быть мы никогда не увидим, и не узнаем. Более того, что и ему было совсем наплевать на то, что твориться здесь, внизу. Как и то, что конкретно мне сейчас от боли в голове сводило скулы, потому что терпя её, я сжал зубы почти до скрежета.
   Я не видел взаимосвязь миров и поэтому не имел в то веры. Мне чужда была версия того, что человек зависим не от другого человека, а от чего-то, что не от мира сего. Мне было противно от мысли, что мы на этой земле не одни, и существующие якобы существа из других, а также из по ту сторонних миров, намного разумней нас, цивилизованней, а значит и сильнее. И тем более меня выворачило, когда какой-то плешивый очкарик, в белом, застиранном халате, на полном серьёзе говорил, основываясь на якобы проведённой научной работе, что вторжение инопланетян вскоре состоится и что нам надо быть готовым к самому худшему. "Это факт" говорил он в заключении и скромно ждал аплодисментов.
   Бред! Я верил только "ВНЕЗАПНОМУ". Это слово для меня было не слово, а аббревеатура, но разгадать её мне пока ещё не удалось. Пока.
   У меня нет абсолютно никакого образования и умных книг я никогда не читал. Учителями жизни я с уверенностью могу считать выпадавшие на мою долю события,- хорошие и плохие - положительный исход которых, напрямую зависит от моих дальнейших действий. Ни что так не влияет на судьбу человечества, как само человечество; каждый шаг - это предвестник следующего шага, его, можно так сказать, опора, или ступень для продвижения вперёд.
   А ещё боль. Говорят, если болит, радуйся - ты ещё жив. Да ну на хрен! Испытывать счастье - не важно для себя или за кого-то, вот что значит жить. Строить планы хотя бы на завтра, знать и ждать, что жена на вечер приготовит вкусняшку, представлять взрослым своего пятимесячного сына - вот значит жить и быть живым!
   Мне уже не думалось о головной боли - боль пусть думает сама о себе; заботы были куда более важные и дела, куда масштабнее. К тому же "псы" с вонючими ботинками, рыскали совсем рядом и не ровен час, как обнаружится Яков собственной персоной, к своей погибели.
    Я понял, что мне ничего не остаётся, кроме как снова собраться и "ВНЕЗАПНО" сорваться с места, чтобы без оглядки бежать до самой деревни. Уже в который раз я попадал в труднейшую ситуацию, что сбившись со счёта, замечаю закономерность и порядок своих мытарств, выстраивая её в сначала в столбик, а потом рисуя графические линии, чтобы в уме подсчитать вероятность выхода с наименьшими потерями и побоями. Не смотря на то, что до этого мне удавалось успешно выбираться, потери становились существенными и ощутимыми. Но от недавних успехов я заряжался позитивом и на этот раз был просто уверен, что и из этой западни выберусь без особых проблем.
   Я перевернулся назад на живот и принял исходное положение к рывку - сжал кулаки и немного согнул ноги в коленях. Ещё несколько упражнений с глубокими вдоха и выдохами, и стиснув зубы, рвану. Пошёл обратный отсчёт, но недалёкий голос позади немного отложил мой старт.

                Глава  19
   Голос, который я услышал, был знаком мне. О да! Я даже дыхание затаил, чтобы ещё раз услышать и убедиться, что это именно он и мне не послышалось. Не знаю почему, но я улыбнулся этому и принял это как вызов. Но ни конкретно его, а кого-то свыше, который над нами, над обоими. И чисто по-мужски, зауважал его по-настоящему. Я быстро в уме пересчитал наши личные встречи и их исход; закономерная поочерёдность на лицо, но не это важно. "Подняться от такого удара на ноги и к тому же ещё отправиться за мной вдогонку. В очередной-то раз; а он сейчас именно за мной пришёл! Я уверен. И теперь не схватить ему меня, а... Ну, прямо молодец! Ну, прямо самурай!"
  Пока я так нахваливал его про себя, попутно представил, как он недавно очухался и не веря в себя, в меня поверил... Поверил в то, что на каждого сильного, сильней найдётся! А на того, кто сильней сильного, найдётся хитрее и умнее... Так можно до бесконечности!
   "Два-один, в мою пользу. Он наверняка желает новой встречи со мной, раз уж я слышу его голос, чтобы поквитаться. Боже мой! Сколько можно!?"
   Но сегодня вряд ли мы с ним уже встретимся, если только так, мимоходом. Это успокаивает и действует как обезболивающее; дело может быть совершенно в другом. Ни о каком поединке здесь и речи никто не ведёт и соперничество двигается в долгое и уже недоступное нам живым, прошлое. Ему нужен я, а как это будет, совсем другой для него вопрос.
   Я сейчас только сделаю последний, самый глубокий вдох и медленный выдох, а затем резкий рывок и... окажусь дома. Буду бежать, как лететь, даже глаза закрою, чтобы когда открыл, увидел... Чтобы я хотел увидеть, когда окажусь дома! Я выпью наверно литра два воды, холодной, колодезной, прозрачной. Я же пить хочу, больше чем всё остальное. Воды... А что я увижу, не имеет значение - в родном доме, любая деталь...
    А в деревню они вряд ли сунутся. Ну не будут же они в самом деле, в каждый дом вламываться и искать меня, откидывать одеяла со спящих людей и светить фонариком в темноту погребов, чуланов, в огромные прапрабабушкины сундуки. В самом деле же. Бред! Хотя некоторые цели, неоправдывающие надежды, становятся чем-то большим и бесбашенным, нежели они в первоначальном виде. При планировании плана "А", всегда планируется и план "Б", он лишь отличается тем, что ни имеет ничего общего с планом "А". Технически он абсурден, действия его с понтолыку, потому что план "А", резко оборвался и поэтому результат получается часто нестандартный.
   Впрочем многие решения,- великие решения,- были приняты в ходе плана "Б" и по большей части на авось. Хотя что далеко ходить; все мои действия, решения, а может и я сам - и есть план "Б". Тут ничего странного.
   Бывает план "В",  и тут только два варианта. Либо всё гениально и просто, и первые два сходят на нет как полный абсурд и ошибка молодости. Либо всё в точности до наоборот, но это только в том случае, если оппонент, сам использует аналогичное.
   Но в чём я был на сто процентов уверен и даже нисколько не сомневался, так это в том, что удачное завершении своего предстоящего рывка, однозначно и есть план "А". И совсем не важно то, что столько мне пришлось натерпеться, и сколько мне хватит сил всё преодолеть, и сбежать; важно, что ещё одно маленькое препятствие - пустырь, а за ним деревенский погост и сразу моя улица - это и есть то, что сейчас называется целью, а ближе ступенью. Преодоление...
   "Уж слишком много философии..."
   "Это для того, чтобы в будущем избежать подобного!"
   "Чтобы в будущем избежать подобного, ни надо такого больше повторять. Тогда ничего ни нужно будет избегать... Урок жизни..."
   "Я не до учился в школе..."
   "!!!"
   Меня дома не было всего-то только ночь, а такое ощущение, что я отсутствовал несколько дней или недель, а то и больше. Год, в самое, что надо. Меня не было дома год, соскучился до кошкиных коготков в груди, до бессоницы, до плача... До ветра в ночи, стучащего в тёмные окна ветками яблонь... До скрипа подгнивших досок пола, на покосившемся крыльце...
   Вот так попал в ночные приключения! Но в том причина во мне. Моё воображение уже рисовало в моих фантазиях то, как я окажусь в тёплой постели рядом с Любушкой, обниму её горячее и нежное тело и буду шептать ей на ушко ласковые словечки. Интересно же, да! Чем дальше от близких, или чем ближе к тому, что тебя может задержать, если не большее,- тем больше осознаёшь, что тебе близко к сердцу. Что дорого! И такое близкое и маленькое, на расстоянии, кажется большим и драгоценным.
   Я так увлёкся своими мыслями и воображениями, я так прикипел к в воздухе нарисованному образу моей жены, что очень звонкий окрик заставил меня вздрогнуть и моментально вывел из задумчивости. Я даже издал звук, чем-то похожий на писк маленькой мышки. Странно, со мной такое впервые! Так вот, то шумела их хозяйка; звонко, под стать властности и безудержному тяготению к власти над противоположным полом. А ещё бесбашеное стремление к достижению цели, по головам рядом стоящих и перешагивающая через уже упавших под её натиском. Она подгоняла шустрее искать меня. Властная женщина, одним только голосом управляла несколькими взрослыми, здоровыми мужиками и у тех даже не было намёка на то, чтобы возразить ей. Я в памяти воспроизвёл всех, с кем меня судьба злодейка свела на скотном дворе. Даже хромающего деда, со старым ружьём через плечо. Вижу людей со сорванными масками с лица, даже без верхней одежды. Прямо в трусах, с опущенными головами и лица выражающие ничего, кроме покорности.
    Опомнившись - на этот раз уже точно в полном объёме и в полном сознании,- первое, что мне попалось на глаза, это джип. Он находился примерно метрах в десяти-двенадцати впереди меня. "Странно, что я ещё не обнаружен!"- сразу же я подумал. Совсем близко. Рядом с джипом стояла ОНА, и что интересно, в руках ОНА держала ружьё, которым непременно бы воспользовалась, будь сейчас я на её пути. ОНА, наверно, чувствовала моё недалёкое от неё присутствие, так как оружие было наизготове, а тон, которым ОНА подгоняла своих... бычков, был до самых краёв наполнен решительностью к быстрым действиям в случае чего. Глаз её я, конечно, не видел, но все её движения выдавали в ней нервозность и пышащую огнём агрессию.
   Но и я загорать не собирался. Они меня обложили со всех сторон, будто я не воришка там какого-нибудь племенного скота, а как минимум вор-рецедевист, иностранный шпион, или хуже того - маньяк-насильник. И если они меня схватят, то возможно джип и его хозяйка, будет последнее, что я увижу в этой жизни. Им бы сесть, или встать на четвереньки и так "рачком", носом в "солому", пахать объект до... А лучше бы сверху,-незнаю правда, как,- то шансы... Но как таковое, сейчас не рассматривалось.
   "Так грустно и печально! Думаю о слезах, как метод решения вопроса и не как о постигших их хозяина горя. Как свежая человеческая роса; она смывает с лица грязь прошлого, чтобы подготовить его к будущему, к новому..."
   Три, два, один... Отбросив весь груз, как тот скопившийся негатив, я срываюсь с места, как ошпаренный кипятком за пятки. Не слышной поступью я появляюсь на ярком свету как привидение, но пока смотрю вниз. Словно острым ножом режу угол широко раскинутого света и если бы мне, допустим, накинуть на плечи длинный плащ, то она увидев меня, точно бы упала в обморок от "ВНЕЗАПНОГО" моего появления. А так, как от простой неожиданности; она только выронила ружьё из рук. Железяка печально звякнула и упала к её ногам. Она-то ждала меня, но немного в другом положении и с другой разницей появления на свет; меня должны были вывести те бараны, с вонючими ботинками, со скрюченными руками за спиной и рылом в землю. А тут такое столкновения статусов.
   Увидев меня, женщина словно окаменела. Она вжала голову в плечи так, что подбородок касался её груди. Руки согнула в локтях и тонкие пальцы, сравнимо со сломанным веером, в судороге растопырены в разные стороны и жмётся к машине. Увидеть меня перед собой и так сразу, она конечно ожидала меньше всего. Вот и скрутил ей пальцы случай неожиданности и "ВНЕЗАПНОСТИ". Смешно, но жалко видеть такое на бегу, а не стоя в стороне...

   -А чё ты как потерялся,- скажет он.
   -Ну незнаю,- отвечаю ему шёпотом,- она же русская!
   -Хм-м, странный ты человечище Яшка. Кому сейчас до этого дело?!
   -А вдруг...
   -Чё вдруг,- перебьёт он меня повысив голос, а потом тише добавит,- ты посмотри какая соска.
   Я скрытым взглядом смотрю на фигуристую блондинку, развешивающую бельё на вешелку; медный таз с постиранным стоит на земле, она наклоняется к нему и видно через свесившийся халат, белоснежные выпуклости. Она не замечает нас, или не хочет замечать. Одна верёвка закончилась, она подходит к другой, но та высоко... Ей почти не дотянуться, но она вытягивается в струнку, достаёт, но... Халатик короток и он задирается по самые; мы с Янушем одновременно чуть наклоняемся... Белые, стройные, девственные ножки и на ощупь наверно, нет ничего нежнее...
   -А откуда она взялась? -Спрошу я, не отводя глаз.
   -Да от бабки что ли сбежала... Родоков нет походу - сирота,- отвечает Януш и поворачивается ко мне. -Ну чё уставился! Берёшь - не берёшь! Или хочешь для начала отжаться!
   -А она хоть знает наши обычаи?
   -Слушай, тебе баба нужна или нет? Мужчиной будешь становиться?
   Она обернулась к нам и только тогда я отвёл глаза. Оказывается всё это время, я был на максимальном напряжении и мог просто взорваться от перенатуги.
   -Если чё, туалет там,- сказал мне Януш и показал пальцем направление.
   -Зачем?
   -Ну если уже не можешь терпеть...
   -Ты о чём? -С укоризной смотрю на него, а он лыбится.
   -А чё, от природы не уклонишься. Иди, спусти коктейль. Я обожду тут...
   -Да пошёл ты!
   Я отвернулся и отошёл в сторону. Обиделся. Януш подходит сзади и тихо говорит:
   -Да ладно тебе, Яшк, обижаться. Её вчера когда привезли, тётка Фрося повела её мыться. Она потом постирала свои трусики, повесела вот на этой верёвке. а я хоть в штаны... Ну ты понял!
   Он так по-дружески толкнул плечом в моё плечо, подошёл спереди и серьёзно проговорил:
   -Я сейчас пойду к тёть Фросе, узнаю про неё то да сё, а ты время не теряй... Давай, иди... Гля, как оан задом вертит перед тобой.
   -Она может перед тобой так.
   Януш смеётся.
   -Это она так перед нами обоими, а кто первый к ней подкатит, тот будет с ней. Иди...

   ... я только-только стал набирать скорость; от низкого старта нагрузку приняли колени, но от широкого взмаха руками я выпрямляюсь и бегу только на носках. Увидя её смешной вид, я немного замедлился, чтобы малой долей секунды насладиться своим триумфом над ней. Очередным триумфом. Жаль, что я не могу повторить того, что у меня с ней было пару часов назад. "Да ладно! Ей и того достаточно." Ведь я снова уходил от неё красиво, как и те же пару часов назад, только уже ничего не сказав.
   Улыбнувшись ей на прощание, я вновь ускоряюсь и несусь со всего духа вперёд.
   Если быть честным, я ожидал мгновенной реакции с их или её стороны. Но первые секунды, не могу сказать сколько точно, я ничего не услышал, что могло бы меня обеспокоить и отчего бы я испытал ещё более сильный толчок, прибавив жару в скорости.
   Меня поглотила тьма; я как сеть паутины, разорвал липкую шаль ночи и убегая, оставлял только воздушные волны. Расплываясь широко в стороны, волны оставляли след. След медленно растворялся и чтобы в этом убедиться, я обернулся.
     В блеклом свете машинных фар мне был виден лишь силуэт женщины; она стояла с уже поднятым ружьём в руках. Я отвернулся и не успел сделать даже пару широких скачков, как до моего слуха донёсся глухой звук выстрела, а за ним ещё один. Пули пролетели со свистом; одна где-то над моей головой, а вторая и вовсе непонятно где. От выстрелов я споткнулся на ровной дороге и без шансов сохранить равновесие, упал, но прежде носом пропахал несколько метров. Наглотавшись по самое горло пыли, я стал быстро отплёвываться, потом откашливаться и закончилось всё отхаркиванием. Вытерев рот разорванным клочком трико на колене, я снова поглядел в сторону неприятелей. Пыль попала и в глаза, но выступившие слёзы, сделали своё хорошее дело.
   Джип резко разворачивался и вот теперь дальний свет был направлен точно на меня. Ещё пыль не рассеялась поднятая мною, а по мере поступления света я уже видел четыре тёмные, мужские фигуры. Они резво работали ногами и в такт им махали руки, всё ближе и ближе, они приближаясь ко мне. Их прижатые головы, ни к туловищу, а низко к земле так, что походили на крутящиеся колобки, с выставленными шипами.
   Ни секунды не медля, я вскочил и уже было побежал прочь, но через три-четыре шага вновь оступился и кувырком полетел на землю. Выругавшись на чём свет стоит, чертыхаясь, я всё-таки разогнал максимально возможную для себя скорость, чтобы унести ноги с уже злополучного пустыря.
    Признаюсь, выстрелов я не ожидал; подумаешь, баба с ружьём, мало ли что она думает, что думает тот, кто её видит... Но когда они всё же прозвучали, меня словно током шандарахнуло в заднее место. И это я её ещё незнал близко... Когда ещё там на ферме кто-то выстрелил в меня, я не испытал такого испуга как сейчас. Уж чего-чего, а вот от бабы я не ждал такой выходки. Да это и не выходка вовсе, а выражение внутренней позиции, завышенной позиции, построенная на прочном фундаменте самомнения и самолюбия. Всё это взгляд с высоты ещё не построенного, но уже обживающего себя небоскрёба; она протирает окна с наружи, сидя на краю подоконника, щуря один глаз от отражающего от стекла солнца. И незнает, что под ней, целая вечность.
   Да она просто ненормальная. Да, я понял, что эта женщина вепрь в человеческом обличии, монстр. Девочка, с завышенными потребностями. "Хочу то, хочу это! Теперь не хочу ни то, ни это... А вы все такие жалкие, бедненькие, а я вон какая! Со мной так нельзя! Я особенная и вам до меня... И если перейдёте меня дорогу, вы сами же себе, жизнь поломаете! Это не угроза, это предупреждение..." И всё в таком роде. Только вот теперь, дальше я бежал более зигзагообразно, чем прямолинейно, чтобы сложнее было в меня попасть в случае очередного обстрела.
  К тому же меня снова стали одолевать всякие дикие думки в плане того, что для меня ещё ничего не кончилось и что ещё они долго будут меня преследовать, стараться схватить, подцепить на какой-нибудь крючок, сделать подножку, обмануть и заманить, чтобы раздавить. Казалось, что я обречён на вечное преследование, и по смене поколения, оно не прекратится. И что парни не остановятся, пока вконец не поймают меня. Не хотелось себе признаваться, но во мне снова, да ещё пуще прежнего, поселилась паника и захотелось сразу же умереть. Мгновенно, чтобы закрыл глаза и всё, меня больше нет...
   Во время бега у меня спёрлось дыхание и я стал издавать то ли крики, то ли вопли бессилия и отчаяния. Отработанный кислород скопился на уровне груди и ждал, когда грудная клетка разорвётся и моё отпущенное душой тело, шмякнется в пыль. Возникшая душевная неуравновешенность перед трудными обстоятельствами, пыталась сковать мои движения; голова падала на грудь, а к горлу подступал ком. Изо рта рвалось рыдание... Я готов был остановиться и сдаться в руки судьбы, а точнее будущим своим душегубам. Думая, что мне уже от неё, да и от них не убежать, пытаюсь выключить реальность и предаться нирване, безрассудству. Но пока думал,  увидел, что уже добежал до ограждения деревенского кладбища.
   Не придумав ничего умного, я легко на волне наверно страха и инерции, перемахнул через заборчик и побежал с не меньшим порывом. Как искуссный горнолыжник, я обходил выраставшие на моём пути кресты и памятники, перепрыгивал через оградки и холмики, но и одуматься не успел, как словно земля ушла из-под моих ног. Я куда-то падал, цепляясь руками за что-то, что могло меня задержать на поверхности. Но за что я цеплялся, сыпалось вслед за мной и оно же тащило меня вниз. Мне представилась разверзнутая земля и через втягивающуся воронку, меня уносит под земную кору. Куски чего-то рассыпчатого падали мне на голову, в глаза, в рот. Но сначала они были липкими и с терпким запахом сырости, как навечно остывшего прошлого, до жути ледяного, почти что мёрзлого. Выступ, за который можно было ухватиться, крошился как песочный замок о набежавшую волну и смывался в нечто вместе со мной.
   Не успело моё сердце разорваться от нового потрясения, как я уже приземлился спиной на что-то холодное и неприятное, а главное сырое. Цепляясь во время падения за что-то твёрдое и круглое, упало на меня и рядом, также не меньше напугав моё и так слабое сердечко. Подумалось о ловушке и устроена она была теми, кто в погоне за мной... Бред! Очередной бред! В пальцах и под ногтями я ощущал липкую глину и на языке тоже, но плевать не спешил. В мыслях было колодец, либо уличный погреб. Да в таких случаях мало ли что привидится и примыслится.
   Снова осознаю себя трусом! Как это жалко осознавать... И так оно прилипается. Его не отстираешь, не отдерёшь. Это вырывается с пустившими в тело корнями и тянутся они к самой середине, к нервам, к живым основам. В такие редкие моменты, я по-настоящему себя ненавижу; отвращение, но ещё к живому телу, хотя корень, как я уже говорил, находится внутри.
   Сознание я не потерял, просто лежал так некоторое время, пытаясь врубиться в то, где я оказался и как скоро они меня найдут. А ещё, что же наконец с самим собой делать?               

                Глава  20
   Она - многозначительность!
   Главное, что это она себя сделала, и то, что после этого увидела, ей не просто понравилось... Силой воображения и кропотливая лепка делает то, что она хочет видеть. Удивительно! Почему не у всех так получается? Почему те, кому это удаётся, держат конспекты закрытыми, либо их вовсе сжигают, унося всё если не в могилу, то просто с собой.
   "Браво!"- можно восхититься результату. Но лучше,- "Не плохо!"- Так скромнее...
   Скромность человеку к лицу, если эта скромность многозначительна не только как подать себя окружению, но и как это окружение тебя воспринимает. То, что делает она, можно назвать значением отбора лучшего из лучших и те, кто не прошёл отбор вычёркивается, выбрасывается, остаётся за чертой, там... Там грязь и почти всё время пасмурно. А если и бывает солнечно, то им вряд ли приходит на ум, воспользоваться для улучшения положения. Лучшее проходит обработку и после этого обязательно даёт усадку, так что немного кажется удивительным такой странный отбор, если конечно не считать и не ощущать затраченные на это силы.
   Отсюда уже умение владеть собой, подчинять отобранных, создать пусть не идеальные, но удовлетворительные условия для продолжения и вот... Ты в том авторитете, что отдавая приказы, знаешь, что они должны бесприкословно выполняться... И выполняются! Получая своё, ты со временем переделываешься в туго затянутый жгутом продукт. Продукт живой, но напряжение от твоего-своего превозносит тебя над многими и поэтому-то делаешься затянутым. Это вынужденная мера, но ведь по другому-то нельзя.
   Ни одна сволочь, ни одна мразь не должна покушаться на её продукт, трогать руками, красть. Особенно несколько раз подряд и одним и тем же уродом. Когда она думает о таком, то перед ней сразу же предстаёт образ человека в разорванной одежде... Он стоит привязанный к... к чему-нибудь, по барабану. И она подходит к нему с острым ножом поблёскивающий на солнце. Обязательно нужно довести его до крайнего иступления, но чтобы понимал, что с ним сейчас будет. Из разорванных штанов висит вихлясь его достоинство... Она берёт и отрезает его... Медленно, оттягивая это при каждом надрезом и при этом бросает острый взгляд из-под надвинутых бровей и улыбается одним уголком рта. Он верещит как недорезанный поросёнок, брыкается насколько ему позволяет привязь и останавливается лишь для того, чтобы вдохнуть очередную порцию воздуха, ну и иногда посмотреть, что с ним она делает.
   Она не обращает внимания на то, что большой нож и рукоять, за которую она держит своей нежной рукой, вся в его крови; та липкая и прохладная как остывшая ночь после вечернего дождя, затянувшаяся коркой морозца и льда. Кровь тоже станет льдом, а утром сторожевая дворняга, оближит это место до чистоты, вместо воды.
   Наконец она отделяет причиндал от тела несчастного и торжественно поднимает руку вверх, треся окрававленным предметом. Он теряет сознание, но если честно, так ему кажется, что теряет. На самом деле умышленное потеря сознания, не может быть, потому что порок боли ещё не превышен, и поэтому страдание продолжается. Ей вовсю аплодируют прихлебатели, лыбятся во все рты, щурят глаза, вытерают с силой выдавленные слёзы.
   Чтобы быть такой, Антонина не долго готовилась; быть стеной недоступности и шквалом принятых решений достигалось в несколько высоких ступеней и в столько же шагов. Но уже по ровной. Финиша, со сдачей на красный диплом не было - она просто проснулась утром и поняла, что само никогда ничего не прийдёт. И когда будет это, (а оно уже есть) могут легко отобрать. Легко!
   И если она такая - принимайте какую есть! Дальше, больше! Дальше, если понесёт, то краёв не то, что не видно - перепрыгивает так, что до другого края хватает! С запасом.
   Раздавшиеся выстрелы заставили содрогнуться по-тихому переругающихся мужчин и остановить их перепалку; кто-то остался стоять с полуоткрытым ртом, кто-то с прикушенным языком, а кто-то подумал о самом сокровенном и присел. Но никто и подумать ни мог, что стреляла она. Ещё некоторое время они стояли неподвижно словно в ступоре и украдкой переглядывались друг с другом поджав головы в плечи. О ругани забыли, чтобы быстро схватиться друг другу за плечи и прижавшись крепкими выступами, принять случившееся дружно. Дружно-то, не так и больно! В воздухе ещё рассеивался запах пороха, а эхо отпрыгивало от дерева к дереву, от темноты до уха. А ещё эта вибрация,- сразу несколькими волнами разрывает, казалось бы ровное пространство воздушного отрезка, где все находились и им пришлось чуть присесть, расставив шире ноги, чтобы не свалиться в разверзнутое ущелье под ногами...
   Они даже не видят, что там за ней, кто-то уносит ноги. При чём со всех ног. Искрящиеся пятки даже не произвели должного действия на них, потому-что... потому-что всерьёз запахло жареным."- Ох-ох-ох-хо,- прозвучит голос от автора со вздохом. -Эхе-хе-хе! Где это самое... ну как оно там называется... Когда охрана, встаёт рано! Так по-моему это звучит. А-то понаденут камуфляжи, берцы с самодельными подковами и давай рисоваться перед прохожими, да перед девками. Строят из себя десантников, да спецназавцев, а сами и портянок не стирали, да резиновым шлёпком полы не драили. Кашу без масла не жрали, и... Да мало ли чего они ещё ни делали!
   А вот пришёл час, и что... Порох оказывается не так приятен на запах, да ещё щиплет нос и глаза, что и дышать тяжело и смотреть невыносимо. Ах, какие мы нежные! Какие нежные!"
   Театр - это не просто игра заученных до дыр ролей. Театр - это жизнь, настоящая, неподдельная ни под кого. И если вдруг надо будет отрубить палец, или даже руку - отдай и даже не смей спрашивать для чего. Так и жизнь не пожалеешь, коли того требует...
  Из забытья их вывел резкий возглас Антонины Сергеевны. Возглас - это сказано не так громко и не так звучно, как тому следовало бы прозвучать. И к громоподобию это тоже отнести можно только с натягом... Но всё-таки:
    -Ну что встали как вкопанные!- Волна звуковых частот и колебания стрелок приборов шкалил так, что ослушаться было просто невозможно.- Вот он... Вон ваша премия идиоты, и половина зарплаты уходит,- уже чуть тише добавила она и указала рукой направление.
   Ствол ружья свисал до земли и под светом фар из него шёл дымок. Горячий дымок. Выстрел так взболамутил тишину, что могло показать он соберёт сейчас сюда множество людей, зевак и причиталок. Гурьба народу будет неразборчиво балагурить, протестовать, выдвигать предложения и строить гипотезы. Соберуться милиция, пожарные и несколько машин скорой помощи. Возьмут в оцепление место действия, но... но то окажется театральная постановка.
   Звон в ушах постепенно рассеивается и становится похож на самолёт, только что оторвавшийся от взлётной полосы и удаляющийся в небесную пустоту.
   "Пират",- подумал один.
   "Стерва",- думает другой, но опускает глаза и держит зависть за руку.
   "Сучка. Проститутка!"- думает третий стоя спиной, но знает, что лжёт. И всё же...
   "Женщина!",- мечтает четвёртый и знает, что цель где-то близко, совсем рядом, только руку протяни и...
    Парни тут же все разом спохватились и бросились в погоню. Стоявший дальше всех Олег бежал последним, и Антонина успела схватить его за руку, когда он пробегал мимо неё. По инерции он пробежал чуть вперёд, но остановился, охваченный не только волнением погони, но и неожиданным прикосновением симпатичной ему женщины.
    -Что у вас случилось? Почему в трубке у тебя голос был словно потерянный. Ты проиграл!- она говорила так ласково, что Олег терялся буквально в реальности и таял на глазах от её слов.
   "Но как она узнала, что я проиграл?"- подумал он и покраснел.
   Почему-то мочки ушей стало тянуть вниз и зачесалась борода, словно в ней завесились какие-то козявки.
   "Демон",- снова подумал он, с горячностью в душе.- "Настоящий демон!"- И в чём-то он прав.
   -Я вам после всё объясню, Антонина Сергеевна,- не глядя на неё, но сбивчиво и немного заикаясь отвечал Олег,- а сейчас, позвольте, я его вам приведу.
   Но она всё ещё его не отпускала. Что-то колышило его чёрный, местами седеющий, волос, а глаза блестели мелкими-мелкими угольками. Что-то она в нём видела, да разглядеть никак не может - то ли не желание схватиться за остаток, то ли к выбору надо относиться более серьёзнее. Но так или иначе, взаимосвязь обнаружена, и вот, льдинка стала таять. Немного смягчившись, она прислонила свою ладонь к щеке Олега и нежно проговорила.
    -Если ты его ко мне приведёшь, можешь делать со мной всё что захочешь.- Она медленно моргнула глазами, а когда открыла, добавила,- я согласна!
   "Сейчас земля наверно перевернулась с ног на голову; стоило упасть в собственных глазах, как в других ты возносишься... Или что это такое?"
   "Уж не заигрался ли ты Олежка!!! В самураев-то!
   "Нет. Тут совсем другое..."
   "Теряя чувство реальности, рискуешь остаться там... В..."
   "... в жопе что ли. Я без этого никто... Мне это так нужно - неповеришь!"
   "Зависимость от своих привязанностей. Наверно с детства? Угадал..."
   "А почему ты считаешь, что это плохо?"
   "Я считаю так, как считаешь ты. Я же - это ты..."
   "Я знаю! Потому так и поступаю..."
   Пауза, казалось бы длившаяся долгое время, только закрепила  в нём сказанное ею. Она знала, о чём он думает и возможно уже представляет, но только добавила, шумно выдохнув:
   -Ты же понимаешь о чём я. Правда!
   У Олега вновь по коже мурашки забегали, при чём в разных направлениях и в очень неприличных местах. А фантазия разрывалась на множество мелких частиц от новых, в особых красках воображений и получившееся переплетение осколков вызвало вдруг у него приятное головокружение и понимание того, что жизнь как надо ещё и не начиналась. Прямо парадокс какой-то.
   Он неожиданно для себя вспомнил как совсем ещё малышом, бегал за взрослыми пацанами, подглядывать в деревенскую баню за купающимися женщинами. Когда не доставая до заветного окна, он так усердно тянулся к нему на носочках, а пацаны,- кто ржал, кто описывал увиденное, кто просто стоял разинув рот и пуская слюни. А кто-то узнал знакомого учителя из местной школы и сказал другим, мол, смотрите, Анна Фёдоровна моется. И все: где? где? где? Его оттолкнули, он чуть не упал и поэтому заплакал. А какой-то здоровяк подхватил его в подмышки, резко поднял его над всеми, расталкал всю ораву от окна и поставил его мордочкой к самому верху, чтобы сразу всех охватил голодным взором. Но в этот самый момент, их засекли и под звонкий визг, окно мгновенно зашторили. Олежка не успел ничего увидеть и поэтому в сознании отложился... ну, так называемый, кодекс недоступности к запретному. Так что ли это правильно звучит. Незнаю!
   "Ну я старался!"
   Что-то подобное Олег ощущал сейчас. Только теперь тот, кто занавесил шторку, сам же её и открывает. И больше... Круче...
   Олег собрал волю в кулак и вдохнув полной грудью, с трудом скрывая возбуждённие, ответил:
    -Можешь считать, что он уже у твоих ног.
   Он поднял перед собой кулак и сжал его с таким хрустом, что самому стало страшно. Впервые он обращался с ней на ты, и такое интимное приближение, Олег ощутил даже кучерявыми волосками на груди.
   Он унёсся словно ветер, который качает поднебесные скалы и о которые разбились не одна тысяча смельчаков. Их вершины скрывались в густоте воздушных облаков и те, кто пытался покорить эту высоту, едва коснувшись этой дивной по красоте воздушной материи хоть одной рукой, терял цепкость рук и с возникшим из ниоткуда головокружением срывался обратно. Только это было не начало, а бездна. Счастливчикам, которым удалось закончить ещё во время падения, везло - хуже, с крепким сердцем и стойким характером. Их ждало самое страшное. А ветер... А что ветер! Он конечно же мог подхватить летящий кусок мяса и даже аккуратно положить на какой-нибудь выступ. Но для него это только игра. Игра!
   Их тысячи. Потому что одному играть не интересно. Нужно же дать кому-нибудь пас, чтобы через несколько таких же пасов, оно вернулось к тебе. И так далее...
   Но к особой категории можно отнести и тех, кого на лету подхватывал один из тысяч таких ветров. Они неслись из поднебесной с бешеной скоростью, завидя из далёкого-высокого цель, стремительно падающую вниз. Он рвут вдребезги воздух, переплетаясь между собой нитями, оставляемые после себя в следствии соприкосновения воздуха и разгорячённого тела. Пар не успевает остыть, как они уже настигли его.Один из них подхватил Олега и понёс - понёс бережно, осторожно, как самое дорогое и единственное. Основание кружилось около, вокруг, залетая вперёд и приготавливая путь. Затем отставало сзади и заметала следы. Его перенимал другой, третий, четвёртый... А потом по-новой, по кругу...
   Только ему-то и невдомёк, что не всё так просто, да и сложного здесь настолько, насколько хватит ума жизнь прожить, не поле перейти. Цель для него ближе, чем сделать один только шаг. Можно было даже притронуться, пощупать, понюхать аромат нежности и недавней недоступности,- чтобы подразнить себя, вызвать приятное телу раздражение. Но он оставил это на потом, чтобы сполна насладиться, так долго бывшим запретным, плодом. Олег сейчас так любил эту ночь: звёзды, мелкие тучки, луну. Любил землю, на которой стоял, а недавно лежал без чувств и где-то там находился. Любил брата, этого капризного и неуравновешенного типа, за то, что он просто есть.
   Он бежал вслед за своими товарищами. Да, сейчас они для него стали товарищами, близкими людьми, с которыми можно поделиться несколькими тайнами. Ещё и по тому, что час назад, он не считался с ними, и поэтому чуть не погиб. Когда он их догонит, то скажет как... Скажет может не так сразу; нужно подготовить почву, взрыхлить, потрогать рукой, чтобы она к тебе привыкла - перенять её тепло и подарить ей своё...
   А Антонина! Антонина смотрела на удаляющуюся широкую спину Олега и улыбалась,- улыбалась игриво прикусив нижнюю губу и прищуривая глаза. Ружьё в её руках стало таким тяжёлым, что сил его держать почти не осталось; оно плюхнулось на заднее сиденье джипа, звякнув застёжкой у деревянного приклада и съехав на полик.
    Она была готова на всё, лишь бы достать этого беглеца и наказать его. А какими способами она это сделает, уже не имеет никакого значения. Ведь нашёлся тот, кто эту работу неприменно выполнит.
               
                Глава  21
   Николай бежал самым первым. Так получилось, что вовремя шухера, он находился ближе всех от того места, откуда оно началось. Он сейчас даже не вспомнит, как рванул в погоню; втянулся потому-что, мгновенно. Не помнил, как пробежал мимо женщины и как её естественный запах тела, мог быть препятствием для мужчины, но он тоже мужчина и поэтому... Потому что ночь отняла у ней шарм и властность. При ней осталась только злоба, но точнее не у неё, а у него к ней.
   Сейчас, когда он якобы находится в переходном периоде, называть его просто Николаем, почему-то не хочется. Дюже как-то официально получается, обращаешься будто бы как к незнакомцу какому-то. Вот если бы Колян, например, или Колюся, либо просто - Колёк,- почему бы и нет; с хорошими переменами, творящимися с плохими людьми, в этот самый момент их начинают звать по-другому. Не могу знать, почему! Это происходит на подсознательном уровне, на заложенном кем-то давным-давно правилом. Так должно быть; плохое выдёргивается как больной зуб, но выдёргивается вместе с именем и это нормально.
   Так вот пусть он будет Колюсик. Колюсик был направляющим и тот, кто бежал за ним, тот ориентировался по нему, как по главному, а не за тем, который якобы убегал.
   Да ещё Олег почему-то задержался - он бы его обошёл намного раньше,- но можно было наверно и догадаться почему он ещё этого ни сделал. А Колюсик вот взял и вырвался. Ну и конечно не обошлось без прилагания старания и усердия, и насколько оно было искренним, судить ему самому. А ещё, ему уже очень надоела вся эта ночная беготня, эта котовасия игры в догонялки, игры в следопытов и в выяснении отношения между ними, охранниками. Он хотел как можно скорее всё это закончить и просто сесть, а может и лечь, и отдохнуть. Отдохнуть, значит выдохнуть. Поэтому причина резвости была, скорее всего, именно в этом.
   А если покапаться в загрубевшем сердце, залезть по-глубже, то обязательно найдётся то, что называется пробудиться ото сна, очнуться, или однажды прозреть. Трудно такое приписывать человеку, каким прежде был Коля, но у каждого должен быть выбор - у каждого должен быть шанс, а если и не шанс, то обязательно должен был найтись тот, кто протянет руку помощи и вытянет на поверхность. Почему же тогда этому, не прозойти именно сейчас. Коле конечно же было немного жаль брата, которого он может и недолюбливал, но всё-таки там, в глубине уважал его и неожиданно для себя посчитал обязанностью восстановить честь подорванного имени родственника и отомстить.
  Так, Коля узнал себя совсем с другой, до этого неведомой ему, стороны. Так, безнадёжность своего существования, он, сквозь асфальт пробивает восходящий росток новой жизни; находит совсем мизерную лазейку, щёлочку и упрямо лезет на свет. На солнце...
   Правда с этой колокольни, дело это может выглядеть и вовсе по-другому. Может мелькнула злая мыслишка о том, что вдруг брата не окажется рядом. Вдруг окажется так, что прислоняться больше будет не к кому и некуда; опора в ножках-то не ощущается! Вдруг, сзади так засквозит, что позвоночник застопорится и сделается колом, задерёт голову, и... как после всего дышать?
   Вдруг те, кто глядя из-подлобья, затаивши обиду перестанут с завистью смотреть на его брата и прижмут его к стенке, чтобы отыграться за всё и сразу.
   Вдруг просто окажется "ВДРУГ"!
   Ледяное обморожение затянуло всё внутри Коли в узел и он впервые в жизни ощутил пустоту. Пустоту не ту, что переносят через дорогу в ведре; хрустальное основание, которое невидя самого процесса, сам создавал Николай в течении своей коротенькой жизни, и плод создания, он только сейчас ощущал на собственной шкуре. То, что внутри ничего нет, по-началу кажется блеклым и непонятным. А ещё пустым. Но само понятие пустоты, как было уже указано чуть выше, для Коли было чем-то, что можно пощупать, погладить и даже взять в руку и подержать. Ошибкой было понять, что в реале, ощущения далеки от тех, что были первоначальны - до, именуемым пробуждение - и ещё раз дать подтверждение своему сознанию, что многое не верно. Если ни всё.
   Он воспринял это так, как воспринимал всё до этого.
   "То ли ещё будет!"- думал подростоком Коля и продолжает также думать до сей поры.
   А когда увидел брата без чувств, да ещё битого,- не сразу, но что-то перевернулось для него. Ночь что ли стала темнее, кровь жиже,- а холодок-то не отпускает. Терзает ощущение быть пойманным врасплох, а ещё хуже оказаться в углу - а Олега-то рядом нет. Внутри ещё сильнее леденеет, превращая сам корпус в хрусталь, и одно неосторожное движение и "БАБАХ!"
   Николай бежал быстро, очень быстро, но на мгновение обернулся, чтобы увидеть брата и убедиться... Убедился! Бежал тот как-то не так. Потерянный что ли, или... пустой! не спешил никуда! И всё же...
   "Ах, как я рад!- думает Коля вздрагивая под ударам ног о твердь,- как я рад! Как я рад быть младшим!"
  В некотором отдалении от него и посередине между ним и Олегом, бежали Лёха и Андрюха, которые подкривали ему иногда вслед, ощущая сзади тяжёлую поступь шефа.
   -Колёк, ты его там видишь?- спрашивает один.
   -Не упусти его из виду,- кричит другой и так нарочно создаваемая дружина, поддерживается плотным осознанием того, что если что, то что-нибудь отгрызут.
   -Нет, братуха, не вижу. Я его просто чую. Иду на запах,- со злобою в голосе отвечал уже не Коленька, и как он был доволен собой сейчас. Он часть этой самой дружины, и вот ему хотелось изобразить рык - только передумал... Странным образом Коля стал понимать собственное я, и не как промежуточный материал чего-нибудь особо важного, а как полноценный индивид этого огромного слова "ЖИЗНЬ".
   Он смутно представлял себе небоскрёб и своё жилище в нём, где-нибудь в середине этой многоэтажки. Несмотря на множество в этом доме лифтов, Коле однозначно нужно было подняться до своего этажа своим ходом, а может и бегом - это как получится, по настроению. Но не в этом дело. Находясь там, на своей высоте, он смотрит в бескрайнюю даль и видит... И увидеть он хочет тоже не важно что, главное для него, чтобы это произошло на яву! Обязательно на яву - отсюда, из темноты, это кажется некоим сюрпризом и опять же, в который раз, совсем не важно, когда он проявится, но ощутить всю прелесть заложенного в него смысла и быть частью этого, настоящего... Пусть даже он никогда не проявится, хрен с ним. Не ощущать, а просто знать о его существовании - того стоит быть тем, кем он себя недавно узнал.
   А так всё по-ходу.
   Он снова бежал быстро. Изо всех сил, которые почему-то понемногу его покидали. "Ах да, так должно быть." И тогда он переходил на эмоции. Пережёванные в однородную массу, они выплёскиваются вперёд, перед зубами и бьются словно о медный таз и так, наотмашь, как выбрасываемые помои. Он выплёвывает их наружу, вперёд, перед собою, но сам же и наступает. А вся загвоздка в том, что для окружающих это рвота, помои и грязь. А на самом деле...
   На самом деле те помои, в которые мы сами же себя и опускаем, причём с головой, есть те же тернии, но в сторонке, аккуратно лежит костюм из овечьей шкуры. Свободно и бесплатно. Примеряя его, надешься в скором времени выбраться из него. Ха-ха! Хе-хе! Не всё так просто, как кажется на первый взгляд! На второй тоже. А на третьем это уже не имеет совершенно никакого значения и даже не смешно. И конец этому такой призрачный, такой непостижимый, что оно забирается на самую верхнюю полку нашего сознания, а стремянку неожиданно теряешь! Воруют же!
   Тернии, и их схожесть с овечьей шкурой чисто относительное. Относится оно только к разряду тех, кто оценивает это положение, как само получившееся. И никак им же выбранное. А зря. В том и ошибка!
   Это ничего! И всё-таки Коля увидел в темноте зигзагами петляющую фигуру беглеца. Наводимый прицел иногда сбивался, иногда просто исчезал из поля зрения. А он его ловил снова и снова, боялся лишний раз моргнуть, чтобы не потерять из виду. Он сливается с матовыми тенями, но выдают его движения.
   "Это ничего!"- думает Коля, потому что на тернии, к которым он сам незнает как относится, полилось смягчающее масло.
   Он также сумел разглядеть как тот, перепрыгнул через ограждение погоста и скрылся в темноте. Скрылся, не значит исчез!
   -Я его вижу,- прохрипел он задыхающимся голосом, пока ещё невидя своих товарищей, но ощущая их приближение.
   Глаза заслезились и недавно тёмное пятно бегущего, вдруг поплыло и исчезло. Вцепившись в забор у него закружилась голова, а в глазах появились фиолетово-оранжевые круги. Ловя их руками, Коля пошатывается. Ещё вчера, от такого марафона он бы упал замертво. Но не теперь...
   Стук ног, что пыль столбом; он поднимает руку... Знак! Тяжёлое дыхание, сопение...
   -Он там!
  По нарушенной орбите, Коля теперь машет им рукой и командует сипло, шёпотом: "За мной!"
   Перемахнув заборчик кладбища все трое остановились, не успев сделать и шагу.
   "Страх?"
   "Да не-е-ет!"
   "Тогда что? Ужас?"
   "Совсем не туда! Другое..."
   "Так, что же..."
   "Уважение! Уважение..."
   "Уважение?! К кому? К чему..."
   "К ним..."
   Тут совсем не то как снаружи; тишина какая-то неестественная, не гнетущая. Не совершать грех пришли они сюда, но судить виновного. 
   "Но кто сказал, что он виновен?"
   "Кто!"
   Кладбище. Такой мир,- а это и есть мир, определённого вида воображаемого предмета. Воображаемого, но не созданного кем-то. И правила поведения тут, выстраиваются исходя из того, что для каждого эта огороженная площадь имеет статус. Метр на два на метр восемьдесят. Метрическое уравнивание всех, без исключения.
   "Так и хочется воскликнуть: "Справедливость!!! Да здравствует справедливость!!!"
   Но перед глазами кресты. Коля пытается нащупать на груди распятие, но его там нет.
   "Забыл одеть. Вчера, после бани! Или позавчера."
   Он ощутил неприятный холодок там, где должен быть нательный крест. Холодок хрустит как в морозный вечер снег, под шагами вовсе не босых ног, но подошвы словно и не было. Плавный отсвет уходящего солнца, зацепился за крест старой церквушки. И не отпускает. Скоро утро, восход, а он всё там. А может это уже рассвет...
   Их догнал Олег.
    -Ну что встали? Куда этот подевался? Голубь!- Заговорил он переводя дух, но из глаз сыпались искры, а схватившись руками за штакетник, чуть не вырвал его с корнем. Волна пота и кислоты, обрушилась на каждого; Дрон даже застонал, всё ещё держась за руку. Возбуждённость, с какой подоспел Олег, не могла не передаться остальным. Ненависть, подкреплённая точно вбитыми в нужное, прямо новенькими гвоздями - и вот, теперь он смотриться по-другому.
  Тяжёлый выдох. Скрипнули подгнившие дощечки ограждения, заскрипел какой-то гвоздь, не желавший поддаваться нагрузке. Олег казался тяжёлым и неуклюжим - неузнаваемым. Будто бы погрузнел за ночь.
   Ограждение выдерживает, значит ещё в форме.
   -Да здесь он где-то,- ответил Коля, разглядывая тени среди крестов и памятников, а сам подумал о брате,- "Подвлиятельный! Подвлиятельнейший!!! Босс!"
    -Тогда вперёд!- Олег говорил нарочно бодро и отступать назад, даже на кладбище, он не собирался.
   Они не заметили как от них одновременно отделилось несколько полупрозрачных духов. Те, отдалившись на некоторое расстояние, зависли в воздухе и обернулись. Небо над людьми сразу потемнело, забурлило волнами гущина мрачных красок и таким же тёмным, закружилось что-то вокруг них, быстро и нагло. Духи беспомощно наблюдали за произволом, но ничего поделать не могли. Не имели право! Один единственный поступок разорвал нить связывающий плотское и духовное. Не то, чтобы случилось страшное, но если бы те прочитали молитву, ну на худой конец вертеть на языке пару слов, и всё...
   Вообще, о праве населения духов в живом организме человека, известно очень мало. Ничтожно мало! И для большинства людей, эта тема оставалась долгое время закрытой. А ещё чуть раньше и вообще запретной. И всё-таки никто не отрицает их присутствие и даже участие, если не во всех, то во многих делах каждого из нас,- например, неведомое ведение рукой, переставление ног, а то и управление всем процессом целиком. Нет, в этом я считаю нет ничего плохого, тем более вздорного или абсурдного; просто лично для меня как автора, духи, не очень подходящее обозначение полупрозрачным существам. Всё же какими бы мы не были плохими, хорошими, злыми там или пахабными, Православное - оно наше. Не вытянуть этого из русской души, не высосать... Мы живём, мы созданы - как слеплены из земного праха, и вдул в нас Всевышний, Дух Святый. Но почему мы так часто отталкиваем его от себя, как что-то не нужное, словно оно нам мешает, подсматривает за нами, контролирует. Почему нам кажется, что сами мы, с усами?!
   Ангелочки на некоторое время затаились в высоте, в сторонке; они всё ждали, надеялись, что те четверо проснуться, прозреют, наконец опомнятся и позовут. Воззовут, если не криком, то внутренним порывом, душою шёпотом, искренним сердцем склоня голову. Но нынче торжествует гордость и обычная человеческая тупость. К тому же одним из них движет слепое наваждение овладеть желанной женщиной и он готов на любые действия, на поступок, последствие которого его заботит сейчас меньше всего.
   А где-то совсем недалеко было и воздаяние; также гордо, только без злого умысла, восседал на уставшем коне и двигался навстречу... Горизонт уже озаряла нежная зорька, дымилась дымка над землёй и стелющийся над ней туман, фокусировал остановку времени; замирание мира шевствовало не ощущая не то, что его остановку, но и движение не принималось за счёт.
   Он был сам по себе; просто просыпался утром, завтракал и шёл... Шёл и обедал, и делал... И всё в таком же роде, повторялось каждый день, изо дня в день. Вы знаете, может он и родился для этого, для этого воздаяния. А что? Почему бы и нет? Так-то для другого, версий не приходит на ум.
   Но это позже.
   Сейчас Олег кивает головой и первым шагает вперёд разрывая нити, соединяющие живое с отчуждённым; нити капроновые - прежде чем порваться, тянутся как резиновые, пытаются удержать, задержать от неизбежного, но... Доступ недоступности отключен, путь свободен; он обходит безымянную могилу, ложа руку на покосившийся крест, словно отодвигая его в сторонку. Крест еле держится, кренится на бок ещё сильнее, видимо та часть, что находится в земле давно сгнила и своё вертикальное положение, сохраняет лишь благодаря честному слову плотника, сделавшего его. Один из ангелочков неодобрительно кивает головою и прикрывает глаза, чтобы не видеть... Остальные с расширенными зрачками глядят на своих и тоже...
   Олег оборачивается и говорит:
   -Ну что девочки, в штаны поналажили? Делаем дело.
   Между ними что-то произошло, как надломилось, а он взял и доломал. Но как бы там ни было, остальные хоть немного и осторожно, но последовали за ним, но так просто, без подготовки. Без уважения.
   -Не ходите змейкой,- говорит он им. Тихо, но получилось как выкрик с сипотой,- рассредоточиться по-шире. И давай поживее парни! А то сидит наш голубь где-то за холмиком, и притаился. Жить хочет...
   -Как-то не по-христиански, шеф! Ночью, по кладбищу бродить...- шёпотом говорил Лёха идя самым последним как между прочим и заглядывая в фото усопших на крестах.
    -А ты не бродишь,- резко ответил ему шеф и обернулся. Они встретились глазами, но что там было, осталось неизвестным,- ты сейчас на работе. Слышишь? Так что не надо нюни пускать,- Олег сделал два шага вперёд, остановился и добавил,- давай пацаны, давай! Надо до рассвета закончить с этим делом.
   Он ещё что-то буркнул, но то наверно себе, потому что его никто не услышал.
   Затянувшееся  чёрными облаками небо и вовсе уменьшило видимость вокруг. Ещё как назло, стал накрапывать мелкий дождичёк. Намокшие лица блестели, словно друг от друга, отражали усталость, нервозность, злобу. Несколько шагов вперёд и парни теряются из виду, и только перешёптываясь иногда, они держали между собою связь.   
   От сырой погоды мокрая земля стала прилипать к ногам; образовывалась грязь и слякоть. Скользко по глине, - но не бегом. Младший брат чувствует лёгкое и приятное давление; не видя перед собой буквально ничего, Коля прёт напролом, ни сколько не стесняясь непрописанных вещей и правил, перешагивал могилы и опирался руками о покосившиеся кресты. В какой-то момент он набрёл на свежий земляной бугор, свежевыротой могилы. Но он прёт вперёд, словно знает, что скоро наступит конец; он там, где-то за стеной - вот ещё немного и наступит...
   Не успев ничего понять и просто подумать, Николай сперва медленно, а потом уже и быстрее стал куда-то скатываться, проваливаться. А потом и вовсе полетел спиной вниз и рухнул в ту яму, в которой уже сидел наш беглец.
   Падая, Коля зажмурил глаза. Это не метод предосторожности, или дань всему тёмному при падении,- закрывая глаза, ты соглашаешься с определённым порядком вещей. Неизбежных вещей. И ждёшь. И он тому не исключение. Падая, тело сотрясается, что-то даже хрустнуло... Главное жив.
   Упав на спину, Коля открывая глаза видит темноту или ничего, но первое это чёрное небо, которое медленно загородила какая-то непонятная фигура, напоминающая человеческую голову. То ли какого-то человекообразного зверя, но с лопатой в руках, то ли ещё непонятно чего, и медленно надвигаясь на него, хрипло проговорила:
   -Ну вот где ты мне попался!
   Красные круглые глазища, дают тень на стены... Стены! Коля и представлять не хотел, где он оказался.
   Голос ему показался таким зловещим, таким чужим, не от мира сего, словно из какого-то фильма ужастиков или из сна. Страшного сна. Тут же вспомнилось, что может быть, если вдруг никого не окажется рядом. От страха Коля только негромко по бабски ахнул и потерял сознание. А фигура опустила лопату и наклонившись к нему проговорила:
   -Слабоват хлопец оказался! Слабоват!
ак с               
                Глава  22
    Пусть и не сразу, но я понял, что оказался в свежевырытой яме, в могиле. Я видел прямоугольный клочок неба, с чуть заметным заревом, которое неровно дырявил светом облочка. Капли падали на лицо, разбиваясь в шмятку и стекали за уши. Шея съёживалась в гармошку от щикотки.
   Пора было возвращаться в реальность, потому-что после того, как провалился сюда, не шевелился - ни телом, ни мозгом. "Хорошо, что хоть во время падения, ничего не сломал себе,"- думал я, а сам боялся пошевелиться и даже дышал, мелкими порциями.
   "Чистой воды везение,"- снова, как в заключении думаю я, но сами мысли как бы разделяются на несколько мнений на этот счёт... И всё же я жив, и рад тому.
   Лопаты, которыми была прикрыта яма, попадали вместе со мной, присыпав частью землёй, а частью глиной, меня. Я бодро поднялся и одной из них в момент вооружился на случай моего обнаружения. Обнаружения кем-нибудь. Но никого не было и ничего...
   Вырытый объём земли, был велик - могила была очень глубока, поэтому я самостоятельно не мог из неё выбраться. Хоть и старался. Углы были словно конусом, вырыты шире и глубже. Приставляя лопаты к углам, у меня не получалось упереться в черенок ногой. Она всё время соскальзывала, потому что к тому времени уже шёл мелкий дождь, а на подошвах кед, налипли куски глины и чернозёма. Я бросил эту затею и предался на секунды нирване.
   В таком маленьком мирке, мы когда-нибудь окажемся все. И казалось бы, неизбежность этого факта, всё-равно не оставляет в покое человечество; всё оно ищет способы продления жизни, а кто-то даже пытается заглянуть в вечность и примерить её на себя. Не замечая при этом, что погрязает глубоко во лжи и нелепости.
   На самом деле я не люблю думать об этом; мне тогда мерещится гроб, в котором нахожусь сам, как потом накрывают крышку и забивают гвоздями. Несколько раз доходило до того, как горстки земли, сыпались мне на... лицо. Страха нет, ведь если это случится, а оно случится, ничего уже не изменить.
   Подставляю лицо под дождь. Хочу, чтобы отпустило... Капли были мелкими и прикосновение оных я никак не ощущал; они только стекали, собираясь где-нибудь в одном месте, образуя ванночку и уже потом, переполнившись, бежали вниз. Миссия капли настолько коротка, что не успеваешь отследить её предназначение; рождение где-то в высоте, падение, удар и уход в землю... Дальше другая жизнь... Другое...
   И хотя положеньице моё вновь оказалось отнюдь щепетильным, я невпадал как прежде в истерию и плакать мне не хотелось. Наоборот - попав в свежую могилу, я сначала оробел, но после принял это как знак свыше и пришёл к убеждению, что это такой тактический манёвр. Если мои враги меня обнаружат здесь, то у них будет значительное преимущество - неспорю, и мне здорово не поздоровится. Но чтобы не произошло, буду отбиваться до последнего, точнее до последней лопаты. Благо их тут предостаточно.
   Перед глазами вновь возник образ Януша; сразу несколько кадров переплетённых в несколько возрастных перидов его жизни, и то, что я могу также закончить, как и он, неожиданным движением из темноты, ложило руку мне на плечо. Но я не оборачивался, потому что понимал, что это лишь самообман, сотворённый мною же. Ну что ж, чему быть, того не миновать; это не очередное испытание, а вызов, брошенный мне как личности. И я принимаю его с открытым забралом, чтобы видеть лучше лицо, или их лица. Я встал спиной к стенке, от которой должны были появиться мои преследователи. В руках крепко сжимал деревянный черенок, готовый в случае опасности применить его в качестве оружия.
  Но пока никого. Посторонние звуки глушил дождь. Пахло сырой землёй и испаряющимся потом от меня. Немного щипало ранки...
   Могила, в которой я оказался, явно предназначалась для деда Ивана. Не так уж станица и велика, чтобы в один день, двум смертям бывать. Я вспомнил вчерашнюю встречу с деревенскими пьянчужками, которые копали эту могилу. Уж в этом они профессионалы - главные могилокопщики на селе. Три пустотелой личности, медленно растворяющиеся во времени и ни о чём не жалеющие.
   "Как же всё вокруг взаимосвязано,- подумал с грустью я.- Какая же всё-таки земля наша круглая и гладкая. Сколько вокруг всякого рода случайных и не случайных совпадений, встреч и разочарований. Как в мире тесно, что встречаясь в жизни по несколько раз с одним и тем же человеком, можно удариться о него и рассшибить лоб в кровь... а иногда и умиреть!
   Кому жить, да здравствовать, а кому на чёрный хлеб ложить свежий бут, сыпать соль и мять дёснами..."
   Цепочка следования событий, каждым отдельным звеном стучалась в клетки живого организма, заставляя, грубо толкая, а иной раз просто швыряя в самую гущу этих событий и таким, совсем невежливым отношением к клеткам живого организма, наслаждалось созданным произведением. Совсем нехочется утрировать, но можно уже и книжку написать о периодическом столкновении научных гипотез, с мнениями нескольких человечков, в длинных уже по-желтевших халатах и в очках с большими линзами. Теория вероятностей и совпадений, как это не печально (если я хоть для кого-то выражаюсь понятным языком), сводятся к нулю, когда в дело вступает господин "ВНЕЗАПНОСТЬ". Принимать непосредственное участие, как исполнять главную роль, пусть и не своего сценария, но иметь право на импровизацию, всегда легко. Но так бывает нужно...
    Я так был погружен во внутренние размышления, что и не услышал, как кто-то подошёл к яме. Всё было быстро, даже пуще. Он также как и я, провалился в неё, сгребая на ходу некоторое количество земли и глины за собой. Я как можно плотнее прижался спиной к стенке, чтобы падающий не зацепил меня. Но он так махал конечностями, что без этого не обошлось; он словно вытер об меня ноги и шлёпнул ладошкой по лицу, оставив пятно из глины. Зажмуриваясь, я быстро представил скоротечный полёт несчастного. Крупным дождём меня осыпала земляная крошка, приглушая удар свалившегося.
   Это один из них, но кто это, я пока не видел и прежде чем атаковать его с лопатой в руках, просто проговорил:
    -Ну вот где ты мне попался!
   Получилось странно и правдоподобно, а для него наверное ещё и страшно. То, что я сказал, давно было заготовлено где-то глубоко в подсознании, потому что произнёс это без определённого умысла. Я держал его для подходящего момента и скорее всего, для детской игры в догонялки, чтобы загнать убегающего в угол и произнести эти слова. Но прошло слишком много времени, чтобы продолжать игру, а  хранившееся годами, наконец-то нашло своё применение.
  От моих слов парень в момент отключился. У него даже не хватило сил озвучить своё состояние. Осторожно разглядывая его, я узнал в нём Николая,- одного из своих обидчиков. В груди потеплело, а на языке ощутил привкус злорадства. Подняв голову, я пытался расслышать хоть какие-нибудь голоса или ещё что-нибудь в этом роде. Ну не один же он сюда пришёл! Очевидно же, что остальные где-то рядом! Шелестевший по листьям деревьев дождик мешал моему слуху, ни на секунду не давая сосредоточиться, прислушаться. Я стоял вытянувшись в струнку, пытаясь уловить малейшие посторонние звуки, чтобы дальше скоординировать свои действия, при этом не спуская глаз с Николая.
   Штык моей лопаты не переставал смотреть вверх и ждать. Ждать того, что следующий упавший, может окончить именно на ней и меня это теплило... И то, что это уже становилось для меня, если не нормой, то противоречащееся основным принципам жизни, от которых я толкаюсь, чтобы...
   Нет, такая философия мне не по плечу... Не в этой яме.
    Там, за чернозёмным выступом, веет теплом - там моя жизнь; я уже находился буквально у порога своего дома, я уже срывал листочки с моей яблоньки и клал в рот, прикусывая горьковатую зелень, но мои преследователи никак не хотели меня отпускать. И хоть сейчас я здесь по собственной неуклюжести, та цепкость, с которой они меня держат, вызывало моё к ним уважение и даже зависть. Я хочу пожать каждому руку и обнять их главного... Мне хотелось быстро выпрыгнуть из скользкой ямы и умчаться прочь, но яма так глубока, что одному мне не выбраться. А если и высуну голову на поверхность, то несколько крепких рук схватят меня и оттащат назад на растерзания.
   Я представляю борозды от своих пальцев на земле, их кровь, оторванные ногти и куски мяса... А ещё крик - крик безнадёги. Только он у меня как-то не воспроизводился сознанием, будто не я это делал.
    Тут ещё Николай стал приходить в себя. Он немного поворочался, помычал как бычок и открыл глаза. Я уже был готов нанести ему удар лопатой, чтобы он не закричал, но он не произнёс ни звука. Только вытаращил глазища на меня и нешевелясь моргал ими. Передо мной сейчас находился совсем другой человек, и похоже у него шок. Или просто свихнулся. Впрочем без разницы!
   Я медленно сделал шаг к нему и попытался заговорить. Только он сперва дёрнулся, а потом, наверно привык ко мне.
    -Ну ты как?- Осторожно спросил я,- живой? Ты меня угадал?- Я держал лопату наготове в случае чего.
   Но он ничего мне не ответил. Лишь взгляд его был какой-то спокойный и безразличный; он то опускал глаза, то вновь упирался живым стеклом в меня, вызывая только жалость, а ещё стыд за своё поведение. Но я понимал, что это только зрительный обман.
   -Ты меня узнаёшь? Это я, за кем вы гонитесь всю ночь,- продолжал я его расспрашивать,- помнишь?
   Выждав небольшую паузу, Николай наконец махнул головой в знак того, что он понял. Он медленно на заднице отодвинулся от меня назад и прислонился спиной к стенке ямы. Он и вправду какой-то странный, как под гипнозом.
   -Мы находимся в яме,- продолжал я ему шептать,- в глубокой яме. По одному нам отсюда не выбраться. Слышишь? Только помогая друг другу - ты мне, я тебе. Понятно?
    Он смотрел на меня, и было заметно, как трудно до него всё доходит; как до слона - на третьи сутки. Словно резиновая стена, которая под давлением, растягиваясь, имеет свойство пропускать через себя что-нибудь нужное. Ну или то, что я ему только что сейчас говорил. Видимо, я его жёстко шуганул, что он не может даже говорить. Вот херня!
   -Ты только не шуми. И не буди мёртвых. Ты меня сейчас подсадишь и я вылезу. А потом подам тебе руку, чтобы выбрался ты. Понял?- Продолжал я его обрабатывать короткими предложениями.- Потом ты идёшь к себе домой, я к себе. Ясно?
    Если я его первый подсажу и вытолкну, то он может меня выдать. Либо бросит одного. Поэтому я предложил сначала мне выбраться, ну а уж потом ему.
   Спустя некоторое время он кивнул головой в знак согласия и поднялся на ноги. Его шатало и он упёрся руками о стены. Колени на выпрямлялись, руки тоже, словно отвисли и как-будто были не его. Поднятые плечи наполовину отрезали ему голову, а выросший горб, придавал ему жалостливый вид. Коля послушно подставил колено, а затем и плечо и я быстро оказался на поверхности. Я почему-то не огляделся по-сторонам и сразу же стал помогать Коле, но опять ошибся...
  Резкий запах керзухи и пота; у меня сразу закружилась... или нет. К меня сразу заболела голова... Тоже не подходит...
   Тяжёлый удар по голове звонко отозвался в моих ушах и у меня тут же потух свет.
               
                Глава  23
   Это уже похоже не на игру, а на фильм. Дешёвый фильм.
   "Как не вживайся, как не влазь в чью-то шкуру, она всё-равно будет натирать, давить на нежные участки тела и через какое-то время тебе всё-равно захочеться её снять.
   Да потому что она не твоя! Чужая!"
   С Олегом совсем другое, хотя на первый взгляд кажется одинаковым. "Нет разницы,"- мысленно он повторял про себя и верил тому. Но потом что-то изменилось. Ему стало тесно и душно. Капли пота стекали с шеи на грудь, затем на живот и по ногам. Лёгкая обувь от влажности становилась тяжёлой и скользила на гладких частях его стоп. Мозоли красные, вздулись водяным пузырём и теперь играют по разным сторонам при ходьбе, норовят порваться в самый неподходящий момент. И тогда он точно не сможет идти. Точно!
    Олег не мог догадываться, что беглец  где-то притаился... Разве это важно теперь? "Пусть он будет дальше - мы и пойдём дальше. Босиком..." И поэтому был предельно внимателен, потому что другого с ним никогда не было. Олег не видел никого из своих и про Колю естественно тоже не подозревал. А ещё думал о том, как это всё-таки омерзительно примерять на себя чужую форму. Пусть она и выдумка в некотором роде, но так смотрится со стороны, а ещё лучше спереди. А загадочность; выразительное косое бросание глаз - не важно куда, но как - словно уже видишь, представляешь, следующие кадры, но всё-равно хочется досмотреть.
   Он уже не помнит, когда впервые о них узнал. Точно, что до армии. Помнит их в кино. Название какое-то мистико-психологическое. "Месть ниндзя", а потом "Войти в ниндзя". А там ещё целая цепь таких же вот, одинаковых по сценарию и сюжету. Затянуло. Мечтал и снилось, а просыпаясь начинал отжиматься, подтягиваться и делать растяжку. И по-началу-то не понимал смысл выполняемых движений; просто делал и всё. А когда подходил к зеркалу и пытался изобразить то, что видел на экране... но всерьёз думал иначе. Такое должно получиться, когда результат виден издалека. И он пошёл.
   А потом так вжился, что на своих столовых вилках обломал две внутренние пики, чтобы казалось, что это палочки, китайские. Не важно! Японская культура средних веков, такой туман, но так манит, притягивает...
   "Не-е-ет, не изучал!"
   "Что, боялся..."
   "... ты что, охренел! Оно мне нужно!?"
   "Незнаю! Поэтому и спрашиваю..."
   "Незнаешь... Не спрашивай!"
   А может ну её, эту самую... Пора быть самим собой, пора!
   Так иногда хочется выпить сакэ... тьфу ты, водки. Поговорить громко, с кем-нибудь поспорить, доказать, по-скандалить и возможно немного подраться. Пропустить стаканчик на дорожку и удалиться. А проснуться утром от холода и головной боли на чьей-нибудь уличной лавке. Долго вспоминать откуда разбиты кулаки и след на щеке от губной помады.
   Сбрить бороду, а когда пройдёт боль в голове, прочитать что-нибудь из Чехова, или Солженицына.
   Быть частью своей культуры, а не чужого, неведомого ему мира. Мира из детства. Не подозревает - оно же на всю жизнь и первое о чём захочиться вспомнить, будет это. Просто по воле случая он оказался прямо возле той ямы, где и находились его брат и... голубь. Неожиданно услышав шёпот, Олег замер на месте, сделал шаг назад и затаил дыхание. Они находились где-то близко, но где точно, Олег не мог понять.
   Как только блудный стиль решил вернуться в тело своего отрочества, те вещи, которые всё время мешались под ногами, теперь сами разлаживались по полочкам и освобождали путь. Простое, оказывалось лёгким и доступным. Вот, лежит оно рядом, даже не до конца вытянутой руки хватит, чтобы достать это... Ан нет... Нужно обязательно тянуться, и уронить то, что уже было до этого уложено аккуратно по полочкам...
   Но всё становиться на свои места. Ух! Круто как!
   Он появился. Кто-то из нечто, приподнёс его на блюдечке с голубой каёмочкой.
   -Ну всё, попался ты, голубь дикий,- шевелил губами сам себе он.- Ну-ка покажись, пернатый.
   Терпеливое ожидание появления... голубя, было вознаграждено,- и вот он появился. Тот словно кем-то подброшенный выскочил из ниоткуда; он не видел Олега, потому что находился спиной к нему и чем-то был занят. Чем?
   "Леди энд джентельмены! Позвольте представить участников следующего боя. И так..."
   "Стоп! Стоп! Стоп! Никакого боя не будет,"- взмахнёт рукой Олег и прежде чем продолжить, ещё раз подумает. Стоя, вот так вот, перед невидящей спиной, думаешь о человеке и сожалеешь, что не сможешь открыть двери и позвать. Но оттуда стучит - стучит сердце и если заглянуть ему в лицо, всё станет как и несколько часов назад...
   "Да он меньше меня, раза в полтора,- думает Олег, но сам не верит.- Уж лучше бы он был выше, здоровее - не так бы было обидно и навязчиво стыдно. Только вот несколько минут назад, поменялся приоритет и сама важность этого, резко поменяло цену за товар."
   "... как же всё-таки пошло это звучит!"
   "Гм-м, не страшен сам смысл совершаемого, как его конечный итог..."
   "... и то, как легко меняем мнение и сумму, во время перестановки слагаемых!"
   Может быть вчера, или может час назад, он бы положил ему руку на плечо и громко сказал: "Давай, дерись со мной!" Но только не в сию минуту; перед самой спиной беглеца, словно выросла тонкая, прозрачная стена и на ней Олег видел эту женщину. Она была как за какой-то просвечивающейся ширмой и переодевалась. Женщина абсолютно голая, наклоняется вперёд, чтобы поднять какой-то предмет одежды, похожий на шаль. Она и ведёт себя так, будто знает,что он за ней смотрит - не подглядывает, а именно смотрит. За этим, должно что-то последовать. Знакомое ощущение скованности охватило его с ног до головы. Приятный мандраж тыкает маленькими иголочками шею сзади, плавно переходит на спину. Олег сводит лопатки и выгибается. Мандраж "ВНЕЗАПНО" исчезает, но вновь появляется в районе паха.
   "Ведьма. Она и вправду ведьма!- Олег провёл языком по губам и оказалось, что они онемели.- Ведьма!"- Снова подумал он и понял, что уже пора твёрдо решить как поступить.
   Тут вдруг резко ширма раздвинулась и он попался врасплох. Она засмеялась с залитой на лице краской смущения и догадливости, что за ней кто-то наблюдает. Олег и до этого не мог сдвинуться с места, а сейчас и тем более - прикинулся деревом с наклоненной головой к земле, сбрасывающий пышные тени под корявый ствол. А дальше?.. Дальше она вот-вот перестанет смеяться и нужно что-то делать, ибо шанс один и тот может быть профукан.
   Зачем-то он полез в карман, но кроме матерчатых катушков и нескольких подсолнечных семян в нём не было. Но пальцы сжатые в кулаке собирали в него совсем другое, которое должно быть в другом, более надёжном месте, нежели тут. Вновь подступившее ощущение того, что он делает совсем не то, что нужно и мгновенно вспыхнувшая ярость перерастающая в злость, рвёт оцепенение словно ржавые цепи, скованные ещё со времён Великого союза, и...
   ... и Олег, долго не раздумывая, с налёта обрушил сокрушительный удар сверху кулаком.
   "Как не красиво! Как низко и не красиво!"
   "Да ладно! По хрену..."
    "Самураю! Такое!"
    "А я первопроходец. Кому-то первому нужно же это сделать! Вот, я и первый!"
   У "голубя" подкосились ноги. Он что-то невнятное рыкнул ртом и рухнул на землю без чувств.

   На субмарине "Курск", перечисляют численный состав - каждого по присвоенному званию и должности. Фамилии ни о чём не говорящие, ничего не значащие, пустые, как воздух выпущенный из пустой бутылки из-под шампанского, незная для чего закупоренной обратно.
   Олег хочет вспомнить хоть одного, которого звать также как и его. Не помнит! Затем образно представляет глубину, на которой затонула лодка и растягивает её по своей горизонтали, чтобы сопоставить свои же шансы на то, что, хватит ли ему воздуха, для того, чтобы успеть всплыть, если не захлебнётся.
   "Приехали!"- Думает он и снова возвращается к этой женщине.

                Глава  24
   Это когда в одном месте потух свет, потом загорелся, а ты уже в другом.
   "Ага! Знакомо..."
   "Что, серьёзно. Ну ты блин чувак!"
   "... раз как-то подшутили надо мной. Ну, в лагере, в туалете, ночью сидел и кто-то свет выключил. Обосраться!"
   "Подумаешь!"
   "... подумаешь!!! До корпуса метров тридцать... не-е-ет, больше..."
   "... "
   Словно церковный колокол, бум-ум-ум-мм. Бум-ум-ум-м-м! Один раз, а эхо на десятки и не удаляется, а просто период между звоном растягивается до бесконечности.
    Уж и не ведаю я сколько был в отключке. Тот тип от души приложился к моей башке. Или кто там был ещё. Как-будто специально за спиной стоял, знал, что я буду там и поэтому караулил меня. Удачно.
   Мне показалось, что я умер и возврата назад уже нет.
   Не смешно!
   Как мне могло показаться, если я в отключке? Странно! Странно то, что я думаю так. Первое ощущение не могу даже назвать болью, а также ни звуком, ни цветом... Близким по названию, я назову это зависание в переходе. В каком? Сам не могу ответить... Нужна помощь. Хочется вернуться назад, но настойчиво тянет вперёд, при этом, что-то задерживает. И вот тут-то тебя как бы разрывает на две части...
   Как-то так!
   При потере сознания мне привиделся давно умерший отец, а я там был маленький-маленький. Он взял меня на руки, а они такие холодные, как-будто он их держал в ледяной воде. Но через этот холод я всё-таки чувствовал отцовское тепло, его отцовскую любовь, которую не дополучил в полной мере. Жилистые предплечья поросшие чёрными волосами и закатанные рукава рубашки до локтя, мокрые, то ли от пота, то ли ещё от чего-нибудь, источали живое и родное притяжение, как к чему-то святому.
   Далее он усадил меня на высокого коня и стал тихо водить по кругу, как бы приучая к верховой езде. Я, что было сил вцепился в гриву коня и крепко держался, чтобы не упасть. Сжатые кулачки немели от натуги - я  наклонялся к потной шее и с такой высоты мне виделся мир по-другому, нежели с того роста, которого я был на тот момент. Я, можно сказать, впервые заглянул за наш двор и широта охватываемого моим взором пространства, напрочь разорвала тот узкий круг, что был прежде. В свои неполные шестьнадцать месяцев я уже представлял бескрайность нашего края и с детским упоением воспринимал всё то неизведанное и тайное, что может храниться за всем этим.
   Мне так страшно было сидеть на такой высоте, но и в то же время было хорошо, что я словно заново переживал своё детство. Отец держал коня за повода, а другой рукой придерживал меня за ногу. Потом сделал шаг в сторону и отпустил повод. Свобода предосталенная мне, расслабила руки и мне казалось, что я уже сам могу управлять этим большим животным и куда я укажу, туда он и пойдёт.
   Этот отрезок времени я стал помнить так, как это было бы взаправду, только голос отца был какой-то отдалённый и шёл он, словно преодолевал большое, просто огромное расстояние.
   Отец кричал мне:
   -Яшка, держись, слышишь, Яшка! Держись!
   Его бороду колышит лёгкий ветерок, а черепная залысина блестит от солнца, чуть скрытого за серым облачком. И седина - я не помню, чтобы отец был седым, но сейчас я бы притронулся к его бороде и седым волосам. Пожал бы ему руку. Поговорил бы...
   А я только в ответ ему шумлю:
   -Батя! Батька, быстрее, быстрее,- вместо того, чтобы плакать, я закатывался заразительным смехом, прижимался головой к гриве и откидывался назад, стараясь не упускать из виду отца. Конь послушно ступал по песочному полу, довольно фыркал и шлёпал хвостом.
   Вскоре на место страха пришла уверенность и мне захотелось, чтобы конь ещё быстрее стал катать. Я усердно бью ножками в крупные бока жеребца и толкаю его своим маленьким тельцем. Так и вышло; ход усилился и я начал подпрыгивать и вот, уже лежу головой на гриве. А разящий запах пота и конского навоза, налаживает тот отпечаток моего совсем юного детства и разделяет грань, на до и после...
   Потом я как-будто взрослею, страх вовсе исчезает, кажется вздором и получается так, что он причина моего смеха, нежели состояние быть застатым врасплох за чем-то неприличным. Я выпрямился и отпустил гриву, а после развёл руки в стороны и зашумел:
   -Батька, папка,- в тот момент мне было так хорошо, как не было никогда. Никогда!
   Как-будто в руках, прижатых к груди, у меня сидело много голубей и ждали когда я их наконец выпущу; я пригибаюсь и на выдохе выпускаю стаю на свободу. Звук хлопающих крыльев, эхом разносится по округе, их слышат все, кому не лень...
  А за отцом прятался Януш. Почему он прятался, или он просто так стоял, что мне казалось, что он не желает, чтобы я его увидел. И всё же... Он бросает в ноги коню овёс несколькими горстками, но не смотрит, будет ли тот его есть. Он старался бросить его немного вперёд, чтобы конь видел.
   Я совершенно не понимал этого всего значения. То есть видимое мною, было не больше чем зрительным восприятием, как-будто листаю понравившуюся мне книжку, отрывисто читаю текст, но смысл уловить никак не могу. Прочитанное перемешивается между собой и получается... каша из топора, а не борьбой за участие в этой сцене. Оно было живым напоминанием и давно ушедшего детства, но плотно завязшим в моей памяти, тугими корнями и я по собственной воле никак не отпущу их. А зачем?
   Ясное видение продолжалось не долго; вдруг мой отец стал как-будто медленно удаляться от меня всё дальше и дальше, сжимается в кружок, в точку и вот я его почти не вижу. Конь также катал меня, ни быстро, ни медленно, и я только слышал голос отца, где-то далеко-далеко.
  -Яшка, держись, сынок! Держись крепче, Яшка,- и уже совсем еле-еле до меня донеслось,- я тебя выручу, держись только!- Больше я ничего не слышал и не чувствовал.
   А Януша как и не было. Он мелькнул, как на прощание посидеть перед дорожкой... Вечной дорожкой.

   Небольшие покачивания моего тела понемногу приводили меня в чувство; как-будто убаюкивали перед сном. Но не спать хотелось, а... Я не хотел возвращаться. Полуоткрытыми глазами я видел пятки солдатских берц. Меня несли, перекинув через плечо, как мешок с чем-то нехорошим. Дерьмом наверное. От полученного удара по голове я снова не понимал что произошло,- почему меня несут в таком вот положении, почему у меня так сильно трещит голова. Почему сравнение с дерьмом, первое, что пришло мне на ум.
   Догадок не было. Так же как и версий того, что намеченное не состоялось, а скорое будущее возвращалось на совсем в нежелаемое прошлое и вот... Ах! Да! Потом медленно всё стало становиться на свои места. Все мои попытки с бегством потерпели полное фиаско.
   Крах!
   От отчаяния у меня потекли слёзы, сами собой. "Люблю ли я плакать,- спросишь ты меня,- а как можно любить делать то, отчего приходит боль, страдания и... Как можно любить плакать..." И как мне было жаль себя в эту минуту! Я словно раздвоился и теперь один "я", сопереживает другому "я". Беспомощность со всех сторон окружала вонючими берцовыми ботинками с липкой грязью и глиной.
    Дождь! Шёл дождь...
    Сквозь него я слышал их голоса,- злые, но в то же время довольные, полные победы и торжества. Ликование сторожевых псов заливистым лаем гуляло среди этой своры ещё долгим и мокрым эхом. Псы! Предстоящая встреча с хозяйкой, будоражила их высунутые языки, и они как-будто хотят запрыгнуть один на другого, покусывая в то же время и обнюхивая под хвостом. Они ждут большие куски мяса и прогулки без поводка. Псы!
   -О Боже,- еле слышно простонал я,- всё кончилось!
   Меня никто не слышал. Что может быть ещё страшнее...
   На ходу меня частенько поправляли; выбирая момент, человек останавливался и резко меня подкидывал. А бывало, перекидывал на другое плечо. От этого движения я испытывал непреодолимую боль в области живота и поэтому слегка постанывал. Звук получался словно что-то булькало внутри меня и хотело выбраться наружу. От моего стона люди нёсшие меня, весело ругались, а иногда посмеивались над моими страданиями и передразнивали их.
    Наверно, в это время никому не было так плохо и одновременно обидно, как мне. Ещё это моё идиотское положение головою вниз нисколько не придавало мне удобств, даже больше, вызывало рвоту. Периодически открывая и закрывая глаза, я заметил, что уже рассвело и их тени, отражаются на влажном сорняке. Даже туман удалось разглядеть; густой пеленой, словно двери он закрывает тот коридор, от которого уносят меня, и его сырость, стелющаяся на мою голую спину, также на них и на землю. Как приятен этот предутренний холодок и выйти бы ещё разочек босиком на мокрое от росы крыльцо и повиснуть на скрипучем навесе. Сорвать бы с яблони ещё не поспевшее яблоко и раздавить волосатую гусеницу.
    При новых приступах внутренней боли я терял чувство реальности и впадал в забытье. А когда в очередной раз меня подкинули, то меня стошнило прямо на спину и ноги тому, кто меня нёс. Единственное, что мне удалось запомнить, это как меня скинули на землю, при этом сильно ругались и я снова, уже в который раз, вырубился.
   Там темно. Точно! Это можно ощущать, но не чувствовать. Хотя могу ошибаться в местах постановки слов. Понятливый поймёт, недалёкий...
   Когда я в очередной раз пришёл в себя, то вокруг меня было уже совершенно светло. Я лежал на левом боку, а моей спине было тепло-тепло. "Ну что, себе на спину тёпленьким наблевал?"- " Да нет!" За своей спиной я слышу приятное потрескивание костра. И дымок. От него-то и было тепло. Пытаясь сесть, я увидел, что укрыт какой-то тяжёлой и вонючей от конского пота телогрейкой. Тяжёлая блин, словно наполненная водой, либо ещё чем-то. Очень сильно болела голова, правой рукой на затылке я нащупал огромную шишку, чуть ли не с величину моего кулака. Представив себе, как всё это выглядит, с последующей вмятиной на черепе, я поёжился.
     Потихоньку, с силой  повернувшись лицом к костру, я сел, свернув ноги калачиком. Чтоб было легче, глаза держал закрытыми, а дышал ртом, потому что конский пот вызывал раздражение - от него же головную боль. Сквозь густой утренний туман я различил стадо пасущихся коров, важно мычащих себе под нос и неспешно пережёвывающих травку. Разнопёрстные животные забавно двигали нижними челюстями; на некоторых на шее висели звонкие и глухие колокольчики. Мелодичный перестук, таял в туманной тиши - резкая смена кадра, назло кому-нибудь...
   Картина неизвестного художника и без названия; не важно - сюжет прямо в тему и впервые я не хочу ничего менять. Снова несколько колокольчиков отзываются по внегласной перекличке животных, создавая иллюзию начала какой-то неизвестной мне сказки, с обязательно счастливым завершением. И хочется сюжет пропустить мимо внимания и оказаться там, у самых титров.
   Я снова ничего не понимал - как  здесь оказался и что тут делаю. Припоминаю положение вниз головой и перепуганного до смерти Колю. Потом ничего. Совсем ничего. От видений отца и Януша, я отталкиваюсь как от трамплина... Нет! Как от стенки, иллюзороной, но стена, по своей сути - пустота и получилось, что вместо толчка, я провалился сквозь.
   Где мои захватчики и почему меня положили возле костра, заботливо укрыв потеплее. Мне только понятно, что я не во вражеском стане, а где-то у друзей. Я даже улыбнулся такому необычному повороту событий и почувствовал боль в челюсти и в левом боку. Она отзывалась по всему телу как током... Вот так судьба ко мне,- то повернётся, то отвернётся - и снова, то передом, то опять хвостом вильнёт. И так несколько раз подряд. Играется!
     Мои думы прекратил топот копыт, несущегося на полной скорости в мою сторону коня. Любые резкие движения вызывали нестерпимую боль в моей голове и поэтому шевелился я медленно и не спеша. Даже повороты зрачков, причиняли боль и страх, что внутри головы может что-то порваться, или сломаться, жизненно важное. Не успел я повернуться, как конь уже остановился около меня, а всадник, резво соскочив с него уже шёл ко мне. Почему-то мне не было страшно, и даже не интересно - напротив, простая скромная обстановка вызывала только доброжелательность и необязывала ни к чему. Да, мне так казалось и это не из-за того, что меня несколько раз за ночь стукнули по голове.
    Всадником оказался наш деревенский пастух Степан.
    -Ну что Яшка, живой?- бодро спросил меня Стёпа.- Крепко же тебе, наверно досталось.
   Звонкий голос пастуха звенит в ушах и я зажмуриваюсь. Он сдержанно смеётся, как-будто я извалялся в луже, специально для потехи. Простота его слов нисколько не напрягает, наоборот, хочется ещё пошутить, чтобы как бы закрепить... своё спасение.
  Я спасён.
  Тут-то мне стало ясно, кому я должен быть благодарен за своё спасение. Сомнений нет - иначе кому? Я снова невольно заулыбался и отвернулся в сторону от... стыда. Странное, но в то же время интересное словочетание "улыбаться от стыда", значит загнать на лицо краску и должно пройти какое-то время, чтобы вновь стать в норму. В детстве по-моему все так и жили. Но множество до сих пор от этого ещё не избавились, считая, что таким вот образом, они остаются детьми.
   Вот и я улыбаясь, вдыхаю пары утреннего костра и... кашляю как астматик.
   На костре греется кипяток. Степан бросает заварку и теперь тянет приятным, травяным отваром. Лопающиеся пузыри падают в огонь, шипят как змеи и злятся как голодные собаки. Вижу, как от телогрейки исходит пар, но я даже вдыхнуть его боюсь, ради того, чтобы не задохнуться до смерти от смешения запахов.
   Степан палкой снимает котелок и ставит перед собой. Пальцами через порванные кеды  ощущаю жар, но по телу бежит озноб и слабость. От счастья не умирают, но я бы не отказался... В это время Степан откуда-то достаёт алюминевую кружку, наклоном котелка наливает в неё заваренный чай. И протягивает мне.
    -На попей. Думаю так легче станет.
   Жилистая кисть слегка подрагивала, а взгляд в полоборота повёрнутой головы, малость косил и смотрел не на меня, а как бы в сторону. Я взял из его большой руки маленькую посудинку и прежде чем сделать несколько глотков, он бросает в кружку два кубика рафинада. Жёлтенькие на цвет квадратики, быстро растворяются. Чай был не очень сладкий, но это пустяки. Чем-то отдаёт травянным, мятным; ощущается медленный поток через язык, гортань, прямо в желудок.
   Степан теперь для меня поменялся, и теперь виновным в нашей ссоре считаю себя. И теперь спасение, для меня будет сочетаться с конским потом и навозом. А ещё с горячим чаем, перед дневной жарой.
   Всегда есть место, где и чем загладить вину. А ещё время, так милосердно даримое нам Всевышним, в которое необходимо успеть всё сделать правильно. И пока я лично не знаком с Ним,- а знакомство неизбежно,- в этот самый момент, я решил, что со Степаном дружу и больше не ссорюсь. Так-то он хороший парень и даже вчера, когда подъехал на коне к моему двору, он готов был к общению. Не то, что я!
   Вновь краснею от стыда... Пережидаю время, чтобы краска сошла.
   Я немного распахнул телогрейку и вытянул вперёд ноги. Новые кеды стали старыми; отваливалась пятка и в подкладках набилось земли и глины - следствие попадания в могилу. Да ещё шнурки и дырки для вдевания их, с железными колечками, которые отвалились и болтались впиваясь в кожу, оставляли следы вмятин до крови.
   Мне было так приятно сидеть у костра, с новым, хорошим человеком и не знаю почему, я так радовался этому; я ощутил, как на меня сверху опустилась благодать в виде белоснежного пера и скрылось за воротничком... телогрейки. А потом будто бы понял, что мне подарили жизнь, как бы заново... и надо задуматься над ней, и понимаю это... Только вот над чем в первую очередь? Счастье, пусть и мелочное, так притупляет, развязывает... Огонь бежит по жилам и не смотря на болячки, тело будто заново возрождается. Оно вдыхает эту благодать и получаемое разносится по всем точкам и кончикам в полном объёме. Ровно столько, сколько нужно.
   -А я выхожу на луг коров пасти,- как бы невзначай начал рассказывать Степан,- глядь, а в полумраке тумана, от нашего погоста, группа каких-то людей передвигается. Да таким быстрым шагом, что я сразу заподозрил что-то не ладное. А у одного из них ещё и мешок через плечо...
   Он говорил высоко подняв брови и когда, почти на каждом слове поворачивался ко мне, его взгляд был направлен в другую сторону. Так он придавал словам весомое значение и предел серьёзности. Потом Степан словно замер, переваривая сказанное и наверно думая, как дальше строить план речи, не меняя при этом мимики лица.
   Я в первый раз видел его таким серьёзным и возбуждённым, словно прорвало. Его замкнутый внутренний мир, ища чашу для переливания, наконец-то наклонился и освободил некоторую часть накопившегося. Сказать про него, что он дурак, у меня не поворачивается язык, а сказать, что он не такой как все, то же самое, что и дурак. Вот я и незнаю, как отнестить к его словам, а особенно, к выражению лица.
   Мне хватило ума лишь кивнуть, но при этом не смотреть ему в глаза.
  Степан резко вышел из забытья; он достал вторую, точно же такую кружку и налил себе чаю. Потом поболтал жидкостью и, отпив немного, продолжал:
    -Ну думаю, из Синяевки воришки. С нашей деревни добро тащут, сволочи. Помнишь, как раньше... А, ну да! Ты ж не местный. Так вот, решил догнать.- Он по-ребячьи, озорно хохотнул и также высоко задрав брови и смотря в сторону, продолжил.- Да так сказать, наказать, чтоб не повадно было сволочам.
   Вторым глотком он допил свой чай и тут же налил себе ещё. "Нервничает,"- подумал я и возможно был прав.
   В Стёпе проснулся вкус азарта к пересказыванию события, при чём очень сильно, которое его впечатлило, на фоне полного бездействия жизни вокруг него и отчуждённости от населяющих его индивидов. Мне уже страшно было представить как он будет себя вести, если его не остановить. Но как?
   И на самом деле, я для него скорее объект выслушивающего, нежели прежде спасённого. Но это тут ни при чём. Движения его рук были немного корявыми, цепкость, которую я раз испробовал на себе, так и хотела смять в комок дореволюционную железную кружку, превратив её в ком. Стёпка словно оберегал меня; как маленький мальчик, не имеющий своих собственных игрушек, найдя такую, крепко сжимает её и даже жертвует тем, что боится раскрыть ладонь и посмотреть на неё. Дабы кто не увидел и не отобрал.
   -Так вот, догоняю я их... А они-то меня издалека заприметили. Сначала вроде бы остановились и насторожились. Я малость вструхнул, вдруг они не одни и другая группа где-то по-близости - надоют ещё мне...
   Смеётся, опуская голову, но я-то на сто процентов уверен, что Стёпа не из таких.
   - Но один из них, и наверно это был их главарь, что-то кричит мне, рукой машет, угрожает. Я разозлился... Ну в общем, я налетел как... незнаю... Тут ещё Соловей, на дыбошки встал и может напугал их... И я их без разбору, кнутом и посёк. Всех четверых,- он так интересно махнул рукой, сверху вниз, словно топором. -А тот, что главарь наверно, смешной какой-то. Представляешь, вцепился зубами в мой кнут.- Снова смеётся.- Так я его как кулаком по башке треснул... Такие искры посыпались, крупные,- и сжимает кулак перед собой.
   Степан высморкнулся в сторону, а глаза сияли как у ребёнка и так между прочим, продолжал:
   -Гляжу-то, а вместо мешка-то, человек лежит. То ты оказался,- он с улыбкой поглядел на меня. А я такой маленький, такой щупленький перед ним, так и крутится песня на языке:
               "Небоскрёбы, небоскрёбы,
              А я маленький такой.
              То мне грустно, то..."
    Степан прервался, чтобы сделать ещё несколько глотков и, что-то поправив за воротником, говорил спокойным голосом:
   -Я их ещё по разу всех секанул-то, кнутиком, когда они были уже в отрубе... Да, у них там один какой-то странный был, вроде как напуганный чем-то, чокнутый короче. Я уж подумал, что с ума сошёл и дюже его не бил. Лишь тебя взвалил на коня и сюда привёз, к стаду по-ближе. Домой везти не стал, думал мол, пусть здесь оклимается. А посля и сам дойдёшь, правильно?- Толкнул он меня плечом.- Скотину-то не брошу!
   -Всё правильно,- подтвердил я, поглаживая свободной рукой голову.
   -Жену, твою страшусь,- проговорил он другим, тихим голосом,- словно военная баба, как из кино. Страшусь! Вот и не повёз.
   Я понимающе кивнул и не спеша тоже допил остаток чая. После чего Степан быстро выхватил у меня из руки кружку и налив ещё, снова протянул мне. Котелок был наполовину уже пуст. Я понял, что рассказ не закончен. Исходящий пар навеял тепло и домашним уютом и поэтому пью с удовольствием и слушаю. Совершенно не важно, что стенки и дно кружки, черны от заварки, а в некоторых местах, плёнка болтается в жидкости. А я-то по натуре, брезгливый. Только не сейчас; прямо грязными пальцами, терпя кипяток, вынимаю накипь, стряхиваю её наземь и продолжаю пить.
   Степан смотрит в точку, в земле и не отводя глаз, говорит:
   -Баба там была, уж красивая зараза... Я её заметил а посля, уже когда засобирался тикать. Она на меня ружо наводит и говорит... Уж не вспомню, что она там говорила... от страха все яё слова повылетали из головы... Вот помню, держит ружо, а дальше не помню...
   -А дальше, дальше,- с интересом спрашивал я.
   -Дальше? Дальше я её кнутом "шшхлишщь"... Не-е, не по лицу. По ружу! Она как вскрикнет, как за орёт как свинья недорезанная... Ружо выронила. Я опять кнутом, теперь только в холостую, перед самой её рожей "шшхлишщ"...
   Он повернулся назад и достал какой-то предмет.
   -Вот, прихватил с собой трофеец. Вот шо с ним теперича делать, ума не прилажу...
   В его руке оно смотрелось как детская игрушка, но и обращаться, он также с ним не мог; заглядывает в ствол, направляет дулом на меня...
   -А оно заряжено? -Спросил я.
   -А шут его знает,- ответил он и продолжал делать то же самое.
   -Дай мне. Посмотрю.
   Тяжёлый приклад из тёмного дерева, пахнет болотом. А железный ствол - ещё тёплый.
   -Отдай мне, Стёп!
   -Табе зачем,- спросил он нахмурившись.
   -Уток стрелять. Да куропаток...
   -Да шут с ним. Бяри! С плеч долой, чёрт с ним...
   Немного посидев молча, он спросил:
    -А ты как у них-то оказался?- Стёпа виновато пожал плечами и поджал нижнюю губу к верхней.
    Мне ужасно стыдно было слышать такой вопрос, но ожидал и поэтому должен был ответить.
    -Да вот, бес попутал Стёп. Вывела дорожка кривая меня, бедолагу, на своих неприятелей... Сам незнаю, что думать по этому поводу.
   Так вот виляя, крутил я, вертел слово на слово, отвечая Стёпе, но он меня перебил.
    -Ну не хочешь говорить, не говори,- сказал равнодушно Степан, но оттенок обиды, я заметил.- Главное, ты теперь в безопасности... Правильно?
   -Правильно.
   Я жму плечами от того, что ничего другого сказать не могу. Воцарилось какое-то неловкое молчание, и я понимал, что Стёпу надо как-то отблагодарить за спасение, и поэтому проговорил:
   -Слушай, Стёп, вот что я хотел тебе сказать...- Я всё ещё мялся от неловкости и подбором нужных слов, как нежная и послушная до неприличия девочка.- Ты очень сильно меня выручил. Не знаю, если бы не ты, что бы они со мной сделали... Звери!
    -Да ладно, не напрягайся Яшк,- резко, но по-доброму оборвал меня пастух, но было заметно, что он доволен собой и сейчас это довольство выльется из него целым чаном счастья и бурным потоком сладкой воды.
   -Всё равно огромное тебе спасибо и знай, что я теперь твой должник.
   Я пытался остановить чуть не прорвавшуюся цистерну через искусственный кардон. Степан покраснел как рак, что аж на месте заёрзал как жук в навозе. Он наклонился на одну сторону и почесал половинку задницы; тугие, как стальные прутья пальцы, тёрли засаленные брюки, а я невольно почесал свой кадык.
    -В общем, если будет нужна моя помощь, обращайся ко мне к первому. Хорошо?
     Я его по-дружески хлопнул по плечу, словно по бетонной стене. Степан как ребёнок застеснялся, а я, допив остаток чая, вернул кружку ему. 
   -Спасибо за чай. Словно в гостях у тебя побывал.
    -Может ещё?- Сразу же предложил он, на что я молчком отмахнулся.
    Сам Господин случай, проходя мимо, любезно остановился и... вмешался. Нет! Сначала он поднял свой цилиндр и остановив на мгновение мимику лица, отсалютовал доброе здравие. Затем снял по одной перчатки, немного наклонившись вперёд и красиво подвесил свою трость на локте. При этом он мычал какую-то красивую музыку - никак не могу припомнить какую - и закончив с перчатками, подошёл ко мне. При таком упоминании, мне почему-то вспоминается дядя Стёпа, из детского стихотворения про высокого милиционера. Я его видел-то, всего один раз наверно, но как он мне запомнился, до сих пор для меня остаётся загадкой. И что главное - как он ассоциируется с интелегентом в цилиндре.
   Да по-фиг! Дядя Стёпа, оказался тем самым Стёпой, которого я знал, и ладно. Одно я понимал и знал, и твержу это уже не в первый раз, что сейчас нахожусь в полной безопасности и ещё раз повторюсь, если бы не подвернулся Степан, они бы меня даже из самого дома, из постели бы вытащили за волосы, за шкуру, и тогда... Тогда досталось бы и Любаве, и чего может быть хуже, младенцу Яну. Уж крепко я им насолил, разворошил осиное гнездо, в самое неподходящее время. Да и некоторых из них покалечил, так, что может и не зря со мной такое твориться. Они бы всё-равно меня достали!
   Как знать, как знать! Только сам Господин случай под именем "ВНЕЗАПНОСТЬ", стал синонимом моего... возвращения. Оно вторгнулось сюда от третьего лица, без какого-либо приглашения с обеих сторон, дерзко, и показало своё лицо... Степан не очень-то фотогеничен и как собеседник тоже, отнюдь... Всё дело наверное,- могу конечно и ошибаться,- в непредсказуемости этой самой, "ВНЕЗАПНОСТИ". Подсылает тех, кого не ждёшь, но от них столько пользы, что безгранично удивляешься, вдруг неожиданному повороту... события и его разрешению.
   Я сидел и молча радовался жизни. И хоть моя голова сильно болела, и искрами из глаз была осыпана долина, из которой меня вынес Степан, я искренне был доволен теперешним своим положением. Последнего боя не будет, точно - ринг-анонсер, звучно оповестит нетерпеливую публику о завершении вечера и также звучно с ней попрощается. Потушат свет и при тусклом свечении какой-нибудь одной лампочки, старая уборщица будет в полголоса выругиваться в адрес зажравшегося зрителя, бесцеремонно мусорящих себе под ноги.
   Мерное мычание коров, особой, невидимой пластиной стелился поверх серого тумана и тоже создавал видимость защиты от... Степан в это время копошился возле своего коня, что-то там поправляя, пыжась, сжимая в струну губы и пыхтя в полголоса выдавливая букву "А". Потом он повернулся ко мне и сказал:
    -Слушай, Яшк, насчёт помощи...
    -Да-да,- приветливо отозвался я.
    -Слышал, дед Иван умер?
    -Как же, как же! Ко мне вчера вечером Гришка с пацанами подходил - он и сказал. Они как раз с кладбища возвращались. Могилу ему копали. Ты же сам их видел, около моего дома.
    Стёпа некоторое время помялся переваривая что я сказал, а затем продолжил:
    -Они меня просили помочь, ну, чтобы деда Ивана, похоронить. А я-то, сам видишь, работаю. Сходи вместо меня, а то они пьяные черти - наверно, не справятся сами. Не хорошо-то как!
    -Да не вопрос,- ответил я, оборвав его как на полуслове, а то он начинал нервничать. Я был рад, что хоть этим могу отблагодарить его. Искренне рад.
    Степан задумчиво прошёлся вокруг костра. Блики отражались на его потном лице, выступающие скулы обросли рыжей щетиной, а потрескавшиеся губы, шевелились в такт его, текущим как река, мыслям.Туман уже практически рассеялся, и было видно всю нашу деревню. Крайние дома ещё скрывались в дымке и даже кружок солнца, с трудом обозначался поверх самых высоких домов. Видимое было похоже на сказку, на какую - не важно, даже не стоит упомянать; она присутствует во мне, может быть в нём и я даже могу предположить, что мы с ним видим одно и тоже... Дальше хочу что-нибудь услышать, навроде того, что меня кто-то позовёт, или спросит о чём-нибудь. Или просто, так между прочим, произнесут моё имя не во зло, а по добру. Сознание требует общения и кто меня сейчас позовёт, или что-нибудь спросит - вообще не важно, и никак не меняет сути...
   Я вижу начало. Но прежде чем сделать первый шаг, хотелось бы, чтобы чистый лист, был без пятен от предидущих исписанных листов. Нужность присутствия там, где я сейчас есть, задаёт сознанию колкие вопросы и если их не решить сейчас, начало может омрачиться старыми ошибками.
   И вот боясь пошевелиться, я спрашиваю Степана:
   -Скажи Степан, почему никто не любит цыган?
   Неожиданно, прямо в лоб из-за угла. Хотя ответ мне был известен с тех самых пор, как меня мальчишкой гоняли то с рынка, то с автовокзала, то с приёмного покоя районной больницы, где я хотел согреться или подлечить разболевшийся живот. Я не мог, а точнее не получалось у меня назвать правильно это - вот, хотел, чтобы мне кто-нибудь это и озвучил. Попался Стёпа.
   -Незнаю. А почему ты решил, что цыган никто не любит?
   "И вправду, с чего я это взял. Зачем спросил..."
   "Гмм-м!"
   -А что так, не видно?
   -Зачем злишься, Яшка?! Ты же не такой на самом деле. Зачем притворяешься.
   Я не ответил, потому что отчасти Степан прав. Он взял длинную палку и пошурудил ею в костре, а после проговорил:
   -Я вот думаю всё про деда Ивана. Представляешь, ему было сто три года. У него должно быть и правнуки взрослые и праправнуки есть. Может кто-нибудь из них уже умер. А он ещё был жив. Неверится...
   -Что, а разве близких родственников у него не было?-спросил я.- Дяди, тёти. Двоюродные, троюродные. Четвёртым коленом, пятым. Кто-то же должен быть. Как же можно забывать старых людей, тем более родственников. Целая эпоха живым примером - хочешь, просто смотри. Хочешь - спрашивай. И узнавай, узнавай, узнавай сколько хочешь...
   -Смешной ты Яшка! Взаправду. Скажешь тоже, четвёртое колено.- Тихо смеётся себе под нос и продолжает,- да правнуки где-то в городе живут, а как с ними связаться, никто незнает. С ним же в последние годы почти никто и не общался. Всё время один жил.
   "Один",- подумал я про себя.-"Как мне это знакомо."
   Мы оба замолчали, думая и смотря на языки догорающего костра. На просеянном небе, чуть по-выше горизонта, медленно выкатывалось солнышко, одновременно принося за собой жару и слёзы... Я тут же вспомнил вчерашний вечер, когда с нетерпением ожидал наступления темноты, чтобы уйти на дело. И как же я рад теперь видеть этот оранжевый шар, без которого ничего бы не было на этом свете! Как же я был вчера глуп и неразумен, что желал по-скорей избавить землю от его невыносимого жара и плетей! Какое же всё-таки счастье осознавать преимущества смены временных поясов и жить с ними в унисон!
   "Вот оно счастье,- думал я про себя,- увидеть утром солнце и просто порадоваться ему".
   Я снял с плеч Степанову телогрейку и аккуратно сложил возле себя. С меня сняли, словно пару мешков с цементом и сказали: "Ну чего расселся? Вставай и лети, голубь!" Аккуратно сложенные крылья за спиной, так прилипли к телу, я так ими долго не пользовался, что по-началу не мог ощутить их как одно из членов своего тела. Но немного усилий, немного натуги и я освобождаюсь ещё от дной пары мешков с цементом, и громкие трепыхания будять во мне великую птицу.
   Жаль Степан не видит моё перевоплощение, но прежде чем улететь, я обратился к нему:
    -Слушай, Стёп, мой хороший человек! Ты уж никому не говори про мою историю. Ни надо никому знать мои тралли-вали.- Я сморщился под давлением собственных слов и даже наверно глаза зажмурил, чтобы не видеть своё... нет, не падение, а спотыкание. Как бы показал себе своё... Не хочу обозначать это словом!
   -Да, конечно Яшк. Я же всё понимаю,- ответил пастух и странно как-то хмыкнул, что я посмотрел на него.
  Пастух в обеих руках держит железные кружки, из которых мы только что пили чай. На краю одной из них скапливается тёмно-коричневая капля и он напряжённо ждёт, пока она упадёт. Я тоже жду, смотрю косым взглядом и дожидаюсь...
   -Пусть это будет нашим с тобой секретом. Лады?- предложил ему я, увлечённый земным притяжением.
   -Да я уж всё забыл,- ответил мне Степан тем же тоном. Потом он снова хмыкнул, только по-громче и усердно ждал новую каплю.
  Заматеревшая на старых дрожжах сталь, может выдержать всё то новое, что теперь сметает с земли совсем ещё недавнее прошлое, которое не прошло проверку и даже срок годности не истёк. "Старое лучше,"- упорно твердят старики и в чём-то они правы, в чём-то они маяки; никто же не задумывается на чём держится прижившееся мнение о том, что накопившееся обязательно когда-нибудь прорвётся. А ожидающему и стучащемуся в дверь, наверняка откроют. "Старое лучше!"- подтверждающе скажет последний из стариков и умрёт... Падающие с лопаты горсти земли в яму, гулко бьют о крышку гроба в надежде разбудить покойника, чтобы продолжить разговор. Но нет! Унесённое в могилу, канет в небытие, на радость скептику и на догадку историкам.
   Недождавшись падения, Степан поднялся и направился к своему коню. За широкой и сутулой спиной совсем не видно головы, как скала - не видно верха, даже выступа для опоры. Скала движется и попробуй угадай, где в очередной раз она остановится и какой из пришибков, навроде меня, разобьёт об него голову.
   Пока он шёл, его конь начал фыркать как большой, обдолбанный кот и скалился здоровой желтизной своих зубов, словно приветствуя хозяина. Заметив на себе внимание, тот затопотил на месте и стал шлёпать здоровенными губами, в такт глухим ударам о землю копыт. А когда хозяин приблизился, конь, задрав высоко морду, хотел сверху наверно сильно ударить его, или укусить; верхняя губа задралась до дёсен, а выпученные глазища, налились кровью в перемежку с молоком . Но хозяин знает повадки своего животного друга и сжав крепко удила, приструнил непоседлевого озорника, прижав его морду к своей. А потом так гладит по гриве, по белой переносице, нежно, что-то шепчит и даже один раз поцеловал его меж ноздрей.
   Степан вот так просто отключился от меня; он смотрел теперь на меня как в пустоту - в пустоту конного мира, продолжая бесшумно шевелить губами, и когда ему что-то там представлялось, он замирал на месте, видимо для того, чтобы запомнить пришедшее на ум. Конь встряхнёт головой, хвостом от назойливого насекомого и вернёт хозяина к себе.
   Стадо медленно удалялось, будто знало, что время уходить дальше; пришло время набирать надои, гулять с быком-осеменителем, чтобы через несколько месяцев принести приплод, а то и два. Это Степанов мир, его стадо; он раз в него вошёл и забыл где выход, а потом смирился, и вот, он им теперь и папка, и бык, и директор. Он сейчас уже получил свою дозу от другого, закрытого для него мира, и насладившись им, вернулся к себе.
   Я понял, что и мне пора идти; я здесь лишний, а может даже и помеха, заноза на открытой, рабочей ладони, что и молоток не удержать, ни ложкой в рот покложить. А ещё скоро проснётся деревня, и в таком виде показаться односельчанам не входило в мои планы. Я поднялся и преодолевая лёгкое головокружение, сказал пастуху:
   -Пойду я потихоньку, покимарю, а то скоро вставать и идти надо будет.
   Это прозвучало как-то отрешённо, словно не имело никакого смысла как для говорившего, так и тому, кому сказанное предназначалось. Степан не обернулся... Местный "Алёша Попович" затерялся среди пятнистых Бурёнок и только высокий загривок его жеребца, вёл мой пристальный взгляд за ним.
    Я ждал, но пастух ничего не ответил, уж больно он был занят своими пастушьими делами. Я некоторое время ещё искал его глазами, даже двинулся с места, но только услышал:
      Ой да, разбушлатилось солнышко!
     Ой да, потеряло головушку!
     Налетели тучи, ой да чёрные,
     Поскрутили лучики, то ровные...

        Ой ты Княже, ой спаситель ты наш,
      Заступись! Не скупись ты на милость.
      Разгони ты духом, силу темнюшку,
      Освободи ты наше солнышко...
   Хороший голос - ничего не скажешь. Я опустил голову и медленно пошкондылял к деревне. Когда он стал дальше петь, слов было неразобрать, только гласные окончания, да начальное "Ой да", да "Ой да..." Стёпиного фальшивого баритона. Он ушёл и ночь кончилась.
   Луг с деревней, пересекал проточный ерик, так среднее, что-то между ручьём и болотом с тиной. Но весной разливающийся до ближних дворов, что и в хаты заходит и домашнюю скотину топит. В низины заходит рыба, хоть рыбач, а с нею и другие - грызуны там всякие и даже змеи. Зато к осени так высыхал, до полного исчезновения воды, без остатка. Через него был небольшой деревянный мостик, узкий, что двоим одновременно не пройти. Сейчас он напрочь был заляпан свежими коровьими лепёшками и столькими же вчерашними. Пролаживая путь, я держу горизонталь, как циркач проходит над пропастью по натянутому канату. Сохранять баланс, это не годы тренировок и подсказки тренера - твой тренер жизнь и все называют её жестокой. Но фокус не том, чтобы промахнуться и оступиться и вляпаться, а обмануть поджидающую тебя опасность и главное, не смотреть вниз.

   У меня болело и дико стонало всё тело; каждая клетка за эту ночь ощутила напряжение и отмирание, каждый кадр попадающих в него лиц, ищет неприменно ассоциацию и откладывается в глубокий погреб памяти, чтобы возможно никогда о них и не вспоминать. Теперь каждый следующий шаг это преодоление ступеней, а порой и выползание из глубокой ямы, могилы, да не всё ли равно откуда, но... Но я был переполнен самыми настоящими впечатлениями и сейчас увлечён извлечением горьких уроков и... на моём языке от кислого, осталась капля горчинки; я боюсь закрыть рот, чтобы это не попало внутрь...
   ... Оно-то жжёт, как сочная крапива, надувается пузырь, наступает боль. Я только рад,  реально рад - я просто нахожусь в неимоверном восторге, от существования предначертанного, сбывшегося и не сбывшегося! Боль служила подтверждением того, что я пока ещё жив, и в будущем, дикий голубь, ещё не раз взлетит над родными просторами...

                Послесловие.
   ... Неужели вы подумали, что так оно могло закончиться; слишком банально для нашего времени и, народ нынче не тот, чтобы вот так вот просто верить. Совсем не тот! Но вот насчёт начала, это было указано как никогда точно.
   Деда Ивана хоронили всей станицей. Даже из соседних деревень и станиц приехали и из центра некоторые; они отличались другой одеждой и формой поведения. Был глава нашей администрации; совсем ещё молодой парень, наверно около моего возраста, если конечно не моложе. Интересно, как он в такие ранние лета, попал на такую должность. Явно же не по собственному уму-разуму. Да если бы и так, кто бы его туда впустил, не имей он... А впрочем не всё ли равно! Перед прощанием, он говорил речь. Голос приятный, тренированный для таких дел. Речь была длинной, выразительной, только мне казалось, что такими словами не провожают в последний путь. Но так, в основном шли перечисления его заслуг перед отечеством, перед государством в частности, перед каждым жителем их станицы и даже упомянул себя.
   Плакали? Конечно плакали, как же без слёз! Но я не верил таким слезам, потому что делали их искусственно, для показухи; мне даже противно было смотреть на выдавливающиеся лица, а потом их удовлетворение. Сразу виден многолетний стаж.
   На похоранах была и она. Одна. Мы несколько раз пересеклись взглядами - ничего не значащами взглядами. Только поверх них, были маски... Оказывается, это очень просто делать, если включаешь второе я; щелчок, и всё, ты уже не тот, что был секунду назад. Немного не привычно, не удобно - как штаны через голову одевать. Или снимать...
   Гроб реально был тяжёлым. И большим. Когда дед Иван его себе делал, он был ещё молод и здоров. Но года, выдавили из него цымус и когда его положили в гроб, то он в нём утонул. Говорят после смерти, тело меняет формы и становятся симметричным полушариям. Но покойник лежал с потемневшим лицом и кистями рук и больше походил на высохшую мумию. А тех, вчерашних пьянчужек не было; сдулись их проспиртованные тела, не вышли на... на такое важное, по их же словам, мероприятие. Заместо них были другие люди, даже сам глава и тот помог закапывать старика...

   Януша я смело могу назвать учителем своей жизни. Других-то у меня не было. Сколько помню себя, даже в бесштанном возрасте, направление моим делам, задавал всегда он. Может поэтому своего сына я назвал Яном; Любава была не против. Беда Януша была в другом, в том, что он хотел меня сделать по образу и подобию своему. Это в корне невозможно. Даже то, что я этому не противился и некоторое время подражал ему.
   Только всё тщетно; могло быть и хуже. Благо далеко не успели зайти. Но одно его высказывание не давало мне покоя, до сегодняшнего дня. Он говорил:
   "Яшка, человек отличается от животного, либо от другого живого существа тем, что человек - это личность. Личность - это великое слово. Об него можно разбиться, умереть от удара током, утонуть. А можно пить из него родниковую воду и вкушать Божественный нектар, и возрождаться... Чтобы им стать, для начала нужно остаться одному. Запри двери на ключ, выключи свет, отпусти себя в вольное сознание того, что ты есть тот самый атом, та самая ключевая частица, без которой этому миру, не удержаться на своём месте.
   Скинь с плеч навязанное, настойчиво втираемое старшими... Не хочется никого обижать, но когда говорят уважай старость, то тут многое для меня не понятно. Ну там, пропустить вперёд, уступить место, первым поздороваться, молча слушать - с этим я не спорю, без влпросов. Но когда это уважение ярмом вешают тебе на шею... Так ещё упрямо тянуть куда им заблагорассудиться.
   Начни с того, что спроси себя: "Кто ты? Чего хочешь?" Сотвори внутри себя опору, от которой ты будешь отталкиваться, причём в любую из четырёх сторон. Опору, как от правды, от которой ты начнёшь свой путь и которая прочным тылом, прикроет твою задницу, в случае чего.
   Правда! А ведь ты прав? Прав! Если тебе её трудно запомнить, запиши. И вот, от своей правды, делай свои первые шаги. Парируй тех, кто хочет убедить тебя в неверном выборе, в неверном направлении - посылай их на х..., куда подальше. Сожми кулаки, и вперёд. Вперёд, и если нужно будет, напролом. Не поддавайся, если правду поносят, бьют по ногам, а когда падаешь - бьют по голове и лицу.
   Правда не в смирении, и не в молчании. Правда в действии, в твёрдо принятом решении. В его отстаивании перед собой, передо мной, перед всем миром. Грызи зубами, если тебе связали руки и ноги. Борись, пока жив, пока бьётся сердце, пока видит хоть один глаз, пока можешь думать и мыслить.
   Помни ещё об одном Яшка - всегда можно вернуться назад и закончить дело, "ВНЕЗАПНО" оборванное. Если можно, значит вернись и добей... И даже оружием врага... Это не западло!

   Спустя шесть ночей, я вернулся туда. Я прошёл тот же путь, что и до этого, только более дерзко и нагло. Для кого-то, это может показаться невозможным, да я и сам до конца не верил в творившуюся муть в моей голове. И что мною тогда двигало... Я повязал сразу трёх бычков и зафиксировав их одним узлом, направился... не назад, а к сторожке. Медленно двигаясь, я как бы переживал по-новой недавнее событие. Сонные бычки повиновались бесприкословно; они стукались друг о друга тяжёлыми головами. Узел в правой руке, как руль управления, ворсистый штурмвал; я свободно веду добычу, чтобы вывести её через парадный выход.
   На площадке перед сторожкой были все, в том числе и пыхающий дракон. Фонари горят везде - светло как днём. Уйти отсюда с трясущими ножками, теперь на моё. Нужно...
   -Эй, ушлёпки, чё стоим? Чё трёмься здесь...
   Бросаю как вызов, плюю в них, перед собой. Тех уже нет - тут другие; они ещё не знают правил... Моих правил. Им хватило только развернуться ко мне лицом, все разом, но... Я поднимаю левую руку, в ней ружьё. Останавливаюсь...
   ... Следом за звуком, чем-то напоминающий щелчок, хриплые голоса, совсем ещё молодых парней, заглушают следующие события. И только:
                "Highway to hell,
                highway to hell,
                highway to hell..."
    ... я скрываюсь под вуалью, а вместе со мной, сценарий следующего события.
                2018.









                Дикий голубь.
                Глава 1.
  После продолжительного знойного дня, утомлённая жарой природа, медленно погружалась в царство сумерек. Земля за день так накалилась, что казалось она вот-вот треснет на мелкие кусочки и погрязнет в кипящей лаве стихии. Днём на улице ни души, будто вымерли все; по-домам да по-норам забились бедненькие, в поисках тени, прохлады и отчуждения.               
    Но уже ближе к вечеру, когда палящая сила солнца иссякла, на смену ей подуло подобие лёгкого ветерка прохлады; деревня стала оживать от дневной спячки, возрождаясь от огненного забвения. Послышался голос человечества, соседей,- зашевелилась и заёрзала домашняя скотина; перекликались собачий лай и петушиный запев, гремели вилы о что-то железное и скрипел колодезный журавль. На улице наблюдалось движение. Всё становилось на свои места - конец света отложен, пока! 
    Вот и я, весь день провалялся на диване выжидая начала жизни. Ожидание длившееся вечность, оборвалось, и вот, дождался! Вышел на крыльцо, почесать своё... "Тр-р-ру! Не в ту степь... Конь лихой, акстись!"
   "... вдохнуть глоток вечерней свежести!"
   "Вот это в тему... а лучше посмотреть, не нужна ли кому-нибудь помощь..."
   "Может что-нибудь романтическое?"
   "Ну на худой конец... Гм-м..."
   "Так как быть?"
   "Продолжим просто..."
   Вышел на крыльцо, чтобы... ещё раз осознать общечеловеческое предназначение своего скромного, но очень важного для меня бытия. Спускаюсь по ступенькам - одна, вторая, третья. Земля. Подняв руки вверх, висну на перекладине крылечного навеса; тот предательски скрипит и хочет наверно развалиться. Прежде чем отпустить, я истомно потянулся подогнув колени. Спрыгиваю. Делаю несколько наклонов вперёд и в стороны - так я размял кости и мышцы спины. 
    При наступлении темноты мне предстояло очень важное и серьёзное для меня событие.  Или правильнее сказать дело. И поэтому я немного нервничал, морально сходя с ума. Немного может прозвучать двояко и всё-таки это словно внутри моей волосатой груди, колючие червяки своими длинными хвостами, плели между собой клубок раздражения. Отсюда изжога, чёс обеих голеностопов и... и ещё чего-то, что не могу подобрать правильных слов для обозначения и просто быть понятым. Ещё днём, когда я валял дурака, мною владело неимоверное чувство самоуверенности в своих силах и в возможностях перекопать горы и вырубить с одного удара кулака индийского слона. Но уже ближе к вечеру, это самое чувство меня стало подводить; горы оказались неприступными, а индийский слон так велик, что сравнение меня с ним, можно назвать не иначе как, муравей против динозавра. И вот сейчас, эта самая самоуверенность и вовсе меня покинуло, оставив в нерешительности и глубоких сомнениях.
   Облачившись в старенький потёртый спортивный костюм, я дополнил его совсем новенькими полукедами и, неспеша завязав шнурки, легонько пробежался вдоль дома по тропинке взад-вперёд, давая ногам привыкнуть к новой обувки. Убедившись в комфорте, я проследовал в сарай. Сарай так, одно название. Вкопанные в землю деревянные столбики, обшиты с четырёх сторон волнистым шифером. Дверцой служил всё тот же шифер; аккуратным подъёмом и передвижением в сторону, и вот - вход открыт. Захломлён он был ещё прежними хозяевами, добродушно оставлено гнить от сырости, превращаясь в труху и гниль. А теперь и моего "добра" по-прибавилось, что можно либо ногу сломать, либо шею свернуть.
   Нужное было совсем рядом, небольшой моток бечёвки - главное орудие моего труда на сегодня. Вернувшись к крыльцу, я положил его около завалинки. До наступления полной темноты было как бы ещё далеко, и чем занять себя, просто незнал. Топчась на месте, я разглядывал то свою одежду, то обувь, то снова переключался на костюм, и так проделывал по неколько раз, главной целью которого было - безжалостное уничтожение времени.
   Признаться, уничтожение получалось не то, что глупым, но и проникновенно унизительным по отношению к... В эти минуты, о добром никак не думалось, потому что притаившемуся внутри злу, вскоре предстояло выбраться наружу. Мне самому предстояло вынуть его за ушко, но не для того, чтобы отшвырнуть, а для того, чтобы отряхнуть слежавшуюся с него пыль и подружиться на неопределённое время.
   Так, к всеобщему уничтожению, моё внимание привлёк двор. Скорее огород. Мы его никогда не обрабатываем. Словно его не существует. За летний сезон трава вырастает в человеческий рост, а к осени высыхает и только тогда, собравшим с чем-то чуждым для моего сознания и тела, он очищается. А также при помощи жены.
   Сейчас рост сорняка почти на уровне головы. Уже совсем скоро. Но когда-нибудь это не придётся делать. По крайней мере так хочется думать.
   Меня неучили что-либо выращивать, полоть, окучивать, собирать урожай. Вставать рано утром и идти куда-то на работу. Меня вообще ни чему не учили, хорошему. И труду... Труду в том числе. Получаемые уроки жизни, не всегда приходились впрок, зато те, что отлаживались в памяти, почему-то оказывались непригодными к подвернувшейся ситуации. Парадокс!
   "Фу, бурда! Зачем что-то делать, если можно это взять! Логично..."
   "Логично? Паразительно..."
   "Не понял! Паразитительно?"
   "Паразитительно то, что здесь, прямо вот тут, произносится... А паразительно..."
   "Не-е-т! Точно нет! Буду спорить..."
   "Да! Интересно послушать..."
   "Нет, спорить не буду. Произнесу мысль, которая имеет место быть!"
   "Ну и..."
   "Ну и... в том, что в одном индивиде, могут существовать пара существ. ПАРАСУЩЕСТВУЮЩИЕ! И не всегда эта пара, тесно друг с другом взаимодействуют. Хотя друг без друга, это невозможно представить..."
   "Ну и?"
   "Ну и... ты в простые вещи не хочешь врубаться. Где взаимосвязь?"
   "Ты обо мне?"
   "Ха..."
   Наконец-то оторвавшись от себя, я неразуваясь, забежал по-быстрому в кухню, так, чтобы не увидела жена. Залпом выпиваю большую кружку воды и снова выскочил на улицу. Она успела что-то крикнуть, но я, якобы не услышал её.
    Огромное нетерпение в ожидании наступления темноты и страдание безделием в течении дня, беспощадно деградировало мои способности мыслить, не давая как надо собраться и настроиться на нужный лад. Длинный - длинный летний день, так долго тянувшийся, плавно переходил в долгожданный вечер, но неожиданно вдруг как-будто остановился на время - немного передохнуть. Оранжевый круг солнца никак не хотел опускаться за линию горизонта, повиснув огромным воздушным шаром над землёй, раздражая таким образом мои нервные клетки.
   Закуриваю. Весь день без них, даже соскучился. Вред - да никакого. Прикуренную сигарету, считаю наилучшим выходом из такой вот ситуации. Курю. Никотиновый яд не так сладок на вкус, но приятен на восприятие окружающего и на время приостановил мои страдания. Но не о чём ни думать у меня всё же не получалось. И поэтому, чтобы не засорять голову вредной информацией, я стал продумывать и так уже продуманный до мелочей план моих действий на предстоящую ночь. Выдумать что-то ещё уже становилось лишним и мне ничего больше не оставалось как встать и погулять по двору. В очередной раз.
   Иду. Спотыкаюсь на ровном месте. Инерция хода даёт шанс удержаться, но два широких шага усиливают падение.
   Искры. Много искр. Конечно от сигареты. Боль не важна, её не было.
   Смешно. Комичность ситуации разряжает, я смеюсь, что окликает жена "в чём дело?"
   Не отвечаю; удаляюсь от дома в глубь двора. Обхожу дом вокруг и останавливаюсь у калитки.
   Нагретая за день земля ещё хранила тепло, я ощущал её подошвами своей новой обуви, напоминая мне о недавно минувшей жаре. Оно останется на всю ночь. Облокотившись об изгородь своего двора, я потягивал одну сигарету за другой, гасил пальцами докуренный до фильтра бычок и выбрасывал его лёгким щелчком среднего пальца далеко от забора. Уже четвёртая. Находясь в густой тени разросшейся яблони, я оставался невидимым для проходивших мимо моего двора селян. Но трое подвыпивших товарищей, медленно плетущихся прямо об мою изгородь, заметили меня и подошли.
   ­­­-Здорово, Яшка,- зашумел радостно один из них. Это был Вовка Краснов, безобидный деревенский выпивоха, но трудяга, каких ещё поискать. У него не было передних зубов, что снизу, что сверху, отчего, когда он говорил и улыбался, то выглядел не совсем эстетично. Короче, без смеха на него не посмотришь. Но этом может и была его фишка. Он был в чёрных брюках закатанных до колен и серой рубашке без пуговиц, но перевязанной на пупке. Некогда модные туфли, теперь завёрнуты носами к верху, были обрезаны в области пяток и выполняли роль шлёпок.
   -О,- будто удивился я, а сам думаю, "блин, не успех укрыться!"
   -Эге-ге-гей,- опять шумит Вовка и откашлялся.
   -Ты что так шумишь, Вован,- ответил тихо ему я, а сам оглянулся к дому, чтобы не услышала жена.- Привет!
  "Вот оно, возвращение жизни!"- подумал я.
   -Что за праздник у вас пацаны,- уже обращаясь как бы ко всем, но смотрю на Вовку.
   Вовка подошёл ближе и протянул свою потную и немного грязную руку для рукопожатия.
    -А у меня что ни день, то праздник, что ни ночь, то... -непереставая улыбаться говорил Вован, но запнулся. Он стал вытряхивать мусор попавший в обувь, а потом забыл о чём был разговор. Лишь когда он говорил, изо рта иногда летели капли слюней и приходилось держать дистанцию для безопасного общения. Так что продолжения, я особо не желал.
    За ним подошли двое его товарищей. Но подошли, как-то неверным было выразиться; притащились, приползли, приволоклись. То были Гришка Сивокозов, парень лет двадцати пяти, вечный его спутник наверно ещё со школы, так думал я, и собутыльник Вовкин. Его грязный спортивный костюм был разорван на одной штанине вдоль лампасы и через открытый участок ноги была виден прилипший кусок глины. Под потёртой и дырявой в подмышках спортивной курткой не было майки, зато как у Вовки перевязана на пупе. Гришка был босиком и хромал демонстративно что-то показывая.
   Третьего с ними я не знал. Похоже он был неместный. Но он также дополз до меня, чтобы протянуть руку и поздороваться. Он вообще был в одних шортах и в кедах без шнурков. Под языками кед было полно набито землёй, но ему это похоже не мешало. Голый торс, загорелый под солнцем до покраснения. Да и лицо тоже.
  Вид у троицы был изрядно потрёпан и замученный - на первый взгляд, на воторой - не совсем далёкий, можно предположить что угодно. На самом же деле, первое - это перебор горячительного - ну, а только потом всё остальное. Открытые участки тела покрытые грязной пылью в перемежку с потом словно шахтёры, или работники полей, или, что там может быть ещё из нечистого труда, не важно. Измотанные, так называемым, тяжёлым трудом, только что закончили работу и возвращались домой. У каждого на висках от пота, была видна струйка скатившейся капли, а то и две, говорящая о том, что работа нынче удалась.
   "Как сказать..."
    "Удивительно!!!"
    "Что? Как сказать? Или, что удивительно?"
    "Да как хочешь? Думать не запрещено, делать... Прибыль не от полученного, а от начала зависящего..."
   "Что так сложно?"
    "Зато правильно..."
    Да, ещё от выпитой огненной воды, парней так кидало из стороны в сторону, что были они похожи на неваляшек из магазина игрушек, или надувных мультгероев, которых часто выставляют перед недавно открывшимся новым магазином или аптекой. Надувная реальность уже принимается как за настоящую, придумывается философия и эстетика поведения между, которые ещё каких-то десять лет назад не существовало, ними.
   Особенно пьяным был третий товарищ, которого я не знал. Он вообще не понятно какой-такой силой держался в вертикальном положении, а когда ему удалось ухватится за штакетник моего забора, то он с облегчением вздохнул, так как силы его потихоньку убывали и висели на волоске.
   Я представил, что если бы к его спине вдоль позвоночника привязать шест. Интересно, насколько бы процент его стойкости, в таком шатком положении, вырос. Но воображение рисует его великое падение и шест становится ни чем иным, как орудием уб... Да так смешно!
    -Где так натрудились, парни? Ещё в такой зной, - всё так же негромко, но с долей юмора спросил я, хотя поговорить нисколько не тянуло.
   Вован и Гришка последовали примеру своего третьего товарища и тоже навалились на мой хлипкий заборчик так, что Вован загородил от меня своего самого пьяного друга, которого я незнал. Я же придерживал гнилой штакетник со своей стороны, дабы быть опорой и чтобы не предвиденное, не стало обьектом всеобщего шума. Не желая быть в тени, тот, которого я незнал, вышел вперёд и решил присесть на корточки прямо перед нами. Но не удержался. Он сначала подался вперёд; крен скрыто показал слабые узлы перевязки, но... сопротивление удалось, так как он со всего маху повалился на спину, закинув высоко вверх ноги. От внезапно наступившей беспомощности он напрёгся так, что вырвался пердёшь, да не единожды.
    "Грубо... И грязно..."
    "Не грубо! Такова..."
    "Вот не надо! Не надо! Достаточно! Начни ещё, что мол жизнь такова, или что-нибудь в этом роде!"
    "Мы и не думали... Ты что, забыл?"
   У него захрустели пальцы сжатые в кулаки до побеления косточек. А глаза вытаращенные, но не видящие ничего, словно прилипли к одной ему известной точке. И только ждут! Ждут остановки.
   От такого переворота его товарищи закатились пьяным смехом над ним. Разинутые беззубые рты, а те что есть, сияют чернотой... Чёрные рты и слюнявое нёбо, и меж обломанные клыки белым тянется наружу, через углы рта.
   Вот так выглядит физическая глубина самого дна, яма, а если вдуматься, то и канализация вполне подойдёт.
   "Бе-е-е-е-е, какая мерзость!"
   "Ничего. Реалия жизни. Нормально! Ты чего хотел?"
   "Ничего? Нормально? Ну знаешь..."
   -Всё, Васю уже и ноги не держат. Решил прислониться спиной. Не получилось,- не переставая ржать тем же самым ртом, прошепелявил Вован. Казалось, что он выдавливает из себя пасту из зубного тюбика, прерываясь на вдох и душащий его смех.
   Гришка ржал беззвучно, забывая иногда сделать вдох и поэтому когда кончался кислород, начинал также беззвучно кашлять и сипло вдыхать. А потом всё по-новой.
   Я слабо улыбнулся, но больше в себя, желая оставаться вне их веселья. Ощущалась такая непреодолимая разница между ими и мной... И ещё неизвестно, на какой стороне лучше. Признание своего недопревосходства перед ними, я считал важным, если не более необходимым качеством, которое я силой собственной воли, сумел развить. Но вот черта не видна. И не успеешь глазом моргнуть, как "БАЦ!" и там...
   -Да, что-то я устал немного,- проговорил заторможенно упавший Вася. Он смеялся сам над собой, поддерживая так коллективный смех товарищей, всё больше теряясь и проваливаясь глубже в безсознание.
   Не сдержался и я, чтобы не засмеяться заодно и с ними, расшевелив одубевшую от напряжения грудную клетку; разряженные на секунду нервные клетки покрылись капельками испарины и стекая, щекотали взбухшие струны на шее, животе и щиколотке.
   Смех продолжался ещё некоторое время. Смешинка прыгала то на одного, то на другого, то дальше по кругу. Невидимая нить, самым необычным образом связывала нашу компанию и я видел так красный и зелёный цвета. О таком я не рассказываю никому, потому что другим такое недоступно. Не то, ещё и посчитают больным. Ещё где-то путается жёлтый - его я не могу уловить глазом, так как он ведёт себя словно непоседливый ребёнок. Попытки обуздать неуравновешенный колор, не привели ни к чему плохому. Только отсутствие синего могло добавить тепла, но оно точно где-то присутствует, и... после чего я снова спросил у ребят.
   -Так где ж так наработались, парни?- может мне и плевать на то, где, а главное как и за что они наработались. Нет! Просто спросил.
   -У-у-у, брат,- протянул грустно Вова всё ещё смеющимся, широко открытым ртом; он вытер потной рукой прослезившиеся от смеха глаза, размазав их по лицу и добавил,- дед Иван умер. Всё, ушёл! Ему копали могилу.
   Слово "умер", при любом его упоминании у меня вызывает скорбь - скорбь даже по неодушевлённому предмету, окончившее своё существование.
    -Глубоко копали,- подал голос Гришка Сивокозов в подтверждение слов Вовки. Он сначала поднял руку вверх, показывая глубину могилы. Видя, что это никого не впечатлило, небрежно провёл себе по голове и по лицу, и от заторможенности, от которой ему тоже было сложно говорить, слова вываливались словно как уже переработанные, пережёванные,- все силы там оставили. Вот, только немощи свои домой несём,- указывая на своё тело обеими руками говорил он. Так ему казалось, что он говорит серьёзно, но чернота лица, которая в двадцать покрывает опытного алкоголика вряд ли может говорить что-нибудь серьёзное, если конечно это лицо не лауреат какой-нибудь престижной премии и оно бухает от творческого кризиса.
   -Да ты что!- удивился я. С моего лица сразу исчезла улыбка и я тут же стал вспоминать покойного.
    Дед Иван был самым пожилым жителем нашей станицы. По одним данным ему было где-то около ста лет, по другим источникам он уже пересёк вековой рубеж. Всю свою жизнь дед Иван, а если быть точнее, то Иван Демьянович Степанов, прослужил лесником в местном лесхозе. Может он и прожил столько много лет, потому что у него работа была такая, экологически чистая - всегда на свежем воздухе и почти всегда пешком.
    Не помню откуда, но мне был известен такой случай из его жизни: как-то делал он обход вверенной ему территории и застукал на месте преступления "чёрных" рубщиков. Дуб валили на стройматериал. В те годы Дед Иван обладал богатырской силой, несмотря на свой невзрачный вид и нераздумывая, один пошёл на преступников. Подробности стычки мне не известны, но дело кончилось тем, что лесник привёз всю бригаду в отделение милиции, связанных по-рукам и ногам. Но порубленный дуб оказался никому не нужен - ни лесхозу, ни другим лесным хозяйствам. Бросать лес дед Иван не хотел и поэтому запряг своего тяжеловоза в телегу и доставил дубок к себе домой. Обтесал его, обстругал и сложил аккуратно на чердак сохнуть. По прошествии около десятка лет, когда дед вышел на пенсию, чтобы лес даром не пропал, изготовил он себе из него... гроб. Как всем говорил для себя, и убрал опять на чердак ждать своего часа. Остаток он раздал, а часть пошли на домашнюю мебель.
   Многие тогда говорили, что дед умом тронулся, и приготовленный им гроб только ускорит его же кончину. Однако старик жил, а те кто на него наговаривал, давно уж покоится.
   И пролежал гроб, ни много ни мало, больше сорока лет.
   Сколько я помню его, а жил дед Иван всегда один. Ухаживали за ним поочереди его бабки соседки, которые и по годам, годились ему в дочери, а то и во внучки. Помогали ему чем могли, ну и всё такое. Одна даже к нему в жёны набивалась, но дед жил отшельником. От этих же бабок было известно, что у него уже и внуки все померли, а правнуки к нему никогда не приезжали и знаться с ним, не знались.
   От такого известия моя печаль окрасилась в серое, с пёстрым в катушку коричневым. Старик был для нашей станицы своего рода достопримечательностью. И хоть я не коренной житель, за то время, что я тут живу, прикипел к деду как к родному. Он почти всегда сидел на скамейке у своего двора, провожая каждого прохожего своим грустным взглядом, но приветливо улыбающимся. Зелёная фуражка лесника всегда была на нём как приросший член тела.
   Интересно мне было бы взглянуть на нынешнюю жизнь его глазами; пережив несколько эпох, в том числе войну, голод, Советскую власть и перестройку - как он воспринимает сегодняшний мир, как многослойность отложенных в нём времён, влияет на мировозрение, с высоты таких лет. И глядя на несколько десятилетий назад, что он думал о людях, окружающих его теперь; каким народ был, к примеру, перед войной и в послевоенное время, в добавок в сравнении с нынешним. Я уверен, что человек с таким долголетним опытом жизни, с лёгкостью смог бы предсказать то, к чему приведёт страну нынешняя обстановка - если ни в конкретных цифрах, то хотя бы в обычных предположениях.
   "... если к тому времени, он не сошёл с ума..."
   "Что тебя так и тянет на чернуху?!"
   "Ничего меня не тянет. Правда жизни, да и годы... Не двадцать же лет..."
   "Не тридцать и не сорок! Не улавливаю мысли..."
   "Да пошёл ты..."
   А может ему вовсе не было никакого интереса до творившегося в мире; жил в своём уголке, в высоко огороженном пространстве. Выглядывал из-за него, когда ему что-нибудь было нужно. Может человек так и не познал того, над чем многие бьются и разбиваются. И такое же множество ищут ответа на простые, но в то же время сложные вопросы.
   И начинаешь задумываться: "А нужно ли всё это?"
   "Можно ведь просто жить..."
   "Можно... Тогда зачем?!"
   "Это о чём? Непонятно!"
   "Вот и я о том же..."
    -Так вот,- продолжал Вовка, совсем уже став серьёзным,- уже завтра надо деда похоронить, отнести гроб на кладбище, закапать, поставить крест. Но чует моё больное сердце, что нам не справиться,- при этом он руки приложил к левой стороне груди и прикрыл глаза.
   "На что он рассчитывает,"- подумал я, представив себя с лопатой в руках.
   Сказанное Вовкой, принял на себя и Гришка; рука его дрогнула, но только правая.
   Сидящий на земле Вася предавался забвению; моргал постоянно глазами стараясь их усердно рассширить и упрямо боролся с одолевающим его пьяным сном. Он что-то бурчал себе под нос, пытаясь не поддержать разговор, а скорее ругаться. Ругался. Наблюдая за ним боковым зрением, я видел жизнь; как легко и просто, кто-то из двуногих особей, нарочно сокращает свою жизнь. Если не сказать - уничтожает.
   Его уже никто не слушал и никто не замечал.
   За разговором про деда Ивана, я и не заметил как с луга погнали домашний скот. Медленно поднимающийся клубок пыли двигался в сторону станицы, издавая протяжный мычащий гул, топот копыт и звон редких колокольчиков. Вонь немытых коровьих шкур и навозом, тянулась следом за клубком. Собравшийся станичный люд встречал своих скотинок и погонял ласковыми приговорами; Бурёнки, Рябушки, Ромашки, Василиски... Где-то в гущине, неподалёку, раздались хлёсткие щелчки кнута. Это местный пастух Степан, гнавший скот с пастбища; гордо восседая верхом на коне, Степан важно погонял коров и бычков, не оставляя без внимания ни одну скотинку. Он был коренным станичником, хорошим пастухом и добродушным парнем. Был лишь у него один маленький недостаток, изьян и, как бы мягче это сказать,- с головой иногда он бывает недружен. Из-за этого недуга и в школе не доучился, и в армии не служил, да и мужики с ним дружбу водить побаивались.
   Но не по своей воли у него такое. Стоило Стёпу только немного обидеть, как становился он неуправляемым дебоширом. А если к тому ещё добавить то, что Степан был равен силе Геракла, то последствия его дебошей можно было себе только представить.
    К примеру можно привести то, что он голой рукой мог закрутить гайку на колесе трактора "Кировец" так, что потом  мужики гаечным ключом не могли открутить её. А из советского пятака сворачивал "розочки" и "трубочки", на удивление любому желающему.
   Слышал я также, что однажды его матушка очень упрашивала одного фермера пристроить его к себе на работу. Пожалел старушку тот фермер, ну и взял Стёпу на свою голову, учеником механика. Степан не лентяй, но чрезмерная тяга угодить, не важно кому, напрочь портила картину трудолюбивого и ответственного человека. Тот от усердия только гнул и ломал железяки словно пластилиновые или картонные. Степан, не зная меры своим силам, вывел из строя пару единиц техники, тем самым затянув сроки уборки зерновых. Единственное, что ему подошло, так это стать пастухом. С чем Степа и справляется не один уже год.
    Был грех, и я с ним как-то повздорил. Не помню даже о чём, да это и неважно. Я тогда ещё незнал, что Степан местный богатырь и бывает неадекватным. После нескольких обидных, обоюдных слов, я вспылил, схватил его за грудки и пытался потрясти, чтобы внушить страх перед собой. Степан покраснел, расширил свои бешеные зрачки и выгнул спину как гусак; уже тогда я понял кто передо мной, но отступать было поздно - он, в порыве гнева, вцепился мне в руки, отнял от себя и стал медленно выкручивать, что я уж думал всё, выкрутит и оторвёт. При этом кривил рот как в нервном экстазе и моя задница почуяла серьёзную опасность. Но на моё счастье рядом оказалась его мать; сухенькая и добрая старушка. Степан её слушался безукоризненно, как верный слуга самого строгого хозяина. Ей удалось успокоить сына и увести от моей бедовой головы надвигающееся растерзание. С тех пор я с ним незнаюсь и даже не здороваюсь, и при встрече отворачиваюсь, делая вид, что не замечаю его. Хотя он, в отличие от меня, при встрече всегда приветливо кивает и даже несколько раз тянул руку для рукопожатия, но я оставался непоколебим в своей гордости.
    Завидев нас, пастух потихоньку подьехал на коне к нам.
   Сразу заваняло человеческим потом, конским навозом, да и коровьим тоже. Конь ещё так противно фыркал и клацкал "конфетой" натянутой рукой всадника и словно ждёшь от него какой-нибудь непонятки. Если не хуже...
    -Здорово ребяты,- приветливо басом поздоровался с нами Степан. Он напряжённо улыбнулся, сдерживая с силой своё животное. Все ответили ему кроме меня. Гордость моя была сильней меня самого. Видно, что он ждал моего приветствия, но я был невозмутим и старался глазами с ним не встречаться. Степан же продолжал говорить,- отдыхаете в тенёчке? Жарко нынче было,- и снова слегка улыбается, и снова конь не стоит на месте, кружа его по оси, размахивая длиным хвостом, усаженного репейником.
   Волной, создаваемая неугомонным животным, сильнее потянуло лошадиным потом, что я скривил лицо. Неухоженный хвост отбивался от назойливых насекомых, а кувалдовая морда тоже амплитудно вертя перед нами, кидалась пеной; брезгливым сжиманем ноздрей я скромно выражал отвращение - я любил этих благородных животных и был одним с ними целым, и по жизни, и по глубоким корням. Но сейчас, восседающий двуногий обьект встал плотной стеной между мной и моей страстью.
    -Да, умаялись сегодня,- заговорил с ним Вовка осторожно.- Вот, без рук без ног почти,- Вова трёс руками изображая бессилие, то, которое минуту назад изображал мне,- как завтра будем, ума не приложу.
   Степан глядел на него со множеством вопросительных знаков в глазах. Длинные, но корявые пальцы рук, удерживали узду, а закатанные рукава рубашки, показывали загорелые мышцы предплечья; словно тугие тросы, тянулись от кисти до локтя ровно уложенные ткани мышц, поигрывающие даже при незаметных движениях рук, подчёркивающие блескучим потом.
   Вовка осторожничал при разговоре, как бы подбирая правильные слова напрягался внешне, что было заметно. Может у них со Степаном тоже, как и у меня было неприятное проишествие; он стоял к нему боком и говорил, не поднимая на него глаз. Только так, бросал их вскользь.
   У Степана на лице выразилось неподдельное сочувствие к нему. Вряд ли он мог делать иначе; он как бы ловил слова, а с ними и смысл. Я бросал на него косые взгляды и Степан как бы был отключён от всего - лишь по-детски и внимательно следил, что говорит Вовка.
    -О Стёпка,- заговорил опомнившись, Гришка, когда Вован иссяк,- ну ты слышал про деда Ивана?
    -Как не слыхал, слыхал,- протянул с грустью Стёпа переминая бугристыми пальцами гладкую уже ручку кнута. Он громко и печально вдохнул, видимо представляя упомянутого старика. При вдохе грудь приподнялась и несколько капель пота скатились по ней, чтобы укрыться за самой нижней застёгнутой пуговицы рубахи.
    -Помощник нам нужен,- как приговор прозвучало.- Завтра нужно схоронить деда. Пойдёшь?- предложил Гришка, сделав просительный акцент на последнем слове и замер.
   Степан задумчиво наморщил лоб и почесал его кнутом.
    -Так мне ж скотину пасти. Не-е, я не могу,- растягивая каждое слово, отвечал с грустью пастух.
   Степан снова громко вдохнул и это показалось ещё печальней, чем в первый раз и поправился в седле.
   -Ну как так-то,- не отставал от него Гришка,- в последний путь человека проводить. Кроме нас-то у него никого же нет. Как же так,- Гришка хотел было уже расплакаться, ну мне так показалось; показать разочарование по-другому ему было не под силу и дело тут было совсем не в этом. Просто он хорошо понимал, что завтра ему будет не до похорон и вообще не до чего. Такое было всегда, или почти всегда. Особенно в последнее время, когда доза превышала настоящий объём вмещаемого.
   -Ребяты, да я только рад бы вам помочь! Но у мене же скотина, кто ж её пасти будет,- Степан волновался и косо смотря в его сторону я видел как он чуть кнут пополам не переломил.
   -Ну брат, ты...- Гришка образно развёл руки, вдохнул и замер, и посмотрев на меня как на союзника продолжил,- Яшка, ну скажи ты ему, что ли...
    -... что сказать,- не уверенно и пару раз откашлявшись в подставленный кулак, заикаясь ответил я.
   Степан глядел в никуда; воздушный вихрь пустоты, образованный из нас в многоугольный и неравнобедренный прямоугольник, обрывался только на уже спящем Васе... И непонятно как, но держался. Оттуда-то же он и вышел. Вихрь... Пустоты...
   -Блин коровий, ну я тогда незнаю,- Гришка хлопнул себя по бокам бёдер и будто бы оглох; он повернул голову так неестественно, что другому это может показаться не совсем естественным. А оборот прямой речи, как-будто с совершенно не говорящим жителем Вселенной, подвёл настолько чёрную черту под ним или мною, что тот многогранный прямоугольник, который я видел в начале, сейчас разваливался как сгнившая древесина, труха...
   Хотя ему хватило не то сил, не то просто сам, но сначала он смотрел на всех стоявших около него, а потом поднял голову и на Стёпу. Бежевой пеленой, так красиво вибрированной ветром его Л..... и билось о возможную стену, как о преграду мелочей, но таких великих и неприступных, что... Но такое было только между ними обоими.
    -Ребят, я не могу...- Степан незнал чем ещё оправдаться, и что ещё сказать. Но резко изменился в лице,- я же, ребяты за вас как за родных, я же..., но кто ж скотину пасти пойдёт...-он оборвал свою речь, которая и так ему с трудом давалась из-за волнения.
   А Гришка на голос дёрнул шеей, и как-будто нашёл объект внимания, а за ней дёрнулась и голова. Мне на секунду представилось, что он не от мира сего,- заблудший странник, попавший в не свою компанию и... застрял. Такое повторить, не каждому дано.
    -Что ты к нему пристал?- набросился на Гришку Вован,- кроме него никто коров и не пасёт.- Потом он уже Степану сказал,- не обращай на него внимания Стёп, сами мы, как-нибудь... Сами!
   Однозначно, Вовка хотел отделаться от пастуха, но так, осторожно.
   -Да ладно, я так,- уже безразлично ответил Гришка,- просто завтра...
   "Не понимал."
   -Да заткнись ты,- рявкнул на того Вовка,- лист кленовый, банный и прилипчивый...
   "Пытается шутить."
   - Ну я поеду, ребят,- с грустью сказал пастух, развернул коня и пошёл прочь.
   Мы трое смотрели молча вслед пастуху, так же, как и он некоторое время назад, смотрел на нас немного грустными, но выжидающими глазами. Только, что мы выжидали - разница, в несколько сот миллионов и берег от берега не то, что не виден, но и не досягаем.
   Мы стояли как вкопанные, задумавшись каждый о своём, наблюдая удаляющуюся фигуру всадника и исчезающую в облаке пыли. Один Вася дрыхнул беспробудным сном, лёжа на остывающей земле, после бессмысленных попыток борьбы с дремотой. В этот момент Вася, существо отсутствующее само от себя, сейчас самое счастливое на земле животное - жаль, что счастье закончится утром и часть животного на неопределённое время растворится, и он так и неуразумеет этой истины. А ведь для счастья его, ему нужно было так мало - ноль пять и в сорок градусов, одно к двум с половиной.
    Вывел нас из задумчивости женский крик, а точнее истерические ругательства, писклявая брань. Наклонишись вперёд через ограду, я увидел, как быстрым шагом в нашу сторону шла мать Вовки.
   Образ пастуха унесло порывом несущегося вихря, и я мгновенно забыл его. В выцветшем в цветочек платье чуть ниже колен, из-под которого торчали тоненькие ножки, покрытые синим варикозом, но такие быстрые. Она махала в нашу сторону кулаком и выкрикивала несусветную брань на всю улицу.
   Словно бес в неё вселился. Находившийся рядом и поблизости народ, раскрыв рты смотрели на скандальную женщину, а той хоть бы что; не стесняясь выражений, поливала благим матом пьяную компанию.
   Уже совершенно на машинальном инстинкте, я вообразил суховей летящей по нашей улице, погоняемый сухим ветерком, мимо нас...
   - Вот они, алкаши проклятые, выродки этакие. Не было и дня, чтоб ненажрались, скоты такие...
    Вовка сначала аж вздрогнул от неожиданности; он было дёрнулся искать укрытия или бежать, но... Её-то он никак нерассчитывал тут встретить, да ещё в таком взбешённом виде. Вернее, он бы всё-равно её повстречал, живут-то они в одном доме. Просто сейчас прямо не тот момент, вот поэтому так и неожиданно. Видно ей кто-то донёс на него, кто-то по пути шёл или ехал на велосипеде и донёс, что мол, сынок твой, опять пьяный по селу шляется. Да не один, с дружками.
   Подойдя к сыну, мать сразу отвесила ему неслабую оплеуху, при этом не переставая дико ругаться. Откуда столько энергии!
   -Ма, ты что завелась, в самом деле,- старался унять её Вовка, но получалась неудачная отмашка,- ты что шумишь на всю станицу? Блин!
   Вовка взялся за место оплеухи и несколько раз потёр её. На самом деле он подставил локоть под возможную очередную оплеуху и смотрит из-под него одним глазом.
   -Я тебе дам, что шумишь! Я тебе дам, что завелась,- никак не унималась мамашка Вована, да ещё пуще стала браниться. У ней выступили жилы на шее и на висках, а глаза вылупленными белками искали удобного случая вырваться на свободу,- а ну быстро домой, скотина такая.- Затем она повернулась к Гришке и начала его ругать не меняя тембра звука и интонации,- спелись два друга алкаша и бездельника. Я тебе сколько раз говорила, чтоб ты к Вовке больше не приходил, а! Какого кляпа припёрся? Что тебе нужно от него?!- И вновь переключается на сына; она хватает его за шиворот и пытается потащить его в сторону дома, приговаривая,- когда вы её нажрётесь, собаки проклятущие.
   У женщины сбился платок на бок и наружу выбилась седая чёлка; она нервно, дрожащими пальцами стала её поправлять и прятать.
   -Да угомонись ты, мать!- невыдержал Вован снова вскрикнув на женщину.- На всю улицу орёшь... Гляди вон, люди смотрят,- мать неожиданно замолчала и образовалась тишина. Немного успокоившись, Вовка добавил ссилой утверждённым голосом,- сейчас Васька поднимем и пойдём.
    -Какого Васька, кого поднимете. Скоты такие! Как вы меня задолбали,- и по-новой начала несильно, но часто хлыстать сына то по щекам, то по спине, и прибавлять в высоком голосе,- собаки треклятущие...- и так далее.
  Женщина не замечала спящего человека и чуть не наступила на него.
   -Что так бранишься, Никитична,- позвал её голос с противоположного края улицы.
   Женщина ехавшая на велосипеде специально остановилась, чтобы сказать это.
   -А, Фрося,- Вовкина мать прищурила глаза и разглядев говорившую, отвечала ей,- да вот, видишь. Сил моих нет. Скоты! Доконали сволочи.
   Женщина с велосипедом хотела приблизиться, но передумала.
   -Ты чаво, корову встречаешь?- Спрашивала дальше Вовкина мать.
   -А то чего ж. Свою-то загнала?
   -Да вот только что. Зараза. Гулят наверно. Капризна сволоч рогатая.
   -Да ты что. Так рано. А что, нехай.
   -Не говори. Раньше отелится. Да я отмучаюсь.
   Молчание, как передых и время для переключения.
   -Ну не хворай, Никитична,- сказала женщина с велосипедом и недождавшись ответа, уехала.
   Вовка не обращал никакого внимания на разговаривающих женщин, только не спеша подошёл к спящему Васе и стал его поднимать. Не справляясь один, он крикнул на Гришку:
    -Ну что встал, будешь помогать или как.
   Гришка был ещё под гипнозом скандальной женщины; он испуганными глазами поглядел на мать Вовки, и малость испуганно и робко, подошёл к другу на помощь. А женщина, вновь обратилась к ним, и видя, что её шлепки не оказывают никакого вреда сыну, отвесила пару оплеух Гришке, возобновив брань. Только брань казалась теперь уже чем-то привычным и в меру обыденным.
    Я же, чтобы не попасть под горячую руку разьярённой женщине, сразу, как только она подошла, отошёл в глубь своего двора и встал за ствол яблони в тень, наблюдая за происходящим уже со стороны. Гришка с Вованом кое-как подняли бурчащего в пьяном бреду товарища и, погоняемые бранной женщиной, вихлявой походкой побрели прочь. Вася не желал выходить из счастья, держался за свет, видимый только ему.
    Оставшись один, я тяжело вздохнул; с неподдельной хрипотцой на вдохе и облегчение, с позывом на лирическое вдохновение, на что-нибудь не громкое, но обязательно мелодичное. В голове вертелись гладко сложенные строки стихов, из далёкой книги детства и только рифмованные окончания увязывались в понятное и похожее на слова. Что-то произошедшая перед моим двором сцена, ввела меня в неопределённую тоску и в чисто человеческое смятение. То ли печальная весть об умершем старике, которого многие уважали за то, что он просто жил. То ли компания друзей-собутыльников без светлого будущего, если оно вообще было в их иногда трезвом сознании. Может что-то третье, не проявляющее себя в яви, но так или иначе, какие-то три этих факта меня сильно заставили опечалиться и я еле-еле сглотнул вставший в горле ком выдуманного спазма. Ещё меня изредка посещало тревожное недопонятие своего бытия; не так, чтобы я был в крайнем смятении от него, но порой возникал вопрос, который у меня же самого выпрашивал скорейший ответ.
   "А что если..."
   "А что если?"
   "... ничего. У меня бывает так... когда часто остаюсь один... Наплывает! Наплывает..."
   "Но ты же не один? Ты же не один..."
   "Да я не в том смысле! Понимаешь, чувствую давление, подпирание лет... Откуда, понять не могу..."
   "???"
   "Вот и я о том же. И не важно где оно давит. Важно, что оно есть. Или он..."
   "А-а-а, теперь начинаю понимать.."
   "Рано! Надо ощутить. Но если..."
   "Стоп! Не надо..."
   Машинально потянулся за сигаретой; почему острая необходимость подумать, должна обязательно сопровождаться "с покурить?" Я резко себя остановил; можно же просто не думать? Решил, что можно и лучше ещё раз прогуляться по двору и погонять плохое настроение меж широко расставленные стопы.
    Проходя мимо окон дома, я остановился возле одного из них. Окно было распахнуто настежь, в доме уже горел свет, а в комнате увидел свою жену Любу. На руках она убаюкивает нашего грудничка мальчика Яна. Малышу уже было два месяца, и каждый день я наблюдал за тем, как он быстро развивается - прибавляя в росте и в весе. Сейчас он немного капризничал, теребя своими маленькими ручками мамкину грудь и пытался сунуть её себе в рот. Люба не обращала на это внимания и задумавшись продолжала его укачивать, напевая колыбельную и иногда поправляя спадающую на глаза чёлку. И как малыш не хотел, а сон его потихоньку одолел. Януш сладко заснул, а на причмоканных губках застыло липкое мамкино молочко.
    Люба и не сразу меня заметила, а когда увидела, то чуточку смутилась; дуги тонких чёрных бровей выгнулись на максимальное число разглаженных морщин на лобной части лица. Затем одна опустилась, а пухлые губы собравшись в бабочку, нарисовали на её лице большое вопросительное и такое же восклицательное выражение. Не переставая качать ребёнка, она подошла ко мне. Тут я разглядел в её глазах тревогу и хотел было уже отойти, но Люба остановила меня, начав разговор.
     -Не ходил бы ты сегодня никуда,- по-женски грубый голос жены, нагнетал меня не на шутку.- Чует моё сердце неладное!
    И не много подождав, добавила как бы сама себе:
   -Ох, чую неладное!
   Откуда-то с улицы до нас донёсся голос Вовки, а потом и его матери. Потом снова его. Наверно пел Вася; голос просто был похож на Вовкин. Потом голоса всех сразу вместе; их заглушил лай сначала одной собаки, потом сразу нескольких. Переливы раскатистых звонков невидимой дымкой нависают над станицей и уже эхом отскакивают от её краёв. Хороший художник должен уметь изобразить услышанное на холст. Ну или на бумагу.
   Малыш во сне стал кухтиться на Любиных руках и заплакал. Она развернулась и стала ходить покачивая всё ещё спящего ребёнка. Широкая спина жены, служила что ни на есть, мощным воплощением стены. Нет, ни той, за которую можно укрыться и переждать опасность, (хотя и это можно рассматривать как вариант). Прижаться к ней своей спиной, просто так, без причины. Не то же ли, что проявление ласки или заботы. Просто так.
   Ян ворочился. Он время от времени всхлипывал и опять пристраивался к груди, сладко причмокивая. Я не отходил, беспокойно следя за родными. Когда малыш немного успокоился, Люба снова подошла ко мне. Я знал, что она хочет мне сказать и поэтому, борясь с собственным волнением, пытался выглядеть бодро и невозмутимо, и может даже весело.
    -Любаш, всё будет хорошо,- опередив её, нежно заговорил я, а потом протянул руку через окно и взялся за её руку. Не слыша свой голос, я всё-таки чувствовал в нём дрожь и что никакой уверенности он не выражал. А ещё боясь дрожи в руках я отпустил её руку.
   "Что она нашла во мне..."
    "Не начинай!"
    "И всё-таки..."
    -Сердце моё болит за тебя, Яков,- она будто не слышала меня, твердя о своём.- Его не обманешь!
   Люба была старше меня на три года, да и ростом выше порядочно. Ну, что греха таить, Любава и телосложением выглядела поздоровей моего; не знаю, что она нашла во мне.
   "Хе-хе-хе..."
   Ведь и серьёзные семейные проблемы большей частью решала она, порой не спрашивая моего мнения. Меня это обстоятельство мало смущало, скажу больше, я этим даже гордился. Для серьёзный решений я был пока не готов. А может и вообщее...
    Вот и сейчас, жена игнорировала мои слова, высказывая свои мысли вслух и выстраивая свой план убеждений насчёт меня. Перечить ей я не собирался. Бесполезно! Да и уж слишком  был переполнен своими внутренними эмоциями, которые мне с трудом удавалось подавлять в себе.
   Я набивал невидимую ёмкость воздушной материей и чтобы закрыть крышку беспардонным образом, прямо ногой впихиваю его по углам, зато в другой стороне выпирает пузырь, чуть ли не вываливаясь наружу. И тогда принимаюсь за него. Но в той стороне, которую оставил, появляется новый... И так до бесконечности.
     -Всё пройдёт гладко, верь мне,- как мог, успокаивал я жену.
   Но слова как пыль, как песок во время песчаной бури; имеет вес, и в куче авторитета нагоняет такой ужас, так накручивает, что зажимает под ложечкой и в глазах цвет пропадает.
     -Особенно гладко, как в прошлый раз. Да?- Резко обернувшись ко мне, выпалила Люба. Сверкнувшие искры опалили край моих чёрных волос, ресниц и три дня не брившейся щетины. Это она умеет. Этого ей не занимать...
    Я и сам не заметил, как ухватился за левое плечо, которое совсем недавно зажило. И повернулся к Любе боком.
   -Вот оно! Еле ноги тогда унёс,- продолжала жена укоризненно высказывать мне,- забыл? Я-то всё помню.
   Она хотела ещё что-то добавить, но не стала. Как застрявшее в дереве острие топора - воткнул, и не можешь вынуть. Или вытащить - как угодно,- точно также и она. Только это исходило как заранее поставленное на место и при необходимости, она, или оно, употребляла это уже без спланированного заранее; вставляла туда куда нужно, и сколько раз нужно.
   "Если не считаться с тем, что бездельем сыт не будешь..."
   "Да, но... Впрочем..."
   "И безделье, это если считать сугубо относительно тяжёлого труда, тоже можно засчитать за труд..."
   "Непонятная логика! Надо разобраться..."
   "Разобраться!!! Псы! Жрать охота, будешь делать!!!"
    "Это ещё кто?"
    "???"
    "Дед Пихто и бабка с пистолетом..."
    "Наверно догадываюсь..."
    "Ну и?"
    "Нас трое! У женщин по три..."
    Каждое Любино слово болью отражалось в моём плече. Рана в общем-то зажила, но небольшие физические нагрузки давались мне не легко. Да и кривой шрам остался на память, алого цвета. Можно так сказать, производственная травма.
     В ту злополучную ночь, видимо охранник, а может даже и сам хозяин, застал меня в расплох. Я было бросился бежать, но он ловко закинул на моё левое плечо лассо из цепи. Значительно позже, я понял, что оно предназначалось для моей шеи. Затянув петлю, он дёрнул её с такой силой, что у меня ноги взлетели выше головы и я плюхнулся на землю, полностью потеряв ориентацию в пространстве, и где я нахожусь. Но чувство самосохранения тогда меня не покидало не на секунду. Я не представлял, что могу как-то пострадать, или просто умереть; ограничения в свободе, узкие рамки, да и вообще какие-там-нибудь ограждения и заборы - это не для меня. Пространство! Разграничивания границ, настолько, насколько горизонты отделяют землю от неба, а может и дальше, до которых мне пока не удавалось добраться.
   Я смог не только быстро подняться на ноги, но и таким же резким движением остановить новую атаку, а затем вырвать цепь из рук противника и атаковать ею же его. После чего повергнув уже соперника наземь. Прихватив с собой отобранный трофей, я успешно удалился домой.
    Но уже приближаясь к станице, стал испытывать неприятное чувство боли в районе плеча.То было следствие того, что чем дальше я удалялся от места драки и начинал успокаиваться, тем больше болячка стала проявлять весь свой негатив и доставлять мне неприятные чувства. У порога дома, боль стала просто невыносима. Из-за вывихнутого плеча я даже с трудом мог передвигаться. Единственным моим желанием было рухнуть в постель и отключиться. Но как это сделать, если испытываешь неимоверную боль.
   Если честно, вспоминать процесс моего лечения мне не очень хотелось. Люба заботилась обо мне как о малом ребёнке, не обращая внимания на то, что сама была уже на девятом месяце беременности.
     Вот и сейчас, выслушивая жену, я, опустив виновато голову, потирал своё левое плечо и как бы заново переживал то проишествие.
     -Тебе и сейчас, ведро воды поднять не легко,- говорила она ворчливо.- Яков, останься дома. Не ходи!
    Мне страшно было поглядеть ей в глаза, иначе если погляжу, не смогу устоять, послушаюсь её и останусь дома. Но я решил идти.
   -Вспомни Чипу Колю,- не унималась жена. Выразительность её слов словно грузовиком наезжали на меня,- братья Стоговы, к кому он забрался, так ему голову набили, что ходит теперь и воробьям дули показывает,- Люба отвернулась в сторону. Она говорила, а голос её отскакивал от низких потолков комнаты и направлялся точно в меня. Люба продолжала,- бедная тётка Анюта, мается теперь с ним, а он всё-равно блаженный,- и опять повернувшись ко мне, добавила,- ты разве этого хочешь, Яков?
   Молчу. Делаю вид, что слушаю и не собираюсь спорить.
   А получается ли? Получается!
   -А Януш! Твой брат! Перспектива быть следующим...
    Я ничего не слышал кроме неё; тембр звуковых волн, исходящих от Любавы, напрочь перекрывал ощущения живого пространства вокруг, словно в герметично закупоренной камере. Такое со мной было редко, но каждый раз запоминающе; так я испытывал гордость, и никак не за неё перед собой, а за себя перед нею. И пусть я остаюсь в тени - это пусть второсторонне, абсолютно никак на меня не влияет; в эту редкость, я наслаждаюсь некоторым застоем бытия, словно остановившееся время, даёт редкую возможность насладиться самым любимым, самым дорогим. И чтобы она не говорила, смысл уже размыт при первом появлении и плывёт как сигаретный дымок. Только на запах не попробуешь.
   Ответ от меня она не услышала, поскольку я не глядел на неё. Да и отвечать не собирался. Для себя я всё решил и только ждал подходящего часа.
    Я лишь дождался, как Любаша понесла малыша в кроватку и используя момент, удалился от окна в наступившую темноту. К тому же солнце уже скрылось за горизонтом и наступили сумерки. Я решил уйти, ничего не сказав жене. Перевязав шнурки на кедах и накинув на правое плечо верёвку, я отправился на ночной промысел.   
               
                Глава 2
   Олег Фёдоров стоял на маленьком крылечке небольшой сторожки, плавно вдыхал полной грудью деревенский воздух с примесью навоза и сырости, и с наслаждением смотрел на алый закат уходящего солнца. Низкий крылечный навес тёмной чертой пересекал приятное глазу небо, придавливая к горизонту закат.
   Очередное ночное дежурство. Целая ночь скуки и почти ничего неделания; да что почти - нарезание кругов по периметру территории, измерение дальности полёта плевков подсолнечной шелухи, высчитывание пустых звуков до безумия и... Ну, можно иногда позволить короткий промежуток времени прикорнуть в сторожке, но это только во вред, и организму, и психике.
   Порою Олег задумывался о бесполезности своего занятия...
   "Всего-то..."
   "А то мало что ли?! Порой и дышать трудно?"
   "С чего бы?"
   "От не сбывшихся надежд..."
   "Мечты! Наивность глупого ребёнка. Несмыслёнышь..."
   "Ой-ой-ой! Аккуратно на поворотах..."
   "Нисколько! Только правда. А правда, насколько тебе известно, горька..."
    Хочет усмехнуться ртом, но горечь в горле. Ёжики...
    "Почему сразу так непонятно? Почему так сложно..."
    "Интрига! Глупость, сравнима с..."
    "Нет! Не надо! Давай сначала..."
    ... словно безнадёжность тянущая в бездну, но самое главное, это отсутствие перспектив на такой работе, зон развития, карьерного роста и вообще выбранному в жизни пути. Неопределённость цели, или же её отсутствие - нежелание признаваться себе в этом, а отсюда и душевные мытарства. А с другой-то стороны он и делать больше ничего не умеет. Кроме как вести наблюдение за объектом и охранять чьё-нибудь имущество.
   Впрочем, на выбор профессии повлияла служба в армии, которая прошла в элитном спецподразделении, средь чистого кавказского неба, воздуха и высоты красивых гор. Армия стала тем пределом, потолком, за которым обнаружилось ничто... Цель, при своём достижении оказалась размазана, но Олег плохого не замечал. Исключения были - он решил их поправить на ровном, уже на достигнутом,- ведь сладость удовлетворения ни с чем не сравнимо, и пережить по-новой одно и то же, как-то не хотелось.
   Если исключить главное, то армия научила его обращаться с огнестрельным оружием, выдерживать многокилометровые марш-броски и тактике ведения боя. А рукопашный бой, которым как ему казалось, он владеет в совершенстве, призёр и победитель множества армейских соревнований и показательных выступлений. Олег поддерживает форму и по сей день, уделяя занятиям самое лучшее своё свободное время. А ещё потому, что в своей воинской части ему даже не было равных; мастерство оттачивалось до автоматизма и в прямом смысле слова пот и кровь сопровождали его каждый день, изо дня в день. Олег мог вести бой с двумя, а то и с тремя противниками одновременно - приёмы против вооружённых противников считал для себя любимым занятием, а стрельба из огнестрела вырабатывала терпение и сконцентрированность.
   Таким перечислением он прикрывался, и прикрывал то, чем прикрывался.
   "Что-то нет такого ощущения, что то, что задумал, достигло цели..."
   "... или цели достигнувши, не ощущаешь..."
   "А что ощущаешь, когда переступаешь через порог достигнутого?"
   "Гм, хорошенький вопросик! Сам придумал?"
   "Само придумалось..."
   И вот, что теперь - он охранник частного крестьянско-фермерского хозяйства, с зарплатой обычного слесаря третьего разряда и никаких продвижений по службе, никаких привилегий и похвальных грамот, благодарственных писем и корпоративов?
   Вроде да!
   Ну да, Олег имеет нескольких людей в своём подчинении, выполняющие его хоть и не приказы, а чёткие указания по ведению охраны и соблюдения порядка. Имеет разрешение на ношение огнестрельного оружия, которого у него пока нет, и... всё?
   Всё? Всё! Разве такой перечень не может иметь веса?
   Только лишним будет, "которого у него пока нет". А так всё! Ничего лишнего... Оружия у него не будет.
   За десять лет, что прошли после армии, Олег ничем не изменился. Только что отпустил усы и бороду. Хотя первые три года были какими-то... пустыми что ли. То, что идут года, Олег понял, когда они побежали - безоглядки и жестоко. А следы уничтожала природа; он же думал, что оставлял их сам, но их просто не было.
   Олег знал! Знал, и не верил!
   И тогда он стал работать, как бы ради чего-то, но на самом деле закрывал так внутреннюю пустоту и слепоту перед реальностью. И практически не отдыхал, а только работал, работал и работал (пахал, пахал и пахал. Можно ещё так: вкалывал, вкалывал и вкалывал. И не в вену, а в геморой). Та цель, на которую он якобы взобрался, виделась ему ровной плоскостью и бескрайне бесконечной. Словно будет это если ни вечно, но довольно-таки продолжительное время. Ошибка была не в том, что достижение цели состоялось, а в том, что он не признал того, что достижение не соответствовало его внутреннему удовлетворению. Да и внешне; по-началу это излучалось в глазах, на лице и в его повседневных делах. А потом не получалось. Не хотелось делать то, чего не хотелось.
   Сила в чём? В правде!!!
   Олег всё ещё себе не признавался, просто думал и перечислял, что нажил за эти годы: ни жены, ни детей, дом который достался ему в наследство от родителей и то, напополам с младшим братом.
   Младший брат! Это совсем другая история и если бы ни эта тема, о нём можно было бы написать отдельный роман. А так...
   ... А так, младший брат был тем, от которого ждать "света" или "добро пожаловать", как от противоположного ждать такого же обратного. В общем многое сложно, если ни сказать всё. На сию минуту, брата, Олег мог охарактеризовать как человека ведущим праздный образ жизни, считающим, что его жизнь если и не удалась, то его это как-то мало волнует. Берёт то, что есть, не задумываясь откуда оно и с лёгкой, даже с пренебрежительной хваткой бросает то, что дано даром...
   Выбрасывает!
   Выбрасывает... чем вызывает крайнее недовольство старшего брата. Хорошо хоть то, что Олегу удалось устроить его к себе на работу. Он его уговорил. Легко! Но не так, как это обычно делают; просто тот уже находился под условкой и тут либо то, либо другое... То есть как такового, выбора не было и уговаривать пришлось чисто формально.
   Также как и Олег, он стал охранником; камуфляж, берцы - повадки, хотя в армии не служил. Это больше всего раздражало Олега. А то, что таким вот способом, ну и пусть; теперь-то он был как бы под его присмотром, чтобы видел его хамское лицо - взял под шефство и вот, теперь он всегда при нём.
   Так думал Олег. Но на самом деле:
   "И как ему легко это далось? Ха-алява-а!"
   "...похоже на зависть и... и на что-то ещё! Злость!"
    "... да по хрену!"
   Да по хрену, иначе бы шлялся по всяким притонам и гадюшникам, собирая букет винерологии, как и большая часть молодёжи из их деревни. И сгнил бы заживо...
   Не далеко от него резко вспархнула птица взорвав тишину; Олегу показалось, что он вздрогнул, но это нервное; машинально напрёгся и на слух хлопающих и быстро удаляющихся крыльев повернул голову. Да, он и вправду вздрогнул, да так сильно, что немного свело икроножную мышцу левой ноги.
   -Куропатка,- на выдохе полушёпотом проговорил он. Перед глазами предстала картинка охоты, после чего он добавил,- на рассвете я тебя подстрелю из...- Олег руками изобразил ружьё и с имитировал выстрел с неподдельной отдачей в плечо. Затем сдул струящийся дымок с воображаемого ствола ружья и убрал его за плечо.
   "На рассвете,- подумал он ещё раз,- пережить только ночь и остаться нормальным, разумным, здравомыслящим..."
   Маленькая цель, способ преодоления тяжести несущего профессионального бремени и просто, чтобы не отупеть. Он хватается за неё как за спасательный круг и пытается развить её дальше, но... воображение отключает картинку и становится темно. Олег встряхнул головой, будто скинул с себя вместе с водой и отрицательные эмоции, почесал свою густую бороду, брызнула горсть искр и хотел было уже достать из нагрудного кармана сигаретку. Но вспомнил о том, что уже как целых три месяца он борется с этой пагубной привычкой, пытаясь избавиться от неё и покончить с ней. Изобразив кислую гримасу на лице, он отдёрнул руку от кармана и зажмурился.
    Уже как три месяца он пытается бросить курить, а сигареты всё-равно носит с собой. Нет-нет, да и сорвётся! Затянется во весь объём своих лёгких, голова приятно закружится, и как бы становится легче; отчего интересно, от никотинового кайфа? Но от того, что не смог удержаться, внезапно растроится, до по-синения сжав кулаки и нервно бросит бычок на землю, растопчит его тяжёлым ботинком и сплюнет.
   Вот и сейчас, когда ему на каплю удалось преодолеть себя, взять вверх над тем двойником, существующем где-то глубоко внутри его самого, Олег испытывал неимоверную гордость за проявленную силу воли. Гордость, с некоторых пор становится для него пресной, хотя он сам этого не замечает. Но это пока!
   Сняв кепку, он свободной рукой провёл по коротко стриженной голове, а затем и по лицу, издав при этом не слишком громкий звук.
    -Э-э-эх!- Олег хочет слышать эхо, чтобы подъём звука шёл не то, чтобы изнутри, а ощущался физически, словно обнимает его, прижимает. Он этого хочет и поэтому ждёт. Ждёт, недожидаясь. Одев кепу обратно на голову, Олег при этом так широко улыбнулся выставив на показ свои белые и ровные зубы, как отпечаток на зеркале уходящему солнцу.
   -Будем здравы!- прозвучало словно ахнул от восторга, словно высокие и широкие вороты, вдруг потеряв связь с креплением, плашмя падаю на землю... И снова улыбается.
   С западной стороны неба постепенно появлялись звёздочки, словно умелая рука человека, лёгким движением заставляла зажигаться маленькие точки. Каждым мазком кисти, художник старается менять тот или иной оттенок, создавая из одного крупного, несколько мелких, чтобы звёздные точки не выглядели одинаково. В том и прелесть звёздного неба! Они разные, хоть и такие далёкие!
   Небосклон затягивала сине-чёрная мгла, словно одеялом, а на место некогда красовавшегося солнышка, образовывалась тёмное алое пятно, катившееся за горизонт и вскоре исчезло.
   Ночь наступает!
   От недалеко проходившего русла реки ветерок донёс "кусочки" влажного воздуха в виде пара, отчего у Олега по телу пробежали приятные мурашки. Бр-р-р! У-ух-ух!
   "Тишанка - река детства,- подумал он. -Сколько впечатлений!"
   Мурашки переворачивались и наварачиваются одна на другую, заварачивают кожу; Олег чешет ногу под задницей и решительно, совершенно осознанно вздрагивает с бодрящим, но глухим звуком "А-а-а!"
   Почему-то часто, когда находишься один, вспоминается детство и тянет к природе, к истокам, к вылазкам компанией друзей и с самого утра до позднего вечера одно и то же, как по-накатанному, по-новому. Речка основное летнее времяпровождения, отсюда и тоска, отсюда несёт тем, что ему кажется уже не доступным до свободы. И там внутри, рвётся куда-то ещё глубже, ещё дальше, непонятное самому Олегу. Ему хочется познать это, разобраться, взять под контроль, самому решать и делать направления. Но то, что-то не подчиняется, прячется как ребёнок, как маленькая, но зубастая зверушка. И только глазки блестят зелёным оттенком из тёмной норки.
   А там за углом сияет яркий свет, и ему нужно выйти на него, но в душе настолько темно, что сделать шаг, решиться не так-то просто - можно просто попасть в яму, или споткнуться. И боль... не от разочарования, а от выдуманной опасности. Но Олег улыбается и ждёт. Ждёт!
   Ему пришлось снова полной грудью вдохнуть прохладу в себя, послать всё к чёрту и предаться анархии жизни. Но только там, за пределом реальности, почему-то это кажется так легко?!
   Привычка!
   Он хотел было уже зайти в сторожку, но тут его окликнул дед Захар, или как другие его называют из уважения - Захар Прохорович.
    -Олег, погодь немного. Осекнись!- Несмотря на свои семьдесят восемь лет, Захар Прохорович выглядел бойко, не подстать молодым и не забывал блеснуть раритетным словечком. Это его, можно сказать, первая фишка.
   На этой ферме он начал работать ещё, когда строился коммунизм как и сама ферма. У самых истоков. Весь перечень рабочих специальностей, который касается животноводства и около него, были им тут же приобретёны. Даже ветеринар. Слух о колхозном айболите слышен был далеко за пределами района. Вот ещё одну осваевает - частный охранник, ну или как проще выразиться  - сторож. Захар Прохорович хорошо знал своё дело, то, которому служил, почитая труд не как первоочередную добродетель, а как одно из жизнедеятельности всего человечества, а то и больше. Захар Прохорович никогда не прогуливал и не опаздывал - закалка всё того же социализма, даже больничный никогда не брал.
   Может за это его всегда и держали здесь, и не отправляли на заслуженый отдых. А ещё он был дальним родственником хозяйки фермы, чем и объяснялось его долголетие на этом рабочем месте.   
    -Ну чего тебе, Прохорыч?- отозвался Олег, сходя с крыльца сторожки и сделав пару шагов навстречу деду.
    Дед шустро ковылял, вихляя правой ногой и словно неровная клюка выскакивала из-под широких полов засаленного до затвердения плаща. Как хоккейная клюшка. Но впрочем это ему мало мешало - привычка; дед дымил вонючей (ядрёной) папиросой - его одно из повседневних и постоянных его занятий - распространяя ядовитый дым вокруг себя, прищуривая один глаз. Вторая фишка. Не считая того, что прищуренный глаз не видит.
   Прохорыч уже издалека заговорил:
   -Нынча Тоньку повстречал,- он уже подошёл.
   -И что?
   - Просила передать, что скоро будет. Хочет сделает какое-то там заявление. Понял чё?- Захар Прохорович говорил очень серьёзным тоном и старался придать важности каждому своему слову. Причиной этому он считал свой большой возраст и опыт.
   Следом за ним двигалось облако от густого тления папиросы. Дед остановился, а облако ещё двигалось как по инерции. Оно захватило голову Олега и остановилось; Олег хотел увернуться, но этого было бы мало и поэтому просто не шевелился. Терпел.
   Речь Захара Прохоровича была немного шепелявой, спотыкливой на звонких согласных и жжёванной на шипящих. Язык забавно гулял по дёснам и шлёпал по губам. Олег обращал на это внимание, (а на это нельзя не обратить), отчего вызывало у него лёгкую улыбку умиления. Над старостью, но ни капли насмешки. Старших он уважал.
   Дед остановился в двух шагах, плюнул на догорающий фитиль папироски и бросил себе под керзач. Тот пустил прощальный дымок и дед коряво придавил его в землю.
   Уже наступила ночь, но глаза как бы не замечали сумерек. Плавность перехода при желании почти не ощущалась. Привычка.
   Дед посмотрел на Олега задумчиво.
   -Ну понял,- Олег знал, что старик любит поговорить и просто так не уйдёт.
   -Значить-то так,- дед облизал губы и полез в карман плаща; глубокое "ущелье" не поддавалось сразу и дед подключил вторую руку. С плеча спадает старое ружьишко и ударяет его по голове. Олег поддёрнув плечами усмехается, а Прохорыч с лицом победителя достаёт початую пачку папирос "Казбек".
     -Слушай, Прохорыч, я конечно уважаю тебя,- обратился к нему Олег, улыбаясь и указывая на пачку папирос,- ну где ты берёшь эту отраву?
     -Так-то нахожу,- деловито, видимо принимает за некий комплимент ответил дед и по-стариковски усмехается. Облизываясь, язык выныривает и тут же исчезает. Затем только он продолжает с особой, ему свойственной манерой.- Да Тонька откуда-то привозит мне. Знает места чертовка!
    Последнее предложение дед так прошепелявил, что Олег не удержался и засмеялся.
    -Ну что ты лыбишься, лбина,- не выдержал усмешки Захар Прохорович, но не обижался.- Сказал же, Тонька скоро будет, сделает важное заявление. Понял?
     -Да понял я, Прохорыч, понял,- по-серьёзней ответил ему Олег проведя рукой по усам и бороде снимая веселье.- Я даже знаю, про что заявление будет. И о чём, тоже,- он отвернулся в сторону от деда и задумчиво поглядел в сторону исчезнувшего солнца. Прощальные обрывки пламени ещё вырывались от общего круга, но тут же гасли, не оставляя даже дыма увядания.
   -Ишь ты. Знаеть он!- проворчал дед.
   В юные лета Олега, дед Захар вовсю вёл не очень морально-нравственный образ жизни; по многочисленным слухам, пускавший по большей части и сам Прохорыч, он поиспортил чуть ли не всех имевшихся девок на деревне. Да и приезжих тоже. Но и тех ему мало было. И тогда пускалась его похоть по соседним деревням и сёлам. После тех похождений, дед Захар, а в молодости его кликали Заходер, часто возвращался битым, а иной раз его привозили домой, так как самому после побоев было добираться не в мочь. Бывало и того хуже, когда девицы награждали его венинфекциями и вместо того, чтобы остепениться и успокоиться, Захадера это задорило на новые приключения.
   Олег частенько, при возможности шутил над ним на эту тему; безобидность их заключалась в том, что шутки забывались, даже самые, по мнению Олега, колкие и унизительные. Да и сам Прохорыч не прочь был пошутить над собой. Поражало Олега ещё то, что как такие девицы находились и велись на него, зная, что Захадер из себя представляет.
   Олег не обманывал старика. Он действительно знал, о чём Антонина Сергеевна, хозяйка той фермы, на которой работали и дед Захар, и Олег, и его подчинённые, хочет сделать заявление. Вот уже в течение нескольких месяцев, а может даже и больше, на их ферму, и на фермы других предпринимателей, стали наведываться непрошенные гости; неопределённый, в определённом смысле субьект особи человека, так желающий поживиться за счёт чужого имущества. Эти самые особи, или лучше пусть их мы будем звать "гости". Так вот, эти самые "гости", просто самым наглым образом уводят с ферм скот, режут и сдают его на рынок перекупщикам, либо живым весом. Всё происходит в ночное время суток (наверно), тихо и аккуратно, и не заметно для охраны.
   Как!?
   Несколько раз скотина пропадала и в смену Олега, что приводило его в ярость и бешенство. Он готов был искромсать сам себя на мелкие кусочки и сам же себя сожрать, хоть это и невозможно в практическом плане. Это не просто напрягало; в такие моменты Олег вытягивал руку перед собой вперёд и она дрожала. Психологическое напряжение передавалось на, казалось бы, мощные телеса; несовладание с самим собой нарушено и как быть дальше...
   Не нравилось это обстоятельство и хозяйке (а как иначе), что Олега ещё более огорчало и заставляло всякий раз бледнеть и становиться ни тем, за кого он себя выдаёт, при встрече с Антониной Сергеевной. А если ещё считать, что он очень серьёзно относится к работе, щепетильно выполняет порученное и если в его смену происходит какое-нибудь ЧП, то это больно ударяло по его авторитету и очень сильно влияло на самолюбие. Он мог ночей не спать, ни есть, ни пить -переживая такие обстоятельства. Спасали медитации когда-то и где-то им прочитанные, а по большей части выдуманные им же самим. Олег в них верил и считать их самообманом было бы не верным, если б они не помогали.
   Олег удалялся от людских глаз и концентрировался на каком-нибудь неодушевлённым предмете, но обязательно связанным с живой природой; деревья, небо, река, муравьи. Сам себя он в некотором смысле сравнивал с самураем, но только в некотором. Две вещи ему недостовало до такого звания и одна из них никогда его не приблизит к этому. Никогда, ни при каких обстоятельствах, Олег ни сделает над собой "хара-кири"; как бы он не уподоблялся этим благородным воинам, он есть, остаётся и будет православным христианином и страх перед смертным грехом, несущим мрак и вечные муки, держат его в стальных руках спасения.
   Ещё ему нужен был человек, чтобы служить; необходимость быть кому-то нужным, полезным, даже подойдёт роль незаметной тени, но пусть один только раз пригодиться его существование как воина, ему и этого будет достаточно, но... Но такого человека пока нет. Только на примете...
   Доходили до него слухи, что аналогичные ситуации и на других фермах и охрана тоже была бессильна с угонщиками скота. И фермера словно сговорились не обращаться в милицию, имея острое желание самим и своими средствами разобраться с ворами; кто ставил капканы, кто протягивал электрический провод по периметру фермы и включал приличные вольты. Кто-то рыскал по мясным рынкам и тряс торгашей на предмет "откуда товар", кто... да много кто чего придумывал стараясь блеснуть изобретательностью и находчивостью, только жертвами капканов и электрических проводов были бездомные собаки, да мелкие грызуны навроде бобров и сусликов. Единственный раз попался какой-то бомж и то, которого насмерть убило током. А на рынках торгаши тоже себе на уме и к ним не так-то просто было подъехать.
   В пылу кипеша кражи прекращались, но не надолго; только становилось известным об очередном "визите" и напряжение возвращалось, а с ним и новые изобретения. До участившегося воровства у Олега был только один напарник, его родной брат Коля, да дед Захар. Теперь же с некоторых пор, его численный состав охранников удвоили, а воровство так и не прекратилось. Олег придумывал план и детальный чертёж охраны территории. Каждый раз он был уверен, что это то, что нужно и убеждал в том других; но план проваливался, а чертёж рвался в клочья и приготавливался заново.
   Каждый раз хозяйка была благосклонна к нему и не высказывала каких-либо резких претензий, но Прохорыч явно испортил хорошее настроение и чего теперь ждать от его родственницы, он незнал. Незнал, это сказано относительно - Олег ждал того дня, когда плотину прорвёт и хлынет грязь гнева и самое правдивое определения его места на этой чёртовой земле. И вроде после последнего посещения "гостя" прошло уже почти два месяца, но это обстоятельство никак не облегчало состояние Олега. Ведь та ночь болью отзывалось в его памяти и в других частях тела. Олег почти поймал вора; он увидел себя со стороны, и он себе понравился. Искуссно закинув лассо из цепи тому на руку (хотя и целился на голову), он дёрнул и опрокинул его наземь. "Всё,- думает,- попался!" Но парень оказался не простым хулиганом, а неплохо подготовленным... бандитом. Он не только сумел вырвался, но ещё парировал новую атаку Олега, в которую он шёл смело, чтобы сделать контрольный захват; давно, а может и впервые Олега не просто не боялись, а реально хотели навредить. Вор несколько раз огрел Олега отобранной у него же цепью, отчего он потерял сознание и позволил уйти вору с его же орудием. Об этом никто не узнал; Олег обиду затаил внутри себя и в душе надеялся, что "гость" снова появится и тогда...
    -Что поскучнел, Олежка?- вывел из забытья его Прохорыч.
   Олег вздрогнул от неожиданности, но самообладание не терял не на секунду. Образ "гостя" ещё полностью не растворился и поэтому он с твёрдым лицом подошёл к рубильнику и включил фонари. И обернулся.
   В это самое время от деда исходил такой дикий туман, такое волнительное наваждение, что Олегу просто невозможно было находиться рядом. Словно попадаешь в какую-то мистику,- окунувшись с головой неглядя, и неподумав, что возврат оттуда, совсем в другом месте. Раздражение, началом которого послужила неожиданность, росло быстрее, чем Олег успевал справляться с волнением. Но и назвать это облаком тоже нельзя. И даже из самых лучших побуждений. При свете фонаря папиросный дым воплощался в зловещий, серого цвета дух, овевал собою деда и всё около него на растоянии вытянутой руки и даже немного больше. Как в только что начавшемся реально-мистическом фильме, в котором обязательно должно было быть продолжение.
    "А может ему тут просто лучше, чем где бы то ни было..."
   "Оно вынырнуло как бы из давно забытого мифа, канувшего не то чтобы во времени, а как бы перевернувшись во сне на другой бок, ощущаешь полное онемение той части тела, на которой только что спал; войдя в реку и сходу окунувшись там, персонаж вынырнул здесь и растворяться неспешил. А выдавал себя совершенно не за того, кто был на самом деле. При желании, можно было разглядеть на конечностях щупальцы и кривую рожицу какого-то совершенно непонятного зверя; оскалившись на незнакомую ему обстановку и людей возникшись около него..."
   Олег срывает руками изображение как бумажную афишу, давно прошедшего фильма. И рвёт его, и рвёт...
   "... и направление в котором они перемещались, было будто бы вырезано из того пространства, в котором Олег привык всё и всех видеть..."
   Сознание отказывалось воспринимать это за действительность, за явь, за... Ещё чуть-чуть, ещё немного и он накинется на кого-нибудь, чтобы сдвинуть эту стену недоступности, пусть и жертвой этого станет кто-нибудь из своих.
   "... через этот смок не было видно, ни земли, ни звёздного неба. Таял даже двор, корпуса, сторожка - как само место действия, не выходящая за рамки экрана. Падающий свет из-за его спины, ассоциировался с некоим появлением деда из ниоткуда; стоит немного представить, и дед как бы парит над..."
  Олег морщится; сейчас ему бы подпрыгнуть на месте и сгрохотом стряхнуть всю эту нечисть, как большой дождевой плащ. Но чтобы падая, плащ обязательно превратился в труху. Иначе...
   Когда ему наконец удалось перебороть волнение, то с негодованием, и нисколько на деда, а сколько на тяжёлые воспоминания, сказал:
    -Прохорыч!!!- Всё-равно звучит как взрыв, как всплеск, как рвутся натянутые тросы,- я же курить бросаю! Ёлки-палки...
   "... но продолжение такое смешное! Ха-ха-ха!"
   "Ты тоже понял!Ха-ха-ха!"
   "Придурки! Это не то, о чём вы думаете. Придурки!"
   "... да просто попался на врасплох. Ха-ха-ха! Обычное дело! Тьфу..."
   "... ага! А был-то прям на пике! Прям на пике!"
   "Ха-ха-ха!"
   "Всё не так. Вы! Придурки! Отстаньте..."
   Дед  непонимающе смотрел одним глазом на молодого человека. Сквозь густой дым никотина, на Олега смотрела эпоха, но не просто смотрела, а сгорала до последней капли керосина... и тот ничего толком не понимал. Медленно добавляя огня потухающему воображению, он даже шагнул ближе. Это как наступить на голову повергнутому врагу, хотя повержение как таковое, снимает с оппонента хоть какое-нибудь название.
    -А что такое?- Наконец-то что-то дошло до деда (как капля просочившаяся через сварочный шов...), но в чём причина негодования Олега, так это то, как видно в глаза при общении - что видишь, то и говоришь. А лучше молчать; это как получится.
   Прохорыч заулыбался беззубым ртом, кривя верхнюю губу, заварачивая её словно специально в бок. Видно сухие дёсна и пожелтевшие края языка.
   "Как он это делает",- спрашивает сам себя Олег, но вслух...
   -Как ты куришь такую гадость, Прохорыч? Блин!- Олег кашляет как-будто специально и быстрым шагом направился в сторожку. В догонку ему, дед Захар крикнул:
   -Ты чего?
   -Ничего,- злится очень,- иди ты!
   Дед делает ещё шаг вперёд. Он не сдаётся, но силы в нём уже меньше прежнего.
    -А где ж остальные рёбяты, а? Олежка, слышь меня?
    -В обходе по территории,- бросает Олег и скрываясь за дверью, но добавил вскользь,- ни человек, а вепрь какой-то. Вампир!
    Дверь хлопнула. Разговор закончен.
    Наблюдая за исчезнувшим за дверью парнем, дед Захар долго стоял как вкопанный и всё также продолжал дымить своей вонючей папиросой. Он проиграл, но чтобы Захар Прохорович отчаялся - не бывать тому.
   Он знал о происходящих в хозяйстве племянницы делах, но относился к этому абсолютно спокойно. Прохорыч был твёрдо уверен в том, что в его время такое не допустили бы. Его время самое лучшее и твёрдое в плане стабильности и контроля, а что сейчас твориться ему остаётся только наблюдать в подтверждении своего мнения.
   Прохорыч выполнял свою работу настолько, насколько хватало его старческих сил, и вполне был этим доволен. Докурив, он снова бросил пустую трубку из-под папиросы себе под ноги и затоптал его кирзовым сапогом - единственное, точно отработанное до автомата движение, работающее даже при отключении мозга. Поправив старую винтовку на плече, дед решил пройтись по территории в надежде встретить кого-нибудь из ребят, чтобы пообщаться с ними.
   С Олегом-то не удалось.
   Просто поговорить.
   На столбе, прямо над сторожкой, затрещал прожектор и несколько раз, почти незаметно моргнул. Это совершенно нисколько не повлияло на густоту чёрных красок вокруг него. Площадь освещаемого пространства, упорно держала свои границы, и тот перепад, почти незаметный глазу, сливался в ещё один неопределённый цвет.
   На самом же деле, функции, определяемые производителями, ничтожно меркнут в пучине бытовых тяжб, случающихся во вселенском масштабе потребителей и их потребностей. Каждый индивид, под своей невидимой оболочкой, оказывается как бы взаперти. И стоит заметить, что это олько по собственной воле. При соприкосновении с другим индивидом, оболочки соединяются и происходит, также невидимая связь.
   Что под собой она несёт, или подразумевает, остаётся загадкой, потому что при разрыве индивидов, следов соединения напрочь не остаётся.
   Войдя в сторожку, Олег увидел человека, сидящего на стуле спиной к нему. Перед человеком работал телевизор, передавались последние новости. Субмарина "Курск" по всем двум каналам. Трагедия всероссийского масштаба немогшая не затронуть Олега; он и так навзводе, тут ещё он.
  Человек не оборачивался, будто не слышал, что кто-то вошёл, а Олег нарочно не стал греметь и показывать своего присутствия. Только хлопнувшая дверь и скрипнувшая половица, не могли не судить об обратном. Как игра, или борьба невидимых миров - всё тихо, спокойно, светит солнце и рождаются люди. А внутри вот-вот сейчас разорвётся двойной узел как при максимальном натяжении. И ведь никто не заметит.
   Олег не двигая головы, только глазами осмотрелся по комнатушке, а сам слушал новости. Изображение было с рябью, но лица можно было разглядеть. Но звук чистый. Как раз передавали на сколько им ещё хватит кислорода.
   "Да как они там могут вычислить, сколько им там хватит! Идиоты! Пацаны считай заживо похоронены, а они там вычисляют! Корм для рыб."
   Олег сдавил челюсти до боли в зубах и отпустил. На столе стоял бокал с недопитым кофе, а в тарелке недоеденная яичница. Хлебные крошки, и на полу тоже. Дышало беспорядком и безответственностью. Многодневными носками.
   " ... идотом меньше, дибилом больше..."- подумал он ещё раз о том же. И зачем, сам не понял.
   Сидящий человек, мужчина, был младшим братом Олега - Николай, или как он его ещё ласково любил называть - Коленька. Это было больше похоже на заботу старшего над младшим, чем на обидное обзывание или кличку. Но Николай этого не любил и порой сильно раздражался. Но больше его бесило. Нет, не от обиды, но желание убить, чисто образно, возникало периодически. Ну или просто навредить, чтоб неповадно было, или чтобы, когда язык снова захочет повторить такое, он сразу же отвалился. А лучше всего, чтобы чирий вскочил, на самом кончике. Коля терпел и почти никогда высказывался напрямую брату по этому поводу; во-первых - авторитет старшего брата был выше всяких там обид, к тому же тот мог просто-напросто нанести физически вред - избить, нанести телесный увечья, что вызывает невосполнимый дискомфорт в быту и в работе. Во-вторых - мстительный нрав Коленьки сделать пакость изподтишка, подразумевал затаённое и взятое в долг. По-больней, по-острее, так, чтоб запомнилось и при следующих встречах посмеяться, и потыкать в него пальцем, мол, сам нарвался, вот и получай. Хотя с Олегом такое может не прокатит. Можно и шею свернуть и руки с ногами переломать. Было и третье, но оно состояло ещё в плане разработки и пустить его в ход не представлялось возможным. На что хватало Николая это сделать точно до наоборот указаниям братишки. Ну и так это в отместку, он иногда разыгрывал брата самыми идиотскими шуточками лишь бы досадить тому.
   Олега это ни много ни мало тоже раздражало, а в последнее время стало бесить. Хотя он и совершает путь к самосовершенству.
   Всё-таки братья.
   Вот и сейчас, заслышав на крыльце братца,- а это точно был он,- Николай быстро уселся на стул спиной ко входу и, раскинув широко ноги, изобразил спящего человека на рабочем месте.
   "Спящего человека на рабочем месте!"
   Олег к любой работе подходил с полным осознанием ответственности и всегда делал всё правильно и всё как положено. Всё правильно, подразумевало под этим лист бумаги, на которой чёрным по белому были расписаны правила. Пункт за пунктом, пронумерованные и изложены чётко прописанные формальности. Они если и не выучивались наизусть, то тщательное изучение этого, сводило на нет непонятно поставленная где-то запятая и продолжение многоточия.
   Этому его никто не учил, он сам в себя это заложил и когда - уже наверно и не помнил. Олег был очень щепетильным к деталям, к текущим обстоятельствам, также включая внезапность и неожиданность, и особенно к конечному результату; он должен быть как минимум удовлетворительным. Так он мучил себя, и того же требовал от своих подчинённых. И очень был зол - был зол, если кто-то не выполнял возложенных на него обязанностей. Исключений не было и для младшего брата. Особенно для него.
   Николай, прекрасно знал это (иначе бы было очень странным), о дотошных значениях брата в работе и поэтому порою разыгрывал его таким вот образом, ломая прижившийся с корнем стереотип старшего брата к ровному и правильному; и понимал - тому однозначно такое никогда не будет нравиться и выпущенный "дракон" на, а ближе будет сказать, в лице старшего брата - это такая пища для внутреннего червяка Коли, что сидит внутри него и без которой ему наверное теперь не жить.
   А заснуть на работе, это уже крайняя наглость, за которую брат мог не просто побить,- надавать поджопников и хлёстких затрещин, а то и реально избить, с кровью и переломами. Но Коля был ещё обладателем неприкосновенности и просто не понимал - всё что-то, когда-нибудь происходит впервые. Не надо только самому подталкиваться на это. Или вызывать.
   Старший брат быстро понял в чём дело. Коля был однообразен в розыгрышах и для Олега не составило особого труда распознать шутку. Но разозлить всё-таки удалось.
    По телевидинию перечисляли фамилии офицеров и матросов атомахода "Курск". Олег на лету ловил окончания фамилий и представлял их лица, о чём они думают... Чёрт!!! О чём можно думать в ожидании смерти. Смерти не быстрой, даже не средней; ожидание растягивается на два-три дня и она неприменно наступит. И так же медленно! Можно с ума сойти и тогда может быть легче будет. Или вообще всё по-хрену!
   Видя перед собой затылок, Олегу так хочеться дать крепкую оплеуху... Так, чтобы шлепок ещё долго звенел о барабанные перепонки ушей. А потом ещё раз... Олег почувствовал внутреннее закипание, вспомнились все косяки брата и бесполезность мозговой прочистки. Тут же затрещали костяшки кулаков и свод сжатых скул.
   А он-то думал, что сможет положиться на младшенького, заиметь гордость за него, чтобы не думать и даже не видеть, а только знать, что вот, он есть - значит всё будет в порядке. А тут на те вам - такой цирк, будто специально хочет вывести из себя, дерзит, знает место и колет в него.
   Олег стал сопостовлять трагедию "Курска", с отношениями с братом, и сознание порывалось выгнать себя на улицу и что-нибудь сделать. Что-нибудь сделать, значит проявить действие, не имеющее абсолютно никакого отношения к здравомыслию, к приличию, и к совести. Выскочить, стать посередине двора и раскрыв рот, выпустить на волю дракона; здесь свирепость не во внешнем виде животного и не в том жёлто-красно-синем пламени, извергающемся из самого нутра, а том последствии, что оно нанесёт... в первую очередь самому себе.
   Только к чему всё это - ответ задерживался, а запуск-то произведён и что-то должно обязательно случиться. Прерывистое дыхание, бешеный пульс в висках и взять, да и закричать во весь опор, и начать крушить попавшиеся на пути препятствия, и быть тому урагану самым сильнейшим, что когда бы то ни были прежде.
   Но Олег сдержался; закрыв глаза он медленно выдохнул. Даже просто не накричал на него. Но поговорить с ним он всё-таки должен.
   -Послушай, братишка,- начал Олег разговор; он не глядел на Николая, испытывая отвращение к увиденому, но не показывая его. -Что-то затянулось это... -Подобрать нужное, а самое главное, правильное слово, ему было трудно. -Может, хватит заниматься глупостями, устраивать вот эти концерты,- Олег повёл рукой перед ним, как бы указывая на него.- Ты же всё-таки на работе, как ни как. А?
    Николай выдохнул с лёгкой и видимой досадой оттого, что ему не удался розыгрыш. Пряча ухмылку и прекратив кривляться, он повернулся к брату. Олег знает, что он сейчас увидит и поэтому... больно удариться о пустоту не желает.
    -Брат! От такой работы можно со скуки помереть,- недовольно выдавил из себе Коля, поправляя воротничок камуфляжа. Но с лица ухмылка не сходит. Прилипла.- Вон, где весело!
   Николай имел ввиду происходящее по телевизору и потом молча смотрел в никуда. Диктор уже рассказывал историю создания "Курска", ловко маневрируя выученными наизусть цифрами характеризующие превосходство "Курска" над другими субмаринами, приводя конкретные примеры и факты из истории, а также недавних событий.
   Олег не просто сопереживал трагедии. Ему представлялось, что это и с ним случилось и концентрировался на принятии каких-нибудь действий выхода из сложнейшей ситуации; лишь бы не сидеть сложа руки. Он стал прохаживаться по комнате взад-вперёд войдя в роль начальника, коим и находился. Николай не обращал абсолютно никакого внимания на него и спокойно приводил своё обмундирование в порядок. Тяжёлое молчание, не понимающих друг друга братьев, Олег решил прервать, продолжая поучать.
   -Как малый ребёнок всё-равно. Будь хоть немного серьёзней. Оглянись вокруг, неужели то, что ты видишь, имеет столько грязи, которое изливается от тебя? Или я тебя чем-нибудь обижаяю?
  Олег наконец-то повернулся к брату. Это не так легко.
   - Что за ветер у тебя в голове. Что он как бездомный... Мозги как у шестнадцатилетнего.
   -Ты говори понятней,- ответил ему Коля вихляя правой стопой и прикусывая нижнюю губу,- что тебе конкретно не нравиться?
   А ему-то всего двадцать один; в таких летах либо ты взрослый, либо застреваешь в детстве навсегда. Хотя об этом можно ещё и поспорить.
   Николаю не хотелось продолжать, и уже пожалел было, что заговорил с братом; он только посмотрел исподлобья на него с игривой ухмылкой, но не в глаза, а так, скользнув по силуэту лица. Потом поднялся, взял с дивана кепку и направился к выходу.
    -Ты куда?- резко спросил Олег, взбесившись, что полетели брызги. Он рассчитывал на долгий разговор,- я ещё не закончил, вернись на место. Сейчас же!
   А Николай будто и не слышал его. Он только и сделал, что навроде бы остановился, но это было лишь замедление шага; он шёл дальше.
   -Я сказал сядь на место!- Олег кричал, хотя хотел просто выразиться грозно и немного угрожающе.
   Не вышло.
   Снова мимо.
   Николай, подходя к двери, выглядел победителем; ему удалось разозлить брата. Он спокойно сказал:
   -Пойду территорию обследую,- он распахнул вовсю дверь и повернулся,- может, что-нибудь полезное обнаружу. И тебе стыдно не будет за меня! Зайчик там, или лисичка, подойдут?!
   Олег словно застывает на месте, как ледяной, но чтобы сдвинуться с места, ему надо разбиться... Парадокс!
   Переступив порог, Николай с издёвкой бросил:
     -Если что, я сразу тебе доложу.
     Он захлопнул дверь, и Олег слышал, как его ноги ступают по крыльцу.
     -Послушай, чего ходить. Там Андрюха с Лёхой. И Прохорыч гуляют,- пытался докричаться Олег до брата, с каждым словом повышая голос, вдруг меняя гнев на милость. Но он только ударяется о потёртый и в некоторых местах уже дырявый дермонтин, обитой двери и осколками осыпается на пол.
    Увы! Очередной промах, как выстрелить в глухом лесу, а потом кричать "Ау!" А уже после самому себе сказал:
    -Кому я говорю? Какой-то трэш!
    Вряд ли Николай слышал, что крикнул брат. Вряд ли слышал он его вообще когда-нибудь; в последнее время они всё чаще стали не понимать друг друга. Нет, не то, чтобы постоянно ругались; препирания исходящие от старшего, парировалось младшим как бронзовым щитом от бамбуковых стрел. Слышно было лишь постукивание дождя о жестяную кровлю и... слёзы. Нет! Не мужчины. Слёзы женщин, не дождавшихся своих мужей с...
   "... с какой ещё работы?"
   "... может вовсе не об этом!"
   "Уверен?"
   "... пока ты под сомнением, мы не сможем быть уверены до конца!"
   "Мы! Преимущество в двойной силе. Не переживай!"
   ... и переживал от этого наверно только один Олег. Коля же был больше эгоистом, думал только о себе и о том, как бы досадить брату. Работал на "отстань", в голове одни только гулянки. И ничего в нём такого нет, чем мог быть полезен обществу.
   Самому себе. Яркость парируется темнотой солнцезащитных очков. Коле они так идут - как мерзавцу...
   Олег встал у окна и наблюдал за удаляющимся от сторожки братом, освещённым ярким фонарём. Николай шёл вразвалочку, собирая ботинками пыль, словно дерзкий подросток, нахамивший взрослым и удаляющийся с высоко поднятой головой. Сейчас он должен обернуться и послать плевок, сжатыми губами... и усмешка. Ни того, ни другого. Коля скрылся в тени первого корпуса, оставив только еле заметный дымок от прикуренной им сигареты.
   Красная точка в темном, как в недоступном, писала: "Отвянь!"
   -Бросишь тут курить. Щенок!- Олег говорил сам себе, но сам хотел, чтобы его кто-то да подслушал, помог. Ну или хотя бы подсказал как правильно.- С детьми наверно люди так не тискаются, как я с младшим братом! Чёрт какой-то, а не дитя!!! Дитя,- громко усмехается,- дитя, которому пошёл уже третий десяток.- Он уже достал сигарету и стал мять её в руке.
   -Не я твой папа! Чёрт...- Выдох как перед сном. Осталось только глаза закрыть и впасть в забвение.
    Он снова впал в задумчивость, устремив взор куда-то в чёрную точку. Выросли-то они без отца, Коля его и не помнил вовсе. Вот и был Олег ему и за старшего брата, и за папку, в одном лице. Он с ним находился везде и всегда, был опорой и заступником, помощником и учителем жизни. А когда повзрослели, будто чужие стали. Что-то Олег в нём упустил, чему-то недоучил, что вместо благодарности и уважения, идиотские выходки и наглые оговорки. И чем дальше, тем хуже. Словно, пока он находился в армии, Колю как подменили...
   Телевизор всё ещё трещал; Олег резко направился к нему и дёрнул вилку из розетки. Ему хотелось ещё что-нибудь сделать, но вдруг понял, что и то, что делает, лишнее, совершенно не нужное действо. Застыв на месте ощутил жар и капли пота на лице. Жужжащая муха яростно билась в стекло лампочки, подбираясь к свету с разных сторон, но чем сильнее она билась, тем ниже она падала. И несколько раз шлёпалась о пол. Назойливость её вновь поднимала к горящей лампочке и всё повторялось по-новой, пока она не обожглась и громко не плюхнулась уже на стол, мёртвая.
   Нирвана погружала его глубже; тело отделялось от духа, но погружение получалось каким-то абсурдным, скомканным, словно по кускам разрывалось и подавалось на стол для приёма внутрь... И он лепил его по памяти, только хотел сделать немного лучше, пластичней, по-своему вкусу.
   И получалось...
   Олег недолго был в задумчивости; вывел его из нирваны звук подъезжающей машины. То была хозяйка фермы - Антонина Сергеевна, тридцатипятилетняя бизнесвумен, широко шагающая по жизни женщина и просто красавица.
   Олег убрал сигарету обратно в пачку и направился к выходу навстречу машине.
   Антонина Сергеевна для Олега Фёдорова - это особый, даже особенный объект для высоких и чистых проявлений чувств, такого правильного и всегда кажущегося неземного состояния, когда не можешь смотреть на кого-то, мягко сказать, равнодушно. При виде этой женщины, у Олега в груди трепетали друг о друга крылашки и слышал их мог только он. В эти минуты он забывал о брате, о проблемах на ферме и даже о том, кто он.
   Ярко-серебристый джип японского производства остановился прямо перед сторожкой. Из машины вышла очень красивая женщина; для шикарности нужна была другая обстановка, но со временем она и это перешагнёт. На вид ей можно дать намного меньше лет, чем ей было по-настоящему. Из распахнутого салона сразу запахло дорогим парфюмом, резко перебивающим запах навоза и пота, преследующего взрослого мужика. А мычание, доносившееся из корпусов, звучало как музыка, в унисон, приветствуя хозяйку. Всё это никак не вписывалось в окружающее её место. Но как бы там ни было, она хозяйка всего, что на тот момент её окружало.
   "Флейта!"
   "Однозначно флейта..."
   "Да, но хоть в чём-то!"
   "Ой-ой! Сейчас умру..."
    Одета леди была в лёгкий и короткий сарафанчик, чётко подчёркивающий её изящную фигуру никогда не рожавшей женщины. Она некоторое время стояла вливаясь в декорацию. Антонина из семьи военного и учителя истории обычной средней школы. Но ни оттуда, ни отсюда к ней не передалось. Тоня была стервой для мальчиков, оторвой для девочек и непослушным ребёнком для родителей. Ни военная дисциплина, ни ласковый подход ни сделал из неё человека, как любил говорить её папа.
   Её отцу даже приходилось браться за ремень, чтобы вразумить непутёвую дочь, а в четырнадцать она впервые не ночевала дома и даже не у подруги. По возвращении на утро, отец переборщил с перевоспитанием и она сбежала, к бабушке в деревню. Тоня точно незнала, чья она мать; важным было отношение и оно было. Бабуля в прошлом была коммунисткой с самым глубоким и проникновенным убеждением в светлое будущее, к которому каждый сам должен найти дорогу. С этим убеждением и происходило дальнейшее перевоспитание, что не мешало Тоне стать лёгкой женщиной, перепустившей через себя всю деревню и из других тоже.
   А когда внезапно не стало родителей, Тоня продала наследство в городе и выкупила ферму у госудаства с передыхающей скотиной. И не прогадала. За пару-тройку лет встав на ноги, получала прибыль и вкладывала в развитие.
   Получилось. Не само. И звёзд с неба не хватала. Она шла по ним, специально наступала на них и давила, давила, давила...
   Образ жизни только не изменился; единственное, что, к ней стало не так просто подьехать - бизнес-вумен за рулём "чемодана" за три лимона...
   Увидев появившегося Олега, она направилась к нему, издевательски виляя бёдрами.
    -Олег, здравствуйте,- приблизившись, заговорила Антонина Сергеевна. Её голос только дополнял шику её красоте. Растроенная флейта.
    -Добрый вечер,- ответил он официально, немного смущённый видом хозяйки. Держать статус "серьёзного", получалось как-то надуто.
   -Как дела у вас?- Продолжала она,- где все остальные? Всё тихо?- Оглядываясь вокруг себя словно юла, спросила хозяйка, а вела себя как школьница, перед учителем в которого по-уши влюблена, но обязательно хочет из-за этого, его унизить.
   Типа скромница.
   -Ребята обходят территорию. Ведётся тщательное наблюдение,- начал отчёт Олег.- Я вот, на главном посту. Веду наблюдение отсюда. -Олег откашлялся в кулак и продолжал. -Включил недавно фонари. Полный контроль, сейчас под...
    -Хорошо,- перебила она, ещё раз оглянулась и добавила,- я хотела бы сделать заявление. Кое-что нужно обсудить.
    -Я сейчас быстро соберу ребят,- начал суетится Олег, хотя как он сейчас всех соберёт, незнал.
    -Стоп, никого не нужно собирать,- резко оборвала его хозяйка. Флейта соскочила с влажных губ, а мокрые пальцы еле удерживали инструмент,- я думаю, что мы с вами, Олег, сможем обсудить волнующий меня вопрос,- она сделала паузу, обдумывая предстоящую речь. Подняв руку, чтобы поправить волос на затылке, Олег заметил гладко выбритую подмышку и представил точно такое же, только в другом месте, и глотнул.
   -Я обсолютно уверенна в вашем профессионализме, Олег,- продолжала она подступаясь медленно,- и нисколько не сомневаюсь в вашей порядочности как человека знающего своё дело и свою работу, но, для меня уже стало делом чести схватить нашего незваного "гостя",- почувствовалось напряжение в голосе на последнем слове.- Который, просто самым наглым образом, посмел меня обидеть.- К флейте добавилось ещё что-то; Олег не мог разобрать. Звук глухой, но дополнение металлическое и с камнями.
   Она изобразила руками перед собой шар и также образно его раздавила. При этом что-то прошипела ртом. Вдохнув полной грудью воздух, она спокойно продолжала незаконченную речь.
   -Который уже не один раз наведывался на наш двор. Тварь!- Антонина Сергеевна при этом всё время смотрела на Олега, как бы наблюдая за ним, за его реакцией и насколько он внимателен.- И скажу вам, довольно-таки удачно для него.
   Она смотрела в его глаза, как в зеркало.
   Несомненно, последнее, это камень в него. "И по заслугам"- подумал Олег.
   Он внимательно слушал и старался внимать в каждое слово сказанное хозяйкой. Перед его лицом пробегали её слова, в образах животных: звери, насекомые и птицы. И чем ему казалось, что слова были острыми на слух, укоряющими и больно ударяющими не только по самолюбию, но и..., тем животное было хищным и возбуждённым, агрессивным и готовым к атаке. Каждое предложение ассоциировалось с бегущей толпой (не понятно кем), после которой, стеной поднималась пыль.
   И когда она закончила, произошёл обрыв в пропасть, куда все и провалились. Олег с трудом хватал воображаемое, но цепочка с обрывками звеньев, была бесполезна по своей сути и... он просто обязан был сказать что-нибудь в ответ, чтобы поддержать разговор и так сказать, быть на одной с нею волне. Короче, не сорваться в эту самую пропасть. Флейте нужен был аккомпонимеант, иначе продолжение бы получилось похожим на битое стекло. Ещё Олег прекрасно понимал, что наступил именно тот момент, когда он должен проявить инициативу и показать ей, что умеет думать головой не хуже, чем осуществлять охрану, забыв на секунду о провалах.
    -Надо его как-нибудь заманить сюда. Как рыбак, на живца, или охотник...- осторожно начал он, слегка косясь на хозяйку, но сразу осёкся, потому-что ему тут же хочется зажмуриться и раствориться. Может несколько и не в тему, но что-то говорить-то надо было, нужно было какое-то действие, продолжение, шевеление - ни столб же он в конце концов, вкопанный посредине улицы, чтобы бродячие псы справляли на нём нужду. И он понял то, что это сказал не он, а тот, кто отвечает за самосохранение, на чём держится тот, за кого он себя иногда выдаёт.
   Если бы перед ним сейчас была стена, он бы стукнулся в неё головой. Не сильно, а чувственно. Смотрелось бы как прикосновение. В чём-то древние китайцы оказались правы, и предложенное кем-то построить великую стену, приняло совершенно необратимый оборот и объём глубокомыслия в его мнении.
    -Вот именно,- не обращая внимания на робость своего подчинённого, резко проговорила Антонина Сергеевна, а Олег незаметно выдохнул.- Вот именно! Заманить и сделать это надо аккуратно, ни в коем случае не навредив при этом самим себе.- Жестикулируя указательным пальцем перед собой, она стала прохаживаться около Олега и говорить дальше. -А посколько мы не знаем кто это и тем более, когда он в очередной раз объявиться, то чем мы сможем его "прикормить"? Как его заставить к нам забраться?
  Олег снова представил стену, только теперь он не прикосается к ней как прежде, а с разбегу пытается воткнуть в неё голову и если стена выстоит, то... Олег думал, что сказать, а ещё, почему он её так боиться, почему мягкий на ощупь и розовый на цвет парфюм этой женщины, заставляет его дрожать, заставляет стоять на носочках и почти не дышать...
   ... задержанный воздух в лёгких, давно истратил своё предназначение и просился наружу. Выходя вон, оно как-то само, вырвалось в предложение:
   -Антонина Сергеевна, а что если нам просто не включать фонари на территории... Его бдительность ослабнет и... И манящий желанием лёгкой добычи... Мы будем ждать его...
   Шайка малолетних хулиганов, поняв, что их проделки изоблачены и они схвачены, ищут варианты для оправдания. "А что если так... А что если этак... Может так, на авось..."
    Наступило гробовое молчание. Если сейчас прозвучит колокольный набат, он вздрогнит и... лишь бы не умереть от разрыва сердца. Олег не знал, чем закончить начатое предложение и буквально съёжился внутри весь, как ёж перед лисицей, только вместо иголок розовая рябь нежной кожи. Ему показалось, что он "сморозил" такую глупость, непоправимую ошибку, что хозяйка сейчас нашумит на него в три этажа, а ещё хуже, созовёт совет и единогласным голосованием его понизят в должности и поставят вместо него какого-нибудь смазливого юнца, который добравшись до власти, сначала будет дозолять его, доносить на него и командовать ИМ. Но на миг немного раскинув мозгами, Олег посчитал, что это вовсе не плохая мысль. Да и другое просто не шло на ум.
   "А может не шло на ум, поэтому и казалось не плохой мыслью..."
   "... и как плохая мысль, может называться мыслью?"
   "Гм-м. Уж лучше ничего не говорить. Молчание - не золото, но дорого..."
   "Дорого не то, что кому-то не доступно, или... Дефицит?"
    Она некоторое время молча обдумывала на первый взгляд, странное предложение подчинённого, и если немного логически по-рассуждать о том, что непрошеный "гость" промышляет таким вот способом, то есть, делец мрака и служитель тьмы, то отсутствие света для него, как говорится, в самый раз. Ну если он, конечно, не дурак, или ещё там кто-нибудь. Хотя исключения могут состовлять значительно больший процент, от общего числа умопомешанных.
    -Идея в общем-то неплохая,- протянула наконец Антонина Сергеевна и он вновь услышал знакомый звук флейты.- Но вы знаете, Олег, что при этом вам надо быть вдвойне бдительным. И справитесь ли вы вчетвером на такой большой территории. Ну деда я, конечно, не считаю.
   "Что, всё так просто..."
    -Обижаете, Антонина Сергеевна. Конечно справимся,- отвечал Олег обиженно, разводя руками, а у самого грудь колесом,- всё-таки это наша работа, и мы должны, нет, мы просто обязаны справляться.
   "Где-то он уже это слышал и просто повторил, кем-то уже сказанное ранее..."
   "Нет, а грудь колесом, не слабое выраженьице..."
   Хозяйка игриво покосилась на него, введя словно за ручку в краску.
   Связь состоялась. И хоть Олег незнал названия своего инструмента и ноты были не больше, чем линии с закорючками - мелодия звучала. От воодушевления и наполнившего душу волнения, он толкал себя на творение, на создание, на лепку из глины и огранку гранита. Творчество просто требовало высоты и не обьёмной широты. Но одному не справиться...
    -А то может людей вам ещё прислать, так сказать, в помощь,- предложила она. В её голосе прозвучали нотки флирта, не понятно только для чего они. Флейта осеклась, но так, почти незаметно.
   Это была подножка - грубая, намерено проведённая операция, продуманная для выведения из равновесия. Однако, специально!
    -Ну что вы, в самом деле,- уже совсем разобиделся Олежка, пряча при этом глаза туда, куда-нибудь ей за спину и сжимал кулаки от удовлетворения.- Антонина Сергеевна, я же сказал вам. Справимся, значит справимся! Не надо нам никого.- Он отвернул в сторону голову и бурча себе под нос добавил,- что мы дети что ли.
   Вроде бы и сорвался аккорд, как-будто струна порвалась, но в следующий момент он звучал как переход от одного к другому и... мелодия продолжалась. Неожиданно, но красиво!
   Она усмехнулась моргнув несколько раз нарощенными ресницами, а у него загорелось в груди. С каждым толчком жар усиливался, приятно переходя в ноги. Через пухлые губы, Олег видит блеск её белоснежных зубов; он отражается от фонаря, не смотря на то, что свет идёт жёлтый.
   Теперь она уже смотрела на него оценивающим взглядом и через некоторое время сказала:
    -Я надеюсь, вы знаете, что делаете, Олег!- И приблизившись к нему на неприличное расстояние, поправила у него завёрнутый во внутрь воротничок и спросила более мягким тоном,- а вы женаты, Олег?
   Вопрос Олега срубил буквально с ног; превозмогая мощнейший порыв ветра похожего на ураган, он как мог удерживал вертикальное положение. Горячий воздух парировал сделать вдох, но... "Олег успел быстро вскочить и вот, он уже стоит и отряхивается!" Ну чисто морально, и чисто не зная что ответить, он стал даже заикаться, когда думал. Но ничего не ответил. Её прикосновение как толчок в бездну, но перед этим она словно играется, балансируя его телом над пропастью... но Олег ухватился за край обрыва и теперь карабкается, чтобы выбраться.
   "Уж лучше б её с собой прихватил. Вместе бы полетели,"- подумал он о приятном падении в обнимку.
   Но тут из-за угла, как на помощь ему, вышли его напарники, (а по-совместительству и его подчинёные) - Лёха и Андрюха. Два здоровенных парня, ну просто настоящие бойцы, верзилы; кто-то таких называет гориллы, или амбалы, но это только в их пользу. Может по сути их величина немного и раздута, но совсем на немного; атлетизм - одного, у другого - перебор с протеином и не соблюдение режима.
   Они о чём-то весело разговаривали, если судить по их лицам и подпрыгивающей походке, а когда увидели хозяйку с Олегом, то немного сконфузились, притормозили и шепнув друг другу несколько фраз, замолчали. Они хотели казаться расслабленными и один из них даже имитировал невозмутимость. Но получалось так себе, что он и сам понимал, но продолжал это делать... Они вовсе замедлили шаг уже подходя к ним. Антонина Сергеевна медленно убрала от Олега руку и повернувшись к нему спиной, обратилась к подошедшим.
    -Здравствуйте, мальчики!- Слушая её со стороны, Олег замечал в голосе хозяйки нотки властности и высокомерия, которые к нему, наверное не относились.- На ввереном вам объекте, надеюсь, всё в порядке?
   Как ревность, Олег бы это наверно не назвал. Но почему ему сейчас захотелось наброситься сразу на обоих и... по шее, по шее - и Лёхе, и Андрюхе. Лёха стоял немного опустив голову, словно перед боем, только руки держал в карманах и нервно сжимал кулаки. Андрюха вертел головой на толстой шее - то на Лёху, то на хозяйку, с идиотской ухмылкой, но с пустым вырадением глаз.
   Олег уже представлял Андрея, или как все они его ещё зовут - Дрон, с расквашенным носом и выбитыми передними зубами. Лёха!? Лёха же, не так прост, но только не для него. Раунд. Может начало второго... Не больше!
   "Ревность?"
   "Да какая ревность?! ....... вожака!"
   "Что, вожака? Не понял!"
   "Попробуй сам... Про Ромео помнишь?"
   "А что? Помню!"
   "Нет, ничего! Так, полёт..."
   -Так точно,- по-солдатски прогремел Дрон, косо поглядывая на Лёху, но тот смотрел неодобряюще и поэтому Дрон враз увял.
   -Да всё в порядке! Будьте спокойны,- более раскрепощённо добавил Алексей и стал словно в стойку - левая нога чуть вперёд и прижал немного голову в плечи. При этом он не спускал тяжёлого взгляда с хозяйки, которая с достоинством выдержала битву взглядами.
   Лёха из тех, кому говорят и он делает. Делает и думает. Делает не тупо, и не добросовестно. А как нужно! Только должен быть тот, кто скажет как делать. Такой как Олег. Удачное сочетание, устраивающее обоих.
   Олег смеряет его оценивающим взглядом и отпускает. Затянувшееся молчание должно вот-вот треснуть как мыльный пузырь переполненый... не чистой водой. Точно! Но Антонина Сергеевна не собирается продолжать битву взглядами; за неё это сделает время - время закончит...
   -Ну и ладненько! Продолжайте работу,- она не спеша осмотрела всех и добавила,- желаю удачи!
    Ей может и показалось, что кого-то не хватает, а может знала, но не падала виду.
    Развернувшись на месте как солдат, Антонина Сергеевна поспешила к машине, но распахнув двери попросила подойти Олега.
    -К чему я всё это начала, да не закончила?- он буквально бегом поспешил к ней. -Просто недавно в хозяйство Гавриловых, также забрался некто, поживиться их добром. Ну и Дмитрий Тимофеевич с сыновьями быстро обработал их.- Антонина Сергеевна специально сделала паузу, возможно представляя картину "обработки", а затем продолжила,- из местных оказались, соседи. Но те как-то умудрились сбежать, недосмотрели что ли, и теперь в лесу прячутся, словно лешии (усмехается). Если Тимофеич их достанет, непоздоровится ребятам. Обиделся он круто, злой! -Прозвучал хард-рок на манер танца вдвоём, потому-что она смотрела на Олега и, убедившись, что тот внимательно слушает, договорила,- я всё к тому, чтоб повнимательней были - вдруг к нам заберутся беглецы. Терять-то им больше нечего. Сечёшь!?
   Флейта отложена, а тяжёлая чёрная электрогитара на широком, кожаном ремне с металлическими заклёпками через плечо, свисала грифом вниз. В правой руке медиатор - удар по струнам. Сейчас она рыкнет и всё - Брайн Джонсон в женском обличии, хриплым голосом попадает в ноты, толпа ревёт, пуская волну по кругу... А Олег за ней, в образе Ангуса Янга; он ещё сильней бьёт по струнам, ещё и ещё... Он прыгает как сумашедший, но он всё-равно смотрит на неё и дай она только знак...
   Ждём следующей композиции.
   -Пусть только попробуют,- самоуверенно произнёс Олег и ловил взгляды Андрюхи и Лёхи, как поддержку, как защитный козырёк во время камнепада, потому что на данную минуту, он в поле один. А один в поле не воин. Но те как потерянные мыши застывшие в углу смерти; они уже отключились и ждут зажмурив глаза. Даже Лёха. Олег увидел непонимающий взгляд хозяйки и собравшись, скромно добавил,- я всё понял, и мы всё сделаем!
   Ну конечно же это намёк на то, что в других хозяйствах охранники более шустрые, нежели они. Олегу догадка была неприятна, но сделать он пока ничего не мог; лишь сжатые кулаки и неровное сопение. Ему теперь противна звучащая музыка, исходящая от неё. Но это временно...
    -Хорошо! Удачного дежурства бойцы,- произнесла она, несколько осторожно незамечая напряжения.
   Словно специально ведёт игру. Выводит...
   Усаживаясь в машину,Тоня сверкнула белоснежными бёдрами, матовым телесным полотном; Олег как воспитанный джентльмен, отвернулся, но сам представлял продолжение. Поглядев вслед уезжающему джипу, он развернулся и направился к своим товарищам, находясь ещё под приятным впечатлением. На лице одного из них, он заметил идиотскую ухмылку и в очередной раз понял - сдерживать эмоции ещё одна, не достигнутая им ступень к самопознанию и подъёму.
   -По ходу у нашего старшего, намечаются шуры-муры с хозяйкой,- словно затараторил Андрюха, косо поглядывая на Лёху и мигая ему. А также надеясь, что и Олег поддержит его шутливый тон и продолжит. Но не тут-то было; старший был на грани взрыва. И это будет далеко не мыльный пузырь.
   Олег сверкнул одним глазом.
   -Что за бред несёшь, придурок. Заткнись,- огрызнулся шеф брезгливо скривив гримасу от... сдержанности,- ты бы так при хозяйке поговорил. Перец недоделанный. А то как её увидел, так сразу язык проглотил или... в одно место засунул. Да!?
   В самую середину между ними, упал огромный каменный вал. Воспалённый треугольник словно умыло двухметровым столбом пыли, но напряжение поддерживал только Олег и связь. Он быстро смиряется и влезает на самый верх и уже оттуда продолжает.
    -Не время болтать.
    -Да ладно, не заводись,- стал оправдыватся Дрон, поглядывая вновь на Лёху - вновь ища поддержки и не находя её, решил справиться в одиночку.- Что я такого сказал?! -Руки в стороны.
   -Я говорю заткнись,- Олег уставился на него и сомнений в том, что следующим шагом шефа будет серия из нескольких ударов, ни у кого не возникало.
   Пыль осела, а пыл - Олег справился сам и ему потребовалось некоторая пауза для того, чтобы положить эту маленькую победу над собой, на нужную полку. Лишь бы во время сильного ветра, не снесло.
   -Ладно, закрыли тему,- словно обрезал он, переключаясь к важному.- Лёх, выключи фонари и где Николай, кто его видел? Что б его!
    -Сейчас подойдёт,- ответил Лёха, не двигаясь с места.- А что за прикол с фонарями?
   Лёха как восемь месяцев после армии; спецназ, горячая точка, краповый берет. Олег симпотизировал ему, молчанием, смотря часто в спину. Исполнительность, бесприкословность без лишних слов, делала его идеальным для... не для охраны фермы. Олег понимал и был готов, что он вскоре уволится и возможно их пути больше никогда не пересекутся.
    -Не прикол, а тактический ход,- отвечал шеф командным голосом, преисполненный манией величия во благо,- надо приманить нам недавнего ночного "гостя" и поймать,- при последних словах Олег незаметно сглотнул слюну недавнего горького случая. Жесты рукой скрывали волнение. Никто не знал, как он жаждал новой встречи с недавним новым знакомым. Знакомство необычное. От того не было легче; маленькая тайна глумилась и была доказательством, что он в своём мире не один. Олег нисколько знал, сколько верил, что тот обязательно вернётся, и реванш состоится. Бой! И даже тот факт, что вместо этого может быть другой, не меняло сути вещей. Только бы не упустить момент, а то как в прошлый раз,- поймать поймал, а удержать не смог. Да ещё получил не слабо!
   -А откуда тебе знать, что он сегодня пожалует,- с уверенной ухмылкой проговорил Дрон, а потом как бы серьёзно добавил,- да и без света как его ловить, если что? На ощупь что ли?
   Нескромная усмешка, со сдавленным окончанием; сплюснутое молчание, выравнивает избитые временем кочки и всё же...
   Как не в тему!
   Андрюха был здоровее Лёхи по внешним показателям и может даже и по физическим. Но вот по умственным, по сдержанности и даже по ответственности, Лёха превзошёл его как минимум дважды. Андрей был десантником, хотя с момента службы прошло больше пяти лет; он любил ломать всё руками, ногами, разбивал бутылки о голову, зубами открывал пивные бутылки и вытаскивал из досок гвозди. Считал это пиком своего совершенства и к большему не стремился.
   Мозг беспомощно упирался в потолок, но Андрюха не понимал, что это даже не запертая дверь, а стена. Но это как автоматическая привычка, если не открывается, значит ломается... Другого не было.
   Плюс его в том, что исполнителен, а в острые моменты разборок просто незаменим. За три года, что он тут работает, разборок было всего две и он показал себя в самом обезбашенном виде, произведя впечатление не только на оппонентов, но и на своих. И все эти базары по "фене", развод "рамсов" на кривые пальцы веером и сопли пузырём, были напрочь потушены беспредельными выходками Андрюхи.
   Короче, он хоть и был сильным, но тупым.
   -Очень просто,- не убавляя высокого тона говорил Олег,- будем всё ночное дежурство бодрствовать. Никто спать не будет, постоянно совершать обход территории по периметру - обходить незаметно. Сейчас подойдёт Николай и я покажу все возможные точки, откуда он может появиться.
    Олег уже в уме разработал план (очередной план под № 13 или № 19) всего дежурства и был полон решимости.
   -Больших потерь хозяйка нам не простит, ясно. Надо заканчивать с этим беспределом, а то для чего мы здесь находимся!?
    В темноте, мелькая маленьким огоньком от сигареты, подошёл Николай.
    -Я ещё издалека услышал что-то про усиленный режим работы? И что-то там про то, что нас кто-то не простит,- заговорил подходя ближе он.- Мне не послышалось?- Уже к брату обратился Коля.
    -Тебе не послышалось,- сухо ответил старший брат.
    -А что случилось?- Как бы без особого интереса к услышанному, спросил снова Николай,- к чему такая напряжёнка. Чё, немцы напали?- и заржал глядя на всех поочереди.
   На его ржач ответил только Андрюха. Они с Колей как бы друзья - два сапога пара. По сущности вещей, сопровождающие их бытие, имеет зеркальное отражение одного от другого. Отсюда может и совпадение, как падение человеков...
   "Звучит как-то пафосно... Можно пожалуйста включить эстетично мел..."
    "Я за правду! Какая бы сладкая она не была!"
    "У правды нет вкуса..."
    "Но..."
    "... а также цвета, запаха, звука (больше-меньше)!"
    "Гм-м-м..."
    "... срока давности и забвения!"
   Олег сделал выжидательтную паузу и пропустив глупую шутку мимо ушей, не спеша стал отвечать:
   -Хозяйка очень просила изловить нашего недавнего ночного "гостя". Ну или хотя бы того, кто к нам первым пожалует,- он говорил непринуждённо, устало и по большей степени со всеми, чем с братом.- Фонари не включаем. Идея моя, но Антонина Сергеевна поддержала. Пытаемся этим самым привлечь его на наш двор.
   Младший хмыкнул. Старший глотает.
   -Никаких шумных перекличек, шуток и тому подобное.- Он снова посмотрел на брата и по мимолётному взгляду понял, что для Коли это пустое,- и не курим!- последнее он наверно сказал, вообще зря.
     -... и он обязательно сегодня объявится. На те, вот я! Берите меня, тёпленького,- как бы с издёвкой заключил Коля.
     -Коля! Делай просто то, что я тебе говорю,- с наставлением проговорил Олег, стараясь не смотреть на него, а куда-то в сторону,- ты на работе, находишься в моём подчинении. Тебе легче всего. Не задавай, пожалуйста, лишних и глупых вопросов.
    В конце он всё же посмотрел на него; взгляд старшего брата был настолько суров и серьёзен (а Олег старался), что у младшего не было больше ни малейшего желания спорить и препираться. Наступившая неудобная тишина прогрессировала в коллективную депрессию. Олег машинально потянулся за сигаретой и, взяв её в рот, не спешил прикуривать, а просто задумчиво мял губами фильтр. Было так тихо, что он слышал сопение каждого из них.
   -Там у первого корпуса, прямо у забора, разросшийся кустарник клёна и у четвёртого корпуса также кленовые дебри - вот скорее всего нам оттуда и надо ждать его.
   Олег был таким спокойным, даже непривычным для них.
    -Ну да больше вроде бы и неоткуда,- поддержал его Лёха,- в остальных местах более просматриваемая местность.
   -Верно заметил,- согласился Олег.
   -Но если не исключать того, что в плане стратегии освещённое место для...
   -Это лишнее,- перебил Лёху шеф,- поверь... Уверен, что до такого не дойдёт.
   Двигавшийся рот во время разговора у Лёхи, так и замер на месте, когда его перебил Олег; непонятное ощущение, то ли он в злобе, то ли не впонятках. Второе хуже, но контролируемо...
   Олегу, Лёха больше всех нравился, и как работник, да и как человек. Ответственный, мало говорит, но может много сделать - и самое важное, понимают друг друга - не нужно повторять дважды. В общем Лёха, чем-то напоминал самого Олега, отсюда и симпатия.
    -Вот именно,- добавил через некоторое время Олег как-бы сам себе.- Ребята, помните, его надо поймать и если не уверены, то просто не вспугните бедолагу, а то пропустим всё удовольствие от поимки и... от казни. Ну всё, пацаны, за работу!
   Олег хлопнул в ладоши, а Коля вздрогнул.
   -На собрание, я вижу опоздал,- говорил плетущийся из темноты дед Захар,- о чём собрание-то было? Ежель не секрет.
   -У тебя, Прохорыч, обязанности всё те же, что и были,- ответил ему Олег,- так что не заморачивайся особо.
   -Ых-х, деляги,- в руках у деда появилась пачка "Казбека".

    
                Глава   3
    В тусклом свете жёлтой луны, под покровом уже глубокой ночи, окутавшей землю своим холодным одеялом, я в полном одиночестве, мелкими перебежками, передвигался через пустой луг по направлению к соседней деревне. Путь мой был неблизок, так как в целях собственной безопасности продвигался я не по прямой через луг, а совершал ни большой ни маленький крюк, чтобы подойти к деревне не с парадного входа, а как бы сказать, с задней стороны. Чисто геометрически, это было схоже с трапециевидным отрезком, только на самом кончике находился маленький крючок.
   Именно по такому, образно нарисованному наброску, я состовлял план, который сейчас пытался воплотить во... что-то.
   Всё шло по плану.
   Постоянно перекидывая верёвку с одного плеча на другое, я вёл себя крайне суетливо, отчего много нервничал, вызывая у себя тем самым отдышку и лёгкое головокружение. Я ещё никогда не испытывал такого волнения; моё тело пересекало сразу несколько электромагнитных волн, которые неприменно должны были меня если не убить, то хотя бы на долгое время парализовать. Но что-то было третье; оно-то и поддерживало мою вертикаль.
   Переходя время от времени с лёгкого бега на быструю ходьбу, я по-немногу давал дыханию восстановиться. Но расслабиться на полную себе всё же не позволял; я и так уже вспотел - трусы заварачивались в складочки, а новенькие кеды натерали мозоли.
    Во время движения я всё время осматривался вокруг; напоминая юлу или бегущего волчка из телепередачи "Что? Где? Когда?" Напряжение шестистрункой звенело на пустоте, что было хуже того, если бы на ней играл какой-нибудь неуч.
   Я прислушивался к любому постороннему шороху, от которого в любой момент готов был дать мощный отпор в случае внезапной опасности. Но встречать кого-то на своей дороге мне бы не хотелось. И поэтому, уже устав вертеться по сторонам, я просто-напросто присел в полуприсед и продолжал двигаться в таком вот положении.
   "Мол, меня не видно!"
   "Ага."
   И вот, уже буквально через несколько десятков шагов потянуло свежей сыростью и прохладой. Неподалёку находилась речка, русло которой выходило прямо к той деревне, куда я и направлялся. А если быть ещё точнее, то к ферме - цели моего похода.
   Вышедшая из-за туч луна немножко осветила мне дорогу; её местами резали прозрачные с серостью волны, набегавшие слёту на жёлтые края и кромсали её на кусочки. Я увидел речушку, её блескучую гладь, отражение противоположного берега - после чего резко ускорился в беге, а добежав до берега, скинул верёвку и сел на корточки перевести дыхание. Вода еле слышно хлюпает, набегая на поваленный ствол ивы, но если включить воображение, то можно услышать, как какой-нибудь зверёк хлебает водицу.
   Как красиво и приятно о чём-то думать, но мне сейчас однозначно не до романтики.
   Ещё раз осмотревшись вокруг и не заметив ничего подозрительного, я повалился на землю спиной и на несколько секунд закрыл глаза. Хочу успокоиться, привести тело в порядок и охладить разум. Через несколько секунд сердце замедляет ритм биения, а чуть позже малость стихает. По вискам за уши, стекает пот, а на щиколотки правой ноги интенсивно пульсирует пульс. Щиплет на левой пятке мозоль - и на правой, большой палец.
   Обманчивая тишина должна была насторожить, но мне уже не до неё; развёрнутые ладони к тёмному небу принимают его тепло, впитывается в кожу, которое быстро распростронялось повсюду, понизив общий градус организма. Нега охватывает всё тело, оказывает магнетизируещее воздействие беря себе в союзники Его Величество Сон, но...
    Где-то далеко раздаётся лай нескольких собак, истерично перелаивающихся между собой, который резко вывел меня из задумчивости. Эхо сразу несколькими голосами несётся по реке и сотнями тысяч брызгами растворяется где-то за моей спиной. Звук, не мгновенно, но так, что плавный выход совпал с плавным входом.
   Вытаращенные глаза в небо, возвращают в реальность.
    -Вот блин, так и заснуть не долго,- шёпотом сказал я себе, хотя в таком напряжении это невозможно... Хотя, что я могу назвать напряжением. И сам незнаю!
   "Предположения..."
   "Отнюдь. Не могу утверждать уверенно!"
   "Сомневаешься?"
   "Вся жизнь из сомнений... Что, не правда? Так..."
   "Это залаживается ещё с детства. И только взрослым ты решаешь, принять это как своё, либо..."
   "Что?!"
   "... либо, борешься всю жизнь. Но бывает сразу..."
   "Верно. Но есть и третье..."
    Расслабляться мне не следовало. Но то, что случается, не зря...
    "Знал, но делал!"
    Поднявшись и быстренько накинув верёвку назад на плечо, я, ещё раз оглядевшись вокруг, начал пешее движение вдоль берега реки. Тянувшаяся сырость от водоёма стала вызывать у меня приступы кашля; мокрый воздух, невидимыми шупальцами осьминога, беспардонно лезет мне в ноздри и в рот, тыкаясь в носоглотку и дальше. По-началу, я глушил его - тёр ладонью грудь и плевался, но... Мне пришлось снова остановиться. Хотелось очень сильно откашляться, но шуметь никак нельзя было. Опустившись на колени и приложив подол футболки ко рту, я отвёл душу, освободив лёгкие от мокроты.
   Я понял, что далёк от идеальной формы и в ближайшие планы входило занятия спортом. Но пока, высокая влажность не давала мне покоя, как огромный великан, вдруг навалился сзади и хотел меня повалить лицом вниз.
   Я время от времени делал остановку, чтобы повторить всю процедуру заново.
   Вдоль реки я шёл спокойным шагом, один (странно, если было бы не так), набирался сил, ведь впереди меня ожидало мероприятие требующее много энергии, крайней осторожности и особого внимания.
   Под словом "особое", мне представлялись высокие ворота, а за ними высокие каменные стены; замок, неприступная крепость, с воображаемой надписью "секретно", дя всех. Там защита, но высокое доверие - там многое знаешь, но мало говоришь... Блеск! Восторг! Высота!!!
   "Полёт! Полётище!!!"
   Из множества кандитатов, а ближе, из толпы - ты избранный. Ты - один. И на зависть другим, всем, тебя одного пропускают внутрь. Для меня, как и для всех, это место особое. И почему-то совершенно не важно, что там находится, что там делают, как себя ведут... Главное, словно свершилось, и как будет потом, мне абсолютно по-хрену. Без значения! Лишь бы те, кто остался, завидовали.
   Знаю, что похоже на бред, но у каждого же свои червяки в голове.
   По ходу ходьбы у меня из головы не выходили слова Любы. Люба вообще мой гипнотезёр. По-другому не могу объяснить, почему я так подвластен ей. Но ни в коем случае подкаблучником себя не считаю,- но вот может же баба зацепить словом, что и покоя лишить! Не зря же говорят, что бабий язык имеет свойство материализовываться.
   Материализовываться - слово-то какое-то... длинное и когда произносишь его, кажется, что чистишь сырую рыбу... зубами. Вроде бы ничего, только чешуя меж зубов застревает.
    -Блин,- в сердцах выругался я про себя, совершенно не имея ввиду выпечку,- и зачем подходил к окну и слушал её!
    В мыслях, я сердито ругал самого себя, но даже вслух, шёпотом, произнося острые колкости, делал это так, чтобы оно звучало словно не про меня, а про кого-то другого. Так хотелось взвесить жирного пинка этому другому. Да вот боялся мгновенной отдачи.
   Но меня реально не на шутку терзали недавние слова жены, и несмотря на это, я  продвигался и продвигался вперёд. Луна то скрывалась за тучками, то снова выходила и хоть немного, но освещала мой нелёгкий путь и не только. Шаг за шагом мои ноги отмеряли десятки, сотни метров, одновременно дрожали, были слабыми и выносливыми. Пройти мне осталось примерно около двух, двух с половиной километров. Уже сквозь лесополосу, расположенную вдоль деревни, к которой я направлялся, виднелся свет в близлежащих домах. Уже совсем рядышком слышался лай домашних собак, да и голоса гуляющей по улицам молодёжи тоже мне были слышно.
   Будто никто не спал, а словно знали, что я иду и специально создавали шум.
   "Подлецы?"
   "Нет. Мерзавцы..."
  Подувшее веяние прохладного ветерка с реки, снова вызывал у меня приступы кашля. Уже не присаживаясь на корточки и не пряча лицо в подоле футболки, а ровно стоя, не думая об осторожности и возможной опасности, я давал от души выйти наружу микробам. Слезившиеся глаза закрывались и проступала сдавленная влага. Но когда всё проходило, когда извержение внутренностей отлаживалось, я тут же опомнившись, резко осматривался и пригибался ниже к земле. Я никого не замечал, но чувствовали мои трусливые поджилки, что за мной кто-то наблюдает. Сославшись на нервное состояние, мне с трудом удалось себя успокоить и я спешно начал движение вперёд, и тут... меня кто-то окликнул.
    -Э-э-эй,- хриплый голос звал меня полушёпотом, словно с эхом.
   Не то, чтобы я испугался, но ноги сами встали как вкопанные, будто в землю вросли, а учащённое сердцебиение, словно маленькими молоточками, застучало в висках создавая мелкую вибрацию в верхней части тела. Из ступора я вышел быстро, выпрямившись во весь рост я медленно начал оглядываться в поисках исходящего звука; не с ума же я схожу в самом деле! Подумав о том, что я ещё ничего плохого не совершил, то и бояться мне просто нечего, а услышанные звуки мне просто показались, я уже было решил отправиться дальше, но тут опять до моего слуха донеслись звуки.
    -Э-эй! Я здесь, за рекой.
   Эхо летит вскользь о водную гладь и спотыкнувшись об илистый берег вываливается прямо передо мной.
   У меня аж верёвка с плеча медленно сползла от очередного оцепенения. А за ней трико, а дальше развязались шнурки и осыпались в пятки позвонки. Я повернулся и поглядел на ту сторону берега. Там увидел здоровенную, чёрную фигуру человека, которая обращена была в мою сторону. Лунный свет отражается от жёлтизны грязного песка и он вытянутый чёрным штрихом в самой середине. Фигура некоторое время стояла неподвижно и ещё больше нагоняла на меня жути. Нехватало ещё, чтобы засветились глаза и блеснули остриём клыки. По правде я и этого ждал, потому что... потому что просто обосра... по-настоящему.
   Всё-таки неимоверным усилием воли я переборол свой страх, нагнулся и поднял упавшую мою поклажу. Тут фигура наконец-то ожила и сдвинулась с места - оно приглядывалось ко мне. Немного спустя до меня долетели слова с того берега.
     -Ну, чего так испугался,- хриплый голос всё так же шёпотом говорил, но так, чтобы мне было слышно.- Чё, кур воровал!
    Хриплый смешок скакал через редкую рябь речки, но у самого бережка плюхнулся в воду по щиколотку. А там ил, который ещё глубже.
   Вспомнися мультик из детства. Не помню названия, но был там плохой дяденька, имя которого тоже запамятовал - так вот, смеялся он именно так, потому что сотворил что-то плохое (это помню точно). Главное, сюжет совершенно выпал из головы и смысл, а вот смешок с хрипотцой всплыл как-будто так и надо.
   Ведя борьбу со страхом, я ещё раз покрутился по сторонам и ответил тоже шёпотом.
   -Да как тут не испугаешься!- Слабо откашлинувшись, я продолжил,- посреди ночи окликнуть, когда никого не ждёшь!
   Снова плохой дяденька доносит хриплый смешок. И тоже кашляет.
   Когда он закончил, я опять, не поворачивая гоовы пощурился по сторонам. Смотрел за его спину. Вдруг он не один. Чувство, кем-то затаённого и как-будто подглядывающего, скреблось под ложечкой и я ничего не мог с этим сделать.
   "Может кто-то положит мне руку на плечо сзади, а может кто-то возьмёт за другую руку и потянет. Потом скажет: Вот где ты мне попался! И засмеётся, болтая головой вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз..."
   Именно так выглядел мой страх; по-другому я называю это трусость. Да, я трус и то, что это правда признаваемая мною, несколько облегчает мою участь передо мной же самим. Сейчас меня направляет страх и даже можно назвать тот факт, что я не остался дома, я смело называю словом бояться. В детстве мне казалось, что это пройдёт в юности и само собой, а вот в юности я пришёл к выводу о том, что трусость можно победить, только физической силой.
   Победить, значит предстояло драться, вести борьбу, возможно долгую и затянутую неизвестностью её окончания. И будет ли победа за мной, не давала мне покоя,- вдруг борьба окажется напрасной. Вдруг за правду, я смогу проиграть. Это тоже немного страшно!
  В очередной раз, выглянувшая из-за туч луна, словно подтвердила мои кажущиеся странными думы, ну и дала маленькую возможность разглядеть встретившегося мне путника. Не такой уж он и здоровый, как мне показалось сначала; правду ведь говорят, что у страха глаза велики, да ноги быстрые.
   Ну на счёт ног я, может, конечно и слукавил.
   Мне хорошо был виден задний план и предположительное место его появления. Даже отпечатки его следов на песке, мне без труда удалось отличить от других. А он сам как ожившее пугало, вот, где-то за теми деревцами, спрыгнуло с шеста и вывалилось на мою голову. Он уже близко. Его угловатые скулы видно было даже на таком расстоянии (если не считать того, что включены были все визуально-фантазийно-воображаемые органы обработки информации). Взъерошенный чуб постоянно падал на глаза и он вздёрнутым движением головы, закидывал его назад и несколько секунд, он так и держал голову вздёрнутую к верху.
   Он также как и я, время от времени оглядывался по сторонам как испуганный волчонок, и я даже через реку слышал его тяжёлое дыхание, как-будто до встречи со мной он пробежал несчётное количество километров. Но он не трус и просто потому, что вот так, посреди ночи сумел позвать меня и пообщаться. Если конечно не считать того, что парень возможно и псих.
  Но речка служила мне надёжным щитом и путь отхода был тоже надёжным. Напряжение в моём теле потихоньку снижалось, падала температура накаливания нервных окончаний - ведь пока он на другой стороне берега, для меня он не опасен. Да и те несколько слов, перемолвленных между нами, как бы навели безопасный мост, по которому я же и смогу спастись от него, в случае чего. Но это так, философия.
   Я видел, как человек на том берегу, присел на корточки и стал рыться в нагрудном кармане рубахи, не особо-то и волнуясь, что я стою на другом берегу реки и совершенно его незнаю. Не найдя в кармане того, что ему надо было, он так же, не меняя телоположения, вытянул правую ногу вперёд и начал копаться в кармане брюк, при этом приговаривал что-то и порой ругался. Мне знаком тип таких людей; ему будет по фиг, если я прямо сейчас сяду и наложу кучку дерьма, а у него попрошу бумагу. И что самое интересное, он отзовётся и даже сам лично принесёт её через речку и так спокойно скажет: "На братан!"
   Мне на мгновение показалось, что человек потерял всякий интерес к моей особе, и,  наблюдая за ним, решил не мешать ему и собрался было идти. И уже сделал шаг прочь, как он снова меня позвал.
    -Слушай, брат,- его хриплый полушёпот возбудил снова во мне волнение,- а что ты тут делаешь?
   Плохой дяденька начинал бесить меня и вызывающее поведение было не по сценарию.
    Как-то этот вопрос я ожидал услышать немного ранее, несколько минут назад, но потом я подумал, что ему это не интересно и вовсе не спросит. Но как-то не угадал. И то, что он спросил, мне тоже не понравилось. Как бы то ни было, страх перед ним показывать мне не стоит и ответить вопросом на вопрос, я посчитал сейчас самым лучшим.
    -А ты тут что забыл?
    В своём голосе я услышал металлические нотки, что мне очень понравилось (ещё бы, я и говорил, словно на последнем выдохе); если взять за исключение то, что даётся это не легко. В это время мой ночной собеседник сидел в том же положении, но ковырялся уже в другом кармане.
   Всё выглядело так, как между прочем. Как-будто тем, чем мы оба занимаемся, это каждодневная обыденность и мы чем-то коллеги.
    -Да ты не бери в голову ничего,- не переставая заниматься своим делом отвечал он,- я, может тоже тут, как бы,- здесь он покрутил в воздухе рукой непонятно зачем, но наверно показывая, что он здесь тоже как бы по делу,- вот курить нету, курить хочу,- вроде бы как себе сказал он.
   Я тут же вообразил сигаретный дымок и также воображаемо потянул его в себя. Получается, даже похоже на настоящее...
   Он замолчал и как-будто углубился в себя. Глубоко. О том свидетельствовала тишина.
   Мрачность натянутой струны, чуть ослабла и, игра стала невозможна. Над водой не так высоко и она вот-вот коснётся почти ровной глади - после уже игра не получится.
   На минуту мне представилось, что тут кто-то должен быть ещё и не обязательно должно выглядеть всё мутно и с запахом страха; вот-вот меня позовут с приятным предложением выпить кофе или покурить. И я соглашусь, помахав на прощание тому, кто на том берегу. В ожидании звавшего я хотел заговорить, но если я и начну говорить, то это только в том случае, что точно буду знать и уверен в его наличии.
   Я поработал кистями рук - сжимание и разжимание. Нервные точки на окончании пальцев, требовали работы - кровообращения. Просили. Поток крови пущенный от рук, прибыл в голову и я вновь вспомнил Любаву, а точнее нашу первую встречу; я думал она даже не посмотрит на меня и уже пожалел, что послушал двоюродного брата и поехал с ним в гости. Но на самом деле это уже были смотрины - меня и Любы. Обидно было, что об этом я узнал, когда Люба сделала выбор в пользу меня, а я, видя её раньше, так совершенно незадумываясь, сказал всё тому же брату, что Люба мне симпатична.
   "Выбор сделала она???"
   "Выбор сделала она..."
   "Переводятся нынче..."
   "Кто?"
   "Не важно..."
   "Не важно... Не важно?! Не важно."
   Свадьбы у нас не было; что я, что она были из бедных семей и даже отношения не афишировали среди родственников. Три дня встреч. А на четвёртый мы переехали в свободный дом и вот, живём до сих пор.
   Мне было трудней. А она словно жила со мной не один год. Смущение, краснота, жеманность - этого я не увидел в её глазах и не познал, как познают первый поцелуй и первое... Нет, но с этим было по-настоящему. Мои чёрные кучеряшки переодически выпрямлялись, уши больше не пухли, а глаза заливало только ало-красным вином. И ноги - ноги можно было оказывается отстёгивать и ставить с сторону. А затем, когда нужно прикреплять обратно. И после этого они как новые.
   Затянувшееся неловкое молчание тяготило меня. "Как бы помягче отвязатся от него?", думал я всё это время. Мужик как-будто реально вышел из лесу поковыряться в карманах. И был он такой весь взлохмаченный, то ли долгим переходом, то ли быстрым бегом, либо внутренним мытарством, что порой казался жалким и несчастным. Так я мог видеть при не очень ясных бликах луны и рисуя воображаемое определение о нём. Он уже не оглядывался по сторонам, как я, не желавший кем-то быть замеченным, а просто смотрел в то место, откуда пришёл. И было у меня такое чувство, что он оттуда кого-то ждёт.
   "Ещё кого-то мне нехватало здесь повстречать,- думал я чувствуя мурашки по всему телу,-  двое против одного, посреди ночи, и думать не хочется. Да и не честно".
    Гулявший на просторах луга ветер донёс из деревни собачий вой. Дикий вой. При чём одновременный. После некоторой тишины вой повторился, а следом за ним истерически залаяла кучка собак. Выли как по предворительному сговору, перенимая низкочастотную ноту друг от друга, а закончили словно хором. А между всем этим, была такая тишина, такое глубокое проникновение и давление на орган слуха, что трудно было определить это ощущение каким-то словом или метафорой. Словно не отсюда это было...
    Меня такая жуть охватила, что аж ноги подкосились. Я пошатнулся, но на месте устоял. На психику давило ещё чёрное небо. Его высота, почему-то теряло измерение, сокращалось и наподобии пресса пыталось раздавить меня как козявку в лепёшку. "Да почему я такой сыкло?!"- взорвалось моё самолюбие и я прикусил нижнюю губу. Осколки этого чувства медленно стекали по внутренним органам. Мужество отчаянно боролось с пучиной кучерявых волн; по форме напоминающие шнековый механизм, они утягивали жертву внутрь, как мясорубка и выпрыгивающие кверху конечности, как бы прощались с миром на вечную вечность.
   Сейчас тот, кто на том берегу, был для меня партнёром по преодолению страха и глядя на него я словно ощущал твёрдую опору. Я вытягивал на себя его силу, мысленно дотягивался до призрачного тела, но лишь для того, чтобы взяться за разодранный локоть.
   Теперь уже тупое молчание сводило меня с ума. Я ждал, что он что-нибудь скажет; слышать его голос с хрипотцой, льющейся ломанной цепочкой и достигающий моей тепловой зоны, оказывал оживляющее воздействие... Хотелось услышать хотя бы о том, что он ищет и не может найти. Либо не находит, потому-что плохо ищет. Меня охватывала беспричинная паника, с маленькой головой, но острыми зубками и растягивающейся пастью до неимоверных размеров. Мне бы только "ОП!", и ухватиться на лету за её хвост и оторвавшись от земли, предаться опьянённому полёту возбуждённой фантазии. Но она тут же молниеносно бьёт носом, если оно находится в теле змеи.
   Декорация собранная из мелких кусочков мозаики, осыпается после того, как клей высыхает и даёт трещину от влаги первого же дождя. Стоит ли говорить о качестве клея, если та климатическая зона, на которой создавалась эта декорация, совершенно не подходит под...
   "Интересно, а что будет с теми собаками?"
   "Какими собаками?"
    "Ну с теми, что так выли, до мочи в штанах???"
    "А что с ними должно быть?"
    "Ну это... когда мозаика осыпится, от того, что в высохший клей... В высохший клей попадёт влага, потому-что..."
    "Ты сейчас о чём? Я что-то не понимаю!"
   "Не ты, а мы! Нельзя же взять, и перелистнуть исписанный лист бумаги на чистый. Или непонравившуюся книгу, захлопнуть и забросить в самый дальний угол... Как жизнь!!!"
    Я был готов кинуться бежать прочь с этого дикого места, но голос с того берега (как с того света), отвёл меня от кошмарных думок и вернул в....
    -Слышишь, псы завыли,- мой собеседник поднялся и повернулся в сторону деревни,- говорят, собака воет к покойнику в доме, у которого она живёт.
    -Всё это беспочвенные домыслы,- пытался молодцом держаться я, отвечая ему,- её просто с цепи надо спустить. Чтобы погуляла. Они же тоже с этим...- недоговорил я и также глядел в сторону чёрного горизонта с бледно-жёлтыми точками.
    -С чем, с этим?
    -Ну, с чувствами...
   Смеётся он. Не долго и резко останавливается.
     -Ну не скажи-и брат! Не ска-а-ажи,- протянул он как-то непривычно громко.- В доме у моего отца жил пёс - Вальтер. Овчарка, породистый кобель. И вдруг, в один прекрасный день, также стал выть. Он-то был уже взрослый, почти старый. Никого и ничего не слушался... Как затянет свою мелодию! Прямо средь бела дня. Помню бабка моя так на него плевалась, так плевалась, -Он усмехается, видимо представляет. -Ему его отец,  мой дед, говорил, что собаку палкой надо избить, чтобы заткнулась. Чтобы боялась тварь, хозяина... И палку рядом положить... чтобы...
   Разговор резко оборвался, так как опять донёсся жуткий вой псины; они сначала по-одному, перебирались, словно настраивались, но потом в один собачий голос. Даже тишина умолкла, не звеня долгим эхом. Я метлой сметаю осколки мозаики, но боюсь, что мир под ногами, также может просыпаться...
   Вновь бешенные мысли, бешенно бегут - не угнаться. Они сбивают с конкретной мысли, перешагивая через один, но чаще через два пункта реального течения...
   ... Как глупо! Разве там не то же самое? Разве можно искать взаимосвязь там, где всё построено на противоречиях, на отталкивании и на одних минусах...
   Мы некоторое время помолчали, потом он продолжил:
    -Так вот, отец взял палку собаку проучить. Так подошёл к ней, не спеша, как бы приготавливаясь,- он вдруг замолчал. Я уже представил картину человека внешне напоминающего моего собеседника, у которого в руке была поленница предназначенная для растопки печки. И собака - я не мог её вообразить. Только цепок и вшивый ошейник, которым псина растёрла себе шею до оплешины. Вряд ли смог он её избить...
   А потом как-то грустно договорил:
   -Сердечный приступ,- последнее слово прозвучало уже глухо. Видно, ему стало чуть не по себе от воспоминаний.
   -Мне очень жаль твоего отца, но поверь - это чистая случайность,- я словно протягивал ему руку через реку, высказывая таким вот образом сожаление.- Послушай уважаемый, не знаю твоего имени, но...
     -Никита,- оборвал меня он,- Никитой меня зовут. Извини...
   При упоминании своего имени, он чуть подался вперёд, словно слова посылаемые им, имели какую-то форму и вес.
   Меня нисколько не интересовало как его звать, и то зачем он здесь. Я лишь хотел по-быстрее удалиться, ибо у меня были свои дела, но мужик явно жаждал общения.
    -Братишка, у тебя нет закурить?- уж больно жалобно спросил Никита,- курить охота, мочи нет.
     Теперь я уже стал раздражаться таким вот общением; минутный союз развалился, но надо держаться, ибо нервный срыв мне не поможет. Мне не понравилось то, что он перебил меня. Возникшая, по моему мнению умная мысль, предположение, насчёт домыслов и всяческих бредовых примет, имела место быть высказанной, как доказательство построеннии теории на фундаменте из воздуха. Но...
    -Ну если даже у меня и есть курить, как я тебе передам, через реку?- говорил я как можно спокойнее и почти во весь голос, забыв про осторожность,- река широкая-то.
     -Так я к тебе переплыву. Смотри,- ответил мне Никита и было уже направился ко мне. Зашёл в воду чуть ли ни по пояс, когда я его остановил.
    -Стой, стой,- чуть не закричал я,- нет у меня сигарет, нет. Вернись на место.
    Его руки были в воде. По запястье. Я представил как ему сейчас мокро и облепился сочувствием. Сохраняя спокойствие я искал в себе фальш, но только убеждался, что мне не всё-равно. Илистое дно, наверно затянуло его по щиколотку, ноги коченеют от подводных ключей и возможно скоро будет судорога...
   Он с досадой развернулся и шумно разгребая ногами воду, вышел на берег что-то бормоча себе под нос. Я же, довольный тем, что остановил Никиту, свободно выдохнул и впервые, наверно минут за десять, огляделся вокруг себя; повышенный тон прибавил смелости, но не надолго. Но перед этим, возникший не понятно откуда порыв, прибавил мне росту и веса. За моей спиной стоял бескрайний легион опоры и горячее дыхание рвущихся в бой каждой единицы, приятно грел, мои, пока ещё заправленные крылья.
   Я и подумать не успел, как из леса на том берегу реки выскочил ещё один человек. Я был в шоке и просто ошарашен от того, как тот быстро передвигался. И не только от этого. Внешний вид его был намного хуже Никиты, но поведение, передвижения и наконец маскировка, выдавала в нём лидера. Человек отлично сливался с природой, с её тенями и формами. А выпадающий свет луны, придавливал его к земле как гнома. Он шёл совершенно бесшумно, но когда шипел на Никиту, тем и выдал себя.
   Меня-то он и не заметил, а может не подал виду; всё своё внимание незнакомец обращал на Никиту. А точнее вымещал негатив на шепотливо кричащем языке. От неожиданности я половину не расслышал, о чём тот говорил этому, но из обрывков некоторых фраз я понял, что он сильно ругал Никиту. До слуха долетали куски мата, ловко находящие рифму слетающих с языка фраз незнакомца. Жестикуляции рук позавидовал бы сурдопереводчик и всё. Никита, отчего-то только молчал, не проронив ни слова. Тот мужик тряс его за плечи и высказывал какие-то претензии, я слышал как брызжит его слюна, а Никита... Никита молчит - принимая претензии, видимо зная за что.
   Ещё, что мне удалось расслышать, так это то, что они должны немедленно уходить, и внезапно возникший, буквально ниоткуда человек, исчез в темноте также быстро, как и появился. Никита неспешно, но всё же послушно, направился вслед за этим человеком. Он неспешно волочил ноги в промокших насквозь брюках, подбирая штанины поочереди каждой рукой.
   Я немного, самую только малость, обиделся на него. Потому что он вот так, не попращавшись, удалился в ночь. Дело не в том, что он не вежливый или не уважительно ко мне отнёсся, а в том, что сотворившись из ниоткуда, Никита растворился в никуда. Может показаться странным моё замечание, но я так не люблю.
   Я остался совсем один в полном неведении, что здесь сейчас вообще происходило. И к чему всё это. Долго думать я не стал и также направился прочь от этого места; ноги не слушались до конца, но движимый к поставленной цели словно подталкивал меня в спину... Этого у меня было достаточно - стоило этим овладеть и шёл до нужного.
   Овальный пятачок, освещённый ночным светилом, рассекала тёмно-синия линия. Встряска всполоснутого белья, осыпала мелкой крошкой края контура и овал заблестел. Заблестел красиво... Всё-всё, что может иметь цвет, звук, запах и глаза - всё должно быть красиво. (Прошу не учитывать оборотную сторону медали. Это не про это...)
   ... И шёл, стараясь выкинуть мысли об этих двух повстречавшихся странных типах, подальше. Но получалось плохо; мне показалось это некоим знаком и чему-то предшествующее, только не понимал к чему. Верил, что каждая новая встреча, каждый попавшийся человек на жизненном пути, это предзнаменование чего-то ещё. Вот только несёт ли это хорошее или плохое, предстоит узнать, а пока гадаю и шагаю.
   Усыпанное звёздами ночное небо и яркий свет луны, периодически накрывали чёрные тучи. Они были редки и моментально рассеивались как утренний туман. Чем глубже в ночь, тем чернее тучи. И чем ярче лунный свет, тем темнее становилось, когда она исчезала. Из-за этого, когда пряталась луна, видимость была равна практически нулю. Ориентировался я по свету в домах с каждым шагом приближавшейся деревни. Жёлтые точки вырастали в овальные фигурки с закруглёнными уголками. И даже сеть и полосы из веток деревьев, ничуть не омрачал приближающийся вид - вид жизни. По мере продвижения вперёд на моём пути попадалась прибрежная растительность, колючие кустарники дикой яблони с опавшими на землю недозревшими плодами. Также собранная рыбаками бреднем тина и брошенная так, скрученная и ещё совсем мокрая и противная. Всё это было плохо видно, что несколько замедляющая моё продвижение, но в некоторой степени как-то маскируя и моё здесь пребывание.   
   Отошедшие на второй план Любава и Никита, со своим внезапным незнакомцем, не спешили исчезать, а так, присели в сторонке, в ожидании бурного и нахлынувшего когда-нибудь, смятения. Они ждали, когда я их наконец позову, или снова по причине возбуждённого себялюбия впаду в депрессию, тем самым раскроюсь для вторжения. То, что они мне мешали, неспешило осозноваться и поэтому я как-будто отвернулся от них в сторону, но знал, что они есть.
    Уже когда до моего места назначения оставалось приблизительно метров восемьдесят, я замедлил шаг, а вскоре и вовсе остановился, чтобы осмотреться и понаблюдать за обстановкой. После встречи с Никитой и его спутником, я почему-то стал менее осторожен и внимателен, что в данный момент мне было нужно как никогда. Лягушачьи песни, а точнее свадьбы, торжествующе воспевали своё превосходство над чем-то большим, грозным и возможно смертельным. Так или иначе водоёмное мероприятие приглушало и громкое сердцебиение, и тяжёлое, с хрипотцой дыхание, и самое главное - вызов!
   Вызов самому себе... Оно было через меру громким и вызывающим. Так что всё оказывается кстати. И как никогда!
   Я простоял неподвижно несколько минут, реагируя буквально на каждый звук доходивший до моего слуха. После, уже крадучись начал, продвигаться вперёд, ближе к цели. Не смотря почти на глубокую ночь, у меня было такое ощущение, что деревня ещё не спит, столько мне слышалось всякого рода звуков, которые заставляли дышать через один раз. Но всё это были только мои предрассудки, вызванные страхом и чересчур возбудившейся чувствительностью и сосредоточенностью.
    До забора скотного двора оставалось всего несколько шагов, и я крайне осторожно встал на четвереньки как маленький пугливый пёсик и сквозь проросшие мелким клёном кусты, пробрался к взрослому дереву всё того же клёна. Сломанные мною ветки пахли сочным, но кислым молодняком; листья прилипали к ладоням, а несколько раз я наступил на что-то мокрое и вязкое - даже боюсь подумать о том, что бы это могло быть.
    Прислоняюсь к дереву спиной - перевожу дух. Земля таила страсть и тайну канувшую в небитие веков, а ещё сырость, отчего колени подверглись тяжбой памяти трёхмесячного похода и его развязки. Я сидел и думал о тех высших силах, что так легко и свободно предрешают судьбу таких как я. Нисколько не хочу поднять своего значение перед Ним, но можно же понизить планку и объективно считаться не только со своим, но и с нашим мнениями.
   Но мне виднее, потому и считаюсь...
    Это всё от воды, от того течения, которое, что хоть к вечеру, что хоть на туманной зорьке, приносит откуда-то издалека непонятное что-то и это что-то непонятное притягивает как магнит, как запретный плод, как свинцовый шарик при ударе о боёк, вспыхивает огнём сушёный порох, отправляя в единственный и последний путь его, на удачу и чью-то нежить. И всё это, без права на возвращение.
   Мне ещё не довелось постичь скоротечности жизни; отлаживаемые дела ни делались, а накопившиеся новые, никак не приступали к старту. И теперь там, где-то, где сразу-то и рукой не достать, я вижу, что так оно никогда с места и не сдвинется...
   К собственному удивлению, я почему-то не испытывал теперь дикого страха; я словно присел передохнуть в тенёчке и так, как это было около реки, посреди ночи, да ещё и несмотря на то, что я был практически рядом с логовом зверя. И меня это обстоятельство в кой-то мере напрягало, но так, чтобы вроде бы непосильную на первый взгляд ношу, я сумел бы легко взвалить на плечи и отнести куда мне нужно. Но по возникшей, по неосторожности (а осторожность я сохранял неподдельную), мог наделать немало шума и непоправимых глупостей. Предчувствие такого только накручивало и так на накрученное состояние... И я в конец понимаю, что шпарюсь, горю, плавлюсь как пластилин на солнце, как масло на разогревающейся скороводе.
   Это не сумашествие - это гон...
  Самое верное, что мне надо было сделать, так это переждать какое-то время. Встряхнуться, свесить руки подобно кистям, полных виноградных плодов и подумать о чём-то отрешающим, незначащим пока ничего. Если получилось, дать оценку своему новому положению и продумать о дальнейших действиях.
   Дальнейшие действия. Их было десятки, сотни, а может даже и тысячи - там, у самого дома, у крыльца. Они были выучены наизусть, разобраны по пунктам, расставлены по полочкам. Подкреплены силой духа и уверенностью в их пригодности...
   ... тут они рассыпались как соль на стол и столько же на пол. Боишься начать уборку, потому-что плохая примета... Подбирать... Ну что, посмеёмся!
   Сжавшись, словно снежный ком, готовлюсь к полёту. Вот сейчас клён сам собой оттянется назад, немного задержится и... Ти-и-иу-у!!! Поехали!!! Полетели.
   Стоило мне только перевести дыхание и малость расслабиться, как мною овладевало неутолимое желание выкурить сигарету. "Как странно,- подумал я,- вовремя морального и физического напряжения, меня не тянуло к этой пагубной привычке, словно оторванное - не имеющее ко мне абсолютно никакого отношения, система газо- и космо-водородная  цилиндрическая масса, чёрного цвета с золотистыми точками. А стоило дать организму небольшую разгрузку, выдохнуть и почувствовать мягкое и тёплое седло, как на тебе - надо затянуться".
  Высунув голову из-за дерева, я стал внимательно осматривать территорию фермы и расположенные на ней корпуса. Видимое мною было хорошо мне знакомо, ибо уже не в первый раз здесь находился, а последний-то раз не плохо и засветился. И почему я здесь опять? Может у меня уверенность в собственной неуязвимости и не родился ещё тот, который сможет схватить Яшку-цыгана.
   А может это подростковая упрямство, переросшее в старческий моразм и прочно укореняется.
   "Ну да прочь задор и отвагу, лучше сконцентрируйся на объекте и делай то, зачем сюда пришёл."
   "В кой-то века с тобой согласен..."
   "Ещё бы. Одно дело делаем..."
   Из-за очередного слияния туч, тухнет свет, но я довольствовался тем, что мне было уже знакомо из раннего посещения фермы. Единственное, что меня настораживало, это то, что территория не освещалась фонарями. Темно. Неужто на электричестве экономят барыги, или это, может, ловушка для такого как я. Мне было смешно и я представил, как они обсуждают моё появление и то, как меня схватят. Опять смешно.
   Но мне кажется, что всё просто как-то... Неужто меня такое сможет остановить и из-за отсутствия света, или ещё что-то в этом роде, я, прошедший пешком неблизкое расстояние, возьму и поверну назад. Бред. Скажу больше, во мне просыпается азарт, а в голове звучит музыка, мотивирующая на безумный шаг; я шевелю губами и предаюсь волнующему восторгу, возможно которому не суждено сбыться. Да пусть...
   А охранник, этот пёс сторожевой, который был в прошлый раз... Ха-ха-ха! Его уже, походу, сняли с цепи за случай со мной и выбросили. Ха-ха-ха! Круче было бы, если это был сам хозяин, то... Тут фантазия притормаживается, потому что развитие оного, по предворительным подсчётам, имело ни одно, ни два и даже не три версии. И одна-другой лучше, изящней, бесбашенней.
  И пусть они на свете экономят, пусть охрану набрали побольше и сильнее, и думают, что ферма надёжно защищена... Этой ночью я их разочарую в излишней самоуверенности. Не в количестве плюс, а во мне...
    За то время, которое я играл с собственным самолюбием, мне удалось восстановить свой хиленький организм, а напущенный на самого себя фарс так и рвал меня с места на действия. Отбросив сладкие мыслишки, я стал рассматривать в темноте возможное место для того, чтобы ближе подойти к забору, и заметил, что чуть в стороне растёт густая поросль молодых кленов. Она прорастала параллельно ограде и именно оттуда, как мне показалось, будет удобнее вести наблюдение за происходящим на скотном дворе. И уже в несколько широких ползков по земле я очутился на новом месте.
     Ещё как надо не расположившись, я неожиданно почувствовал запах никотина. Это могло означать только одно - совсем рядом находится человек от которого оно исходит. Их человек. Должно быть, это охрана.
    "Или сторож..."
    "А это, не одно и то же?"
    "Ты чё, не слышишь разницы? Сто рож!!!"
    "Подумаешь!"
    И я не ошибся. Стоило мне только высунуть голову, как буквально в двух десятках метрах от меня, стоял человек. Он был в камуфляже, курил и лицом в мою сторону. Яркий огонёк сигареты описывал зигзаго-образные пируэты вверх и вниз, немного в стороны, круговые движения - словно подавал какие-то сигналы наподобии маятника. Можно было подумать, что на "АТАСе" стоит и маячит кому-то. Вот сейчас что-нибудь загремит, зашуршит холщёвый мешок, зашевелится дверь скрипя петлями и откуда-то из темноты выскочит сразу несколько человек в масках и только шорох удаляющих ног, напомнит о встревоженной тишине и о её возвращении...
   ... Он как-будто видел меня, смотрел прямо в глаза и, жестикулировал. Я словно прилип, своим криссталиком, к его огоньку. Но тут же вернулся на место и затаил дыхание. Нет, не страшно... Больше наверно, забавно, приколько. Да-да, забавно и прикольно.
   Но не в этом дело. Совсем не в нём! Что-то знакомое мне показалось в фигуре этого человека; неужто это тот самый парень, с которым я столкнулся в последний раз. "Как бы он не засёк меня", закралась в голову пугливая мыслишка; понеслось бешеное представления попадания в плен, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Мои глазки судорожно забегали по сторонам ища выход, но закрыв их и прикусив нижнюю губу, я резко выдохнул и взял себя в руки. Сжав кулаки и вообразив невидимый поручень, я его подтягиваю на себя и прижимаюсь всем корпусом...
   Точно, не упаду...
   Привкус крови... Фарс! Обманулся.
   "Хочу курить",- думаю я и повторяю это вслух, но слышу слабо, ну и пусть. Я в себе и это важно.
   Я сосредотачиваю слух на том, что у меня за спиной и при случае был готов вскочить и уносить ноги, что было сил. Но ферма молчала и никаких действий с моей стороны не последовало. Переждав некоторое время и по-новой собрав волю в кулак, я решился посмотреть снова туда, где был человек. Он всё также стоял на прежнем месте как ни в чём ни бывало и продолжал дымить сигаретой. Похоже, он ничего не заметил, успокоил я себя. Ещё немного и я прослежу график обхода территории и тогда...

                Глава  4
   Олег допивал очередную чашечку крепкого кофе. Мизерная посудинка тонула в его широкой ладони и только яркая раскраска её - столица нашей Родины, с изображением Красной Площади и памятника Минину и Пожарскому, делала заметной в его тугих пальцах. От такого невозможно было взбодриться, даже на толику; вынужденное самовнушение, да и так сойдёт...
   В перерывах между глотками он смотрел на часы, но каждый раз забывал о значении движимых стрелок, пересекающие через цифры и пунктиры. Бороться со сном Олег учился сам - в целях развития тела и духа. Но этой ночью предпочтение было отдано горячей и тонизирующей жидкости. Вонючая сторожка так и благоухала ароматным запахом напитка, выращенного где-то за тысячи километров от этого места.
   Перебитые, в том числе и его, носки, ещё находились на уровне пола, зависли над уровнем не выше стоп, а может просто были придавлены -  и болтались по углам, за диваном и за тумбочкой, и ждали... Ждали, когда он закончит. Чтобы... Но когда закончит, его здесь уже не будет. Облом!
   Время, перевалившее за полночь, так долго тянулось, что терпеть всенощное бдение было очень тяжело. Поэтому практически каждый час, ему приходилось ставить кипяток и с его помощью, держать себя в боевом состоянии. Хотя боевое, считалось чисто относительно. Одному Прохорычу было нипочём. Тот всегда был бодр и складывалось такое ощущение, что усталось ему неведома. Только ядовитый запах его папирос присутствовал практически везде, где только он находился, к чему прикосался и даже тогда, когда его не было рядом. Даже кофе не мог соперничать по стойкости; серый дракон со скоростью ветра пожирал другие запахи и покружившись вокруг и над, свернул хвост калачиком и водрузился на трон.
   Человеку свойственно быть раздражительным, вспыльчивым, злым. Время что ли такое?! Хотя при чём здесь оно! Он глубоко ими обростает, предаётся наслаждению, передаёт по наследству и даже гордится этим. Печально! И всё ж... Опомниться удаётся не сразу, и то не всегда. Собравшись с силами, волей и терпением, человек хочет стать лучше и избавиться от этой пакости. Если подойти к этому с умом, и то, результат может быть двояким... Главное разобраться. В себе.
   Не бороться со всеми сразу, а свести к минимуму большее, а меньшее - вообще искоренить. Но и тот минимум, оставшись наедине, иногда вырастает в такого дракона, что все предидущие, вместе взятые, не стоят и рядом с ним.
   Олег раздражался папиросным никотином. А ещё потными носками, отрыжкой копчёной колбасой и беспричинным смехом. Если с последними тремя, он как-то справлялся, то с первым - неполучалось. Причину искал в себе, рылся как червяк в навозе - пробовал, не получалось. Закрывал глаза и спал... Сны! Искал в них, может намёк, а может сразу решение, но... Как назло - пусто!
   Способ "клин-клином" - бред. Ещё один. Почему? Потому! Потные носки чем лучше, а на копчёную колбасу ещё нужно заработать. И тут Олега осенило - дед, Захар Прохорович. Этот демон - он причина. Но разочарование сразу усадило Олега на задницу и сложило ручки перед ним. Головка склонилась набок...
   Ну не мог же он в конце концов навредить старику. Не запереть же его в одном из корпусов, да и запретить тоже ни в его силах. Демон имел неприкосновеность, при чём жёсткую. Единственный плюс его в том, что своим старческим желание поговорить, он не давал ребятам впасть в сон, надоедая им своими рассказами из прошлого, которые Прохорыч пересказывал не один десяток раз. Дед реально приободрял коллектив, и хоть часто роптали на него за это, как ни смотри, а он незаменимый член нашего маленького общества.
   Выход напросился сам собой - смирение.
   Вот и сейчас, пока Олег перекусывал кофе, дед успел и к нему заглянуть.
   Он раскрыл вовсю дверь и ступив одной ногой на порог громко проговорил:
    -Что за ерунда?! Слышь! Не включать фонари. На улице хоть глаз коли, ночь,- сходу начал он. Во время разговора у него изо рта то и дело летела белая слюна. Негодования,- Тонька с ума что ли помаленьку сходит. Дура баба!- Он хотел сплюнуть, но было некуда и потому проглотил.
   Серый дракон просачивается над головой старика и чуть не задирает его капюшон, чем закрывает всё лицо старика. Длинные конечности держать шире двери, чтобы он весь поместился. Но аромат свежесваренного кофе, держит оборону - отчаянно и достойно.
    -Да не шуми ты, Прохорыч. Не буди тишину!- Оборвал его Олег. Он видел только ногу и нахлобученный капюшон,- сам негодую, а что делать. Кофе будешь, пока горячий?
   -???
    -Говорю, компанию составишь?
    -У меня другая отрава,- отмахнулся Прохорыч, не понятно для Олега, что тот имел ввиду.
   Дракон напирает и кашляет огнём. Он занял уже весь потолок, а по четырём углам спускаются его цепкие щупальцы. Казалось бы высокий, южно-американский абориген, готов принять бой, но градус кипения заметно падал, несправляясь наверное с резкой переменой часовых поясов.
   -Ну и...
   Дед махнул рукой и удалился прочь. Дверь хлопнула и приоткрылась.
   Дракон лежал уже ниже лампочки, свисающей на проводе от потолка более чем на двадцать сантиметров, сложив чешуйчатые лапы одна на одну, а сверху них свою огромную голову. Он еле слышно сопел в свои большие ноздри и выпускающийся воздух, плавно приподнимал к верху его длинные усы.
   Оставшись один, Олег одним глотком уничтожил остатки плохо растворимого кофе на самом дне чашечки и решил просто минутку-другую посидеть в одиночестве. Разум требовал размышлений, а на языке горький след кофеина; язык прилепает к нёбу и хочется пить - пить много. холодной, колодезной воды.
   "Вроде бы и ничего такого,- думает он про себя,- и режим работы располагал быть постоянно на ногах, в движении, в бдении. А стоило только присесть на минутку, свесить плечи на ключицу, так сразу же смаривало в сон. Веки тяжелели, наступала головная боль, темнело в глазах."
   Обычно за дежурство парни из охраны, поочереди прилаживались на часок покимарить, а то и больше этого. Но дело принципа для Олега, оно значится с большой буквы и отступать правилу он не желает. Закодировал сам себя, но только гордится этим. Просто потом возвращаться тяжелее - да и стыдно. Стыдно перед собой.
   Тут ещё большую роль играет слово хозяйки - сказала усилить бдительность, значит покимарить не получиться. "Не дай-то Бог, снова "гость" объявится и "отработает" своё. Работать, так работать",- снова думал про себя Олег и гнал всю навязчивую нечисть, сбивающая его с ПУТИ.
   Это всё нервы. Вместо того, чтобы признаться, ищет источник несуществующего.
   Параллельно в голове крутились мысли о "Курске". В чём-то он находил взаимосвязь и со своим положением по жизни и с такой огромной трагедией. Но только сравнение ничтожно маленькое, а масштаб трагедии был настолько велик, что ему не хватит и целой жизни, чтобы осознать её. Как и нормальный человек это не могло не сказаться и на внутреннем состоянии Олега, его поведении и отношениях с...  которых пока не было. Он боялся поставить себя на место хоть одного подводника, чтобы представить те ощущения, которые вскоре закончаться навсегда.
   Его передёргивало, а в носу чуял трупный запах. Боковым зрением ползли полуразложившиеся трупы в тельняшках, а из прогнивших дыр выползали морские падальщики. Потом плавующие трупы распухшие от воды сталкивались меж собой и расходились, чтобы столкнуться с другими.
   " А у кого-то семьи: жена, дети, родители. Дяди, тёти, крестники..."
   "И всё..."
   "И всё! В один миг."
    Только хотел он встать, чтобы выйти, как в сторожку вошёл Николай. Дракон вздрогнул и проснулся, но сейчас для Олега он союзник. Он ему кивает, подавая знак, чтобы тот пока не вмешивался. Коля ещё не закрыл дверь, как несколько раз фыркнул вроде себе под нос, но чтобы Олег слышал.
   "О, обозначился",- ворчливо подумал Олег и вида даже не подавал.
   Вместе с Коле ещё что-то вошло; его не было видно - оно ощущалось Олегом, как предрассветный луч солнца, лениво выползающий из-за горизонта и давал знак красно-пёстрому Пете-петушку о начале...
    -Ну как там?- спросил Олег у брата,- тишина?
   Коля, нервно сопя, прошёл мимо него и после этого недовольно ответил:
    -Да кому там что нужно, все и вся спят. Даже бычки, и те мирно храпят,- Коля сделал акцент на последнем слове показывая затаенную злость и недовольство на..., а затем добавил уже как бы себе.- Уже столько кофе попили. До утра не хватит.
   Он заглянул в банку с кофе, зачем-то понюхал её и вновь недовольно сказал:
   -Всю ночь на ногах. У нас и кофе не хватит до утра.
   -Я хорошо слышу,- ответил Олег.
   -А, ну понятно!- похоже на отмашку.
   То, с чем был Коля, похоже был сильней того дракона, которого оставил Прохорыч, и на которого рассчитывал Олег. Он прятался за спину Коли, боком выглядывал и косился на дракона; эта была стратегия, он присматривался, прицеливался.
  Коля подошёл к плите; Олегу было видно как пар ещё исходил от недавно вскипячённой воды в чайнике...
   "...О, что это? Что это, что это!!!"
   "Ради всего святого, молчи! Молчи!!!"
    "Да просто интересно..."
    "Посмотри... сам знаешь куда - там тоже интересно."
   ... ещё не до конца остыла решётка на которой стоял чайник и которую совсем недавно жжёг синим пламенем природный газ. Коля берёт за ручку и... секундное оцепенение на лице; этот пар тоже предмет в некоторой степени одушевлённый. Птица! Птицеяд! Он не появляется медленно или постепенно; он взрывается как порох, но совершенно бесшумно и появившись, встаёт на дыбошки. Не до конца расправив крылья, цокает острыми когтями на уродливых лапах. Скользит по столу как на коньках - вспархнув пару раз крыльями, удерживает равновесие и шипит косоротым клювом...
   О чём можно думать в такие минуты? О чём вообще он думает?
   Как бы это назвать?! Те моменты в жизни, проходящие через него как через сито, когда злость вростается в сердце, мелкими кусочками пропущенными через мясорубку и этими маленькими червечками, чем-то напоминающие тех, что съедают спелое, здоровое яблоко изнутри... Ты как-будто слепнешь. Теряешь вначале предчувствие, а вскоре и чувство реальности и всё кажется, что тебе само должно везти, подставляться под тебя, подстраиваться - а ты только протягиваешь руку и берёшь готовое и пользуешься. Если вдруг не так, то злость растёт, развивается, укореняется. И обычным сжатием кулаков и до скрипа зубов, не обойтись.
   Сделав шаг к столу, Коля тут же опрокинул чайник с кипятком на пол, разлив всё содержимое. Брызги накрывают его пыльные берцы и немного голенища до колен. Мокрый пол под столом, под тумбой от телевизора, под Колей - блестит сероватой жижей. Достаётся и Олегу; он не обращает внимание, хотя несколько крупных капель, жгут погрубевшую кожу даже через брезентовую штанину. Коля ухватывается за руку, как за спасательный выступ на отвесной скале, за которую если не удержиться, то падение вниз, принесёт ему исчезновение как моральное, так и физическое...
   ... и так смешно сжимается его лицо, так он меняется на глазах, как кусок сливочного масла растекается на горячей сковородке. Уродливая гримаса от боли на последнем издыхании сдерживается, чтобы не изрыгнуть ещё одного - воплощения воображаемого предмета, ещё более уродливого и безжалостного. Коля всё ещё сдерживается, чтобы не закричать и зажав раненую руку меж ног, молча стал пережидать, когда боль утихнет.
   Птицеяд одним только взглядом уничтожает дракона, а тот, что пришёл с Колей, поджав хвост, пулей вылетел из сторожки.
   То ничтожество, что увидел Олег, он представил с плавающими трупами в замкнутом пространстве наполовину заполненной водой. Чтобы исчезнуть, нужно вырваться наружу. Но некуда! Вода меняет цвет, становится мутной, в ней плавают опарыши, которые размножаются со скоростью времени. И растут! Растут!
    К Олегу пришёл удав; он как кот потёрся о его ногу, запрыгнул на колени и обернувшись вокруг пояса, пристроился у него подмышкой.
    "... дракон ушёл - пришёл удав..."
   Он сидит на высокой табуретке и спокойно наблюдает за танцами брата. Пусть немного и жжёт ему ногу, но это не сравнить с тем, за чем он сейчас наблюдает... и не имел не малейшего желания вмешиваться и помогать. Возможно брат ожидает снисхождения, смягчения; может он даже думает, что сейчас старший брат снимет маску босса и положа руку на плечо, скажет: "Ну всё, братишка, хватит! Я не прав, каюсь. Ложись спать, мы тут сами!" И погладит по голове.
   "Он забыл ещё одно - слёзы. Поплакать забыл!"
   "Подумаешь, обжёгся. Тут люди смерти ждут. Ждут и ничего!"
   "Да! Велико расстояние - неохватить одним обхватом!"
   Коля же больше испугался, чем пострадал. Он несколько раз тряхнул пострадавшей рукой, шипя от боли как разозлёный змей и очень тщательно стал осматривать её. Сейчас он так жалок! Но не смотря на это, змей продожает шипеть и вот-вот ужалит сам себя. Но вскоре боль утихает и остаётся только беспорядок, да застывший на уголках рта яд.
   -Попил кофейку!- как-будто выдавливается. Коля стоял по-среди комнатки в луже кипятка, от которой ещё исходил пар.
   Обострилась вонь от не стираных носков. Она режет ноздри и в области переносицы; во рту появляется привкус кислого с горьким. Чешется горло, словно там застрял колючий кусок чего-нибудь.
   "Уж лучше Прохорыч",- подумал Олег и поежился в плечах, ощущая озноб по телу .
     -Вот и сон как рукой сняло,- проговорил он вслух, словно сейчас не о трупах думал, а о философии взаимодействии между собой простых и сложных вещей.
   Старший брат стал украдкой смотреть на Колю и образно кинул его в тонущую субмарину. Важность такого события сразу же потерялась, казалось бы, в очевидном трагизме. Так как социальный статус утрачивается сам по себе, если среди героев обнаруживается такой индивид, как его младший брат.
   Вот сейчас он стоит в луже и незнает, что делать. Не говоря уж о подводной лодке.
   "Смешно..."
   "Смешно и больно... Нет, не больно. Болит. Болит живот от смеха. Ха-ха-ха!!!"
   "Что это такое?"
   "Стандартная реакция на глупость человека..."
   "А-а-а!"
   "Всегда?"
   "Ха-ха-ха, да-а-а, Всегда! Ха-ха-ха..."
   "И почему жизнь подбрасывая уроки, не учит их читать! А впрочем, дело самого испытуемого."
   Подумал, но смысл до конца не понял. Только на утро... Утром...
   -Блин, Олег! Ёлки зелёные,- вырвалось у Николая откуда-то изнутри, словно грудь разорвало и оттуда раздался ни его голос. На самом же деле он с трудом сдержался, чтобы не выругаться матом сжав зубы, невыплеснуться, но на уголках рта появилась слюна. Потом собравшись и более спокойным, невызывающим тоном, проговорил,- что мы, железные что ли. Может хватит мучать нас. Да сам... Это ребячество какое-то...
  "Ну как мальчишка десятилетний!"- Если Олег так и думает, значит Коленьке ещё далеко до взрослого, до социома. Ещё нужно погладить по головке и показать дорожку по которой дальше идти. А ещё подтолкнуть в спину, так сказать, для разгону. Но и этого мало будет. В дорогу нужно не просто говорить наставления, но и поправлять, если не дай Бог свернёт не на ту тропинку.
    Коля говорил не меняя своего положения, словно прилип к полу залитому кипятком. Лишь на последних словах он повернулся к брату, изображая брезгливость и не только.
    -А ты что, привык работать прохлаждаясь. Курортник, чёрт тебя побери!- Олег был спокоен, потому-что удав ещё ласкался о его грудь и мурлыкал как кот с самой нежной шерсткой. Он отвечал безразлично, но с наставлением, смотря на младшего как на стену, которая ломается и под взглядом, и под словом, а при случае и под делом. Хочется слепить её заново как из пластилина, или голубой глины, что ни в коем случае не меняет сути дела. Только пластилин под солнцем плывёт как масло и неподдаётся лепке. А глина вроде схватывается, но прикосаясь к ней холодной рукой, рассыпается как песок.
   Так же, не особо суетясь, Олег поднялся, обошёл брата и лужу, поставил пустую чашку в мойку. В мойке уже были две грязные.
   "Лёхи и Андрюхи,"- подумал он, а на дне подсохшего кофейного осадка Олег разглядел поросячьи пятачки. -"Лёхи и Андрюхи", -вновь подумал он.
   Удаву нравится хозяин и подобрав хвост, который прежде волочился по полу, аккуратно положил его в карман.
   Олег повернулся к Коле, и указывая пальцем на беспорядок на полу, проговорил:
   -Прибери-ка тут по-шустрому за собой,- Олег одевает кепку на голову, гладит себя по бороде; удавчик мурлычет, но немного сдавливает кольцом - и более жёстче добавил,- дома будешь у себя возмущаться и не передо мной, а перед женой, будущей,- и резко развернувшись, направившись к выходу.
    Лужица подпрыгивала под каждый шаг. Перед самой дверью скрипнула знакомая половица. У дверей уже несколько недель болталась ручка и скоро наверно отвалится.
   "Прикручу,"- снова подумал он, а про брата,-"не починю!"
    -Я на обход. И не спать. Накажу.
    Внутри Николая кипела лава негодования и нетерпения. Исходящий пар обжигал горло и язык. Рвотное кипение выдавливало нутро наружу, наизнанку...
   ... и вот он открывает рот и из него вываливается плотный оранжево-красно-бело-коричневый огонь; пламя болтает его во все стороны, хочет ухватить кого-нибудь или что-нибудь, неважно - и поглотить, уничтожить, похитить. Николай поворачивает голову, где только что находился его брат, но того уже нет. Повезло. Языки пламени беспомощно бросают свои длинные руки во все стороны, и не находя ничего подходящего, начинают обрабатывать своего хозяина.
   Суперответственность брата раздражала его до мозга и костей. Коля научился читать последовательность действий старшего и возможно предугадывать очередной ход, но почему у него возникает потребность делать наоборот. Коля не задаётся таким вопросом. Он вообще не задаётся никакими вопросам, а нужно лишь то, что само привалит. А объясняется всё просто; просто он ещё не работал в таком напряжённом режиме, а психовал от усталости, от невозможности воспротивиться, от лени. А тут ещё кипяток!
   Но перечить брату, только дороже себе. Помниться Коле, как Олег однажды так ему накостылял, что у Коли вылетело из головы то, за что это он его так. И вместо того, чтобы осознать, он затаил обиду. Она созревала день ото дня, месяц от месяца, год... Коля уже не помнил насколько давность, принёсшая ему обиду, исчерпала себя как ветхая древесина, пролежавшая в сырой земле не один десяток лет. Закравшийся дух мести безобидным котёнком, вырос в зрелого тигра и начинает грызть. Он грызёт Колю, потому что Коля бездействует, Коля ничего не предпринимает, Коля лопух.
   Почти ежедневное упоминание таким обидным выражением, выводит того из себя. Колит под лопаткой, стучит в височках. Слезятся глаза от пущенного тумана - а обида-то растёт.
   Но время не пришло, и не приходило, и ему больше ничего не оставалось, как взять и убраться в сторожке. Бормоча под нос ругательства Коля вдруг понял, что они только портят настрой и так плохого настроения. Ветки веника сыпались под нажимом, прибавляли работы и уничтожали...
   Олег же не меньше был возмущён поведением брата. Ведь был же он когда-то нормальным. Или нормальным его нужно считать таким, какой он сейчас есть?
   "Нет! Бред! Однозначный..."
   "Какой есть. Ешь..."
   "Ого-го-го, по-легче! Брат всё-таки..."
   "То-то и оно!"
   Был же когда-то белоснежным, хрустящим как первый снег, под прихватившем только что морозцем землю. Великолепное начало! Затянувшееся рождение ангела! Но тут смерть отца, а вскоре и матери. А он продолжал играть на солнышке и пускать в глаза зайчиков.
   Он стал другим, когда Олег вернулся из армии. Нет, перед самой повесткой он почувствовал под коркой предательское течение, скрывающееся ещё в неведомом ему подсознании избалованного братишки, но не воспринял это всерьёз. Два года отсутствия, перевернули не только страну с ног на голову, но и младшего бесёнка. От белоснежника остались еле заметные кусочки в области подмышек, шее и пояснице. Остальное изменилось до неузнаваемости. Олег и сам-то после армии покутил, не дай кому повторить такое. Но то было в целях стряхнуть пыль. Пыль смывалась сорокаградусным растворителем и сошкабливалась...
   Да чем только не сошкабливалась! И кем!
   Вопрос оставался открытым, большим и жирным. Олег не боролся. Только искал и не находил...
   А тот, как малое дитя, оторвали от мамкиной сиськи - ноет по любому капризу, лишь бы не работать. Лишь бы оставаться маленьким и чтобы его нянчили и сюсюкались, хвалили и лелеяли. И всё время помогали, кто чем сможет, кому что не жалко. Но то, что брат такой, отчасти он и сам виноват. И он знал, и понимал это.
   "Тебе нужна помощь - я готов помочь. Запрыгивай ко мне на спину, я тебя подвезу. Тяжёленький! Ну как, удобно? То-то же! Чего молчишь, пригрелся?! А тебе куда? Как куда мне - мне по своим делам! И тебе туда же! Странно! Хорошо, давай я тебя подвезу, куда тебе надобно, а потом по своим делам отправлюсь. Вот развилка, куда - направо, или налево? Выбрать самому?! Да ты толком можешь объяснить и показать свою дорогу? Что значит всё-равно?! Ну слезай, слезай паршивец... Ты посмотри на него какой наглец! Пристроился, понимаешь и всё ему ни почём! Пошёл вон! Я сказал вон, тунеядец!"
   Узнаёте?!
   Тихо вышагивая, рука сама, чисто машинально потянулась к карману с пачкой сигарет. Олег даже не заметил, как прикурил и глубоко-глубоко затянулся. Через несколько шагов он почувствовал лёгкое головокружение и тошноту, а по пальцам ощущался жар. Сначала он подумал, что его тошнота связана с неприязнью на родного брата, а потом  дошло, что это обычное и нормальное явление называемое "НИЧЕГО СЕБЕ, ДОЛГО НЕ КУРИЛ". Или "НИЧЕГО СЕБЕ, ПРИКУРИЛ". Или "ХЛОПТИ-ЁПТИ, ОП ЦА-ЦА. ПРИКУРИЛ ЦИГАРКУ Я." Или... или так можно до бесконечности. Не в том смысл.
    Олег считал дни воздержания от никотина; каждый день как ступенька и чем больше, тем выше ступень. Это арифметика, и кажущееся бесполезным перебор цифр, в некоторой степени отвлекает.
   "Отвлекает?"
   "Нет! Скорей наоборот. Вовлекает!"
   "Интересно! И как?"
   "А так, счёт не терпит приблизительности... Остаток и тот не внушает доверия..."
   "О как! Серьёзно у тебя..."
   "А то! Не шути..."
   Только что выпитое кофе, лишь прибавило соли к сладкому десерту. Это как в кашу из грибов, добавить добрую щепоть сахару, перемешать и поставить на стол в паре с молоком, парным. Вдруг опомнившись, ты остановился. Горячее щекотало ноздри, но вкусовые рефлексы не срабатывают. С ложки капает густая, светло-коричневая масса.
    "Бя-е-е-е!"
   Ало-красный фитиль радовал зелёные глаза Олега, но поняв, что он делает, был разочарован.
   Разочарование не приходит одно; неудовлетворённость в чём-то одном, обязательно притягивает к себе точно такое же другое. В куче они сильнее, изворотливее, с натиском при нападении.
   -Ну не одно, так другое,- сам себе проговорил он.- Что за день-то сегодня такой!
   Вдоволь полюбовавшись ярким огоньком между пальцами, он затянулся так сильно, что в глазах замаячили вспышки ярко-жёлтых зайчиков; голова приятно закружилась. Олег задержал дыхание, а выпустив его, как-то ссутулился - постарел что ли, бросил сопротивляться и удерживаемые за поводья лета, понеслись сломя мордатую башку не видя пути.
   "Пускай!"
   "Пускай??? Ты что, охренел чертила..."
   "Да, сдулся малость. Не говори ничего, только хуже делаешь..."
   "Я тебе такого сейчас хуже сделаю... Не унесёшь!"
   "Что-о-о?"
   "Что-о-о (передразнивает). Воротайся назад, немедленно..."
   Он уже понял, что потерялся немного; сложно было осознавать, что это так легко им упущенное, что это потерянное, так весомо в глобальном смысле и для него тоже. И ничего тут уж, как говориться, не поделаешь - просто продолжал курить, медленно вышагивая по вверенной ему территории.
   Проходя вдоль первого корпуса его снова стало немного подташнивать - сказывалось большое количество выпитого кофе, ещё нервы; на языке и нёбе невидимой плёнкой прилепилась сладкая горечь от напитка, вызывавшая тошноту изнутри чрева. Но в душе скреблось не только от этого и дать точное определение, что - отчего, не представлялось пока возможным.
  Давно не принимавший никотина организм, не мог сразу справиться с таким количеством яда. Внутренний он отчаянно боролся с непонятным ему врагом, не желая проигрывать и сдаваться. Но в целом это Олега устраивало. Устраивало то, что знал что устраивало. На том так и осталось. Только пускаемые круги плавно удаляющиеся во тьму, догоняли там ярко-жёлтых зайчиков и накрывая их, тушили свет. Но не во весь экран, а где-то там, неподалёку, на небольшом отдалении. По краям же, круги рисовали искуссный узор - узор прощание с тем, что порой называется... нет, не с мечтой, а с желанием быть повыше тех среднестатистических и при том, чтобы обязательно по всем показателям. Планка может быть и завышена, но сделано это нарочно...
   ... теперь тянуло по-философствовать, разровнять кочки и ухабы раздражения, а те, что неподдаются, скрыть туманом от сигарет.
   Так он первоначально обозначал цель, но точное время её достижения, им не упоминалось. И даже не думалось о самом её достижении как о таковом. Растянутое на многая лета, она становилась одним из тех, как то - руки, голова, работа, ужин перед сном, крепкий кофе по утрам. И заканчивалось с наступлением перехода в мир иной.
   Ну всё, хватит грузить! Тишина и покой, а цели и их достижения - фарс. От них хочется не смеяться, а плакать. Тихо так, в белую носопырку, стоя посреди комнаты. Когда никого нет.
   Олег остановился и снова задумался. На самом деле его уже понесло... Как хочется всё бросить и на несколько дней отключится от всего, выброситься из накатанной клеи жизни и зависнуть на поляне, где ещё не ступала нога человека. Как опостылела эта рутина, никчёмное существование, служба. Выбраться куда-нибудь в Богом забытое место и чтобы тебя никто не видел, никто не слышал, никто не о чём не говорил и не спрашивал. Наедине. Слиться с природой, загрузиться в нирвану и почувствовать себя собой. Привести в порядок мысли, подумать о высшем и немного заглянуть в будущее. Что-то не очень-то хочется вот так всю жизнь прожить; нужно обязательно что-то менять, иначе можно просто с ума сойти.
   "Всё, решено, доработываю месяц и увольняюсь ко всем чертям! Пусть другие охраняют. Вон Лёха, путный парень, у него всё получится. Заодно будет кому братишку приструнить."
   От нахлынувшего волнения у него участилось сердцебиение - он легко списывает это на кофе. Нет! Наверно всё же нервы.
   Сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, ему вроде чуть полегчало. Медитация на основе дыхания, хорошее упражнение для восстановления душевного покоя. Олег поднял голову к ночному небу и разглядывая мерцающие звёздочки сквозь бегущие по ним тучки, представлял голубое небо, утреннюю дымку и разноголосое пение петухов. Он просыпается, потягивается; странно, что никуда не нужно спешить - время как бы останавливается...
   ... всё ещё никак не выходило из головы чудачество братца, словно занозой сидит на самом видном и больном месте. И нет возможности её вывести - бальзам, что ли, какой-нибудь... Брат ни в какую не желал взрослеть, а то и вовсе впадал временами в детство.
   Олег стал вспоминать как косячил его Коленька, как всё это выглядело в глазах его пустых зрачков. Его усмешка, прямо в упор строгого взгляда старшего брата, в упор прозрачной стены, разделяющая их друг от друга, как во вселенной две разные планеты.
   "Ну что тут поделать? Ничего!"
   "Да-а-а, не говори! Те и вправду как с другой планеты..."
   Так Олег некоторое время стоял в глубоких размышлениях.
   "Колодец глубок и темно там, и вода наверно чистая, ледяню-ющая! Там тайна прячется под многослойной плёнкой застывшего времени - оно до дна не достаёт, потому и стоит... Седой старик, опуская деревянное ведро на позеленевшей цепи, услышит плеск воды, как лязг ударившегося железа о стены. Ждёт! Ждёт пока оно наполнится сверхом и начнёт поднимать... Ведро дрожит от натуги, вода выплёскивается через край - но большего ему не поднять! Вертел скрипит, но наматывает упрямую цепь и... труд вознагрождён!"
   Недавно прикуренная сигарета, незаметно дотлела почти до фильтра. Зажатая меж средним и указательным пальцами, она грела их слабым ультрофиолетом, или ещё чем-нибудь вредным, отчего пальцы становились грязно-жёлтыми. Посмотрев на красный уголёк, он сделал последний затяг и теперь это было больше в удовольствие, нежели просто продолжение. Олег, сам не замечая того, блаженно заулыбался. Он бросил окурок себе под ботинок и медленно его растоптал.
   Тут же под ногой засвиристел сверчок, потом другой, третий - их целый хор; что-то ещё шевелится в траве, шуршит; ничтожное царство насекомых, творит своё дело и совершенно спокойно относится к тому, что его каждый день давит какой-нибудь двуногий великан. При этом они так незаметны, что их отсутствие, вряд ли будет иметь статус масштабного катастрофического значения. (Прошу отсутствие, не путать с уничтожением.)
  Показалась луна. Сейчас она была бледной и опусташённой. С самого детства Олег видел в луне лицо человека. Лицо девушки. Оно абсолютно никого ему не напоминало, просто видеть его, для него было достаточным и удобным. Ему, пусть и не намного, но всё-таки стало светлее - светлее, после принятого им решения об увольнении. Он уже сознательно достал новую сигарету и закурил.
   Затяг - плевок. Затяг - плевок. Затяг - плевок.
   Через плевки, выплёвываются лёгкие. Из минутной слабости, нужно выжать максимум возможного и пусть это будет так. Олег без особого внимания осматривался вокруг, важно дымя с высоко поднятой головой. Важно. Он сейчас находился именно в  том месте, где как и предполагал ранее, мог появиться "гость" .
   Вспомнив об этом, Олег решил вернуться в реальность и прежде чем уволиться, доделать это незаконченное дело.
   Было у него какое-то предчувствие, что этой ночью случится то, что может в корне поменять его. Откроется другое направление, путь - откроются двери, досели которых, не было в помине. За дверями будет стоять "гость".
   Он как бы ждёт его оттуда, будто силой гипноза выманивать того на себя. Уж и не знает, что бы он отдал за то, чтобы словить паршивцца и поквитаться с ним за не давнюю обиду. А потом уж и выдать хозяйке, чуть тёпленького.
   Почему-то ему очень хотелось выслужиться перед хозяюшкой, доказать что-то, увидеть важность, с которой она это примет. Но с другой стороны, может быть в этом ничего и нет... Да он и сам не уверен! Тогда что доказывать?! Олег пока не понимал, но... Случайно, не влечение ли у него к этой женщине? В последнее время он и смотрит на неё, ни как на босса, а как мужчина, смотрит на понравившуюся ему женщину. "Мы были бы, не плохой парой,- думал он,- люблю умных баб. С такими ничего не страшно".
   Олег полез в левый нагрудный карман пиджака и достал небольшую фотокарточку. Держа её перед собой он ещё не глядел на неё; Олег словно набирался решимости, но оттягивание доставляло не меньше удовольствия, чем желание посмотреть. На фото была Антонина Сергеевна, только значительно моложе. Он не помнил как она у него оказалась и тем более почему. Это не важно! Фото было у него рядом с сердцем (он делал это специально) и то, что он мог в любую минуту достать её, поднимало в нём тонус и... мужскую силу. Вообще-то, он об этом запрещал себе даже думать; тайное вожделение выбранной для себя дамы сердца не только плотанической любви, но и одному ему известной. Железный человек, каким он себя считал, становился пушистым; в такие моменты Олег себе не нравился, может даже презирал себя, но не отрицал того, что это ему было не просто нужно, а необходимым.
   Редкими минутами Олег менялся и стокновение двух разных полярных частот в едином ядре, оставляло без ответа один единственный вопрос: "Почему он такой?" А пока вопрос оставался открытым, Олег изредка и на несколько минут перевоплощался, и глядя на фото, в его воображении представали картины самого изощрённого, даже можно сказать грязного содержания победы "его" над "нею". И когда всё заканчивалось, когда возникающая потребность изливала через край содержимое, вот тут и подступала горечь разочарования и в такие минуты Олег, больше всего ненавидел себя.
   Но и это быстро проходило; он после каждого раза собирался порвать и выбросить фото, но почему-то не делал этого, а незаметное тепло, гревшее во внутреннем кармане пиджака, оставалось нетронутым до неизвестных пор.
    Предавшись сладким мечтам и их радужными послевкусиями, Олег докурил вторую сигарету. И снова до самого фильтра, и снова пальцы греет; выпуская последнее, бледно-жёлтое облако дыма, он надеется на новую встречу. Остатки никотина струйкой густого дыма поднялись в воздух и растворились. Бросив окурок на землю, он как и предидущую, также, тяжёлым ботинком втоптал в пыль, а затем сразу же достал новую, уже третью по счёту и прикурил. Зажигалка была тоже красной, как...
    Находясь под вымышленными впечатлениями, его понесло - понесло, как по зимней дороге, или лучше вниз по горке, всё быстрей и быстрей набирая скорость; так, покуривая, на него нахлынули грешные мыслишки, радуя оголадавшее самолюбие, а возникающий телесный зуд гас и снова возвращался. И от каждого нового затяга, он испытывал неимоверное удовольствие, которого сам же и лишал себя. И от самого процесса втягивания яда в лёгкие и от того, что вот так можно просто стоять и думать. Несколько месяцев воздержания пошли прахом, ну и пусть! Уже не хотелось думать об этом. Олег лишь получал наслаждение на данную минуту, несравнимое ни с чем  другим. Вытянув перед собой руку с дымящейся сигаретой, Олег рассматривал ярко-красный уголёк, радуя глаз красивой точкой. В то же время, такая маленькая штучка, наносящая практически невосполнимый вред здоровью, что отвязаться от неё очень трудно - чуть ли невозможно. За вытянутой рукой Олег видел Тоню; она повернулась по кругу и держа кулачок у подбородка, манила пальчиком. И пошла прочь; силуэт растворился пыхнув тусклым фейерверком серых огней раскуренной сигареты.
   Вот так, наблюдая за созданным самим же собой ярким пейзажем, там, на заднем плане, где-то в кленовых зарослях, в ветках отражающихся от блёклой луны на уровне забора, мелькнула голова человека. Олег на секунду замер, а потом медленно опустил руку. Мгновенная сосредоточенность и максимум внимания. Прочь мечтательное прелюдие. "Неуж-то везёт! Неужели пришёл!" У него не было и тени сомнений, что это тот, кого он ждёт.
  "Только бы не вспугнуть его! Только не вспугнуть!"
   Антонина Сергеевна, как в воду смотрела.
   Чтобы не показать вида, что он что-то заметил, Олег начал переминаться как бы с ноги на ногу, изображая совершенное безразличие ко всему происходящему вокруг. Но сразу поняв, что выглядит по-идиотски, замер; ему важно было ещё раз увидеть, что за изгородью кто-то есть, что ему не померещилось, и ОН действительно находится там. Медленно, как бы совершенно спокойно, Олег потягивал сигаретку, но внутри нарастало такое напряжение, которое толкало его на быстрые действия.
    "Так, если это наш "гость",- тем временем размышлял он,- то его ни в коем случае нельзя вспугнуть. Ну а если это не "гость", то что тогда эта персона тут делает? И тем более зачем прячется? Тут всё ясно - кто бы он ни был, он пришёл сюда не с добром!"
   Мир вокруг словно отключился и только невидимая оболочка шарообразной формы, мерцает наэлектролизованными диодами, в которую по случайному стечению обстоятельств, попали эти двое. Прорваться через неё невозможно - только одному... Ветерок колышит ветки клёна, а создаваемый от него шум, мягко опускается на землю и растворяется словно утренний туман, с появлением жаркого солнца. Но пока ночь и лягушачьи свадьбы, доносящиеся с реки, звучали как набат - как предвестник НАЧАЛА... Те ничтожные доли секунд тишины, получаемое время для вдоха, набирают в высоте и в весе и вот, им уже нехватает места для существования...
   Ещё Олег понял, что если он не перестанет измываться над собой, его мозг взорвётся и вырвавшееся серая масса испоганит не только его, но того, кто прячется за стволом дерева. С одной стороны он и рад, что тот здесь...
   "... он гладит его по головке, целует в жирную макушку - снова гладит..."
   А с другой, необходимо, чтобы тот забрался к ним на территорию, вовнутрь, где он как бы хозяин, хозяин положения, а значит и судья. Ведь погонись сейчас он за ним, у того больше шансов уйти, нежели Олег его догонит, так как расстояние слишком большое...
   "... любимое упражнение в набрасывании петли на движущую цель, автоматически заводит руку за плечо и наматывает... Стоп! Это просто воображение... Больное воображение..."
    Но и долго стоять на месте, может вызвать подозрение, и "гостьюшка", это милое созданьице, может не выдержать и уйти.
   "Вот бы рвануть за ним, прямо сейчас, изо всех сил. Разорвать воздух, разбить его как стекло и можно даже немного порезаться, чтобы разозлиться - так прибавиться, так разовьётся, так..." У-х-х! "И ежели догоню - герой, венценосец,- размышлял Олег.- А если нет, вдруг упущу! Вдруг, лежащая на полке сладкая булочка, окажется внутри пустой... и тогда всё! Он больше сюда не вернётся и мучиться мне из-за собственной не сдержанности. Надо набраться терпения и ждать. Ждать".
   Вспотевшие ноги разили; Олег ощущал вонь. Вонь, которая преследовала его в сторожке. Теперь здесь. Всего-на-всего это вонь, это запах мести - приближающейся мести.
   "Ах! Не перепрыгнуть бы..."
   "Упрись..."
    "Ага..."
   Докурив сигарету до конца, он хотел уже уходить, но на мгновение задержался взглядом на том месте, как завароженный, где заметил чужую голову, и, вдруг - голова снова появилась. Вот везуха - а то не везуха!
    У Олега были сняты все сомнения насчёт того, что не показалось ли ему то, что он видел в первый раз. Пройдя от того места, где он стоял, метров тридцать, он спешно достал сотовый телефон. Беспроводная игрушка, одно из новшеств японского производства. Такой только у него и у Лёхи.
   Звонил он как раз ему.
   -Слушай, Лёх, похоже не зря всё!
   -Что не зря?- Отозвался тот.
   "Не понял. Да нет, всё он понял. Просто переспросил, чтобы наверняка."
   -Мы не одни,- загадочно проговорил Олег и выдерживая паузу, сопёл в трубку,- наш "гость" появился. Сидит сейчас на первой точке, где я и показывал. Помнишь?
   Олег не хотел тараторить под грохочащее волнения, боялся, что язык начнёт заплетаться и что хуже всего, он не сможет этого замечать... Такое случается с ним. Отнюдь!.
   - Я угадал! Ждёт, наверное, подходящего момента. Ты как там, готов?
   -Да здесь всё тихо... А ты уверен?- Странный холодок выполз через отверстие для слуха в Олеговом телефоне. Как нововылупленные змеёныши из яиц... И шипят, в ухо, и шипят.
   -Да как никогда ещё не был уверен!
   Олег ответил так, как делают водители, когда резко разворачивают автомобиль на полном ходу с небольшим заносом так, для красоты.
   Сейчас он был похож на ребёнка - радовался с нескрываемым удовольствием. Но сдерживающий статус, готов вот-вот прорваться...
  Олег замолчал, вроде как обдумывая дальнейшие действия, но на самом деле ему нужно было восстановить волнующееся и неподдающееся контролю дыхание; задохнуться от случайно возможного передоза кислородом, считалось неимовернейшей и не сусветной глупостью, но через несколько секунд заговорил снова:
   -Я обойду корпус вокруг и затаюсь где-нибудь неподалёку, в укромном местечке. Слышишь меня?- В трубку Олега, Лёха ответил подросшей змейкой согласия- Передай Коле, чтобы шёл аккуратно ко мне, а Андрюха пусть дежурит в обычном режиме и никуда не рыпается. Ты меня хорошо понял?- Чуть повысив голос сказал Олег. Видно за километр как сильно он волнуется и переживает, чтоб всё прошло гладко,- сам сиди у сторожки у выключателя. Как дам сигнал, врубишь свет. Застанем врасплох. Ты меня понял?
    -Да, шеф!- услышал Олег утвердительный ответ на другом конце провода.
   -Пусть зайдёт глубже. Пустит корень. Прилипнет.
   Лёха не понимал ничего, но переспрашивать, а тем более поправлять не стал. Потому что уже НАЧАЛОСЬ.
   Отключив телефон, Олег бегом, на бешеной скорости обогнул первый корпус и затаился в самом тёмном углу, из-за которого был виден нужный ему объект. Резкая остановка... стучит сердце, давит виски... А ещё темно в глазах и круги - почти те же, но не они... Какие-то фиолетовые и сиреневые. Да, и жёлтые ещё...
   Буквально минуты через три, к нему неслышно подкрался Николай. Сейчас он для него был просто брат, не больше. Он так всё делал аккуратно и тихо, и вид такой внимательный и сосредоточеный, что не могло не удивить Олега.
   "Обман зрения. Иллюзия. Пускай."
   -Ты уверен...
   -Конечно да! Вы что, сговорились...
   -Не заводись. Сам знаешь, что мы на пределе.
   -Он дважды засветился передо мной,- уже степенно говорил старший брат,- я ещё уверен, что это тот самый голубчик.
   - Какой?- Не понял Коля.
    -Да тот самый.
    Когда он говорил, то не спускал глаз с наблюдаемого объекта. Напряжённые глаза двоились. Он моргал и продолжал смотреть.
   "Только не переборщи!"
   - Слушай, братка, иди-ка лучше меняйся с Андрюхой. Поочереди дежурьте. Ну уж, чтобы наверняка не спалиться. Понимаешь?- Олег посмотрел на брата и добавил,- мы же не знаем, когда он соизволит нас посетить, верно? Иди!
   Коля послушно кивнул и тут же исчез в темноте. Тихо, не шороха.
    "Бывает же он нормальным когда-нибудь,- думал Олег про брата,- только бы не подвёл. Всегда бы так."
   Отбросив гнетущие мысли, он стал дальше вести наблюдение.

                Глава  5
   "Шишел-мышел, пукнул-вышел.
    Шишел-мышел, пукнул-вышел.
    Шишел-мышел, пукнул-вышел..."
   "Почему-то другие считалочки на ум не шли. Не вспоминались. Как влезет что-нибудь такое в голову, так не выкинишь. Стишок что ли какой-нибудь выучить - Пушкин там, или Лермонтов... Других незнаю. Ха-ха-ха!"
   Не знаю точно, сколько я сидел в засаде, но мои ноги стали постепенно затекать от согнутого положения и деревенеть. "Так можно и до утра просидеть, и до вечера..."- размышлял я про себя. -Надо либо дело делать, либо просто уходить."
  Я выпрямлял ноги каждую по очереди, пуская кровь в затёкшие конечности и получал взамен приятные колики в пятки. А ещё хрустели колени, в двадцать пять-то. Неужели началось?!
   Недалеко от меня, за спиной, по одному проходили охранники. Интервал состовлял примерно четыре-пять минут - ни больше, ни меньше. Ленивое облачение человека в камуфляж, как перерождение, а на самом-то деле ничего особенного. Зато столько гонора, столько нескрываемого величия над... не понятно кем, словно не бычков сторожат, а как минимум стадо разжиревших депутатов государственной думы. А у самих-то и носки грязные и подмышками воняет.
   Сто пудов, что они даже не подозревают, что я сижу в нескольких шагах от них. Не сижу, а затаился. Приятные ощущения скрытности - при этом ты видишь всех как на ладони, а тебя никто. Ходили они не так часто; я запросто успел бы управиться здесь по-быстрому. Туда-обратно. Я ждал очередного обхода и уже был готов вторгнуться на их территорию, чтобы оказаться на ладони удачи и везения. Но это было моё! Ладонь моя!
   Так всё думается просто! Я улыбнулся себе и правой рукой стал щупать левую пятку, в которой ещё отзывались тыкающиеся иголочки. Они чесались. Нервы!
   "Нервы,"- думаю я и отчасти прав. Хочу сбалансировать скопившееся, которое не выходило наружу, и баламутило ровные, устроенные по порядку ряды, в хаус. Я бьюсь, нанося очередь прямых ударов по воздуху, но точка соприкосновения, хоть на миллиметр, но находилась дальше выпущенных кулаков; каждый новый промах должен был опрокинуть меня на пол от возникающей инерции. Но низкое расположение центра тяжести, здорово сыграло роль вбитой в землю железобетонной сваи. Глубоко вбитой...
   Мне вспомнился мой двоюродный брат Януш. Он был старше меня на четыре года и вёл очень спортивный образ жизни. Я и начал-то его помнить постоянно отжимающимся от пола, подтягивающимся на перекладине или дереве, качающим пресс. А как он крутил в прыжке "вертушки" на подбросанный предмет и усердно старался разбивать руками доски и куски шифера сложенного в несколько рядов. Мне приходилось часто гостить у него и значительно долгое время, пока мама с родственниками уезжала на заработки. Помимо меня у него гостили другие двоюродные, троюродные и даже четвероюродные братья и сёстры, пока их родители также находились в командировках. Мы часто спали на полу, а то и вовсе на улице под яблоней или вишней.
   Так получалось, что все мы были примерно одного возраста и один Януш был самым старшим. А старшим - значит главным. Так вот, увлечённость Януша, самым прямым образом влияла и на всех нас. Занятия боевым видом спорта сопровождало абсолютно всех и на протяжения всего времени, что мы находились в его доме. Утро начиналось с подтягиваний и отжиманий, при чём отжимания продолжались в течении всего дня: каждый раз перед приёмом пищи, перед тренировкой и после (не считая отжимания во время тренировки). Да по любому возможному поводу, который только придумывал Януш. Он мог даже просто проходить мимо, грубо дать подзатыльник и спросить: "А ты сегодня сколько раз отжался? Почему я не видел?"
   И хотя мне не очень нравилось этим заниматься, я всё же научился драться, научился выносливости и терпению. А ещё некоторым спортивным привычкам, то как, делать по утрам зарядку, отжиматься за день хотя бы по пять подходов и обязательно раз в неделю бегать кросс.
   Несмотря на это мне так и не удалось избавиться от присутствия в своём подсознании трусости и робости перед тем, как вступить в уличную драку. Даже намёка на махач хватало, чтобы у меня пробежал мороз по коже и даже образно представлял все возможные варианты исхода драки и то, как я буду избит. Помню, что несколько раз у меня темнело в глазах и очень сильно хотелось в туалет. Но стоило первому нанести удар и как-будто всё становилось на своё место. Я резко менялся оборачиваясь в сатану. А ещё, когда я оказывался сильнее противника и когда он уже не мог сопротивляться, то испытывал чувство стыда за своё, так сказать, физическое превосходство над ним.
   И вот из-за этого, я долгое время не находил баланс, между злом и быть простым по жизни. Никак эти два понятия не увязываются в единое целое до сих пор, ибо зло всегда пересиливает, перекрывает, казалось бы во сто крат меньше оппонента, но такое мощное и затягивающее...
   Я часто вспоминаю Януша и то, как занимался с ним; в такие минуты я становлюсь сильнее, увереннее и может даже злее. Может сейчас я специально занялся воспоминаниями, чтобы поднять дух и приступить к чему-то. Дождавшись наконец-то охранника и проследив, чтобы тот удалился на порядочное расстояние, я сделал три глубоких вдоха (так меня учил Януш) и разом перемахнул через ветхий заборчик.
   Тишина! Присев сразу на корточки, я огляделся. Моему взору предстал скотный двор, покрытый ночным мраком, еле-еле освещённый луной. Ёе мутные отблески тенями ложатся на стены кирпичных корпусов и чёрный пол, выдавая их за чудовищ и уродцев.
   Здесь двор выглядел по-другому и ощущался тоже не так, как по ту сторону забора.
   "Мороз не за горами?"
   "Ага! Ага! Ага!"
   "А в глазах..."
   "Не скажу! Всё вижу! Всё слышу!"
   "...вперёд..."
   Не обнаружив поблизости для себя никакой опасности, я мелкими шажками перебежал пространство к ближнему корпусу и прижался спиной к кирпичной стене. Стена оказалось тёплой после жаркого дня, что меня в какой-то степени и успокаивало.
    "Почему успокаивало?"
    "Умирать не охота в мороз..."
    "А какая разница... Как-будто выбор..."
    А ещё стук сердца отдававшийся через спину в стену и мне было понятно, что спокойствие моё, чисто относительное.
   За стеной слышалось топтание и дыхание молодых бычков и тёлочек, за которыми я и пришёл сюда. Животные фыркали, некоторые мычали - жили своей, ночной скотской жизнью. Они там спали, набирая массу, наливались мясом и моим желанием их похитить. Пахло свежей зелёнкой и силосом в перемешку с навозом - вечным спутником любого фермерского хозяйства и частного подворья. Короче дико воняло и сбивало с настроя.
  "Запах с самого низа, с бездонной пропасти, где ничего не видно, а только омерзительное зловоние, поднимается на серо-красном облаке дыма и отравляет всё, что находится рядом. Раз попав в неё, уже не выбраться; навоз на ощупь очень скользкий, вязкий, ухватиться не получиться... Сжимаешь кулаки, но он продавливается сквозь пальцы и от этого ещё омерзительней. Как трясина, всё время тянет вниз, глубже, по самую шею. Если только кто-нибудь руку подаст... Короче бесполезно!"
  Но запахи меня меньше всего беспокоили; я заботился пока лишь о том, чтобы не угодить в ловушку или в капкан. Незнаю как, но картина, воспроизведённая сознанием, в некотором смысле ассоциировалась с внезапностью, а если судить по собственному опыту, внезапность, кроет под своей "одеждой" отнюдь не сладкие конфетки и пахучие цветочки. С тех пор, как я ВНЕЗАПНО потерял мать, эта самая ВНЕЗАПНОсть стала синонимом чего-то чёрного, с цифрой тринадцать и с долгим приходом в себя от потрясения. А ещё с тухлым запахом изо рта.
   Несмотря на то, что я находился в кромешной тьме, чувствовал себя как прыщь на открытом участке лица, которого скоро раздавят. Я снова присел на корточки, упёрся рукой о стену за спиной и теперь она почему-то казалась холодной. Я снова смутился и ощутил страх; у меня дрогнул подбородок и это было слышно.
   В воображаемой картинке предстал Януш, идущий гуськом и оглядывающийся. Я следовал за ним, заправив руки за голову и пыхтя от усердия. Судя по его прямой спине, ходьба давалось ему легко, а я же вот-вот готов был упереться носом в землю и... пахать.
   Лай деревеских собак сбивал картинку; появлялась рябь, а по телу бегали обкуренные муравьи и больно кусались. Ещё чесался нос; я сжал зубы до скрипа и не понравившийся мне звук подтолкнул идти дальше.
    "... вперёд..."
   Движение - сила. Движение создаёт проспект и не всегда он зелёный и блестает идеальной чистотой. Преимущество движения в преодолении единиц измерений и высчет оных обозначается шкалой, согласно которой, ты заполняешься сам.
   Дальше? Дальше глубина. Нет, ни яма. Порог, за которым отсутствует свет, но он затягивает своей неизведанностью, а обозначается глубиной. Потому-что немного страшно. Но это нормально. Глубина - сосуд для черпания силы. А сила, как я говорил раньше, это движение.
   Никакого зацикливания - строго следуем пропорции исследования закона земного притяжения и влияние на мозг человека, во время несусветной глупости и беспробудной лжи. А также формулу, и способы практического её решения. Если таковые, при нынешнем укладе вещей, возможны.
   "Бред?!"
   "Согласен, но дальше..."
   "Что?"
   "... дальше!"
   ... дальше, продвигался я вперёд словно по стенке и подальше от периметра и места обхода охраны. В глубь фермы, в её сердце между корпусами и по-ближе к дверям, которые расположены прямо посередине строения. Я добытчик - добытчик золота, алмазов, янтаря... Я искатель-поисковик, я - находчик...
   Полный мрак. Темнота. Союз чего-то с чем-то. И почему дела ночью, это почти всегда плохо заканчивается.
   "Битва Света и Тьмы?"
   "На первый взгляд похоже..."
   "А на второй?"
   "На второй - большой человек в чёрной плаще..."
   "... да я серьёзно!"
   "Не знаю! Можно по сути! Всегда так..."
  Переминая прочную бичеву пальцами рук, я как бы разминал конечности. Как пианист перед концертом, гоняет пальцы по клавишам, чтобы те привыкли к тонким прикосновениям. Ну а я, чтобы ловко и быстро обвязать узлы и крепко удерживая, увести добычу. Но когда я прекращал переминать, пальцы немели и плохо слушались, а плечо на котором находилась поклажа было словно чужим и тянуло вниз. Кровообращение замедлялось, стыло...
    Мои глаза были устремлены вперёд, хоть я и ничего не видел, а слух сконцентрирован на том, что было у меня позади; вот тут в самую точку. При полной невидимости, слух обостряется в несколько раз, до раздражения на мочках, а скопление серы служит фильтром. Мне казалось, что я и не дышу вовсе. Ни одного лишнего движения, ни одной посторонней мысли, только полная сосредоточенность на цель.
   Скрытая на данный момент за тучками луна, сквозь небесную чернь пыталась пробить не полный круг жёлтого пятна, но всё тщетно; невидимая сила просто окутала мраком скотный двор, но я словно дикая кошка, которая хорошо видит в темноте и осторожными шажками движется к своей цели.
   И вот... и вот, когда я буквально оказался около дверей корпуса, когда занёс руку над ручкой, чтобы открыть дверь... И когда я был уже готов скрыться за этими дверями, там, за своей спиной я услышал, что-то вроде быстрых шагов приближающихся ко мне. Как начинающийся по капле дождь, собираясь в желобке и стекая по одной, начинает стучать о дно жестяного ведра, специально подставленного кем-то для сбора дождевой воды. Семенящий шорох, по неизвестной мне шкале, набирала высоту планка определяющая уровень скапливаемого адреналина. Только это вещество как-то застыло что ли в жилах, образуя пробку.
   Это то, что я, и многие другие называют ВНЕЗАПНОсть. ВНЕЗАПНОсть не определяется каким-нибудь чувством, скорее наоборот. Оно - предвестник страха. Или она - как кому удобно. Не надо путать с неожиданностью - неожиданность несёт в себе положительное, в некотором роде и приятное. Даже не представляю как сказать, что я неожиданно услышал шаги сзади, движущиеся в мою сторону. Да ещё посреди ночи!
   Именно ВНЕЗАПНО я понял, что не один. И может впервые в жизни я испытал горечь от самоуверености, от излишка скопленного адреналина и ещё от напыщенного желания лёгкой наживы. Обернуться назад у меня не хватило смелости; её не просто не хватило - она ВНЕЗАПНО испарилась как сахар попавший в кипяток - медленно и по крупицам. Ведь увидеть там за спиной то, чего я не ожидаю увидеть, для меня это было просто... шоком (трудно подобрать правильное слово). И то, что я слышал, вывело меня не только из физической активности, ну и морального равновесия тоже. Главное, что до меня дошло, это то, что приближающаяся опасность там, сзади, была для меня уже неминуема и должна вот-вот достигнуть моего бренного тела.
   Всё это одновременно.
   "Физическая расправа, как основа... воспитания!" Боязнь быть побитым, покалеченным, зависимым от случившегося, а не от запланированного мною. И то, что я оказался тут по собственному желанию, по-своей воли, так, стеклом сначала об асфальт, а потом...
   А ещё и потому, что ноги мои просто-напросто окаменели и вросли в землю, от овладевающего и с каждым приближающимся шагом ко мне страха. И вот я стою, оперевшись правой рукой об уже ледяную для меня стену и слышу, как мой преследователь, сделав несколько шагов, также остановился.
   Мы стояли несколько секунд, а может и минут; я уж потерялся во времени и, замерев  на месте, перестал здраво размышлять. Переплетение ощущений, размазывало, ещё совсем недавно утверждённый подсознанием апломб убеждения, в коровью лепёшку и смывало в унитаз. Оно оставалось позади и служило словно проливным дождём. Мне невыносимо было осозновать своё ничтожество перед ним; когда я сюда шёл, я боялся, но как-то странно, что именно оно, в некотором роде мною и двигало. Оно было частью меня и уже вокруг этого крутился сам я. Оно служило тылом и мне просто страшно представить, если бы этого не существовало.
   А что теперь. Теперь я жду; это томительное ожидание чего-то, крайне отрицательно на мне сказывалось, а от нахлынувшего волнения я не представлял себе, что предпринять в дальнейшем. Мелькнула шальная мысль бежать, но куда? И это скорей всего не мысль, а?.. Назад путь перекрыт, вопрос в другом, кем? Может, человек позади не представляет для меня никакой опасности и я могу легко от него уйти. Либо он меня, проще говоря, накроет, и ещё неизвестно, чем всё это закончится.
   "..."
    "..."
    Если бежать вперёд вдоль корпусов, то, если я не дезориентирован, выбегу прямиком к парадным воротам и как там повернётся ход событий для меня тоже неизвестно. А тут ещё как назло я вспомнил Любины слова "ох, чую неладное" и "не ходил бы никуда". Вот бабий язык - ядовитый. Но как бы я хотел сейчас оказаться дома, рядом с ней и с Яном.
   "Сейчас заиграет похоронный марш!"
   "Но что это я нюни развесил. Ну-ка, Яшка, соберись,- думал я про себя приободряясь. Я нагонял на себя (что я могу нагнать на себя?)- Давай, поднимайся! Отрывай свою прыщавую задницу, хватит о плохом помышлять, это только во вред себе. Где твоя сила духа и железная воля, которой славится твой род! Где твоё бесстрашие перед чёртом и бесом..." Ни больше, ни меньше - я падал духом, бился об острые углы и уже не мог пошевелить ни одним из своих чресел. Страх сильней меня и он больше всего меня убивает морально, чем тот, который сейчас находится позади меня и крадётся, чтобы обезвредить.
   "Ну и где он есть?"
   "Кто?"
    "Януш, брат твой..."
    "И твой..."
    "... не тот ли это сейчас момент, когда нужно!"
    "Лучше самому сорвать занавес, и пусть ты гол и серый, пусть всё видят... Лишь бы, правда была настоящей..."
   "Это очень тяжело (смеётся), и наверно глупо (лицо выражает потерю. Угрюмость...)"
   "Не знаешь, мы память воспринимаем, как?"
   "Как переполнение! Переполнение и последующее воспроизведение..."
   "А запоминание?"
   "А что запоминание?! Запоминание автомат - чик и готово..."
   "... гм-м, странно... Странно быть существом! (накручиваю слёзы).
   "Мы же существа живого..."
   "Да! Да! (уже навзрыд)."
   "Да! Пусть и так! Для этого может нас и придумали."
   "Для чего, этого? (вытераю сопли. Успокаиваюсь.)
   "Выпадающие трудности, есть ни что иное, как воспроизведение, из чего-то запоминающегося на автомате..."
    "???"
    "Наш хозяин - волк. Серый волк - вид обыкновенный. Образ жизни дикий, в некоторой степени кочевой. Всегда на ногах, всегда в поиске, всегда готовый убить ради жизни... Ради еды! Слуга Творца, покорный."
   "Я встречал такого, в поле..."
   "Так вот. Позиция волка такова, что если не сотворишь (не согрешишь), то и не поешь. Останешься голодным. Ясно?"
   "Ты сейчас это в плане еды, или о том, что многих заставляет думать о волке в том образе и виде, в каком он часто предстаёт нам в детстве, а потом и во взрослом состоянии?"
   "В плане еды - это вещь как состовляющая всего живого (развожу руками), но всего сложнее с тем, что мы едим во время того, что думаем..."
   "Как ты любишь из сложного, творить ещё сложнее. Выразись узкой, в одну строчку формулой, чтобы хоть ясность увиденного, вопроизводилась на запоминающемся автомате."
   "Сам-то понял, что сказал..."
   "(Смеюсь)."
   "Смешнее будет дальше. Это когда ты захочешь выйти из образа волка, в которого ты по неопытности вселился, или наоборот - это неважно, и обратившись в человека понимаешь, что ты!!!"
   "Ну?!"
   "Что ты - МЫШЬ!"
   "Слава Богу!"
   "Ну ты кремень..."
   "Лишь бы не КРЫСА! Лишь бы не КРЫСА!"
   "Больной б...ь! Ты даже не врубился о чём я! Лишь бы не КРЫСА (передразниваю)! Ты про... Да пошёл ты!!!"
   И всё, на что теперь хватило меня (и в частности их), не знаю почему, так это обернуться назад и посмотреть на того, кого я так перепугался. Скрипучем поворотом головы я рисковал сломать шейный позвонок, чисто относительно конечно, но всё же повернулся. Тёмный силуэт человека высокого роста стоял примерно шагах в десяти от меня и наблюдал за мной не двигаясь. Это тот! Да это тот самый, кого я видел, прежде чем перебраться сюда. Определённо он меня засёк и мелькающий огонёк его сигаретки, это был только отвлекающий манёвр; вот это прокол с моей стороны, вот эта засада!
   Однозначно провал. Так всё глупо! Как детская игра в прятки - ты ищешь, а находят тебя... И застукивают.
   Так подставляться я не собирался. И что теперь? Такое у меня впервые! Реально!
   Человек сделал пару осторожных шагов ко мне, под ногами что-то хрустнуло и он сказал:
    -Ты что здесь делаешь, парень?
     Голос, вызывающий в тебе опасность к говорившему. Голос, пугающий неизвестностью, но не обещающий ничего... хорошего. Мой мозг заметался в моей черепной коробке, как червяк на крючке рыбака в поисках выхода из "ВНЕЗАПНО" образовавшегося тупика, но ничего путного не приходило, и казалось он вот-вот лопнет. Взорвётся! Ба-бах! Хоть бы ещё одно движение проделать; что ж я как... мёртвый.
    -Стой на месте, голубь! Не дёргайся,- снова я слышу тот же голос и тот же хруст под ногами. Он сделал шаг. Гвоздь вбит.
   Обозвав меня голубем, я совсем поник. Это как подзатыльник, затрещина; он понял, а скорее, прочитал меня. Голубь - это как? положение снизу, или стоя спиной нагнувшись вперёд...
   Ой-ёо-ой! Это уже ниже плинтуса; потому что проговорил он так уверенно, что то, что я услышал, было как бы обращено тому, место которого занимал вовсе не я. Оно было рядом, но волей непонятного мне случая, я оказался вне зоны поля своей деятельности.
   И всё-то виной тому был я сам. Простое чувство - чувство понимания и восприятие из запавшего в память, было обращено в то, откуда я недавно сам же себя и скинул. Я развалился на отделения и каждый отдел, существовал словно сам по себе. Но отдуваться придётся мне, тому самому, который сейчас будто бы вкопанный.
   Вот, тупиковая ситуация. Абсолютно не в силах что-либо предпринять. И пошевелиться тоже. Хоть бы заплакать что ли, может, легче станет. Слышал о таком где-то. Может выступившая влага, станет заменой технической смазки...
    Мой внутренний мир сомкнулся в маленький клубочек мягкой материи, подтверженный моментальному уничтожению при прикосновении и я ужасно боялся, что это случится прямо сейчас.

                Глава  6
   "Надо браться за чтение. Просто так время убивать - преступление. К тому же все умные люди, так делают",- он стряхивал пепел и ждал.
    Олегу пришлось-таки посидеть в засаде в ожидании "гостя", когда тот наконец-то решится на вторжение. Это было именно вторжение, а не простое воровство со взломом. Воровство со взломом - как-то просто звучит для такого эпизода. Вторжение - вот в самый раз. Налёт, как монголо-татарское, только в единственном числе.
   Всё бы ничего, но желание отомстить боролось со здравым смыслом и последнее не давало сделать опрометчивый шаг. Его уже не одолевал сон, как буквально час тому назад, или полчаса. Его теперь мало волновало поведение младшего брата, из-за которого Олег по-настоящему переживал и часто с ним ругался. Ему на некоторое время стала безразлична та, ради которой он готов на многое. Отодвинулось всё. Теперь перед ним была чёткая цель, которую он должен был достичь.
   С остальным - потом.
   В это время Коля и Дрон по очереди курсировали территорию, дабы не вызвать никаких подозрений у "гостя" в плане того, что он уже обнаружен. Парни словно жили тем, чем сейчас жил Олег. Он перестраивал не только окружающее, но и окружающих; Олег творил ситуацию и исходящее от него свечение, обволакивало всех находящихся по-близости, действуя на подобии магнита или долгожданного утра.
   Но пока он не научился это контролировать - удовольствие от получаемого разноцветного, размазывалось серым, грязно-серым. Парни и сами явно приободрились после того, как узнали, что на их объект пытается пробраться некто чужой. Одним словом - развлекуха. Появился азарт и хоть какое-то разнообразие в их скучной рабочей деятельности; гляди, хозяйка и премию даст в случае поимки негодяя.
   "В случае..."
   "Ахааа! Любит наш брат бегать!"
   "Ага! Ты хотел сказать забегать?"
   "Да! А какая разница, кто дразнится..."
   "Ахааа..."
  Воодушевлённый предположительным исходом такого дела, Олег боялся только одного, чтобы Прохорыч чего-нибудь не сморозил. Ведь его-то он забыл предупредить о проходящей сейчас "операции" и было бы не удивительно, если тот всё испортит. Но метаться уже поздно, будь что будет.
   Олег вовсе не забыл про деда - просто не захотел вводить его в курс дела. Почему? Да сам не может ответить. Видел лишь, что старик имеет второстепенное отношение, не только к ситуации в целом на ферме, а ко всему, что считается для него, Олега, делом важным... А ещё, он какой-то там её родственник. Не важно по какой линии, но взаимосвязь, древесными корнями вращивала этот союз в непроглядную даль; там на глубине, переплетения возможно могут быть соеденены с другими и возможно более сильными корнями, так что дед, должен подвинуться в сторону так, чтобы его не было видно.
   "Знаю, что понятного мало..."
   " ... если вообще таковое существует!"
    Но не для него. Только считать Захара Прохоровича своим приближённым, даже по линии возможного родства, Олег считал обычной нецелесообразностью. Как может после последственного, которое если и возможно, то менее всего из всех имеющихся допустимых процентов, может осуществиться, если первоначальное не осуществлено.
   Бред! Конечно бред!
   И вот, не столь долгое ожидание обернулось началом действия. Но сначала были глюки... Видя в темноте воображаемый ствол клёна, Олег несколько раз видел, как из-за него выбегает кто-то, и бежит как сумашедший, и... Он ничего не успевает сделать! Ничего... Удар обрушивается с такой силой, что мощь занесённой для удара руки, проваливается в череп Олега до самого локтя... И всё по-новой...
   Если бы он спал! Так нет! Всё на яву. Значит нервы!
   Возможно! Просто так, несколько раз. А главное он в сером с белым, как призрак.
   Но потом вместо кулака было длинное копьё, и он не добегал до него, а швырял копьё с дистанции... Да так метко, что Олег каждый раз вздрагивал, когда копьё его протыкало. Глюки повторялись так часто, что он перестал на них обращать внимание и ждал настоящего...
   И он появился.
   Из темноты появилась чёрная тень человека с поклажей через плечо; она с лёгкостью перемахнула через заборчик и живо метнулась между первым и вторым корпусами. Словно воин тьмы, мелкими шажками и так быстро; а лучше, как облезлый кот, нашкодивший в ботинок хозяина. На фоне белой стены, он выделялся больше, чем при свете луны и даже был заметен его длинный нос с широкими ноздрями. Всё время озираясь по сторонам - туда-сюда, пригнувшись низко к земле, тень направлялась вперёд. По движения было видно осторожность. Олег ощутил уважение. Только оно было противоречащим его принципам.
   И отступать он не собирался.
   Но то, что за ним наблюдают, до него вряд ли доходило, иначе бы он не делал ничего подобного.
   Олег уже предвкушал удовольствие от происходящего действия и конечно же образно представлял развязку; само разоблачение как бы отошло на второй план, а вот салют и трубный марш победы, будет слышен в соседних деревнях. Сердце так и обливалось парным молоком с мёдом, что с обоих уголков рта, текла голодная слюна. Внутренняя горячая нетерпеливость толкала его на быстрое разрешение ситуации и медлить, только усугублять положение. Под ногами словно был залит каток и чтобы не упасть, нужно было просто стоять на месте, но они так рвали подошвы... Опыт и хладнокровие подсказывали Олегу "не гнать лошадей", и сохранять спокойствие и самообладание. Зверь сам вошёл в клетку и осталось только громко захлопнуть дверцу.
   Олег достал телефон и набрал Лёхе.
   -Слушай, ну наш голубок уже внутри клетки,- он выждал маленькую паузу, получая наслаждение от наблюдения и продолжал,- расположись между первым и вторым корпусами и отрежь ему отход в случае побега. Я же тут попробую его взять один.
     -Шеф,- обратился слегка взволнованный Лёха,- может, тебе помочь? Не рискуй! Давай я навстречу...
     -Даже не суйся,- резкость, с которой оборвал его шеф, можно было сравнить с тем, как раздражённый господин, осаживает своего слугу, хлестанув его плёткой по лицу. Он тут же осознаёт свою заносчивость и стиснув зубы, в мягком, почти в женственном тоне, добавил.- Сам справлюсь. Просто жди!
   Он поднялся из засады во весь рост. Казалось, что подьём занял слишком много времени, но посчитав это некоим началом чего-то эффектного и потрясающего в своём развитии, Олег также не спеша, а может ещё и медленнее, крадучись, последовал вслед за также крадущейся тенью. Он отрезает ему путь к отступлению назад...
   "... стрелки взводят затворы и приготавливаются..."
   ... и к завершению, так к славно начинающейся сцены...
   "... зажигается фитиль и весь строй замирает в ожидании. Ни один из них не шевелиться - ни дрогнет на лице ни один мускул. Многолетний опыт выработал хладнокровие и глухоту..."
  Внезапно, со спины, Олег нападать не хотел; ему хотелось насладиться чувством охотника, продлить подступление слюны и не глотать всё сразу. А ещё приятно было бы посмаковать ею прежде, чем оно начнёт откусывать живые ткани мяса, с застывшим в крови адреналином.
   И всё же в начале охота. И он охотник. Охотник, который порою очень долгое время выслеживает свою жертву и в самый последний момент, когда добыче практически некуда деваться, он её хватает, вяжет, обезвреживает и - смотрит в глаза. Он чувствует в зубах, как стынет обречённое тело, дрыгается в последних конвульсиях, испускает последний вздох.
   И всё же глаза... Это самое интересное и важное в охоте. Взгляд! Взгляд пойманной жертвы. Он может говорит о том, о сём - о многом. Но больше всего он думает, а скорее считает - минуты, а может и секунды до своей кончины. А ещё он может умолять, просить, ненавидить.
   А жалость. Жалость испортит вкус; блюдо будет переперчёным, а отрыжка напоминать кошачью мочу. Так что, если и быть хладнокровным, то уж до конца.
   Олег вытер на углах губ визуально образовавшееся слюноотделение и зная, что этого нет, он всё-равно это сделал. Визуальность прочно вживалась, создавая образ, который  сложно выводился из сознания. А зачем? Оно грело отмёрзшее чувство, отвечающее за инстинкт превосходства самца над самкой. Почерневшее, с кусочками льда, только-только начало таять, а вода скопившаяся на земле, проваливаясь под землю, дало жизнь новому растению. Оно прорвалось мгновенно и приняло взрослый, живой вид. Внутри оно твердее, чем было с ледовым налётом, поэтому утверждая о якобы греющем элементе, я немного преувеличивал.
  И вот Олег уже находится в нескольких шагах от жертвы, притаившейся перед ним. Блеклый лунный свет обозначил спину добычи, крадущейся вдоль стены к своей погибели. Она отражалась чёрным вытянутым прямоугольником и сгибающиеся её углы, обозначали движение.
   Олег вспомнил время, проведённое на службе; в постоянных марш-бросках, частых полевых учениях в дали от цивилизации, долгих походах по горным местностям и диким лесам. То, как ему приходилось с товарищами отстреливаться от боевиков, теряя их по-одному, самому вести бой, командуя взводом молодых, совсем ещё зелёных бойцов. То, как он по собственной инициативе брал ответственность за несколько чужих ему жизней и был готов отдать за них свою.
   Но то время уже прошло. Его нужно... нет, его необходимо отпустить, безвозвратно. Сейчас совсем другие правила, а так хочется иногда, хоть немного почувствовать себя в военной обстановке, хозяином положения и вершителем... правды (чуть не сказал вершителем судеб). В общем прорывался наружу хулиган и Олег еле сдерживал его.
   Было так скучно, что сейчас у него сводило икроножные мышцы, не от напряжения, а от предвкушения прорыва...
  Он быстро пришёл в себя, после того, как "гость" вдруг остановился и замер на месте. По инерции пройдя ещё два шага, Олег тоже растерянно остановился и стал наблюдать за дальнейшими действиями чужака, при этом сам предельно насторожился - мало ли что у того в голове. Возможно он будет биться до последнего, как в конвульсии перед надвигающейся смертью, рассшибая себе лоб и другие выпирающие окончания в кровь. И лишь бы он сам себя не убил. Подумав об том Олег решил приближаться; что теперь стоять-то на месте. Это уже не в правилах Олега, и долго не раздумывая, он сделал ещё пару шагов вперёд и спросил:
    -Ты что здесь делаешь, парень?
   Олег был готов к любому повороту дела. Даже к тому, что чужак может слёгкостью подпрыгнуть и взлететь как голубь; хлопающие крылья друг о друга, выдернут из них пару пёрышек. Они опустятся, а он исчезнит в ночи, как призрак.
    Горело внутри, словно изжога, а сжатые кулаки вспотевшие от напряжения, медленно сжимались и разжимались, сами. Но тень не шевелилась, словно приросла ногами к земле, да ещё опёрся рукой о стену, будто решил передохнуть.
    "Что это с ним? Ему там случайно не плохо, или он...- подумалось вскользь Олегу,- или он, может, хочет ввести меня в заблуждение. Уж больно всё наиграно и как-то неестественно."
    Олег шагнул вперёд, но не видя лица противника и его неподвижность, не мог предугадать его дальнейших действий. Да и не надо! Он ещё приблизился; как перелистнул ещё одну страницу книги и разгадка стала ещё на один раз сложнее. И вот, кажется, что ты её уже не разгадаешь... Он начинает не на шутку тревожиться, что всё пойдёт не по плану. Олег перелистывает возможные варианты, забегает вперёд; листы книги мнутся, шелестят, готовы порваться... Но все сходится к одному: "чужак" лежит связанный перед его ногами и жалобно смотрит.
   Возвращается назад, ищет брошенную страницу и забытый абзац. А "замороженный гость" всё также стоял как вкопанный и не шевелился.
    -Стой на месте, не дёргайся!
   Зачем он это сказал... Но оно так лучше - так получился толчок...
   На это "чужак" только медленно повернулся к нему. Поворот был больше осторожным, чем медленным, но в тоже время каким-то странным, как не по своей воле он это делает. Гадать было некогда, что у него там на уме;  во избежании внезапных неприятностей, Олег пошёл на крайние меры. Делая ускорение на каждый шаг, он оказался лицом к лицу с ним, точнее с его спиной, как... как неожиданно загорелся яркий, пронизывающий свет фонаря, расположенного в нескольких метрах от них. Это когда в кинотеатре во время сеанса, на самом интересном месте прерывается фильм и загорается свет и делают какое-нибудь тупое объявление. От раздражения, информацию пропускаешь мимо ушей, но на фильм уже сложно настроиться.
   На короткое мгновение наступает слепота; вспышка парализует органы зрения, но следуя принципу инерции и не оставливаясь в движении, Олег наносит левый боковой в голову. Ослеплённый светом он теряет объект цели из вида и удар приходится во что-то твёрдое и тупое. "В локоть,"- думает он и отчасти прав. "Чужак" взвыл как подстреленный хряк; он совсем где-то рядом. Но пока не до него; все силы Олег бросает на поиски руки, ощупывая плечо, ниже и недоходя локтя, он её теряет. Первыми оживают отбитые костяшки кулака. Наступившее лёгкое онемение конечности возвращают её к хозяину, но сквозь проясняющую картинку Олег видит, что противник не повержен... Тут же наносится ему ещё один удар, но уже более точный и концентрированный - снизу с правой, прямо в подбородок. Бедолага махнул головой и рухнул на землю, будто подкошенный и как точным выстрелом в лоб.
   "Что? И всего лишь..."
   "Да-а! Лихо?"
   "А то! Немного впечатляет..."
   Шум прекратился, не успев начаться. Лёха бежал сломя голову и продавливая землю перемешанную с навозом по щиколотку, разрывая воздух своей широкой грудью и даже изнутри. Он видел вдалеке две фигуры, их мелкие передвижки и как одна из них, упала. Он запыхавшись остановился возле них и видя, что с Олегом порядок, срокойно подошёл к лежащему без чувств чужаку. Лёха не приближался близко, будто бы от того разило беспредельной войнью; слегка склонившись, чтобы видеть лицо. А потом сморщил физиономию и спросил у шефа:
   -Это ты его так?
   -Нет, папа римский!  Конечно...
   Маленький червячок прогрызает сначала сердце, тыкается в подреберную кость, но обходит... Протыкает кожный покров и объедает всё вокруг себя. Он гладит его одним пальцем и думает: "Ну когда же ты выростишь..."
   -Лихо ты его!
   -Ты чё прискакал? Я же сказал, где тебе быть,- проворчал Олег как старый дед. Левая кисть подрагивает указательным пальцем.
   -Услышал шум,- оправдывался Лёха,- ну и...
   -Ну-у и...- передразнил Олег, а затем к себе,- вот зараза!- Боль подступала; он чуть простонал, потирая ушибленный кулак и осматривая место ушиба,- как же я мог так попасть. И кто вообще свет этот долбанный врубил?- на последней фразе он повысил голос, как-будто что-то вспомнил важное и сурово поглядел на Лёху, словно он во всём виноват.
   Лёха жмёт плечом и уже жалеет, что поспешил прийти якобы на помощь шефу.
   -Что с рукой?
   -Ещё незнаю.
   Кисть руки Олега постепенно накрывала опухоль, но перелома, наверно, всё-таки удалось избежать; пальцы двигались, а это главное. Светло-синий окрас, отсвечивал жёлтым и чем-то напоминал плешню наголо побритого человека. Он ещё несколько раз пошевелил пальцами и попытался сжать их в кулак. Оглядевшись быстро вокруг, Олег хотел ещё кого-то увидеть, но кроме Лёхи рядом не было никого, и указав здоровой рукой на лежащего человека сказал:
    -Цепляй этого за шкирку и тащи к сторожке.
   Червяк то растёт, то не растёт - не разберёшь его натуру.
    - Надо её в холодную воду или компресс ледяной наложить. Незнаешь, лёд в холодильнике есть, в морозилке там...
   -Хорошо, если мочой. Помогает.
   -Что-о?!
   -Серьёзно говорю, шеф. Проверенный способ.
   Олег его применял не одну сотню раз.
   -Ладно. Разберёмся.
    Тут к Олегу подбегает брат Коля. Приблизившись он спросил:
    -Ну что?- потом к Лёхе.- О! А это тот, который...
    -Ага!
    Олег, не останавился; он прошёл мимо уступившему ему дорогу Коли и только сквозь зубы буркнул ему:
   -Помоги товарищу.
  Коля смотрел на брата, на Лёху, только до конца так и не понял, что он пропустил и что же всё-таки произошло. Но непременно ожидал продолжения и чтобы тоже оно было интересным. Он не хотел верить, что пропустил самое интересное, а если что и произошло, то почему так быстро и главное, почему он не успел принять в этом участие. Лёха лишь на это только показал большой палец, означающий, что всё в порядке и не надо пока трогать шефа.
   -Вот так всегда. Только настроишься...
   -Ты о чём?
   -Да так... Как его тащить?
   Коля взял чужака за волосы, а другой рукой схватил за шиворот. То же сделал и Лёха.
   -... как всегда, ходишь за ним, подбирешь, мусор...
   Лёха смотрел на него, но не понял про что он.
   Подходя  ближе к сторожке, Олег увидел Прохорыча и кивнул сам себе с усмешкой, как бы понимая, кто его ослепил. "В самый раз",- подумал Олег. Смешок отдался в уже опухшей кисти несколькими сильными толчками пульса. А тот же всё также стоял и дымил папиросой. "Демон,"- снова думает Олег и русует силой воображения на голове деда рожки.
   Прищуренные глазки сквозь дым, наблюдали приближающихся к нему группу людей с надутою напыщенностью и старческим высокомерием. Словно он вожак и встречает с охоты свою стаю с добычей. Ему бы ещё влезть на коня и приставить ладонь к глазам для зоркости и от падающего солнца за горизонт.
   Иногда поддёргивая старую винтовку на левом плече, он словно подпрыгивал на месте, отчего казался смешным и прикольным.
    -Извини, Прохорыч! Не ввели тебя в курс дела,- Олег развёл руками, при этом не прекращая движения. Вид у него конечно был усталым, но по голосу определённо ясно было, что он в настроении, что он недавно тоже слез с коня; сейчас он кому-то скажет, чтобы его жеребцу дали воды и овса...
   ... а в глазах располагалась блажь и удовольствие, от проделанной только что... охоты.
    -Свет ты врубил? Ну ты прямо вовремя. Караулил что ли?!
   Дед  что-то крякнул, будто спешиваясь с коня, зацепился плащом и так повис...
    -Я всегда так...
    -Да это уже не важно!- Олег немного повернул голову в бок, но было ясно, что он имел ввиду.
   -Не привык в потёмках работать. Страшно. Мутно,- говорил Прохорыч продолжая кряхтеть, а сам поглядывал за спину Олега.- Вот, не сдержался,- он задрал полу плаща и почесал заднее место, как бы освобождаясь.
   -Да всё в норме, можно теперь расслабиться,- говорил Олег, проходя уже мимо него.
   Парящий дракон возле деда нервно подвинулся, когда шёл "спящий самурай" и даже морду усатую спрятал за старика, чтобы случайно не обжечься. Пешии воины волокли добычу; там было много пыли, дохлятины и дермовоо пахло. Но это совершенно в тему и странно было бы видеть что-нибудь другое...
   -Ну что ж, спешу поздравить,- покряхтывая говорил дед Захар, переводя взгляд на волочащих какого-то чужака Лёху и Колю.- Премию вместе обмывать будем? С меня закуска и бабы!
    Прохорыч не пил. Олег об этом знал и только слабо улыбнулся явно безобидной шутке деда. Но то, кем Олег сейчас был, прочно прилипло к внешней стороне оболочке его тела, и это то именно тем, к чему он стремился.
   Остановившись у дверей, Олег обернулся; чувство собственного достоинства сейчас пёрло из него через край, вздымая пену и пузырьки к верху, которую ветерок отрывал от основы и нёс далеко, да по-дальше. Веря в силу одного, твёрдо стоящего над другим и глядя на других поверх голов, он воображаемо, но так амплитудно смахивает скопившийся пот на лбу и стряхивает его вниз. А потом ищет того, кто видел как он это делает.
   "... для чего? Зачем???"
   "... ну по-воображай сам! Ощути вкус превосходства... Нет! Сладощ-щавия..."
   "Фу-у, слово-то какое!"
   "СЛОВИЩЕ!"
   "Ага!"
    Чтобы быть естественным, он в очередной раз поглядел на руку; она болела пуще прежнего, ныла - боль охватывала сначала по локоть, потом до плеча и вскоре стало жарко в груди и животе.
   "На шум никто не обернулся; полёт был похож на волноразрезающее движение в пространстве и если бы кто и захотел обернуться, чтобы посмотреть, ничего не получилось бы. Он остановился возле хозяина и сел на его вытянутую руку. Лапы, подобно крюкам с острыми наконечниками, обхватывают предплечье вокруг..."
   Хорошее расположение духа Олега радовало впервые за несколько месяцев. Опухоль олицетворяла "руку знамения и повержение в карму." Зайдя в сторожку, он в первую очередь подставил ушибленный кулак под холодную воду, потом намочил маленькое полотенце и перевязал им больную кисть.
   "Болит. Горит!"
   Прикосновения, как стоять перед спящим носорогом, при том, что зверь, ещё немного ранен. На его голове сидит редкий экземпляр Мадагаскарской кометы, сложенные крылья которой говорят, что она решила прикорнуть на теле, пожелтевшей от грязи и солнца, самки Чёрного Носорога. Животное в положение и готовится стать матерью. Но пархающее насекомое, больше всего привлекает моё внимание, и вот, рука тянется поймать его... Носорогиха вдрагивает и несколько раз фыркает тянучими соплями, которые по природной неосторожности, попадают на мою больную руку.
   Я только успеваю открыть широко рот, но голос проваливается в само ущелья ужаса, которое возможно окажет на меня сильное морально-психологическое воздействие, при столкновении с редким, а самое главное, беременным животным. Подробности мелькают с предельной скоростью, которую только возможно развить ручным воспроизведением скорости смены кадров - и конец всегда один и тот же.
   Стандарт. А Мадагаскарская Комета возвышается над пыльной стороной света и исчезает в неизвестном направлении. А носорог? Носорог...
   Только после этого Олег подошёл к маленькому зеркальцу у умывальника и стал разглядывать своё довольное лицо. Его глаза так и говорили ему, какой он молодец и умница. Покрытый чёрными точками нос, так просившиеся наружу гнойнички, дразнились смешными рожицами и показывали белые язычки.
    "Ну что, Антонина Сергеевна,- думал Олег, представляя её как бы за спиной. Ну так ему хотелось, чтобы было,- как вы теперь оцените мою работу?! С вас причитается... И ещё кое-что..."
   Он хотел изобразить что-то похожее на улыбку, тренировал физиономию из-под сдвинутых к друг другу бровей, но получалось глупо и не серьёзно; если бы она увидела, явно не одобрила. Антонина Сергеевна возлагала большие надежды на него (так он её понял), старался и вот он эти надежды, старательно оправдал.
   "Что, прям вот так вот..."
   "А что... Что не так-то, Господи-и?!"
   "Не поминай Господа всуе... Не кажется ли тебе, что жидковато?"
   "Не хочу думать об этом..."
   "И всё же?"
   "Парадокс - замарозка на действует!"
   Ему первому удалось схватить вора и возможно о нём разнесётся хорошая молва. И совсем не важно как она будет звучать в чьих-то устах - главное то, что он знает за себя, и как. Ещё важно, что в его руках главный "приз", как доказательство. "Приз" -  это ключ, а может и прямой пропуск к тому, что доселе было недоступно и невозможно. Но если рассудить объективно, то "приз" это шанс, шанс на что-то такое, что выходит за пределы личного поля Олега. Пока выходит, но многое меняется под мощным давлением времени. И это так притягивает, пьянит. Пусть немного чересчур и даже вульгарно, но...
   "...и что вы предложите теперь, уважаемая Антонина Сергеевна, в обмен на него? Ещё немного, ещё несколько минут этих приятных и будоражущих самолюбие воображений и он позвонит ей, объявит об исполненном долге и... А дальше Олегу снова представлялось сразу несколько кадров, как его благодарит хозяйка и что это благодарность оборачивается чем-то... Он почти лихорадочно выбирает понравившийся ему кадр и остановившись на нём, его сразу тянет к другому. И тут по-новой понеслось...
   Из множества вариантов, невозможно выбрать один. Время, проведённое в томительном ожидании, сделало из малого, невообразимо огромное - и всё хотелось неприменно попробовать.
   Олег встряхнул головой. "Брысь, нечистые..." и несколько сотен чёрных, испачканных грязью чёртиков, побежали в рассыпную. Кто кувырком, кто на четвереньках, кто колесом... По ходу они сталкивались меж собой и ударяясь, смешно отскакивали в противоположные стороны и вскочив, вновь давали дёру. Оказывается, эти назойливые твари всё время жили на нём, а он и духа их не чуял... Действительно твари!
   ... он ещё некоторое время смотрелся в зеркало и оказывается, что просто не может наглядеться на себя-победителя. Как-то он принижал голову что ли, подседал в коленях, сутулился, но... венок и лавры настойчиво обходят его голову и даже не попадают в поле зрения багетной пластмассы. Словно не точка поставлена, а жирная-жирная запятая. И видел совсем не то, что хотел. Будто зеркало обретало одушевлённую оболочку и кривлялось, строило рожицы и поочереди раскрывала подноготную, от которой ему становилось страшно стыдно. И тошнотворно... Давно он себя таким не видел, можно сказать никогда.
   "Три весёлых мячика, играли между собой в собачатину. Ударяясь друг о друга, они старались по-сильнее отскочить и удариться о третьего... Но получалось так, что они ударялись сами о себя. Треск! Лязг! Бу-бум! Кожаное обрамление, имело острые шипы растительного происхождения. Но это так, в некоторой степени второстепенно... Бессмысленность сей затеи заключалась в том, что каждый отталкивался не от одного из них, а лично от себя; причинённый ущерб никак невписывался в расходник, но страдать от такого, было не привыкать...
   ... чесалось сверху груди, ближе к шее. И перемещалось к ушам..."
   "А пока пятнистые, белое с чёрным, сливалось в единое серое, щекотливо бились о грудь изнутри и так катались по кругу, возвращая раздражение каждый раз по-новой..."
   "Трепет - это приближение во сто крат превосходящее воображаемое желание. Так не усидеть. Мозг подаёт сигналы - подъём... Из шеста вырастают знакомые телесные опухлости и нечто превращается в человека... Ведь говорят же, "Чувствую позвоночником..." Вот-вот, это точно про это."
    "... потом появляется нечто вроде чесотки и раздирая грудь до крови, не можешь остановиться - такой зуд, словно не видимый деспот, назойливо водит огромнейшим пером по твоему предмету видимого превосходство, о котором знаешь ты, он, другие...
   "Хочу остановиться,- не могу!"
   "... что, помочь?"
   "Справлюсь!"
   ... и только с каждым годом это становилось редкостью, а то и вовсе забывалось. Зеркало всё ещё поясничало, показывая язык; прохладной водой из-под крана, Олег плеснул в своё отражение и, потекло. Потекли глаза, нос, губы и язык. Голова не удержалась на месте, потому что некоторые, безобразной формы капли, остались на стекле, и он, лицо своё не узнавал. Какой безрасудный пустяк, а столько разочарования! А тут! Тут нечто большее...
   Потом, умывшись здоровой рукой и так, не вытераясь, он снова вышел на крыльцо. Пахнуло ночью; дуновение минувшей грозы, но без единой капли дождя. Это равносильно быть выше всего, на одно деление. Это такой эпизод, когда так всё задумано мною. Только мною. А ещё, это одно предвкушение такого, что при котором ты со всеми и во всём, на одной волне.
   Волна даже являет собой тебя. Это когда бабочки у тебя в животе... И всё!
   Раздавшийся лай деревенских собак можно было счесть за марш победителя, фанфары. И хоть Олег терпеть не мог этих четвероногих тварей, сейчас это было как раз в тему. Именно поэтому на ферме не было сторожевых псов и дворняжек.
   А лаяли они постоянно.
   -Не порядок,- возмущался Прохорыч.
   -Странно,- говорила хозяйка.
   На что Олег отвечал:
   -Я сам как собака и если надо, могу и покусать.
   На улице Лёха и брат Олега - Коля. Они бросили пленника у завалинки сторожки и расположились вокруг него, внимательно при этом рассматривая чужака. Появившаяся диковинка привлекала всеобщее внимание и лежащий без сознания человек, был похож на какое-то экзотическое животное, случайно попавшее в ловушку охотника.
   Лёха был несколько странен, что не было скрыто от Олега. Олег даже читал его мысли и только он мог себе представить, насколько был близок к истине. Но всё сложилось не так...
    -Слышь, Олег,- начал Коля, продолжая приглядываться к чужаку,- ты, случаем, не убил его? Какой-то не живой он!
    -Случаем, нет,- ответил Олег, переминаясь на крылечке, понимая, что Коля шутит таким образом, но Олега это нервирует. Сам всё-таки косо пригляделся к поверженному. Еле заметно вздымался живот под нечастым дыханием. Жив!
    -Да что-то он совсем не дышит,- продолжал своё гнуть Николай как бы с язвинкой, кидая горошины через плечо, не видя куда, но зная зачем. На это Андрюха не к месту хихикнул.
   Он стоял у угла сторожки, так, что Олег не мог его сразу увидеть. Тот щёлкал семечки и небрежно сплёвывал шелуху в сторону; здоровая оглобля сливалась с кирпичной стеной и служила как подпорой.
   Эти двое, как-то подходят друг к другу. Ни внешне; просто Андрей отличается от Коли, боязливой сдержанностью в высказываниях и повадках. И то не всегда. У них на двоих, одна маска, но сами об этом даже не подозревают. Но это больше дополнение к ним обоим, нежели к кому-то одному.
    -А ты окати его ледяной водицей. Гляди, и задышит,- Олег говорил, не обращая абсолютно никакого внимания на маску этих двоих; больше заботясь об ушибленной руке, он нежно придерживая её, словно сладко спящего котёнка. А ещё держал на паузе будоражущие его воображение по поводу неё.
    -Ну чё, Андрюх, сделаешь?- кивая на валяющееся тело, обратился Коля к своему дружку и протянул руку для семечек.
    -Да легко,- ответил Андрей и тянет огромный кулак навстречу.
    Он рывком оттолкнулся от стенки и хотел было уже пойти, но его остановил Олег.
    -Стой, где стоишь!
    Если бы тот уже шёл, то спотыкнулся и со всего бы маху... и свернул бы себе... нет, ни шею. А нос! Да, нос! И не свернул, а сломал бы! И дело вовсе не в децибелах, выпущенные Олегом со словами, дело в авторитете, а ещё в том, что произошло несколько минут назад.
   Олег повернулся к брату и добавил:
   - Я тебе сказал, а не ему.
   Да, он мысленно представлял как на него смотрит она - вроде бы и тайком, но так, чтобы ему было заметно. Её взгляд щекочит шею, лоб, грудь и ещё в некоторых неприличных местах. Везде, куда бы она не посмотрела, Олег ощущал приятное жжение, которому необходимо прикосновение... её...
   Николай, до этого времени был весёлым и задорным, но вдруг резко изменился в лице - опустились брови, а мочки ушей задрались кверху. Он уронил несколько семян, но послушно развернулся по-солдатски, сдавил скулы и пошёл за водой. Кран был в пятидесяти метрах от места и проходя это расстояние, Колино напряжение - вдруг образовавшееся - растягивалось подобно резиновому жгуту, но росло в объёме. Как от рвущегося каната, вздымались ворсины с горошину, а потом взрывались; из рассеивающейся пыли вырисовывались карликовые тушканчики, позвякивая звонкими зубками, цеплялись за трос.
   Быстро вернувшись, он со всего маху и со всей скопившейся злостью пока ходил, чуть ли не с разбегу, окатил ледяной водой бесчувственное тело чужака. Ведро звякнуло, брошенное Колей в сторону; злость летела дальше, но от того, только умножалась. Зубастики - карликовые тушканчики, разлетелись по сторонам, кувыркаясь и злобно перестукиваясь коричневыми клыками.
   Звон заставил чужака прийти в себя, но только на короткий промежуток времени. Он еле-еле приоткрыл глаза и по ним было видно, что кроме тумана перед ним ничего не существует. Глубокий нокаут продолжал свое морфическое воздействие, а нокаутируемый выглядел словно ополоумевший и недоразвитый "мауглёнок"- смешно короче.
   Выходка брата никак не отразилась на настроении Олега; он в это время набирал номер Антонины Сергеевны и даже не бросил косого взгляда на него. Рука поддрагивала, кнопки соскальзывали с толстого большого пальца, а волнение только отзывалось жаром в груди.
   Хозяйка, как и полагается, ответила не сразу.
    -Алло, я слушаю,- услышал он сонный голос. Олег представлял, что она даже не открыла глаза.   
    -Антонина Сергеевна! Доброй ночи! Олег беспокоит.
    Некоторое молчание, потом вопрос:
    -Какой ещё Олег?- всё ещё не могла проснуться она и сопела в трубку.- Кто это?
    -Антонина Сергеевна, это Олег, охранник с вашей фермы,- он как можно сдержанно и мягко пытался ей объяснить, хотя уже раздражало. Но сам продолжал представлять как у неё спадают на глаза мятые волосы, а задравшаяся до пояса ночная сорочка, перекрутилась задом наперёд, обнажив прелесть женской груди и не только.
    И снова недолгое молчание в трубку, а после опять вопрос:
    -Олег, ты что ли?
    "Наконец-то дошло".
   -Да, Антонина Сергеевна, это я,-  с облегчением проговорил он, а в голову хлынул приток крови, что он аж приподнялся,- вы просили...
   -Ты на часы смотрел,- с жёсткими нотками в голосе заговорила хозяйка,- какого хрена?
   Теперь он её представлял поправляющую чёлку и с открытыми глазами. Но всё-равно эти же части тела оставались неприкрытыми и это было для Олега несколько важным.
   -Вы просили перезвонить, если наш "гость" объявится...
    -И что?!
    -И он объявился!
   "Пьяная что ли она,"- подумал он.
    Неожиданно её тон смягчился. Плавное, но взволнованное дыхание было заметным даже через трубку. Её прямо с постели сбросили в бассейн с тёплой и прозрачной водой. Когда она плюхнулась в воду, сорочка задралась ей на лицо... Она ещё несколько секунд наслаждалась, неподвижным наслаждением невесомости в водном пространстве. Но потом она стягивает липкий материал с лица, и, говорит:
    -И где же он?
   "Вынырнула, и даже не отдышалась."
    -Вас дожидается.
   Олег не мог скрыть удовлетворения от такого общения и сдержанно улыбнулся. Он сам теперь дышал взволнованно и рука, которой держал телефон, вспотела ещё сильней.
     Услышав в трубке, как она там возится, он терпеливо выжидал.
     -Я скоро буду,- наконец-то она проговорила и положила трубку.
   Олег услышал короткие гудки, но трубку от уха не убирал; он видел её, как она переодевается и воображаемо проходя мимо неё, он хлопнул её по попе.
   
                Глава 7
   Я всё мечтаю погулять в осени. Как это? -спросишь ты. -Всё очень просто,- отвечу я и прежде чем рассказать, немного задумаюсь, помолчу. Осень - это символ прощания и не только с теплом. Люблю листву, чтобы много было; жёлтая, красная там, коричневая, чтобы в руки берёшь, а её так много, что просыпается сквозь пальцы и края.
   Хочу взять Любаву, Яна и в лес, к листве. Нагребу целую кучу и нырну с головой, как в детстве в речку. А потом буду осыпать на голову Любаве. "Не сходи с ума!"- скажешь ты. "Нисколько!"- отвечу я. -"Это же так весело!"
   Очень нравится гербарий; в старый журнал "Работница" разложу в каждую страничку по листику и подпишу название. "Ты и вправду больной! В детство впадаешь что ли?!" "А что здесь такого?- Скажу я усмехнувшись,- не хочу быть взрослым!"
   Я попытался пошевелиться; мозг импульсивно посылал сигналы членам тела, но всё-равно что-то не получалось. Блокировка тела воспроизвелась самостоятельно, автоматически. Как-будто подсознание отделилось от моего тела в тот момент, когда я так в нём нуждался. Ширина пространства, "ВНЕЗАПНО" стала узким коридорчиком и я наподобии мульт-героя, пытаюсь пролезть через этот лаз, рискуя быть раздавленным под собственным же напряжением мышц. Растущая голова и вылезающие из орбит глаза, вот-вот лопнут. И всё закончится.
   Я всё ясно понимал и если начинать с самого начала, то меня засекли, и, рано или поздно должны схватить. Странно думать об этом, когда это ещё не свершилось, да? При мысленном упоминании о том, что меня скоро схватят, я хочу, чтобы перед моими глазами пробежали назад минуты до тех самых пор, когда я был ещё с той стороны ограды. Когда я сидел у клёна и доводил ноги до онемения. Если бы это было реальным, сколько бы можно было сделать, методом изменения будущего, вернувшись в прошлое, всего на несколько минут. Может быть по этой причине, всю серьёзность своего критического положения я плохо тогда осознавал как предмет настоящего, будто это игра какая-то, и наступающую угрозу не расценивал как опасность. У меня не получалось ни собраться, ни просто адекватно соображать и представить обнаружившего меня. Нужно было остановить время, там, внутри себя. Но в такое положении, в которое я медленно попадаю, сделать уже невозможно.
   Часики тикают. Бесжалостно. Толкают в спину, словно тот, кто торопится сзади, подталкивается тем, кто идёт следом за ним; и так по кругу, который не то, чтобы не замыкается, а просто имеет некоторое продолжение. И не в коем случае не повторяется.
  В голове я слышу слова песни:
      -А-ну да-ну да-най. Ну-да ну да-най...
   А затем резкая смена и:
    "Ехали цыгане не догонишь,
    И пели они песни не поймёшь.
    Была у них..."
    И всё-таки это была первоначальная реакция на испуг. И когда мне послышались ещё несколько приближающихся шагов в мою сторону, ко мне частично вернулось самообладание, позволившее мне уже здраво реагировать на происходящую ситуацию. Я стал поворачиваться навстречу неизвестному; да я уже практически повернулся в пол-оборота, как тот, кто был сзади, быстро засеменил ко мне, (теперь я это сравниваю с хрустом сухих веток) и тут вдруг неожиданно, загорается ярко-ярко белый свет. Вспышка, чередуются круги, фиолетовые с оранжевыми; медленно кружащиеся основания удаляются и за место их образуются новые. Я слепну, даже немножко больно глазам.
   Бессилие, невозможностью видеть - вот, что по-настоящему страшно. Мне сразу же хотелось узнать, как бы себя повёл в такой ситуации Януш; я хоть и недолюбливал его в той части характера, что он в самых безнадёжных моментах жизни, находил плюс и этот плюс для него являлся ступенью вверх, как он сам говорил. Невыносимо было и то, что он просто требовал того же и от других, от меня. Ну какой можно извлечь плюс, если сидя на тебе сверху, руки поджаты под его коленями, он лупить тебя по лицу и учит находить плюс - выбираться!
   А сейчас - сейчас, что можно тут сделать.
   По инерции я просто поднял левую руку, закрывая от света и так закрытые глаза, как получил сильнейший удар прямо в локоть. Словно удар током; рука повисла временно онемев. Я понял, что меня атакуют и поэтому, ожидая по логике второй удар, а так как я временно ничего не вижу, решил наклониться, как бы уклоняясь от возможной повторной атаки. Но это было ещё одной, самой большой моей ошибкой за этот вечер. Атака последовала снизу, точно в челюсть. После чего свет отключили уже в моём подсознании.
    Не знаю точно, сколько я пребывал в отключке, но приходил в себя довольно-таки тяжело. Словно увязший в трясине по самые уши, я отталкиваюсь от, на секунду потвердевшей, жижи и мне удаётся обнажить плечи. Минута на передых и новая попытка; показываются руки, но снова погружаюсь по плечи. Замираю и жду.
   Жду.
   Первыми моими чувствами были сильнейшая головная боль и позывы к рвоте. Сквозь  прикрытые глаза просачивался яркий свет, который не позволял их мне открыть. Он резал шторы век острым лезвием, не спеша, наслаждаясь процессом. Потому и разглядеть что-либо я не мог, даже при желании. Но слышал я хорошо;  три голоса, как в сторонке остановились - курят  ждут... Тем самым я определил, что противников моих трое. Они весело переговаривались, что-то вроде шуток-приколов и скорее всего надо мной.
   "Да потому что я один..."
   Просто слышать, я слышал, но разобрать и связать в конкретный смысл их разговора, у меня ещё не получалось. И всё это из-за того, что я не достаточно ещё пришёл в себя. Болел подбородок и я нерешался открыть рот, чтобы не обнаружить поломанную челюсть. Но немного времени спустя моё сознание приходило в норму и у меня получалось разобрать суть говоривших рядом со мной людей. Первое, что я понял - они ждут какую-то хозяйку и старший сказал кому-то, чтобы меня связали. На что тот ответил, что я уже никуда не денусь. То есть, они полностью уверены в том, что я уже совсем беспомощный, что я не смогу оказать сопротивление, что я уже...
   "Да хрен вам, черти... Не угадали..."
   Эти слова вселили в меня некую что ли уверенность в себя, надежду. И хотя я ещё толком, как говориться, не прозрел, но эта, пусть и маленькая надежда на спасение, у меня всё же появилась.
   "Бдительность ослабла."
   "Надежда!"
   "Как искра в куче сырых веток, из маленького огниво вырастает великое полымя, а испарение в виде белого, полупрозрачного облака, улетучивается как память о давно минувших дней..."
   Нет, я не пытался  шевелиться, дёргаться и тем более вставать; с этого момента у меня начал зарождаться план побега. Только от плана было одно слово. Не было даже того, что и на чём план мог фигурировать как визуальный объект. Проще сказать, был план, по созданию плана; а пока я берёг свои силы и видел перед собой Януша.
   Он стоял не в далеке от меня, руки в бока и такой подтянутый, уверенный и дёргается в усмешке. И так хочеться крикнуть: "Ну что усмехаешься. Тебя бы на моё место! Посмотрел бы я тогда!"
   Но на самом деле, Янушу тогда было не слаще, чем мне сейчас. Тогда, это несколько лет назад, прямо на новогоднюю ночь. Мы, и ещё один с нами ромелу, накрыли хату какого-то барыги. В эту ночь хата пустовала, но мне это было не важным. Почему? Позже узнаешь! Её Януш обрабатывал долго и поэтому знал куда шёл и на что; золотые украшения, аудио- видео-аппаратура и крупная сумма денег для закупки очередной партии товара. По каким-то его достоверным источникам, нас ожидал жирный куш.
   Попасть внутрь планировалось через форточку и Януш рассчитывал на меня, так как я был самым миниатюрным. Но я был пьян в хлам и поэтому в форточку просто не залез по невозможности нормального состояния. Выругавшись и пихнув меня в плечо, Ян скинул тулуп и ловким гимнастическим приёмом головой вперёд, очутился в доме. Тем же примером последовал и его товарищ. Я остался на "атасе", мёрзнуть стоя перед форточкой и в случае опасности, должен был дать сигнал.
   Я волновался нисколько за Януша с его другом, сколько хотел по-скорей вернуться к праздничному столу и продолжить веселье. Но "атас" пришёл неожиданно, тихо и "ВНЕЗАПНО"; я очнулся, когда они уже вбежали во двор. Незнаю, как мне удалось взобраться на заваленку дома, но я это сделал и шёпотом в форточку прокричал "атас".
   Рядом возле дома росло дерево, грушина по-моему, и когда хозяева чистили снег, бросали его под неё, образуя сугроб. После того как я просигналил, спрыгнул в него; тёмные брюки и шапочку я скрыл в сугробе провалившись по пояс и уткнувшись с головой. А светлая куртка слилась со снегом и поэтому меня не было видно.
   Замаскировался.
   Я ничего не слышал; одно меня теперь заботило, чтобы непопасться.
   Просидел в сугробе долго. Наверно пока не протрезвел.
   Они не успели ничего вынести и за это, что не успели, Януш получил четыре с половиной, а его друг... мне без разницы сколько ему дали, я его вообще не знал. Янушу добавили ещё и раньше присужденный условняк. Так что пошёл по полной...
   Он освободился... сам. Его ищут, он в розыске и не только милиция. Весь срок он не просил ни у кого помощи, ни просто каких-нибудь просьб и пожеланий. Даже писем никому не писал.
   Молва ходила о нём...
   Спустя некоторое время, меня несколько раз облили ледяной водой и Януш исчез, растворился. Как-будто смыло, стёрло. Словно кто-то взял меня за волосы и несколько раз окунул в ледяную речку с головой. От неожиданности я вздрогнул всем телом, как паралитик, отчего мои неприятели (я буду их обозначать враги) пустились в раскатистый смех; хлопали в ладоши и показывали вверх большим пальцем. Кто-то даже крикнул: "Супер!" Своим таким поведением они показывали мою ничтожность и возможное скорое, плачевное будущее. Я этого не видел, а судил силой обострившегося воображения.
   "Долбанные аборигены. Вам сырое мясо жрать и у костра свои задницы греть..."
   "И трястись от страха, чтобы вас не сожрал дикий тигр... Бесы. (плююся) Бесы..."
   Своими прищуренными глазками, я казался себе не больше муравья, а прижатая спина размазывала меня по стене как коровью лепёшку.
   "Как ни в коня корм... Для утепления щелей!!!"
   Злость наполняла сосуд киселеобразным веществом, превращая его в горючее, которому достаточно искры, чтобы вспыхнуть. Но искра, омытая десятью водами, не имела даже своего начала. Камень о камень, изрыгал истошный вопль и никак не желал быть предметом перевернувшегося на кочке молодости, огня. Тут вмешались небеса! Однозначно! Иначе как можно ещё обозвать ситуацию, в которой я, по не глубокому внутреннему ощущению, могу назвать?
  Но вода, это не только средство для тушения; для моего организма это было ни что иное, как холодный и ободряющий душ, и пока парни глумились надо мной, я открыл глаза и украдкой оглядел обстановку вокруг себя. Я лежал возле какого-то кирпичного строения в грязной лужице, образовавшейся вследствии моего омовения. Меня окружали трое неизвестных мне людей; двое здоровенных верзил, чем-то похожих друг на друга и один по-меньше, по-уже и по-суше. Нет, он был значительно меньше, уже и суше...
   Он-то и стоял ближе всех, а его правый рукав был мокрым, из чего было ясно, кто меня искупал. Они все до единого широко улыбались, как по чьей-то просьбе для общего фото, скалясь. Каждый угол рта, тянулся к мочке уха... Чтоб их разорвало! А ещё кивая в мою сторону и это тоже походило на повторение всё той же просьбы. Вспомнились старые, чёрно-белые фото фашистких захватчиков перед пленными, которых вскоре должны были расстрелять. Какая-то жуть вкралась в душу, в которой-то и места уж нет для таких вот мыслей. И всё же.
   Изощерённая дикость вообразимого, чуть не свела меня с ума.
   "Я хочу жить!"- звучало в ушах, как перед самым краем. Так я думал, но лучше бы крикнул. Найти дисбаланс психики, не такое уж простое дело, и всё же... Мчащийся жеребец на полном ходу, вот-вот должен ворваться в дикую чащу берёзовых деревьев... Звук лопающейся древесины и свист отлетающих щепок. Стук копыт становится не таким ровным; жеребец преодолевает расстояние словно без помех, но чем глубже в лес, тем больше... дров? Нет! Проход проложен сначала ровно, но затем начал уходить то влево, то вправо, и всё больше оставленных следов. Кровь, мясо, щепки... Он издал приглушённый вопль и с очередным хрустом берёзки, умолк.
   Позади смеющихся врагов, располагались корпуса; я соориентировался и мне стало понятным откуда пришёл. Это ещё одна приятная новость. Приятная, тоже можно считать относительно, не больше. Обнаруженная красная точка отсчёта, либо для толчка - без разницы, которая добавила первое и значительное очко в мою пользу. Ну и стимул к побегу.
    Тот, который был недавно с ведром, подошёл ко мне по-ближе. Сел передо мной на корточки, подтолкнул демонстративно по-дальше в сторону ведро, надеясь меня напугать; жестянка звонко звякнула и отозвалась эхом где-то над корпусами. Мохнатые карликовый тушканчики, фыркая, разбежались в прыг-прыжку в разные стороны, похожие на ёжиков. Мокрый рукав вдавился в колено, но скоро всё будет сухо. Неровное дыхание, следствие слишком частого курения и... нервозности. Он сделал сиплый выдох и сказал:
   -О, гляньте, пацаны. Наш голубь-то, очнулся...
   Если судить по услышанной мной интонации, то смело можно сделать вывод, что парень-то из тех, который является центром того, чтобы над кем-нибудь поглумиться. Урод короче. Моральный.
    Он громко ухмыльнулся. Засмеялся один из здоровяков, словно человек на присядках, что-то ему передал и тот принял... И, которого я пока не видел, но почему-то был уверен на все сто процентов, что он такой же мерзопакостный тип, как и тот, что говорил обо мне и сидел на корточках. Только это как-то всё второстепенно, пробегающее мимо и задевающая меня боковым, не прямым, стечением сложившегося случая; мне бы разобраться, что у меня за спиной и по сторонам, так сказать, сориентироваться на прилегающей местности до полной ясности. Образно начертить картинку примерного расположения объектов и посмотреть на неё сверху. А подняться и вертеть головой, рассматривая где и что, было бы величайшей глупостью с моей стороны; то же самое как взять, да и спросить у ржущей компанией надо мной: "Эй братья! Как дела? Дорогу до дому не подскажете?" А потом подняться и спокойно уйти. Но планировать пути побега мне просто необходимо, правда, не таким способом. Методом состовления вариантов и их отсев.
   Первое, что я попытался сделать - это коряво опереться на локоть и поглядеть, что у меня по правую руку. Но от такого движения у меня сразу заныл подбородок. Оказывается, нижнюю челюсть я не чувствовал, последствие нокаутирующего удара; я медленно сжал челюсти и если она поломана, так я сохраню её для ровного сращивания кости. Для, незнаю для чего, я чуть приоткрыл рот, но боль только усиливалась; подозрения подтверждались, и это тоже было второстепенным.
    Останавливать своё внимание на болевых ощущениях было некогда - больше всего меня волновало другое. Как только я немного очухаюсь, скорее всего сразу же подвергнусь пыткам и насилию; дознанию с пристрастием. Проще сказать меня изобьют, жёстко. Такое сопровождается во всех аналогичных случаях похожих на мою; хотелось бы после экзекуции выжить и благополучно вернуться домой. Но пока я нахожусь в горизонтальном положении, пока я прикидываюсь раненным, это значит, что меня не тронут, значит, что я в безопасности.
    Продолжая немного стонать и покряхтывать, я перевалился на другой локоть. Но сразу завалился на бок; этим местом я принял первый удар и для борьбы оно могло быть обузой. Делая вид, что моё состояние всё ещё остаётся критическим, я косым взглядом изучал своё окружение по левую сторону. То место, откуда меня притащили, "коридор" между первым и вторым корпусами, находилось прямо передо мной. На земле я заметил следы моего волочения; всё ясно, это то место, откуда я пришёл, там моя деревня. Позади меня было какое-то строение, ну что-то вроде сторожки или домика для охраны. Медленно повернув голову вправо, я смог разглядеть главные ворота. Я и раньше был в этой деревне и расположение фермы, пусть и не очень подробно, мне было знакомо.
   Неожиданно раздался раскатистый гогот компании охранявшей меня; отвлечённые чьим-то из них смешным рассказом, или анекдотом - неважно, на самом интересном месте произошёл взрыв и искры положительных эмоций, что и мне пришлось вздрогнуть под натиском звуковых волн. У меня заболела голова. Они долго не могли остановиться, по несколько раз возвращаясь к интересному месту, что также и мне, незнавшему причину веселья, приходилось скрывать улыбку, кривя рот от боли и всё же. А раздавшийся не подалёку собачий вой, только прибавил шуму и кто-то из них передразнивая четвероногих, напомнил мне о том, что я не слишком-то и далёк от этих животных, которых дни иногда заканчиваются под хрустом отшлифованных палок, а если повезёт, то и под выстрелом шального стрелка.
   Подведя итог, можно сказать, что я сориентировался на местности; нежелание мириться с безнадёжностью, начинаешь придумывать искусственные зацепки и цеплять их за такие же выдуманные крючки. Откинувшись назад, я закрыл глаза. Узор похожий на лабиринт ничем не отличается от других, даже в некотором смысле наводит одну линию на другую, тем самым подсказывая правильный путь, приближая к выходу. Но на самом деле это не так; значительно больше - в том корень путаницы и закрытые глаза, отнюдь не спасают. Они временно погружают меня в нирвану, хочется подняться и не прилаживая усилий, удалиться во свояси. И забыть...
   Тяжёлые передвижения возле меня заставили снова поднять голову и посмотреть на происходящее. Под ярким фонарём, прямо передо мной, суетились всё те же люди; они уже не смеялись как прежде, не шутили, только бросали косые взгляды на меня, словно кто-то сменил их пластинки и коротко переговаривались. Я слышал их голоса, но того, кто меня вырубил, среди них пока ещё не было. Похоже, он куда-то удалился и, возможно появится вскоре, возможно когда моя учесть "ВНЕЗАПНО" будет решена. Но прежде, увидеть его для меня пока было важным, чем что-то случится, хоть и незнаю для чего это.
     И тут ко мне снова подошёл задира, который меня искупал. У меня на него началась аллергия, поэтому не видя его, я знал, что это он.
    -Ну что, не хило тебя мой братан вырубил. Как косой!- Парню явно нечем было заняться и от наступившей скуки, просто решил поглумиться надо мною. Он с силой дёрнул мою голову за волосы вниз, отчего от резкой боли у меня потемнело в глазах и защемило в шее. Я ещё как надо не восстановился от нокаута, а тут ещё этот дебил; хотя, что я должен ещё ожидать от него - хлеб-соль что ли. Я издал лишь негромкий стон, но тем самым только разозлил своего обидчика.
   -Что ты там стонешь, сучонок,- он приподнял мою голову за волосы и продолжал, при этом глаз я не открывал.- Да ты голубь, цыган! Чурка чернозадая. Ты куда залез, придурок? Ты знаешь, что будет с тобой?- Задира отвесил мне очередную тяжёлую оплеуху; я чуть было вновь не отключился, это было бы мне на руку. От боли у меня выступили слёзы, а обида на задиру я притаил в глубине души. Я ему просто обязан отомстить! А пока припомнил.
   Он часто задышал и я почуял вспышку подступающего гнева. Поднявшись с корточек, он отошёл на несколько шагов назад и с вызовом громко скомандовал мне, чтобы я встал. Никакого внимания я на него не обращал, просто делал вид, что не слышу его. Но тот распалялся не на шутку.
    -Ты что, тварь цыганская, не понял?!- Парень уже нескрывал бешенства и с пешего разгона, подошёл и пнул слегка меня ногой в бок.-  Ясказал встать, гнида! Оглох что ли,- не унимался он, как напоказ выставляясь перед остальными парнями.
    Тут один из верзил стал подбадривать его, подначивая, прикрикивая:
    -Ну-ка, Колян, поддай ему! Давай, давай, ну, по печени! Под сердце!
    -Слышь, Коля, оставь его в покое,- вмешался третий из них.
    По голосу и по интонации, как мне показалось, он самый степенный из этой троицы. Повеяло какой-то надеждой и спокойствием. Я хотел посмотреть на него, чтобы запомнить, но пока не до него было; обзор загораживал псих.
    -Не твоё дело,- этот Коля уже вовсю истерил,- ты что ли здесь главный?!
    -А что, ты,- не сдержался тот парень срываясь на басс и рискуя тоже разозлиться, но осёкся.
   Возникшая тишина зазвенела в воздухе сырым карбитом, словно после не удавшегося взрыва. Этот Коля немного замешкался и промолчал, иначе случился бы взрыв; жидковат оказался. Чувствуя угрозу на свою задницу он не мог ответить с достоинством. Злоба скрипела на зубах, превращаясь в пену. Вместо слов Коля только больно пнул меня опять в бочину и отошёл в сторону. Мне пришлось вновь застонать, ибо пинок оказался сильнее прежнего. Но в основном это было лишним, просто игра в беспомощность. Это от злости и, потеряв осторожность, я вдруг выругался в адрес обидчика и причём вслух.
    -Вот козёл!
   Он наверно отпустил бы меня если б не услышал.
   -Ты что сказал?- Он так взъерепенился, что...- Нет пацаны, вы слышали. Ты чё, урод, я же тебя сейчас закопаю! Живьём...- Я услышал как он быстро направлялся в мою сторону. Тут я понял, побоев не избежать. Я съёжился весь, скрутившись калачиком, напрёгся и приготовился. Ему остался всего один шаг до меня, у него уже нога занеслась для удара, но вдруг я услышал за спиной скрип полов на крыльце и до боли знакомый голос...
   Да, да! Это тот, которого я ещё не видел, но которого ждал и...
     -Ну-ка остынь!- Плавно, не строго, но прислушиваешься.
   Почему-то для меня это сравнивалось с ударом баскетбольного мяча о пол; эхо отскакивает от высокого потолка и рассыпаясь на тысячи звуковых частиц ещё долго звенит в ушах и подсознании.
   Только снова всё второстепенно и... поздно. Солдатский ботинок врезается в мои рёбра и сбивает дыхание. Я закричал от боли и несколько раз перевернулся на пыльной земле, как в припадке, ну или якобы корчась в адских муках. Всё же с муками я, конечно, немного переигрывал, но терпеть боль от жёстких ботинок было выше моего терпения.
   Малость повалявшись, я прекратил это занятие и свернувшись калачиком остался лежать к своим неприятелям спиной; я только постанывал немного и ждал дальнейших действий с их стороны, потому что свои уже закончил.

                Глава  8
   Поговорив по телефону с хозяйкой, Олег преобразился в самурая; преображение конечно было образным и относительно с внешним видом его не имело ничего общего. Образ был во множество своём туманным, плохо рассматриваемым и больше напоминающий игру, нежели серьёзное предпочтение. Но именно сейчас впервые всё было не так, как прежде; Олег словно в зеркале видел своё отражение, как впервые и оно ему нравилось. Это не то, что было пару минут назад. Перевязанная кисть руки подчёркивала воображаемый образ, придавая некую свирепость что ли, или вкус обретшей власти над ситуацией, а предвкушение чего-то приятного и в первую очередь для томящегося самолюбия, вытягивала его в струнку и задирала голову.
   Он вышел на порог сторожки, но скрип полов, настил уже старого крыльца, вернул было его на место... Ведущие борьбу меж собой образ и существующее, являлись прямыми раздражителями непонятно чего, а последствия - нервозность, которая напрямую возвращала его в настоящее, как бы подрезая и так короткие крылья образуемого.
   Навозный двор перечёркивал всё представления о сильных духом и туманном происхождении чёрных воинов; Олег не стал противиться, решив, что позже сделает это по-новой. А ещё он увидел такую картину, которая схватив его за шкиряк опустила глубоко-глубоко на землю. Схваченный им пленник, лежал на влажном клочке земли, весь мокрый до нитки и примкнутый к кирпичной стенке сторожки, словно прибитый. Свёрнутый калачиком он был похож на ничтожество, маленький комочек раздутой проблемы. Даже не вериться, что это был тот самый... Любопытным было видеть ему, как вокруг него суетятся его бойцы, словно падальщики над подбитой жертвой и готовы если не растерзать её, то просто грубо оторвать кусок мяса.
   Несколько неприятным было ему видеть Колю, который пытается раздразнить лежачего человека, заранее зная, что тот ему ничего не ответит. Он походил на клоуна из дешёвого кино, грязного, с несмешными шутками и идиотской манерой вести себя перед публикой. Создавалось впечатление, что Колю словно прорвало на плохого парня, о котором он ничего незнал и пока это не изгадит всё вокруг, Коля вряд не успокоится. В стороне от него крутился  Андрюха, близкий его друган, который всеми своими дибильными способами подтрунивал того; то хлопками в ладоши, то вприпрыжку бегал вокруг Коли и заводил его. То подталкивал в плечо, как пацан с улицы и призывая на действие. В общем, дерьмо во всём его виде.
   Андрюха, это человеческий объект с грудой мышц в теле и с кашей-малашей в голове, либо вместо неё. В этом причина его слабости и в некоторых моментах невезения. Но в том и опасность, что проявление слабости при наступлении опасности, не всегда гарантирует присутствия в тот момент того, или этого, а то и сразу всего вместе, что всё-равно ничего ещё не значит. Ничего хорошего.
   Олег часто присматривался к нему, иногда с осторожностью и опаской, а иногда как к предмету для обсуждения про себя о работе мозга во время его отключения. В целом Андрюха хорошой парень, умеет веселиться, поддержать компанию, один броситься в толпу для драки. Но в экстренной ситуации его тупости нету предела, да мало того, при редком шухере Андрей может столько наломать дров, что сам шухер покажется детской забавой.
   Когда Андрей увидел Олега, его суровый взгляд, то сразу же сконфузился и виновато отвернулся в сторону, словно не при делах. Не хватало сунуть палец в нос и поковырять там, чтобы напрочь сделать заключение о собственной несостоятельности.
   Чуть поодаль от них, в сторонке стоял Лёха и вроде бы отрешённо наблюдал за происходящим. Отрешённость была похожа на недовольство, с привкусом злобы и такого же отчаяния. Олег заметил по выражению его лица, что ему не просто не нравилось происходящее, но и вроде он как-то пытался вмешаться в клоунаду Коли и Андрюхи; перекинувшись с теми парой фраз, он бросил эту затею. И Олег наверно знал почему. Лёха в два счёта справился бы с хилым и ветром качающимся Колей, но тот, как на зло ему и на благо Коле, был братом шефа. Так плюс ко всему шеф наблюдал за ними со стороны и в этом наблюдении было что-то связывающее и прижимающее к стенке. Авторитет давил на Лёху, он был похож на гидровлический пресс, либо на бревно в обхвате не меньше шести человек, с которым уж ему не совладать. Поэтому он, перекинувшись с братом шефа несколькими колкими фразами, махнул рукой и отошёл как бы в сторону. Но в целом Лёха был в общем клубке и сказать, что он не с ними, значит было соврать.
    Да и по-честному, Олегу и самому надоел весь этот цирк; изучая обстановку как бы сбоку, но находясь непосредственно в центре этого события, он уже засобирался вмешаться и навести порядок. Беда в том, что он снова задумался о ней и о том, кого схватил; взаимосвязь далёких противоположностей, но таких близких для него и разные по значению, что без одного, у него не будет и... другой.
   Больная кисть руки неприятно поддёргивает ушибленный нерв и перемотанная влажным полотенцем конечность, медленно исчезает в кармане брюк. Глубокий вдох - заряженная отрицательными нейронами атмосфера сразу же втягивается внутрь, образуя крест от макушки и пят, от одного плеча и до другого... Он видит процесс творящегося зла; Коля уже брызгая слюной и сотрясаясь от бешенства с силой ударил лежащего человека. Суть не в избиении безпомощного, а в поведении младшего брата и что всё это не зря. В последнее время у него участились приступы эпилепсии, в которых признаваться он не желал. Об этом ещё никто не знал здесь, иначе бы Коля тут не работал.
   Расширенные зрачки и белки словно налитые кровью, вздутые жилы на шее, говорили, что он уже на грани. Ему нужно всего одно движение, всего одна эмоция и это наступит. Корчащийся от боли человек, чисто на эмоциях, выругивается в адрес обидчика и Колина ярость с разбега бьёт того под рёбра. Как в кашу из воды и глины, да со всего маху. Приглушённый взвыв - сбитое дыхание и задыхающийся кашель. Широко открытым ртом он ловит убегающий воздух, а тот, как кем-то пущенный солнечный зайчик - не хочет попадаться и всё.
   "Навоз вонючий!"- почему-то выругался про себя Олег, а вслух сказал:
   -Ну-ка остынь!- он услышал свой голос, но это было не то, что он хотел услышать. И всё же...
   Ловко соскочив с крыльца, он кинулся к брату, схватил его за шиворот здоровой рукой и оттолкнул подальше в сторону.
    -Бычка прёт? Или с катушек съехал?- тихий тон сквозь сжатые зубы, чтобы никто не услышал, но чего-то ещё не хватает; быстро отпускает ворот и открытой ладонью бьёт по скуле, а затем снова хватает за ворот. Коля пытается изобразить злость; скрип зубов, вывернутая нижняя губа. Пена и выдох через соплящийся нос. Бьёт ещё и снова хватает, будто боится, что тот убежит.
    -Остынь братишка! Слышишь?- продолжал Олег, но сам не верит в убеждённости своих слов, а сзади стоят и смотрят. Ещё этот лежит, корчится. Надо всё держать под контролем. Олег ещё потряс его и Коля закрыв глаза стал дышать менее возбуждённо. Вспухшие вены на висках постепенно уменьшали пульсирование; он ссутулился, но нижний ряд зубов, через отвисшую губу, выдавал в нём злобу.
    Олег отпустил ворот, поправил его, а затем по-братски положил здоровую руку на плечо брата и спокойным тоном заговорил:
    -Послушай, братка, мы своё дело сделали, остальное пусть решает хозяйка,- он махнул рукой в воображаемый силуэт Антонины Сергеевны, а сам заглядывает в глаза брата,- всё, можно расслабиться! Если хочешь, можешь пойти и прилечь покимарить. Ну, идёшь?
   Николай замешкался, словно робот во время перезагрузки системы; раскрасневшееся лицо покрылось бледными пятнами, а глаза приобрели желтоватый оттенок. Он переглядывался с кем-то из парней, стоявших за спиной брата, но только не с ним.
   -Ну, чего ты как потерялся?!- говорил Олег, а сам достал перевязанную руку из кармана и вытягивая пальцы смотрел на цвет кожи и плотность прилегающего полотенца,- мы сделали дело и можно... отдохнуть смело.
   Олег моргнул ему и хлопнул по плечу. С Коли заметно сошла спесь, но внутренняя борьба с ненавистью и злобой, против послушания перед старшим братом, рвала его на куски изнутри и по сути Коля готов был на любую глупость, лишь бы прекратить эти страдания. Но старший видел всё.
   -Это не мы, а ты сделал дело,- Коля проговорил твёрдо, без дрожи в голосе к собственному удивлению. И чуть усмехнувшись, добавил:- Ты у нас прямо "крутой уокер". Шляпу бы тебе, с окольцованным ремнём, да револьвер. Борода-то, уже есть.
   Олег глубоко дышит.
    -Коль, не надо поясничать. Все мы хорошо поработали, слаженно и дружно, отследили его и поймали. Всё получилось ловко! Правда ведь?
   Олег всё также спокойно говорил, осторожно пощупывая свою больную руку, подбирая слова и буквы, соединяя их в одну единую команду.
   -Гляди, хозяйка нам и премию внеочередную выпишет. Выходной вместе и отметим; возьмём пива, рыбки и на речку. Хочешь?- последние слова Олега прозвучали более, чем  дружественным тоном. Он давно так не говорил, даже самому странно от себя такое услышать.
   Так Олег пытался смягчить злобное настроение брата и найти подход к примирению. В очередной раз.
    На что младший брат только зло усмехнулся и такое сказал, во что сам наверно не верил:
    -Хозяйка, хозяйка! Что-то ты уж больно желаешь перед ней выслужиться! А, братишка,- Коля глядел с таким хитрым прищуром, что у Олега от злости на скулах желваки заиграли. Словно дразнит подлец, специально.
   Поток горячей крови шквалом хлынул к голове, а от сжатого кулака захрустели костяшки.
   Значит он уже в порядке. Значит уже можно по плохому.
   -Зачем так говоришь, брат?- Он с трудом сдерживался. Так бы и разорвал на куски. Или нет! Лучше в челюсть, с бокового. Или в душу, в грудь.
   Сохраняя прежнее внешнее спокойствие, дарованное ему самурем, испарялось, сдувалось как прохудившийся стеклянный фарфоровый бокал, до верха наполненный хорошим, домашним пивом. Пивовар не удержался и налил ещё горячий напиток в стекло... Оно и треснуло. Тонкая струйка вытекала вон.
   Олег говорил через силу. В груди зачесалось; он положил ладонь на одно выпуклое место и продолжил:
   -Я же сейчас искренне с тобой пытаюсь разговаривать, без всякого злого умысла, от души! Как впрочем всегда в последнее время.- Но понял, что попытка с примирением снова провалилась.
    -А я говорю то, что вижу,- Коля заговорил специально громче, чтобы его услышали все, ещё руки поставил в бока, зачем-то.- Уже все знают, что ты не равнодушен к нашей бизнес-леди,- он снова заводился.- Не правда ли, пацаны?- Николай повернулся лицом ко всем, ожидая подтверждения.
   "Уж лучше эпилепсия и пена изо рта, чем это!"- подумал Олег и поднял перевязанную руку на уровень головы и с обозначением посмотрел на неё. А ещё подумал, что если сейчас он начнёт его бить, то может не остановиться. И не только на Коле. Поэтому-то и не смотрел на него - боялся самого себя.
   А это кстати! Черти воду мутят и ведут-то не туда!
   Сейчас именно то, что всё сделано - и делать большего не нужно.
   Глядя в отражение побелевших зрачков брата, он видел как Андрюха изобразил тупую улыбку на своей и так тупой физиономии и от неудобства мялся в стороне как пережёванный, но непроглоченный кусок мяса и тухнет прямо во рту, возбуждая несварение. Даже на красну-девицу не похож.
   Лёха же просто отвернулся и старался не обращать внимания на ссору братьев, хоть это было почти невозможно. Вынужденное принятие участие в таком мероприятии, затянуло его не в свою тарелку и даже воспитания не хватит на определения своего места в этом разборе. И ему приходилось только стоять не шевелясь.
    -Ну хватит ломать комедию... Хватит нести всякий бред,- полушёпотом сказал брату Олег. Коля зацепил интимную слабость брата, от которой тот изменился в лице, в глазах, в дуге бровей, в дыхании и прямоте носа.- Гляди, пацанам стыдно за тебя,- он снова схватил брата здоровой рукой за грудки и шопотом прошипел:- Зачем ты хочешь разозлить меня? А? Зачем?
    -Никого я не злю!- Он тоже изменился в лице и отчаянно пытался сбить руку брата от захвата, но тщетно.- Ты же всегда у нас первый, такой правильный, честный! Только не втягивай нас в свои интрижки, слышишь.
   Поднятыми руками он изобразил порхание бабочки, а усмешка стала плотной стеной из рядов бледно-жёлтых зубов и кровоточащихся дёсен.
   Стена вовсе и не исчезала, просто почему-то Олег решил, что её вдруг не было, что всё это наплыв воображения и способ пробиться до брата. Тщетность попыток травило душу с каждым разом всё больше и больше...
    После этого Олег сам убрал руку от брата и на прерывистом выдохе сказал:
    -Я просто выполняю свою работу. Другого, увы, больше делать ничего не умею,- Олег как-то неестественно замешкался на месте, какие-то движения коленом, словно футболист перед тем, как проделать обводящий финт - дёргает сначала в одну сторону, а сам уходит в другую.
   Но всё намного проще - болтающийся на фонарном столбе обрывок провода, был недосягаем для человека, иначе бы при малейшем прикосновении, затаившийся на самом кончике ток, убил бы того мгновенно. Единственный Коля был тем, кому неприменно нужно было достать вихляющуюся смерть и ему это практически удавалось...
    -А может, ты к хозяйке в постель метишь, а?- он сказал это так громко, чтобы все снова услышали.
    От услышанного Андрюха аж рот открыл и чтобы скрыть усмешку, рвавшая его из всех щелей головы, отвернулся и закрыл его огромной ладонью. А Лёха, как человек тактичный, покачал головой в знак негодования к Коле, отвернулся и отошёл по-ближе к сторожке, чтобы не слышать больше услышанного. В это время ко всем собравшимся подошёл Захар Прохорович.
    -В чём тут дело?- смоля папиросой спросил он у Лёхи и пустил в того дым.
    -Да братья ссорятся что-то,- так, невзначай как бы ответил тот, уклоняя голову от сизого волокна и провожая его взглядом. Лёха вынул руку из кармана - дрогнуло плечо. Он так отвлёкся, точнее, привлекло папиросное испарение, и даже вонь казалась какой-то родной и близкой к сердцу.
    -Ну эт дело молодое,- шепелявил дед наблюдая за ним. Потом губами оторвал обслюнявленный кончик папиросной бумаги, выплюнул его перед собой и добавил,- повзрослеют, потом не оторвёшь друг от друга. Дело такое...
    -Да-а! Только пока повзрослеют, как бы они себе мозги неповышибали,- опять равнодушно проговорил Лёха и сам непонимая зачем. Наверно, чтобы поддержать в разговоре деда.
   Он уже видел корабли в облаках пускаемого дыма и невидимый Прохорычу капитан судна, также невидимо машет Лёхе. Дед пустил ещё струю и уже целая армада, под командованием всё того же капитана, словно косяком парит над их головами, а потом движимая в направлении... испаряется. Косяк так и не вступил в бой. Гулявший поверху их голов ветер, разрывал гущину событий, творящуюся в объёмном пространстве, в тонкую-тонкую стружку... И уносил в ночное небо, чтобы там оно приобрело покой и уравновешенность.
   -Что, не хочешь вмешиваться?
   -Не интересно! Подсолнухов нет?
   Дед чуть помолчав, начал тихо хихикать.
   -Чем я их буду... Шутовник!
   -А, ну да.
   Хоть бы о чём, лишь не быть там, не присутствовать при...
   Ну, а у братьев обстановка только накалялась.
   -Слышь братик, ты-то палку дюже не перегибай. Сломается,- тон Олега становился сдержанно-угрожающим,- за это могу врезать. И я не посмотрю, что ты мой брат.
  -Ой-ой-ой, как страшно!- Коля уже в открытую издевался над братом, глядя прямо тому в глаза, но хотел, чтобы его видели другие. В этом было что-то сильное; так он считал.- Ты лучше дождись хозяйку и при ней всё это сделай, ну чтоб отличиться! Ха-ха-ха!
    Коля ухмыляясь качал головой; нехватало сделать движение рукой в стиле рэпера-хулигана и сплясать ногами несколько незамысловатых на вид движений... И вот, под свист и улюлюканье дружков, ты самовыражаешься, ты становишься чем-то, или кем-то... А потом -то что? Что потом?!
   Олег держался как мог - за воздух, за Колю, за то коромысло, что с дедом Прохорычем приплыло. Но это было ровно столько, сколько хватало его внутреннего самоутверждения и обычного человеческого терпения. И здесь было ещё одно, что Коленька был не прав к нему.
   Не справедливо. Зачем он ржавым гвоздём ковыряет свежую, кровоточащую рану и заглядывает в лицо, мол, "как тебе?". Коля теперь в его глазах был совсем уже не Коля; взъерошенный бабай плясал перед перепуганной до смерти жертвой и наслаждался собственным устрашением в её глазах. За его спиной горел огромный костёр. Падающая тень перед Олегом, была ещё мерзостней, что её хозяин.
   "Такое столкновение, чревато..."
   "Ничем оно не чревато, уважаемый Я! Загляни внутрь себя, там ты увидишь..."
   "... огонь, сжирающий твою плоть до тла! А я говорю, что столкновение чревато нечто большим. Слава Всевышнему, что пока всё так..."
   "Слава! Слава! Слава!"
   Посчитав, что словами делу уже не помочь, а других вариантов в наличии у Олега не было, он своей здоровой правой рукой, и так, с полсилы, воткнул брату снизу под ребро в печень. Это был вовсе и не удар, и даже не тычок; это было сложным для определения. Но такой, можно сказать, физико-контактный манёвр, содержал в себе не что иное, как один из многих вытекающих вариантов сближения близких по родственному значению людей. И, наверно, самое важное и тонкое в этом, что такой якобы неэстетичный метод, как никогда подходит к разрешению ситуации в положительную сторону, хотя содержит в себе отнюдь обратный смысл.
   Такой вывод обычно приходит позже, либо ты сам до этого догадываешься и понимаешь правильность своих действий, либо... Другого нет!
   После контакта, Коля сначала согнулся как надломанный росток, тихо завыл как щенок брошенный сучкой-матерью, а после рухнул на землю как подкошенный и затих. Поднятая примерно до колен то него пыль, закрутилась под блёклым светом фонаря в кучерявые кружева и медленно опустилась на Колю. Он больше не издавал ни звука - скрутившись клубком он лежал не двигаясь и страдал от боли молча.
   Что-то большее поднялось и прямо так, с полуприседа кинулось на Олега. Он сначала завис в воздухе, но бесконечность посылаемых конечностями посылок, заставляло думать, что это вовсе не каприз, и не фантом. Коля, как-будто умер в эту минуту, но так, на самую её ничтожную долю. За место этого, выпрыгнуло оно и завертелось.
   "Не зря говорят..."
   "Ага! Не зря..."
   "А что это было?"
   "Если бы я знал... Если бы мы..."
    Оно просто росло в размерах, вширь и ввысь, но эффекта становилось ровно настолько, насколько свежего летнего дождя хватало на то, чтобы пролить принявшую в дар земли, плюшевницу. Если кто незнает, то плюшевнице не требуется дополнительной влаги и культивации. Корень растения уходит глубоко под несколько земных, и не только, пластов и питается влагой оттуда. Но если ей добавить воды, то всходы счастья, тщательно спрятанные в тканях ствола, пленяют одушевлённое растение и оно господствует над всей флорой вселенной. Да, да! Над всей вселенной.
   Всходы счастья плавно переходят в лепестки, которые своей пышнотой, закрывают наготу округлившейся стройной ножки плюшевницы. И когда лёгкий ветерок колышит низко растущие лепестки, приподнимая их, щёчки сначала розовели, а потом становились такими красными, что как не доспелые ягоды вишни, с облеском света на краю плода, выглядит поблекшим пятном.
   А сам цветок сложен из лепестков матово-бархатного цвета, также и на ощупь. И на первый взгляд не чем не отличающийся например от лотоса, или той же самой скандинавской крестовидно-розеточной розы. Но стоит приглядеть дорогие друзья, ибо отвлечение от главного сюжета, будет не полным.
   Бутон рассыпан на сотни лепестков и на миллион тычинок. Плотность расположения оных настолько близка, что при слабом движении, или колыхании, все они шевелились как одно, единое целое. И по-другому никак.
   Вы думаете, что всё дело в чём-то, но только не в этом!? Не могу не согласиться, но принимая нарекания в свой адрес и против своего ещё не известного никому имени, плющеница, реальное растение в каждом человеке. Плющениха - некоторый образ сознания. Вростающий в позвоночник - либо ты его просто не принимаешь. Вот так!
   Олег презрительно посмотрел на поверженного брата; презрение, его столько, но выражалось оно только во взгляде и не более. Так стало тихо и спокойно, что события произошедшие в течении одного часа, словно перевернули всё представление о спокойствии и тишине в целом. Опалённый фонарём мотылёк, в последних судорагах, кружился как по спирали, падая у ног Олега. Хватаясь тоненькими лапками за ускользающую от него жизнь, он старался сделать свой последний взмах обожжёнными крыльями, пытался взмыть вверх, снова к фонарю, чтобы уже до конца добить самого себя. Только ему и первого раза было достаточно; опалённые крылашки медленно тлели подбираясь к телу и вот он сдох. Падая, он поравнялся с головою Олега; он дунул на него и тот упал рядом с Колей.
   Усмехнувшись столь странному завершению, он развернулся и неспеша пошёл в сторожку. Молча. Запрыгнув на крыльцо, он крикнул Андрюхе:
    -Иди помоги своему кенту. Можешь воды ему дать. Ведро!
    Дрон будто потерялся немного; путь был только один и тот назад. Но уже после того, как шеф срубил Колю и тот отрезало как ножом. Находясь в оцепенении, не сразу среагировал на слова шефа, но очухался и быстро направился к товарищу. Он не испугался, просто всё так было ровно и гладко, а тут, "БУМ", скачок резко вверх и сразу же со всего маху вниз. Но между ними так затянулось, что прежде чем упасть, успело отвесить ему несколько затрещин.
   -О, видел как он его по-братски,- проговорил дед Захар Лёхе и заулыбался беззубым ртом, поглаживая языком сухие губы. В ответ Лёха только посмотрел на деда и неоценив юмор, удалился.               

                Глава  9
   Сколько себя помню, а уметь притворяться было у меня с рождения. Так я проживал самые трудные, а порой и опасные промежутки моей жизни, и не лишним будет сказать, что это для меня имеет свойство называться привычкой. Да, так я пропускал уроки в школе в начальных классах, а в средних уже не ходил и вовсе. В пятнадцать лет, не имея ни рубля, ни копейки, добрался до родственников, которые жили за две с половиной тысячи вёрст от того места, где жил прежде я.
   Основной вид человечества назовёт такое обманом или жульничеством, и обяжет высшее руководство обязательно наказать выдумщика. Но в моём мире это если не способ выживания, так образ жизни. "Не могу же я перестать хотеть пить, испытывая жажду, и не дышать, если хочу жить."
   Всё как ни кстати подходит одно к одному и другое к другому; я сам вжился в эту колею и теперь я такой, какой есть. И меняться пока не желаю. Пока!
   Терпеть только не мог разоблачений; такое мастерство мне далось может и малой кровью, но привычка - это не бросить курить, когда в твоих лёгких сажи до самых краёв. Это походило больше на туман, чем на помутнение разума и входя в образ я вживался в роль, порой забывая остановиться. Переиграв и дав волю эмоциям, меня останавливали опущенные шторы и беспорядочная болтовня из моих же уст. После мне хотелось уже спать и не вспоминать пережитое, спихнув это на дурной сон.
                ***
    Краем приоткрытого глаза я наблюдал за происходящим. И всё то, что я видел, несмотря на моё "низкое" положение, мне отнюдь нравилось.
   Я - центр. Всё, что от меня - круг, ну или по кругу, как кому понравится. Всё, что начинается, начинается от меня. И также возвращается...
   Междуусобица в стане врага большой минус для такой армии, с которой мне предстоит... а пока мне только это на руку. Ругань между охраной приводит к потере бдительности, а значит, мне нужно дождаться подходящего момента и просто попробовать совершить побег. Только бы не дать этим остолопам понять, что я в порядке и что готов на рывок.
   "Что-то всё так быстро решилось..."
   "Эх, посмотреть бы на их рожи, когда я улизну у них прямо из-под носа и буду вне зоны их досягаемости."
   "Как порой хочется заглянув наперёд, оказаться уже там, впереди!"
   "И лёжа с согретой жопой, вспоминать историю побега. Да?"
   Мне уже не интересна была вмятина в моём боку от ботинка этого придурка, я даже уже не чувствовал боли; сосредоточение на побеге, как на единственном виде спасения приглушали физическую боль и унижения. Начало, в виде тонкой линии, уже в пути по спирали. А пока я спал и видел сон...
   Вокруг ярко-жёлтого фонаря метались крохотные, бестолковые бабочки-мотыльки, пытающиеся пробиться как можно ближе к тёплому свету. Но из-за жара, из-за отталкивающего ультрафиолета, потерять жизнь было для них, совсем не просто. И всё же некоторым смельчакам это удавалось... Их было такое множество, что потеря нескольких, была не столь ощутима в целом и никак не влияла на общее настроение порхающей стайки.
  Самые умные кружились по ту сторону света, прям аккурат козырька от фонаря. Там-то было совсем жарко от накалившегося железа, но знали о том, немногие. И конечно же в плане ума, этим прозрачным тварям, учёные напрочили зря. И всё же...
  Огнёвка еловая - бесхоботковое насекомое и узкокрылая светолюбивая тварь, в панике обнаруживая свет, бьётся в конвульсии пока не доберётся до... в трепете разбивая камни воздуха и булыжники переработанной углекислоты, своими равнопёстрыми крыльями, с бурым пятнышком посередине.
   "Самое умное, говоришь?"
   "Это же так, к слову приходится... Наверно она одна из тех, что научилась распознавать что к чему, потому-что за августом, ничего нет..."
   "Вот и спрашивается, а где смысл? А что за августом..."
   Их лапки прилипали к раскалённому железу, плавились, текли - они напоминали маленький рой диких пчёл, зависших на вишне... А дальше? А дальше, заживо поджаривались как на сковороде. К ним присоединялись другие, третьи, четвёртые, постепенно образуя клубок поджаренных насекомых (этакое подобие мотыльковых козинак); слипшиеся тельца плавились на жёсткой поверхности, стекали по краю, окрашиваясь козырёк в пепельно-серый.
   Я представлял, что когда они падали, как испускали дух и пар от тлеющих крылышек. А от разнообразия цветовой гаммы, испаряющаяся жизнь представлялась как бензин, разлитый в лужу, или масло. Вот бы и мне иметь силу этого... фонаря, и при каждом не удобном прикосновении ко мне врага, с ним случалось бы то, что и с мотыльками; можно конечно и не так крайне, потому что всегда рискуешь поменяться местами.
   При этой мысли я так рассчувствовался, что план побега почему-то отошёл на второй план, а потом и вообще стал испаряться как рафинад при попадании в кипяток. Мне так стало себя жаль, что готов был дать волю не только чувствам; начать реветь, постепенно впадая в истерику (валяться и биться о землю руками и ногами, а лицом возить пыль)... Но не просить пощады и помилования, а возможно склонить голову к чьему-нибудь женскому плечу и намочить его слезами.
   "... ага, а ещё чтобы по головке погладили..."
   Только не так глубоко, а то получается какое-то не совпадение по значимости событие. Хотя сверху это не очень-то и важно. А вот быть слабым, не считая того, что я буду показывать это притворством, для меня сейчас прям не кстати.
   Зависаю.
   Периодически болела челюсть при малейших движения тела. А скапливающаяся слюна требовала, чтобы её выпустили; я открывал рот, приподнимал голову и пускал струну, чем-то напоминающую пенно-жвачное свойство, которая с трудом отрывалась от губ. Пришлось помочь рукой и оторвать не отстающую слизь. Было немного крови...
   "Ну как пьяный, всё-равно! В тумане... Сплю."
   А сам всё о том же: "Только бы у меня всё получилось, только бы у меня всё получилось,"- гонял я мысль у себя в голове. -"Не упустить бы момент и бежать. Бежать! "
    "Какой момент!? Ах, моме-ент. Момент-моментище! Внезапнище!"
    "Да что такое!"
   Я зажмурился и поджал нижнюю губу к верхней так, что перекрыл её напрочь. Так я хотел остановить ход мысли, но это невозможно, иначе быть бы смерти. А так всё к тому и идёт; вот сейчас очнусь и...
   "Нет, нет, нет и нет. Крайность для крайнего, а тут нужно по существу..."
   "Существо! Если не ошибаюсь, то это что-то из реального, настоящего. То, что перед лицом..."
   А перед лицом, бородатое рожа, даже глаз, бровей не замечаю, и летит кулак - снизу. Треск! Около десятка жёлтых звёзд отделяют тело от туловища и всё. Тьма. Но она тут же уходит. Немного упускаю тот эпизод, когда тело возвращается обратно в туловище. Я ещё жду момент. Только один. Как обнаруживается, то всё - концентрируюсь на нём. И то, что этот момент наступит, я не сомневался не на толику.
    Пока я всё там передумывал, ко мне подошёл один из охранников, которого звали по-моему, Лёха и спросил:
    -Ну ты там как, живой? Дышишь?
    -Да вроде дышу,- ответил я хриплым голосом, потирая отбитый бок, а он как-будто плывёт и маячит передо мной словно играет "поймай меня, а то... поймай!"
    -Видишь вот, не только тебе одному досталось,- кивая в сторону своего побитого товарища, продолжал Лёха. А сам наклоняется и отпрыгивает.- Ну скоро для тебя всё закончится!- Сказал он и сразу же отошёл. Нет, отплыл.
   Я сразу-то и не заметил, что так начался новой виток; линия, обозначает ещё одно начало и вот спираль становится...
   Сразу и не могу сказать, что он для меня сделал. Предлагает игру что ли! Но только все правила в его пользу... Ничего он конечно, ни для меня, ни со мной, ни сделал - этот громила пустил жути, а по сути-то, что может быть хуже того, что уже есть. Хуже того, что он помнит обо мне, я ещё не придумал, а оставленный им же глубокий след ботинком с глубокими протекторами, на влажной земле в следствии моего омовения, был словно знак на моём бренном теле, который будет со мной довольно-таки ещё продолжительное время.
   "И что с того",- думал я,-" что с того!?"- повторяю.
   "Подумаешь ботинок! Берц! Керзуха!"
   "А что он всё-таки имел в виду, когда сказал "скоро всё закончится?" Эти слова меня ещё больше заставили поволноваться; именно поволноваться - это не совсем то, что потерять сон и всё время об этом думать. Это так, тема для размышления того, как меня будут уничтожать. Мне в тот момент ещё не было понятным, почему меня не трогают именно сейчас, словно отложили на потом; это не считая того придурка, который вскоре также как и я лежал поверженным одним и тем же человеком. Вот же совпадение!
   "Трах-тарабах!"
   "Нет, не падение, а совпадение."
   "Упали, что ли вместе?"
   "Как бы да. Только по разные стороны сторон. Now do you see?"
  Это пока я думал о побеге, вокруг меня что-то творилось. И хоть совершалось какое-то движение - разговоры там и перебранки, удары - до настоящего шухера ещё было далеко.
   "И всё же, что же он имел ввиду,"- продолжал повторять я про себя как заклинившая пластинка и закрыв глаза, передо мной двоились протекторы солдатских берц.
   "Я пьян!"
   Тут из темноты, еле шкандыляя, вышел какой-то...
   "... МОНСТР, в изрядно вон поношенном годами виде. Под натугой нависших на него незаслуженного бремени, он волочил за собой путы, сплетённые меж собой в виде железных тросов, но мягких на ощупь. Острые ворсинки были буро-красными; на них висели куски материи, веток и несколько сгнивших ягод. Сквозь потрескавшуюся кожу на месте лица, светился зелёный блеск его увядающих глаз. Он пробивался через наросшую нарость, не сводимую ничем и невыводимую никак. Тяжёлое передвижение его широких стоп, несло под ними всю силу собранных с воинов нескольких веков подряд. И вот он взваливает их на свои плечи и идёт на меня.
   Когда он приблизился, то увидел, что у него отсутствует левая рука по локоть. Торчащая кость с обожжённым на кончике мясом, была чёрной и с загнутым на конце крючком. Как специально это было сделано. В другой руке, на вытянутом локтевом суставе, этот МОНСТР волочил булаву. На заострённых наконечниках висело свежее окрававленное мясо предидущей жертвы... И я был следующий..."
   ... вышел какой-то дед и прямиком направился ко мне. Скорее он плыл разрывая нити густого тумана, волоча на ногах, остатки влажного притворства. Не понятно, спешил он, или это его нормальное передвижение. Его длинный плащ словно волочился по земле, приподнимая ворох пыли во весь его рост, и когда он подошёл ко мне, этот движущийся серо-жёлтый столб, облаком остановился ровно на мне и плавно осел как одеяло. Раздражённая слизистая оболочка глаз, мгновенно явилась наружу в виде слезливости, а вдох в носоглотку вызвал череду чихов; серией выдёргивания из себя остатков духа. Дед подошёл ещё ближе.
   "Как прицеливается гад",- подумал я и притворяюсь дальше.
   Он наклонился и стал присматриваться; прищур и так узких глаз, совсем закрыл хоть что-то напоминающее глаза, сморщенными и похожими на булыжную мостовую веками и как слепой котёнок водит мордочкой в поисках объекта внимания. Представляю фильм-ужастик, но мороз по коже притворный...
   "Он мне не нравится пуще остальных; скинь ему лет так, сорок два-три, он бы меня сделал!"
    "Хорошо, что есть так, как есть!"
   Из открытого беззубого рта, которым он сипло дышал, воняло табаком, причём ядрёным и отбирающим у меня последние кусочки чистого кислорода. Я сейчас наверно похож на ту тупую рыбу, которая широко открытым ртом, пытается ухватить последние капли жизни... Поправляя часто падающую винтовку с плеча, дед с размаху забрасывал её назад, и то ли от досады, то ли от собственной неаккуратности, он чмокал морщенными в ямы губами и пыхтел мне в голову... табачным чесноком. С винтовкой, дед закидывал полу плаща и обнажал керзовые сапоги, голенища которых когда-то были сложены гармошкой, а теперь на местах сгиба виднелись дырявые точки. Сапоги одеты на тонкие ноги облачённые в галифе цвета "хаки", но колени, то ли уже отвисли, то ли просто уже не разгибаются до полного выпрямления.
    -Хе! А я ведь его знаю,- вырвалось вдруг у него радостно. Он оглядывал всех, в том числе и меня, словно убеждаясь в том, что его слушают.- Он из соседней деревни. Сукин сын. Вот, цыган поганый!
   Когда он говорил, то слюна летела из его рта прямо на меня. Меня сжимало как лимон в соковыжималке; хотелось высунуть язык и подразнить им лающую собаку, которая гналась за моим велосипедом. Я поднимаю ноги, чтобы случайно не быть укушенным, а когда скорость падает, виляю на псину. И когда та отскакивает, набираю по-новой.
   Я брызжу слюной и щурю глаза как забияка... и такие же узкие глаза выражали злобу и ненависть, но такую, будто не настоящую, а провоцирующую на солидарность его окружающих.
   "Как та псина..."
   "Да, да - уловил ход мысли..."
   На него посмотрели только два здоровяка, но и те тут же отвернулись.
   Они стояли неподалёку от меня, буквально в двух-трёх шагах, возле сторожки, около лавке, где сидел побитый Коля. Я видел их всех в плавающем изображении; те амбалы были одеты в гиганские костюмы клоунов и раскрашены в чёрно-белое. Наклонившись немного вперёд, они играли на мизерных гармониках перед сидящим третим, клоуном. Тот тихо плевался и ещё тише ругался матом, словно боялся, что его кто-то услышит и накажет - а сам подпевал прикрывая ладонями рот и получалось на подобии хора голодных собак, поймавших жирную крысу и исполняющих особый ритуал в благодарность их собачьему богу "Рексу", за щедрое подаяние.
   Один из клоунов что-то подшучивал, выигрывая фальшивые нотки на несуществующие темы. Он это называл импровизацией и судя по его настроению, ему это нравилось. Короче баламутил шепотливую тишину, но веселился так, словно тоже боялся кого-то. И то, как реагировал на него третий - то бишь Коля, к кому собственно и адресовались шутки, было совсем не до смеха. Коля огрызался, чтобы тот отстал и плевал себе и тому под ноги, а гармоники играли и чёрные, круглые и блестящие носы, тыкались в воздухе перед третьим, словно комарики желающие тыкнуть обозначившуюся жертву.
   "Ах! Ну их..."- думаю, а сам...
   -Значит уловили его, паскудёнуша!
   Дед говорил нарочно громко, чтобы его слышали и опять зыркал на них, тех, что клоуны с гармониками.
   Такое ощущение, что я ему больше всего насолил в жизни и он, во что бы то ни стало, хотел мне отомстить. Только с помощью других и как можно по-жёстче. И чтобы видеть это со стороны и подсказывать: "Ты яму в печень. А ты дурень в селезёнку. Да яшо по разу, да по-сильней, да по-больней. Ы-ы-ы, доходяги! Да убейте же его наконец." Не понятный какой-то дед. Сидеть бы ему на печи, да жопу греть, а он нет, так и лезет нарваться. Ещё шуршит плащом, поднимает пыль, которая снова садится на меня.
   "Ух, трухлявый!"
   Дед достал папиросу и прежде чем её прикурить, долго мял корявыми пальцами, не отрывая от меня взгляда. Словно настраивается на что-то. Я даже сравнил это с похрустыванием снега в небольшой морозец, а появившийся дым, когда он закурил, напоминал струю из печной трубы дома. Вокруг полно снега, тоннели почищенных тропок и звёздное небо над головой. Поздний вечер над селом, луна. Я бросаю снежок; плюхнувшись в невидимую стену из непонятной материи, я обнаруживаю растекающиеся волны по всему прямоугольнику и этот долбаный дед плывёт, то удаляясь, то приближаясь, то снова удаляется, то снова приближается... Когда он приближается, увеличивается и похож на МОНСТ... Нет, нет - много чести для такой трухи; дутый войлочный мешок прохудившийся от времени. Не больше! А когда удаляется, он дует в губы сделанные в трубочку и исходящий морозный пар, тут же замерзает, превращаясь в ледяной проход в неведомое таинство. Только вонищи, не преодолеть - ни перетерпеть.
  По своей натуре, он чем-то смахивал на Колю, или я его к нему приравнивал, потому-что тоже как и тот, хотел почему-то меня задеть и поглумиться. Только так, по-своему, по-стариковски. Это прослеживалось по тем плывущим кругам - они как ни кстати имели общие черты; серо-чёрное полотно с зашлифованными краями походило на водную гладь. Смотрясь в это как в зеркало, ты видишь только то, что хочешь понять держа в голове образ этих двух людей и вспоминая их поступки.
   "Почему бы просто не взять зеркало и не по-фантазировать, глядя на себя?"
   "Философия..."
   "... философ..."
    -Ничего, ничего,- не унимался дед,- ночь передержим, а завтра. Завтра Тонька приедет, даст тебе прикурить. Будет тебе...
   -Почему завтра,- как между прочим сказал Лёха обернувшись и чуть не выронил с рук гармонику,- шеф уже ей позвонил. Наверно.
   Он оттянул накладной нос, державшийся на тонкой резинке вокруг головы, щёлкнул языком и выпустил нос из пальцев. Он сел ровно в то место, откуда был и взят. Последний аккорд гармоники, звонко брякнул растянувшись почти до пола и он ртом изобразил стонущий звук.
   Та Тонька, наверно и была хозяйкой, о которой толковали между собой клоун и плавующий дед. Я всё-таки решил деда не принимать всерьёз и сосредоточиться на других, более серьёзных членах этой группы. Колю тоже можно было вычеркнуть - ему слишком мало нужно, чтобы обезвредить; сделать просто больно и всё! У него сейчас есть обида и злость, это слабость. Сама основа, то есть, видимый мной реальный барьер - те два шкафа, они даже похожи чем-то друг на друга и тот, что ушёл в сторожку. Правда его я пока никак не увижу.
   "Лишь бы это не было ВНЕЗАПНО. Так надоело запрыгивать на высоту. Ведь выше головы я не смогу же прыгать всю жизнь."
   С теми двумя, мне даже один на один не справиться - даже рисковать не стал бы. Клоун уже давно имеет статус непобедимого шутника, а тут ещё двое!
   "Не-е-ет! Намажусь маслом и попробую угрём проскользнуть. Зато потом не буду жалеть, что не использовал последний шанс."
   А тут вдруг Коля не выдержал и заругался благим матом, и толкнул того, что часто шутил над ним. Здоровый клоун сделал два шага назад и выронил гармонику; та снова жалобно звякнула и выпущенный воздух сыграл последний аккорд словно сказал: "Прощай!" Клоуна кажется звали Андрей; маска стягивается в самом центре, вокруг носа и нанесённый грим приобретает вид завязанного узла прямо на нём. Он тоже в ответ толкает Колю, но не сильно. Но всё же тот свалился с лавки; я слышу звук упавшего тела и ударившись спиной у него вырывается что-то похожее на вопль подстреленной птицы; "шмяк" и лавка падает на него.
  "Всё падает, падает, падает..."
   Дед как раз переключился на них и выпущенный на волю переработанный никотин, словно следуя за хозяином, развернулся и уцепившись за дуло ружья, последовал за ним. Спина его плаща была испачкана белым и я как бы под балдой, хотел подскочить и хлопнуть его по спине, и прокричать: "С первым апреля!"
   "Какое первое апреля!"
    "Чё за бред? Куда меня повело!?"
   " Не туда!"
    "Стакан ледяной росы, да не один. А лучше на голову."
    А вспыхнувший по-новой Коля уже хотел накинуться драться на Андрюху; как пластилин из белого и чёрного катают в один ком, так и этот, перекатился и через мокрое стекло набрасывается снова!- но был удержан другим, клоуном - Лёхой и усажен на прежнее место. Коля всё это время не говорил, а словно рычал и было похоже на психический припадок, чем на внятое объяснение своей злобы. Он запел песню всего из двух слов "ау-ау", а руками изображал перебирание клавиш. Андрюха тоже не оставался в долгу и поправив шарик на носу, взял с земли гармонику и покачивая головой в такт песни Коли, ловил его ритм. Но был кроток и вёл себя не так вызывающе, как Коля; он вытянулся чуть ли не в струну, выпер огромную грудь вперёд, поджал нижнюю губу и готов был пуститься в рукопашную; исходящий звук из его инструмента подбирал соответствующий тембр пению и вот, пошла импровизация...
   Петухи - одним словом.
   "Как недовольный художник своей новой картиной, я размазываю до половины нарисованный рисунок круговыми движениями; кисть руки уже напоминает месиво грязи, а выкурив сигарету до фильтра, я нахожу что-то такое в этой размазне, что толкает меня на очередной порыв вдохновения и вот, ловкими движениями рук и кистей, появляется не то шедевр, не то профессионально выполненная подделка.
   Но это не важно; в такие моменты одновременных неудач и неожиданных прорывов в творчестве, всегда можно найти в кармане среди катушек нитей и другой карманной грязи десятикопеечную монетку, которую положив в зазор меж одного и другого, ты уверенно развернёшься и пойдёшь домой зная, что так было из покон веков, и не тебе быть тем, на котором станет мерка отсчёта."
   "А так, всё относительно! В том числе и из такого пластилина может получиться свисток!"
   "Что, слишком сложно? Да ладно! Жизнь, это не поиск трудностей, а преодоление сложностей!"
   Для деда это было, ни много ни мало, равлечением и слушая их, забыл наверно про меня.
   Теперь я его вижу в длинном расклешонном одеянии до самых пят; разноцветные в пёстром полоски по всей длине, придавали объём его скрюченной фигуре, а огромные красные пуговицы, походили на кнопки, но не более. Маска клоуна, как бы я не хотел, никак не приклеивается; то нос отваливается, то улыбка скашивается на бок и получается косоротая зверинная ухмылка.
    Пока они выясняли отношения, я, как бы от нечего делать, стал гадать, как же они со мной поступят. Дождутся, как они говорят, хозяйку, и видимо она должна принять решение, как  со мной поступить? Вот вопрос так вопрос, без неё значит не тронут, но по головке не погладят, это точно. А исход моего вторжения рисуется мне один, но он расплывчат и версии находятся так близко, что как саранча - напрыгивают одна на одну.
    Если размышлять логически, без подключения фантазии и насколько позволяет предчувствие "отхватить по самые не могу", то предположительно меня погрузят в машину как скот и отвезут в отделение милиции, либо скорее всего ментов сюда вызовут и уже по горячему меня тут примут.
   "Да, менты сами приедут! Приедут сами!"
   Вспоминаю, как забирали Януша; полный дом гостей, играет гитара и старшие в четыре голоса поют душевно и тут... Всё началось с выбитых стёкл окон, а затем дверь в щепки, хотя она была не назапоре... Нас молодых откинули в сторону, а ему связали руки и ноги сзади, называется "ласточка". И увезли... Это было второй раз.
   "Без разницы! Пусть будет хуже, потому что после хуже, уже будет некуда..."
   Составят протокол, посижу там сутки-двое, трое, если конечно же повезёт,- я же ничего не украл, даже больше пострадал, чем провинился. Выпустят под подписку о невыезде или как там ещё это делают и больше меня здесь уже не скоро увидят.
   "Может никогда!"
   А если вдруг посадят. Это если уже не повезёт, они же могут найти причину, им не привыкать. Тогда плохо. Исход такого события меня крайне расстроил, хоть он и был как туманный образ - вроде понятен и знаешь, что это, но не прижитой в сознании, чужой, одним словом. Но я опечалился и малость поник, и без того горем убитый. Это сравнить можно с тем, как человек привыкает к чему-то, или кому-то. Чтобы это ни было, оно живёт с ним и то понятие, что без этого уже никак, сглаживает недостатки, которые по началу просто бесили и выводили из себя.
   "На то время нужно - годы..."
   С появлением в жизни чего-то нового, даже нужного и ожидаемого, всегда начинается с напряжения и нервных затрат. Всегда приходиться сложно с чем-то новым. Есть у нас, у людей, такая хрень, не подпускающая, или правильнее будет выразиться, оберегающая сознание, внутреннюю пустоту и в некотором роде тело, от желания приклеиться к нам чуждого и на первый взгляд не нужного. А оно липнет и липнет, и уже со второго взгляда пуще понимаешь, что оно не нужно, а... нечистый! Пускаешь его к себе и тут-то видно всё как на ладони. Как ломает оно тебя и гнёт, а ты упираешься, лёжа на спине толкаешься обеими ножками и думаешь, что впредь тому не бывать!
   Ан нет! Сам затягиваешь петлю и это воспроизводиться автоматом, а потом уже рождается внутри тебя. И ты словно на верёвочке, следуешь куда оно потянет.
   Я всё к тому, что логическое размышление полезно где-то до, то есть ещё на не начавшемся этапе, где ты только готов к этому приступить и вот, сопостовляешь варианты и сравниваешь их с реальным исходом события. В моём же случае, логическое мышление, это не что иное, как сознанием вырваться из плена. Сознанием!
   "Но не телом! Оно должно принять первый, самый больнючий и коварный удар по самолюбию!"
   "Ну как можно что-то мыслить, если к твоей заднице приставлена горелка с зажжёным фитилём и нагревает твоё самое уязвлённое место."
   Как бы там ни было, я продолжал предаваться логике и следующее, что я подумал, а если не будет никакой милиции. Если они просто хотят обойтись без неё, что тогда? Этот вариант был более близок к своей реализации и помешать им ни что не сможет. Только что же они сотворят со мною? Жестокое избиение, увечье и в лучшем случае калекой вернусь домой, полностью или частично недееспособный к труду. И кому я тогда буду такой нужен. С цыганом-то особенно церемониться не станут. С цыганом не станут!
   "С цыганом не станут!"
   "С кем только станут..."
   "Я пьян. Я в тумане. Я пьян."
   "Я пьян?"
   Опять вспоминались слова Любавы, как она говорила про тётку Анютку и его мужа. Я представил эту картину в воображении и вместо тёткиного мужа, увидел себя. Нелепо и глупо. Мне показалось, что из глаз выступили слёзы, изнутри окутала жуть; я их сжимаю, а сам словно хочу проснуться! В ушах играет похоронный марш, а сознанием постепенно стала овладевает паника.
   "Да я с тех пор как тут, всё время нахожусь в панике. Что выдумывать-то..."
   От центра, пошла новая линия - чёрная, да ещё в обратном направлении; каждое пересечение с двумя первыми, несёт убывание от меня... Сначала вспорхнула одна птица; её хвост, с серо-белым, махнул перед самым моим лицом и только невидимые взмахи посылаемые мне в лицо, остались в моём воспоминании. Потом другая - она не так резко, просто плавно оттолкнулась от края и сотворив дугу к низу, улетела ввысь.
   Далее по быстрой очереди, глухим выстрелом они вылетали отбирая мои силы. Я рос вниз, кисть руки уменьшалась и не сжималась больше в кулак, а глазные зрачки тянулись к носу и я рисковал заработать косоглазие...
   Не знаю почему, но я стал терять над собой контроль. С рук вываливались нужные в быту предметы, идя по ровному, спотыкался о непонятные кочки и ухабы. Пытаясь что-то сказать, начинал заикаться, кашлять и чихать...
   "... будь здоров!"
   "... апчхи! Апчхи! Апчхи! Фу-у-у, спасибо. От души..."
   Раздражительность, как основа потери спокойствия; будто бы у этого нет перехода от одного к другому. На самом деле есть! Он как мост через глубокую пропасть и на самом деле, его перейти нельзя не заметно... Почему только это проваливается где-то в сознании и вернуть его, воспризвести картинку кадр за кадром, чтобы просто проанализировать, приходиться прикладывать максимум усилий, если не больше.
   Короче, я готов был на любые крайние действия, лишь бы покинуть это место. У меня дёрнулось всё тело и так получилось, что оно стало не подвластно мне; я отделён невидимой оболочкой и ещё немного, и увижу себя как бы со стороны. Да, это те самые птицы, уносящие мою жизнь! Я снова зажмурию глаза и пытаюсь собраться; нащупывая руками почву под собой, я ищу за что можно ухватиться - и в одной руке горсть пыли, а в другой мокрый песок. Там и там они просачиваются сквозь пальцы и понимаю, что опоры нет. А тело-то дёргает на срыв и вот, готов был как бы уже вскочить и бежать не глядя куда, но... огромным усилием воли, я заманиваю птиц обратно. Не так быстро, но те возвращаются...
   ... готов был как бы уже вскочить и бежать не глядя куда, но появившееся нечто непонятно откуда, удержало мебя.
   С возвращением у меня сильно заболела челюсть, от давления скрипят зубы, а от скрипа, боль в висках.
   "Любое моё неосторожное движение к побегу, приведёт меня только к погибели, и ещё раньше, чем это было запланировано."
   "Слава Богу, я в себе!"
   Возле себя я опять слышу стонущего задиру, которому недавно досталось. Его подтащили те двое клоунов и усадили на лавочку прямо рядом со мной. Вытянув руку в сторону, я могу дотянуться до него. Он всё кряхтел и жаловался на боль и на жизнь. Чуть в стороне, но напротив него, двое огромных клоуна играли на гармониках, слушая, как сидящий поёт своё: "Ау-ау-ау." И тем это так нравиться, что они незамечают себя, только что подошедших к ним.
   "Что это такое?!"
   "Неужели снова перебрал?!"
    "Да. Похоже на это самое!"
   "Проснись. Ты трезв! Ты трезв!"
    "Я трезв!"
    "Какая-то чепуха получается. Кому рассказать, посчитают за больного."
   Похоже это уже было; старый кассетник отматали назад и понравившийся момент слушают ещё раз:
                "...Цыганка с картами - дорога дальняя,
                Дорога дальняя - казённый дом..."
   "Грёбаный нытик,- подумал я,- получил одну затрещину, а ноет целую вечность. Аж противно..."
   Чёрная линия постепенно тухнет, увядает и уже пересекаясь с теми двумя начальными, гаснет с каждоым с ними пересечением. Оно пускает прощальные... не искры, а еле заметные вспышки, как хлопушки. Тем же временем центр расширяется и превращается в куб. Образовываются сразу несколько положительных линий. Они набирают обороты, поднимают дух.
   Думая об этом, становится легче. Это может благодаря ещё и тому, что не мне одному сейчас плохо...
   ... сплочением равных по духу и у меня получается взять себя в руки, успокоиться и впредь больше не падать духом.
   Сидящий неподалёку от меня Коля, продолжал (или только начал) в полушёпот ругаться в сторону побившего его и вообще, ныл за неудавшуюся жизнь.
   "Где-то я это уже слышал..."
   "Испорченный Purple!"
    ... Лёха как-то жалостно держит его за плечо, иногда поддакивает его подскуливавшему голосу и пытается успокоить, говоря то, как возможно они после смены, сходят куда-нибудь выпить и что-то там ещё про упругие дойки и широкие станки, из чего можно было сделать вывод о низком духовном развитии... Хотя на самом-то деле это было чистой воды брехня. Гнилой базар, как и сами они.
    Я же не забывал всё ещё изображать из себя полуотключенное состояние, но уши держал востро. У меня не было такой возможности, чтобы амплитудно крутить головой и держать всё вокруг под обзором, запоминать каждый угол, камень, след; когда случалась перебранка я почему-то этим не воспользовался в полной мере и следил, что они сделают с собою. Будто бы они ссорясь, возьмут и перебьют друг друга, а я благополучно удалюсь во свояси.
   Я боялся одного, что меня могут просто связать и бросить куда-нибудь под замок, и тогда мои шансы на побег уменьшатся до нуля.
   Как странно ощущать то, что время, которое я здесь нахожусь, словно замерло на месте; вертящийся на бешенной скорости клубок из серого вещества, в котором одновременно происходит миллион миллиардов смысловых галлюционаций и обычных там операций и реакций, на поверхность выбрасывает только мизерное ничтожество никуда не годных мыслей, и то те, которые я не могу как надо уловить и воспользоваться. В итоге получался один негатив, который только множился в геометрическом прогрессе и как он не переваливался через верх горлышка, для меня оставалось загадкой. Да и сам клубок был на некотором отдалении от меня, но я точно знал, что он из моей черепной коробки.
   Вот и судьба меня испытывала очередным разом. Тот самый, вышел из сторожки и, если верить острому слуху, направился прямо ко мне. С каждым его шагом учащалось моё сердцебиение, и вот, он остановился...
   "Ну и что теперь? Пьян или трезв?"
   "А что будет лучше в этой обстановке?"
   "Ты кого сейчас спрашиваешь? И о чём?"
    "Силы небесные, что это?!"
    "А я говорил доигра-аешься!"
    "Кому говорил?"
    "Да кому ж ещё, тебе!"
    "Господи! Свихнулся! Правду говорю! Свихнулся! Сам с собой говорю и..."
   Я успел только почувствовать как сильная рука схватила меня за шкирку, одним движением приподняла, развернула и усадила лицом ко всем. Свиду-то он не был так силён; и как я с ним тогда совладал, сейчас ума не приложу!
   "А это реально он?"
   "Чур меня. Чур!"
   "Может, хватит уже. Не надоело ли - понимаешь, эти игрульки. Занимаешься порнографией. Только из вас, кто кого?"
   Спиной чувствую холод кирпичной стены; я знал, что на самом деле это не холод, а обычный страх. Думалось о подходе смерти с косой, нежели о стене из кирпича. А может она уже сейчас стоит за его спиной и... боится заглянуть через его плечо, чтобы посмотреть на очередного... Любопытно себе признаться, что смерть, тоже может чего-нибудь бояться - например человека. Пусть она и выше него, но и ей же, тоже кто-то руководит. Ну или как там у них это называется.
   Когда сильная рука меня отпустила, то я качнувшись и как бы ненарочно, ударился затылком об эту самую стену. Словно спицей насквозь... Схватившись за голову, я тихо её потёр и широко открыл глаза.
   "Да будет свет, пусть и в образе фонаря на столбе..."
   "Фильм закончился, экран потух и зажгли свет!"
   Передо мной предстал хорошо освещённый двор, покрытый в несколько слоёв пыли с кусками разбитого и раздавленного асфальта. А также стекла, камней и огромных лопухов. Недалеко от меня куча красного песка. Прямо под крыльцом растёт подорожник и пахнет мятой...
   ... и внимательно смотрящие на меня члены банды, исполняющие роль охраны фермы.Четверо в камуфляже, здоровые, высокие и с ними ещё какой-то дед беззубый, но с ружьём. Этот тот, который хотел меня зацепить. Я видел их всех раньше, но только сейчас, в общем обзоре, все они предстали совсем по-другому; я реально не знал как себя вести при них, а зрительное давление, оказываемое в пять пар глаз, сжигало меня в считанные секунды.
   Самым интересным и наверно забавным, был дед. Все были неподвижны, только он крутился словно замедленный волчок, дымил папиросой и её ядрёный запах отравлял всё вокруг меня; я понял, что это было его главным оружием и он умело им пользовался даже против своих. А ещё его прищур - это прицеливание с обеих глаз, а я мишень; я прекрасно знал, что более от него не будет, но как мне не нравится этот прищур! В общем он не изменился.
   Те двое из ларца, почти одинаковых с лица; здоровые, лысые и одинаково одеты. Обтянутые кожей мышцы, словно играли при малейшем движении, да и сами движения напоминали действия пружины, или пружин. Навьюченные ряды стальных колец, отражали множество жёлтых фонарей и искрились при сжимании. Высокие берцы и ярко-зелёные шнурки по особому зашнурованы. Но у одного из них, шнурки пыльные. Я помню так делал Януш, только на кедах. Шнуровка получалась своеобразной, что по сути и логике практичных вещей, такое было не возможно. Но не верить глазам, считаю пустой тратой остановившегося времени.
   В чём-то они похожи. И мне это больше не нравилось, чем хотелось понять взаимосвязь между ними и Янушом. Не то, что они смотрели на меня враждебно что ли. Просто их увереность в том, что я уже не жилец, или, так пал в их глазах общесоциального статуса и снизошёл до существа пободно животному - раздавливала меня в лепёшку и закидывала в пропасть. Я чувствовал...
   "...месть!!!"
   Смотрел на меня и тот, кого совсем недавно побили. Коля. В глазах его я видел злость, но глупая, и улыбался он, и злорадствовал кривя рот и сопя, предвкушая скорую потеху. Многое я в них прочитал, но в конце вопросов, возникали одни и те же восклицательные знаки.
   "Это всё, на что ты способен!!!"
   "Ты будешь наказан сильней других..."
   Я ему скажу это, только в другой ситуации.
   Того, который меня развернул, звали Олег. Таких как он всегда зовут Олегами. От него пахло хорошей туалетной водой и ментоловыми сигаретами. Ни то, ни другое, не было ни престижным, ни дорогим. Просто напыщенность. По его движениям и солдатской выправке было видно, что он лидер, уважающий себя и всё то, что он делает. Даже когда он идёт, другие перед ним будто раступаются и путь его освещён звездой. Да, это тот самый человек, который в прошлый раз мне чуть руку не оторвал и которого я после отделал его же оружием. Ха! Мне смешно! Смешно и больно!
   Интересно, угадал ли он меня? И если да, то мне не сдобровать. Наверно!
   Поглядев в его глаза, я не увидел никакой агрессии, наоборот, что-то мягкое в его взгляде, чуть ли не дружелюбное. Словно не драка между нами была, а совсем недавно, тёплая встреча. А так, как-будто он уже сделал дело. Лишь спокойствие - оно было с приторным предвкусием либо острого, либо кислого. Но и то, и другое оставит тошнотворный отпечаток после его принятия, а точнее...
   Он опустился передо мною на корточки. Еле слышно хрустнуло одно из колен; через брюки выпирают мышцы ног, гляди и треснет прочная ткань, вдоль по полосе. Его коротко постриженная борода была прорежена в некоторых местах сединой, а в бровях имелись полосы, видимо шрамы от некогда полученных ударов. Согнутый пополам ботинок поскрипывал новизной, блестел от фонаря бледным пятном и вонял обувным кремом.
     -Ну, и откуда ты взялся, голубь сизокрылый,- начал он как бы вяло. Звучало так, словно его вопрос вскоре должен был перерасти в продолжительную беседу со мной.
   "Аж забавно как-то."
   В его голосе также не было ни злобы, ни ненависти,- единственное, что я заметил то, что говоривший человек был очень доволен собой, но невысокомерен. И это довольство от того, что поймал он вора, то есть меня; я чувствовал это внутренней стенкой груди на которой висела кошка, уцепившись когтями. По-другому не получалось. Предстоящая беседа наша с ним была просто чистой формальностью и пока ничего личного, и ничего не значащая. Только хорошо пахнущая туалетная вода и ментоловые сигареты. Тупой фарс.
    Не знаю почему, но на тот момент я решил за словом в карман не лезть и говорить с гордостью и достоинством. А может с наглостью.
    -Оттуда,- я медленно повёл пальцем в небо, изображая при этом полное равнодушие ко всему вокруг.
    -Не понял,- проговорил он. Дёрнулась вверх левая бровь, обнажив ещё один шрам,- чё за хрень?
    Я усмехаюсь его последней фразе и поднимаю на него глаза. На меня смотрят все.
   -Ну ты же сам только что назвал меня голубем,- я говорил медленно, словно пережёвывая мясной деликатес, фирменное блюдо дорогого ресторана. Морщил лоб, как бы изображая головную боль и, цмыкнул несколько раз губами, наслаждаясь изысканным вкусом. -Летел вот мимо, да залетел к вам. На свою голову...- как бы не договарив я закончил, отвернулся в сторону, ну типа мне всё пофиг и сплюнул сгусток слюны.
   А сам осторожно осматриваю искоса новую для моего взора обстановку фермы.
   Я заметил, что ворота закрыты. Но просто, без замков и засовов, на медную проволоку закручены в пару оборотов. За воротами дорога, которая прямиком вела в деревню, освещенна тусклыми фонарями вдоль дороги на перекошенных жизнью столбах. Бежать туда нету смысла - всё как ладонь на ладони. Надо искать другие пути отхода и главное, момент. Без него никак.
    Тем временем разговор наш продолжался.
    -А ты я вижу юморист,- он грубо усмехнулся, показывая, что хозяин положения, но останавливаться не собирался,- откуда есть, спрашиваю,- звучало уже как-то угрожающе, если не грозно.
    -Ну скажу тебе, откуда я,- ещё наглей я ему отвечаю,- и ты меня что, домой проводишь, что ли?- На последних двух словах я сделал акцент, как-будто хочу рассмеяться.
   Стоявший позади него один из охранников-близнецов, по-моему Андрюха, засмеялся дрыгая массивными плечами, но тяжёлый взгляд, развернувшегося к нему старшего, заставил быстро того заткнуться, проглотив смешинку даже не прожевав её. Он опустил глаза как провинившийся школьник и даже поменялся цветом лица. Я заметил эту перемену и понял, что в их обществе как минимум двое психов.
   С другой стороны к старшему подошёл тот, кого он недавно ударил. Коля. Псих номер один. Теперь он был до неузноваемости спокойный, что не могло ненасторожить. Осунувшись, бедолага как затравленный щенок стоял у ног своего хозяина и ждал очереди слова. Глядя на меня он состроил идиотскую ухмылку высунув язык и хотел было что-то сказать, но старший его опередил.
    -Послушай, как там тебя, голубь, не в твоих интересах сейчас цирк устраивать. Своего хватает,- он кивнул в сторону стоявших у него за спиной.- У нас хозяйка, дурная баба, она же тебя просто уроет,- он подставил тыльную сторону ладони сбоку рта и как бы шопотом добавил,- живьём закопает. -Сделав небольшую паузу для вдоха, он наклонился ко мне и продолжал умеренным тоном, явно не желая, чтобы его слышали остальные,- где-то месяца три назад, ты навещал нашу ферму?
   "Ну и что это?"
   "Он тянет к тебе руку..."
   "...чтобы затянуть сильнее петлю!"
   Как он смотрел на меня! Как это непередаваемо волнительно, когда от тебя что-то ждут, пусть и просто слово, ничего не значещее лично для тебя и для твоего спасения. Ощущаешь как бы власть от того, что единственное твоё слово, как-то повернёт ход дела совсем не в то русло, в которое планировалось по началу.
   Ну, и что ему ответить. Видно сблизи, что парень он нормальный, может даже больше, но что он хочет, задавая этот вопрос? Наверно, он меня просто не угадал или сомневается в догадках, вот и пытается таким способом вычислить того визитёра, который его мочканул.
   А может узнал, но ему нужно, чтобы я сам, лично подтвердил это. То есть, собственноручно положил голову на плаху. Даже не хитрец. Я бы назвал бы его большим, что приходит на ум с первого, а то и со второго раза.
   Зрачки незаметно увеличивались. И даже из-под густых бровей, я видел глазные яблоки, которые словно вращаются вокруг своей оси, постепенно набирая обороты, чтобы в один прекрасный миг резко остановиться, и крикнуть:
   -Та-да-а-ам! Я угадал!
   "Что угадал? Кого угадал? Зачем?"
   Это уже проходили. Примерно в начальных классах.
   "Ха-ха-ха,- смеялся я про себя,- ха-ха-ха,- повторилось само и по-моему я даже так пошевелил губами,- жаждешь мести за тот случай. Бедолага. Бедолажка!"
   -Ты думаешь если я буду всё говорить, то моя участь как-то облегчится?- наконец вопросом на вопрос ответил ему я.
   -Я могу перед Антониной Сергеевной, замолвить за тебя словечко. И, может для тебя, всё обойдётся малой кровью,- говорил он, с трудом влезая не в свой образ, а натягивая совершенно чужой и не по размеру костюм.
   "Малой кровью",- повторил я про себя.
   А он так ничего, мне нравится...
   Я слегка закинул голову назад и усмехнулся; никогда человек не будет думать о выслуге перед другим человеком, какими бы между ними не были отношения. Я уже прекрасно понимал, что ему надо. "Вот хитрец!"
    -Но ты же сам только что сказал, что ваша хозяйка дурная баба,- говорил я,- будет ли она меня, после моих признаний слушать. Ещё не известно, что для неё значит твоё слово! -Я почему-то подмигнул, но оно было к месту.
   Так, в своём голосе я заметил воскрешение и чуточку восторга от... Разговор следует по моему направлению. Но на несколько секунд воцарилось неловкое молчание; неловким оно было для него - для меня же это было погибнут с гордо поднятой головой. Ему пока нечего сказать; казалось бы тонкий намёк на откровенность, погасит его сомнение, и те сто процентов, ради которых он станет воплощением чьей-то мечты, наполнит сосуд до краёв и он станет на всеобщее торжественное обозрение. Но пока от такого, только накапливается напряжение и натянутость; натянутость, как перетягивание каната - кто сильней? Кто хитрее... Но на хитреца и ловец не промах.
   Ситуацию разрешил подошедший дед. Если быть точным, то он подошёл значительно раньше, просто... Он тянул за собой облако папиросного дыма, который не только не испарялся, но и следовал за хозяином в образе какого-то экзотического животного, будто привязанный за нитку.
   -Слышь-ка, Олежка, а я ведь его знаю!
   Дед однозначно не хотел сдаваться...
   "А на сапогах-то ещё та пыль! На босу-то ногу, в них мозоли не натирало. Лейтинант говорил: "Смотрите, чтоб грибок не подхватили." А ему-то немного больше, чем ему. На сколько? Да на два, может три годка. Не-е, не больше. Зелень ещё на руках и молоко на губах. Весь трясётся, когда ба-бахнет где-нибудь, или чья-нибудь очередь просвестит.
   А по-началу как было, голову задирёт, как скомандует: "Станвис-с-сь! Равняс-с-сь! Смир-р-о-о! Ррравнение на л-л-лво!" И стоишь как дурак, смотришь на него. И так почти два месяца, пока обучали. Уставь учили... Зажарило когда на этапе. Когда немцы бомбили, наш вагон так горел, что за горизонтом видать было. А он, как сукин щенок забился в угол и готов был заживо сгореть...
   Вот те и ""Ррравнясь! Смиррро!"
   Вцепился в балку... Еле оторвали падлеца... Руки обжёг, мундир там местами, сам глазища вылупил, вот такие (показывает кругляшки из большого и указательного пальцев) и ничего не видит... Как обосрался всё-равно... Потом ничего, отошёл. За руку здоровался, махоркой угощал. Всегда!
   Мне тогда осьмнадцатый годок шёл.
   Ха-ха-ха! Помню как деревню Орловку освобождали. Я огородами пробирался. Со мной ефрейтор Лещук. Тупой, как сибирский валенок. Думал, что тупее не может быть. Ан нет, обшибался! Говорю ему: "Не вынай башку! Снесут!" и пробираюсь дальше. А он мне: "Что снесут?" Ну не чёрт, а? Говорю: "Убери чердак, дубина!" А сам всё вперёд, всё вперёд. А он, то ли дурак, то ли ещё чем по-хуже обозвать. "-Ляг,- говорю яму,- ляг!" и как долбанул прикладом по неприличному месту... Как подкошенный свалился и давай визжать как баба. Ну я яму рот заткнул сразу же.
   А там картошка цветёт, белые цветки и пыльца. Да ещё жук этот, полосатый... Спрятались за кучей навоза. Крыльцо только видно. И вот...
  ... Глядь, из хаты выходит фриц, в одних портках сука. Закуривает! Сам белый, как смерть. Лещук затрёсся, как судорожный. Говорю: "Замри, а то застрелю!" А его ещё пуще колотит. Думаю: "Етить материть!"
   "Ну что, подкрасться и крикнуть: " Хенд хох!"
   "Либо сразу, пальнуть..."
   Что и сделал. Поднялся на колено и... Пах! Пах! Пах!
   Сигаретки, их-ния, правда, сладкие какие-то. Куришь, будто бы сахарную соломку. Фриц лежал с дыркой во лбу, свесив руку и голову с крыльца. А сигаретку-то в губах держал... Она дымилась тонкой струйкой... В кармане лежали в красивом таком портсигаре. Я так и прикурил. С дырочки кровь течёт.
   Выходит хозяйка, прям нагишом... Рубашка ночная сверху... Просветущая. Хотела потянуться, да так и остановилась, когда увидела меня. Говорю ей: "Что ж ты бл..ь такая, с фрицем изменяешь!" И тоже ей, в лоб. Не вынимая сигаретки...
   Упала, рубашка задралась, в красный цвет окрасилась. Хорошая баба была, жалко, что скурвилась. Плюнул я её в сторону. Срамотища. "Пошли,"- говорю Лещуку..."               
    ... дед хотел, чтобы его слушали, обращали внимание, почитали. Таков был его возраст и он в него верил, как дитя. Поэтому, любой повод, считал как необходимость что-нибудь сказать. Уважение через слово. Ведь до этого его не слушал никто и, что греха таить, никто не воспринимал всерьёз. От того его активность на общение шкалила больше того дракона, которого он повсюду таскал за собою.
   Но на этот раз дед в центре внимания. Очередной затяг и выброс в атмосферу пепла на несколько... сантиметров; ленты серого переплетённого шлейфа, чуть ли не в точности повторяли движения выпустившего их хозяина и долго его ещё сопровождали, а он продолжал говорить:
   - Из Знаменки-то, цыган эн-тот!
    -А ты-то откуда знаешь его?- спросил Олег повернувшись.
    -Так видел его там. Я в то время к эн-той, Любке, доярчихе их-ней, раньше заезжал, ну это... я, по ****ским утехам (говорил полушёпотом), ну и...
    -Ладно Прохорыч,- оборвал его Олег,- всё понятно. Не продолжай!
   Он снова повернулся ко мне.
    -У нас за последние полгода, увели семь голов скота,- он остановился в ожидании моей реакции. Олимпийское спокойствие. Он продолжает.- Скажи, ты к этому причастен?
   Его, почти дружеский тон, несколько настороживал меня, отчего немного омрачалось общение. Я понял, что потерял над ним контроль, раз он так, включил дурочку. Верёвочка вырвалась из скользких рук и ветер уносит мою ценность...
   Я-то прекрасно понимаю, что признавшись в прошлых грехах, резко усугубил бы своё и так, не простое положение. Именно с этого двора я увёл трёх бычков, остальные извините, не мои. Знакомы мне некоторые, кто промышляет тем же, чем и я, но их грешки на себя брать не хочу. Адьюсъ!
    -А в чём тебе ещё признаться,- выпалил я, посмотрев ему прямо в глаза. Я догонял недавно приобрётший статус, небрежно выпущенный мною из рук, и вот, пытаюсь ухватиться за кончик.
   -Что ты с ним телешься, брат,- вступил в разговор Коля, до этого всё это время стоявший за спиной Олега и рвался выговориться.- Давай нашкандыляем ему по самые яйца и пусть хозяйка забирает его чуть тёплого.
   Коля говорил с таким жадным выдохом и считал, что запрыгнул на пролетающий мимо скорый поезд; снесённый встречным ветром головной убор и мелькающие просторы удаляющегося края - он садится на мнимое кресло, а там - трава. Он промахнулся. И это через окна проезжающего мимо скорого поезда, видна стоящая на месте красота дивных равнин и перелесков.
   Олег не торопясь повернулся к брату, всё так же не вставая с корточек и показал из-под козырька кепки глаза. Движение напоминало имитацию поворота робота. Но то танец. А тут...
    -Если мне будет интересно твоё мнение, я тебя обязательно спрошу. А сейчас ,будь так любезен - заткнись,- последнее слово Олег крикнул, отчего вздрогнул даже я.
   Тут он выдал своё напряжение; как большой стеклянный сосуд, наполненный с верхом малиново-красной жидкостью, вдруг трескается на несколько небольших участков. Радующая глаз и переливающаяся на бликах солнца содержимое, словно в замедленном темпе разливается на жёлтый песок и на какое-то, совсем на не продолжительное время, застывает на поверхности в своём первоначальном виде. Как одеяло неббрежно скинутое с кровати. Но так устроен мир и прекрасному в нём отведено самую ничтожную малость... От жидкости остаётся блёклый цвет на песке и только...
  Коля покачивает головой, злобно улыбается выдвинув нижнюю челюсть немного вперёд. А потом приподнял правую руку кверху, треся длинными и худыми пальцами, с возгласом отверженного, но непобеждённого проговорил:
    -Я всё понял!
   За этим "я всё понял" следовал пёс, с прижатым под задницу хвостом, мокрым, но не от дождя и с рассечёной мордой. Пёс порыкивал в то место откуда шёл, скалил зубы, если встречался глазами с обидчиком, а когда морда пряталась за вислоухими ушами, слышен был скулёжь, такой протяжный иприглушённый.
   За этот короткий промежуток времени, пока Олег говорил с Колей, я воспользовавшись моментом, успел ещё кое-как осмотреться по левую сторону от себя. Вдоль первого корпуса располагалось ограждение, такое же, как и то, через которое я сюда перелез,- ветхое и только ещё больше поросшее молодым клёном. В некоторых местах просто не было видно, где клён, а где забор. И если мне попытаться бежать в ту сторону, то сделав небольшой крюк, мог бы выбежать к той же реке, вдоль которой я собственно и пришёл сюда.
   Ну навскидку вроде неплохой вариант для побега, если не считать того, что я просто мог запутаться в этих кленах и тогда... "Тогда", мог быть в любых случаях; не в том дело, что я имею нечто подобии атласной карты. Чертёж был как бы под боком; я его вижу когда смотрю на Олега, на деда и фонарь. И делая вывод, что в правой стороне для меня было всё как на ладони, а с лицевой - вид всех корпусов, о которые проложена асфальтированная дорога в трещинах которой уже растёт полынь и репейник,- там у меня меньше всего шансов на утёк. Значит, забор с клёнами лучший вариант. Да, можно ещё рассмотреть и главные ворота, здесь хоть ограждение старое, ржавое и по периметру колючая проволока - постройки времён Союза. Перемахнуть для меня не составит особого труда и если сразу влево, то за ним располагался пустырь, с голову поросший амброзией. Если успею добежать до него, есть шанс укрыться там, а потом как повезёт.
   К тому же забор с клёнами слабо освещён, если не сказать, что он в полном мраке, чем остальные объекты,- ещё один плюс и немаловажный. Ещё можно бежать туда, откуда меня и приволокли; это так, для количества вариантов и не больше. Самый близкий путь домой и если допустить, что я не плохой спринтер и смогу легко оторваться, используя всё тот же фактор неожиданности, то маленькие свинцовые шарики моих неприятелей, припрятанные вероятно в ружьишке беззубого деда, в один миг меня настигнут.
    Сопоставив все имеющиеся варианты, я снова вернулся к забору с клёнами, как наиболее реальному и несложно выполнимому для меня решению. И решил больше не мучать себя и ждать только момента для рывка.
   Да, я так любил, чтобы всё заранее было спланировано, расставлено по полочкам и обязательно не один продуманный вариант. И ужасно бесило, просто неимоверно выводило из себя, когда наступала "ВНЕЗАПНОСТЬ". От существующего ничего не оставалось; крошки сыпались под рубаху, под брюки, попадали в обувь и при ходьбе натирало мозоли. Я был похож на хнычащего ребёнка обиженного старшими и отобравшими у меня мелочь. Обязательно найдётся тот, кто скажет: "Хватит ныть, как баба! Дерись за своё!"
   Легко сказать "дерись..."
   Ко мне снова повернулся Олег и сказал:
   -То есть ты не исключаешь того, что в прошлые разы в гостях у нас был именно ты.
    Я снова усмехаюсь и прокручиваю в голове его слова. Ему надо опером работать, а не бычков сторожить - так и хочет меня разговорить, сводя к одному месту, с разных сторон.
    -Я же тебе ни о чём не говорил,- отвечаю ему.
    -Но так хотел бы,- не отставал он и было понятно, что это только бросок отчаяния на последнюю надежду узнать истину и ухватить её за хвост.
    Я не стал ему ничего отвечать. Явность его вопросов и их скучная сущность, сводилась к одному; он хотел вынудить у меня информацию, что-то там выведать, чтобы, наверно, выслужиться перед хозяйкой, о чём намекал недавно ему его побитый товарищ. Надеялся на то, что я оговорю себя или сдам кого-нибудь.
   Вот же наивный! Но что-то здесь крылось совсем другое; нисколько ему нужно было знать о моих налётах, сколько количество собранной обо мне информации, должно было стать разменной монетой на что-либо. Я об этом догадывался, иначе почему я ещё зверски не избит!
    Недождавшись от меня ответа, он резко растегнул молнию на моей спортивной куртке, распахнул её и оттянул футболку до плеча. Я даже не сразу понял, чего он хочет, но... Алый шрам отзывается эхом несколькомесячной давности; он несколько раз водит глазами то на меня, то на него, а я скосоротил рот, словно тот случай произошёл вчера. Олег усмехается, ведь стопроцентный предел им достигнут; он разлаживает скатерть ручной работы белоснежного цвета прямо на зелёную траву и прежде чем пригласить её, он готовит небольшую купель. Пробует рукой и представляет как она будет омываться, словно перед совокуплением с... Он с силой задвигает футболку на место и как-будто не специально, бьёт меня по челюсти; маленький щелчок и что-то становится на место. Ощущаю облегчение в области скулы и наклоняя немного голову на бок, приоткрываю рот. Боли нет.
  Олег достал из внутреннего кармана сигарету и закурил. Причём сделал всё так быстро, что мелкавшие руки и предмет розжига - зажигалка, балансировали переплетаясь меж собой, словно это было в руках фокусника, и вот ты ожидаешь подвоха; итог - обман зрения. Ловкость рук и капля мошенничества делает своё дело. Глубокий затяг, разгорается уголёк, а он прищуривает глаза испытывая удовольствие и смотрит, смотрит на меня; две секунды паузы, открывается рот и серый шар вываливается наружу. Остальное через нос. Я вдыхаю отработанный никотин и думаю о целой сигарете как о чём-то святом и многое время желаемом. Это только тяга. Нет - это лишь пустошь перед сдвинутым обстоятельствами очевидного. А пустошь - пустошь хочется заполнить только этим.
    -Три недели не курил! Три недели!- Удовольствие, с которым он выдавливал из себя эти фразы, чувствовались за километр. -Три недели, веришь? Единственное от чего спокоен, что курю я не от безысходства, а от удовлетворения возросшего требования к себе. Ну и что воришку, то есть тебя - милый, мы всё же поймали.
   При этом чуть ли не при каждом слове он указывал на меня той рукой, в которой держал сигарету, обводя круги красной точкой, цвета алого заката солнца.
   Потом он поднялся и отошёл в сторону, как в другую комнату, и находился словно ни со мной, ни с теми. Отрешённость, повеянная от него была ни чем иным, как меркой высокого поднятия над вс... землёй! Сейчас попробуй, обратись к нему - из-под земли вырвится демон и порвёт тебя как Тузик грелку. Он только и делал, что частые затяги и жаркий пятачок "LM", постепенно, но жадно приближался к фильтру. И вот, сизое облако над его головой как некий символ, отождествлял величие чего-то того, о чём он сам пока незнал, но которое обязательно узнает и в скором будущем. Пепел сгоревшаго ствола, срывается вниз и... Олег делает шаг назад и возвращается.
    -Может, свяжем его. А?- предложил Лёха осторожным звуком голоса, но прямо смотреть не рискует - может уже пожалел, что обратился, но закончить, закончил.- А то гляди, сбежит ещё. Мало ли что у него там, в уме! А?
  Лёха искоса посмотрел на меня, как-будто это была шутка и он ждёт моей реакции, словно мне должно быть смешно и я сдерживаюсь, чтобы не засмеяться.
   Тут дед вдруг как всполошился, зашевелил пыльным плащом, будто до этого спал; дракон дёрнулся хвостом, задел его ноги и несколько раз чихнул.
    -Так я в сторожке верёвку видел, я щас,- и хотел было уже отправиться за ней, сотворив с первого шага пыль до колен.
    -Дед, да угомонись ты! Стой, где стоишь,- остановил его Олег и пытается потушить окурок мелкими плевками, но не попадает.- Куда он там денется, голубь,- и усмехается.
   Он это проговорил с такой напущенной самоуверенностью и высокомерием, что наконец-то справившись с бычком, ещё раз усмехнулся и добавил как-то, словно кину пришёл конец:
   -Он и так уже не жилец.
   Самоуверенность его зацепила меня по самое не могу; у меня даже зачесались пятки, а после испытывал лёгкое жжение по всем ступням. Я уже поджал ноги для того, чтобы вскочить и кинуться бежать, но шум подъезжающей машины остановил меня от этой затеи. На корпусах показались фары дальнего света и тени корявого забора. Автомобиль остановился около ворот, отворилась дверь и вышла она.
               
                Глава  10
   Ночь ступила за полночь. Новые сутки и очередной отсчёт даты, перелистнул её на одно деление вперёд. Прожитый ещё один день, канул в небытие и статус отпущенного им, теперь определяет каждый по своему.
  Олег с каждым новым затягом порции никотина испытывал удовольствие от самого процесса курения и от того, как он вёл себя с пленником. Он считал, что обращался с ним самым что ни на есть гуманным образом, не переходя рамки дозволенного и корректно пытаясь разговорить того, думая, что тот разболтает про уводы скота с их фермы, сдаст своих дружков, ну и всё такое. Только узнать ничего не удалось. Пустяк. Но и без этого успешно проведённая операция, спланированная им же, возвысила его в своих же глазах - так сказать, подняла в нём самооценку. Олег не скрывал наслаждения и начинал представлять совокупление... А сам затягивался всё больше и больше, не стесняясь открыто улыбаться.
   Прямо как самурай - коротко, без лишнего, результативно...
   "Всё-таки из меня получился бы неплохой мент",- думал он, а сам-то думает не об этом.
   Олег закрывает глаза от приближающегося наступления пика блаженства, им же и выдуманного. Оно ложит сзади ему на плечо руку и похлопывает. Похлопывает. Тяжесть совершенно не тянет; она приподнимает.
   Олег стоял спиной ко всем так, чтобы никто не видел его лица. Ведь когда он о себе вот так вот думает, то бывает, что не прилично улыбается; Олег знает об этом, но такие минуты так дороги для него, что отвлекаться на неприлично улыбающегося себя, можно упустить самое главное, ради чего он себя так ведёт. Да и неприлично, это так...
    Ну вот и хозяйка. Шум подъзжающей машины вернул его в реальность. Он не стал докуривать и бросил сигарету под ботинок; несколько искр блеснули перед тем как последний дымок взвился над покрытой пылью землёю и исчез. Олег ещё пытался вообразить образ чёрного воина в паре с нею, но... она была за стеной и вход только с той стороны.
    Двигаясь навстречу хозяйке, он резко по-солдатски одёрнул китель, стряхнул с воротничка пылинки, вытянулся в рост и поспешил открыть ворота. Он именно поспешил, чтобы избежать неприятного момента с откручиванием проволоки - и Олег успел. Из-за тёмных стёкл, он не видел её лица и даже силуэта. Джип подплывал, шумя новыми покрышками и щёлкая мелкими камешками в разные стороны.
   Остановившись, автомобиль скрипнул каким-то одним из узлов агрегата, подтверждая новизну и положение. Антонина Сергеевна, заглушив двигатель автомобиля, также выплыла из обтекаемой и затонированной стеклом двери и направилась к воротам, только с другой стороны.
   Подходя к ней всё ближе, Олег заметил на ней облегающий сарафанчик, больше похожий на ночную сорочку, если не более что-нибудь интимное, под которым, и это было заметно всем, не было НИЧЕГО. "Ничего!" Он поблёскивал, как переливающиеся на летнем солнце камешки, на берегу тёплого моря. Волнительный холодок пробежал у Олега по спине и пояснице, и исчез где-то... а всплыл в пятках, покалывая и щекоча. Сарафан плотно облегает грудь, гладкий живот, изгиб спины, ..., бёдра - всё, что есть, выставляя практически на всеобщий показ, и не смотреть невозможно. Олег это видит и глотает большой комок слюны, слегка застрявший в горле; он думает о голоде и теперь ощущает его ртом, животом, волосатыми руками.
   Примерно то же самое испытывали и остальные, только с животным уклоном. Но виду не показывали, кроме  Андрюхи. Тот неприлично задрал голову, рассматривая хозяйкин наряд и бессовестно разинув рот. А во рту пена, как блевотина. Тьфу, мразь!
   -Антонина Сергеевна...
   -Олег! Вы не представляете, что вы для меня сделали,- с ходу заговорила она, не скрывая взволнованности и чего-то ещё, предвесника потрясающего.- Как я ждала этого момента!
   Жестикуляция её рук, говорила о многом. Она дышала волнительно, неровно и вот, перед самым важным и ответственным, когда должно всё наконец закончиться, она остановилась; эта нерешительность так ей не к лицу. А может она просто хотела, а ближе всего желала - мягкости, нежности, ласкового слова и надёжной опоры о плечо. И когда сильный ветер, такой порывистый, укрыться за спиной - широкой и каменной...
  А Олег представляет её без сарафана и оказывается заваражён; до сих пор у него не получалось воображать так искуссно и глубоко, а главное точно. Он понял, что замер и не в силах сдвинуться, чтобы скрыть срам.
   "Ну что, ещё сомневается?"
   "Ага! Наверно ссыт! Ты погляди на него, аж побелел!"
   -Да,- ответил Олег спонтанно. Он открыл ворота настежь, впуская её,- нам это удалось и вот он здесь.
   Будто по книжке читает.
   Он указывает рукой то место и ждёт пока она пройдёт вперёд.
   Олег также заметил, что она без макияжа и что ей так больше идёт - её заспанные глаза придавали ей ещё больше шарма и привлекательности, а помятый волос будто она только что с кем-то боролась или... неважно.
   Хозяйка резко остановилась поодаль ото всех и полушёпотом обратилась к нему:
    -Послушайте Олег,- неловко потирая руки, начала она,- я думаю ты понял, что огласка нам не нужна. И ментов тоже к чёрту!
   Она так неожиданно перешла на ты, чем ещё больше смутила его. И сама страдала смущению вопреки.
   -Мы с этим воришкой, сами разберёмся, по-тихому, по свойски,- она кокетливо взяла его за руку и стала также потирать её, как и прежде свою.
   Её кокетсво было неумышленным, но осторожным; держать себя в руках вопреки экстримальным ситуациям у ней наверно было в крови. Олег до конца не мог понять фразу "сами разберёмся" и "по-тихому", поэтому отвечал, до конца не понимая о чём его спросили.
    -Да, всё как вы скажете,- в голосе не было ни капли уверенности, что несомненно заметила и хозяйка. То было ей на руку.
    А Олег, разговаривая с ней, украдкой всматривался в её лицо и думал, как она красива вот так, без косметики, без накладного макияжа, так по-простому. Распущенный волос нежно колыхал ветерок, путая его между собой, как ковыль в летнюю пору на лугу. Лицо обдаёт жаром и вот-вот начнёт гореть. На голом плече, Олег заметил маленький шрам и теперь в его представлении, она стоит в руках с луком и стрелами. Вместо сарафанчика, перекинутая через одно плечо тигровая шкура. Такое же и на ногах.
   "Неужто я и впрямь втюрился в неё",- думает Олег и на несколько секунд забывает для чего она здесь.
   Сам насколько можно украдкой осматривает её с ног до головы и обратно, и лишь на короткое мгновение остановился взглядом на её бёдрах и груди, да так, что у него немного закружилась голова. Сейчас он упадёт и потеряет сознание, а когда очнётся, всё самое страшное, окажется уже позади.
   Чешет бороду, но незнает куда деть руки и подумав о том, как бы сорвать с неё этот тоненький сарафанчик, у него по коже побежали приятные мурашки, отчего он весь передёрнулся.
    -Тебе что, плохо?- спросила она, продолжая держать его руку.
   -Да что-то, повеяло... прохладой.
   Его губами и языком кто-то управлял, потому-что после онемения, они стали чесаться, будто к ним были приклеены ворсистые верёвочки и вот, их небрежно сорвали и выбросили. И звучало оно так, словно это неполноценный ответ, а оправдывание провинившегося школьника. Но так, или иначе, ответ получился таким, что ни он, ни она, его не услышали. Олег освободил нежно руку и спрятал её в карман, как что-то ценное и сердцу дорогое.
    Она было уже пошла вперёд, но сделав три шага, остановилась и снова повернулась к нему. При повороте, дрогнули её груди, что также не ускользнуло от его глаз, второстепенно затронув волнение. Ему показалось, что Антонина Сергевна это сделала специально-нарочно и может он даже смог угадать ход её мыслей - то, что женщина может испытывать при виде мужчины, смотрящего на неё такими вот глазами (да ещё то, как она одета). Но "самурай был невозмутим" и никому неизвестно, что Антонина Сергеевна ещё никак не решается решиться - на признание, на смирение, наконец на слабость.
   Томящее замирание - тишина.
   Она может вовсе о другом думает и этот Олег для неё ни как претендент или даже рассматриваемый вариант, а исключительно сила для ведения бизнеса... Может быть ещё как неприкасаемый запас,- только для чего, она и сама себе не могла точно ответить. Но это было нужным...
   Обоюдный вдох как знак, и встреча глазами требующая продолжения. И она первой стала говорить:
    -Вот, что ещё...
   "Вот, что ещё..." зависает в воздухе шаром наполненный водой... Ждёшь когда лопнет, но он замерзает и обязательно найдётся тот, кто его разобьёт в дребезги. "Вот, что ещё..." забытая в кармане вещь, как никогда оказывается кстати, но...
   Но неожиданный звук, а точнее сказать, лязг, словно удар железного предмета о мягкую, плоскую и влажную материю, прерывает её речь. Они одновременно смотрят в сторону шума и Олега уже не волновало, что у ней, при повороте дрогнуло.
   А увидели они такую, писанную маслом, картину...
   Сначала было пусто, серо и ничего не видно. Было слышно что-то, но что это - неразобрать... Затем мазня четырёхлетнего малыша, с непонятным объяснением всё того же малыша.
   Пыль. Да, да - пыль... Да не в глазах, а на... На чём мазюкает четырёхлетний малыш... Так вот - брат Олега - Коля, лежал на спине, задрав кверху руки и ноги. Он словно застыл в таком положении и только поднятый клуб пыли вокруг и около него, свидетельствовал о недавнем его падении и ещё чего-то.
   ... Малыш подрастает, а с ним и чувство к прекрасному, к тонкому, к ассоциациям...
   Было такое ощущение, что сбил Колю с ног бешенный порыв ветра, нёсшийся узкой, но плотной полосой и хвостом зацепил несчастного бедолагу. Стоявшие рядом... клоуны, также будто оцепенели и потерянным взором восторга, смотрели на своего сбитого товарища, забыв обратить внимание. на того. кто... В общем, картина "неожидали" или ближе подходящее название для меня "ВНЕЗАПНО пришёл пи...Ц."
   А дальше, если долго мучиться, что-нибудь получится... Так как-то.
   Почти чуть дальше от первого плана (валяющегося Коли и тупо болтающихся двух шкафов), малыш рисует задний план. Сквозь ту же завесу из пыли, размытой акварелью был виден и сам ветер; убегающий со всех ног прочь, как ученик от директора школы, который видел как тот из рогатки разбил окно. А что бежать - чай не убьёт же!
   Не все сразу поняли, что случилось; подросший малыш специально заложил в картину определённый смысл и падающий от фонаря свет, бросал тень на большой ком пыли и на удаляющуюся сквозь него фигуру. Сверкающие пятки глухо шлёпали, а отзвук эха, где-то над головами, обозначался и пропадал бесследно.
   Всё остальное размыто. Одно забыл юный художник, это поставить автограф где-нибудь в уголке, чтобы спустя какое-то время, этот рисунок смог обеспечить немного дальних его родственников, уже известному всему миру сюрреалиста.
   ... И только Олегу, пусть и не сразу, одному из первых удалось сообразить, что же всё-таки происходит. Недавно пойманный им пленник, на первый взгляд казавшийся обезвреженным, нёсся на всех парах прочь от своих пленителей. Олег видит его удаляющуся спине, а на ней (на спине)... При каждом скачке задирается её короткий сарафан и виден зад; две округлые половинки, поочереди дрожат в такт его шагу.
   "Тварь. Убью, убью, убью..."
   Да в придачу ко всему этому, он срубил с ног Колю, да так, что у того ноги запрокинулись за шиворот. Как воздушный поцелуй, на прощание.
   Но это так, мелочь.
   "Дерзкий ход,- думает Олег,- похожий на вызов."
   Тот пьедестал, на котором располагалось так кропотливо созданная им идилия из человека в чёрном и дамы в сарафане, дал трещину и теперь оставались какие-то доли секунд и он посыпиться на миллиарды и миллиарды мелких кусочков. Он ждёт этого с замиранием сердца и прижав ладонь к груди, надеется на то, что при обрушении это удержит его от разрыва.
   "Безумие. И так нелепо!"
   Не медля ни секунды, Олег срывается с места; он не за ним погнался - раненной рукой Олег хочет поймать её и одёрнуть сарафан...
   ... и на ходу командует остальным (Лёхе и Дрону), чтобы тоже бросались в погоню вместе с ним. Он перепрыгивает через брата, который уже безуспешно пытается встать, но валится мордой в пух земли, делая при этом вдох. Его перепрыгивают остальные (Лёха и Дрон). Последний бьёт носком ботинка по затылку Колю и тот вновь валится, растягиваясь во весь рост.
   "... Забег скакунов начался внезапным хлопком, или щёлчком - уже никто не вспомнит... Вперёд вырвался фаворит и он же пока лидирует. Второе-третье место поочереди делят самые явные оппоненты фаворита, но приблизиться к лидеру им не удаётся. Всё сводится к тому, что они смирились со своими спорными положениями, но никак ни с первым.
    Аутсайдер даже не смог стартовать; по непонятным причинам он сейчас лежит возле линии старта и по всем внешним признакам, пытается всё-таки начать бег. И бежит...
   Но беспорный победитель и она же единственная самочка среди участников забега, не удосужилась даже подойти к линии, а находилась далеко в сторонке. Она нежно расчёсывала свою длинную гриву пупырчатым язычком и испытывала от этого, настоящее удовольствие. Прямые пряди, на конце закручивались, подчёркивая её лёгкий стан и гордость.
   Вдруг на язык что-то попало; божья коровка запуталась в жёстких волосах и вот, выпуталась. Она с лёгкостью отрывается от слизистой поверхности и садится на её нос. Кобылка не выдерживает щекотливого прикосновения и громко чихает. Несколько раз.
   Кувырком, с каплями влажных ошмётков, насекомое покидает ворсистую поверхность и после нескольких переворотов, обретает баланс. В полёте оно приобретает себя и улетает."
   В это время, совсем одна-одинёшенька, Антонина Сергеевна стояла не в своей прострации и совершенно не понимала, что сейчас делается на белом свете; громкий впрыск эмоций, будит её сознание - и гладкая равнина под жёлтым светом луны, вдруг взрывается мрачным извержением подземного огня. И, все куда-то бегут, спешат, она видит их спины, удаляющиеся спины, и испытывает она не страх, а внутреннее истощение и тоску.
   Срывается план по отрезанию яиц и члена, и ей хочется надеяться, что срыв, несёт в себе отложенный на неопределённый временный срок эту операцию.
   "Закрыть бы сейчас глаза,- думает с завараживанием она,- и открыть, когда всё вернётся на свои места."
   Но не закрывает, а смотрит, как на ходу Олег срывает с плеча деда Захара ружьё (чуть ли ни вместе с рукой). Дед падает, бранится стуча дёснами, а плащ накрывает его голову и вместе с ним и брань. Пыльные подошвы керзовых сапог, блестят медными набойками времён социализма. Глядя на них, она вспоминает отца, а вместе с ним и мать. Но больше в памяти жива бабушка, со своей идейно-коммунистической идеалогией строительства чего-нибудь нужного, и для кого-нибудь хорошего. Сейчас ей кажется, что бабуля была права, но время, внося соответствующие коррективы, само поправляет создающиеся ошибки и ставит выбившиеся индивиды на свои места. Что в итоге не с каждым попути...
   Она видит спину Олега, который также на ходу целиться и дважды стреляет в удаляющуюся фигуру. Ей плохо виден убегающий, но тёмно-синий силуэт, со сверкающимися пятками, словно снимок фотоаппарата, щёлкает о затвор и передаётся в память.
   На фоне этой суматохи поднимается дед Захар. Он откидывает полу плаща с головы и ничего понимающий, ищет на земле выронитую изо рта папироску; разбрасываясь искринками она кувыркалась вдоль множества отпечатков следов и где-то затерялась. Перепуганный дед хлопает себя стряхивая пыль и искры, и вздрагивает от прогремевших выстрелов.
   Вздрагивает и она. Всем телом... Интересно, он многое пропустил?!
   Но те пришлись мимо цели, а беглец резко свернул влево, в самые кущири кленовых веток и скрылся из виду. Бросив ружьё, Олег также бросился в гущину растений, но плотно растущие ветки быстро задержали здоровое тело, больно поцарапав его лицо. Подоспевшие Андрюха с Лёхой также попытались прорваться  в том же месте, но как и их шеф потерпели неудачу, охладив пыл преследования.
   Только дед Захар, когда обнаружил свою цигарку, вёл себя спокойно и никуда не торопился. Он тихо доковылял до брошенного своего ружьишка, поднял его и что-то бурча себе под нос, стал его обтряхивать и приводить в порядок.
               
                Глава  11
   Не хочу показаться самым умным, но почему многие люди (побоюсь сказать, что практически все, дабы не ошибиться и никого не обидеть зря), пытаются предстать перед другими людьми, совершенно ни теми, кто они есть на самом деле. Паранойя - быть на кого-то похожим, копировать в точности до неприличия и неузнаваемости, потерять собственное лицо... Правда многих, из этого числа, можно оправдать хотя бы за то, что они стремятся быть похожими на тех, за кого себя выдают, а не искожают некрасивую реальность. У остальных не заходит дальше, чем сама возникшая мысль.
  В этом я не нахожу ничего плохого, наоборот - стремление измениться к лучшему, если своего не получается развить... Избавиться от привычки жить прошлым, работать с отхожим материалом, по схемам, по таблицам, напечатанные ещё на жёлтой бумаге. Выработать качество жизни, наслаждаться настоящим - будущее-то само придёт.
   Развитие. Уметь развиваться, совершенствоваться, быть двигателем прогресса, а не рядовым его участником.
   Что-то подобное наблюдал сейчас и я. Только в микроскопическом варианте.
                ***
   Вызывающий наряд хозяйки не оставил и меня равнодушным. Она была красива! По-настоящему красива! Я бы с удовольствием уединился с ней в тёмной комнате, в укромном местечке. Не в обиду Любаве будет сказано, но отыметь такую стерву (а она стерва однозначно), было бы оплошностью...
   ... Януш водил домой какую-то школьницу. Лиза по-моему звали её. Она была в чистой школьной форме, с ранцем с изображением Буратино, в чёрном фартуке и белых гольфах. В белых волосах розовый бант.
   А когда была раздета, от школьницы ничего не оставалось; взрослая женщина с замашками опытной... давалки.
   Януш долго уговаривал меня зайти в комнату где находилась Лиза. Голая Лиза.
   -Надо когда-нибудь начинать,- говорил он и подталкивал в спину.
   -..............................!
   Мне не понравилось. Лиза была очень раскрепощена, а я, как привязанный к позвоночнику железный прут... Лиза всё сама сделала. Я только еле сдерживал слёзы и сопли, когда натягивал обделанные трусы, а потом и брюки.
   Лиза ещё появлялась в нашем доме. Но в моё отсутствие, нагрянули её родители с роднёй... Это было ночью, когда все уже спали. Они облили входные двери бензином и подожгли их. А потом били стёкла на веранде, в коридоре и в ближних к выходу комнатах.
   Первыми в хату ворвались несколько здоровых мужиков и начали крушить всё и вся. Бабий визг заглушался треском и щелчками, а затем стоном и грохотом упавших тел. Среди нападавших были и женщины; они трепали всех за волосы, шлёпали по щекам и губам, а кто-то из них, даже кусался.
   Януш отбивался как мог, до последнего. Разбитые в кровь кулаки отказывались сжиматься, а подбитый глаз уже ничего не видел.
   Кто-то из нападавших крикнул: "А ну, давай их баб раком ставить и пердолить поочереди!" Какая-то визглявая женщина ему ответила: "Я тебе дам поочереди пердолить! Дома бы успевал!" Раздался грубый мужской хохот, но избиение никто не прекращал. Потом опять тот же голос предложил: "Ну надо же их как-то наказать, чтобы неповадно было этим черножопым!" Та же женщина ему отвечала: "А сейчас ты чем занимаешься, хрыч старый?" Снова хохот, да в придачу ещё и женский.
   Кому-то из цыган удалось вызвать милицейский наряд. Помятый и потасканный жизнью милицейский уазик, со скрипом остановился возле ходившего ходуном дома и оттуда, словно через разбитое отверстие горох, высыпалось сразу несколько, одинаково одетых людей. Они только подлили масла в огонь и так бушующего пожара. Кепки, дубинки, даже ботинки и те летели по разным сторонам и в опустевшие окна. Даже бедный уазик и тот перевернули и он загорелся синем пламенем, как прощание с прошлым веком..."
   Мне даже показалось немного странным то, что я, находясь на грани линчевания, помышляю о телесной похоти, включаемое тем же больным воображением, что и прикидываюсь пьяным. Но о самом главном, я конечно же не забывал не на секунду, не смотря даже на приближение плотонического оргазма. То, что выпал шанс бежать именно сейчас - я это понимал каждым кончиком своего нервного окончания. Однако, помнил и понимал то, что другого шанса просто может уже не быть - никогда. Другая его сторона печальна и в чёрных лентах.
    Те, кто находились вокруг меня устремили свои похотливые глазки на приехавшую женщину, а точнее на её прозрачный наряд и то, что под ним выделялось. Выпуская слюну из грязных ртов этих камуфляжных истуканов,- и всё, тает...
   ... как масло, или мороженое выставленное на солнце,- раз, два, и нету. Так и здесь - стоило показаться, пусть и не солнцу, но всё же,- и поплыли корабли по течению... в пустыню... скорпионы ползут, а они их не видят, слепцы...
   ... и тут я понял, вот оно - идеальное стечение обстоятельств плавно ложится на мою ладонь и упускать его я просто не имел, ни малейшего права. А право - в руке не удержишь и зубами не оторвёшь; оно как перо щекочет нос и пятки,- и не возьмёшь его в руку и не распишешься на бумаге или ещё на чём-нибудь, в собственном бесправии. Ведь дома меня ждали жена и маленький сынишка, которым я нужен, жизненно важен и необходим.
   Именно эти мысли стали последним толчком к срыву с места; побуждение на действие подтолкнул ещё тот, кто ещё не до конца испарившийся из сознания смотрит на меня не отрываясь, и я чувствую, что он говорит, говорит, говорит...
   "... а помнишь, когда мы это сделали... кто тебя тогда вытащил... а-а-а, молчишь! Молчи... не хочется быть запасным вариантом,- центр внимания должен быть если не тобою, то хотя бы рядышком. Правда?.. Правда!.. Тысячу раз правда..."
   "...ты чаще думай обо мне. Правда... ты тысячу раз убедишься в том, что я был прав... горько только будет... потому что не веришь правде... Правда! Какое гордое слово! Такая мотивация на борьбу, на действие... веришь?!"
   "Хочу..."
   Поджав ноги как можно глубже под себя, я уже хотел вскочить и побежать, но вдруг ко мне совсем близко подошёл Николай, и я решился на слишком опрометчивый шаг, но такой желанный. Резко вскочив, я что было сил нанёс сильнейший удар с правой боковой, точно в челюсть Коле. Я не мог промахнуться; исключение состовляло самую мизерную долю... даже в процентах не могу выразить, насколько была вероятность этого. В этот удар я вложил всю свою злость на него и таким, как мне кажется, изумительнейшим способом, отомстил ему за пинок по рёбрам. Коля не успел просто понять, что произошло; он открыл рот, что бы сказать... Что он мог сказать? Что вообще умного, может сказать псих?
  ... он сначала подлетел, описал дугу спиной в воздухе, словно прорисовал направление моей руки и рухнул на спину в отключке. При этом глубоко закатив глаза, словно хочет посмотреть что у него там за спиной. Я это заметил так, уже пролетая мимоходом, потому что ноги меня несли вперёд моих мыслей.
   Уже со старта я почувствовал некоторый прилив сил и положительный подъём духа. Как будто вырвался из трясины, которая давила на мои чресла и тянула в себя, во внутрь... и вот, я, каким-то чудесным образом освободившись, ощущаю ту свободу, что обычные движения, создают иллюзию полёта. На самом деле всё было как и раньше, только оказавшись выброшенным из обычного русла бытия, осознаёшь её реальную цену.
   С каждым проделанным шагом я увеличивал и так высокий темп моего бега. Ну по крайней мере мне так казалось. Мощная волна, послужившая толчком откуда-то из-под земли, пружиной выбрасывала что-то мне в спину; огромный, сразу не поддающийся зрительному восприятию шар, но осознающий его величину, ты ожидаешь толчка. Мощного толчка. Подрагивания земли, предвестники рвущейся наружу силы, приподнимают земную кору на пару сантиметров, зажигают огнём пятки, они чешутся и поэтому надо бежать.
   И я бежал.
  Уже буквально через несколько шагов, когда я поравнялся с кленовыми зарослями, вдруг услышал у себя за спиной два выстрела. Они грохнулись в такт чего-то... Словно так и должно было быть - быть по сценарию. Я тут же почему-то повёл носом в надежде почуять запах пороха; пули пролетели где-то рядом со мной, колыхнули кончики волос, ничуть не задев меня в целом. Только впереди раздербанили несколько веток в щепки и подняли вверх разорванные листики. Не то чтобы я испугался, просто после выстрелов у меня ещё больше повысилось содержание адреналина в крови, который значительно прибавил мне сил, резервуар которого не имел краёв, и заставил лучше думать.
   Тут же я резко свернул влево в самую гущину. Нырнув щучкой в кусты, я выиграл несколько метров дистанции вперёд, а затем опускаясь в полуприсядку, дабы избежать снижения скорости из-за разросшихся веток, да и просто чтобы меньше пораниться. Но травм избежать мне всё-таки не удалось. Я исцарапал лицо и руки, а верхняя часть спортивной куртки превратилась в обрывки; я сразу освободился от разорванного вдоль рукава, а разошедшийся замок, концы которого зашли за спину и из-за которого мне пришлось бросить её на поломанных мною ветвях, оставляя следы для преследователей. Но как бы там ни было, я всё-равно пёр напролом и не останавливался, хотя боль уже ощущалась значительно. Пробираясь глубже, мне становилось труднее и я вовсе опустился до земли, и продолжил движение ползком, только бы оторваться от преследования. Моя футболка также рвалась, а поцарапанные раны щипало от пота.
   Вообще чувство скорой свободы, очень благоприятно подействовало на меня; я почувствовал непреодолимое желание взлететь над землёю, смотреть с высоты и быть независимым в самом прямом смысле этого слова. Выбравшись из кущерей, мне надо было повернуть направо, к реке, но что-то мне подсказывало не торопиться и свернуть влево и затаиться. Что я собственно и сделал; припав к земле всем телом, я стал выжидать, ведь они должны были погнаться за мной,- и вот я слышу топот бегущих изо всех сил людей,- слышу ругань и тяжёлое дыхание с хрипотцой. Представляю себя на высоте и хочу увидеть их, но ночь для всех одинакова и покрытая мраком поверхность земли, словно пропастью являет собой отражение, и я смотрюсь в него как в зеркало... как в зеркало...   
   Треск сломанных веток и ругань недовольных этим людей, пробирающихся сквозь затор из колющих растений. Приближаются! Слишком долго они всё это делают, я мог бы очень далеко уйти, но тактику я избрал верную и потому не отступаю. Выбравшись наконец-то на свободный участок, люди кучкой ринулись к реке, оставив меня одного в трёх шагах от себя; в это время я совсем не дышал,- азарт нахлынувшей волной, как на крыльях нёс меня над бушующей и текущей в бездну лавиной. Я хочу встать во весь рост развести руки в стороны и ловить всем телом встречный ветер и при этом не бояться, что меня снесёт вниз.
   "На задницу приключения ищешь?.. что сказать тебе, удачи... Ты в самом эпицентре. Лови!"
   "Ловлю-ю-ю..."
   Поняв, что они уже далеко, я встал и крадущимся шагом направился в противоположную от них сторону, к главным воротам, на проволоку скрученные. Почему-то мне думалось, что опасности там нет и перейдя свободно дорогу, спущусь вниз в амброзию по самую голову и спокойно буду пробираться домой. Пусть и самым дальним путём, но безопасным.
   Снова что-то забилось молоточками внутри меня; встряхиваемые крылашки и отлетающие от них маленькие пушинки, крутятся в воздухе и падают по спирали в... Но падают, словно сброшенные кем-то, и так небрежно, с отвращением...
    "... а помнишь, когда твоя родная мать тебя неузнала. Каково?!.. ты лучше вспоминай,- по-копайся в памяти. Ковырни по-глубже..."
    "... она прошла мимо и даже не посмотрела..."
    "... не надо. Лишнее..."
    "... почему не надо? Почему лишнее? Смотри в корень, в глаза..."
    "... да я понимаю, что это правильно... Я сейчас не о том. Я как бы не готов..."
    "... готов - не готов! Иди..."
   Там было светлее, но безопаснее. Но подойдя ближе, я увидел хозяйкин джип, а рядом никого. Я всё-таки решил перестраховаться и прислушаться к обстановке. Тишина. Проступивший пот больно щипал мои раны, перемешавшись с кровью, медленно стекал вниз. Вид же у меня был просто не передаваемый. Футболку наверно было легче выбросить - от неё остались только мелкие обрывки, которые мешали мне свободно передвигаться.
   "... нервы ни к чёрту. При чём тут футболка и её лоскутки? Чё, не на что больше переключиться?"
   А вдоль правой штанины, прямо по шву, разорвано голенище. Но нога цела. Развязанные шнурки своих некогда новых кед, я перевязал и пошёл вперёд.
  От обретённой свободы у меня, несмотря ни на что, было приподнятое настроение. Я знал, что расслабляться ещё рано, но всё-таки некое ощущение расхлябанности меня "подхватило". Я даже дышал по-другому - по-новому, аж голова закружилась, а часть ног стала как вата. За мною гнались четыре дурака, которых я направил на ложный след, а сам спокойно ухожу в другом направлении.
   "Ха! смешно."
   "А как было семь минут назад? А?"
   "Ой-ой! Чуть не забыл..."
   Я увидел сторожку, только теперь с задней стороны. Бьющий свет фонаря, делал её тёмной, мрачной, но и тоже частью меня. Я как прилип к этому месту и... жаль, что у меня нет крыльев и возможности сматывания прошедшего времени назад как в кино. Но пристраиваюсь, представляю и... вижу. Ощущаю себя с той стороны, потом вижу, что я всё ещё прислоненный к холодной кирпичной стене и мокрый. Хочу заглянуть себе в лицо, как держу руки, наклон головы, глаза... Глаза лучше языка, расскажут всё о своём хозяине... своему хозяину. Скрученный калачём клубок, вызывал жалость и злобу. Ничтожество.
   "Ничтожество,- говорю сам себе,- как всё выглядит ничтожно. Бя-е-е..."
   Встряхиваюсь. Не желаю и не хочу думать теперь об этом.
   Иду.
  Осмотревшись вокруг своей оси, я вышел на свет расположенный у ворот фермы. Настораживающая тишина, как подготовка к чему; я нахожусь в самой середине и весь существующий свет направляется на меня.
   И дождался...
   ... и тут я увидел неспешно шедшую хозяйку к своему автомобилю. Она прошла через ворота и уже находилась возле своего автомобиля. Увидев её, я либо с ума сошёл, либо просто обнаглел до бездонья и края... Хотя то и другое имеет одно значение. Сделав так, чтобы моих шагов не было слышно, я незаметно подскочил к ней сзади...
   Она только успела обернуться. Словно чувствовала моё приближение как предательские коготки любимой кошки, запрыгнувшей на спину и корабкающейся в верх на плечо; животное нисколько не желает причинить боли хозяину - просто так оно себя ведёт. Она хотела было уже закричать, но пользуясь своим преимуществом в скорости и силе, я одной рукой обхватил её талию, а другой закрыл ей рот. Длинные ресницы хлопнув несколько раз, потом будто приклеились к бровям, а зрачки расширились: не то удивление, не то страх, не то я обрёк её на "ВНЕЗАПНОСТЬ". И так мне стало не по себе от этого, так я почувствовал собственную наготу, словно раскрыл ей свою самую заветную тайну, ту самую печальку, про которую говоришь заранее зная, что услышанный её, вскоре... исчезнет.
   "Да ничего, бывает! Не парься из-за этого, а парься лучше в бане. Ха-ха-ха!"
   "Да ну её ко всему, к нечистому..."
   Для пущей властности перед нею, я поднял её, сильно прижав. Не смотря на комплекцию, она была как пушинка. Чувствую, как напрёгся живот, а грудь приподнялась. Щёки зарделись алым и желанным.
   Сейчас уже не то - сейчас по-другому! Меня теперь только забавляло это - и странно как-то. Нет, в тот момент я действительно сошёл с ума. Обретя свободу несколько минут назад, я мог же её и потерять, забавляясь с этой женщиной, не представляя даже, что где-то совсем рядом, четыре одинаковых клоуна, ищут меня. Но прикоснуться к ней, так сказать, откусить кусочек сладкого на дорожку... Ну по-другому не могу, язык не поворачивается выразить это ощущение.
    Её испуг был как само собой разумеющееся и ставить этот эпизод как одно из проявлений "ВНЕЗАПНОСТИ", я бы не стал; для меня было интересным наблюдать его развитие в человеке, который вообще, либо не совсем знаком с ним, либо если и знаком, то только понаслышке. Я жаждал лить масло на "ВНЕЗАПНО" вспыхнувший огонь, но я обманулся. Огонь был ни чем иным, как искрой пущенной на встречный порыв ветра; взмывая вверх кружа словно светлячок, он теряется во мраке,- и чем он был, и как ему имя - не будет в остатке даже пятна.
   Наверно мой "фэйс" ещё был очень непривлекательным. Но напугало её не мой вид, а моё неожиданное появление. Банальная вспышка, оборот, но прежде предчувствие, "ВНЕЗАПНОСТЬ" с замиранием сердца и задержкой дыхания. Как мышка перед тем, как захлопнуться ловушке, или хуже того, капканчик. Её глазки расширились до глазищ, белки округлились, а голубое небо в самой серёдке, с проплывающими мимо облаками, ещё чуть-чуть и выплывут наружу. Приблизив своё лицо к её, я тихо прошептал.
    -Тише мадам, тише.
   Она смотрит на мои губы и кажется не слышит, а просто читает по губам.
   "Глупышка!"
   -Я не причиню тебе боли,- говорю я. -Я добрый! Не бойся!
   Чёрт, какая она красивая! Бестия! Она попыталась вырваться, но я ещё сильней прижал её к себе, не давая возможности шевелится; как пойманная врасплох жертва, муха в паутине, бьющаяся в припадочных конвульсиях, только затягивала на себе хомут и лишала себя возможности освободиться. При этом, всё это время я смотрел ей в глаза и пытался понять, что она сейчас ощущает и собирал из узнанного, разбросанный по полу пазл. Женщина снова дёрнулась пуще прежнего; встрепенулись волосы и приподнялась грудь. На что я только широко улыбнулся. Улыбка отозвалась болью в челюсти, но приятной.
   -Да не дёргайся ты,- от боли вырвалось у меня.- Что, приятно чувствовать себя королевой? Скажи, приятно?
  В ответ она издала еле слышный стон, но не отчаяния, а... как бы находясь в позиции ожидания; навострённые кончики её маленьких и пухлых ушек, еле заметно шевелились, словно передавали по воздуху сигналы радиоволн. Но тело не дрожало - оно желало, желало разразиться громом, извергнуть лаву и пролить дождь из кипятка расплавленных валунов и отвесных серых скал.
   Представив это, у меня дёрнулась верхняя, левая сторона губы, и я вспомнил Колю и его чуть не наступившую эпилепсию.
    Когда я понял, что она скорей всего напугана, чем что-либо другое и не будет больше делать глупостей, то быстренько посмотрел в сторону откуда прибежал, и на территорию фермы - ни тут, ни там никого не было. Положение, в котором мы находились, всё больше и больше меня забавляло. Я превращал жизнь в игру, в опасную лотерею, и незная точно откуда в следующий раз прилетит, снова заглянув в её глаза как бы сверху вниз, я превозмогая боль злостно и широко заулыбался.
   Я опустил её и понял, что она без нижнего белья. Стерва, дразнится, только не меня, а его.
   Она как-то подсела под меня, поджалась, будто согласна на что-то. Мне уже не хотелось причинять ей зла; хотелось хлопнуть её по попе и отпустить. Но я тут же вспомнил, что только несколько минут назад я был весь и полностью в её власти, но не успела она насладится собственным триумфом, даже просто увидеть меня, как роли наши резко поменялись и теперь она в моих руках. Осмотрев её с ног до головы, её шикарную фигуру, я сделал то, что наверно не должен был делать, по-крайней мере в теперешнем положении. Я осторожно отпустил ей рот и вцепился в него своими губами. Свободной же рукой я взялся за её пухлую грудь и нежно так сдавил.
   "Малина. Однозначно малина и что-то ещё... Смородина наверно, или ежевика. Я ежевики никогда не пробовал. Что? Желание загадывать. Но это же не по-настоящему! Только сравнение с нею..."
    Так мы простояли около полминуты практически без движения. Может минуту, может даже две. Я видел близко её закрытые глаза и опущенные брови, то ли от удовольствия, то ли от беспомощности, но скорее всего от последнего. Но так или иначе, она не сопротивлялась, а я наслаждался её близостью губ. Её тело медленно расслаблялось - спина прогибалась подаваясь ко мне. А рука держащая за талию глубже впивалась в её кожу; оно отзывалось поддатливостью и желанием. Она клонилась назад под моим давлением, а я наклонялся за ней, втягивая её губы глубже в свои... Нащупав её язык, я стал прикосаться к нему своим, облизывать, поддевать его кончик и вытягивать на себя как крючком.
    Но через некоторое время ей, видно, надоело терпеть мою наглость и она резко выпрямившись, со стоном укусила меня за нижнюю губу. Я отскочил от неё и застонал от боли как от тока. Привкусом я почувствовал кровь и чуть было не взбесился, но отступил; голову окунули в жар, но я вытерпел. Вспыхнувший яростью зверь громыхнул стальной клеткой, но не выпустил себя,- на желание ударить её я решил вернуться к реальности и что мне просто необходимо уносить ноги с этого места и как можно скорее, пока "быки" не спохватились и не вернулись назад. Она же стояла не двигаясь, но по её глазам я понял, что ждала от меня ответных действий готовилась их принять.
   -Дура, больно же,- проговорил я как обиженный щенок; оставшаяся ярость за клеткой, полностью отсоединилась от моего "я" и теперь метающийся комочек тявкает высокими нотами сопрано.
   Долго мне думать не пришлось. Женщина отступает и становится боком. У неё тоже на губах кровь, моя. Она их трогает, смотрит на пальцы и вытерает; глубокое дыхание, вздымающаяся грудь, как набирает воздух для того, чтобы нырнуть в речку. Но только тихо позвала:
   -Олег,- получилось хрипло-пискляво.
   Она осторожно отшагнула ещё назад и произнесла громче:
   -Олег!
   Она зовёт одного из старших, а значит и всех. Ещё немного и стадо сбежиться, и будет топтать, крушить в пыль. Уничтожать...
   Женщина, что было у неё мощи закричала, а потом снова стала звать Олега. Гнев я сменил на озорство. Послав ей воздушный поцелуй, я быстрым шагом направился в противоположную сторону от своих неприятелей. Отбежав немного, я услышал краем уха, что она ещё несколько раз судорожно позвала Олега, временами переходя на крик. А я только прибавил ходу своим ногам.

                Глава  12
   Вихрь оказался слепым, как новорожденный зверёнышь. Он рычал, скалился по сторонам ничего не видя и хлопал слипшимися ресницами. Он только снёс игрушечные постройки и поломал спичечные домики. Он даже не смог их зажечь; чуть намокшие, они распадались как песочные замки, крошились в пыль... А гонору-то, гонору-то!
   -Ничего не пойму! Твою мать!- Олег остановился и крутился на месте как заведённый, падаваясь и метаясь из стороны в сторону, словно врытый по пояс в землю и как загнанный волчок, сливал воедино несколько цветных линий.- Как сквозь землю провалился. Су-ука!
   Сплюнул! Плевок летел по круговой спирали и пока он лязгнул о землю, мог несколько раз остановиться раньше. Но это так, средство для продления остановочного режима, так сказать, для затяжки и перезагрузки.
  Он первым остановился на просматриваемом месте, но не остановился, а как упёрся в стену. Те двое, следовавшие за ним, плюхнулись в стену как и он, только как коровьи лепёшки и соскользнули вниз, оставив след своеобразной окраски. Он остановился и никак не мог понять, точнее, осознать видимую им пустоту, с внутренним ощущением вдруг ВНЕЗАПНО возникшего позора, но пытающегося скорейшим разрешением возникшего конфуза. 
   И при этом, всё на глазах у НЕЙ. На глазах у НЕЙ.
   Ему хочется зажмурить глаза и открыть, когда всё разрешится.
   Но куда подевался беглец?
   И в самом деле, скрыться из виду на таком просматриваемом пространстве, да ещё за короткий промежуток времени он просто физически не мог, если тот конечно не растворился в воздухе. Олег ещё готов был бежать, чтобы зацепиться за преследование, но... ниточка обрывалась в самом неудобном месте, там, за углом, откуда ничего не видно. Подоспевшие Лёха и Дрон, в спешке отряхивались от пыли и мусора, вынимали ветки и листья из одежды и головы после того, как они пробирались сквозь ограждения и заросли. Вспыхнувший пожар, был мгновенно потушен. И даже инерция была фальшивой.
    -Шеф, ну и где он. Неужто ушёл?- спросил впопыхах Лёха, хотя отдышка была непрофессионально наиграна. У них примерно один уровень мышления и склад ума, потому что Лёха почти в точности повторял движения шефа.   
   -Да, как сквозь землю провалился. Тварь!
   От досады Олег ссилой топнул ногой о землю; поднятая пыль кружилась при свете луны и улаживалась на его брюки. Так обычно всё заканчивается. Он ударил бы кулаком о стол; так было бы эффектно, и звонко, и впечатляюще для того, кто ударил.
   - Ушёл гад!
   Последние два слова он протянул чуть не разрыдавшись навзрыд, как капризное дитя, протянув не похожий на него звук. Он поднял лицо, направив его к луне и изобразил оскал. Схожесть со зверем здесь наверно было бы неуместной; словно заранее спланированное стечение обстоятельств, скрытый смысл борьбы созданного им же образа, с уже существующим как бы в настоящем укладе. Он расплывался в тонущем горизонте, не оставляя даже мокрого места, ни от одного, ни от другого.
   Завязалась смесь горечи с чесноком, с добавлением перекрученного через мясорубку молодого хрена. На запах отвратительно, но на вкус, только нечисть отгонять и язве помогать. Ну, а по существу, смесь замешивается на одном месте, способом тщательнейшего перемешивания одинакового количества раз в обе стороны. Только дополнение аналогичным компонентом, может вызвать переполнение в приготовлении и перебор в нарушении пропорции. А так, как кому нравится.
  Андрюха и вовсе тут потерялся; вылезая из дебрей, он на полном ходу врезается а Лёху. Тот в шефа... И от удара не соображает, что на самом деле происходит и почему они стоят как истуканы. Разогнавшееся тело Андрюхи, так подвержено физической инерции, что во время нагрузки, думать оно напрочь отказывается. Он просто сказал:
   -Ну что стоим парни, давай догоним его! Чего стоим, парни!
   И показывая направление, выше по накатанной, куда, как-будто надо всем бежать. И хотел было уже устремиться сам; взмах руки назад с высокого старта, движение ноги и упор глубоко врезается в почву, но... но жёсткая рука Лёхи остановила его за плечо.
   -Тише, братан, тише. Не суетись,- сказал он ему тихо и похлопал по жёсткому плечу.
   Андрюха в своей простоте превосходил самого юного глупца, в лице которого он сейчас и выставлялся,- природная сила, плюс искусственно наросщенная мышечная масса, и по мере её пребывания, убавлялось умственное развитие, способность к мышлению, к оценке ситуации. Его некоторый плюс,- всего лишь некоторый,- в том, что Андрюшка исполнительный, как подросший ручной бычок. В некотором роде исполнительность проявляется черезчур бойко, и хуже всего, что в неправильном направлении. Исполнительность проявляется в излишнем брыкании и бодании чего-ни-попадя. Об этом знал и Олег, и Лёха, и наверно Коля. Последнего Андрюхины косендосы вообще никак не волновали - он их не видел.
    Вдруг захрустевшие ветки клёна позади них насторожили всю группу и они стали ждать, кто же там появится. То был Николай. Он ещё не полностью отошёл от нокаута. То есть не мог выйти из шарообразного помещения, дверь в котором, сливалась со стенами. А если и ловил руками, она киселём просачивалась сквозь пальцы. Его шатало как Ваньку-встаньку, из стороны в сторону, но он усердно пёр напролом и жаждал мести. Сломанные им ветки летели впереди него, а равновесие поддерживал баланс, от испаряющегося полученного кумара. Он был словно не тем, что несколько коротких эпизодов назад; воздействие, полученное от прикосновения мозга о черепную коробку, в некотором роде изменило человека, во всех его аспектах жизнедеятельности. Памятные симптомы двигали им как по накатанному, но с полок, Николюша сгребал всю посуду, которая билась о бетонный пол, а остатки раздавливал босой подошвой.
   По сути, ему нужно было двигаться совсем в обратную сторону, но не то, чтобы совсем наоборот. Нет, Коля сейчас в правильном месте, но то, что в настоящий сюжет вписывается этот субъект с коротенькой шеей, нужно было не самому автору, а уже конкретно по стандартной теме: плохой - хороший, злой - добрый, умный - ..., и так далее.
   Он должен присутствовать, и отведённое место в рамках запланированного сюжета, косвенным образом соприкосается с одним из главных героев, раздражая его нервные окончания и заставляя того искать перевоплощения, воинствующий и волнующий образ героя, подходящий под его статус... Уже не нам решать, оставим это на волю выдуманного, но вжившегося в роль самого персонажа.
   А коротенькая шея, это так, для связки слов и для того, что у какого-нибудь героя должен, пусть это будет Коля, быть дефект чего-либо. Выбор пал на шею. Хотя до нынешнего, ещё никто короткой шеи Николая не замечал.
  Олег, увидев брата, издал истошный вой от бессилия и зашептал какие-то причитания похожие на обращения к не самому светлому и доброжелательному духу. Он резко массировал кисти рук, а затем несколько раз встряхнул ими. Потом ссутулился так, что через спину показался горб; спина как огромный гвоздь, вытянулась и место сгиба отсвечивало от луны.
    -Ну что делать будем, пацаны?- наконец не громко произнёс Олег, а получилось, что он чуть ли не зашумел. Эхо пробежало по их кругу, словно сороконожка.- Он же был у нас в руках, вот в этих,- он указал на свои, вытянутые перед собой,- мы его почти сдали ей. А теперь он как растворился, да ещё у неё на глазах. С-сука-а!
   Последнее слово было предназначено не понятно кому и вообще... Резкое выражение женского рода, что-то выдавливает, выталкивает плохое, но... что становится за место ушедшего, выплюнного, выброшенного. Доброе место, пусто не бывает, или как там ещё говорят - не важно; перестановка мест слагаемых, с дерьмом не сменяется, пока не смоется. При чём мощным потоком воды.
   Олег обеими руками обхватил голову и видимо стал искать выход из сложившейся ситуации. Но на самом деле он занимался самобичеванием. Олег прокручивал назад случившееся и сразу же осознавая ошибку, искал теперь причины для оправдания, а то, как будет оправдываться, даже думать не хотелось.
   Он сделал несколько кругов вокруг стоявших. Андрей с Лёхой стояли тут же рядом и не знали, чем помочь шефу, как разделить его... не отчаяние, а остановить льющуюся жижу, которая им уже была по щиколотку. Они не мешали - они ждали...
   Ночь мрачной картинкой застыла на самом дне горизонта и только тоненькая полоска, разделяющая верх от низа, не ровной, но чёткой линией обозначало своё место. Казалось бы остывшая земля от дневного зноя, серым испарением зависла на уровне человеческого роста, обозначая слой господства и величия над всем живым. Серое на чёрном, как белое на голубом - не самое удачное сочетание, но борьба, а иногда и война с природой, оказывается плачевной больше для человека, нежели для того, с кем он воюет.
   Налетавший временами озорник-ветер, друг одиноких облачков и рулевой стай мелкоклювчатых пернатых, растворял самозванный прототип величия, унося миллиарды частиц в виде капель на небо и дарил их богине Плодородия. Попадая на небо, капельки превращались в криссталики прозрачного льда, а собранные из них бусы, болтаясь, позвякивали как переливы весенней капели, в солнечный полдень. Радость, которую  испытывает богиня, не сравнима даже с тем, как бывает хочется прохладного мороженого в знойный день, да на сытый желудок и ты его получаешь. В самый раз!
   В мелочах создаётся прочный фундамент - монолит, из которого растёт плод счастья, склеиный из миллионов, а то и миллиардов мельчайших частиц из таких вот, маленьких радостей.
   Богиня улыбается радугой и пару десятков редких птиц, под редкими названиями Пастрели, Викрюши, Хладибы и Уми; те хлопоточат мелкими крылышками кружа вокруг её головы и их короткие взмахи, колышат белоснежные волосы под золотой короной. А где-то за её спиной, в этом чистом-чистом и глубоком пространстве душевной отрешённости, слышен хор совсем ещё молодых девушек, не познавших ещё плотских прикосновений, поющих о её величии и доброте. Розовым нимбом из сухого дождя, нечто осыпало поющих и при таком Божественном свечении, так хочется себя уколоть или ущипнуть, для того, чтобы проснуться.
   Ну не бывает, чтобы было так ровно и спокойно. Не бывает, чтобы не за что, ни про что, ты оказывался на самом верху, в окружении не описуемой красоты и удовольствия. В конце концов, не бывает так, чтобы не завершив начатое, тебя отправляют нести бремя неосознанных грехов. Не бывает!
   Разворачиваясь по своей оси, словно по горлышко в речке и казалось бы резкими движениями должно всё получится, но сил не хватает, чтобы сделать шаг назад; невидимая прострация, как плёнкой, обволакивает тело, лицо и руки, отрывает от земли и как по воздуху, но лёгким волоком, несёт меня назад...
   Это видение, как не хороший сон - когда плотно поужинаешь, в одно рыло, или ужастик на ночь посмотришь, который и был-то не интересным, и смотрел-то так, от нечего делать. Ищу себя, с жутким интересом обнаружить где-нибудь валяющимся в цветущей клумбе. Ну или хотя бы возле старого колодца, чтобы при пробуждении, напиться прохладненькой водицы. Если проснусь с будуна.
   А они словно поджали хвосты и их счастье, что не видит этого хозяйка. Один Коля, подошедший будто пьяный и сам непонимая кому, захрипел как подрезанный, но ещё не сдохший поросёнок.
    -Где эта тварь?- Он махал руками как безумный и хотел было кинуться на кого-нибудь из своих, лишь бы оторваться.- Дайте его мне, сюда! Я его порву! Я буду его кусочками...
   -Коля! Колюся, заткни-ись,- будто взмолился брат его Олег. Исчезли ветер, богиня и хор поющих девушек.- Раскрыл рот уродец.! Он тебя как пацанёнка, как последнего... гавнюка накумарил, в землю урыл, паскуда. Заткни-ись! Заткнись! За-аткни-ись!!!-  последнее слово он снова заорал. Сложилось такое впечатление, и не только у меня, автора этого произведения, что прошёл сильнейший ливень, в две сотых секунды по времени, потому что Олег вытер лицо и стряхнул воду на землю. Плюх получился как с пол ведра воды, но выждав паузу, Олег добавил.- Молчи Коля, молчи, если хочешь жить!
   "Может это вовсе и не дождь, а слёзы были..."
   "Ты спрашиваешь, или предполагаешь?"
   "Да сам незнаю! Две сотые, секунды - уловить бы..."
   "Да-а-а..."
     -Олег!- Лёха подошёл из-за спины и положил руку на плечо шефа, как опустил спасательный круг. Твёрдость ключицы в выпирающему к верху мослу, символизировал у него о развитости ударных качеств рук. Такое достигается множеством повторений одних и тех же движений, несколько тысяч раз.- Если ты уверен,- а ты уверен, что он не мог далеко уйти,- так он, может, и никуда, и не ушёл.- Немного переждав, Лёха как бы дал Олегу время вдуматься в его слова, а после однозначного спокойствия, продолжил,- может, он где-то...
   Лёха замолчал, а указательным пальцем приложил к губам в знак тишины. Олег медленно повернулся к напарнику, приподняв брови в знак понимания. Он на время оставил свои мучения, мытарства и прислушался к словам своего товарища. Наступило выжидательное молчание, и томительная работа мысли Олега, которая вернула его к жизни и шансу исправить, казалось бы безвыходное положение. Не шевелясь телом, а только головой, они оба словно роботы на испытании, короткими движениями головы присматривались к темноте.
    Лёха аккуратно повёл пальцем по кустам и тихо проговорил:
    -Он где-то здесь притаился. Отвечаю!
    -Внатуре! -сказал кто-то, но точно ни Лёха.
   Олег стал кивать головой Лёхе, тем самым показывая понимание и благодаря за идею, а затем приложил также указательный палец к губам, показывая уже всем, чтобы соблюдали тишину, и медленно стал подкрадываться к ближним кустам. Но сначала к Коле и когда тот хотел раскрыть рот, чтобы что-то сказать, Олег закрыл его ладонью и показал то же, что и остальным.
   Он двигался почти на носочках, но тишину сохранить не удавалось.
   В это самое время они услышали еле доносящийся голос хозяйки. Может оно и было в начале похоже на обычный разговор и до них долетел обрывок некоторых слов, но как-то странно он звучал, как выдавливался, через... Они переглянулись и никто не хотел сразу верить, что откуда идёт голос, там может быть опасность. По началу это казалось эхом и не правдоподобным, как лай одинокой собаки, или рёв проезжающей машины; опасно должно быть здесь и никак ни там. Но когда зов повторился, и он был громче первого, и Олег услышал своё имя - резкое оживление пробежало по набухшим жилам и заострилось в ушах. Она звала на помощь! Точно!
   И сразу всем стало понятно, что там, откуда идёт зов, происходит что-то непонятное. И это непонятное, только что улизнувшее от них. Как он мог ошибаться! И всё же...
   Секундное оцепенение, игра в камень, сразу сменилось яростным порывом; Олег кинулся со всех ног, оставив позади своих товарищей приходить в себя. Ещё мгновение, в которые уложилось около ста полутара метровых шага и он стоял уже около неё. Но не близко. Тоня, так он называл её про себя, так вот, Тоня сама создала дистанцию вокруг себя и входит в неё было пока воспрещено. Как бурлящая пена серо-бурого цвета, волновалось около неё поднявшись до колен. И ступить в неё, означало потерять конечность...
   Взмываемая высоко верх при дыхании её грудь, постепенно приходила в норму, пена опускалась превращаясь в белый цвет, а позже и вовсе испарилась. Но в остальном она не менялась.
  Олег немного опешил от её вида. То, что он возможно застал её врасплох, как переодевающуюся, или прибирающую нижнее бельё в комод, на самую нижнюю полочку. А может купающуюся на даче в летнем душе и приоткрытое полотно, временно заменяющее дверцу, через которую были видно все её прелести. А она-то не замечает его и он не в силах оторваться, и ещё боится вспугнуть.
   То, что так могло случиться, Олег представлял уже не один десяток раз. Но видел это в неожиданности, по случаю невольного совпадения. Единственное, что было сейчас не так, это перебор в случайном совпадении; не получиться насладиться увиденным, и не только  в неуместности движимого им события.
   Она была взлохмаченная словно Баба Яга, или как Кикимора болотная, что не меняет смысла и названия. А ещё, что его встревожило то, что хозяйка была настолько перепугана, что сразу увидев его, не могла нормально говорить. Это было в первый раз. Олег искал прекрасные черты под маской отчаяния и душевной боли. Просто, он не хотел называть таким словом эту женщину, к которой припекал не только телом.
   Наверно пора признавать за собой это.
   На вид можно было подумать, что её держали где-то в закрытом помещении, в заперти, и вот она вырвалась на свободу, или её освободили - не важно, она просто не верит этому до конца. Он находился в одном шаге от неё и глядя ей в глаза пытался прочесть в них, чем же вызван такой переполох. Не найдя ответа, он приблизился, взял её за руки и спросил:
    -Что случилось, Антонина Сергеевна, вы в порядке? Как вы?
   Одновременно Олег почувствовал внутреннее закипание и происходящее рвение его на две части, представлялось ни тем, что останется, а тем, что оторвётся и больше не соединится в первоначальное состояние. Может ему сейчас и было по барабану это, но как он себя почувствует, когда пыл угаснет и ритм жизни вернётся в обычное русло. Так почти всегда; только жить в таком в раздвоенном состоянии ещё никому не представлялось возможным.
   А пока он чувствовал только тепло в висках, переходящее в жар. Оно напоминало о том, что он жив, живой человек, и по-настоящему может страдать и ненавидить, уничтожать и дарить свободу... Говорить!
    -Он был здесь, он меня чуть не и..., он такой бешеный... лицо, руки в крови, он ...- она хоть и говорила медленно, но язык её заплетался о твёрдые согласные, ударяясь о невидимое препятствие. Сбиваясь почти на каждом слоге, слова на ходу обрывались в пропасть, а глаза бегали как безумные, не находя подходящего объекта.- Он убежал, туда!- Она указала направление подрагивающей рукой,- поймай его Олег, я тебя умоляю. Возьми его! И...
   В это время подоспели остальные - Лёха и Андрюха; у хозяйки оборвалась речь, но они готовы на любые действия, за восстановление доброго имени хозяйки. Подбежал и Коля, похожий на оборванную тень, но тоже готов.
   -Ты, Лёха, был прав,- сказал Олег повернув голову к товарищу, при этом не выпуская рук хозяйки.- Он никуда не уходил! Он вернулся и всё это время находился здесь, решив нас перехитрить. Вот сучонок!- Олег смотрел уже вдаль, наверно представляя усмешку этого голубя и себя, когда нервничал.-  Ну тем ему хуже!
   Он вообразил произошедшую картину тут в его отсутствии, и сам, нарочно красил всё в тёмные, в грубые тона, отчего заводился как... Олег нежно отпустил её руки, так, словно боялся, что они упадут и разобьются как хрусталь. Он ни за что не хотел верить в её грязное бельё. Олег отталкивал саму мысль о её нечистоплотности и то, что этот голубь её унизил, обесчестил, надсмеялся...
   Скулы сводит от неперенапряжения, от хруста зубов, от подступающей крови к горлу, к голове. А потом обращаясь ко всем как по отдельности, говорит:
   -За мной парни! Он далеко уйти не мог. Сделаем это ещё раз! Вперёд!
   Но прежде, чем уйти в погоню, Олег взглядом провожает своих парней и повернулся к хозяйке; Олег уже другой - низко наклонившись, к самым носочкам пыльных берц и крепко ухватившись за шкуру, он вывернул её наизнанку, сняв через голову. Вдох и выдох по-новому, как впервые в жизни, но за этим злость.
   -Поезжайте домой, Антонина Сергеевна. Ложитесь отдыхать, а мы его к вам утром приведём. Тёпленького.
   Ещё бы спокойной ночи пожелал и в щёчку поцеловал.
   "А почему бы и нет..."
   "А почему да? Чё так сложно? зачем так сложно, а?"
   Все четверо отправились в погоню; дружный хруст ломаемой под ногами сухой амброзии и её же листвы, шепелявой волной медленно исчезал в черноте ночного мрака. Тишина, оставшаяся после шума, серым туманом осела на землю. Гудел фонарь, мерцая ярким и не очень, готовый наверно перегореть. Лишь дед Захар, поправляя и перезаряжая своё старое ружьишко, подошёл к племяннице и сказал:
   -Вот скачут, как кони всё-равно,- смеётся, покряхтывая и вставляет в рот очередную папироску. Держа спичку двумя пальцами, дед ловко чиркает о спичечный коробок и не с первого раза, а где-то с третьего или четвёртого, алое с жёлтым пламя, как озлобленный и голодный маленький зверёк, разжигает оскаленную серную пасть, но тут же стихает. Прикурив кончик набитый табаком трубки из плотной бумаги, дед втягивает и... выпускает. Втягивает и... выпускает. Дракон питается, растёт и вот он уже больше деда раза в два, а то и больше, и мог в один присест того проглотить. Только не делает этого, а спокойно ложит свою огромную, усатую голову ему на плечо и тихо так мурлычет.
   Дед как-будто наклоняет голову, чтобы дракону удобнее было и наслаждается его мурлыканьем. Потом делает несколько глубоких затяжек, словно паровоз, навьючивает кружевные узоры и сквозь них, спрашивает у племянницы:
   -А ты чёй-то не спишь, а? Чёй-т прискакала как косуля раненная,- смеётся, хочет пуститься в ржач, но закашлялся.
   В это время Тоня приводила себя в порядок; приглаживала волосы, поправляла сарафан в области грудей и талии. Ладонями тёрла лицо: губы, щёки, брови...
   -Поспишь тут. Кругом вражьё одно,- как бы немного придя в себя, ответила она деду.
  На самом-то деле никакого испуга и в памине не было. Нет, ей конечно же было не по себе от человека в разодранной одежде и с расцарапанным в крови лицом. Уверенность в том, что она в безопасности была относительна, и приравнивалась к пятидесятипроцентной доли вероятности, что исход встречи не оставил бы после себя значительных жертв. Она подъиграла, поддавшись смирению, и насколько это далеко может зайти было скорее интересом, чем скованностью перед страхом. Не смотря на дикий внешний вид, Тоня находила в незнакомце некое родство по восприятию внешнего мира, с их внутренними пристрастиями. Скалой, основание которого, уходит глубоко в землю, в несколько сот раз превышающую её длину на поверхности. Это не изжить и не выжить...
   "... игра слов, чтобы запутать, но привлечь внимание..."
   "... кому нужно, поймёт. Метафоры!"
   "... э-э-эй, давай запрыгнем по-выше?"
   "Ты про ступени, да..."
   Прежде чем его казнить, он нужен был ей живой и здоровой. Тоня даже зауважала его; так сильно прижался, схватился за грудь, что она чуть не... А какой у него? Наверно тоже грязный и жилистый. Помоется и станет бурым. Какой же он в постели. Наверно разорвал бы меня! Настоящий! Вот он, настоящий! А Олежка, Олежа тюлень! Да я ему только намекну, что отдамся, он для меня... Он для меня... Да всё, что пожелаю!
   Она сама себе улыбнулась, а по телу пробежала приятная дрожь. Давно Тоня такого не испытывала. Давно мечтала закутками шаловливой душонки, испробовать чего-нибудь такого-этакого, чтобы одновременно, и страшно, и больно, и море наслаждения...
   "Сначала я его обьезжу,- думает она и представляет этого дикаря голым,- пощекочу его волосатую грудь и живот. А потом... Потом! Потом, я ему отрежу яйца!"
   Она подошла к деду и сказала:
   -Ну-ка, дед, дай-ка мне свою палку,- Тоня не ждала от него утвердительного ответа; она взялась за ствол и хотела было потянуть на себя, но дед, чуя неладное, не отпускал ружьё. Вверенное государством добро, держал на смерть, забывая порой, что государство его, стоит сейчас перед в коротенком платьице и наверно даже без трусов.
   Она дёрнула и вместе со всем, дрогнуло её тело.
   -Говорю, дай сюда,- голос племянницы повысился, переходя в угрожающий и как ведьма, вперилась в деда своими глазищами.
   Её совсем ещё недавно испуганный вид, быстро сменился на гневный и что теперь у неё на уме, одному Богу было ведомо. Дед Захар хоть и стар, но беду чует за километр; резкая перемена в образе и крайность, бросаемая в полымя, жаром обдаёт заднее место, как осиное жало забытое осой.
  -Ты что, девка, сдурела что ли,- продолжал дед сопротивляться.- Оно ж заряжено. Пусти.
   Его цыгарка тряслась выпуская искры и от очередной встряски, выпала. Дракон резко взлетел ввысь и несколько раз покружился вокруг этих двоих. Он хотел вновь опуститься на плечо хозяина, но не мог; необходимое подпитие из серых облачков прекратилось и дракон терял свою... независимость перед человеком.
   Но Антонина не из тех, кто отступает сразу же. На этот раз она дёрнула с такой силой, что дед невыдержал напора племянницы и выпустил из рук ружьё. Дракон испускает последнее дыхание и начинает растворяться, расплываясь в идиотской ухмылке.
  У деда беспомощно опустились руки, он открыл рот и немного скривив его наблюдал, что та будет делать дальше. А она резко развернулась и направилась к машине. Под тяжестью не женского предмета, она приподнимает плечи, словно тянет неподьёмную ношу и готова её вот-вот выронить.
   У самого автомобиля она обернулась и сказала:
   -Сиди здесь дед, сторожи.
   Через открытое переднее окно, она лихо кидает оружие на соседнее сиденье; внутри салона ещё что-то загремело. Она снова оборачивается к нему и выговарила приказным тоном:   
   -И никуда не уходи. Понял?
    Антонина открыла дверь автомобиля и села за руль. Крутнулся механизм зажиганиея, завёлся двигатель. Включился дальний свет, но прежде, чем уехать, она спросила ещё раз у деда:
    -Так ты знаешь, где он живёт?
    -Кто?- не понял тот.
   -Дед Пихто,- выругалась женщина,- тот, кто сбежал от нас. От них?- она кивнула куда-то в сторону.
   -Так в Ерзовке, вроде,- чуть заикаясь от волнения, отвечал старик племяннице.
   -Наверно, придётся самой решать этот вопрос,- говорила сама себе Антонина, выкручивая руль автомобиля.- Ни на кого нельзя положиться. Тюлени!
   Она уехала, оставив после себя облако выхлопных газов и пыль. Дед Захар стоял как вкопанный. Он выпал из действия не по собственной воле и пытаясь хоть как-то, хоть чем-нибудь оставить отпечаток в этой истории, старик обошёл место событий по кругу, оставив след волочёным керзачём и сплюнул в самую середину.
   Осознание утраты значения в чём-то, когда развитие только набирает обороты, почти всегда вызывает чувство никчёмности, ненужности чуть ли ни всему миру, опустошённости. Жестокая правда, которая имеет своё место в этом случае, могла бы срубить деда наповал, если бы... если бы он был моложе лет так, на несколько десятков. Но сейчас не тот момент и не тот год, чтобы Захар Прохорович мог лить на себя ушат отчаяния и негодования за несложившееся и такое несправедливое отношение к старости.
   А старость не приговор - неизбежность возрастающего опыта и борьба мудрости с моразмом.
   Уже редко слушающиеся корявые пальцы нащупывают шершавый коробок папирос и достают его; дед наконец-то спокойно закурил и прищуренным от никотина одним глазом смотрел вслед уже исчезнувшей из поля зрения уехавшей девке, а сам думал только о качестве табака.
    -Чёй-то энтот не шибко бьёт по шарам. Везде жулики, везде!
   Отвод в сторону хлыщащего с обеих ноздрей старого пороха, который не только не зажигается, но и искры не даёт для огня. Дед слышал как в далеке по улице, набирает скорость иномарка племянницы и лай собак сопровождающий её, бросает вслед звук давно ушедшего времени, когда он был ещё Захаркой. И бегал по ещё не асфальтированным улицам, босиком и в одних штанишках, с такими же сорванцами как и он, по колено в грязи, а то и выше. А было это, как белый лист бумаги в линию и неловкая рука выводит ещё незнакомые ему знаки,- и знаешь, что не получится сразу, а ведёшь синим чернилом жирные линии и обязательно да прыснет, и получится клякса,- ему смешно просто так. Как это здорово, когда смеёшься просто так! Независимым настроением извне!
   Дед Захар закрыл ворота и закрутил их на проволоку в несколько оборотов. Его корявые пальцы давно перестали ощущать тонкие и еле заметные для обычного человека колкости и царапины, а возраст не давал им уже сжиматься в кулак до предела - до хруста,- и кажущаяся лёгкая старческая походка, словно переползающаяся через небрежно брошенное на дороге бревно, только непосильный толчок всего организма, включая личные убеждения как не в одном поколении казака, к жизни... К жизни!
   Дыхание с хрипотцой и при вдохе открывает рот, чтобы по-больше схватить этого ценнейшего и ничем незаменённого, невидимого и не ощутимого на ощупь вещества; разбавленный никотином он становился менее эластичным, но оседаемые после затяга бело-серые молекулы, становились чёрными, а исходящий пар от него проникал в самый главный отсек человеческого организма и в этом-то самый смак, в этом-то вся причина быть тем, кто он сейчас есть.
   "А кто он сейчас есть?"- хочется спросить. Но вдруг ответ не понравится и тогда что?!
   "Я тот, кого вижу в зеркале,- слышен ответ,- не больше..."
   Взмах воздушных штор там, за спиной, просит обернуться, но... хоть и тяжело это, а пережитое словно надгробной плитой давит на голову, плечи, спину, ноги. Ты не можешь выпрямить шею и глянуть на землю, чтобы посмотреть хотя бы на закат уходящего солнца. Быть может он последний... последний...
   -Что ж вы молодые, всё ищите себе приключения на задницу,- сказал вслух дед свою мыслишку, толкающуюся через целый гарнизон всплывших воспоминаний и несбывшихся  об этом надежд. А потом, глубоко затянулся, хотел было кашлянуть, но не стал - выпустив огромный клуб дыма, он добавил:
   -Они и сами вас не плохо находят. Была задница как задница, а то так - жопа.
   Он держался за дужки ржавых ворот и уже ничего не слышал и никого не видел. Такое он нисколько боялся, сколько старался по-скорей избавиться как от скопившегося внутреннего мусора, и вот, ему нужно было бежать в уборную и думать, есть ли там бумага, или придётся делать это по-стариковски...
   Дед Захар плюёт сквозь решётку и попадает.
   "Лишь бы не умереть в одиночестве,- думает он,- а то как собака..."
   И отправился в сторожку.
               
                Глава  13
    Я оставил истеричную бабу и что было моих сил рванул прочь в темноту через поле, поросшее амброзией; растения только начинали подсыхать, но ядовитая пыльца для аллергика это не очень хорошо. Прибитая жарой земля просто отлично прилипала к подошве когда-то новых кед и при отрыве служила как бы пружиной - толчком, так что бег был подобен полёту на почти средней дистанции.   
   У меня на губах сохранился не только след от её укуса, но и вкус голодного до тепла женщины, жажда воды, но не влажной, а сильной и может даже грубой. Она была ещё перед глазами - впечатляющая дама вызывающая на откровенность, на желание привлечь внимание, на общение. При всём этом я не забывал о Любаве; привязанность к ней не было навязчивым, а искренним и не терпящим аналогов и другого выбора. И то, что я только что думал о другой, не может, и не должно расцениваться как склонность к измене, или ещё чего-нибудь в этом роде. Оно не исходило из сердца, и не было позывом глубины не достигнутой ещё ни кем; игра, просто игра, как жмурки, или лучше залёпа. Залёпа - это когда берётся тряпка, лучше половая, мочится и бежишь за кем-нибудь и бросаешь. В кого попал, тот и залёпа. Теперь он догоняет и пытается бросить в следующего залёпу.
   Тупая и бестолковая игра, а главное грязная. Хороший, просто отличный способ унизить какого-нибудь лоха и посмеяться над ним. Браво!
   "Хлопаем в ладоши..."
   Сухие растения хлёстко били по моим открытым участкам тела, но это было для меня лишь временным неудобством и препятствием, которое я преодолевал при помощи рук, резво раздвигая их, делая проход. Набрав приличную скорость, я старался держать высокий темп, думая только о том, как скоро вернусь домой. Вообще, во время бега я всегда вспоминаю Януша. Даже тогда, когда бегу по приспичке в уборную. Мы много бегали, и в семнадцать лет, я впервые его обогнал,- ему тогда уже двадцать три было. Переполненный внутренним воодушевлением, я понял как тяжёлый труд приносит свои плоды и развитие, пусть и такие относительные, как бег. Я точно знал, что вечером во время спаррингов, отхвачу от него по полной за это, но первая победа над человеком сильнее тебя, это было уже не важным. Эпизод того, что я могу смотреть свысока на того, кто в основном и в целом выше тебя, обязывает тебя пересматривать причины тех обстоятельств, в силу которых, он стоит выше тебя.
   После первой победы такое должно быть очевидным, если ты конечно нестандартного образа мышления и тебе насрать на развитие.
   Просто думая об этом и имея такую образную картинку из прошлого, я получал неплохую порцию воодушевления и парочку маленьких крыльев за спиной. И летел. Точнее, создавал иллюзию полёта и всё-равно, так оно было лучше, нежели никак. Меня несло по прямой, я перепрыгивал через стебли амброзии, а некоторые сбивал ударом кулака. Тогда ещё, Януш завёл такую необычную и странную на первый взгляд привычку: перед выходом из дома и когда входишь в дом, делаешь пятьдесят, а то и больше отжиманий. То же самое делалось перед и после еды, перед и после посещения туалета и много ещё разных выдумок, которыми была забита башка Януша. В последствии это стало не просто привычкой, а, можно сказать, стилем поведения в будничном течении жизни. Януш втирал нам о том, что многократное повторение отжиманий развивает ударную мышцу груди и плечевого пояса, жёстче становится кулак при ударе и лучезапястное сухожилие, если отжиматься на кулаках.
   Не обладая особым энтузиазмом и тягой к совершествованию собственного тела, я не видел особой пользы от этого. Но поскольку я тогда жил у них, я принимал правила заведёные Янушом. Почему я сейчас об этом думаю, незнаю. Но прийдя сегодня домой, не важно в какое время и каким, я обязательно сделаю несколько отжиманий, просто так.
   Через некоторое время я решил обернуться, чтобы посмотреть, насколько мне удалось уйти от злополучного места. Фонари фермы маленькими точками светились где-то вдалеке и уже не чем ни угрожая мне, а только ярко посвечивали, веселя глаз и как бы прощаясь. Я остановился перевести дух, думая, что опасность миновала. Хотелось запеть, но не стал. Слезливость глаз растягивала светящиеся точки в узкую линию и переливы нескольких, создавали незамысловатые геометрические фигуры.
    Ну мне просто повезло и никак иначе. Дважды облопошить охрану, эту шайку придурков, и с успехом выбраться из логова врага, хоть немножко и потрёпанным, но самое главное живым. Да в придачу ко всему ещё хозяйку до смерти напугать сумел - вот потеха - и ещё посмеялся над ней, показав своё превосходство, а может, и ненужную глупость. Я вспомнил нежный поцелуй, а языком нащупал присыхающую рану от укуса.
   "Вампирша",- подумал я. Но что сделал, то сделал.
   Я прекрасно понимал, что парни уже спохватились, и может даже несутся в догонку за мной, ведь хозяйка так закричала, что не услышать её было просто невозможно. Я гнал эту мысль от себя прочь и хотел упасть отжаться, а потом спеть и снова отжиматься. Хорошее настроение переполняло чашу - и вот оно льётся через край; в такие моменты, вовремя остановиться, но мне хочется большего, хочу быть пьяным и беспечным.
   Я хватаю сам себя за руку, одёргиваю. Встряска получилась внушительной, потому что те смешные зайчишки-кролики, а также волчата с ёжиками, как переспелые яблоки слетели с матушки-яблони после налетевшего урагана на пол. Ветви расправляются, ощущается свобода - я вижу ночь, её одеяло лоскутками вышиты звёздами и где-то в углу луна. Мне ещё раз пришлось посмотреть на то, откуда я прибежал и убедившись, что я в полном одиночестве, отправился пешим ходом, высматривая уже фонари своей деревни.
                ******************************************
   "Из самых глубин десятилетий, а может даже и веков, между Ерзовкой и Синяевкой шла тихая, никому другому не заметная, война. Причины того были неизвестны, а если кто что и говорил, это было похоже больше на "отсебятину" или враньё.
    Молодые люди одной деревни, ходили ухаживать за молодыми девушками с противоположной... Уже это вызывало множество кулачных потасовок и разного рода стычек. Я не был участником этого, но много слышал об этом. Слышал как парни Ерзовки, верхом на конях, с нагайками и кнутами, врывались в Синяевский сельский клуб и там совершали массовое избиение всех тех, кто попадётся под кнут. Жертв избежать удалось, но раненных хватило на то, чтобы около десятка всадников, упечь за решётку.
   Шли годы, Ерзовские женились на Синяевских, те наоборот... Рождалось новое поколение - оно подрастало и всё повторялось с точностью до наоборот... (Люблю повторение фраз, если оно в тему... А оно в тему!)
   На какой-то период всё затихало, но чем дольше была тишина, тем жёстче было новое столкновение. Даже с реально человеческими жертвами. Менты устраивали облавы, ночью врывались в дома преположительных зачинщиков и виновных в беспорядках. Пьянчужка участковый ловил проезжающего на старом велосипедишке и отбирал его за то, что на транспорт отсутствовал паспорт технического средства. Короче хаос!
   Интересен был такой эпизод. Меж деревнями, что ближе к Ерзовке, располагался деревенский погост. И когда Синяевские, в случае удачного для них стечения обстоятельств, гнались за Ерзовскими, те прятались за ветхими крестами и поросшими бурьяном буграми усопших. Когда Синяевские приближались, Ерзовские выскакивали с дикими криками и воплями, голося во всё горло и гремя заранее приготовленой бывшей в употреблении звонкой столовой посудой. На что те, большей частью, с визгами и охами бросались на утёк, оставив после себя неприятный запах и кусочки здравого смысла. Некоторые падали в обморок и очнувшись, ещё долго не могли прийти в себя и поверить в то, что это не мистика, а обычный дебош.
   Но по словам некоторых старожилов, самые смелые сталкивались в рукопашной битве не на жизнь, а на смерть. Да-да, на смерть! И тогда трещали хрустальные кости черепов, тогда проливалась алая кровь на сырую землю, тогда легли головы и их топтали ногами стараясь раздавить и приговаривали: "Мы здесь главные. Мы здесь хозяева и нам решать, кто будет править и судить!"
   И тогда терпящие поражение, взмывают руки сжатые в кулаки к верху и громогласно произносят: "Убить врага! Убить всех! Гореть в аду тварям! Убить врага!" И поднимаются они как заново рождённые, и усталость их обретает новое значение, и как восставшие из пепла, двигаются вперёд, чтобы разрешить бой в свою пользу. Они шли с открытым забралом и с устрашающим видом, их боевой марш нога в ногу, руки у бороды...
   Под чёрными облаками звенело железо, летели вспышки искр - тёмно-синие тени кружили над погостом и периодически опускались вниз, чтобы вновь, словно молнии, взметнуться ввысь и там потухнуть.
   Говорят, тогда мертвецы поднялись со своих могил и приняли участие в битве. И не было видно, где живые, а где мёртвые. Стоял невыносимый запах мертветчины, разьедающий глазные яблоки и скручивающий железные носы. Они стояли не на смерть, а за упокой душ усопших раб ЕГО, по колено в земле, до последнего мосла, который сумел устоять в процессе превращения в прах...
   Ветви могильных берёз, накрывали раненные головы от искр, летевших от скрещённых металлических орудий, а листья закрывали глаза отчаявшимся и усомнившимся в победе. Сок заливал кровоточащие раны, да так глубоко, что от болевого шока они теряли сознание, а кто-то и умирал... Они попадали в рай, потому что погибшие в битве, попадают туда.
   А на утро, безутешные вдовы, воссылая молитвы Всевышнему за своих погибших мужей, перечисляли поимённо оставивших их; в их сердцах кипело неусыпное огниво, разрывая им грудь в неуёмном горе. Долгий и протяжный плач, стелит землю колючим одеялом и заварачивая его под себя, понимаешь, что не уснуть...
   Сколько их тогда полегло, неизвестно, но после той битвы наступила тишина. Мёртвая...
                **************************************************
   Я шёл легко, непринуждённо, особо не напрягаясь о прошедшем. Уж во всяком случае самое страшное для меня позади и хуже чем было, вряд ли уже будет. Я уверен! Так я думал, или так мне просто хотелось думать - определить было невозможно; силой мысли я направляю мышление в необходимое русло и той же силой, успокаиваюсь. Там я был зажат, словно в тисках и шанс на побег один из тысячи, если не из десяти, или сотни тысяч,- которым я с успехоми и воспользовался. Здесь же простор полный для манёвра и разбега, а спешить уже никуда не надо.
   Собранные в ладони лепестки... Не-е, не роз - лепестки ромашки, на которой кто-то гадалки о любимой своей Машке... Я бережно вдыхаю их развеянный аромат и дождавшись тёплого, летнего ветра, шепчу имена близких мне людей и выпускаю их на свободу.
   Тут на свободе я совсем успокоиваюсь, но в голову так и лезут всякие бестолковые думки, о якобы непрочно закреплённом успехе (побеге). Я вспоминаю вчерашний вечер, ту пьяную компанию, которая остановилась около моего забора, то, о чём говорили и то, как они удалились, при помощи истеричной тётки. Мужика, неожиданно повстречавшегося на моём пути и выпрашивающего у меня закурить. И как он исчез, словно его и не было вовсе. То, как перелез через ограждения на ферме выждав подходящего момента, как подобно тени крался пригнувшись к земле сливаясь с ночью и как... попался. Тут сердце ёкнуло и остановилось... Меня передёрнуло от последнего воспоминания, как от накалённой до красна печной плиты, решив однажды к ней прикоснуться. Помнил о Любаве - о ней я не на секунду не забывал.
   Но необычная взаимосвязь,- цепочка беспорядочных и случайных звеньев, происходящих в последнее время со мной, - отдавало какой-то недосказанностью; должно быть окончание и никак многоточие. Я хоть и сам творец того, что со мной происходит, но это однозначно не без вмешательства чего-то свыше, чего-то неподдельно настоящего, знающего о тебе всё, в том числе и от твоих грехах и подводных камнях, читающий их как чёрным по белому. Так вот, к чему это я? Ах да, своим неприличным местом, моё чуткое сознание ощущало недозавершённость этой череды событий и как бы я не был уверен в обретённой свободе. До самого завершения было ещё рано.
   И поэтому я улыбался...
   "Что, скажешь не нормальный!"
   "Не могу такое про себя говорить! Стыдно!!!"
    "Тогда возьмём себя в руки..."
   ... и так улыбаясь, я снова оборачиваюсь назад. У меня так ненароком мыслишка в голове пробежала, что если они меня просто отпустили,- в смысле, не стали устраивать за мной погоню. Это же хорошо! В чём проблема? Почему я оборачиваюсь и думаю об этом?
   Всё значительно просто. Представьте себе объект квадратной, либо прямоугольной формы, механически движущийся в заданном направлении и приближающийся к конечной цели. Но пока он в пути, от него с самого начала, к задней части, прикреплён железный хвост, от которого выходят длинные цепи, в веерообразном направлении. Они на значительном расстоянии друг от друга и на окончаниях никак не взаимосвязующие между собой. При движении этого самого объекта, они создают волнение (волочение). Но не просто так, а приводят таким образом саму суть к единому существующему и сразу сеть из нескольких предметов,- сырых по первоначальному значению, но не в далёком будущем готовящихся стать если не плотью чего-то, то кого-то. И это точно!
   На конце этих цепей крючки из калёной стали. По ходу их движения (волочения), попадающую на них материю и не только, подбирают, цепляя за крючки. Таким образом, производится накапливание информации. А вот уже собранный материал (путём волочения), образует собой и предмет указанный выше. Конечно же отфильтровывается лишнее, проходит огранку, омовение, шлифовку... Эти крючки я обозначаю как те эпизоды, которые уже озвучил выше.
   И вот, я прихожу к выводу, что для образования той плоти, того предмета - или другими словами, куска предмета,- не хватает завершения, не хватает главного, из чего образование не может существовать целым, полностью. Пока я не дома, мои приключения ещё не завершены и цепочки с крючками, с недостающим материалом, продолжают тянуть, и что так и останутся обрубком словно бракованного предмета чего-нибудь единого целого (но не моего), а я, как виновник сорвавшегося "happy энда", буду мозолем на чьей-нибудь гладкой коже.
   Всё это творившееся в моей голове, было будто бы аккуратно разложено по нижним, средним и верхним полочкам, мною же; я глазами беру понравившийся мне предмет и пользуясь им, храню спокойствие и уравновешенность. Становится легко. Снова хочу петь и отжиматься - жизнь кажется как мёдом мазанная, и что как кот в масле катаюсь после принятых плетей, зализывая раны елейным языком.
   В общем, теперь я находился как бы за дверью, в гостях и при полном позитиве, и всеми думами и мыслями был дома, рядом с женой и сыном. На моей руке лежала Любава, а из моих подмышек пахло потом. За зашторенном цветной занавеской окном, просыпалось солнышко и его настырные лучи, били сквозь неплотную материю и выжигали на ней бесцветие. За ним цвенит колокольчик, а хлёсткие удары кнута, будят Любу и малыша...
  Зря я так думал, потому что спустя некоторое время до моего чувствительного слуха стал долетать некий шум, похожий то ли на какой-то шорох, то ли на порывы сильного ветра, но исходил он сзади и еле-еле, но приближаясь. Он шевелил траву, поднимал сухие листья и кружил ими играючи и бросал.
   Что-то забеспокоился я и решил, не оглядываясь, припустить себя бегом. Как молодой и резвый жеребец, высоко поднимая колени, резвясь на просторе, я наращивал метры и жрал сухую пыльцу с листьев амброзии. Вспышки накручивания, словно сзади догоняли меня и запрыгивали на ходу как молодой индеец на дикого мустанга, во время брачного периода, чтобы приручить. Сложно поверить, но я реально плохие мысли старался отгонять от себя, сбрасывал, но с доносящимся до меня подозрительным шумом они сопротивлялись, кошками с острыми коготочками цеплялись за спину и грудь и вновь расшатывали нервную систему.
   В лунном свете, там впереди, виднелась густая лесопосадка; она была в самом соку - плотные стволы тополей, до самого пола свешивали густую крону образуя зелёную стену, в которой я планировал по преодолении поля с амброзией, укрыться. Зачем - и пока сам не знаю от кого. Потом проскочив вдоль неё, мне до моей деревни останется метров восемьсот пустыря. Сразу за ним старый погост, и вот, чуть левее моя улица.
   Именно так я рисовал в своём воображении моё возвращение.
   Но моя тревога возросла, когда издаваемый шум позади меня постепенно усиливался, а если быть точным, приближался и стал для меня узнаваем. Топот бегущих ног за мной. Хруст сломанных под ногами засохших стволов амброзии, либо просто сбивающих их с пути, говорил мне о том, что кто-то куда-то, а может и за кем-то очень сильно спешит и боится опоздать. С каждым приближением опасности я пытался ускориться, поменять направление, чтобы оторваться, но не получалось. Невидимое нечто постепенно настигало меня и вот-вот станет наступать на пятки. Не вовремя расслабившись, я никак не мог сосредоточиться на чём-то одном, собраться с мыслями в одной образной точке и уже оттуда сконцентрировать окрепшее сознание и попытаться воздвигнуть крепость и принять оборону. Но приближающийся кошмар, только мешал поиску новых сил для второго дыхания и медленно гасил первое.
   Но что всё-таки интересно, разум и ясность ума, не покидали меня и в такую трудную минуту как теперь; гладкий и скользкий хвост, угорем извивался в моей руке и тянул меня за... границы реальности, с их точным очертанием края, держали меня ровно на шаг от бездны и даже давали фору для опоры. Те, сзади однозначно преследуют меня; теперь я не сомневаюсь в этом ни на секунду, а это значит, что ещё ничего не кончилось и вся история с моим побегом, впереди. А может и в самом начале.
   "... какэто не печально..."
   Предмет преследуемый, прошёл все этапы обработки и огранки, он серьёзно требует завершения и такого, которое запланировано им... вот оно приближается. Я был прав, о каком-то загадочном незавершении, и мимолётное затишье, только усилило это.
   По ходу усиленного бега я стал часто оборачивался назад в целях разглядеть бегущих за мной. К моему удивлению, я смог увидеть только одного преследователя, отсюда следует, что он либо и вправду один, либо остальные просто отстали, но вскоре подтянутся. Один, ни много, если один, в поле - воин.
   И как я ни старался, но бежать быстрее у меня не получалось, только одышка образовалась, беда моих лёгких и вредной привычки и мышцы ног забивались, превращая их в колодки. Следуя простой логике, что тот, кто меня догоняет, вскоре и догонит; наверно, им движет ну очень серьёзный мотив, если он с такой неимоверной скоростью сокращает растояние между нами. И так или иначе, а мне придётся с ним столкнуться и рукопашной схватки не избежать.
   Мой мозг продолжал работать в интенсивном режиме, представляя в воображении ещё не состоявшуюся схватку, но я усердно сопоставлял шансы и варианты, и сопутствующие тому последствия. Просто сдаться без боя, ну никак в не входило в мои планы - это вычёркивалось самым жирным чернилом. А если бой затянется и придёться долго возиться с ним, то вскоре могут подоспеть отставшие, если конечно таковые имеются. И тогда меня уже вряд ли отпустят; не хочу даже представлять, что со мной будет. А так как убежать мне не удаётся, то бой наш должен быть коротким и закончиться он должен только моей победой.
   Я нарочно сбавляю скорость, замедляюсь, чтобы перед боем хоть немного восстановить силы. Оглянувшись в очередной раз, я, по силуэту надвигающейся на меня фигуры, угадал моего будущего противника по бою. Нет, я так-то не сомневался кто там может быть, но теперь-то... Ну кто же это мог быть! Конечно же, это не кто иной как сам товарищ Олег, который вырубил меня при первой нашей сегодня встрече, тем самым взяв реванш, за совсем недавнее поражение. Вот приближается и третий наш бой, прямо какая-то ирония судьбы, будто серия боксёрских поединков непримиримых соперников, никак не могущих решить, кто же из них лучший.
                *****************************************
   Громкий звон настольного гонга не сразу, но всё же привлёк внимание гостей и они умолкли. Большой зал до отказа заполненный любителями зрелищ, примерно за минуту стих. Потух свет; кое-где светились мобильные телефоны и кто-то в них шептался.
   Свет загорелся в самом центре, на квадратной площадке, на которой уже стоял человек.
   -Леди и джентельмены! Рад видеть вас сегодня вечером в нашем заведении!- проговорил высоким альтом ринг-анонсер Митрофан Водянов. -Хочу поздравить вас - вы находитесь в нужном месте, в нужное время. И та-а-ак... самое главное событие этого вечера-а-а-а... -зал взрывается рукоплесканием и загорается свет повсюду. -Шоу начинается!- Митрофан Водянов специально понижает голос, чтобы заинтриговать публику. -Милые дамы! Приготовьте свои белоснежные носовые платочки, чтобы стиреть ими капли пота летящие с ринга. Уважаемые господа! Снимите с ваших рук, ваши золотые браслеты, часы и перстни - ибо когда вы будете сжимать кулаки, дорогой металл может не выдержать нагрузки и порваться...
   По залу прошёл одобрительный гул и ринг-анонсер выдерживает паузу.
   -Позвольте представить вам нашим первых бойцов,- и резко повышает голос,- в красном углу ринга боец из N-го города, по прозвищу Самурай...
   Снова по всему залу тухнет свет и откуда-то издалека, тянется, а потом плывёт народная музыка японии. Из угла не спеша к рингу, тянется группа людей, во главе с Самураем. Их сопровождает не яркий луч света и перед канатами он зажигается. Аплодисменты публики, но Самурай в капюшоне и его лица не видать - аплодисменты быстро стихают.
   Снова говорит Митрофан Водянов:
   -В синем углу ринга - Голубь...
                ********************************************
    ... как бы я не хотел, как ни пытался, но никакой цыганский мотив, в голову ни лез; весь репертуар перемешивался в одной посуде и получалось не понятно что. Лишь Бон Скотт, со своими парнями из AC\DC, рубили "Highway to hell" и мне хотелось молотить не переставая эту грязь, до тех пор, пока она не засохнет...
   И вот он уже в нескольких десятках шагов от меня, и скорость его, как мне казалось, только увеличивается. Я повернулся к нему лицом и так двигался мелкими шажками, наблюдая его приближение, с сужающимся пространственным восприятием. Мне даже чувствовалось его горячее дыхание, несшим теряющего свою свежеть солёным салом, разбавленное со свежим зелёным лукоми; я представлял, как из его ноздрей валит красно-алый пар, вылетающие вместе с ним куски обгоревшей тысячу раз сажи и пепел сгоревшего прощального письма из прошлого; на чёрной бумаге, ещё видны серые отпечатки букв и смазанные окончания. Дым горевшего внутри огня, словно как у бешеного быка, распылялся за ним, а от топота его тяжёлых ног подо мной аж земля дрожала. Ну уж очень он жаждал меня - моей плоти и моей крови.
   Медленно переходя на шаг, я приподнял немного руки, изображая боксёрскую стойку; руки болтались при движениях как шнурки развязанных кед при ходьбе. В шагах в десяти-двенадцати от Олега, я почти остановился и присел чуть как бы для контратаки.
   Я видел его потерянную голову; молниеносное приближение и с каждым шагом он делал его шире, растянутым, отчего прибавляло ускорение, пытаясь наверно, снести меня словно многотонный грузовик. Неужели он не видит, что я остановился - уже это могло бы насторожить и не спешить так с головою в пекло.
   "А он мятежный просит бури..." и не подозревает, что я-то готов встретить его атаку и к тому же ещё достойно ответить.
    В оставшемся до меня расстоянии, парень не сбавляя темпа выпрыгивает вверх и вперёд ногами. Он и впрямь прикинулся самосвалом, решив что одним наскоком решит судьбу поединка.
   "Безумец..."
   В полёте он изящно изображает каратиста Joe Lewis, в ударе парящего оленя. Взлетев, кусочки земли застрявшие в его ботинке, разлетелись на все стороны; возможно от этого случилось нарушение баланса и с запланированной чуть ранее траекторией полёта, получается кикс, а в худшем случае, провал. Я сместился в сторону влево, уходя так с линии атаки противника, и снова был готов держать оборону. Пролетевший мимо меня противник от промаха чертыхнулся на землю. Кувырок, и тут же резко вскакивает. Поднявшись на ноги он как-будто и не падал, и с тем же неугасающим напором вновь двинулся на меня. Я решил не отступать и, приняв агрессивный вид, пошёл ему навстречу. Но это был только тактический манёвр с моей стороны. Хитрый манёвр!
   Он начал первым наносить удары, точнее пытался их наносить, так как пока все они прошли мимо в воздух. Я короткими шажками отступал назад, ловко уворачиваясь и подныривая под его сжатые кулаки и под воздушные волны посылаемые ими.
   Кураж был удачно подхвачен мною и наматав его несколько раз на кисть, продолжал всё в том же духе.
   От очередного его правого прямого, я сделал большой выпад влево и выныривая, ударил его также с левой боковым. Удар пришёлся в область уха и противник немного провалился вперёд по инерции, но не упал, устояв на ногах.
   Он встряхнул головой, рыкнул.
   -Ах ты, голубь сраный,- вырвалось у него; сжатые зубы сквозь скрип напряжённых скул, я не угадывал в нём того Олега, которого видел там, на ферме. Это сознательное перевоплощение, подразумевают под собой определённые цели, известные только ему одному. Но мне они уже частично известны и если я прав, то мне будет не сложно.
   А от сраного голубя, я конечно обиделся и желал ему того же.
   Резко развернувшись ко мне он махнул левым дальним боковым. Мне удалось удачно поднырнуть под этот удар, а выныривая я также боковым только с правой, отлично влепил ему точно в бороду; судить о мощности удара, можно по звуку прикосновения и отпечатков как на его лице, так и на моём кулаке - несколько чёрных волосков зажались меж пальцев, а я опускаю голову и прижимаю подбородок к груди. Но тут же ощутил резкую боль под сердцем, отчего я сделал несколько шагов назад и сжался в левую сторону. Всё-таки ему удалось меня пробить! Только я не видел как, но зато как почувствовал! Его кулак словно воткнулся в мой бок и вынимая его, причинил мне ещё большую боль, чем при первом прикосновении.
   Сдаваться я не собирался, тем более, что до дома уже рукой подать. Вперёд!
   От полученного удара у меня сбилось дыхание. В глазах заигрались зайчики с жёлтыми шариками. Они весело прыгали на месте, а потом по одному стали отпускать шары в небо и тут меня стало мутить... На секунду мне захотелось упасть и скорчиться от боли, дать волю эмоциям и... сосчитать до восьми, а на девятке подняться. Так я делал на схватках с Янушем. Януш выжидал момент и не давал подняться...
   А тут, он будет меня ждать?!
   "Разбежался..."
   Здесь я нахожу в себе силы, чтобы продолжить бой; кое-как поймав ритм дыхания, я выпрямляю колени и вновь пошёл на него. Но он первым стал бить; правой прямой, с небольшим наклоном вперёд; опускается его правая рука - челюсть открыта, но я не бью туда... Сделав опять широкий выпад в сторону влево, я, выныривая, снова ударил левой боковой крюк, потому-что в первый раз, у меня не плохо получилось. Его удар пришёлся вскользь мне по носу - у меня сразу же посочилась кровь и потекли глаза. Но мой лёгкий боковой, как бы наотмашь, пришёлся точно ему в подбородок; еле слышимый хруст, и противник оказывается в стоячем нокдауне. Он вытянулся в струнку, поднялась правая рука, а шея так вывернулась, будто он хочет заглянуть туда, куда взглянуть, просто физически невозможно. Он издаёт звук, напоминающий чем-то поросячий хрюк, и затоптался на месте, стараясь не упасть и уловить равновесие. Я же не долго мешкая ударил его с правой прямым, как по стоячей мишени - промахнуться невозможно, даже при желании.
   Точно в бороду, окончательно тем самым отправив его... спать. Он пластом, бесчувственным куском мяса, рухнул наземь, растянувшись в длину.
   Тишина. Хочу пить и сразу много. А где ватка с нашатырём - что-то подташнивает...
   Не буду скромничать и если быть честным, я нисколько не сомневался в исходе этого поединка, но чтобы так быстро, я конечно же не ожидал. Да, вдруг подумалось мне, как же всё быстро может поменяться. Тот человек, совсем недавно чуть ли не решал вопрос о том, как со мной поступить! Типа, бить или не бить - поставьте правильно запятую, через некоторое время лежал передо мной, мною же поверженный. И как бы я теперь решаю, что с ним делать дальше. Я даже мысленно улыбнулся такой мыслишке, но тут же сплюнул.
   Из моего разбитого носа сочилась кровь. Я оторвал наверно один из последних кусков моей футболки и приложил к ране. На губах неприятный привкус, словно забродившей вишни с запёкшейся сверху пенкой. Сплёвываю и стараюсь успокоиться. Немного болел бок под сердцем - видно, здорово приложился он, от души. Место удара ныло, чем-то тянуло то вниз, то в сторону, а поверхность онемела и прикоснуться для оценки повреждения не представлялось возможным.
    Я стоял и пристально наблюдал за ним, пытаясь уловить не притворяется ли он, чтобы улучшив момент и наброситься на меня с ещё большей силой и прытью. Но ничего подозрительного я не заметил и скажу больше, я его даже несколько раз пнул ногой в бочину, и ежели бы он притворялся, то вряд ли бы выдержал мои пинки.
   Теперь пар шёл из моих ноздрей; бурлящая чаша эмоций переполнялась с бешеной скоростью, кипящая жижа пузырилась, брызгая кипящей соплёй во все стороны - я сжимаю до хруста кулаки и в ярости выкрикиваю:
   -Я не сраный голубь, слышишь, ты...- отскакивает эхо ударяемое сначало о землю, а потом о что-то ещё, потому-что вскоре оно вернулось.- Я дикий голубь, вольный вольник, хозяин степей, лугов и крыш. Я сегодня здесь, а завтра - даже представить трудно... И ещё никому не удавалось этого голубя обезволить. Понял ты, пёс сторожевой!-  я даже слышал как скрипели мои зубы от злости и видел как брызгала слюна перед глазами.
   По-моему, я смотрелся эффектно со стороны и жаль, что этого не видел сам.
   Взрыв эмоций был скоротечен; он иссяк до начала всплеска и вышел во время заключительного удара.
   Задрав голову к небу, я, выдохнул с облегчением и на секунду прикрыл глаза. Облегчение, это не то, что освобождаешься от какого-нибудь груза, будь то морального или физического - я сравниваю это с конусообразной трубой, но на конце обязательно должно быть маленькое отверстие, хотя бы для того, чтобы попытаться из него выбраться. Желание оказаться на открытом пространстве, опережает твои физические возможности и ты будто задыхаешься от калустрофобии, но панически рвёшься к узкому окошку, ещё незная, вылезешь ли ты через него наружу, или нет.
   Такое я испытывал не единажды и всякий раз мне удавалось проскользнуть через маленькое окошко и вдохнуть сладости бытовой жизни. Это было что-то! Очередная попытка также увенчалась успехом и вот я здесь.
   Ещё раз убедившись в его обезвреженности, я посмотрел в ту сторону, откуда он меня преследовал. Тусклые огоньки мерцали где-то там на горизонте, ещё недавно которые светили мне неприятно ярко. Неужели он один за мной гнался, без подкрепления.               
   "Самоуверенный тип,- думал я про него,- неужели я с виду такой слабый и ничтожный, что на меня можно и вот так, в одиночку. Эх, глупец! Глупец!"
   Я ещё раз пнул его в бок; болтающаяся голова издала хриплое и протяжное звучание похожее на храп. Живой! Прижав левую руку к больному месту, я снова посмотрел на злополучные фонарики. Мерцающие светлячки поигрывали в ночном просторе, будто кто-то передавал какие-то знаки, что-то наподобие азбуке Морзе, только со светом. Я смотрел не переставая, замечая некую закономерность. Мерцание становилось более чаще, а на ближнем фоне, чуть ниже горизонта, образовывались тёмные фигуры. Не глючит ли у меня в глазах, но эти фигуры медленно увеличиваются и я слышу их приближение.
               
                Глава  14
    Олег был просто разъярён поведением беглеца; внутри о стенки грудной клетки бился всбешённый тигр, рвал и метал внутренние органы самолюбия и пытался выскочить через прогнившее отверстие гордости. Острые клыки врезались в каменные стены и те рушились как картонные домики, а налёт на них, скрипел на зубах, как металл о песочное покрытие.
   Он жаждал новой встречи с ним, только теперь это должно случиться на нейтральной территории, чтобы уже окончательно поставить точку в этом странном противоборстве. Уверенность в исходе битвы, у него не было ни малейшего сомнения, только на этот раз придётся немного его помять. Да и битвой, назвать это, можно с большим натягом...
   "Я его раздавлю",- думал Олег, представляя как у того через порванную кожу будут торчать поломанные кости, а от живота, змейками тянуться выпущенные кишки.
   Скомандовав своим парням вперёд, он тоже не оглядываясь сорвался с места, как пуля выпущенная из сверхмощного оружия и, устремился в то направление, на которое указала хозяйка.
   Она указала. Сам бы он не смог...
   Олег уже и сам для себя не отрицал некую симпатию к Антонине Сергеевне, признал слабость влекомую его к ней, словно поводок неуправляемого поводыря, но ему как бы подходит - ему это нравится, Олег соглашается. Вот ещё поэтому, поквитаться с её обидчиком для него стало делом чести, как верному самураю перед белокровным хозяином.
    Он словно реактивный, унёсся далеко вперёд от своих товарищей, оставляя после себя трубу выхлопных газов, медленно-медленно растворяющуюся и отравляя бегущих позади и дезориентируя их. И даже не удосуживался оглянуться назад, дабы убедиться в том, что он не один, что сила-то его, всего-то может уместиться в маленький мешочек, наполненный почти на половину ещё чем-то и даже завязать его получиться без особых затруднений. Переполненный внутренними эмоциями, которые со всех сил бьют его по щекам, Олег был уверен в себе, что догонит его - один сможет справиться с каким-то там отмороженным цыганёнком и наконец реваншироваться после двух провалов. Оно может и хорошо, что он оторвался от своих; так должно быть, чтобы внутреннее самолюбие было таким, каким бывает у настоящих косых на глаза воинов. Дыхание как отчеканенный автоматический ход, сложного по конструкции механизма. Но на самом деле, всё значительно проще и знакомо. Объём поставляемого кислорода в крови, должен быть значительно больше того, что уходит из организма в виде углекислоты. Поэтому во время бега и при резком ускорении, Олег всегда, через раз или два, делал вдох ртом. Так получалось больше, чем через нос. То, что перерабатывалось уходило, а значительный запас откладывался в закрома кожаных мешочков.
   Бег у него был рывками - выдёргиваниями из земли плотных ступней, оставляющие не очень глубокий след после себя. На кажды рывок - резкий выдох со свистом, а чаще со звуком "ТЭ" на окончании. Таким способом звук как бы ударяется о невидимое нечто и прилипает, которое на следующем этапе, служит опорой для движения, очередного толчка. И так по кругу.
  В действии же, всё сливается в один неповторяемый ни кем звук и подпираемые под грудь, сжатые в кулаки руки, могут быть определены как рулевой механизм для сохранения баланса при беге.
  Огни охраняемой им фермы остались далеко за спиной, всё меньше давая ему хоть какое-то освещение. Тень от него в точности повторяла все его движения, но постепенно она рассплывалась, как чёрная густая масса по такой же чёрной поверхности и вскоре вовсе погружённый в ночную тьму он бежал, ни насколько не снижая скорости.
   "Может он и не думал о ней всё время, или постоянно; она жила в нём сама, своей жизнью, но выдуманной только им, какой он её видел. Ещё Олег не видел других женщин кроме неё, а если и возникали некоторые, то они проходили тщательнейшее сравнение с образом его женщины и беспощадно отсеивались."
   Олег также знал, что выбранное им, может так и кануть в лета забвения и не прикосновения к оному вовеки. Пусть! Лучше так, чем кто-либо другой займёт её место!
   Нет, беглеца он не видел, но чувствовал его запах - запах трусливой собаки, которая пометив место, её вдруг прогоняет хозяин места и та скуля и поджав хвост, утикает в укромное место, чтобы выждать... Он был словно дикий хищник, преследующий пока ещё не видимую свою жертву и поэтому помимо своего очень интенсивного бега, Олег ещё успевал присматриваться вперёд к любой шелохнувшейся тени, к любому постороннему движению и вообще ко всему тому, что могло обнаружить его жертву.
    В своих перемешанных бешенством мыслях Олег представлял, как расправится с этим уродом, как приволокёт его за шкуру и бросит к ногам хозяйки, и ещё о том, как он вырастет в её глазах и возможно завяжется между ними взаимная симпатия, которая в последующем... "Тут почему-то воображение обрывается и Олег очень сильно начинает переживать и ненавидеть всё и вся вокруг, считая конечно и себя. В последствии он научился не забегать наперёд, но соблазн связать судьбу с такой необыкновенной женщиной, всегда толкал Олега на крайности мышления."
   С таким вот расположением духа Олег разрубал своим телом стены воздуха, оставляя после себя следы на измятой растительности. И вот спустя некоторое время старания Олега были вознаграждены. Впереди замаячила тёмная убегающая фигура человека. Усердия при поворотах спины и оглядки, гипнотически действует на его сознание. Ну кто же это мог быть, если не он. Увиденному Олег обрадовался и ещё прибавил ходу, не понимая откуда находятся силы, но растояние между ними стало резко сокращаться. Невидимый обман зрения, сыграл и с ним нехорошую шутку, выдав видимое, не совсем за то, что есть на самом деле... Олег просто не заметил, что беглец всего-навсего сбавил скорость, что должно, наверное было насторожить того, кто догоняет, но только не его - не видя перед собой видимых препятствий, он только делал шире шаг к сближению, ослеплённый яростью и жаждущий крови. Много крови.
    Олег видел, что беглец оборачивается и готов уже остановиться, "неужто решится вступить с ним в бой. Ха-ха,- смешным думалось Олегу,- исключено. Я его сейчас раздавлю!" Словно потеряв рассудок он широкими шагами сокращал дистанцию и вот, уже видит в темноте потрёпанный вид жертвы, его выпирающие на спине лопатки, как у какого-нибудь уродца и рисует на ней круги - круги мишени. По мере приближения к цели, Олег ещё больше внутренне возбуждался; напряжённые мышцы груди, подпирали подбородок и если бы из его ноздрей валил пар, то можно было подумать, что это взбешённый монстр, голодный, настигает обречённую жертву... И вот он ложит свою огромную лапу на неё...
   Но всё оказалось намного проще. Увидя беглеца, Олег самую малость потерял чувство  реальности и мечты о понравившейся женщины, обезоружили его наголо. И того хватило, чтобы представить одного воина без порток и босым бегущим по раскалённой земле, без меча и щита...
  ... бедолага попал в ловушку, созданную им самим же. Замедляя ход, беглец и вовсе остановился. Достигнув его Олег подвергся ловким боксёрским приёмам и после нескольких обменов ударами был нокаутирован. Собственная сила обернулась против своего хозяина и повергла его ниц.
                **************************
    ... Олег незнал, что виолончель может так нежно звучать. Она не нервирует, не тошнит, а проникает куда-то глубоко, открывая и познавая доселе неизведанное и незнакомое. Как книга - читаешь, изапоминая, хочешь снова её перечитать. Низкие ноты словно делают подкоп, подравнивают вырытое, подчищают кисточкой для лучшего изучения, а высокие делаю огранку и накладывают прозрачный лак, как бы украшая его.
   Звук то удалялся, то приближался, поднимался выше и полз прямо по полу как червяк. Звук исходил наверно из самой дальней комнаты и пока он долетал до его слуха, акустика прилегающих к ней комнат, имеющие специально для этого высоту потолков, доносила дополненный натюрморт.
   У него складывалось такое ощущение, что эту виолончель он слышит не в первый раз; музыка знакома не со слов знакомого человека, а по собственному слуху, заложенному в память. Играл наверное мужчина, потому-что когда смычок прикосался к струнам, Олег мог ощутить жёсткое прикосновение, что нисколько ни портило мелодию, а только делало её живой. Льющееся масло подобно зализыванию давно заживших ран, заполняет впавшие ямки времени, беспощадно создающиеся уходящим возрастом, и даёт ему право на остановку, а может и на возвращение. Мужчина первую ноту играет на выдохе - то же старается сделать и с остальными, выбирая момент для быстрого вдоха и продолжает вести инструмент, словно угадывая настроение хозяина.
   И угадывает!
   Неслышно ветер колышет светло-зелёную штору за его головой. Через открытое окно, солнце льёт свет как из ковша, но такое, что не хочется зажмуриваться, а подставлять ещё закрытые глаза под проникающие лучи и наслаждаться пробуждением, первым утренним светом, превому теплу. Олег впервые не чувствует предутренней ломоты в теле, но это "впервые", длится несчётное количество... времени. Не болят глаза и голова, а пальцы сжатые в кулаки, свободно разжимаются.
   Пахнет зелёными яблоками, перебивая их парным молоком. Где-то совсем неподалеку поют голосистые петухи и промеж них кудахчет квочка. Гремит кем-то брошенное жестяное ведро и щёлкает кнут пастуха.
   "Сказка",- думает он и немного боиться открывать глаза, чтобы не вспугнуть её как дикую птицу, случайно севшую на частокол серого забора.
   Счастье, такого прозрачного пробуждения, заполняет все строчки в таблице процентов по исполнению желаний; нехватало только ещё, чтобы огромные и мускулистые атланты, с каменными матовыми лицами, держали плавающую в воздухе кровать, на тёмно-красных бархатных полотенцах. А лучше конечно, чтобы и глаза их были перевязаны тугим узлом, и можно из такого же тёмно-красного бархатного полотенца.
   Где-то на другом конце дома слышно, как кто-то гремит стеклянной посудой - шкворчит приготавливаемое блюдо, льётся из крана вода. Знакомый голос женщины, пытающейся петь, в такт мелодии виолончели. Безуспешность этого мероприятия, нисколько не омрачает возникшего у Олега ощущения счастья, наоборот - наполненный звуками дом, отдаёт теплом, родным, собственным...
   За окном звучат возможно голоса соседей. Кого-то зовут потешаясь, играючи поругивая, а потом хлопок, то ли по спине - возможно рукопожатие. Насвистывание босоногого озорника, ворующего через соседский, а и возможно и через его, забор спелые, наливные свежим соком яблочки, а остающимися огрызками, пуляет по воробьям пригревшимся на проводах.
   Деревня. Ассоциация с деревней, со старой церковью, недавно начавшей востановление из прошлого, служащей для всех без исключения, спасением, даже для того босоногого озорника. Во, даже слышно где-то, за возможно нашим цветущем огородом пение райских петухов, сочетающиеся под звуки убывающей от усталости виолончели. Рай! За тысячу вёрст, а может за две тысячи, от той жизни, в которой он живёт прежде чем сегодня проснуться, которую считает родной, такой привычной, что менять не то, что не подумавши, а просто полениться представить, как оно будет по-другому. А она вон оно как! Сразу и не придумаешь, не угадаешь, а если что-нибудь и вообразиться, то следует записать в блокнот, иначе забудется.
   Ту жизнь прочь. Та жизнь была сном - скучным сном, а может и противным страшным. Нет, даже сон, это слишком много...
   "У-у-ухф,- хочется простонать ему, а зачем.- Гм-м-м!"
   Да! Он наконец открывает глаза... Слава Богу, что это не сон и не обман зрения. Действительно, по углам кровати стоят мускулистые атланты, только деревянные, из марёного дуба. Глаза перевязаны тем же, чем они держат кровать заправив руки за голову, надув мышцы бицепсев и пресса. Это атласная ткань, ярко-алого цвета вдоль кромки которой, древний, и не понятно чей орнамент воиской доблести. Скорее всего это незамысловатый узор, выдуманный дизайнером-самоучкой. Да пусть, красиво же!
   Виолончель. Гмм-м (истомное сонное мычание в наслаждение к только что выспавшемуся телу). Хочу припомнить откуда она... Не могу! А нужно ли? Не нужно! Пусть просто звучит такой звук. Если это живое исполнение, то исполняющий не плохой мастер своего дела. Интересно, это по доброй воле, или же принуждение к постоянному сотрудничеству за миску похлёбки. О нет! Вспыхнувшую иллюзию Олег подавляет на корню и решает сам всё увидеть.
   Но пока только наслаждается ею. Вот сейчас музыка похожа на морское судно, с вёсельным ходом. Бескрайнее, солёно-зелёное пространство, с одинаковым горизонтом по всем четырём сторонам, держит на плаву деревянное судёнышко и только в руках Всевышнего судьба незаметного пятна, сливающегося с океаном.
   Двадцать четыре жилистых удальца, с обнадёживающей мимикой на лицах, дружно работали деревянным веслом, под начальством одного низко-рослого человечка. Их капитан гордо возвышался на корме, приложив ладонь к бровям, создавая тень для глаз от солнца, а другой рукой держал штурвал. Он незаметно бросал зоркий взор на каждого, чтобы быть в курсе состояния его команды. Раскалённое солнце сделало их кожу золотисто-коричневой, зубы чисто-белыми, а глаза... Глаза, туманом покрываемые надежды, упуляются в точку и ждут - ждут попутного ветра, когда их нос и борт, коснутся берега и ступят они на землю живыми и не вредимыми.
   Судно идёт тяжело, от переполненной в трюме добычи и рабов. Как низкие ноты виолончели предвестники будоражущего и восхваляющего усталого странника и ведут его к близким, к дому, к стране, к повелителю.
   А дальше начинается соло. Виолончелист, в первую очередь играет мимикой лица - один тонкий звук, одно выражение, а то и два; прищурен один глаз, ведёт одной бровью, уголок рта растягивается, а потом слегка открывается. Потом вовсе закрывает глаза и несколько нот ведёт одними только бровями. Но вот, новый эмоциональный всплеск, широко раскрытый взгляд, немного страшен, немного странен - как буря стихает, разглаживает волны, белеют небеса и светит солнце.
   Но так не долго; он не останавливается... Поддёргивается складка скулы прямо у самого уха и вновь закрывается правый глаз. Если присмотреться, то из него выдавливается маленькая капелька слезинки, но он резко взмывает головой верх и быстрый перебор струн, отвлекает от очкастого усача и поглощаешь эти звуки с неимоверным наслаждением; чувствуешь, что приподнимаешься на пару-тройку сантиметров и словно ловишь мелодию на лету, каждый звук, каждую нотку, не упуская даже самого малейшего отклонения от норм, которые устанавливает самый внимательный слушатель, самый придирчивый критик.
   И наконец он спускается на медленный темп. Появляется гавань и руки гребцов самопроизвольно расслабляются; судно плывёт само по себе, как и у музыканта - пальцы уже не дрожат скользя по струнам, только капельки пота, стекая по лбу, немного щекотят чувствительную кожу на висках, щеке и шеи. Струящийся ручеёк по оголённому корню бука, извиваясь по спирали спускается в самый низ ущелья, скрытый густой кроной вьюнка от солнца, но не от света. Даже запах такой, тающей льдинки на кожуре, только что высохшего лимона, прежде побывавшего в мятном чае. Там, на самом дне, а может и не на самом, ручеёк собирается в прозрачное озерцо с идеально гладкой поверхностью. И не одно постороннее движение не в праве нарушить эту Божественную гладь, пуститься на шум...
   "Может меня несколько и заносит в описании столь удивительной и красивой музыки..."
   "Которую ты и никогда не слышал, а ежели и было такое, то..."
   "... то я тебя не перебивал! Ясно! Соблюдай субординацию... Пожалуйста!
   "Хорошо! Извини!"
   "Так вот, описание столь удивительной и красивой музыки, зачаровывает меня не как истинного поклонника и преданного любителя классической музыки. Тут нечто другое, не похожее на такое, но... Но если я буду сидеть рядом с настоящим ценителем искусства, могу точно сказать, что спорить буду..."
   "Знаешь, я слишком мало о тебе знаю. Прости, что перебиваю, но удивляешь, право удивляешь..."
   "... так вот, буду спорить о том, что Вивальди - это поэт, а Бетховен - иллюзионист..."
   Сейчас происходит то, о чём написать будет труднее, чем самому увидеть. Представьте противостояние взглядов, одного и того же человека, и по одному и тому же вопросу. Неравенство в столкновении этих взглядов, не может перевешивать ни одна, ни другая сторона, так как исходящее, имеет только один выход, и также один вход; игры с разумом чреваты трагедиям и великим поражениям сознания. От горячего плавится - от холодного стынет и становится крепче; человек не идеален - отсюда и борьба, вечная борьба за идеал.
   Ладья входит в гавань как яркий и пронзающий луч света, разрезает чёрные тучи, крошит их волнистые осколки, а небесный сапожник на лету подхватывает их и делает из них заплаты на другие, новые, ещё не тронутые влагой облачка. Закончив работу, он бережно подбрасывает его над своей седой головой и слегка дунув, отправляет в свободное пользование, на благо природе.
   Уже никто не спешит, никто не напрягается; на команду опустилась блажь и вопреки уставу слышны разговоры, шутки и смех. А кто-то откинувшись на спину и закрыв ладонями глаза, предаётся уже томительному сну. Да и капитан впервые за несколько бессонных суток, даёт себе слабину и теперь борется с тем, чтобы просто не заснуть стоя.
   Мёд... Олег чувствует, даже представляет, как пчёлка его только что принесла и своими тоненькими лапками обработала, и положила ему в рот. Язык нежно прилипает к губам, к зубам, но он сам стекает по горлу и чувство голода мгновенно исчезает. Несмотря на воображаемую и безобидную выдумку, всё кажется естественным, повседневным - словно и вчера, и позавчера, было то же самое.
   Потом он слышит как в спальню кто-то идёт; босые ноги плавно ложатся на пол с пятки на носок, специально ступают не слышно, чтобы видимо не разбудить его. Но нет, ему было слышно даже дыхание идущего и его размеренное биение сердца, как сотни лесных колокольчиков, звенят о утреннюю росу. Олег испытывает волнение, но то волнение от предвкушения чего-то приятно-неожиданного, потому что шаги принадлежали женщине. Его женщине.
   Пол из натурального дерева, напоминающий чем-то граб, покрашен лаком на водной, натуральной основе древесной смолы. Он не токсичен и не дурманящий ум - он опьяняющий. Мастера во время работы пели арии, восхваляющие бога Древа тенором, одновременно переходящие то на альт, то на басс. И если в реале это повторить невозможно, то у меня это запросто. Люди, проходившие мимо и слышавшие столь удивительное пение, не могли понять кто это исполняет и по какому поводу. Работа превратилась в концерт, в народное гуляние, в массовое зрелище...
   Но это так, добавленная роскошь к словам автора, в которую Олег и сам не может припомнить. Да и откуда.
   Шла Тоня - его жена. Она до этого пела на кухне, под звучащую где-то виолончель.
   -Милый, славный мой - мой любимый муж. Ты пробудился,- начала Тоня, протиснувшись как сквозь густое, сгущёное молоко занавесы, в дверном проёме. -Как ты спал? Снилось ли тебе что? И если что, то расскажешь ли мне, своей любимой жене?
   Олег дожидается, пока она подойдёт вплотную; в это время он хочет понять, а точнее припомнить, во-первых - кто она для него; во-вторых - что?! Она шла склонив голову, скромно улыбалась и изящно виляла бёдрами, словно балансируя на канате, над великолепной пропастью. Она походит. Он берёт её руку, подносит к губам. Целует. Тоня наклоняется к нему, чёлка падает на глаза; целует тоже, но сначало в голову, а потом они сливаются в едином поцелуе губами.
   Как в тёплую ванну - сначала лицом, затем пальцы рук и уже потом, постепенно погружаться всем телом. И пока глаза закрыты, получение кайфа остаётся как бы не дополученным до конца. Не надо спешить. Предоставим самое лучшее, сделать воде - пусть не видно, но как порой бывает здорово не знать, откуда оно приходит. Главное, что оно есть, остальное возможно шушера...
   Он притягивает её губы к своим, чтобы не упасть от опьяняющего наслаждения; обоим пришлось закрыть глаза. Кто-то, или нечто, аккуратно и незаметно для них, убирает опору из-под ног и понесло. Плавно кружа средь тёплого снега и ливня звёзд, которые осыпали их с головы до ног, постукивая по открытым участкам тела и немного щекотя. Затаенное дыхание, словно и не требует пополнения, и так сохраняя жизненно важное равновесие, они парили над неизведанном им пространстве, но не в темноте.
   -Любимый,- наконец произнесла Тоня, на силу оторвавшись от губ Олега.
   -Прости дорогая. Очень трудно оторваться от тебя,- словно хочет признаться в чём-то Олег и открывает глаза. Его ещё качает и он начинает понимать, что это если на рай, то очень близко к нему.
   -Я пойду разбужу детей,- говорила Тоня не открывая глаз, но крепко держась за него.
   "Как, у нас с ней дети,"- думает он и боится, чтобы не произнести это вслух.
   -Дети!- будто бы не он говорит, но тут же поправляется,- они ещё спят! Маленькие проказники.
   Он не верит своим словам.
   -Ты что Олежа, милый,- она широко открывает глаза удивляясь и даже приподнимается левая бровь.- У нас очень примерные детки. Гораций и Евклид - воспитание безупречное.
   -Я знаю! Я знаю!- Быстро произносит он поправляясь.- Я нисколько не хотел ввести тебя в заблуждение. Прости! Что-то я волнуюсь!
   Он виновато опускает глаза в пол и какой-то стороной души, ощущает искренность своего раскаянного состояния. Словно забыл правду и поэтому говорит ложь.
   -Я поняла,- сказала Тоня и прикладывает ладонь к его щеке и пытается заглянуть в глаза. -Это всё от этого!
   -От чего?
   -Подходит то время, любимый!
   -???
   В это время в спальню забегают двое ребятишек. Но это вовсе не было похоже на баловство, с криками, визгами и воплями.Они остановились в метре от отца с матерью и в их глазах, слишком многое читалось. Но в первую очередь, это сотня извинений за вторжение и разрешение говорить слово.
   -Гораций!- восторженно произнесла Антонина, обращаясь видимо к старшему сыну. -Вы давно встали?
   -Да мама!- Ответил голубоглазый мальчуган лет восьми, прилажив ладонь правой руки, к своей левой груди и чуть склонив голову.- Сегодня такой день!
   -Евклид!- Не менее восторженно обратилась мать к младшему сыну.- Ты помнишь свои обязанности как младшего сына... Пока младшего.
   -Разумеется мама!- Отвечал Евклид, кариглазый мальчик, наверно лет пяти, очень похожий на Олега.
   От слов "пока младшего", Олег ощутил не передаваемое волнение сначала в голове; бурный поток крови, накрыл его сознание, залил полным глаза, а в ушах почувствовалось сильное давление. Но это не было больно - приятный мандраж, нечто похожее на покалывание, но не онемение.
   Имея уже двоих подросших сыновей, Олег так и не познал счастья быть отцом. Правильнее сказать, не помнил самого познания, а самое главное - зачатия. Создалось имитирующее возникновение слезы и подкатывания комка к горлу. Слеза умиления, поглощение возникшего восхищения над собственным я.
   "Я - отец!" "Да здравствует отцовство!!!"
   Слеза тает равносильно сладкому маслу, а комок крошится подобно иранскому щербету, или халве, под нажимом добротной хозяйки.
   -У нас праздничный завтрак!- Торжественно произнесла Тоня и звучало это так, как что-то имеющееся ко всей вселенной, особое значение. Она обняла своих сыновей и они дружно глядели на отца Олега, просветлёнными и натянутыми от неподдельного восхищения лицами. Они будто ждали, что он от их слов вдруг станет каким-то возбуждённый, что-то вспомнит и тут же сокрушится и также торжественно произнесёт, что всё прекрасно помнил, но забыл в последнюю минуту.
   "Праздничный завтрак",- повторяет про себя Олег, но многозначительный взгляд, выдаёт в нём не осторожность забыть значение этого словочетания.
   -Милый!- Умилённо говорит Тоня, обнажая конфуз мужа.
   -Да дорогая! Прости, прости! Виноват!- Олег чувствует, что покраснел и его видят. Он поднялся с кровати, чтобы обнять всех.
  Он обхватил за шею жену, нежно прижался к ней и тихо спросил:
   -Что значит "праздничный завтрак"?
   Олег напрягается в предвкушении в ещё большем его обличении, но терпеливо ждёт.
   -Как, любимый!- Ещё более восторженно произносит Тоня.- Что могло случиться, что ты мог забыть? Что это такое и по какому поводу. О, Олег! Ты меня удивляешь! Силы Всемирного Соития Влюблённых - муж мой, я прошу тебя...
   -Каюсь! Винюсь и каюсь,- быстро проговорил он и ещё сильней прижимает жену к себе.
   -Ничего страшного,- ласково произносит Тоня и отстраняется будто ничего не было.- Это от волнения. Прости ты меня! Я так волнуюсь!
   Она берёт его руки в свои, подносит к губам и целует - долго, с короткими перерывами.
   -Дети! Гораций, Евклид!- Торжество так и хлещет огромными порциями из уст Тони.-Милый! Идёмте к столу.
   Дом был большой, просто огромный. Это если судить изнутри, то Олег никогда не видел такого роскошного интерьера, и даже представить себе не мог, что такое возможно в реальности. Дом очень сильно походил на русскую избу, из какой-то очень доброй, но современной сказки и её объёмы можно было почувствовать только изнутри. Где-то должна быть русская печь; он не помнит, а знает.
   Олег каким-то странным, но приятным внутренним ощущением, чувствовал здесь себя хозяином. Каждый угол, каждый стояший, либо лежавший предмет, знаком ему до мельчайших подробностей и руки помнят к ним прикосновение. Очень много здесь он сделал своими руками.
   Кухня располагалась в другом конце дома, окнами во двор. Оттуда же вкусно пахло и оттуда же плыла виолончель. Она реально плыла, подхватывая каждого из них и неся в нужном ей направлении. Ощущаешь неповторимую опору в области подмышек и в районе задних бёдер.
   Кухня была обустроена в стиле... в стиле... Олег незнал никаких дизайнерских стилей, направлений и тому подобное. Кухня была для него обычным местом приёма пищи: плита, холодильник, стол, стулья... Ещё мойдодыр. Важным аспектом было чистота рук перед едой, но необязательно при этом нужно снимать обувь. Не больше! Это не считая тишины; полное безмолвие, равносильно глухоте - а тут виолончель! Она должна была мешать, но нет! Она отвлекает, не торопит, не раздражает. Волнующие мысли, тут же превращаются в мыслишки и не доходя до второго блюда, можно смеяться над их прежней серьёзностью, величием, первичностью проблемы, ну и так далее.
   Виолончелист был мужик с длинными усами и круглыми очками в чёрной оправе. Тёмный волос зачёсан назад и прилизан как бык языком зализал. Судя по его эмоциям, он в астрале, при чём в глубоком и абсолютно ни на что не реагирует. Олегу это понравилось, если не считать того, что его он должен был помнить очень давно. Примостившись с самом дальнем уголке, он был больше похож на предмет интерьера, либо на живой уголок, но совсем безобидный.
   А теперь к главному. Стол был украшен своим обилием красочно и искуссно расставленными блюдами, столовыми приборами, салфетками, ну и конечно же накрыто  это, одеялом приятного запаха. Стол занимал больше половины кухни, а если выдвинуть из-под него стулья с высокими спинками, то проход между ним и стеной, оставался совсем ничего. Странное чувство его сразу же посетило, что всё, что он видит, осязает - уже было когда-то и не один раз. Как привычка. Но опять же память - при растяжении, подобна жевательной резинке, которую при желании можно слепить в любую фигурку.
   Но что-то же всё-таки остаётся?!
   Вот сейчас из дверей напротив, появится женщина в голубом платье и белом фартуке, и внесёт большой графин со смородиновым морсом. Секунда в ожидании затаив дыхание и... Так и есть - лёгким щелчком отворилась дверь и через проём, буквально вплыла темнокожая женщина в белом платье, голубом фартуке и белом кокошнике.
   -Спасибо Изида!- С гордым восклицанием произнесла Тоня. Женщина улыбнулась в ответ белоснежными зубами, поставила графин на стол и исчезла за той же дверью, в которую и вошла.
   -Прошу, дорогие и горячо любимые мои люди. Прошу садиться за стол и отведать блюда, которые так любезно нам даровал Господь!
   Тоня наслаждалась всей полнотой окружающей её жизнью, присутствием нас - меня, Горация и Евклида. Её душевное состояние, было словно вывернуто наружу, напоказ всему миру и она нисколько не стеснялась этого, даже наоборот, демонстрировала идеальную чистоту своих внутренних стенок. Девственную чистоту!
   Олег, всеми мыслями и не мыслями отрицает, отказывается принимать то, что видит, хотя уже и живёт в этом, и принимает самое непосредственное участие. Его ведь никто не спросил; он просто проснулся и ба-бах! На те вам! Мол, ничего не знаем, живите дальше, как хотите...
   А деваться-то некуда - не возьмёшь же, не понятно что, не понятно за что и не вернёшь обратно туда... А куда?! Может это и есть то, что называется настоящее, а то, что в якобы в памяти - есть сон, или...
   "Давай без "или". Давай?"
    "Давай..."
   Олег возвращается и взглядом попадает на неё. "Почему он не помнит её такой, какая она есть сейчас,- думает Олег,- и почему я сейчас не тот, какой должен был быть..."
   Вопросы остаются без ответов, а своим внутренним зрением, непонятно каким-то внутренним мировосприятием, Олег видит её испачканные пальцы о голубую глину, которой она всё это слепила. Видит, как она своими хрупкими ноготочками правила наши глазки, нос, ротик, ушки. Как она вдыхала в эту жизнь свою частичку духа, прекрасно осознавая, что это будет для неё означать и как ей теперь не легко. Глина у ней не только на пальцах, но и на локтях, измазано до плеч. И вся одежда спереди. До лица - нос, щёки и немножко подбородок и лоб. Он смешивается с потом, падает на рабочий костюм и впитывается в грубую ткань. Тоня слегка наклоняет голову, чтобы чёлка падая на лицо, не мешала видеть творимое. Творимое...
   Олег слегка улыбнулся своему видению и перенося её на живую женщину, аккуратно сопостовлял силуэты, чтобы то, что не сошлось, не испортилось и не поранилось при движении обеих. И получается.
   -Праздничный завтрак сегодня на славу удался,- сказала Тоня усаживаясь в торце стола, прямо напротив Олега.
   Серебрянная посуда, чтобы она сразу отгоняла нечисть и всё недоброе; хочется творить добро и дарить любовь самому закоренелому мерзавцу. Душевный порыв Олега заставлял его подняться, выскочить на улицу и обогреть самого несчастного, поддержать самого униженного и спасти самого умирающего от безисходности человека. А если и не будет такого, то подойдёт и уличный пёс или кот. По сути без разницы - главное совершать движение и дарить любовь и добро... Поступки!
   Но сейчас они все смотрят на него и ждут - ждут пока он что-нибудь сделает! И Олег быстро вспоминает; молитва, перед вкушением пищи.
   "Отче наш..." помнит наизусть с самого детства и поэтому выразительность, тоже как... с детства.
   На первое было, красный-красный борщ со свеклой, порезанный соломкой в толщину наверно с его палец. Такое Олег помнил ещё со времён находясь в русской армии, только без картофеля - тяжёлые времена не только для русских вооружённых сил, но и для всей империи. Затянувшийся перестрой советского государства, повлиял на весь мир, перевернув всё с ног на голову. Запах борща мгновенно возвращал его на одинадцать лет назад. Потные лица, грязные воротнички, идиотское хихикание и звон железных ложек о котелки; не редки матерные перебранки и шкрябание большого половника об огромную столовую кострюлю.
  Борщ немного отдавал чесночным соком и болгарским перцем. В тарелке плавали несколько чёрных кругляшек перца-горошка. Рядом было блюдечко с зелёным укропом, с мелкими капельками воды по всей зелени. И также зелёный лук-порей - всё как он любит.
   Ломтик перца попадает на зуб, Олег его прокусывает и продавленный сок, вытекая, попадает на вкусовые рецепторы языка - немного сводит скулы, но вкус непередаваемый. На дне тарелки косточка с мясом свинины. На вид порция мала, но Олег чувствует, что наелся.
   Второе - картофельное пюре с фаршированным перцем, с каким-то необычном на цвет и вкус соусом. Золотисто-коричневая масса с недополненными тёмно-красными жирными кружками, обливало мягкую, без комочков мякоть и ребристость, разложенную по окоёмочке тарелки, неспешно исчезало в его рту и... таяло, таяло, таяло.
   Дальше варёные раки, величиной с две его ладони. Сочные красноватые лапки пропадали безвозвратно... только значение праздничного завтрака, не оставляли его в покое не на секунду. И что главное - ни праздничный ужин, ни даже ни обед, а именно завтрак.
   Олег насытился сполна, но не переел, как это часто случалось. Блины со сметаной оказались не притронутыми. Всё было здорово, но внутренний трепет нарастал, окутывая сердце одеялом тревоги. Гораций и Евклид покушали одновременно и скромно вытерев рты лежавшими подле них салфетками, молча ожидали. Гораций похож на Тоню. Светлый волос, уголки глаз опущенные вниз и у него её цвет. Даже лёгкое, еле заметное шепелявиние букв "с" и "ш", полностью совпадало с дикцией Тони.
   "Потрясающе,- думает он и ещё бы чуть-чуть и у него бы потекла слеза умиления. -Потрясающе!"- повторяется у него само собой и тёплое, шарообразное нечто, протекает в грудь и греет душу.
   А Евклид. Голубоглазый мальчуган с чёрными, как смола волосами. Под носом родинка и ещё несколько штук на скулах и подбородке. Прямо как у него в детстве и теперь, только спрятано под густотой усов и бороды. А когда он что-нибудь говорит, то слегка прищуривает левый глаз - совсем как он. Евклид точная копия Олега.
   "Нет слов,- думает опять он,- нет соображений, нет ничего, что может ещё заполнить ту восхитительную пустоту, которую не хочется заполнять до конца. Никогда."
  Тоня также закончила трапезу и теперь уже все трое смотрят на Олега...
  "Художник пишет картину, а позирующая группа людей (семейная пара и трое детей), натянуто сохраняют неподвижность и... холст нынче мягок, а акварель, при разбавлении, получилась слишком жидкой. И те моменты, которые должны быть чёткими, разделяющими контраст светлого от тёмного, получались немного размазанными. Это ничего; глазом не профессионала такая мелочь не очень заметна, даже не видна, но сам художник понимает ошибку и поэтому...
   ... не хочет беспокоить ожидающих его окончания, но, легче картину переписать, нежели исправить. Костлявым сжатием кисти, художник готов смять, порезать, изорвать не поддающийся холст, но прекрасно понимает, что этим делу не поможешь, ведь он - творец. Да, да - творец, кудесник, маг искусства...
   На помощь приходит волшебство - самое настоящее и простое волшебство.
   -Не желаете ли кофе, друзья?
   Художник не ждёт ответа; шоркая по старому паркету, старыми, дырявыми тапочками, он отправляется на кухню и зажигает газ. А сам берёт сигарету и закуривает. Слыша возмущённый шопот, художник приглушает его своим сиплым дыханием и когда сигарета ещё недокурена до середины, ВНЕЗАПНО приходит решение. Он тонким движением опускает её на край пепельницы и снова шоркая, мчится в мастерскую.
   -Друзья - недвигаемся!
   Сам не ждёт, когда те усядутся, а работа кипит, кисти мнутся, а холст вот-вот загорится под давлением творчества.
   -И где же наш кофе?- Спросит самый не терпеливый, подавляя возмущение.
   -Минуточку... -художник вытягивает лицо и немного высовывает язычок, когда смотрит на позирующих. Он всегда так делает, когда долгое и томительное напряжение, приносит свои плоды. В одной руке у него сразу умещается шесть кисточек; он ловко ими манипулирует, некоторые даже придерживая ртом. На палитре нет живого места - в ход идут посторонние предметы, на лице отпечатываются разноцветные мазки. Художник выглядит смешно и забавно, как чумазый ребёнок-непоседа.
   На кухне свистит чайник, но он даже не поведёт ухом в ту сторону; весь в работе.
   -У вас, там... на кухне... -кто-то скажет из группы, едва пошевелившись.
   -Прошу... Всего одну минуточку,- сквозь вставленную в рот кисточку, проговорит художник. -Осталось всего-ничего мазков, штрихов и картина будет готова. Друзья - вы смотритесь прям замечательно!
   Художник распаляется. Получая одновременно удовольствие от работы и от общения и вот... Общий портрет готов. Они до конца не понимают в чём секрет фокуса и поэтому один из них спрашивает:
   -Как? Ка-а-ак?
   -Если что-то не получается вдруг - покури сигареты "Друг". -Ответит художник и весёлый пойдёт наводит гостям кофе."

   Олег не понимает. Но потом до него доходит, что они ждут его слов о том, что завтрак закончен и ещё сопутствующих этому слова, после которых, будет рахрешено встать.
   -Восхитительно любимая! Просто бесподобно!- проговорил громко он, как прогремел, но они приняли это как должное. -Божественно!!!
  Далее он читает Благодарение Всевышнему за милосердное предоставление пищи и ещё о том, что не даёт им погибнуть с голоду.
   -Ну что же, прошу всех встать!- Словно осторожно сказала Тоня, взяв на себя функцию главы семьи. При этом она не смела смотреть в глаза мужу. Непозволительно.
   Все дружно поднялись из-за стола; Тоня, Гораций и Евклид подошли к Олегу. Жена взяла его руку; трепетное волнение от неё передавалось ему - его словно сковало и невидимая сила вибрации, овладела не только его телом, но и сознанием. Он выдерживает эту внутреннюю нагрузку и напрягая мышцы, будто встряхивает ими, скидывает неведомое ему прежде волнение как тяжёлый плащ и он снова пытается повторить недавно принятые ощущения, но уже по-другому. Олег по-новой прокручивает в голове пережитое минуту назад и, у него получается.
   Евклид подошёл к отцу с другого бока, прижался к нему, затем поднял голову на него и в глазах сына, Олег прочитал неподдельную грусть - грусть расставания. Читать по глазам - это Олег делает впервые, но... Впервые в жизни, можно трактовать, как и всю жизнь он это делал...
   Дольше ждать он не мог, и бегущий со всех ног поймав взгляд жены, спросил:
   -Либимая! Что всё это значит?
   Она улыбается чуть приоткрытым ртом и полные губы её, манят прикоснуться к ним своими, оставив вопросы на потом и предаться сладкому... Но Олег сдерживается и снова говорит:
   -Ответь мне, милая!
   -Странный ты сегодня какой-то, право!- Отвечала она, но не отвечая прямо, рисковала.
   -Да я и сам не пойму, что со мной и вообще, как здесь оказался. И куда мне нужно.
   Слова Олега, вызывают улыбку не только у его жены, но у Горация с Евклидом. Олег сам улыбается, и снова горячее тепло проникает во всё его тело... Какое же оно тёплое! Счастье-то какое!
   -Папа,- обращается к нему Евклид.
   -Да, сын мой!- отвечает он, но сам в голове прокручивает мысль и боиться её упустить.
   -Я решил, что тоже стану таким же, как и ты... Я точно решил... -капельки нерешительности совсем юного человечка, разрушали скалы гордости и величия, на которые его вознесли его же близкие. Но последнее он не расслышал и как-будто не по своей вине. То, что он слышал на самом деле, так это то, что вспоминается стих, который нужно выучить наизусть, и рассказать его выразительно перед строгой учительницей. Выразительность обязательна!
   Как он ни старался, но сказать то, что тебе не хочется говорить выразительно, для Олега было невыносимым. И с каким отвращением он наблюдал за одноклассниками, которые выдавливали из себя эту выразительность, тянули шею, напрягая жилы и краснея лицом. А потом с капельками пота на висках, ожидали оценки.
   У Евклида это получилось легко и сказать, что он притворяется, не поворачивался язык. Поглощённый его словами, Олег тонул в бушующем шторме неизвестности и любая попытка вникнуть в суть творящихся сейчас вещей, напрочь отказывалась подчиняться разуму и понимать всё это. Он только успевал глотнуть немного воздуха и снова его тянуло ко дну.
   -Ну вот, настало время,- с лёгкой грустинкой в голосе произнесла Тоня.
   -Да в конце-то концов,- возмутился в сердцах Олег так, что все одновременно вздрогнули. -Я ничего не понимаю. Какой час наступил? Чего час?
   -Час расставания! Тебе пора,- испуганно произнесла Тоня.
   Гораций и Евклид тоже смотрели на него с испуганным непониманием. Они первый раз видят отца таким потерянным, словно его кто подменил, как "ВНЕЗАПНО" пришедшая беда, не стуча, вторглась в их жилище.
   -Сегодня ты уходишь на работу. На сто тридцать лет,- продолжала тем же тоном Тоня, готовая к новой вспышке мужа.
   -Сто тридцать лет!!!
   Эти слова звонко ударились о потолок и со всего маху рухнули на пол. Ему даже трудно было произнести такое, не то что понять и принять как имеющее место быть.
   -Любимая, это шутка такая? Или что?
   -Мы будем скучать!- Она как-будто не слышала его, забивая стальные гвозди в мягкое дерево и трижды бросила горсть земли.
   -Мы будем ждать,- сказал Гораций, стараясь быть мужественным и крепко жать кисть руки отца; по-детски нежная ладонь, соприкасаясь с мозолистой, грубой и тёмной на цвет кожей, переминала чистые, белые пальчики юноши. Он лишь замечает как большой палец его сына умело загибается назад; он такой же широкий как медный пятак или...
   Как он ни старался, как ни пытался вскрыть зарытые глубоко в памяти события, началом которых служила эта сцена... Всё бесполезно. Прошлым назвать можно было то, что описывалось в главах книги выше. И то, со слов автора.
   Остальное - стена. Ни горячая, ни холодная, ни белая, ни чёрная, ни твёрдая, ни поддатливая. Одно название - начало. Только начало какое-то не с самого начала, а примерно с середины, либо ближе к ней. Раздумьями Олег поглощён был совсем не долго. Вся его новая семья - жена Тоня, дети Гораций и Евклид, как-то сначала отдалились примерно на два шага. С одной стороны у каждого из них немного вытянулось лицо и тело, а он сам как бы сузился и вызванный этим дискомфорт, означил перерождение...
   ... Олега втянуло как некоим живым и разумным существом, наподобии вакуума, в какую-то ни чем ни пахнующую сферу, не имеющая абсолютно никакую форму, ни цвета, ни запаха, ни названия. Он только увидел удалявшихся жену и детей, как за пеленой водной глади, разделяющей одно от другого. Они как поочереди махали ему руками, а Тоня иногда смахивала с лица слезу.
  И вдруг они потом исчезли вовсе, стало темно и немного сухо. Пронёсся бешеный вихрь, но не колыхнул не единого волоска на его голове и ему тут стала понятным, что он был молниеносно подхвачен этим же вихрем, и несомый странной, но ни на что не похожей стихией, удалялся куда-то, зная, что по-дальше от родных ему людей.
   Вакуум захлопнулся, словно плюхнулся квадратным куском льдины в котёл с кипящей водой. Пар, много пара ожидал увидеть Олег и приготовился к тому, что на его лицо, сейчас обрушится нестерпимым по ощущениям волна обжигающего пара и изуродует лицо. Но ничего не случилось.
   Казалось, что его мотало несколько часов, а то и больше, но всё длилось не больше одной минуты. За это время что он только не представлял себе, что ему только не превиделось, что только не казалось реальным и выдуманным. Сначало он видел себя, в сверхскоростной электричке и что несётся она огромной скорости. Но отсутствие пассажиров, двухместных сидений и больших окон, развеяло это видение как туман.
   Затем был тоннель; но не стены ему запомнились, а отвратительный запах, исходящий откуда-то издалека и в то далёко, куда его несёт собственная тяжесть тела. Но самым духотрепещущим было, это с головой окунуться в ледяную воду и понимать, что ноги и часть корпуса парализованы жестяной байдаркой и находишься вниз головой, чиркая макушкой по каменистому дну. Воздуха в лёгких не остаётся, терпеть нет сил, сейчас взорвётся.
   Что-то повело его за плечо и чем-то провели по лицу; Олег лишь сумел разглядеть белое, большое по масштабу крыло и удаляющуюся птицу.
   "Голубь,- промелькнула у него мысль, отчего он был уверен на все имеющиеся на тот момент проценты. -Голубь. Голубь.- Оно само срывается с губ, повторяется, но должная взаимосвязь,- то ли с этой птицей, то ли просто со словом,- никак не может, никак не ассоциируется с сознанием Олега.
   И только тяжёлый угарный запах, сравнимой с канализационной вонью, возвращал его к той реальности, с которой он думал, находился якобы в собственном доме, со своей семьёй. И она ему, эта реальность, совсем не нравилась.
   Его вывалило как ненужную, словно использованную вещь. Как из проезжающего общественного транспорта, несколько нетрезвых хулиганов. Как уголовник, заставший его Олег на месте преступления и выталкивает его из тамбура мчащегося вагона, прямо на полном ходу прочь; руки не слушаются, ноги не держат, а в голове словно не один литр водки. И тот, подступает к горлу, чтобы низвергнуться кислотой наружу.
   Олег упал прямо на копчик и по инерции сделал непроизвольный кувырок назад. А потом выгнул спину и превозмогая боль, задержал дыхание. Жёсткая, похожая на огромный угольный камень земля, источала жар. Было темно, но сотни огней, будто бы множество разожжёных костров на близком расстоянии друг от друга, или факелов, делало это место светлым как в новогоднюю ночь.
   Олег поднялся и первое, что он увидел, это огромные чугунные двери, раскалённые до красна и пыхнувший чёрный дым из щелей. За воротами горело громадное пламя, трещал огонь и слышно было много голосов. Там были люди, гремели металлические предметы и бранная ругань. На какое-то время голоса замолкали, только ворота становились ещё краснее и усиливался гул от пышущего огня. На пике всего этого, слышалось переливание какой-то жидкости из одного предмета в другой, что-то громко булькало, свистело, а после на некоторое время затихало.
   Неожиданно появился его брат Коля. Его тоже забросило сюда аналогичным способом как и Олега. И выглядел он более несчастней и жальче. Коля почему-то валялся на спине, как маленький и капризный ребёнок; он истерично катался по земле, испускал слюну, рвал на себе одежду и брыкался ногами.
   -Не хочу! Не буду!- Вопил он изрыгая слюну, похожую на пену.- Оставьте меня Ироды! Уроды! Не буду, отвяньте. Гниды!
   Олег быстро подскочил к нему, взял за руки и пытаясь его удерживать, говорил: 
   -Колька, ты что? Ты что так орёшь, братец!
   Коля на секунду остановил истерику, открыл глаза, чтобы посмотреть на того, кто с ним говорит, а потом продолжил, уже глядя на Олега:
   -Не хочу, твари! Отстаньте от меня, придурки! Сдохните мрази! -При этом он хотел освободиться от рук держащих его и отталкивался ногами в сторону.
   Но Олег сильней сжал его руки, и когда и это не помогло, он с силой отвесил ему добрую оплеуху, от которой Коля взвыл, но остановился и уставился ополоумевшими глазами на Олега.
   -Ты что делаешь? Не нормальный что ли.
   Голос был нежным как у женщины, а дыхание отрыжкой источало яблочное повидло. Вытаращенные глазёнки, словно его никто и никогда так не шлёпал, хлопали длинными ресницами, готовы были опалиться от парящего жара в этом месте. Стоило закрыть один глаз, и этот Коля вовсе не был похож на того Колю, что был братом Олега - удачное подобие копии, сотворимое талантливым шарлатаном...
   -А что ты орёшь как резаный!
   Олег продолжал держать его за руки, но видя, что Коля больше не истерит, отпустил.
   -Я не могу больше этого делать! -Коля зажмурился, что аж проступили слёзы. -Вот и ору!
   -Что? Что ты не можешь больше делать? Говори.
   -Не-е мо-огу-у-у! -заорал пуще прежнего.
   Истерика подступала снова. Олег ещё раз отвесил ему пощёчину, но уже не такую сильную, как до этого.
   -Перестань, говорю.
   Олег как-будто закричал, но на самом деле, у него просто так получилось повышенным голосом. Так он заглушил начинающий вопль брата, сразу его осадив. Тот дёрнулся несколько раз как под током, выгнулся на мостик как совсем юная гимнастка и повалился на бок. Коля рычал и выл, снова стал водить телом словно волнами и Олег в очередной раз вдарил ему пощёчину. Именно вдарил, потому что Коля, на секунду потерялся; он закрыл лицо руками, а когда убрал их, та половина лица, куда пришёлся удар, была вся красная.
   Так он остановился.
   -Ты в порядке? -Спросил его Олег и старался заглянуть в глаза.
   -Да-да, я в норме. Всё, ни бей меня больше! -Спонтанно отвечал Коля, но глаза прятал.
   -Как ты терпишь это, брат?- говорил Олег и слёзы у него уже текли.- Сто тридцать лет работы! С ума сойти! С ума сойти!
   Ответа он не дождался. В это время отворились ворота и прежде чем они успели распахнуться настежь, огромное облако тёмно-серого пара вырвалось наружу; сделав несколько огненых завитков, оно обернулось густым чёрным дымом и поднявшись вверх, исчезло. За огнём вырвалось куча невыносимой вони; сразу стало резать глаза, Олег жмурится и тут же закрывает нос пальцами. Но и этого оказывается не достаточно.
   -И вот так сто тридцать лет,- говорит подтверждая Коля и кивает головой,- сто тридцать лет.
   -Что? Что сто тридцать лет?- Спрашивавет Олег у брата, не открывая глаз и держа зажатым нос и ждёт, что тот ответит, хотя знает ответ наперёд.
   -Работать! Работать! Работать!
   Из ворот вышли двое одинаковых по телосложению людей. Они были все в саже, даже лица. Волосы у обоих подпалены, под самые корешки. Приблизившись к Олегу с Колей, они одновремено стали откашливаться, и на каждый резкий выхлоп кашля, вырывался чёрный дым из их ртов, как от огромного дизельного двигателя.
   Олег узнал в них Андрюху и Лёху. Андрюха между кашлем выругивался матом, всё время одно и то же. Лёха протирал внутренние углы глаз, ковырял в носу, сплёвывал чёрным и отряхивал то, что должно называться брюками и рукавами.
   Он первым сделал шаг к Олегу с Колей, подал руку и прежде чем сжать её, несколько раз чихнул.
   -Будь здоров, приятель,- поприветствовал его Олег, не выпуская при этом косого взгляда на Колю.
   -Спасибо!- Ответил Лёха, вынимая свою чёрную руку из белой ладони Олега и пряча её в карман.
   -Как добрались?- Продолжал, спрашивая он, кивая на Колю.
   - В целом, всё в порядке, нормально. Только вот посадка оказалась жёсткой.
   Отвечая, Олег смотрел на Андрюху, который высыпал из карманов брюк, а потом и из куртки, огромные горсти сажи, пепла и обгоревших кусков непонятного вещества, похожего на мясо. Складывалось такое ощущение, что там у него не карманы, а бездонная пропасть, отхожая яма нечистот и ещё чего-то, что обычным словом не назовёшь. Его рука словно ковш, погружаемый в каменный грунт, одним только нажимом пробивает неподдатливое чрево топи и выкорчёвывает отход. Его совершенно не заботило, что рядом стояли Олег, Лёха и Коля; занятый своим делом, он не собирался подниматься, ведь ниже падать было уже некуда.
   -Да-а-а! А я уже и не помню как сюда попал.- Лёха усмехнулся, но Олег заметил столько грусти в этой усмешке, что сразу защемило под левой лопаткой. Да и под правой тоже.
   Лёха вынул руки из карманов и стал тереть усердно глаза. Тут-то Олег заметил струйки стекающего пота на висках, а когда повернул кисти рук ладонями, он увидел кровавые мозоли, испачканные чёрной грязью. Через слои прилипшей грязи, прорезались линии жизни, судьбы и личной жизни тоже. Олег конечно же не знал, какая из них и за что отвечает, но, может всё ни так страшно...
   Олег хотел ещё что-то спросить, но тут из ворот вышел огромнейший великан, метра три-три с половиной ростом, атлетического телосложения. Великан словно выбежал, убегая от чего-то и на каждый его шаг, мы все подпрыгивали. Он вышел в пышных клубах дыма и по первоначальному видению, он был весь чёрный как самая тёмная ночь, как смола, но затем, когда дым постепенно рассеялся, он вдруг оказался красным, как раскалённая сталь.
   Великан был голым. Густая борода, на кончиках которой искрились маленькие тёмно-красные огонёчки - они то гаснут, то воспламеняются снова при мощном выдохе великана. На голове два коротеньких рога. Но он не чёрт! Это точно. И незнаю даже почему. Кончики рогов имели странный изгиб и он явно не бодался ими. Однозначно их предназначение было в чём-то полезном, потому-что они были истёрты и блестели на свету.
   На месте паха имелась густая растительность, из которой выпирал, согнутый наподобии рожка, толстый прибор. И тут Олег был уверен, что он предназначался не для того, для чего он существует у обычных мужчин. Наконечник имел вытянутую, но овальную форму персика и расклён был, больше чем остальные части его тела.
   Зато глаза ясные, голубые, как небо в летнюю и солнечную погоду.
   -Ух-х,- громко выпустил он воздух раздувшимися ноздрями и какие-то чёрные, в жёлтый горошек мотыльки, гонимые горячим воздухом, полетели в нашу сторону. Они так быстро порхали своими крылышками, что были похожи на множество миниатюрных вертолётиков, кружащих не так высоко над землёй. Приблизившись к нам, стал слышен их рабочий механизм и как стая мошек, начали кружиться над нашими головами.
   -Ну-у, выскочили на волю,- недовольно проговорил Лёха и немного махнул рукой, надеясь попасть на нескольких из жучков.
   Мотыльки резко взметнулись вверх, их огоньки стали максимально яркими, но недолго  покружась на высоте, вновь опустились к нам и жужжали их моторики, как маленькие комарики.
   -Вот назойливые,- проговорил снова Лёха и хотел было махнуть на одну и них, но не стал.- Ну хорошо, что пока это закончилось. Отпуск! Ура!
   Он хлопнул Олега по плечу и отошёл к Андрюхе. Тот всё никак не мог очистить одежду, если таковую можно назвать одеждой. Не то лохмотья, не то колом стоявший холщёвый материал, обгорелый на конечностях. От него шёл дым, как-будто он только что горел и его потушили, но от неё всё-равно исходила горелая вонь, щипала глаза и ноздри.
   Великан к тому времени, снова чихнул и выпустив очередную стайку светящихся мотыльков, проревел:
   -Сме-ена-а-а!
   Даже земля под ногами задрожала, но страха перед ним, Олег не испытывал. Лишь бы под ногами не треснуло, а так ничего такого... Чувство было другое, как должное и отнюдь, неизбежное. Что-то похожее на многолетнюю привычку... да нет, не многолетнюю! Многовековую привычку - смена-то, длиться-то будет, сто тридцать лет.
   -Сме-ена-а-а!- Ещё громче и требовательнее прогремел его голос. А ещё он топнул ногой.
   Помимо дрожи грунта под ногами, что-то в высоте тоже колыхнулось и возбуждённая этим волна, обдала всех чем-то влажным и кислым. Олег пригнулся заткнув уши, потому что и на них было оказано не маленькое давление. Когда утихло он первым поднялся, так как остальные всё ещё сидели пригнувшись.
   -Это нас!- Сказал Олег подойдя к Коле. Он взял его за руку и потянул, чтобы тот поднялся и шёл за ним.
   -Не хочу! Не буду!- Возобновил он твердить своё, как капризный, но взрослый человек.
   -Идём! Идём же!- Не отставал от него Олег и вот он ведёт его прямо в ворота, но тот слабо упирается.
   Олег старается не смотреть на великана; как Коля не хотел туда идти, как он не упирался и как не кривлялся, ножки его сами волоклись, хотя он и всем телом наваливался на плечо брата, возможно стараясь повалить и оттянуть время тяжёлого начала.
  Там внутри полная тьма, но с каждым шагом, с каждым новым прикосновением ступни, становилось ещё жарче, чем было за воротами. Олег чувствовал, как через толстую подошву к ступням подбирается что-то горячее, как несколько малюсеньких змеек, жалят пятки, икры, колени - и понимание того, что просто так здесь не постоишь, спасительным холодком притаилась в груди. И только.
   Коля же вёл себя так, будто бы был здесь не один раз и не зря себя так он сейчас ведёт. Теперь не Олег вёл его под руку, а он шёл сам, в нужном направлении, а Олег держался за него, чтобы не сбиться с пути. За их спинами громко захлопнулись ворота и со скрежетом задвинулся засов. Теперь вздрогнул Олег, но так, незаметно. Стало совсем жарко - ещё немного и можно сказать, что терпеть это будет невозможно. И предчувствие, что это надолго, подтверждалось тем, как великан приближался сзади.
   В некотором углублении, и как позже узнал Олег, что в середине, горел огонь. Издали он похож на костёр, но какой-то сжатый, как смятый огненно-жёлтый лист бумаги. Сам очаг был ниже уровня пола, но горело белым-белым и выпрыгивающие искры, имели вид пластиковых капель; они падали и растекались по коричневато-красному покрытию пола, словно расплавленный металл и наподобии бенгальских огней, прыская мелочью искр, исчезал бесследно в пространстве.
  Возле самого очага валялись две лопаты, с деревянными изогнутыми черенками и вогнутой лопатиной. На деревянных кругляках, что в начале, что в их концах, были до блеска натёрты поверхности. Кое-где даже Олег заметил пятна похожие на кровь, отчего следовал вывод, что тем, кто работал с ними, было не сладко. На конце каждого черенка находился стальной крючок, одетый сверху. Его предназначение было для него загадкой, как и то, что он тоже был натёрт до блеска и даже лучше, чем на деревяшке.
   Коля быстро подхватил ближнюю к себе и также быстро стал кидать ею уголь, который находился слева от Олега, и который из-за чёрного цвета сливался с тёмной обстановкой помещения, потому-то он и не сразу эту кучу заметил.
   Вторая лопата предназначалась ему. Олег слышал тяжёлые шаги великана за спиной, и вот очередной его выдох обжигал ему затылок. Черенок был горячим и влажные ладони являлись хорошим сцеплением с деревяшкой и... пошло-поехало. Олег сначала считал сколько он кинул лопат угля, сравнивался с Колей, но уже на двадцать первой он сбился. С каждый брошенной порцией огонь увеличивался, обжигал лоб и нос, опалял ресницы. Пальцы рук тоже наверно жгло; они покраснели как варёные раки, наподобии тех, что к столу подавала Тоня. А ещё было больно глазам; Олег их сначала, приближаясь к огню, просто закрывал, а позже, следуя вырабатываемой привычке, делал всё вслепую.
   Через некоторое время великан нёс в руках огромный чан. От натуги он рычал и исходил пуком. Вонища стояла неимоверная - зажимай, не зажимай нос,- бесполезно. Олег еле сдерживал желание сорваться на смех, что сам по-тихоньку пукал и отравлял и так отравленный воздух.
   Когда чан грохнулся на металлические подставы, расположенные с боков огня, великан облегчённо выдохнул множеством миллионов жёлтых мотыльков. Только теперь они летели в полном беспорядке, и в разные стороны. Всё это было похоже на спасение, нежели на проявление природных позывов к процветанию и размножению. А так как выхода из этого... помещения не было, бедные мотылёчки, забились в самый далёкий и высокий угол, где наверное меньше всего было жарче и образовали собою большой, светящийся шар. Он словно на невидимом основании, вибрировал в своём уголке ударяясь о закопчёную стену, но мерцание понемногу угасало, шар уменьшался в объёме и вскоре вовсе исчез, плавно опустившись на пол. На его месте осталось лишь горка серого пепла.
   К этому времени великан нёс огромный мешок, перекинув его через плечо; он склонился чуть ли ни к самому полу. Остановившись около чана, великан сделал паузу, для перевода духа. Потом стал часто и глубоко дышать, отчего снова из ноздрей вылетело сразу несколько облачков со светящимися жучками. Повторив весь процесс предидущих мотыльков, те тоже оставили после себя несколько кучек серого пепла. А когда огонь в очаге разгорелся и стал светлее, то было видно даже закопчёные сажей стены и потолок, и в каждом углу и не только, огромное количество таких серых пепельных кучек.
   Взревев от натуги, великан выпрямился во весь рост и словно штангист, вырывающий снаряд от пола ввысь, бросил мешок в чан. Большое облако тёмно-синего цвета, вырвалось вверх к потолку и такое же вывалилось через края чана. А когда оно ударившись о потолок и на обратном ходу приблизилось к огню, произошла вспышка. Олег сразу увернулся и прикрыл лицо рукавом. Тут же завоняло палёным, хлопчато-бумажным материалом и пригоревшим мясом.
   Вдруг сделалось немного темно и тихо, а после великан прорычал:
   -Огня! Огня! Сукины дети.
   Коля, когда укрывался от вспышки, слишком далеко выронил свою лопату и прежде чем он начал работать, Олег кинул около десятка лопат угля. Пламя поднималось - языки, как щупальцы доселе неведомого чудовища, лапали обгоревшие стенки чана, подбираясь к верхушке. Но пополняющиеся порции угля, делали его менее пластичным и гибким; оно меняло цвет на белый с синим, а рычащий рык острых, как иглы дикобраза, языков, нагнетали мощь так, что возле него плавился грунт как пластик на открытом огне.
   Чан раскалился до красна и чуть ли не стал прозрачным. Было сквозь видно бурлящее месиво и пузырившиеся полусферы, лопались и брызгами разлетались по стенкам чана, а некоторые наружу. Олег впервые почувствовал, что руки, а вместе с ними и спина, могут отвалиться; они тоже становились прозрачными, гибкими даже в тех местах, где это просто невозможно. Но сейчас они начинают ему отказывать и не слушаться. Какое-то неимоверное чувство безнадёжности и вместе с ним и отчаяния, закрались в душу Олега, и так стало больно, так защемило под лопаткой; он зажмурился. Выдавленная капля слезы не успев прокатиться по щеке, зашипев, испарилась в еле заметной дымке.
   А не прошло-то и часу времени, после того как он здесь оказался. Если время вообще существует тут как единица измерения, что вериться ему с трудом.
   Великан бросил ещё несколько мешков в чан и когда он был полон, творилось такое кипение, бушевала такая стихия, на потолке скопилось такое количество пара, что заполняя пространство сверху и опускаясь вниз, он доставал до головы Олега и щипал глаза; Олег наклонялся, гнул спину, работать было сложнее. Носом тяжелее дышать, резало гортань, а если вдохнуть ртом, то можно было обжечь гортань, лёгкие и желудок. На самом потолке появились каменные сосульки, готовые оборваться и воткнуться в кого-нибудь из них. Под воздействием огня падали капли, как камни и падая в костёрили рядом, сразу же плавились и сливались с грунтом. Те, что отскочили дальше, становились камнями.
   Олег посмотрел на Колю, но тот словно превратился в зомби. Опалённая чёлка немного дымилась, не было бровей - за место них обожённые дуги, как нарисованные углём. Кожа на щеках потрескалась и облазила. Подошва на ботинках дымилась, а от одежды шёл пар.
   Посередине творившегося кипения, раздался такой треск, такой гром, что прежний шум и тому подобное, было лишь мелким озорством трусливого хулигана. А потом как-будто металлический скрежет меж которого попал мокрый песок и словно на пустом пространстве, чуть по-дальше от самого очага, развезлась чёрная дыра. Кайма вокруг неё имела светлые, спиралеобразные линии, уходящие внутрь этой дыры, тем самым как бы утягивая это самое пространство внутрь. Она как бы втягивала то место, в котором они находились. При этом получалась такая деформация вокруг этой дыры и даже самих Олега и Коли, так как они находились возле неё. Тяжёлое растяжение в плечевом суставе и в области паха. Олег хотел выронить лопату, но она прилипла к ладони.
   Он отчаянно гнал от себя мысль о том, что это за место, особенно, за что он здесь оказался. И главное, что это за дыра. Единственным весомым аргументом было то, что это жена Тоня и их дети - Гораций и Евклид. Если с ними всё так хорошо, если ничего не было заметно, что могло бы положить такому... но ему ничего не припоминалось. Как в тупике.
   В это время дыра росла и пик деформации так растянулся, что Олег ощущал разрыв внутренних органов, при чём особого физического ущерба он не почуял. Вновь заваняло жжёной резиной и пригоревшей посудой. А ещё чем-то таким тошнотворным, что при других обстоятельствах, Олег бы стерпеть не смог.
   А потом Олег увидел как великан подошёл к чану с кипящей жижей, поддел её своими рогами и приподнял. Теперь понятно было для чего у него они такие, со странным изгибом на самых кончиках. Та область тела, где должна быть шея, надулся такой шов, в два раза больше головы великана. Выступили жилы в толщину наверно с руку Олега. Странным немного, сворачиванием головы, великан выплеснул чан с содержимым в образовавшуюся дыру. Наверно там внутри оно было с узким жерлом, потому что от жижи, воронка получилась очень узкая, но с огромной силой втягивания.
   Пока великан выливал содержимое чана, Олег с Колей отошли от беснующего огня по-дальше в сторону и уже оттуда наблюдали за поглощающим процессом. Эхо вываливающегося громко ударялось о потолок и звенело в ушах, отчего создавалась иллюзия вибрации головы и туловища.
   Когда всё закончилось, великан бережно поставил чан на пол и облегчённо выдохнул, закрыв глаза. Он стал меньше ростом и как-то осунулся.
  -Уф-ф!- медленно вышло из его рта, несколько раз прошлёпав губами, как у балующегося мальчугана.
   Шум прекратился и гул поглотили стены. Они словно впитали в себя эти звенящие и вибрирующие молекулы звона, и замерли в ожидании повтора. Тишина. Олегу казалось, что вечность зацепилась за окончание, а может это только начало чего-то и ему становится страшно, что время просто-напросто, остановилось. Хотя куда страшнее свариться в кипящем, непонятном с чем котле, где вероятность тому состояться, сто к одному, к своей реализации.
   Великан подошёл к ним и громко плюхнулся на пол рядом. Поднялась пыль, но не высоко; серое с коричневым вещество, словно облили мгновенно высыхающим раствором, но матовый оттенок, вернул воображаемое обратно на пол. Сразу потемнело и только что пылающий очаг, теперь напоминал безобидный костерок, на который стоит только пописать и он затухнет. Великан потёр свои, ещё покрасневшие ладони и с лёгкой ухмылкой, без рёва произнёс:
   -Ну что, покурим,- он попеременно смотрел то на Олега, то на Колю, и продолжил,- а кто не курит, рассказывает интересные истории из своей жизни.
  Он завёл свою огромную лапу себе за ухо и достал папироску. Папироска была большой, крупной. Олег даже разглядел название, "Казбек". От кончиков красных рогов, ещё шёл дымок; великан наугад, но точно прислонил к кончику папироску и та быстро прикурилась. Великан глубоко затянулся и выпустил пару колечек над собой.
   -А можно спросить?- начал Олег, уже в некотором роде проявляя симпатию к этому существу.
   -Валяй,- ответил он, снова глубоко затянувшись.
   "Кого-то он всё-таки мне напоминал,"- подумал про себя Олег и посмотрел на пальцы ног великана. На одной было четыре, на другом три. Догадываться куда они подевались, у Олега не было ни малейшего интереса. Хотя чан с кипящей жидкостью, мог и...
   -Кто ты такой? Как тебя звать?- Олег говорил спокойно, но нервозность выдавалась движениями рук.
   -Кто? Я?
   Великан начал смеяться, медленно, потом быстрее и быстрее, пока не дошёл до нормального, человеческого темпа. Он завалился на спину, нечаянно выронил свою папиросу, которая обожгла его задницу; великан сначала взревел от боли, потёр обожжёное место, а потом продолжал закатываться от смеха и стараться толстыми кривыми пальцами, подхватить папиросу. Его поддержал Коля, но тот смеялся не так эмоционально; видимо поджаристая кожа на лице, держала эмоции на крепком замке. Потом он несколько раз кашлянул и пару раз пукнул. От этого усмехнулся и сам Олег; его будто обмазали тугоплавким раствором цемента и все те движения, которые требуют потянуть мышцы рук, ног, тела и лица, показались ему очередным преодолением препятствия.
   Когда великан наконец успокоился, когда наконец-то он вставил в свой большой рот папироску и несколько раз втянул серое облако никотина, он ответил:   
   -Я Миша. Миша я!- Великан чихнул и из носа вылетели ошмётки чёрных-чёрных соплей, которые некогда были зелёными. А за ними пьяные, либо оглушённые мотыльки; бедные жучки словно попадали в воздушную яму и вновь взлетали. Мотыльки уже не торопились лететь в дальние углы. Они довольные порхали вокруг дымящейся головы великана и меж его раскалённых рожек. Олег стал быстро вспоминать что-то связанное с этим именем и кроме как двоюродного брата отца, он больше никого не знал. Только лицо его от этого, становилось глупее.
   -Это шахта,- великан повёл рукой, показывая это место.- Я главный кочегар. Вы - мои помощники, кочегарчики. Или кочерджишки. -Он опять засмеялся, пыхтя папиросой.
   Если присмотреться, у него белые зубы и немного обворожительная улыбка; дуги обожжённых бровей, складывались домиком так, что если закрыть нижнюю часть лица, к примеру чистым листком бумаги, то он был похож на доброго, мультяшного мишку. Да он и так - Миша. Когда он смеялся, с левого глаза стекала слезинка и смывала копоть с его щеки.
   "Гм-м,- подумал Олег,- такой смешной, забавный и интересный..."
   Лицо было белым, чистым, как у обычного человека. Сомнения таяли как снег на весеннем солнце, но особой радости от этого Олег не испытывал.
   -И что мы все тут делаем? Для чего всё это?- Вопрос по своей сути для Олега уже как бы ничего не решал, но узнать в чём дело, что это за место, он должен был.
   От его вопроса, как великан, так и Коля задрали высоко брови. Растянувшееся части лица, показали подчёркнутые морщины и запавшую в них сажу.
   -Что?- Олег развёл руками.- Да! Да, я незнаю, что здесь, чёрт возьми, происходит? Что здесь делаю я? Почему? Что, в конце концов, была эта дыра?
   Огонь в очаге немного поубавился и стало темнее, но тени на стенах от него стали только отчётливее. Они прыгали в такт языкам пламени и как бы дразнились, кривляясь, словно специально, чтобы вывести кого-нибудь из терпения.
   Их молчание ещё больше возмутило Олега; он готов был отсечь нечто от себя и бросить к их ногам, и провогласить: "На те, жируйте! Не подавитесь! Только зачем строить всю эту хренотень?" Но вместо этого, он обратился уже непосредственно к Коле:
   -Брат, ну может ты мне объяснишь, что здесь, чёрт возьми, творится?
   -Брат!?- Скривил лицо, или то, что от него осталось, Коля.- Что это значит, брат? Слово какое-то странное,- он перевёл взгляд на великана Мишу.
   Великан не понимал о чём это мы, но не вмешивался. Он вытягивал вперёд толстые губы, переминая в них папироску "Казбек".
   -Ты мой напарник. Мы работаем здесь с тобой, вот уже...- Коля стал загибать пальцы. Потом пару разогнул и снова загибает три, или четыре пальца.- Уже несколько смен...
   Наконец великан Миша вошёл в тему и уже он продолжал говорить; он словно понял в чём дело и стал объяснять Олегу что к чему:
   -Это цех, по запуску событий. Их огромное множество, и мы такие не одни. Возникающая воронка, это изголодавшаяся событиями судьба. Оно истощается и высосав уже имеющееся, низвергается сюда за новой партией. Мы готовим, так сказать, жаркое, из сырого сырца грибов-повода. -Он затягивается, придерживает дыхание и выпуская струю никотина, прищуривает глаза. А потом договаривает,- переизбыток эмоций, нервные срывы, сердечные приступы - все эти вещи истощают сосуд, в котором теплится так называемая вами же, жизнь. А мы работая, держим её в тонусе.
   Великан Миша как порядочный интелегент, даёт Олегу время переварить услышанное, а потом, не спеша, продолжает:
   -Конечно же, во время готовки, такое источает просто невыносимый запах - меня выворачивает наизнанку, как только почую это. Так что и мне, бывалому кочегару, не сладко приходиться, не то что вам. Но когда открывается воронка и я выливаю кипяток, когда даётся новый толчок к событиям и порой даже очень сильный - осознаёшь всю величину своего занятия, его важность перед тысячами, а может перед миллионами таких вот, как вы.
   Великан на секунду о чём-то задумывается; зрачки голубых глаз поблёскивают сквозь серую пелену выпущенного никотина и чем-то выражение его глаз, Олегу становится знакомым. Не хватает какой-то одной детали, чтобы понять кто он...
   -А сто тридцать лет?- спрашивает Олег.- В чём прикол?
   -Никакого прикола,- отвечает спокойно великан Миша.- Реальная, стандартная смена - всё чётко по заданному графику и я даже думаю, чтобы увеличить её. Но времени...
   -Ну нет,- воскликнул Коля, вскочив с места как ужаленный в одно место,- это уже будет слишком. Не-ет!
   Великан Миша подмигавает Олегу и начинает громогласно смеятся; поддрагивают его волосатые сиськи, живот и плечи, ну и раскалённый наболдашник между ног. Музыкально пердит и заваливается назад.
   Площадь помещения наполняется жёлтыми мотыльками - они кружаться хороводом, в один и в несколько кругов. Обстановка для Олега разряжается и он тоже смеётся. Что-то невидимое и непонятное само снимается с плеч, ему становится легко и маленький костерок теперь не жжёт, а греет.
   Коля тоже ржёт как полумный, а вспышки жёлтых жучков, образуют нечто похожее на салют. И тут бывает... нормально.
   "ВНЕЗАПНО" великан Миша начинает громко хлопать в ладоши и также громогласно говорить:
   -Ну чё мальчики, делу время, судьбе вынь и положь событий! За работу, за работу! Огня! Огня!
   Потом он поднимается, подходит к костру и дует на него.

                Глава  15
   Скорость - это Движение, это Сила, это Преодоление своего внутреннего сопротивления и сжение лишних килокалорий. Так как-то! Также это не приверженность только одних хищников и спасающихся от них бегством несчастных антилоп и косуль. Это сама сущность передвижения, всех живых видов населяющих нашу планету. К ним же я отнесу и человека. В первую очередь - человека.
   Это расходный материал тщательно собранной в закрома энергии, при чём обычно это больше, чем имеет свойство помнить и сохраняться для будущей траты. Мало кто об этом знает, а то бы... Ух-х! Да ладно! Кто с ней сталкивался, для них это уже не секрет. Но так, для общего саморазвития, ещё, это сжатость большого количества - наполовину жидкого, наполовину сухого - вещества, плотно взаимодействующего между собой как химическая реакция при проведении учебного опыта для учащихся. И не факт того, что оно не прекращает своего внутреннего движения, при остановки внешнего; эффект отталкивания сулит проблеме, что чревато взрыву.
   Скорость - сила, а сила, как известно, проявляется в соперничестве. Безграничность в проявлении оной, порождает феномен в одном; в другом случае - это крайность. То и другое, безумие в действии - автоматизм укладывается в ровное построение, порой располагаясь на самом краю, и щёлкает партии... Тому масса примеров.

    Резко набравший скорость Олег, унёс с собой клок сорванной цепи и он настолько далеко убежал вперёд, что звон обрывка звеньев, стал недоступен для их слуха. Бежавшие вслед за ним Лёха, Андрюха и даже Коля, вскоре потеряли его из виду; ветер разметал воздушные следы их шефа, а они словно провалились на уровень ниже, где ещё темнее и выро. Даже Лёха, старавшийся ни в чём не уступать шефу (но в целях чисто соревновательных), и тот не смог угнаться за ним; не обременённый привязанностью, Лёха сдал позицию. Резвость их старшего была не сразу понята его коллегами, а когда синдром дефицита внимания поднимал планку уровня доходчивости, было уже не важно, на каком они уровне. Как-будто сам того хотел... хотел исчезнуть.
   Знак, сам за себя говоривший о нём же - как немой образ, сверкнувшей и тут же пропавшей спины Олега... и исчез. А что говорил-то? "Да хрен его знает? Что, или про что?"- рассуждения, обсуждения, доводы.
   Лёха отталкивал мысли о любовных наветов по поводу подкатов шефа к хозяйке. И даже то, что Коля говорил открытым текстом, воспринимал как бред подзаборного пьяньчужки, которому почему-то верят. Он это игнорил, а верил лишь в то, что Коля был настоящим психом - баловнем, покровителем шакалов и падальщиков. Это может даже признаётся и самим Колей, что при близком знакомстве, не покажется столь странным. А если и не считать его психом, то изредка съезжающим типом с катушек, как раз самое то. Только вот эти съезды бывают так ощутимы для всех и частыми, что порой привычный уклад работы, резко становился не привычным. Возможно отсюда и неприятности, за которые расплачиваться приходиться всем. 
   Но это так, для общего определения действующих лиц в романе.
   Бежавший самым последним Коля, задыхался от отдышки, хватал ртом охапки воздуха, но на последнем вдохе окликнул убегающего от него вперёд Андрюху, чтобы тот остановился и обождал его; удаляющаяся спина товарища, вот-вот могла скрыться из видимого обозрения, и чтобы не остаться одному посредине пустыря, Коля взывал осекнуться.
   Голос пихнул Дрона в спину в тот самый момент, когда он делал вдох. Да он и сам не прочь остановиться; не особо стараясь угнаться, а делая только вид, он словно бежит и выполняет работу, словно тот обрывок цепи, тянущийся от шефа невидимой нитью, тянет его в неизвестность, только потому, что кому-то это нужно. Но не ему; ему бы булыжник под ноги, чтобы споткнуться об него и упасть, и разбить колено. Но можно и локоть, и даже нос или лоб, чтобы остаться до утра и больше никуда не бежать. Его отведут назад и позволят лечь и даже закрыть глаза. А в конце смены ему посочувствуют и похвалят за усердие.
   Но ничего нет под ногами - дорога ровная. Только звучит спасительный позыв друга и... Снова автоматизм - в движениях замечается отключение от основного источника питания. Тело останавливается.
    -Терпеть не могу бестолковую беготню,- проговорил подоспевший Коля, облоковтишись на спину товарищу, который стоял, наклонившись вниз и переводил дыхание. -Хренов ипподром - я в бегуны не нанимался. Ты нанимался, скажи?- обратился он к другу хлюпая губами.
   Сарказм, как желание пошутить, когда совсем не до шуток. Ничего не получится. Андрюха отвечает не сразу; глаза заполнились бегующими зайчиками, а изжога в груди подзывала рвоту. "Сейчас бы семечек жареных," -только и думает Дрон.
    -Что поделать, дружище! У нас работа такая,- ответил он и закашлялся. Но о чём его конкретно спрашивал Коля, Андрюха точно не понял, да и не хотел понимать.
  -Работа такая,- передразнил его и усмехнулся Коля, выделяя слова и обводя каждую букву по несколько раз.- Работа такая - собачья работа, Андрюша! И мы с тобой псы сторожевые. Что, скажешь не так! Ну, скажи?
   -Незнаю!
   -Незнаю,- снова передразнивает Коля. -Я знаю. Спрашивай меня. И я тебе отвечу.
   Они переглянулись пустыми взглядами, ничего не значащими по смыслу в определённый момент, но маячивший блеск притуманенных зрачков не заполнял, а дополнял пустошь в море жидко-кристаллического пространства, ещё одной порцией бессмыслицы. Бессмыслица для них порок обыденности и если предел пересекается, а пересекается он периодически раз в определённый промежуток для каждого из них времени, то это сравнимо как выпавший средь недели внеочередной выходной, с обязательным последующим похмельем. Обыденность застревала так глубоко, что возникающие возможности к переменам, вызывала головную боль, чесотку и мигрень.
   -Блин, я только в брата поверил. И такой опрофан провернулся.- Коля словами выражал своё же бессилие и слабоволие, переваливая с себя на плечи другого.- Впервые с ним такое!
   Отрезанные от главного, как от мамкиной сиськи, эти двое словно зависли в пустом газообразующем, выделяемое ими же, пространстве, а не имея перед собой цели они не понимали, что разрушаются как личности, как индивидуалисты.
   Но шаги, стремительно приближавшиеся к ним, заставили их встрепенуться и твёрдо опереться на землю.
   То был Лёха, вернувшийся за ними. Он будто бы и вовсе не бежал; ровное, стайерское дыхание, как на прогулке по парку с собачкой на поводке.
   -Ну что встали,- с нотками грубости в голосе, обратился он к ним. Только сейчас стало заметным, что и он-то несвеж.- Шеф там один, а вы тут сопли пускаете. Собиритесь...
   Он повернулся туда, откуда только что прибежал; ночь поглотившая пустырь, как детское одеяло в детстве у каждого, служило спасением от темноты. Но сейчас, когда взрослый и не веришь в чудовищей под кроватью и в шкафу, что может быть за тем одеялом, название которого - ночь. Можно ощутить себя мелочью, насекомым, муравьём, ничтожеством. А может ещё хуже, хотя вряд ли хватит фантазии, чтобы воспроизвести это в воображении.
   -Слышь, Лёх,- начал Коля как бы переворачивая лист бумаги,- этот прыткий беглец там тоже один. Верно! Так если что, то Олежка и сам с ним справится. Ну, а если уж упустит, то мы ему же ничем не поможем.
   Коля цмыкнул губами, словно сделал умное заключение чего-то, а потом, так филисовски добавил, как послесловие:
   -Я думаю, им есть о чём поговорить!
   -Пустая болтовня,- оборвал его Лёха, взрывом воздушных волн. Встрепенувшееся волнение, от которого стало немного светлее, но никак не легче. Лёха, готовый командовать в отсутствии шефа, вдруг вырос на целую голову, стал шире в плечах, а голос, прозвучавший пару секунд назад, гремер словно гром средь... тёмного неба, тёмного горизонта, тёмной земли - только гладко и без острых углов. Но это только от нехватки опыта.
   -Ты говоришь так для того, чтобы оправдаться, проявляя слабость и вообще... - Лёха резко рубанул рукой по воздуху, а изо рта брызнула слюна и что удивительно - это заметили все.
   -Не много ли ты глаголишь, Лёшка!
   Коля расправил плечи как крыльями и ощущаемая широта его спины, прям так и пёрла за экран воображаемого портрета. И не видно тех метров, что он недавно пробежал и то, что если бы ни Дрон, с нагнутым торсом, лежал бы сейчас Коля на земле, чуть дыша и дёргал бы поочерёдно конечностями в судороге.
   Лёха читает Колю и может даже не глядя, определит блеф и бред сивой кобылы, писанный на широком лбу, прикрытым подпаленной чёлкой.
   -А если и много, то что?
   Коля было подался вперёд на него, но не пошёл; Лёха просто повернул к нему голову и тот остановился.
   -Ты мне что-то сделаешь?- продолжал он и маленькая власть, еле заметно заполнила пустоту, которая отвечала глухим звуком, где-то далеко на глубине уличного колодца с позеленевшими стенами. Потому и вода с запахом плесени и тухлятины. Он знал о существовании этой ёмкости; она была как бы в стороне, не мешала своим присутствием. Не болталась при ходьбе, не храпела во сне, не чавкала, когда ела вкусный суп. Но ждала. Ждала часа и по мнению Лёхи, он наступает. Иначе было при первой встрече; Коля сразу хотел взять его в оборот. Одним нахрапом, чтобы разом подцепить на крючок и больше никогда не отпускать. Увы! Не получилось. И если бы не брат Коли, ещё неизвестно, чем всё это закончилось.
   А наполнявшееся уже текло через верх; Коля держал рот закрытым, чтобы не захлебнуться, а Лёха ловит волну и резко поворачивается к Дрону. Он словно отрезал себя и его от Коли и преисполненный на действие сказал тому:
   -Ну что стоишь, давай за мной. Или ты с этим, немощным!
   В такие минуты, ты либо лев (а также тигр, носорог, бегемот...), либо кролик, защипанный и готовый в скором времени сдохнуть от какого-нибудь падежа. На самом деле, это выбор, твой собственный, который если и не изменит твоё ближайшее будущее, то хотя бы даст возможность на следующий выбор, а потом на ещё один, пока не выведет тебя на чистое поле, с цветущими ромашками и попутным ветром, где раскроются тысячи попутных дорог.
   А пока что Лёха рубит топором, и цветущие ромашки, и тысячи попутных дорог...
   Дрон отчаянно посмотрел на Колю, как обиженный котёнок, на полуторагодовалого сопливого младенца. Нет, не обиженный - обгаженный собственным дерьмом; тот был для него уже как за прозрачной стенкой, покрашенной в красный цвет, или за красно-белым шлагбаумом раскрашенным в полоску, через которую уже нет входа. Без главного - как без своей головы - она хоть и есть, но в то же время она как под рукой, под потной подмышкой, в тепле...
   Андрюха хоть и с неохотой, но тяжёлым шагом последовал за позвавшем его товарищем... нет, уже не товарищем, а старшим - без лишних слов, без пререканий, без соплей... Он даже не пыхтел недовольством и не смотрел на Колю как на спасителя и друга.
   -Давай, давай!- подбадривал его Лёха,- шевели батонами! -И бьёт тупым носком ботинка поджопники,- один за другим, один за другим...
   Николай понял, что проиграл и возможно отыграться ему сегодня уже не получиться. Хотя кто знает. Если только с помощью брата. Он от досады на Андрюху и на всё, что его сейчас окружает, громко сплёвывает и на выдохе шипит "Сука!", но злится на себя и не понимает того, что...
   ... и бежал вслед за ними, пытаясь хотя бы не отставать и не терять их из виду. Так они проследовали около километра; средний темп, которого придержавался Лёха, будто бы тросом тянул за собой и Андрюху, и Колю - а последнего словно волоком, да мордой вниз.
   Не хочется быть дотошным занудой, но описываемая сейчас троица, являла собой ни что иное, как жалкое подобие отбросов самого низменного общества из всего того, что низменного существует. Или было бы вернее обозначить их, как... как... о чистоте мыслей, сейчас никак не думается! По-моему, я перебрал с поиском философского обозначения людей, без определённого места... под задницей. Хотелось быть тактичным и не прослыть невежой и матершинником, но бегать среди ночи, по пустому полю, сами незная толком для чего - могу назвать только нехорошим словом. Но как выразился до этого один из них, "такая работа!" А как другой добавил, "что у них работа-то - собачья!"
   Нет, в целом-то они в курсе для чего бегут, стараются, но в общем, это можно натянуть и на паранойю. Да-да, при чём в лёгкую. И победные лавры пожинать, точно не им. Только стоять в сторонке и наблюдать с боку.
   Стая чёрных и крупных ворон, с трескучим карканьем пронеслась точно над ними, словно гром средь ясного неба и в том же направлении куда они бежали. Странным ощущением находящееся в центре живота, каждый ощутил острый укол - кто-то выше, кто-то ниже. Вороньё однозначно так переговаривались между собой и можно даже было разобрать ругаются они, или каркают друг другу любезности. Хотя вежливость, таким птицам, присуща отчасти и по-человечески вороний крик, может означать только приближение беды. Чёрными-чёрными пятнами, на чёрном-чёрном небе, проследовало волной плавное течение полёта крикливых птиц и только их шумное порхание крыльев и хвостов, было чётким образованием воображения. Но каким-то странным, и немного взволнованным чувством их видения были одинаковыми. Лишь разность в цветовой гамме, отличалась подачей света, оттенком тонущих во мраке теней и... крик. Кар они слышат одинаково...
   Как розовые червяки колышатся на крючке, под сметающим всё на своём пути порывом ветра, исходящим неизвестно откуда и несущимся в противоположном направлении, но... Но им невозможно быть оставленными, брошенными, наконец вырванными с корнями и... розовый цвет ведь так смягчает, так приманивает, радует глаз - веселит. И даже самое отвратительное и мерзкое, порой может стать самым прекрасным из всего существующего.
   Лёха же, ставший теперь в этой троице главным, каждый раз, когда растояние между ними значительно увеличивалось, подстёгивал отстающих крепким словцом, подтягивая их за собой и наслаждался - наслаждался мимолётной, случайной и такой маленькой властью. Он обращался конкретно ни к кому, а к обоим, вместе взятых. В этом-то его и провал. Нет, это не так катастрофично; такое надо уметь делать, набираться опыта, выводить из ошибок прок и пробовать, пробовать по-новой. Но дальше... Дальше!
   Прелесть вечности, скорее всего в её неповторимости. И не в бессмысленном беге по кругу,- будь то торопливость, или неспешность - неважно. Разность видеть - счастье маленькое, но тёплое; держится в нагрудном кармане, или в брюках - в портмоне с иностранным названием на передней части предмета. А лучше вживить её в тело, как капсулу, или как чип - так надёжней и... Не смоешь, не украдут, не подсмотрят. Не будешь потом ночи коротать на уличной скамейке и с ужасом представлять наступление холодов.
   Вечность интересна в преодолении расстояния, неповторяющегося и впечатляющего действия на удовлетворительное настроение, часто сменяющееся на хорошее и отличное, и наоборот. Однотонность ведь затирается до дыр.
   Скрупулёзно подмечать мелочи, состовлять из них ассоциации, коллекционировать, чтобы через некоторое время вернуться и пережить всё по-новой.
   "Несёт..."
   "Ага! Как по гладкому..."
   "По скользкому! Правильно надо делать!"
   "Что?"
   "Тормозить..."
   "Притормаживать..."
   Смотреть вперёд. Качество присуще не всем, но каждому возможно продумывать переднее место на клетке и заниматься его строительством, обустройством. Я имею ввиду строительство шаг на два, а то и три вперёд. Лёха кусал и откусывал, рвал и сглаживал острые углы губами. Но как он ни всматривался вперёд, как не исходил от него луч величия,- он ничего не видел и уж как-то засомневался, в правильном ли направлении они следуют. И чтобы не сделать ещё больших ошибок, Алексей решил остановиться и оглядеться стоя на месте. Дождавшись, когда темноту немного развеет лунный свет, он вытягивался в струнку и всматривался в даль. Подобно кланяющемуся немного вперёд высокому, но могучему дереву, плотные и немного корявые на вид руки, выставлялись им в сторону, таким образом создавая ему воздушную опору. Так, поддерживаемый невидимым свойством, Лёха в точности походил на одного из древне-русских богатырей, и если бы не эта бестолковая беготня, можно смело писать с него картину, под название "Один в поле воин."
   Лёха смотрел, но отражаемая от земли темнота, только ещё больше сгущала палитру мрачных красок, и чтобы действительно присматриваться, нужно как минимум быть неподвижным. Он, вытянувшись в струнку, стал всматриватся в то место, куда предположительно удалился от них Олег. Видеть полосу помятого сорняка и делать предположения Лёха не спешил; та горка, на которую он так быстро запрыгнул, незаметно для него потрескалась, неожиданно стала рассыпаться как песок прямо под ногами и чтобы удержаться, ему нужна была новая точка опоры, которая ещё ненарисовалась, но по его мнению должна была где-то быть, рядом. Догнавший его Андрюха, чуть было не рухнул под ноги Лёхе от усталости, а сипота, исходящая из слюнявого рта, ставила крест в глазах Лёхи как на того, который прикроет тыл, или хотя бы даст такой привычный "Атас", чем поможет предотвратить пипец.
   Дрон походил сейчас на просящего пощады падшего духом воина. Под понятием "падшего духом воина", можно понимать "воин, павший смертью храбрых", ну или что-то в этом роде. Такое здоровое ничтожество, валялось мешком дерьма, посреди пустующей пустоты и если сейчас пойдёт дождь, оно расплывёт и вряд ли кто вспомнит, "кто был такой Андрюшка?"
   И сейчас он ни о чём не думал, не переживал; не хотел даже есть и пить - он лишь рад был тому, что беготня остановилась на неопределённое время, которая его изрядно подъизмотала. Сейчас Андрюха отказывался от существования другого, обыкновенного мира, и когда в его жизни наступал период фокусирования на чём-то на одном, ничего другого просто не могло быть. Это и так было много для него, так что роль охранника в том виде, которая была до этой погони, вполне Андрюху устраивала.
   Еле приползший Коля, запыхавшись, тут же начал с ходу, через скачки вдохов, высказывать недовольство.
    -Ну что, доблестный путеводитель,- отплёвываясь и кашляя, как ворчливый старик перед издохом, стал он издеваться над Лёхой.- Куда теперь нам скакать? А? Скажи, чё молчишь?
   Нарушение тишины сбивала с толку и пройдя специально несколько шагов вперёд, Лёха тихо ответил:
   -Помолчи немного. Не мешай.
   Для Коли, ответ походил на отмашку, как выброшенный фантик от конфеты. Коля злобно скрипнул зубами, но промолчал. Лёха действительно не знал, что делать дальше и поэтому смотрел вперёд. Навалившееся, нуждалось в том, чтобы его по-скорее сбросить, но ноша оставляла неприятные отпечатки и давила на тугие мышцы, натирая их и оставляя шрамы.
   Помимо того, что он в реале пытался что-то разглядеть в темноте, Лёха ещё упорно вслушивался, надеясь всё-таки услышать то, что направит по правильной дороге, и что остановка оказалась не случайна, а необходимой. Но настойчивость и не поколебимое не желание молча, но громко скрипеть зубами, Коля продолжил наезжать:
  -Слушай, а что молчать! Давай ещё пару километров проскачем, как дикие мустанги, с мыльными жопами и пеной изо рта.- Коля хотел распаляться, но...- Например, туда!- Он указал в левую сторону правой рукой. Или туда!- теперь Коля показал вправо, но левой рукой.- Что нам стоит, скакать по полю, словно бешенные собаки.
   Он задницей плюхнулся на землю, а потом завалившись на спину, растянулся, раскинув руки широко в стороны.
   -Харэ ныть,- выругался Лёха и со злостью плюнул.
   "Мустанг" ничего не ответил; он сипел нарушая тишину и испытывая терпение.
   Как-то прав получается Коля, и Лёха строит в уме план неспешного избиения товарища по работе, пока отсутствует его брат, но... Но как бы не был скромен и мягок нрав Лёши, он всегда останется Лёшой. По крайней мере до тех пор, пока сам себя не будет называть Алексеем Батьковичем и снимет маску Терминатора.
   Это всё пока..., а пока он просто пытался как-то выкрутиться и также просто проговорил:
   -Мы идём вперёд! За мной.
   Звучало несколько натянуто, словно на пружине, которой не суждено продержаться долго. Понимая это, он быстро махнул рукой и сорвался с места пешком вперёд будто пришпаренный. Коля хотел было что-нибудь возразить, даже поднял руку для выразительности, но увидя как Андрюха послушно последовал за Лёхой, кряхтя поднялся, сплюнул и тоже пошёл за ними.
   Но Коля, если не будет возмущаться, это значит будет не Коля.
   -О, а что пешком-то идём,- он так говорил, чтобы Лёха его хорошо слышал.- Давай бегом! Так же быстрее!
   Он нисколько не заботился о скорости ходьбы, покуда цель для него имела вовсе не конечный результат; достаточно было видеть широкую спину Андрюхи, из-за которой он не видел Лёхи, но перед которым возможно будет когда-нибудь финиш.
   "... Э-э-э, не важно какой..."
   Его раздражённый можжечок, воспалялся всё сильней и сильней, и теперь уже не на близкого товарища, а на товарища по работе. Он светился синим фителём, бросая ярко-жёлтые искры в стороны. Но хотелось, чтобы вперёд; чтобы подпалить и того, и этого тоже, но так, за компанию. Чтобы не сильно, а для устрашения...
   ... И вроде бы и слабый подстёб, но который дятлом долбил в одно место, бесконечное количество раз, пытаясь вывести из себя объект раздражаемый, на провокацию. Лёха же не сущий в тактичности, да и вежливость у него сочеталась не больше, чем уступить место в общественном транспорте старшему, глотал долбёж с закрытыми глазами. В области груди он чувствовал как там когтями дерут кошки, словно о старый и потёртый диван. Власть двулика и с шатким основанием, если она вот так, сваливается на бедную голову, да ещё в виде голодного дятла.
   "... Как это в самое яблочко, да с первого выстрела. Правда!"
   "... А сам-то понимает..."
   ... прекрасно он это понимает и поэтому старался неподдаваться спотыкающемуся и катящемуся вниз Коле и цепляющий его за штанины, чтобы не упасть. Ремень рвёт пелди, держащие его, но тот армейский, крепкий, помнит ещё, как их "духов" в "слоны" переводил, да в "черпаки" тоже. А Коле бы: "Хоть бы он оказался в трусах... Мужик же всё-таки."
   Он нашел, что ему ответить:
   -И то правда. Ну-ка, парни, лёгким бегом. Айда!
   Только это заставило Колю заткнуться. Отнюдь.
   Они бежали в ногу, но слышно было, что бежит словно один человек. Выпавший сам по себе баланс, так не хочется называть случаем или совпадением... но опять же цель, скорее её отсутствие, рушит на секунду возникший стереотип уравновешенности и простой человеческой сплочённости. Отнюдь! До прихода следующей смены сцен, от прежнего, может ничего не остаться.
   Немного пробежав, они плавно перешли снова на пеший ход. Сговорились?! Нет! Это то, что могло называться не иначе как сплочённость, или похожесть. Отчасти! Беготня реально мешала сосредоточиться Лёхе. Да и пешком как-то легче. Вороньё прогремело ещё раз, где-то в недалёком впереди расстоянии и эхом разнёсся по полю. Эхо ещё долго эхало как вырастающие барьеры на пути сбиваемые голеностопами и ударяясь о спины, тонуло в прошлом, в глубине круговорота времён, как в чёрной дыре.
   Спустя некоторое время он и вовсе пожалел о том, что взял на себя инициативу вместо отсутствующего Олега и уже было подумывал о возвращении на ферму и о словах, которые скажет тому, кто первый спросит, "ну что, спина не так крепка и рука не так тверда?" "Да нет,- ответит неуверенно,- просто так всё неожиданно! Я не готов. Но если нужно, так прям хоть сейчас..."
   Только пристальный его взгляд вперёд, дал наконец-то свой результат. Он видел как воронья стая кружилась в одном месте и дружно кричало во всю воронью глотку. Глаза брызнули десятком искр и не потухнув сразу, а воспламенившись, они бросились в неосязаемую темноту, в чёрную гущу красок и став наподобии светлячков, кидались на мраком покрытые тени, поражая их яркими вспышками.
   Что-то шевелилось на горизонте его поля зрения и он просто обязан был проверить, что это такое там. Пройдя ещё какое-то расстояние, его подозрение в плане того, что впереди кто-то находится, подтвердилось. Вернулось оно, что недавно плавилось как пластилин на солнце и горело как бумага в жаркой печи.
   "Стоило только подумать... и вернулось..."
   "Так часто бывает, когда теряешь... и вдруг находишь..."
   "... повезло?"
   "Незнаю. Скажу после..."
    -Слышь пацаны, они там. Точно говорю,- проговорил довольный Лёха, указывая направление рукой, но головой старался не шевелить, чтобы не сбить пойманный ракурс.- Давай притопим...- продолжал говорить он, давая понять им, чтобы те не отставали; но те бегут не навыручку, а будто бы на пикник.
   Они стремительно приближались, и уже всем был виден человек, стоявший один посреди поля. Он некоторое время был неподвижен, как-будто наблюдал за чем-то или за кем-то, а затем словно опомнился и стал удирать. Всё было ясно как день и совсем скоро они обнаружили Олега, лежавшего без сознания, из носа текла струйка крови, а руки как-то вывернуты, словно их хотели вырвать, прокручивая в разных направлениях.
   С ним остался Коля. А Лёха и Дрон рванули вслед за убегающим призраком, который был от них в несколько десятков метров и пытался затеряться в ночи.
   Он сел возле брата на колени, нежно положил его голову себе на руку,- поправил волосы, рукавом вытер кровь. И прежде чем попытаться привести в чувство, похлёстывая по щекам, Коля глядел на лицо самого родного для него человека и не узнавал его. В таком раскрытом, в незащищённом состоянии, он ещё никогда не видел брата,- Коля привык, что брат всегда сильный, всегда уверенный в себе. Его поведение это признак мужества и образ справедливости в одном лице. А ещё настойчивость, как твёрдость характера - непереломляемый кусок стали в человеческом обличии. И даже то зло, которое якобы видел он до этого в его исполнении, теперь имело свою положительную сторону, хоть он точно и незнал какую. Важно то, что теперь эта обросшая щека, по которой Николай возвращал в чувства брата, стала такой родной, близкой и не вызывала теперь раздражения, как это было раньше. Коля видел себя на месте Олега и сам не знает почему, а главное из-за чего, у него навернулись слёзы. Слёзы скривили бородатое лицо человека и растянувшиеся губы в улыбке, показались Коле совершенно не человеческие черты, а чего-то такого, отчего захочеться отпрянуть, стряхнуть его с руки отскочить на несколько шагов назад.
   "Что это? Кто это?"- воскликнит он про себя и начнёт трести брата за плечи, за голову... Взявшись за воротнички, он придвинет его лицо настолько близко, что их лбы соприкоснутся и от такого приближения начнётся головокружение, и приступ братской любви, вновь загорится, в некогда остывшей груди. И если он до сего момента пытался только злить его и не слушаться, то начиная с этого момента, однозначно решил быть с братом заодно и больше не перечить ему. Никогда!
     Коля тряс его и приговаривал чуть ли не плача, хотя слёзы в такие моменты у него никогда не появятся. Он это знал точно.
    -Братан! Братка, очнись.- В груди скребло кошками, хотел пить что-нибудь сладкого, но подойдёт и домашний квас.
   Брат неподавал признаков прихода в чувства и Коля ещё сильней, дважды ударил его по щекам. Тот, пробучав несколько невнятных фраз, наконец-то очнулся. Вытаращенные глаза, белыми зрачками похожими на недозревшее яблоко, упулились куда-то в точку. Он сделал только глубокий вдох и затаил дыхание. Нижнюю челюсть повело вниз-в сторону, изо рта тоже пошла кровь, смешанная со слюной и повисла на подбородке.
   -Брат,- почти шепотом проговорил Коля, боясь его напугать.
   Олег отстранился от Коли, сел рядом на колени и не шевелился. Медленно, то открывая, то закрывая глаза, Олег словно медитировал и был как не в себе. Потом посмотрел на свои руки, на Колю, на небо и также в обратном порядке. И снова как провалился в себя. Коля насторожился, но с сочувствием, но помочь ни чем не мог, только наблюдать.
   -Ты? -Вдруг спросил Олег.
   -Я! -Услышал он ответ.
   -А где... -и запнулся.
   "Странный какой-то,- думает Коля,- как подменили..."
   -А где же этот,- Олег показывает руками что-то большое и уродливое,- с папиросой "Казбек"...
   -Прохорыч что ли...- словно понял его Коля.
   -А-а-а, так они заодно.
   Николай как ни старался, ничего понять не мог,- при чём здесь Прохорыч и ещё какой-то великан что ли... Бредятина какая-то.
   -Ты про что, братишка. Он тебя сильно ударил?
   -Ах да! -Это он уже себе, ощупавает голову и как бы сразу понял, что произошло и глянув на Колю, тихо спросил:
    -Где этот урод?
    Ах, как всё звучало по-другому, как не по-настоящему! Олег это понял и хотел снова впасть в беспамятство, но это ещё хуже, чем понять то, что произошло; он закрывает глаза и перебирает множество вариантов выхода из такого положения. Мозг работает в напряжённом режиме, но на подходе к кипению выстраивается решение.
   "Что это, видение, или просто сон?"
   Как трудно порой стало разобраться в многообразии представленных миров; они лежат у твоих ног, но больше им нравится положение на ладонях, чтобы тебе их лучше видеть. Так всё закручивается, такая разворачивается интрига, что определить где сон, а где реальность, порой бывает нелегко. Так они незаметно сливаются, так некогда чёткая граница разделения, стала слитной и невидимой, будто вещи творимые судьбой, обитают в одном помещении, в одной комнате. Несколько миров переплетаются между собой текущими событиями, что неровен час, придёт шизофрения, хлопнет дверью и этот противный скрежет ключа в замочной скважине, так навьючит нервы, что повтора не перенести. И останется дверь на запоре...
   Вот так - потерять голову теперь стало легче, чем в шестнадцать лет.
   "А что бы сделал настоящий самурай?"
   "Да! Что бы сделал настоящий самурай?"
   Олег не открывая глаз нащупывает по своим карманам что-нибудь... А также за спиной в брюках.
   "Не дури! Ты не самурай! Ты..."
   "Замолчи! Заткнись! Ты ничего не понимаешь... Ты..."
   "Да ты что!? Кому как не мне знать кто ты! А самое главное - ЧТО!!!
   "Ни говори так! Не говори! Я тебя сейчас..."
   "???"
   "Я должен с этим покончить. Где что-нибудь?"
   Как будто слышит смех, но не поймёт кто это, и главное откуда. Он тонет в длинном тёмном коридоре, наподобии тонеля, который где-то в сотни шагов от начала, совершает затяжной поворот и там тухнет. Смех исчезает, но память гложет, что смеющегося уже не узнать и не предъявить. Чувствует короткие сжимания челюстей и прерывистый выброс воздуха через нос, но делает это как бы не он, а словно он, но не сам.
  Олег всё ещё с закрытыми глазами ведёт руками по одежде в поисках, а лучше всего в надежде меча, сабли, шашки или кинжала. На худой конец можно просто нож. Но даже на худой конец и того нет. Всё как в страшном сне - столько времени на психологическую подготовку и моральную адаптацию и всё, как стихией животному под хвост.
   А как бы было замечательным воткнуть чем-нибудь в грудь. Или как делают они,- проводят горизонтальную полосу, медленно и осознанно, навстречу, да ещё могут посмотреть на это, как на картину или на предмет искуссно вырезанной из кленовой ветки свисток. Они-то знают, что позор это поверхость чего-то не существенного и один такой шаг поднимает их над ним, как звёздное небо перед таинственным земным миром.
   -Где это урод?- повторил Олег, только голос звучал заметно тише, как расставание перед очередной встречей, нежелательной встречей.
  -Его парни преследуют,- не сразу ответил Коля, но осторожно, заметив перемену в брате.- Что он сделал с тобой? Всё нормально?- Добавил и приготовился выслушать тиранию.
   -А что не заметно,- пробурчал было Олег (Коля оказался прав).- Застал врасплох, сука! Вырубил, очнулся,- ты блин, с глупыми вопросами. -Поднимается, отряхивает колени, руки, потом смотрит на Колю и строго добавляет. -Я в порядке!
   Коля невозмутимо смотрел на брата, но как смотреть на надвигающуюся стену, если это может значить только одно. Олег подвигал челюстью, кивнул себе и сказал:
    -Давай за мной! -И побежал.
   Словно и не лежал только что без чувств и памяти.
    -Как я рад, что ты жив и здоров! Как я рад!- Проговорил только Коля и послушно направился следом за ним.
   
                Глава  16
   После проведённого мной короткого боя, я чувствовал себя легко и непринуждённо. А главное - гордо! Выплывшая откуда-то из глубины памяти тонкая стратегия ведения боя, помогла решить поединок в мою пользу. Помнят ещё руки и ноги, до автоматизма заученные серии ударов, соединённые в комбинации из уклонов и нырков, а также несколько шагов вперёд, назад и конечно же завершающее этот цирк - удар в точно в челюсть.
  И главное выговорился от души!
   За этот небольшой промежуток ночи мне дважды приходилось находиться на краю пропасти, махать руками в попытке установить равновесие, затаивать дыхание в предвкушении страшного и неизбежного и, я дважды выходил оттуда сухим, хоть немного и помятым. Такое со мной бывало не часто, если не впервые - и такое вот везение. Хотя к везению это можно причислить чисто относительно; всё, что я делал в эти последние часа четыре, а может пять с половиной, было обдуманно и просчитанно, хоть и не всегда верно. Но кто не ошибается?
   До дома вроде и оставалось нет ничего, и скоро будет рассветать, и от кошмарной ночи останутся только рваная футболка, да пара шрамов и ссадин. И память - удивительнейшее свойство мозга человека вмещать в маленьком пространстве столько информации и дерьма!
    Но как же я ошибался! Как всё-таки я ошибался!
    Мне, пешим ходом хватило бы времени добраться до дома ещё до рассвета, и я бы так и сделал, если бы не призрачные тени, стремительно надвигающиеся на меня. Они как чёрные огненные языки пламени, двигающиеся в сторону нового места для пожирания. Страшнее то, что они никак неуказывают своего места пребывания,- они не горят, не освещают заревом горизонт и от них не исходит завараживающего глаз свечения. Они только уничтожают появившееся что-то на пути и расправившись с ним, устремляются к очередной жертве. У меня дрогнуло сердце при виде такого пейзажа или скорее чёрной живописи, а когда приближающиеся тени стали доступны моему слуху, то по моей коже пробежали мурашки ужаса и оцепенение.
   "Звуки там-тама символизировали их приближение, а это значило, что я стану нынче, чьим-то романтичным ужином. Мне бы порадоваться за кого-то, но вспоминаются не состоявшиеся и так и не наступившие мечты. Но грустить не нужно, иначе мясо будет на цвет не свежим, да и на вкус жестковатым.
   Их темнокожий кулинар, с проткнутым насквозь ноздрями и с огромными, овальными кольцами на месте мочек ушей, точит большие тесаки друг о друга и испытыюще смотрит в мою сторону. Интересно, с чего он начнёт - отрубит голову, или вспорет брюхо. Есть ещё вариант, что меня живьём поджарят на открытом огне. Только вот незадача,- во время поджарки, я же не смогу сдержать крик боли и могу испортить милым дикарям аппетит. А может, когда я буду дико кричать, они станут плясать вокруг меня свои дикие пляски "хаки" и петь свои зомбирующие песни, постепенно входя в транс, закатывая глаза под брови и вываливая язык проколотый сразу в нескольких пупырышках. Под такой аккомпонимент, я окачурюсь раньше, чем до меня доберётся человек с острым тесаком и прикончит меня.
   Ещё бы пережить переход по раскачивающемуся мосту, привязанному к шесту по рукам и ногам, через непроглядную пропасть, кишащую ядовитым и с острыми клыками зверьём. Если не считать того, что при ходьбе, этот мост так раскачивается, что ширина его достигается в несколько человеческих тел. Так что шансы добраться живым до тесака, тают как снежный ком на летнем солнце."
   Многое здесь конечно преувеличение и каждый процент этого преувеличения, несёт под собой корень притаившегося ещё с самого рождения дикого проявления негатива, на наступлении "ВНЕЗАПНОГО" страха. Но тут, несколько другая ситуация. Это самое, подходило значительно медленнее, чтобы охарактеризовать это как "ВНЕЗАПНО" и ощутить всю ничтожность этого начала.
   "Что же они меня никак не оставят в покое,- пробежала у меня пугливая мысль, подобно серой мышке между кухонных тумбочек.- Да когда же это наконец закончится!"
  Я уже слышал их бешеный топот, и каждый их шаг заставлял моё немощное тело содрогаться в жутких думках о том, как эти безумные люди схватят меня и будут издеваться. Моему взору отчётливо рисовались две здоровенные мужские фигуры, излучающие ярость и зло. А ещё маски клоунов, с гармониками в руках; приплясывающие сбитые фигуры, ловят наклоном головы ритм и растягивающиеся уголки рта, подтверждают успех выполненной работы. Я с ужасом жду, когда музыка закончится и они приступят к делу...
   Да, луна была закрыта тучками - да, видимость не очень, но два "бульдозера" на предельной скорости, готовых стереть меня с лица земли, я видел отчётливо. Огромная волна создаваемая их движением, догоняла меня раньше своих начинателей; настигая, на меня словно набрасывали тяжеленные сети с громозскими грузиками, которые больно бьют по пяткам, в случае чего. Припадая к земле, нагрузку принимали на себя колени; дальше хруста не шло, иначе мне пришлось бы упасть и больше не вставать... От испуга я аж подпрыгнул на месте , как вспугнутый блудливый кот во время случки с кошкой и, вытаращив глаза, развернулся и дал такого дёру, что пятки мои сверкали очень далеко, освещая сзади не только мне путь, но и спереди им. Мой поверженный враг остался один, без сознания, без чувств - на корм падальщикам и стае крикливых ворон.
   Эта картина меня напугала за эту ночь больше всего. Да мне и неприпомнить уже за всю жизнь такого, хотя время сглаживает острые углы и страшное, в недалёком будущем может показаться смешным. И всё-таки, не люблю вот так вот бегать - со стороны-то видно, какое это глупое занятие и будоражит чужие умы. Ладно бы они меня врасплох застали, как мне нравиться говорить "ВНЕЗАПНО", а то вон,- надвигаются словно тени мрака, перелезшие через рамку экрана телевизора и не глядя находят тебя и идут на тебя, и идут на тебя... Правду говорят, что от испуга либо умирают, либо силы удваиваются. И это как минимум. Хорошо, что со мной случилось именно второе. У меня даже зрение улучшилось; мне было видно, куда бежать. Я видел ту лесополосу, ту заветную линию усыпанную кроной, а там тоннель с зелёными огонькамии в конце свет... к которому я и  направлялся, и почему-то думал, что там я смогу укрыться. А почему нет!? Почему, не знаю; спичечные стволы, тёмное на чёрном, решетом выделялось по середине овального экрана и как спасительный сучок от дерева, служил безопасной опорой.
   Сучок дерева был опорой!
   И я стремился к туда.
   Из-за возникающих болей в рёбрах я не мог набрать достаточной скорости, чтобы оторваться от них, и они заметно меня нагоняли. Нет, я не оборачивался, я судил по тому, что слышал, а слышал я наступающую угрозу для себя и уже от былой уверенности не осталось и грамма, а от каждого удара ногой о землю усиливалась боль. Догоняющие меня люди выкрикивали разные ругательства, которые я отказывался принимать на свой счёт и приказы остановиться. А ещё также то, что будет со мной, если я немедленно не подчинюсь им и не остановлюсь. Взял бы кто-нибудь, да кинул мне спасательный круг, да не промахнулся бы, а точно на голову. Да как бы потянул, чтобы оторвать ноги о горящей земли и охладить их встречным ветром; по качающимся воздушным волнам пронестись бы мне над их горящими головами и покинуть прочь, злополучный...
   До спасательной лесополосы оставалось нет ничего, но я боялся, что не успею укрыться и меня снова схватят. Бегущие за мной парни буквально уже наступали мне на пятки, пытаясь сбить с ног. Кто-то из них хотел подставить мне подножку, но промахнулся и упал, дав мне ещё один шанс оторваться от погони. От сильного напряжения у меня сдавило грудь, становилось меньше кислорода и ещё больше стало болеть под левым боком. Однозначно сказывался пропущенный удар; уж не сломал ли мне их главный, рёбра? Всё может быть! Но останавливаться нельзя, даже под тупым приступом скончаться - не то гибель, не то затяжное линчевание, может растянуться на многие... А вступать в драку с двумя верзилами, в масках клоунов, да ещё с гармоникой, мне уже будет не под силу. Только совершая зигзагообразные движения мне удавалось избегать быть схваченным, но такие пируэты изрядно поубавили и так мои небольшие силы, и на последнем дыхании я щучкой нырнул в гущу лесопосадки, скрывшись из вида преследователей.
   Я влетел словно бешеный вихрь, переломав несколько сухих веток на своём пути, проделав узкий тоннель, который сразу же закрылся. На одной из веток я оставил последнее то, что было от футболки, разодрав при этом плечо до крови. Но один из клоунов успел просунуть руку в образовавшийся портал и я, схватив с земли валяющийся сучковатый валежник, с амплитудного размаху, ударил по протянутой конечности. Треск сучка и человеческой кости; конечность убирается, но оттуда же доносится дикий крик боли и отчаяния. Клоун ревёт во всю глотку и обращается к другому:
   -Он мне руку сломал! А-а-а-а! -Кричит не переставая, делая маленький передых на вдох. И по-новой. -А-а-а-а! Паскуда!
   Он рвётся сквозь крону, кустарник трещит, гнётся, но не поддаётся - он в цвету, наполнен соком и силой. Боль мешает движению и второму клоуну на действие - они не могут по отдельности, не научены!
   Переварив сотворенное, ни секунды не мешкая и не теряя темпа, с таким трудом достигнутого, я помчался меж густых деревьев и кустарников, ловко маневрируя под возникающие препятствия. Я дважды спотыкался о лежащие на земле брёвна, один раз так сильно зацепился, что несколько раз кувыркнулся, но по инерции тут же вскакивал и продолжил бежать. Разболевшийся бок, я прижимал согнувшись корпусом, прилаживая ладонь то одной, то другой руки; они были сначала ледяными, но быстро становились горячими до ожога.
    После того, как я оказался в лесопосадке, топот за моей спиной тут же исчез, точнее, я его перестал слышать; меня преследовал только звук, чем-то напоминающий вой, но не зверя. Я нырнул, словно в спасательный круг,- о котором думал пару секунд назад,- в зелёную листву клёнов, тополей и берёз, ломая на ходу руками ветки; ветки ломались о моё тело, корябая и пуская кровь из моего немощного тела.
    Мне уже и не вспомнить, сколько я бороздил лесную поросль; я думал, что создаю неимоверный по силе шум и от него же и убегаю. Не слыша больше за собой погони, я решил остановиться. Прислонившись к одному дереву, я пытался хоть не намного задержать дыхание, чтобы послушать, ведётся ли за мной погоня или нет, но у меня ничего не получалось. Больше всего я боялся закашлять и выдать место своего пребывания. Не переставая смотреть, откуда прибежал, я пытался восстановить дыхание и хоть немного расслабиться; треся кистями рук, я был больше похож на трясущиеся листики ивы и своими плакучими, гибкими ветками, клонился вниз.
   Моё лицо было залито потом, который больно щипал мои кровоточащие раны, но и смывал вчерашнюю грязь, как душ, после купания в болоте.
    Но как бы там ни было, мне неимоверно везло,- в который раз, а точнее в третий, или в четвёртый, может уже в пятый - путаница во вкусе, это когда все ингредиенты соблюдены до мельчайших долей тысячных единиц. Я ушёл, как казалось уже, от вновь неминуемой опасности, если не от смерти ( и в чём-то я прав). Я её не чувствовал, а предч... Предполагал её наличие где-то рядом, возле, около... Она могла меня подтолкнуть в плечо, подкинуть камень под ноги, ну или вставить палку в колесо. В конце концов, ей надлежало быть в сущности вещей, нас, смертных. Смертных и глупых. Глупых, потому что по несколько раз лезет в одну и ту же петлю, в одно и то же дерьмо.
   Не успел я нарадоваться своей ещё одной маленькой победе, как до моего слуха лёгкий ветерок донёс обрывки их разговора. Крылья ветра несли их уже разорванными на несколько частей, слов и слогов; они свободно лежат на пёстрых пёрышках невидимых мне пернатых, сливаясь с их цветом и пролетали со скоростью света мимо моих ушей и... исчезали. Подобно дням - летящим сквозь пелену лет, сквозь прозрачность давно сказанных слов... и не сказанных, но понятных. И каждый по своему понимает их смысл, отсюда может и... Они были где-то совсем рядом, я даже слышал хруст веток под их тяжёлыми ногами и шелест сухих листьев под крадущимися шагами. Прижимая маски клоунов к пахучей коре, чтобы не быть замечанными; они тоже слушали.
   "Звери! Они не люди, звери!- ищу просвет, через просвечивающуюся марлю сплетённую злым пауком из сопливых отходов его жизнедеятельности. Ещё миллиметр и я бы влез рукой в эту мерзость, и неизвестно, чем бы всё ещё закончилось для меня.
   Ещё ветер приносил до меня их слабый перешёпот. "Ну что, видишь его?"- "Нет. А ты?"- "Тоже не видать. Наверно притаился, гад!"- "Ага. Ой!"- "Что?"- "Что-то под ногой валяется!"- "Ну!"- "Огромная ветка, как нога человека. Или..."- "Не говори глупостей. Если ты на него наступишь, он заорёт как пострадавший." -"Как рука твоя? Болит?" -"Болит! Вот урод! Можно я ему тоже что-нибудь поломаю - ногу например, или шею?!" -"Если шею сломать, другое ломать, больше не будет иметь никакого смысла!" -"Точно?" -"Блин, да точно!"
   Конечно это только домыслы, или же ближе будет сказать, больное воображение, вызванное страданием или ещё чем-то, отчего оно такое. Не больше. Но и того хватить, чтобы огрузиться до верха и ноша сия, сведёт тебя с ума. Только вот и безумцы, от нехватки разума бывают настолько сильны и ловки, что и разумным не достичь такого, даже при желании.
   Вот-вот, и они появятся из-за деревьев и накинутся на меня; я стал медленно пятиться назад, ведь ожидать появления врага для меня было невыносимо, тем более в такой не приятной, жуткой ситуации, как сейчас. А шёпот их всё ближе и ближе. Цепляю руками ветки, срываю маленькие листики и почему-то кладу их на губы. И держу. Жую и держу. Опять жую.
    "Лишь бы с ума не сойти,"- думал я от страха и был прав в плане помешательства.
    "Лишь бы не сойти с ума",- повторилось само в уме, но икнул я звонко.
   Нет, я никого ещё не видел, просто моё больное воображение, рисовало мне дикие картины надвигающегося страха. Будто стадо разъярённых диких кабанов, спокойно, подрыкивая, медленно подкрадывалось ко мне, плавно обходя деревья и ныряя под ветки, образовывая плотное кольцо. Каждый кабан злобно скалилось мне в лицо, испепеляя своими огненно-красными зрачками. Они мерцали, подчёркивая верхнюю линию век, их суровость и гнев. Увидев цель, они все медленно остановились и каждая морда была обращена на меня. Ожидание томило не только меня. Некоторые водили носами сверкая острыми клыками, представляя скорую развязку.
   Эти твари чувствовали мою безисходность, мой отчаяние, а торчащие из пасти клыки, так и светились злорадством и престоящей потехой надо мной.
    А тишина нагнетала, и боязнь пошевелиться, жидким кисилём наполнила мои окончания. И мне осталось только упасть и стать размазнёй, превратиться в лужу, расползтись по земле в тонкую плёнку и высохнуть, испариться, исчезнуть. Чтоб меня никто больше не видел не искал.
   Но дальше, лучше,- неожиданно, разом, словно по чьей-то команде (наверное это был вожак, провалившийся в моём сознани, где-то ещё на самом начальном этапе), стадо бросилось на меня. Одновременный рык заглушил шелест листвы и треск веток под их копытами. Это когда им жёлуди уже надоели - насытились вепри. Тот момент, когда случилось соприкосновение, я упустил. Не специально, наверно. Наверно потому, что я с этим подсознательно смирился, и как бы не храбрился сам перед собой, а с ними не справился бы однозначно. Уж как-то смешно вообще об этом думать.
    А потом, потом... Потом мне не хотелось никого видеть. Не хотелось никого слышать. Я только хотел, чтобы ноги мои несли меня с такой неимоверной силой, с которой и не во всяком кино покажут, не в каждой книге опишут, и не каждый фантазёр-сюрреалист выдумает и расскажет самому убеждённому скептику. Так, чтобы я прежде не испытывал такого напряжения и, чтобы горячая земля, зажигаясь от прикосновения моих стоп, тут же мгновенно тухла, как от пронёсшегося мимо вихря, в обличии моего бренного тела. И чтобы след, если кто его и хотел бы обнаружить, жжёг бы им ноздри и потерял бы нюх, навечно.
   Несите меня ножки, по заведомо правильной дорожке - зажигайте траву под ногами, поднимайте дым высоковольтными столбами, сжигите следы примятые подошвой, путайте преследователей в одеждах чёрных, топите ночь на красной зорьке и ложитесь спать приняв на ночь пищи горькой. Несите меня с этого неблагополучного поля, с этих провокационных и гнетущих на смятение и слабоволие, сомкнутых вместе. Хочу, чтобы невидимая сила, подняла меня и попутным ветром доставила к дому, целым и невредимым, пусть и к тарелке с бокалом, пустому... лишь бы к дому. Но безумство одолевало мой рассудок и страх, страх, страх! Да, страх имеет весомые преимущества, даже перед допингом и таблетками счастья. Даже перед самим собой; ты рвёшь пуговицы на своей рубашке, затем рукав, но поглащаемая сила внутреннего "я", пожирает в тебе воина... борца, протесторатора, деятеля в сфере приобретения... и великих потерей...
   "Погоди! Что-то снова заносит... И уж поверь - слишком..."
   "Хочу знать. Но как на велосипеде без тормозов - педали сами крутят. И-и-их..."
   "О-о-о, немного страшно, но представляю. Это когда ещё с горки на полной скорости. Да?"
   "Да-а-а, помню. У нас тогда ещё цепь слетела. Ха-ха-ха..."
   Я с новой силой сорвался с места и понёсся как ошпаренный. Ух, как меня несло по этой зелёной пересечённой местности! Ух, как жгло пятки и натирало мозоли, попадавшие в кеды маленькие палочки и листики! И тут скажу честно, что мне просто везло, так как я видел ближе, чем бежали мои ноги, и дальше...
   "Фу ты чёрт! Ты уже несколько раз говорил о везении! Что, пластинку заело?"
   "Я просто хочу отметить тот факт, что процент случаемого с нами..."
   "С тобой! С тобой!"
   "Ладно. Со мной... Так вот, процент случаемого со мной, а точнее, конечный исход этого случаемого, намного выше, чем он может зависить от моих личностных способностей. Понятно выражаюсь?"
   "Не могу сказать, что в целом всё понятно, но... Дело вовсе не в этом. Твоя зависимость от случая, приведёт к такой случайности, что... непозавидуешь..."
   "Да знаю!"
   Несколько раз я спотыкался о лежащие на моём пути брёвна,- спотыкался, падал, но снова вставал и бежал с той же силой, что и прежде. Более мелкие препятствия я ловко обегал и оставлял их за спиной, которые в свою очередь оставляли следы на моём теле. Да пусть. Это как-то дополняет моё слияние с природой, делает меня устойчивым в преодолении сопротивления... Сквозным!
   И всё шло как бы неплохо, но неожиданно на моём пути вырос крупный сучок, просто огромный, прямо поперёк моей головы, на который я со всего своего хода, налетел верхотурой черепа, то есть лбом. Круговыми движениями рук назад, я описываю букву "О", меж пальцев попадают листочки клёна - пахнет зеленью, соком. Но столкновение получилось лишь касательным; я отклонился назад, но не упал; вильнув по прямой, мне удалось удержать равновесие; после удара я наклонился вперёд и продолжил свой теперь уже не такой быстрый бег, больше напоминающий бег змейкой, укрывающая свой хвостик от острой лопаты.
    Сначала был белый свет с жёлтыми точками, поднимающиеся кверху. Я понял, что это временная потеря зрения, не больше и поэтому не переставал думать о преследовании. Кабаны остались за тем сучком и думаю, что они гнаться не будут. Тысячи звёздочек замелькали вокруг моей головы, наподобии колец далёкого Сатурна, а чуть позже я почувствовал сильную головную боль. Всё было похоже на то, как полная трёхлитровая банка с густым вареньем  "ВНЕЗАПНО" треснула, но содержимое пока не вывалилось, а только тонкими тёмно-тёмно-красными струйками текло по стеклу. Оно рубинами играло на свету, но не слепило. Растекаясь уже по плоскости стола, банка разваливается на части и получившееся варенье со стеклом, обозначало разочарование в прямом и вообразимом образе.
   Расплывчатые узоры предстали передо мной, искажая реальную картину. Мне надо было остановиться и прийти в себя, но "недоброе"  дыхания преследователей за спиной не давало мне покоя. Сейчас я вижу, как они закидывают мне на голову и в ноги лассо, но перед тем, как им удасться это провернуть, мне на силу удаётся отключить изображение.
   Я не останавливался, чем делал только хуже себе, постепенно теряя силы. Мне пришлось перейти на ходьбу, потому что бежать уже не мог. Сатурн приблизился на не прилично близкое расстояние и уткнувшись мне в лоб, свело глаза в одну точку. Моргнув несколько раз, Сатурн исчезает и единственное, что я увидел перед собой, это пустырь. За ним в предрассветной зорьке, крыши домов моей деревни. Строгие линии плывут, среди них где-то моя из позеленевшего шифера и печной трубы из красного кирпича; их очертания расплываются уже по всему горизонту. Добавляемый красный цвет на неопределённое время корректирует облик некоторых соломенных крыш и тех, что недавно возвели наши местные умельцы. Только с притоком к голове очередной порции крови, я уразумел безнадёжность попыток устоять, перед поплывшим в бездну миром.
    Остановившись на краю лесополосы, я левой рукой опёрся о крайнее дерево, а правой стал вытирать лицо, залитое потом и кровью. От удара у меня болела голова, как колокол звенящий внутренним раздражением; бешеный стук сердца отдавался болью в висках, стуча по ним маленькими острыми молоточками. Ощупывая левое подреберье, я понял, что у меня сломано ребро,- недавний прицельный удар противника. Меня тошнило, вызывая рвоту и слабость, я уже и не переживал о том, что меня догонят, потому что медленно-медленно я терялся в пространстве и после упал от потери сознания.
   
                Глава  17
   Коля старался не терять из виду спину брата; светло-болотный камуфляж на чёрном, как пятно, как мишень, как крючок для зацепки, то удалялась, то приближалась. Отдышка рвала на части его лёгкие, сердце готово было выпрыгнуть из разодранной грудной клетки, а ноги отвалиться и потеряться так, чтобы их уже не нашли, никогда. И всё же порыв, то ли недавно родившийся, то ли возродившийся по-новой, цеплялся за родное плечо как за спасательный круг.
   Он и сам удивлялся такому внутреннему позыву души. Кстати, Коля впервые ощутил это тепло внутри себя,- оно медленно растекалось сначала по туловищу, а потом пошло по рукам и ногам. А начиналось-то с головы. Удивительное вещество напоминало парное молоко, которое возвращало в детство и почему-то хотел от души по-кричать, кого-нибудь позвать, чтобы поделиться ощущением. Но только сейчас понимаешь, что оно может потеряться, исчезнуть и, наверно самое важное, что это уже можно никогда не найти и не пережить по-новой.
   Они бежали и Коля подавлял желание, чтобы не схватить брата за плечо, а можно и за широкий кожанный ремень; важным было зацепиться белой ленточкой за воротничок, и пусть встречный ветер колышет и бьёт о порывы волн, и уже кончики ленты расщепляются на нити... Не важно!
   Коля не отставал и ему даже удалось его немного догнать, что на затылке он отчётливо видел завитки густой макушки, начинающей лысеть. А какой он сейчас на лицо? Борода! Он не помнит его без бороды, да и представлять не хочется. Пусть всю жизнь будет с бородой. Но почему не оглядывается на меня? Как же он его разозлил, что Олег не хочет обернуться и посмотреть, не отстал ли от него, его младший братишка!
   Они к чему-то приближались, потому-что Олег немного сбавил темп бега и всматривался в темноту. Затем что-то шептал, видимо сам себе, поглядел на тёмное небо, а потом протянул руку куда-то вперёд и как-будто кому-то ещё, но не Коле, проговорил:
   -Туда! Бежим!
   И снова бег. Только не так уже быстро, но словно прислушивается к чему-то. А Коле всё-равно, главное вместе, главное рядом. И не надо теперь руку тянуть, чтобы не отстать.
   Они уже практически настигли своих напарников,- Лёху и Андрюху, которые уже беспомощно метались перед лесополосой, словно загнанные псы взбалмашным хозяином, потерявшие след преследуемой ими жертвы и вот уже скулят в предвкушении нагоняя. Дрон держался за правую руку, перевязанную какой-то серой тряпкой (в темноте не видать), прижимает к животу и тихо так поскуливает. Прибыл и сам хозяин, с приспешником под боком.
    -Что случилось парни, где он? Скрылся?- обозначился подоспевший Олег, а в доброжелательном тоне, так и слышалось недовольство и разочарование. И прозвучавшее, казалось бы, приветствие, только больше натянуло струну напряжения и подчеркнул опрофан.
   -Что с тобой? -обратился он к Дрону.
   -Похоже перелом! Отбился сука!
   Его голос тухнет как догоревшая спичка, и не прикуренная от неё сигарета пустит мелкий, чёрный дымок и бросит её в пыльную землю. Он с виду такой сейчас - внутри него кипит такая лава, что сам Везувий стоит в сторонке и курит "Казбек".
   По сути, им даже было в диковинку слышать такую интонацию и такой голос шефа, и, оба - Лёха и Андрюха, растерялись больше прежнего; поди земля разверзлась, но до пучины ада не дошло, и запрыгнуть снова наверх, пока считается невозможным. Они почему-то думали, что он ещё долго будет приходить в себя, а тут вот раз, и объявился. Да в такой момент... Прочный шар, состоящий из четырёх состовляющих, сделался пластичным и растекается словно пластилин на солнце. Но в ночь приходит заморозок и шар в прежней силе.
   -О, шеф!- Лёха немного всколыхнулся обозначив присутствие шефа, но сделал это специально и поэтому неуклюже.- Да затаился где-то в кущах. Гадина! Ждём, чтобы зашевелился... Пока тихо!
   Он переминался стоя на месте, топтался как медведь, своими толстыми и немного косолапыми ножищами, создавая имитацию иголки в швейной машинке, строчущей швы на тканях, только в бесполезном действии, в холостую. То, что ничего не предпринимается, а иллюзия якобы выполняемой работы, стоит в сторонке, надувает пузыри и пускает меж них струю табачного дыма. И тем самым получалось, что это вовсе не туман пущенный в глаза, а пыль в съеденных мышами мешках, разворошили ветер, да дворник Микодим - всегда пьяный спутник негодяев и лентяев, тунеядцев.
   -Из-под носа прямо ушёл, гад! Вон, Дрону, руку подломал!
   Выделяя голосом звонкие слоги, Лёха так выстраивал некий заборчик-защиту, между им и Олегом, и отодвигал от себя его по-дальше. Почему? Потому-что сразу два, в одно не помещается. Но лезет! Настойчиво лезет! Когда неловкое молчание затянулось, Лёха подался к лесополосе, словно к стене; губы зашевелились как в долгожданной просьбе, или, мольбе... Останеться только постучать в неё кулаком и... можно смело в дурдом.
   Андрюха при этом сделался невидимкой - он так считал, и может поэтому не произносил не звука, чтобы не обнаружить себя. Спрятал голову в плечи, как страус в песок и стоит столбом - сейчас какой-нибудь Шарик или Тузик прибежит и пометит его. Андрюха думал о промакашке, как в его школьные годы, которую залаживают в новую школьную тетрадь, на последней страничке. Она служила предохранителем для чистописания, но капля жира или чернильное пятно, в миг разрушало стереотип о чистой совести и равнодушию как такового..
   Коля быстро привёл его в чувство. Он подошёл сзади и ширнул большим пальцем в бок.
   -Ты чё, замёрз дружище! -И хихикнул.
   Коля ещё сипло дышал и при выдохе, у него иногда изо рта вылетали рваные слюни. Андрюха вздрогнул, повернулся, смешно кривя рот, но глядел не на Колю, а на его брата Олега. Тот говорил с Лёхой, но слов их не слышал, только жестикуляцию рук. Но свою держал за запястье и старался не шевелить ею.
   То, что сейчас творилось в мозге Андрея, можно назвать не иначе как овал тарелки, в бело-голубую расцветку, со съеденной недавно манной кашей. Комочки с присохшей жижицей, беспризорно глядели на внешнюю сторону чего-то, изменяясь в цвете и соответственно во вкусе. Остывшая масса приобретает отнюдь не аппетитный вид и покрывается мошкой. Пустотный вакуум, засасывающий и то, к чему на самом деле невозможно притронуться, нельзя разглядеть и прочитать, и то, что в ближайшем будущем, может сыграть роль начала катастроф и снятий санкций. Не даром же нам наши бабушки и мамы говорили, что оставляя не доеденный борщ или кашу с тарелке, ты оставляешь там свою силу. Значит останешься слабым, уязвимым.
   Спасение было в глазах, а точнее в том, что они видят. Ещё нужно было уцепиться ими, как крючком за выпирающую из предмета грань и как надо за неё подвздеть, чтобы предмет увидеть со всех сторон. Тут-то тоже сложность, как и во многом другом и крючок срывается. Но когда не остаётся выбора, когда советы и мнения разделены и путь только один,- в твоём решении,- сложность сваливается на голову, на плечи, и ты такой несчастный, такой бедненький и тупой. Сложность сливается с необходимостью выхода из провалившегося вдруг в подпол неизвестного, но ещё тёплого сознания и веры в прекрасное будущее. И тогда ты с трудом делаешь первый шаг, а за ним следующий. И так, пока не получится. Сложно? Конечно сложно! Легко, где? Нигде!
   Невольно набрасывается мысль, что вся жизнь состоит из таких вот шагов - тяжёлых и неуверенных - при том, то их нужно делать самостоятельно, без чьей то ни было помощи. Андрюху этот факт пугал, как маленького ребёнка перед тёмной комнатой, отчего автоматически всплывал образ крючка, с поддетым за него выпирающим предметом. И вот тут, надо тянуть - то есть очередная сложность, через которую необходимо переступить, иначе... Иначе Андрюхе настал бы морковный конец.
   "Что это?"
   " Не важно!"
   Он видит Олега и Лёху, при этом Лёха, всё время указывает на лесрполосу, где возможно затаился беглец. Наконец он остановился уперевшись руками в бока.
   Видя ступор, Олег тут же включился в ситуацию; он тоже стал руки в бока, иногда потирая бороду и вытерая лоб. Стоявшая стеной лесополоса, напоминала окраину крепости, только без ворот и дверей. Желание постучаться кулаком, подавляло то обстоятельство, что все четверо, некогда имели сущность быть сплочением в клубок, в сферу. Но недавняя история, дала глубокую трещину и вскоре рассыпалась на четыре куска. И где тот, или эта, которые слепят их обратно и будут наслаждаться своим творением, в дождливый вечер с кружкой горячего чая.
   За восстановление, конечно же брался он - Олег. Это было не потому, что он главный, а потому, что сам был источником разрушения и прекрасно это понимая, никому об этом не говорил. Иначе не поймут правильно. Вернувшееся волнение придало ему росту и веса; он старался думать быстро и так же оперативно принимать решение. Так оперативно, что он словно не охранник скотного двора, а опер, который оперуполномоченный, в костюмчике, при галстучке, в очках от солнца и с оружием около поясницы. Он мысленно возвращался туда, откуда был сброшен. Пока искались варианты спасения его авторитета, вопрос сам по-немногу решался.
    -Так не пойдёт парни. До утра будем здесь куковать,- он вытер уголки рта и представил самурая, воскресшего после проигранной битвы. Олег уже не думал о "харакири", а том, как пройти этот путь заново.- Ну что, двое в посадку, и по-одному вдоль неё,- руководил он, жестекулируя руками.- Внимательно прислушивайтесь, чтобы не вспугнуть.- А потом так заорал, что все встрепенулись.- Давай! Быстро, быстро. -И звонко хлопал в ладоши.
   Крадущимися, мелкими перебежками, они стали обследовать примерное местоположение беглеца, ну по крайней мере оттуда, где он совсем недавно исчез. Звонкие переклички эхом бегали по верхушкам тополей и клёнов, на краю срывались вниз и разбивались вдребезги, канув под землю, в небытие. Олег снова перекликается с одним из своих, тот отвечает - звуки соприкосаются, доходят до адресата и возвращаются в форме ответа. И шум деревьев создаваемый ветром, кружит в танце слов и восклицаний, прыгает по упругим веткам, шелестит листьями, а когда срываются вниз, удар, словно плашмя о воду разливается по поверхности земли, и также вдоль земли, уносится восвояси.
   Уже через некоторое время они вспугнули объект, который, ломая крону, понёсся прочь по-дальше. Напряжённое волнение, неприступной стеной становится перед ними, но разрушается, не оставляя камня на камне. Олег с охранниками тут же без лишних слов рванули вдогонку, в надежде поймать того, кого вспугнули. Они гнались как бы не за ним; вспугнутый зверь опасен и если не дать ему уйти, то он может и напасть. Впрочем такая философия не принимается даже Олегом, не говоря уже об остальных.
   Тот похоже был очень сильно напуган, так как заметно, если верить слуху, удалялся всё дальше и дальше. Будто бы этот объект, было нечто не от мира сего, либо существо, не человекоподобное. Но вскоре вновь образовалась тишина, а добежавшие практически до самого края посадки парни не смогли обнаружить его. Снова как сквозь землю провалился,- нигде его не видать, не слыхать.
   Отчаявшись заниматься поисками, те, кто был в посадке вышли и присоединились к остальным. Вместо того, чтобы продолжать поиски, они стали переругиваться между собой, переходя на высокие тона, замолкая на некоторое время, а потом по-новой. Каждый обвинял друг друга в ротозействе и невнимательности, приводя при этом какие-то бестолковые доводы, лишь бы себя не считать виноватым. Они наскоро слепили из разбитых осколков неровный клубок, который не успел просохнуть и уже дал трещину.
   Это обычное дело; загнанные в клетку звери, из диких, превращаются в злых. Недавно ласкающие друг другу за ухом и шейку, теперь готовы со всей силы вгрызться в ту же шейку и за ухо. Вонзить острые клыки по-глубже, втянуть в себя свежей кровушки и сделать несколько глотков. Но их перепалка, больше походила на визгливый перелай ещё не подросших щенков овчарок. Но когда неожиданно у Олега зазвонил телефон, то все тут же замолчали, словно по заученной команде. И даже сопение некоторых, стало еле заметным, даже для того, чтобы в конец не сдохнуть от недостачи кислорода.
   Телефон вибрировал во внутреннем кармане и периодически отсвечивал наружу. Не замысловатая мелодия, становилась причиной раздражения, но не ответить нельзя было.
   То была хозяйка. Олег смотрел на экранчике подписанный вызов, а рука дрожала и большой палец, которым он собирался нажать на кнопку ответа, вдруг очерствел и вот-вот почернеет. Жар хлынул в лицо и должно было ошпарить. В глазах потемнело, а в висках ощутилась боль; падение продолжалось, потому что самурай, даже не встал на колено.
    -Ну что Олег, как у вас дела? Надеюсь порядок?
   Он и не понял как нажал кнопку, он не помнил как сказал "алло"; звучавший в ухе её голос, щекотал оболочку раковины, раздрожал до мозга и костей. Хотелось вздрогнуть всем телом, но сдержался. В горле пересохло, язык прилипал к губам, к нёбу. Олег искал подходящие слова для ответа и долго соображал, что ответить. Глаза бегали по призрачным стволам деревьев, ими двигал ветер и только шелест листьев нарушал тишину.
    - Антонина Сергеевна, мы его почти схватили...- Как из тюбика зубная паста, когда осталось всего на один раз.
    -Что значит почти? Он что, снова ушёл?- Она резко его оборвала, не дав договорить,- где вы находитесь, чёрт бы вас побрал?
   Она раздрожалась не на шутку. Олега вдруг схватила неведомая сила, прямо по всему туловищу и медленно начала сдавливать. Он слышал смех, и так он казался знакомым и близким сердцу, и ещё к одному месту, что вместо боли предвещающей конец, Олег испытал непреодолимое желание.
    -Мы недалеко от Ерзовки,- у Олега голос был поникший, как-будто знал, что тонет.- На краю лесополосы, перед пустырём.
   Он больше ничего не услышал. Хозяйка резко бросила трубку, ничего не ответив, ничего не добавив, а Олег сильно зажмурил глаза. "Ничего, ничего,- думает он, водя кадыком верх-вниз,- всё получится. Получится!". Убрав телефон во внутренний карман, Олег глубоко вздохнул и сжав кулаки, поднял голову кверху. Глаза оставались закрытыми, а задержанное дыхание приобретало неприятное на вкус осязание; он резко выдыхает. Фиолетовые круги, невидимыми руками жонглируют в тёмно-сером пространстве, а потом неожиданно взрываются ярко-жёлтым и исчезают за тёмно-синей ширмой, оставляя после себя, только треск, напоминающий бенгальский огонь.
   Остальные молча пересматривались-переглядывались, прятали друг от друга глаза, кто вниз, кто скрыто кивал головой кверху, но каждый твёрдо понимал, что предел конфуза уже достигнут и даже половины на каждого не наберётся, чтобы...
   ... и повинны в этом только они сами. Олег рад бы что-нибудь предпринять, как бы успеть что-нибудь, если ни сделать, то придумать что-нибудь сказать, пока хозяйка не увидела их такими вот... потерянными. Но ничего у него не получалось; практически вся ночь на ногах,- он заметно устал и к тому же неудача в бою с беглецом, полностью вымотала его организм и способность к здравому мышлению. А они как желторотые цыплята, смотрят на него, выставив вперёд свои маленькие, но широко открытые клювики и ждут... Ждут, когда их хозяин бросит им горсть корма...
   Поникшие взгляды искали ответ, что делать? Что же делать, шеф?
   Олег отступил от них вперёд на несколько шагов и как-то само собой, у него сорвалось с губ:
   -Голубь! Голубь! Голубь сизокрылый!
   Тут же поднял голову в небо, словно там должны были взлететь кучка белых птиц. Они так звонко били крыльями, что удивляешься, как они не разбивают их друг о друга. Но мелкие пёрышки всё же падали, кружась по воздуху, как хлопья снега. Интересно, скольким им нужно подняться в вышину, чтобы падающие пархающие перья, осыпали всю земля без остатки черноты. Создалась бы иллюзия нахождения на облаках. Вот здорово было бы...
   Вдруг по ту сторону лесополосы промчался какой-то автомобиль. Двигателя не было слышно. Шорох шин о грунтовку, был похож на сход снежной лавины, хотя прежде Олег не видел этого и сравнение у него получилось отнюдь, чёрно-белым. Яркий свет фар настойчиво пробивал завесу из зелёной кроны и если бы не звук шин, можно было подумать, что какое-то существо, передвигается на бешеной скорости с мощным фонарём в мохнатых лапах. Либо вместо фонарей, у него такие глаза. Но всё-равно не по себе. Все четверо встрепенулись его появлению, оживились; превкушалось перемена обстановки и наскучивший сюжет должен был окраситься в цветные тона. Отнюдь! Ожидать ожидали, но поверить на благополучный исход, а лучше конец, в образе озорного мальчишки пряталось за углом высокого забора, строило кривлявые гримасы и показывало длинный язык. Каждый из них сначала ощутил лёгкость в ногах, но опустошённость в животе, свидетельствовала об обратном.
   Да, конечно все знали, кто это. Машина доехала до конца лесопосадки, развернулась в их сторону передком, и так, не выключая дальний свет, направила точно на них. Олег и другие стояли, словно замороженные и смотрели на автомобиль, как на огромного жука со светящимися глазищами и спрятанными под себя длинными, жилистыми лапищами. Могло возникнуть такое впечатление, что жук готовился к атаке; работающий двигатель фыркал и урчал, а задние лапы поочереди двигаются на месте, с прокопкой.
   У Олега снова зазвонил телефон и он вновь услышал голос хозяйки.
     -Четыре живых столбика - это вы?- Насмешливый тон горячей дрожью пробежал по телу Олега. Он не мог ответить, из-за комка в горле, который с трудом, но проглотил.- Это вас я ослепила?- Снова спросила она.
     -Да, это мы,- ответил он голосом всё ещё потерянного человека, к тому же страдающего низкой самооценкой.
   Далее услышал короткие гудки в трубке, а у машины открылась дверь и уже оттуда послышался голос хозяйки в живую.
    -Ну что стоим, мои мальчики. Мои богатыри,- она пыталась разбудить, словно стоя заснувших людей. Забыла похлопать звонко в ладоши,- почему мы ничего не делаем, почему мы не ищем нашего голубка, почему четыре здоровых дядьки, не могут сделать девочке приятное?!
   Запоздало звонко хлопает в ладоши, пытаясь дохлопаться до их спящих тел. И с каждым "почему", в голосе звучит твёрдый и убедительный металл, что скоро он наколиться и выльется на... Четыре ровненьких столбика, зашевелились, зашатались, замычали. Но всё на одном месте и только "му" да "му", слышит она в ответ своего звонкого голоска; они ищут её по слуху и стукаясь друг о друга верхушками, двигаются на её голос.
   -Просыпаемся! Просыпаемся! Мамочка молока принесла!
   Разряжение получили все, а Андрюха даже похихикал в себя, пряча огромную лысую голову в плечи, забыв на минуту о сломанной руке.
   Олег пошёл к ней навстречу на ходу соображая, о чём, а главное, что будет говорить; так всё неловко получается и как назло одно к одному, всё как в кучу. Соображение мягко упирается в стену - ищет, не то выход, ни то вход... За ярким светом Олег видел только силуэт её, зато он сам был у неё как на ладони, что не могло его не смущать. Выглядеть сейчас самураем, совсем не кстати, уж больно много ступеней и выступов, с которых недавно он был сброшен. Но и она не стала ждать его пока он подойдёт, а сама вышла из тени навстречу Олегу. Свет машины осветил насквозь  прозрачный сарафанчик, что Олегу пришлось прищуриться и поднять руку над глазами, чтобы не выдать своего волнения от её вида.
   Она снова будто дразнит его, будто знает о нём, как в книге чёрным по белому. Может она специально заставляет его бороться с внутренним возбуждением, отвлекая от более важных дел.
   "Сучка",- почему-то выругался про себя Олег, а сам вдруг насторожился, не сказал ли он этого вслух.
   Нет, не сказал.
   -Что случилось, где он? Почему он ещё не схвачен,- с ходу начала засыпать она Олега расспросами, да так, что он не успевал отмахиваться; мухи уловили вкус их манящего и теперь не отлипают,- Олег для вас это проблема? Интересно!
   -Ему просто неимоверно и чертовски везёт... Послушайте, Антонина Сергеевна,- отвечал Олег, глотая на каждом слове слюну от волнения и с трудом изобразил кривую ухмылку, когда поймал её взгляд,- мы его буквально поймали, но... Словно призрак... Испарился...
   Чёрт побери. Как глупо пробиваться через каменную стену, зная, что за ней пропасть.
   -То есть, вы хотите сказать, что он где-то здесь, недалеко. Рядом,- она неприлично оборвала его и бросила взгляд за его спину, словно беглец специально спрятался за его спиной и улыбаясь подглядывает.- Возможно он нас сейчас слышит и... и ему можно передать привет?! Помашем ручкой!!! Что, это нормально? Я плачу бабки - где работа?   
    Она теряла контроль и продолжала засыпать вопросами, уже с острыми иглами, которые вот-вот перейдут в нечто другое, что не понравится не только Олегу - худо будет всем. Несмотря на внешние признаки, вспышка оказалась не такой яркой и ослепительной. Ядро, заряженное гвоздями, шурупами, болтами и гайками, развалилось ещё до взрыва. А может порох оказался мокрым и поэтому взрыва не состоялось.
   -Или он, может, уже дома. Как мышь, проскочил мимо вас и сидит сейчас за столом, пьёт чай и гладит жену за ляжку и... тянет к жопе.
   Она так говорила, словно была уверена в том, что эта самая рука, находится не на той, неизвестной ей женщине, а прямо на её ляжке и тянется к её голой... она же сама, аккуратно, двумя пальчиками, брезгливо и сняла руку со своей голой задницы. Это ему трудно было представить, но не поверить, невозможно...
   Олегу не казалось это грубым, но ведро на голове, и растекающиеся помои вдоль по телу, он уже ощущал как насущное и по делу. Ему бы отойти, чтобы не запачкать хозяйку, но боялся, что сделав шаг, брызги сами полетять на неё...
   -Нет-нет, Антонина Сергеевна, исключено!- Олег не хотел, чтобы хозяйка думала о профнепригодности его и его подчинённых, не хотел, чтобы она видела его рассыпанного и дряблого, словно старика.- Так, если бы он проскочил, мы бы это заметили и не стояли бы здесь. Нет, нет, исключено,- Олег всяческими способами отнекивался от такой версии хозяйки, но сказать ей что-нибудь путное, конкретное, он ничего не мог; на языке чувствовался привкус прокисшего соуса с чешуёй от лука. А ещё в это ведро кто-то помочился, но гнал эту мысль от себя.
   Не самое убедительное, но спорить...
   Олег беспомощно пятится назад; слякоть из чернозёма предательски скользила по грубой подошве ботинка. Под усилием собственного тела, Олег падает сначала на одно колено, потом на другое. "Лучше умереть,- думает он под натугой, под горячностью разбросанных мыслей, под неподдающееся бессмыслие выполняемых движений.- Лучше утонуть в этой грязи, но не сдаться. Не хочу проигрывать. Не сдамся!" Он уже представляет последний вдох, после которого закрывает глаза и рот. Минута, от силы полторы и кислород закончится. Он умрёт не от недостачи воздуха, а отравится переработанной, углекислотой.
   "По-самурайски?"
   "Думаю да!"
   "Согласен..."
   Помощь приходит как всегда ниоткуда. Тонкая ручка, со следами не втёртого как надо в кожу ночного крема для рук, хватает его за бороду... Фу-у, как-то неэстетично что ли... За бороду! Пусть лучше будет за волосы и обязательно за подзатыльную часть черепа, чтобы при подъёме, лицо было прижато к груди и не было видно бессмысленных глаз. А так тянуть, и рот откроется, и чернота зубов наружу... Она может и не тонкий знаток психологии человека, но манипулировать кучкой здоровых парней, словно в кукольном театре, ей вполне под силу.
   -Если это исключено, значит, он где-то здесь. Правильно?- Она взяла его за руку и каждое слово она проговаривала с особой интонацией, нажимая на каждый палец поочерёдно.- Найдите его, Олег. Он здесь!
   Только две минуты назад он был самим собой и руководил, хоть и не важно как. Но когда она рядом, она словно сбрасывает его с высоты, ухватившись только за одно плечо рукава. А воздушный поцелуй, брошенный ею в след ему, будто толчок под зад - обидный и имеющий только одну черту к возвращению обратно - это месть.
   "Интересно у самураев бывает такое в жизни?- думает он, стараясь спрятаться от её прямого на него воздействия,- ни все же они режут себя после провала... Или..."
    Она как-бы подтолкнула его на действие, указывая другой рукой на то место, где они прежде все стояли. Но одной всё же не отпускала его руку, как поводок приручаемой собачки, регулируя дистанцию и если нужно, подтягивала к себе.
   -Ребята! Что стоим, что стоим,- прикрикнула хозяйка на парней. Потом сказала Олегу тихим тоном,- командуйте! Командуйте, шеф,- и выпустила руку.
    Олег как встрепенулся. Энергия, которой обладала эта женщина, несколькими дольками передалась ему; ну с чем это сравнить: испить прохладной водицы, в засушливую жару, или два литра рассолу с будуна - тоже не плохо. А может лучше ведро протеина, для качка, готовящегося к "Мистеру Олимпия"?! Нет! Это сравнимо с тем, как если бы столяр прошиб в размерах и отпилил лишнего, а унего для этого случая припасена лишняя дощечка... Да масса примеров; сейчас Олегу дали то, что нужно. Проникнув через голову, это самое становилось стальным стержнем, разливалось по телу, рукам, ногам, и по-особому действовало на подсознание своего нового хозяина, делая его не таким уже, каким был он пять секунд назад.
   Стержень мог вырасти и в хвост, и быть для него как для кенгуру,- хвост больше, чем обе ноги, но... Олег человек, и поэтому он указал Лёхе и Коле, снова зайти в лесопосадку и продолжить поиски. Сам также направился за ними, а Дрону приказал, внимательно сматреть за пустырём, тем более при таком освещении это будет просто.
   Он с хрустом ступил в посадку, но спина, от затылка до поясницы, горела диким пламенем... позора. Она точно смотрит ему вслед и сжигает, сжигает, сжигает... Несколько видов ядовитых змей, поочереди жалят нежную мышечную ткань и пускают жгучую жидкость по венам. Чтобы отвлечься, он заговорил:
   -Мы же ясно слышали, как он припустился и осёкся где-то здесь,- сказал Олег, словно спрашивая у самого себя. А чувство никчёмности так и не покидало, так и висело на застрявшем ядовитом зубе ползучего гада, на плотном шве армейского кителя.
   -Тут бесслышно не выбраться. Тут либо совсем без движения, либо... Но не голубь же он в самом деле... А чёрт его знает, эту цыганчу!
   Он говорил, постепенно понижая голос до шёпота, словно зная, что приближается к чему-то. Коля сначала молчал. Лёха был несколько в стороне и вовсе не слышал его. Олег с Колей подходили к деревьям, обходили вокруг, даже смотрели вверх и он несколько раз коснулся плеча брата, так, не специально. Так должно было быть, потому что они же братья - по-другому не обьяснить.
   -Да. Я тоже слышал,- сказал наконец Коля, когда понял, что Олег ждёт от него ответа.
   Поиски ни к чему не приводят; они уже обследуют одно и тоже место по второму разу, собираются по третьему и уже не так тщательно и прилежно, что Лёха начинает бурчать себе под нос обвиняя Дрона, мол, зачем тот полез со своей рукой, мол не думаешь головой, страдают члены тела. А ещё, что поделом тебе досталось.
   Андрюха всё слышал, но пока не отвечал; кувшин с широким пузом, умещал много чего в себя и не только жидкости. Но и тому должен быть предел и если не жидкости, то что-то густое и не приятное на запах, цвет и вид. Кувшин наполнился. Уж слишком быстро... Он прячет раненую руку в запазуху, растегнув китель до середины и испепеляемый взором властной женщины, бурчит в ответ, но не самому Лёхе, а как бы всем. У них снова на лицах маски клоунов, но сейчас они без гармоники и не поют.
   Коля пытается встрять в перепалку, потому что считает, что его место где-то посередине этого гора-подобного дуэта, а он как соло, должен находиться в самом центре и быть запевалой. Но ему, отнюдь, это не удаётся, по крайней мере не сегодня, так как клоуны-близнецы решили пробовать без него.
   Дрон с Лёхой тихо перебраниваться, на забаву хозяйке; обвиняя друг друга в профессиональной халатности, беспредельной тупости, душевной слепоте и даже кто-то из них, обозвал другого живодёром. Хотя последнее было уж слишком для кого-то личным и даже не уместным к данной ситуации, но слово не воробей - выпустишь, не поймаешь. Интересным, и даже немного забавным было то, что всё перечисленное, звучало всего в пару-тройку совсем коротких слов, даже мизерных, но значение каждого, вырастало в огромную, просто гигантскую оплеуху. При чём досталось им обоим и одновременно же. У обоих загорелись щёки, нос и губы. У Дрона сдавали нервы, заныла поломанная кость и скрепя сжатыми зубами, подавлял желание продолжать перепалку.
   А Лёха служил сам себе бронзовым щитом, от которого отскакивали слова товарища и скакнув словно мяч пару раз от земли, возвращались обратно к Дрону.
   -Не ругайтесь, мальчики, этим делу не поможешь,- услышав их брань  устав их слушать, отозвалась Антонина Сергеевна.- Просто найдите мне его, молча.
   Парни замолчали. Только ветер всколыхнул высокие верхушки тополей и большие, широкие, словно лопух листья, захлопали в ладоши. Этот звук понёсся вдоль всего строя и мгновенно возвращался на исходную, он то затихал, то возобновлялся по-новой и даже ещё сильней прежнего. Он заглушал всё то, что было внизу...

    "Она любила театр, только такой, чтобы совсем необычный, не похожий на классический, или драму... На худой конец сойдёт и кукольный; в нём можно искать смысл тех, кто стоит там внизу, за плотной ширмой под сценой и водит этими матерчатыми, бездушными, набитые ватой или ещё каким-нибудь дерьмом, чучелками.
    "Как жизнь их довела до такого! -Станет спрашивать она себя и в чём-то будет права. -Что надо сделать, чтобы плинтус оказался над тобой! И вообще, как заставить бездушную куклу, передавать смысл произведения зрителю, без содержательных эмоций, без которых слова, теряют не то что в весе - они превращаются в пыль, в труху! Здесь либо талант, либо ничего... другого.
   В целом она ничего не имеет против такого искусства, если для тех, кто его творит, оно является не больше, чем хобби. Энтузиазм, растрачивающийся в минус, можно считать, что этот человек безумец.
   Можно ещё "миммы". Его редко сейчас увидишь, но когда попадается, смеёшься непереставая и долго ещё вспоминаешь прикольные мордашки. Особенно когда они ругаются, а потом мирятся - такие милашки. И когда покидают сцены под бурные аплодисменты - здесь начинается импровизация... Прикольно!
   Антонина сейчас творила собственный театр, точнее театр со зверинцем, в исполнении её четырёх барашков. Тут даже присутствовала в некотором роде "мим", но это лишь для того, чтобы скрыть бурное проявление эмоций, которые, по мнению хозяйки, в её театре не уместны. Она даёт им сцену, свет, время для репетиций, даже платит. Сценарий прост и при исполнении, ни требует глубокого вживания в образ; вся простота в том, что сюжет берётся из самой жизни, но в данном случае, все как один упёрлись в стену и ни туда, ни сюда."

   Господин случай сам пришёл навыручку парням.
   
                Глава  18
   Януш ужасно любил коней - он их просто боготворил. Мне не известно, что и сколько он знал об этих прекрасных животных, потому что Ян на эту тему ни с кем не общался. Не говорил о них, даже со мной.
   На заднем дворе дома, у него часто бывали эти животные. Поначалу я незнал как они туда попадали,- чьи они, для кого и куда в последствии исчезали. Они находились в огромном крытом сарае, гуляли в нём вольно и к ним вход был строго воспрещён. Всем. Всё было настолько серьёзно, что никто не решался ослушаться Януша, даже из тех, кто старше его и возможно сильнее. Позже я уже догадывался о их предназначении и как ко всему этому относится сам Ян.
   Я часто наблюдал как он обращается с ними, как кормит с рук, целует их, а они в ответ обдизывали его и даже кусали. Шрамы были на руках внушительные, мазанные зелёнкой или йодом. Бывало возьмёт яблоко, откусит добрый кусок, а остальное даст ему. Тот обнюхает, фыркнет и загребёт в пасть огромными губищами. Януш чавкает своим куском, гладит его гриву, спину и сквозь вылетающие изо рта кусочки яблока, что-то ему говорит. Я немного завидовал ему. Нет, не любви к этим животным, а такой привязанностью к чему-нибудь. Я бывало спохватившись, начинал перебирать всевозможные варианты, чем мог бы хоть каплей похожим на него. Собаки, кошки...
   Голуби! Не то, чтобы я прикипел к ним сердцем, но когда они садятся к тебе на плечи и балансируя машут крылашками, ударяя по лицу, словно гладят - такое не передать на словах. А когда приходишь их кормить, они бросаются ко мне под ноги, летят навстречу, словно хотят сбить с ног, повалить, замахать до смерти от счастья крыльями.

   В какие-то заранее определённые дни, приезжали какие-то незнакомые люди. Януш их никогда не приглашал в дом, не знакомил нас и не поил чаем - они сразу шли на задний двор и там вели долгий-долгий разговор. Те люди не всегда были цыгане; чаще русские, но почему-то на каких-то страшных машинах - чёрных и тонированных - и взгляд как-то из-под бровей - хмурый и как бы злой. Иногда они разговаривали очень громко и казалось, что ругаются...
   Затем я заметил, а позже и уяснил, для чего он пропадает на несколько дней, а иногда и недель, и возвращается, словно был по ту сторону этого; иногда весёлым и взбалмашным, а иногда печальным и хмурым как самый пасмурный день на земле. И тогда замыкается на некоторое число часов, словно на лицо одевается маска без мимики и срастается с атмосферой. Около него появлялась серая сфера, в пределы которой он никого не впускал и не выходил сам. В такие минуты у него на голове хоть танцы пляши, хоть в уши ори - ничего не изменится. Ещё он был какой-то непредсказуемый,- мог взять кухонный нож и зарубить нескольких кур и бросить их, изливавшихся кровью на весь двор. Мог включить магнитафон "Электроника 302" так, чтобы еле было слышно, прислонить к уху и лежит так с закрытыми глазами, будто спит.
   Мне становилось страшно за него по-настоящему и охватывавшее меня одиночество, роняло навзничь на землю и сравнивала до тех пор, пока не останется от меня ни следа, ни мокрого места.
   Тот период времени, моей якобы близкой дружбы с Янушем, я считаю несколько натянутым и не многословным. Между другими двоюродными братьями в тихомолку шёл разговор о тёмных делишках Яна, о тех, с кем ему не стоило бы связываться. А также о его неудачных сделках с перепродажей жеребцов и о неожиданной постановке его на счётчик. Счётчик для меня было нехорошим словом; цифры в несколько кругленьких роликов, крутящиеся в бешеннои ритме и только вперёд...
   ... Его подставили... и он где-то попался... Их взяли всех до одного, и... Его может даже одного вели и наступивший час, оказался...
   Тела нашли ни всех. Да и те были ни все узнаваемы и приходилось часами проводить у отдела судмедэксперта, чтобы наконец дали подтверждение, об опознании родственниками покойных. Януш был со сломанной, вывернутой на бок челюстью и проткнутым сердцем, тупым предметом похожим на железную скобу. Но хоронили в открытом гробу, и лицо было видно, и разбитые костяшки кулаков намазанные почему-то зелёнкой, я помню до сей поры.
   Становилось дико и бежавший по коже мороз, делал её тёмно-серой как лёд на реке. Каким нужно обладать хладнокровием, чтобы вот так, целенаправленно воткнуть острый предмет, живому человеку прямо в сердце! Вот так легко и непринуждённо, взять и отобрать чью-то жизнь... Словно это вещь и ты тайком закрадываешься во внутрений карман пиджака, вынимаешь его жизнь в виде, допустим, сердца. А потом разворачиваешься и спокойно уходишь. От этих мыслей у меня темнеет в глазах и сохнет в горле.
   И как потом с этим жить?! Будет же сниться, видеться то в зеркале, то в чьём-нибудь отражаться окне. А хуже всего, когда и ешь, и пьёшь, и даже отдышаешь, а он всё время тебе мерещиться. Возможно я преувеличиваю, и для мерзавца такое не страшно.
   Опять задумаюсь и по-новой...
   То, что его нет и никогда больше не будет, осознал сразу... Непривычная тишина поселилась в доме, в котором мы все жили. Опустел двор. Ветра-одиночки нашли в нём свой приют и согнав в него, подобную себе, шушеру, творили шабаш. Не топотила больше грациозная живность, не ржали сразу несколько оскаливши клыки маститые жеребцы. Не резал больше нос, кислый запах конского навоза. На крыльце валялась стёртая до блеска металлическая гребёнка для расчёсывания гривы; я проходил мимо и словно спотыкался краем глаза, останавливаясь на какую-то мизерную долю секунды, которой хватало, чтобы в памяти перекрутить самые тёплые воспоминания об Януше.
   Пустота щемила грудь до изжоги, а комок в горле душил периодически задерживая дыхание, подавляя желание сорваться на плачь. Лишь в передней комнате, сразу в правом углу, до сорока дней, посвистывал какой-то сверчок. Может это вовсе и не сверчок был, но свиристель его, чем-то напоминала выше указанного жучка. Так вот, его не было видно, только слышно, и определить, был ли он в доме, или снаружи, не представлялось возможным. Как-будто где-то меж того и этого. В светлое время суток свист прекращался, но как только садилось солнце, сверчок начинал свою мелодию по-новой. В целом-то он никому не мешал, просто странно было слышать всё это. Бывает спишь ночью, неожиданно просыпаешься,- а он свиристит. Так тихо, заунывно, как будто призывает к чему-то, путая линии мелодий с земным и неизведанным, но создавая из этого, астрономическое ограждение и предсказание.
   Живший тогда у нас какой-то старик, с длинной седой бородой, чей-то там родственник, по чьей-то там линии, не помню точно! Так вот, говорил он, что это свиристит душа самого Януша, летает по дому и возле, находясь на границе этого и того мира. Как бы прощается, с нами, с домом где жил - показывая таким способом, своё здесь пребывание.
   Раз в ночь на похороны, мне не спалось, даже не прилаживался ни на минуту. Мысль о том, что я его вижу последние часы, не отпускала меня. Мы только-только с Любавой начали жить и поэтому чувство скорого, полного одиночество, стояло где-то за углом, готовое выйти ко мне и положить руку на моё плечо. Я медленно выхаживал по дому, выходил на двор, где стоял гроб, но со двора ни ногой. Я вновь вернулся в дом и снова услышал свист. В доме я был один и поэтому пошёл на его звук, стараясь как можно ближе обнаружить его место. Оно привело меня в угол передней комнаты, он звучал прямо над моим ухом, но где он, вдоме, или с улицы, было не понятно. Мне удалось найти идеальную точку, откуда его было хорошо слышно.
   Но тут я произнёс:
   -Януш, это ты?
   Почему я это сделал, незнаю, но свист на некоторое время приостановился. Я тоже как бы замер и то чувство, перемешанное вместе со страхом и удивлением, дало повод думать, что через нечаянно разбитое зеркало, в их мир, также как и в наш, могут попасть разные существа. "Всё это ничего,- думал тогда я,- лишь бы не нанести друг другу вреда. А так пусть, что жалко что ли..."
   В дом вбежала маленькая девчонушка, лет трёх - трёх с половиной и вывела меня из ступора. Мы переглянулись карими зрачками; чумазое личико хлопало длинными ресницами и была удивлена не меньше моего. Она наверно рассчитывала тоже быть в доме одной, а тут я. Улыбнувшись мне, девчонка, понурив голову побежала дальше по своим делам в одну из тёмных комнат.
   Чтобы сесть, мне пришлось потрудиться, потому что колени не гнулись, а на теле, словно был воздвигнут кем-то металлический корсет. Он скрипит под усердием, но чтобы разорвать замки и металлические заклёпки, приходиться пораниться и потерпеть боль. Терпеть физическую боль было легче, нежели психологическую, тем более рваную. Я со всего маху плюхнулся на стоявшую рядом лавку и она чуть меня не опрокинула на пол. Пол удержал и лавку и меня, хоть от этого можно было ощутить облегчение.
  Назад из тёмной комнаты бежит всё та же девчушка, с грязной и голой куклой в руках. У куклы не было головы, но это её видимо вообще не волновало. Она замедляет шаг, опять увидев меня, всё также хлопает ресницами, но... В дом вбегает какая-то женщина и не замечая меня, быстро подходит к девчушке. Она её мать. Девчушка пугается, но не плачет, а та выругавшись в полголоса по-цыгански, хватает её за руку как игрушку в охапку и удаляётся.
   Свист возобновился, но позвать ещё раз Януша, у меня больше не было желания.
   Я по нему не плакал. Я понял, что одна жизнь закончилась и теперь будет другая, не похожая на прежнюю. И "ВНЕЗАПНОСТЬЮ", эту ситуацию я назвать не могу, хоть и случилось всё как-то быстро. Напряжение витало среди всех жителей этого дома, краски отношений постепенно сгущались, словно наполнявшийся резиновый пузырь ржавыми гвоздями...
   "Ба-бах,- и лопнул!"
   Лопнул, рассыпал гвозди, по дому, по двору, повсюду,- и теперь кто ходит, получает раны... ржавые... гнойные.
   Похороны были скудными. Хотя народу было полно и не бедные больше. Могила была обычной, без склепа. Без ковров обложенных об стену и пол, ни дубовых брусов, обитых в несколько слоёв рубироидом, ни резных табуреток, на котором вроде бы должен был стоять гроб; всё как у всех смертных. По поводу скудных это не я сказал, а слышал от шептающихся родственников и другой набравшейся массы народа. Потому что он - Ян, якобы был вором, а с вором, мол так и надо... Словно воровал он у них же.
   Тогда я впервые поверил в силу одиночества, в её ничтожество как в какое-то отдельный, ни с чем не соприкасаемый объект, который касается лично меня. Он имеет форму, разум, цели, Он имеет силу - силу молниеносного распростронения и впуская его в своё внутреннее "я", рискуешь остаться голодным.
   Я ощутил сильный сквозняк из-за спины, за которой когда-то стоял Януш. А теперь там нет никого. Он холодит тело до костей и колошит широкие штанины брюк, словно ветер играет в салочки с кучкой беспризорных чертят. Но и стоять на месте, равносильно гибели - гибели ни тела, а личности; ответ держать придётся не только перед возникшими в скором будущем, трудностями, но и перед самим собой...
   Как отпоминали сорок дней, свист прекратился. Кувшин воспоминаний иссяк и треснул от хлынувших на следующий день ливней. Дожди шли - шли несколько дней к ряду; размыло просёлочные и грунтовые дороги, подтопило дворы в низинах. Их жители плавали на жестяных корытах, а дети на плотах. Из жертв оказались лишь двое алкашей, мужа и жены Воропаевых, на ночь глядя собравшихся пойти за подкреплением для крепчёного продолжения. А ночи холодные, добрый хозяин собаку не выпустит на улицу. Они-то шли, в резиновых сапогах на босу ногу и пол пути не прошли, как стопы стало сводить... Им бы вернуться, но тяга к любимому, да в душу залитому,- такое не могло быть препятствием... Он от переохлаждения, она захлебнулась в грязной дождевой воде, пытаясь вытащить любимого на сушу, но не осилив, повалилась навзничь... Первый вдох  с водой и всё.
   Дожди прошли, алкашат схоронили и никто их не вспомнит больше...
   Вскоре после похорон, пропал без вести отец Януша. Просто проснулись все утром, а его нет, как растворился. Никто ничего не знает, даже искать никто не стал. А уже после сорока дней как не стало Яна, некто властные из цыган, некто барон Василиан и его приближённые, обвинили его мать в воровстве у каких-то там ещё цыган. И их общим цыганским собранием, единогласным голосованием, её приговорили к казни, что впоследствии было и сделано. Да вообще, какая-то жуть начала твориться вокруг всего нашего семейства, от которого достовалось и нам, молодым. Сожгли дом, в котором мы жили, со всеми постройками. Где были жеребцы и мою голубятню. Не оставили камня на камне и не одной целой дощечки. Нас, тех кто по-младше разобрали в другие семьи, а меня женили...
   ...Меня женили!
   Мы переехали с Любавой в отдельный дом и в нём началась моя другая жизнь. Взрослая жизнь.
   Януш позже снился мне несколько раз, здоровый и весёлый, но за собой не звал. Во сне он играл как маленький дитя: бегал вокруг меня, прыгал. Говорил, что хочет воздушные шары и мороженое. С ним был какой-то друг. Я его не видел, но присутствие ощущал, потому что Ян всё время к кому-то обращался и словно тот что-то спрашивал, а потом отвечал, тоже балуясь и кривляясь.
   Я не мог понять значения этих снов,- взрослый человек ведёт себя как ребёнок - просто в тот момент, когда снился, он был для меня жив и никогда не умирал. А когда я просыпался, не верилось, что его нет.
   В память о Януше, я стал иногда копировал его поведение и привычки. Как он говорил и что, сам себя заставлял заниматься спортом как это делал он с собой, по-особому вести себя за обеденным столом (Януш был левшой), манеры и ещё кое-что. В общем схожесть просматривалась за километр. Зачем я это делал - незнаю. Это было точно от меня, но оно ни к чему не побуждалось. Привычки настолько вжились в поведения, что стали как мои собственные. Может я считал это дань перед памятью умершего брата?..
   Даже спустя какое-то время Любава мне высказывала, что я бываю не такой, какой на самом деле. Будто меняюсь и становлюсь чужим. Я не признавался отчего это, только посчитал, что так делать не правильно и вскоре вновь обрёл себя.

   Уж и не знаю, сколько я был в отключке, но очнулся от громко переговаривающихся где-то рядом со мной мужчин. Тонким звоночками теребили мою чувствительную перепонку в ухе, пару баритонов, один басс и один, не понятно что. То ли они ругались, то ли спорили о чём-то, но явно беседа была недружелюбной. Иногда вместо слов, я отчётливо слышал как блеют овцы. Я встряхивал головой и овцы пропадали. Слово "свинство", я слышал чаще других. Интересно, они говорили о еде или о перевоплощении одной единицы индивидуума, в более низшее и называли его этим словом. Чуть позже я понял, а точнее услышал, что ищут они кого-то и переругивались, что кто-то из них оплошал и упустил объект поиска. А кто-то просто не хотел поддавать вида своего присутстивия.
   Только какого объекта? Непонятно.
   Сквозь проясняющийся туман сознания, до меня долетели два слова: "Голубь! Голубь!" Эхом, звук затаился где-то за спиной и звучал как в большой и холодном коридоре, ещё какое-то время. Потом он повторился, но лишь только для того, чтобы исчезнуть.
  Лежал я лицом вниз и после того, как пришёл в себя, никак не показывал своего здесь пребывания. Слияние с чем-то огромным, просто с мега великим, делало меня неуязвимым и такое величие перед теми, кого я слышал, но не видел, становилось не более важным, допустим, как сломанная лапка работающего муравья, и вот... он уже не трудоспособен. Хотя и с этим можно поспорить, но не в это время.
  После зноя днём, за ночь земля взяла свою сырость и пахло совсем не свежем перегноем прошлогодней листвы; я просто сжал кулаки и сгрёб в них землю. Она больно забивается под ногти, а что-то твёрдое их ломает.
   "Сырая",- думаю я, и ещё думаю как сейчас Януш лежит в гробу, закопанный в такую вот сырую землю. Я представил его полуразложившееся тело, с прогнившим досками гроба, через трещины которых, уже попадала земля. Как запах мертветчины, поглощает мицелий и порождает грибы-мертвецов. Знаю, что траву для скотины нельзя косит на территории кладбища. Будто бы она уже отравлена соками разлажившихся тел. Знаю, но не уверен точно! Бывает так, что родственников хоронят в одну могилу. Допустим умер муж, болел там, или несчастный случай. Похоронили. А лет так, через двадцать - двадцать два, умерла жена, по-старости, в преклонном возрасте и вот копают ту же могилу, чтобы положить её рядом с мужем. Таково было её последнее желание. Они же с ним жили в одном доме, вот и в одном "доме" будут лежать.
   И вот копают ей стараю могилу. Крест аккуратно положен в сторонку, гробничка тоже. Та часть креста, что была закопана, немного подгнила. Копают близкие родственники: племянники, двоюродные братья, один внучатый племянник - все свои. Кто-то сказал, чтобы аккуратнее были, когда глубина будет в человеческий рост, говорит, там ещё дед лежит. Добавляет, "не потревожьте". Самый шустрый, а он наверно ещё и больше других выпил. Так вот, он говорит, что мол там от гроба уже и трухи не осталось. Да и от покойника тоже. Мол, кости черви растощили и они могут быть в другом месте. А сам лопатой втыкается во что-то твёрдое и замирает...
   В могилу к Янушу уже никого не положат. Он один там будет, даже родственников по близости никого.
  "А что я думаю о нём постоянно! Что он мне часто видится, снится и кажется. Кажется, что он никогда не умирал, но это лишь противоборство вымышленного с реальным, и ничего большего. Опустевшее место в душе, требовало скорейшего заполнения. А пока его не было, оно жило уже прожитым, сжимая видимое, но пустое."
   На тот момент я не понимал, что копошившиеся как жуки вокруг меня люди, были моими врагами. Настоящими врагами. Как немцы во вторую мировую, для любого русского человека. Я только аккуратно поднял голову и попытался сообразить, что вокруг происходит. Прямо впереди меня в нескольких метрах горел яркий свет, освещая примерно выше ещё на одну мою голову огромный участок пространства. Светло, словно днём, а поверх черным черно. Я опускаю голову, чтобы ещё раз вдохнуть прошлогодний перегной, и получив дозу, снова приподнимаюсь, вытягивая шею.
   Голова кружится, в носу созревает чих; я подавляю его придавливая ноздри и задерживая дыхание. Голова начинает кружиться пуще прежнего.
   В периметре света, мелькают тени, с забавными кукольными движениями, напоминающие школьный театральный кружок; лёгкая пьеска, с незамысловатыми угловатыми движениями безлицых кукол, которые никак не хотят слушаться рук и выражать эмоции. Но что-то здесь не так. Словно кукловод отлучился и забыл... Что же он мог забыть, странно!
   Честно, я пока не понимал, зачем я здесь нахожусь и что здесь делаю. Пока единственное, что меня беспокоило, это сильная головная боль в районе лобной части переходящая на верхотуру черепа, причина которой для меня была покане ведома. Подувший откуда-то с верхушек деревьев лёгкий ветерок немного ослабил мои страдания; нахлынувший поток, волной окатил мою бедовую голову, а потом ещё как чей-то прохладной рукой из осени, близкий тебе человек, греет об тебя свои конечности и мурлычет в ухо нежности. Но боль всё также была невыносима, а от лба до макушки черепа, казалось его отсутствие.
   Ещё один выкрик ругающихся мужчин и голос одного из них показался мне знакомым, который вернул меня в реальность.
   "Это они,"- думаю я и перед глазами пробегают картинки предидущего вечера.
   Двое моих преследователей, где-то неподалёку от меня копошились, вороша сухие ветки и листья. На свету я заметил две тени, снующие меж деревьев; ослеплённые ярким светом, каждый прикрывал глаза одной рукой, стараясь повернуться спиной и при необходимом случае делал это. Один из них был практически в двух шагах от меня,- вот-вот и он наступит мне на ногу или ещё на что-нибудь. Наступая на что-нибудь, он двигал ногой, словно вытерал о землю подошву ботинка вымазанную дерьмом, или что-то в этом роде. При этом выругивался так, чтобы его никто не слышал. Но слышал я.
   Запах керзачины, чем-то напоминает жжёную резину обмокнутую в кошачью мочу и даже тухлость заросших сорняком полей и лугов, не в силах были перебить вонь, исходящую от... этих людей. Я имел возможность приподнять голову и посмотреть в сторону света. Он дерзко разрывал сплочение мрачных теней, обрывки которых, жалостно вихлялись где-то за пару километров от этого места, не в силах вернуть себе то величие, которое было в начале. И хотя верхняя линия чётко рисовала световое ограничение между верхом и основанием происходящего события - оно, как ни крути, низким потолком давило на созерцание моим внутренним ощущением бытия, вновь недавно вернувшегося.
  Но так или иначе, опасность ещё никто не отменял, и чем дальше и глубже я пытался спрятатся, тем больший гнев и немилость вызывал у своих неприятелей. А было всё так. Одного я наблюдал чуть поодаль, наверно, вне пределов лесополосы; разобрать кто это, мешало яркое свечение и ветка дерева с густо поросшей кроной, свисающая прямо над моей головой. Но я мог и ошибаться. Он молчал и играл роль столба, нежели кого другого. Другие были где-то вблизи меня. С прояснением разума я понял, что и в их полку, не так уж всё гладко. Мне слышно было как они ругаются; брань была нежной, чуть ли не ласковой, и тут я подумал, "где же те монстры, что так яростно гнались за мной?! Тьфу на них! Что они как слепые котята роются в кучке засохшего гавна, а потом мяучат, мяучат, мяучат!"
   Преодолевая боль, я приподнялся ещё на полголовы и увидел впереди себя автомобиль с включенным дальним светом и работающим двигателем. Сам автомобиль был невидим; две тоненькие линии, белая и чёрная, еле заметно обводили контур, но и по тому было понятно что это за чемодан. Я быстро сообразил, чей это джип; я запомнил его, когда целовал его хозяйку, там, у ворот и, немного присмотревшись увидел, что и она, собственной персоной, также обведена чёрно-белыми тонкими линиями. Стоит сбоку машины и наверно ждёт результата поиска. А результат, во мне...
    ... а мне! Мне, стоило бы только приподняться хотя бы на четвереньки, то меня тут же бы обнаружили; я-то находился, буквально на самом краю лесопосадки и прикрывал меня от яркого освещения небольшой травянистый холмик. Находясь словно в ямке, где совсем ничего не видно, я был как в укрытии, но только в визуальном. Жаль только нельзя сказать всем, "что я в домике" и что лежать буду, пока кон не выпадет на кого-нибудь другого. Или пока путь не освободится.
   Снова мир для меня сжался до неимоверной узины и наверно, стоило бы выставить руки в стороны, то я бы коснулся боковых стенок одновременно. Чувство тесноты вызывало если не клаустрофобию, то в памяти возникали специфические ассоциации на загробную тему, с невозможностью придти к единому заключению и главное, выбраться на свободу.
   Я окончательно пришёл в себя осознав, что свет простирающийся надо мной, есть не что иное, как луч надежды во спасение кого-то, в жертву которому, принесут именно меня. Тем же самым осознанием, можно назвать и то, что перевернувшись на спину, стало легче думать, что же в конце концов предпринять дальше. Вытянувши ноги, головная боль, вместе с циркуляцией крови, перенеслась на левый бок. Я взял в кулак горсть земли и осторожно приложил к этому месту.
   -... как свиньи,- донеслось до меня и заторможенным, ещё до конца не оправившимся слухом, я принял это на их счёт. Только из-за чего они так, уразуметь не удавалось. Да и не нужно было.
   Я продолжал лежать на спине и смотреть в звёздную высь. Звёздное небо двигалось в своём невесомом пространстве, мерцая еле заметными вспышками, невидимыми координатами передвижения небесных тел - всё по указке того, кого может быть мы никогда не увидим, и не узнаем. Более того, что и ему было совсем наплевать на то, что твориться здесь, внизу. Как и то, что конкретно мне сейчас от боли в голове сводило скулы, потому что терпя её, я сжал зубы почти до скрежета.
   Я не видел взаимосвязь миров и поэтому не имел в то веры. Мне чужда была версия того, что человек зависим не от другого человека, а от чего-то, что не от мира сего. Мне было противно от мысли, что мы на этой земле не одни, и существующие якобы существа из других, а также из по ту сторонних миров, намного разумней нас, цивилизованней, а значит и сильнее. И тем более меня выворачило, когда какой-то плешивый очкарик, в белом, застиранном халате, на полном серьёзе говорил, основываясь на якобы проведённой научной работе, что вторжение инопланетян вскоре состоится и что нам надо быть готовым к самому худшему. "Это факт" говорил он в заключении и скромно ждал аплодисментов.
   Бред! Я верил только "ВНЕЗАПНОМУ". Это слово для меня было не слово, а аббревеатура, но разгадать её мне пока ещё не удалось. Пока.
   У меня нет абсолютно никакого образования и умных книг я никогда не читал. Учителями жизни я с уверенностью могу считать выпадавшие на мою долю события,- хорошие и плохие - положительный исход которых, напрямую зависит от моих дальнейших действий. Ни что так не влияет на судьбу человечества, как само человечество; каждый шаг - это предвестник следующего шага, его, можно так сказать, опора, или ступень для продвижения вперёд.
   А ещё боль. Говорят, если болит, радуйся - ты ещё жив. Да ну на хрен! Испытывать счастье - не важно для себя или за кого-то, вот что значит жить. Строить планы хотя бы на завтра, знать и ждать, что жена на вечер приготовит вкусняшку, представлять взрослым своего пятимесячного сына - вот значит жить и быть живым!
   Мне уже не думалось о головной боли - боль пусть думает сама о себе; заботы были куда более важные и дела, куда масштабнее. К тому же "псы" с вонючими ботинками, рыскали совсем рядом и не ровен час, как обнаружится Яков собственной персоной, к своей погибели.
    Я понял, что мне ничего не остаётся, кроме как снова собраться и "ВНЕЗАПНО" сорваться с места, чтобы без оглядки бежать до самой деревни. Уже в который раз я попадал в труднейшую ситуацию, что сбившись со счёта, замечаю закономерность и порядок своих мытарств, выстраивая её в сначала в столбик, а потом рисуя графические линии, чтобы в уме подсчитать вероятность выхода с наименьшими потерями и побоями. Не смотря на то, что до этого мне удавалось успешно выбираться, потери становились существенными и ощутимыми. Но от недавних успехов я заряжался позитивом и на этот раз был просто уверен, что и из этой западни выберусь без особых проблем.
   Я перевернулся назад на живот и принял исходное положение к рывку - сжал кулаки и немного согнул ноги в коленях. Ещё несколько упражнений с глубокими вдоха и выдохами, и стиснув зубы, рвану. Пошёл обратный отсчёт, но недалёкий голос позади немного отложил мой старт.

                Глава  19
   Голос, который я услышал, был знаком мне. О да! Я даже дыхание затаил, чтобы ещё раз услышать и убедиться, что это именно он и мне не послышалось. Не знаю почему, но я улыбнулся этому и принял это как вызов. Но ни конкретно его, а кого-то свыше, который над нами, над обоими. И чисто по-мужски, зауважал его по-настоящему. Я быстро в уме пересчитал наши личные встречи и их исход; закономерная поочерёдность на лицо, но не это важно. "Подняться от такого удара на ноги и к тому же ещё отправиться за мной вдогонку. В очередной-то раз; а он сейчас именно за мной пришёл! Я уверен. И теперь не схватить ему меня, а... Ну, прямо молодец! Ну, прямо самурай!"
  Пока я так нахваливал его про себя, попутно представил, как он недавно очухался и не веря в себя, в меня поверил... Поверил в то, что на каждого сильного, сильней найдётся! А на того, кто сильней сильного, найдётся хитрее и умнее... Так можно до бесконечности!
   "Два-один, в мою пользу. Он наверняка желает новой встречи со мной, раз уж я слышу его голос, чтобы поквитаться. Боже мой! Сколько можно!?"
   Но сегодня вряд ли мы с ним уже встретимся, если только так, мимоходом. Это успокаивает и действует как обезболивающее; дело может быть совершенно в другом. Ни о каком поединке здесь и речи никто не ведёт и соперничество двигается в долгое и уже недоступное нам живым, прошлое. Ему нужен я, а как это будет, совсем другой для него вопрос.
   Я сейчас только сделаю последний, самый глубокий вдох и медленный выдох, а затем резкий рывок и... окажусь дома. Буду бежать, как лететь, даже глаза закрою, чтобы когда открыл, увидел... Чтобы я хотел увидеть, когда окажусь дома! Я выпью наверно литра два воды, холодной, колодезной, прозрачной. Я же пить хочу, больше чем всё остальное. Воды... А что я увижу, не имеет значение - в родном доме, любая деталь...
    А в деревню они вряд ли сунутся. Ну не будут же они в самом деле, в каждый дом вламываться и искать меня, откидывать одеяла со спящих людей и светить фонариком в темноту погребов, чуланов, в огромные прапрабабушкины сундуки. В самом деле же. Бред! Хотя некоторые цели, неоправдывающие надежды, становятся чем-то большим и бесбашенным, нежели они в первоначальном виде. При планировании плана "А", всегда планируется и план "Б", он лишь отличается тем, что ни имеет ничего общего с планом "А". Технически он абсурден, действия его с понтолыку, потому что план "А", резко оборвался и поэтому результат получается часто нестандартный.
   Впрочем многие решения,- великие решения,- были приняты в ходе плана "Б" и по большей части на авось. Хотя что далеко ходить; все мои действия, решения, а может и я сам - и есть план "Б". Тут ничего странного.
   Бывает план "В",  и тут только два варианта. Либо всё гениально и просто, и первые два сходят на нет как полный абсурд и ошибка молодости. Либо всё в точности до наоборот, но это только в том случае, если оппонент, сам использует аналогичное.
   Но в чём я был на сто процентов уверен и даже нисколько не сомневался, так это в том, что удачное завершении своего предстоящего рывка, однозначно и есть план "А". И совсем не важно то, что столько мне пришлось натерпеться, и сколько мне хватит сил всё преодолеть, и сбежать; важно, что ещё одно маленькое препятствие - пустырь, а за ним деревенский погост и сразу моя улица - это и есть то, что сейчас называется целью, а ближе ступенью. Преодоление...
   "Уж слишком много философии..."
   "Это для того, чтобы в будущем избежать подобного!"
   "Чтобы в будущем избежать подобного, ни надо такого больше повторять. Тогда ничего ни нужно будет избегать... Урок жизни..."
   "Я не до учился в школе..."
   "!!!"
   Меня дома не было всего-то только ночь, а такое ощущение, что я отсутствовал несколько дней или недель, а то и больше. Год, в самое, что надо. Меня не было дома год, соскучился до кошкиных коготков в груди, до бессоницы, до плача... До ветра в ночи, стучащего в тёмные окна ветками яблонь... До скрипа подгнивших досок пола, на покосившемся крыльце...
   Вот так попал в ночные приключения! Но в том причина во мне. Моё воображение уже рисовало в моих фантазиях то, как я окажусь в тёплой постели рядом с Любушкой, обниму её горячее и нежное тело и буду шептать ей на ушко ласковые словечки. Интересно же, да! Чем дальше от близких, или чем ближе к тому, что тебя может задержать, если не большее,- тем больше осознаёшь, что тебе близко к сердцу. Что дорого! И такое близкое и маленькое, на расстоянии, кажется большим и драгоценным.
   Я так увлёкся своими мыслями и воображениями, я так прикипел к в воздухе нарисованному образу моей жены, что очень звонкий окрик заставил меня вздрогнуть и моментально вывел из задумчивости. Я даже издал звук, чем-то похожий на писк маленькой мышки. Странно, со мной такое впервые! Так вот, то шумела их хозяйка; звонко, под стать властности и безудержному тяготению к власти над противоположным полом. А ещё бесбашеное стремление к достижению цели, по головам рядом стоящих и перешагивающая через уже упавших под её натиском. Она подгоняла шустрее искать меня. Властная женщина, одним только голосом управляла несколькими взрослыми, здоровыми мужиками и у тех даже не было намёка на то, чтобы возразить ей. Я в памяти воспроизвёл всех, с кем меня судьба злодейка свела на скотном дворе. Даже хромающего деда, со старым ружьём через плечо. Вижу людей со сорванными масками с лица, даже без верхней одежды. Прямо в трусах, с опущенными головами и лица выражающие ничего, кроме покорности.
    Опомнившись - на этот раз уже точно в полном объёме и в полном сознании,- первое, что мне попалось на глаза, это джип. Он находился примерно метрах в десяти-двенадцати впереди меня. "Странно, что я ещё не обнаружен!"- сразу же я подумал. Совсем близко. Рядом с джипом стояла ОНА, и что интересно, в руках ОНА держала ружьё, которым непременно бы воспользовалась, будь сейчас я на её пути. ОНА, наверно, чувствовала моё недалёкое от неё присутствие, так как оружие было наизготове, а тон, которым ОНА подгоняла своих... бычков, был до самых краёв наполнен решительностью к быстрым действиям в случае чего. Глаз её я, конечно, не видел, но все её движения выдавали в ней нервозность и пышащую огнём агрессию.
   Но и я загорать не собирался. Они меня обложили со всех сторон, будто я не воришка там какого-нибудь племенного скота, а как минимум вор-рецедевист, иностранный шпион, или хуже того - маньяк-насильник. И если они меня схватят, то возможно джип и его хозяйка, будет последнее, что я увижу в этой жизни. Им бы сесть, или встать на четвереньки и так "рачком", носом в "солому", пахать объект до... А лучше бы сверху,-незнаю правда, как,- то шансы... Но как таковое, сейчас не рассматривалось.
   "Так грустно и печально! Думаю о слезах, как метод решения вопроса и не как о постигших их хозяина горя. Как свежая человеческая роса; она смывает с лица грязь прошлого, чтобы подготовить его к будущему, к новому..."
   Три, два, один... Отбросив весь груз, как тот скопившийся негатив, я срываюсь с места, как ошпаренный кипятком за пятки. Не слышной поступью я появляюсь на ярком свету как привидение, но пока смотрю вниз. Словно острым ножом режу угол широко раскинутого света и если бы мне, допустим, накинуть на плечи длинный плащ, то она увидев меня, точно бы упала в обморок от "ВНЕЗАПНОГО" моего появления. А так, как от простой неожиданности; она только выронила ружьё из рук. Железяка печально звякнула и упала к её ногам. Она-то ждала меня, но немного в другом положении и с другой разницей появления на свет; меня должны были вывести те бараны, с вонючими ботинками, со скрюченными руками за спиной и рылом в землю. А тут такое столкновения статусов.
   Увидев меня, женщина словно окаменела. Она вжала голову в плечи так, что подбородок касался её груди. Руки согнула в локтях и тонкие пальцы, сравнимо со сломанным веером, в судороге растопырены в разные стороны и жмётся к машине. Увидеть меня перед собой и так сразу, она конечно ожидала меньше всего. Вот и скрутил ей пальцы случай неожиданности и "ВНЕЗАПНОСТИ". Смешно, но жалко видеть такое на бегу, а не стоя в стороне...

   -А чё ты как потерялся,- скажет он.
   -Ну незнаю,- отвечаю ему шёпотом,- она же русская!
   -Хм-м, странный ты человечище Яшка. Кому сейчас до этого дело?!
   -А вдруг...
   -Чё вдруг,- перебьёт он меня повысив голос, а потом тише добавит,- ты посмотри какая соска.
   Я скрытым взглядом смотрю на фигуристую блондинку, развешивающую бельё на вешелку; медный таз с постиранным стоит на земле, она наклоняется к нему и видно через свесившийся халат, белоснежные выпуклости. Она не замечает нас, или не хочет замечать. Одна верёвка закончилась, она подходит к другой, но та высоко... Ей почти не дотянуться, но она вытягивается в струнку, достаёт, но... Халатик короток и он задирается по самые; мы с Янушем одновременно чуть наклоняемся... Белые, стройные, девственные ножки и на ощупь наверно, нет ничего нежнее...
   -А откуда она взялась? -Спрошу я, не отводя глаз.
   -Да от бабки что ли сбежала... Родоков нет походу - сирота,- отвечает Януш и поворачивается ко мне. -Ну чё уставился! Берёшь - не берёшь! Или хочешь для начала отжаться!
   -А она хоть знает наши обычаи?
   -Слушай, тебе баба нужна или нет? Мужчиной будешь становиться?
   Она обернулась к нам и только тогда я отвёл глаза. Оказывается всё это время, я был на максимальном напряжении и мог просто взорваться от перенатуги.
   -Если чё, туалет там,- сказал мне Януш и показал пальцем направление.
   -Зачем?
   -Ну если уже не можешь терпеть...
   -Ты о чём? -С укоризной смотрю на него, а он лыбится.
   -А чё, от природы не уклонишься. Иди, спусти коктейль. Я обожду тут...
   -Да пошёл ты!
   Я отвернулся и отошёл в сторону. Обиделся. Януш подходит сзади и тихо говорит:
   -Да ладно тебе, Яшк, обижаться. Её вчера когда привезли, тётка Фрося повела её мыться. Она потом постирала свои трусики, повесела вот на этой верёвке. а я хоть в штаны... Ну ты понял!
   Он так по-дружески толкнул плечом в моё плечо, подошёл спереди и серьёзно проговорил:
   -Я сейчас пойду к тёть Фросе, узнаю про неё то да сё, а ты время не теряй... Давай, иди... Гля, как оан задом вертит перед тобой.
   -Она может перед тобой так.
   Януш смеётся.
   -Это она так перед нами обоими, а кто первый к ней подкатит, тот будет с ней. Иди...

   ... я только-только стал набирать скорость; от низкого старта нагрузку приняли колени, но от широкого взмаха руками я выпрямляюсь и бегу только на носках. Увидя её смешной вид, я немного замедлился, чтобы малой долей секунды насладиться своим триумфом над ней. Очередным триумфом. Жаль, что я не могу повторить того, что у меня с ней было пару часов назад. "Да ладно! Ей и того достаточно." Ведь я снова уходил от неё красиво, как и те же пару часов назад, только уже ничего не сказав.
   Улыбнувшись ей на прощание, я вновь ускоряюсь и несусь со всего духа вперёд.
   Если быть честным, я ожидал мгновенной реакции с их или её стороны. Но первые секунды, не могу сказать сколько точно, я ничего не услышал, что могло бы меня обеспокоить и отчего бы я испытал ещё более сильный толчок, прибавив жару в скорости.
   Меня поглотила тьма; я как сеть паутины, разорвал липкую шаль ночи и убегая, оставлял только воздушные волны. Расплываясь широко в стороны, волны оставляли след. След медленно растворялся и чтобы в этом убедиться, я обернулся.
     В блеклом свете машинных фар мне был виден лишь силуэт женщины; она стояла с уже поднятым ружьём в руках. Я отвернулся и не успел сделать даже пару широких скачков, как до моего слуха донёсся глухой звук выстрела, а за ним ещё один. Пули пролетели со свистом; одна где-то над моей головой, а вторая и вовсе непонятно где. От выстрелов я споткнулся на ровной дороге и без шансов сохранить равновесие, упал, но прежде носом пропахал несколько метров. Наглотавшись по самое горло пыли, я стал быстро отплёвываться, потом откашливаться и закончилось всё отхаркиванием. Вытерев рот разорванным клочком трико на колене, я снова поглядел в сторону неприятелей. Пыль попала и в глаза, но выступившие слёзы, сделали своё хорошее дело.
   Джип резко разворачивался и вот теперь дальний свет был направлен точно на меня. Ещё пыль не рассеялась поднятая мною, а по мере поступления света я уже видел четыре тёмные, мужские фигуры. Они резво работали ногами и в такт им махали руки, всё ближе и ближе, они приближаясь ко мне. Их прижатые головы, ни к туловищу, а низко к земле так, что походили на крутящиеся колобки, с выставленными шипами.
   Ни секунды не медля, я вскочил и уже было побежал прочь, но через три-четыре шага вновь оступился и кувырком полетел на землю. Выругавшись на чём свет стоит, чертыхаясь, я всё-таки разогнал максимально возможную для себя скорость, чтобы унести ноги с уже злополучного пустыря.
    Признаюсь, выстрелов я не ожидал; подумаешь, баба с ружьём, мало ли что она думает, что думает тот, кто её видит... Но когда они всё же прозвучали, меня словно током шандарахнуло в заднее место. И это я её ещё незнал близко... Когда ещё там на ферме кто-то выстрелил в меня, я не испытал такого испуга как сейчас. Уж чего-чего, а вот от бабы я не ждал такой выходки. Да это и не выходка вовсе, а выражение внутренней позиции, завышенной позиции, построенная на прочном фундаменте самомнения и самолюбия. Всё это взгляд с высоты ещё не построенного, но уже обживающего себя небоскрёба; она протирает окна с наружи, сидя на краю подоконника, щуря один глаз от отражающего от стекла солнца. И незнает, что под ней, целая вечность.
   Да она просто ненормальная. Да, я понял, что эта женщина вепрь в человеческом обличии, монстр. Девочка, с завышенными потребностями. "Хочу то, хочу это! Теперь не хочу ни то, ни это... А вы все такие жалкие, бедненькие, а я вон какая! Со мной так нельзя! Я особенная и вам до меня... И если перейдёте меня дорогу, вы сами же себе, жизнь поломаете! Это не угроза, это предупреждение..." И всё в таком роде. Только вот теперь, дальше я бежал более зигзагообразно, чем прямолинейно, чтобы сложнее было в меня попасть в случае очередного обстрела.
  К тому же меня снова стали одолевать всякие дикие думки в плане того, что для меня ещё ничего не кончилось и что ещё они долго будут меня преследовать, стараться схватить, подцепить на какой-нибудь крючок, сделать подножку, обмануть и заманить, чтобы раздавить. Казалось, что я обречён на вечное преследование, и по смене поколения, оно не прекратится. И что парни не остановятся, пока вконец не поймают меня. Не хотелось себе признаваться, но во мне снова, да ещё пуще прежнего, поселилась паника и захотелось сразу же умереть. Мгновенно, чтобы закрыл глаза и всё, меня больше нет...
   Во время бега у меня спёрлось дыхание и я стал издавать то ли крики, то ли вопли бессилия и отчаяния. Отработанный кислород скопился на уровне груди и ждал, когда грудная клетка разорвётся и моё отпущенное душой тело, шмякнется в пыль. Возникшая душевная неуравновешенность перед трудными обстоятельствами, пыталась сковать мои движения; голова падала на грудь, а к горлу подступал ком. Изо рта рвалось рыдание... Я готов был остановиться и сдаться в руки судьбы, а точнее будущим своим душегубам. Думая, что мне уже от неё, да и от них не убежать, пытаюсь выключить реальность и предаться нирване, безрассудству. Но пока думал,  увидел, что уже добежал до ограждения деревенского кладбища.
   Не придумав ничего умного, я легко на волне наверно страха и инерции, перемахнул через заборчик и побежал с не меньшим порывом. Как искуссный горнолыжник, я обходил выраставшие на моём пути кресты и памятники, перепрыгивал через оградки и холмики, но и одуматься не успел, как словно земля ушла из-под моих ног. Я куда-то падал, цепляясь руками за что-то, что могло меня задержать на поверхности. Но за что я цеплялся, сыпалось вслед за мной и оно же тащило меня вниз. Мне представилась разверзнутая земля и через втягивающуся воронку, меня уносит под земную кору. Куски чего-то рассыпчатого падали мне на голову, в глаза, в рот. Но сначала они были липкими и с терпким запахом сырости, как навечно остывшего прошлого, до жути ледяного, почти что мёрзлого. Выступ, за который можно было ухватиться, крошился как песочный замок о набежавшую волну и смывался в нечто вместе со мной.
   Не успело моё сердце разорваться от нового потрясения, как я уже приземлился спиной на что-то холодное и неприятное, а главное сырое. Цепляясь во время падения за что-то твёрдое и круглое, упало на меня и рядом, также не меньше напугав моё и так слабое сердечко. Подумалось о ловушке и устроена она была теми, кто в погоне за мной... Бред! Очередной бред! В пальцах и под ногтями я ощущал липкую глину и на языке тоже, но плевать не спешил. В мыслях было колодец, либо уличный погреб. Да в таких случаях мало ли что привидится и примыслится.
   Снова осознаю себя трусом! Как это жалко осознавать... И так оно прилипается. Его не отстираешь, не отдерёшь. Это вырывается с пустившими в тело корнями и тянутся они к самой середине, к нервам, к живым основам. В такие редкие моменты, я по-настоящему себя ненавижу; отвращение, но ещё к живому телу, хотя корень, как я уже говорил, находится внутри.
   Сознание я не потерял, просто лежал так некоторое время, пытаясь врубиться в то, где я оказался и как скоро они меня найдут. А ещё, что же наконец с самим собой делать?               

                Глава  20
   Она - многозначительность!
   Главное, что это она себя сделала, и то, что после этого увидела, ей не просто понравилось... Силой воображения и кропотливая лепка делает то, что она хочет видеть. Удивительно! Почему не у всех так получается? Почему те, кому это удаётся, держат конспекты закрытыми, либо их вовсе сжигают, унося всё если не в могилу, то просто с собой.
   "Браво!"- можно восхититься результату. Но лучше,- "Не плохо!"- Так скромнее...
   Скромность человеку к лицу, если эта скромность многозначительна не только как подать себя окружению, но и как это окружение тебя воспринимает. То, что делает она, можно назвать значением отбора лучшего из лучших и те, кто не прошёл отбор вычёркивается, выбрасывается, остаётся за чертой, там... Там грязь и почти всё время пасмурно. А если и бывает солнечно, то им вряд ли приходит на ум, воспользоваться для улучшения положения. Лучшее проходит обработку и после этого обязательно даёт усадку, так что немного кажется удивительным такой странный отбор, если конечно не считать и не ощущать затраченные на это силы.
   Отсюда уже умение владеть собой, подчинять отобранных, создать пусть не идеальные, но удовлетворительные условия для продолжения и вот... Ты в том авторитете, что отдавая приказы, знаешь, что они должны бесприкословно выполняться... И выполняются! Получая своё, ты со временем переделываешься в туго затянутый жгутом продукт. Продукт живой, но напряжение от твоего-своего превозносит тебя над многими и поэтому-то делаешься затянутым. Это вынужденная мера, но ведь по другому-то нельзя.
   Ни одна сволочь, ни одна мразь не должна покушаться на её продукт, трогать руками, красть. Особенно несколько раз подряд и одним и тем же уродом. Когда она думает о таком, то перед ней сразу же предстаёт образ человека в разорванной одежде... Он стоит привязанный к... к чему-нибудь, по барабану. И она подходит к нему с острым ножом поблёскивающий на солнце. Обязательно нужно довести его до крайнего иступления, но чтобы понимал, что с ним сейчас будет. Из разорванных штанов висит вихлясь его достоинство... Она берёт и отрезает его... Медленно, оттягивая это при каждом надрезом и при этом бросает острый взгляд из-под надвинутых бровей и улыбается одним уголком рта. Он верещит как недорезанный поросёнок, брыкается насколько ему позволяет привязь и останавливается лишь для того, чтобы вдохнуть очередную порцию воздуха, ну и иногда посмотреть, что с ним она делает.
   Она не обращает внимания на то, что большой нож и рукоять, за которую она держит своей нежной рукой, вся в его крови; та липкая и прохладная как остывшая ночь после вечернего дождя, затянувшаяся коркой морозца и льда. Кровь тоже станет льдом, а утром сторожевая дворняга, оближит это место до чистоты, вместо воды.
   Наконец она отделяет причиндал от тела несчастного и торжественно поднимает руку вверх, треся окрававленным предметом. Он теряет сознание, но если честно, так ему кажется, что теряет. На самом деле умышленное потеря сознания, не может быть, потому что порок боли ещё не превышен, и поэтому страдание продолжается. Ей вовсю аплодируют прихлебатели, лыбятся во все рты, щурят глаза, вытерают с силой выдавленные слёзы.
   Чтобы быть такой, Антонина не долго готовилась; быть стеной недоступности и шквалом принятых решений достигалось в несколько высоких ступеней и в столько же шагов. Но уже по ровной. Финиша, со сдачей на красный диплом не было - она просто проснулась утром и поняла, что само никогда ничего не прийдёт. И когда будет это, (а оно уже есть) могут легко отобрать. Легко!
   И если она такая - принимайте какую есть! Дальше, больше! Дальше, если понесёт, то краёв не то, что не видно - перепрыгивает так, что до другого края хватает! С запасом.
   Раздавшиеся выстрелы заставили содрогнуться по-тихому переругающихся мужчин и остановить их перепалку; кто-то остался стоять с полуоткрытым ртом, кто-то с прикушенным языком, а кто-то подумал о самом сокровенном и присел. Но никто и подумать ни мог, что стреляла она. Ещё некоторое время они стояли неподвижно словно в ступоре и украдкой переглядывались друг с другом поджав головы в плечи. О ругани забыли, чтобы быстро схватиться друг другу за плечи и прижавшись крепкими выступами, принять случившееся дружно. Дружно-то, не так и больно! В воздухе ещё рассеивался запах пороха, а эхо отпрыгивало от дерева к дереву, от темноты до уха. А ещё эта вибрация,- сразу несколькими волнами разрывает, казалось бы ровное пространство воздушного отрезка, где все находились и им пришлось чуть присесть, расставив шире ноги, чтобы не свалиться в разверзнутое ущелье под ногами...
   Они даже не видят, что там за ней, кто-то уносит ноги. При чём со всех ног. Искрящиеся пятки даже не произвели должного действия на них, потому-что... потому-что всерьёз запахло жареным."- Ох-ох-ох-хо,- прозвучит голос от автора со вздохом. -Эхе-хе-хе! Где это самое... ну как оно там называется... Когда охрана, встаёт рано! Так по-моему это звучит. А-то понаденут камуфляжи, берцы с самодельными подковами и давай рисоваться перед прохожими, да перед девками. Строят из себя десантников, да спецназавцев, а сами и портянок не стирали, да резиновым шлёпком полы не драили. Кашу без масла не жрали, и... Да мало ли чего они ещё ни делали!
   А вот пришёл час, и что... Порох оказывается не так приятен на запах, да ещё щиплет нос и глаза, что и дышать тяжело и смотреть невыносимо. Ах, какие мы нежные! Какие нежные!"
   Театр - это не просто игра заученных до дыр ролей. Театр - это жизнь, настоящая, неподдельная ни под кого. И если вдруг надо будет отрубить палец, или даже руку - отдай и даже не смей спрашивать для чего. Так и жизнь не пожалеешь, коли того требует...
  Из забытья их вывел резкий возглас Антонины Сергеевны. Возглас - это сказано не так громко и не так звучно, как тому следовало бы прозвучать. И к громоподобию это тоже отнести можно только с натягом... Но всё-таки:
    -Ну что встали как вкопанные!- Волна звуковых частот и колебания стрелок приборов шкалил так, что ослушаться было просто невозможно.- Вот он... Вон ваша премия идиоты, и половина зарплаты уходит,- уже чуть тише добавила она и указала рукой направление.
   Ствол ружья свисал до земли и под светом фар из него шёл дымок. Горячий дымок. Выстрел так взболамутил тишину, что могло показать он соберёт сейчас сюда множество людей, зевак и причиталок. Гурьба народу будет неразборчиво балагурить, протестовать, выдвигать предложения и строить гипотезы. Соберуться милиция, пожарные и несколько машин скорой помощи. Возьмут в оцепление место действия, но... но то окажется театральная постановка.
   Звон в ушах постепенно рассеивается и становится похож на самолёт, только что оторвавшийся от взлётной полосы и удаляющийся в небесную пустоту.
   "Пират",- подумал один.
   "Стерва",- думает другой, но опускает глаза и держит зависть за руку.
   "Сучка. Проститутка!"- думает третий стоя спиной, но знает, что лжёт. И всё же...
   "Женщина!",- мечтает четвёртый и знает, что цель где-то близко, совсем рядом, только руку протяни и...
    Парни тут же все разом спохватились и бросились в погоню. Стоявший дальше всех Олег бежал последним, и Антонина успела схватить его за руку, когда он пробегал мимо неё. По инерции он пробежал чуть вперёд, но остановился, охваченный не только волнением погони, но и неожиданным прикосновением симпатичной ему женщины.
    -Что у вас случилось? Почему в трубке у тебя голос был словно потерянный. Ты проиграл!- она говорила так ласково, что Олег терялся буквально в реальности и таял на глазах от её слов.
   "Но как она узнала, что я проиграл?"- подумал он и покраснел.
   Почему-то мочки ушей стало тянуть вниз и зачесалась борода, словно в ней завесились какие-то козявки.
   "Демон",- снова подумал он, с горячностью в душе.- "Настоящий демон!"- И в чём-то он прав.
   -Я вам после всё объясню, Антонина Сергеевна,- не глядя на неё, но сбивчиво и немного заикаясь отвечал Олег,- а сейчас, позвольте, я его вам приведу.
   Но она всё ещё его не отпускала. Что-то колышило его чёрный, местами седеющий, волос, а глаза блестели мелкими-мелкими угольками. Что-то она в нём видела, да разглядеть никак не может - то ли не желание схватиться за остаток, то ли к выбору надо относиться более серьёзнее. Но так или иначе, взаимосвязь обнаружена, и вот, льдинка стала таять. Немного смягчившись, она прислонила свою ладонь к щеке Олега и нежно проговорила.
    -Если ты его ко мне приведёшь, можешь делать со мной всё что захочешь.- Она медленно моргнула глазами, а когда открыла, добавила,- я согласна!
   "Сейчас земля наверно перевернулась с ног на голову; стоило упасть в собственных глазах, как в других ты возносишься... Или что это такое?"
   "Уж не заигрался ли ты Олежка!!! В самураев-то!
   "Нет. Тут совсем другое..."
   "Теряя чувство реальности, рискуешь остаться там... В..."
   "... в жопе что ли. Я без этого никто... Мне это так нужно - неповеришь!"
   "Зависимость от своих привязанностей. Наверно с детства? Угадал..."
   "А почему ты считаешь, что это плохо?"
   "Я считаю так, как считаешь ты. Я же - это ты..."
   "Я знаю! Потому так и поступаю..."
   Пауза, казалось бы длившаяся долгое время, только закрепила  в нём сказанное ею. Она знала, о чём он думает и возможно уже представляет, но только добавила, шумно выдохнув:
   -Ты же понимаешь о чём я. Правда!
   У Олега вновь по коже мурашки забегали, при чём в разных направлениях и в очень неприличных местах. А фантазия разрывалась на множество мелких частиц от новых, в особых красках воображений и получившееся переплетение осколков вызвало вдруг у него приятное головокружение и понимание того, что жизнь как надо ещё и не начиналась. Прямо парадокс какой-то.
   Он неожиданно для себя вспомнил как совсем ещё малышом, бегал за взрослыми пацанами, подглядывать в деревенскую баню за купающимися женщинами. Когда не доставая до заветного окна, он так усердно тянулся к нему на носочках, а пацаны,- кто ржал, кто описывал увиденное, кто просто стоял разинув рот и пуская слюни. А кто-то узнал знакомого учителя из местной школы и сказал другим, мол, смотрите, Анна Фёдоровна моется. И все: где? где? где? Его оттолкнули, он чуть не упал и поэтому заплакал. А какой-то здоровяк подхватил его в подмышки, резко поднял его над всеми, расталкал всю ораву от окна и поставил его мордочкой к самому верху, чтобы сразу всех охватил голодным взором. Но в этот самый момент, их засекли и под звонкий визг, окно мгновенно зашторили. Олежка не успел ничего увидеть и поэтому в сознании отложился... ну, так называемый, кодекс недоступности к запретному. Так что ли это правильно звучит. Незнаю!
   "Ну я старался!"
   Что-то подобное Олег ощущал сейчас. Только теперь тот, кто занавесил шторку, сам же её и открывает. И больше... Круче...
   Олег собрал волю в кулак и вдохнув полной грудью, с трудом скрывая возбуждённие, ответил:
    -Можешь считать, что он уже у твоих ног.
   Он поднял перед собой кулак и сжал его с таким хрустом, что самому стало страшно. Впервые он обращался с ней на ты, и такое интимное приближение, Олег ощутил даже кучерявыми волосками на груди.
   Он унёсся словно ветер, который качает поднебесные скалы и о которые разбились не одна тысяча смельчаков. Их вершины скрывались в густоте воздушных облаков и те, кто пытался покорить эту высоту, едва коснувшись этой дивной по красоте воздушной материи хоть одной рукой, терял цепкость рук и с возникшим из ниоткуда головокружением срывался обратно. Только это было не начало, а бездна. Счастливчикам, которым удалось закончить ещё во время падения, везло - хуже, с крепким сердцем и стойким характером. Их ждало самое страшное. А ветер... А что ветер! Он конечно же мог подхватить летящий кусок мяса и даже аккуратно положить на какой-нибудь выступ. Но для него это только игра. Игра!
   Их тысячи. Потому что одному играть не интересно. Нужно же дать кому-нибудь пас, чтобы через несколько таких же пасов, оно вернулось к тебе. И так далее...
   Но к особой категории можно отнести и тех, кого на лету подхватывал один из тысяч таких ветров. Они неслись из поднебесной с бешеной скоростью, завидя из далёкого-высокого цель, стремительно падающую вниз. Он рвут вдребезги воздух, переплетаясь между собой нитями, оставляемые после себя в следствии соприкосновения воздуха и разгорячённого тела. Пар не успевает остыть, как они уже настигли его.Один из них подхватил Олега и понёс - понёс бережно, осторожно, как самое дорогое и единственное. Основание кружилось около, вокруг, залетая вперёд и приготавливая путь. Затем отставало сзади и заметала следы. Его перенимал другой, третий, четвёртый... А потом по-новой, по кругу...
   Только ему-то и невдомёк, что не всё так просто, да и сложного здесь настолько, насколько хватит ума жизнь прожить, не поле перейти. Цель для него ближе, чем сделать один только шаг. Можно было даже притронуться, пощупать, понюхать аромат нежности и недавней недоступности,- чтобы подразнить себя, вызвать приятное телу раздражение. Но он оставил это на потом, чтобы сполна насладиться, так долго бывшим запретным, плодом. Олег сейчас так любил эту ночь: звёзды, мелкие тучки, луну. Любил землю, на которой стоял, а недавно лежал без чувств и где-то там находился. Любил брата, этого капризного и неуравновешенного типа, за то, что он просто есть.
   Он бежал вслед за своими товарищами. Да, сейчас они для него стали товарищами, близкими людьми, с которыми можно поделиться несколькими тайнами. Ещё и по тому, что час назад, он не считался с ними, и поэтому чуть не погиб. Когда он их догонит, то скажет как... Скажет может не так сразу; нужно подготовить почву, взрыхлить, потрогать рукой, чтобы она к тебе привыкла - перенять её тепло и подарить ей своё...
   А Антонина! Антонина смотрела на удаляющуюся широкую спину Олега и улыбалась,- улыбалась игриво прикусив нижнюю губу и прищуривая глаза. Ружьё в её руках стало таким тяжёлым, что сил его держать почти не осталось; оно плюхнулось на заднее сиденье джипа, звякнув застёжкой у деревянного приклада и съехав на полик.
    Она была готова на всё, лишь бы достать этого беглеца и наказать его. А какими способами она это сделает, уже не имеет никакого значения. Ведь нашёлся тот, кто эту работу неприменно выполнит.
               
                Глава  21
   Николай бежал самым первым. Так получилось, что вовремя шухера, он находился ближе всех от того места, откуда оно началось. Он сейчас даже не вспомнит, как рванул в погоню; втянулся потому-что, мгновенно. Не помнил, как пробежал мимо женщины и как её естественный запах тела, мог быть препятствием для мужчины, но он тоже мужчина и поэтому... Потому что ночь отняла у ней шарм и властность. При ней осталась только злоба, но точнее не у неё, а у него к ней.
   Сейчас, когда он якобы находится в переходном периоде, называть его просто Николаем, почему-то не хочется. Дюже как-то официально получается, обращаешься будто бы как к незнакомцу какому-то. Вот если бы Колян, например, или Колюся, либо просто - Колёк,- почему бы и нет; с хорошими переменами, творящимися с плохими людьми, в этот самый момент их начинают звать по-другому. Не могу знать, почему! Это происходит на подсознательном уровне, на заложенном кем-то давным-давно правилом. Так должно быть; плохое выдёргивается как больной зуб, но выдёргивается вместе с именем и это нормально.
   Так вот пусть он будет Колюсик. Колюсик был направляющим и тот, кто бежал за ним, тот ориентировался по нему, как по главному, а не за тем, который якобы убегал.
   Да ещё Олег почему-то задержался - он бы его обошёл намного раньше,- но можно было наверно и догадаться почему он ещё этого ни сделал. А Колюсик вот взял и вырвался. Ну и конечно не обошлось без прилагания старания и усердия, и насколько оно было искренним, судить ему самому. А ещё, ему уже очень надоела вся эта ночная беготня, эта котовасия игры в догонялки, игры в следопытов и в выяснении отношения между ними, охранниками. Он хотел как можно скорее всё это закончить и просто сесть, а может и лечь, и отдохнуть. Отдохнуть, значит выдохнуть. Поэтому причина резвости была, скорее всего, именно в этом.
   А если покапаться в загрубевшем сердце, залезть по-глубже, то обязательно найдётся то, что называется пробудиться ото сна, очнуться, или однажды прозреть. Трудно такое приписывать человеку, каким прежде был Коля, но у каждого должен быть выбор - у каждого должен быть шанс, а если и не шанс, то обязательно должен был найтись тот, кто протянет руку помощи и вытянет на поверхность. Почему же тогда этому, не прозойти именно сейчас. Коле конечно же было немного жаль брата, которого он может и недолюбливал, но всё-таки там, в глубине уважал его и неожиданно для себя посчитал обязанностью восстановить честь подорванного имени родственника и отомстить.
  Так, Коля узнал себя совсем с другой, до этого неведомой ему, стороны. Так, безнадёжность своего существования, он, сквозь асфальт пробивает восходящий росток новой жизни; находит совсем мизерную лазейку, щёлочку и упрямо лезет на свет. На солнце...
   Правда с этой колокольни, дело это может выглядеть и вовсе по-другому. Может мелькнула злая мыслишка о том, что вдруг брата не окажется рядом. Вдруг окажется так, что прислоняться больше будет не к кому и некуда; опора в ножках-то не ощущается! Вдруг, сзади так засквозит, что позвоночник застопорится и сделается колом, задерёт голову, и... как после всего дышать?
   Вдруг те, кто глядя из-подлобья, затаивши обиду перестанут с завистью смотреть на его брата и прижмут его к стенке, чтобы отыграться за всё и сразу.
   Вдруг просто окажется "ВДРУГ"!
   Ледяное обморожение затянуло всё внутри Коли в узел и он впервые в жизни ощутил пустоту. Пустоту не ту, что переносят через дорогу в ведре; хрустальное основание, которое невидя самого процесса, сам создавал Николай в течении своей коротенькой жизни, и плод создания, он только сейчас ощущал на собственной шкуре. То, что внутри ничего нет, по-началу кажется блеклым и непонятным. А ещё пустым. Но само понятие пустоты, как было уже указано чуть выше, для Коли было чем-то, что можно пощупать, погладить и даже взять в руку и подержать. Ошибкой было понять, что в реале, ощущения далеки от тех, что были первоначальны - до, именуемым пробуждение - и ещё раз дать подтверждение своему сознанию, что многое не верно. Если ни всё.
   Он воспринял это так, как воспринимал всё до этого.
   "То ли ещё будет!"- думал подростоком Коля и продолжает также думать до сей поры.
   А когда увидел брата без чувств, да ещё битого,- не сразу, но что-то перевернулось для него. Ночь что ли стала темнее, кровь жиже,- а холодок-то не отпускает. Терзает ощущение быть пойманным врасплох, а ещё хуже оказаться в углу - а Олега-то рядом нет. Внутри ещё сильнее леденеет, превращая сам корпус в хрусталь, и одно неосторожное движение и "БАБАХ!"
   Николай бежал быстро, очень быстро, но на мгновение обернулся, чтобы увидеть брата и убедиться... Убедился! Бежал тот как-то не так. Потерянный что ли, или... пустой! не спешил никуда! И всё же...
   "Ах, как я рад!- думает Коля вздрагивая под ударам ног о твердь,- как я рад! Как я рад быть младшим!"
  В некотором отдалении от него и посередине между ним и Олегом, бежали Лёха и Андрюха, которые подкривали ему иногда вслед, ощущая сзади тяжёлую поступь шефа.
   -Колёк, ты его там видишь?- спрашивает один.
   -Не упусти его из виду,- кричит другой и так нарочно создаваемая дружина, поддерживается плотным осознанием того, что если что, то что-нибудь отгрызут.
   -Нет, братуха, не вижу. Я его просто чую. Иду на запах,- со злобою в голосе отвечал уже не Коленька, и как он был доволен собой сейчас. Он часть этой самой дружины, и вот ему хотелось изобразить рык - только передумал... Странным образом Коля стал понимать собственное я, и не как промежуточный материал чего-нибудь особо важного, а как полноценный индивид этого огромного слова "ЖИЗНЬ".
   Он смутно представлял себе небоскрёб и своё жилище в нём, где-нибудь в середине этой многоэтажки. Несмотря на множество в этом доме лифтов, Коле однозначно нужно было подняться до своего этажа своим ходом, а может и бегом - это как получится, по настроению. Но не в этом дело. Находясь там, на своей высоте, он смотрит в бескрайнюю даль и видит... И увидеть он хочет тоже не важно что, главное для него, чтобы это произошло на яву! Обязательно на яву - отсюда, из темноты, это кажется некоим сюрпризом и опять же, в который раз, совсем не важно, когда он проявится, но ощутить всю прелесть заложенного в него смысла и быть частью этого, настоящего... Пусть даже он никогда не проявится, хрен с ним. Не ощущать, а просто знать о его существовании - того стоит быть тем, кем он себя недавно узнал.
   А так всё по-ходу.
   Он снова бежал быстро. Изо всех сил, которые почему-то понемногу его покидали. "Ах да, так должно быть." И тогда он переходил на эмоции. Пережёванные в однородную массу, они выплёскиваются вперёд, перед зубами и бьются словно о медный таз и так, наотмашь, как выбрасываемые помои. Он выплёвывает их наружу, вперёд, перед собою, но сам же и наступает. А вся загвоздка в том, что для окружающих это рвота, помои и грязь. А на самом деле...
   На самом деле те помои, в которые мы сами же себя и опускаем, причём с головой, есть те же тернии, но в сторонке, аккуратно лежит костюм из овечьей шкуры. Свободно и бесплатно. Примеряя его, надешься в скором времени выбраться из него. Ха-ха! Хе-хе! Не всё так просто, как кажется на первый взгляд! На второй тоже. А на третьем это уже не имеет совершенно никакого значения и даже не смешно. И конец этому такой призрачный, такой непостижимый, что оно забирается на самую верхнюю полку нашего сознания, а стремянку неожиданно теряешь! Воруют же!
   Тернии, и их схожесть с овечьей шкурой чисто относительное. Относится оно только к разряду тех, кто оценивает это положение, как само получившееся. И никак им же выбранное. А зря. В том и ошибка!
   Это ничего! И всё-таки Коля увидел в темноте зигзагами петляющую фигуру беглеца. Наводимый прицел иногда сбивался, иногда просто исчезал из поля зрения. А он его ловил снова и снова, боялся лишний раз моргнуть, чтобы не потерять из виду. Он сливается с матовыми тенями, но выдают его движения.
   "Это ничего!"- думает Коля, потому что на тернии, к которым он сам незнает как относится, полилось смягчающее масло.
   Он также сумел разглядеть как тот, перепрыгнул через ограждение погоста и скрылся в темноте. Скрылся, не значит исчез!
   -Я его вижу,- прохрипел он задыхающимся голосом, пока ещё невидя своих товарищей, но ощущая их приближение.
   Глаза заслезились и недавно тёмное пятно бегущего, вдруг поплыло и исчезло. Вцепившись в забор у него закружилась голова, а в глазах появились фиолетово-оранжевые круги. Ловя их руками, Коля пошатывается. Ещё вчера, от такого марафона он бы упал замертво. Но не теперь...
   Стук ног, что пыль столбом; он поднимает руку... Знак! Тяжёлое дыхание, сопение...
   -Он там!
  По нарушенной орбите, Коля теперь машет им рукой и командует сипло, шёпотом: "За мной!"
   Перемахнув заборчик кладбища все трое остановились, не успев сделать и шагу.
   "Страх?"
   "Да не-е-ет!"
   "Тогда что? Ужас?"
   "Совсем не туда! Другое..."
   "Так, что же..."
   "Уважение! Уважение..."
   "Уважение?! К кому? К чему..."
   "К ним..."
   Тут совсем не то как снаружи; тишина какая-то неестественная, не гнетущая. Не совершать грех пришли они сюда, но судить виновного. 
   "Но кто сказал, что он виновен?"
   "Кто!"
   Кладбище. Такой мир,- а это и есть мир, определённого вида воображаемого предмета. Воображаемого, но не созданного кем-то. И правила поведения тут, выстраиваются исходя из того, что для каждого эта огороженная площадь имеет статус. Метр на два на метр восемьдесят. Метрическое уравнивание всех, без исключения.
   "Так и хочется воскликнуть: "Справедливость!!! Да здравствует справедливость!!!"
   Но перед глазами кресты. Коля пытается нащупать на груди распятие, но его там нет.
   "Забыл одеть. Вчера, после бани! Или позавчера."
   Он ощутил неприятный холодок там, где должен быть нательный крест. Холодок хрустит как в морозный вечер снег, под шагами вовсе не босых ног, но подошвы словно и не было. Плавный отсвет уходящего солнца, зацепился за крест старой церквушки. И не отпускает. Скоро утро, восход, а он всё там. А может это уже рассвет...
   Их догнал Олег.
    -Ну что встали? Куда этот подевался? Голубь!- Заговорил он переводя дух, но из глаз сыпались искры, а схватившись руками за штакетник, чуть не вырвал его с корнем. Волна пота и кислоты, обрушилась на каждого; Дрон даже застонал, всё ещё держась за руку. Возбуждённость, с какой подоспел Олег, не могла не передаться остальным. Ненависть, подкреплённая точно вбитыми в нужное, прямо новенькими гвоздями - и вот, теперь он смотриться по-другому.
  Тяжёлый выдох. Скрипнули подгнившие дощечки ограждения, заскрипел какой-то гвоздь, не желавший поддаваться нагрузке. Олег казался тяжёлым и неуклюжим - неузнаваемым. Будто бы погрузнел за ночь.
   Ограждение выдерживает, значит ещё в форме.
   -Да здесь он где-то,- ответил Коля, разглядывая тени среди крестов и памятников, а сам подумал о брате,- "Подвлиятельный! Подвлиятельнейший!!! Босс!"
    -Тогда вперёд!- Олег говорил нарочно бодро и отступать назад, даже на кладбище, он не собирался.
   Они не заметили как от них одновременно отделилось несколько полупрозрачных духов. Те, отдалившись на некоторое расстояние, зависли в воздухе и обернулись. Небо над людьми сразу потемнело, забурлило волнами гущина мрачных красок и таким же тёмным, закружилось что-то вокруг них, быстро и нагло. Духи беспомощно наблюдали за произволом, но ничего поделать не могли. Не имели право! Один единственный поступок разорвал нить связывающий плотское и духовное. Не то, чтобы случилось страшное, но если бы те прочитали молитву, ну на худой конец вертеть на языке пару слов, и всё...
   Вообще, о праве населения духов в живом организме человека, известно очень мало. Ничтожно мало! И для большинства людей, эта тема оставалась долгое время закрытой. А ещё чуть раньше и вообще запретной. И всё-таки никто не отрицает их присутствие и даже участие, если не во всех, то во многих делах каждого из нас,- например, неведомое ведение рукой, переставление ног, а то и управление всем процессом целиком. Нет, в этом я считаю нет ничего плохого, тем более вздорного или абсурдного; просто лично для меня как автора, духи, не очень подходящее обозначение полупрозрачным существам. Всё же какими бы мы не были плохими, хорошими, злыми там или пахабными, Православное - оно наше. Не вытянуть этого из русской души, не высосать... Мы живём, мы созданы - как слеплены из земного праха, и вдул в нас Всевышний, Дух Святый. Но почему мы так часто отталкиваем его от себя, как что-то не нужное, словно оно нам мешает, подсматривает за нами, контролирует. Почему нам кажется, что сами мы, с усами?!
   Ангелочки на некоторое время затаились в высоте, в сторонке; они всё ждали, надеялись, что те четверо проснуться, прозреют, наконец опомнятся и позовут. Воззовут, если не криком, то внутренним порывом, душою шёпотом, искренним сердцем склоня голову. Но нынче торжествует гордость и обычная человеческая тупость. К тому же одним из них движет слепое наваждение овладеть желанной женщиной и он готов на любые действия, на поступок, последствие которого его заботит сейчас меньше всего.
   А где-то совсем недалеко было и воздаяние; также гордо, только без злого умысла, восседал на уставшем коне и двигался навстречу... Горизонт уже озаряла нежная зорька, дымилась дымка над землёй и стелющийся над ней туман, фокусировал остановку времени; замирание мира шевствовало не ощущая не то, что его остановку, но и движение не принималось за счёт.
   Он был сам по себе; просто просыпался утром, завтракал и шёл... Шёл и обедал, и делал... И всё в таком же роде, повторялось каждый день, изо дня в день. Вы знаете, может он и родился для этого, для этого воздаяния. А что? Почему бы и нет? Так-то для другого, версий не приходит на ум.
   Но это позже.
   Сейчас Олег кивает головой и первым шагает вперёд разрывая нити, соединяющие живое с отчуждённым; нити капроновые - прежде чем порваться, тянутся как резиновые, пытаются удержать, задержать от неизбежного, но... Доступ недоступности отключен, путь свободен; он обходит безымянную могилу, ложа руку на покосившийся крест, словно отодвигая его в сторонку. Крест еле держится, кренится на бок ещё сильнее, видимо та часть, что находится в земле давно сгнила и своё вертикальное положение, сохраняет лишь благодаря честному слову плотника, сделавшего его. Один из ангелочков неодобрительно кивает головою и прикрывает глаза, чтобы не видеть... Остальные с расширенными зрачками глядят на своих и тоже...
   Олег оборачивается и говорит:
   -Ну что девочки, в штаны поналажили? Делаем дело.
   Между ними что-то произошло, как надломилось, а он взял и доломал. Но как бы там ни было, остальные хоть немного и осторожно, но последовали за ним, но так просто, без подготовки. Без уважения.
   -Не ходите змейкой,- говорит он им. Тихо, но получилось как выкрик с сипотой,- рассредоточиться по-шире. И давай поживее парни! А то сидит наш голубь где-то за холмиком, и притаился. Жить хочет...
   -Как-то не по-христиански, шеф! Ночью, по кладбищу бродить...- шёпотом говорил Лёха идя самым последним как между прочим и заглядывая в фото усопших на крестах.
    -А ты не бродишь,- резко ответил ему шеф и обернулся. Они встретились глазами, но что там было, осталось неизвестным,- ты сейчас на работе. Слышишь? Так что не надо нюни пускать,- Олег сделал два шага вперёд, остановился и добавил,- давай пацаны, давай! Надо до рассвета закончить с этим делом.
   Он ещё что-то буркнул, но то наверно себе, потому что его никто не услышал.
   Затянувшееся  чёрными облаками небо и вовсе уменьшило видимость вокруг. Ещё как назло, стал накрапывать мелкий дождичёк. Намокшие лица блестели, словно друг от друга, отражали усталость, нервозность, злобу. Несколько шагов вперёд и парни теряются из виду, и только перешёптываясь иногда, они держали между собою связь.   
   От сырой погоды мокрая земля стала прилипать к ногам; образовывалась грязь и слякоть. Скользко по глине, - но не бегом. Младший брат чувствует лёгкое и приятное давление; не видя перед собой буквально ничего, Коля прёт напролом, ни сколько не стесняясь непрописанных вещей и правил, перешагивал могилы и опирался руками о покосившиеся кресты. В какой-то момент он набрёл на свежий земляной бугор, свежевыротой могилы. Но он прёт вперёд, словно знает, что скоро наступит конец; он там, где-то за стеной - вот ещё немного и наступит...
   Не успев ничего понять и просто подумать, Николай сперва медленно, а потом уже и быстрее стал куда-то скатываться, проваливаться. А потом и вовсе полетел спиной вниз и рухнул в ту яму, в которой уже сидел наш беглец.
   Падая, Коля зажмурил глаза. Это не метод предосторожности, или дань всему тёмному при падении,- закрывая глаза, ты соглашаешься с определённым порядком вещей. Неизбежных вещей. И ждёшь. И он тому не исключение. Падая, тело сотрясается, что-то даже хрустнуло... Главное жив.
   Упав на спину, Коля открывая глаза видит темноту или ничего, но первое это чёрное небо, которое медленно загородила какая-то непонятная фигура, напоминающая человеческую голову. То ли какого-то человекообразного зверя, но с лопатой в руках, то ли ещё непонятно чего, и медленно надвигаясь на него, хрипло проговорила:
   -Ну вот где ты мне попался!
   Красные круглые глазища, дают тень на стены... Стены! Коля и представлять не хотел, где он оказался.
   Голос ему показался таким зловещим, таким чужим, не от мира сего, словно из какого-то фильма ужастиков или из сна. Страшного сна. Тут же вспомнилось, что может быть, если вдруг никого не окажется рядом. От страха Коля только негромко по бабски ахнул и потерял сознание. А фигура опустила лопату и наклонившись к нему проговорила:
   -Слабоват хлопец оказался! Слабоват!
ак с               
                Глава  22
    Пусть и не сразу, но я понял, что оказался в свежевырытой яме, в могиле. Я видел прямоугольный клочок неба, с чуть заметным заревом, которое неровно дырявил светом облочка. Капли падали на лицо, разбиваясь в шмятку и стекали за уши. Шея съёживалась в гармошку от щикотки.
   Пора было возвращаться в реальность, потому-что после того, как провалился сюда, не шевелился - ни телом, ни мозгом. "Хорошо, что хоть во время падения, ничего не сломал себе,"- думал я, а сам боялся пошевелиться и даже дышал, мелкими порциями.
   "Чистой воды везение,"- снова, как в заключении думаю я, но сами мысли как бы разделяются на несколько мнений на этот счёт... И всё же я жив, и рад тому.
   Лопаты, которыми была прикрыта яма, попадали вместе со мной, присыпав частью землёй, а частью глиной, меня. Я бодро поднялся и одной из них в момент вооружился на случай моего обнаружения. Обнаружения кем-нибудь. Но никого не было и ничего...
   Вырытый объём земли, был велик - могила была очень глубока, поэтому я самостоятельно не мог из неё выбраться. Хоть и старался. Углы были словно конусом, вырыты шире и глубже. Приставляя лопаты к углам, у меня не получалось упереться в черенок ногой. Она всё время соскальзывала, потому что к тому времени уже шёл мелкий дождь, а на подошвах кед, налипли куски глины и чернозёма. Я бросил эту затею и предался на секунды нирване.
   В таком маленьком мирке, мы когда-нибудь окажемся все. И казалось бы, неизбежность этого факта, всё-равно не оставляет в покое человечество; всё оно ищет способы продления жизни, а кто-то даже пытается заглянуть в вечность и примерить её на себя. Не замечая при этом, что погрязает глубоко во лжи и нелепости.
   На самом деле я не люблю думать об этом; мне тогда мерещится гроб, в котором нахожусь сам, как потом накрывают крышку и забивают гвоздями. Несколько раз доходило до того, как горстки земли, сыпались мне на... лицо. Страха нет, ведь если это случится, а оно случится, ничего уже не изменить.
   Подставляю лицо под дождь. Хочу, чтобы отпустило... Капли были мелкими и прикосновение оных я никак не ощущал; они только стекали, собираясь где-нибудь в одном месте, образуя ванночку и уже потом, переполнившись, бежали вниз. Миссия капли настолько коротка, что не успеваешь отследить её предназначение; рождение где-то в высоте, падение, удар и уход в землю... Дальше другая жизнь... Другое...
   И хотя положеньице моё вновь оказалось отнюдь щепетильным, я невпадал как прежде в истерию и плакать мне не хотелось. Наоборот - попав в свежую могилу, я сначала оробел, но после принял это как знак свыше и пришёл к убеждению, что это такой тактический манёвр. Если мои враги меня обнаружат здесь, то у них будет значительное преимущество - неспорю, и мне здорово не поздоровится. Но чтобы не произошло, буду отбиваться до последнего, точнее до последней лопаты. Благо их тут предостаточно.
   Перед глазами вновь возник образ Януша; сразу несколько кадров переплетённых в несколько возрастных перидов его жизни, и то, что я могу также закончить, как и он, неожиданным движением из темноты, ложило руку мне на плечо. Но я не оборачивался, потому что понимал, что это лишь самообман, сотворённый мною же. Ну что ж, чему быть, того не миновать; это не очередное испытание, а вызов, брошенный мне как личности. И я принимаю его с открытым забралом, чтобы видеть лучше лицо, или их лица. Я встал спиной к стенке, от которой должны были появиться мои преследователи. В руках крепко сжимал деревянный черенок, готовый в случае опасности применить его в качестве оружия.
  Но пока никого. Посторонние звуки глушил дождь. Пахло сырой землёй и испаряющимся потом от меня. Немного щипало ранки...
   Могила, в которой я оказался, явно предназначалась для деда Ивана. Не так уж станица и велика, чтобы в один день, двум смертям бывать. Я вспомнил вчерашнюю встречу с деревенскими пьянчужками, которые копали эту могилу. Уж в этом они профессионалы - главные могилокопщики на селе. Три пустотелой личности, медленно растворяющиеся во времени и ни о чём не жалеющие.
   "Как же всё вокруг взаимосвязано,- подумал с грустью я.- Какая же всё-таки земля наша круглая и гладкая. Сколько вокруг всякого рода случайных и не случайных совпадений, встреч и разочарований. Как в мире тесно, что встречаясь в жизни по несколько раз с одним и тем же человеком, можно удариться о него и рассшибить лоб в кровь... а иногда и умиреть!
   Кому жить, да здравствовать, а кому на чёрный хлеб ложить свежий бут, сыпать соль и мять дёснами..."
   Цепочка следования событий, каждым отдельным звеном стучалась в клетки живого организма, заставляя, грубо толкая, а иной раз просто швыряя в самую гущу этих событий и таким, совсем невежливым отношением к клеткам живого организма, наслаждалось созданным произведением. Совсем нехочется утрировать, но можно уже и книжку написать о периодическом столкновении научных гипотез, с мнениями нескольких человечков, в длинных уже по-желтевших халатах и в очках с большими линзами. Теория вероятностей и совпадений, как это не печально (если я хоть для кого-то выражаюсь понятным языком), сводятся к нулю, когда в дело вступает господин "ВНЕЗАПНОСТЬ". Принимать непосредственное участие, как исполнять главную роль, пусть и не своего сценария, но иметь право на импровизацию, всегда легко. Но так бывает нужно...
    Я так был погружен во внутренние размышления, что и не услышал, как кто-то подошёл к яме. Всё было быстро, даже пуще. Он также как и я, провалился в неё, сгребая на ходу некоторое количество земли и глины за собой. Я как можно плотнее прижался спиной к стенке, чтобы падающий не зацепил меня. Но он так махал конечностями, что без этого не обошлось; он словно вытер об меня ноги и шлёпнул ладошкой по лицу, оставив пятно из глины. Зажмуриваясь, я быстро представил скоротечный полёт несчастного. Крупным дождём меня осыпала земляная крошка, приглушая удар свалившегося.
   Это один из них, но кто это, я пока не видел и прежде чем атаковать его с лопатой в руках, просто проговорил:
    -Ну вот где ты мне попался!
   Получилось странно и правдоподобно, а для него наверное ещё и страшно. То, что я сказал, давно было заготовлено где-то глубоко в подсознании, потому что произнёс это без определённого умысла. Я держал его для подходящего момента и скорее всего, для детской игры в догонялки, чтобы загнать убегающего в угол и произнести эти слова. Но прошло слишком много времени, чтобы продолжать игру, а  хранившееся годами, наконец-то нашло своё применение.
  От моих слов парень в момент отключился. У него даже не хватило сил озвучить своё состояние. Осторожно разглядывая его, я узнал в нём Николая,- одного из своих обидчиков. В груди потеплело, а на языке ощутил привкус злорадства. Подняв голову, я пытался расслышать хоть какие-нибудь голоса или ещё что-нибудь в этом роде. Ну не один же он сюда пришёл! Очевидно же, что остальные где-то рядом! Шелестевший по листьям деревьев дождик мешал моему слуху, ни на секунду не давая сосредоточиться, прислушаться. Я стоял вытянувшись в струнку, пытаясь уловить малейшие посторонние звуки, чтобы дальше скоординировать свои действия, при этом не спуская глаз с Николая.
   Штык моей лопаты не переставал смотреть вверх и ждать. Ждать того, что следующий упавший, может окончить именно на ней и меня это теплило... И то, что это уже становилось для меня, если не нормой, то противоречащееся основным принципам жизни, от которых я толкаюсь, чтобы...
   Нет, такая философия мне не по плечу... Не в этой яме.
    Там, за чернозёмным выступом, веет теплом - там моя жизнь; я уже находился буквально у порога своего дома, я уже срывал листочки с моей яблоньки и клал в рот, прикусывая горьковатую зелень, но мои преследователи никак не хотели меня отпускать. И хоть сейчас я здесь по собственной неуклюжести, та цепкость, с которой они меня держат, вызывало моё к ним уважение и даже зависть. Я хочу пожать каждому руку и обнять их главного... Мне хотелось быстро выпрыгнуть из скользкой ямы и умчаться прочь, но яма так глубока, что одному мне не выбраться. А если и высуну голову на поверхность, то несколько крепких рук схватят меня и оттащат назад на растерзания.
   Я представляю борозды от своих пальцев на земле, их кровь, оторванные ногти и куски мяса... А ещё крик - крик безнадёги. Только он у меня как-то не воспроизводился сознанием, будто не я это делал.
    Тут ещё Николай стал приходить в себя. Он немного поворочался, помычал как бычок и открыл глаза. Я уже был готов нанести ему удар лопатой, чтобы он не закричал, но он не произнёс ни звука. Только вытаращил глазища на меня и нешевелясь моргал ими. Передо мной сейчас находился совсем другой человек, и похоже у него шок. Или просто свихнулся. Впрочем без разницы!
   Я медленно сделал шаг к нему и попытался заговорить. Только он сперва дёрнулся, а потом, наверно привык ко мне.
    -Ну ты как?- Осторожно спросил я,- живой? Ты меня угадал?- Я держал лопату наготове в случае чего.
   Но он ничего мне не ответил. Лишь взгляд его был какой-то спокойный и безразличный; он то опускал глаза, то вновь упирался живым стеклом в меня, вызывая только жалость, а ещё стыд за своё поведение. Но я понимал, что это только зрительный обман.
   -Ты меня узнаёшь? Это я, за кем вы гонитесь всю ночь,- продолжал я его расспрашивать,- помнишь?
   Выждав небольшую паузу, Николай наконец махнул головой в знак того, что он понял. Он медленно на заднице отодвинулся от меня назад и прислонился спиной к стенке ямы. Он и вправду какой-то странный, как под гипнозом.
   -Мы находимся в яме,- продолжал я ему шептать,- в глубокой яме. По одному нам отсюда не выбраться. Слышишь? Только помогая друг другу - ты мне, я тебе. Понятно?
    Он смотрел на меня, и было заметно, как трудно до него всё доходит; как до слона - на третьи сутки. Словно резиновая стена, которая под давлением, растягиваясь, имеет свойство пропускать через себя что-нибудь нужное. Ну или то, что я ему только что сейчас говорил. Видимо, я его жёстко шуганул, что он не может даже говорить. Вот херня!
   -Ты только не шуми. И не буди мёртвых. Ты меня сейчас подсадишь и я вылезу. А потом подам тебе руку, чтобы выбрался ты. Понял?- Продолжал я его обрабатывать короткими предложениями.- Потом ты идёшь к себе домой, я к себе. Ясно?
    Если я его первый подсажу и вытолкну, то он может меня выдать. Либо бросит одного. Поэтому я предложил сначала мне выбраться, ну а уж потом ему.
   Спустя некоторое время он кивнул головой в знак согласия и поднялся на ноги. Его шатало и он упёрся руками о стены. Колени на выпрямлялись, руки тоже, словно отвисли и как-будто были не его. Поднятые плечи наполовину отрезали ему голову, а выросший горб, придавал ему жалостливый вид. Коля послушно подставил колено, а затем и плечо и я быстро оказался на поверхности. Я почему-то не огляделся по-сторонам и сразу же стал помогать Коле, но опять ошибся...
  Резкий запах керзухи и пота; у меня сразу закружилась... или нет. К меня сразу заболела голова... Тоже не подходит...
   Тяжёлый удар по голове звонко отозвался в моих ушах и у меня тут же потух свет.
               
                Глава  23
   Это уже похоже не на игру, а на фильм. Дешёвый фильм.
   "Как не вживайся, как не влазь в чью-то шкуру, она всё-равно будет натирать, давить на нежные участки тела и через какое-то время тебе всё-равно захочеться её снять.
   Да потому что она не твоя! Чужая!"
   С Олегом совсем другое, хотя на первый взгляд кажется одинаковым. "Нет разницы,"- мысленно он повторял про себя и верил тому. Но потом что-то изменилось. Ему стало тесно и душно. Капли пота стекали с шеи на грудь, затем на живот и по ногам. Лёгкая обувь от влажности становилась тяжёлой и скользила на гладких частях его стоп. Мозоли красные, вздулись водяным пузырём и теперь играют по разным сторонам при ходьбе, норовят порваться в самый неподходящий момент. И тогда он точно не сможет идти. Точно!
    Олег не мог догадываться, что беглец  где-то притаился... Разве это важно теперь? "Пусть он будет дальше - мы и пойдём дальше. Босиком..." И поэтому был предельно внимателен, потому что другого с ним никогда не было. Олег не видел никого из своих и про Колю естественно тоже не подозревал. А ещё думал о том, как это всё-таки омерзительно примерять на себя чужую форму. Пусть она и выдумка в некотором роде, но так смотрится со стороны, а ещё лучше спереди. А загадочность; выразительное косое бросание глаз - не важно куда, но как - словно уже видишь, представляешь, следующие кадры, но всё-равно хочется досмотреть.
   Он уже не помнит, когда впервые о них узнал. Точно, что до армии. Помнит их в кино. Название какое-то мистико-психологическое. "Месть ниндзя", а потом "Войти в ниндзя". А там ещё целая цепь таких же вот, одинаковых по сценарию и сюжету. Затянуло. Мечтал и снилось, а просыпаясь начинал отжиматься, подтягиваться и делать растяжку. И по-началу-то не понимал смысл выполняемых движений; просто делал и всё. А когда подходил к зеркалу и пытался изобразить то, что видел на экране... но всерьёз думал иначе. Такое должно получиться, когда результат виден издалека. И он пошёл.
   А потом так вжился, что на своих столовых вилках обломал две внутренние пики, чтобы казалось, что это палочки, китайские. Не важно! Японская культура средних веков, такой туман, но так манит, притягивает...
   "Не-е-ет, не изучал!"
   "Что, боялся..."
   "... ты что, охренел! Оно мне нужно!?"
   "Незнаю! Поэтому и спрашиваю..."
   "Незнаешь... Не спрашивай!"
   А может ну её, эту самую... Пора быть самим собой, пора!
   Так иногда хочется выпить сакэ... тьфу ты, водки. Поговорить громко, с кем-нибудь поспорить, доказать, по-скандалить и возможно немного подраться. Пропустить стаканчик на дорожку и удалиться. А проснуться утром от холода и головной боли на чьей-нибудь уличной лавке. Долго вспоминать откуда разбиты кулаки и след на щеке от губной помады.
   Сбрить бороду, а когда пройдёт боль в голове, прочитать что-нибудь из Чехова, или Солженицына.
   Быть частью своей культуры, а не чужого, неведомого ему мира. Мира из детства. Не подозревает - оно же на всю жизнь и первое о чём захочиться вспомнить, будет это. Просто по воле случая он оказался прямо возле той ямы, где и находились его брат и... голубь. Неожиданно услышав шёпот, Олег замер на месте, сделал шаг назад и затаил дыхание. Они находились где-то близко, но где точно, Олег не мог понять.
   Как только блудный стиль решил вернуться в тело своего отрочества, те вещи, которые всё время мешались под ногами, теперь сами разлаживались по полочкам и освобождали путь. Простое, оказывалось лёгким и доступным. Вот, лежит оно рядом, даже не до конца вытянутой руки хватит, чтобы достать это... Ан нет... Нужно обязательно тянуться, и уронить то, что уже было до этого уложено аккуратно по полочкам...
   Но всё становиться на свои места. Ух! Круто как!
   Он появился. Кто-то из нечто, приподнёс его на блюдечке с голубой каёмочкой.
   -Ну всё, попался ты, голубь дикий,- шевелил губами сам себе он.- Ну-ка покажись, пернатый.
   Терпеливое ожидание появления... голубя, было вознаграждено,- и вот он появился. Тот словно кем-то подброшенный выскочил из ниоткуда; он не видел Олега, потому что находился спиной к нему и чем-то был занят. Чем?
   "Леди энд джентельмены! Позвольте представить участников следующего боя. И так..."
   "Стоп! Стоп! Стоп! Никакого боя не будет,"- взмахнёт рукой Олег и прежде чем продолжить, ещё раз подумает. Стоя, вот так вот, перед невидящей спиной, думаешь о человеке и сожалеешь, что не сможешь открыть двери и позвать. Но оттуда стучит - стучит сердце и если заглянуть ему в лицо, всё станет как и несколько часов назад...
   "Да он меньше меня, раза в полтора,- думает Олег, но сам не верит.- Уж лучше бы он был выше, здоровее - не так бы было обидно и навязчиво стыдно. Только вот несколько минут назад, поменялся приоритет и сама важность этого, резко поменяло цену за товар."
   "... как же всё-таки пошло это звучит!"
   "Гм-м, не страшен сам смысл совершаемого, как его конечный итог..."
   "... и то, как легко меняем мнение и сумму, во время перестановки слагаемых!"
   Может быть вчера, или может час назад, он бы положил ему руку на плечо и громко сказал: "Давай, дерись со мной!" Но только не в сию минуту; перед самой спиной беглеца, словно выросла тонкая, прозрачная стена и на ней Олег видел эту женщину. Она была как за какой-то просвечивающейся ширмой и переодевалась. Женщина абсолютно голая, наклоняется вперёд, чтобы поднять какой-то предмет одежды, похожий на шаль. Она и ведёт себя так, будто знает,что он за ней смотрит - не подглядывает, а именно смотрит. За этим, должно что-то последовать. Знакомое ощущение скованности охватило его с ног до головы. Приятный мандраж тыкает маленькими иголочками шею сзади, плавно переходит на спину. Олег сводит лопатки и выгибается. Мандраж "ВНЕЗАПНО" исчезает, но вновь появляется в районе паха.
   "Ведьма. Она и вправду ведьма!- Олег провёл языком по губам и оказалось, что они онемели.- Ведьма!"- Снова подумал он и понял, что уже пора твёрдо решить как поступить.
   Тут вдруг резко ширма раздвинулась и он попался врасплох. Она засмеялась с залитой на лице краской смущения и догадливости, что за ней кто-то наблюдает. Олег и до этого не мог сдвинуться с места, а сейчас и тем более - прикинулся деревом с наклоненной головой к земле, сбрасывающий пышные тени под корявый ствол. А дальше?.. Дальше она вот-вот перестанет смеяться и нужно что-то делать, ибо шанс один и тот может быть профукан.
   Зачем-то он полез в карман, но кроме матерчатых катушков и нескольких подсолнечных семян в нём не было. Но пальцы сжатые в кулаке собирали в него совсем другое, которое должно быть в другом, более надёжном месте, нежели тут. Вновь подступившее ощущение того, что он делает совсем не то, что нужно и мгновенно вспыхнувшая ярость перерастающая в злость, рвёт оцепенение словно ржавые цепи, скованные ещё со времён Великого союза, и...
   ... и Олег, долго не раздумывая, с налёта обрушил сокрушительный удар сверху кулаком.
   "Как не красиво! Как низко и не красиво!"
   "Да ладно! По хрену..."
    "Самураю! Такое!"
    "А я первопроходец. Кому-то первому нужно же это сделать! Вот, я и первый!"
   У "голубя" подкосились ноги. Он что-то невнятное рыкнул ртом и рухнул на землю без чувств.

   На субмарине "Курск", перечисляют численный состав - каждого по присвоенному званию и должности. Фамилии ни о чём не говорящие, ничего не значащие, пустые, как воздух выпущенный из пустой бутылки из-под шампанского, незная для чего закупоренной обратно.
   Олег хочет вспомнить хоть одного, которого звать также как и его. Не помнит! Затем образно представляет глубину, на которой затонула лодка и растягивает её по своей горизонтали, чтобы сопоставить свои же шансы на то, что, хватит ли ему воздуха, для того, чтобы успеть всплыть, если не захлебнётся.
   "Приехали!"- Думает он и снова возвращается к этой женщине.

                Глава  24
   Это когда в одном месте потух свет, потом загорелся, а ты уже в другом.
   "Ага! Знакомо..."
   "Что, серьёзно. Ну ты блин чувак!"
   "... раз как-то подшутили надо мной. Ну, в лагере, в туалете, ночью сидел и кто-то свет выключил. Обосраться!"
   "Подумаешь!"
   "... подумаешь!!! До корпуса метров тридцать... не-е-ет, больше..."
   "... "
   Словно церковный колокол, бум-ум-ум-мм. Бум-ум-ум-м-м! Один раз, а эхо на десятки и не удаляется, а просто период между звоном растягивается до бесконечности.
    Уж и не ведаю я сколько был в отключке. Тот тип от души приложился к моей башке. Или кто там был ещё. Как-будто специально за спиной стоял, знал, что я буду там и поэтому караулил меня. Удачно.
   Мне показалось, что я умер и возврата назад уже нет.
   Не смешно!
   Как мне могло показаться, если я в отключке? Странно! Странно то, что я думаю так. Первое ощущение не могу даже назвать болью, а также ни звуком, ни цветом... Близким по названию, я назову это зависание в переходе. В каком? Сам не могу ответить... Нужна помощь. Хочется вернуться назад, но настойчиво тянет вперёд, при этом, что-то задерживает. И вот тут-то тебя как бы разрывает на две части...
   Как-то так!
   При потере сознания мне привиделся давно умерший отец, а я там был маленький-маленький. Он взял меня на руки, а они такие холодные, как-будто он их держал в ледяной воде. Но через этот холод я всё-таки чувствовал отцовское тепло, его отцовскую любовь, которую не дополучил в полной мере. Жилистые предплечья поросшие чёрными волосами и закатанные рукава рубашки до локтя, мокрые, то ли от пота, то ли ещё от чего-нибудь, источали живое и родное притяжение, как к чему-то святому.
   Далее он усадил меня на высокого коня и стал тихо водить по кругу, как бы приучая к верховой езде. Я, что было сил вцепился в гриву коня и крепко держался, чтобы не упасть. Сжатые кулачки немели от натуги - я  наклонялся к потной шее и с такой высоты мне виделся мир по-другому, нежели с того роста, которого я был на тот момент. Я, можно сказать, впервые заглянул за наш двор и широта охватываемого моим взором пространства, напрочь разорвала тот узкий круг, что был прежде. В свои неполные шестьнадцать месяцев я уже представлял бескрайность нашего края и с детским упоением воспринимал всё то неизведанное и тайное, что может храниться за всем этим.
   Мне так страшно было сидеть на такой высоте, но и в то же время было хорошо, что я словно заново переживал своё детство. Отец держал коня за повода, а другой рукой придерживал меня за ногу. Потом сделал шаг в сторону и отпустил повод. Свобода предосталенная мне, расслабила руки и мне казалось, что я уже сам могу управлять этим большим животным и куда я укажу, туда он и пойдёт.
   Этот отрезок времени я стал помнить так, как это было бы взаправду, только голос отца был какой-то отдалённый и шёл он, словно преодолевал большое, просто огромное расстояние.
   Отец кричал мне:
   -Яшка, держись, слышишь, Яшка! Держись!
   Его бороду колышит лёгкий ветерок, а черепная залысина блестит от солнца, чуть скрытого за серым облачком. И седина - я не помню, чтобы отец был седым, но сейчас я бы притронулся к его бороде и седым волосам. Пожал бы ему руку. Поговорил бы...
   А я только в ответ ему шумлю:
   -Батя! Батька, быстрее, быстрее,- вместо того, чтобы плакать, я закатывался заразительным смехом, прижимался головой к гриве и откидывался назад, стараясь не упускать из виду отца. Конь послушно ступал по песочному полу, довольно фыркал и шлёпал хвостом.
   Вскоре на место страха пришла уверенность и мне захотелось, чтобы конь ещё быстрее стал катать. Я усердно бью ножками в крупные бока жеребца и толкаю его своим маленьким тельцем. Так и вышло; ход усилился и я начал подпрыгивать и вот, уже лежу головой на гриве. А разящий запах пота и конского навоза, налаживает тот отпечаток моего совсем юного детства и разделяет грань, на до и после...
   Потом я как-будто взрослею, страх вовсе исчезает, кажется вздором и получается так, что он причина моего смеха, нежели состояние быть застатым врасплох за чем-то неприличным. Я выпрямился и отпустил гриву, а после развёл руки в стороны и зашумел:
   -Батька, папка,- в тот момент мне было так хорошо, как не было никогда. Никогда!
   Как-будто в руках, прижатых к груди, у меня сидело много голубей и ждали когда я их наконец выпущу; я пригибаюсь и на выдохе выпускаю стаю на свободу. Звук хлопающих крыльев, эхом разносится по округе, их слышат все, кому не лень...
  А за отцом прятался Януш. Почему он прятался, или он просто так стоял, что мне казалось, что он не желает, чтобы я его увидел. И всё же... Он бросает в ноги коню овёс несколькими горстками, но не смотрит, будет ли тот его есть. Он старался бросить его немного вперёд, чтобы конь видел.
   Я совершенно не понимал этого всего значения. То есть видимое мною, было не больше чем зрительным восприятием, как-будто листаю понравившуюся мне книжку, отрывисто читаю текст, но смысл уловить никак не могу. Прочитанное перемешивается между собой и получается... каша из топора, а не борьбой за участие в этой сцене. Оно было живым напоминанием и давно ушедшего детства, но плотно завязшим в моей памяти, тугими корнями и я по собственной воле никак не отпущу их. А зачем?
   Ясное видение продолжалось не долго; вдруг мой отец стал как-будто медленно удаляться от меня всё дальше и дальше, сжимается в кружок, в точку и вот я его почти не вижу. Конь также катал меня, ни быстро, ни медленно, и я только слышал голос отца, где-то далеко-далеко.
  -Яшка, держись, сынок! Держись крепче, Яшка,- и уже совсем еле-еле до меня донеслось,- я тебя выручу, держись только!- Больше я ничего не слышал и не чувствовал.
   А Януша как и не было. Он мелькнул, как на прощание посидеть перед дорожкой... Вечной дорожкой.

   Небольшие покачивания моего тела понемногу приводили меня в чувство; как-будто убаюкивали перед сном. Но не спать хотелось, а... Я не хотел возвращаться. Полуоткрытыми глазами я видел пятки солдатских берц. Меня несли, перекинув через плечо, как мешок с чем-то нехорошим. Дерьмом наверное. От полученного удара по голове я снова не понимал что произошло,- почему меня несут в таком вот положении, почему у меня так сильно трещит голова. Почему сравнение с дерьмом, первое, что пришло мне на ум.
   Догадок не было. Так же как и версий того, что намеченное не состоялось, а скорое будущее возвращалось на совсем в нежелаемое прошлое и вот... Ах! Да! Потом медленно всё стало становиться на свои места. Все мои попытки с бегством потерпели полное фиаско.
   Крах!
   От отчаяния у меня потекли слёзы, сами собой. "Люблю ли я плакать,- спросишь ты меня,- а как можно любить делать то, отчего приходит боль, страдания и... Как можно любить плакать..." И как мне было жаль себя в эту минуту! Я словно раздвоился и теперь один "я", сопереживает другому "я". Беспомощность со всех сторон окружала вонючими берцовыми ботинками с липкой грязью и глиной.
    Дождь! Шёл дождь...
    Сквозь него я слышал их голоса,- злые, но в то же время довольные, полные победы и торжества. Ликование сторожевых псов заливистым лаем гуляло среди этой своры ещё долгим и мокрым эхом. Псы! Предстоящая встреча с хозяйкой, будоражила их высунутые языки, и они как-будто хотят запрыгнуть один на другого, покусывая в то же время и обнюхивая под хвостом. Они ждут большие куски мяса и прогулки без поводка. Псы!
   -О Боже,- еле слышно простонал я,- всё кончилось!
   Меня никто не слышал. Что может быть ещё страшнее...
   На ходу меня частенько поправляли; выбирая момент, человек останавливался и резко меня подкидывал. А бывало, перекидывал на другое плечо. От этого движения я испытывал непреодолимую боль в области живота и поэтому слегка постанывал. Звук получался словно что-то булькало внутри меня и хотело выбраться наружу. От моего стона люди нёсшие меня, весело ругались, а иногда посмеивались над моими страданиями и передразнивали их.
    Наверно, в это время никому не было так плохо и одновременно обидно, как мне. Ещё это моё идиотское положение головою вниз нисколько не придавало мне удобств, даже больше, вызывало рвоту. Периодически открывая и закрывая глаза, я заметил, что уже рассвело и их тени, отражаются на влажном сорняке. Даже туман удалось разглядеть; густой пеленой, словно двери он закрывает тот коридор, от которого уносят меня, и его сырость, стелющаяся на мою голую спину, также на них и на землю. Как приятен этот предутренний холодок и выйти бы ещё разочек босиком на мокрое от росы крыльцо и повиснуть на скрипучем навесе. Сорвать бы с яблони ещё не поспевшее яблоко и раздавить волосатую гусеницу.
    При новых приступах внутренней боли я терял чувство реальности и впадал в забытье. А когда в очередной раз меня подкинули, то меня стошнило прямо на спину и ноги тому, кто меня нёс. Единственное, что мне удалось запомнить, это как меня скинули на землю, при этом сильно ругались и я снова, уже в который раз, вырубился.
   Там темно. Точно! Это можно ощущать, но не чувствовать. Хотя могу ошибаться в местах постановки слов. Понятливый поймёт, недалёкий...
   Когда я в очередной раз пришёл в себя, то вокруг меня было уже совершенно светло. Я лежал на левом боку, а моей спине было тепло-тепло. "Ну что, себе на спину тёпленьким наблевал?"- " Да нет!" За своей спиной я слышу приятное потрескивание костра. И дымок. От него-то и было тепло. Пытаясь сесть, я увидел, что укрыт какой-то тяжёлой и вонючей от конского пота телогрейкой. Тяжёлая блин, словно наполненная водой, либо ещё чем-то. Очень сильно болела голова, правой рукой на затылке я нащупал огромную шишку, чуть ли не с величину моего кулака. Представив себе, как всё это выглядит, с последующей вмятиной на черепе, я поёжился.
     Потихоньку, с силой  повернувшись лицом к костру, я сел, свернув ноги калачиком. Чтоб было легче, глаза держал закрытыми, а дышал ртом, потому что конский пот вызывал раздражение - от него же головную боль. Сквозь густой утренний туман я различил стадо пасущихся коров, важно мычащих себе под нос и неспешно пережёвывающих травку. Разнопёрстные животные забавно двигали нижними челюстями; на некоторых на шее висели звонкие и глухие колокольчики. Мелодичный перестук, таял в туманной тиши - резкая смена кадра, назло кому-нибудь...
   Картина неизвестного художника и без названия; не важно - сюжет прямо в тему и впервые я не хочу ничего менять. Снова несколько колокольчиков отзываются по внегласной перекличке животных, создавая иллюзию начала какой-то неизвестной мне сказки, с обязательно счастливым завершением. И хочется сюжет пропустить мимо внимания и оказаться там, у самых титров.
   Я снова ничего не понимал - как  здесь оказался и что тут делаю. Припоминаю положение вниз головой и перепуганного до смерти Колю. Потом ничего. Совсем ничего. От видений отца и Януша, я отталкиваюсь как от трамплина... Нет! Как от стенки, иллюзороной, но стена, по своей сути - пустота и получилось, что вместо толчка, я провалился сквозь.
   Где мои захватчики и почему меня положили возле костра, заботливо укрыв потеплее. Мне только понятно, что я не во вражеском стане, а где-то у друзей. Я даже улыбнулся такому необычному повороту событий и почувствовал боль в челюсти и в левом боку. Она отзывалась по всему телу как током... Вот так судьба ко мне,- то повернётся, то отвернётся - и снова, то передом, то опять хвостом вильнёт. И так несколько раз подряд. Играется!
     Мои думы прекратил топот копыт, несущегося на полной скорости в мою сторону коня. Любые резкие движения вызывали нестерпимую боль в моей голове и поэтому шевелился я медленно и не спеша. Даже повороты зрачков, причиняли боль и страх, что внутри головы может что-то порваться, или сломаться, жизненно важное. Не успел я повернуться, как конь уже остановился около меня, а всадник, резво соскочив с него уже шёл ко мне. Почему-то мне не было страшно, и даже не интересно - напротив, простая скромная обстановка вызывала только доброжелательность и необязывала ни к чему. Да, мне так казалось и это не из-за того, что меня несколько раз за ночь стукнули по голове.
    Всадником оказался наш деревенский пастух Степан.
    -Ну что Яшка, живой?- бодро спросил меня Стёпа.- Крепко же тебе, наверно досталось.
   Звонкий голос пастуха звенит в ушах и я зажмуриваюсь. Он сдержанно смеётся, как-будто я извалялся в луже, специально для потехи. Простота его слов нисколько не напрягает, наоборот, хочется ещё пошутить, чтобы как бы закрепить... своё спасение.
  Я спасён.
  Тут-то мне стало ясно, кому я должен быть благодарен за своё спасение. Сомнений нет - иначе кому? Я снова невольно заулыбался и отвернулся в сторону от... стыда. Странное, но в то же время интересное словочетание "улыбаться от стыда", значит загнать на лицо краску и должно пройти какое-то время, чтобы вновь стать в норму. В детстве по-моему все так и жили. Но множество до сих пор от этого ещё не избавились, считая, что таким вот образом, они остаются детьми.
   Вот и я улыбаясь, вдыхаю пары утреннего костра и... кашляю как астматик.
   На костре греется кипяток. Степан бросает заварку и теперь тянет приятным, травяным отваром. Лопающиеся пузыри падают в огонь, шипят как змеи и злятся как голодные собаки. Вижу, как от телогрейки исходит пар, но я даже вдыхнуть его боюсь, ради того, чтобы не задохнуться до смерти от смешения запахов.
   Степан палкой снимает котелок и ставит перед собой. Пальцами через порванные кеды  ощущаю жар, но по телу бежит озноб и слабость. От счастья не умирают, но я бы не отказался... В это время Степан откуда-то достаёт алюминевую кружку, наклоном котелка наливает в неё заваренный чай. И протягивает мне.
    -На попей. Думаю так легче станет.
   Жилистая кисть слегка подрагивала, а взгляд в полоборота повёрнутой головы, малость косил и смотрел не на меня, а как бы в сторону. Я взял из его большой руки маленькую посудинку и прежде чем сделать несколько глотков, он бросает в кружку два кубика рафинада. Жёлтенькие на цвет квадратики, быстро растворяются. Чай был не очень сладкий, но это пустяки. Чем-то отдаёт травянным, мятным; ощущается медленный поток через язык, гортань, прямо в желудок.
   Степан теперь для меня поменялся, и теперь виновным в нашей ссоре считаю себя. И теперь спасение, для меня будет сочетаться с конским потом и навозом. А ещё с горячим чаем, перед дневной жарой.
   Всегда есть место, где и чем загладить вину. А ещё время, так милосердно даримое нам Всевышним, в которое необходимо успеть всё сделать правильно. И пока я лично не знаком с Ним,- а знакомство неизбежно,- в этот самый момент, я решил, что со Степаном дружу и больше не ссорюсь. Так-то он хороший парень и даже вчера, когда подъехал на коне к моему двору, он готов был к общению. Не то, что я!
   Вновь краснею от стыда... Пережидаю время, чтобы краска сошла.
   Я немного распахнул телогрейку и вытянул вперёд ноги. Новые кеды стали старыми; отваливалась пятка и в подкладках набилось земли и глины - следствие попадания в могилу. Да ещё шнурки и дырки для вдевания их, с железными колечками, которые отвалились и болтались впиваясь в кожу, оставляли следы вмятин до крови.
   Мне было так приятно сидеть у костра, с новым, хорошим человеком и не знаю почему, я так радовался этому; я ощутил, как на меня сверху опустилась благодать в виде белоснежного пера и скрылось за воротничком... телогрейки. А потом будто бы понял, что мне подарили жизнь, как бы заново... и надо задуматься над ней, и понимаю это... Только вот над чем в первую очередь? Счастье, пусть и мелочное, так притупляет, развязывает... Огонь бежит по жилам и не смотря на болячки, тело будто заново возрождается. Оно вдыхает эту благодать и получаемое разносится по всем точкам и кончикам в полном объёме. Ровно столько, сколько нужно.
   -А я выхожу на луг коров пасти,- как бы невзначай начал рассказывать Степан,- глядь, а в полумраке тумана, от нашего погоста, группа каких-то людей передвигается. Да таким быстрым шагом, что я сразу заподозрил что-то не ладное. А у одного из них ещё и мешок через плечо...
   Он говорил высоко подняв брови и когда, почти на каждом слове поворачивался ко мне, его взгляд был направлен в другую сторону. Так он придавал словам весомое значение и предел серьёзности. Потом Степан словно замер, переваривая сказанное и наверно думая, как дальше строить план речи, не меняя при этом мимики лица.
   Я в первый раз видел его таким серьёзным и возбуждённым, словно прорвало. Его замкнутый внутренний мир, ища чашу для переливания, наконец-то наклонился и освободил некоторую часть накопившегося. Сказать про него, что он дурак, у меня не поворачивается язык, а сказать, что он не такой как все, то же самое, что и дурак. Вот я и незнаю, как отнестить к его словам, а особенно, к выражению лица.
   Мне хватило ума лишь кивнуть, но при этом не смотреть ему в глаза.
  Степан резко вышел из забытья; он достал вторую, точно же такую кружку и налил себе чаю. Потом поболтал жидкостью и, отпив немного, продолжал:
    -Ну думаю, из Синяевки воришки. С нашей деревни добро тащут, сволочи. Помнишь, как раньше... А, ну да! Ты ж не местный. Так вот, решил догнать.- Он по-ребячьи, озорно хохотнул и также высоко задрав брови и смотря в сторону, продолжил.- Да так сказать, наказать, чтоб не повадно было сволочам.
   Вторым глотком он допил свой чай и тут же налил себе ещё. "Нервничает,"- подумал я и возможно был прав.
   В Стёпе проснулся вкус азарта к пересказыванию события, при чём очень сильно, которое его впечатлило, на фоне полного бездействия жизни вокруг него и отчуждённости от населяющих его индивидов. Мне уже страшно было представить как он будет себя вести, если его не остановить. Но как?
   И на самом деле, я для него скорее объект выслушивающего, нежели прежде спасённого. Но это тут ни при чём. Движения его рук были немного корявыми, цепкость, которую я раз испробовал на себе, так и хотела смять в комок дореволюционную железную кружку, превратив её в ком. Стёпка словно оберегал меня; как маленький мальчик, не имеющий своих собственных игрушек, найдя такую, крепко сжимает её и даже жертвует тем, что боится раскрыть ладонь и посмотреть на неё. Дабы кто не увидел и не отобрал.
   -Так вот, догоняю я их... А они-то меня издалека заприметили. Сначала вроде бы остановились и насторожились. Я малость вструхнул, вдруг они не одни и другая группа где-то по-близости - надоют ещё мне...
   Смеётся, опуская голову, но я-то на сто процентов уверен, что Стёпа не из таких.
   - Но один из них, и наверно это был их главарь, что-то кричит мне, рукой машет, угрожает. Я разозлился... Ну в общем, я налетел как... незнаю... Тут ещё Соловей, на дыбошки встал и может напугал их... И я их без разбору, кнутом и посёк. Всех четверых,- он так интересно махнул рукой, сверху вниз, словно топором. -А тот, что главарь наверно, смешной какой-то. Представляешь, вцепился зубами в мой кнут.- Снова смеётся.- Так я его как кулаком по башке треснул... Такие искры посыпались, крупные,- и сжимает кулак перед собой.
   Степан высморкнулся в сторону, а глаза сияли как у ребёнка и так между прочим, продолжал:
   -Гляжу-то, а вместо мешка-то, человек лежит. То ты оказался,- он с улыбкой поглядел на меня. А я такой маленький, такой щупленький перед ним, так и крутится песня на языке:
               "Небоскрёбы, небоскрёбы,
              А я маленький такой.
              То мне грустно, то..."
    Степан прервался, чтобы сделать ещё несколько глотков и, что-то поправив за воротником, говорил спокойным голосом:
   -Я их ещё по разу всех секанул-то, кнутиком, когда они были уже в отрубе... Да, у них там один какой-то странный был, вроде как напуганный чем-то, чокнутый короче. Я уж подумал, что с ума сошёл и дюже его не бил. Лишь тебя взвалил на коня и сюда привёз, к стаду по-ближе. Домой везти не стал, думал мол, пусть здесь оклимается. А посля и сам дойдёшь, правильно?- Толкнул он меня плечом.- Скотину-то не брошу!
   -Всё правильно,- подтвердил я, поглаживая свободной рукой голову.
   -Жену, твою страшусь,- проговорил он другим, тихим голосом,- словно военная баба, как из кино. Страшусь! Вот и не повёз.
   Я понимающе кивнул и не спеша тоже допил остаток чая. После чего Степан быстро выхватил у меня из руки кружку и налив ещё, снова протянул мне. Котелок был наполовину уже пуст. Я понял, что рассказ не закончен. Исходящий пар навеял тепло и домашним уютом и поэтому пью с удовольствием и слушаю. Совершенно не важно, что стенки и дно кружки, черны от заварки, а в некоторых местах, плёнка болтается в жидкости. А я-то по натуре, брезгливый. Только не сейчас; прямо грязными пальцами, терпя кипяток, вынимаю накипь, стряхиваю её наземь и продолжаю пить.
   Степан смотрит в точку, в земле и не отводя глаз, говорит:
   -Баба там была, уж красивая зараза... Я её заметил а посля, уже когда засобирался тикать. Она на меня ружо наводит и говорит... Уж не вспомню, что она там говорила... от страха все яё слова повылетали из головы... Вот помню, держит ружо, а дальше не помню...
   -А дальше, дальше,- с интересом спрашивал я.
   -Дальше? Дальше я её кнутом "шшхлишщь"... Не-е, не по лицу. По ружу! Она как вскрикнет, как за орёт как свинья недорезанная... Ружо выронила. Я опять кнутом, теперь только в холостую, перед самой её рожей "шшхлишщ"...
   Он повернулся назад и достал какой-то предмет.
   -Вот, прихватил с собой трофеец. Вот шо с ним теперича делать, ума не прилажу...
   В его руке оно смотрелось как детская игрушка, но и обращаться, он также с ним не мог; заглядывает в ствол, направляет дулом на меня...
   -А оно заряжено? -Спросил я.
   -А шут его знает,- ответил он и продолжал делать то же самое.
   -Дай мне. Посмотрю.
   Тяжёлый приклад из тёмного дерева, пахнет болотом. А железный ствол - ещё тёплый.
   -Отдай мне, Стёп!
   -Табе зачем,- спросил он нахмурившись.
   -Уток стрелять. Да куропаток...
   -Да шут с ним. Бяри! С плеч долой, чёрт с ним...
   Немного посидев молча, он спросил:
    -А ты как у них-то оказался?- Стёпа виновато пожал плечами и поджал нижнюю губу к верхней.
    Мне ужасно стыдно было слышать такой вопрос, но ожидал и поэтому должен был ответить.
    -Да вот, бес попутал Стёп. Вывела дорожка кривая меня, бедолагу, на своих неприятелей... Сам незнаю, что думать по этому поводу.
   Так вот виляя, крутил я, вертел слово на слово, отвечая Стёпе, но он меня перебил.
    -Ну не хочешь говорить, не говори,- сказал равнодушно Степан, но оттенок обиды, я заметил.- Главное, ты теперь в безопасности... Правильно?
   -Правильно.
   Я жму плечами от того, что ничего другого сказать не могу. Воцарилось какое-то неловкое молчание, и я понимал, что Стёпу надо как-то отблагодарить за спасение, и поэтому проговорил:
   -Слушай, Стёп, вот что я хотел тебе сказать...- Я всё ещё мялся от неловкости и подбором нужных слов, как нежная и послушная до неприличия девочка.- Ты очень сильно меня выручил. Не знаю, если бы не ты, что бы они со мной сделали... Звери!
    -Да ладно, не напрягайся Яшк,- резко, но по-доброму оборвал меня пастух, но было заметно, что он доволен собой и сейчас это довольство выльется из него целым чаном счастья и бурным потоком сладкой воды.
   -Всё равно огромное тебе спасибо и знай, что я теперь твой должник.
   Я пытался остановить чуть не прорвавшуюся цистерну через искусственный кардон. Степан покраснел как рак, что аж на месте заёрзал как жук в навозе. Он наклонился на одну сторону и почесал половинку задницы; тугие, как стальные прутья пальцы, тёрли засаленные брюки, а я невольно почесал свой кадык.
    -В общем, если будет нужна моя помощь, обращайся ко мне к первому. Хорошо?
     Я его по-дружески хлопнул по плечу, словно по бетонной стене. Степан как ребёнок застеснялся, а я, допив остаток чая, вернул кружку ему. 
   -Спасибо за чай. Словно в гостях у тебя побывал.
    -Может ещё?- Сразу же предложил он, на что я молчком отмахнулся.
    Сам Господин случай, проходя мимо, любезно остановился и... вмешался. Нет! Сначала он поднял свой цилиндр и остановив на мгновение мимику лица, отсалютовал доброе здравие. Затем снял по одной перчатки, немного наклонившись вперёд и красиво подвесил свою трость на локте. При этом он мычал какую-то красивую музыку - никак не могу припомнить какую - и закончив с перчатками, подошёл ко мне. При таком упоминании, мне почему-то вспоминается дядя Стёпа, из детского стихотворения про высокого милиционера. Я его видел-то, всего один раз наверно, но как он мне запомнился, до сих пор для меня остаётся загадкой. И что главное - как он ассоциируется с интелегентом в цилиндре.
   Да по-фиг! Дядя Стёпа, оказался тем самым Стёпой, которого я знал, и ладно. Одно я понимал и знал, и твержу это уже не в первый раз, что сейчас нахожусь в полной безопасности и ещё раз повторюсь, если бы не подвернулся Степан, они бы меня даже из самого дома, из постели бы вытащили за волосы, за шкуру, и тогда... Тогда досталось бы и Любаве, и чего может быть хуже, младенцу Яну. Уж крепко я им насолил, разворошил осиное гнездо, в самое неподходящее время. Да и некоторых из них покалечил, так, что может и не зря со мной такое твориться. Они бы всё-равно меня достали!
   Как знать, как знать! Только сам Господин случай под именем "ВНЕЗАПНОСТЬ", стал синонимом моего... возвращения. Оно вторгнулось сюда от третьего лица, без какого-либо приглашения с обеих сторон, дерзко, и показало своё лицо... Степан не очень-то фотогеничен и как собеседник тоже, отнюдь... Всё дело наверное,- могу конечно и ошибаться,- в непредсказуемости этой самой, "ВНЕЗАПНОСТИ". Подсылает тех, кого не ждёшь, но от них столько пользы, что безгранично удивляешься, вдруг неожиданному повороту... события и его разрешению.
   Я сидел и молча радовался жизни. И хоть моя голова сильно болела, и искрами из глаз была осыпана долина, из которой меня вынес Степан, я искренне был доволен теперешним своим положением. Последнего боя не будет, точно - ринг-анонсер, звучно оповестит нетерпеливую публику о завершении вечера и также звучно с ней попрощается. Потушат свет и при тусклом свечении какой-нибудь одной лампочки, старая уборщица будет в полголоса выругиваться в адрес зажравшегося зрителя, бесцеремонно мусорящих себе под ноги.
   Мерное мычание коров, особой, невидимой пластиной стелился поверх серого тумана и тоже создавал видимость защиты от... Степан в это время копошился возле своего коня, что-то там поправляя, пыжась, сжимая в струну губы и пыхтя в полголоса выдавливая букву "А". Потом он повернулся ко мне и сказал:
    -Слушай, Яшк, насчёт помощи...
    -Да-да,- приветливо отозвался я.
    -Слышал, дед Иван умер?
    -Как же, как же! Ко мне вчера вечером Гришка с пацанами подходил - он и сказал. Они как раз с кладбища возвращались. Могилу ему копали. Ты же сам их видел, около моего дома.
    Стёпа некоторое время помялся переваривая что я сказал, а затем продолжил:
    -Они меня просили помочь, ну, чтобы деда Ивана, похоронить. А я-то, сам видишь, работаю. Сходи вместо меня, а то они пьяные черти - наверно, не справятся сами. Не хорошо-то как!
    -Да не вопрос,- ответил я, оборвав его как на полуслове, а то он начинал нервничать. Я был рад, что хоть этим могу отблагодарить его. Искренне рад.
    Степан задумчиво прошёлся вокруг костра. Блики отражались на его потном лице, выступающие скулы обросли рыжей щетиной, а потрескавшиеся губы, шевелились в такт его, текущим как река, мыслям.Туман уже практически рассеялся, и было видно всю нашу деревню. Крайние дома ещё скрывались в дымке и даже кружок солнца, с трудом обозначался поверх самых высоких домов. Видимое было похоже на сказку, на какую - не важно, даже не стоит упомянать; она присутствует во мне, может быть в нём и я даже могу предположить, что мы с ним видим одно и тоже... Дальше хочу что-нибудь услышать, навроде того, что меня кто-то позовёт, или спросит о чём-нибудь. Или просто, так между прочим, произнесут моё имя не во зло, а по добру. Сознание требует общения и кто меня сейчас позовёт, или что-нибудь спросит - вообще не важно, и никак не меняет сути...
   Я вижу начало. Но прежде чем сделать первый шаг, хотелось бы, чтобы чистый лист, был без пятен от предидущих исписанных листов. Нужность присутствия там, где я сейчас есть, задаёт сознанию колкие вопросы и если их не решить сейчас, начало может омрачиться старыми ошибками.
   И вот боясь пошевелиться, я спрашиваю Степана:
   -Скажи Степан, почему никто не любит цыган?
   Неожиданно, прямо в лоб из-за угла. Хотя ответ мне был известен с тех самых пор, как меня мальчишкой гоняли то с рынка, то с автовокзала, то с приёмного покоя районной больницы, где я хотел согреться или подлечить разболевшийся живот. Я не мог, а точнее не получалось у меня назвать правильно это - вот, хотел, чтобы мне кто-нибудь это и озвучил. Попался Стёпа.
   -Незнаю. А почему ты решил, что цыган никто не любит?
   "И вправду, с чего я это взял. Зачем спросил..."
   "Гмм-м!"
   -А что так, не видно?
   -Зачем злишься, Яшка?! Ты же не такой на самом деле. Зачем притворяешься.
   Я не ответил, потому что отчасти Степан прав. Он взял длинную палку и пошурудил ею в костре, а после проговорил:
   -Я вот думаю всё про деда Ивана. Представляешь, ему было сто три года. У него должно быть и правнуки взрослые и праправнуки есть. Может кто-нибудь из них уже умер. А он ещё был жив. Неверится...
   -Что, а разве близких родственников у него не было?-спросил я.- Дяди, тёти. Двоюродные, троюродные. Четвёртым коленом, пятым. Кто-то же должен быть. Как же можно забывать старых людей, тем более родственников. Целая эпоха живым примером - хочешь, просто смотри. Хочешь - спрашивай. И узнавай, узнавай, узнавай сколько хочешь...
   -Смешной ты Яшка! Взаправду. Скажешь тоже, четвёртое колено.- Тихо смеётся себе под нос и продолжает,- да правнуки где-то в городе живут, а как с ними связаться, никто незнает. С ним же в последние годы почти никто и не общался. Всё время один жил.
   "Один",- подумал я про себя.-"Как мне это знакомо."
   Мы оба замолчали, думая и смотря на языки догорающего костра. На просеянном небе, чуть по-выше горизонта, медленно выкатывалось солнышко, одновременно принося за собой жару и слёзы... Я тут же вспомнил вчерашний вечер, когда с нетерпением ожидал наступления темноты, чтобы уйти на дело. И как же я рад теперь видеть этот оранжевый шар, без которого ничего бы не было на этом свете! Как же я был вчера глуп и неразумен, что желал по-скорей избавить землю от его невыносимого жара и плетей! Какое же всё-таки счастье осознавать преимущества смены временных поясов и жить с ними в унисон!
   "Вот оно счастье,- думал я про себя,- увидеть утром солнце и просто порадоваться ему".
   Я снял с плеч Степанову телогрейку и аккуратно сложил возле себя. С меня сняли, словно пару мешков с цементом и сказали: "Ну чего расселся? Вставай и лети, голубь!" Аккуратно сложенные крылья за спиной, так прилипли к телу, я так ими долго не пользовался, что по-началу не мог ощутить их как одно из членов своего тела. Но немного усилий, немного натуги и я освобождаюсь ещё от дной пары мешков с цементом, и громкие трепыхания будять во мне великую птицу.
   Жаль Степан не видит моё перевоплощение, но прежде чем улететь, я обратился к нему:
    -Слушай, Стёп, мой хороший человек! Ты уж никому не говори про мою историю. Ни надо никому знать мои тралли-вали.- Я сморщился под давлением собственных слов и даже наверно глаза зажмурил, чтобы не видеть своё... нет, не падение, а спотыкание. Как бы показал себе своё... Не хочу обозначать это словом!
   -Да, конечно Яшк. Я же всё понимаю,- ответил пастух и странно как-то хмыкнул, что я посмотрел на него.
  Пастух в обеих руках держит железные кружки, из которых мы только что пили чай. На краю одной из них скапливается тёмно-коричневая капля и он напряжённо ждёт, пока она упадёт. Я тоже жду, смотрю косым взглядом и дожидаюсь...
   -Пусть это будет нашим с тобой секретом. Лады?- предложил ему я, увлечённый земным притяжением.
   -Да я уж всё забыл,- ответил мне Степан тем же тоном. Потом он снова хмыкнул, только по-громче и усердно ждал новую каплю.
  Заматеревшая на старых дрожжах сталь, может выдержать всё то новое, что теперь сметает с земли совсем ещё недавнее прошлое, которое не прошло проверку и даже срок годности не истёк. "Старое лучше,"- упорно твердят старики и в чём-то они правы, в чём-то они маяки; никто же не задумывается на чём держится прижившееся мнение о том, что накопившееся обязательно когда-нибудь прорвётся. А ожидающему и стучащемуся в дверь, наверняка откроют. "Старое лучше!"- подтверждающе скажет последний из стариков и умрёт... Падающие с лопаты горсти земли в яму, гулко бьют о крышку гроба в надежде разбудить покойника, чтобы продолжить разговор. Но нет! Унесённое в могилу, канет в небытие, на радость скептику и на догадку историкам.
   Недождавшись падения, Степан поднялся и направился к своему коню. За широкой и сутулой спиной совсем не видно головы, как скала - не видно верха, даже выступа для опоры. Скала движется и попробуй угадай, где в очередной раз она остановится и какой из пришибков, навроде меня, разобьёт об него голову.
   Пока он шёл, его конь начал фыркать как большой, обдолбанный кот и скалился здоровой желтизной своих зубов, словно приветствуя хозяина. Заметив на себе внимание, тот затопотил на месте и стал шлёпать здоровенными губами, в такт глухим ударам о землю копыт. А когда хозяин приблизился, конь, задрав высоко морду, хотел сверху наверно сильно ударить его, или укусить; верхняя губа задралась до дёсен, а выпученные глазища, налились кровью в перемежку с молоком . Но хозяин знает повадки своего животного друга и сжав крепко удила, приструнил непоседлевого озорника, прижав его морду к своей. А потом так гладит по гриве, по белой переносице, нежно, что-то шепчит и даже один раз поцеловал его меж ноздрей.
   Степан вот так просто отключился от меня; он смотрел теперь на меня как в пустоту - в пустоту конного мира, продолжая бесшумно шевелить губами, и когда ему что-то там представлялось, он замирал на месте, видимо для того, чтобы запомнить пришедшее на ум. Конь встряхнёт головой, хвостом от назойливого насекомого и вернёт хозяина к себе.
   Стадо медленно удалялось, будто знало, что время уходить дальше; пришло время набирать надои, гулять с быком-осеменителем, чтобы через несколько месяцев принести приплод, а то и два. Это Степанов мир, его стадо; он раз в него вошёл и забыл где выход, а потом смирился, и вот, он им теперь и папка, и бык, и директор. Он сейчас уже получил свою дозу от другого, закрытого для него мира, и насладившись им, вернулся к себе.
   Я понял, что и мне пора идти; я здесь лишний, а может даже и помеха, заноза на открытой, рабочей ладони, что и молоток не удержать, ни ложкой в рот покложить. А ещё скоро проснётся деревня, и в таком виде показаться односельчанам не входило в мои планы. Я поднялся и преодолевая лёгкое головокружение, сказал пастуху:
   -Пойду я потихоньку, покимарю, а то скоро вставать и идти надо будет.
   Это прозвучало как-то отрешённо, словно не имело никакого смысла как для говорившего, так и тому, кому сказанное предназначалось. Степан не обернулся... Местный "Алёша Попович" затерялся среди пятнистых Бурёнок и только высокий загривок его жеребца, вёл мой пристальный взгляд за ним.
    Я ждал, но пастух ничего не ответил, уж больно он был занят своими пастушьими делами. Я некоторое время ещё искал его глазами, даже двинулся с места, но только услышал:
      Ой да, разбушлатилось солнышко!
     Ой да, потеряло головушку!
     Налетели тучи, ой да чёрные,
     Поскрутили лучики, то ровные...

        Ой ты Княже, ой спаситель ты наш,
      Заступись! Не скупись ты на милость.
      Разгони ты духом, силу темнюшку,
      Освободи ты наше солнышко...
   Хороший голос - ничего не скажешь. Я опустил голову и медленно пошкондылял к деревне. Когда он стал дальше петь, слов было неразобрать, только гласные окончания, да начальное "Ой да", да "Ой да..." Стёпиного фальшивого баритона. Он ушёл и ночь кончилась.
   Луг с деревней, пересекал проточный ерик, так среднее, что-то между ручьём и болотом с тиной. Но весной разливающийся до ближних дворов, что и в хаты заходит и домашнюю скотину топит. В низины заходит рыба, хоть рыбач, а с нею и другие - грызуны там всякие и даже змеи. Зато к осени так высыхал, до полного исчезновения воды, без остатка. Через него был небольшой деревянный мостик, узкий, что двоим одновременно не пройти. Сейчас он напрочь был заляпан свежими коровьими лепёшками и столькими же вчерашними. Пролаживая путь, я держу горизонталь, как циркач проходит над пропастью по натянутому канату. Сохранять баланс, это не годы тренировок и подсказки тренера - твой тренер жизнь и все называют её жестокой. Но фокус не том, чтобы промахнуться и оступиться и вляпаться, а обмануть поджидающую тебя опасность и главное, не смотреть вниз.

   У меня болело и дико стонало всё тело; каждая клетка за эту ночь ощутила напряжение и отмирание, каждый кадр попадающих в него лиц, ищет неприменно ассоциацию и откладывается в глубокий погреб памяти, чтобы возможно никогда о них и не вспоминать. Теперь каждый следующий шаг это преодоление ступеней, а порой и выползание из глубокой ямы, могилы, да не всё ли равно откуда, но... Но я был переполнен самыми настоящими впечатлениями и сейчас увлечён извлечением горьких уроков и... на моём языке от кислого, осталась капля горчинки; я боюсь закрыть рот, чтобы это не попало внутрь...
   ... Оно-то жжёт, как сочная крапива, надувается пузырь, наступает боль. Я только рад,  реально рад - я просто нахожусь в неимоверном восторге, от существования предначертанного, сбывшегося и не сбывшегося! Боль служила подтверждением того, что я пока ещё жив, и в будущем, дикий голубь, ещё не раз взлетит над родными просторами...

                Послесловие.
   ... Неужели вы подумали, что так оно могло закончиться; слишком банально для нашего времени и, народ нынче не тот, чтобы вот так вот просто верить. Совсем не тот! Но вот насчёт начала, это было указано как никогда точно.
   Деда Ивана хоронили всей станицей. Даже из соседних деревень и станиц приехали и из центра некоторые; они отличались другой одеждой и формой поведения. Был глава нашей администрации; совсем ещё молодой парень, наверно около моего возраста, если конечно не моложе. Интересно, как он в такие ранние лета, попал на такую должность. Явно же не по собственному уму-разуму. Да если бы и так, кто бы его туда впустил, не имей он... А впрочем не всё ли равно! Перед прощанием, он говорил речь. Голос приятный, тренированный для таких дел. Речь была длинной, выразительной, только мне казалось, что такими словами не провожают в последний путь. Но так, в основном шли перечисления его заслуг перед отечеством, перед государством в частности, перед каждым жителем их станицы и даже упомянул себя.
   Плакали? Конечно плакали, как же без слёз! Но я не верил таким слезам, потому что делали их искусственно, для показухи; мне даже противно было смотреть на выдавливающиеся лица, а потом их удовлетворение. Сразу виден многолетний стаж.
   На похоранах была и она. Одна. Мы несколько раз пересеклись взглядами - ничего не значащами взглядами. Только поверх них, были маски... Оказывается, это очень просто делать, если включаешь второе я; щелчок, и всё, ты уже не тот, что был секунду назад. Немного не привычно, не удобно - как штаны через голову одевать. Или снимать...
   Гроб реально был тяжёлым. И большим. Когда дед Иван его себе делал, он был ещё молод и здоров. Но года, выдавили из него цымус и когда его положили в гроб, то он в нём утонул. Говорят после смерти, тело меняет формы и становятся симметричным полушариям. Но покойник лежал с потемневшим лицом и кистями рук и больше походил на высохшую мумию. А тех, вчерашних пьянчужек не было; сдулись их проспиртованные тела, не вышли на... на такое важное, по их же словам, мероприятие. Заместо них были другие люди, даже сам глава и тот помог закапывать старика...

   Януша я смело могу назвать учителем своей жизни. Других-то у меня не было. Сколько помню себя, даже в бесштанном возрасте, направление моим делам, задавал всегда он. Может поэтому своего сына я назвал Яном; Любава была не против. Беда Януша была в другом, в том, что он хотел меня сделать по образу и подобию своему. Это в корне невозможно. Даже то, что я этому не противился и некоторое время подражал ему.
   Только всё тщетно; могло быть и хуже. Благо далеко не успели зайти. Но одно его высказывание не давало мне покоя, до сегодняшнего дня. Он говорил:
   "Яшка, человек отличается от животного, либо от другого живого существа тем, что человек - это личность. Личность - это великое слово. Об него можно разбиться, умереть от удара током, утонуть. А можно пить из него родниковую воду и вкушать Божественный нектар, и возрождаться... Чтобы им стать, для начала нужно остаться одному. Запри двери на ключ, выключи свет, отпусти себя в вольное сознание того, что ты есть тот самый атом, та самая ключевая частица, без которой этому миру, не удержаться на своём месте.
   Скинь с плеч навязанное, настойчиво втираемое старшими... Не хочется никого обижать, но когда говорят уважай старость, то тут многое для меня не понятно. Ну там, пропустить вперёд, уступить место, первым поздороваться, молча слушать - с этим я не спорю, без влпросов. Но когда это уважение ярмом вешают тебе на шею... Так ещё упрямо тянуть куда им заблагорассудиться.
   Начни с того, что спроси себя: "Кто ты? Чего хочешь?" Сотвори внутри себя опору, от которой ты будешь отталкиваться, причём в любую из четырёх сторон. Опору, как от правды, от которой ты начнёшь свой путь и которая прочным тылом, прикроет твою задницу, в случае чего.
   Правда! А ведь ты прав? Прав! Если тебе её трудно запомнить, запиши. И вот, от своей правды, делай свои первые шаги. Парируй тех, кто хочет убедить тебя в неверном выборе, в неверном направлении - посылай их на х..., куда подальше. Сожми кулаки, и вперёд. Вперёд, и если нужно будет, напролом. Не поддавайся, если правду поносят, бьют по ногам, а когда падаешь - бьют по голове и лицу.
   Правда не в смирении, и не в молчании. Правда в действии, в твёрдо принятом решении. В его отстаивании перед собой, передо мной, перед всем миром. Грызи зубами, если тебе связали руки и ноги. Борись, пока жив, пока бьётся сердце, пока видит хоть один глаз, пока можешь думать и мыслить.
   Помни ещё об одном Яшка - всегда можно вернуться назад и закончить дело, "ВНЕЗАПНО" оборванное. Если можно, значит вернись и добей... И даже оружием врага... Это не западло!

   Спустя шесть ночей, я вернулся туда. Я прошёл тот же путь, что и до этого, только более дерзко и нагло. Для кого-то, это может показаться невозможным, да я и сам до конца не верил в творившуюся муть в моей голове. И что мною тогда двигало... Я повязал сразу трёх бычков и зафиксировав их одним узлом, направился... не назад, а к сторожке. Медленно двигаясь, я как бы переживал по-новой недавнее событие. Сонные бычки повиновались бесприкословно; они стукались друг о друга тяжёлыми головами. Узел в правой руке, как руль управления, ворсистый штурмвал; я свободно веду добычу, чтобы вывести её через парадный выход.
   На площадке перед сторожкой были все, в том числе и пыхающий дракон. Фонари горят везде - светло как днём. Уйти отсюда с трясущими ножками, теперь на моё. Нужно...
   -Эй, ушлёпки, чё стоим? Чё трёмься здесь...
   Бросаю как вызов, плюю в них, перед собой. Тех уже нет - тут другие; они ещё не знают правил... Моих правил. Им хватило только развернуться ко мне лицом, все разом, но... Я поднимаю левую руку, в ней ружьё. Останавливаюсь...
   ... Следом за звуком, чем-то напоминающий щелчок, хриплые голоса, совсем ещё молодых парней, заглушают следующие события. И только:
                "Highway to hell,
                highway to hell,
                highway to hell..."
    ... я скрываюсь под вуалью, а вместе со мной, сценарий следующего события.
                2018.









                Дикий голубь.
                Глава 1.
  После продолжительного знойного дня, утомлённая жарой природа, медленно погружалась в царство сумерек. Земля за день так накалилась, что казалось она вот-вот треснет на мелкие кусочки и погрязнет в кипящей лаве стихии. Днём на улице ни души, будто вымерли все; по-домам да по-норам забились бедненькие, в поисках тени, прохлады и отчуждения.               
    Но уже ближе к вечеру, когда палящая сила солнца иссякла, на смену ей подуло подобие лёгкого ветерка прохлады; деревня стала оживать от дневной спячки, возрождаясь от огненного забвения. Послышался голос человечества, соседей,- зашевелилась и заёрзала домашняя скотина; перекликались собачий лай и петушиный запев, гремели вилы о что-то железное и скрипел колодезный журавль. На улице наблюдалось движение. Всё становилось на свои места - конец света отложен, пока! 
    Вот и я, весь день провалялся на диване выжидая начала жизни. Ожидание длившееся вечность, оборвалось, и вот, дождался! Вышел на крыльцо, почесать своё... "Тр-р-ру! Не в ту степь... Конь лихой, акстись!"
   "... вдохнуть глоток вечерней свежести!"
   "Вот это в тему... а лучше посмотреть, не нужна ли кому-нибудь помощь..."
   "Может что-нибудь романтическое?"
   "Ну на худой конец... Гм-м..."
   "Так как быть?"
   "Продолжим просто..."
   Вышел на крыльцо, чтобы... ещё раз осознать общечеловеческое предназначение своего скромного, но очень важного для меня бытия. Спускаюсь по ступенькам - одна, вторая, третья. Земля. Подняв руки вверх, висну на перекладине крылечного навеса; тот предательски скрипит и хочет наверно развалиться. Прежде чем отпустить, я истомно потянулся подогнув колени. Спрыгиваю. Делаю несколько наклонов вперёд и в стороны - так я размял кости и мышцы спины. 
    При наступлении темноты мне предстояло очень важное и серьёзное для меня событие.  Или правильнее сказать дело. И поэтому я немного нервничал, морально сходя с ума. Немного может прозвучать двояко и всё-таки это словно внутри моей волосатой груди, колючие червяки своими длинными хвостами, плели между собой клубок раздражения. Отсюда изжога, чёс обеих голеностопов и... и ещё чего-то, что не могу подобрать правильных слов для обозначения и просто быть понятым. Ещё днём, когда я валял дурака, мною владело неимоверное чувство самоуверенности в своих силах и в возможностях перекопать горы и вырубить с одного удара кулака индийского слона. Но уже ближе к вечеру, это самое чувство меня стало подводить; горы оказались неприступными, а индийский слон так велик, что сравнение меня с ним, можно назвать не иначе как, муравей против динозавра. И вот сейчас, эта самая самоуверенность и вовсе меня покинуло, оставив в нерешительности и глубоких сомнениях.
   Облачившись в старенький потёртый спортивный костюм, я дополнил его совсем новенькими полукедами и, неспеша завязав шнурки, легонько пробежался вдоль дома по тропинке взад-вперёд, давая ногам привыкнуть к новой обувки. Убедившись в комфорте, я проследовал в сарай. Сарай так, одно название. Вкопанные в землю деревянные столбики, обшиты с четырёх сторон волнистым шифером. Дверцой служил всё тот же шифер; аккуратным подъёмом и передвижением в сторону, и вот - вход открыт. Захломлён он был ещё прежними хозяевами, добродушно оставлено гнить от сырости, превращаясь в труху и гниль. А теперь и моего "добра" по-прибавилось, что можно либо ногу сломать, либо шею свернуть.
   Нужное было совсем рядом, небольшой моток бечёвки - главное орудие моего труда на сегодня. Вернувшись к крыльцу, я положил его около завалинки. До наступления полной темноты было как бы ещё далеко, и чем занять себя, просто незнал. Топчась на месте, я разглядывал то свою одежду, то обувь, то снова переключался на костюм, и так проделывал по неколько раз, главной целью которого было - безжалостное уничтожение времени.
   Признаться, уничтожение получалось не то, что глупым, но и проникновенно унизительным по отношению к... В эти минуты, о добром никак не думалось, потому что притаившемуся внутри злу, вскоре предстояло выбраться наружу. Мне самому предстояло вынуть его за ушко, но не для того, чтобы отшвырнуть, а для того, чтобы отряхнуть слежавшуюся с него пыль и подружиться на неопределённое время.
   Так, к всеобщему уничтожению, моё внимание привлёк двор. Скорее огород. Мы его никогда не обрабатываем. Словно его не существует. За летний сезон трава вырастает в человеческий рост, а к осени высыхает и только тогда, собравшим с чем-то чуждым для моего сознания и тела, он очищается. А также при помощи жены.
   Сейчас рост сорняка почти на уровне головы. Уже совсем скоро. Но когда-нибудь это не придётся делать. По крайней мере так хочется думать.
   Меня неучили что-либо выращивать, полоть, окучивать, собирать урожай. Вставать рано утром и идти куда-то на работу. Меня вообще ни чему не учили, хорошему. И труду... Труду в том числе. Получаемые уроки жизни, не всегда приходились впрок, зато те, что отлаживались в памяти, почему-то оказывались непригодными к подвернувшейся ситуации. Парадокс!
   "Фу, бурда! Зачем что-то делать, если можно это взять! Логично..."
   "Логично? Паразительно..."
   "Не понял! Паразитительно?"
   "Паразитительно то, что здесь, прямо вот тут, произносится... А паразительно..."
   "Не-е-т! Точно нет! Буду спорить..."
   "Да! Интересно послушать..."
   "Нет, спорить не буду. Произнесу мысль, которая имеет место быть!"
   "Ну и..."
   "Ну и... в том, что в одном индивиде, могут существовать пара существ. ПАРАСУЩЕСТВУЮЩИЕ! И не всегда эта пара, тесно друг с другом взаимодействуют. Хотя друг без друга, это невозможно представить..."
   "Ну и?"
   "Ну и... ты в простые вещи не хочешь врубаться. Где взаимосвязь?"
   "Ты обо мне?"
   "Ха..."
   Наконец-то оторвавшись от себя, я неразуваясь, забежал по-быстрому в кухню, так, чтобы не увидела жена. Залпом выпиваю большую кружку воды и снова выскочил на улицу. Она успела что-то крикнуть, но я, якобы не услышал её.
    Огромное нетерпение в ожидании наступления темноты и страдание безделием в течении дня, беспощадно деградировало мои способности мыслить, не давая как надо собраться и настроиться на нужный лад. Длинный - длинный летний день, так долго тянувшийся, плавно переходил в долгожданный вечер, но неожиданно вдруг как-будто остановился на время - немного передохнуть. Оранжевый круг солнца никак не хотел опускаться за линию горизонта, повиснув огромным воздушным шаром над землёй, раздражая таким образом мои нервные клетки.
   Закуриваю. Весь день без них, даже соскучился. Вред - да никакого. Прикуренную сигарету, считаю наилучшим выходом из такой вот ситуации. Курю. Никотиновый яд не так сладок на вкус, но приятен на восприятие окружающего и на время приостановил мои страдания. Но не о чём ни думать у меня всё же не получалось. И поэтому, чтобы не засорять голову вредной информацией, я стал продумывать и так уже продуманный до мелочей план моих действий на предстоящую ночь. Выдумать что-то ещё уже становилось лишним и мне ничего больше не оставалось как встать и погулять по двору. В очередной раз.
   Иду. Спотыкаюсь на ровном месте. Инерция хода даёт шанс удержаться, но два широких шага усиливают падение.
   Искры. Много искр. Конечно от сигареты. Боль не важна, её не было.
   Смешно. Комичность ситуации разряжает, я смеюсь, что окликает жена "в чём дело?"
   Не отвечаю; удаляюсь от дома в глубь двора. Обхожу дом вокруг и останавливаюсь у калитки.
   Нагретая за день земля ещё хранила тепло, я ощущал её подошвами своей новой обуви, напоминая мне о недавно минувшей жаре. Оно останется на всю ночь. Облокотившись об изгородь своего двора, я потягивал одну сигарету за другой, гасил пальцами докуренный до фильтра бычок и выбрасывал его лёгким щелчком среднего пальца далеко от забора. Уже четвёртая. Находясь в густой тени разросшейся яблони, я оставался невидимым для проходивших мимо моего двора селян. Но трое подвыпивших товарищей, медленно плетущихся прямо об мою изгородь, заметили меня и подошли.
   ­­­-Здорово, Яшка,- зашумел радостно один из них. Это был Вовка Краснов, безобидный деревенский выпивоха, но трудяга, каких ещё поискать. У него не было передних зубов, что снизу, что сверху, отчего, когда он говорил и улыбался, то выглядел не совсем эстетично. Короче, без смеха на него не посмотришь. Но этом может и была его фишка. Он был в чёрных брюках закатанных до колен и серой рубашке без пуговиц, но перевязанной на пупке. Некогда модные туфли, теперь завёрнуты носами к верху, были обрезаны в области пяток и выполняли роль шлёпок.
   -О,- будто удивился я, а сам думаю, "блин, не успех укрыться!"
   -Эге-ге-гей,- опять шумит Вовка и откашлялся.
   -Ты что так шумишь, Вован,- ответил тихо ему я, а сам оглянулся к дому, чтобы не услышала жена.- Привет!
  "Вот оно, возвращение жизни!"- подумал я.
   -Что за праздник у вас пацаны,- уже обращаясь как бы ко всем, но смотрю на Вовку.
   Вовка подошёл ближе и протянул свою потную и немного грязную руку для рукопожатия.
    -А у меня что ни день, то праздник, что ни ночь, то... -непереставая улыбаться говорил Вован, но запнулся. Он стал вытряхивать мусор попавший в обувь, а потом забыл о чём был разговор. Лишь когда он говорил, изо рта иногда летели капли слюней и приходилось держать дистанцию для безопасного общения. Так что продолжения, я особо не желал.
    За ним подошли двое его товарищей. Но подошли, как-то неверным было выразиться; притащились, приползли, приволоклись. То были Гришка Сивокозов, парень лет двадцати пяти, вечный его спутник наверно ещё со школы, так думал я, и собутыльник Вовкин. Его грязный спортивный костюм был разорван на одной штанине вдоль лампасы и через открытый участок ноги была виден прилипший кусок глины. Под потёртой и дырявой в подмышках спортивной курткой не было майки, зато как у Вовки перевязана на пупе. Гришка был босиком и хромал демонстративно что-то показывая.
   Третьего с ними я не знал. Похоже он был неместный. Но он также дополз до меня, чтобы протянуть руку и поздороваться. Он вообще был в одних шортах и в кедах без шнурков. Под языками кед было полно набито землёй, но ему это похоже не мешало. Голый торс, загорелый под солнцем до покраснения. Да и лицо тоже.
  Вид у троицы был изрядно потрёпан и замученный - на первый взгляд, на воторой - не совсем далёкий, можно предположить что угодно. На самом же деле, первое - это перебор горячительного - ну, а только потом всё остальное. Открытые участки тела покрытые грязной пылью в перемежку с потом словно шахтёры, или работники полей, или, что там может быть ещё из нечистого труда, не важно. Измотанные, так называемым, тяжёлым трудом, только что закончили работу и возвращались домой. У каждого на висках от пота, была видна струйка скатившейся капли, а то и две, говорящая о том, что работа нынче удалась.
   "Как сказать..."
    "Удивительно!!!"
    "Что? Как сказать? Или, что удивительно?"
    "Да как хочешь? Думать не запрещено, делать... Прибыль не от полученного, а от начала зависящего..."
   "Что так сложно?"
    "Зато правильно..."
    Да, ещё от выпитой огненной воды, парней так кидало из стороны в сторону, что были они похожи на неваляшек из магазина игрушек, или надувных мультгероев, которых часто выставляют перед недавно открывшимся новым магазином или аптекой. Надувная реальность уже принимается как за настоящую, придумывается философия и эстетика поведения между, которые ещё каких-то десять лет назад не существовало, ними.
   Особенно пьяным был третий товарищ, которого я не знал. Он вообще не понятно какой-такой силой держался в вертикальном положении, а когда ему удалось ухватится за штакетник моего забора, то он с облегчением вздохнул, так как силы его потихоньку убывали и висели на волоске.
   Я представил, что если бы к его спине вдоль позвоночника привязать шест. Интересно, насколько бы процент его стойкости, в таком шатком положении, вырос. Но воображение рисует его великое падение и шест становится ни чем иным, как орудием уб... Да так смешно!
    -Где так натрудились, парни? Ещё в такой зной, - всё так же негромко, но с долей юмора спросил я, хотя поговорить нисколько не тянуло.
   Вован и Гришка последовали примеру своего третьего товарища и тоже навалились на мой хлипкий заборчик так, что Вован загородил от меня своего самого пьяного друга, которого я незнал. Я же придерживал гнилой штакетник со своей стороны, дабы быть опорой и чтобы не предвиденное, не стало обьектом всеобщего шума. Не желая быть в тени, тот, которого я незнал, вышел вперёд и решил присесть на корточки прямо перед нами. Но не удержался. Он сначала подался вперёд; крен скрыто показал слабые узлы перевязки, но... сопротивление удалось, так как он со всего маху повалился на спину, закинув высоко вверх ноги. От внезапно наступившей беспомощности он напрёгся так, что вырвался пердёшь, да не единожды.
    "Грубо... И грязно..."
    "Не грубо! Такова..."
    "Вот не надо! Не надо! Достаточно! Начни ещё, что мол жизнь такова, или что-нибудь в этом роде!"
    "Мы и не думали... Ты что, забыл?"
   У него захрустели пальцы сжатые в кулаки до побеления косточек. А глаза вытаращенные, но не видящие ничего, словно прилипли к одной ему известной точке. И только ждут! Ждут остановки.
   От такого переворота его товарищи закатились пьяным смехом над ним. Разинутые беззубые рты, а те что есть, сияют чернотой... Чёрные рты и слюнявое нёбо, и меж обломанные клыки белым тянется наружу, через углы рта.
   Вот так выглядит физическая глубина самого дна, яма, а если вдуматься, то и канализация вполне подойдёт.
   "Бе-е-е-е-е, какая мерзость!"
   "Ничего. Реалия жизни. Нормально! Ты чего хотел?"
   "Ничего? Нормально? Ну знаешь..."
   -Всё, Васю уже и ноги не держат. Решил прислониться спиной. Не получилось,- не переставая ржать тем же самым ртом, прошепелявил Вован. Казалось, что он выдавливает из себя пасту из зубного тюбика, прерываясь на вдох и душащий его смех.
   Гришка ржал беззвучно, забывая иногда сделать вдох и поэтому когда кончался кислород, начинал также беззвучно кашлять и сипло вдыхать. А потом всё по-новой.
   Я слабо улыбнулся, но больше в себя, желая оставаться вне их веселья. Ощущалась такая непреодолимая разница между ими и мной... И ещё неизвестно, на какой стороне лучше. Признание своего недопревосходства перед ними, я считал важным, если не более необходимым качеством, которое я силой собственной воли, сумел развить. Но вот черта не видна. И не успеешь глазом моргнуть, как "БАЦ!" и там...
   -Да, что-то я устал немного,- проговорил заторможенно упавший Вася. Он смеялся сам над собой, поддерживая так коллективный смех товарищей, всё больше теряясь и проваливаясь глубже в безсознание.
   Не сдержался и я, чтобы не засмеяться заодно и с ними, расшевелив одубевшую от напряжения грудную клетку; разряженные на секунду нервные клетки покрылись капельками испарины и стекая, щекотали взбухшие струны на шее, животе и щиколотке.
   Смех продолжался ещё некоторое время. Смешинка прыгала то на одного, то на другого, то дальше по кругу. Невидимая нить, самым необычным образом связывала нашу компанию и я видел так красный и зелёный цвета. О таком я не рассказываю никому, потому что другим такое недоступно. Не то, ещё и посчитают больным. Ещё где-то путается жёлтый - его я не могу уловить глазом, так как он ведёт себя словно непоседливый ребёнок. Попытки обуздать неуравновешенный колор, не привели ни к чему плохому. Только отсутствие синего могло добавить тепла, но оно точно где-то присутствует, и... после чего я снова спросил у ребят.
   -Так где ж так наработались, парни?- может мне и плевать на то, где, а главное как и за что они наработались. Нет! Просто спросил.
   -У-у-у, брат,- протянул грустно Вова всё ещё смеющимся, широко открытым ртом; он вытер потной рукой прослезившиеся от смеха глаза, размазав их по лицу и добавил,- дед Иван умер. Всё, ушёл! Ему копали могилу.
   Слово "умер", при любом его упоминании у меня вызывает скорбь - скорбь даже по неодушевлённому предмету, окончившее своё существование.
    -Глубоко копали,- подал голос Гришка Сивокозов в подтверждение слов Вовки. Он сначала поднял руку вверх, показывая глубину могилы. Видя, что это никого не впечатлило, небрежно провёл себе по голове и по лицу, и от заторможенности, от которой ему тоже было сложно говорить, слова вываливались словно как уже переработанные, пережёванные,- все силы там оставили. Вот, только немощи свои домой несём,- указывая на своё тело обеими руками говорил он. Так ему казалось, что он говорит серьёзно, но чернота лица, которая в двадцать покрывает опытного алкоголика вряд ли может говорить что-нибудь серьёзное, если конечно это лицо не лауреат какой-нибудь престижной премии и оно бухает от творческого кризиса.
   -Да ты что!- удивился я. С моего лица сразу исчезла улыбка и я тут же стал вспоминать покойного.
    Дед Иван был самым пожилым жителем нашей станицы. По одним данным ему было где-то около ста лет, по другим источникам он уже пересёк вековой рубеж. Всю свою жизнь дед Иван, а если быть точнее, то Иван Демьянович Степанов, прослужил лесником в местном лесхозе. Может он и прожил столько много лет, потому что у него работа была такая, экологически чистая - всегда на свежем воздухе и почти всегда пешком.
    Не помню откуда, но мне был известен такой случай из его жизни: как-то делал он обход вверенной ему территории и застукал на месте преступления "чёрных" рубщиков. Дуб валили на стройматериал. В те годы Дед Иван обладал богатырской силой, несмотря на свой невзрачный вид и нераздумывая, один пошёл на преступников. Подробности стычки мне не известны, но дело кончилось тем, что лесник привёз всю бригаду в отделение милиции, связанных по-рукам и ногам. Но порубленный дуб оказался никому не нужен - ни лесхозу, ни другим лесным хозяйствам. Бросать лес дед Иван не хотел и поэтому запряг своего тяжеловоза в телегу и доставил дубок к себе домой. Обтесал его, обстругал и сложил аккуратно на чердак сохнуть. По прошествии около десятка лет, когда дед вышел на пенсию, чтобы лес даром не пропал, изготовил он себе из него... гроб. Как всем говорил для себя, и убрал опять на чердак ждать своего часа. Остаток он раздал, а часть пошли на домашнюю мебель.
   Многие тогда говорили, что дед умом тронулся, и приготовленный им гроб только ускорит его же кончину. Однако старик жил, а те кто на него наговаривал, давно уж покоится.
   И пролежал гроб, ни много ни мало, больше сорока лет.
   Сколько я помню его, а жил дед Иван всегда один. Ухаживали за ним поочереди его бабки соседки, которые и по годам, годились ему в дочери, а то и во внучки. Помогали ему чем могли, ну и всё такое. Одна даже к нему в жёны набивалась, но дед жил отшельником. От этих же бабок было известно, что у него уже и внуки все померли, а правнуки к нему никогда не приезжали и знаться с ним, не знались.
   От такого известия моя печаль окрасилась в серое, с пёстрым в катушку коричневым. Старик был для нашей станицы своего рода достопримечательностью. И хоть я не коренной житель, за то время, что я тут живу, прикипел к деду как к родному. Он почти всегда сидел на скамейке у своего двора, провожая каждого прохожего своим грустным взглядом, но приветливо улыбающимся. Зелёная фуражка лесника всегда была на нём как приросший член тела.
   Интересно мне было бы взглянуть на нынешнюю жизнь его глазами; пережив несколько эпох, в том числе войну, голод, Советскую власть и перестройку - как он воспринимает сегодняшний мир, как многослойность отложенных в нём времён, влияет на мировозрение, с высоты таких лет. И глядя на несколько десятилетий назад, что он думал о людях, окружающих его теперь; каким народ был, к примеру, перед войной и в послевоенное время, в добавок в сравнении с нынешним. Я уверен, что человек с таким долголетним опытом жизни, с лёгкостью смог бы предсказать то, к чему приведёт страну нынешняя обстановка - если ни в конкретных цифрах, то хотя бы в обычных предположениях.
   "... если к тому времени, он не сошёл с ума..."
   "Что тебя так и тянет на чернуху?!"
   "Ничего меня не тянет. Правда жизни, да и годы... Не двадцать же лет..."
   "Не тридцать и не сорок! Не улавливаю мысли..."
   "Да пошёл ты..."
   А может ему вовсе не было никакого интереса до творившегося в мире; жил в своём уголке, в высоко огороженном пространстве. Выглядывал из-за него, когда ему что-нибудь было нужно. Может человек так и не познал того, над чем многие бьются и разбиваются. И такое же множество ищут ответа на простые, но в то же время сложные вопросы.
   И начинаешь задумываться: "А нужно ли всё это?"
   "Можно ведь просто жить..."
   "Можно... Тогда зачем?!"
   "Это о чём? Непонятно!"
   "Вот и я о том же..."
    -Так вот,- продолжал Вовка, совсем уже став серьёзным,- уже завтра надо деда похоронить, отнести гроб на кладбище, закапать, поставить крест. Но чует моё больное сердце, что нам не справиться,- при этом он руки приложил к левой стороне груди и прикрыл глаза.
   "На что он рассчитывает,"- подумал я, представив себя с лопатой в руках.
   Сказанное Вовкой, принял на себя и Гришка; рука его дрогнула, но только правая.
   Сидящий на земле Вася предавался забвению; моргал постоянно глазами стараясь их усердно рассширить и упрямо боролся с одолевающим его пьяным сном. Он что-то бурчал себе под нос, пытаясь не поддержать разговор, а скорее ругаться. Ругался. Наблюдая за ним боковым зрением, я видел жизнь; как легко и просто, кто-то из двуногих особей, нарочно сокращает свою жизнь. Если не сказать - уничтожает.
   Его уже никто не слушал и никто не замечал.
   За разговором про деда Ивана, я и не заметил как с луга погнали домашний скот. Медленно поднимающийся клубок пыли двигался в сторону станицы, издавая протяжный мычащий гул, топот копыт и звон редких колокольчиков. Вонь немытых коровьих шкур и навозом, тянулась следом за клубком. Собравшийся станичный люд встречал своих скотинок и погонял ласковыми приговорами; Бурёнки, Рябушки, Ромашки, Василиски... Где-то в гущине, неподалёку, раздались хлёсткие щелчки кнута. Это местный пастух Степан, гнавший скот с пастбища; гордо восседая верхом на коне, Степан важно погонял коров и бычков, не оставляя без внимания ни одну скотинку. Он был коренным станичником, хорошим пастухом и добродушным парнем. Был лишь у него один маленький недостаток, изьян и, как бы мягче это сказать,- с головой иногда он бывает недружен. Из-за этого недуга и в школе не доучился, и в армии не служил, да и мужики с ним дружбу водить побаивались.
   Но не по своей воли у него такое. Стоило Стёпу только немного обидеть, как становился он неуправляемым дебоширом. А если к тому ещё добавить то, что Степан был равен силе Геракла, то последствия его дебошей можно было себе только представить.
    К примеру можно привести то, что он голой рукой мог закрутить гайку на колесе трактора "Кировец" так, что потом  мужики гаечным ключом не могли открутить её. А из советского пятака сворачивал "розочки" и "трубочки", на удивление любому желающему.
   Слышал я также, что однажды его матушка очень упрашивала одного фермера пристроить его к себе на работу. Пожалел старушку тот фермер, ну и взял Стёпу на свою голову, учеником механика. Степан не лентяй, но чрезмерная тяга угодить, не важно кому, напрочь портила картину трудолюбивого и ответственного человека. Тот от усердия только гнул и ломал железяки словно пластилиновые или картонные. Степан, не зная меры своим силам, вывел из строя пару единиц техники, тем самым затянув сроки уборки зерновых. Единственное, что ему подошло, так это стать пастухом. С чем Степа и справляется не один уже год.
    Был грех, и я с ним как-то повздорил. Не помню даже о чём, да это и неважно. Я тогда ещё незнал, что Степан местный богатырь и бывает неадекватным. После нескольких обидных, обоюдных слов, я вспылил, схватил его за грудки и пытался потрясти, чтобы внушить страх перед собой. Степан покраснел, расширил свои бешеные зрачки и выгнул спину как гусак; уже тогда я понял кто передо мной, но отступать было поздно - он, в порыве гнева, вцепился мне в руки, отнял от себя и стал медленно выкручивать, что я уж думал всё, выкрутит и оторвёт. При этом кривил рот как в нервном экстазе и моя задница почуяла серьёзную опасность. Но на моё счастье рядом оказалась его мать; сухенькая и добрая старушка. Степан её слушался безукоризненно, как верный слуга самого строгого хозяина. Ей удалось успокоить сына и увести от моей бедовой головы надвигающееся растерзание. С тех пор я с ним незнаюсь и даже не здороваюсь, и при встрече отворачиваюсь, делая вид, что не замечаю его. Хотя он, в отличие от меня, при встрече всегда приветливо кивает и даже несколько раз тянул руку для рукопожатия, но я оставался непоколебим в своей гордости.
    Завидев нас, пастух потихоньку подьехал на коне к нам.
   Сразу заваняло человеческим потом, конским навозом, да и коровьим тоже. Конь ещё так противно фыркал и клацкал "конфетой" натянутой рукой всадника и словно ждёшь от него какой-нибудь непонятки. Если не хуже...
    -Здорово ребяты,- приветливо басом поздоровался с нами Степан. Он напряжённо улыбнулся, сдерживая с силой своё животное. Все ответили ему кроме меня. Гордость моя была сильней меня самого. Видно, что он ждал моего приветствия, но я был невозмутим и старался глазами с ним не встречаться. Степан же продолжал говорить,- отдыхаете в тенёчке? Жарко нынче было,- и снова слегка улыбается, и снова конь не стоит на месте, кружа его по оси, размахивая длиным хвостом, усаженного репейником.
   Волной, создаваемая неугомонным животным, сильнее потянуло лошадиным потом, что я скривил лицо. Неухоженный хвост отбивался от назойливых насекомых, а кувалдовая морда тоже амплитудно вертя перед нами, кидалась пеной; брезгливым сжиманем ноздрей я скромно выражал отвращение - я любил этих благородных животных и был одним с ними целым, и по жизни, и по глубоким корням. Но сейчас, восседающий двуногий обьект встал плотной стеной между мной и моей страстью.
    -Да, умаялись сегодня,- заговорил с ним Вовка осторожно.- Вот, без рук без ног почти,- Вова трёс руками изображая бессилие, то, которое минуту назад изображал мне,- как завтра будем, ума не приложу.
   Степан глядел на него со множеством вопросительных знаков в глазах. Длинные, но корявые пальцы рук, удерживали узду, а закатанные рукава рубашки, показывали загорелые мышцы предплечья; словно тугие тросы, тянулись от кисти до локтя ровно уложенные ткани мышц, поигрывающие даже при незаметных движениях рук, подчёркивающие блескучим потом.
   Вовка осторожничал при разговоре, как бы подбирая правильные слова напрягался внешне, что было заметно. Может у них со Степаном тоже, как и у меня было неприятное проишествие; он стоял к нему боком и говорил, не поднимая на него глаз. Только так, бросал их вскользь.
   У Степана на лице выразилось неподдельное сочувствие к нему. Вряд ли он мог делать иначе; он как бы ловил слова, а с ними и смысл. Я бросал на него косые взгляды и Степан как бы был отключён от всего - лишь по-детски и внимательно следил, что говорит Вовка.
    -О Стёпка,- заговорил опомнившись, Гришка, когда Вован иссяк,- ну ты слышал про деда Ивана?
    -Как не слыхал, слыхал,- протянул с грустью Стёпа переминая бугристыми пальцами гладкую уже ручку кнута. Он громко и печально вдохнул, видимо представляя упомянутого старика. При вдохе грудь приподнялась и несколько капель пота скатились по ней, чтобы укрыться за самой нижней застёгнутой пуговицы рубахи.
    -Помощник нам нужен,- как приговор прозвучало.- Завтра нужно схоронить деда. Пойдёшь?- предложил Гришка, сделав просительный акцент на последнем слове и замер.
   Степан задумчиво наморщил лоб и почесал его кнутом.
    -Так мне ж скотину пасти. Не-е, я не могу,- растягивая каждое слово, отвечал с грустью пастух.
   Степан снова громко вдохнул и это показалось ещё печальней, чем в первый раз и поправился в седле.
   -Ну как так-то,- не отставал от него Гришка,- в последний путь человека проводить. Кроме нас-то у него никого же нет. Как же так,- Гришка хотел было уже расплакаться, ну мне так показалось; показать разочарование по-другому ему было не под силу и дело тут было совсем не в этом. Просто он хорошо понимал, что завтра ему будет не до похорон и вообще не до чего. Такое было всегда, или почти всегда. Особенно в последнее время, когда доза превышала настоящий объём вмещаемого.
   -Ребяты, да я только рад бы вам помочь! Но у мене же скотина, кто ж её пасти будет,- Степан волновался и косо смотря в его сторону я видел как он чуть кнут пополам не переломил.
   -Ну брат, ты...- Гришка образно развёл руки, вдохнул и замер, и посмотрев на меня как на союзника продолжил,- Яшка, ну скажи ты ему, что ли...
    -... что сказать,- не уверенно и пару раз откашлявшись в подставленный кулак, заикаясь ответил я.
   Степан глядел в никуда; воздушный вихрь пустоты, образованный из нас в многоугольный и неравнобедренный прямоугольник, обрывался только на уже спящем Васе... И непонятно как, но держался. Оттуда-то же он и вышел. Вихрь... Пустоты...
   -Блин коровий, ну я тогда незнаю,- Гришка хлопнул себя по бокам бёдер и будто бы оглох; он повернул голову так неестественно, что другому это может показаться не совсем естественным. А оборот прямой речи, как-будто с совершенно не говорящим жителем Вселенной, подвёл настолько чёрную черту под ним или мною, что тот многогранный прямоугольник, который я видел в начале, сейчас разваливался как сгнившая древесина, труха...
   Хотя ему хватило не то сил, не то просто сам, но сначала он смотрел на всех стоявших около него, а потом поднял голову и на Стёпу. Бежевой пеленой, так красиво вибрированной ветром его Л..... и билось о возможную стену, как о преграду мелочей, но таких великих и неприступных, что... Но такое было только между ними обоими.
    -Ребят, я не могу...- Степан незнал чем ещё оправдаться, и что ещё сказать. Но резко изменился в лице,- я же, ребяты за вас как за родных, я же..., но кто ж скотину пасти пойдёт...-он оборвал свою речь, которая и так ему с трудом давалась из-за волнения.
   А Гришка на голос дёрнул шеей, и как-будто нашёл объект внимания, а за ней дёрнулась и голова. Мне на секунду представилось, что он не от мира сего,- заблудший странник, попавший в не свою компанию и... застрял. Такое повторить, не каждому дано.
    -Что ты к нему пристал?- набросился на Гришку Вован,- кроме него никто коров и не пасёт.- Потом он уже Степану сказал,- не обращай на него внимания Стёп, сами мы, как-нибудь... Сами!
   Однозначно, Вовка хотел отделаться от пастуха, но так, осторожно.
   -Да ладно, я так,- уже безразлично ответил Гришка,- просто завтра...
   "Не понимал."
   -Да заткнись ты,- рявкнул на того Вовка,- лист кленовый, банный и прилипчивый...
   "Пытается шутить."
   - Ну я поеду, ребят,- с грустью сказал пастух, развернул коня и пошёл прочь.
   Мы трое смотрели молча вслед пастуху, так же, как и он некоторое время назад, смотрел на нас немного грустными, но выжидающими глазами. Только, что мы выжидали - разница, в несколько сот миллионов и берег от берега не то, что не виден, но и не досягаем.
   Мы стояли как вкопанные, задумавшись каждый о своём, наблюдая удаляющуюся фигуру всадника и исчезающую в облаке пыли. Один Вася дрыхнул беспробудным сном, лёжа на остывающей земле, после бессмысленных попыток борьбы с дремотой. В этот момент Вася, существо отсутствующее само от себя, сейчас самое счастливое на земле животное - жаль, что счастье закончится утром и часть животного на неопределённое время растворится, и он так и неуразумеет этой истины. А ведь для счастья его, ему нужно было так мало - ноль пять и в сорок градусов, одно к двум с половиной.
    Вывел нас из задумчивости женский крик, а точнее истерические ругательства, писклявая брань. Наклонишись вперёд через ограду, я увидел, как быстрым шагом в нашу сторону шла мать Вовки.
   Образ пастуха унесло порывом несущегося вихря, и я мгновенно забыл его. В выцветшем в цветочек платье чуть ниже колен, из-под которого торчали тоненькие ножки, покрытые синим варикозом, но такие быстрые. Она махала в нашу сторону кулаком и выкрикивала несусветную брань на всю улицу.
   Словно бес в неё вселился. Находившийся рядом и поблизости народ, раскрыв рты смотрели на скандальную женщину, а той хоть бы что; не стесняясь выражений, поливала благим матом пьяную компанию.
   Уже совершенно на машинальном инстинкте, я вообразил суховей летящей по нашей улице, погоняемый сухим ветерком, мимо нас...
   - Вот они, алкаши проклятые, выродки этакие. Не было и дня, чтоб ненажрались, скоты такие...
    Вовка сначала аж вздрогнул от неожиданности; он было дёрнулся искать укрытия или бежать, но... Её-то он никак нерассчитывал тут встретить, да ещё в таком взбешённом виде. Вернее, он бы всё-равно её повстречал, живут-то они в одном доме. Просто сейчас прямо не тот момент, вот поэтому так и неожиданно. Видно ей кто-то донёс на него, кто-то по пути шёл или ехал на велосипеде и донёс, что мол, сынок твой, опять пьяный по селу шляется. Да не один, с дружками.
   Подойдя к сыну, мать сразу отвесила ему неслабую оплеуху, при этом не переставая дико ругаться. Откуда столько энергии!
   -Ма, ты что завелась, в самом деле,- старался унять её Вовка, но получалась неудачная отмашка,- ты что шумишь на всю станицу? Блин!
   Вовка взялся за место оплеухи и несколько раз потёр её. На самом деле он подставил локоть под возможную очередную оплеуху и смотрит из-под него одним глазом.
   -Я тебе дам, что шумишь! Я тебе дам, что завелась,- никак не унималась мамашка Вована, да ещё пуще стала браниться. У ней выступили жилы на шее и на висках, а глаза вылупленными белками искали удобного случая вырваться на свободу,- а ну быстро домой, скотина такая.- Затем она повернулась к Гришке и начала его ругать не меняя тембра звука и интонации,- спелись два друга алкаша и бездельника. Я тебе сколько раз говорила, чтоб ты к Вовке больше не приходил, а! Какого кляпа припёрся? Что тебе нужно от него?!- И вновь переключается на сына; она хватает его за шиворот и пытается потащить его в сторону дома, приговаривая,- когда вы её нажрётесь, собаки проклятущие.
   У женщины сбился платок на бок и наружу выбилась седая чёлка; она нервно, дрожащими пальцами стала её поправлять и прятать.
   -Да угомонись ты, мать!- невыдержал Вован снова вскрикнув на женщину.- На всю улицу орёшь... Гляди вон, люди смотрят,- мать неожиданно замолчала и образовалась тишина. Немного успокоившись, Вовка добавил ссилой утверждённым голосом,- сейчас Васька поднимем и пойдём.
    -Какого Васька, кого поднимете. Скоты такие! Как вы меня задолбали,- и по-новой начала несильно, но часто хлыстать сына то по щекам, то по спине, и прибавлять в высоком голосе,- собаки треклятущие...- и так далее.
  Женщина не замечала спящего человека и чуть не наступила на него.
   -Что так бранишься, Никитична,- позвал её голос с противоположного края улицы.
   Женщина ехавшая на велосипеде специально остановилась, чтобы сказать это.
   -А, Фрося,- Вовкина мать прищурила глаза и разглядев говорившую, отвечала ей,- да вот, видишь. Сил моих нет. Скоты! Доконали сволочи.
   Женщина с велосипедом хотела приблизиться, но передумала.
   -Ты чаво, корову встречаешь?- Спрашивала дальше Вовкина мать.
   -А то чего ж. Свою-то загнала?
   -Да вот только что. Зараза. Гулят наверно. Капризна сволоч рогатая.
   -Да ты что. Так рано. А что, нехай.
   -Не говори. Раньше отелится. Да я отмучаюсь.
   Молчание, как передых и время для переключения.
   -Ну не хворай, Никитична,- сказала женщина с велосипедом и недождавшись ответа, уехала.
   Вовка не обращал никакого внимания на разговаривающих женщин, только не спеша подошёл к спящему Васе и стал его поднимать. Не справляясь один, он крикнул на Гришку:
    -Ну что встал, будешь помогать или как.
   Гришка был ещё под гипнозом скандальной женщины; он испуганными глазами поглядел на мать Вовки, и малость испуганно и робко, подошёл к другу на помощь. А женщина, вновь обратилась к ним, и видя, что её шлепки не оказывают никакого вреда сыну, отвесила пару оплеух Гришке, возобновив брань. Только брань казалась теперь уже чем-то привычным и в меру обыденным.
    Я же, чтобы не попасть под горячую руку разьярённой женщине, сразу, как только она подошла, отошёл в глубь своего двора и встал за ствол яблони в тень, наблюдая за происходящим уже со стороны. Гришка с Вованом кое-как подняли бурчащего в пьяном бреду товарища и, погоняемые бранной женщиной, вихлявой походкой побрели прочь. Вася не желал выходить из счастья, держался за свет, видимый только ему.
    Оставшись один, я тяжело вздохнул; с неподдельной хрипотцой на вдохе и облегчение, с позывом на лирическое вдохновение, на что-нибудь не громкое, но обязательно мелодичное. В голове вертелись гладко сложенные строки стихов, из далёкой книги детства и только рифмованные окончания увязывались в понятное и похожее на слова. Что-то произошедшая перед моим двором сцена, ввела меня в неопределённую тоску и в чисто человеческое смятение. То ли печальная весть об умершем старике, которого многие уважали за то, что он просто жил. То ли компания друзей-собутыльников без светлого будущего, если оно вообще было в их иногда трезвом сознании. Может что-то третье, не проявляющее себя в яви, но так или иначе, какие-то три этих факта меня сильно заставили опечалиться и я еле-еле сглотнул вставший в горле ком выдуманного спазма. Ещё меня изредка посещало тревожное недопонятие своего бытия; не так, чтобы я был в крайнем смятении от него, но порой возникал вопрос, который у меня же самого выпрашивал скорейший ответ.
   "А что если..."
   "А что если?"
   "... ничего. У меня бывает так... когда часто остаюсь один... Наплывает! Наплывает..."
   "Но ты же не один? Ты же не один..."
   "Да я не в том смысле! Понимаешь, чувствую давление, подпирание лет... Откуда, понять не могу..."
   "???"
   "Вот и я о том же. И не важно где оно давит. Важно, что оно есть. Или он..."
   "А-а-а, теперь начинаю понимать.."
   "Рано! Надо ощутить. Но если..."
   "Стоп! Не надо..."
   Машинально потянулся за сигаретой; почему острая необходимость подумать, должна обязательно сопровождаться "с покурить?" Я резко себя остановил; можно же просто не думать? Решил, что можно и лучше ещё раз прогуляться по двору и погонять плохое настроение меж широко расставленные стопы.
    Проходя мимо окон дома, я остановился возле одного из них. Окно было распахнуто настежь, в доме уже горел свет, а в комнате увидел свою жену Любу. На руках она убаюкивает нашего грудничка мальчика Яна. Малышу уже было два месяца, и каждый день я наблюдал за тем, как он быстро развивается - прибавляя в росте и в весе. Сейчас он немного капризничал, теребя своими маленькими ручками мамкину грудь и пытался сунуть её себе в рот. Люба не обращала на это внимания и задумавшись продолжала его укачивать, напевая колыбельную и иногда поправляя спадающую на глаза чёлку. И как малыш не хотел, а сон его потихоньку одолел. Януш сладко заснул, а на причмоканных губках застыло липкое мамкино молочко.
    Люба и не сразу меня заметила, а когда увидела, то чуточку смутилась; дуги тонких чёрных бровей выгнулись на максимальное число разглаженных морщин на лобной части лица. Затем одна опустилась, а пухлые губы собравшись в бабочку, нарисовали на её лице большое вопросительное и такое же восклицательное выражение. Не переставая качать ребёнка, она подошла ко мне. Тут я разглядел в её глазах тревогу и хотел было уже отойти, но Люба остановила меня, начав разговор.
     -Не ходил бы ты сегодня никуда,- по-женски грубый голос жены, нагнетал меня не на шутку.- Чует моё сердце неладное!
    И не много подождав, добавила как бы сама себе:
   -Ох, чую неладное!
   Откуда-то с улицы до нас донёсся голос Вовки, а потом и его матери. Потом снова его. Наверно пел Вася; голос просто был похож на Вовкин. Потом голоса всех сразу вместе; их заглушил лай сначала одной собаки, потом сразу нескольких. Переливы раскатистых звонков невидимой дымкой нависают над станицей и уже эхом отскакивают от её краёв. Хороший художник должен уметь изобразить услышанное на холст. Ну или на бумагу.
   Малыш во сне стал кухтиться на Любиных руках и заплакал. Она развернулась и стала ходить покачивая всё ещё спящего ребёнка. Широкая спина жены, служила что ни на есть, мощным воплощением стены. Нет, ни той, за которую можно укрыться и переждать опасность, (хотя и это можно рассматривать как вариант). Прижаться к ней своей спиной, просто так, без причины. Не то же ли, что проявление ласки или заботы. Просто так.
   Ян ворочился. Он время от времени всхлипывал и опять пристраивался к груди, сладко причмокивая. Я не отходил, беспокойно следя за родными. Когда малыш немного успокоился, Люба снова подошла ко мне. Я знал, что она хочет мне сказать и поэтому, борясь с собственным волнением, пытался выглядеть бодро и невозмутимо, и может даже весело.
    -Любаш, всё будет хорошо,- опередив её, нежно заговорил я, а потом протянул руку через окно и взялся за её руку. Не слыша свой голос, я всё-таки чувствовал в нём дрожь и что никакой уверенности он не выражал. А ещё боясь дрожи в руках я отпустил её руку.
   "Что она нашла во мне..."
    "Не начинай!"
    "И всё-таки..."
    -Сердце моё болит за тебя, Яков,- она будто не слышала меня, твердя о своём.- Его не обманешь!
   Люба была старше меня на три года, да и ростом выше порядочно. Ну, что греха таить, Любава и телосложением выглядела поздоровей моего; не знаю, что она нашла во мне.
   "Хе-хе-хе..."
   Ведь и серьёзные семейные проблемы большей частью решала она, порой не спрашивая моего мнения. Меня это обстоятельство мало смущало, скажу больше, я этим даже гордился. Для серьёзный решений я был пока не готов. А может и вообщее...
    Вот и сейчас, жена игнорировала мои слова, высказывая свои мысли вслух и выстраивая свой план убеждений насчёт меня. Перечить ей я не собирался. Бесполезно! Да и уж слишком  был переполнен своими внутренними эмоциями, которые мне с трудом удавалось подавлять в себе.
   Я набивал невидимую ёмкость воздушной материей и чтобы закрыть крышку беспардонным образом, прямо ногой впихиваю его по углам, зато в другой стороне выпирает пузырь, чуть ли не вываливаясь наружу. И тогда принимаюсь за него. Но в той стороне, которую оставил, появляется новый... И так до бесконечности.
     -Всё пройдёт гладко, верь мне,- как мог, успокаивал я жену.
   Но слова как пыль, как песок во время песчаной бури; имеет вес, и в куче авторитета нагоняет такой ужас, так накручивает, что зажимает под ложечкой и в глазах цвет пропадает.
     -Особенно гладко, как в прошлый раз. Да?- Резко обернувшись ко мне, выпалила Люба. Сверкнувшие искры опалили край моих чёрных волос, ресниц и три дня не брившейся щетины. Это она умеет. Этого ей не занимать...
    Я и сам не заметил, как ухватился за левое плечо, которое совсем недавно зажило. И повернулся к Любе боком.
   -Вот оно! Еле ноги тогда унёс,- продолжала жена укоризненно высказывать мне,- забыл? Я-то всё помню.
   Она хотела ещё что-то добавить, но не стала. Как застрявшее в дереве острие топора - воткнул, и не можешь вынуть. Или вытащить - как угодно,- точно также и она. Только это исходило как заранее поставленное на место и при необходимости, она, или оно, употребляла это уже без спланированного заранее; вставляла туда куда нужно, и сколько раз нужно.
   "Если не считаться с тем, что бездельем сыт не будешь..."
   "Да, но... Впрочем..."
   "И безделье, это если считать сугубо относительно тяжёлого труда, тоже можно засчитать за труд..."
   "Непонятная логика! Надо разобраться..."
   "Разобраться!!! Псы! Жрать охота, будешь делать!!!"
    "Это ещё кто?"
    "???"
    "Дед Пихто и бабка с пистолетом..."
    "Наверно догадываюсь..."
    "Ну и?"
    "Нас трое! У женщин по три..."
    Каждое Любино слово болью отражалось в моём плече. Рана в общем-то зажила, но небольшие физические нагрузки давались мне не легко. Да и кривой шрам остался на память, алого цвета. Можно так сказать, производственная травма.
     В ту злополучную ночь, видимо охранник, а может даже и сам хозяин, застал меня в расплох. Я было бросился бежать, но он ловко закинул на моё левое плечо лассо из цепи. Значительно позже, я понял, что оно предназначалось для моей шеи. Затянув петлю, он дёрнул её с такой силой, что у меня ноги взлетели выше головы и я плюхнулся на землю, полностью потеряв ориентацию в пространстве, и где я нахожусь. Но чувство самосохранения тогда меня не покидало не на секунду. Я не представлял, что могу как-то пострадать, или просто умереть; ограничения в свободе, узкие рамки, да и вообще какие-там-нибудь ограждения и заборы - это не для меня. Пространство! Разграничивания границ, настолько, насколько горизонты отделяют землю от неба, а может и дальше, до которых мне пока не удавалось добраться.
   Я смог не только быстро подняться на ноги, но и таким же резким движением остановить новую атаку, а затем вырвать цепь из рук противника и атаковать ею же его. После чего повергнув уже соперника наземь. Прихватив с собой отобранный трофей, я успешно удалился домой.
    Но уже приближаясь к станице, стал испытывать неприятное чувство боли в районе плеча.То было следствие того, что чем дальше я удалялся от места драки и начинал успокаиваться, тем больше болячка стала проявлять весь свой негатив и доставлять мне неприятные чувства. У порога дома, боль стала просто невыносима. Из-за вывихнутого плеча я даже с трудом мог передвигаться. Единственным моим желанием было рухнуть в постель и отключиться. Но как это сделать, если испытываешь неимоверную боль.
   Если честно, вспоминать процесс моего лечения мне не очень хотелось. Люба заботилась обо мне как о малом ребёнке, не обращая внимания на то, что сама была уже на девятом месяце беременности.
     Вот и сейчас, выслушивая жену, я, опустив виновато голову, потирал своё левое плечо и как бы заново переживал то проишествие.
     -Тебе и сейчас, ведро воды поднять не легко,- говорила она ворчливо.- Яков, останься дома. Не ходи!
    Мне страшно было поглядеть ей в глаза, иначе если погляжу, не смогу устоять, послушаюсь её и останусь дома. Но я решил идти.
   -Вспомни Чипу Колю,- не унималась жена. Выразительность её слов словно грузовиком наезжали на меня,- братья Стоговы, к кому он забрался, так ему голову набили, что ходит теперь и воробьям дули показывает,- Люба отвернулась в сторону. Она говорила, а голос её отскакивал от низких потолков комнаты и направлялся точно в меня. Люба продолжала,- бедная тётка Анюта, мается теперь с ним, а он всё-равно блаженный,- и опять повернувшись ко мне, добавила,- ты разве этого хочешь, Яков?
   Молчу. Делаю вид, что слушаю и не собираюсь спорить.
   А получается ли? Получается!
   -А Януш! Твой брат! Перспектива быть следующим...
    Я ничего не слышал кроме неё; тембр звуковых волн, исходящих от Любавы, напрочь перекрывал ощущения живого пространства вокруг, словно в герметично закупоренной камере. Такое со мной было редко, но каждый раз запоминающе; так я испытывал гордость, и никак не за неё перед собой, а за себя перед нею. И пусть я остаюсь в тени - это пусть второсторонне, абсолютно никак на меня не влияет; в эту редкость, я наслаждаюсь некоторым застоем бытия, словно остановившееся время, даёт редкую возможность насладиться самым любимым, самым дорогим. И чтобы она не говорила, смысл уже размыт при первом появлении и плывёт как сигаретный дымок. Только на запах не попробуешь.
   Ответ от меня она не услышала, поскольку я не глядел на неё. Да и отвечать не собирался. Для себя я всё решил и только ждал подходящего часа.
    Я лишь дождался, как Любаша понесла малыша в кроватку и используя момент, удалился от окна в наступившую темноту. К тому же солнце уже скрылось за горизонтом и наступили сумерки. Я решил уйти, ничего не сказав жене. Перевязав шнурки на кедах и накинув на правое плечо верёвку, я отправился на ночной промысел.   
               
                Глава 2
   Олег Фёдоров стоял на маленьком крылечке небольшой сторожки, плавно вдыхал полной грудью деревенский воздух с примесью навоза и сырости, и с наслаждением смотрел на алый закат уходящего солнца. Низкий крылечный навес тёмной чертой пересекал приятное глазу небо, придавливая к горизонту закат.
   Очередное ночное дежурство. Целая ночь скуки и почти ничего неделания; да что почти - нарезание кругов по периметру территории, измерение дальности полёта плевков подсолнечной шелухи, высчитывание пустых звуков до безумия и... Ну, можно иногда позволить короткий промежуток времени прикорнуть в сторожке, но это только во вред, и организму, и психике.
   Порою Олег задумывался о бесполезности своего занятия...
   "Всего-то..."
   "А то мало что ли?! Порой и дышать трудно?"
   "С чего бы?"
   "От не сбывшихся надежд..."
   "Мечты! Наивность глупого ребёнка. Несмыслёнышь..."
   "Ой-ой-ой! Аккуратно на поворотах..."
   "Нисколько! Только правда. А правда, насколько тебе известно, горька..."
    Хочет усмехнуться ртом, но горечь в горле. Ёжики...
    "Почему сразу так непонятно? Почему так сложно..."
    "Интрига! Глупость, сравнима с..."
    "Нет! Не надо! Давай сначала..."
    ... словно безнадёжность тянущая в бездну, но самое главное, это отсутствие перспектив на такой работе, зон развития, карьерного роста и вообще выбранному в жизни пути. Неопределённость цели, или же её отсутствие - нежелание признаваться себе в этом, а отсюда и душевные мытарства. А с другой-то стороны он и делать больше ничего не умеет. Кроме как вести наблюдение за объектом и охранять чьё-нибудь имущество.
   Впрочем, на выбор профессии повлияла служба в армии, которая прошла в элитном спецподразделении, средь чистого кавказского неба, воздуха и высоты красивых гор. Армия стала тем пределом, потолком, за которым обнаружилось ничто... Цель, при своём достижении оказалась размазана, но Олег плохого не замечал. Исключения были - он решил их поправить на ровном, уже на достигнутом,- ведь сладость удовлетворения ни с чем не сравнимо, и пережить по-новой одно и то же, как-то не хотелось.
   Если исключить главное, то армия научила его обращаться с огнестрельным оружием, выдерживать многокилометровые марш-броски и тактике ведения боя. А рукопашный бой, которым как ему казалось, он владеет в совершенстве, призёр и победитель множества армейских соревнований и показательных выступлений. Олег поддерживает форму и по сей день, уделяя занятиям самое лучшее своё свободное время. А ещё потому, что в своей воинской части ему даже не было равных; мастерство оттачивалось до автоматизма и в прямом смысле слова пот и кровь сопровождали его каждый день, изо дня в день. Олег мог вести бой с двумя, а то и с тремя противниками одновременно - приёмы против вооружённых противников считал для себя любимым занятием, а стрельба из огнестрела вырабатывала терпение и сконцентрированность.
   Таким перечислением он прикрывался, и прикрывал то, чем прикрывался.
   "Что-то нет такого ощущения, что то, что задумал, достигло цели..."
   "... или цели достигнувши, не ощущаешь..."
   "А что ощущаешь, когда переступаешь через порог достигнутого?"
   "Гм, хорошенький вопросик! Сам придумал?"
   "Само придумалось..."
   И вот, что теперь - он охранник частного крестьянско-фермерского хозяйства, с зарплатой обычного слесаря третьего разряда и никаких продвижений по службе, никаких привилегий и похвальных грамот, благодарственных писем и корпоративов?
   Вроде да!
   Ну да, Олег имеет нескольких людей в своём подчинении, выполняющие его хоть и не приказы, а чёткие указания по ведению охраны и соблюдения порядка. Имеет разрешение на ношение огнестрельного оружия, которого у него пока нет, и... всё?
   Всё? Всё! Разве такой перечень не может иметь веса?
   Только лишним будет, "которого у него пока нет". А так всё! Ничего лишнего... Оружия у него не будет.
   За десять лет, что прошли после армии, Олег ничем не изменился. Только что отпустил усы и бороду. Хотя первые три года были какими-то... пустыми что ли. То, что идут года, Олег понял, когда они побежали - безоглядки и жестоко. А следы уничтожала природа; он же думал, что оставлял их сам, но их просто не было.
   Олег знал! Знал, и не верил!
   И тогда он стал работать, как бы ради чего-то, но на самом деле закрывал так внутреннюю пустоту и слепоту перед реальностью. И практически не отдыхал, а только работал, работал и работал (пахал, пахал и пахал. Можно ещё так: вкалывал, вкалывал и вкалывал. И не в вену, а в геморой). Та цель, на которую он якобы взобрался, виделась ему ровной плоскостью и бескрайне бесконечной. Словно будет это если ни вечно, но довольно-таки продолжительное время. Ошибка была не в том, что достижение цели состоялось, а в том, что он не признал того, что достижение не соответствовало его внутреннему удовлетворению. Да и внешне; по-началу это излучалось в глазах, на лице и в его повседневных делах. А потом не получалось. Не хотелось делать то, чего не хотелось.
   Сила в чём? В правде!!!
   Олег всё ещё себе не признавался, просто думал и перечислял, что нажил за эти годы: ни жены, ни детей, дом который достался ему в наследство от родителей и то, напополам с младшим братом.
   Младший брат! Это совсем другая история и если бы ни эта тема, о нём можно было бы написать отдельный роман. А так...
   ... А так, младший брат был тем, от которого ждать "света" или "добро пожаловать", как от противоположного ждать такого же обратного. В общем многое сложно, если ни сказать всё. На сию минуту, брата, Олег мог охарактеризовать как человека ведущим праздный образ жизни, считающим, что его жизнь если и не удалась, то его это как-то мало волнует. Берёт то, что есть, не задумываясь откуда оно и с лёгкой, даже с пренебрежительной хваткой бросает то, что дано даром...
   Выбрасывает!
   Выбрасывает... чем вызывает крайнее недовольство старшего брата. Хорошо хоть то, что Олегу удалось устроить его к себе на работу. Он его уговорил. Легко! Но не так, как это обычно делают; просто тот уже находился под условкой и тут либо то, либо другое... То есть как такового, выбора не было и уговаривать пришлось чисто формально.
   Также как и Олег, он стал охранником; камуфляж, берцы - повадки, хотя в армии не служил. Это больше всего раздражало Олега. А то, что таким вот способом, ну и пусть; теперь-то он был как бы под его присмотром, чтобы видел его хамское лицо - взял под шефство и вот, теперь он всегда при нём.
   Так думал Олег. Но на самом деле:
   "И как ему легко это далось? Ха-алява-а!"
   "...похоже на зависть и... и на что-то ещё! Злость!"
    "... да по хрену!"
   Да по хрену, иначе бы шлялся по всяким притонам и гадюшникам, собирая букет винерологии, как и большая часть молодёжи из их деревни. И сгнил бы заживо...
   Не далеко от него резко вспархнула птица взорвав тишину; Олегу показалось, что он вздрогнул, но это нервное; машинально напрёгся и на слух хлопающих и быстро удаляющихся крыльев повернул голову. Да, он и вправду вздрогнул, да так сильно, что немного свело икроножную мышцу левой ноги.
   -Куропатка,- на выдохе полушёпотом проговорил он. Перед глазами предстала картинка охоты, после чего он добавил,- на рассвете я тебя подстрелю из...- Олег руками изобразил ружьё и с имитировал выстрел с неподдельной отдачей в плечо. Затем сдул струящийся дымок с воображаемого ствола ружья и убрал его за плечо.
   "На рассвете,- подумал он ещё раз,- пережить только ночь и остаться нормальным, разумным, здравомыслящим..."
   Маленькая цель, способ преодоления тяжести несущего профессионального бремени и просто, чтобы не отупеть. Он хватается за неё как за спасательный круг и пытается развить её дальше, но... воображение отключает картинку и становится темно. Олег встряхнул головой, будто скинул с себя вместе с водой и отрицательные эмоции, почесал свою густую бороду, брызнула горсть искр и хотел было уже достать из нагрудного кармана сигаретку. Но вспомнил о том, что уже как целых три месяца он борется с этой пагубной привычкой, пытаясь избавиться от неё и покончить с ней. Изобразив кислую гримасу на лице, он отдёрнул руку от кармана и зажмурился.
    Уже как три месяца он пытается бросить курить, а сигареты всё-равно носит с собой. Нет-нет, да и сорвётся! Затянется во весь объём своих лёгких, голова приятно закружится, и как бы становится легче; отчего интересно, от никотинового кайфа? Но от того, что не смог удержаться, внезапно растроится, до по-синения сжав кулаки и нервно бросит бычок на землю, растопчит его тяжёлым ботинком и сплюнет.
   Вот и сейчас, когда ему на каплю удалось преодолеть себя, взять вверх над тем двойником, существующем где-то глубоко внутри его самого, Олег испытывал неимоверную гордость за проявленную силу воли. Гордость, с некоторых пор становится для него пресной, хотя он сам этого не замечает. Но это пока!
   Сняв кепку, он свободной рукой провёл по коротко стриженной голове, а затем и по лицу, издав при этом не слишком громкий звук.
    -Э-э-эх!- Олег хочет слышать эхо, чтобы подъём звука шёл не то, чтобы изнутри, а ощущался физически, словно обнимает его, прижимает. Он этого хочет и поэтому ждёт. Ждёт, недожидаясь. Одев кепу обратно на голову, Олег при этом так широко улыбнулся выставив на показ свои белые и ровные зубы, как отпечаток на зеркале уходящему солнцу.
   -Будем здравы!- прозвучало словно ахнул от восторга, словно высокие и широкие вороты, вдруг потеряв связь с креплением, плашмя падаю на землю... И снова улыбается.
   С западной стороны неба постепенно появлялись звёздочки, словно умелая рука человека, лёгким движением заставляла зажигаться маленькие точки. Каждым мазком кисти, художник старается менять тот или иной оттенок, создавая из одного крупного, несколько мелких, чтобы звёздные точки не выглядели одинаково. В том и прелесть звёздного неба! Они разные, хоть и такие далёкие!
   Небосклон затягивала сине-чёрная мгла, словно одеялом, а на место некогда красовавшегося солнышка, образовывалась тёмное алое пятно, катившееся за горизонт и вскоре исчезло.
   Ночь наступает!
   От недалеко проходившего русла реки ветерок донёс "кусочки" влажного воздуха в виде пара, отчего у Олега по телу пробежали приятные мурашки. Бр-р-р! У-ух-ух!
   "Тишанка - река детства,- подумал он. -Сколько впечатлений!"
   Мурашки переворачивались и наварачиваются одна на другую, заварачивают кожу; Олег чешет ногу под задницей и решительно, совершенно осознанно вздрагивает с бодрящим, но глухим звуком "А-а-а!"
   Почему-то часто, когда находишься один, вспоминается детство и тянет к природе, к истокам, к вылазкам компанией друзей и с самого утра до позднего вечера одно и то же, как по-накатанному, по-новому. Речка основное летнее времяпровождения, отсюда и тоска, отсюда несёт тем, что ему кажется уже не доступным до свободы. И там внутри, рвётся куда-то ещё глубже, ещё дальше, непонятное самому Олегу. Ему хочется познать это, разобраться, взять под контроль, самому решать и делать направления. Но то, что-то не подчиняется, прячется как ребёнок, как маленькая, но зубастая зверушка. И только глазки блестят зелёным оттенком из тёмной норки.
   А там за углом сияет яркий свет, и ему нужно выйти на него, но в душе настолько темно, что сделать шаг, решиться не так-то просто - можно просто попасть в яму, или споткнуться. И боль... не от разочарования, а от выдуманной опасности. Но Олег улыбается и ждёт. Ждёт!
   Ему пришлось снова полной грудью вдохнуть прохладу в себя, послать всё к чёрту и предаться анархии жизни. Но только там, за пределом реальности, почему-то это кажется так легко?!
   Привычка!
   Он хотел было уже зайти в сторожку, но тут его окликнул дед Захар, или как другие его называют из уважения - Захар Прохорович.
    -Олег, погодь немного. Осекнись!- Несмотря на свои семьдесят восемь лет, Захар Прохорович выглядел бойко, не подстать молодым и не забывал блеснуть раритетным словечком. Это его, можно сказать, первая фишка.
   На этой ферме он начал работать ещё, когда строился коммунизм как и сама ферма. У самых истоков. Весь перечень рабочих специальностей, который касается животноводства и около него, были им тут же приобретёны. Даже ветеринар. Слух о колхозном айболите слышен был далеко за пределами района. Вот ещё одну осваевает - частный охранник, ну или как проще выразиться  - сторож. Захар Прохорович хорошо знал своё дело, то, которому служил, почитая труд не как первоочередную добродетель, а как одно из жизнедеятельности всего человечества, а то и больше. Захар Прохорович никогда не прогуливал и не опаздывал - закалка всё того же социализма, даже больничный никогда не брал.
   Может за это его всегда и держали здесь, и не отправляли на заслуженый отдых. А ещё он был дальним родственником хозяйки фермы, чем и объяснялось его долголетие на этом рабочем месте.   
    -Ну чего тебе, Прохорыч?- отозвался Олег, сходя с крыльца сторожки и сделав пару шагов навстречу деду.
    Дед шустро ковылял, вихляя правой ногой и словно неровная клюка выскакивала из-под широких полов засаленного до затвердения плаща. Как хоккейная клюшка. Но впрочем это ему мало мешало - привычка; дед дымил вонючей (ядрёной) папиросой - его одно из повседневних и постоянных его занятий - распространяя ядовитый дым вокруг себя, прищуривая один глаз. Вторая фишка. Не считая того, что прищуренный глаз не видит.
   Прохорыч уже издалека заговорил:
   -Нынча Тоньку повстречал,- он уже подошёл.
   -И что?
   - Просила передать, что скоро будет. Хочет сделает какое-то там заявление. Понял чё?- Захар Прохорович говорил очень серьёзным тоном и старался придать важности каждому своему слову. Причиной этому он считал свой большой возраст и опыт.
   Следом за ним двигалось облако от густого тления папиросы. Дед остановился, а облако ещё двигалось как по инерции. Оно захватило голову Олега и остановилось; Олег хотел увернуться, но этого было бы мало и поэтому просто не шевелился. Терпел.
   Речь Захара Прохоровича была немного шепелявой, спотыкливой на звонких согласных и жжёванной на шипящих. Язык забавно гулял по дёснам и шлёпал по губам. Олег обращал на это внимание, (а на это нельзя не обратить), отчего вызывало у него лёгкую улыбку умиления. Над старостью, но ни капли насмешки. Старших он уважал.
   Дед остановился в двух шагах, плюнул на догорающий фитиль папироски и бросил себе под керзач. Тот пустил прощальный дымок и дед коряво придавил его в землю.
   Уже наступила ночь, но глаза как бы не замечали сумерек. Плавность перехода при желании почти не ощущалась. Привычка.
   Дед посмотрел на Олега задумчиво.
   -Ну понял,- Олег знал, что старик любит поговорить и просто так не уйдёт.
   -Значить-то так,- дед облизал губы и полез в карман плаща; глубокое "ущелье" не поддавалось сразу и дед подключил вторую руку. С плеча спадает старое ружьишко и ударяет его по голове. Олег поддёрнув плечами усмехается, а Прохорыч с лицом победителя достаёт початую пачку папирос "Казбек".
     -Слушай, Прохорыч, я конечно уважаю тебя,- обратился к нему Олег, улыбаясь и указывая на пачку папирос,- ну где ты берёшь эту отраву?
     -Так-то нахожу,- деловито, видимо принимает за некий комплимент ответил дед и по-стариковски усмехается. Облизываясь, язык выныривает и тут же исчезает. Затем только он продолжает с особой, ему свойственной манерой.- Да Тонька откуда-то привозит мне. Знает места чертовка!
    Последнее предложение дед так прошепелявил, что Олег не удержался и засмеялся.
    -Ну что ты лыбишься, лбина,- не выдержал усмешки Захар Прохорович, но не обижался.- Сказал же, Тонька скоро будет, сделает важное заявление. Понял?
     -Да понял я, Прохорыч, понял,- по-серьёзней ответил ему Олег проведя рукой по усам и бороде снимая веселье.- Я даже знаю, про что заявление будет. И о чём, тоже,- он отвернулся в сторону от деда и задумчиво поглядел в сторону исчезнувшего солнца. Прощальные обрывки пламени ещё вырывались от общего круга, но тут же гасли, не оставляя даже дыма увядания.
   -Ишь ты. Знаеть он!- проворчал дед.
   В юные лета Олега, дед Захар вовсю вёл не очень морально-нравственный образ жизни; по многочисленным слухам, пускавший по большей части и сам Прохорыч, он поиспортил чуть ли не всех имевшихся девок на деревне. Да и приезжих тоже. Но и тех ему мало было. И тогда пускалась его похоть по соседним деревням и сёлам. После тех похождений, дед Захар, а в молодости его кликали Заходер, часто возвращался битым, а иной раз его привозили домой, так как самому после побоев было добираться не в мочь. Бывало и того хуже, когда девицы награждали его венинфекциями и вместо того, чтобы остепениться и успокоиться, Захадера это задорило на новые приключения.
   Олег частенько, при возможности шутил над ним на эту тему; безобидность их заключалась в том, что шутки забывались, даже самые, по мнению Олега, колкие и унизительные. Да и сам Прохорыч не прочь был пошутить над собой. Поражало Олега ещё то, что как такие девицы находились и велись на него, зная, что Захадер из себя представляет.
   Олег не обманывал старика. Он действительно знал, о чём Антонина Сергеевна, хозяйка той фермы, на которой работали и дед Захар, и Олег, и его подчинённые, хочет сделать заявление. Вот уже в течение нескольких месяцев, а может даже и больше, на их ферму, и на фермы других предпринимателей, стали наведываться непрошенные гости; неопределённый, в определённом смысле субьект особи человека, так желающий поживиться за счёт чужого имущества. Эти самые особи, или лучше пусть их мы будем звать "гости". Так вот, эти самые "гости", просто самым наглым образом уводят с ферм скот, режут и сдают его на рынок перекупщикам, либо живым весом. Всё происходит в ночное время суток (наверно), тихо и аккуратно, и не заметно для охраны.
   Как!?
   Несколько раз скотина пропадала и в смену Олега, что приводило его в ярость и бешенство. Он готов был искромсать сам себя на мелкие кусочки и сам же себя сожрать, хоть это и невозможно в практическом плане. Это не просто напрягало; в такие моменты Олег вытягивал руку перед собой вперёд и она дрожала. Психологическое напряжение передавалось на, казалось бы, мощные телеса; несовладание с самим собой нарушено и как быть дальше...
   Не нравилось это обстоятельство и хозяйке (а как иначе), что Олега ещё более огорчало и заставляло всякий раз бледнеть и становиться ни тем, за кого он себя выдаёт, при встрече с Антониной Сергеевной. А если ещё считать, что он очень серьёзно относится к работе, щепетильно выполняет порученное и если в его смену происходит какое-нибудь ЧП, то это больно ударяло по его авторитету и очень сильно влияло на самолюбие. Он мог ночей не спать, ни есть, ни пить -переживая такие обстоятельства. Спасали медитации когда-то и где-то им прочитанные, а по большей части выдуманные им же самим. Олег в них верил и считать их самообманом было бы не верным, если б они не помогали.
   Олег удалялся от людских глаз и концентрировался на каком-нибудь неодушевлённым предмете, но обязательно связанным с живой природой; деревья, небо, река, муравьи. Сам себя он в некотором смысле сравнивал с самураем, но только в некотором. Две вещи ему недостовало до такого звания и одна из них никогда его не приблизит к этому. Никогда, ни при каких обстоятельствах, Олег ни сделает над собой "хара-кири"; как бы он не уподоблялся этим благородным воинам, он есть, остаётся и будет православным христианином и страх перед смертным грехом, несущим мрак и вечные муки, держат его в стальных руках спасения.
   Ещё ему нужен был человек, чтобы служить; необходимость быть кому-то нужным, полезным, даже подойдёт роль незаметной тени, но пусть один только раз пригодиться его существование как воина, ему и этого будет достаточно, но... Но такого человека пока нет. Только на примете...
   Доходили до него слухи, что аналогичные ситуации и на других фермах и охрана тоже была бессильна с угонщиками скота. И фермера словно сговорились не обращаться в милицию, имея острое желание самим и своими средствами разобраться с ворами; кто ставил капканы, кто протягивал электрический провод по периметру фермы и включал приличные вольты. Кто-то рыскал по мясным рынкам и тряс торгашей на предмет "откуда товар", кто... да много кто чего придумывал стараясь блеснуть изобретательностью и находчивостью, только жертвами капканов и электрических проводов были бездомные собаки, да мелкие грызуны навроде бобров и сусликов. Единственный раз попался какой-то бомж и то, которого насмерть убило током. А на рынках торгаши тоже себе на уме и к ним не так-то просто было подъехать.
   В пылу кипеша кражи прекращались, но не надолго; только становилось известным об очередном "визите" и напряжение возвращалось, а с ним и новые изобретения. До участившегося воровства у Олега был только один напарник, его родной брат Коля, да дед Захар. Теперь же с некоторых пор, его численный состав охранников удвоили, а воровство так и не прекратилось. Олег придумывал план и детальный чертёж охраны территории. Каждый раз он был уверен, что это то, что нужно и убеждал в том других; но план проваливался, а чертёж рвался в клочья и приготавливался заново.
   Каждый раз хозяйка была благосклонна к нему и не высказывала каких-либо резких претензий, но Прохорыч явно испортил хорошее настроение и чего теперь ждать от его родственницы, он незнал. Незнал, это сказано относительно - Олег ждал того дня, когда плотину прорвёт и хлынет грязь гнева и самое правдивое определения его места на этой чёртовой земле. И вроде после последнего посещения "гостя" прошло уже почти два месяца, но это обстоятельство никак не облегчало состояние Олега. Ведь та ночь болью отзывалось в его памяти и в других частях тела. Олег почти поймал вора; он увидел себя со стороны, и он себе понравился. Искуссно закинув лассо из цепи тому на руку (хотя и целился на голову), он дёрнул и опрокинул его наземь. "Всё,- думает,- попался!" Но парень оказался не простым хулиганом, а неплохо подготовленным... бандитом. Он не только сумел вырвался, но ещё парировал новую атаку Олега, в которую он шёл смело, чтобы сделать контрольный захват; давно, а может и впервые Олега не просто не боялись, а реально хотели навредить. Вор несколько раз огрел Олега отобранной у него же цепью, отчего он потерял сознание и позволил уйти вору с его же орудием. Об этом никто не узнал; Олег обиду затаил внутри себя и в душе надеялся, что "гость" снова появится и тогда...
    -Что поскучнел, Олежка?- вывел из забытья его Прохорыч.
   Олег вздрогнул от неожиданности, но самообладание не терял не на секунду. Образ "гостя" ещё полностью не растворился и поэтому он с твёрдым лицом подошёл к рубильнику и включил фонари. И обернулся.
   В это самое время от деда исходил такой дикий туман, такое волнительное наваждение, что Олегу просто невозможно было находиться рядом. Словно попадаешь в какую-то мистику,- окунувшись с головой неглядя, и неподумав, что возврат оттуда, совсем в другом месте. Раздражение, началом которого послужила неожиданность, росло быстрее, чем Олег успевал справляться с волнением. Но и назвать это облаком тоже нельзя. И даже из самых лучших побуждений. При свете фонаря папиросный дым воплощался в зловещий, серого цвета дух, овевал собою деда и всё около него на растоянии вытянутой руки и даже немного больше. Как в только что начавшемся реально-мистическом фильме, в котором обязательно должно было быть продолжение.
    "А может ему тут просто лучше, чем где бы то ни было..."
   "Оно вынырнуло как бы из давно забытого мифа, канувшего не то чтобы во времени, а как бы перевернувшись во сне на другой бок, ощущаешь полное онемение той части тела, на которой только что спал; войдя в реку и сходу окунувшись там, персонаж вынырнул здесь и растворяться неспешил. А выдавал себя совершенно не за того, кто был на самом деле. При желании, можно было разглядеть на конечностях щупальцы и кривую рожицу какого-то совершенно непонятного зверя; оскалившись на незнакомую ему обстановку и людей возникшись около него..."
   Олег срывает руками изображение как бумажную афишу, давно прошедшего фильма. И рвёт его, и рвёт...
   "... и направление в котором они перемещались, было будто бы вырезано из того пространства, в котором Олег привык всё и всех видеть..."
   Сознание отказывалось воспринимать это за действительность, за явь, за... Ещё чуть-чуть, ещё немного и он накинется на кого-нибудь, чтобы сдвинуть эту стену недоступности, пусть и жертвой этого станет кто-нибудь из своих.
   "... через этот смок не было видно, ни земли, ни звёздного неба. Таял даже двор, корпуса, сторожка - как само место действия, не выходящая за рамки экрана. Падающий свет из-за его спины, ассоциировался с некоим появлением деда из ниоткуда; стоит немного представить, и дед как бы парит над..."
  Олег морщится; сейчас ему бы подпрыгнуть на месте и сгрохотом стряхнуть всю эту нечисть, как большой дождевой плащ. Но чтобы падая, плащ обязательно превратился в труху. Иначе...
   Когда ему наконец удалось перебороть волнение, то с негодованием, и нисколько на деда, а сколько на тяжёлые воспоминания, сказал:
    -Прохорыч!!!- Всё-равно звучит как взрыв, как всплеск, как рвутся натянутые тросы,- я же курить бросаю! Ёлки-палки...
   "... но продолжение такое смешное! Ха-ха-ха!"
   "Ты тоже понял!Ха-ха-ха!"
   "Придурки! Это не то, о чём вы думаете. Придурки!"
   "... да просто попался на врасплох. Ха-ха-ха! Обычное дело! Тьфу..."
   "... ага! А был-то прям на пике! Прям на пике!"
   "Ха-ха-ха!"
   "Всё не так. Вы! Придурки! Отстаньте..."
   Дед  непонимающе смотрел одним глазом на молодого человека. Сквозь густой дым никотина, на Олега смотрела эпоха, но не просто смотрела, а сгорала до последней капли керосина... и тот ничего толком не понимал. Медленно добавляя огня потухающему воображению, он даже шагнул ближе. Это как наступить на голову повергнутому врагу, хотя повержение как таковое, снимает с оппонента хоть какое-нибудь название.
    -А что такое?- Наконец-то что-то дошло до деда (как капля просочившаяся через сварочный шов...), но в чём причина негодования Олега, так это то, как видно в глаза при общении - что видишь, то и говоришь. А лучше молчать; это как получится.
   Прохорыч заулыбался беззубым ртом, кривя верхнюю губу, заварачивая её словно специально в бок. Видно сухие дёсна и пожелтевшие края языка.
   "Как он это делает",- спрашивает сам себя Олег, но вслух...
   -Как ты куришь такую гадость, Прохорыч? Блин!- Олег кашляет как-будто специально и быстрым шагом направился в сторожку. В догонку ему, дед Захар крикнул:
   -Ты чего?
   -Ничего,- злится очень,- иди ты!
   Дед делает ещё шаг вперёд. Он не сдаётся, но силы в нём уже меньше прежнего.
    -А где ж остальные рёбяты, а? Олежка, слышь меня?
    -В обходе по территории,- бросает Олег и скрываясь за дверью, но добавил вскользь,- ни человек, а вепрь какой-то. Вампир!
    Дверь хлопнула. Разговор закончен.
    Наблюдая за исчезнувшим за дверью парнем, дед Захар долго стоял как вкопанный и всё также продолжал дымить своей вонючей папиросой. Он проиграл, но чтобы Захар Прохорович отчаялся - не бывать тому.
   Он знал о происходящих в хозяйстве племянницы делах, но относился к этому абсолютно спокойно. Прохорыч был твёрдо уверен в том, что в его время такое не допустили бы. Его время самое лучшее и твёрдое в плане стабильности и контроля, а что сейчас твориться ему остаётся только наблюдать в подтверждении своего мнения.
   Прохорыч выполнял свою работу настолько, насколько хватало его старческих сил, и вполне был этим доволен. Докурив, он снова бросил пустую трубку из-под папиросы себе под ноги и затоптал его кирзовым сапогом - единственное, точно отработанное до автомата движение, работающее даже при отключении мозга. Поправив старую винтовку на плече, дед решил пройтись по территории в надежде встретить кого-нибудь из ребят, чтобы пообщаться с ними.
   С Олегом-то не удалось.
   Просто поговорить.
   На столбе, прямо над сторожкой, затрещал прожектор и несколько раз, почти незаметно моргнул. Это совершенно нисколько не повлияло на густоту чёрных красок вокруг него. Площадь освещаемого пространства, упорно держала свои границы, и тот перепад, почти незаметный глазу, сливался в ещё один неопределённый цвет.
   На самом же деле, функции, определяемые производителями, ничтожно меркнут в пучине бытовых тяжб, случающихся во вселенском масштабе потребителей и их потребностей. Каждый индивид, под своей невидимой оболочкой, оказывается как бы взаперти. И стоит заметить, что это олько по собственной воле. При соприкосновении с другим индивидом, оболочки соединяются и происходит, также невидимая связь.
   Что под собой она несёт, или подразумевает, остаётся загадкой, потому что при разрыве индивидов, следов соединения напрочь не остаётся.
   Войдя в сторожку, Олег увидел человека, сидящего на стуле спиной к нему. Перед человеком работал телевизор, передавались последние новости. Субмарина "Курск" по всем двум каналам. Трагедия всероссийского масштаба немогшая не затронуть Олега; он и так навзводе, тут ещё он.
  Человек не оборачивался, будто не слышал, что кто-то вошёл, а Олег нарочно не стал греметь и показывать своего присутствия. Только хлопнувшая дверь и скрипнувшая половица, не могли не судить об обратном. Как игра, или борьба невидимых миров - всё тихо, спокойно, светит солнце и рождаются люди. А внутри вот-вот сейчас разорвётся двойной узел как при максимальном натяжении. И ведь никто не заметит.
   Олег не двигая головы, только глазами осмотрелся по комнатушке, а сам слушал новости. Изображение было с рябью, но лица можно было разглядеть. Но звук чистый. Как раз передавали на сколько им ещё хватит кислорода.
   "Да как они там могут вычислить, сколько им там хватит! Идиоты! Пацаны считай заживо похоронены, а они там вычисляют! Корм для рыб."
   Олег сдавил челюсти до боли в зубах и отпустил. На столе стоял бокал с недопитым кофе, а в тарелке недоеденная яичница. Хлебные крошки, и на полу тоже. Дышало беспорядком и безответственностью. Многодневными носками.
   " ... идотом меньше, дибилом больше..."- подумал он ещё раз о том же. И зачем, сам не понял.
   Сидящий человек, мужчина, был младшим братом Олега - Николай, или как он его ещё ласково любил называть - Коленька. Это было больше похоже на заботу старшего над младшим, чем на обидное обзывание или кличку. Но Николай этого не любил и порой сильно раздражался. Но больше его бесило. Нет, не от обиды, но желание убить, чисто образно, возникало периодически. Ну или просто навредить, чтоб неповадно было, или чтобы, когда язык снова захочет повторить такое, он сразу же отвалился. А лучше всего, чтобы чирий вскочил, на самом кончике. Коля терпел и почти никогда высказывался напрямую брату по этому поводу; во-первых - авторитет старшего брата был выше всяких там обид, к тому же тот мог просто-напросто нанести физически вред - избить, нанести телесный увечья, что вызывает невосполнимый дискомфорт в быту и в работе. Во-вторых - мстительный нрав Коленьки сделать пакость изподтишка, подразумевал затаённое и взятое в долг. По-больней, по-острее, так, чтоб запомнилось и при следующих встречах посмеяться, и потыкать в него пальцем, мол, сам нарвался, вот и получай. Хотя с Олегом такое может не прокатит. Можно и шею свернуть и руки с ногами переломать. Было и третье, но оно состояло ещё в плане разработки и пустить его в ход не представлялось возможным. На что хватало Николая это сделать точно до наоборот указаниям братишки. Ну и так это в отместку, он иногда разыгрывал брата самыми идиотскими шуточками лишь бы досадить тому.
   Олега это ни много ни мало тоже раздражало, а в последнее время стало бесить. Хотя он и совершает путь к самосовершенству.
   Всё-таки братья.
   Вот и сейчас, заслышав на крыльце братца,- а это точно был он,- Николай быстро уселся на стул спиной ко входу и, раскинув широко ноги, изобразил спящего человека на рабочем месте.
   "Спящего человека на рабочем месте!"
   Олег к любой работе подходил с полным осознанием ответственности и всегда делал всё правильно и всё как положено. Всё правильно, подразумевало под этим лист бумаги, на которой чёрным по белому были расписаны правила. Пункт за пунктом, пронумерованные и изложены чётко прописанные формальности. Они если и не выучивались наизусть, то тщательное изучение этого, сводило на нет непонятно поставленная где-то запятая и продолжение многоточия.
   Этому его никто не учил, он сам в себя это заложил и когда - уже наверно и не помнил. Олег был очень щепетильным к деталям, к текущим обстоятельствам, также включая внезапность и неожиданность, и особенно к конечному результату; он должен быть как минимум удовлетворительным. Так он мучил себя, и того же требовал от своих подчинённых. И очень был зол - был зол, если кто-то не выполнял возложенных на него обязанностей. Исключений не было и для младшего брата. Особенно для него.
   Николай, прекрасно знал это (иначе бы было очень странным), о дотошных значениях брата в работе и поэтому порою разыгрывал его таким вот образом, ломая прижившийся с корнем стереотип старшего брата к ровному и правильному; и понимал - тому однозначно такое никогда не будет нравиться и выпущенный "дракон" на, а ближе будет сказать, в лице старшего брата - это такая пища для внутреннего червяка Коли, что сидит внутри него и без которой ему наверное теперь не жить.
   А заснуть на работе, это уже крайняя наглость, за которую брат мог не просто побить,- надавать поджопников и хлёстких затрещин, а то и реально избить, с кровью и переломами. Но Коля был ещё обладателем неприкосновенности и просто не понимал - всё что-то, когда-нибудь происходит впервые. Не надо только самому подталкиваться на это. Или вызывать.
   Старший брат быстро понял в чём дело. Коля был однообразен в розыгрышах и для Олега не составило особого труда распознать шутку. Но разозлить всё-таки удалось.
    По телевидинию перечисляли фамилии офицеров и матросов атомахода "Курск". Олег на лету ловил окончания фамилий и представлял их лица, о чём они думают... Чёрт!!! О чём можно думать в ожидании смерти. Смерти не быстрой, даже не средней; ожидание растягивается на два-три дня и она неприменно наступит. И так же медленно! Можно с ума сойти и тогда может быть легче будет. Или вообще всё по-хрену!
   Видя перед собой затылок, Олегу так хочеться дать крепкую оплеуху... Так, чтобы шлепок ещё долго звенел о барабанные перепонки ушей. А потом ещё раз... Олег почувствовал внутреннее закипание, вспомнились все косяки брата и бесполезность мозговой прочистки. Тут же затрещали костяшки кулаков и свод сжатых скул.
   А он-то думал, что сможет положиться на младшенького, заиметь гордость за него, чтобы не думать и даже не видеть, а только знать, что вот, он есть - значит всё будет в порядке. А тут на те вам - такой цирк, будто специально хочет вывести из себя, дерзит, знает место и колет в него.
   Олег стал сопостовлять трагедию "Курска", с отношениями с братом, и сознание порывалось выгнать себя на улицу и что-нибудь сделать. Что-нибудь сделать, значит проявить действие, не имеющее абсолютно никакого отношения к здравомыслию, к приличию, и к совести. Выскочить, стать посередине двора и раскрыв рот, выпустить на волю дракона; здесь свирепость не во внешнем виде животного и не в том жёлто-красно-синем пламени, извергающемся из самого нутра, а том последствии, что оно нанесёт... в первую очередь самому себе.
   Только к чему всё это - ответ задерживался, а запуск-то произведён и что-то должно обязательно случиться. Прерывистое дыхание, бешеный пульс в висках и взять, да и закричать во весь опор, и начать крушить попавшиеся на пути препятствия, и быть тому урагану самым сильнейшим, что когда бы то ни были прежде.
   Но Олег сдержался; закрыв глаза он медленно выдохнул. Даже просто не накричал на него. Но поговорить с ним он всё-таки должен.
   -Послушай, братишка,- начал Олег разговор; он не глядел на Николая, испытывая отвращение к увиденому, но не показывая его. -Что-то затянулось это... -Подобрать нужное, а самое главное, правильное слово, ему было трудно. -Может, хватит заниматься глупостями, устраивать вот эти концерты,- Олег повёл рукой перед ним, как бы указывая на него.- Ты же всё-таки на работе, как ни как. А?
    Николай выдохнул с лёгкой и видимой досадой оттого, что ему не удался розыгрыш. Пряча ухмылку и прекратив кривляться, он повернулся к брату. Олег знает, что он сейчас увидит и поэтому... больно удариться о пустоту не желает.
    -Брат! От такой работы можно со скуки помереть,- недовольно выдавил из себе Коля, поправляя воротничок камуфляжа. Но с лица ухмылка не сходит. Прилипла.- Вон, где весело!
   Николай имел ввиду происходящее по телевизору и потом молча смотрел в никуда. Диктор уже рассказывал историю создания "Курска", ловко маневрируя выученными наизусть цифрами характеризующие превосходство "Курска" над другими субмаринами, приводя конкретные примеры и факты из истории, а также недавних событий.
   Олег не просто сопереживал трагедии. Ему представлялось, что это и с ним случилось и концентрировался на принятии каких-нибудь действий выхода из сложнейшей ситуации; лишь бы не сидеть сложа руки. Он стал прохаживаться по комнате взад-вперёд войдя в роль начальника, коим и находился. Николай не обращал абсолютно никакого внимания на него и спокойно приводил своё обмундирование в порядок. Тяжёлое молчание, не понимающих друг друга братьев, Олег решил прервать, продолжая поучать.
   -Как малый ребёнок всё-равно. Будь хоть немного серьёзней. Оглянись вокруг, неужели то, что ты видишь, имеет столько грязи, которое изливается от тебя? Или я тебя чем-нибудь обижаяю?
  Олег наконец-то повернулся к брату. Это не так легко.
   - Что за ветер у тебя в голове. Что он как бездомный... Мозги как у шестнадцатилетнего.
   -Ты говори понятней,- ответил ему Коля вихляя правой стопой и прикусывая нижнюю губу,- что тебе конкретно не нравиться?
   А ему-то всего двадцать один; в таких летах либо ты взрослый, либо застреваешь в детстве навсегда. Хотя об этом можно ещё и поспорить.
   Николаю не хотелось продолжать, и уже пожалел было, что заговорил с братом; он только посмотрел исподлобья на него с игривой ухмылкой, но не в глаза, а так, скользнув по силуэту лица. Потом поднялся, взял с дивана кепку и направился к выходу.
    -Ты куда?- резко спросил Олег, взбесившись, что полетели брызги. Он рассчитывал на долгий разговор,- я ещё не закончил, вернись на место. Сейчас же!
   А Николай будто и не слышал его. Он только и сделал, что навроде бы остановился, но это было лишь замедление шага; он шёл дальше.
   -Я сказал сядь на место!- Олег кричал, хотя хотел просто выразиться грозно и немного угрожающе.
   Не вышло.
   Снова мимо.
   Николай, подходя к двери, выглядел победителем; ему удалось разозлить брата. Он спокойно сказал:
   -Пойду территорию обследую,- он распахнул вовсю дверь и повернулся,- может, что-нибудь полезное обнаружу. И тебе стыдно не будет за меня! Зайчик там, или лисичка, подойдут?!
   Олег словно застывает на месте, как ледяной, но чтобы сдвинуться с места, ему надо разбиться... Парадокс!
   Переступив порог, Николай с издёвкой бросил:
     -Если что, я сразу тебе доложу.
     Он захлопнул дверь, и Олег слышал, как его ноги ступают по крыльцу.
     -Послушай, чего ходить. Там Андрюха с Лёхой. И Прохорыч гуляют,- пытался докричаться Олег до брата, с каждым словом повышая голос, вдруг меняя гнев на милость. Но он только ударяется о потёртый и в некоторых местах уже дырявый дермонтин, обитой двери и осколками осыпается на пол.
    Увы! Очередной промах, как выстрелить в глухом лесу, а потом кричать "Ау!" А уже после самому себе сказал:
    -Кому я говорю? Какой-то трэш!
    Вряд ли Николай слышал, что крикнул брат. Вряд ли слышал он его вообще когда-нибудь; в последнее время они всё чаще стали не понимать друг друга. Нет, не то, чтобы постоянно ругались; препирания исходящие от старшего, парировалось младшим как бронзовым щитом от бамбуковых стрел. Слышно было лишь постукивание дождя о жестяную кровлю и... слёзы. Нет! Не мужчины. Слёзы женщин, не дождавшихся своих мужей с...
   "... с какой ещё работы?"
   "... может вовсе не об этом!"
   "Уверен?"
   "... пока ты под сомнением, мы не сможем быть уверены до конца!"
   "Мы! Преимущество в двойной силе. Не переживай!"
   ... и переживал от этого наверно только один Олег. Коля же был больше эгоистом, думал только о себе и о том, как бы досадить брату. Работал на "отстань", в голове одни только гулянки. И ничего в нём такого нет, чем мог быть полезен обществу.
   Самому себе. Яркость парируется темнотой солнцезащитных очков. Коле они так идут - как мерзавцу...
   Олег встал у окна и наблюдал за удаляющимся от сторожки братом, освещённым ярким фонарём. Николай шёл вразвалочку, собирая ботинками пыль, словно дерзкий подросток, нахамивший взрослым и удаляющийся с высоко поднятой головой. Сейчас он должен обернуться и послать плевок, сжатыми губами... и усмешка. Ни того, ни другого. Коля скрылся в тени первого корпуса, оставив только еле заметный дымок от прикуренной им сигареты.
   Красная точка в темном, как в недоступном, писала: "Отвянь!"
   -Бросишь тут курить. Щенок!- Олег говорил сам себе, но сам хотел, чтобы его кто-то да подслушал, помог. Ну или хотя бы подсказал как правильно.- С детьми наверно люди так не тискаются, как я с младшим братом! Чёрт какой-то, а не дитя!!! Дитя,- громко усмехается,- дитя, которому пошёл уже третий десяток.- Он уже достал сигарету и стал мять её в руке.
   -Не я твой папа! Чёрт...- Выдох как перед сном. Осталось только глаза закрыть и впасть в забвение.
    Он снова впал в задумчивость, устремив взор куда-то в чёрную точку. Выросли-то они без отца, Коля его и не помнил вовсе. Вот и был Олег ему и за старшего брата, и за папку, в одном лице. Он с ним находился везде и всегда, был опорой и заступником, помощником и учителем жизни. А когда повзрослели, будто чужие стали. Что-то Олег в нём упустил, чему-то недоучил, что вместо благодарности и уважения, идиотские выходки и наглые оговорки. И чем дальше, тем хуже. Словно, пока он находился в армии, Колю как подменили...
   Телевизор всё ещё трещал; Олег резко направился к нему и дёрнул вилку из розетки. Ему хотелось ещё что-нибудь сделать, но вдруг понял, что и то, что делает, лишнее, совершенно не нужное действо. Застыв на месте ощутил жар и капли пота на лице. Жужжащая муха яростно билась в стекло лампочки, подбираясь к свету с разных сторон, но чем сильнее она билась, тем ниже она падала. И несколько раз шлёпалась о пол. Назойливость её вновь поднимала к горящей лампочке и всё повторялось по-новой, пока она не обожглась и громко не плюхнулась уже на стол, мёртвая.
   Нирвана погружала его глубже; тело отделялось от духа, но погружение получалось каким-то абсурдным, скомканным, словно по кускам разрывалось и подавалось на стол для приёма внутрь... И он лепил его по памяти, только хотел сделать немного лучше, пластичней, по-своему вкусу.
   И получалось...
   Олег недолго был в задумчивости; вывел его из нирваны звук подъезжающей машины. То была хозяйка фермы - Антонина Сергеевна, тридцатипятилетняя бизнесвумен, широко шагающая по жизни женщина и просто красавица.
   Олег убрал сигарету обратно в пачку и направился к выходу навстречу машине.
   Антонина Сергеевна для Олега Фёдорова - это особый, даже особенный объект для высоких и чистых проявлений чувств, такого правильного и всегда кажущегося неземного состояния, когда не можешь смотреть на кого-то, мягко сказать, равнодушно. При виде этой женщины, у Олега в груди трепетали друг о друга крылашки и слышал их мог только он. В эти минуты он забывал о брате, о проблемах на ферме и даже о том, кто он.
   Ярко-серебристый джип японского производства остановился прямо перед сторожкой. Из машины вышла очень красивая женщина; для шикарности нужна была другая обстановка, но со временем она и это перешагнёт. На вид ей можно дать намного меньше лет, чем ей было по-настоящему. Из распахнутого салона сразу запахло дорогим парфюмом, резко перебивающим запах навоза и пота, преследующего взрослого мужика. А мычание, доносившееся из корпусов, звучало как музыка, в унисон, приветствуя хозяйку. Всё это никак не вписывалось в окружающее её место. Но как бы там ни было, она хозяйка всего, что на тот момент её окружало.
   "Флейта!"
   "Однозначно флейта..."
   "Да, но хоть в чём-то!"
   "Ой-ой! Сейчас умру..."
    Одета леди была в лёгкий и короткий сарафанчик, чётко подчёркивающий её изящную фигуру никогда не рожавшей женщины. Она некоторое время стояла вливаясь в декорацию. Антонина из семьи военного и учителя истории обычной средней школы. Но ни оттуда, ни отсюда к ней не передалось. Тоня была стервой для мальчиков, оторвой для девочек и непослушным ребёнком для родителей. Ни военная дисциплина, ни ласковый подход ни сделал из неё человека, как любил говорить её папа.
   Её отцу даже приходилось браться за ремень, чтобы вразумить непутёвую дочь, а в четырнадцать она впервые не ночевала дома и даже не у подруги. По возвращении на утро, отец переборщил с перевоспитанием и она сбежала, к бабушке в деревню. Тоня точно незнала, чья она мать; важным было отношение и оно было. Бабуля в прошлом была коммунисткой с самым глубоким и проникновенным убеждением в светлое будущее, к которому каждый сам должен найти дорогу. С этим убеждением и происходило дальнейшее перевоспитание, что не мешало Тоне стать лёгкой женщиной, перепустившей через себя всю деревню и из других тоже.
   А когда внезапно не стало родителей, Тоня продала наследство в городе и выкупила ферму у госудаства с передыхающей скотиной. И не прогадала. За пару-тройку лет встав на ноги, получала прибыль и вкладывала в развитие.
   Получилось. Не само. И звёзд с неба не хватала. Она шла по ним, специально наступала на них и давила, давила, давила...
   Образ жизни только не изменился; единственное, что, к ней стало не так просто подьехать - бизнес-вумен за рулём "чемодана" за три лимона...
   Увидев появившегося Олега, она направилась к нему, издевательски виляя бёдрами.
    -Олег, здравствуйте,- приблизившись, заговорила Антонина Сергеевна. Её голос только дополнял шику её красоте. Растроенная флейта.
    -Добрый вечер,- ответил он официально, немного смущённый видом хозяйки. Держать статус "серьёзного", получалось как-то надуто.
   -Как дела у вас?- Продолжала она,- где все остальные? Всё тихо?- Оглядываясь вокруг себя словно юла, спросила хозяйка, а вела себя как школьница, перед учителем в которого по-уши влюблена, но обязательно хочет из-за этого, его унизить.
   Типа скромница.
   -Ребята обходят территорию. Ведётся тщательное наблюдение,- начал отчёт Олег.- Я вот, на главном посту. Веду наблюдение отсюда. -Олег откашлялся в кулак и продолжал. -Включил недавно фонари. Полный контроль, сейчас под...
    -Хорошо,- перебила она, ещё раз оглянулась и добавила,- я хотела бы сделать заявление. Кое-что нужно обсудить.
    -Я сейчас быстро соберу ребят,- начал суетится Олег, хотя как он сейчас всех соберёт, незнал.
    -Стоп, никого не нужно собирать,- резко оборвала его хозяйка. Флейта соскочила с влажных губ, а мокрые пальцы еле удерживали инструмент,- я думаю, что мы с вами, Олег, сможем обсудить волнующий меня вопрос,- она сделала паузу, обдумывая предстоящую речь. Подняв руку, чтобы поправить волос на затылке, Олег заметил гладко выбритую подмышку и представил точно такое же, только в другом месте, и глотнул.
   -Я обсолютно уверенна в вашем профессионализме, Олег,- продолжала она подступаясь медленно,- и нисколько не сомневаюсь в вашей порядочности как человека знающего своё дело и свою работу, но, для меня уже стало делом чести схватить нашего незваного "гостя",- почувствовалось напряжение в голосе на последнем слове.- Который, просто самым наглым образом, посмел меня обидеть.- К флейте добавилось ещё что-то; Олег не мог разобрать. Звук глухой, но дополнение металлическое и с камнями.
   Она изобразила руками перед собой шар и также образно его раздавила. При этом что-то прошипела ртом. Вдохнув полной грудью воздух, она спокойно продолжала незаконченную речь.
   -Который уже не один раз наведывался на наш двор. Тварь!- Антонина Сергеевна при этом всё время смотрела на Олега, как бы наблюдая за ним, за его реакцией и насколько он внимателен.- И скажу вам, довольно-таки удачно для него.
   Она смотрела в его глаза, как в зеркало.
   Несомненно, последнее, это камень в него. "И по заслугам"- подумал Олег.
   Он внимательно слушал и старался внимать в каждое слово сказанное хозяйкой. Перед его лицом пробегали её слова, в образах животных: звери, насекомые и птицы. И чем ему казалось, что слова были острыми на слух, укоряющими и больно ударяющими не только по самолюбию, но и..., тем животное было хищным и возбуждённым, агрессивным и готовым к атаке. Каждое предложение ассоциировалось с бегущей толпой (не понятно кем), после которой, стеной поднималась пыль.
   И когда она закончила, произошёл обрыв в пропасть, куда все и провалились. Олег с трудом хватал воображаемое, но цепочка с обрывками звеньев, была бесполезна по своей сути и... он просто обязан был сказать что-нибудь в ответ, чтобы поддержать разговор и так сказать, быть на одной с нею волне. Короче, не сорваться в эту самую пропасть. Флейте нужен был аккомпонимеант, иначе продолжение бы получилось похожим на битое стекло. Ещё Олег прекрасно понимал, что наступил именно тот момент, когда он должен проявить инициативу и показать ей, что умеет думать головой не хуже, чем осуществлять охрану, забыв на секунду о провалах.
    -Надо его как-нибудь заманить сюда. Как рыбак, на живца, или охотник...- осторожно начал он, слегка косясь на хозяйку, но сразу осёкся, потому-что ему тут же хочется зажмуриться и раствориться. Может несколько и не в тему, но что-то говорить-то надо было, нужно было какое-то действие, продолжение, шевеление - ни столб же он в конце концов, вкопанный посредине улицы, чтобы бродячие псы справляли на нём нужду. И он понял то, что это сказал не он, а тот, кто отвечает за самосохранение, на чём держится тот, за кого он себя иногда выдаёт.
   Если бы перед ним сейчас была стена, он бы стукнулся в неё головой. Не сильно, а чувственно. Смотрелось бы как прикосновение. В чём-то древние китайцы оказались правы, и предложенное кем-то построить великую стену, приняло совершенно необратимый оборот и объём глубокомыслия в его мнении.
    -Вот именно,- не обращая внимания на робость своего подчинённого, резко проговорила Антонина Сергеевна, а Олег незаметно выдохнул.- Вот именно! Заманить и сделать это надо аккуратно, ни в коем случае не навредив при этом самим себе.- Жестикулируя указательным пальцем перед собой, она стала прохаживаться около Олега и говорить дальше. -А посколько мы не знаем кто это и тем более, когда он в очередной раз объявиться, то чем мы сможем его "прикормить"? Как его заставить к нам забраться?
  Олег снова представил стену, только теперь он не прикосается к ней как прежде, а с разбегу пытается воткнуть в неё голову и если стена выстоит, то... Олег думал, что сказать, а ещё, почему он её так боиться, почему мягкий на ощупь и розовый на цвет парфюм этой женщины, заставляет его дрожать, заставляет стоять на носочках и почти не дышать...
   ... задержанный воздух в лёгких, давно истратил своё предназначение и просился наружу. Выходя вон, оно как-то само, вырвалось в предложение:
   -Антонина Сергеевна, а что если нам просто не включать фонари на территории... Его бдительность ослабнет и... И манящий желанием лёгкой добычи... Мы будем ждать его...
   Шайка малолетних хулиганов, поняв, что их проделки изоблачены и они схвачены, ищут варианты для оправдания. "А что если так... А что если этак... Может так, на авось..."
    Наступило гробовое молчание. Если сейчас прозвучит колокольный набат, он вздрогнит и... лишь бы не умереть от разрыва сердца. Олег не знал, чем закончить начатое предложение и буквально съёжился внутри весь, как ёж перед лисицей, только вместо иголок розовая рябь нежной кожи. Ему показалось, что он "сморозил" такую глупость, непоправимую ошибку, что хозяйка сейчас нашумит на него в три этажа, а ещё хуже, созовёт совет и единогласным голосованием его понизят в должности и поставят вместо него какого-нибудь смазливого юнца, который добравшись до власти, сначала будет дозолять его, доносить на него и командовать ИМ. Но на миг немного раскинув мозгами, Олег посчитал, что это вовсе не плохая мысль. Да и другое просто не шло на ум.
   "А может не шло на ум, поэтому и казалось не плохой мыслью..."
   "... и как плохая мысль, может называться мыслью?"
   "Гм-м. Уж лучше ничего не говорить. Молчание - не золото, но дорого..."
   "Дорого не то, что кому-то не доступно, или... Дефицит?"
    Она некоторое время молча обдумывала на первый взгляд, странное предложение подчинённого, и если немного логически по-рассуждать о том, что непрошеный "гость" промышляет таким вот способом, то есть, делец мрака и служитель тьмы, то отсутствие света для него, как говорится, в самый раз. Ну если он, конечно, не дурак, или ещё там кто-нибудь. Хотя исключения могут состовлять значительно больший процент, от общего числа умопомешанных.
    -Идея в общем-то неплохая,- протянула наконец Антонина Сергеевна и он вновь услышал знакомый звук флейты.- Но вы знаете, Олег, что при этом вам надо быть вдвойне бдительным. И справитесь ли вы вчетвером на такой большой территории. Ну деда я, конечно, не считаю.
   "Что, всё так просто..."
    -Обижаете, Антонина Сергеевна. Конечно справимся,- отвечал Олег обиженно, разводя руками, а у самого грудь колесом,- всё-таки это наша работа, и мы должны, нет, мы просто обязаны справляться.
   "Где-то он уже это слышал и просто повторил, кем-то уже сказанное ранее..."
   "Нет, а грудь колесом, не слабое выраженьице..."
   Хозяйка игриво покосилась на него, введя словно за ручку в краску.
   Связь состоялась. И хоть Олег незнал названия своего инструмента и ноты были не больше, чем линии с закорючками - мелодия звучала. От воодушевления и наполнившего душу волнения, он толкал себя на творение, на создание, на лепку из глины и огранку гранита. Творчество просто требовало высоты и не обьёмной широты. Но одному не справиться...
    -А то может людей вам ещё прислать, так сказать, в помощь,- предложила она. В её голосе прозвучали нотки флирта, не понятно только для чего они. Флейта осеклась, но так, почти незаметно.
   Это была подножка - грубая, намерено проведённая операция, продуманная для выведения из равновесия. Однако, специально!
    -Ну что вы, в самом деле,- уже совсем разобиделся Олежка, пряча при этом глаза туда, куда-нибудь ей за спину и сжимал кулаки от удовлетворения.- Антонина Сергеевна, я же сказал вам. Справимся, значит справимся! Не надо нам никого.- Он отвернул в сторону голову и бурча себе под нос добавил,- что мы дети что ли.
   Вроде бы и сорвался аккорд, как-будто струна порвалась, но в следующий момент он звучал как переход от одного к другому и... мелодия продолжалась. Неожиданно, но красиво!
   Она усмехнулась моргнув несколько раз нарощенными ресницами, а у него загорелось в груди. С каждым толчком жар усиливался, приятно переходя в ноги. Через пухлые губы, Олег видит блеск её белоснежных зубов; он отражается от фонаря, не смотря на то, что свет идёт жёлтый.
   Теперь она уже смотрела на него оценивающим взглядом и через некоторое время сказала:
    -Я надеюсь, вы знаете, что делаете, Олег!- И приблизившись к нему на неприличное расстояние, поправила у него завёрнутый во внутрь воротничок и спросила более мягким тоном,- а вы женаты, Олег?
   Вопрос Олега срубил буквально с ног; превозмогая мощнейший порыв ветра похожего на ураган, он как мог удерживал вертикальное положение. Горячий воздух парировал сделать вдох, но... "Олег успел быстро вскочить и вот, он уже стоит и отряхивается!" Ну чисто морально, и чисто не зная что ответить, он стал даже заикаться, когда думал. Но ничего не ответил. Её прикосновение как толчок в бездну, но перед этим она словно играется, балансируя его телом над пропастью... но Олег ухватился за край обрыва и теперь карабкается, чтобы выбраться.
   "Уж лучше б её с собой прихватил. Вместе бы полетели,"- подумал он о приятном падении в обнимку.
   Но тут из-за угла, как на помощь ему, вышли его напарники, (а по-совместительству и его подчинёные) - Лёха и Андрюха. Два здоровенных парня, ну просто настоящие бойцы, верзилы; кто-то таких называет гориллы, или амбалы, но это только в их пользу. Может по сути их величина немного и раздута, но совсем на немного; атлетизм - одного, у другого - перебор с протеином и не соблюдение режима.
   Они о чём-то весело разговаривали, если судить по их лицам и подпрыгивающей походке, а когда увидели хозяйку с Олегом, то немного сконфузились, притормозили и шепнув друг другу несколько фраз, замолчали. Они хотели казаться расслабленными и один из них даже имитировал невозмутимость. Но получалось так себе, что он и сам понимал, но продолжал это делать... Они вовсе замедлили шаг уже подходя к ним. Антонина Сергеевна медленно убрала от Олега руку и повернувшись к нему спиной, обратилась к подошедшим.
    -Здравствуйте, мальчики!- Слушая её со стороны, Олег замечал в голосе хозяйки нотки властности и высокомерия, которые к нему, наверное не относились.- На ввереном вам объекте, надеюсь, всё в порядке?
   Как ревность, Олег бы это наверно не назвал. Но почему ему сейчас захотелось наброситься сразу на обоих и... по шее, по шее - и Лёхе, и Андрюхе. Лёха стоял немного опустив голову, словно перед боем, только руки держал в карманах и нервно сжимал кулаки. Андрюха вертел головой на толстой шее - то на Лёху, то на хозяйку, с идиотской ухмылкой, но с пустым вырадением глаз.
   Олег уже представлял Андрея, или как все они его ещё зовут - Дрон, с расквашенным носом и выбитыми передними зубами. Лёха!? Лёха же, не так прост, но только не для него. Раунд. Может начало второго... Не больше!
   "Ревность?"
   "Да какая ревность?! ....... вожака!"
   "Что, вожака? Не понял!"
   "Попробуй сам... Про Ромео помнишь?"
   "А что? Помню!"
   "Нет, ничего! Так, полёт..."
   -Так точно,- по-солдатски прогремел Дрон, косо поглядывая на Лёху, но тот смотрел неодобряюще и поэтому Дрон враз увял.
   -Да всё в порядке! Будьте спокойны,- более раскрепощённо добавил Алексей и стал словно в стойку - левая нога чуть вперёд и прижал немного голову в плечи. При этом он не спускал тяжёлого взгляда с хозяйки, которая с достоинством выдержала битву взглядами.
   Лёха из тех, кому говорят и он делает. Делает и думает. Делает не тупо, и не добросовестно. А как нужно! Только должен быть тот, кто скажет как делать. Такой как Олег. Удачное сочетание, устраивающее обоих.
   Олег смеряет его оценивающим взглядом и отпускает. Затянувшееся молчание должно вот-вот треснуть как мыльный пузырь переполненый... не чистой водой. Точно! Но Антонина Сергеевна не собирается продолжать битву взглядами; за неё это сделает время - время закончит...
   -Ну и ладненько! Продолжайте работу,- она не спеша осмотрела всех и добавила,- желаю удачи!
    Ей может и показалось, что кого-то не хватает, а может знала, но не падала виду.
    Развернувшись на месте как солдат, Антонина Сергеевна поспешила к машине, но распахнув двери попросила подойти Олега.
    -К чему я всё это начала, да не закончила?- он буквально бегом поспешил к ней. -Просто недавно в хозяйство Гавриловых, также забрался некто, поживиться их добром. Ну и Дмитрий Тимофеевич с сыновьями быстро обработал их.- Антонина Сергеевна специально сделала паузу, возможно представляя картину "обработки", а затем продолжила,- из местных оказались, соседи. Но те как-то умудрились сбежать, недосмотрели что ли, и теперь в лесу прячутся, словно лешии (усмехается). Если Тимофеич их достанет, непоздоровится ребятам. Обиделся он круто, злой! -Прозвучал хард-рок на манер танца вдвоём, потому-что она смотрела на Олега и, убедившись, что тот внимательно слушает, договорила,- я всё к тому, чтоб повнимательней были - вдруг к нам заберутся беглецы. Терять-то им больше нечего. Сечёшь!?
   Флейта отложена, а тяжёлая чёрная электрогитара на широком, кожаном ремне с металлическими заклёпками через плечо, свисала грифом вниз. В правой руке медиатор - удар по струнам. Сейчас она рыкнет и всё - Брайн Джонсон в женском обличии, хриплым голосом попадает в ноты, толпа ревёт, пуская волну по кругу... А Олег за ней, в образе Ангуса Янга; он ещё сильней бьёт по струнам, ещё и ещё... Он прыгает как сумашедший, но он всё-равно смотрит на неё и дай она только знак...
   Ждём следующей композиции.
   -Пусть только попробуют,- самоуверенно произнёс Олег и ловил взгляды Андрюхи и Лёхи, как поддержку, как защитный козырёк во время камнепада, потому что на данную минуту, он в поле один. А один в поле не воин. Но те как потерянные мыши застывшие в углу смерти; они уже отключились и ждут зажмурив глаза. Даже Лёха. Олег увидел непонимающий взгляд хозяйки и собравшись, скромно добавил,- я всё понял, и мы всё сделаем!
   Ну конечно же это намёк на то, что в других хозяйствах охранники более шустрые, нежели они. Олегу догадка была неприятна, но сделать он пока ничего не мог; лишь сжатые кулаки и неровное сопение. Ему теперь противна звучащая музыка, исходящая от неё. Но это временно...
    -Хорошо! Удачного дежурства бойцы,- произнесла она, несколько осторожно незамечая напряжения.
   Словно специально ведёт игру. Выводит...
   Усаживаясь в машину,Тоня сверкнула белоснежными бёдрами, матовым телесным полотном; Олег как воспитанный джентльмен, отвернулся, но сам представлял продолжение. Поглядев вслед уезжающему джипу, он развернулся и направился к своим товарищам, находясь ещё под приятным впечатлением. На лице одного из них, он заметил идиотскую ухмылку и в очередной раз понял - сдерживать эмоции ещё одна, не достигнутая им ступень к самопознанию и подъёму.
   -По ходу у нашего старшего, намечаются шуры-муры с хозяйкой,- словно затараторил Андрюха, косо поглядывая на Лёху и мигая ему. А также надеясь, что и Олег поддержит его шутливый тон и продолжит. Но не тут-то было; старший был на грани взрыва. И это будет далеко не мыльный пузырь.
   Олег сверкнул одним глазом.
   -Что за бред несёшь, придурок. Заткнись,- огрызнулся шеф брезгливо скривив гримасу от... сдержанности,- ты бы так при хозяйке поговорил. Перец недоделанный. А то как её увидел, так сразу язык проглотил или... в одно место засунул. Да!?
   В самую середину между ними, упал огромный каменный вал. Воспалённый треугольник словно умыло двухметровым столбом пыли, но напряжение поддерживал только Олег и связь. Он быстро смиряется и влезает на самый верх и уже оттуда продолжает.
    -Не время болтать.
    -Да ладно, не заводись,- стал оправдыватся Дрон, поглядывая вновь на Лёху - вновь ища поддержки и не находя её, решил справиться в одиночку.- Что я такого сказал?! -Руки в стороны.
   -Я говорю заткнись,- Олег уставился на него и сомнений в том, что следующим шагом шефа будет серия из нескольких ударов, ни у кого не возникало.
   Пыль осела, а пыл - Олег справился сам и ему потребовалось некоторая пауза для того, чтобы положить эту маленькую победу над собой, на нужную полку. Лишь бы во время сильного ветра, не снесло.
   -Ладно, закрыли тему,- словно обрезал он, переключаясь к важному.- Лёх, выключи фонари и где Николай, кто его видел? Что б его!
    -Сейчас подойдёт,- ответил Лёха, не двигаясь с места.- А что за прикол с фонарями?
   Лёха как восемь месяцев после армии; спецназ, горячая точка, краповый берет. Олег симпотизировал ему, молчанием, смотря часто в спину. Исполнительность, бесприкословность без лишних слов, делала его идеальным для... не для охраны фермы. Олег понимал и был готов, что он вскоре уволится и возможно их пути больше никогда не пересекутся.
    -Не прикол, а тактический ход,- отвечал шеф командным голосом, преисполненный манией величия во благо,- надо приманить нам недавнего ночного "гостя" и поймать,- при последних словах Олег незаметно сглотнул слюну недавнего горького случая. Жесты рукой скрывали волнение. Никто не знал, как он жаждал новой встречи с недавним новым знакомым. Знакомство необычное. От того не было легче; маленькая тайна глумилась и была доказательством, что он в своём мире не один. Олег нисколько знал, сколько верил, что тот обязательно вернётся, и реванш состоится. Бой! И даже тот факт, что вместо этого может быть другой, не меняло сути вещей. Только бы не упустить момент, а то как в прошлый раз,- поймать поймал, а удержать не смог. Да ещё получил не слабо!
   -А откуда тебе знать, что он сегодня пожалует,- с уверенной ухмылкой проговорил Дрон, а потом как бы серьёзно добавил,- да и без света как его ловить, если что? На ощупь что ли?
   Нескромная усмешка, со сдавленным окончанием; сплюснутое молчание, выравнивает избитые временем кочки и всё же...
   Как не в тему!
   Андрюха был здоровее Лёхи по внешним показателям и может даже и по физическим. Но вот по умственным, по сдержанности и даже по ответственности, Лёха превзошёл его как минимум дважды. Андрей был десантником, хотя с момента службы прошло больше пяти лет; он любил ломать всё руками, ногами, разбивал бутылки о голову, зубами открывал пивные бутылки и вытаскивал из досок гвозди. Считал это пиком своего совершенства и к большему не стремился.
   Мозг беспомощно упирался в потолок, но Андрюха не понимал, что это даже не запертая дверь, а стена. Но это как автоматическая привычка, если не открывается, значит ломается... Другого не было.
   Плюс его в том, что исполнителен, а в острые моменты разборок просто незаменим. За три года, что он тут работает, разборок было всего две и он показал себя в самом обезбашенном виде, произведя впечатление не только на оппонентов, но и на своих. И все эти базары по "фене", развод "рамсов" на кривые пальцы веером и сопли пузырём, были напрочь потушены беспредельными выходками Андрюхи.
   Короче, он хоть и был сильным, но тупым.
   -Очень просто,- не убавляя высокого тона говорил Олег,- будем всё ночное дежурство бодрствовать. Никто спать не будет, постоянно совершать обход территории по периметру - обходить незаметно. Сейчас подойдёт Николай и я покажу все возможные точки, откуда он может появиться.
    Олег уже в уме разработал план (очередной план под № 13 или № 19) всего дежурства и был полон решимости.
   -Больших потерь хозяйка нам не простит, ясно. Надо заканчивать с этим беспределом, а то для чего мы здесь находимся!?
    В темноте, мелькая маленьким огоньком от сигареты, подошёл Николай.
    -Я ещё издалека услышал что-то про усиленный режим работы? И что-то там про то, что нас кто-то не простит,- заговорил подходя ближе он.- Мне не послышалось?- Уже к брату обратился Коля.
    -Тебе не послышалось,- сухо ответил старший брат.
    -А что случилось?- Как бы без особого интереса к услышанному, спросил снова Николай,- к чему такая напряжёнка. Чё, немцы напали?- и заржал глядя на всех поочереди.
   На его ржач ответил только Андрюха. Они с Колей как бы друзья - два сапога пара. По сущности вещей, сопровождающие их бытие, имеет зеркальное отражение одного от другого. Отсюда может и совпадение, как падение человеков...
   "Звучит как-то пафосно... Можно пожалуйста включить эстетично мел..."
    "Я за правду! Какая бы сладкая она не была!"
    "У правды нет вкуса..."
    "Но..."
    "... а также цвета, запаха, звука (больше-меньше)!"
    "Гм-м-м..."
    "... срока давности и забвения!"
   Олег сделал выжидательтную паузу и пропустив глупую шутку мимо ушей, не спеша стал отвечать:
   -Хозяйка очень просила изловить нашего недавнего ночного "гостя". Ну или хотя бы того, кто к нам первым пожалует,- он говорил непринуждённо, устало и по большей степени со всеми, чем с братом.- Фонари не включаем. Идея моя, но Антонина Сергеевна поддержала. Пытаемся этим самым привлечь его на наш двор.
   Младший хмыкнул. Старший глотает.
   -Никаких шумных перекличек, шуток и тому подобное.- Он снова посмотрел на брата и по мимолётному взгляду понял, что для Коли это пустое,- и не курим!- последнее он наверно сказал, вообще зря.
     -... и он обязательно сегодня объявится. На те, вот я! Берите меня, тёпленького,- как бы с издёвкой заключил Коля.
     -Коля! Делай просто то, что я тебе говорю,- с наставлением проговорил Олег, стараясь не смотреть на него, а куда-то в сторону,- ты на работе, находишься в моём подчинении. Тебе легче всего. Не задавай, пожалуйста, лишних и глупых вопросов.
    В конце он всё же посмотрел на него; взгляд старшего брата был настолько суров и серьёзен (а Олег старался), что у младшего не было больше ни малейшего желания спорить и препираться. Наступившая неудобная тишина прогрессировала в коллективную депрессию. Олег машинально потянулся за сигаретой и, взяв её в рот, не спешил прикуривать, а просто задумчиво мял губами фильтр. Было так тихо, что он слышал сопение каждого из них.
   -Там у первого корпуса, прямо у забора, разросшийся кустарник клёна и у четвёртого корпуса также кленовые дебри - вот скорее всего нам оттуда и надо ждать его.
   Олег был таким спокойным, даже непривычным для них.
    -Ну да больше вроде бы и неоткуда,- поддержал его Лёха,- в остальных местах более просматриваемая местность.
   -Верно заметил,- согласился Олег.
   -Но если не исключать того, что в плане стратегии освещённое место для...
   -Это лишнее,- перебил Лёху шеф,- поверь... Уверен, что до такого не дойдёт.
   Двигавшийся рот во время разговора у Лёхи, так и замер на месте, когда его перебил Олег; непонятное ощущение, то ли он в злобе, то ли не впонятках. Второе хуже, но контролируемо...
   Олегу, Лёха больше всех нравился, и как работник, да и как человек. Ответственный, мало говорит, но может много сделать - и самое важное, понимают друг друга - не нужно повторять дважды. В общем Лёха, чем-то напоминал самого Олега, отсюда и симпатия.
    -Вот именно,- добавил через некоторое время Олег как-бы сам себе.- Ребята, помните, его надо поймать и если не уверены, то просто не вспугните бедолагу, а то пропустим всё удовольствие от поимки и... от казни. Ну всё, пацаны, за работу!
   Олег хлопнул в ладоши, а Коля вздрогнул.
   -На собрание, я вижу опоздал,- говорил плетущийся из темноты дед Захар,- о чём собрание-то было? Ежель не секрет.
   -У тебя, Прохорыч, обязанности всё те же, что и были,- ответил ему Олег,- так что не заморачивайся особо.
   -Ых-х, деляги,- в руках у деда появилась пачка "Казбека".

    
                Глава   3
    В тусклом свете жёлтой луны, под покровом уже глубокой ночи, окутавшей землю своим холодным одеялом, я в полном одиночестве, мелкими перебежками, передвигался через пустой луг по направлению к соседней деревне. Путь мой был неблизок, так как в целях собственной безопасности продвигался я не по прямой через луг, а совершал ни большой ни маленький крюк, чтобы подойти к деревне не с парадного входа, а как бы сказать, с задней стороны. Чисто геометрически, это было схоже с трапециевидным отрезком, только на самом кончике находился маленький крючок.
   Именно по такому, образно нарисованному наброску, я состовлял план, который сейчас пытался воплотить во... что-то.
   Всё шло по плану.
   Постоянно перекидывая верёвку с одного плеча на другое, я вёл себя крайне суетливо, отчего много нервничал, вызывая у себя тем самым отдышку и лёгкое головокружение. Я ещё никогда не испытывал такого волнения; моё тело пересекало сразу несколько электромагнитных волн, которые неприменно должны были меня если не убить, то хотя бы на долгое время парализовать. Но что-то было третье; оно-то и поддерживало мою вертикаль.
   Переходя время от времени с лёгкого бега на быструю ходьбу, я по-немногу давал дыханию восстановиться. Но расслабиться на полную себе всё же не позволял; я и так уже вспотел - трусы заварачивались в складочки, а новенькие кеды натерали мозоли.
    Во время движения я всё время осматривался вокруг; напоминая юлу или бегущего волчка из телепередачи "Что? Где? Когда?" Напряжение шестистрункой звенело на пустоте, что было хуже того, если бы на ней играл какой-нибудь неуч.
   Я прислушивался к любому постороннему шороху, от которого в любой момент готов был дать мощный отпор в случае внезапной опасности. Но встречать кого-то на своей дороге мне бы не хотелось. И поэтому, уже устав вертеться по сторонам, я просто-напросто присел в полуприсед и продолжал двигаться в таком вот положении.
   "Мол, меня не видно!"
   "Ага."
   И вот, уже буквально через несколько десятков шагов потянуло свежей сыростью и прохладой. Неподалёку находилась речка, русло которой выходило прямо к той деревне, куда я и направлялся. А если быть ещё точнее, то к ферме - цели моего похода.
   Вышедшая из-за туч луна немножко осветила мне дорогу; её местами резали прозрачные с серостью волны, набегавшие слёту на жёлтые края и кромсали её на кусочки. Я увидел речушку, её блескучую гладь, отражение противоположного берега - после чего резко ускорился в беге, а добежав до берега, скинул верёвку и сел на корточки перевести дыхание. Вода еле слышно хлюпает, набегая на поваленный ствол ивы, но если включить воображение, то можно услышать, как какой-нибудь зверёк хлебает водицу.
   Как красиво и приятно о чём-то думать, но мне сейчас однозначно не до романтики.
   Ещё раз осмотревшись вокруг и не заметив ничего подозрительного, я повалился на землю спиной и на несколько секунд закрыл глаза. Хочу успокоиться, привести тело в порядок и охладить разум. Через несколько секунд сердце замедляет ритм биения, а чуть позже малость стихает. По вискам за уши, стекает пот, а на щиколотки правой ноги интенсивно пульсирует пульс. Щиплет на левой пятке мозоль - и на правой, большой палец.
   Обманчивая тишина должна была насторожить, но мне уже не до неё; развёрнутые ладони к тёмному небу принимают его тепло, впитывается в кожу, которое быстро распростронялось повсюду, понизив общий градус организма. Нега охватывает всё тело, оказывает магнетизируещее воздействие беря себе в союзники Его Величество Сон, но...
    Где-то далеко раздаётся лай нескольких собак, истерично перелаивающихся между собой, который резко вывел меня из задумчивости. Эхо сразу несколькими голосами несётся по реке и сотнями тысяч брызгами растворяется где-то за моей спиной. Звук, не мгновенно, но так, что плавный выход совпал с плавным входом.
   Вытаращенные глаза в небо, возвращают в реальность.
    -Вот блин, так и заснуть не долго,- шёпотом сказал я себе, хотя в таком напряжении это невозможно... Хотя, что я могу назвать напряжением. И сам незнаю!
   "Предположения..."
   "Отнюдь. Не могу утверждать уверенно!"
   "Сомневаешься?"
   "Вся жизнь из сомнений... Что, не правда? Так..."
   "Это залаживается ещё с детства. И только взрослым ты решаешь, принять это как своё, либо..."
   "Что?!"
   "... либо, борешься всю жизнь. Но бывает сразу..."
   "Верно. Но есть и третье..."
    Расслабляться мне не следовало. Но то, что случается, не зря...
    "Знал, но делал!"
    Поднявшись и быстренько накинув верёвку назад на плечо, я, ещё раз оглядевшись вокруг, начал пешее движение вдоль берега реки. Тянувшаяся сырость от водоёма стала вызывать у меня приступы кашля; мокрый воздух, невидимыми шупальцами осьминога, беспардонно лезет мне в ноздри и в рот, тыкаясь в носоглотку и дальше. По-началу, я глушил его - тёр ладонью грудь и плевался, но... Мне пришлось снова остановиться. Хотелось очень сильно откашляться, но шуметь никак нельзя было. Опустившись на колени и приложив подол футболки ко рту, я отвёл душу, освободив лёгкие от мокроты.
   Я понял, что далёк от идеальной формы и в ближайшие планы входило занятия спортом. Но пока, высокая влажность не давала мне покоя, как огромный великан, вдруг навалился сзади и хотел меня повалить лицом вниз.
   Я время от времени делал остановку, чтобы повторить всю процедуру заново.
   Вдоль реки я шёл спокойным шагом, один (странно, если было бы не так), набирался сил, ведь впереди меня ожидало мероприятие требующее много энергии, крайней осторожности и особого внимания.
   Под словом "особое", мне представлялись высокие ворота, а за ними высокие каменные стены; замок, неприступная крепость, с воображаемой надписью "секретно", дя всех. Там защита, но высокое доверие - там многое знаешь, но мало говоришь... Блеск! Восторг! Высота!!!
   "Полёт! Полётище!!!"
   Из множества кандитатов, а ближе, из толпы - ты избранный. Ты - один. И на зависть другим, всем, тебя одного пропускают внутрь. Для меня, как и для всех, это место особое. И почему-то совершенно не важно, что там находится, что там делают, как себя ведут... Главное, словно свершилось, и как будет потом, мне абсолютно по-хрену. Без значения! Лишь бы те, кто остался, завидовали.
   Знаю, что похоже на бред, но у каждого же свои червяки в голове.
   По ходу ходьбы у меня из головы не выходили слова Любы. Люба вообще мой гипнотезёр. По-другому не могу объяснить, почему я так подвластен ей. Но ни в коем случае подкаблучником себя не считаю,- но вот может же баба зацепить словом, что и покоя лишить! Не зря же говорят, что бабий язык имеет свойство материализовываться.
   Материализовываться - слово-то какое-то... длинное и когда произносишь его, кажется, что чистишь сырую рыбу... зубами. Вроде бы ничего, только чешуя меж зубов застревает.
    -Блин,- в сердцах выругался я про себя, совершенно не имея ввиду выпечку,- и зачем подходил к окну и слушал её!
    В мыслях, я сердито ругал самого себя, но даже вслух, шёпотом, произнося острые колкости, делал это так, чтобы оно звучало словно не про меня, а про кого-то другого. Так хотелось взвесить жирного пинка этому другому. Да вот боялся мгновенной отдачи.
   Но меня реально не на шутку терзали недавние слова жены, и несмотря на это, я  продвигался и продвигался вперёд. Луна то скрывалась за тучками, то снова выходила и хоть немного, но освещала мой нелёгкий путь и не только. Шаг за шагом мои ноги отмеряли десятки, сотни метров, одновременно дрожали, были слабыми и выносливыми. Пройти мне осталось примерно около двух, двух с половиной километров. Уже сквозь лесополосу, расположенную вдоль деревни, к которой я направлялся, виднелся свет в близлежащих домах. Уже совсем рядышком слышался лай домашних собак, да и голоса гуляющей по улицам молодёжи тоже мне были слышно.
   Будто никто не спал, а словно знали, что я иду и специально создавали шум.
   "Подлецы?"
   "Нет. Мерзавцы..."
  Подувшее веяние прохладного ветерка с реки, снова вызывал у меня приступы кашля. Уже не присаживаясь на корточки и не пряча лицо в подоле футболки, а ровно стоя, не думая об осторожности и возможной опасности, я давал от души выйти наружу микробам. Слезившиеся глаза закрывались и проступала сдавленная влага. Но когда всё проходило, когда извержение внутренностей отлаживалось, я тут же опомнившись, резко осматривался и пригибался ниже к земле. Я никого не замечал, но чувствовали мои трусливые поджилки, что за мной кто-то наблюдает. Сославшись на нервное состояние, мне с трудом удалось себя успокоить и я спешно начал движение вперёд, и тут... меня кто-то окликнул.
    -Э-э-эй,- хриплый голос звал меня полушёпотом, словно с эхом.
   Не то, чтобы я испугался, но ноги сами встали как вкопанные, будто в землю вросли, а учащённое сердцебиение, словно маленькими молоточками, застучало в висках создавая мелкую вибрацию в верхней части тела. Из ступора я вышел быстро, выпрямившись во весь рост я медленно начал оглядываться в поисках исходящего звука; не с ума же я схожу в самом деле! Подумав о том, что я ещё ничего плохого не совершил, то и бояться мне просто нечего, а услышанные звуки мне просто показались, я уже было решил отправиться дальше, но тут опять до моего слуха донеслись звуки.
    -Э-эй! Я здесь, за рекой.
   Эхо летит вскользь о водную гладь и спотыкнувшись об илистый берег вываливается прямо передо мной.
   У меня аж верёвка с плеча медленно сползла от очередного оцепенения. А за ней трико, а дальше развязались шнурки и осыпались в пятки позвонки. Я повернулся и поглядел на ту сторону берега. Там увидел здоровенную, чёрную фигуру человека, которая обращена была в мою сторону. Лунный свет отражается от жёлтизны грязного песка и он вытянутый чёрным штрихом в самой середине. Фигура некоторое время стояла неподвижно и ещё больше нагоняла на меня жути. Нехватало ещё, чтобы засветились глаза и блеснули остриём клыки. По правде я и этого ждал, потому что... потому что просто обосра... по-настоящему.
   Всё-таки неимоверным усилием воли я переборол свой страх, нагнулся и поднял упавшую мою поклажу. Тут фигура наконец-то ожила и сдвинулась с места - оно приглядывалось ко мне. Немного спустя до меня долетели слова с того берега.
     -Ну, чего так испугался,- хриплый голос всё так же шёпотом говорил, но так, чтобы мне было слышно.- Чё, кур воровал!
    Хриплый смешок скакал через редкую рябь речки, но у самого бережка плюхнулся в воду по щиколотку. А там ил, который ещё глубже.
   Вспомнися мультик из детства. Не помню названия, но был там плохой дяденька, имя которого тоже запамятовал - так вот, смеялся он именно так, потому что сотворил что-то плохое (это помню точно). Главное, сюжет совершенно выпал из головы и смысл, а вот смешок с хрипотцой всплыл как-будто так и надо.
   Ведя борьбу со страхом, я ещё раз покрутился по сторонам и ответил тоже шёпотом.
   -Да как тут не испугаешься!- Слабо откашлинувшись, я продолжил,- посреди ночи окликнуть, когда никого не ждёшь!
   Снова плохой дяденька доносит хриплый смешок. И тоже кашляет.
   Когда он закончил, я опять, не поворачивая гоовы пощурился по сторонам. Смотрел за его спину. Вдруг он не один. Чувство, кем-то затаённого и как-будто подглядывающего, скреблось под ложечкой и я ничего не мог с этим сделать.
   "Может кто-то положит мне руку на плечо сзади, а может кто-то возьмёт за другую руку и потянет. Потом скажет: Вот где ты мне попался! И засмеётся, болтая головой вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз..."
   Именно так выглядел мой страх; по-другому я называю это трусость. Да, я трус и то, что это правда признаваемая мною, несколько облегчает мою участь передо мной же самим. Сейчас меня направляет страх и даже можно назвать тот факт, что я не остался дома, я смело называю словом бояться. В детстве мне казалось, что это пройдёт в юности и само собой, а вот в юности я пришёл к выводу о том, что трусость можно победить, только физической силой.
   Победить, значит предстояло драться, вести борьбу, возможно долгую и затянутую неизвестностью её окончания. И будет ли победа за мной, не давала мне покоя,- вдруг борьба окажется напрасной. Вдруг за правду, я смогу проиграть. Это тоже немного страшно!
  В очередной раз, выглянувшая из-за туч луна, словно подтвердила мои кажущиеся странными думы, ну и дала маленькую возможность разглядеть встретившегося мне путника. Не такой уж он и здоровый, как мне показалось сначала; правду ведь говорят, что у страха глаза велики, да ноги быстрые.
   Ну на счёт ног я, может, конечно и слукавил.
   Мне хорошо был виден задний план и предположительное место его появления. Даже отпечатки его следов на песке, мне без труда удалось отличить от других. А он сам как ожившее пугало, вот, где-то за теми деревцами, спрыгнуло с шеста и вывалилось на мою голову. Он уже близко. Его угловатые скулы видно было даже на таком расстоянии (если не считать того, что включены были все визуально-фантазийно-воображаемые органы обработки информации). Взъерошенный чуб постоянно падал на глаза и он вздёрнутым движением головы, закидывал его назад и несколько секунд, он так и держал голову вздёрнутую к верху.
   Он также как и я, время от времени оглядывался по сторонам как испуганный волчонок, и я даже через реку слышал его тяжёлое дыхание, как-будто до встречи со мной он пробежал несчётное количество километров. Но он не трус и просто потому, что вот так, посреди ночи сумел позвать меня и пообщаться. Если конечно не считать того, что парень возможно и псих.
  Но речка служила мне надёжным щитом и путь отхода был тоже надёжным. Напряжение в моём теле потихоньку снижалось, падала температура накаливания нервных окончаний - ведь пока он на другой стороне берега, для меня он не опасен. Да и те несколько слов, перемолвленных между нами, как бы навели безопасный мост, по которому я же и смогу спастись от него, в случае чего. Но это так, философия.
   Я видел, как человек на том берегу, присел на корточки и стал рыться в нагрудном кармане рубахи, не особо-то и волнуясь, что я стою на другом берегу реки и совершенно его незнаю. Не найдя в кармане того, что ему надо было, он так же, не меняя телоположения, вытянул правую ногу вперёд и начал копаться в кармане брюк, при этом приговаривал что-то и порой ругался. Мне знаком тип таких людей; ему будет по фиг, если я прямо сейчас сяду и наложу кучку дерьма, а у него попрошу бумагу. И что самое интересное, он отзовётся и даже сам лично принесёт её через речку и так спокойно скажет: "На братан!"
   Мне на мгновение показалось, что человек потерял всякий интерес к моей особе, и,  наблюдая за ним, решил не мешать ему и собрался было идти. И уже сделал шаг прочь, как он снова меня позвал.
    -Слушай, брат,- его хриплый полушёпот возбудил снова во мне волнение,- а что ты тут делаешь?
   Плохой дяденька начинал бесить меня и вызывающее поведение было не по сценарию.
    Как-то этот вопрос я ожидал услышать немного ранее, несколько минут назад, но потом я подумал, что ему это не интересно и вовсе не спросит. Но как-то не угадал. И то, что он спросил, мне тоже не понравилось. Как бы то ни было, страх перед ним показывать мне не стоит и ответить вопросом на вопрос, я посчитал сейчас самым лучшим.
    -А ты тут что забыл?
    В своём голосе я услышал металлические нотки, что мне очень понравилось (ещё бы, я и говорил, словно на последнем выдохе); если взять за исключение то, что даётся это не легко. В это время мой ночной собеседник сидел в том же положении, но ковырялся уже в другом кармане.
   Всё выглядело так, как между прочем. Как-будто тем, чем мы оба занимаемся, это каждодневная обыденность и мы чем-то коллеги.
    -Да ты не бери в голову ничего,- не переставая заниматься своим делом отвечал он,- я, может тоже тут, как бы,- здесь он покрутил в воздухе рукой непонятно зачем, но наверно показывая, что он здесь тоже как бы по делу,- вот курить нету, курить хочу,- вроде бы как себе сказал он.
   Я тут же вообразил сигаретный дымок и также воображаемо потянул его в себя. Получается, даже похоже на настоящее...
   Он замолчал и как-будто углубился в себя. Глубоко. О том свидетельствовала тишина.
   Мрачность натянутой струны, чуть ослабла и, игра стала невозможна. Над водой не так высоко и она вот-вот коснётся почти ровной глади - после уже игра не получится.
   На минуту мне представилось, что тут кто-то должен быть ещё и не обязательно должно выглядеть всё мутно и с запахом страха; вот-вот меня позовут с приятным предложением выпить кофе или покурить. И я соглашусь, помахав на прощание тому, кто на том берегу. В ожидании звавшего я хотел заговорить, но если я и начну говорить, то это только в том случае, что точно буду знать и уверен в его наличии.
   Я поработал кистями рук - сжимание и разжимание. Нервные точки на окончании пальцев, требовали работы - кровообращения. Просили. Поток крови пущенный от рук, прибыл в голову и я вновь вспомнил Любаву, а точнее нашу первую встречу; я думал она даже не посмотрит на меня и уже пожалел, что послушал двоюродного брата и поехал с ним в гости. Но на самом деле это уже были смотрины - меня и Любы. Обидно было, что об этом я узнал, когда Люба сделала выбор в пользу меня, а я, видя её раньше, так совершенно незадумываясь, сказал всё тому же брату, что Люба мне симпатична.
   "Выбор сделала она???"
   "Выбор сделала она..."
   "Переводятся нынче..."
   "Кто?"
   "Не важно..."
   "Не важно... Не важно?! Не важно."
   Свадьбы у нас не было; что я, что она были из бедных семей и даже отношения не афишировали среди родственников. Три дня встреч. А на четвёртый мы переехали в свободный дом и вот, живём до сих пор.
   Мне было трудней. А она словно жила со мной не один год. Смущение, краснота, жеманность - этого я не увидел в её глазах и не познал, как познают первый поцелуй и первое... Нет, но с этим было по-настоящему. Мои чёрные кучеряшки переодически выпрямлялись, уши больше не пухли, а глаза заливало только ало-красным вином. И ноги - ноги можно было оказывается отстёгивать и ставить с сторону. А затем, когда нужно прикреплять обратно. И после этого они как новые.
   Затянувшееся неловкое молчание тяготило меня. "Как бы помягче отвязатся от него?", думал я всё это время. Мужик как-будто реально вышел из лесу поковыряться в карманах. И был он такой весь взлохмаченный, то ли долгим переходом, то ли быстрым бегом, либо внутренним мытарством, что порой казался жалким и несчастным. Так я мог видеть при не очень ясных бликах луны и рисуя воображаемое определение о нём. Он уже не оглядывался по сторонам, как я, не желавший кем-то быть замеченным, а просто смотрел в то место, откуда пришёл. И было у меня такое чувство, что он оттуда кого-то ждёт.
   "Ещё кого-то мне нехватало здесь повстречать,- думал я чувствуя мурашки по всему телу,-  двое против одного, посреди ночи, и думать не хочется. Да и не честно".
    Гулявший на просторах луга ветер донёс из деревни собачий вой. Дикий вой. При чём одновременный. После некоторой тишины вой повторился, а следом за ним истерически залаяла кучка собак. Выли как по предворительному сговору, перенимая низкочастотную ноту друг от друга, а закончили словно хором. А между всем этим, была такая тишина, такое глубокое проникновение и давление на орган слуха, что трудно было определить это ощущение каким-то словом или метафорой. Словно не отсюда это было...
    Меня такая жуть охватила, что аж ноги подкосились. Я пошатнулся, но на месте устоял. На психику давило ещё чёрное небо. Его высота, почему-то теряло измерение, сокращалось и наподобии пресса пыталось раздавить меня как козявку в лепёшку. "Да почему я такой сыкло?!"- взорвалось моё самолюбие и я прикусил нижнюю губу. Осколки этого чувства медленно стекали по внутренним органам. Мужество отчаянно боролось с пучиной кучерявых волн; по форме напоминающие шнековый механизм, они утягивали жертву внутрь, как мясорубка и выпрыгивающие кверху конечности, как бы прощались с миром на вечную вечность.
   Сейчас тот, кто на том берегу, был для меня партнёром по преодолению страха и глядя на него я словно ощущал твёрдую опору. Я вытягивал на себя его силу, мысленно дотягивался до призрачного тела, но лишь для того, чтобы взяться за разодранный локоть.
   Теперь уже тупое молчание сводило меня с ума. Я ждал, что он что-нибудь скажет; слышать его голос с хрипотцой, льющейся ломанной цепочкой и достигающий моей тепловой зоны, оказывал оживляющее воздействие... Хотелось услышать хотя бы о том, что он ищет и не может найти. Либо не находит, потому-что плохо ищет. Меня охватывала беспричинная паника, с маленькой головой, но острыми зубками и растягивающейся пастью до неимоверных размеров. Мне бы только "ОП!", и ухватиться на лету за её хвост и оторвавшись от земли, предаться опьянённому полёту возбуждённой фантазии. Но она тут же молниеносно бьёт носом, если оно находится в теле змеи.
   Декорация собранная из мелких кусочков мозаики, осыпается после того, как клей высыхает и даёт трещину от влаги первого же дождя. Стоит ли говорить о качестве клея, если та климатическая зона, на которой создавалась эта декорация, совершенно не подходит под...
   "Интересно, а что будет с теми собаками?"
   "Какими собаками?"
    "Ну с теми, что так выли, до мочи в штанах???"
    "А что с ними должно быть?"
    "Ну это... когда мозаика осыпится, от того, что в высохший клей... В высохший клей попадёт влага, потому-что..."
    "Ты сейчас о чём? Я что-то не понимаю!"
   "Не ты, а мы! Нельзя же взять, и перелистнуть исписанный лист бумаги на чистый. Или непонравившуюся книгу, захлопнуть и забросить в самый дальний угол... Как жизнь!!!"
    Я был готов кинуться бежать прочь с этого дикого места, но голос с того берега (как с того света), отвёл меня от кошмарных думок и вернул в....
    -Слышишь, псы завыли,- мой собеседник поднялся и повернулся в сторону деревни,- говорят, собака воет к покойнику в доме, у которого она живёт.
    -Всё это беспочвенные домыслы,- пытался молодцом держаться я, отвечая ему,- её просто с цепи надо спустить. Чтобы погуляла. Они же тоже с этим...- недоговорил я и также глядел в сторону чёрного горизонта с бледно-жёлтыми точками.
    -С чем, с этим?
    -Ну, с чувствами...
   Смеётся он. Не долго и резко останавливается.
     -Ну не скажи-и брат! Не ска-а-ажи,- протянул он как-то непривычно громко.- В доме у моего отца жил пёс - Вальтер. Овчарка, породистый кобель. И вдруг, в один прекрасный день, также стал выть. Он-то был уже взрослый, почти старый. Никого и ничего не слушался... Как затянет свою мелодию! Прямо средь бела дня. Помню бабка моя так на него плевалась, так плевалась, -Он усмехается, видимо представляет. -Ему его отец,  мой дед, говорил, что собаку палкой надо избить, чтобы заткнулась. Чтобы боялась тварь, хозяина... И палку рядом положить... чтобы...
   Разговор резко оборвался, так как опять донёсся жуткий вой псины; они сначала по-одному, перебирались, словно настраивались, но потом в один собачий голос. Даже тишина умолкла, не звеня долгим эхом. Я метлой сметаю осколки мозаики, но боюсь, что мир под ногами, также может просыпаться...
   Вновь бешенные мысли, бешенно бегут - не угнаться. Они сбивают с конкретной мысли, перешагивая через один, но чаще через два пункта реального течения...
   ... Как глупо! Разве там не то же самое? Разве можно искать взаимосвязь там, где всё построено на противоречиях, на отталкивании и на одних минусах...
   Мы некоторое время помолчали, потом он продолжил:
    -Так вот, отец взял палку собаку проучить. Так подошёл к ней, не спеша, как бы приготавливаясь,- он вдруг замолчал. Я уже представил картину человека внешне напоминающего моего собеседника, у которого в руке была поленница предназначенная для растопки печки. И собака - я не мог её вообразить. Только цепок и вшивый ошейник, которым псина растёрла себе шею до оплешины. Вряд ли смог он её избить...
   А потом как-то грустно договорил:
   -Сердечный приступ,- последнее слово прозвучало уже глухо. Видно, ему стало чуть не по себе от воспоминаний.
   -Мне очень жаль твоего отца, но поверь - это чистая случайность,- я словно протягивал ему руку через реку, высказывая таким вот образом сожаление.- Послушай уважаемый, не знаю твоего имени, но...
     -Никита,- оборвал меня он,- Никитой меня зовут. Извини...
   При упоминании своего имени, он чуть подался вперёд, словно слова посылаемые им, имели какую-то форму и вес.
   Меня нисколько не интересовало как его звать, и то зачем он здесь. Я лишь хотел по-быстрее удалиться, ибо у меня были свои дела, но мужик явно жаждал общения.
    -Братишка, у тебя нет закурить?- уж больно жалобно спросил Никита,- курить охота, мочи нет.
     Теперь я уже стал раздражаться таким вот общением; минутный союз развалился, но надо держаться, ибо нервный срыв мне не поможет. Мне не понравилось то, что он перебил меня. Возникшая, по моему мнению умная мысль, предположение, насчёт домыслов и всяческих бредовых примет, имела место быть высказанной, как доказательство построеннии теории на фундаменте из воздуха. Но...
    -Ну если даже у меня и есть курить, как я тебе передам, через реку?- говорил я как можно спокойнее и почти во весь голос, забыв про осторожность,- река широкая-то.
     -Так я к тебе переплыву. Смотри,- ответил мне Никита и было уже направился ко мне. Зашёл в воду чуть ли ни по пояс, когда я его остановил.
    -Стой, стой,- чуть не закричал я,- нет у меня сигарет, нет. Вернись на место.
    Его руки были в воде. По запястье. Я представил как ему сейчас мокро и облепился сочувствием. Сохраняя спокойствие я искал в себе фальш, но только убеждался, что мне не всё-равно. Илистое дно, наверно затянуло его по щиколотку, ноги коченеют от подводных ключей и возможно скоро будет судорога...
   Он с досадой развернулся и шумно разгребая ногами воду, вышел на берег что-то бормоча себе под нос. Я же, довольный тем, что остановил Никиту, свободно выдохнул и впервые, наверно минут за десять, огляделся вокруг себя; повышенный тон прибавил смелости, но не надолго. Но перед этим, возникший не понятно откуда порыв, прибавил мне росту и веса. За моей спиной стоял бескрайний легион опоры и горячее дыхание рвущихся в бой каждой единицы, приятно грел, мои, пока ещё заправленные крылья.
   Я и подумать не успел, как из леса на том берегу реки выскочил ещё один человек. Я был в шоке и просто ошарашен от того, как тот быстро передвигался. И не только от этого. Внешний вид его был намного хуже Никиты, но поведение, передвижения и наконец маскировка, выдавала в нём лидера. Человек отлично сливался с природой, с её тенями и формами. А выпадающий свет луны, придавливал его к земле как гнома. Он шёл совершенно бесшумно, но когда шипел на Никиту, тем и выдал себя.
   Меня-то он и не заметил, а может не подал виду; всё своё внимание незнакомец обращал на Никиту. А точнее вымещал негатив на шепотливо кричащем языке. От неожиданности я половину не расслышал, о чём тот говорил этому, но из обрывков некоторых фраз я понял, что он сильно ругал Никиту. До слуха долетали куски мата, ловко находящие рифму слетающих с языка фраз незнакомца. Жестикуляции рук позавидовал бы сурдопереводчик и всё. Никита, отчего-то только молчал, не проронив ни слова. Тот мужик тряс его за плечи и высказывал какие-то претензии, я слышал как брызжит его слюна, а Никита... Никита молчит - принимая претензии, видимо зная за что.
   Ещё, что мне удалось расслышать, так это то, что они должны немедленно уходить, и внезапно возникший, буквально ниоткуда человек, исчез в темноте также быстро, как и появился. Никита неспешно, но всё же послушно, направился вслед за этим человеком. Он неспешно волочил ноги в промокших насквозь брюках, подбирая штанины поочереди каждой рукой.
   Я немного, самую только малость, обиделся на него. Потому что он вот так, не попращавшись, удалился в ночь. Дело не в том, что он не вежливый или не уважительно ко мне отнёсся, а в том, что сотворившись из ниоткуда, Никита растворился в никуда. Может показаться странным моё замечание, но я так не люблю.
   Я остался совсем один в полном неведении, что здесь сейчас вообще происходило. И к чему всё это. Долго думать я не стал и также направился прочь от этого места; ноги не слушались до конца, но движимый к поставленной цели словно подталкивал меня в спину... Этого у меня было достаточно - стоило этим овладеть и шёл до нужного.
   Овальный пятачок, освещённый ночным светилом, рассекала тёмно-синия линия. Встряска всполоснутого белья, осыпала мелкой крошкой края контура и овал заблестел. Заблестел красиво... Всё-всё, что может иметь цвет, звук, запах и глаза - всё должно быть красиво. (Прошу не учитывать оборотную сторону медали. Это не про это...)
   ... И шёл, стараясь выкинуть мысли об этих двух повстречавшихся странных типах, подальше. Но получалось плохо; мне показалось это некоим знаком и чему-то предшествующее, только не понимал к чему. Верил, что каждая новая встреча, каждый попавшийся человек на жизненном пути, это предзнаменование чего-то ещё. Вот только несёт ли это хорошее или плохое, предстоит узнать, а пока гадаю и шагаю.
   Усыпанное звёздами ночное небо и яркий свет луны, периодически накрывали чёрные тучи. Они были редки и моментально рассеивались как утренний туман. Чем глубже в ночь, тем чернее тучи. И чем ярче лунный свет, тем темнее становилось, когда она исчезала. Из-за этого, когда пряталась луна, видимость была равна практически нулю. Ориентировался я по свету в домах с каждым шагом приближавшейся деревни. Жёлтые точки вырастали в овальные фигурки с закруглёнными уголками. И даже сеть и полосы из веток деревьев, ничуть не омрачал приближающийся вид - вид жизни. По мере продвижения вперёд на моём пути попадалась прибрежная растительность, колючие кустарники дикой яблони с опавшими на землю недозревшими плодами. Также собранная рыбаками бреднем тина и брошенная так, скрученная и ещё совсем мокрая и противная. Всё это было плохо видно, что несколько замедляющая моё продвижение, но в некоторой степени как-то маскируя и моё здесь пребывание.   
   Отошедшие на второй план Любава и Никита, со своим внезапным незнакомцем, не спешили исчезать, а так, присели в сторонке, в ожидании бурного и нахлынувшего когда-нибудь, смятения. Они ждали, когда я их наконец позову, или снова по причине возбуждённого себялюбия впаду в депрессию, тем самым раскроюсь для вторжения. То, что они мне мешали, неспешило осозноваться и поэтому я как-будто отвернулся от них в сторону, но знал, что они есть.
    Уже когда до моего места назначения оставалось приблизительно метров восемьдесят, я замедлил шаг, а вскоре и вовсе остановился, чтобы осмотреться и понаблюдать за обстановкой. После встречи с Никитой и его спутником, я почему-то стал менее осторожен и внимателен, что в данный момент мне было нужно как никогда. Лягушачьи песни, а точнее свадьбы, торжествующе воспевали своё превосходство над чем-то большим, грозным и возможно смертельным. Так или иначе водоёмное мероприятие приглушало и громкое сердцебиение, и тяжёлое, с хрипотцой дыхание, и самое главное - вызов!
   Вызов самому себе... Оно было через меру громким и вызывающим. Так что всё оказывается кстати. И как никогда!
   Я простоял неподвижно несколько минут, реагируя буквально на каждый звук доходивший до моего слуха. После, уже крадучись начал, продвигаться вперёд, ближе к цели. Не смотря почти на глубокую ночь, у меня было такое ощущение, что деревня ещё не спит, столько мне слышалось всякого рода звуков, которые заставляли дышать через один раз. Но всё это были только мои предрассудки, вызванные страхом и чересчур возбудившейся чувствительностью и сосредоточенностью.
    До забора скотного двора оставалось всего несколько шагов, и я крайне осторожно встал на четвереньки как маленький пугливый пёсик и сквозь проросшие мелким клёном кусты, пробрался к взрослому дереву всё того же клёна. Сломанные мною ветки пахли сочным, но кислым молодняком; листья прилипали к ладоням, а несколько раз я наступил на что-то мокрое и вязкое - даже боюсь подумать о том, что бы это могло быть.
    Прислоняюсь к дереву спиной - перевожу дух. Земля таила страсть и тайну канувшую в небитие веков, а ещё сырость, отчего колени подверглись тяжбой памяти трёхмесячного похода и его развязки. Я сидел и думал о тех высших силах, что так легко и свободно предрешают судьбу таких как я. Нисколько не хочу поднять своего значение перед Ним, но можно же понизить планку и объективно считаться не только со своим, но и с нашим мнениями.
   Но мне виднее, потому и считаюсь...
    Это всё от воды, от того течения, которое, что хоть к вечеру, что хоть на туманной зорьке, приносит откуда-то издалека непонятное что-то и это что-то непонятное притягивает как магнит, как запретный плод, как свинцовый шарик при ударе о боёк, вспыхивает огнём сушёный порох, отправляя в единственный и последний путь его, на удачу и чью-то нежить. И всё это, без права на возвращение.
   Мне ещё не довелось постичь скоротечности жизни; отлаживаемые дела ни делались, а накопившиеся новые, никак не приступали к старту. И теперь там, где-то, где сразу-то и рукой не достать, я вижу, что так оно никогда с места и не сдвинется...
   К собственному удивлению, я почему-то не испытывал теперь дикого страха; я словно присел передохнуть в тенёчке и так, как это было около реки, посреди ночи, да ещё и несмотря на то, что я был практически рядом с логовом зверя. И меня это обстоятельство в кой-то мере напрягало, но так, чтобы вроде бы непосильную на первый взгляд ношу, я сумел бы легко взвалить на плечи и отнести куда мне нужно. Но по возникшей, по неосторожности (а осторожность я сохранял неподдельную), мог наделать немало шума и непоправимых глупостей. Предчувствие такого только накручивало и так на накрученное состояние... И я в конец понимаю, что шпарюсь, горю, плавлюсь как пластилин на солнце, как масло на разогревающейся скороводе.
   Это не сумашествие - это гон...
  Самое верное, что мне надо было сделать, так это переждать какое-то время. Встряхнуться, свесить руки подобно кистям, полных виноградных плодов и подумать о чём-то отрешающим, незначащим пока ничего. Если получилось, дать оценку своему новому положению и продумать о дальнейших действиях.
   Дальнейшие действия. Их было десятки, сотни, а может даже и тысячи - там, у самого дома, у крыльца. Они были выучены наизусть, разобраны по пунктам, расставлены по полочкам. Подкреплены силой духа и уверенностью в их пригодности...
   ... тут они рассыпались как соль на стол и столько же на пол. Боишься начать уборку, потому-что плохая примета... Подбирать... Ну что, посмеёмся!
   Сжавшись, словно снежный ком, готовлюсь к полёту. Вот сейчас клён сам собой оттянется назад, немного задержится и... Ти-и-иу-у!!! Поехали!!! Полетели.
   Стоило мне только перевести дыхание и малость расслабиться, как мною овладевало неутолимое желание выкурить сигарету. "Как странно,- подумал я,- вовремя морального и физического напряжения, меня не тянуло к этой пагубной привычке, словно оторванное - не имеющее ко мне абсолютно никакого отношения, система газо- и космо-водородная  цилиндрическая масса, чёрного цвета с золотистыми точками. А стоило дать организму небольшую разгрузку, выдохнуть и почувствовать мягкое и тёплое седло, как на тебе - надо затянуться".
  Высунув голову из-за дерева, я стал внимательно осматривать территорию фермы и расположенные на ней корпуса. Видимое мною было хорошо мне знакомо, ибо уже не в первый раз здесь находился, а последний-то раз не плохо и засветился. И почему я здесь опять? Может у меня уверенность в собственной неуязвимости и не родился ещё тот, который сможет схватить Яшку-цыгана.
   А может это подростковая упрямство, переросшее в старческий моразм и прочно укореняется.
   "Ну да прочь задор и отвагу, лучше сконцентрируйся на объекте и делай то, зачем сюда пришёл."
   "В кой-то века с тобой согласен..."
   "Ещё бы. Одно дело делаем..."
   Из-за очередного слияния туч, тухнет свет, но я довольствовался тем, что мне было уже знакомо из раннего посещения фермы. Единственное, что меня настораживало, это то, что территория не освещалась фонарями. Темно. Неужто на электричестве экономят барыги, или это, может, ловушка для такого как я. Мне было смешно и я представил, как они обсуждают моё появление и то, как меня схватят. Опять смешно.
   Но мне кажется, что всё просто как-то... Неужто меня такое сможет остановить и из-за отсутствия света, или ещё что-то в этом роде, я, прошедший пешком неблизкое расстояние, возьму и поверну назад. Бред. Скажу больше, во мне просыпается азарт, а в голове звучит музыка, мотивирующая на безумный шаг; я шевелю губами и предаюсь волнующему восторгу, возможно которому не суждено сбыться. Да пусть...
   А охранник, этот пёс сторожевой, который был в прошлый раз... Ха-ха-ха! Его уже, походу, сняли с цепи за случай со мной и выбросили. Ха-ха-ха! Круче было бы, если это был сам хозяин, то... Тут фантазия притормаживается, потому что развитие оного, по предворительным подсчётам, имело ни одно, ни два и даже не три версии. И одна-другой лучше, изящней, бесбашенней.
  И пусть они на свете экономят, пусть охрану набрали побольше и сильнее, и думают, что ферма надёжно защищена... Этой ночью я их разочарую в излишней самоуверенности. Не в количестве плюс, а во мне...
    За то время, которое я играл с собственным самолюбием, мне удалось восстановить свой хиленький организм, а напущенный на самого себя фарс так и рвал меня с места на действия. Отбросив сладкие мыслишки, я стал рассматривать в темноте возможное место для того, чтобы ближе подойти к забору, и заметил, что чуть в стороне растёт густая поросль молодых кленов. Она прорастала параллельно ограде и именно оттуда, как мне показалось, будет удобнее вести наблюдение за происходящим на скотном дворе. И уже в несколько широких ползков по земле я очутился на новом месте.
     Ещё как надо не расположившись, я неожиданно почувствовал запах никотина. Это могло означать только одно - совсем рядом находится человек от которого оно исходит. Их человек. Должно быть, это охрана.
    "Или сторож..."
    "А это, не одно и то же?"
    "Ты чё, не слышишь разницы? Сто рож!!!"
    "Подумаешь!"
    И я не ошибся. Стоило мне только высунуть голову, как буквально в двух десятках метрах от меня, стоял человек. Он был в камуфляже, курил и лицом в мою сторону. Яркий огонёк сигареты описывал зигзаго-образные пируэты вверх и вниз, немного в стороны, круговые движения - словно подавал какие-то сигналы наподобии маятника. Можно было подумать, что на "АТАСе" стоит и маячит кому-то. Вот сейчас что-нибудь загремит, зашуршит холщёвый мешок, зашевелится дверь скрипя петлями и откуда-то из темноты выскочит сразу несколько человек в масках и только шорох удаляющих ног, напомнит о встревоженной тишине и о её возвращении...
   ... Он как-будто видел меня, смотрел прямо в глаза и, жестикулировал. Я словно прилип, своим криссталиком, к его огоньку. Но тут же вернулся на место и затаил дыхание. Нет, не страшно... Больше наверно, забавно, приколько. Да-да, забавно и прикольно.
   Но не в этом дело. Совсем не в нём! Что-то знакомое мне показалось в фигуре этого человека; неужто это тот самый парень, с которым я столкнулся в последний раз. "Как бы он не засёк меня", закралась в голову пугливая мыслишка; понеслось бешеное представления попадания в плен, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Мои глазки судорожно забегали по сторонам ища выход, но закрыв их и прикусив нижнюю губу, я резко выдохнул и взял себя в руки. Сжав кулаки и вообразив невидимый поручень, я его подтягиваю на себя и прижимаюсь всем корпусом...
   Точно, не упаду...
   Привкус крови... Фарс! Обманулся.
   "Хочу курить",- думаю я и повторяю это вслух, но слышу слабо, ну и пусть. Я в себе и это важно.
   Я сосредотачиваю слух на том, что у меня за спиной и при случае был готов вскочить и уносить ноги, что было сил. Но ферма молчала и никаких действий с моей стороны не последовало. Переждав некоторое время и по-новой собрав волю в кулак, я решился посмотреть снова туда, где был человек. Он всё также стоял на прежнем месте как ни в чём ни бывало и продолжал дымить сигаретой. Похоже, он ничего не заметил, успокоил я себя. Ещё немного и я прослежу график обхода территории и тогда...

                Глава  4
   Олег допивал очередную чашечку крепкого кофе. Мизерная посудинка тонула в его широкой ладони и только яркая раскраска её - столица нашей Родины, с изображением Красной Площади и памятника Минину и Пожарскому, делала заметной в его тугих пальцах. От такого невозможно было взбодриться, даже на толику; вынужденное самовнушение, да и так сойдёт...
   В перерывах между глотками он смотрел на часы, но каждый раз забывал о значении движимых стрелок, пересекающие через цифры и пунктиры. Бороться со сном Олег учился сам - в целях развития тела и духа. Но этой ночью предпочтение было отдано горячей и тонизирующей жидкости. Вонючая сторожка так и благоухала ароматным запахом напитка, выращенного где-то за тысячи километров от этого места.
   Перебитые, в том числе и его, носки, ещё находились на уровне пола, зависли над уровнем не выше стоп, а может просто были придавлены -  и болтались по углам, за диваном и за тумбочкой, и ждали... Ждали, когда он закончит. Чтобы... Но когда закончит, его здесь уже не будет. Облом!
   Время, перевалившее за полночь, так долго тянулось, что терпеть всенощное бдение было очень тяжело. Поэтому практически каждый час, ему приходилось ставить кипяток и с его помощью, держать себя в боевом состоянии. Хотя боевое, считалось чисто относительно. Одному Прохорычу было нипочём. Тот всегда был бодр и складывалось такое ощущение, что усталось ему неведома. Только ядовитый запах его папирос присутствовал практически везде, где только он находился, к чему прикосался и даже тогда, когда его не было рядом. Даже кофе не мог соперничать по стойкости; серый дракон со скоростью ветра пожирал другие запахи и покружившись вокруг и над, свернул хвост калачиком и водрузился на трон.
   Человеку свойственно быть раздражительным, вспыльчивым, злым. Время что ли такое?! Хотя при чём здесь оно! Он глубоко ими обростает, предаётся наслаждению, передаёт по наследству и даже гордится этим. Печально! И всё ж... Опомниться удаётся не сразу, и то не всегда. Собравшись с силами, волей и терпением, человек хочет стать лучше и избавиться от этой пакости. Если подойти к этому с умом, и то, результат может быть двояким... Главное разобраться. В себе.
   Не бороться со всеми сразу, а свести к минимуму большее, а меньшее - вообще искоренить. Но и тот минимум, оставшись наедине, иногда вырастает в такого дракона, что все предидущие, вместе взятые, не стоят и рядом с ним.
   Олег раздражался папиросным никотином. А ещё потными носками, отрыжкой копчёной колбасой и беспричинным смехом. Если с последними тремя, он как-то справлялся, то с первым - неполучалось. Причину искал в себе, рылся как червяк в навозе - пробовал, не получалось. Закрывал глаза и спал... Сны! Искал в них, может намёк, а может сразу решение, но... Как назло - пусто!
   Способ "клин-клином" - бред. Ещё один. Почему? Потому! Потные носки чем лучше, а на копчёную колбасу ещё нужно заработать. И тут Олега осенило - дед, Захар Прохорович. Этот демон - он причина. Но разочарование сразу усадило Олега на задницу и сложило ручки перед ним. Головка склонилась набок...
   Ну не мог же он в конце концов навредить старику. Не запереть же его в одном из корпусов, да и запретить тоже ни в его силах. Демон имел неприкосновеность, при чём жёсткую. Единственный плюс его в том, что своим старческим желание поговорить, он не давал ребятам впасть в сон, надоедая им своими рассказами из прошлого, которые Прохорыч пересказывал не один десяток раз. Дед реально приободрял коллектив, и хоть часто роптали на него за это, как ни смотри, а он незаменимый член нашего маленького общества.
   Выход напросился сам собой - смирение.
   Вот и сейчас, пока Олег перекусывал кофе, дед успел и к нему заглянуть.
   Он раскрыл вовсю дверь и ступив одной ногой на порог громко проговорил:
    -Что за ерунда?! Слышь! Не включать фонари. На улице хоть глаз коли, ночь,- сходу начал он. Во время разговора у него изо рта то и дело летела белая слюна. Негодования,- Тонька с ума что ли помаленьку сходит. Дура баба!- Он хотел сплюнуть, но было некуда и потому проглотил.
   Серый дракон просачивается над головой старика и чуть не задирает его капюшон, чем закрывает всё лицо старика. Длинные конечности держать шире двери, чтобы он весь поместился. Но аромат свежесваренного кофе, держит оборону - отчаянно и достойно.
    -Да не шуми ты, Прохорыч. Не буди тишину!- Оборвал его Олег. Он видел только ногу и нахлобученный капюшон,- сам негодую, а что делать. Кофе будешь, пока горячий?
   -???
    -Говорю, компанию составишь?
    -У меня другая отрава,- отмахнулся Прохорыч, не понятно для Олега, что тот имел ввиду.
   Дракон напирает и кашляет огнём. Он занял уже весь потолок, а по четырём углам спускаются его цепкие щупальцы. Казалось бы высокий, южно-американский абориген, готов принять бой, но градус кипения заметно падал, несправляясь наверное с резкой переменой часовых поясов.
   -Ну и...
   Дед махнул рукой и удалился прочь. Дверь хлопнула и приоткрылась.
   Дракон лежал уже ниже лампочки, свисающей на проводе от потолка более чем на двадцать сантиметров, сложив чешуйчатые лапы одна на одну, а сверху них свою огромную голову. Он еле слышно сопел в свои большие ноздри и выпускающийся воздух, плавно приподнимал к верху его длинные усы.
   Оставшись один, Олег одним глотком уничтожил остатки плохо растворимого кофе на самом дне чашечки и решил просто минутку-другую посидеть в одиночестве. Разум требовал размышлений, а на языке горький след кофеина; язык прилепает к нёбу и хочется пить - пить много. холодной, колодезной воды.
   "Вроде бы и ничего такого,- думает он про себя,- и режим работы располагал быть постоянно на ногах, в движении, в бдении. А стоило только присесть на минутку, свесить плечи на ключицу, так сразу же смаривало в сон. Веки тяжелели, наступала головная боль, темнело в глазах."
   Обычно за дежурство парни из охраны, поочереди прилаживались на часок покимарить, а то и больше этого. Но дело принципа для Олега, оно значится с большой буквы и отступать правилу он не желает. Закодировал сам себя, но только гордится этим. Просто потом возвращаться тяжелее - да и стыдно. Стыдно перед собой.
   Тут ещё большую роль играет слово хозяйки - сказала усилить бдительность, значит покимарить не получиться. "Не дай-то Бог, снова "гость" объявится и "отработает" своё. Работать, так работать",- снова думал про себя Олег и гнал всю навязчивую нечисть, сбивающая его с ПУТИ.
   Это всё нервы. Вместо того, чтобы признаться, ищет источник несуществующего.
   Параллельно в голове крутились мысли о "Курске". В чём-то он находил взаимосвязь и со своим положением по жизни и с такой огромной трагедией. Но только сравнение ничтожно маленькое, а масштаб трагедии был настолько велик, что ему не хватит и целой жизни, чтобы осознать её. Как и нормальный человек это не могло не сказаться и на внутреннем состоянии Олега, его поведении и отношениях с...  которых пока не было. Он боялся поставить себя на место хоть одного подводника, чтобы представить те ощущения, которые вскоре закончаться навсегда.
   Его передёргивало, а в носу чуял трупный запах. Боковым зрением ползли полуразложившиеся трупы в тельняшках, а из прогнивших дыр выползали морские падальщики. Потом плавующие трупы распухшие от воды сталкивались меж собой и расходились, чтобы столкнуться с другими.
   " А у кого-то семьи: жена, дети, родители. Дяди, тёти, крестники..."
   "И всё..."
   "И всё! В один миг."
    Только хотел он встать, чтобы выйти, как в сторожку вошёл Николай. Дракон вздрогнул и проснулся, но сейчас для Олега он союзник. Он ему кивает, подавая знак, чтобы тот пока не вмешивался. Коля ещё не закрыл дверь, как несколько раз фыркнул вроде себе под нос, но чтобы Олег слышал.
   "О, обозначился",- ворчливо подумал Олег и вида даже не подавал.
   Вместе с Коле ещё что-то вошло; его не было видно - оно ощущалось Олегом, как предрассветный луч солнца, лениво выползающий из-за горизонта и давал знак красно-пёстрому Пете-петушку о начале...
    -Ну как там?- спросил Олег у брата,- тишина?
   Коля, нервно сопя, прошёл мимо него и после этого недовольно ответил:
    -Да кому там что нужно, все и вся спят. Даже бычки, и те мирно храпят,- Коля сделал акцент на последнем слове показывая затаенную злость и недовольство на..., а затем добавил уже как бы себе.- Уже столько кофе попили. До утра не хватит.
   Он заглянул в банку с кофе, зачем-то понюхал её и вновь недовольно сказал:
   -Всю ночь на ногах. У нас и кофе не хватит до утра.
   -Я хорошо слышу,- ответил Олег.
   -А, ну понятно!- похоже на отмашку.
   То, с чем был Коля, похоже был сильней того дракона, которого оставил Прохорыч, и на которого рассчитывал Олег. Он прятался за спину Коли, боком выглядывал и косился на дракона; эта была стратегия, он присматривался, прицеливался.
  Коля подошёл к плите; Олегу было видно как пар ещё исходил от недавно вскипячённой воды в чайнике...
   "...О, что это? Что это, что это!!!"
   "Ради всего святого, молчи! Молчи!!!"
    "Да просто интересно..."
    "Посмотри... сам знаешь куда - там тоже интересно."
   ... ещё не до конца остыла решётка на которой стоял чайник и которую совсем недавно жжёг синим пламенем природный газ. Коля берёт за ручку и... секундное оцепенение на лице; этот пар тоже предмет в некоторой степени одушевлённый. Птица! Птицеяд! Он не появляется медленно или постепенно; он взрывается как порох, но совершенно бесшумно и появившись, встаёт на дыбошки. Не до конца расправив крылья, цокает острыми когтями на уродливых лапах. Скользит по столу как на коньках - вспархнув пару раз крыльями, удерживает равновесие и шипит косоротым клювом...
   О чём можно думать в такие минуты? О чём вообще он думает?
   Как бы это назвать?! Те моменты в жизни, проходящие через него как через сито, когда злость вростается в сердце, мелкими кусочками пропущенными через мясорубку и этими маленькими червечками, чем-то напоминающие тех, что съедают спелое, здоровое яблоко изнутри... Ты как-будто слепнешь. Теряешь вначале предчувствие, а вскоре и чувство реальности и всё кажется, что тебе само должно везти, подставляться под тебя, подстраиваться - а ты только протягиваешь руку и берёшь готовое и пользуешься. Если вдруг не так, то злость растёт, развивается, укореняется. И обычным сжатием кулаков и до скрипа зубов, не обойтись.
   Сделав шаг к столу, Коля тут же опрокинул чайник с кипятком на пол, разлив всё содержимое. Брызги накрывают его пыльные берцы и немного голенища до колен. Мокрый пол под столом, под тумбой от телевизора, под Колей - блестит сероватой жижей. Достаётся и Олегу; он не обращает внимание, хотя несколько крупных капель, жгут погрубевшую кожу даже через брезентовую штанину. Коля ухватывается за руку, как за спасательный выступ на отвесной скале, за которую если не удержиться, то падение вниз, принесёт ему исчезновение как моральное, так и физическое...
   ... и так смешно сжимается его лицо, так он меняется на глазах, как кусок сливочного масла растекается на горячей сковородке. Уродливая гримаса от боли на последнем издыхании сдерживается, чтобы не изрыгнуть ещё одного - воплощения воображаемого предмета, ещё более уродливого и безжалостного. Коля всё ещё сдерживается, чтобы не закричать и зажав раненую руку меж ног, молча стал пережидать, когда боль утихнет.
   Птицеяд одним только взглядом уничтожает дракона, а тот, что пришёл с Колей, поджав хвост, пулей вылетел из сторожки.
   То ничтожество, что увидел Олег, он представил с плавающими трупами в замкнутом пространстве наполовину заполненной водой. Чтобы исчезнуть, нужно вырваться наружу. Но некуда! Вода меняет цвет, становится мутной, в ней плавают опарыши, которые размножаются со скоростью времени. И растут! Растут!
    К Олегу пришёл удав; он как кот потёрся о его ногу, запрыгнул на колени и обернувшись вокруг пояса, пристроился у него подмышкой.
    "... дракон ушёл - пришёл удав..."
   Он сидит на высокой табуретке и спокойно наблюдает за танцами брата. Пусть немного и жжёт ему ногу, но это не сравнить с тем, за чем он сейчас наблюдает... и не имел не малейшего желания вмешиваться и помогать. Возможно брат ожидает снисхождения, смягчения; может он даже думает, что сейчас старший брат снимет маску босса и положа руку на плечо, скажет: "Ну всё, братишка, хватит! Я не прав, каюсь. Ложись спать, мы тут сами!" И погладит по голове.
   "Он забыл ещё одно - слёзы. Поплакать забыл!"
   "Подумаешь, обжёгся. Тут люди смерти ждут. Ждут и ничего!"
   "Да! Велико расстояние - неохватить одним обхватом!"
   Коля же больше испугался, чем пострадал. Он несколько раз тряхнул пострадавшей рукой, шипя от боли как разозлёный змей и очень тщательно стал осматривать её. Сейчас он так жалок! Но не смотря на это, змей продожает шипеть и вот-вот ужалит сам себя. Но вскоре боль утихает и остаётся только беспорядок, да застывший на уголках рта яд.
   -Попил кофейку!- как-будто выдавливается. Коля стоял по-среди комнатки в луже кипятка, от которой ещё исходил пар.
   Обострилась вонь от не стираных носков. Она режет ноздри и в области переносицы; во рту появляется привкус кислого с горьким. Чешется горло, словно там застрял колючий кусок чего-нибудь.
   "Уж лучше Прохорыч",- подумал Олег и поежился в плечах, ощущая озноб по телу .
     -Вот и сон как рукой сняло,- проговорил он вслух, словно сейчас не о трупах думал, а о философии взаимодействии между собой простых и сложных вещей.
   Старший брат стал украдкой смотреть на Колю и образно кинул его в тонущую субмарину. Важность такого события сразу же потерялась, казалось бы, в очевидном трагизме. Так как социальный статус утрачивается сам по себе, если среди героев обнаруживается такой индивид, как его младший брат.
   Вот сейчас он стоит в луже и незнает, что делать. Не говоря уж о подводной лодке.
   "Смешно..."
   "Смешно и больно... Нет, не больно. Болит. Болит живот от смеха. Ха-ха-ха!!!"
   "Что это такое?"
   "Стандартная реакция на глупость человека..."
   "А-а-а!"
   "Всегда?"
   "Ха-ха-ха, да-а-а, Всегда! Ха-ха-ха..."
   "И почему жизнь подбрасывая уроки, не учит их читать! А впрочем, дело самого испытуемого."
   Подумал, но смысл до конца не понял. Только на утро... Утром...
   -Блин, Олег! Ёлки зелёные,- вырвалось у Николая откуда-то изнутри, словно грудь разорвало и оттуда раздался ни его голос. На самом же деле он с трудом сдержался, чтобы не выругаться матом сжав зубы, невыплеснуться, но на уголках рта появилась слюна. Потом собравшись и более спокойным, невызывающим тоном, проговорил,- что мы, железные что ли. Может хватит мучать нас. Да сам... Это ребячество какое-то...
  "Ну как мальчишка десятилетний!"- Если Олег так и думает, значит Коленьке ещё далеко до взрослого, до социома. Ещё нужно погладить по головке и показать дорожку по которой дальше идти. А ещё подтолкнуть в спину, так сказать, для разгону. Но и этого мало будет. В дорогу нужно не просто говорить наставления, но и поправлять, если не дай Бог свернёт не на ту тропинку.
    Коля говорил не меняя своего положения, словно прилип к полу залитому кипятком. Лишь на последних словах он повернулся к брату, изображая брезгливость и не только.
    -А ты что, привык работать прохлаждаясь. Курортник, чёрт тебя побери!- Олег был спокоен, потому-что удав ещё ласкался о его грудь и мурлыкал как кот с самой нежной шерсткой. Он отвечал безразлично, но с наставлением, смотря на младшего как на стену, которая ломается и под взглядом, и под словом, а при случае и под делом. Хочется слепить её заново как из пластилина, или голубой глины, что ни в коем случае не меняет сути дела. Только пластилин под солнцем плывёт как масло и неподдаётся лепке. А глина вроде схватывается, но прикосаясь к ней холодной рукой, рассыпается как песок.
   Так же, не особо суетясь, Олег поднялся, обошёл брата и лужу, поставил пустую чашку в мойку. В мойке уже были две грязные.
   "Лёхи и Андрюхи,"- подумал он, а на дне подсохшего кофейного осадка Олег разглядел поросячьи пятачки. -"Лёхи и Андрюхи", -вновь подумал он.
   Удаву нравится хозяин и подобрав хвост, который прежде волочился по полу, аккуратно положил его в карман.
   Олег повернулся к Коле, и указывая пальцем на беспорядок на полу, проговорил:
   -Прибери-ка тут по-шустрому за собой,- Олег одевает кепку на голову, гладит себя по бороде; удавчик мурлычет, но немного сдавливает кольцом - и более жёстче добавил,- дома будешь у себя возмущаться и не передо мной, а перед женой, будущей,- и резко развернувшись, направившись к выходу.
    Лужица подпрыгивала под каждый шаг. Перед самой дверью скрипнула знакомая половица. У дверей уже несколько недель болталась ручка и скоро наверно отвалится.
   "Прикручу,"- снова подумал он, а про брата,-"не починю!"
    -Я на обход. И не спать. Накажу.
    Внутри Николая кипела лава негодования и нетерпения. Исходящий пар обжигал горло и язык. Рвотное кипение выдавливало нутро наружу, наизнанку...
   ... и вот он открывает рот и из него вываливается плотный оранжево-красно-бело-коричневый огонь; пламя болтает его во все стороны, хочет ухватить кого-нибудь или что-нибудь, неважно - и поглотить, уничтожить, похитить. Николай поворачивает голову, где только что находился его брат, но того уже нет. Повезло. Языки пламени беспомощно бросают свои длинные руки во все стороны, и не находя ничего подходящего, начинают обрабатывать своего хозяина.
   Суперответственность брата раздражала его до мозга и костей. Коля научился читать последовательность действий старшего и возможно предугадывать очередной ход, но почему у него возникает потребность делать наоборот. Коля не задаётся таким вопросом. Он вообще не задаётся никакими вопросам, а нужно лишь то, что само привалит. А объясняется всё просто; просто он ещё не работал в таком напряжённом режиме, а психовал от усталости, от невозможности воспротивиться, от лени. А тут ещё кипяток!
   Но перечить брату, только дороже себе. Помниться Коле, как Олег однажды так ему накостылял, что у Коли вылетело из головы то, за что это он его так. И вместо того, чтобы осознать, он затаил обиду. Она созревала день ото дня, месяц от месяца, год... Коля уже не помнил насколько давность, принёсшая ему обиду, исчерпала себя как ветхая древесина, пролежавшая в сырой земле не один десяток лет. Закравшийся дух мести безобидным котёнком, вырос в зрелого тигра и начинает грызть. Он грызёт Колю, потому что Коля бездействует, Коля ничего не предпринимает, Коля лопух.
   Почти ежедневное упоминание таким обидным выражением, выводит того из себя. Колит под лопаткой, стучит в височках. Слезятся глаза от пущенного тумана - а обида-то растёт.
   Но время не пришло, и не приходило, и ему больше ничего не оставалось, как взять и убраться в сторожке. Бормоча под нос ругательства Коля вдруг понял, что они только портят настрой и так плохого настроения. Ветки веника сыпались под нажимом, прибавляли работы и уничтожали...
   Олег же не меньше был возмущён поведением брата. Ведь был же он когда-то нормальным. Или нормальным его нужно считать таким, какой он сейчас есть?
   "Нет! Бред! Однозначный..."
   "Какой есть. Ешь..."
   "Ого-го-го, по-легче! Брат всё-таки..."
   "То-то и оно!"
   Был же когда-то белоснежным, хрустящим как первый снег, под прихватившем только что морозцем землю. Великолепное начало! Затянувшееся рождение ангела! Но тут смерть отца, а вскоре и матери. А он продолжал играть на солнышке и пускать в глаза зайчиков.
   Он стал другим, когда Олег вернулся из армии. Нет, перед самой повесткой он почувствовал под коркой предательское течение, скрывающееся ещё в неведомом ему подсознании избалованного братишки, но не воспринял это всерьёз. Два года отсутствия, перевернули не только страну с ног на голову, но и младшего бесёнка. От белоснежника остались еле заметные кусочки в области подмышек, шее и пояснице. Остальное изменилось до неузнаваемости. Олег и сам-то после армии покутил, не дай кому повторить такое. Но то было в целях стряхнуть пыль. Пыль смывалась сорокаградусным растворителем и сошкабливалась...
   Да чем только не сошкабливалась! И кем!
   Вопрос оставался открытым, большим и жирным. Олег не боролся. Только искал и не находил...
   А тот, как малое дитя, оторвали от мамкиной сиськи - ноет по любому капризу, лишь бы не работать. Лишь бы оставаться маленьким и чтобы его нянчили и сюсюкались, хвалили и лелеяли. И всё время помогали, кто чем сможет, кому что не жалко. Но то, что брат такой, отчасти он и сам виноват. И он знал, и понимал это.
   "Тебе нужна помощь - я готов помочь. Запрыгивай ко мне на спину, я тебя подвезу. Тяжёленький! Ну как, удобно? То-то же! Чего молчишь, пригрелся?! А тебе куда? Как куда мне - мне по своим делам! И тебе туда же! Странно! Хорошо, давай я тебя подвезу, куда тебе надобно, а потом по своим делам отправлюсь. Вот развилка, куда - направо, или налево? Выбрать самому?! Да ты толком можешь объяснить и показать свою дорогу? Что значит всё-равно?! Ну слезай, слезай паршивец... Ты посмотри на него какой наглец! Пристроился, понимаешь и всё ему ни почём! Пошёл вон! Я сказал вон, тунеядец!"
   Узнаёте?!
   Тихо вышагивая, рука сама, чисто машинально потянулась к карману с пачкой сигарет. Олег даже не заметил, как прикурил и глубоко-глубоко затянулся. Через несколько шагов он почувствовал лёгкое головокружение и тошноту, а по пальцам ощущался жар. Сначала он подумал, что его тошнота связана с неприязнью на родного брата, а потом  дошло, что это обычное и нормальное явление называемое "НИЧЕГО СЕБЕ, ДОЛГО НЕ КУРИЛ". Или "НИЧЕГО СЕБЕ, ПРИКУРИЛ". Или "ХЛОПТИ-ЁПТИ, ОП ЦА-ЦА. ПРИКУРИЛ ЦИГАРКУ Я." Или... или так можно до бесконечности. Не в том смысл.
    Олег считал дни воздержания от никотина; каждый день как ступенька и чем больше, тем выше ступень. Это арифметика, и кажущееся бесполезным перебор цифр, в некоторой степени отвлекает.
   "Отвлекает?"
   "Нет! Скорей наоборот. Вовлекает!"
   "Интересно! И как?"
   "А так, счёт не терпит приблизительности... Остаток и тот не внушает доверия..."
   "О как! Серьёзно у тебя..."
   "А то! Не шути..."
   Только что выпитое кофе, лишь прибавило соли к сладкому десерту. Это как в кашу из грибов, добавить добрую щепоть сахару, перемешать и поставить на стол в паре с молоком, парным. Вдруг опомнившись, ты остановился. Горячее щекотало ноздри, но вкусовые рефлексы не срабатывают. С ложки капает густая, светло-коричневая масса.
    "Бя-е-е-е!"
   Ало-красный фитиль радовал зелёные глаза Олега, но поняв, что он делает, был разочарован.
   Разочарование не приходит одно; неудовлетворённость в чём-то одном, обязательно притягивает к себе точно такое же другое. В куче они сильнее, изворотливее, с натиском при нападении.
   -Ну не одно, так другое,- сам себе проговорил он.- Что за день-то сегодня такой!
   Вдоволь полюбовавшись ярким огоньком между пальцами, он затянулся так сильно, что в глазах замаячили вспышки ярко-жёлтых зайчиков; голова приятно закружилась. Олег задержал дыхание, а выпустив его, как-то ссутулился - постарел что ли, бросил сопротивляться и удерживаемые за поводья лета, понеслись сломя мордатую башку не видя пути.
   "Пускай!"
   "Пускай??? Ты что, охренел чертила..."
   "Да, сдулся малость. Не говори ничего, только хуже делаешь..."
   "Я тебе такого сейчас хуже сделаю... Не унесёшь!"
   "Что-о-о?"
   "Что-о-о (передразнивает). Воротайся назад, немедленно..."
   Он уже понял, что потерялся немного; сложно было осознавать, что это так легко им упущенное, что это потерянное, так весомо в глобальном смысле и для него тоже. И ничего тут уж, как говориться, не поделаешь - просто продолжал курить, медленно вышагивая по вверенной ему территории.
   Проходя вдоль первого корпуса его снова стало немного подташнивать - сказывалось большое количество выпитого кофе, ещё нервы; на языке и нёбе невидимой плёнкой прилепилась сладкая горечь от напитка, вызывавшая тошноту изнутри чрева. Но в душе скреблось не только от этого и дать точное определение, что - отчего, не представлялось пока возможным.
  Давно не принимавший никотина организм, не мог сразу справиться с таким количеством яда. Внутренний он отчаянно боролся с непонятным ему врагом, не желая проигрывать и сдаваться. Но в целом это Олега устраивало. Устраивало то, что знал что устраивало. На том так и осталось. Только пускаемые круги плавно удаляющиеся во тьму, догоняли там ярко-жёлтых зайчиков и накрывая их, тушили свет. Но не во весь экран, а где-то там, неподалёку, на небольшом отдалении. По краям же, круги рисовали искуссный узор - узор прощание с тем, что порой называется... нет, не с мечтой, а с желанием быть повыше тех среднестатистических и при том, чтобы обязательно по всем показателям. Планка может быть и завышена, но сделано это нарочно...
   ... теперь тянуло по-философствовать, разровнять кочки и ухабы раздражения, а те, что неподдаются, скрыть туманом от сигарет.
   Так он первоначально обозначал цель, но точное время её достижения, им не упоминалось. И даже не думалось о самом её достижении как о таковом. Растянутое на многая лета, она становилась одним из тех, как то - руки, голова, работа, ужин перед сном, крепкий кофе по утрам. И заканчивалось с наступлением перехода в мир иной.
   Ну всё, хватит грузить! Тишина и покой, а цели и их достижения - фарс. От них хочется не смеяться, а плакать. Тихо так, в белую носопырку, стоя посреди комнаты. Когда никого нет.
   Олег остановился и снова задумался. На самом деле его уже понесло... Как хочется всё бросить и на несколько дней отключится от всего, выброситься из накатанной клеи жизни и зависнуть на поляне, где ещё не ступала нога человека. Как опостылела эта рутина, никчёмное существование, служба. Выбраться куда-нибудь в Богом забытое место и чтобы тебя никто не видел, никто не слышал, никто не о чём не говорил и не спрашивал. Наедине. Слиться с природой, загрузиться в нирвану и почувствовать себя собой. Привести в порядок мысли, подумать о высшем и немного заглянуть в будущее. Что-то не очень-то хочется вот так всю жизнь прожить; нужно обязательно что-то менять, иначе можно просто с ума сойти.
   "Всё, решено, доработываю месяц и увольняюсь ко всем чертям! Пусть другие охраняют. Вон Лёха, путный парень, у него всё получится. Заодно будет кому братишку приструнить."
   От нахлынувшего волнения у него участилось сердцебиение - он легко списывает это на кофе. Нет! Наверно всё же нервы.
   Сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, ему вроде чуть полегчало. Медитация на основе дыхания, хорошее упражнение для восстановления душевного покоя. Олег поднял голову к ночному небу и разглядывая мерцающие звёздочки сквозь бегущие по ним тучки, представлял голубое небо, утреннюю дымку и разноголосое пение петухов. Он просыпается, потягивается; странно, что никуда не нужно спешить - время как бы останавливается...
   ... всё ещё никак не выходило из головы чудачество братца, словно занозой сидит на самом видном и больном месте. И нет возможности её вывести - бальзам, что ли, какой-нибудь... Брат ни в какую не желал взрослеть, а то и вовсе впадал временами в детство.
   Олег стал вспоминать как косячил его Коленька, как всё это выглядело в глазах его пустых зрачков. Его усмешка, прямо в упор строгого взгляда старшего брата, в упор прозрачной стены, разделяющая их друг от друга, как во вселенной две разные планеты.
   "Ну что тут поделать? Ничего!"
   "Да-а-а, не говори! Те и вправду как с другой планеты..."
   Так Олег некоторое время стоял в глубоких размышлениях.
   "Колодец глубок и темно там, и вода наверно чистая, ледяню-ющая! Там тайна прячется под многослойной плёнкой застывшего времени - оно до дна не достаёт, потому и стоит... Седой старик, опуская деревянное ведро на позеленевшей цепи, услышит плеск воды, как лязг ударившегося железа о стены. Ждёт! Ждёт пока оно наполнится сверхом и начнёт поднимать... Ведро дрожит от натуги, вода выплёскивается через край - но большего ему не поднять! Вертел скрипит, но наматывает упрямую цепь и... труд вознагрождён!"
   Недавно прикуренная сигарета, незаметно дотлела почти до фильтра. Зажатая меж средним и указательным пальцами, она грела их слабым ультрофиолетом, или ещё чем-нибудь вредным, отчего пальцы становились грязно-жёлтыми. Посмотрев на красный уголёк, он сделал последний затяг и теперь это было больше в удовольствие, нежели просто продолжение. Олег, сам не замечая того, блаженно заулыбался. Он бросил окурок себе под ботинок и медленно его растоптал.
   Тут же под ногой засвиристел сверчок, потом другой, третий - их целый хор; что-то ещё шевелится в траве, шуршит; ничтожное царство насекомых, творит своё дело и совершенно спокойно относится к тому, что его каждый день давит какой-нибудь двуногий великан. При этом они так незаметны, что их отсутствие, вряд ли будет иметь статус масштабного катастрофического значения. (Прошу отсутствие, не путать с уничтожением.)
  Показалась луна. Сейчас она была бледной и опусташённой. С самого детства Олег видел в луне лицо человека. Лицо девушки. Оно абсолютно никого ему не напоминало, просто видеть его, для него было достаточным и удобным. Ему, пусть и не намного, но всё-таки стало светлее - светлее, после принятого им решения об увольнении. Он уже сознательно достал новую сигарету и закурил.
   Затяг - плевок. Затяг - плевок. Затяг - плевок.
   Через плевки, выплёвываются лёгкие. Из минутной слабости, нужно выжать максимум возможного и пусть это будет так. Олег без особого внимания осматривался вокруг, важно дымя с высоко поднятой головой. Важно. Он сейчас находился именно в  том месте, где как и предполагал ранее, мог появиться "гость" .
   Вспомнив об этом, Олег решил вернуться в реальность и прежде чем уволиться, доделать это незаконченное дело.
   Было у него какое-то предчувствие, что этой ночью случится то, что может в корне поменять его. Откроется другое направление, путь - откроются двери, досели которых, не было в помине. За дверями будет стоять "гость".
   Он как бы ждёт его оттуда, будто силой гипноза выманивать того на себя. Уж и не знает, что бы он отдал за то, чтобы словить паршивцца и поквитаться с ним за не давнюю обиду. А потом уж и выдать хозяйке, чуть тёпленького.
   Почему-то ему очень хотелось выслужиться перед хозяюшкой, доказать что-то, увидеть важность, с которой она это примет. Но с другой стороны, может быть в этом ничего и нет... Да он и сам не уверен! Тогда что доказывать?! Олег пока не понимал, но... Случайно, не влечение ли у него к этой женщине? В последнее время он и смотрит на неё, ни как на босса, а как мужчина, смотрит на понравившуюся ему женщину. "Мы были бы, не плохой парой,- думал он,- люблю умных баб. С такими ничего не страшно".
   Олег полез в левый нагрудный карман пиджака и достал небольшую фотокарточку. Держа её перед собой он ещё не глядел на неё; Олег словно набирался решимости, но оттягивание доставляло не меньше удовольствия, чем желание посмотреть. На фото была Антонина Сергеевна, только значительно моложе. Он не помнил как она у него оказалась и тем более почему. Это не важно! Фото было у него рядом с сердцем (он делал это специально) и то, что он мог в любую минуту достать её, поднимало в нём тонус и... мужскую силу. Вообще-то, он об этом запрещал себе даже думать; тайное вожделение выбранной для себя дамы сердца не только плотанической любви, но и одному ему известной. Железный человек, каким он себя считал, становился пушистым; в такие моменты Олег себе не нравился, может даже презирал себя, но не отрицал того, что это ему было не просто нужно, а необходимым.
   Редкими минутами Олег менялся и стокновение двух разных полярных частот в едином ядре, оставляло без ответа один единственный вопрос: "Почему он такой?" А пока вопрос оставался открытым, Олег изредка и на несколько минут перевоплощался, и глядя на фото, в его воображении представали картины самого изощрённого, даже можно сказать грязного содержания победы "его" над "нею". И когда всё заканчивалось, когда возникающая потребность изливала через край содержимое, вот тут и подступала горечь разочарования и в такие минуты Олег, больше всего ненавидел себя.
   Но и это быстро проходило; он после каждого раза собирался порвать и выбросить фото, но почему-то не делал этого, а незаметное тепло, гревшее во внутреннем кармане пиджака, оставалось нетронутым до неизвестных пор.
    Предавшись сладким мечтам и их радужными послевкусиями, Олег докурил вторую сигарету. И снова до самого фильтра, и снова пальцы греет; выпуская последнее, бледно-жёлтое облако дыма, он надеется на новую встречу. Остатки никотина струйкой густого дыма поднялись в воздух и растворились. Бросив окурок на землю, он как и предидущую, также, тяжёлым ботинком втоптал в пыль, а затем сразу же достал новую, уже третью по счёту и прикурил. Зажигалка была тоже красной, как...
    Находясь под вымышленными впечатлениями, его понесло - понесло, как по зимней дороге, или лучше вниз по горке, всё быстрей и быстрей набирая скорость; так, покуривая, на него нахлынули грешные мыслишки, радуя оголадавшее самолюбие, а возникающий телесный зуд гас и снова возвращался. И от каждого нового затяга, он испытывал неимоверное удовольствие, которого сам же и лишал себя. И от самого процесса втягивания яда в лёгкие и от того, что вот так можно просто стоять и думать. Несколько месяцев воздержания пошли прахом, ну и пусть! Уже не хотелось думать об этом. Олег лишь получал наслаждение на данную минуту, несравнимое ни с чем  другим. Вытянув перед собой руку с дымящейся сигаретой, Олег рассматривал ярко-красный уголёк, радуя глаз красивой точкой. В то же время, такая маленькая штучка, наносящая практически невосполнимый вред здоровью, что отвязаться от неё очень трудно - чуть ли невозможно. За вытянутой рукой Олег видел Тоню; она повернулась по кругу и держа кулачок у подбородка, манила пальчиком. И пошла прочь; силуэт растворился пыхнув тусклым фейерверком серых огней раскуренной сигареты.
   Вот так, наблюдая за созданным самим же собой ярким пейзажем, там, на заднем плане, где-то в кленовых зарослях, в ветках отражающихся от блёклой луны на уровне забора, мелькнула голова человека. Олег на секунду замер, а потом медленно опустил руку. Мгновенная сосредоточенность и максимум внимания. Прочь мечтательное прелюдие. "Неуж-то везёт! Неужели пришёл!" У него не было и тени сомнений, что это тот, кого он ждёт.
  "Только бы не вспугнуть его! Только не вспугнуть!"
   Антонина Сергеевна, как в воду смотрела.
   Чтобы не показать вида, что он что-то заметил, Олег начал переминаться как бы с ноги на ногу, изображая совершенное безразличие ко всему происходящему вокруг. Но сразу поняв, что выглядит по-идиотски, замер; ему важно было ещё раз увидеть, что за изгородью кто-то есть, что ему не померещилось, и ОН действительно находится там. Медленно, как бы совершенно спокойно, Олег потягивал сигаретку, но внутри нарастало такое напряжение, которое толкало его на быстрые действия.
    "Так, если это наш "гость",- тем временем размышлял он,- то его ни в коем случае нельзя вспугнуть. Ну а если это не "гость", то что тогда эта персона тут делает? И тем более зачем прячется? Тут всё ясно - кто бы он ни был, он пришёл сюда не с добром!"
   Мир вокруг словно отключился и только невидимая оболочка шарообразной формы, мерцает наэлектролизованными диодами, в которую по случайному стечению обстоятельств, попали эти двое. Прорваться через неё невозможно - только одному... Ветерок колышит ветки клёна, а создаваемый от него шум, мягко опускается на землю и растворяется словно утренний туман, с появлением жаркого солнца. Но пока ночь и лягушачьи свадьбы, доносящиеся с реки, звучали как набат - как предвестник НАЧАЛА... Те ничтожные доли секунд тишины, получаемое время для вдоха, набирают в высоте и в весе и вот, им уже нехватает места для существования...
   Ещё Олег понял, что если он не перестанет измываться над собой, его мозг взорвётся и вырвавшееся серая масса испоганит не только его, но того, кто прячется за стволом дерева. С одной стороны он и рад, что тот здесь...
   "... он гладит его по головке, целует в жирную макушку - снова гладит..."
   А с другой, необходимо, чтобы тот забрался к ним на территорию, вовнутрь, где он как бы хозяин, хозяин положения, а значит и судья. Ведь погонись сейчас он за ним, у того больше шансов уйти, нежели Олег его догонит, так как расстояние слишком большое...
   "... любимое упражнение в набрасывании петли на движущую цель, автоматически заводит руку за плечо и наматывает... Стоп! Это просто воображение... Больное воображение..."
    Но и долго стоять на месте, может вызвать подозрение, и "гостьюшка", это милое созданьице, может не выдержать и уйти.
   "Вот бы рвануть за ним, прямо сейчас, изо всех сил. Разорвать воздух, разбить его как стекло и можно даже немного порезаться, чтобы разозлиться - так прибавиться, так разовьётся, так..." У-х-х! "И ежели догоню - герой, венценосец,- размышлял Олег.- А если нет, вдруг упущу! Вдруг, лежащая на полке сладкая булочка, окажется внутри пустой... и тогда всё! Он больше сюда не вернётся и мучиться мне из-за собственной не сдержанности. Надо набраться терпения и ждать. Ждать".
   Вспотевшие ноги разили; Олег ощущал вонь. Вонь, которая преследовала его в сторожке. Теперь здесь. Всего-на-всего это вонь, это запах мести - приближающейся мести.
   "Ах! Не перепрыгнуть бы..."
   "Упрись..."
    "Ага..."
   Докурив сигарету до конца, он хотел уже уходить, но на мгновение задержался взглядом на том месте, как завароженный, где заметил чужую голову, и, вдруг - голова снова появилась. Вот везуха - а то не везуха!
    У Олега были сняты все сомнения насчёт того, что не показалось ли ему то, что он видел в первый раз. Пройдя от того места, где он стоял, метров тридцать, он спешно достал сотовый телефон. Беспроводная игрушка, одно из новшеств японского производства. Такой только у него и у Лёхи.
   Звонил он как раз ему.
   -Слушай, Лёх, похоже не зря всё!
   -Что не зря?- Отозвался тот.
   "Не понял. Да нет, всё он понял. Просто переспросил, чтобы наверняка."
   -Мы не одни,- загадочно проговорил Олег и выдерживая паузу, сопёл в трубку,- наш "гость" появился. Сидит сейчас на первой точке, где я и показывал. Помнишь?
   Олег не хотел тараторить под грохочащее волнения, боялся, что язык начнёт заплетаться и что хуже всего, он не сможет этого замечать... Такое случается с ним. Отнюдь!.
   - Я угадал! Ждёт, наверное, подходящего момента. Ты как там, готов?
   -Да здесь всё тихо... А ты уверен?- Странный холодок выполз через отверстие для слуха в Олеговом телефоне. Как нововылупленные змеёныши из яиц... И шипят, в ухо, и шипят.
   -Да как никогда ещё не был уверен!
   Олег ответил так, как делают водители, когда резко разворачивают автомобиль на полном ходу с небольшим заносом так, для красоты.
   Сейчас он был похож на ребёнка - радовался с нескрываемым удовольствием. Но сдерживающий статус, готов вот-вот прорваться...
  Олег замолчал, вроде как обдумывая дальнейшие действия, но на самом деле ему нужно было восстановить волнующееся и неподдающееся контролю дыхание; задохнуться от случайно возможного передоза кислородом, считалось неимовернейшей и не сусветной глупостью, но через несколько секунд заговорил снова:
   -Я обойду корпус вокруг и затаюсь где-нибудь неподалёку, в укромном местечке. Слышишь меня?- В трубку Олега, Лёха ответил подросшей змейкой согласия- Передай Коле, чтобы шёл аккуратно ко мне, а Андрюха пусть дежурит в обычном режиме и никуда не рыпается. Ты меня хорошо понял?- Чуть повысив голос сказал Олег. Видно за километр как сильно он волнуется и переживает, чтоб всё прошло гладко,- сам сиди у сторожки у выключателя. Как дам сигнал, врубишь свет. Застанем врасплох. Ты меня понял?
    -Да, шеф!- услышал Олег утвердительный ответ на другом конце провода.
   -Пусть зайдёт глубже. Пустит корень. Прилипнет.
   Лёха не понимал ничего, но переспрашивать, а тем более поправлять не стал. Потому что уже НАЧАЛОСЬ.
   Отключив телефон, Олег бегом, на бешеной скорости обогнул первый корпус и затаился в самом тёмном углу, из-за которого был виден нужный ему объект. Резкая остановка... стучит сердце, давит виски... А ещё темно в глазах и круги - почти те же, но не они... Какие-то фиолетовые и сиреневые. Да, и жёлтые ещё...
   Буквально минуты через три, к нему неслышно подкрался Николай. Сейчас он для него был просто брат, не больше. Он так всё делал аккуратно и тихо, и вид такой внимательный и сосредоточеный, что не могло не удивить Олега.
   "Обман зрения. Иллюзия. Пускай."
   -Ты уверен...
   -Конечно да! Вы что, сговорились...
   -Не заводись. Сам знаешь, что мы на пределе.
   -Он дважды засветился передо мной,- уже степенно говорил старший брат,- я ещё уверен, что это тот самый голубчик.
   - Какой?- Не понял Коля.
    -Да тот самый.
    Когда он говорил, то не спускал глаз с наблюдаемого объекта. Напряжённые глаза двоились. Он моргал и продолжал смотреть.
   "Только не переборщи!"
   - Слушай, братка, иди-ка лучше меняйся с Андрюхой. Поочереди дежурьте. Ну уж, чтобы наверняка не спалиться. Понимаешь?- Олег посмотрел на брата и добавил,- мы же не знаем, когда он соизволит нас посетить, верно? Иди!
   Коля послушно кивнул и тут же исчез в темноте. Тихо, не шороха.
    "Бывает же он нормальным когда-нибудь,- думал Олег про брата,- только бы не подвёл. Всегда бы так."
   Отбросив гнетущие мысли, он стал дальше вести наблюдение.

                Глава  5
   "Шишел-мышел, пукнул-вышел.
    Шишел-мышел, пукнул-вышел.
    Шишел-мышел, пукнул-вышел..."
   "Почему-то другие считалочки на ум не шли. Не вспоминались. Как влезет что-нибудь такое в голову, так не выкинишь. Стишок что ли какой-нибудь выучить - Пушкин там, или Лермонтов... Других незнаю. Ха-ха-ха!"
   Не знаю точно, сколько я сидел в засаде, но мои ноги стали постепенно затекать от согнутого положения и деревенеть. "Так можно и до утра просидеть, и до вечера..."- размышлял я про себя. -Надо либо дело делать, либо просто уходить."
  Я выпрямлял ноги каждую по очереди, пуская кровь в затёкшие конечности и получал взамен приятные колики в пятки. А ещё хрустели колени, в двадцать пять-то. Неужели началось?!
   Недалеко от меня, за спиной, по одному проходили охранники. Интервал состовлял примерно четыре-пять минут - ни больше, ни меньше. Ленивое облачение человека в камуфляж, как перерождение, а на самом-то деле ничего особенного. Зато столько гонора, столько нескрываемого величия над... не понятно кем, словно не бычков сторожат, а как минимум стадо разжиревших депутатов государственной думы. А у самих-то и носки грязные и подмышками воняет.
   Сто пудов, что они даже не подозревают, что я сижу в нескольких шагах от них. Не сижу, а затаился. Приятные ощущения скрытности - при этом ты видишь всех как на ладони, а тебя никто. Ходили они не так часто; я запросто успел бы управиться здесь по-быстрому. Туда-обратно. Я ждал очередного обхода и уже был готов вторгнуться на их территорию, чтобы оказаться на ладони удачи и везения. Но это было моё! Ладонь моя!
   Так всё думается просто! Я улыбнулся себе и правой рукой стал щупать левую пятку, в которой ещё отзывались тыкающиеся иголочки. Они чесались. Нервы!
   "Нервы,"- думаю я и отчасти прав. Хочу сбалансировать скопившееся, которое не выходило наружу, и баламутило ровные, устроенные по порядку ряды, в хаус. Я бьюсь, нанося очередь прямых ударов по воздуху, но точка соприкосновения, хоть на миллиметр, но находилась дальше выпущенных кулаков; каждый новый промах должен был опрокинуть меня на пол от возникающей инерции. Но низкое расположение центра тяжести, здорово сыграло роль вбитой в землю железобетонной сваи. Глубоко вбитой...
   Мне вспомнился мой двоюродный брат Януш. Он был старше меня на четыре года и вёл очень спортивный образ жизни. Я и начал-то его помнить постоянно отжимающимся от пола, подтягивающимся на перекладине или дереве, качающим пресс. А как он крутил в прыжке "вертушки" на подбросанный предмет и усердно старался разбивать руками доски и куски шифера сложенного в несколько рядов. Мне приходилось часто гостить у него и значительно долгое время, пока мама с родственниками уезжала на заработки. Помимо меня у него гостили другие двоюродные, троюродные и даже четвероюродные братья и сёстры, пока их родители также находились в командировках. Мы часто спали на полу, а то и вовсе на улице под яблоней или вишней.
   Так получалось, что все мы были примерно одного возраста и один Януш был самым старшим. А старшим - значит главным. Так вот, увлечённость Януша, самым прямым образом влияла и на всех нас. Занятия боевым видом спорта сопровождало абсолютно всех и на протяжения всего времени, что мы находились в его доме. Утро начиналось с подтягиваний и отжиманий, при чём отжимания продолжались в течении всего дня: каждый раз перед приёмом пищи, перед тренировкой и после (не считая отжимания во время тренировки). Да по любому возможному поводу, который только придумывал Януш. Он мог даже просто проходить мимо, грубо дать подзатыльник и спросить: "А ты сегодня сколько раз отжался? Почему я не видел?"
   И хотя мне не очень нравилось этим заниматься, я всё же научился драться, научился выносливости и терпению. А ещё некоторым спортивным привычкам, то как, делать по утрам зарядку, отжиматься за день хотя бы по пять подходов и обязательно раз в неделю бегать кросс.
   Несмотря на это мне так и не удалось избавиться от присутствия в своём подсознании трусости и робости перед тем, как вступить в уличную драку. Даже намёка на махач хватало, чтобы у меня пробежал мороз по коже и даже образно представлял все возможные варианты исхода драки и то, как я буду избит. Помню, что несколько раз у меня темнело в глазах и очень сильно хотелось в туалет. Но стоило первому нанести удар и как-будто всё становилось на своё место. Я резко менялся оборачиваясь в сатану. А ещё, когда я оказывался сильнее противника и когда он уже не мог сопротивляться, то испытывал чувство стыда за своё, так сказать, физическое превосходство над ним.
   И вот из-за этого, я долгое время не находил баланс, между злом и быть простым по жизни. Никак эти два понятия не увязываются в единое целое до сих пор, ибо зло всегда пересиливает, перекрывает, казалось бы во сто крат меньше оппонента, но такое мощное и затягивающее...
   Я часто вспоминаю Януша и то, как занимался с ним; в такие минуты я становлюсь сильнее, увереннее и может даже злее. Может сейчас я специально занялся воспоминаниями, чтобы поднять дух и приступить к чему-то. Дождавшись наконец-то охранника и проследив, чтобы тот удалился на порядочное расстояние, я сделал три глубоких вдоха (так меня учил Януш) и разом перемахнул через ветхий заборчик.
   Тишина! Присев сразу на корточки, я огляделся. Моему взору предстал скотный двор, покрытый ночным мраком, еле-еле освещённый луной. Ёе мутные отблески тенями ложатся на стены кирпичных корпусов и чёрный пол, выдавая их за чудовищ и уродцев.
   Здесь двор выглядел по-другому и ощущался тоже не так, как по ту сторону забора.
   "Мороз не за горами?"
   "Ага! Ага! Ага!"
   "А в глазах..."
   "Не скажу! Всё вижу! Всё слышу!"
   "...вперёд..."
   Не обнаружив поблизости для себя никакой опасности, я мелкими шажками перебежал пространство к ближнему корпусу и прижался спиной к кирпичной стене. Стена оказалось тёплой после жаркого дня, что меня в какой-то степени и успокаивало.
    "Почему успокаивало?"
    "Умирать не охота в мороз..."
    "А какая разница... Как-будто выбор..."
    А ещё стук сердца отдававшийся через спину в стену и мне было понятно, что спокойствие моё, чисто относительное.
   За стеной слышалось топтание и дыхание молодых бычков и тёлочек, за которыми я и пришёл сюда. Животные фыркали, некоторые мычали - жили своей, ночной скотской жизнью. Они там спали, набирая массу, наливались мясом и моим желанием их похитить. Пахло свежей зелёнкой и силосом в перемешку с навозом - вечным спутником любого фермерского хозяйства и частного подворья. Короче дико воняло и сбивало с настроя.
  "Запах с самого низа, с бездонной пропасти, где ничего не видно, а только омерзительное зловоние, поднимается на серо-красном облаке дыма и отравляет всё, что находится рядом. Раз попав в неё, уже не выбраться; навоз на ощупь очень скользкий, вязкий, ухватиться не получиться... Сжимаешь кулаки, но он продавливается сквозь пальцы и от этого ещё омерзительней. Как трясина, всё время тянет вниз, глубже, по самую шею. Если только кто-нибудь руку подаст... Короче бесполезно!"
  Но запахи меня меньше всего беспокоили; я заботился пока лишь о том, чтобы не угодить в ловушку или в капкан. Незнаю как, но картина, воспроизведённая сознанием, в некотором смысле ассоциировалась с внезапностью, а если судить по собственному опыту, внезапность, кроет под своей "одеждой" отнюдь не сладкие конфетки и пахучие цветочки. С тех пор, как я ВНЕЗАПНО потерял мать, эта самая ВНЕЗАПНОсть стала синонимом чего-то чёрного, с цифрой тринадцать и с долгим приходом в себя от потрясения. А ещё с тухлым запахом изо рта.
   Несмотря на то, что я находился в кромешной тьме, чувствовал себя как прыщь на открытом участке лица, которого скоро раздавят. Я снова присел на корточки, упёрся рукой о стену за спиной и теперь она почему-то казалась холодной. Я снова смутился и ощутил страх; у меня дрогнул подбородок и это было слышно.
   В воображаемой картинке предстал Януш, идущий гуськом и оглядывающийся. Я следовал за ним, заправив руки за голову и пыхтя от усердия. Судя по его прямой спине, ходьба давалось ему легко, а я же вот-вот готов был упереться носом в землю и... пахать.
   Лай деревеских собак сбивал картинку; появлялась рябь, а по телу бегали обкуренные муравьи и больно кусались. Ещё чесался нос; я сжал зубы до скрипа и не понравившийся мне звук подтолкнул идти дальше.
    "... вперёд..."
   Движение - сила. Движение создаёт проспект и не всегда он зелёный и блестает идеальной чистотой. Преимущество движения в преодолении единиц измерений и высчет оных обозначается шкалой, согласно которой, ты заполняешься сам.
   Дальше? Дальше глубина. Нет, ни яма. Порог, за которым отсутствует свет, но он затягивает своей неизведанностью, а обозначается глубиной. Потому-что немного страшно. Но это нормально. Глубина - сосуд для черпания силы. А сила, как я говорил раньше, это движение.
   Никакого зацикливания - строго следуем пропорции исследования закона земного притяжения и влияние на мозг человека, во время несусветной глупости и беспробудной лжи. А также формулу, и способы практического её решения. Если таковые, при нынешнем укладе вещей, возможны.
   "Бред?!"
   "Согласен, но дальше..."
   "Что?"
   "... дальше!"
   ... дальше, продвигался я вперёд словно по стенке и подальше от периметра и места обхода охраны. В глубь фермы, в её сердце между корпусами и по-ближе к дверям, которые расположены прямо посередине строения. Я добытчик - добытчик золота, алмазов, янтаря... Я искатель-поисковик, я - находчик...
   Полный мрак. Темнота. Союз чего-то с чем-то. И почему дела ночью, это почти всегда плохо заканчивается.
   "Битва Света и Тьмы?"
   "На первый взгляд похоже..."
   "А на второй?"
   "На второй - большой человек в чёрной плаще..."
   "... да я серьёзно!"
   "Не знаю! Можно по сути! Всегда так..."
  Переминая прочную бичеву пальцами рук, я как бы разминал конечности. Как пианист перед концертом, гоняет пальцы по клавишам, чтобы те привыкли к тонким прикосновениям. Ну а я, чтобы ловко и быстро обвязать узлы и крепко удерживая, увести добычу. Но когда я прекращал переминать, пальцы немели и плохо слушались, а плечо на котором находилась поклажа было словно чужим и тянуло вниз. Кровообращение замедлялось, стыло...
    Мои глаза были устремлены вперёд, хоть я и ничего не видел, а слух сконцентрирован на том, что было у меня позади; вот тут в самую точку. При полной невидимости, слух обостряется в несколько раз, до раздражения на мочках, а скопление серы служит фильтром. Мне казалось, что я и не дышу вовсе. Ни одного лишнего движения, ни одной посторонней мысли, только полная сосредоточенность на цель.
   Скрытая на данный момент за тучками луна, сквозь небесную чернь пыталась пробить не полный круг жёлтого пятна, но всё тщетно; невидимая сила просто окутала мраком скотный двор, но я словно дикая кошка, которая хорошо видит в темноте и осторожными шажками движется к своей цели.
   И вот... и вот, когда я буквально оказался около дверей корпуса, когда занёс руку над ручкой, чтобы открыть дверь... И когда я был уже готов скрыться за этими дверями, там, за своей спиной я услышал, что-то вроде быстрых шагов приближающихся ко мне. Как начинающийся по капле дождь, собираясь в желобке и стекая по одной, начинает стучать о дно жестяного ведра, специально подставленного кем-то для сбора дождевой воды. Семенящий шорох, по неизвестной мне шкале, набирала высоту планка определяющая уровень скапливаемого адреналина. Только это вещество как-то застыло что ли в жилах, образуя пробку.
   Это то, что я, и многие другие называют ВНЕЗАПНОсть. ВНЕЗАПНОсть не определяется каким-нибудь чувством, скорее наоборот. Оно - предвестник страха. Или она - как кому удобно. Не надо путать с неожиданностью - неожиданность несёт в себе положительное, в некотором роде и приятное. Даже не представляю как сказать, что я неожиданно услышал шаги сзади, движущиеся в мою сторону. Да ещё посреди ночи!
   Именно ВНЕЗАПНО я понял, что не один. И может впервые в жизни я испытал горечь от самоуверености, от излишка скопленного адреналина и ещё от напыщенного желания лёгкой наживы. Обернуться назад у меня не хватило смелости; её не просто не хватило - она ВНЕЗАПНО испарилась как сахар попавший в кипяток - медленно и по крупицам. Ведь увидеть там за спиной то, чего я не ожидаю увидеть, для меня это было просто... шоком (трудно подобрать правильное слово). И то, что я слышал, вывело меня не только из физической активности, ну и морального равновесия тоже. Главное, что до меня дошло, это то, что приближающаяся опасность там, сзади, была для меня уже неминуема и должна вот-вот достигнуть моего бренного тела.
   Всё это одновременно.
   "Физическая расправа, как основа... воспитания!" Боязнь быть побитым, покалеченным, зависимым от случившегося, а не от запланированного мною. И то, что я оказался тут по собственному желанию, по-своей воли, так, стеклом сначала об асфальт, а потом...
   А ещё и потому, что ноги мои просто-напросто окаменели и вросли в землю, от овладевающего и с каждым приближающимся шагом ко мне страха. И вот я стою, оперевшись правой рукой об уже ледяную для меня стену и слышу, как мой преследователь, сделав несколько шагов, также остановился.
   Мы стояли несколько секунд, а может и минут; я уж потерялся во времени и, замерев  на месте, перестал здраво размышлять. Переплетение ощущений, размазывало, ещё совсем недавно утверждённый подсознанием апломб убеждения, в коровью лепёшку и смывало в унитаз. Оно оставалось позади и служило словно проливным дождём. Мне невыносимо было осозновать своё ничтожество перед ним; когда я сюда шёл, я боялся, но как-то странно, что именно оно, в некотором роде мною и двигало. Оно было частью меня и уже вокруг этого крутился сам я. Оно служило тылом и мне просто страшно представить, если бы этого не существовало.
   А что теперь. Теперь я жду; это томительное ожидание чего-то, крайне отрицательно на мне сказывалось, а от нахлынувшего волнения я не представлял себе, что предпринять в дальнейшем. Мелькнула шальная мысль бежать, но куда? И это скорей всего не мысль, а?.. Назад путь перекрыт, вопрос в другом, кем? Может, человек позади не представляет для меня никакой опасности и я могу легко от него уйти. Либо он меня, проще говоря, накроет, и ещё неизвестно, чем всё это закончится.
   "..."
    "..."
    Если бежать вперёд вдоль корпусов, то, если я не дезориентирован, выбегу прямиком к парадным воротам и как там повернётся ход событий для меня тоже неизвестно. А тут ещё как назло я вспомнил Любины слова "ох, чую неладное" и "не ходил бы никуда". Вот бабий язык - ядовитый. Но как бы я хотел сейчас оказаться дома, рядом с ней и с Яном.
   "Сейчас заиграет похоронный марш!"
   "Но что это я нюни развесил. Ну-ка, Яшка, соберись,- думал я про себя приободряясь. Я нагонял на себя (что я могу нагнать на себя?)- Давай, поднимайся! Отрывай свою прыщавую задницу, хватит о плохом помышлять, это только во вред себе. Где твоя сила духа и железная воля, которой славится твой род! Где твоё бесстрашие перед чёртом и бесом..." Ни больше, ни меньше - я падал духом, бился об острые углы и уже не мог пошевелить ни одним из своих чресел. Страх сильней меня и он больше всего меня убивает морально, чем тот, который сейчас находится позади меня и крадётся, чтобы обезвредить.
   "Ну и где он есть?"
   "Кто?"
    "Януш, брат твой..."
    "И твой..."
    "... не тот ли это сейчас момент, когда нужно!"
    "Лучше самому сорвать занавес, и пусть ты гол и серый, пусть всё видят... Лишь бы, правда была настоящей..."
   "Это очень тяжело (смеётся), и наверно глупо (лицо выражает потерю. Угрюмость...)"
   "Не знаешь, мы память воспринимаем, как?"
   "Как переполнение! Переполнение и последующее воспроизведение..."
   "А запоминание?"
   "А что запоминание?! Запоминание автомат - чик и готово..."
   "... гм-м, странно... Странно быть существом! (накручиваю слёзы).
   "Мы же существа живого..."
   "Да! Да! (уже навзрыд)."
   "Да! Пусть и так! Для этого может нас и придумали."
   "Для чего, этого? (вытераю сопли. Успокаиваюсь.)
   "Выпадающие трудности, есть ни что иное, как воспроизведение, из чего-то запоминающегося на автомате..."
    "???"
    "Наш хозяин - волк. Серый волк - вид обыкновенный. Образ жизни дикий, в некоторой степени кочевой. Всегда на ногах, всегда в поиске, всегда готовый убить ради жизни... Ради еды! Слуга Творца, покорный."
   "Я встречал такого, в поле..."
   "Так вот. Позиция волка такова, что если не сотворишь (не согрешишь), то и не поешь. Останешься голодным. Ясно?"
   "Ты сейчас это в плане еды, или о том, что многих заставляет думать о волке в том образе и виде, в каком он часто предстаёт нам в детстве, а потом и во взрослом состоянии?"
   "В плане еды - это вещь как состовляющая всего живого (развожу руками), но всего сложнее с тем, что мы едим во время того, что думаем..."
   "Как ты любишь из сложного, творить ещё сложнее. Выразись узкой, в одну строчку формулой, чтобы хоть ясность увиденного, вопроизводилась на запоминающемся автомате."
   "Сам-то понял, что сказал..."
   "(Смеюсь)."
   "Смешнее будет дальше. Это когда ты захочешь выйти из образа волка, в которого ты по неопытности вселился, или наоборот - это неважно, и обратившись в человека понимаешь, что ты!!!"
   "Ну?!"
   "Что ты - МЫШЬ!"
   "Слава Богу!"
   "Ну ты кремень..."
   "Лишь бы не КРЫСА! Лишь бы не КРЫСА!"
   "Больной б...ь! Ты даже не врубился о чём я! Лишь бы не КРЫСА (передразниваю)! Ты про... Да пошёл ты!!!"
   И всё, на что теперь хватило меня (и в частности их), не знаю почему, так это обернуться назад и посмотреть на того, кого я так перепугался. Скрипучем поворотом головы я рисковал сломать шейный позвонок, чисто относительно конечно, но всё же повернулся. Тёмный силуэт человека высокого роста стоял примерно шагах в десяти от меня и наблюдал за мной не двигаясь. Это тот! Да это тот самый, кого я видел, прежде чем перебраться сюда. Определённо он меня засёк и мелькающий огонёк его сигаретки, это был только отвлекающий манёвр; вот это прокол с моей стороны, вот эта засада!
   Однозначно провал. Так всё глупо! Как детская игра в прятки - ты ищешь, а находят тебя... И застукивают.
   Так подставляться я не собирался. И что теперь? Такое у меня впервые! Реально!
   Человек сделал пару осторожных шагов ко мне, под ногами что-то хрустнуло и он сказал:
    -Ты что здесь делаешь, парень?
     Голос, вызывающий в тебе опасность к говорившему. Голос, пугающий неизвестностью, но не обещающий ничего... хорошего. Мой мозг заметался в моей черепной коробке, как червяк на крючке рыбака в поисках выхода из "ВНЕЗАПНО" образовавшегося тупика, но ничего путного не приходило, и казалось он вот-вот лопнет. Взорвётся! Ба-бах! Хоть бы ещё одно движение проделать; что ж я как... мёртвый.
    -Стой на месте, голубь! Не дёргайся,- снова я слышу тот же голос и тот же хруст под ногами. Он сделал шаг. Гвоздь вбит.
   Обозвав меня голубем, я совсем поник. Это как подзатыльник, затрещина; он понял, а скорее, прочитал меня. Голубь - это как? положение снизу, или стоя спиной нагнувшись вперёд...
   Ой-ёо-ой! Это уже ниже плинтуса; потому что проговорил он так уверенно, что то, что я услышал, было как бы обращено тому, место которого занимал вовсе не я. Оно было рядом, но волей непонятного мне случая, я оказался вне зоны поля своей деятельности.
   И всё-то виной тому был я сам. Простое чувство - чувство понимания и восприятие из запавшего в память, было обращено в то, откуда я недавно сам же себя и скинул. Я развалился на отделения и каждый отдел, существовал словно сам по себе. Но отдуваться придётся мне, тому самому, который сейчас будто бы вкопанный.
   Вот, тупиковая ситуация. Абсолютно не в силах что-либо предпринять. И пошевелиться тоже. Хоть бы заплакать что ли, может, легче станет. Слышал о таком где-то. Может выступившая влага, станет заменой технической смазки...
    Мой внутренний мир сомкнулся в маленький клубочек мягкой материи, подтверженный моментальному уничтожению при прикосновении и я ужасно боялся, что это случится прямо сейчас.

                Глава  6
   "Надо браться за чтение. Просто так время убивать - преступление. К тому же все умные люди, так делают",- он стряхивал пепел и ждал.
    Олегу пришлось-таки посидеть в засаде в ожидании "гостя", когда тот наконец-то решится на вторжение. Это было именно вторжение, а не простое воровство со взломом. Воровство со взломом - как-то просто звучит для такого эпизода. Вторжение - вот в самый раз. Налёт, как монголо-татарское, только в единственном числе.
   Всё бы ничего, но желание отомстить боролось со здравым смыслом и последнее не давало сделать опрометчивый шаг. Его уже не одолевал сон, как буквально час тому назад, или полчаса. Его теперь мало волновало поведение младшего брата, из-за которого Олег по-настоящему переживал и часто с ним ругался. Ему на некоторое время стала безразлична та, ради которой он готов на многое. Отодвинулось всё. Теперь перед ним была чёткая цель, которую он должен был достичь.
   С остальным - потом.
   В это время Коля и Дрон по очереди курсировали территорию, дабы не вызвать никаких подозрений у "гостя" в плане того, что он уже обнаружен. Парни словно жили тем, чем сейчас жил Олег. Он перестраивал не только окружающее, но и окружающих; Олег творил ситуацию и исходящее от него свечение, обволакивало всех находящихся по-близости, действуя на подобии магнита или долгожданного утра.
   Но пока он не научился это контролировать - удовольствие от получаемого разноцветного, размазывалось серым, грязно-серым. Парни и сами явно приободрились после того, как узнали, что на их объект пытается пробраться некто чужой. Одним словом - развлекуха. Появился азарт и хоть какое-то разнообразие в их скучной рабочей деятельности; гляди, хозяйка и премию даст в случае поимки негодяя.
   "В случае..."
   "Ахааа! Любит наш брат бегать!"
   "Ага! Ты хотел сказать забегать?"
   "Да! А какая разница, кто дразнится..."
   "Ахааа..."
  Воодушевлённый предположительным исходом такого дела, Олег боялся только одного, чтобы Прохорыч чего-нибудь не сморозил. Ведь его-то он забыл предупредить о проходящей сейчас "операции" и было бы не удивительно, если тот всё испортит. Но метаться уже поздно, будь что будет.
   Олег вовсе не забыл про деда - просто не захотел вводить его в курс дела. Почему? Да сам не может ответить. Видел лишь, что старик имеет второстепенное отношение, не только к ситуации в целом на ферме, а ко всему, что считается для него, Олега, делом важным... А ещё, он какой-то там её родственник. Не важно по какой линии, но взаимосвязь, древесными корнями вращивала этот союз в непроглядную даль; там на глубине, переплетения возможно могут быть соеденены с другими и возможно более сильными корнями, так что дед, должен подвинуться в сторону так, чтобы его не было видно.
   "Знаю, что понятного мало..."
   " ... если вообще таковое существует!"
    Но не для него. Только считать Захара Прохоровича своим приближённым, даже по линии возможного родства, Олег считал обычной нецелесообразностью. Как может после последственного, которое если и возможно, то менее всего из всех имеющихся допустимых процентов, может осуществиться, если первоначальное не осуществлено.
   Бред! Конечно бред!
   И вот, не столь долгое ожидание обернулось началом действия. Но сначала были глюки... Видя в темноте воображаемый ствол клёна, Олег несколько раз видел, как из-за него выбегает кто-то, и бежит как сумашедший, и... Он ничего не успевает сделать! Ничего... Удар обрушивается с такой силой, что мощь занесённой для удара руки, проваливается в череп Олега до самого локтя... И всё по-новой...
   Если бы он спал! Так нет! Всё на яву. Значит нервы!
   Возможно! Просто так, несколько раз. А главное он в сером с белым, как призрак.
   Но потом вместо кулака было длинное копьё, и он не добегал до него, а швырял копьё с дистанции... Да так метко, что Олег каждый раз вздрагивал, когда копьё его протыкало. Глюки повторялись так часто, что он перестал на них обращать внимание и ждал настоящего...
   И он появился.
   Из темноты появилась чёрная тень человека с поклажей через плечо; она с лёгкостью перемахнула через заборчик и живо метнулась между первым и вторым корпусами. Словно воин тьмы, мелкими шажками и так быстро; а лучше, как облезлый кот, нашкодивший в ботинок хозяина. На фоне белой стены, он выделялся больше, чем при свете луны и даже был заметен его длинный нос с широкими ноздрями. Всё время озираясь по сторонам - туда-сюда, пригнувшись низко к земле, тень направлялась вперёд. По движения было видно осторожность. Олег ощутил уважение. Только оно было противоречащим его принципам.
   И отступать он не собирался.
   Но то, что за ним наблюдают, до него вряд ли доходило, иначе бы он не делал ничего подобного.
   Олег уже предвкушал удовольствие от происходящего действия и конечно же образно представлял развязку; само разоблачение как бы отошло на второй план, а вот салют и трубный марш победы, будет слышен в соседних деревнях. Сердце так и обливалось парным молоком с мёдом, что с обоих уголков рта, текла голодная слюна. Внутренняя горячая нетерпеливость толкала его на быстрое разрешение ситуации и медлить, только усугублять положение. Под ногами словно был залит каток и чтобы не упасть, нужно было просто стоять на месте, но они так рвали подошвы... Опыт и хладнокровие подсказывали Олегу "не гнать лошадей", и сохранять спокойствие и самообладание. Зверь сам вошёл в клетку и осталось только громко захлопнуть дверцу.
   Олег достал телефон и набрал Лёхе.
   -Слушай, ну наш голубок уже внутри клетки,- он выждал маленькую паузу, получая наслаждение от наблюдения и продолжал,- расположись между первым и вторым корпусами и отрежь ему отход в случае побега. Я же тут попробую его взять один.
     -Шеф,- обратился слегка взволнованный Лёха,- может, тебе помочь? Не рискуй! Давай я навстречу...
     -Даже не суйся,- резкость, с которой оборвал его шеф, можно было сравнить с тем, как раздражённый господин, осаживает своего слугу, хлестанув его плёткой по лицу. Он тут же осознаёт свою заносчивость и стиснув зубы, в мягком, почти в женственном тоне, добавил.- Сам справлюсь. Просто жди!
   Он поднялся из засады во весь рост. Казалось, что подьём занял слишком много времени, но посчитав это некоим началом чего-то эффектного и потрясающего в своём развитии, Олег также не спеша, а может ещё и медленнее, крадучись, последовал вслед за также крадущейся тенью. Он отрезает ему путь к отступлению назад...
   "... стрелки взводят затворы и приготавливаются..."
   ... и к завершению, так к славно начинающейся сцены...
   "... зажигается фитиль и весь строй замирает в ожидании. Ни один из них не шевелиться - ни дрогнет на лице ни один мускул. Многолетний опыт выработал хладнокровие и глухоту..."
  Внезапно, со спины, Олег нападать не хотел; ему хотелось насладиться чувством охотника, продлить подступление слюны и не глотать всё сразу. А ещё приятно было бы посмаковать ею прежде, чем оно начнёт откусывать живые ткани мяса, с застывшим в крови адреналином.
   И всё же в начале охота. И он охотник. Охотник, который порою очень долгое время выслеживает свою жертву и в самый последний момент, когда добыче практически некуда деваться, он её хватает, вяжет, обезвреживает и - смотрит в глаза. Он чувствует в зубах, как стынет обречённое тело, дрыгается в последних конвульсиях, испускает последний вздох.
   И всё же глаза... Это самое интересное и важное в охоте. Взгляд! Взгляд пойманной жертвы. Он может говорит о том, о сём - о многом. Но больше всего он думает, а скорее считает - минуты, а может и секунды до своей кончины. А ещё он может умолять, просить, ненавидить.
   А жалость. Жалость испортит вкус; блюдо будет переперчёным, а отрыжка напоминать кошачью мочу. Так что, если и быть хладнокровным, то уж до конца.
   Олег вытер на углах губ визуально образовавшееся слюноотделение и зная, что этого нет, он всё-равно это сделал. Визуальность прочно вживалась, создавая образ, который  сложно выводился из сознания. А зачем? Оно грело отмёрзшее чувство, отвечающее за инстинкт превосходства самца над самкой. Почерневшее, с кусочками льда, только-только начало таять, а вода скопившаяся на земле, проваливаясь под землю, дало жизнь новому растению. Оно прорвалось мгновенно и приняло взрослый, живой вид. Внутри оно твердее, чем было с ледовым налётом, поэтому утверждая о якобы греющем элементе, я немного преувеличивал.
  И вот Олег уже находится в нескольких шагах от жертвы, притаившейся перед ним. Блеклый лунный свет обозначил спину добычи, крадущейся вдоль стены к своей погибели. Она отражалась чёрным вытянутым прямоугольником и сгибающиеся её углы, обозначали движение.
   Олег вспомнил время, проведённое на службе; в постоянных марш-бросках, частых полевых учениях в дали от цивилизации, долгих походах по горным местностям и диким лесам. То, как ему приходилось с товарищами отстреливаться от боевиков, теряя их по-одному, самому вести бой, командуя взводом молодых, совсем ещё зелёных бойцов. То, как он по собственной инициативе брал ответственность за несколько чужих ему жизней и был готов отдать за них свою.
   Но то время уже прошло. Его нужно... нет, его необходимо отпустить, безвозвратно. Сейчас совсем другие правила, а так хочется иногда, хоть немного почувствовать себя в военной обстановке, хозяином положения и вершителем... правды (чуть не сказал вершителем судеб). В общем прорывался наружу хулиган и Олег еле сдерживал его.
   Было так скучно, что сейчас у него сводило икроножные мышцы, не от напряжения, а от предвкушения прорыва...
  Он быстро пришёл в себя, после того, как "гость" вдруг остановился и замер на месте. По инерции пройдя ещё два шага, Олег тоже растерянно остановился и стал наблюдать за дальнейшими действиями чужака, при этом сам предельно насторожился - мало ли что у того в голове. Возможно он будет биться до последнего, как в конвульсии перед надвигающейся смертью, рассшибая себе лоб и другие выпирающие окончания в кровь. И лишь бы он сам себя не убил. Подумав об том Олег решил приближаться; что теперь стоять-то на месте. Это уже не в правилах Олега, и долго не раздумывая, он сделал ещё пару шагов вперёд и спросил:
    -Ты что здесь делаешь, парень?
   Олег был готов к любому повороту дела. Даже к тому, что чужак может слёгкостью подпрыгнуть и взлететь как голубь; хлопающие крылья друг о друга, выдернут из них пару пёрышек. Они опустятся, а он исчезнит в ночи, как призрак.
    Горело внутри, словно изжога, а сжатые кулаки вспотевшие от напряжения, медленно сжимались и разжимались, сами. Но тень не шевелилась, словно приросла ногами к земле, да ещё опёрся рукой о стену, будто решил передохнуть.
    "Что это с ним? Ему там случайно не плохо, или он...- подумалось вскользь Олегу,- или он, может, хочет ввести меня в заблуждение. Уж больно всё наиграно и как-то неестественно."
    Олег шагнул вперёд, но не видя лица противника и его неподвижность, не мог предугадать его дальнейших действий. Да и не надо! Он ещё приблизился; как перелистнул ещё одну страницу книги и разгадка стала ещё на один раз сложнее. И вот, кажется, что ты её уже не разгадаешь... Он начинает не на шутку тревожиться, что всё пойдёт не по плану. Олег перелистывает возможные варианты, забегает вперёд; листы книги мнутся, шелестят, готовы порваться... Но все сходится к одному: "чужак" лежит связанный перед его ногами и жалобно смотрит.
   Возвращается назад, ищет брошенную страницу и забытый абзац. А "замороженный гость" всё также стоял как вкопанный и не шевелился.
    -Стой на месте, не дёргайся!
   Зачем он это сказал... Но оно так лучше - так получился толчок...
   На это "чужак" только медленно повернулся к нему. Поворот был больше осторожным, чем медленным, но в тоже время каким-то странным, как не по своей воле он это делает. Гадать было некогда, что у него там на уме;  во избежании внезапных неприятностей, Олег пошёл на крайние меры. Делая ускорение на каждый шаг, он оказался лицом к лицу с ним, точнее с его спиной, как... как неожиданно загорелся яркий, пронизывающий свет фонаря, расположенного в нескольких метрах от них. Это когда в кинотеатре во время сеанса, на самом интересном месте прерывается фильм и загорается свет и делают какое-нибудь тупое объявление. От раздражения, информацию пропускаешь мимо ушей, но на фильм уже сложно настроиться.
   На короткое мгновение наступает слепота; вспышка парализует органы зрения, но следуя принципу инерции и не оставливаясь в движении, Олег наносит левый боковой в голову. Ослеплённый светом он теряет объект цели из вида и удар приходится во что-то твёрдое и тупое. "В локоть,"- думает он и отчасти прав. "Чужак" взвыл как подстреленный хряк; он совсем где-то рядом. Но пока не до него; все силы Олег бросает на поиски руки, ощупывая плечо, ниже и недоходя локтя, он её теряет. Первыми оживают отбитые костяшки кулака. Наступившее лёгкое онемение конечности возвращают её к хозяину, но сквозь проясняющую картинку Олег видит, что противник не повержен... Тут же наносится ему ещё один удар, но уже более точный и концентрированный - снизу с правой, прямо в подбородок. Бедолага махнул головой и рухнул на землю, будто подкошенный и как точным выстрелом в лоб.
   "Что? И всего лишь..."
   "Да-а! Лихо?"
   "А то! Немного впечатляет..."
   Шум прекратился, не успев начаться. Лёха бежал сломя голову и продавливая землю перемешанную с навозом по щиколотку, разрывая воздух своей широкой грудью и даже изнутри. Он видел вдалеке две фигуры, их мелкие передвижки и как одна из них, упала. Он запыхавшись остановился возле них и видя, что с Олегом порядок, срокойно подошёл к лежащему без чувств чужаку. Лёха не приближался близко, будто бы от того разило беспредельной войнью; слегка склонившись, чтобы видеть лицо. А потом сморщил физиономию и спросил у шефа:
   -Это ты его так?
   -Нет, папа римский!  Конечно...
   Маленький червячок прогрызает сначала сердце, тыкается в подреберную кость, но обходит... Протыкает кожный покров и объедает всё вокруг себя. Он гладит его одним пальцем и думает: "Ну когда же ты выростишь..."
   -Лихо ты его!
   -Ты чё прискакал? Я же сказал, где тебе быть,- проворчал Олег как старый дед. Левая кисть подрагивает указательным пальцем.
   -Услышал шум,- оправдывался Лёха,- ну и...
   -Ну-у и...- передразнил Олег, а затем к себе,- вот зараза!- Боль подступала; он чуть простонал, потирая ушибленный кулак и осматривая место ушиба,- как же я мог так попасть. И кто вообще свет этот долбанный врубил?- на последней фразе он повысил голос, как-будто что-то вспомнил важное и сурово поглядел на Лёху, словно он во всём виноват.
   Лёха жмёт плечом и уже жалеет, что поспешил прийти якобы на помощь шефу.
   -Что с рукой?
   -Ещё незнаю.
   Кисть руки Олега постепенно накрывала опухоль, но перелома, наверно, всё-таки удалось избежать; пальцы двигались, а это главное. Светло-синий окрас, отсвечивал жёлтым и чем-то напоминал плешню наголо побритого человека. Он ещё несколько раз пошевелил пальцами и попытался сжать их в кулак. Оглядевшись быстро вокруг, Олег хотел ещё кого-то увидеть, но кроме Лёхи рядом не было никого, и указав здоровой рукой на лежащего человека сказал:
    -Цепляй этого за шкирку и тащи к сторожке.
   Червяк то растёт, то не растёт - не разберёшь его натуру.
    - Надо её в холодную воду или компресс ледяной наложить. Незнаешь, лёд в холодильнике есть, в морозилке там...
   -Хорошо, если мочой. Помогает.
   -Что-о?!
   -Серьёзно говорю, шеф. Проверенный способ.
   Олег его применял не одну сотню раз.
   -Ладно. Разберёмся.
    Тут к Олегу подбегает брат Коля. Приблизившись он спросил:
    -Ну что?- потом к Лёхе.- О! А это тот, который...
    -Ага!
    Олег, не останавился; он прошёл мимо уступившему ему дорогу Коли и только сквозь зубы буркнул ему:
   -Помоги товарищу.
  Коля смотрел на брата, на Лёху, только до конца так и не понял, что он пропустил и что же всё-таки произошло. Но непременно ожидал продолжения и чтобы тоже оно было интересным. Он не хотел верить, что пропустил самое интересное, а если что и произошло, то почему так быстро и главное, почему он не успел принять в этом участие. Лёха лишь на это только показал большой палец, означающий, что всё в порядке и не надо пока трогать шефа.
   -Вот так всегда. Только настроишься...
   -Ты о чём?
   -Да так... Как его тащить?
   Коля взял чужака за волосы, а другой рукой схватил за шиворот. То же сделал и Лёха.
   -... как всегда, ходишь за ним, подбирешь, мусор...
   Лёха смотрел на него, но не понял про что он.
   Подходя  ближе к сторожке, Олег увидел Прохорыча и кивнул сам себе с усмешкой, как бы понимая, кто его ослепил. "В самый раз",- подумал Олег. Смешок отдался в уже опухшей кисти несколькими сильными толчками пульса. А тот же всё также стоял и дымил папиросой. "Демон,"- снова думает Олег и русует силой воображения на голове деда рожки.
   Прищуренные глазки сквозь дым, наблюдали приближающихся к нему группу людей с надутою напыщенностью и старческим высокомерием. Словно он вожак и встречает с охоты свою стаю с добычей. Ему бы ещё влезть на коня и приставить ладонь к глазам для зоркости и от падающего солнца за горизонт.
   Иногда поддёргивая старую винтовку на левом плече, он словно подпрыгивал на месте, отчего казался смешным и прикольным.
    -Извини, Прохорыч! Не ввели тебя в курс дела,- Олег развёл руками, при этом не прекращая движения. Вид у него конечно был усталым, но по голосу определённо ясно было, что он в настроении, что он недавно тоже слез с коня; сейчас он кому-то скажет, чтобы его жеребцу дали воды и овса...
   ... а в глазах располагалась блажь и удовольствие, от проделанной только что... охоты.
    -Свет ты врубил? Ну ты прямо вовремя. Караулил что ли?!
   Дед  что-то крякнул, будто спешиваясь с коня, зацепился плащом и так повис...
    -Я всегда так...
    -Да это уже не важно!- Олег немного повернул голову в бок, но было ясно, что он имел ввиду.
   -Не привык в потёмках работать. Страшно. Мутно,- говорил Прохорыч продолжая кряхтеть, а сам поглядывал за спину Олега.- Вот, не сдержался,- он задрал полу плаща и почесал заднее место, как бы освобождаясь.
   -Да всё в норме, можно теперь расслабиться,- говорил Олег, проходя уже мимо него.
   Парящий дракон возле деда нервно подвинулся, когда шёл "спящий самурай" и даже морду усатую спрятал за старика, чтобы случайно не обжечься. Пешии воины волокли добычу; там было много пыли, дохлятины и дермовоо пахло. Но это совершенно в тему и странно было бы видеть что-нибудь другое...
   -Ну что ж, спешу поздравить,- покряхтывая говорил дед Захар, переводя взгляд на волочащих какого-то чужака Лёху и Колю.- Премию вместе обмывать будем? С меня закуска и бабы!
    Прохорыч не пил. Олег об этом знал и только слабо улыбнулся явно безобидной шутке деда. Но то, кем Олег сейчас был, прочно прилипло к внешней стороне оболочке его тела, и это то именно тем, к чему он стремился.
   Остановившись у дверей, Олег обернулся; чувство собственного достоинства сейчас пёрло из него через край, вздымая пену и пузырьки к верху, которую ветерок отрывал от основы и нёс далеко, да по-дальше. Веря в силу одного, твёрдо стоящего над другим и глядя на других поверх голов, он воображаемо, но так амплитудно смахивает скопившийся пот на лбу и стряхивает его вниз. А потом ищет того, кто видел как он это делает.
   "... для чего? Зачем???"
   "... ну по-воображай сам! Ощути вкус превосходства... Нет! Сладощ-щавия..."
   "Фу-у, слово-то какое!"
   "СЛОВИЩЕ!"
   "Ага!"
    Чтобы быть естественным, он в очередной раз поглядел на руку; она болела пуще прежнего, ныла - боль охватывала сначала по локоть, потом до плеча и вскоре стало жарко в груди и животе.
   "На шум никто не обернулся; полёт был похож на волноразрезающее движение в пространстве и если бы кто и захотел обернуться, чтобы посмотреть, ничего не получилось бы. Он остановился возле хозяина и сел на его вытянутую руку. Лапы, подобно крюкам с острыми наконечниками, обхватывают предплечье вокруг..."
   Хорошее расположение духа Олега радовало впервые за несколько месяцев. Опухоль олицетворяла "руку знамения и повержение в карму." Зайдя в сторожку, он в первую очередь подставил ушибленный кулак под холодную воду, потом намочил маленькое полотенце и перевязал им больную кисть.
   "Болит. Горит!"
   Прикосновения, как стоять перед спящим носорогом, при том, что зверь, ещё немного ранен. На его голове сидит редкий экземпляр Мадагаскарской кометы, сложенные крылья которой говорят, что она решила прикорнуть на теле, пожелтевшей от грязи и солнца, самки Чёрного Носорога. Животное в положение и готовится стать матерью. Но пархающее насекомое, больше всего привлекает моё внимание, и вот, рука тянется поймать его... Носорогиха вдрагивает и несколько раз фыркает тянучими соплями, которые по природной неосторожности, попадают на мою больную руку.
   Я только успеваю открыть широко рот, но голос проваливается в само ущелья ужаса, которое возможно окажет на меня сильное морально-психологическое воздействие, при столкновении с редким, а самое главное, беременным животным. Подробности мелькают с предельной скоростью, которую только возможно развить ручным воспроизведением скорости смены кадров - и конец всегда один и тот же.
   Стандарт. А Мадагаскарская Комета возвышается над пыльной стороной света и исчезает в неизвестном направлении. А носорог? Носорог...
   Только после этого Олег подошёл к маленькому зеркальцу у умывальника и стал разглядывать своё довольное лицо. Его глаза так и говорили ему, какой он молодец и умница. Покрытый чёрными точками нос, так просившиеся наружу гнойнички, дразнились смешными рожицами и показывали белые язычки.
    "Ну что, Антонина Сергеевна,- думал Олег, представляя её как бы за спиной. Ну так ему хотелось, чтобы было,- как вы теперь оцените мою работу?! С вас причитается... И ещё кое-что..."
   Он хотел изобразить что-то похожее на улыбку, тренировал физиономию из-под сдвинутых к друг другу бровей, но получалось глупо и не серьёзно; если бы она увидела, явно не одобрила. Антонина Сергеевна возлагала большие надежды на него (так он её понял), старался и вот он эти надежды, старательно оправдал.
   "Что, прям вот так вот..."
   "А что... Что не так-то, Господи-и?!"
   "Не поминай Господа всуе... Не кажется ли тебе, что жидковато?"
   "Не хочу думать об этом..."
   "И всё же?"
   "Парадокс - замарозка на действует!"
   Ему первому удалось схватить вора и возможно о нём разнесётся хорошая молва. И совсем не важно как она будет звучать в чьих-то устах - главное то, что он знает за себя, и как. Ещё важно, что в его руках главный "приз", как доказательство. "Приз" -  это ключ, а может и прямой пропуск к тому, что доселе было недоступно и невозможно. Но если рассудить объективно, то "приз" это шанс, шанс на что-то такое, что выходит за пределы личного поля Олега. Пока выходит, но многое меняется под мощным давлением времени. И это так притягивает, пьянит. Пусть немного чересчур и даже вульгарно, но...
   "...и что вы предложите теперь, уважаемая Антонина Сергеевна, в обмен на него? Ещё немного, ещё несколько минут этих приятных и будоражущих самолюбие воображений и он позвонит ей, объявит об исполненном долге и... А дальше Олегу снова представлялось сразу несколько кадров, как его благодарит хозяйка и что это благодарность оборачивается чем-то... Он почти лихорадочно выбирает понравившийся ему кадр и остановившись на нём, его сразу тянет к другому. И тут по-новой понеслось...
   Из множества вариантов, невозможно выбрать один. Время, проведённое в томительном ожидании, сделало из малого, невообразимо огромное - и всё хотелось неприменно попробовать.
   Олег встряхнул головой. "Брысь, нечистые..." и несколько сотен чёрных, испачканных грязью чёртиков, побежали в рассыпную. Кто кувырком, кто на четвереньках, кто колесом... По ходу они сталкивались меж собой и ударяясь, смешно отскакивали в противоположные стороны и вскочив, вновь давали дёру. Оказывается, эти назойливые твари всё время жили на нём, а он и духа их не чуял... Действительно твари!
   ... он ещё некоторое время смотрелся в зеркало и оказывается, что просто не может наглядеться на себя-победителя. Как-то он принижал голову что ли, подседал в коленях, сутулился, но... венок и лавры настойчиво обходят его голову и даже не попадают в поле зрения багетной пластмассы. Словно не точка поставлена, а жирная-жирная запятая. И видел совсем не то, что хотел. Будто зеркало обретало одушевлённую оболочку и кривлялось, строило рожицы и поочереди раскрывала подноготную, от которой ему становилось страшно стыдно. И тошнотворно... Давно он себя таким не видел, можно сказать никогда.
   "Три весёлых мячика, играли между собой в собачатину. Ударяясь друг о друга, они старались по-сильнее отскочить и удариться о третьего... Но получалось так, что они ударялись сами о себя. Треск! Лязг! Бу-бум! Кожаное обрамление, имело острые шипы растительного происхождения. Но это так, в некоторой степени второстепенно... Бессмысленность сей затеи заключалась в том, что каждый отталкивался не от одного из них, а лично от себя; причинённый ущерб никак невписывался в расходник, но страдать от такого, было не привыкать...
   ... чесалось сверху груди, ближе к шее. И перемещалось к ушам..."
   "А пока пятнистые, белое с чёрным, сливалось в единое серое, щекотливо бились о грудь изнутри и так катались по кругу, возвращая раздражение каждый раз по-новой..."
   "Трепет - это приближение во сто крат превосходящее воображаемое желание. Так не усидеть. Мозг подаёт сигналы - подъём... Из шеста вырастают знакомые телесные опухлости и нечто превращается в человека... Ведь говорят же, "Чувствую позвоночником..." Вот-вот, это точно про это."
    "... потом появляется нечто вроде чесотки и раздирая грудь до крови, не можешь остановиться - такой зуд, словно не видимый деспот, назойливо водит огромнейшим пером по твоему предмету видимого превосходство, о котором знаешь ты, он, другие...
   "Хочу остановиться,- не могу!"
   "... что, помочь?"
   "Справлюсь!"
   ... и только с каждым годом это становилось редкостью, а то и вовсе забывалось. Зеркало всё ещё поясничало, показывая язык; прохладной водой из-под крана, Олег плеснул в своё отражение и, потекло. Потекли глаза, нос, губы и язык. Голова не удержалась на месте, потому что некоторые, безобразной формы капли, остались на стекле, и он, лицо своё не узнавал. Какой безрасудный пустяк, а столько разочарования! А тут! Тут нечто большее...
   Потом, умывшись здоровой рукой и так, не вытераясь, он снова вышел на крыльцо. Пахнуло ночью; дуновение минувшей грозы, но без единой капли дождя. Это равносильно быть выше всего, на одно деление. Это такой эпизод, когда так всё задумано мною. Только мною. А ещё, это одно предвкушение такого, что при котором ты со всеми и во всём, на одной волне.
   Волна даже являет собой тебя. Это когда бабочки у тебя в животе... И всё!
   Раздавшийся лай деревенских собак можно было счесть за марш победителя, фанфары. И хоть Олег терпеть не мог этих четвероногих тварей, сейчас это было как раз в тему. Именно поэтому на ферме не было сторожевых псов и дворняжек.
   А лаяли они постоянно.
   -Не порядок,- возмущался Прохорыч.
   -Странно,- говорила хозяйка.
   На что Олег отвечал:
   -Я сам как собака и если надо, могу и покусать.
   На улице Лёха и брат Олега - Коля. Они бросили пленника у завалинки сторожки и расположились вокруг него, внимательно при этом рассматривая чужака. Появившаяся диковинка привлекала всеобщее внимание и лежащий без сознания человек, был похож на какое-то экзотическое животное, случайно попавшее в ловушку охотника.
   Лёха был несколько странен, что не было скрыто от Олега. Олег даже читал его мысли и только он мог себе представить, насколько был близок к истине. Но всё сложилось не так...
    -Слышь, Олег,- начал Коля, продолжая приглядываться к чужаку,- ты, случаем, не убил его? Какой-то не живой он!
    -Случаем, нет,- ответил Олег, переминаясь на крылечке, понимая, что Коля шутит таким образом, но Олега это нервирует. Сам всё-таки косо пригляделся к поверженному. Еле заметно вздымался живот под нечастым дыханием. Жив!
    -Да что-то он совсем не дышит,- продолжал своё гнуть Николай как бы с язвинкой, кидая горошины через плечо, не видя куда, но зная зачем. На это Андрюха не к месту хихикнул.
   Он стоял у угла сторожки, так, что Олег не мог его сразу увидеть. Тот щёлкал семечки и небрежно сплёвывал шелуху в сторону; здоровая оглобля сливалась с кирпичной стеной и служила как подпорой.
   Эти двое, как-то подходят друг к другу. Ни внешне; просто Андрей отличается от Коли, боязливой сдержанностью в высказываниях и повадках. И то не всегда. У них на двоих, одна маска, но сами об этом даже не подозревают. Но это больше дополнение к ним обоим, нежели к кому-то одному.
    -А ты окати его ледяной водицей. Гляди, и задышит,- Олег говорил, не обращая абсолютно никакого внимания на маску этих двоих; больше заботясь об ушибленной руке, он нежно придерживая её, словно сладко спящего котёнка. А ещё держал на паузе будоражущие его воображение по поводу неё.
    -Ну чё, Андрюх, сделаешь?- кивая на валяющееся тело, обратился Коля к своему дружку и протянул руку для семечек.
    -Да легко,- ответил Андрей и тянет огромный кулак навстречу.
    Он рывком оттолкнулся от стенки и хотел было уже пойти, но его остановил Олег.
    -Стой, где стоишь!
    Если бы тот уже шёл, то спотыкнулся и со всего бы маху... и свернул бы себе... нет, ни шею. А нос! Да, нос! И не свернул, а сломал бы! И дело вовсе не в децибелах, выпущенные Олегом со словами, дело в авторитете, а ещё в том, что произошло несколько минут назад.
   Олег повернулся к брату и добавил:
   - Я тебе сказал, а не ему.
   Да, он мысленно представлял как на него смотрит она - вроде бы и тайком, но так, чтобы ему было заметно. Её взгляд щекочит шею, лоб, грудь и ещё в некоторых неприличных местах. Везде, куда бы она не посмотрела, Олег ощущал приятное жжение, которому необходимо прикосновение... её...
   Николай, до этого времени был весёлым и задорным, но вдруг резко изменился в лице - опустились брови, а мочки ушей задрались кверху. Он уронил несколько семян, но послушно развернулся по-солдатски, сдавил скулы и пошёл за водой. Кран был в пятидесяти метрах от места и проходя это расстояние, Колино напряжение - вдруг образовавшееся - растягивалось подобно резиновому жгуту, но росло в объёме. Как от рвущегося каната, вздымались ворсины с горошину, а потом взрывались; из рассеивающейся пыли вырисовывались карликовые тушканчики, позвякивая звонкими зубками, цеплялись за трос.
   Быстро вернувшись, он со всего маху и со всей скопившейся злостью пока ходил, чуть ли не с разбегу, окатил ледяной водой бесчувственное тело чужака. Ведро звякнуло, брошенное Колей в сторону; злость летела дальше, но от того, только умножалась. Зубастики - карликовые тушканчики, разлетелись по сторонам, кувыркаясь и злобно перестукиваясь коричневыми клыками.
   Звон заставил чужака прийти в себя, но только на короткий промежуток времени. Он еле-еле приоткрыл глаза и по ним было видно, что кроме тумана перед ним ничего не существует. Глубокий нокаут продолжал свое морфическое воздействие, а нокаутируемый выглядел словно ополоумевший и недоразвитый "мауглёнок"- смешно короче.
   Выходка брата никак не отразилась на настроении Олега; он в это время набирал номер Антонины Сергеевны и даже не бросил косого взгляда на него. Рука поддрагивала, кнопки соскальзывали с толстого большого пальца, а волнение только отзывалось жаром в груди.
   Хозяйка, как и полагается, ответила не сразу.
    -Алло, я слушаю,- услышал он сонный голос. Олег представлял, что она даже не открыла глаза.   
    -Антонина Сергеевна! Доброй ночи! Олег беспокоит.
    Некоторое молчание, потом вопрос:
    -Какой ещё Олег?- всё ещё не могла проснуться она и сопела в трубку.- Кто это?
    -Антонина Сергеевна, это Олег, охранник с вашей фермы,- он как можно сдержанно и мягко пытался ей объяснить, хотя уже раздражало. Но сам продолжал представлять как у неё спадают на глаза мятые волосы, а задравшаяся до пояса ночная сорочка, перекрутилась задом наперёд, обнажив прелесть женской груди и не только.
    И снова недолгое молчание в трубку, а после опять вопрос:
    -Олег, ты что ли?
    "Наконец-то дошло".
   -Да, Антонина Сергеевна, это я,-  с облегчением проговорил он, а в голову хлынул приток крови, что он аж приподнялся,- вы просили...
   -Ты на часы смотрел,- с жёсткими нотками в голосе заговорила хозяйка,- какого хрена?
   Теперь он её представлял поправляющую чёлку и с открытыми глазами. Но всё-равно эти же части тела оставались неприкрытыми и это было для Олега несколько важным.
   -Вы просили перезвонить, если наш "гость" объявится...
    -И что?!
    -И он объявился!
   "Пьяная что ли она,"- подумал он.
    Неожиданно её тон смягчился. Плавное, но взволнованное дыхание было заметным даже через трубку. Её прямо с постели сбросили в бассейн с тёплой и прозрачной водой. Когда она плюхнулась в воду, сорочка задралась ей на лицо... Она ещё несколько секунд наслаждалась, неподвижным наслаждением невесомости в водном пространстве. Но потом она стягивает липкий материал с лица, и, говорит:
    -И где же он?
   "Вынырнула, и даже не отдышалась."
    -Вас дожидается.
   Олег не мог скрыть удовлетворения от такого общения и сдержанно улыбнулся. Он сам теперь дышал взволнованно и рука, которой держал телефон, вспотела ещё сильней.
     Услышав в трубке, как она там возится, он терпеливо выжидал.
     -Я скоро буду,- наконец-то она проговорила и положила трубку.
   Олег услышал короткие гудки, но трубку от уха не убирал; он видел её, как она переодевается и воображаемо проходя мимо неё, он хлопнул её по попе.
   
                Глава 7
   Я всё мечтаю погулять в осени. Как это? -спросишь ты. -Всё очень просто,- отвечу я и прежде чем рассказать, немного задумаюсь, помолчу. Осень - это символ прощания и не только с теплом. Люблю листву, чтобы много было; жёлтая, красная там, коричневая, чтобы в руки берёшь, а её так много, что просыпается сквозь пальцы и края.
   Хочу взять Любаву, Яна и в лес, к листве. Нагребу целую кучу и нырну с головой, как в детстве в речку. А потом буду осыпать на голову Любаве. "Не сходи с ума!"- скажешь ты. "Нисколько!"- отвечу я. -"Это же так весело!"
   Очень нравится гербарий; в старый журнал "Работница" разложу в каждую страничку по листику и подпишу название. "Ты и вправду больной! В детство впадаешь что ли?!" "А что здесь такого?- Скажу я усмехнувшись,- не хочу быть взрослым!"
   Я попытался пошевелиться; мозг импульсивно посылал сигналы членам тела, но всё-равно что-то не получалось. Блокировка тела воспроизвелась самостоятельно, автоматически. Как-будто подсознание отделилось от моего тела в тот момент, когда я так в нём нуждался. Ширина пространства, "ВНЕЗАПНО" стала узким коридорчиком и я наподобии мульт-героя, пытаюсь пролезть через этот лаз, рискуя быть раздавленным под собственным же напряжением мышц. Растущая голова и вылезающие из орбит глаза, вот-вот лопнут. И всё закончится.
   Я всё ясно понимал и если начинать с самого начала, то меня засекли, и, рано или поздно должны схватить. Странно думать об этом, когда это ещё не свершилось, да? При мысленном упоминании о том, что меня скоро схватят, я хочу, чтобы перед моими глазами пробежали назад минуты до тех самых пор, когда я был ещё с той стороны ограды. Когда я сидел у клёна и доводил ноги до онемения. Если бы это было реальным, сколько бы можно было сделать, методом изменения будущего, вернувшись в прошлое, всего на несколько минут. Может быть по этой причине, всю серьёзность своего критического положения я плохо тогда осознавал как предмет настоящего, будто это игра какая-то, и наступающую угрозу не расценивал как опасность. У меня не получалось ни собраться, ни просто адекватно соображать и представить обнаружившего меня. Нужно было остановить время, там, внутри себя. Но в такое положении, в которое я медленно попадаю, сделать уже невозможно.
   Часики тикают. Бесжалостно. Толкают в спину, словно тот, кто торопится сзади, подталкивается тем, кто идёт следом за ним; и так по кругу, который не то, чтобы не замыкается, а просто имеет некоторое продолжение. И не в коем случае не повторяется.
  В голове я слышу слова песни:
      -А-ну да-ну да-най. Ну-да ну да-най...
   А затем резкая смена и:
    "Ехали цыгане не догонишь,
    И пели они песни не поймёшь.
    Была у них..."
    И всё-таки это была первоначальная реакция на испуг. И когда мне послышались ещё несколько приближающихся шагов в мою сторону, ко мне частично вернулось самообладание, позволившее мне уже здраво реагировать на происходящую ситуацию. Я стал поворачиваться навстречу неизвестному; да я уже практически повернулся в пол-оборота, как тот, кто был сзади, быстро засеменил ко мне, (теперь я это сравниваю с хрустом сухих веток) и тут вдруг неожиданно, загорается ярко-ярко белый свет. Вспышка, чередуются круги, фиолетовые с оранжевыми; медленно кружащиеся основания удаляются и за место их образуются новые. Я слепну, даже немножко больно глазам.
   Бессилие, невозможностью видеть - вот, что по-настоящему страшно. Мне сразу же хотелось узнать, как бы себя повёл в такой ситуации Януш; я хоть и недолюбливал его в той части характера, что он в самых безнадёжных моментах жизни, находил плюс и этот плюс для него являлся ступенью вверх, как он сам говорил. Невыносимо было и то, что он просто требовал того же и от других, от меня. Ну какой можно извлечь плюс, если сидя на тебе сверху, руки поджаты под его коленями, он лупить тебя по лицу и учит находить плюс - выбираться!
   А сейчас - сейчас, что можно тут сделать.
   По инерции я просто поднял левую руку, закрывая от света и так закрытые глаза, как получил сильнейший удар прямо в локоть. Словно удар током; рука повисла временно онемев. Я понял, что меня атакуют и поэтому, ожидая по логике второй удар, а так как я временно ничего не вижу, решил наклониться, как бы уклоняясь от возможной повторной атаки. Но это было ещё одной, самой большой моей ошибкой за этот вечер. Атака последовала снизу, точно в челюсть. После чего свет отключили уже в моём подсознании.
    Не знаю точно, сколько я пребывал в отключке, но приходил в себя довольно-таки тяжело. Словно увязший в трясине по самые уши, я отталкиваюсь от, на секунду потвердевшей, жижи и мне удаётся обнажить плечи. Минута на передых и новая попытка; показываются руки, но снова погружаюсь по плечи. Замираю и жду.
   Жду.
   Первыми моими чувствами были сильнейшая головная боль и позывы к рвоте. Сквозь  прикрытые глаза просачивался яркий свет, который не позволял их мне открыть. Он резал шторы век острым лезвием, не спеша, наслаждаясь процессом. Потому и разглядеть что-либо я не мог, даже при желании. Но слышал я хорошо;  три голоса, как в сторонке остановились - курят  ждут... Тем самым я определил, что противников моих трое. Они весело переговаривались, что-то вроде шуток-приколов и скорее всего надо мной.
   "Да потому что я один..."
   Просто слышать, я слышал, но разобрать и связать в конкретный смысл их разговора, у меня ещё не получалось. И всё это из-за того, что я не достаточно ещё пришёл в себя. Болел подбородок и я нерешался открыть рот, чтобы не обнаружить поломанную челюсть. Но немного времени спустя моё сознание приходило в норму и у меня получалось разобрать суть говоривших рядом со мной людей. Первое, что я понял - они ждут какую-то хозяйку и старший сказал кому-то, чтобы меня связали. На что тот ответил, что я уже никуда не денусь. То есть, они полностью уверены в том, что я уже совсем беспомощный, что я не смогу оказать сопротивление, что я уже...
   "Да хрен вам, черти... Не угадали..."
   Эти слова вселили в меня некую что ли уверенность в себя, надежду. И хотя я ещё толком, как говориться, не прозрел, но эта, пусть и маленькая надежда на спасение, у меня всё же появилась.
   "Бдительность ослабла."
   "Надежда!"
   "Как искра в куче сырых веток, из маленького огниво вырастает великое полымя, а испарение в виде белого, полупрозрачного облака, улетучивается как память о давно минувших дней..."
   Нет, я не пытался  шевелиться, дёргаться и тем более вставать; с этого момента у меня начал зарождаться план побега. Только от плана было одно слово. Не было даже того, что и на чём план мог фигурировать как визуальный объект. Проще сказать, был план, по созданию плана; а пока я берёг свои силы и видел перед собой Януша.
   Он стоял не в далеке от меня, руки в бока и такой подтянутый, уверенный и дёргается в усмешке. И так хочеться крикнуть: "Ну что усмехаешься. Тебя бы на моё место! Посмотрел бы я тогда!"
   Но на самом деле, Янушу тогда было не слаще, чем мне сейчас. Тогда, это несколько лет назад, прямо на новогоднюю ночь. Мы, и ещё один с нами ромелу, накрыли хату какого-то барыги. В эту ночь хата пустовала, но мне это было не важным. Почему? Позже узнаешь! Её Януш обрабатывал долго и поэтому знал куда шёл и на что; золотые украшения, аудио- видео-аппаратура и крупная сумма денег для закупки очередной партии товара. По каким-то его достоверным источникам, нас ожидал жирный куш.
   Попасть внутрь планировалось через форточку и Януш рассчитывал на меня, так как я был самым миниатюрным. Но я был пьян в хлам и поэтому в форточку просто не залез по невозможности нормального состояния. Выругавшись и пихнув меня в плечо, Ян скинул тулуп и ловким гимнастическим приёмом головой вперёд, очутился в доме. Тем же примером последовал и его товарищ. Я остался на "атасе", мёрзнуть стоя перед форточкой и в случае опасности, должен был дать сигнал.
   Я волновался нисколько за Януша с его другом, сколько хотел по-скорей вернуться к праздничному столу и продолжить веселье. Но "атас" пришёл неожиданно, тихо и "ВНЕЗАПНО"; я очнулся, когда они уже вбежали во двор. Незнаю, как мне удалось взобраться на заваленку дома, но я это сделал и шёпотом в форточку прокричал "атас".
   Рядом возле дома росло дерево, грушина по-моему, и когда хозяева чистили снег, бросали его под неё, образуя сугроб. После того как я просигналил, спрыгнул в него; тёмные брюки и шапочку я скрыл в сугробе провалившись по пояс и уткнувшись с головой. А светлая куртка слилась со снегом и поэтому меня не было видно.
   Замаскировался.
   Я ничего не слышал; одно меня теперь заботило, чтобы непопасться.
   Просидел в сугробе долго. Наверно пока не протрезвел.
   Они не успели ничего вынести и за это, что не успели, Януш получил четыре с половиной, а его друг... мне без разницы сколько ему дали, я его вообще не знал. Янушу добавили ещё и раньше присужденный условняк. Так что пошёл по полной...
   Он освободился... сам. Его ищут, он в розыске и не только милиция. Весь срок он не просил ни у кого помощи, ни просто каких-нибудь просьб и пожеланий. Даже писем никому не писал.
   Молва ходила о нём...
   Спустя некоторое время, меня несколько раз облили ледяной водой и Януш исчез, растворился. Как-будто смыло, стёрло. Словно кто-то взял меня за волосы и несколько раз окунул в ледяную речку с головой. От неожиданности я вздрогнул всем телом, как паралитик, отчего мои неприятели (я буду их обозначать враги) пустились в раскатистый смех; хлопали в ладоши и показывали вверх большим пальцем. Кто-то даже крикнул: "Супер!" Своим таким поведением они показывали мою ничтожность и возможное скорое, плачевное будущее. Я этого не видел, а судил силой обострившегося воображения.
   "Долбанные аборигены. Вам сырое мясо жрать и у костра свои задницы греть..."
   "И трястись от страха, чтобы вас не сожрал дикий тигр... Бесы. (плююся) Бесы..."
   Своими прищуренными глазками, я казался себе не больше муравья, а прижатая спина размазывала меня по стене как коровью лепёшку.
   "Как ни в коня корм... Для утепления щелей!!!"
   Злость наполняла сосуд киселеобразным веществом, превращая его в горючее, которому достаточно искры, чтобы вспыхнуть. Но искра, омытая десятью водами, не имела даже своего начала. Камень о камень, изрыгал истошный вопль и никак не желал быть предметом перевернувшегося на кочке молодости, огня. Тут вмешались небеса! Однозначно! Иначе как можно ещё обозвать ситуацию, в которой я, по не глубокому внутреннему ощущению, могу назвать?
  Но вода, это не только средство для тушения; для моего организма это было ни что иное, как холодный и ободряющий душ, и пока парни глумились надо мной, я открыл глаза и украдкой оглядел обстановку вокруг себя. Я лежал возле какого-то кирпичного строения в грязной лужице, образовавшейся вследствии моего омовения. Меня окружали трое неизвестных мне людей; двое здоровенных верзил, чем-то похожих друг на друга и один по-меньше, по-уже и по-суше. Нет, он был значительно меньше, уже и суше...
   Он-то и стоял ближе всех, а его правый рукав был мокрым, из чего было ясно, кто меня искупал. Они все до единого широко улыбались, как по чьей-то просьбе для общего фото, скалясь. Каждый угол рта, тянулся к мочке уха... Чтоб их разорвало! А ещё кивая в мою сторону и это тоже походило на повторение всё той же просьбы. Вспомнились старые, чёрно-белые фото фашистких захватчиков перед пленными, которых вскоре должны были расстрелять. Какая-то жуть вкралась в душу, в которой-то и места уж нет для таких вот мыслей. И всё же.
   Изощерённая дикость вообразимого, чуть не свела меня с ума.
   "Я хочу жить!"- звучало в ушах, как перед самым краем. Так я думал, но лучше бы крикнул. Найти дисбаланс психики, не такое уж простое дело, и всё же... Мчащийся жеребец на полном ходу, вот-вот должен ворваться в дикую чащу берёзовых деревьев... Звук лопающейся древесины и свист отлетающих щепок. Стук копыт становится не таким ровным; жеребец преодолевает расстояние словно без помех, но чем глубже в лес, тем больше... дров? Нет! Проход проложен сначала ровно, но затем начал уходить то влево, то вправо, и всё больше оставленных следов. Кровь, мясо, щепки... Он издал приглушённый вопль и с очередным хрустом берёзки, умолк.
   Позади смеющихся врагов, располагались корпуса; я соориентировался и мне стало понятным откуда пришёл. Это ещё одна приятная новость. Приятная, тоже можно считать относительно, не больше. Обнаруженная красная точка отсчёта, либо для толчка - без разницы, которая добавила первое и значительное очко в мою пользу. Ну и стимул к побегу.
    Тот, который был недавно с ведром, подошёл ко мне по-ближе. Сел передо мной на корточки, подтолкнул демонстративно по-дальше в сторону ведро, надеясь меня напугать; жестянка звонко звякнула и отозвалась эхом где-то над корпусами. Мохнатые карликовый тушканчики, фыркая, разбежались в прыг-прыжку в разные стороны, похожие на ёжиков. Мокрый рукав вдавился в колено, но скоро всё будет сухо. Неровное дыхание, следствие слишком частого курения и... нервозности. Он сделал сиплый выдох и сказал:
   -О, гляньте, пацаны. Наш голубь-то, очнулся...
   Если судить по услышанной мной интонации, то смело можно сделать вывод, что парень-то из тех, который является центром того, чтобы над кем-нибудь поглумиться. Урод короче. Моральный.
    Он громко ухмыльнулся. Засмеялся один из здоровяков, словно человек на присядках, что-то ему передал и тот принял... И, которого я пока не видел, но почему-то был уверен на все сто процентов, что он такой же мерзопакостный тип, как и тот, что говорил обо мне и сидел на корточках. Только это как-то всё второстепенно, пробегающее мимо и задевающая меня боковым, не прямым, стечением сложившегося случая; мне бы разобраться, что у меня за спиной и по сторонам, так сказать, сориентироваться на прилегающей местности до полной ясности. Образно начертить картинку примерного расположения объектов и посмотреть на неё сверху. А подняться и вертеть головой, рассматривая где и что, было бы величайшей глупостью с моей стороны; то же самое как взять, да и спросить у ржущей компанией надо мной: "Эй братья! Как дела? Дорогу до дому не подскажете?" А потом подняться и спокойно уйти. Но планировать пути побега мне просто необходимо, правда, не таким способом. Методом состовления вариантов и их отсев.
   Первое, что я попытался сделать - это коряво опереться на локоть и поглядеть, что у меня по правую руку. Но от такого движения у меня сразу заныл подбородок. Оказывается, нижнюю челюсть я не чувствовал, последствие нокаутирующего удара; я медленно сжал челюсти и если она поломана, так я сохраню её для ровного сращивания кости. Для, незнаю для чего, я чуть приоткрыл рот, но боль только усиливалась; подозрения подтверждались, и это тоже было второстепенным.
    Останавливать своё внимание на болевых ощущениях было некогда - больше всего меня волновало другое. Как только я немного очухаюсь, скорее всего сразу же подвергнусь пыткам и насилию; дознанию с пристрастием. Проще сказать меня изобьют, жёстко. Такое сопровождается во всех аналогичных случаях похожих на мою; хотелось бы после экзекуции выжить и благополучно вернуться домой. Но пока я нахожусь в горизонтальном положении, пока я прикидываюсь раненным, это значит, что меня не тронут, значит, что я в безопасности.
    Продолжая немного стонать и покряхтывать, я перевалился на другой локоть. Но сразу завалился на бок; этим местом я принял первый удар и для борьбы оно могло быть обузой. Делая вид, что моё состояние всё ещё остаётся критическим, я косым взглядом изучал своё окружение по левую сторону. То место, откуда меня притащили, "коридор" между первым и вторым корпусами, находилось прямо передо мной. На земле я заметил следы моего волочения; всё ясно, это то место, откуда я пришёл, там моя деревня. Позади меня было какое-то строение, ну что-то вроде сторожки или домика для охраны. Медленно повернув голову вправо, я смог разглядеть главные ворота. Я и раньше был в этой деревне и расположение фермы, пусть и не очень подробно, мне было знакомо.
   Неожиданно раздался раскатистый гогот компании охранявшей меня; отвлечённые чьим-то из них смешным рассказом, или анекдотом - неважно, на самом интересном месте произошёл взрыв и искры положительных эмоций, что и мне пришлось вздрогнуть под натиском звуковых волн. У меня заболела голова. Они долго не могли остановиться, по несколько раз возвращаясь к интересному месту, что также и мне, незнавшему причину веселья, приходилось скрывать улыбку, кривя рот от боли и всё же. А раздавшийся не подалёку собачий вой, только прибавил шуму и кто-то из них передразнивая четвероногих, напомнил мне о том, что я не слишком-то и далёк от этих животных, которых дни иногда заканчиваются под хрустом отшлифованных палок, а если повезёт, то и под выстрелом шального стрелка.
   Подведя итог, можно сказать, что я сориентировался на местности; нежелание мириться с безнадёжностью, начинаешь придумывать искусственные зацепки и цеплять их за такие же выдуманные крючки. Откинувшись назад, я закрыл глаза. Узор похожий на лабиринт ничем не отличается от других, даже в некотором смысле наводит одну линию на другую, тем самым подсказывая правильный путь, приближая к выходу. Но на самом деле это не так; значительно больше - в том корень путаницы и закрытые глаза, отнюдь не спасают. Они временно погружают меня в нирвану, хочется подняться и не прилаживая усилий, удалиться во свояси. И забыть...
   Тяжёлые передвижения возле меня заставили снова поднять голову и посмотреть на происходящее. Под ярким фонарём, прямо передо мной, суетились всё те же люди; они уже не смеялись как прежде, не шутили, только бросали косые взгляды на меня, словно кто-то сменил их пластинки и коротко переговаривались. Я слышал их голоса, но того, кто меня вырубил, среди них пока ещё не было. Похоже, он куда-то удалился и, возможно появится вскоре, возможно когда моя учесть "ВНЕЗАПНО" будет решена. Но прежде, увидеть его для меня пока было важным, чем что-то случится, хоть и незнаю для чего это.
     И тут ко мне снова подошёл задира, который меня искупал. У меня на него началась аллергия, поэтому не видя его, я знал, что это он.
    -Ну что, не хило тебя мой братан вырубил. Как косой!- Парню явно нечем было заняться и от наступившей скуки, просто решил поглумиться надо мною. Он с силой дёрнул мою голову за волосы вниз, отчего от резкой боли у меня потемнело в глазах и защемило в шее. Я ещё как надо не восстановился от нокаута, а тут ещё этот дебил; хотя, что я должен ещё ожидать от него - хлеб-соль что ли. Я издал лишь негромкий стон, но тем самым только разозлил своего обидчика.
   -Что ты там стонешь, сучонок,- он приподнял мою голову за волосы и продолжал, при этом глаз я не открывал.- Да ты голубь, цыган! Чурка чернозадая. Ты куда залез, придурок? Ты знаешь, что будет с тобой?- Задира отвесил мне очередную тяжёлую оплеуху; я чуть было вновь не отключился, это было бы мне на руку. От боли у меня выступили слёзы, а обида на задиру я притаил в глубине души. Я ему просто обязан отомстить! А пока припомнил.
   Он часто задышал и я почуял вспышку подступающего гнева. Поднявшись с корточек, он отошёл на несколько шагов назад и с вызовом громко скомандовал мне, чтобы я встал. Никакого внимания я на него не обращал, просто делал вид, что не слышу его. Но тот распалялся не на шутку.
    -Ты что, тварь цыганская, не понял?!- Парень уже нескрывал бешенства и с пешего разгона, подошёл и пнул слегка меня ногой в бок.-  Ясказал встать, гнида! Оглох что ли,- не унимался он, как напоказ выставляясь перед остальными парнями.
    Тут один из верзил стал подбадривать его, подначивая, прикрикивая:
    -Ну-ка, Колян, поддай ему! Давай, давай, ну, по печени! Под сердце!
    -Слышь, Коля, оставь его в покое,- вмешался третий из них.
    По голосу и по интонации, как мне показалось, он самый степенный из этой троицы. Повеяло какой-то надеждой и спокойствием. Я хотел посмотреть на него, чтобы запомнить, но пока не до него было; обзор загораживал псих.
    -Не твоё дело,- этот Коля уже вовсю истерил,- ты что ли здесь главный?!
    -А что, ты,- не сдержался тот парень срываясь на басс и рискуя тоже разозлиться, но осёкся.
   Возникшая тишина зазвенела в воздухе сырым карбитом, словно после не удавшегося взрыва. Этот Коля немного замешкался и промолчал, иначе случился бы взрыв; жидковат оказался. Чувствуя угрозу на свою задницу он не мог ответить с достоинством. Злоба скрипела на зубах, превращаясь в пену. Вместо слов Коля только больно пнул меня опять в бочину и отошёл в сторону. Мне пришлось вновь застонать, ибо пинок оказался сильнее прежнего. Но в основном это было лишним, просто игра в беспомощность. Это от злости и, потеряв осторожность, я вдруг выругался в адрес обидчика и причём вслух.
    -Вот козёл!
   Он наверно отпустил бы меня если б не услышал.
   -Ты что сказал?- Он так взъерепенился, что...- Нет пацаны, вы слышали. Ты чё, урод, я же тебя сейчас закопаю! Живьём...- Я услышал как он быстро направлялся в мою сторону. Тут я понял, побоев не избежать. Я съёжился весь, скрутившись калачиком, напрёгся и приготовился. Ему остался всего один шаг до меня, у него уже нога занеслась для удара, но вдруг я услышал за спиной скрип полов на крыльце и до боли знакомый голос...
   Да, да! Это тот, которого я ещё не видел, но которого ждал и...
     -Ну-ка остынь!- Плавно, не строго, но прислушиваешься.
   Почему-то для меня это сравнивалось с ударом баскетбольного мяча о пол; эхо отскакивает от высокого потолка и рассыпаясь на тысячи звуковых частиц ещё долго звенит в ушах и подсознании.
   Только снова всё второстепенно и... поздно. Солдатский ботинок врезается в мои рёбра и сбивает дыхание. Я закричал от боли и несколько раз перевернулся на пыльной земле, как в припадке, ну или якобы корчась в адских муках. Всё же с муками я, конечно, немного переигрывал, но терпеть боль от жёстких ботинок было выше моего терпения.
   Малость повалявшись, я прекратил это занятие и свернувшись калачиком остался лежать к своим неприятелям спиной; я только постанывал немного и ждал дальнейших действий с их стороны, потому что свои уже закончил.

                Глава  8
   Поговорив по телефону с хозяйкой, Олег преобразился в самурая; преображение конечно было образным и относительно с внешним видом его не имело ничего общего. Образ был во множество своём туманным, плохо рассматриваемым и больше напоминающий игру, нежели серьёзное предпочтение. Но именно сейчас впервые всё было не так, как прежде; Олег словно в зеркале видел своё отражение, как впервые и оно ему нравилось. Это не то, что было пару минут назад. Перевязанная кисть руки подчёркивала воображаемый образ, придавая некую свирепость что ли, или вкус обретшей власти над ситуацией, а предвкушение чего-то приятного и в первую очередь для томящегося самолюбия, вытягивала его в струнку и задирала голову.
   Он вышел на порог сторожки, но скрип полов, настил уже старого крыльца, вернул было его на место... Ведущие борьбу меж собой образ и существующее, являлись прямыми раздражителями непонятно чего, а последствия - нервозность, которая напрямую возвращала его в настоящее, как бы подрезая и так короткие крылья образуемого.
   Навозный двор перечёркивал всё представления о сильных духом и туманном происхождении чёрных воинов; Олег не стал противиться, решив, что позже сделает это по-новой. А ещё он увидел такую картину, которая схватив его за шкиряк опустила глубоко-глубоко на землю. Схваченный им пленник, лежал на влажном клочке земли, весь мокрый до нитки и примкнутый к кирпичной стенке сторожки, словно прибитый. Свёрнутый калачиком он был похож на ничтожество, маленький комочек раздутой проблемы. Даже не вериться, что это был тот самый... Любопытным было видеть ему, как вокруг него суетятся его бойцы, словно падальщики над подбитой жертвой и готовы если не растерзать её, то просто грубо оторвать кусок мяса.
   Несколько неприятным было ему видеть Колю, который пытается раздразнить лежачего человека, заранее зная, что тот ему ничего не ответит. Он походил на клоуна из дешёвого кино, грязного, с несмешными шутками и идиотской манерой вести себя перед публикой. Создавалось впечатление, что Колю словно прорвало на плохого парня, о котором он ничего незнал и пока это не изгадит всё вокруг, Коля вряд не успокоится. В стороне от него крутился  Андрюха, близкий его друган, который всеми своими дибильными способами подтрунивал того; то хлопками в ладоши, то вприпрыжку бегал вокруг Коли и заводил его. То подталкивал в плечо, как пацан с улицы и призывая на действие. В общем, дерьмо во всём его виде.
   Андрюха, это человеческий объект с грудой мышц в теле и с кашей-малашей в голове, либо вместо неё. В этом причина его слабости и в некоторых моментах невезения. Но в том и опасность, что проявление слабости при наступлении опасности, не всегда гарантирует присутствия в тот момент того, или этого, а то и сразу всего вместе, что всё-равно ничего ещё не значит. Ничего хорошего.
   Олег часто присматривался к нему, иногда с осторожностью и опаской, а иногда как к предмету для обсуждения про себя о работе мозга во время его отключения. В целом Андрюха хорошой парень, умеет веселиться, поддержать компанию, один броситься в толпу для драки. Но в экстренной ситуации его тупости нету предела, да мало того, при редком шухере Андрей может столько наломать дров, что сам шухер покажется детской забавой.
   Когда Андрей увидел Олега, его суровый взгляд, то сразу же сконфузился и виновато отвернулся в сторону, словно не при делах. Не хватало сунуть палец в нос и поковырять там, чтобы напрочь сделать заключение о собственной несостоятельности.
   Чуть поодаль от них, в сторонке стоял Лёха и вроде бы отрешённо наблюдал за происходящим. Отрешённость была похожа на недовольство, с привкусом злобы и такого же отчаяния. Олег заметил по выражению его лица, что ему не просто не нравилось происходящее, но и вроде он как-то пытался вмешаться в клоунаду Коли и Андрюхи; перекинувшись с теми парой фраз, он бросил эту затею. И Олег наверно знал почему. Лёха в два счёта справился бы с хилым и ветром качающимся Колей, но тот, как на зло ему и на благо Коле, был братом шефа. Так плюс ко всему шеф наблюдал за ними со стороны и в этом наблюдении было что-то связывающее и прижимающее к стенке. Авторитет давил на Лёху, он был похож на гидровлический пресс, либо на бревно в обхвате не меньше шести человек, с которым уж ему не совладать. Поэтому он, перекинувшись с братом шефа несколькими колкими фразами, махнул рукой и отошёл как бы в сторону. Но в целом Лёха был в общем клубке и сказать, что он не с ними, значит было соврать.
    Да и по-честному, Олегу и самому надоел весь этот цирк; изучая обстановку как бы сбоку, но находясь непосредственно в центре этого события, он уже засобирался вмешаться и навести порядок. Беда в том, что он снова задумался о ней и о том, кого схватил; взаимосвязь далёких противоположностей, но таких близких для него и разные по значению, что без одного, у него не будет и... другой.
   Больная кисть руки неприятно поддёргивает ушибленный нерв и перемотанная влажным полотенцем конечность, медленно исчезает в кармане брюк. Глубокий вдох - заряженная отрицательными нейронами атмосфера сразу же втягивается внутрь, образуя крест от макушки и пят, от одного плеча и до другого... Он видит процесс творящегося зла; Коля уже брызгая слюной и сотрясаясь от бешенства с силой ударил лежащего человека. Суть не в избиении безпомощного, а в поведении младшего брата и что всё это не зря. В последнее время у него участились приступы эпилепсии, в которых признаваться он не желал. Об этом ещё никто не знал здесь, иначе бы Коля тут не работал.
   Расширенные зрачки и белки словно налитые кровью, вздутые жилы на шее, говорили, что он уже на грани. Ему нужно всего одно движение, всего одна эмоция и это наступит. Корчащийся от боли человек, чисто на эмоциях, выругивается в адрес обидчика и Колина ярость с разбега бьёт того под рёбра. Как в кашу из воды и глины, да со всего маху. Приглушённый взвыв - сбитое дыхание и задыхающийся кашель. Широко открытым ртом он ловит убегающий воздух, а тот, как кем-то пущенный солнечный зайчик - не хочет попадаться и всё.
   "Навоз вонючий!"- почему-то выругался про себя Олег, а вслух сказал:
   -Ну-ка остынь!- он услышал свой голос, но это было не то, что он хотел услышать. И всё же...
   Ловко соскочив с крыльца, он кинулся к брату, схватил его за шиворот здоровой рукой и оттолкнул подальше в сторону.
    -Бычка прёт? Или с катушек съехал?- тихий тон сквозь сжатые зубы, чтобы никто не услышал, но чего-то ещё не хватает; быстро отпускает ворот и открытой ладонью бьёт по скуле, а затем снова хватает за ворот. Коля пытается изобразить злость; скрип зубов, вывернутая нижняя губа. Пена и выдох через соплящийся нос. Бьёт ещё и снова хватает, будто боится, что тот убежит.
    -Остынь братишка! Слышишь?- продолжал Олег, но сам не верит в убеждённости своих слов, а сзади стоят и смотрят. Ещё этот лежит, корчится. Надо всё держать под контролем. Олег ещё потряс его и Коля закрыв глаза стал дышать менее возбуждённо. Вспухшие вены на висках постепенно уменьшали пульсирование; он ссутулился, но нижний ряд зубов, через отвисшую губу, выдавал в нём злобу.
    Олег отпустил ворот, поправил его, а затем по-братски положил здоровую руку на плечо брата и спокойным тоном заговорил:
    -Послушай, братка, мы своё дело сделали, остальное пусть решает хозяйка,- он махнул рукой в воображаемый силуэт Антонины Сергеевны, а сам заглядывает в глаза брата,- всё, можно расслабиться! Если хочешь, можешь пойти и прилечь покимарить. Ну, идёшь?
   Николай замешкался, словно робот во время перезагрузки системы; раскрасневшееся лицо покрылось бледными пятнами, а глаза приобрели желтоватый оттенок. Он переглядывался с кем-то из парней, стоявших за спиной брата, но только не с ним.
   -Ну, чего ты как потерялся?!- говорил Олег, а сам достал перевязанную руку из кармана и вытягивая пальцы смотрел на цвет кожи и плотность прилегающего полотенца,- мы сделали дело и можно... отдохнуть смело.
   Олег моргнул ему и хлопнул по плечу. С Коли заметно сошла спесь, но внутренняя борьба с ненавистью и злобой, против послушания перед старшим братом, рвала его на куски изнутри и по сути Коля готов был на любую глупость, лишь бы прекратить эти страдания. Но старший видел всё.
   -Это не мы, а ты сделал дело,- Коля проговорил твёрдо, без дрожи в голосе к собственному удивлению. И чуть усмехнувшись, добавил:- Ты у нас прямо "крутой уокер". Шляпу бы тебе, с окольцованным ремнём, да револьвер. Борода-то, уже есть.
   Олег глубоко дышит.
    -Коль, не надо поясничать. Все мы хорошо поработали, слаженно и дружно, отследили его и поймали. Всё получилось ловко! Правда ведь?
   Олег всё также спокойно говорил, осторожно пощупывая свою больную руку, подбирая слова и буквы, соединяя их в одну единую команду.
   -Гляди, хозяйка нам и премию внеочередную выпишет. Выходной вместе и отметим; возьмём пива, рыбки и на речку. Хочешь?- последние слова Олега прозвучали более, чем  дружественным тоном. Он давно так не говорил, даже самому странно от себя такое услышать.
   Так Олег пытался смягчить злобное настроение брата и найти подход к примирению. В очередной раз.
    На что младший брат только зло усмехнулся и такое сказал, во что сам наверно не верил:
    -Хозяйка, хозяйка! Что-то ты уж больно желаешь перед ней выслужиться! А, братишка,- Коля глядел с таким хитрым прищуром, что у Олега от злости на скулах желваки заиграли. Словно дразнит подлец, специально.
   Поток горячей крови шквалом хлынул к голове, а от сжатого кулака захрустели костяшки.
   Значит он уже в порядке. Значит уже можно по плохому.
   -Зачем так говоришь, брат?- Он с трудом сдерживался. Так бы и разорвал на куски. Или нет! Лучше в челюсть, с бокового. Или в душу, в грудь.
   Сохраняя прежнее внешнее спокойствие, дарованное ему самурем, испарялось, сдувалось как прохудившийся стеклянный фарфоровый бокал, до верха наполненный хорошим, домашним пивом. Пивовар не удержался и налил ещё горячий напиток в стекло... Оно и треснуло. Тонкая струйка вытекала вон.
   Олег говорил через силу. В груди зачесалось; он положил ладонь на одно выпуклое место и продолжил:
   -Я же сейчас искренне с тобой пытаюсь разговаривать, без всякого злого умысла, от души! Как впрочем всегда в последнее время.- Но понял, что попытка с примирением снова провалилась.
    -А я говорю то, что вижу,- Коля заговорил специально громче, чтобы его услышали все, ещё руки поставил в бока, зачем-то.- Уже все знают, что ты не равнодушен к нашей бизнес-леди,- он снова заводился.- Не правда ли, пацаны?- Николай повернулся лицом ко всем, ожидая подтверждения.
   "Уж лучше эпилепсия и пена изо рта, чем это!"- подумал Олег и поднял перевязанную руку на уровень головы и с обозначением посмотрел на неё. А ещё подумал, что если сейчас он начнёт его бить, то может не остановиться. И не только на Коле. Поэтому-то и не смотрел на него - боялся самого себя.
   А это кстати! Черти воду мутят и ведут-то не туда!
   Сейчас именно то, что всё сделано - и делать большего не нужно.
   Глядя в отражение побелевших зрачков брата, он видел как Андрюха изобразил тупую улыбку на своей и так тупой физиономии и от неудобства мялся в стороне как пережёванный, но непроглоченный кусок мяса и тухнет прямо во рту, возбуждая несварение. Даже на красну-девицу не похож.
   Лёха же просто отвернулся и старался не обращать внимания на ссору братьев, хоть это было почти невозможно. Вынужденное принятие участие в таком мероприятии, затянуло его не в свою тарелку и даже воспитания не хватит на определения своего места в этом разборе. И ему приходилось только стоять не шевелясь.
    -Ну хватит ломать комедию... Хватит нести всякий бред,- полушёпотом сказал брату Олег. Коля зацепил интимную слабость брата, от которой тот изменился в лице, в глазах, в дуге бровей, в дыхании и прямоте носа.- Гляди, пацанам стыдно за тебя,- он снова схватил брата здоровой рукой за грудки и шопотом прошипел:- Зачем ты хочешь разозлить меня? А? Зачем?
    -Никого я не злю!- Он тоже изменился в лице и отчаянно пытался сбить руку брата от захвата, но тщетно.- Ты же всегда у нас первый, такой правильный, честный! Только не втягивай нас в свои интрижки, слышишь.
   Поднятыми руками он изобразил порхание бабочки, а усмешка стала плотной стеной из рядов бледно-жёлтых зубов и кровоточащихся дёсен.
   Стена вовсе и не исчезала, просто почему-то Олег решил, что её вдруг не было, что всё это наплыв воображения и способ пробиться до брата. Тщетность попыток травило душу с каждым разом всё больше и больше...
    После этого Олег сам убрал руку от брата и на прерывистом выдохе сказал:
    -Я просто выполняю свою работу. Другого, увы, больше делать ничего не умею,- Олег как-то неестественно замешкался на месте, какие-то движения коленом, словно футболист перед тем, как проделать обводящий финт - дёргает сначала в одну сторону, а сам уходит в другую.
   Но всё намного проще - болтающийся на фонарном столбе обрывок провода, был недосягаем для человека, иначе бы при малейшем прикосновении, затаившийся на самом кончике ток, убил бы того мгновенно. Единственный Коля был тем, кому неприменно нужно было достать вихляющуюся смерть и ему это практически удавалось...
    -А может, ты к хозяйке в постель метишь, а?- он сказал это так громко, чтобы все снова услышали.
    От услышанного Андрюха аж рот открыл и чтобы скрыть усмешку, рвавшая его из всех щелей головы, отвернулся и закрыл его огромной ладонью. А Лёха, как человек тактичный, покачал головой в знак негодования к Коле, отвернулся и отошёл по-ближе к сторожке, чтобы не слышать больше услышанного. В это время ко всем собравшимся подошёл Захар Прохорович.
    -В чём тут дело?- смоля папиросой спросил он у Лёхи и пустил в того дым.
    -Да братья ссорятся что-то,- так, невзначай как бы ответил тот, уклоняя голову от сизого волокна и провожая его взглядом. Лёха вынул руку из кармана - дрогнуло плечо. Он так отвлёкся, точнее, привлекло папиросное испарение, и даже вонь казалась какой-то родной и близкой к сердцу.
    -Ну эт дело молодое,- шепелявил дед наблюдая за ним. Потом губами оторвал обслюнявленный кончик папиросной бумаги, выплюнул его перед собой и добавил,- повзрослеют, потом не оторвёшь друг от друга. Дело такое...
    -Да-а! Только пока повзрослеют, как бы они себе мозги неповышибали,- опять равнодушно проговорил Лёха и сам непонимая зачем. Наверно, чтобы поддержать в разговоре деда.
   Он уже видел корабли в облаках пускаемого дыма и невидимый Прохорычу капитан судна, также невидимо машет Лёхе. Дед пустил ещё струю и уже целая армада, под командованием всё того же капитана, словно косяком парит над их головами, а потом движимая в направлении... испаряется. Косяк так и не вступил в бой. Гулявший поверху их голов ветер, разрывал гущину событий, творящуюся в объёмном пространстве, в тонкую-тонкую стружку... И уносил в ночное небо, чтобы там оно приобрело покой и уравновешенность.
   -Что, не хочешь вмешиваться?
   -Не интересно! Подсолнухов нет?
   Дед чуть помолчав, начал тихо хихикать.
   -Чем я их буду... Шутовник!
   -А, ну да.
   Хоть бы о чём, лишь не быть там, не присутствовать при...
   Ну, а у братьев обстановка только накалялась.
   -Слышь братик, ты-то палку дюже не перегибай. Сломается,- тон Олега становился сдержанно-угрожающим,- за это могу врезать. И я не посмотрю, что ты мой брат.
  -Ой-ой-ой, как страшно!- Коля уже в открытую издевался над братом, глядя прямо тому в глаза, но хотел, чтобы его видели другие. В этом было что-то сильное; так он считал.- Ты лучше дождись хозяйку и при ней всё это сделай, ну чтоб отличиться! Ха-ха-ха!
    Коля ухмыляясь качал головой; нехватало сделать движение рукой в стиле рэпера-хулигана и сплясать ногами несколько незамысловатых на вид движений... И вот, под свист и улюлюканье дружков, ты самовыражаешься, ты становишься чем-то, или кем-то... А потом -то что? Что потом?!
   Олег держался как мог - за воздух, за Колю, за то коромысло, что с дедом Прохорычем приплыло. Но это было ровно столько, сколько хватало его внутреннего самоутверждения и обычного человеческого терпения. И здесь было ещё одно, что Коленька был не прав к нему.
   Не справедливо. Зачем он ржавым гвоздём ковыряет свежую, кровоточащую рану и заглядывает в лицо, мол, "как тебе?". Коля теперь в его глазах был совсем уже не Коля; взъерошенный бабай плясал перед перепуганной до смерти жертвой и наслаждался собственным устрашением в её глазах. За его спиной горел огромный костёр. Падающая тень перед Олегом, была ещё мерзостней, что её хозяин.
   "Такое столкновение, чревато..."
   "Ничем оно не чревато, уважаемый Я! Загляни внутрь себя, там ты увидишь..."
   "... огонь, сжирающий твою плоть до тла! А я говорю, что столкновение чревато нечто большим. Слава Всевышнему, что пока всё так..."
   "Слава! Слава! Слава!"
   Посчитав, что словами делу уже не помочь, а других вариантов в наличии у Олега не было, он своей здоровой правой рукой, и так, с полсилы, воткнул брату снизу под ребро в печень. Это был вовсе и не удар, и даже не тычок; это было сложным для определения. Но такой, можно сказать, физико-контактный манёвр, содержал в себе не что иное, как один из многих вытекающих вариантов сближения близких по родственному значению людей. И, наверно, самое важное и тонкое в этом, что такой якобы неэстетичный метод, как никогда подходит к разрешению ситуации в положительную сторону, хотя содержит в себе отнюдь обратный смысл.
   Такой вывод обычно приходит позже, либо ты сам до этого догадываешься и понимаешь правильность своих действий, либо... Другого нет!
   После контакта, Коля сначала согнулся как надломанный росток, тихо завыл как щенок брошенный сучкой-матерью, а после рухнул на землю как подкошенный и затих. Поднятая примерно до колен то него пыль, закрутилась под блёклым светом фонаря в кучерявые кружева и медленно опустилась на Колю. Он больше не издавал ни звука - скрутившись клубком он лежал не двигаясь и страдал от боли молча.
   Что-то большее поднялось и прямо так, с полуприседа кинулось на Олега. Он сначала завис в воздухе, но бесконечность посылаемых конечностями посылок, заставляло думать, что это вовсе не каприз, и не фантом. Коля, как-будто умер в эту минуту, но так, на самую её ничтожную долю. За место этого, выпрыгнуло оно и завертелось.
   "Не зря говорят..."
   "Ага! Не зря..."
   "А что это было?"
   "Если бы я знал... Если бы мы..."
    Оно просто росло в размерах, вширь и ввысь, но эффекта становилось ровно настолько, насколько свежего летнего дождя хватало на то, чтобы пролить принявшую в дар земли, плюшевницу. Если кто незнает, то плюшевнице не требуется дополнительной влаги и культивации. Корень растения уходит глубоко под несколько земных, и не только, пластов и питается влагой оттуда. Но если ей добавить воды, то всходы счастья, тщательно спрятанные в тканях ствола, пленяют одушевлённое растение и оно господствует над всей флорой вселенной. Да, да! Над всей вселенной.
   Всходы счастья плавно переходят в лепестки, которые своей пышнотой, закрывают наготу округлившейся стройной ножки плюшевницы. И когда лёгкий ветерок колышит низко растущие лепестки, приподнимая их, щёчки сначала розовели, а потом становились такими красными, что как не доспелые ягоды вишни, с облеском света на краю плода, выглядит поблекшим пятном.
   А сам цветок сложен из лепестков матово-бархатного цвета, также и на ощупь. И на первый взгляд не чем не отличающийся например от лотоса, или той же самой скандинавской крестовидно-розеточной розы. Но стоит приглядеть дорогие друзья, ибо отвлечение от главного сюжета, будет не полным.
   Бутон рассыпан на сотни лепестков и на миллион тычинок. Плотность расположения оных настолько близка, что при слабом движении, или колыхании, все они шевелились как одно, единое целое. И по-другому никак.
   Вы думаете, что всё дело в чём-то, но только не в этом!? Не могу не согласиться, но принимая нарекания в свой адрес и против своего ещё не известного никому имени, плющеница, реальное растение в каждом человеке. Плющениха - некоторый образ сознания. Вростающий в позвоночник - либо ты его просто не принимаешь. Вот так!
   Олег презрительно посмотрел на поверженного брата; презрение, его столько, но выражалось оно только во взгляде и не более. Так стало тихо и спокойно, что события произошедшие в течении одного часа, словно перевернули всё представление о спокойствии и тишине в целом. Опалённый фонарём мотылёк, в последних судорагах, кружился как по спирали, падая у ног Олега. Хватаясь тоненькими лапками за ускользающую от него жизнь, он старался сделать свой последний взмах обожжёнными крыльями, пытался взмыть вверх, снова к фонарю, чтобы уже до конца добить самого себя. Только ему и первого раза было достаточно; опалённые крылашки медленно тлели подбираясь к телу и вот он сдох. Падая, он поравнялся с головою Олега; он дунул на него и тот упал рядом с Колей.
   Усмехнувшись столь странному завершению, он развернулся и неспеша пошёл в сторожку. Молча. Запрыгнув на крыльцо, он крикнул Андрюхе:
    -Иди помоги своему кенту. Можешь воды ему дать. Ведро!
    Дрон будто потерялся немного; путь был только один и тот назад. Но уже после того, как шеф срубил Колю и тот отрезало как ножом. Находясь в оцепенении, не сразу среагировал на слова шефа, но очухался и быстро направился к товарищу. Он не испугался, просто всё так было ровно и гладко, а тут, "БУМ", скачок резко вверх и сразу же со всего маху вниз. Но между ними так затянулось, что прежде чем упасть, успело отвесить ему несколько затрещин.
   -О, видел как он его по-братски,- проговорил дед Захар Лёхе и заулыбался беззубым ртом, поглаживая языком сухие губы. В ответ Лёха только посмотрел на деда и неоценив юмор, удалился.               

                Глава  9
   Сколько себя помню, а уметь притворяться было у меня с рождения. Так я проживал самые трудные, а порой и опасные промежутки моей жизни, и не лишним будет сказать, что это для меня имеет свойство называться привычкой. Да, так я пропускал уроки в школе в начальных классах, а в средних уже не ходил и вовсе. В пятнадцать лет, не имея ни рубля, ни копейки, добрался до родственников, которые жили за две с половиной тысячи вёрст от того места, где жил прежде я.
   Основной вид человечества назовёт такое обманом или жульничеством, и обяжет высшее руководство обязательно наказать выдумщика. Но в моём мире это если не способ выживания, так образ жизни. "Не могу же я перестать хотеть пить, испытывая жажду, и не дышать, если хочу жить."
   Всё как ни кстати подходит одно к одному и другое к другому; я сам вжился в эту колею и теперь я такой, какой есть. И меняться пока не желаю. Пока!
   Терпеть только не мог разоблачений; такое мастерство мне далось может и малой кровью, но привычка - это не бросить курить, когда в твоих лёгких сажи до самых краёв. Это походило больше на туман, чем на помутнение разума и входя в образ я вживался в роль, порой забывая остановиться. Переиграв и дав волю эмоциям, меня останавливали опущенные шторы и беспорядочная болтовня из моих же уст. После мне хотелось уже спать и не вспоминать пережитое, спихнув это на дурной сон.
                ***
    Краем приоткрытого глаза я наблюдал за происходящим. И всё то, что я видел, несмотря на моё "низкое" положение, мне отнюдь нравилось.
   Я - центр. Всё, что от меня - круг, ну или по кругу, как кому понравится. Всё, что начинается, начинается от меня. И также возвращается...
   Междуусобица в стане врага большой минус для такой армии, с которой мне предстоит... а пока мне только это на руку. Ругань между охраной приводит к потере бдительности, а значит, мне нужно дождаться подходящего момента и просто попробовать совершить побег. Только бы не дать этим остолопам понять, что я в порядке и что готов на рывок.
   "Что-то всё так быстро решилось..."
   "Эх, посмотреть бы на их рожи, когда я улизну у них прямо из-под носа и буду вне зоны их досягаемости."
   "Как порой хочется заглянув наперёд, оказаться уже там, впереди!"
   "И лёжа с согретой жопой, вспоминать историю побега. Да?"
   Мне уже не интересна была вмятина в моём боку от ботинка этого придурка, я даже уже не чувствовал боли; сосредоточение на побеге, как на единственном виде спасения приглушали физическую боль и унижения. Начало, в виде тонкой линии, уже в пути по спирали. А пока я спал и видел сон...
   Вокруг ярко-жёлтого фонаря метались крохотные, бестолковые бабочки-мотыльки, пытающиеся пробиться как можно ближе к тёплому свету. Но из-за жара, из-за отталкивающего ультрафиолета, потерять жизнь было для них, совсем не просто. И всё же некоторым смельчакам это удавалось... Их было такое множество, что потеря нескольких, была не столь ощутима в целом и никак не влияла на общее настроение порхающей стайки.
  Самые умные кружились по ту сторону света, прям аккурат козырька от фонаря. Там-то было совсем жарко от накалившегося железа, но знали о том, немногие. И конечно же в плане ума, этим прозрачным тварям, учёные напрочили зря. И всё же...
  Огнёвка еловая - бесхоботковое насекомое и узкокрылая светолюбивая тварь, в панике обнаруживая свет, бьётся в конвульсии пока не доберётся до... в трепете разбивая камни воздуха и булыжники переработанной углекислоты, своими равнопёстрыми крыльями, с бурым пятнышком посередине.
   "Самое умное, говоришь?"
   "Это же так, к слову приходится... Наверно она одна из тех, что научилась распознавать что к чему, потому-что за августом, ничего нет..."
   "Вот и спрашивается, а где смысл? А что за августом..."
   Их лапки прилипали к раскалённому железу, плавились, текли - они напоминали маленький рой диких пчёл, зависших на вишне... А дальше? А дальше, заживо поджаривались как на сковороде. К ним присоединялись другие, третьи, четвёртые, постепенно образуя клубок поджаренных насекомых (этакое подобие мотыльковых козинак); слипшиеся тельца плавились на жёсткой поверхности, стекали по краю, окрашиваясь козырёк в пепельно-серый.
   Я представлял, что когда они падали, как испускали дух и пар от тлеющих крылышек. А от разнообразия цветовой гаммы, испаряющаяся жизнь представлялась как бензин, разлитый в лужу, или масло. Вот бы и мне иметь силу этого... фонаря, и при каждом не удобном прикосновении ко мне врага, с ним случалось бы то, что и с мотыльками; можно конечно и не так крайне, потому что всегда рискуешь поменяться местами.
   При этой мысли я так рассчувствовался, что план побега почему-то отошёл на второй план, а потом и вообще стал испаряться как рафинад при попадании в кипяток. Мне так стало себя жаль, что готов был дать волю не только чувствам; начать реветь, постепенно впадая в истерику (валяться и биться о землю руками и ногами, а лицом возить пыль)... Но не просить пощады и помилования, а возможно склонить голову к чьему-нибудь женскому плечу и намочить его слезами.
   "... ага, а ещё чтобы по головке погладили..."
   Только не так глубоко, а то получается какое-то не совпадение по значимости событие. Хотя сверху это не очень-то и важно. А вот быть слабым, не считая того, что я буду показывать это притворством, для меня сейчас прям не кстати.
   Зависаю.
   Периодически болела челюсть при малейших движения тела. А скапливающаяся слюна требовала, чтобы её выпустили; я открывал рот, приподнимал голову и пускал струну, чем-то напоминающую пенно-жвачное свойство, которая с трудом отрывалась от губ. Пришлось помочь рукой и оторвать не отстающую слизь. Было немного крови...
   "Ну как пьяный, всё-равно! В тумане... Сплю."
   А сам всё о том же: "Только бы у меня всё получилось, только бы у меня всё получилось,"- гонял я мысль у себя в голове. -"Не упустить бы момент и бежать. Бежать! "
    "Какой момент!? Ах, моме-ент. Момент-моментище! Внезапнище!"
    "Да что такое!"
   Я зажмурился и поджал нижнюю губу к верхней так, что перекрыл её напрочь. Так я хотел остановить ход мысли, но это невозможно, иначе быть бы смерти. А так всё к тому и идёт; вот сейчас очнусь и...
   "Нет, нет, нет и нет. Крайность для крайнего, а тут нужно по существу..."
   "Существо! Если не ошибаюсь, то это что-то из реального, настоящего. То, что перед лицом..."
   А перед лицом, бородатое рожа, даже глаз, бровей не замечаю, и летит кулак - снизу. Треск! Около десятка жёлтых звёзд отделяют тело от туловища и всё. Тьма. Но она тут же уходит. Немного упускаю тот эпизод, когда тело возвращается обратно в туловище. Я ещё жду момент. Только один. Как обнаруживается, то всё - концентрируюсь на нём. И то, что этот момент наступит, я не сомневался не на толику.
    Пока я всё там передумывал, ко мне подошёл один из охранников, которого звали по-моему, Лёха и спросил:
    -Ну ты там как, живой? Дышишь?
    -Да вроде дышу,- ответил я хриплым голосом, потирая отбитый бок, а он как-будто плывёт и маячит передо мной словно играет "поймай меня, а то... поймай!"
    -Видишь вот, не только тебе одному досталось,- кивая в сторону своего побитого товарища, продолжал Лёха. А сам наклоняется и отпрыгивает.- Ну скоро для тебя всё закончится!- Сказал он и сразу же отошёл. Нет, отплыл.
   Я сразу-то и не заметил, что так начался новой виток; линия, обозначает ещё одно начало и вот спираль становится...
   Сразу и не могу сказать, что он для меня сделал. Предлагает игру что ли! Но только все правила в его пользу... Ничего он конечно, ни для меня, ни со мной, ни сделал - этот громила пустил жути, а по сути-то, что может быть хуже того, что уже есть. Хуже того, что он помнит обо мне, я ещё не придумал, а оставленный им же глубокий след ботинком с глубокими протекторами, на влажной земле в следствии моего омовения, был словно знак на моём бренном теле, который будет со мной довольно-таки ещё продолжительное время.
   "И что с того",- думал я,-" что с того!?"- повторяю.
   "Подумаешь ботинок! Берц! Керзуха!"
   "А что он всё-таки имел в виду, когда сказал "скоро всё закончится?" Эти слова меня ещё больше заставили поволноваться; именно поволноваться - это не совсем то, что потерять сон и всё время об этом думать. Это так, тема для размышления того, как меня будут уничтожать. Мне в тот момент ещё не было понятным, почему меня не трогают именно сейчас, словно отложили на потом; это не считая того придурка, который вскоре также как и я лежал поверженным одним и тем же человеком. Вот же совпадение!
   "Трах-тарабах!"
   "Нет, не падение, а совпадение."
   "Упали, что ли вместе?"
   "Как бы да. Только по разные стороны сторон. Now do you see?"
  Это пока я думал о побеге, вокруг меня что-то творилось. И хоть совершалось какое-то движение - разговоры там и перебранки, удары - до настоящего шухера ещё было далеко.
   "И всё же, что же он имел ввиду,"- продолжал повторять я про себя как заклинившая пластинка и закрыв глаза, передо мной двоились протекторы солдатских берц.
   "Я пьян!"
   Тут из темноты, еле шкандыляя, вышел какой-то...
   "... МОНСТР, в изрядно вон поношенном годами виде. Под натугой нависших на него незаслуженного бремени, он волочил за собой путы, сплетённые меж собой в виде железных тросов, но мягких на ощупь. Острые ворсинки были буро-красными; на них висели куски материи, веток и несколько сгнивших ягод. Сквозь потрескавшуюся кожу на месте лица, светился зелёный блеск его увядающих глаз. Он пробивался через наросшую нарость, не сводимую ничем и невыводимую никак. Тяжёлое передвижение его широких стоп, несло под ними всю силу собранных с воинов нескольких веков подряд. И вот он взваливает их на свои плечи и идёт на меня.
   Когда он приблизился, то увидел, что у него отсутствует левая рука по локоть. Торчащая кость с обожжённым на кончике мясом, была чёрной и с загнутым на конце крючком. Как специально это было сделано. В другой руке, на вытянутом локтевом суставе, этот МОНСТР волочил булаву. На заострённых наконечниках висело свежее окрававленное мясо предидущей жертвы... И я был следующий..."
   ... вышел какой-то дед и прямиком направился ко мне. Скорее он плыл разрывая нити густого тумана, волоча на ногах, остатки влажного притворства. Не понятно, спешил он, или это его нормальное передвижение. Его длинный плащ словно волочился по земле, приподнимая ворох пыли во весь его рост, и когда он подошёл ко мне, этот движущийся серо-жёлтый столб, облаком остановился ровно на мне и плавно осел как одеяло. Раздражённая слизистая оболочка глаз, мгновенно явилась наружу в виде слезливости, а вдох в носоглотку вызвал череду чихов; серией выдёргивания из себя остатков духа. Дед подошёл ещё ближе.
   "Как прицеливается гад",- подумал я и притворяюсь дальше.
   Он наклонился и стал присматриваться; прищур и так узких глаз, совсем закрыл хоть что-то напоминающее глаза, сморщенными и похожими на булыжную мостовую веками и как слепой котёнок водит мордочкой в поисках объекта внимания. Представляю фильм-ужастик, но мороз по коже притворный...
   "Он мне не нравится пуще остальных; скинь ему лет так, сорок два-три, он бы меня сделал!"
    "Хорошо, что есть так, как есть!"
   Из открытого беззубого рта, которым он сипло дышал, воняло табаком, причём ядрёным и отбирающим у меня последние кусочки чистого кислорода. Я сейчас наверно похож на ту тупую рыбу, которая широко открытым ртом, пытается ухватить последние капли жизни... Поправляя часто падающую винтовку с плеча, дед с размаху забрасывал её назад, и то ли от досады, то ли от собственной неаккуратности, он чмокал морщенными в ямы губами и пыхтел мне в голову... табачным чесноком. С винтовкой, дед закидывал полу плаща и обнажал керзовые сапоги, голенища которых когда-то были сложены гармошкой, а теперь на местах сгиба виднелись дырявые точки. Сапоги одеты на тонкие ноги облачённые в галифе цвета "хаки", но колени, то ли уже отвисли, то ли просто уже не разгибаются до полного выпрямления.
    -Хе! А я ведь его знаю,- вырвалось вдруг у него радостно. Он оглядывал всех, в том числе и меня, словно убеждаясь в том, что его слушают.- Он из соседней деревни. Сукин сын. Вот, цыган поганый!
   Когда он говорил, то слюна летела из его рта прямо на меня. Меня сжимало как лимон в соковыжималке; хотелось высунуть язык и подразнить им лающую собаку, которая гналась за моим велосипедом. Я поднимаю ноги, чтобы случайно не быть укушенным, а когда скорость падает, виляю на псину. И когда та отскакивает, набираю по-новой.
   Я брызжу слюной и щурю глаза как забияка... и такие же узкие глаза выражали злобу и ненависть, но такую, будто не настоящую, а провоцирующую на солидарность его окружающих.
   "Как та псина..."
   "Да, да - уловил ход мысли..."
   На него посмотрели только два здоровяка, но и те тут же отвернулись.
   Они стояли неподалёку от меня, буквально в двух-трёх шагах, возле сторожки, около лавке, где сидел побитый Коля. Я видел их всех в плавающем изображении; те амбалы были одеты в гиганские костюмы клоунов и раскрашены в чёрно-белое. Наклонившись немного вперёд, они играли на мизерных гармониках перед сидящим третим, клоуном. Тот тихо плевался и ещё тише ругался матом, словно боялся, что его кто-то услышит и накажет - а сам подпевал прикрывая ладонями рот и получалось на подобии хора голодных собак, поймавших жирную крысу и исполняющих особый ритуал в благодарность их собачьему богу "Рексу", за щедрое подаяние.
   Один из клоунов что-то подшучивал, выигрывая фальшивые нотки на несуществующие темы. Он это называл импровизацией и судя по его настроению, ему это нравилось. Короче баламутил шепотливую тишину, но веселился так, словно тоже боялся кого-то. И то, как реагировал на него третий - то бишь Коля, к кому собственно и адресовались шутки, было совсем не до смеха. Коля огрызался, чтобы тот отстал и плевал себе и тому под ноги, а гармоники играли и чёрные, круглые и блестящие носы, тыкались в воздухе перед третьим, словно комарики желающие тыкнуть обозначившуюся жертву.
   "Ах! Ну их..."- думаю, а сам...
   -Значит уловили его, паскудёнуша!
   Дед говорил нарочно громко, чтобы его слышали и опять зыркал на них, тех, что клоуны с гармониками.
   Такое ощущение, что я ему больше всего насолил в жизни и он, во что бы то ни стало, хотел мне отомстить. Только с помощью других и как можно по-жёстче. И чтобы видеть это со стороны и подсказывать: "Ты яму в печень. А ты дурень в селезёнку. Да яшо по разу, да по-сильней, да по-больней. Ы-ы-ы, доходяги! Да убейте же его наконец." Не понятный какой-то дед. Сидеть бы ему на печи, да жопу греть, а он нет, так и лезет нарваться. Ещё шуршит плащом, поднимает пыль, которая снова садится на меня.
   "Ух, трухлявый!"
   Дед достал папиросу и прежде чем её прикурить, долго мял корявыми пальцами, не отрывая от меня взгляда. Словно настраивается на что-то. Я даже сравнил это с похрустыванием снега в небольшой морозец, а появившийся дым, когда он закурил, напоминал струю из печной трубы дома. Вокруг полно снега, тоннели почищенных тропок и звёздное небо над головой. Поздний вечер над селом, луна. Я бросаю снежок; плюхнувшись в невидимую стену из непонятной материи, я обнаруживаю растекающиеся волны по всему прямоугольнику и этот долбаный дед плывёт, то удаляясь, то приближаясь, то снова удаляется, то снова приближается... Когда он приближается, увеличивается и похож на МОНСТ... Нет, нет - много чести для такой трухи; дутый войлочный мешок прохудившийся от времени. Не больше! А когда удаляется, он дует в губы сделанные в трубочку и исходящий морозный пар, тут же замерзает, превращаясь в ледяной проход в неведомое таинство. Только вонищи, не преодолеть - ни перетерпеть.
  По своей натуре, он чем-то смахивал на Колю, или я его к нему приравнивал, потому-что тоже как и тот, хотел почему-то меня задеть и поглумиться. Только так, по-своему, по-стариковски. Это прослеживалось по тем плывущим кругам - они как ни кстати имели общие черты; серо-чёрное полотно с зашлифованными краями походило на водную гладь. Смотрясь в это как в зеркало, ты видишь только то, что хочешь понять держа в голове образ этих двух людей и вспоминая их поступки.
   "Почему бы просто не взять зеркало и не по-фантазировать, глядя на себя?"
   "Философия..."
   "... философ..."
    -Ничего, ничего,- не унимался дед,- ночь передержим, а завтра. Завтра Тонька приедет, даст тебе прикурить. Будет тебе...
   -Почему завтра,- как между прочим сказал Лёха обернувшись и чуть не выронил с рук гармонику,- шеф уже ей позвонил. Наверно.
   Он оттянул накладной нос, державшийся на тонкой резинке вокруг головы, щёлкнул языком и выпустил нос из пальцев. Он сел ровно в то место, откуда был и взят. Последний аккорд гармоники, звонко брякнул растянувшись почти до пола и он ртом изобразил стонущий звук.
   Та Тонька, наверно и была хозяйкой, о которой толковали между собой клоун и плавующий дед. Я всё-таки решил деда не принимать всерьёз и сосредоточиться на других, более серьёзных членах этой группы. Колю тоже можно было вычеркнуть - ему слишком мало нужно, чтобы обезвредить; сделать просто больно и всё! У него сейчас есть обида и злость, это слабость. Сама основа, то есть, видимый мной реальный барьер - те два шкафа, они даже похожи чем-то друг на друга и тот, что ушёл в сторожку. Правда его я пока никак не увижу.
   "Лишь бы это не было ВНЕЗАПНО. Так надоело запрыгивать на высоту. Ведь выше головы я не смогу же прыгать всю жизнь."
   С теми двумя, мне даже один на один не справиться - даже рисковать не стал бы. Клоун уже давно имеет статус непобедимого шутника, а тут ещё двое!
   "Не-е-ет! Намажусь маслом и попробую угрём проскользнуть. Зато потом не буду жалеть, что не использовал последний шанс."
   А тут вдруг Коля не выдержал и заругался благим матом, и толкнул того, что часто шутил над ним. Здоровый клоун сделал два шага назад и выронил гармонику; та снова жалобно звякнула и выпущенный воздух сыграл последний аккорд словно сказал: "Прощай!" Клоуна кажется звали Андрей; маска стягивается в самом центре, вокруг носа и нанесённый грим приобретает вид завязанного узла прямо на нём. Он тоже в ответ толкает Колю, но не сильно. Но всё же тот свалился с лавки; я слышу звук упавшего тела и ударившись спиной у него вырывается что-то похожее на вопль подстреленной птицы; "шмяк" и лавка падает на него.
  "Всё падает, падает, падает..."
   Дед как раз переключился на них и выпущенный на волю переработанный никотин, словно следуя за хозяином, развернулся и уцепившись за дуло ружья, последовал за ним. Спина его плаща была испачкана белым и я как бы под балдой, хотел подскочить и хлопнуть его по спине, и прокричать: "С первым апреля!"
   "Какое первое апреля!"
    "Чё за бред? Куда меня повело!?"
   " Не туда!"
    "Стакан ледяной росы, да не один. А лучше на голову."
    А вспыхнувший по-новой Коля уже хотел накинуться драться на Андрюху; как пластилин из белого и чёрного катают в один ком, так и этот, перекатился и через мокрое стекло набрасывается снова!- но был удержан другим, клоуном - Лёхой и усажен на прежнее место. Коля всё это время не говорил, а словно рычал и было похоже на психический припадок, чем на внятое объяснение своей злобы. Он запел песню всего из двух слов "ау-ау", а руками изображал перебирание клавиш. Андрюха тоже не оставался в долгу и поправив шарик на носу, взял с земли гармонику и покачивая головой в такт песни Коли, ловил его ритм. Но был кроток и вёл себя не так вызывающе, как Коля; он вытянулся чуть ли не в струну, выпер огромную грудь вперёд, поджал нижнюю губу и готов был пуститься в рукопашную; исходящий звук из его инструмента подбирал соответствующий тембр пению и вот, пошла импровизация...
   Петухи - одним словом.
   "Как недовольный художник своей новой картиной, я размазываю до половины нарисованный рисунок круговыми движениями; кисть руки уже напоминает месиво грязи, а выкурив сигарету до фильтра, я нахожу что-то такое в этой размазне, что толкает меня на очередной порыв вдохновения и вот, ловкими движениями рук и кистей, появляется не то шедевр, не то профессионально выполненная подделка.
   Но это не важно; в такие моменты одновременных неудач и неожиданных прорывов в творчестве, всегда можно найти в кармане среди катушек нитей и другой карманной грязи десятикопеечную монетку, которую положив в зазор меж одного и другого, ты уверенно развернёшься и пойдёшь домой зная, что так было из покон веков, и не тебе быть тем, на котором станет мерка отсчёта."
   "А так, всё относительно! В том числе и из такого пластилина может получиться свисток!"
   "Что, слишком сложно? Да ладно! Жизнь, это не поиск трудностей, а преодоление сложностей!"
   Для деда это было, ни много ни мало, равлечением и слушая их, забыл наверно про меня.
   Теперь я его вижу в длинном расклешонном одеянии до самых пят; разноцветные в пёстром полоски по всей длине, придавали объём его скрюченной фигуре, а огромные красные пуговицы, походили на кнопки, но не более. Маска клоуна, как бы я не хотел, никак не приклеивается; то нос отваливается, то улыбка скашивается на бок и получается косоротая зверинная ухмылка.
    Пока они выясняли отношения, я, как бы от нечего делать, стал гадать, как же они со мной поступят. Дождутся, как они говорят, хозяйку, и видимо она должна принять решение, как  со мной поступить? Вот вопрос так вопрос, без неё значит не тронут, но по головке не погладят, это точно. А исход моего вторжения рисуется мне один, но он расплывчат и версии находятся так близко, что как саранча - напрыгивают одна на одну.
    Если размышлять логически, без подключения фантазии и насколько позволяет предчувствие "отхватить по самые не могу", то предположительно меня погрузят в машину как скот и отвезут в отделение милиции, либо скорее всего ментов сюда вызовут и уже по горячему меня тут примут.
   "Да, менты сами приедут! Приедут сами!"
   Вспоминаю, как забирали Януша; полный дом гостей, играет гитара и старшие в четыре голоса поют душевно и тут... Всё началось с выбитых стёкл окон, а затем дверь в щепки, хотя она была не назапоре... Нас молодых откинули в сторону, а ему связали руки и ноги сзади, называется "ласточка". И увезли... Это было второй раз.
   "Без разницы! Пусть будет хуже, потому что после хуже, уже будет некуда..."
   Составят протокол, посижу там сутки-двое, трое, если конечно же повезёт,- я же ничего не украл, даже больше пострадал, чем провинился. Выпустят под подписку о невыезде или как там ещё это делают и больше меня здесь уже не скоро увидят.
   "Может никогда!"
   А если вдруг посадят. Это если уже не повезёт, они же могут найти причину, им не привыкать. Тогда плохо. Исход такого события меня крайне расстроил, хоть он и был как туманный образ - вроде понятен и знаешь, что это, но не прижитой в сознании, чужой, одним словом. Но я опечалился и малость поник, и без того горем убитый. Это сравнить можно с тем, как человек привыкает к чему-то, или кому-то. Чтобы это ни было, оно живёт с ним и то понятие, что без этого уже никак, сглаживает недостатки, которые по началу просто бесили и выводили из себя.
   "На то время нужно - годы..."
   С появлением в жизни чего-то нового, даже нужного и ожидаемого, всегда начинается с напряжения и нервных затрат. Всегда приходиться сложно с чем-то новым. Есть у нас, у людей, такая хрень, не подпускающая, или правильнее будет выразиться, оберегающая сознание, внутреннюю пустоту и в некотором роде тело, от желания приклеиться к нам чуждого и на первый взгляд не нужного. А оно липнет и липнет, и уже со второго взгляда пуще понимаешь, что оно не нужно, а... нечистый! Пускаешь его к себе и тут-то видно всё как на ладони. Как ломает оно тебя и гнёт, а ты упираешься, лёжа на спине толкаешься обеими ножками и думаешь, что впредь тому не бывать!
   Ан нет! Сам затягиваешь петлю и это воспроизводиться автоматом, а потом уже рождается внутри тебя. И ты словно на верёвочке, следуешь куда оно потянет.
   Я всё к тому, что логическое размышление полезно где-то до, то есть ещё на не начавшемся этапе, где ты только готов к этому приступить и вот, сопостовляешь варианты и сравниваешь их с реальным исходом события. В моём же случае, логическое мышление, это не что иное, как сознанием вырваться из плена. Сознанием!
   "Но не телом! Оно должно принять первый, самый больнючий и коварный удар по самолюбию!"
   "Ну как можно что-то мыслить, если к твоей заднице приставлена горелка с зажжёным фитилём и нагревает твоё самое уязвлённое место."
   Как бы там ни было, я продолжал предаваться логике и следующее, что я подумал, а если не будет никакой милиции. Если они просто хотят обойтись без неё, что тогда? Этот вариант был более близок к своей реализации и помешать им ни что не сможет. Только что же они сотворят со мною? Жестокое избиение, увечье и в лучшем случае калекой вернусь домой, полностью или частично недееспособный к труду. И кому я тогда буду такой нужен. С цыганом-то особенно церемониться не станут. С цыганом не станут!
   "С цыганом не станут!"
   "С кем только станут..."
   "Я пьян. Я в тумане. Я пьян."
   "Я пьян?"
   Опять вспоминались слова Любавы, как она говорила про тётку Анютку и его мужа. Я представил эту картину в воображении и вместо тёткиного мужа, увидел себя. Нелепо и глупо. Мне показалось, что из глаз выступили слёзы, изнутри окутала жуть; я их сжимаю, а сам словно хочу проснуться! В ушах играет похоронный марш, а сознанием постепенно стала овладевает паника.
   "Да я с тех пор как тут, всё время нахожусь в панике. Что выдумывать-то..."
   От центра, пошла новая линия - чёрная, да ещё в обратном направлении; каждое пересечение с двумя первыми, несёт убывание от меня... Сначала вспорхнула одна птица; её хвост, с серо-белым, махнул перед самым моим лицом и только невидимые взмахи посылаемые мне в лицо, остались в моём воспоминании. Потом другая - она не так резко, просто плавно оттолкнулась от края и сотворив дугу к низу, улетела ввысь.
   Далее по быстрой очереди, глухим выстрелом они вылетали отбирая мои силы. Я рос вниз, кисть руки уменьшалась и не сжималась больше в кулак, а глазные зрачки тянулись к носу и я рисковал заработать косоглазие...
   Не знаю почему, но я стал терять над собой контроль. С рук вываливались нужные в быту предметы, идя по ровному, спотыкался о непонятные кочки и ухабы. Пытаясь что-то сказать, начинал заикаться, кашлять и чихать...
   "... будь здоров!"
   "... апчхи! Апчхи! Апчхи! Фу-у-у, спасибо. От души..."
   Раздражительность, как основа потери спокойствия; будто бы у этого нет перехода от одного к другому. На самом деле есть! Он как мост через глубокую пропасть и на самом деле, его перейти нельзя не заметно... Почему только это проваливается где-то в сознании и вернуть его, воспризвести картинку кадр за кадром, чтобы просто проанализировать, приходиться прикладывать максимум усилий, если не больше.
   Короче, я готов был на любые крайние действия, лишь бы покинуть это место. У меня дёрнулось всё тело и так получилось, что оно стало не подвластно мне; я отделён невидимой оболочкой и ещё немного, и увижу себя как бы со стороны. Да, это те самые птицы, уносящие мою жизнь! Я снова зажмурию глаза и пытаюсь собраться; нащупывая руками почву под собой, я ищу за что можно ухватиться - и в одной руке горсть пыли, а в другой мокрый песок. Там и там они просачиваются сквозь пальцы и понимаю, что опоры нет. А тело-то дёргает на срыв и вот, готов был как бы уже вскочить и бежать не глядя куда, но... огромным усилием воли, я заманиваю птиц обратно. Не так быстро, но те возвращаются...
   ... готов был как бы уже вскочить и бежать не глядя куда, но появившееся нечто непонятно откуда, удержало мебя.
   С возвращением у меня сильно заболела челюсть, от давления скрипят зубы, а от скрипа, боль в висках.
   "Любое моё неосторожное движение к побегу, приведёт меня только к погибели, и ещё раньше, чем это было запланировано."
   "Слава Богу, я в себе!"
   Возле себя я опять слышу стонущего задиру, которому недавно досталось. Его подтащили те двое клоунов и усадили на лавочку прямо рядом со мной. Вытянув руку в сторону, я могу дотянуться до него. Он всё кряхтел и жаловался на боль и на жизнь. Чуть в стороне, но напротив него, двое огромных клоуна играли на гармониках, слушая, как сидящий поёт своё: "Ау-ау-ау." И тем это так нравиться, что они незамечают себя, только что подошедших к ним.
   "Что это такое?!"
   "Неужели снова перебрал?!"
    "Да. Похоже на это самое!"
   "Проснись. Ты трезв! Ты трезв!"
    "Я трезв!"
    "Какая-то чепуха получается. Кому рассказать, посчитают за больного."
   Похоже это уже было; старый кассетник отматали назад и понравившийся момент слушают ещё раз:
                "...Цыганка с картами - дорога дальняя,
                Дорога дальняя - казённый дом..."
   "Грёбаный нытик,- подумал я,- получил одну затрещину, а ноет целую вечность. Аж противно..."
   Чёрная линия постепенно тухнет, увядает и уже пересекаясь с теми двумя начальными, гаснет с каждоым с ними пересечением. Оно пускает прощальные... не искры, а еле заметные вспышки, как хлопушки. Тем же временем центр расширяется и превращается в куб. Образовываются сразу несколько положительных линий. Они набирают обороты, поднимают дух.
   Думая об этом, становится легче. Это может благодаря ещё и тому, что не мне одному сейчас плохо...
   ... сплочением равных по духу и у меня получается взять себя в руки, успокоиться и впредь больше не падать духом.
   Сидящий неподалёку от меня Коля, продолжал (или только начал) в полушёпот ругаться в сторону побившего его и вообще, ныл за неудавшуюся жизнь.
   "Где-то я это уже слышал..."
   "Испорченный Purple!"
    ... Лёха как-то жалостно держит его за плечо, иногда поддакивает его подскуливавшему голосу и пытается успокоить, говоря то, как возможно они после смены, сходят куда-нибудь выпить и что-то там ещё про упругие дойки и широкие станки, из чего можно было сделать вывод о низком духовном развитии... Хотя на самом-то деле это было чистой воды брехня. Гнилой базар, как и сами они.
    Я же не забывал всё ещё изображать из себя полуотключенное состояние, но уши держал востро. У меня не было такой возможности, чтобы амплитудно крутить головой и держать всё вокруг под обзором, запоминать каждый угол, камень, след; когда случалась перебранка я почему-то этим не воспользовался в полной мере и следил, что они сделают с собою. Будто бы они ссорясь, возьмут и перебьют друг друга, а я благополучно удалюсь во свояси.
   Я боялся одного, что меня могут просто связать и бросить куда-нибудь под замок, и тогда мои шансы на побег уменьшатся до нуля.
   Как странно ощущать то, что время, которое я здесь нахожусь, словно замерло на месте; вертящийся на бешенной скорости клубок из серого вещества, в котором одновременно происходит миллион миллиардов смысловых галлюционаций и обычных там операций и реакций, на поверхность выбрасывает только мизерное ничтожество никуда не годных мыслей, и то те, которые я не могу как надо уловить и воспользоваться. В итоге получался один негатив, который только множился в геометрическом прогрессе и как он не переваливался через верх горлышка, для меня оставалось загадкой. Да и сам клубок был на некотором отдалении от меня, но я точно знал, что он из моей черепной коробки.
   Вот и судьба меня испытывала очередным разом. Тот самый, вышел из сторожки и, если верить острому слуху, направился прямо ко мне. С каждым его шагом учащалось моё сердцебиение, и вот, он остановился...
   "Ну и что теперь? Пьян или трезв?"
   "А что будет лучше в этой обстановке?"
   "Ты кого сейчас спрашиваешь? И о чём?"
    "Силы небесные, что это?!"
    "А я говорил доигра-аешься!"
    "Кому говорил?"
    "Да кому ж ещё, тебе!"
    "Господи! Свихнулся! Правду говорю! Свихнулся! Сам с собой говорю и..."
   Я успел только почувствовать как сильная рука схватила меня за шкирку, одним движением приподняла, развернула и усадила лицом ко всем. Свиду-то он не был так силён; и как я с ним тогда совладал, сейчас ума не приложу!
   "А это реально он?"
   "Чур меня. Чур!"
   "Может, хватит уже. Не надоело ли - понимаешь, эти игрульки. Занимаешься порнографией. Только из вас, кто кого?"
   Спиной чувствую холод кирпичной стены; я знал, что на самом деле это не холод, а обычный страх. Думалось о подходе смерти с косой, нежели о стене из кирпича. А может она уже сейчас стоит за его спиной и... боится заглянуть через его плечо, чтобы посмотреть на очередного... Любопытно себе признаться, что смерть, тоже может чего-нибудь бояться - например человека. Пусть она и выше него, но и ей же, тоже кто-то руководит. Ну или как там у них это называется.
   Когда сильная рука меня отпустила, то я качнувшись и как бы ненарочно, ударился затылком об эту самую стену. Словно спицей насквозь... Схватившись за голову, я тихо её потёр и широко открыл глаза.
   "Да будет свет, пусть и в образе фонаря на столбе..."
   "Фильм закончился, экран потух и зажгли свет!"
   Передо мной предстал хорошо освещённый двор, покрытый в несколько слоёв пыли с кусками разбитого и раздавленного асфальта. А также стекла, камней и огромных лопухов. Недалеко от меня куча красного песка. Прямо под крыльцом растёт подорожник и пахнет мятой...
   ... и внимательно смотрящие на меня члены банды, исполняющие роль охраны фермы.Четверо в камуфляже, здоровые, высокие и с ними ещё какой-то дед беззубый, но с ружьём. Этот тот, который хотел меня зацепить. Я видел их всех раньше, но только сейчас, в общем обзоре, все они предстали совсем по-другому; я реально не знал как себя вести при них, а зрительное давление, оказываемое в пять пар глаз, сжигало меня в считанные секунды.
   Самым интересным и наверно забавным, был дед. Все были неподвижны, только он крутился словно замедленный волчок, дымил папиросой и её ядрёный запах отравлял всё вокруг меня; я понял, что это было его главным оружием и он умело им пользовался даже против своих. А ещё его прищур - это прицеливание с обеих глаз, а я мишень; я прекрасно знал, что более от него не будет, но как мне не нравится этот прищур! В общем он не изменился.
   Те двое из ларца, почти одинаковых с лица; здоровые, лысые и одинаково одеты. Обтянутые кожей мышцы, словно играли при малейшем движении, да и сами движения напоминали действия пружины, или пружин. Навьюченные ряды стальных колец, отражали множество жёлтых фонарей и искрились при сжимании. Высокие берцы и ярко-зелёные шнурки по особому зашнурованы. Но у одного из них, шнурки пыльные. Я помню так делал Януш, только на кедах. Шнуровка получалась своеобразной, что по сути и логике практичных вещей, такое было не возможно. Но не верить глазам, считаю пустой тратой остановившегося времени.
   В чём-то они похожи. И мне это больше не нравилось, чем хотелось понять взаимосвязь между ними и Янушом. Не то, что они смотрели на меня враждебно что ли. Просто их увереность в том, что я уже не жилец, или, так пал в их глазах общесоциального статуса и снизошёл до существа пободно животному - раздавливала меня в лепёшку и закидывала в пропасть. Я чувствовал...
   "...месть!!!"
   Смотрел на меня и тот, кого совсем недавно побили. Коля. В глазах его я видел злость, но глупая, и улыбался он, и злорадствовал кривя рот и сопя, предвкушая скорую потеху. Многое я в них прочитал, но в конце вопросов, возникали одни и те же восклицательные знаки.
   "Это всё, на что ты способен!!!"
   "Ты будешь наказан сильней других..."
   Я ему скажу это, только в другой ситуации.
   Того, который меня развернул, звали Олег. Таких как он всегда зовут Олегами. От него пахло хорошей туалетной водой и ментоловыми сигаретами. Ни то, ни другое, не было ни престижным, ни дорогим. Просто напыщенность. По его движениям и солдатской выправке было видно, что он лидер, уважающий себя и всё то, что он делает. Даже когда он идёт, другие перед ним будто раступаются и путь его освещён звездой. Да, это тот самый человек, который в прошлый раз мне чуть руку не оторвал и которого я после отделал его же оружием. Ха! Мне смешно! Смешно и больно!
   Интересно, угадал ли он меня? И если да, то мне не сдобровать. Наверно!
   Поглядев в его глаза, я не увидел никакой агрессии, наоборот, что-то мягкое в его взгляде, чуть ли не дружелюбное. Словно не драка между нами была, а совсем недавно, тёплая встреча. А так, как-будто он уже сделал дело. Лишь спокойствие - оно было с приторным предвкусием либо острого, либо кислого. Но и то, и другое оставит тошнотворный отпечаток после его принятия, а точнее...
   Он опустился передо мною на корточки. Еле слышно хрустнуло одно из колен; через брюки выпирают мышцы ног, гляди и треснет прочная ткань, вдоль по полосе. Его коротко постриженная борода была прорежена в некоторых местах сединой, а в бровях имелись полосы, видимо шрамы от некогда полученных ударов. Согнутый пополам ботинок поскрипывал новизной, блестел от фонаря бледным пятном и вонял обувным кремом.
     -Ну, и откуда ты взялся, голубь сизокрылый,- начал он как бы вяло. Звучало так, словно его вопрос вскоре должен был перерасти в продолжительную беседу со мной.
   "Аж забавно как-то."
   В его голосе также не было ни злобы, ни ненависти,- единственное, что я заметил то, что говоривший человек был очень доволен собой, но невысокомерен. И это довольство от того, что поймал он вора, то есть меня; я чувствовал это внутренней стенкой груди на которой висела кошка, уцепившись когтями. По-другому не получалось. Предстоящая беседа наша с ним была просто чистой формальностью и пока ничего личного, и ничего не значащая. Только хорошо пахнущая туалетная вода и ментоловые сигареты. Тупой фарс.
    Не знаю почему, но на тот момент я решил за словом в карман не лезть и говорить с гордостью и достоинством. А может с наглостью.
    -Оттуда,- я медленно повёл пальцем в небо, изображая при этом полное равнодушие ко всему вокруг.
    -Не понял,- проговорил он. Дёрнулась вверх левая бровь, обнажив ещё один шрам,- чё за хрень?
    Я усмехаюсь его последней фразе и поднимаю на него глаза. На меня смотрят все.
   -Ну ты же сам только что назвал меня голубем,- я говорил медленно, словно пережёвывая мясной деликатес, фирменное блюдо дорогого ресторана. Морщил лоб, как бы изображая головную боль и, цмыкнул несколько раз губами, наслаждаясь изысканным вкусом. -Летел вот мимо, да залетел к вам. На свою голову...- как бы не договарив я закончил, отвернулся в сторону, ну типа мне всё пофиг и сплюнул сгусток слюны.
   А сам осторожно осматриваю искоса новую для моего взора обстановку фермы.
   Я заметил, что ворота закрыты. Но просто, без замков и засовов, на медную проволоку закручены в пару оборотов. За воротами дорога, которая прямиком вела в деревню, освещенна тусклыми фонарями вдоль дороги на перекошенных жизнью столбах. Бежать туда нету смысла - всё как ладонь на ладони. Надо искать другие пути отхода и главное, момент. Без него никак.
    Тем временем разговор наш продолжался.
    -А ты я вижу юморист,- он грубо усмехнулся, показывая, что хозяин положения, но останавливаться не собирался,- откуда есть, спрашиваю,- звучало уже как-то угрожающе, если не грозно.
    -Ну скажу тебе, откуда я,- ещё наглей я ему отвечаю,- и ты меня что, домой проводишь, что ли?- На последних двух словах я сделал акцент, как-будто хочу рассмеяться.
   Стоявший позади него один из охранников-близнецов, по-моему Андрюха, засмеялся дрыгая массивными плечами, но тяжёлый взгляд, развернувшегося к нему старшего, заставил быстро того заткнуться, проглотив смешинку даже не прожевав её. Он опустил глаза как провинившийся школьник и даже поменялся цветом лица. Я заметил эту перемену и понял, что в их обществе как минимум двое психов.
   С другой стороны к старшему подошёл тот, кого он недавно ударил. Коля. Псих номер один. Теперь он был до неузноваемости спокойный, что не могло ненасторожить. Осунувшись, бедолага как затравленный щенок стоял у ног своего хозяина и ждал очереди слова. Глядя на меня он состроил идиотскую ухмылку высунув язык и хотел было что-то сказать, но старший его опередил.
    -Послушай, как там тебя, голубь, не в твоих интересах сейчас цирк устраивать. Своего хватает,- он кивнул в сторону стоявших у него за спиной.- У нас хозяйка, дурная баба, она же тебя просто уроет,- он подставил тыльную сторону ладони сбоку рта и как бы шопотом добавил,- живьём закопает. -Сделав небольшую паузу для вдоха, он наклонился ко мне и продолжал умеренным тоном, явно не желая, чтобы его слышали остальные,- где-то месяца три назад, ты навещал нашу ферму?
   "Ну и что это?"
   "Он тянет к тебе руку..."
   "...чтобы затянуть сильнее петлю!"
   Как он смотрел на меня! Как это непередаваемо волнительно, когда от тебя что-то ждут, пусть и просто слово, ничего не значещее лично для тебя и для твоего спасения. Ощущаешь как бы власть от того, что единственное твоё слово, как-то повернёт ход дела совсем не в то русло, в которое планировалось по началу.
   Ну, и что ему ответить. Видно сблизи, что парень он нормальный, может даже больше, но что он хочет, задавая этот вопрос? Наверно, он меня просто не угадал или сомневается в догадках, вот и пытается таким способом вычислить того визитёра, который его мочканул.
   А может узнал, но ему нужно, чтобы я сам, лично подтвердил это. То есть, собственноручно положил голову на плаху. Даже не хитрец. Я бы назвал бы его большим, что приходит на ум с первого, а то и со второго раза.
   Зрачки незаметно увеличивались. И даже из-под густых бровей, я видел глазные яблоки, которые словно вращаются вокруг своей оси, постепенно набирая обороты, чтобы в один прекрасный миг резко остановиться, и крикнуть:
   -Та-да-а-ам! Я угадал!
   "Что угадал? Кого угадал? Зачем?"
   Это уже проходили. Примерно в начальных классах.
   "Ха-ха-ха,- смеялся я про себя,- ха-ха-ха,- повторилось само и по-моему я даже так пошевелил губами,- жаждешь мести за тот случай. Бедолага. Бедолажка!"
   -Ты думаешь если я буду всё говорить, то моя участь как-то облегчится?- наконец вопросом на вопрос ответил ему я.
   -Я могу перед Антониной Сергеевной, замолвить за тебя словечко. И, может для тебя, всё обойдётся малой кровью,- говорил он, с трудом влезая не в свой образ, а натягивая совершенно чужой и не по размеру костюм.
   "Малой кровью",- повторил я про себя.
   А он так ничего, мне нравится...
   Я слегка закинул голову назад и усмехнулся; никогда человек не будет думать о выслуге перед другим человеком, какими бы между ними не были отношения. Я уже прекрасно понимал, что ему надо. "Вот хитрец!"
    -Но ты же сам только что сказал, что ваша хозяйка дурная баба,- говорил я,- будет ли она меня, после моих признаний слушать. Ещё не известно, что для неё значит твоё слово! -Я почему-то подмигнул, но оно было к месту.
   Так, в своём голосе я заметил воскрешение и чуточку восторга от... Разговор следует по моему направлению. Но на несколько секунд воцарилось неловкое молчание; неловким оно было для него - для меня же это было погибнут с гордо поднятой головой. Ему пока нечего сказать; казалось бы тонкий намёк на откровенность, погасит его сомнение, и те сто процентов, ради которых он станет воплощением чьей-то мечты, наполнит сосуд до краёв и он станет на всеобщее торжественное обозрение. Но пока от такого, только накапливается напряжение и натянутость; натянутость, как перетягивание каната - кто сильней? Кто хитрее... Но на хитреца и ловец не промах.
   Ситуацию разрешил подошедший дед. Если быть точным, то он подошёл значительно раньше, просто... Он тянул за собой облако папиросного дыма, который не только не испарялся, но и следовал за хозяином в образе какого-то экзотического животного, будто привязанный за нитку.
   -Слышь-ка, Олежка, а я ведь его знаю!
   Дед однозначно не хотел сдаваться...
   "А на сапогах-то ещё та пыль! На босу-то ногу, в них мозоли не натирало. Лейтинант говорил: "Смотрите, чтоб грибок не подхватили." А ему-то немного больше, чем ему. На сколько? Да на два, может три годка. Не-е, не больше. Зелень ещё на руках и молоко на губах. Весь трясётся, когда ба-бахнет где-нибудь, или чья-нибудь очередь просвестит.
   А по-началу как было, голову задирёт, как скомандует: "Станвис-с-сь! Равняс-с-сь! Смир-р-о-о! Ррравнение на л-л-лво!" И стоишь как дурак, смотришь на него. И так почти два месяца, пока обучали. Уставь учили... Зажарило когда на этапе. Когда немцы бомбили, наш вагон так горел, что за горизонтом видать было. А он, как сукин щенок забился в угол и готов был заживо сгореть...
   Вот те и ""Ррравнясь! Смиррро!"
   Вцепился в балку... Еле оторвали падлеца... Руки обжёг, мундир там местами, сам глазища вылупил, вот такие (показывает кругляшки из большого и указательного пальцев) и ничего не видит... Как обосрался всё-равно... Потом ничего, отошёл. За руку здоровался, махоркой угощал. Всегда!
   Мне тогда осьмнадцатый годок шёл.
   Ха-ха-ха! Помню как деревню Орловку освобождали. Я огородами пробирался. Со мной ефрейтор Лещук. Тупой, как сибирский валенок. Думал, что тупее не может быть. Ан нет, обшибался! Говорю ему: "Не вынай башку! Снесут!" и пробираюсь дальше. А он мне: "Что снесут?" Ну не чёрт, а? Говорю: "Убери чердак, дубина!" А сам всё вперёд, всё вперёд. А он, то ли дурак, то ли ещё чем по-хуже обозвать. "-Ляг,- говорю яму,- ляг!" и как долбанул прикладом по неприличному месту... Как подкошенный свалился и давай визжать как баба. Ну я яму рот заткнул сразу же.
   А там картошка цветёт, белые цветки и пыльца. Да ещё жук этот, полосатый... Спрятались за кучей навоза. Крыльцо только видно. И вот...
  ... Глядь, из хаты выходит фриц, в одних портках сука. Закуривает! Сам белый, как смерть. Лещук затрёсся, как судорожный. Говорю: "Замри, а то застрелю!" А его ещё пуще колотит. Думаю: "Етить материть!"
   "Ну что, подкрасться и крикнуть: " Хенд хох!"
   "Либо сразу, пальнуть..."
   Что и сделал. Поднялся на колено и... Пах! Пах! Пах!
   Сигаретки, их-ния, правда, сладкие какие-то. Куришь, будто бы сахарную соломку. Фриц лежал с дыркой во лбу, свесив руку и голову с крыльца. А сигаретку-то в губах держал... Она дымилась тонкой струйкой... В кармане лежали в красивом таком портсигаре. Я так и прикурил. С дырочки кровь течёт.
   Выходит хозяйка, прям нагишом... Рубашка ночная сверху... Просветущая. Хотела потянуться, да так и остановилась, когда увидела меня. Говорю ей: "Что ж ты бл..ь такая, с фрицем изменяешь!" И тоже ей, в лоб. Не вынимая сигаретки...
   Упала, рубашка задралась, в красный цвет окрасилась. Хорошая баба была, жалко, что скурвилась. Плюнул я её в сторону. Срамотища. "Пошли,"- говорю Лещуку..."               
    ... дед хотел, чтобы его слушали, обращали внимание, почитали. Таков был его возраст и он в него верил, как дитя. Поэтому, любой повод, считал как необходимость что-нибудь сказать. Уважение через слово. Ведь до этого его не слушал никто и, что греха таить, никто не воспринимал всерьёз. От того его активность на общение шкалила больше того дракона, которого он повсюду таскал за собою.
   Но на этот раз дед в центре внимания. Очередной затяг и выброс в атмосферу пепла на несколько... сантиметров; ленты серого переплетённого шлейфа, чуть ли не в точности повторяли движения выпустившего их хозяина и долго его ещё сопровождали, а он продолжал говорить:
   - Из Знаменки-то, цыган эн-тот!
    -А ты-то откуда знаешь его?- спросил Олег повернувшись.
    -Так видел его там. Я в то время к эн-той, Любке, доярчихе их-ней, раньше заезжал, ну это... я, по ****ским утехам (говорил полушёпотом), ну и...
    -Ладно Прохорыч,- оборвал его Олег,- всё понятно. Не продолжай!
   Он снова повернулся ко мне.
    -У нас за последние полгода, увели семь голов скота,- он остановился в ожидании моей реакции. Олимпийское спокойствие. Он продолжает.- Скажи, ты к этому причастен?
   Его, почти дружеский тон, несколько настороживал меня, отчего немного омрачалось общение. Я понял, что потерял над ним контроль, раз он так, включил дурочку. Верёвочка вырвалась из скользких рук и ветер уносит мою ценность...
   Я-то прекрасно понимаю, что признавшись в прошлых грехах, резко усугубил бы своё и так, не простое положение. Именно с этого двора я увёл трёх бычков, остальные извините, не мои. Знакомы мне некоторые, кто промышляет тем же, чем и я, но их грешки на себя брать не хочу. Адьюсъ!
    -А в чём тебе ещё признаться,- выпалил я, посмотрев ему прямо в глаза. Я догонял недавно приобрётший статус, небрежно выпущенный мною из рук, и вот, пытаюсь ухватиться за кончик.
   -Что ты с ним телешься, брат,- вступил в разговор Коля, до этого всё это время стоявший за спиной Олега и рвался выговориться.- Давай нашкандыляем ему по самые яйца и пусть хозяйка забирает его чуть тёплого.
   Коля говорил с таким жадным выдохом и считал, что запрыгнул на пролетающий мимо скорый поезд; снесённый встречным ветром головной убор и мелькающие просторы удаляющегося края - он садится на мнимое кресло, а там - трава. Он промахнулся. И это через окна проезжающего мимо скорого поезда, видна стоящая на месте красота дивных равнин и перелесков.
   Олег не торопясь повернулся к брату, всё так же не вставая с корточек и показал из-под козырька кепки глаза. Движение напоминало имитацию поворота робота. Но то танец. А тут...
    -Если мне будет интересно твоё мнение, я тебя обязательно спрошу. А сейчас ,будь так любезен - заткнись,- последнее слово Олег крикнул, отчего вздрогнул даже я.
   Тут он выдал своё напряжение; как большой стеклянный сосуд, наполненный с верхом малиново-красной жидкостью, вдруг трескается на несколько небольших участков. Радующая глаз и переливающаяся на бликах солнца содержимое, словно в замедленном темпе разливается на жёлтый песок и на какое-то, совсем на не продолжительное время, застывает на поверхности в своём первоначальном виде. Как одеяло неббрежно скинутое с кровати. Но так устроен мир и прекрасному в нём отведено самую ничтожную малость... От жидкости остаётся блёклый цвет на песке и только...
  Коля покачивает головой, злобно улыбается выдвинув нижнюю челюсть немного вперёд. А потом приподнял правую руку кверху, треся длинными и худыми пальцами, с возгласом отверженного, но непобеждённого проговорил:
    -Я всё понял!
   За этим "я всё понял" следовал пёс, с прижатым под задницу хвостом, мокрым, но не от дождя и с рассечёной мордой. Пёс порыкивал в то место откуда шёл, скалил зубы, если встречался глазами с обидчиком, а когда морда пряталась за вислоухими ушами, слышен был скулёжь, такой протяжный иприглушённый.
   За этот короткий промежуток времени, пока Олег говорил с Колей, я воспользовавшись моментом, успел ещё кое-как осмотреться по левую сторону от себя. Вдоль первого корпуса располагалось ограждение, такое же, как и то, через которое я сюда перелез,- ветхое и только ещё больше поросшее молодым клёном. В некоторых местах просто не было видно, где клён, а где забор. И если мне попытаться бежать в ту сторону, то сделав небольшой крюк, мог бы выбежать к той же реке, вдоль которой я собственно и пришёл сюда.
   Ну навскидку вроде неплохой вариант для побега, если не считать того, что я просто мог запутаться в этих кленах и тогда... "Тогда", мог быть в любых случаях; не в том дело, что я имею нечто подобии атласной карты. Чертёж был как бы под боком; я его вижу когда смотрю на Олега, на деда и фонарь. И делая вывод, что в правой стороне для меня было всё как на ладони, а с лицевой - вид всех корпусов, о которые проложена асфальтированная дорога в трещинах которой уже растёт полынь и репейник,- там у меня меньше всего шансов на утёк. Значит, забор с клёнами лучший вариант. Да, можно ещё рассмотреть и главные ворота, здесь хоть ограждение старое, ржавое и по периметру колючая проволока - постройки времён Союза. Перемахнуть для меня не составит особого труда и если сразу влево, то за ним располагался пустырь, с голову поросший амброзией. Если успею добежать до него, есть шанс укрыться там, а потом как повезёт.
   К тому же забор с клёнами слабо освещён, если не сказать, что он в полном мраке, чем остальные объекты,- ещё один плюс и немаловажный. Ещё можно бежать туда, откуда меня и приволокли; это так, для количества вариантов и не больше. Самый близкий путь домой и если допустить, что я не плохой спринтер и смогу легко оторваться, используя всё тот же фактор неожиданности, то маленькие свинцовые шарики моих неприятелей, припрятанные вероятно в ружьишке беззубого деда, в один миг меня настигнут.
    Сопоставив все имеющиеся варианты, я снова вернулся к забору с клёнами, как наиболее реальному и несложно выполнимому для меня решению. И решил больше не мучать себя и ждать только момента для рывка.
   Да, я так любил, чтобы всё заранее было спланировано, расставлено по полочкам и обязательно не один продуманный вариант. И ужасно бесило, просто неимоверно выводило из себя, когда наступала "ВНЕЗАПНОСТЬ". От существующего ничего не оставалось; крошки сыпались под рубаху, под брюки, попадали в обувь и при ходьбе натирало мозоли. Я был похож на хнычащего ребёнка обиженного старшими и отобравшими у меня мелочь. Обязательно найдётся тот, кто скажет: "Хватит ныть, как баба! Дерись за своё!"
   Легко сказать "дерись..."
   Ко мне снова повернулся Олег и сказал:
   -То есть ты не исключаешь того, что в прошлые разы в гостях у нас был именно ты.
    Я снова усмехаюсь и прокручиваю в голове его слова. Ему надо опером работать, а не бычков сторожить - так и хочет меня разговорить, сводя к одному месту, с разных сторон.
    -Я же тебе ни о чём не говорил,- отвечаю ему.
    -Но так хотел бы,- не отставал он и было понятно, что это только бросок отчаяния на последнюю надежду узнать истину и ухватить её за хвост.
    Я не стал ему ничего отвечать. Явность его вопросов и их скучная сущность, сводилась к одному; он хотел вынудить у меня информацию, что-то там выведать, чтобы, наверно, выслужиться перед хозяйкой, о чём намекал недавно ему его побитый товарищ. Надеялся на то, что я оговорю себя или сдам кого-нибудь.
   Вот же наивный! Но что-то здесь крылось совсем другое; нисколько ему нужно было знать о моих налётах, сколько количество собранной обо мне информации, должно было стать разменной монетой на что-либо. Я об этом догадывался, иначе почему я ещё зверски не избит!
    Недождавшись от меня ответа, он резко растегнул молнию на моей спортивной куртке, распахнул её и оттянул футболку до плеча. Я даже не сразу понял, чего он хочет, но... Алый шрам отзывается эхом несколькомесячной давности; он несколько раз водит глазами то на меня, то на него, а я скосоротил рот, словно тот случай произошёл вчера. Олег усмехается, ведь стопроцентный предел им достигнут; он разлаживает скатерть ручной работы белоснежного цвета прямо на зелёную траву и прежде чем пригласить её, он готовит небольшую купель. Пробует рукой и представляет как она будет омываться, словно перед совокуплением с... Он с силой задвигает футболку на место и как-будто не специально, бьёт меня по челюсти; маленький щелчок и что-то становится на место. Ощущаю облегчение в области скулы и наклоняя немного голову на бок, приоткрываю рот. Боли нет.
  Олег достал из внутреннего кармана сигарету и закурил. Причём сделал всё так быстро, что мелкавшие руки и предмет розжига - зажигалка, балансировали переплетаясь меж собой, словно это было в руках фокусника, и вот ты ожидаешь подвоха; итог - обман зрения. Ловкость рук и капля мошенничества делает своё дело. Глубокий затяг, разгорается уголёк, а он прищуривает глаза испытывая удовольствие и смотрит, смотрит на меня; две секунды паузы, открывается рот и серый шар вываливается наружу. Остальное через нос. Я вдыхаю отработанный никотин и думаю о целой сигарете как о чём-то святом и многое время желаемом. Это только тяга. Нет - это лишь пустошь перед сдвинутым обстоятельствами очевидного. А пустошь - пустошь хочется заполнить только этим.
    -Три недели не курил! Три недели!- Удовольствие, с которым он выдавливал из себя эти фразы, чувствовались за километр. -Три недели, веришь? Единственное от чего спокоен, что курю я не от безысходства, а от удовлетворения возросшего требования к себе. Ну и что воришку, то есть тебя - милый, мы всё же поймали.
   При этом чуть ли не при каждом слове он указывал на меня той рукой, в которой держал сигарету, обводя круги красной точкой, цвета алого заката солнца.
   Потом он поднялся и отошёл в сторону, как в другую комнату, и находился словно ни со мной, ни с теми. Отрешённость, повеянная от него была ни чем иным, как меркой высокого поднятия над вс... землёй! Сейчас попробуй, обратись к нему - из-под земли вырвится демон и порвёт тебя как Тузик грелку. Он только и делал, что частые затяги и жаркий пятачок "LM", постепенно, но жадно приближался к фильтру. И вот, сизое облако над его головой как некий символ, отождествлял величие чего-то того, о чём он сам пока незнал, но которое обязательно узнает и в скором будущем. Пепел сгоревшаго ствола, срывается вниз и... Олег делает шаг назад и возвращается.
    -Может, свяжем его. А?- предложил Лёха осторожным звуком голоса, но прямо смотреть не рискует - может уже пожалел, что обратился, но закончить, закончил.- А то гляди, сбежит ещё. Мало ли что у него там, в уме! А?
  Лёха искоса посмотрел на меня, как-будто это была шутка и он ждёт моей реакции, словно мне должно быть смешно и я сдерживаюсь, чтобы не засмеяться.
   Тут дед вдруг как всполошился, зашевелил пыльным плащом, будто до этого спал; дракон дёрнулся хвостом, задел его ноги и несколько раз чихнул.
    -Так я в сторожке верёвку видел, я щас,- и хотел было уже отправиться за ней, сотворив с первого шага пыль до колен.
    -Дед, да угомонись ты! Стой, где стоишь,- остановил его Олег и пытается потушить окурок мелкими плевками, но не попадает.- Куда он там денется, голубь,- и усмехается.
   Он это проговорил с такой напущенной самоуверенностью и высокомерием, что наконец-то справившись с бычком, ещё раз усмехнулся и добавил как-то, словно кину пришёл конец:
   -Он и так уже не жилец.
   Самоуверенность его зацепила меня по самое не могу; у меня даже зачесались пятки, а после испытывал лёгкое жжение по всем ступням. Я уже поджал ноги для того, чтобы вскочить и кинуться бежать, но шум подъезжающей машины остановил меня от этой затеи. На корпусах показались фары дальнего света и тени корявого забора. Автомобиль остановился около ворот, отворилась дверь и вышла она.
               
                Глава  10
   Ночь ступила за полночь. Новые сутки и очередной отсчёт даты, перелистнул её на одно деление вперёд. Прожитый ещё один день, канул в небытие и статус отпущенного им, теперь определяет каждый по своему.
  Олег с каждым новым затягом порции никотина испытывал удовольствие от самого процесса курения и от того, как он вёл себя с пленником. Он считал, что обращался с ним самым что ни на есть гуманным образом, не переходя рамки дозволенного и корректно пытаясь разговорить того, думая, что тот разболтает про уводы скота с их фермы, сдаст своих дружков, ну и всё такое. Только узнать ничего не удалось. Пустяк. Но и без этого успешно проведённая операция, спланированная им же, возвысила его в своих же глазах - так сказать, подняла в нём самооценку. Олег не скрывал наслаждения и начинал представлять совокупление... А сам затягивался всё больше и больше, не стесняясь открыто улыбаться.
   Прямо как самурай - коротко, без лишнего, результативно...
   "Всё-таки из меня получился бы неплохой мент",- думал он, а сам-то думает не об этом.
   Олег закрывает глаза от приближающегося наступления пика блаженства, им же и выдуманного. Оно ложит сзади ему на плечо руку и похлопывает. Похлопывает. Тяжесть совершенно не тянет; она приподнимает.
   Олег стоял спиной ко всем так, чтобы никто не видел его лица. Ведь когда он о себе вот так вот думает, то бывает, что не прилично улыбается; Олег знает об этом, но такие минуты так дороги для него, что отвлекаться на неприлично улыбающегося себя, можно упустить самое главное, ради чего он себя так ведёт. Да и неприлично, это так...
    Ну вот и хозяйка. Шум подъзжающей машины вернул его в реальность. Он не стал докуривать и бросил сигарету под ботинок; несколько искр блеснули перед тем как последний дымок взвился над покрытой пылью землёю и исчез. Олег ещё пытался вообразить образ чёрного воина в паре с нею, но... она была за стеной и вход только с той стороны.
    Двигаясь навстречу хозяйке, он резко по-солдатски одёрнул китель, стряхнул с воротничка пылинки, вытянулся в рост и поспешил открыть ворота. Он именно поспешил, чтобы избежать неприятного момента с откручиванием проволоки - и Олег успел. Из-за тёмных стёкл, он не видел её лица и даже силуэта. Джип подплывал, шумя новыми покрышками и щёлкая мелкими камешками в разные стороны.
   Остановившись, автомобиль скрипнул каким-то одним из узлов агрегата, подтверждая новизну и положение. Антонина Сергеевна, заглушив двигатель автомобиля, также выплыла из обтекаемой и затонированной стеклом двери и направилась к воротам, только с другой стороны.
   Подходя к ней всё ближе, Олег заметил на ней облегающий сарафанчик, больше похожий на ночную сорочку, если не более что-нибудь интимное, под которым, и это было заметно всем, не было НИЧЕГО. "Ничего!" Он поблёскивал, как переливающиеся на летнем солнце камешки, на берегу тёплого моря. Волнительный холодок пробежал у Олега по спине и пояснице, и исчез где-то... а всплыл в пятках, покалывая и щекоча. Сарафан плотно облегает грудь, гладкий живот, изгиб спины, ..., бёдра - всё, что есть, выставляя практически на всеобщий показ, и не смотреть невозможно. Олег это видит и глотает большой комок слюны, слегка застрявший в горле; он думает о голоде и теперь ощущает его ртом, животом, волосатыми руками.
   Примерно то же самое испытывали и остальные, только с животным уклоном. Но виду не показывали, кроме  Андрюхи. Тот неприлично задрал голову, рассматривая хозяйкин наряд и бессовестно разинув рот. А во рту пена, как блевотина. Тьфу, мразь!
   -Антонина Сергеевна...
   -Олег! Вы не представляете, что вы для меня сделали,- с ходу заговорила она, не скрывая взволнованности и чего-то ещё, предвесника потрясающего.- Как я ждала этого момента!
   Жестикуляция её рук, говорила о многом. Она дышала волнительно, неровно и вот, перед самым важным и ответственным, когда должно всё наконец закончиться, она остановилась; эта нерешительность так ей не к лицу. А может она просто хотела, а ближе всего желала - мягкости, нежности, ласкового слова и надёжной опоры о плечо. И когда сильный ветер, такой порывистый, укрыться за спиной - широкой и каменной...
  А Олег представляет её без сарафана и оказывается заваражён; до сих пор у него не получалось воображать так искуссно и глубоко, а главное точно. Он понял, что замер и не в силах сдвинуться, чтобы скрыть срам.
   "Ну что, ещё сомневается?"
   "Ага! Наверно ссыт! Ты погляди на него, аж побелел!"
   -Да,- ответил Олег спонтанно. Он открыл ворота настежь, впуская её,- нам это удалось и вот он здесь.
   Будто по книжке читает.
   Он указывает рукой то место и ждёт пока она пройдёт вперёд.
   Олег также заметил, что она без макияжа и что ей так больше идёт - её заспанные глаза придавали ей ещё больше шарма и привлекательности, а помятый волос будто она только что с кем-то боролась или... неважно.
   Хозяйка резко остановилась поодаль ото всех и полушёпотом обратилась к нему:
    -Послушайте Олег,- неловко потирая руки, начала она,- я думаю ты понял, что огласка нам не нужна. И ментов тоже к чёрту!
   Она так неожиданно перешла на ты, чем ещё больше смутила его. И сама страдала смущению вопреки.
   -Мы с этим воришкой, сами разберёмся, по-тихому, по свойски,- она кокетливо взяла его за руку и стала также потирать её, как и прежде свою.
   Её кокетсво было неумышленным, но осторожным; держать себя в руках вопреки экстримальным ситуациям у ней наверно было в крови. Олег до конца не мог понять фразу "сами разберёмся" и "по-тихому", поэтому отвечал, до конца не понимая о чём его спросили.
    -Да, всё как вы скажете,- в голосе не было ни капли уверенности, что несомненно заметила и хозяйка. То было ей на руку.
    А Олег, разговаривая с ней, украдкой всматривался в её лицо и думал, как она красива вот так, без косметики, без накладного макияжа, так по-простому. Распущенный волос нежно колыхал ветерок, путая его между собой, как ковыль в летнюю пору на лугу. Лицо обдаёт жаром и вот-вот начнёт гореть. На голом плече, Олег заметил маленький шрам и теперь в его представлении, она стоит в руках с луком и стрелами. Вместо сарафанчика, перекинутая через одно плечо тигровая шкура. Такое же и на ногах.
   "Неужто я и впрямь втюрился в неё",- думает Олег и на несколько секунд забывает для чего она здесь.
   Сам насколько можно украдкой осматривает её с ног до головы и обратно, и лишь на короткое мгновение остановился взглядом на её бёдрах и груди, да так, что у него немного закружилась голова. Сейчас он упадёт и потеряет сознание, а когда очнётся, всё самое страшное, окажется уже позади.
   Чешет бороду, но незнает куда деть руки и подумав о том, как бы сорвать с неё этот тоненький сарафанчик, у него по коже побежали приятные мурашки, отчего он весь передёрнулся.
    -Тебе что, плохо?- спросила она, продолжая держать его руку.
   -Да что-то, повеяло... прохладой.
   Его губами и языком кто-то управлял, потому-что после онемения, они стали чесаться, будто к ним были приклеены ворсистые верёвочки и вот, их небрежно сорвали и выбросили. И звучало оно так, словно это неполноценный ответ, а оправдывание провинившегося школьника. Но так, или иначе, ответ получился таким, что ни он, ни она, его не услышали. Олег освободил нежно руку и спрятал её в карман, как что-то ценное и сердцу дорогое.
    Она было уже пошла вперёд, но сделав три шага, остановилась и снова повернулась к нему. При повороте, дрогнули её груди, что также не ускользнуло от его глаз, второстепенно затронув волнение. Ему показалось, что Антонина Сергевна это сделала специально-нарочно и может он даже смог угадать ход её мыслей - то, что женщина может испытывать при виде мужчины, смотрящего на неё такими вот глазами (да ещё то, как она одета). Но "самурай был невозмутим" и никому неизвестно, что Антонина Сергеевна ещё никак не решается решиться - на признание, на смирение, наконец на слабость.
   Томящее замирание - тишина.
   Она может вовсе о другом думает и этот Олег для неё ни как претендент или даже рассматриваемый вариант, а исключительно сила для ведения бизнеса... Может быть ещё как неприкасаемый запас,- только для чего, она и сама себе не могла точно ответить. Но это было нужным...
   Обоюдный вдох как знак, и встреча глазами требующая продолжения. И она первой стала говорить:
    -Вот, что ещё...
   "Вот, что ещё..." зависает в воздухе шаром наполненный водой... Ждёшь когда лопнет, но он замерзает и обязательно найдётся тот, кто его разобьёт в дребезги. "Вот, что ещё..." забытая в кармане вещь, как никогда оказывается кстати, но...
   Но неожиданный звук, а точнее сказать, лязг, словно удар железного предмета о мягкую, плоскую и влажную материю, прерывает её речь. Они одновременно смотрят в сторону шума и Олега уже не волновало, что у ней, при повороте дрогнуло.
   А увидели они такую, писанную маслом, картину...
   Сначала было пусто, серо и ничего не видно. Было слышно что-то, но что это - неразобрать... Затем мазня четырёхлетнего малыша, с непонятным объяснением всё того же малыша.
   Пыль. Да, да - пыль... Да не в глазах, а на... На чём мазюкает четырёхлетний малыш... Так вот - брат Олега - Коля, лежал на спине, задрав кверху руки и ноги. Он словно застыл в таком положении и только поднятый клуб пыли вокруг и около него, свидетельствовал о недавнем его падении и ещё чего-то.
   ... Малыш подрастает, а с ним и чувство к прекрасному, к тонкому, к ассоциациям...
   Было такое ощущение, что сбил Колю с ног бешенный порыв ветра, нёсшийся узкой, но плотной полосой и хвостом зацепил несчастного бедолагу. Стоявшие рядом... клоуны, также будто оцепенели и потерянным взором восторга, смотрели на своего сбитого товарища, забыв обратить внимание. на того. кто... В общем, картина "неожидали" или ближе подходящее название для меня "ВНЕЗАПНО пришёл пи...Ц."
   А дальше, если долго мучиться, что-нибудь получится... Так как-то.
   Почти чуть дальше от первого плана (валяющегося Коли и тупо болтающихся двух шкафов), малыш рисует задний план. Сквозь ту же завесу из пыли, размытой акварелью был виден и сам ветер; убегающий со всех ног прочь, как ученик от директора школы, который видел как тот из рогатки разбил окно. А что бежать - чай не убьёт же!
   Не все сразу поняли, что случилось; подросший малыш специально заложил в картину определённый смысл и падающий от фонаря свет, бросал тень на большой ком пыли и на удаляющуюся сквозь него фигуру. Сверкающие пятки глухо шлёпали, а отзвук эха, где-то над головами, обозначался и пропадал бесследно.
   Всё остальное размыто. Одно забыл юный художник, это поставить автограф где-нибудь в уголке, чтобы спустя какое-то время, этот рисунок смог обеспечить немного дальних его родственников, уже известному всему миру сюрреалиста.
   ... И только Олегу, пусть и не сразу, одному из первых удалось сообразить, что же всё-таки происходит. Недавно пойманный им пленник, на первый взгляд казавшийся обезвреженным, нёсся на всех парах прочь от своих пленителей. Олег видит его удаляющуся спине, а на ней (на спине)... При каждом скачке задирается её короткий сарафан и виден зад; две округлые половинки, поочереди дрожат в такт его шагу.
   "Тварь. Убью, убью, убью..."
   Да в придачу ко всему этому, он срубил с ног Колю, да так, что у того ноги запрокинулись за шиворот. Как воздушный поцелуй, на прощание.
   Но это так, мелочь.
   "Дерзкий ход,- думает Олег,- похожий на вызов."
   Тот пьедестал, на котором располагалось так кропотливо созданная им идилия из человека в чёрном и дамы в сарафане, дал трещину и теперь оставались какие-то доли секунд и он посыпиться на миллиарды и миллиарды мелких кусочков. Он ждёт этого с замиранием сердца и прижав ладонь к груди, надеется на то, что при обрушении это удержит его от разрыва.
   "Безумие. И так нелепо!"
   Не медля ни секунды, Олег срывается с места; он не за ним погнался - раненной рукой Олег хочет поймать её и одёрнуть сарафан...
   ... и на ходу командует остальным (Лёхе и Дрону), чтобы тоже бросались в погоню вместе с ним. Он перепрыгивает через брата, который уже безуспешно пытается встать, но валится мордой в пух земли, делая при этом вдох. Его перепрыгивают остальные (Лёха и Дрон). Последний бьёт носком ботинка по затылку Колю и тот вновь валится, растягиваясь во весь рост.
   "... Забег скакунов начался внезапным хлопком, или щёлчком - уже никто не вспомнит... Вперёд вырвался фаворит и он же пока лидирует. Второе-третье место поочереди делят самые явные оппоненты фаворита, но приблизиться к лидеру им не удаётся. Всё сводится к тому, что они смирились со своими спорными положениями, но никак ни с первым.
    Аутсайдер даже не смог стартовать; по непонятным причинам он сейчас лежит возле линии старта и по всем внешним признакам, пытается всё-таки начать бег. И бежит...
   Но беспорный победитель и она же единственная самочка среди участников забега, не удосужилась даже подойти к линии, а находилась далеко в сторонке. Она нежно расчёсывала свою длинную гриву пупырчатым язычком и испытывала от этого, настоящее удовольствие. Прямые пряди, на конце закручивались, подчёркивая её лёгкий стан и гордость.
   Вдруг на язык что-то попало; божья коровка запуталась в жёстких волосах и вот, выпуталась. Она с лёгкостью отрывается от слизистой поверхности и садится на её нос. Кобылка не выдерживает щекотливого прикосновения и громко чихает. Несколько раз.
   Кувырком, с каплями влажных ошмётков, насекомое покидает ворсистую поверхность и после нескольких переворотов, обретает баланс. В полёте оно приобретает себя и улетает."
   В это время, совсем одна-одинёшенька, Антонина Сергеевна стояла не в своей прострации и совершенно не понимала, что сейчас делается на белом свете; громкий впрыск эмоций, будит её сознание - и гладкая равнина под жёлтым светом луны, вдруг взрывается мрачным извержением подземного огня. И, все куда-то бегут, спешат, она видит их спины, удаляющиеся спины, и испытывает она не страх, а внутреннее истощение и тоску.
   Срывается план по отрезанию яиц и члена, и ей хочется надеяться, что срыв, несёт в себе отложенный на неопределённый временный срок эту операцию.
   "Закрыть бы сейчас глаза,- думает с завараживанием она,- и открыть, когда всё вернётся на свои места."
   Но не закрывает, а смотрит, как на ходу Олег срывает с плеча деда Захара ружьё (чуть ли ни вместе с рукой). Дед падает, бранится стуча дёснами, а плащ накрывает его голову и вместе с ним и брань. Пыльные подошвы керзовых сапог, блестят медными набойками времён социализма. Глядя на них, она вспоминает отца, а вместе с ним и мать. Но больше в памяти жива бабушка, со своей идейно-коммунистической идеалогией строительства чего-нибудь нужного, и для кого-нибудь хорошего. Сейчас ей кажется, что бабуля была права, но время, внося соответствующие коррективы, само поправляет создающиеся ошибки и ставит выбившиеся индивиды на свои места. Что в итоге не с каждым попути...
   Она видит спину Олега, который также на ходу целиться и дважды стреляет в удаляющуюся фигуру. Ей плохо виден убегающий, но тёмно-синий силуэт, со сверкающимися пятками, словно снимок фотоаппарата, щёлкает о затвор и передаётся в память.
   На фоне этой суматохи поднимается дед Захар. Он откидывает полу плаща с головы и ничего понимающий, ищет на земле выронитую изо рта папироску; разбрасываясь искринками она кувыркалась вдоль множества отпечатков следов и где-то затерялась. Перепуганный дед хлопает себя стряхивая пыль и искры, и вздрагивает от прогремевших выстрелов.
   Вздрагивает и она. Всем телом... Интересно, он многое пропустил?!
   Но те пришлись мимо цели, а беглец резко свернул влево, в самые кущири кленовых веток и скрылся из виду. Бросив ружьё, Олег также бросился в гущину растений, но плотно растущие ветки быстро задержали здоровое тело, больно поцарапав его лицо. Подоспевшие Андрюха с Лёхой также попытались прорваться  в том же месте, но как и их шеф потерпели неудачу, охладив пыл преследования.
   Только дед Захар, когда обнаружил свою цигарку, вёл себя спокойно и никуда не торопился. Он тихо доковылял до брошенного своего ружьишка, поднял его и что-то бурча себе под нос, стал его обтряхивать и приводить в порядок.
               
                Глава  11
   Не хочу показаться самым умным, но почему многие люди (побоюсь сказать, что практически все, дабы не ошибиться и никого не обидеть зря), пытаются предстать перед другими людьми, совершенно ни теми, кто они есть на самом деле. Паранойя - быть на кого-то похожим, копировать в точности до неприличия и неузнаваемости, потерять собственное лицо... Правда многих, из этого числа, можно оправдать хотя бы за то, что они стремятся быть похожими на тех, за кого себя выдают, а не искожают некрасивую реальность. У остальных не заходит дальше, чем сама возникшая мысль.
  В этом я не нахожу ничего плохого, наоборот - стремление измениться к лучшему, если своего не получается развить... Избавиться от привычки жить прошлым, работать с отхожим материалом, по схемам, по таблицам, напечатанные ещё на жёлтой бумаге. Выработать качество жизни, наслаждаться настоящим - будущее-то само придёт.
   Развитие. Уметь развиваться, совершенствоваться, быть двигателем прогресса, а не рядовым его участником.
   Что-то подобное наблюдал сейчас и я. Только в микроскопическом варианте.
                ***
   Вызывающий наряд хозяйки не оставил и меня равнодушным. Она была красива! По-настоящему красива! Я бы с удовольствием уединился с ней в тёмной комнате, в укромном местечке. Не в обиду Любаве будет сказано, но отыметь такую стерву (а она стерва однозначно), было бы оплошностью...
   ... Януш водил домой какую-то школьницу. Лиза по-моему звали её. Она была в чистой школьной форме, с ранцем с изображением Буратино, в чёрном фартуке и белых гольфах. В белых волосах розовый бант.
   А когда была раздета, от школьницы ничего не оставалось; взрослая женщина с замашками опытной... давалки.
   Януш долго уговаривал меня зайти в комнату где находилась Лиза. Голая Лиза.
   -Надо когда-нибудь начинать,- говорил он и подталкивал в спину.
   -..............................!
   Мне не понравилось. Лиза была очень раскрепощена, а я, как привязанный к позвоночнику железный прут... Лиза всё сама сделала. Я только еле сдерживал слёзы и сопли, когда натягивал обделанные трусы, а потом и брюки.
   Лиза ещё появлялась в нашем доме. Но в моё отсутствие, нагрянули её родители с роднёй... Это было ночью, когда все уже спали. Они облили входные двери бензином и подожгли их. А потом били стёкла на веранде, в коридоре и в ближних к выходу комнатах.
   Первыми в хату ворвались несколько здоровых мужиков и начали крушить всё и вся. Бабий визг заглушался треском и щелчками, а затем стоном и грохотом упавших тел. Среди нападавших были и женщины; они трепали всех за волосы, шлёпали по щекам и губам, а кто-то из них, даже кусался.
   Януш отбивался как мог, до последнего. Разбитые в кровь кулаки отказывались сжиматься, а подбитый глаз уже ничего не видел.
   Кто-то из нападавших крикнул: "А ну, давай их баб раком ставить и пердолить поочереди!" Какая-то визглявая женщина ему ответила: "Я тебе дам поочереди пердолить! Дома бы успевал!" Раздался грубый мужской хохот, но избиение никто не прекращал. Потом опять тот же голос предложил: "Ну надо же их как-то наказать, чтобы неповадно было этим черножопым!" Та же женщина ему отвечала: "А сейчас ты чем занимаешься, хрыч старый?" Снова хохот, да в придачу ещё и женский.
   Кому-то из цыган удалось вызвать милицейский наряд. Помятый и потасканный жизнью милицейский уазик, со скрипом остановился возле ходившего ходуном дома и оттуда, словно через разбитое отверстие горох, высыпалось сразу несколько, одинаково одетых людей. Они только подлили масла в огонь и так бушующего пожара. Кепки, дубинки, даже ботинки и те летели по разным сторонам и в опустевшие окна. Даже бедный уазик и тот перевернули и он загорелся синем пламенем, как прощание с прошлым веком..."
   Мне даже показалось немного странным то, что я, находясь на грани линчевания, помышляю о телесной похоти, включаемое тем же больным воображением, что и прикидываюсь пьяным. Но о самом главном, я конечно же не забывал не на секунду, не смотря даже на приближение плотонического оргазма. То, что выпал шанс бежать именно сейчас - я это понимал каждым кончиком своего нервного окончания. Однако, помнил и понимал то, что другого шанса просто может уже не быть - никогда. Другая его сторона печальна и в чёрных лентах.
    Те, кто находились вокруг меня устремили свои похотливые глазки на приехавшую женщину, а точнее на её прозрачный наряд и то, что под ним выделялось. Выпуская слюну из грязных ртов этих камуфляжных истуканов,- и всё, тает...
   ... как масло, или мороженое выставленное на солнце,- раз, два, и нету. Так и здесь - стоило показаться, пусть и не солнцу, но всё же,- и поплыли корабли по течению... в пустыню... скорпионы ползут, а они их не видят, слепцы...
   ... и тут я понял, вот оно - идеальное стечение обстоятельств плавно ложится на мою ладонь и упускать его я просто не имел, ни малейшего права. А право - в руке не удержишь и зубами не оторвёшь; оно как перо щекочет нос и пятки,- и не возьмёшь его в руку и не распишешься на бумаге или ещё на чём-нибудь, в собственном бесправии. Ведь дома меня ждали жена и маленький сынишка, которым я нужен, жизненно важен и необходим.
   Именно эти мысли стали последним толчком к срыву с места; побуждение на действие подтолкнул ещё тот, кто ещё не до конца испарившийся из сознания смотрит на меня не отрываясь, и я чувствую, что он говорит, говорит, говорит...
   "... а помнишь, когда мы это сделали... кто тебя тогда вытащил... а-а-а, молчишь! Молчи... не хочется быть запасным вариантом,- центр внимания должен быть если не тобою, то хотя бы рядышком. Правда?.. Правда!.. Тысячу раз правда..."
   "...ты чаще думай обо мне. Правда... ты тысячу раз убедишься в том, что я был прав... горько только будет... потому что не веришь правде... Правда! Какое гордое слово! Такая мотивация на борьбу, на действие... веришь?!"
   "Хочу..."
   Поджав ноги как можно глубже под себя, я уже хотел вскочить и побежать, но вдруг ко мне совсем близко подошёл Николай, и я решился на слишком опрометчивый шаг, но такой желанный. Резко вскочив, я что было сил нанёс сильнейший удар с правой боковой, точно в челюсть Коле. Я не мог промахнуться; исключение состовляло самую мизерную долю... даже в процентах не могу выразить, насколько была вероятность этого. В этот удар я вложил всю свою злость на него и таким, как мне кажется, изумительнейшим способом, отомстил ему за пинок по рёбрам. Коля не успел просто понять, что произошло; он открыл рот, что бы сказать... Что он мог сказать? Что вообще умного, может сказать псих?
  ... он сначала подлетел, описал дугу спиной в воздухе, словно прорисовал направление моей руки и рухнул на спину в отключке. При этом глубоко закатив глаза, словно хочет посмотреть что у него там за спиной. Я это заметил так, уже пролетая мимоходом, потому что ноги меня несли вперёд моих мыслей.
   Уже со старта я почувствовал некоторый прилив сил и положительный подъём духа. Как будто вырвался из трясины, которая давила на мои чресла и тянула в себя, во внутрь... и вот, я, каким-то чудесным образом освободившись, ощущаю ту свободу, что обычные движения, создают иллюзию полёта. На самом деле всё было как и раньше, только оказавшись выброшенным из обычного русла бытия, осознаёшь её реальную цену.
   С каждым проделанным шагом я увеличивал и так высокий темп моего бега. Ну по крайней мере мне так казалось. Мощная волна, послужившая толчком откуда-то из-под земли, пружиной выбрасывала что-то мне в спину; огромный, сразу не поддающийся зрительному восприятию шар, но осознающий его величину, ты ожидаешь толчка. Мощного толчка. Подрагивания земли, предвестники рвущейся наружу силы, приподнимают земную кору на пару сантиметров, зажигают огнём пятки, они чешутся и поэтому надо бежать.
   И я бежал.
  Уже буквально через несколько шагов, когда я поравнялся с кленовыми зарослями, вдруг услышал у себя за спиной два выстрела. Они грохнулись в такт чего-то... Словно так и должно было быть - быть по сценарию. Я тут же почему-то повёл носом в надежде почуять запах пороха; пули пролетели где-то рядом со мной, колыхнули кончики волос, ничуть не задев меня в целом. Только впереди раздербанили несколько веток в щепки и подняли вверх разорванные листики. Не то чтобы я испугался, просто после выстрелов у меня ещё больше повысилось содержание адреналина в крови, который значительно прибавил мне сил, резервуар которого не имел краёв, и заставил лучше думать.
   Тут же я резко свернул влево в самую гущину. Нырнув щучкой в кусты, я выиграл несколько метров дистанции вперёд, а затем опускаясь в полуприсядку, дабы избежать снижения скорости из-за разросшихся веток, да и просто чтобы меньше пораниться. Но травм избежать мне всё-таки не удалось. Я исцарапал лицо и руки, а верхняя часть спортивной куртки превратилась в обрывки; я сразу освободился от разорванного вдоль рукава, а разошедшийся замок, концы которого зашли за спину и из-за которого мне пришлось бросить её на поломанных мною ветвях, оставляя следы для преследователей. Но как бы там ни было, я всё-равно пёр напролом и не останавливался, хотя боль уже ощущалась значительно. Пробираясь глубже, мне становилось труднее и я вовсе опустился до земли, и продолжил движение ползком, только бы оторваться от преследования. Моя футболка также рвалась, а поцарапанные раны щипало от пота.
   Вообще чувство скорой свободы, очень благоприятно подействовало на меня; я почувствовал непреодолимое желание взлететь над землёю, смотреть с высоты и быть независимым в самом прямом смысле этого слова. Выбравшись из кущерей, мне надо было повернуть направо, к реке, но что-то мне подсказывало не торопиться и свернуть влево и затаиться. Что я собственно и сделал; припав к земле всем телом, я стал выжидать, ведь они должны были погнаться за мной,- и вот я слышу топот бегущих изо всех сил людей,- слышу ругань и тяжёлое дыхание с хрипотцой. Представляю себя на высоте и хочу увидеть их, но ночь для всех одинакова и покрытая мраком поверхность земли, словно пропастью являет собой отражение, и я смотрюсь в него как в зеркало... как в зеркало...   
   Треск сломанных веток и ругань недовольных этим людей, пробирающихся сквозь затор из колющих растений. Приближаются! Слишком долго они всё это делают, я мог бы очень далеко уйти, но тактику я избрал верную и потому не отступаю. Выбравшись наконец-то на свободный участок, люди кучкой ринулись к реке, оставив меня одного в трёх шагах от себя; в это время я совсем не дышал,- азарт нахлынувшей волной, как на крыльях нёс меня над бушующей и текущей в бездну лавиной. Я хочу встать во весь рост развести руки в стороны и ловить всем телом встречный ветер и при этом не бояться, что меня снесёт вниз.
   "На задницу приключения ищешь?.. что сказать тебе, удачи... Ты в самом эпицентре. Лови!"
   "Ловлю-ю-ю..."
   Поняв, что они уже далеко, я встал и крадущимся шагом направился в противоположную от них сторону, к главным воротам, на проволоку скрученные. Почему-то мне думалось, что опасности там нет и перейдя свободно дорогу, спущусь вниз в амброзию по самую голову и спокойно буду пробираться домой. Пусть и самым дальним путём, но безопасным.
   Снова что-то забилось молоточками внутри меня; встряхиваемые крылашки и отлетающие от них маленькие пушинки, крутятся в воздухе и падают по спирали в... Но падают, словно сброшенные кем-то, и так небрежно, с отвращением...
    "... а помнишь, когда твоя родная мать тебя неузнала. Каково?!.. ты лучше вспоминай,- по-копайся в памяти. Ковырни по-глубже..."
    "... она прошла мимо и даже не посмотрела..."
    "... не надо. Лишнее..."
    "... почему не надо? Почему лишнее? Смотри в корень, в глаза..."
    "... да я понимаю, что это правильно... Я сейчас не о том. Я как бы не готов..."
    "... готов - не готов! Иди..."
   Там было светлее, но безопаснее. Но подойдя ближе, я увидел хозяйкин джип, а рядом никого. Я всё-таки решил перестраховаться и прислушаться к обстановке. Тишина. Проступивший пот больно щипал мои раны, перемешавшись с кровью, медленно стекал вниз. Вид же у меня был просто не передаваемый. Футболку наверно было легче выбросить - от неё остались только мелкие обрывки, которые мешали мне свободно передвигаться.
   "... нервы ни к чёрту. При чём тут футболка и её лоскутки? Чё, не на что больше переключиться?"
   А вдоль правой штанины, прямо по шву, разорвано голенище. Но нога цела. Развязанные шнурки своих некогда новых кед, я перевязал и пошёл вперёд.
  От обретённой свободы у меня, несмотря ни на что, было приподнятое настроение. Я знал, что расслабляться ещё рано, но всё-таки некое ощущение расхлябанности меня "подхватило". Я даже дышал по-другому - по-новому, аж голова закружилась, а часть ног стала как вата. За мною гнались четыре дурака, которых я направил на ложный след, а сам спокойно ухожу в другом направлении.
   "Ха! смешно."
   "А как было семь минут назад? А?"
   "Ой-ой! Чуть не забыл..."
   Я увидел сторожку, только теперь с задней стороны. Бьющий свет фонаря, делал её тёмной, мрачной, но и тоже частью меня. Я как прилип к этому месту и... жаль, что у меня нет крыльев и возможности сматывания прошедшего времени назад как в кино. Но пристраиваюсь, представляю и... вижу. Ощущаю себя с той стороны, потом вижу, что я всё ещё прислоненный к холодной кирпичной стене и мокрый. Хочу заглянуть себе в лицо, как держу руки, наклон головы, глаза... Глаза лучше языка, расскажут всё о своём хозяине... своему хозяину. Скрученный калачём клубок, вызывал жалость и злобу. Ничтожество.
   "Ничтожество,- говорю сам себе,- как всё выглядит ничтожно. Бя-е-е..."
   Встряхиваюсь. Не желаю и не хочу думать теперь об этом.
   Иду.
  Осмотревшись вокруг своей оси, я вышел на свет расположенный у ворот фермы. Настораживающая тишина, как подготовка к чему; я нахожусь в самой середине и весь существующий свет направляется на меня.
   И дождался...
   ... и тут я увидел неспешно шедшую хозяйку к своему автомобилю. Она прошла через ворота и уже находилась возле своего автомобиля. Увидев её, я либо с ума сошёл, либо просто обнаглел до бездонья и края... Хотя то и другое имеет одно значение. Сделав так, чтобы моих шагов не было слышно, я незаметно подскочил к ней сзади...
   Она только успела обернуться. Словно чувствовала моё приближение как предательские коготки любимой кошки, запрыгнувшей на спину и корабкающейся в верх на плечо; животное нисколько не желает причинить боли хозяину - просто так оно себя ведёт. Она хотела было уже закричать, но пользуясь своим преимуществом в скорости и силе, я одной рукой обхватил её талию, а другой закрыл ей рот. Длинные ресницы хлопнув несколько раз, потом будто приклеились к бровям, а зрачки расширились: не то удивление, не то страх, не то я обрёк её на "ВНЕЗАПНОСТЬ". И так мне стало не по себе от этого, так я почувствовал собственную наготу, словно раскрыл ей свою самую заветную тайну, ту самую печальку, про которую говоришь заранее зная, что услышанный её, вскоре... исчезнет.
   "Да ничего, бывает! Не парься из-за этого, а парься лучше в бане. Ха-ха-ха!"
   "Да ну её ко всему, к нечистому..."
   Для пущей властности перед нею, я поднял её, сильно прижав. Не смотря на комплекцию, она была как пушинка. Чувствую, как напрёгся живот, а грудь приподнялась. Щёки зарделись алым и желанным.
   Сейчас уже не то - сейчас по-другому! Меня теперь только забавляло это - и странно как-то. Нет, в тот момент я действительно сошёл с ума. Обретя свободу несколько минут назад, я мог же её и потерять, забавляясь с этой женщиной, не представляя даже, что где-то совсем рядом, четыре одинаковых клоуна, ищут меня. Но прикоснуться к ней, так сказать, откусить кусочек сладкого на дорожку... Ну по-другому не могу, язык не поворачивается выразить это ощущение.
    Её испуг был как само собой разумеющееся и ставить этот эпизод как одно из проявлений "ВНЕЗАПНОСТИ", я бы не стал; для меня было интересным наблюдать его развитие в человеке, который вообще, либо не совсем знаком с ним, либо если и знаком, то только понаслышке. Я жаждал лить масло на "ВНЕЗАПНО" вспыхнувший огонь, но я обманулся. Огонь был ни чем иным, как искрой пущенной на встречный порыв ветра; взмывая вверх кружа словно светлячок, он теряется во мраке,- и чем он был, и как ему имя - не будет в остатке даже пятна.
   Наверно мой "фэйс" ещё был очень непривлекательным. Но напугало её не мой вид, а моё неожиданное появление. Банальная вспышка, оборот, но прежде предчувствие, "ВНЕЗАПНОСТЬ" с замиранием сердца и задержкой дыхания. Как мышка перед тем, как захлопнуться ловушке, или хуже того, капканчик. Её глазки расширились до глазищ, белки округлились, а голубое небо в самой серёдке, с проплывающими мимо облаками, ещё чуть-чуть и выплывут наружу. Приблизив своё лицо к её, я тихо прошептал.
    -Тише мадам, тише.
   Она смотрит на мои губы и кажется не слышит, а просто читает по губам.
   "Глупышка!"
   -Я не причиню тебе боли,- говорю я. -Я добрый! Не бойся!
   Чёрт, какая она красивая! Бестия! Она попыталась вырваться, но я ещё сильней прижал её к себе, не давая возможности шевелится; как пойманная врасплох жертва, муха в паутине, бьющаяся в припадочных конвульсиях, только затягивала на себе хомут и лишала себя возможности освободиться. При этом, всё это время я смотрел ей в глаза и пытался понять, что она сейчас ощущает и собирал из узнанного, разбросанный по полу пазл. Женщина снова дёрнулась пуще прежнего; встрепенулись волосы и приподнялась грудь. На что я только широко улыбнулся. Улыбка отозвалась болью в челюсти, но приятной.
   -Да не дёргайся ты,- от боли вырвалось у меня.- Что, приятно чувствовать себя королевой? Скажи, приятно?
  В ответ она издала еле слышный стон, но не отчаяния, а... как бы находясь в позиции ожидания; навострённые кончики её маленьких и пухлых ушек, еле заметно шевелились, словно передавали по воздуху сигналы радиоволн. Но тело не дрожало - оно желало, желало разразиться громом, извергнуть лаву и пролить дождь из кипятка расплавленных валунов и отвесных серых скал.
   Представив это, у меня дёрнулась верхняя, левая сторона губы, и я вспомнил Колю и его чуть не наступившую эпилепсию.
    Когда я понял, что она скорей всего напугана, чем что-либо другое и не будет больше делать глупостей, то быстренько посмотрел в сторону откуда прибежал, и на территорию фермы - ни тут, ни там никого не было. Положение, в котором мы находились, всё больше и больше меня забавляло. Я превращал жизнь в игру, в опасную лотерею, и незная точно откуда в следующий раз прилетит, снова заглянув в её глаза как бы сверху вниз, я превозмогая боль злостно и широко заулыбался.
   Я опустил её и понял, что она без нижнего белья. Стерва, дразнится, только не меня, а его.
   Она как-то подсела под меня, поджалась, будто согласна на что-то. Мне уже не хотелось причинять ей зла; хотелось хлопнуть её по попе и отпустить. Но я тут же вспомнил, что только несколько минут назад я был весь и полностью в её власти, но не успела она насладится собственным триумфом, даже просто увидеть меня, как роли наши резко поменялись и теперь она в моих руках. Осмотрев её с ног до головы, её шикарную фигуру, я сделал то, что наверно не должен был делать, по-крайней мере в теперешнем положении. Я осторожно отпустил ей рот и вцепился в него своими губами. Свободной же рукой я взялся за её пухлую грудь и нежно так сдавил.
   "Малина. Однозначно малина и что-то ещё... Смородина наверно, или ежевика. Я ежевики никогда не пробовал. Что? Желание загадывать. Но это же не по-настоящему! Только сравнение с нею..."
    Так мы простояли около полминуты практически без движения. Может минуту, может даже две. Я видел близко её закрытые глаза и опущенные брови, то ли от удовольствия, то ли от беспомощности, но скорее всего от последнего. Но так или иначе, она не сопротивлялась, а я наслаждался её близостью губ. Её тело медленно расслаблялось - спина прогибалась подаваясь ко мне. А рука держащая за талию глубже впивалась в её кожу; оно отзывалось поддатливостью и желанием. Она клонилась назад под моим давлением, а я наклонялся за ней, втягивая её губы глубже в свои... Нащупав её язык, я стал прикосаться к нему своим, облизывать, поддевать его кончик и вытягивать на себя как крючком.
    Но через некоторое время ей, видно, надоело терпеть мою наглость и она резко выпрямившись, со стоном укусила меня за нижнюю губу. Я отскочил от неё и застонал от боли как от тока. Привкусом я почувствовал кровь и чуть было не взбесился, но отступил; голову окунули в жар, но я вытерпел. Вспыхнувший яростью зверь громыхнул стальной клеткой, но не выпустил себя,- на желание ударить её я решил вернуться к реальности и что мне просто необходимо уносить ноги с этого места и как можно скорее, пока "быки" не спохватились и не вернулись назад. Она же стояла не двигаясь, но по её глазам я понял, что ждала от меня ответных действий готовилась их принять.
   -Дура, больно же,- проговорил я как обиженный щенок; оставшаяся ярость за клеткой, полностью отсоединилась от моего "я" и теперь метающийся комочек тявкает высокими нотами сопрано.
   Долго мне думать не пришлось. Женщина отступает и становится боком. У неё тоже на губах кровь, моя. Она их трогает, смотрит на пальцы и вытерает; глубокое дыхание, вздымающаяся грудь, как набирает воздух для того, чтобы нырнуть в речку. Но только тихо позвала:
   -Олег,- получилось хрипло-пискляво.
   Она осторожно отшагнула ещё назад и произнесла громче:
   -Олег!
   Она зовёт одного из старших, а значит и всех. Ещё немного и стадо сбежиться, и будет топтать, крушить в пыль. Уничтожать...
   Женщина, что было у неё мощи закричала, а потом снова стала звать Олега. Гнев я сменил на озорство. Послав ей воздушный поцелуй, я быстрым шагом направился в противоположную сторону от своих неприятелей. Отбежав немного, я услышал краем уха, что она ещё несколько раз судорожно позвала Олега, временами переходя на крик. А я только прибавил ходу своим ногам.

                Глава  12
   Вихрь оказался слепым, как новорожденный зверёнышь. Он рычал, скалился по сторонам ничего не видя и хлопал слипшимися ресницами. Он только снёс игрушечные постройки и поломал спичечные домики. Он даже не смог их зажечь; чуть намокшие, они распадались как песочные замки, крошились в пыль... А гонору-то, гонору-то!
   -Ничего не пойму! Твою мать!- Олег остановился и крутился на месте как заведённый, падаваясь и метаясь из стороны в сторону, словно врытый по пояс в землю и как загнанный волчок, сливал воедино несколько цветных линий.- Как сквозь землю провалился. Су-ука!
   Сплюнул! Плевок летел по круговой спирали и пока он лязгнул о землю, мог несколько раз остановиться раньше. Но это так, средство для продления остановочного режима, так сказать, для затяжки и перезагрузки.
  Он первым остановился на просматриваемом месте, но не остановился, а как упёрся в стену. Те двое, следовавшие за ним, плюхнулись в стену как и он, только как коровьи лепёшки и соскользнули вниз, оставив след своеобразной окраски. Он остановился и никак не мог понять, точнее, осознать видимую им пустоту, с внутренним ощущением вдруг ВНЕЗАПНО возникшего позора, но пытающегося скорейшим разрешением возникшего конфуза. 
   И при этом, всё на глазах у НЕЙ. На глазах у НЕЙ.
   Ему хочется зажмурить глаза и открыть, когда всё разрешится.
   Но куда подевался беглец?
   И в самом деле, скрыться из виду на таком просматриваемом пространстве, да ещё за короткий промежуток времени он просто физически не мог, если тот конечно не растворился в воздухе. Олег ещё готов был бежать, чтобы зацепиться за преследование, но... ниточка обрывалась в самом неудобном месте, там, за углом, откуда ничего не видно. Подоспевшие Лёха и Дрон, в спешке отряхивались от пыли и мусора, вынимали ветки и листья из одежды и головы после того, как они пробирались сквозь ограждения и заросли. Вспыхнувший пожар, был мгновенно потушен. И даже инерция была фальшивой.
    -Шеф, ну и где он. Неужто ушёл?- спросил впопыхах Лёха, хотя отдышка была непрофессионально наиграна. У них примерно один уровень мышления и склад ума, потому что Лёха почти в точности повторял движения шефа.   
   -Да, как сквозь землю провалился. Тварь!
   От досады Олег ссилой топнул ногой о землю; поднятая пыль кружилась при свете луны и улаживалась на его брюки. Так обычно всё заканчивается. Он ударил бы кулаком о стол; так было бы эффектно, и звонко, и впечатляюще для того, кто ударил.
   - Ушёл гад!
   Последние два слова он протянул чуть не разрыдавшись навзрыд, как капризное дитя, протянув не похожий на него звук. Он поднял лицо, направив его к луне и изобразил оскал. Схожесть со зверем здесь наверно было бы неуместной; словно заранее спланированное стечение обстоятельств, скрытый смысл борьбы созданного им же образа, с уже существующим как бы в настоящем укладе. Он расплывался в тонущем горизонте, не оставляя даже мокрого места, ни от одного, ни от другого.
   Завязалась смесь горечи с чесноком, с добавлением перекрученного через мясорубку молодого хрена. На запах отвратительно, но на вкус, только нечисть отгонять и язве помогать. Ну, а по существу, смесь замешивается на одном месте, способом тщательнейшего перемешивания одинакового количества раз в обе стороны. Только дополнение аналогичным компонентом, может вызвать переполнение в приготовлении и перебор в нарушении пропорции. А так, как кому нравится.
  Андрюха и вовсе тут потерялся; вылезая из дебрей, он на полном ходу врезается а Лёху. Тот в шефа... И от удара не соображает, что на самом деле происходит и почему они стоят как истуканы. Разогнавшееся тело Андрюхи, так подвержено физической инерции, что во время нагрузки, думать оно напрочь отказывается. Он просто сказал:
   -Ну что стоим парни, давай догоним его! Чего стоим, парни!
   И показывая направление, выше по накатанной, куда, как-будто надо всем бежать. И хотел было уже устремиться сам; взмах руки назад с высокого старта, движение ноги и упор глубоко врезается в почву, но... но жёсткая рука Лёхи остановила его за плечо.
   -Тише, братан, тише. Не суетись,- сказал он ему тихо и похлопал по жёсткому плечу.
   Андрюха в своей простоте превосходил самого юного глупца, в лице которого он сейчас и выставлялся,- природная сила, плюс искусственно наросщенная мышечная масса, и по мере её пребывания, убавлялось умственное развитие, способность к мышлению, к оценке ситуации. Его некоторый плюс,- всего лишь некоторый,- в том, что Андрюшка исполнительный, как подросший ручной бычок. В некотором роде исполнительность проявляется черезчур бойко, и хуже всего, что в неправильном направлении. Исполнительность проявляется в излишнем брыкании и бодании чего-ни-попадя. Об этом знал и Олег, и Лёха, и наверно Коля. Последнего Андрюхины косендосы вообще никак не волновали - он их не видел.
    Вдруг захрустевшие ветки клёна позади них насторожили всю группу и они стали ждать, кто же там появится. То был Николай. Он ещё не полностью отошёл от нокаута. То есть не мог выйти из шарообразного помещения, дверь в котором, сливалась со стенами. А если и ловил руками, она киселём просачивалась сквозь пальцы. Его шатало как Ваньку-встаньку, из стороны в сторону, но он усердно пёр напролом и жаждал мести. Сломанные им ветки летели впереди него, а равновесие поддерживал баланс, от испаряющегося полученного кумара. Он был словно не тем, что несколько коротких эпизодов назад; воздействие, полученное от прикосновения мозга о черепную коробку, в некотором роде изменило человека, во всех его аспектах жизнедеятельности. Памятные симптомы двигали им как по накатанному, но с полок, Николюша сгребал всю посуду, которая билась о бетонный пол, а остатки раздавливал босой подошвой.
   По сути, ему нужно было двигаться совсем в обратную сторону, но не то, чтобы совсем наоборот. Нет, Коля сейчас в правильном месте, но то, что в настоящий сюжет вписывается этот субъект с коротенькой шеей, нужно было не самому автору, а уже конкретно по стандартной теме: плохой - хороший, злой - добрый, умный - ..., и так далее.
   Он должен присутствовать, и отведённое место в рамках запланированного сюжета, косвенным образом соприкосается с одним из главных героев, раздражая его нервные окончания и заставляя того искать перевоплощения, воинствующий и волнующий образ героя, подходящий под его статус... Уже не нам решать, оставим это на волю выдуманного, но вжившегося в роль самого персонажа.
   А коротенькая шея, это так, для связки слов и для того, что у какого-нибудь героя должен, пусть это будет Коля, быть дефект чего-либо. Выбор пал на шею. Хотя до нынешнего, ещё никто короткой шеи Николая не замечал.
  Олег, увидев брата, издал истошный вой от бессилия и зашептал какие-то причитания похожие на обращения к не самому светлому и доброжелательному духу. Он резко массировал кисти рук, а затем несколько раз встряхнул ими. Потом ссутулился так, что через спину показался горб; спина как огромный гвоздь, вытянулась и место сгиба отсвечивало от луны.
    -Ну что делать будем, пацаны?- наконец не громко произнёс Олег, а получилось, что он чуть ли не зашумел. Эхо пробежало по их кругу, словно сороконожка.- Он же был у нас в руках, вот в этих,- он указал на свои, вытянутые перед собой,- мы его почти сдали ей. А теперь он как растворился, да ещё у неё на глазах. С-сука-а!
   Последнее слово было предназначено не понятно кому и вообще... Резкое выражение женского рода, что-то выдавливает, выталкивает плохое, но... что становится за место ушедшего, выплюнного, выброшенного. Доброе место, пусто не бывает, или как там ещё говорят - не важно; перестановка мест слагаемых, с дерьмом не сменяется, пока не смоется. При чём мощным потоком воды.
   Олег обеими руками обхватил голову и видимо стал искать выход из сложившейся ситуации. Но на самом деле он занимался самобичеванием. Олег прокручивал назад случившееся и сразу же осознавая ошибку, искал теперь причины для оправдания, а то, как будет оправдываться, даже думать не хотелось.
   Он сделал несколько кругов вокруг стоявших. Андрей с Лёхой стояли тут же рядом и не знали, чем помочь шефу, как разделить его... не отчаяние, а остановить льющуюся жижу, которая им уже была по щиколотку. Они не мешали - они ждали...
   Ночь мрачной картинкой застыла на самом дне горизонта и только тоненькая полоска, разделяющая верх от низа, не ровной, но чёткой линией обозначало своё место. Казалось бы остывшая земля от дневного зноя, серым испарением зависла на уровне человеческого роста, обозначая слой господства и величия над всем живым. Серое на чёрном, как белое на голубом - не самое удачное сочетание, но борьба, а иногда и война с природой, оказывается плачевной больше для человека, нежели для того, с кем он воюет.
   Налетавший временами озорник-ветер, друг одиноких облачков и рулевой стай мелкоклювчатых пернатых, растворял самозванный прототип величия, унося миллиарды частиц в виде капель на небо и дарил их богине Плодородия. Попадая на небо, капельки превращались в криссталики прозрачного льда, а собранные из них бусы, болтаясь, позвякивали как переливы весенней капели, в солнечный полдень. Радость, которую  испытывает богиня, не сравнима даже с тем, как бывает хочется прохладного мороженого в знойный день, да на сытый желудок и ты его получаешь. В самый раз!
   В мелочах создаётся прочный фундамент - монолит, из которого растёт плод счастья, склеиный из миллионов, а то и миллиардов мельчайших частиц из таких вот, маленьких радостей.
   Богиня улыбается радугой и пару десятков редких птиц, под редкими названиями Пастрели, Викрюши, Хладибы и Уми; те хлопоточат мелкими крылышками кружа вокруг её головы и их короткие взмахи, колышат белоснежные волосы под золотой короной. А где-то за её спиной, в этом чистом-чистом и глубоком пространстве душевной отрешённости, слышен хор совсем ещё молодых девушек, не познавших ещё плотских прикосновений, поющих о её величии и доброте. Розовым нимбом из сухого дождя, нечто осыпало поющих и при таком Божественном свечении, так хочется себя уколоть или ущипнуть, для того, чтобы проснуться.
   Ну не бывает, чтобы было так ровно и спокойно. Не бывает, чтобы не за что, ни про что, ты оказывался на самом верху, в окружении не описуемой красоты и удовольствия. В конце концов, не бывает так, чтобы не завершив начатое, тебя отправляют нести бремя неосознанных грехов. Не бывает!
   Разворачиваясь по своей оси, словно по горлышко в речке и казалось бы резкими движениями должно всё получится, но сил не хватает, чтобы сделать шаг назад; невидимая прострация, как плёнкой, обволакивает тело, лицо и руки, отрывает от земли и как по воздуху, но лёгким волоком, несёт меня назад...
   Это видение, как не хороший сон - когда плотно поужинаешь, в одно рыло, или ужастик на ночь посмотришь, который и был-то не интересным, и смотрел-то так, от нечего делать. Ищу себя, с жутким интересом обнаружить где-нибудь валяющимся в цветущей клумбе. Ну или хотя бы возле старого колодца, чтобы при пробуждении, напиться прохладненькой водицы. Если проснусь с будуна.
   А они словно поджали хвосты и их счастье, что не видит этого хозяйка. Один Коля, подошедший будто пьяный и сам непонимая кому, захрипел как подрезанный, но ещё не сдохший поросёнок.
    -Где эта тварь?- Он махал руками как безумный и хотел было кинуться на кого-нибудь из своих, лишь бы оторваться.- Дайте его мне, сюда! Я его порву! Я буду его кусочками...
   -Коля! Колюся, заткни-ись,- будто взмолился брат его Олег. Исчезли ветер, богиня и хор поющих девушек.- Раскрыл рот уродец.! Он тебя как пацанёнка, как последнего... гавнюка накумарил, в землю урыл, паскуда. Заткни-ись! Заткнись! За-аткни-ись!!!-  последнее слово он снова заорал. Сложилось такое впечатление, и не только у меня, автора этого произведения, что прошёл сильнейший ливень, в две сотых секунды по времени, потому что Олег вытер лицо и стряхнул воду на землю. Плюх получился как с пол ведра воды, но выждав паузу, Олег добавил.- Молчи Коля, молчи, если хочешь жить!
   "Может это вовсе и не дождь, а слёзы были..."
   "Ты спрашиваешь, или предполагаешь?"
   "Да сам незнаю! Две сотые, секунды - уловить бы..."
   "Да-а-а..."
     -Олег!- Лёха подошёл из-за спины и положил руку на плечо шефа, как опустил спасательный круг. Твёрдость ключицы в выпирающему к верху мослу, символизировал у него о развитости ударных качеств рук. Такое достигается множеством повторений одних и тех же движений, несколько тысяч раз.- Если ты уверен,- а ты уверен, что он не мог далеко уйти,- так он, может, и никуда, и не ушёл.- Немного переждав, Лёха как бы дал Олегу время вдуматься в его слова, а после однозначного спокойствия, продолжил,- может, он где-то...
   Лёха замолчал, а указательным пальцем приложил к губам в знак тишины. Олег медленно повернулся к напарнику, приподняв брови в знак понимания. Он на время оставил свои мучения, мытарства и прислушался к словам своего товарища. Наступило выжидательное молчание, и томительная работа мысли Олега, которая вернула его к жизни и шансу исправить, казалось бы безвыходное положение. Не шевелясь телом, а только головой, они оба словно роботы на испытании, короткими движениями головы присматривались к темноте.
    Лёха аккуратно повёл пальцем по кустам и тихо проговорил:
    -Он где-то здесь притаился. Отвечаю!
    -Внатуре! -сказал кто-то, но точно ни Лёха.
   Олег стал кивать головой Лёхе, тем самым показывая понимание и благодаря за идею, а затем приложил также указательный палец к губам, показывая уже всем, чтобы соблюдали тишину, и медленно стал подкрадываться к ближним кустам. Но сначала к Коле и когда тот хотел раскрыть рот, чтобы что-то сказать, Олег закрыл его ладонью и показал то же, что и остальным.
   Он двигался почти на носочках, но тишину сохранить не удавалось.
   В это самое время они услышали еле доносящийся голос хозяйки. Может оно и было в начале похоже на обычный разговор и до них долетел обрывок некоторых слов, но как-то странно он звучал, как выдавливался, через... Они переглянулись и никто не хотел сразу верить, что откуда идёт голос, там может быть опасность. По началу это казалось эхом и не правдоподобным, как лай одинокой собаки, или рёв проезжающей машины; опасно должно быть здесь и никак ни там. Но когда зов повторился, и он был громче первого, и Олег услышал своё имя - резкое оживление пробежало по набухшим жилам и заострилось в ушах. Она звала на помощь! Точно!
   И сразу всем стало понятно, что там, откуда идёт зов, происходит что-то непонятное. И это непонятное, только что улизнувшее от них. Как он мог ошибаться! И всё же...
   Секундное оцепенение, игра в камень, сразу сменилось яростным порывом; Олег кинулся со всех ног, оставив позади своих товарищей приходить в себя. Ещё мгновение, в которые уложилось около ста полутара метровых шага и он стоял уже около неё. Но не близко. Тоня, так он называл её про себя, так вот, Тоня сама создала дистанцию вокруг себя и входит в неё было пока воспрещено. Как бурлящая пена серо-бурого цвета, волновалось около неё поднявшись до колен. И ступить в неё, означало потерять конечность...
   Взмываемая высоко верх при дыхании её грудь, постепенно приходила в норму, пена опускалась превращаясь в белый цвет, а позже и вовсе испарилась. Но в остальном она не менялась.
  Олег немного опешил от её вида. То, что он возможно застал её врасплох, как переодевающуюся, или прибирающую нижнее бельё в комод, на самую нижнюю полочку. А может купающуюся на даче в летнем душе и приоткрытое полотно, временно заменяющее дверцу, через которую были видно все её прелести. А она-то не замечает его и он не в силах оторваться, и ещё боится вспугнуть.
   То, что так могло случиться, Олег представлял уже не один десяток раз. Но видел это в неожиданности, по случаю невольного совпадения. Единственное, что было сейчас не так, это перебор в случайном совпадении; не получиться насладиться увиденным, и не только  в неуместности движимого им события.
   Она была взлохмаченная словно Баба Яга, или как Кикимора болотная, что не меняет смысла и названия. А ещё, что его встревожило то, что хозяйка была настолько перепугана, что сразу увидев его, не могла нормально говорить. Это было в первый раз. Олег искал прекрасные черты под маской отчаяния и душевной боли. Просто, он не хотел называть таким словом эту женщину, к которой припекал не только телом.
   Наверно пора признавать за собой это.
   На вид можно было подумать, что её держали где-то в закрытом помещении, в заперти, и вот она вырвалась на свободу, или её освободили - не важно, она просто не верит этому до конца. Он находился в одном шаге от неё и глядя ей в глаза пытался прочесть в них, чем же вызван такой переполох. Не найдя ответа, он приблизился, взял её за руки и спросил:
    -Что случилось, Антонина Сергеевна, вы в порядке? Как вы?
   Одновременно Олег почувствовал внутреннее закипание и происходящее рвение его на две части, представлялось ни тем, что останется, а тем, что оторвётся и больше не соединится в первоначальное состояние. Может ему сейчас и было по барабану это, но как он себя почувствует, когда пыл угаснет и ритм жизни вернётся в обычное русло. Так почти всегда; только жить в таком в раздвоенном состоянии ещё никому не представлялось возможным.
   А пока он чувствовал только тепло в висках, переходящее в жар. Оно напоминало о том, что он жив, живой человек, и по-настоящему может страдать и ненавидить, уничтожать и дарить свободу... Говорить!
    -Он был здесь, он меня чуть не и..., он такой бешеный... лицо, руки в крови, он ...- она хоть и говорила медленно, но язык её заплетался о твёрдые согласные, ударяясь о невидимое препятствие. Сбиваясь почти на каждом слоге, слова на ходу обрывались в пропасть, а глаза бегали как безумные, не находя подходящего объекта.- Он убежал, туда!- Она указала направление подрагивающей рукой,- поймай его Олег, я тебя умоляю. Возьми его! И...
   В это время подоспели остальные - Лёха и Андрюха; у хозяйки оборвалась речь, но они готовы на любые действия, за восстановление доброго имени хозяйки. Подбежал и Коля, похожий на оборванную тень, но тоже готов.
   -Ты, Лёха, был прав,- сказал Олег повернув голову к товарищу, при этом не выпуская рук хозяйки.- Он никуда не уходил! Он вернулся и всё это время находился здесь, решив нас перехитрить. Вот сучонок!- Олег смотрел уже вдаль, наверно представляя усмешку этого голубя и себя, когда нервничал.-  Ну тем ему хуже!
   Он вообразил произошедшую картину тут в его отсутствии, и сам, нарочно красил всё в тёмные, в грубые тона, отчего заводился как... Олег нежно отпустил её руки, так, словно боялся, что они упадут и разобьются как хрусталь. Он ни за что не хотел верить в её грязное бельё. Олег отталкивал саму мысль о её нечистоплотности и то, что этот голубь её унизил, обесчестил, надсмеялся...
   Скулы сводит от неперенапряжения, от хруста зубов, от подступающей крови к горлу, к голове. А потом обращаясь ко всем как по отдельности, говорит:
   -За мной парни! Он далеко уйти не мог. Сделаем это ещё раз! Вперёд!
   Но прежде, чем уйти в погоню, Олег взглядом провожает своих парней и повернулся к хозяйке; Олег уже другой - низко наклонившись, к самым носочкам пыльных берц и крепко ухватившись за шкуру, он вывернул её наизнанку, сняв через голову. Вдох и выдох по-новому, как впервые в жизни, но за этим злость.
   -Поезжайте домой, Антонина Сергеевна. Ложитесь отдыхать, а мы его к вам утром приведём. Тёпленького.
   Ещё бы спокойной ночи пожелал и в щёчку поцеловал.
   "А почему бы и нет..."
   "А почему да? Чё так сложно? зачем так сложно, а?"
   Все четверо отправились в погоню; дружный хруст ломаемой под ногами сухой амброзии и её же листвы, шепелявой волной медленно исчезал в черноте ночного мрака. Тишина, оставшаяся после шума, серым туманом осела на землю. Гудел фонарь, мерцая ярким и не очень, готовый наверно перегореть. Лишь дед Захар, поправляя и перезаряжая своё старое ружьишко, подошёл к племяннице и сказал:
   -Вот скачут, как кони всё-равно,- смеётся, покряхтывая и вставляет в рот очередную папироску. Держа спичку двумя пальцами, дед ловко чиркает о спичечный коробок и не с первого раза, а где-то с третьего или четвёртого, алое с жёлтым пламя, как озлобленный и голодный маленький зверёк, разжигает оскаленную серную пасть, но тут же стихает. Прикурив кончик набитый табаком трубки из плотной бумаги, дед втягивает и... выпускает. Втягивает и... выпускает. Дракон питается, растёт и вот он уже больше деда раза в два, а то и больше, и мог в один присест того проглотить. Только не делает этого, а спокойно ложит свою огромную, усатую голову ему на плечо и тихо так мурлычет.
   Дед как-будто наклоняет голову, чтобы дракону удобнее было и наслаждается его мурлыканьем. Потом делает несколько глубоких затяжек, словно паровоз, навьючивает кружевные узоры и сквозь них, спрашивает у племянницы:
   -А ты чёй-то не спишь, а? Чёй-т прискакала как косуля раненная,- смеётся, хочет пуститься в ржач, но закашлялся.
   В это время Тоня приводила себя в порядок; приглаживала волосы, поправляла сарафан в области грудей и талии. Ладонями тёрла лицо: губы, щёки, брови...
   -Поспишь тут. Кругом вражьё одно,- как бы немного придя в себя, ответила она деду.
  На самом-то деле никакого испуга и в памине не было. Нет, ей конечно же было не по себе от человека в разодранной одежде и с расцарапанным в крови лицом. Уверенность в том, что она в безопасности была относительна, и приравнивалась к пятидесятипроцентной доли вероятности, что исход встречи не оставил бы после себя значительных жертв. Она подъиграла, поддавшись смирению, и насколько это далеко может зайти было скорее интересом, чем скованностью перед страхом. Не смотря на дикий внешний вид, Тоня находила в незнакомце некое родство по восприятию внешнего мира, с их внутренними пристрастиями. Скалой, основание которого, уходит глубоко в землю, в несколько сот раз превышающую её длину на поверхности. Это не изжить и не выжить...
   "... игра слов, чтобы запутать, но привлечь внимание..."
   "... кому нужно, поймёт. Метафоры!"
   "... э-э-эй, давай запрыгнем по-выше?"
   "Ты про ступени, да..."
   Прежде чем его казнить, он нужен был ей живой и здоровой. Тоня даже зауважала его; так сильно прижался, схватился за грудь, что она чуть не... А какой у него? Наверно тоже грязный и жилистый. Помоется и станет бурым. Какой же он в постели. Наверно разорвал бы меня! Настоящий! Вот он, настоящий! А Олежка, Олежа тюлень! Да я ему только намекну, что отдамся, он для меня... Он для меня... Да всё, что пожелаю!
   Она сама себе улыбнулась, а по телу пробежала приятная дрожь. Давно Тоня такого не испытывала. Давно мечтала закутками шаловливой душонки, испробовать чего-нибудь такого-этакого, чтобы одновременно, и страшно, и больно, и море наслаждения...
   "Сначала я его обьезжу,- думает она и представляет этого дикаря голым,- пощекочу его волосатую грудь и живот. А потом... Потом! Потом, я ему отрежу яйца!"
   Она подошла к деду и сказала:
   -Ну-ка, дед, дай-ка мне свою палку,- Тоня не ждала от него утвердительного ответа; она взялась за ствол и хотела было потянуть на себя, но дед, чуя неладное, не отпускал ружьё. Вверенное государством добро, держал на смерть, забывая порой, что государство его, стоит сейчас перед в коротенком платьице и наверно даже без трусов.
   Она дёрнула и вместе со всем, дрогнуло её тело.
   -Говорю, дай сюда,- голос племянницы повысился, переходя в угрожающий и как ведьма, вперилась в деда своими глазищами.
   Её совсем ещё недавно испуганный вид, быстро сменился на гневный и что теперь у неё на уме, одному Богу было ведомо. Дед Захар хоть и стар, но беду чует за километр; резкая перемена в образе и крайность, бросаемая в полымя, жаром обдаёт заднее место, как осиное жало забытое осой.
  -Ты что, девка, сдурела что ли,- продолжал дед сопротивляться.- Оно ж заряжено. Пусти.
   Его цыгарка тряслась выпуская искры и от очередной встряски, выпала. Дракон резко взлетел ввысь и несколько раз покружился вокруг этих двоих. Он хотел вновь опуститься на плечо хозяина, но не мог; необходимое подпитие из серых облачков прекратилось и дракон терял свою... независимость перед человеком.
   Но Антонина не из тех, кто отступает сразу же. На этот раз она дёрнула с такой силой, что дед невыдержал напора племянницы и выпустил из рук ружьё. Дракон испускает последнее дыхание и начинает растворяться, расплываясь в идиотской ухмылке.
  У деда беспомощно опустились руки, он открыл рот и немного скривив его наблюдал, что та будет делать дальше. А она резко развернулась и направилась к машине. Под тяжестью не женского предмета, она приподнимает плечи, словно тянет неподьёмную ношу и готова её вот-вот выронить.
   У самого автомобиля она обернулась и сказала:
   -Сиди здесь дед, сторожи.
   Через открытое переднее окно, она лихо кидает оружие на соседнее сиденье; внутри салона ещё что-то загремело. Она снова оборачивается к нему и выговарила приказным тоном:   
   -И никуда не уходи. Понял?
    Антонина открыла дверь автомобиля и села за руль. Крутнулся механизм зажиганиея, завёлся двигатель. Включился дальний свет, но прежде, чем уехать, она спросила ещё раз у деда:
    -Так ты знаешь, где он живёт?
    -Кто?- не понял тот.
   -Дед Пихто,- выругалась женщина,- тот, кто сбежал от нас. От них?- она кивнула куда-то в сторону.
   -Так в Ерзовке, вроде,- чуть заикаясь от волнения, отвечал старик племяннице.
   -Наверно, придётся самой решать этот вопрос,- говорила сама себе Антонина, выкручивая руль автомобиля.- Ни на кого нельзя положиться. Тюлени!
   Она уехала, оставив после себя облако выхлопных газов и пыль. Дед Захар стоял как вкопанный. Он выпал из действия не по собственной воле и пытаясь хоть как-то, хоть чем-нибудь оставить отпечаток в этой истории, старик обошёл место событий по кругу, оставив след волочёным керзачём и сплюнул в самую середину.
   Осознание утраты значения в чём-то, когда развитие только набирает обороты, почти всегда вызывает чувство никчёмности, ненужности чуть ли ни всему миру, опустошённости. Жестокая правда, которая имеет своё место в этом случае, могла бы срубить деда наповал, если бы... если бы он был моложе лет так, на несколько десятков. Но сейчас не тот момент и не тот год, чтобы Захар Прохорович мог лить на себя ушат отчаяния и негодования за несложившееся и такое несправедливое отношение к старости.
   А старость не приговор - неизбежность возрастающего опыта и борьба мудрости с моразмом.
   Уже редко слушающиеся корявые пальцы нащупывают шершавый коробок папирос и достают его; дед наконец-то спокойно закурил и прищуренным от никотина одним глазом смотрел вслед уже исчезнувшей из поля зрения уехавшей девке, а сам думал только о качестве табака.
    -Чёй-то энтот не шибко бьёт по шарам. Везде жулики, везде!
   Отвод в сторону хлыщащего с обеих ноздрей старого пороха, который не только не зажигается, но и искры не даёт для огня. Дед слышал как в далеке по улице, набирает скорость иномарка племянницы и лай собак сопровождающий её, бросает вслед звук давно ушедшего времени, когда он был ещё Захаркой. И бегал по ещё не асфальтированным улицам, босиком и в одних штанишках, с такими же сорванцами как и он, по колено в грязи, а то и выше. А было это, как белый лист бумаги в линию и неловкая рука выводит ещё незнакомые ему знаки,- и знаешь, что не получится сразу, а ведёшь синим чернилом жирные линии и обязательно да прыснет, и получится клякса,- ему смешно просто так. Как это здорово, когда смеёшься просто так! Независимым настроением извне!
   Дед Захар закрыл ворота и закрутил их на проволоку в несколько оборотов. Его корявые пальцы давно перестали ощущать тонкие и еле заметные для обычного человека колкости и царапины, а возраст не давал им уже сжиматься в кулак до предела - до хруста,- и кажущаяся лёгкая старческая походка, словно переползающаяся через небрежно брошенное на дороге бревно, только непосильный толчок всего организма, включая личные убеждения как не в одном поколении казака, к жизни... К жизни!
   Дыхание с хрипотцой и при вдохе открывает рот, чтобы по-больше схватить этого ценнейшего и ничем незаменённого, невидимого и не ощутимого на ощупь вещества; разбавленный никотином он становился менее эластичным, но оседаемые после затяга бело-серые молекулы, становились чёрными, а исходящий пар от него проникал в самый главный отсек человеческого организма и в этом-то самый смак, в этом-то вся причина быть тем, кто он сейчас есть.
   "А кто он сейчас есть?"- хочется спросить. Но вдруг ответ не понравится и тогда что?!
   "Я тот, кого вижу в зеркале,- слышен ответ,- не больше..."
   Взмах воздушных штор там, за спиной, просит обернуться, но... хоть и тяжело это, а пережитое словно надгробной плитой давит на голову, плечи, спину, ноги. Ты не можешь выпрямить шею и глянуть на землю, чтобы посмотреть хотя бы на закат уходящего солнца. Быть может он последний... последний...
   -Что ж вы молодые, всё ищите себе приключения на задницу,- сказал вслух дед свою мыслишку, толкающуюся через целый гарнизон всплывших воспоминаний и несбывшихся  об этом надежд. А потом, глубоко затянулся, хотел было кашлянуть, но не стал - выпустив огромный клуб дыма, он добавил:
   -Они и сами вас не плохо находят. Была задница как задница, а то так - жопа.
   Он держался за дужки ржавых ворот и уже ничего не слышал и никого не видел. Такое он нисколько боялся, сколько старался по-скорей избавиться как от скопившегося внутреннего мусора, и вот, ему нужно было бежать в уборную и думать, есть ли там бумага, или придётся делать это по-стариковски...
   Дед Захар плюёт сквозь решётку и попадает.
   "Лишь бы не умереть в одиночестве,- думает он,- а то как собака..."
   И отправился в сторожку.
               
                Глава  13
    Я оставил истеричную бабу и что было моих сил рванул прочь в темноту через поле, поросшее амброзией; растения только начинали подсыхать, но ядовитая пыльца для аллергика это не очень хорошо. Прибитая жарой земля просто отлично прилипала к подошве когда-то новых кед и при отрыве служила как бы пружиной - толчком, так что бег был подобен полёту на почти средней дистанции.   
   У меня на губах сохранился не только след от её укуса, но и вкус голодного до тепла женщины, жажда воды, но не влажной, а сильной и может даже грубой. Она была ещё перед глазами - впечатляющая дама вызывающая на откровенность, на желание привлечь внимание, на общение. При всём этом я не забывал о Любаве; привязанность к ней не было навязчивым, а искренним и не терпящим аналогов и другого выбора. И то, что я только что думал о другой, не может, и не должно расцениваться как склонность к измене, или ещё чего-нибудь в этом роде. Оно не исходило из сердца, и не было позывом глубины не достигнутой ещё ни кем; игра, просто игра, как жмурки, или лучше залёпа. Залёпа - это когда берётся тряпка, лучше половая, мочится и бежишь за кем-нибудь и бросаешь. В кого попал, тот и залёпа. Теперь он догоняет и пытается бросить в следующего залёпу.
   Тупая и бестолковая игра, а главное грязная. Хороший, просто отличный способ унизить какого-нибудь лоха и посмеяться над ним. Браво!
   "Хлопаем в ладоши..."
   Сухие растения хлёстко били по моим открытым участкам тела, но это было для меня лишь временным неудобством и препятствием, которое я преодолевал при помощи рук, резво раздвигая их, делая проход. Набрав приличную скорость, я старался держать высокий темп, думая только о том, как скоро вернусь домой. Вообще, во время бега я всегда вспоминаю Януша. Даже тогда, когда бегу по приспичке в уборную. Мы много бегали, и в семнадцать лет, я впервые его обогнал,- ему тогда уже двадцать три было. Переполненный внутренним воодушевлением, я понял как тяжёлый труд приносит свои плоды и развитие, пусть и такие относительные, как бег. Я точно знал, что вечером во время спаррингов, отхвачу от него по полной за это, но первая победа над человеком сильнее тебя, это было уже не важным. Эпизод того, что я могу смотреть свысока на того, кто в основном и в целом выше тебя, обязывает тебя пересматривать причины тех обстоятельств, в силу которых, он стоит выше тебя.
   После первой победы такое должно быть очевидным, если ты конечно нестандартного образа мышления и тебе насрать на развитие.
   Просто думая об этом и имея такую образную картинку из прошлого, я получал неплохую порцию воодушевления и парочку маленьких крыльев за спиной. И летел. Точнее, создавал иллюзию полёта и всё-равно, так оно было лучше, нежели никак. Меня несло по прямой, я перепрыгивал через стебли амброзии, а некоторые сбивал ударом кулака. Тогда ещё, Януш завёл такую необычную и странную на первый взгляд привычку: перед выходом из дома и когда входишь в дом, делаешь пятьдесят, а то и больше отжиманий. То же самое делалось перед и после еды, перед и после посещения туалета и много ещё разных выдумок, которыми была забита башка Януша. В последствии это стало не просто привычкой, а, можно сказать, стилем поведения в будничном течении жизни. Януш втирал нам о том, что многократное повторение отжиманий развивает ударную мышцу груди и плечевого пояса, жёстче становится кулак при ударе и лучезапястное сухожилие, если отжиматься на кулаках.
   Не обладая особым энтузиазмом и тягой к совершествованию собственного тела, я не видел особой пользы от этого. Но поскольку я тогда жил у них, я принимал правила заведёные Янушом. Почему я сейчас об этом думаю, незнаю. Но прийдя сегодня домой, не важно в какое время и каким, я обязательно сделаю несколько отжиманий, просто так.
   Через некоторое время я решил обернуться, чтобы посмотреть, насколько мне удалось уйти от злополучного места. Фонари фермы маленькими точками светились где-то вдалеке и уже не чем ни угрожая мне, а только ярко посвечивали, веселя глаз и как бы прощаясь. Я остановился перевести дух, думая, что опасность миновала. Хотелось запеть, но не стал. Слезливость глаз растягивала светящиеся точки в узкую линию и переливы нескольких, создавали незамысловатые геометрические фигуры.
    Ну мне просто повезло и никак иначе. Дважды облопошить охрану, эту шайку придурков, и с успехом выбраться из логова врага, хоть немножко и потрёпанным, но самое главное живым. Да в придачу ко всему ещё хозяйку до смерти напугать сумел - вот потеха - и ещё посмеялся над ней, показав своё превосходство, а может, и ненужную глупость. Я вспомнил нежный поцелуй, а языком нащупал присыхающую рану от укуса.
   "Вампирша",- подумал я. Но что сделал, то сделал.
   Я прекрасно понимал, что парни уже спохватились, и может даже несутся в догонку за мной, ведь хозяйка так закричала, что не услышать её было просто невозможно. Я гнал эту мысль от себя прочь и хотел упасть отжаться, а потом спеть и снова отжиматься. Хорошее настроение переполняло чашу - и вот оно льётся через край; в такие моменты, вовремя остановиться, но мне хочется большего, хочу быть пьяным и беспечным.
   Я хватаю сам себя за руку, одёргиваю. Встряска получилась внушительной, потому что те смешные зайчишки-кролики, а также волчата с ёжиками, как переспелые яблоки слетели с матушки-яблони после налетевшего урагана на пол. Ветви расправляются, ощущается свобода - я вижу ночь, её одеяло лоскутками вышиты звёздами и где-то в углу луна. Мне ещё раз пришлось посмотреть на то, откуда я прибежал и убедившись, что я в полном одиночестве, отправился пешим ходом, высматривая уже фонари своей деревни.
                ******************************************
   "Из самых глубин десятилетий, а может даже и веков, между Ерзовкой и Синяевкой шла тихая, никому другому не заметная, война. Причины того были неизвестны, а если кто что и говорил, это было похоже больше на "отсебятину" или враньё.
    Молодые люди одной деревни, ходили ухаживать за молодыми девушками с противоположной... Уже это вызывало множество кулачных потасовок и разного рода стычек. Я не был участником этого, но много слышал об этом. Слышал как парни Ерзовки, верхом на конях, с нагайками и кнутами, врывались в Синяевский сельский клуб и там совершали массовое избиение всех тех, кто попадётся под кнут. Жертв избежать удалось, но раненных хватило на то, чтобы около десятка всадников, упечь за решётку.
   Шли годы, Ерзовские женились на Синяевских, те наоборот... Рождалось новое поколение - оно подрастало и всё повторялось с точностью до наоборот... (Люблю повторение фраз, если оно в тему... А оно в тему!)
   На какой-то период всё затихало, но чем дольше была тишина, тем жёстче было новое столкновение. Даже с реально человеческими жертвами. Менты устраивали облавы, ночью врывались в дома преположительных зачинщиков и виновных в беспорядках. Пьянчужка участковый ловил проезжающего на старом велосипедишке и отбирал его за то, что на транспорт отсутствовал паспорт технического средства. Короче хаос!
   Интересен был такой эпизод. Меж деревнями, что ближе к Ерзовке, располагался деревенский погост. И когда Синяевские, в случае удачного для них стечения обстоятельств, гнались за Ерзовскими, те прятались за ветхими крестами и поросшими бурьяном буграми усопших. Когда Синяевские приближались, Ерзовские выскакивали с дикими криками и воплями, голося во всё горло и гремя заранее приготовленой бывшей в употреблении звонкой столовой посудой. На что те, большей частью, с визгами и охами бросались на утёк, оставив после себя неприятный запах и кусочки здравого смысла. Некоторые падали в обморок и очнувшись, ещё долго не могли прийти в себя и поверить в то, что это не мистика, а обычный дебош.
   Но по словам некоторых старожилов, самые смелые сталкивались в рукопашной битве не на жизнь, а на смерть. Да-да, на смерть! И тогда трещали хрустальные кости черепов, тогда проливалась алая кровь на сырую землю, тогда легли головы и их топтали ногами стараясь раздавить и приговаривали: "Мы здесь главные. Мы здесь хозяева и нам решать, кто будет править и судить!"
   И тогда терпящие поражение, взмывают руки сжатые в кулаки к верху и громогласно произносят: "Убить врага! Убить всех! Гореть в аду тварям! Убить врага!" И поднимаются они как заново рождённые, и усталость их обретает новое значение, и как восставшие из пепла, двигаются вперёд, чтобы разрешить бой в свою пользу. Они шли с открытым забралом и с устрашающим видом, их боевой марш нога в ногу, руки у бороды...
   Под чёрными облаками звенело железо, летели вспышки искр - тёмно-синие тени кружили над погостом и периодически опускались вниз, чтобы вновь, словно молнии, взметнуться ввысь и там потухнуть.
   Говорят, тогда мертвецы поднялись со своих могил и приняли участие в битве. И не было видно, где живые, а где мёртвые. Стоял невыносимый запах мертветчины, разьедающий глазные яблоки и скручивающий железные носы. Они стояли не на смерть, а за упокой душ усопших раб ЕГО, по колено в земле, до последнего мосла, который сумел устоять в процессе превращения в прах...
   Ветви могильных берёз, накрывали раненные головы от искр, летевших от скрещённых металлических орудий, а листья закрывали глаза отчаявшимся и усомнившимся в победе. Сок заливал кровоточащие раны, да так глубоко, что от болевого шока они теряли сознание, а кто-то и умирал... Они попадали в рай, потому что погибшие в битве, попадают туда.
   А на утро, безутешные вдовы, воссылая молитвы Всевышнему за своих погибших мужей, перечисляли поимённо оставивших их; в их сердцах кипело неусыпное огниво, разрывая им грудь в неуёмном горе. Долгий и протяжный плач, стелит землю колючим одеялом и заварачивая его под себя, понимаешь, что не уснуть...
   Сколько их тогда полегло, неизвестно, но после той битвы наступила тишина. Мёртвая...
                **************************************************
   Я шёл легко, непринуждённо, особо не напрягаясь о прошедшем. Уж во всяком случае самое страшное для меня позади и хуже чем было, вряд ли уже будет. Я уверен! Так я думал, или так мне просто хотелось думать - определить было невозможно; силой мысли я направляю мышление в необходимое русло и той же силой, успокаиваюсь. Там я был зажат, словно в тисках и шанс на побег один из тысячи, если не из десяти, или сотни тысяч,- которым я с успехоми и воспользовался. Здесь же простор полный для манёвра и разбега, а спешить уже никуда не надо.
   Собранные в ладони лепестки... Не-е, не роз - лепестки ромашки, на которой кто-то гадалки о любимой своей Машке... Я бережно вдыхаю их развеянный аромат и дождавшись тёплого, летнего ветра, шепчу имена близких мне людей и выпускаю их на свободу.
   Тут на свободе я совсем успокоиваюсь, но в голову так и лезут всякие бестолковые думки, о якобы непрочно закреплённом успехе (побеге). Я вспоминаю вчерашний вечер, ту пьяную компанию, которая остановилась около моего забора, то, о чём говорили и то, как они удалились, при помощи истеричной тётки. Мужика, неожиданно повстречавшегося на моём пути и выпрашивающего у меня закурить. И как он исчез, словно его и не было вовсе. То, как перелез через ограждения на ферме выждав подходящего момента, как подобно тени крался пригнувшись к земле сливаясь с ночью и как... попался. Тут сердце ёкнуло и остановилось... Меня передёрнуло от последнего воспоминания, как от накалённой до красна печной плиты, решив однажды к ней прикоснуться. Помнил о Любаве - о ней я не на секунду не забывал.
   Но необычная взаимосвязь,- цепочка беспорядочных и случайных звеньев, происходящих в последнее время со мной, - отдавало какой-то недосказанностью; должно быть окончание и никак многоточие. Я хоть и сам творец того, что со мной происходит, но это однозначно не без вмешательства чего-то свыше, чего-то неподдельно настоящего, знающего о тебе всё, в том числе и от твоих грехах и подводных камнях, читающий их как чёрным по белому. Так вот, к чему это я? Ах да, своим неприличным местом, моё чуткое сознание ощущало недозавершённость этой череды событий и как бы я не был уверен в обретённой свободе. До самого завершения было ещё рано.
   И поэтому я улыбался...
   "Что, скажешь не нормальный!"
   "Не могу такое про себя говорить! Стыдно!!!"
    "Тогда возьмём себя в руки..."
   ... и так улыбаясь, я снова оборачиваюсь назад. У меня так ненароком мыслишка в голове пробежала, что если они меня просто отпустили,- в смысле, не стали устраивать за мной погоню. Это же хорошо! В чём проблема? Почему я оборачиваюсь и думаю об этом?
   Всё значительно просто. Представьте себе объект квадратной, либо прямоугольной формы, механически движущийся в заданном направлении и приближающийся к конечной цели. Но пока он в пути, от него с самого начала, к задней части, прикреплён железный хвост, от которого выходят длинные цепи, в веерообразном направлении. Они на значительном расстоянии друг от друга и на окончаниях никак не взаимосвязующие между собой. При движении этого самого объекта, они создают волнение (волочение). Но не просто так, а приводят таким образом саму суть к единому существующему и сразу сеть из нескольких предметов,- сырых по первоначальному значению, но не в далёком будущем готовящихся стать если не плотью чего-то, то кого-то. И это точно!
   На конце этих цепей крючки из калёной стали. По ходу их движения (волочения), попадающую на них материю и не только, подбирают, цепляя за крючки. Таким образом, производится накапливание информации. А вот уже собранный материал (путём волочения), образует собой и предмет указанный выше. Конечно же отфильтровывается лишнее, проходит огранку, омовение, шлифовку... Эти крючки я обозначаю как те эпизоды, которые уже озвучил выше.
   И вот, я прихожу к выводу, что для образования той плоти, того предмета - или другими словами, куска предмета,- не хватает завершения, не хватает главного, из чего образование не может существовать целым, полностью. Пока я не дома, мои приключения ещё не завершены и цепочки с крючками, с недостающим материалом, продолжают тянуть, и что так и останутся обрубком словно бракованного предмета чего-нибудь единого целого (но не моего), а я, как виновник сорвавшегося "happy энда", буду мозолем на чьей-нибудь гладкой коже.
   Всё это творившееся в моей голове, было будто бы аккуратно разложено по нижним, средним и верхним полочкам, мною же; я глазами беру понравившийся мне предмет и пользуясь им, храню спокойствие и уравновешенность. Становится легко. Снова хочу петь и отжиматься - жизнь кажется как мёдом мазанная, и что как кот в масле катаюсь после принятых плетей, зализывая раны елейным языком.
   В общем, теперь я находился как бы за дверью, в гостях и при полном позитиве, и всеми думами и мыслями был дома, рядом с женой и сыном. На моей руке лежала Любава, а из моих подмышек пахло потом. За зашторенном цветной занавеской окном, просыпалось солнышко и его настырные лучи, били сквозь неплотную материю и выжигали на ней бесцветие. За ним цвенит колокольчик, а хлёсткие удары кнута, будят Любу и малыша...
  Зря я так думал, потому что спустя некоторое время до моего чувствительного слуха стал долетать некий шум, похожий то ли на какой-то шорох, то ли на порывы сильного ветра, но исходил он сзади и еле-еле, но приближаясь. Он шевелил траву, поднимал сухие листья и кружил ими играючи и бросал.
   Что-то забеспокоился я и решил, не оглядываясь, припустить себя бегом. Как молодой и резвый жеребец, высоко поднимая колени, резвясь на просторе, я наращивал метры и жрал сухую пыльцу с листьев амброзии. Вспышки накручивания, словно сзади догоняли меня и запрыгивали на ходу как молодой индеец на дикого мустанга, во время брачного периода, чтобы приручить. Сложно поверить, но я реально плохие мысли старался отгонять от себя, сбрасывал, но с доносящимся до меня подозрительным шумом они сопротивлялись, кошками с острыми коготочками цеплялись за спину и грудь и вновь расшатывали нервную систему.
   В лунном свете, там впереди, виднелась густая лесопосадка; она была в самом соку - плотные стволы тополей, до самого пола свешивали густую крону образуя зелёную стену, в которой я планировал по преодолении поля с амброзией, укрыться. Зачем - и пока сам не знаю от кого. Потом проскочив вдоль неё, мне до моей деревни останется метров восемьсот пустыря. Сразу за ним старый погост, и вот, чуть левее моя улица.
   Именно так я рисовал в своём воображении моё возвращение.
   Но моя тревога возросла, когда издаваемый шум позади меня постепенно усиливался, а если быть точным, приближался и стал для меня узнаваем. Топот бегущих ног за мной. Хруст сломанных под ногами засохших стволов амброзии, либо просто сбивающих их с пути, говорил мне о том, что кто-то куда-то, а может и за кем-то очень сильно спешит и боится опоздать. С каждым приближением опасности я пытался ускориться, поменять направление, чтобы оторваться, но не получалось. Невидимое нечто постепенно настигало меня и вот-вот станет наступать на пятки. Не вовремя расслабившись, я никак не мог сосредоточиться на чём-то одном, собраться с мыслями в одной образной точке и уже оттуда сконцентрировать окрепшее сознание и попытаться воздвигнуть крепость и принять оборону. Но приближающийся кошмар, только мешал поиску новых сил для второго дыхания и медленно гасил первое.
   Но что всё-таки интересно, разум и ясность ума, не покидали меня и в такую трудную минуту как теперь; гладкий и скользкий хвост, угорем извивался в моей руке и тянул меня за... границы реальности, с их точным очертанием края, держали меня ровно на шаг от бездны и даже давали фору для опоры. Те, сзади однозначно преследуют меня; теперь я не сомневаюсь в этом ни на секунду, а это значит, что ещё ничего не кончилось и вся история с моим побегом, впереди. А может и в самом начале.
   "... какэто не печально..."
   Предмет преследуемый, прошёл все этапы обработки и огранки, он серьёзно требует завершения и такого, которое запланировано им... вот оно приближается. Я был прав, о каком-то загадочном незавершении, и мимолётное затишье, только усилило это.
   По ходу усиленного бега я стал часто оборачивался назад в целях разглядеть бегущих за мной. К моему удивлению, я смог увидеть только одного преследователя, отсюда следует, что он либо и вправду один, либо остальные просто отстали, но вскоре подтянутся. Один, ни много, если один, в поле - воин.
   И как я ни старался, но бежать быстрее у меня не получалось, только одышка образовалась, беда моих лёгких и вредной привычки и мышцы ног забивались, превращая их в колодки. Следуя простой логике, что тот, кто меня догоняет, вскоре и догонит; наверно, им движет ну очень серьёзный мотив, если он с такой неимоверной скоростью сокращает растояние между нами. И так или иначе, а мне придётся с ним столкнуться и рукопашной схватки не избежать.
   Мой мозг продолжал работать в интенсивном режиме, представляя в воображении ещё не состоявшуюся схватку, но я усердно сопоставлял шансы и варианты, и сопутствующие тому последствия. Просто сдаться без боя, ну никак в не входило в мои планы - это вычёркивалось самым жирным чернилом. А если бой затянется и придёться долго возиться с ним, то вскоре могут подоспеть отставшие, если конечно таковые имеются. И тогда меня уже вряд ли отпустят; не хочу даже представлять, что со мной будет. А так как убежать мне не удаётся, то бой наш должен быть коротким и закончиться он должен только моей победой.
   Я нарочно сбавляю скорость, замедляюсь, чтобы перед боем хоть немного восстановить силы. Оглянувшись в очередной раз, я, по силуэту надвигающейся на меня фигуры, угадал моего будущего противника по бою. Нет, я так-то не сомневался кто там может быть, но теперь-то... Ну кто же это мог быть! Конечно же, это не кто иной как сам товарищ Олег, который вырубил меня при первой нашей сегодня встрече, тем самым взяв реванш, за совсем недавнее поражение. Вот приближается и третий наш бой, прямо какая-то ирония судьбы, будто серия боксёрских поединков непримиримых соперников, никак не могущих решить, кто же из них лучший.
                *****************************************
   Громкий звон настольного гонга не сразу, но всё же привлёк внимание гостей и они умолкли. Большой зал до отказа заполненный любителями зрелищ, примерно за минуту стих. Потух свет; кое-где светились мобильные телефоны и кто-то в них шептался.
   Свет загорелся в самом центре, на квадратной площадке, на которой уже стоял человек.
   -Леди и джентельмены! Рад видеть вас сегодня вечером в нашем заведении!- проговорил высоким альтом ринг-анонсер Митрофан Водянов. -Хочу поздравить вас - вы находитесь в нужном месте, в нужное время. И та-а-ак... самое главное событие этого вечера-а-а-а... -зал взрывается рукоплесканием и загорается свет повсюду. -Шоу начинается!- Митрофан Водянов специально понижает голос, чтобы заинтриговать публику. -Милые дамы! Приготовьте свои белоснежные носовые платочки, чтобы стиреть ими капли пота летящие с ринга. Уважаемые господа! Снимите с ваших рук, ваши золотые браслеты, часы и перстни - ибо когда вы будете сжимать кулаки, дорогой металл может не выдержать нагрузки и порваться...
   По залу прошёл одобрительный гул и ринг-анонсер выдерживает паузу.
   -Позвольте представить вам нашим первых бойцов,- и резко повышает голос,- в красном углу ринга боец из N-го города, по прозвищу Самурай...
   Снова по всему залу тухнет свет и откуда-то издалека, тянется, а потом плывёт народная музыка японии. Из угла не спеша к рингу, тянется группа людей, во главе с Самураем. Их сопровождает не яркий луч света и перед канатами он зажигается. Аплодисменты публики, но Самурай в капюшоне и его лица не видать - аплодисменты быстро стихают.
   Снова говорит Митрофан Водянов:
   -В синем углу ринга - Голубь...
                ********************************************
    ... как бы я не хотел, как ни пытался, но никакой цыганский мотив, в голову ни лез; весь репертуар перемешивался в одной посуде и получалось не понятно что. Лишь Бон Скотт, со своими парнями из AC\DC, рубили "Highway to hell" и мне хотелось молотить не переставая эту грязь, до тех пор, пока она не засохнет...
   И вот он уже в нескольких десятках шагов от меня, и скорость его, как мне казалось, только увеличивается. Я повернулся к нему лицом и так двигался мелкими шажками, наблюдая его приближение, с сужающимся пространственным восприятием. Мне даже чувствовалось его горячее дыхание, несшим теряющего свою свежеть солёным салом, разбавленное со свежим зелёным лукоми; я представлял, как из его ноздрей валит красно-алый пар, вылетающие вместе с ним куски обгоревшей тысячу раз сажи и пепел сгоревшего прощального письма из прошлого; на чёрной бумаге, ещё видны серые отпечатки букв и смазанные окончания. Дым горевшего внутри огня, словно как у бешеного быка, распылялся за ним, а от топота его тяжёлых ног подо мной аж земля дрожала. Ну уж очень он жаждал меня - моей плоти и моей крови.
   Медленно переходя на шаг, я приподнял немного руки, изображая боксёрскую стойку; руки болтались при движениях как шнурки развязанных кед при ходьбе. В шагах в десяти-двенадцати от Олега, я почти остановился и присел чуть как бы для контратаки.
   Я видел его потерянную голову; молниеносное приближение и с каждым шагом он делал его шире, растянутым, отчего прибавляло ускорение, пытаясь наверно, снести меня словно многотонный грузовик. Неужели он не видит, что я остановился - уже это могло бы насторожить и не спешить так с головою в пекло.
   "А он мятежный просит бури..." и не подозревает, что я-то готов встретить его атаку и к тому же ещё достойно ответить.
    В оставшемся до меня расстоянии, парень не сбавляя темпа выпрыгивает вверх и вперёд ногами. Он и впрямь прикинулся самосвалом, решив что одним наскоком решит судьбу поединка.
   "Безумец..."
   В полёте он изящно изображает каратиста Joe Lewis, в ударе парящего оленя. Взлетев, кусочки земли застрявшие в его ботинке, разлетелись на все стороны; возможно от этого случилось нарушение баланса и с запланированной чуть ранее траекторией полёта, получается кикс, а в худшем случае, провал. Я сместился в сторону влево, уходя так с линии атаки противника, и снова был готов держать оборону. Пролетевший мимо меня противник от промаха чертыхнулся на землю. Кувырок, и тут же резко вскакивает. Поднявшись на ноги он как-будто и не падал, и с тем же неугасающим напором вновь двинулся на меня. Я решил не отступать и, приняв агрессивный вид, пошёл ему навстречу. Но это был только тактический манёвр с моей стороны. Хитрый манёвр!
   Он начал первым наносить удары, точнее пытался их наносить, так как пока все они прошли мимо в воздух. Я короткими шажками отступал назад, ловко уворачиваясь и подныривая под его сжатые кулаки и под воздушные волны посылаемые ими.
   Кураж был удачно подхвачен мною и наматав его несколько раз на кисть, продолжал всё в том же духе.
   От очередного его правого прямого, я сделал большой выпад влево и выныривая, ударил его также с левой боковым. Удар пришёлся в область уха и противник немного провалился вперёд по инерции, но не упал, устояв на ногах.
   Он встряхнул головой, рыкнул.
   -Ах ты, голубь сраный,- вырвалось у него; сжатые зубы сквозь скрип напряжённых скул, я не угадывал в нём того Олега, которого видел там, на ферме. Это сознательное перевоплощение, подразумевают под собой определённые цели, известные только ему одному. Но мне они уже частично известны и если я прав, то мне будет не сложно.
   А от сраного голубя, я конечно обиделся и желал ему того же.
   Резко развернувшись ко мне он махнул левым дальним боковым. Мне удалось удачно поднырнуть под этот удар, а выныривая я также боковым только с правой, отлично влепил ему точно в бороду; судить о мощности удара, можно по звуку прикосновения и отпечатков как на его лице, так и на моём кулаке - несколько чёрных волосков зажались меж пальцев, а я опускаю голову и прижимаю подбородок к груди. Но тут же ощутил резкую боль под сердцем, отчего я сделал несколько шагов назад и сжался в левую сторону. Всё-таки ему удалось меня пробить! Только я не видел как, но зато как почувствовал! Его кулак словно воткнулся в мой бок и вынимая его, причинил мне ещё большую боль, чем при первом прикосновении.
   Сдаваться я не собирался, тем более, что до дома уже рукой подать. Вперёд!
   От полученного удара у меня сбилось дыхание. В глазах заигрались зайчики с жёлтыми шариками. Они весело прыгали на месте, а потом по одному стали отпускать шары в небо и тут меня стало мутить... На секунду мне захотелось упасть и скорчиться от боли, дать волю эмоциям и... сосчитать до восьми, а на девятке подняться. Так я делал на схватках с Янушем. Януш выжидал момент и не давал подняться...
   А тут, он будет меня ждать?!
   "Разбежался..."
   Здесь я нахожу в себе силы, чтобы продолжить бой; кое-как поймав ритм дыхания, я выпрямляю колени и вновь пошёл на него. Но он первым стал бить; правой прямой, с небольшим наклоном вперёд; опускается его правая рука - челюсть открыта, но я не бью туда... Сделав опять широкий выпад в сторону влево, я, выныривая, снова ударил левой боковой крюк, потому-что в первый раз, у меня не плохо получилось. Его удар пришёлся вскользь мне по носу - у меня сразу же посочилась кровь и потекли глаза. Но мой лёгкий боковой, как бы наотмашь, пришёлся точно ему в подбородок; еле слышимый хруст, и противник оказывается в стоячем нокдауне. Он вытянулся в струнку, поднялась правая рука, а шея так вывернулась, будто он хочет заглянуть туда, куда взглянуть, просто физически невозможно. Он издаёт звук, напоминающий чем-то поросячий хрюк, и затоптался на месте, стараясь не упасть и уловить равновесие. Я же не долго мешкая ударил его с правой прямым, как по стоячей мишени - промахнуться невозможно, даже при желании.
   Точно в бороду, окончательно тем самым отправив его... спать. Он пластом, бесчувственным куском мяса, рухнул наземь, растянувшись в длину.
   Тишина. Хочу пить и сразу много. А где ватка с нашатырём - что-то подташнивает...
   Не буду скромничать и если быть честным, я нисколько не сомневался в исходе этого поединка, но чтобы так быстро, я конечно же не ожидал. Да, вдруг подумалось мне, как же всё быстро может поменяться. Тот человек, совсем недавно чуть ли не решал вопрос о том, как со мной поступить! Типа, бить или не бить - поставьте правильно запятую, через некоторое время лежал передо мной, мною же поверженный. И как бы я теперь решаю, что с ним делать дальше. Я даже мысленно улыбнулся такой мыслишке, но тут же сплюнул.
   Из моего разбитого носа сочилась кровь. Я оторвал наверно один из последних кусков моей футболки и приложил к ране. На губах неприятный привкус, словно забродившей вишни с запёкшейся сверху пенкой. Сплёвываю и стараюсь успокоиться. Немного болел бок под сердцем - видно, здорово приложился он, от души. Место удара ныло, чем-то тянуло то вниз, то в сторону, а поверхность онемела и прикоснуться для оценки повреждения не представлялось возможным.
    Я стоял и пристально наблюдал за ним, пытаясь уловить не притворяется ли он, чтобы улучшив момент и наброситься на меня с ещё большей силой и прытью. Но ничего подозрительного я не заметил и скажу больше, я его даже несколько раз пнул ногой в бочину, и ежели бы он притворялся, то вряд ли бы выдержал мои пинки.
   Теперь пар шёл из моих ноздрей; бурлящая чаша эмоций переполнялась с бешеной скоростью, кипящая жижа пузырилась, брызгая кипящей соплёй во все стороны - я сжимаю до хруста кулаки и в ярости выкрикиваю:
   -Я не сраный голубь, слышишь, ты...- отскакивает эхо ударяемое сначало о землю, а потом о что-то ещё, потому-что вскоре оно вернулось.- Я дикий голубь, вольный вольник, хозяин степей, лугов и крыш. Я сегодня здесь, а завтра - даже представить трудно... И ещё никому не удавалось этого голубя обезволить. Понял ты, пёс сторожевой!-  я даже слышал как скрипели мои зубы от злости и видел как брызгала слюна перед глазами.
   По-моему, я смотрелся эффектно со стороны и жаль, что этого не видел сам.
   Взрыв эмоций был скоротечен; он иссяк до начала всплеска и вышел во время заключительного удара.
   Задрав голову к небу, я, выдохнул с облегчением и на секунду прикрыл глаза. Облегчение, это не то, что освобождаешься от какого-нибудь груза, будь то морального или физического - я сравниваю это с конусообразной трубой, но на конце обязательно должно быть маленькое отверстие, хотя бы для того, чтобы попытаться из него выбраться. Желание оказаться на открытом пространстве, опережает твои физические возможности и ты будто задыхаешься от калустрофобии, но панически рвёшься к узкому окошку, ещё незная, вылезешь ли ты через него наружу, или нет.
   Такое я испытывал не единажды и всякий раз мне удавалось проскользнуть через маленькое окошко и вдохнуть сладости бытовой жизни. Это было что-то! Очередная попытка также увенчалась успехом и вот я здесь.
   Ещё раз убедившись в его обезвреженности, я посмотрел в ту сторону, откуда он меня преследовал. Тусклые огоньки мерцали где-то там на горизонте, ещё недавно которые светили мне неприятно ярко. Неужели он один за мной гнался, без подкрепления.               
   "Самоуверенный тип,- думал я про него,- неужели я с виду такой слабый и ничтожный, что на меня можно и вот так, в одиночку. Эх, глупец! Глупец!"
   Я ещё раз пнул его в бок; болтающаяся голова издала хриплое и протяжное звучание похожее на храп. Живой! Прижав левую руку к больному месту, я снова посмотрел на злополучные фонарики. Мерцающие светлячки поигрывали в ночном просторе, будто кто-то передавал какие-то знаки, что-то наподобие азбуке Морзе, только со светом. Я смотрел не переставая, замечая некую закономерность. Мерцание становилось более чаще, а на ближнем фоне, чуть ниже горизонта, образовывались тёмные фигуры. Не глючит ли у меня в глазах, но эти фигуры медленно увеличиваются и я слышу их приближение.
               
                Глава  14
    Олег был просто разъярён поведением беглеца; внутри о стенки грудной клетки бился всбешённый тигр, рвал и метал внутренние органы самолюбия и пытался выскочить через прогнившее отверстие гордости. Острые клыки врезались в каменные стены и те рушились как картонные домики, а налёт на них, скрипел на зубах, как металл о песочное покрытие.
   Он жаждал новой встречи с ним, только теперь это должно случиться на нейтральной территории, чтобы уже окончательно поставить точку в этом странном противоборстве. Уверенность в исходе битвы, у него не было ни малейшего сомнения, только на этот раз придётся немного его помять. Да и битвой, назвать это, можно с большим натягом...
   "Я его раздавлю",- думал Олег, представляя как у того через порванную кожу будут торчать поломанные кости, а от живота, змейками тянуться выпущенные кишки.
   Скомандовав своим парням вперёд, он тоже не оглядываясь сорвался с места, как пуля выпущенная из сверхмощного оружия и, устремился в то направление, на которое указала хозяйка.
   Она указала. Сам бы он не смог...
   Олег уже и сам для себя не отрицал некую симпатию к Антонине Сергеевне, признал слабость влекомую его к ней, словно поводок неуправляемого поводыря, но ему как бы подходит - ему это нравится, Олег соглашается. Вот ещё поэтому, поквитаться с её обидчиком для него стало делом чести, как верному самураю перед белокровным хозяином.
    Он словно реактивный, унёсся далеко вперёд от своих товарищей, оставляя после себя трубу выхлопных газов, медленно-медленно растворяющуюся и отравляя бегущих позади и дезориентируя их. И даже не удосуживался оглянуться назад, дабы убедиться в том, что он не один, что сила-то его, всего-то может уместиться в маленький мешочек, наполненный почти на половину ещё чем-то и даже завязать его получиться без особых затруднений. Переполненный внутренними эмоциями, которые со всех сил бьют его по щекам, Олег был уверен в себе, что догонит его - один сможет справиться с каким-то там отмороженным цыганёнком и наконец реваншироваться после двух провалов. Оно может и хорошо, что он оторвался от своих; так должно быть, чтобы внутреннее самолюбие было таким, каким бывает у настоящих косых на глаза воинов. Дыхание как отчеканенный автоматический ход, сложного по конструкции механизма. Но на самом деле, всё значительно проще и знакомо. Объём поставляемого кислорода в крови, должен быть значительно больше того, что уходит из организма в виде углекислоты. Поэтому во время бега и при резком ускорении, Олег всегда, через раз или два, делал вдох ртом. Так получалось больше, чем через нос. То, что перерабатывалось уходило, а значительный запас откладывался в закрома кожаных мешочков.
   Бег у него был рывками - выдёргиваниями из земли плотных ступней, оставляющие не очень глубокий след после себя. На кажды рывок - резкий выдох со свистом, а чаще со звуком "ТЭ" на окончании. Таким способом звук как бы ударяется о невидимое нечто и прилипает, которое на следующем этапе, служит опорой для движения, очередного толчка. И так по кругу.
  В действии же, всё сливается в один неповторяемый ни кем звук и подпираемые под грудь, сжатые в кулаки руки, могут быть определены как рулевой механизм для сохранения баланса при беге.
  Огни охраняемой им фермы остались далеко за спиной, всё меньше давая ему хоть какое-то освещение. Тень от него в точности повторяла все его движения, но постепенно она рассплывалась, как чёрная густая масса по такой же чёрной поверхности и вскоре вовсе погружённый в ночную тьму он бежал, ни насколько не снижая скорости.
   "Может он и не думал о ней всё время, или постоянно; она жила в нём сама, своей жизнью, но выдуманной только им, какой он её видел. Ещё Олег не видел других женщин кроме неё, а если и возникали некоторые, то они проходили тщательнейшее сравнение с образом его женщины и беспощадно отсеивались."
   Олег также знал, что выбранное им, может так и кануть в лета забвения и не прикосновения к оному вовеки. Пусть! Лучше так, чем кто-либо другой займёт её место!
   Нет, беглеца он не видел, но чувствовал его запах - запах трусливой собаки, которая пометив место, её вдруг прогоняет хозяин места и та скуля и поджав хвост, утикает в укромное место, чтобы выждать... Он был словно дикий хищник, преследующий пока ещё не видимую свою жертву и поэтому помимо своего очень интенсивного бега, Олег ещё успевал присматриваться вперёд к любой шелохнувшейся тени, к любому постороннему движению и вообще ко всему тому, что могло обнаружить его жертву.
    В своих перемешанных бешенством мыслях Олег представлял, как расправится с этим уродом, как приволокёт его за шкуру и бросит к ногам хозяйки, и ещё о том, как он вырастет в её глазах и возможно завяжется между ними взаимная симпатия, которая в последующем... "Тут почему-то воображение обрывается и Олег очень сильно начинает переживать и ненавидеть всё и вся вокруг, считая конечно и себя. В последствии он научился не забегать наперёд, но соблазн связать судьбу с такой необыкновенной женщиной, всегда толкал Олега на крайности мышления."
   С таким вот расположением духа Олег разрубал своим телом стены воздуха, оставляя после себя следы на измятой растительности. И вот спустя некоторое время старания Олега были вознаграждены. Впереди замаячила тёмная убегающая фигура человека. Усердия при поворотах спины и оглядки, гипнотически действует на его сознание. Ну кто же это мог быть, если не он. Увиденному Олег обрадовался и ещё прибавил ходу, не понимая откуда находятся силы, но растояние между ними стало резко сокращаться. Невидимый обман зрения, сыграл и с ним нехорошую шутку, выдав видимое, не совсем за то, что есть на самом деле... Олег просто не заметил, что беглец всего-навсего сбавил скорость, что должно, наверное было насторожить того, кто догоняет, но только не его - не видя перед собой видимых препятствий, он только делал шире шаг к сближению, ослеплённый яростью и жаждущий крови. Много крови.
    Олег видел, что беглец оборачивается и готов уже остановиться, "неужто решится вступить с ним в бой. Ха-ха,- смешным думалось Олегу,- исключено. Я его сейчас раздавлю!" Словно потеряв рассудок он широкими шагами сокращал дистанцию и вот, уже видит в темноте потрёпанный вид жертвы, его выпирающие на спине лопатки, как у какого-нибудь уродца и рисует на ней круги - круги мишени. По мере приближения к цели, Олег ещё больше внутренне возбуждался; напряжённые мышцы груди, подпирали подбородок и если бы из его ноздрей валил пар, то можно было подумать, что это взбешённый монстр, голодный, настигает обречённую жертву... И вот он ложит свою огромную лапу на неё...
   Но всё оказалось намного проще. Увидя беглеца, Олег самую малость потерял чувство  реальности и мечты о понравившейся женщины, обезоружили его наголо. И того хватило, чтобы представить одного воина без порток и босым бегущим по раскалённой земле, без меча и щита...
  ... бедолага попал в ловушку, созданную им самим же. Замедляя ход, беглец и вовсе остановился. Достигнув его Олег подвергся ловким боксёрским приёмам и после нескольких обменов ударами был нокаутирован. Собственная сила обернулась против своего хозяина и повергла его ниц.
                **************************
    ... Олег незнал, что виолончель может так нежно звучать. Она не нервирует, не тошнит, а проникает куда-то глубоко, открывая и познавая доселе неизведанное и незнакомое. Как книга - читаешь, изапоминая, хочешь снова её перечитать. Низкие ноты словно делают подкоп, подравнивают вырытое, подчищают кисточкой для лучшего изучения, а высокие делаю огранку и накладывают прозрачный лак, как бы украшая его.
   Звук то удалялся, то приближался, поднимался выше и полз прямо по полу как червяк. Звук исходил наверно из самой дальней комнаты и пока он долетал до его слуха, акустика прилегающих к ней комнат, имеющие специально для этого высоту потолков, доносила дополненный натюрморт.
   У него складывалось такое ощущение, что эту виолончель он слышит не в первый раз; музыка знакома не со слов знакомого человека, а по собственному слуху, заложенному в память. Играл наверное мужчина, потому-что когда смычок прикосался к струнам, Олег мог ощутить жёсткое прикосновение, что нисколько ни портило мелодию, а только делало её живой. Льющееся масло подобно зализыванию давно заживших ран, заполняет впавшие ямки времени, беспощадно создающиеся уходящим возрастом, и даёт ему право на остановку, а может и на возвращение. Мужчина первую ноту играет на выдохе - то же старается сделать и с остальными, выбирая момент для быстрого вдоха и продолжает вести инструмент, словно угадывая настроение хозяина.
   И угадывает!
   Неслышно ветер колышет светло-зелёную штору за его головой. Через открытое окно, солнце льёт свет как из ковша, но такое, что не хочется зажмуриваться, а подставлять ещё закрытые глаза под проникающие лучи и наслаждаться пробуждением, первым утренним светом, превому теплу. Олег впервые не чувствует предутренней ломоты в теле, но это "впервые", длится несчётное количество... времени. Не болят глаза и голова, а пальцы сжатые в кулаки, свободно разжимаются.
   Пахнет зелёными яблоками, перебивая их парным молоком. Где-то совсем неподалеку поют голосистые петухи и промеж них кудахчет квочка. Гремит кем-то брошенное жестяное ведро и щёлкает кнут пастуха.
   "Сказка",- думает он и немного боиться открывать глаза, чтобы не вспугнуть её как дикую птицу, случайно севшую на частокол серого забора.
   Счастье, такого прозрачного пробуждения, заполняет все строчки в таблице процентов по исполнению желаний; нехватало только ещё, чтобы огромные и мускулистые атланты, с каменными матовыми лицами, держали плавающую в воздухе кровать, на тёмно-красных бархатных полотенцах. А лучше конечно, чтобы и глаза их были перевязаны тугим узлом, и можно из такого же тёмно-красного бархатного полотенца.
   Где-то на другом конце дома слышно, как кто-то гремит стеклянной посудой - шкворчит приготавливаемое блюдо, льётся из крана вода. Знакомый голос женщины, пытающейся петь, в такт мелодии виолончели. Безуспешность этого мероприятия, нисколько не омрачает возникшего у Олега ощущения счастья, наоборот - наполненный звуками дом, отдаёт теплом, родным, собственным...
   За окном звучат возможно голоса соседей. Кого-то зовут потешаясь, играючи поругивая, а потом хлопок, то ли по спине - возможно рукопожатие. Насвистывание босоногого озорника, ворующего через соседский, а и возможно и через его, забор спелые, наливные свежим соком яблочки, а остающимися огрызками, пуляет по воробьям пригревшимся на проводах.
   Деревня. Ассоциация с деревней, со старой церковью, недавно начавшей востановление из прошлого, служащей для всех без исключения, спасением, даже для того босоногого озорника. Во, даже слышно где-то, за возможно нашим цветущем огородом пение райских петухов, сочетающиеся под звуки убывающей от усталости виолончели. Рай! За тысячу вёрст, а может за две тысячи, от той жизни, в которой он живёт прежде чем сегодня проснуться, которую считает родной, такой привычной, что менять не то, что не подумавши, а просто полениться представить, как оно будет по-другому. А она вон оно как! Сразу и не придумаешь, не угадаешь, а если что-нибудь и вообразиться, то следует записать в блокнот, иначе забудется.
   Ту жизнь прочь. Та жизнь была сном - скучным сном, а может и противным страшным. Нет, даже сон, это слишком много...
   "У-у-ухф,- хочется простонать ему, а зачем.- Гм-м-м!"
   Да! Он наконец открывает глаза... Слава Богу, что это не сон и не обман зрения. Действительно, по углам кровати стоят мускулистые атланты, только деревянные, из марёного дуба. Глаза перевязаны тем же, чем они держат кровать заправив руки за голову, надув мышцы бицепсев и пресса. Это атласная ткань, ярко-алого цвета вдоль кромки которой, древний, и не понятно чей орнамент воиской доблести. Скорее всего это незамысловатый узор, выдуманный дизайнером-самоучкой. Да пусть, красиво же!
   Виолончель. Гмм-м (истомное сонное мычание в наслаждение к только что выспавшемуся телу). Хочу припомнить откуда она... Не могу! А нужно ли? Не нужно! Пусть просто звучит такой звук. Если это живое исполнение, то исполняющий не плохой мастер своего дела. Интересно, это по доброй воле, или же принуждение к постоянному сотрудничеству за миску похлёбки. О нет! Вспыхнувшую иллюзию Олег подавляет на корню и решает сам всё увидеть.
   Но пока только наслаждается ею. Вот сейчас музыка похожа на морское судно, с вёсельным ходом. Бескрайнее, солёно-зелёное пространство, с одинаковым горизонтом по всем четырём сторонам, держит на плаву деревянное судёнышко и только в руках Всевышнего судьба незаметного пятна, сливающегося с океаном.
   Двадцать четыре жилистых удальца, с обнадёживающей мимикой на лицах, дружно работали деревянным веслом, под начальством одного низко-рослого человечка. Их капитан гордо возвышался на корме, приложив ладонь к бровям, создавая тень для глаз от солнца, а другой рукой держал штурвал. Он незаметно бросал зоркий взор на каждого, чтобы быть в курсе состояния его команды. Раскалённое солнце сделало их кожу золотисто-коричневой, зубы чисто-белыми, а глаза... Глаза, туманом покрываемые надежды, упуляются в точку и ждут - ждут попутного ветра, когда их нос и борт, коснутся берега и ступят они на землю живыми и не вредимыми.
   Судно идёт тяжело, от переполненной в трюме добычи и рабов. Как низкие ноты виолончели предвестники будоражущего и восхваляющего усталого странника и ведут его к близким, к дому, к стране, к повелителю.
   А дальше начинается соло. Виолончелист, в первую очередь играет мимикой лица - один тонкий звук, одно выражение, а то и два; прищурен один глаз, ведёт одной бровью, уголок рта растягивается, а потом слегка открывается. Потом вовсе закрывает глаза и несколько нот ведёт одними только бровями. Но вот, новый эмоциональный всплеск, широко раскрытый взгляд, немного страшен, немного странен - как буря стихает, разглаживает волны, белеют небеса и светит солнце.
   Но так не долго; он не останавливается... Поддёргивается складка скулы прямо у самого уха и вновь закрывается правый глаз. Если присмотреться, то из него выдавливается маленькая капелька слезинки, но он резко взмывает головой верх и быстрый перебор струн, отвлекает от очкастого усача и поглощаешь эти звуки с неимоверным наслаждением; чувствуешь, что приподнимаешься на пару-тройку сантиметров и словно ловишь мелодию на лету, каждый звук, каждую нотку, не упуская даже самого малейшего отклонения от норм, которые устанавливает самый внимательный слушатель, самый придирчивый критик.
   И наконец он спускается на медленный темп. Появляется гавань и руки гребцов самопроизвольно расслабляются; судно плывёт само по себе, как и у музыканта - пальцы уже не дрожат скользя по струнам, только капельки пота, стекая по лбу, немного щекотят чувствительную кожу на висках, щеке и шеи. Струящийся ручеёк по оголённому корню бука, извиваясь по спирали спускается в самый низ ущелья, скрытый густой кроной вьюнка от солнца, но не от света. Даже запах такой, тающей льдинки на кожуре, только что высохшего лимона, прежде побывавшего в мятном чае. Там, на самом дне, а может и не на самом, ручеёк собирается в прозрачное озерцо с идеально гладкой поверхностью. И не одно постороннее движение не в праве нарушить эту Божественную гладь, пуститься на шум...
   "Может меня несколько и заносит в описании столь удивительной и красивой музыки..."
   "Которую ты и никогда не слышал, а ежели и было такое, то..."
   "... то я тебя не перебивал! Ясно! Соблюдай субординацию... Пожалуйста!
   "Хорошо! Извини!"
   "Так вот, описание столь удивительной и красивой музыки, зачаровывает меня не как истинного поклонника и преданного любителя классической музыки. Тут нечто другое, не похожее на такое, но... Но если я буду сидеть рядом с настоящим ценителем искусства, могу точно сказать, что спорить буду..."
   "Знаешь, я слишком мало о тебе знаю. Прости, что перебиваю, но удивляешь, право удивляешь..."
   "... так вот, буду спорить о том, что Вивальди - это поэт, а Бетховен - иллюзионист..."
   Сейчас происходит то, о чём написать будет труднее, чем самому увидеть. Представьте противостояние взглядов, одного и того же человека, и по одному и тому же вопросу. Неравенство в столкновении этих взглядов, не может перевешивать ни одна, ни другая сторона, так как исходящее, имеет только один выход, и также один вход; игры с разумом чреваты трагедиям и великим поражениям сознания. От горячего плавится - от холодного стынет и становится крепче; человек не идеален - отсюда и борьба, вечная борьба за идеал.
   Ладья входит в гавань как яркий и пронзающий луч света, разрезает чёрные тучи, крошит их волнистые осколки, а небесный сапожник на лету подхватывает их и делает из них заплаты на другие, новые, ещё не тронутые влагой облачка. Закончив работу, он бережно подбрасывает его над своей седой головой и слегка дунув, отправляет в свободное пользование, на благо природе.
   Уже никто не спешит, никто не напрягается; на команду опустилась блажь и вопреки уставу слышны разговоры, шутки и смех. А кто-то откинувшись на спину и закрыв ладонями глаза, предаётся уже томительному сну. Да и капитан впервые за несколько бессонных суток, даёт себе слабину и теперь борется с тем, чтобы просто не заснуть стоя.
   Мёд... Олег чувствует, даже представляет, как пчёлка его только что принесла и своими тоненькими лапками обработала, и положила ему в рот. Язык нежно прилипает к губам, к зубам, но он сам стекает по горлу и чувство голода мгновенно исчезает. Несмотря на воображаемую и безобидную выдумку, всё кажется естественным, повседневным - словно и вчера, и позавчера, было то же самое.
   Потом он слышит как в спальню кто-то идёт; босые ноги плавно ложатся на пол с пятки на носок, специально ступают не слышно, чтобы видимо не разбудить его. Но нет, ему было слышно даже дыхание идущего и его размеренное биение сердца, как сотни лесных колокольчиков, звенят о утреннюю росу. Олег испытывает волнение, но то волнение от предвкушения чего-то приятно-неожиданного, потому что шаги принадлежали женщине. Его женщине.
   Пол из натурального дерева, напоминающий чем-то граб, покрашен лаком на водной, натуральной основе древесной смолы. Он не токсичен и не дурманящий ум - он опьяняющий. Мастера во время работы пели арии, восхваляющие бога Древа тенором, одновременно переходящие то на альт, то на басс. И если в реале это повторить невозможно, то у меня это запросто. Люди, проходившие мимо и слышавшие столь удивительное пение, не могли понять кто это исполняет и по какому поводу. Работа превратилась в концерт, в народное гуляние, в массовое зрелище...
   Но это так, добавленная роскошь к словам автора, в которую Олег и сам не может припомнить. Да и откуда.
   Шла Тоня - его жена. Она до этого пела на кухне, под звучащую где-то виолончель.
   -Милый, славный мой - мой любимый муж. Ты пробудился,- начала Тоня, протиснувшись как сквозь густое, сгущёное молоко занавесы, в дверном проёме. -Как ты спал? Снилось ли тебе что? И если что, то расскажешь ли мне, своей любимой жене?
   Олег дожидается, пока она подойдёт вплотную; в это время он хочет понять, а точнее припомнить, во-первых - кто она для него; во-вторых - что?! Она шла склонив голову, скромно улыбалась и изящно виляла бёдрами, словно балансируя на канате, над великолепной пропастью. Она походит. Он берёт её руку, подносит к губам. Целует. Тоня наклоняется к нему, чёлка падает на глаза; целует тоже, но сначало в голову, а потом они сливаются в едином поцелуе губами.
   Как в тёплую ванну - сначала лицом, затем пальцы рук и уже потом, постепенно погружаться всем телом. И пока глаза закрыты, получение кайфа остаётся как бы не дополученным до конца. Не надо спешить. Предоставим самое лучшее, сделать воде - пусть не видно, но как порой бывает здорово не знать, откуда оно приходит. Главное, что оно есть, остальное возможно шушера...
   Он притягивает её губы к своим, чтобы не упасть от опьяняющего наслаждения; обоим пришлось закрыть глаза. Кто-то, или нечто, аккуратно и незаметно для них, убирает опору из-под ног и понесло. Плавно кружа средь тёплого снега и ливня звёзд, которые осыпали их с головы до ног, постукивая по открытым участкам тела и немного щекотя. Затаенное дыхание, словно и не требует пополнения, и так сохраняя жизненно важное равновесие, они парили над неизведанном им пространстве, но не в темноте.
   -Любимый,- наконец произнесла Тоня, на силу оторвавшись от губ Олега.
   -Прости дорогая. Очень трудно оторваться от тебя,- словно хочет признаться в чём-то Олег и открывает глаза. Его ещё качает и он начинает понимать, что это если на рай, то очень близко к нему.
   -Я пойду разбужу детей,- говорила Тоня не открывая глаз, но крепко держась за него.
   "Как, у нас с ней дети,"- думает он и боится, чтобы не произнести это вслух.
   -Дети!- будто бы не он говорит, но тут же поправляется,- они ещё спят! Маленькие проказники.
   Он не верит своим словам.
   -Ты что Олежа, милый,- она широко открывает глаза удивляясь и даже приподнимается левая бровь.- У нас очень примерные детки. Гораций и Евклид - воспитание безупречное.
   -Я знаю! Я знаю!- Быстро произносит он поправляясь.- Я нисколько не хотел ввести тебя в заблуждение. Прости! Что-то я волнуюсь!
   Он виновато опускает глаза в пол и какой-то стороной души, ощущает искренность своего раскаянного состояния. Словно забыл правду и поэтому говорит ложь.
   -Я поняла,- сказала Тоня и прикладывает ладонь к его щеке и пытается заглянуть в глаза. -Это всё от этого!
   -От чего?
   -Подходит то время, любимый!
   -???
   В это время в спальню забегают двое ребятишек. Но это вовсе не было похоже на баловство, с криками, визгами и воплями.Они остановились в метре от отца с матерью и в их глазах, слишком многое читалось. Но в первую очередь, это сотня извинений за вторжение и разрешение говорить слово.
   -Гораций!- восторженно произнесла Антонина, обращаясь видимо к старшему сыну. -Вы давно встали?
   -Да мама!- Ответил голубоглазый мальчуган лет восьми, прилажив ладонь правой руки, к своей левой груди и чуть склонив голову.- Сегодня такой день!
   -Евклид!- Не менее восторженно обратилась мать к младшему сыну.- Ты помнишь свои обязанности как младшего сына... Пока младшего.
   -Разумеется мама!- Отвечал Евклид, кариглазый мальчик, наверно лет пяти, очень похожий на Олега.
   От слов "пока младшего", Олег ощутил не передаваемое волнение сначала в голове; бурный поток крови, накрыл его сознание, залил полным глаза, а в ушах почувствовалось сильное давление. Но это не было больно - приятный мандраж, нечто похожее на покалывание, но не онемение.
   Имея уже двоих подросших сыновей, Олег так и не познал счастья быть отцом. Правильнее сказать, не помнил самого познания, а самое главное - зачатия. Создалось имитирующее возникновение слезы и подкатывания комка к горлу. Слеза умиления, поглощение возникшего восхищения над собственным я.
   "Я - отец!" "Да здравствует отцовство!!!"
   Слеза тает равносильно сладкому маслу, а комок крошится подобно иранскому щербету, или халве, под нажимом добротной хозяйки.
   -У нас праздничный завтрак!- Торжественно произнесла Тоня и звучало это так, как что-то имеющееся ко всей вселенной, особое значение. Она обняла своих сыновей и они дружно глядели на отца Олега, просветлёнными и натянутыми от неподдельного восхищения лицами. Они будто ждали, что он от их слов вдруг станет каким-то возбуждённый, что-то вспомнит и тут же сокрушится и также торжественно произнесёт, что всё прекрасно помнил, но забыл в последнюю минуту.
   "Праздничный завтрак",- повторяет про себя Олег, но многозначительный взгляд, выдаёт в нём не осторожность забыть значение этого словочетания.
   -Милый!- Умилённо говорит Тоня, обнажая конфуз мужа.
   -Да дорогая! Прости, прости! Виноват!- Олег чувствует, что покраснел и его видят. Он поднялся с кровати, чтобы обнять всех.
  Он обхватил за шею жену, нежно прижался к ней и тихо спросил:
   -Что значит "праздничный завтрак"?
   Олег напрягается в предвкушении в ещё большем его обличении, но терпеливо ждёт.
   -Как, любимый!- Ещё более восторженно произносит Тоня.- Что могло случиться, что ты мог забыть? Что это такое и по какому поводу. О, Олег! Ты меня удивляешь! Силы Всемирного Соития Влюблённых - муж мой, я прошу тебя...
   -Каюсь! Винюсь и каюсь,- быстро проговорил он и ещё сильней прижимает жену к себе.
   -Ничего страшного,- ласково произносит Тоня и отстраняется будто ничего не было.- Это от волнения. Прости ты меня! Я так волнуюсь!
   Она берёт его руки в свои, подносит к губам и целует - долго, с короткими перерывами.
   -Дети! Гораций, Евклид!- Торжество так и хлещет огромными порциями из уст Тони.-Милый! Идёмте к столу.
   Дом был большой, просто огромный. Это если судить изнутри, то Олег никогда не видел такого роскошного интерьера, и даже представить себе не мог, что такое возможно в реальности. Дом очень сильно походил на русскую избу, из какой-то очень доброй, но современной сказки и её объёмы можно было почувствовать только изнутри. Где-то должна быть русская печь; он не помнит, а знает.
   Олег каким-то странным, но приятным внутренним ощущением, чувствовал здесь себя хозяином. Каждый угол, каждый стояший, либо лежавший предмет, знаком ему до мельчайших подробностей и руки помнят к ним прикосновение. Очень много здесь он сделал своими руками.
   Кухня располагалась в другом конце дома, окнами во двор. Оттуда же вкусно пахло и оттуда же плыла виолончель. Она реально плыла, подхватывая каждого из них и неся в нужном ей направлении. Ощущаешь неповторимую опору в области подмышек и в районе задних бёдер.
   Кухня была обустроена в стиле... в стиле... Олег незнал никаких дизайнерских стилей, направлений и тому подобное. Кухня была для него обычным местом приёма пищи: плита, холодильник, стол, стулья... Ещё мойдодыр. Важным аспектом было чистота рук перед едой, но необязательно при этом нужно снимать обувь. Не больше! Это не считая тишины; полное безмолвие, равносильно глухоте - а тут виолончель! Она должна была мешать, но нет! Она отвлекает, не торопит, не раздражает. Волнующие мысли, тут же превращаются в мыслишки и не доходя до второго блюда, можно смеяться над их прежней серьёзностью, величием, первичностью проблемы, ну и так далее.
   Виолончелист был мужик с длинными усами и круглыми очками в чёрной оправе. Тёмный волос зачёсан назад и прилизан как бык языком зализал. Судя по его эмоциям, он в астрале, при чём в глубоком и абсолютно ни на что не реагирует. Олегу это понравилось, если не считать того, что его он должен был помнить очень давно. Примостившись с самом дальнем уголке, он был больше похож на предмет интерьера, либо на живой уголок, но совсем безобидный.
   А теперь к главному. Стол был украшен своим обилием красочно и искуссно расставленными блюдами, столовыми приборами, салфетками, ну и конечно же накрыто  это, одеялом приятного запаха. Стол занимал больше половины кухни, а если выдвинуть из-под него стулья с высокими спинками, то проход между ним и стеной, оставался совсем ничего. Странное чувство его сразу же посетило, что всё, что он видит, осязает - уже было когда-то и не один раз. Как привычка. Но опять же память - при растяжении, подобна жевательной резинке, которую при желании можно слепить в любую фигурку.
   Но что-то же всё-таки остаётся?!
   Вот сейчас из дверей напротив, появится женщина в голубом платье и белом фартуке, и внесёт большой графин со смородиновым морсом. Секунда в ожидании затаив дыхание и... Так и есть - лёгким щелчком отворилась дверь и через проём, буквально вплыла темнокожая женщина в белом платье, голубом фартуке и белом кокошнике.
   -Спасибо Изида!- С гордым восклицанием произнесла Тоня. Женщина улыбнулась в ответ белоснежными зубами, поставила графин на стол и исчезла за той же дверью, в которую и вошла.
   -Прошу, дорогие и горячо любимые мои люди. Прошу садиться за стол и отведать блюда, которые так любезно нам даровал Господь!
   Тоня наслаждалась всей полнотой окружающей её жизнью, присутствием нас - меня, Горация и Евклида. Её душевное состояние, было словно вывернуто наружу, напоказ всему миру и она нисколько не стеснялась этого, даже наоборот, демонстрировала идеальную чистоту своих внутренних стенок. Девственную чистоту!
   Олег, всеми мыслями и не мыслями отрицает, отказывается принимать то, что видит, хотя уже и живёт в этом, и принимает самое непосредственное участие. Его ведь никто не спросил; он просто проснулся и ба-бах! На те вам! Мол, ничего не знаем, живите дальше, как хотите...
   А деваться-то некуда - не возьмёшь же, не понятно что, не понятно за что и не вернёшь обратно туда... А куда?! Может это и есть то, что называется настоящее, а то, что в якобы в памяти - есть сон, или...
   "Давай без "или". Давай?"
    "Давай..."
   Олег возвращается и взглядом попадает на неё. "Почему он не помнит её такой, какая она есть сейчас,- думает Олег,- и почему я сейчас не тот, какой должен был быть..."
   Вопросы остаются без ответов, а своим внутренним зрением, непонятно каким-то внутренним мировосприятием, Олег видит её испачканные пальцы о голубую глину, которой она всё это слепила. Видит, как она своими хрупкими ноготочками правила наши глазки, нос, ротик, ушки. Как она вдыхала в эту жизнь свою частичку духа, прекрасно осознавая, что это будет для неё означать и как ей теперь не легко. Глина у ней не только на пальцах, но и на локтях, измазано до плеч. И вся одежда спереди. До лица - нос, щёки и немножко подбородок и лоб. Он смешивается с потом, падает на рабочий костюм и впитывается в грубую ткань. Тоня слегка наклоняет голову, чтобы чёлка падая на лицо, не мешала видеть творимое. Творимое...
   Олег слегка улыбнулся своему видению и перенося её на живую женщину, аккуратно сопостовлял силуэты, чтобы то, что не сошлось, не испортилось и не поранилось при движении обеих. И получается.
   -Праздничный завтрак сегодня на славу удался,- сказала Тоня усаживаясь в торце стола, прямо напротив Олега.
   Серебрянная посуда, чтобы она сразу отгоняла нечисть и всё недоброе; хочется творить добро и дарить любовь самому закоренелому мерзавцу. Душевный порыв Олега заставлял его подняться, выскочить на улицу и обогреть самого несчастного, поддержать самого униженного и спасти самого умирающего от безисходности человека. А если и не будет такого, то подойдёт и уличный пёс или кот. По сути без разницы - главное совершать движение и дарить любовь и добро... Поступки!
   Но сейчас они все смотрят на него и ждут - ждут пока он что-нибудь сделает! И Олег быстро вспоминает; молитва, перед вкушением пищи.
   "Отче наш..." помнит наизусть с самого детства и поэтому выразительность, тоже как... с детства.
   На первое было, красный-красный борщ со свеклой, порезанный соломкой в толщину наверно с его палец. Такое Олег помнил ещё со времён находясь в русской армии, только без картофеля - тяжёлые времена не только для русских вооружённых сил, но и для всей империи. Затянувшийся перестрой советского государства, повлиял на весь мир, перевернув всё с ног на голову. Запах борща мгновенно возвращал его на одинадцать лет назад. Потные лица, грязные воротнички, идиотское хихикание и звон железных ложек о котелки; не редки матерные перебранки и шкрябание большого половника об огромную столовую кострюлю.
  Борщ немного отдавал чесночным соком и болгарским перцем. В тарелке плавали несколько чёрных кругляшек перца-горошка. Рядом было блюдечко с зелёным укропом, с мелкими капельками воды по всей зелени. И также зелёный лук-порей - всё как он любит.
   Ломтик перца попадает на зуб, Олег его прокусывает и продавленный сок, вытекая, попадает на вкусовые рецепторы языка - немного сводит скулы, но вкус непередаваемый. На дне тарелки косточка с мясом свинины. На вид порция мала, но Олег чувствует, что наелся.
   Второе - картофельное пюре с фаршированным перцем, с каким-то необычном на цвет и вкус соусом. Золотисто-коричневая масса с недополненными тёмно-красными жирными кружками, обливало мягкую, без комочков мякоть и ребристость, разложенную по окоёмочке тарелки, неспешно исчезало в его рту и... таяло, таяло, таяло.
   Дальше варёные раки, величиной с две его ладони. Сочные красноватые лапки пропадали безвозвратно... только значение праздничного завтрака, не оставляли его в покое не на секунду. И что главное - ни праздничный ужин, ни даже ни обед, а именно завтрак.
   Олег насытился сполна, но не переел, как это часто случалось. Блины со сметаной оказались не притронутыми. Всё было здорово, но внутренний трепет нарастал, окутывая сердце одеялом тревоги. Гораций и Евклид покушали одновременно и скромно вытерев рты лежавшими подле них салфетками, молча ожидали. Гораций похож на Тоню. Светлый волос, уголки глаз опущенные вниз и у него её цвет. Даже лёгкое, еле заметное шепелявиние букв "с" и "ш", полностью совпадало с дикцией Тони.
   "Потрясающе,- думает он и ещё бы чуть-чуть и у него бы потекла слеза умиления. -Потрясающе!"- повторяется у него само собой и тёплое, шарообразное нечто, протекает в грудь и греет душу.
   А Евклид. Голубоглазый мальчуган с чёрными, как смола волосами. Под носом родинка и ещё несколько штук на скулах и подбородке. Прямо как у него в детстве и теперь, только спрятано под густотой усов и бороды. А когда он что-нибудь говорит, то слегка прищуривает левый глаз - совсем как он. Евклид точная копия Олега.
   "Нет слов,- думает опять он,- нет соображений, нет ничего, что может ещё заполнить ту восхитительную пустоту, которую не хочется заполнять до конца. Никогда."
  Тоня также закончила трапезу и теперь уже все трое смотрят на Олега...
  "Художник пишет картину, а позирующая группа людей (семейная пара и трое детей), натянуто сохраняют неподвижность и... холст нынче мягок, а акварель, при разбавлении, получилась слишком жидкой. И те моменты, которые должны быть чёткими, разделяющими контраст светлого от тёмного, получались немного размазанными. Это ничего; глазом не профессионала такая мелочь не очень заметна, даже не видна, но сам художник понимает ошибку и поэтому...
   ... не хочет беспокоить ожидающих его окончания, но, легче картину переписать, нежели исправить. Костлявым сжатием кисти, художник готов смять, порезать, изорвать не поддающийся холст, но прекрасно понимает, что этим делу не поможешь, ведь он - творец. Да, да - творец, кудесник, маг искусства...
   На помощь приходит волшебство - самое настоящее и простое волшебство.
   -Не желаете ли кофе, друзья?
   Художник не ждёт ответа; шоркая по старому паркету, старыми, дырявыми тапочками, он отправляется на кухню и зажигает газ. А сам берёт сигарету и закуривает. Слыша возмущённый шопот, художник приглушает его своим сиплым дыханием и когда сигарета ещё недокурена до середины, ВНЕЗАПНО приходит решение. Он тонким движением опускает её на край пепельницы и снова шоркая, мчится в мастерскую.
   -Друзья - недвигаемся!
   Сам не ждёт, когда те усядутся, а работа кипит, кисти мнутся, а холст вот-вот загорится под давлением творчества.
   -И где же наш кофе?- Спросит самый не терпеливый, подавляя возмущение.
   -Минуточку... -художник вытягивает лицо и немного высовывает язычок, когда смотрит на позирующих. Он всегда так делает, когда долгое и томительное напряжение, приносит свои плоды. В одной руке у него сразу умещается шесть кисточек; он ловко ими манипулирует, некоторые даже придерживая ртом. На палитре нет живого места - в ход идут посторонние предметы, на лице отпечатываются разноцветные мазки. Художник выглядит смешно и забавно, как чумазый ребёнок-непоседа.
   На кухне свистит чайник, но он даже не поведёт ухом в ту сторону; весь в работе.
   -У вас, там... на кухне... -кто-то скажет из группы, едва пошевелившись.
   -Прошу... Всего одну минуточку,- сквозь вставленную в рот кисточку, проговорит художник. -Осталось всего-ничего мазков, штрихов и картина будет готова. Друзья - вы смотритесь прям замечательно!
   Художник распаляется. Получая одновременно удовольствие от работы и от общения и вот... Общий портрет готов. Они до конца не понимают в чём секрет фокуса и поэтому один из них спрашивает:
   -Как? Ка-а-ак?
   -Если что-то не получается вдруг - покури сигареты "Друг". -Ответит художник и весёлый пойдёт наводит гостям кофе."

   Олег не понимает. Но потом до него доходит, что они ждут его слов о том, что завтрак закончен и ещё сопутствующих этому слова, после которых, будет рахрешено встать.
   -Восхитительно любимая! Просто бесподобно!- проговорил громко он, как прогремел, но они приняли это как должное. -Божественно!!!
  Далее он читает Благодарение Всевышнему за милосердное предоставление пищи и ещё о том, что не даёт им погибнуть с голоду.
   -Ну что же, прошу всех встать!- Словно осторожно сказала Тоня, взяв на себя функцию главы семьи. При этом она не смела смотреть в глаза мужу. Непозволительно.
   Все дружно поднялись из-за стола; Тоня, Гораций и Евклид подошли к Олегу. Жена взяла его руку; трепетное волнение от неё передавалось ему - его словно сковало и невидимая сила вибрации, овладела не только его телом, но и сознанием. Он выдерживает эту внутреннюю нагрузку и напрягая мышцы, будто встряхивает ими, скидывает неведомое ему прежде волнение как тяжёлый плащ и он снова пытается повторить недавно принятые ощущения, но уже по-другому. Олег по-новой прокручивает в голове пережитое минуту назад и, у него получается.
   Евклид подошёл к отцу с другого бока, прижался к нему, затем поднял голову на него и в глазах сына, Олег прочитал неподдельную грусть - грусть расставания. Читать по глазам - это Олег делает впервые, но... Впервые в жизни, можно трактовать, как и всю жизнь он это делал...
   Дольше ждать он не мог, и бегущий со всех ног поймав взгляд жены, спросил:
   -Либимая! Что всё это значит?
   Она улыбается чуть приоткрытым ртом и полные губы её, манят прикоснуться к ним своими, оставив вопросы на потом и предаться сладкому... Но Олег сдерживается и снова говорит:
   -Ответь мне, милая!
   -Странный ты сегодня какой-то, право!- Отвечала она, но не отвечая прямо, рисковала.
   -Да я и сам не пойму, что со мной и вообще, как здесь оказался. И куда мне нужно.
   Слова Олега, вызывают улыбку не только у его жены, но у Горация с Евклидом. Олег сам улыбается, и снова горячее тепло проникает во всё его тело... Какое же оно тёплое! Счастье-то какое!
   -Папа,- обращается к нему Евклид.
   -Да, сын мой!- отвечает он, но сам в голове прокручивает мысль и боиться её упустить.
   -Я решил, что тоже стану таким же, как и ты... Я точно решил... -капельки нерешительности совсем юного человечка, разрушали скалы гордости и величия, на которые его вознесли его же близкие. Но последнее он не расслышал и как-будто не по своей вине. То, что он слышал на самом деле, так это то, что вспоминается стих, который нужно выучить наизусть, и рассказать его выразительно перед строгой учительницей. Выразительность обязательна!
   Как он ни старался, но сказать то, что тебе не хочется говорить выразительно, для Олега было невыносимым. И с каким отвращением он наблюдал за одноклассниками, которые выдавливали из себя эту выразительность, тянули шею, напрягая жилы и краснея лицом. А потом с капельками пота на висках, ожидали оценки.
   У Евклида это получилось легко и сказать, что он притворяется, не поворачивался язык. Поглощённый его словами, Олег тонул в бушующем шторме неизвестности и любая попытка вникнуть в суть творящихся сейчас вещей, напрочь отказывалась подчиняться разуму и понимать всё это. Он только успевал глотнуть немного воздуха и снова его тянуло ко дну.
   -Ну вот, настало время,- с лёгкой грустинкой в голосе произнесла Тоня.
   -Да в конце-то концов,- возмутился в сердцах Олег так, что все одновременно вздрогнули. -Я ничего не понимаю. Какой час наступил? Чего час?
   -Час расставания! Тебе пора,- испуганно произнесла Тоня.
   Гораций и Евклид тоже смотрели на него с испуганным непониманием. Они первый раз видят отца таким потерянным, словно его кто подменил, как "ВНЕЗАПНО" пришедшая беда, не стуча, вторглась в их жилище.
   -Сегодня ты уходишь на работу. На сто тридцать лет,- продолжала тем же тоном Тоня, готовая к новой вспышке мужа.
   -Сто тридцать лет!!!
   Эти слова звонко ударились о потолок и со всего маху рухнули на пол. Ему даже трудно было произнести такое, не то что понять и принять как имеющее место быть.
   -Любимая, это шутка такая? Или что?
   -Мы будем скучать!- Она как-будто не слышала его, забивая стальные гвозди в мягкое дерево и трижды бросила горсть земли.
   -Мы будем ждать,- сказал Гораций, стараясь быть мужественным и крепко жать кисть руки отца; по-детски нежная ладонь, соприкасаясь с мозолистой, грубой и тёмной на цвет кожей, переминала чистые, белые пальчики юноши. Он лишь замечает как большой палец его сына умело загибается назад; он такой же широкий как медный пятак или...
   Как он ни старался, как ни пытался вскрыть зарытые глубоко в памяти события, началом которых служила эта сцена... Всё бесполезно. Прошлым назвать можно было то, что описывалось в главах книги выше. И то, со слов автора.
   Остальное - стена. Ни горячая, ни холодная, ни белая, ни чёрная, ни твёрдая, ни поддатливая. Одно название - начало. Только начало какое-то не с самого начала, а примерно с середины, либо ближе к ней. Раздумьями Олег поглощён был совсем не долго. Вся его новая семья - жена Тоня, дети Гораций и Евклид, как-то сначала отдалились примерно на два шага. С одной стороны у каждого из них немного вытянулось лицо и тело, а он сам как бы сузился и вызванный этим дискомфорт, означил перерождение...
   ... Олега втянуло как некоим живым и разумным существом, наподобии вакуума, в какую-то ни чем ни пахнующую сферу, не имеющая абсолютно никакую форму, ни цвета, ни запаха, ни названия. Он только увидел удалявшихся жену и детей, как за пеленой водной глади, разделяющей одно от другого. Они как поочереди махали ему руками, а Тоня иногда смахивала с лица слезу.
  И вдруг они потом исчезли вовсе, стало темно и немного сухо. Пронёсся бешеный вихрь, но не колыхнул не единого волоска на его голове и ему тут стала понятным, что он был молниеносно подхвачен этим же вихрем, и несомый странной, но ни на что не похожей стихией, удалялся куда-то, зная, что по-дальше от родных ему людей.
   Вакуум захлопнулся, словно плюхнулся квадратным куском льдины в котёл с кипящей водой. Пар, много пара ожидал увидеть Олег и приготовился к тому, что на его лицо, сейчас обрушится нестерпимым по ощущениям волна обжигающего пара и изуродует лицо. Но ничего не случилось.
   Казалось, что его мотало несколько часов, а то и больше, но всё длилось не больше одной минуты. За это время что он только не представлял себе, что ему только не превиделось, что только не казалось реальным и выдуманным. Сначало он видел себя, в сверхскоростной электричке и что несётся она огромной скорости. Но отсутствие пассажиров, двухместных сидений и больших окон, развеяло это видение как туман.
   Затем был тоннель; но не стены ему запомнились, а отвратительный запах, исходящий откуда-то издалека и в то далёко, куда его несёт собственная тяжесть тела. Но самым духотрепещущим было, это с головой окунуться в ледяную воду и понимать, что ноги и часть корпуса парализованы жестяной байдаркой и находишься вниз головой, чиркая макушкой по каменистому дну. Воздуха в лёгких не остаётся, терпеть нет сил, сейчас взорвётся.
   Что-то повело его за плечо и чем-то провели по лицу; Олег лишь сумел разглядеть белое, большое по масштабу крыло и удаляющуюся птицу.
   "Голубь,- промелькнула у него мысль, отчего он был уверен на все имеющиеся на тот момент проценты. -Голубь. Голубь.- Оно само срывается с губ, повторяется, но должная взаимосвязь,- то ли с этой птицей, то ли просто со словом,- никак не может, никак не ассоциируется с сознанием Олега.
   И только тяжёлый угарный запах, сравнимой с канализационной вонью, возвращал его к той реальности, с которой он думал, находился якобы в собственном доме, со своей семьёй. И она ему, эта реальность, совсем не нравилась.
   Его вывалило как ненужную, словно использованную вещь. Как из проезжающего общественного транспорта, несколько нетрезвых хулиганов. Как уголовник, заставший его Олег на месте преступления и выталкивает его из тамбура мчащегося вагона, прямо на полном ходу прочь; руки не слушаются, ноги не держат, а в голове словно не один литр водки. И тот, подступает к горлу, чтобы низвергнуться кислотой наружу.
   Олег упал прямо на копчик и по инерции сделал непроизвольный кувырок назад. А потом выгнул спину и превозмогая боль, задержал дыхание. Жёсткая, похожая на огромный угольный камень земля, источала жар. Было темно, но сотни огней, будто бы множество разожжёных костров на близком расстоянии друг от друга, или факелов, делало это место светлым как в новогоднюю ночь.
   Олег поднялся и первое, что он увидел, это огромные чугунные двери, раскалённые до красна и пыхнувший чёрный дым из щелей. За воротами горело громадное пламя, трещал огонь и слышно было много голосов. Там были люди, гремели металлические предметы и бранная ругань. На какое-то время голоса замолкали, только ворота становились ещё краснее и усиливался гул от пышущего огня. На пике всего этого, слышалось переливание какой-то жидкости из одного предмета в другой, что-то громко булькало, свистело, а после на некоторое время затихало.
   Неожиданно появился его брат Коля. Его тоже забросило сюда аналогичным способом как и Олега. И выглядел он более несчастней и жальче. Коля почему-то валялся на спине, как маленький и капризный ребёнок; он истерично катался по земле, испускал слюну, рвал на себе одежду и брыкался ногами.
   -Не хочу! Не буду!- Вопил он изрыгая слюну, похожую на пену.- Оставьте меня Ироды! Уроды! Не буду, отвяньте. Гниды!
   Олег быстро подскочил к нему, взял за руки и пытаясь его удерживать, говорил: 
   -Колька, ты что? Ты что так орёшь, братец!
   Коля на секунду остановил истерику, открыл глаза, чтобы посмотреть на того, кто с ним говорит, а потом продолжил, уже глядя на Олега:
   -Не хочу, твари! Отстаньте от меня, придурки! Сдохните мрази! -При этом он хотел освободиться от рук держащих его и отталкивался ногами в сторону.
   Но Олег сильней сжал его руки, и когда и это не помогло, он с силой отвесил ему добрую оплеуху, от которой Коля взвыл, но остановился и уставился ополоумевшими глазами на Олега.
   -Ты что делаешь? Не нормальный что ли.
   Голос был нежным как у женщины, а дыхание отрыжкой источало яблочное повидло. Вытаращенные глазёнки, словно его никто и никогда так не шлёпал, хлопали длинными ресницами, готовы были опалиться от парящего жара в этом месте. Стоило закрыть один глаз, и этот Коля вовсе не был похож на того Колю, что был братом Олега - удачное подобие копии, сотворимое талантливым шарлатаном...
   -А что ты орёшь как резаный!
   Олег продолжал держать его за руки, но видя, что Коля больше не истерит, отпустил.
   -Я не могу больше этого делать! -Коля зажмурился, что аж проступили слёзы. -Вот и ору!
   -Что? Что ты не можешь больше делать? Говори.
   -Не-е мо-огу-у-у! -заорал пуще прежнего.
   Истерика подступала снова. Олег ещё раз отвесил ему пощёчину, но уже не такую сильную, как до этого.
   -Перестань, говорю.
   Олег как-будто закричал, но на самом деле, у него просто так получилось повышенным голосом. Так он заглушил начинающий вопль брата, сразу его осадив. Тот дёрнулся несколько раз как под током, выгнулся на мостик как совсем юная гимнастка и повалился на бок. Коля рычал и выл, снова стал водить телом словно волнами и Олег в очередной раз вдарил ему пощёчину. Именно вдарил, потому что Коля, на секунду потерялся; он закрыл лицо руками, а когда убрал их, та половина лица, куда пришёлся удар, была вся красная.
   Так он остановился.
   -Ты в порядке? -Спросил его Олег и старался заглянуть в глаза.
   -Да-да, я в норме. Всё, ни бей меня больше! -Спонтанно отвечал Коля, но глаза прятал.
   -Как ты терпишь это, брат?- говорил Олег и слёзы у него уже текли.- Сто тридцать лет работы! С ума сойти! С ума сойти!
   Ответа он не дождался. В это время отворились ворота и прежде чем они успели распахнуться настежь, огромное облако тёмно-серого пара вырвалось наружу; сделав несколько огненых завитков, оно обернулось густым чёрным дымом и поднявшись вверх, исчезло. За огнём вырвалось куча невыносимой вони; сразу стало резать глаза, Олег жмурится и тут же закрывает нос пальцами. Но и этого оказывается не достаточно.
   -И вот так сто тридцать лет,- говорит подтверждая Коля и кивает головой,- сто тридцать лет.
   -Что? Что сто тридцать лет?- Спрашивавет Олег у брата, не открывая глаз и держа зажатым нос и ждёт, что тот ответит, хотя знает ответ наперёд.
   -Работать! Работать! Работать!
   Из ворот вышли двое одинаковых по телосложению людей. Они были все в саже, даже лица. Волосы у обоих подпалены, под самые корешки. Приблизившись к Олегу с Колей, они одновремено стали откашливаться, и на каждый резкий выхлоп кашля, вырывался чёрный дым из их ртов, как от огромного дизельного двигателя.
   Олег узнал в них Андрюху и Лёху. Андрюха между кашлем выругивался матом, всё время одно и то же. Лёха протирал внутренние углы глаз, ковырял в носу, сплёвывал чёрным и отряхивал то, что должно называться брюками и рукавами.
   Он первым сделал шаг к Олегу с Колей, подал руку и прежде чем сжать её, несколько раз чихнул.
   -Будь здоров, приятель,- поприветствовал его Олег, не выпуская при этом косого взгляда на Колю.
   -Спасибо!- Ответил Лёха, вынимая свою чёрную руку из белой ладони Олега и пряча её в карман.
   -Как добрались?- Продолжал, спрашивая он, кивая на Колю.
   - В целом, всё в порядке, нормально. Только вот посадка оказалась жёсткой.
   Отвечая, Олег смотрел на Андрюху, который высыпал из карманов брюк, а потом и из куртки, огромные горсти сажи, пепла и обгоревших кусков непонятного вещества, похожего на мясо. Складывалось такое ощущение, что там у него не карманы, а бездонная пропасть, отхожая яма нечистот и ещё чего-то, что обычным словом не назовёшь. Его рука словно ковш, погружаемый в каменный грунт, одним только нажимом пробивает неподдатливое чрево топи и выкорчёвывает отход. Его совершенно не заботило, что рядом стояли Олег, Лёха и Коля; занятый своим делом, он не собирался подниматься, ведь ниже падать было уже некуда.
   -Да-а-а! А я уже и не помню как сюда попал.- Лёха усмехнулся, но Олег заметил столько грусти в этой усмешке, что сразу защемило под левой лопаткой. Да и под правой тоже.
   Лёха вынул руки из карманов и стал тереть усердно глаза. Тут-то Олег заметил струйки стекающего пота на висках, а когда повернул кисти рук ладонями, он увидел кровавые мозоли, испачканные чёрной грязью. Через слои прилипшей грязи, прорезались линии жизни, судьбы и личной жизни тоже. Олег конечно же не знал, какая из них и за что отвечает, но, может всё ни так страшно...
   Олег хотел ещё что-то спросить, но тут из ворот вышел огромнейший великан, метра три-три с половиной ростом, атлетического телосложения. Великан словно выбежал, убегая от чего-то и на каждый его шаг, мы все подпрыгивали. Он вышел в пышных клубах дыма и по первоначальному видению, он был весь чёрный как самая тёмная ночь, как смола, но затем, когда дым постепенно рассеялся, он вдруг оказался красным, как раскалённая сталь.
   Великан был голым. Густая борода, на кончиках которой искрились маленькие тёмно-красные огонёчки - они то гаснут, то воспламеняются снова при мощном выдохе великана. На голове два коротеньких рога. Но он не чёрт! Это точно. И незнаю даже почему. Кончики рогов имели странный изгиб и он явно не бодался ими. Однозначно их предназначение было в чём-то полезном, потому-что они были истёрты и блестели на свету.
   На месте паха имелась густая растительность, из которой выпирал, согнутый наподобии рожка, толстый прибор. И тут Олег был уверен, что он предназначался не для того, для чего он существует у обычных мужчин. Наконечник имел вытянутую, но овальную форму персика и расклён был, больше чем остальные части его тела.
   Зато глаза ясные, голубые, как небо в летнюю и солнечную погоду.
   -Ух-х,- громко выпустил он воздух раздувшимися ноздрями и какие-то чёрные, в жёлтый горошек мотыльки, гонимые горячим воздухом, полетели в нашу сторону. Они так быстро порхали своими крылышками, что были похожи на множество миниатюрных вертолётиков, кружащих не так высоко над землёй. Приблизившись к нам, стал слышен их рабочий механизм и как стая мошек, начали кружиться над нашими головами.
   -Ну-у, выскочили на волю,- недовольно проговорил Лёха и немного махнул рукой, надеясь попасть на нескольких из жучков.
   Мотыльки резко взметнулись вверх, их огоньки стали максимально яркими, но недолго  покружась на высоте, вновь опустились к нам и жужжали их моторики, как маленькие комарики.
   -Вот назойливые,- проговорил снова Лёха и хотел было махнуть на одну и них, но не стал.- Ну хорошо, что пока это закончилось. Отпуск! Ура!
   Он хлопнул Олега по плечу и отошёл к Андрюхе. Тот всё никак не мог очистить одежду, если таковую можно назвать одеждой. Не то лохмотья, не то колом стоявший холщёвый материал, обгорелый на конечностях. От него шёл дым, как-будто он только что горел и его потушили, но от неё всё-равно исходила горелая вонь, щипала глаза и ноздри.
   Великан к тому времени, снова чихнул и выпустив очередную стайку светящихся мотыльков, проревел:
   -Сме-ена-а-а!
   Даже земля под ногами задрожала, но страха перед ним, Олег не испытывал. Лишь бы под ногами не треснуло, а так ничего такого... Чувство было другое, как должное и отнюдь, неизбежное. Что-то похожее на многолетнюю привычку... да нет, не многолетнюю! Многовековую привычку - смена-то, длиться-то будет, сто тридцать лет.
   -Сме-ена-а-а!- Ещё громче и требовательнее прогремел его голос. А ещё он топнул ногой.
   Помимо дрожи грунта под ногами, что-то в высоте тоже колыхнулось и возбуждённая этим волна, обдала всех чем-то влажным и кислым. Олег пригнулся заткнув уши, потому что и на них было оказано не маленькое давление. Когда утихло он первым поднялся, так как остальные всё ещё сидели пригнувшись.
   -Это нас!- Сказал Олег подойдя к Коле. Он взял его за руку и потянул, чтобы тот поднялся и шёл за ним.
   -Не хочу! Не буду!- Возобновил он твердить своё, как капризный, но взрослый человек.
   -Идём! Идём же!- Не отставал от него Олег и вот он ведёт его прямо в ворота, но тот слабо упирается.
   Олег старается не смотреть на великана; как Коля не хотел туда идти, как он не упирался и как не кривлялся, ножки его сами волоклись, хотя он и всем телом наваливался на плечо брата, возможно стараясь повалить и оттянуть время тяжёлого начала.
  Там внутри полная тьма, но с каждым шагом, с каждым новым прикосновением ступни, становилось ещё жарче, чем было за воротами. Олег чувствовал, как через толстую подошву к ступням подбирается что-то горячее, как несколько малюсеньких змеек, жалят пятки, икры, колени - и понимание того, что просто так здесь не постоишь, спасительным холодком притаилась в груди. И только.
   Коля же вёл себя так, будто бы был здесь не один раз и не зря себя так он сейчас ведёт. Теперь не Олег вёл его под руку, а он шёл сам, в нужном направлении, а Олег держался за него, чтобы не сбиться с пути. За их спинами громко захлопнулись ворота и со скрежетом задвинулся засов. Теперь вздрогнул Олег, но так, незаметно. Стало совсем жарко - ещё немного и можно сказать, что терпеть это будет невозможно. И предчувствие, что это надолго, подтверждалось тем, как великан приближался сзади.
   В некотором углублении, и как позже узнал Олег, что в середине, горел огонь. Издали он похож на костёр, но какой-то сжатый, как смятый огненно-жёлтый лист бумаги. Сам очаг был ниже уровня пола, но горело белым-белым и выпрыгивающие искры, имели вид пластиковых капель; они падали и растекались по коричневато-красному покрытию пола, словно расплавленный металл и наподобии бенгальских огней, прыская мелочью искр, исчезал бесследно в пространстве.
  Возле самого очага валялись две лопаты, с деревянными изогнутыми черенками и вогнутой лопатиной. На деревянных кругляках, что в начале, что в их концах, были до блеска натёрты поверхности. Кое-где даже Олег заметил пятна похожие на кровь, отчего следовал вывод, что тем, кто работал с ними, было не сладко. На конце каждого черенка находился стальной крючок, одетый сверху. Его предназначение было для него загадкой, как и то, что он тоже был натёрт до блеска и даже лучше, чем на деревяшке.
   Коля быстро подхватил ближнюю к себе и также быстро стал кидать ею уголь, который находился слева от Олега, и который из-за чёрного цвета сливался с тёмной обстановкой помещения, потому-то он и не сразу эту кучу заметил.
   Вторая лопата предназначалась ему. Олег слышал тяжёлые шаги великана за спиной, и вот очередной его выдох обжигал ему затылок. Черенок был горячим и влажные ладони являлись хорошим сцеплением с деревяшкой и... пошло-поехало. Олег сначала считал сколько он кинул лопат угля, сравнивался с Колей, но уже на двадцать первой он сбился. С каждый брошенной порцией огонь увеличивался, обжигал лоб и нос, опалял ресницы. Пальцы рук тоже наверно жгло; они покраснели как варёные раки, наподобии тех, что к столу подавала Тоня. А ещё было больно глазам; Олег их сначала, приближаясь к огню, просто закрывал, а позже, следуя вырабатываемой привычке, делал всё вслепую.
   Через некоторое время великан нёс в руках огромный чан. От натуги он рычал и исходил пуком. Вонища стояла неимоверная - зажимай, не зажимай нос,- бесполезно. Олег еле сдерживал желание сорваться на смех, что сам по-тихоньку пукал и отравлял и так отравленный воздух.
   Когда чан грохнулся на металлические подставы, расположенные с боков огня, великан облегчённо выдохнул множеством миллионов жёлтых мотыльков. Только теперь они летели в полном беспорядке, и в разные стороны. Всё это было похоже на спасение, нежели на проявление природных позывов к процветанию и размножению. А так как выхода из этого... помещения не было, бедные мотылёчки, забились в самый далёкий и высокий угол, где наверное меньше всего было жарче и образовали собою большой, светящийся шар. Он словно на невидимом основании, вибрировал в своём уголке ударяясь о закопчёную стену, но мерцание понемногу угасало, шар уменьшался в объёме и вскоре вовсе исчез, плавно опустившись на пол. На его месте осталось лишь горка серого пепла.
   К этому времени великан нёс огромный мешок, перекинув его через плечо; он склонился чуть ли ни к самому полу. Остановившись около чана, великан сделал паузу, для перевода духа. Потом стал часто и глубоко дышать, отчего снова из ноздрей вылетело сразу несколько облачков со светящимися жучками. Повторив весь процесс предидущих мотыльков, те тоже оставили после себя несколько кучек серого пепла. А когда огонь в очаге разгорелся и стал светлее, то было видно даже закопчёные сажей стены и потолок, и в каждом углу и не только, огромное количество таких серых пепельных кучек.
   Взревев от натуги, великан выпрямился во весь рост и словно штангист, вырывающий снаряд от пола ввысь, бросил мешок в чан. Большое облако тёмно-синего цвета, вырвалось вверх к потолку и такое же вывалилось через края чана. А когда оно ударившись о потолок и на обратном ходу приблизилось к огню, произошла вспышка. Олег сразу увернулся и прикрыл лицо рукавом. Тут же завоняло палёным, хлопчато-бумажным материалом и пригоревшим мясом.
   Вдруг сделалось немного темно и тихо, а после великан прорычал:
   -Огня! Огня! Сукины дети.
   Коля, когда укрывался от вспышки, слишком далеко выронил свою лопату и прежде чем он начал работать, Олег кинул около десятка лопат угля. Пламя поднималось - языки, как щупальцы доселе неведомого чудовища, лапали обгоревшие стенки чана, подбираясь к верхушке. Но пополняющиеся порции угля, делали его менее пластичным и гибким; оно меняло цвет на белый с синим, а рычащий рык острых, как иглы дикобраза, языков, нагнетали мощь так, что возле него плавился грунт как пластик на открытом огне.
   Чан раскалился до красна и чуть ли не стал прозрачным. Было сквозь видно бурлящее месиво и пузырившиеся полусферы, лопались и брызгами разлетались по стенкам чана, а некоторые наружу. Олег впервые почувствовал, что руки, а вместе с ними и спина, могут отвалиться; они тоже становились прозрачными, гибкими даже в тех местах, где это просто невозможно. Но сейчас они начинают ему отказывать и не слушаться. Какое-то неимоверное чувство безнадёжности и вместе с ним и отчаяния, закрались в душу Олега, и так стало больно, так защемило под лопаткой; он зажмурился. Выдавленная капля слезы не успев прокатиться по щеке, зашипев, испарилась в еле заметной дымке.
   А не прошло-то и часу времени, после того как он здесь оказался. Если время вообще существует тут как единица измерения, что вериться ему с трудом.
   Великан бросил ещё несколько мешков в чан и когда он был полон, творилось такое кипение, бушевала такая стихия, на потолке скопилось такое количество пара, что заполняя пространство сверху и опускаясь вниз, он доставал до головы Олега и щипал глаза; Олег наклонялся, гнул спину, работать было сложнее. Носом тяжелее дышать, резало гортань, а если вдохнуть ртом, то можно было обжечь гортань, лёгкие и желудок. На самом потолке появились каменные сосульки, готовые оборваться и воткнуться в кого-нибудь из них. Под воздействием огня падали капли, как камни и падая в костёрили рядом, сразу же плавились и сливались с грунтом. Те, что отскочили дальше, становились камнями.
   Олег посмотрел на Колю, но тот словно превратился в зомби. Опалённая чёлка немного дымилась, не было бровей - за место них обожённые дуги, как нарисованные углём. Кожа на щеках потрескалась и облазила. Подошва на ботинках дымилась, а от одежды шёл пар.
   Посередине творившегося кипения, раздался такой треск, такой гром, что прежний шум и тому подобное, было лишь мелким озорством трусливого хулигана. А потом как-будто металлический скрежет меж которого попал мокрый песок и словно на пустом пространстве, чуть по-дальше от самого очага, развезлась чёрная дыра. Кайма вокруг неё имела светлые, спиралеобразные линии, уходящие внутрь этой дыры, тем самым как бы утягивая это самое пространство внутрь. Она как бы втягивала то место, в котором они находились. При этом получалась такая деформация вокруг этой дыры и даже самих Олега и Коли, так как они находились возле неё. Тяжёлое растяжение в плечевом суставе и в области паха. Олег хотел выронить лопату, но она прилипла к ладони.
   Он отчаянно гнал от себя мысль о том, что это за место, особенно, за что он здесь оказался. И главное, что это за дыра. Единственным весомым аргументом было то, что это жена Тоня и их дети - Гораций и Евклид. Если с ними всё так хорошо, если ничего не было заметно, что могло бы положить такому... но ему ничего не припоминалось. Как в тупике.
   В это время дыра росла и пик деформации так растянулся, что Олег ощущал разрыв внутренних органов, при чём особого физического ущерба он не почуял. Вновь заваняло жжёной резиной и пригоревшей посудой. А ещё чем-то таким тошнотворным, что при других обстоятельствах, Олег бы стерпеть не смог.
   А потом Олег увидел как великан подошёл к чану с кипящей жижей, поддел её своими рогами и приподнял. Теперь понятно было для чего у него они такие, со странным изгибом на самых кончиках. Та область тела, где должна быть шея, надулся такой шов, в два раза больше головы великана. Выступили жилы в толщину наверно с руку Олега. Странным немного, сворачиванием головы, великан выплеснул чан с содержимым в образовавшуюся дыру. Наверно там внутри оно было с узким жерлом, потому что от жижи, воронка получилась очень узкая, но с огромной силой втягивания.
   Пока великан выливал содержимое чана, Олег с Колей отошли от беснующего огня по-дальше в сторону и уже оттуда наблюдали за поглощающим процессом. Эхо вываливающегося громко ударялось о потолок и звенело в ушах, отчего создавалась иллюзия вибрации головы и туловища.
   Когда всё закончилось, великан бережно поставил чан на пол и облегчённо выдохнул, закрыв глаза. Он стал меньше ростом и как-то осунулся.
  -Уф-ф!- медленно вышло из его рта, несколько раз прошлёпав губами, как у балующегося мальчугана.
   Шум прекратился и гул поглотили стены. Они словно впитали в себя эти звенящие и вибрирующие молекулы звона, и замерли в ожидании повтора. Тишина. Олегу казалось, что вечность зацепилась за окончание, а может это только начало чего-то и ему становится страшно, что время просто-напросто, остановилось. Хотя куда страшнее свариться в кипящем, непонятном с чем котле, где вероятность тому состояться, сто к одному, к своей реализации.
   Великан подошёл к ним и громко плюхнулся на пол рядом. Поднялась пыль, но не высоко; серое с коричневым вещество, словно облили мгновенно высыхающим раствором, но матовый оттенок, вернул воображаемое обратно на пол. Сразу потемнело и только что пылающий очаг, теперь напоминал безобидный костерок, на который стоит только пописать и он затухнет. Великан потёр свои, ещё покрасневшие ладони и с лёгкой ухмылкой, без рёва произнёс:
   -Ну что, покурим,- он попеременно смотрел то на Олега, то на Колю, и продолжил,- а кто не курит, рассказывает интересные истории из своей жизни.
  Он завёл свою огромную лапу себе за ухо и достал папироску. Папироска была большой, крупной. Олег даже разглядел название, "Казбек". От кончиков красных рогов, ещё шёл дымок; великан наугад, но точно прислонил к кончику папироску и та быстро прикурилась. Великан глубоко затянулся и выпустил пару колечек над собой.
   -А можно спросить?- начал Олег, уже в некотором роде проявляя симпатию к этому существу.
   -Валяй,- ответил он, снова глубоко затянувшись.
   "Кого-то он всё-таки мне напоминал,"- подумал про себя Олег и посмотрел на пальцы ног великана. На одной было четыре, на другом три. Догадываться куда они подевались, у Олега не было ни малейшего интереса. Хотя чан с кипящей жидкостью, мог и...
   -Кто ты такой? Как тебя звать?- Олег говорил спокойно, но нервозность выдавалась движениями рук.
   -Кто? Я?
   Великан начал смеяться, медленно, потом быстрее и быстрее, пока не дошёл до нормального, человеческого темпа. Он завалился на спину, нечаянно выронил свою папиросу, которая обожгла его задницу; великан сначала взревел от боли, потёр обожжёное место, а потом продолжал закатываться от смеха и стараться толстыми кривыми пальцами, подхватить папиросу. Его поддержал Коля, но тот смеялся не так эмоционально; видимо поджаристая кожа на лице, держала эмоции на крепком замке. Потом он несколько раз кашлянул и пару раз пукнул. От этого усмехнулся и сам Олег; его будто обмазали тугоплавким раствором цемента и все те движения, которые требуют потянуть мышцы рук, ног, тела и лица, показались ему очередным преодолением препятствия.
   Когда великан наконец успокоился, когда наконец-то он вставил в свой большой рот папироску и несколько раз втянул серое облако никотина, он ответил:   
   -Я Миша. Миша я!- Великан чихнул и из носа вылетели ошмётки чёрных-чёрных соплей, которые некогда были зелёными. А за ними пьяные, либо оглушённые мотыльки; бедные жучки словно попадали в воздушную яму и вновь взлетали. Мотыльки уже не торопились лететь в дальние углы. Они довольные порхали вокруг дымящейся головы великана и меж его раскалённых рожек. Олег стал быстро вспоминать что-то связанное с этим именем и кроме как двоюродного брата отца, он больше никого не знал. Только лицо его от этого, становилось глупее.
   -Это шахта,- великан повёл рукой, показывая это место.- Я главный кочегар. Вы - мои помощники, кочегарчики. Или кочерджишки. -Он опять засмеялся, пыхтя папиросой.
   Если присмотреться, у него белые зубы и немного обворожительная улыбка; дуги обожжённых бровей, складывались домиком так, что если закрыть нижнюю часть лица, к примеру чистым листком бумаги, то он был похож на доброго, мультяшного мишку. Да он и так - Миша. Когда он смеялся, с левого глаза стекала слезинка и смывала копоть с его щеки.
   "Гм-м,- подумал Олег,- такой смешной, забавный и интересный..."
   Лицо было белым, чистым, как у обычного человека. Сомнения таяли как снег на весеннем солнце, но особой радости от этого Олег не испытывал.
   -И что мы все тут делаем? Для чего всё это?- Вопрос по своей сути для Олега уже как бы ничего не решал, но узнать в чём дело, что это за место, он должен был.
   От его вопроса, как великан, так и Коля задрали высоко брови. Растянувшееся части лица, показали подчёркнутые морщины и запавшую в них сажу.
   -Что?- Олег развёл руками.- Да! Да, я незнаю, что здесь, чёрт возьми, происходит? Что здесь делаю я? Почему? Что, в конце концов, была эта дыра?
   Огонь в очаге немного поубавился и стало темнее, но тени на стенах от него стали только отчётливее. Они прыгали в такт языкам пламени и как бы дразнились, кривляясь, словно специально, чтобы вывести кого-нибудь из терпения.
   Их молчание ещё больше возмутило Олега; он готов был отсечь нечто от себя и бросить к их ногам, и провогласить: "На те, жируйте! Не подавитесь! Только зачем строить всю эту хренотень?" Но вместо этого, он обратился уже непосредственно к Коле:
   -Брат, ну может ты мне объяснишь, что здесь, чёрт возьми, творится?
   -Брат!?- Скривил лицо, или то, что от него осталось, Коля.- Что это значит, брат? Слово какое-то странное,- он перевёл взгляд на великана Мишу.
   Великан не понимал о чём это мы, но не вмешивался. Он вытягивал вперёд толстые губы, переминая в них папироску "Казбек".
   -Ты мой напарник. Мы работаем здесь с тобой, вот уже...- Коля стал загибать пальцы. Потом пару разогнул и снова загибает три, или четыре пальца.- Уже несколько смен...
   Наконец великан Миша вошёл в тему и уже он продолжал говорить; он словно понял в чём дело и стал объяснять Олегу что к чему:
   -Это цех, по запуску событий. Их огромное множество, и мы такие не одни. Возникающая воронка, это изголодавшаяся событиями судьба. Оно истощается и высосав уже имеющееся, низвергается сюда за новой партией. Мы готовим, так сказать, жаркое, из сырого сырца грибов-повода. -Он затягивается, придерживает дыхание и выпуская струю никотина, прищуривает глаза. А потом договаривает,- переизбыток эмоций, нервные срывы, сердечные приступы - все эти вещи истощают сосуд, в котором теплится так называемая вами же, жизнь. А мы работая, держим её в тонусе.
   Великан Миша как порядочный интелегент, даёт Олегу время переварить услышанное, а потом, не спеша, продолжает:
   -Конечно же, во время готовки, такое источает просто невыносимый запах - меня выворачивает наизнанку, как только почую это. Так что и мне, бывалому кочегару, не сладко приходиться, не то что вам. Но когда открывается воронка и я выливаю кипяток, когда даётся новый толчок к событиям и порой даже очень сильный - осознаёшь всю величину своего занятия, его важность перед тысячами, а может перед миллионами таких вот, как вы.
   Великан на секунду о чём-то задумывается; зрачки голубых глаз поблёскивают сквозь серую пелену выпущенного никотина и чем-то выражение его глаз, Олегу становится знакомым. Не хватает какой-то одной детали, чтобы понять кто он...
   -А сто тридцать лет?- спрашивает Олег.- В чём прикол?
   -Никакого прикола,- отвечает спокойно великан Миша.- Реальная, стандартная смена - всё чётко по заданному графику и я даже думаю, чтобы увеличить её. Но времени...
   -Ну нет,- воскликнул Коля, вскочив с места как ужаленный в одно место,- это уже будет слишком. Не-ет!
   Великан Миша подмигавает Олегу и начинает громогласно смеятся; поддрагивают его волосатые сиськи, живот и плечи, ну и раскалённый наболдашник между ног. Музыкально пердит и заваливается назад.
   Площадь помещения наполняется жёлтыми мотыльками - они кружаться хороводом, в один и в несколько кругов. Обстановка для Олега разряжается и он тоже смеётся. Что-то невидимое и непонятное само снимается с плеч, ему становится легко и маленький костерок теперь не жжёт, а греет.
   Коля тоже ржёт как полумный, а вспышки жёлтых жучков, образуют нечто похожее на салют. И тут бывает... нормально.
   "ВНЕЗАПНО" великан Миша начинает громко хлопать в ладоши и также громогласно говорить:
   -Ну чё мальчики, делу время, судьбе вынь и положь событий! За работу, за работу! Огня! Огня!
   Потом он поднимается, подходит к костру и дует на него.

                Глава  15
   Скорость - это Движение, это Сила, это Преодоление своего внутреннего сопротивления и сжение лишних килокалорий. Так как-то! Также это не приверженность только одних хищников и спасающихся от них бегством несчастных антилоп и косуль. Это сама сущность передвижения, всех живых видов населяющих нашу планету. К ним же я отнесу и человека. В первую очередь - человека.
   Это расходный материал тщательно собранной в закрома энергии, при чём обычно это больше, чем имеет свойство помнить и сохраняться для будущей траты. Мало кто об этом знает, а то бы... Ух-х! Да ладно! Кто с ней сталкивался, для них это уже не секрет. Но так, для общего саморазвития, ещё, это сжатость большого количества - наполовину жидкого, наполовину сухого - вещества, плотно взаимодействующего между собой как химическая реакция при проведении учебного опыта для учащихся. И не факт того, что оно не прекращает своего внутреннего движения, при остановки внешнего; эффект отталкивания сулит проблеме, что чревато взрыву.
   Скорость - сила, а сила, как известно, проявляется в соперничестве. Безграничность в проявлении оной, порождает феномен в одном; в другом случае - это крайность. То и другое, безумие в действии - автоматизм укладывается в ровное построение, порой располагаясь на самом краю, и щёлкает партии... Тому масса примеров.

    Резко набравший скорость Олег, унёс с собой клок сорванной цепи и он настолько далеко убежал вперёд, что звон обрывка звеньев, стал недоступен для их слуха. Бежавшие вслед за ним Лёха, Андрюха и даже Коля, вскоре потеряли его из виду; ветер разметал воздушные следы их шефа, а они словно провалились на уровень ниже, где ещё темнее и выро. Даже Лёха, старавшийся ни в чём не уступать шефу (но в целях чисто соревновательных), и тот не смог угнаться за ним; не обременённый привязанностью, Лёха сдал позицию. Резвость их старшего была не сразу понята его коллегами, а когда синдром дефицита внимания поднимал планку уровня доходчивости, было уже не важно, на каком они уровне. Как-будто сам того хотел... хотел исчезнуть.
   Знак, сам за себя говоривший о нём же - как немой образ, сверкнувшей и тут же пропавшей спины Олега... и исчез. А что говорил-то? "Да хрен его знает? Что, или про что?"- рассуждения, обсуждения, доводы.
   Лёха отталкивал мысли о любовных наветов по поводу подкатов шефа к хозяйке. И даже то, что Коля говорил открытым текстом, воспринимал как бред подзаборного пьяньчужки, которому почему-то верят. Он это игнорил, а верил лишь в то, что Коля был настоящим психом - баловнем, покровителем шакалов и падальщиков. Это может даже признаётся и самим Колей, что при близком знакомстве, не покажется столь странным. А если и не считать его психом, то изредка съезжающим типом с катушек, как раз самое то. Только вот эти съезды бывают так ощутимы для всех и частыми, что порой привычный уклад работы, резко становился не привычным. Возможно отсюда и неприятности, за которые расплачиваться приходиться всем. 
   Но это так, для общего определения действующих лиц в романе.
   Бежавший самым последним Коля, задыхался от отдышки, хватал ртом охапки воздуха, но на последнем вдохе окликнул убегающего от него вперёд Андрюху, чтобы тот остановился и обождал его; удаляющаяся спина товарища, вот-вот могла скрыться из видимого обозрения, и чтобы не остаться одному посредине пустыря, Коля взывал осекнуться.
   Голос пихнул Дрона в спину в тот самый момент, когда он делал вдох. Да он и сам не прочь остановиться; не особо стараясь угнаться, а делая только вид, он словно бежит и выполняет работу, словно тот обрывок цепи, тянущийся от шефа невидимой нитью, тянет его в неизвестность, только потому, что кому-то это нужно. Но не ему; ему бы булыжник под ноги, чтобы споткнуться об него и упасть, и разбить колено. Но можно и локоть, и даже нос или лоб, чтобы остаться до утра и больше никуда не бежать. Его отведут назад и позволят лечь и даже закрыть глаза. А в конце смены ему посочувствуют и похвалят за усердие.
   Но ничего нет под ногами - дорога ровная. Только звучит спасительный позыв друга и... Снова автоматизм - в движениях замечается отключение от основного источника питания. Тело останавливается.
    -Терпеть не могу бестолковую беготню,- проговорил подоспевший Коля, облоковтишись на спину товарищу, который стоял, наклонившись вниз и переводил дыхание. -Хренов ипподром - я в бегуны не нанимался. Ты нанимался, скажи?- обратился он к другу хлюпая губами.
   Сарказм, как желание пошутить, когда совсем не до шуток. Ничего не получится. Андрюха отвечает не сразу; глаза заполнились бегующими зайчиками, а изжога в груди подзывала рвоту. "Сейчас бы семечек жареных," -только и думает Дрон.
    -Что поделать, дружище! У нас работа такая,- ответил он и закашлялся. Но о чём его конкретно спрашивал Коля, Андрюха точно не понял, да и не хотел понимать.
  -Работа такая,- передразнил его и усмехнулся Коля, выделяя слова и обводя каждую букву по несколько раз.- Работа такая - собачья работа, Андрюша! И мы с тобой псы сторожевые. Что, скажешь не так! Ну, скажи?
   -Незнаю!
   -Незнаю,- снова передразнивает Коля. -Я знаю. Спрашивай меня. И я тебе отвечу.
   Они переглянулись пустыми взглядами, ничего не значащими по смыслу в определённый момент, но маячивший блеск притуманенных зрачков не заполнял, а дополнял пустошь в море жидко-кристаллического пространства, ещё одной порцией бессмыслицы. Бессмыслица для них порок обыденности и если предел пересекается, а пересекается он периодически раз в определённый промежуток для каждого из них времени, то это сравнимо как выпавший средь недели внеочередной выходной, с обязательным последующим похмельем. Обыденность застревала так глубоко, что возникающие возможности к переменам, вызывала головную боль, чесотку и мигрень.
   -Блин, я только в брата поверил. И такой опрофан провернулся.- Коля словами выражал своё же бессилие и слабоволие, переваливая с себя на плечи другого.- Впервые с ним такое!
   Отрезанные от главного, как от мамкиной сиськи, эти двое словно зависли в пустом газообразующем, выделяемое ими же, пространстве, а не имея перед собой цели они не понимали, что разрушаются как личности, как индивидуалисты.
   Но шаги, стремительно приближавшиеся к ним, заставили их встрепенуться и твёрдо опереться на землю.
   То был Лёха, вернувшийся за ними. Он будто бы и вовсе не бежал; ровное, стайерское дыхание, как на прогулке по парку с собачкой на поводке.
   -Ну что встали,- с нотками грубости в голосе, обратился он к ним. Только сейчас стало заметным, что и он-то несвеж.- Шеф там один, а вы тут сопли пускаете. Собиритесь...
   Он повернулся туда, откуда только что прибежал; ночь поглотившая пустырь, как детское одеяло в детстве у каждого, служило спасением от темноты. Но сейчас, когда взрослый и не веришь в чудовищей под кроватью и в шкафу, что может быть за тем одеялом, название которого - ночь. Можно ощутить себя мелочью, насекомым, муравьём, ничтожеством. А может ещё хуже, хотя вряд ли хватит фантазии, чтобы воспроизвести это в воображении.
   -Слышь, Лёх,- начал Коля как бы переворачивая лист бумаги,- этот прыткий беглец там тоже один. Верно! Так если что, то Олежка и сам с ним справится. Ну, а если уж упустит, то мы ему же ничем не поможем.
   Коля цмыкнул губами, словно сделал умное заключение чего-то, а потом, так филисовски добавил, как послесловие:
   -Я думаю, им есть о чём поговорить!
   -Пустая болтовня,- оборвал его Лёха, взрывом воздушных волн. Встрепенувшееся волнение, от которого стало немного светлее, но никак не легче. Лёха, готовый командовать в отсутствии шефа, вдруг вырос на целую голову, стал шире в плечах, а голос, прозвучавший пару секунд назад, гремер словно гром средь... тёмного неба, тёмного горизонта, тёмной земли - только гладко и без острых углов. Но это только от нехватки опыта.
   -Ты говоришь так для того, чтобы оправдаться, проявляя слабость и вообще... - Лёха резко рубанул рукой по воздуху, а изо рта брызнула слюна и что удивительно - это заметили все.
   -Не много ли ты глаголишь, Лёшка!
   Коля расправил плечи как крыльями и ощущаемая широта его спины, прям так и пёрла за экран воображаемого портрета. И не видно тех метров, что он недавно пробежал и то, что если бы ни Дрон, с нагнутым торсом, лежал бы сейчас Коля на земле, чуть дыша и дёргал бы поочерёдно конечностями в судороге.
   Лёха читает Колю и может даже не глядя, определит блеф и бред сивой кобылы, писанный на широком лбу, прикрытым подпаленной чёлкой.
   -А если и много, то что?
   Коля было подался вперёд на него, но не пошёл; Лёха просто повернул к нему голову и тот остановился.
   -Ты мне что-то сделаешь?- продолжал он и маленькая власть, еле заметно заполнила пустоту, которая отвечала глухим звуком, где-то далеко на глубине уличного колодца с позеленевшими стенами. Потому и вода с запахом плесени и тухлятины. Он знал о существовании этой ёмкости; она была как бы в стороне, не мешала своим присутствием. Не болталась при ходьбе, не храпела во сне, не чавкала, когда ела вкусный суп. Но ждала. Ждала часа и по мнению Лёхи, он наступает. Иначе было при первой встрече; Коля сразу хотел взять его в оборот. Одним нахрапом, чтобы разом подцепить на крючок и больше никогда не отпускать. Увы! Не получилось. И если бы не брат Коли, ещё неизвестно, чем всё это закончилось.
   А наполнявшееся уже текло через верх; Коля держал рот закрытым, чтобы не захлебнуться, а Лёха ловит волну и резко поворачивается к Дрону. Он словно отрезал себя и его от Коли и преисполненный на действие сказал тому:
   -Ну что стоишь, давай за мной. Или ты с этим, немощным!
   В такие минуты, ты либо лев (а также тигр, носорог, бегемот...), либо кролик, защипанный и готовый в скором времени сдохнуть от какого-нибудь падежа. На самом деле, это выбор, твой собственный, который если и не изменит твоё ближайшее будущее, то хотя бы даст возможность на следующий выбор, а потом на ещё один, пока не выведет тебя на чистое поле, с цветущими ромашками и попутным ветром, где раскроются тысячи попутных дорог.
   А пока что Лёха рубит топором, и цветущие ромашки, и тысячи попутных дорог...
   Дрон отчаянно посмотрел на Колю, как обиженный котёнок, на полуторагодовалого сопливого младенца. Нет, не обиженный - обгаженный собственным дерьмом; тот был для него уже как за прозрачной стенкой, покрашенной в красный цвет, или за красно-белым шлагбаумом раскрашенным в полоску, через которую уже нет входа. Без главного - как без своей головы - она хоть и есть, но в то же время она как под рукой, под потной подмышкой, в тепле...
   Андрюха хоть и с неохотой, но тяжёлым шагом последовал за позвавшем его товарищем... нет, уже не товарищем, а старшим - без лишних слов, без пререканий, без соплей... Он даже не пыхтел недовольством и не смотрел на Колю как на спасителя и друга.
   -Давай, давай!- подбадривал его Лёха,- шевели батонами! -И бьёт тупым носком ботинка поджопники,- один за другим, один за другим...
   Николай понял, что проиграл и возможно отыграться ему сегодня уже не получиться. Хотя кто знает. Если только с помощью брата. Он от досады на Андрюху и на всё, что его сейчас окружает, громко сплёвывает и на выдохе шипит "Сука!", но злится на себя и не понимает того, что...
   ... и бежал вслед за ними, пытаясь хотя бы не отставать и не терять их из виду. Так они проследовали около километра; средний темп, которого придержавался Лёха, будто бы тросом тянул за собой и Андрюху, и Колю - а последнего словно волоком, да мордой вниз.
   Не хочется быть дотошным занудой, но описываемая сейчас троица, являла собой ни что иное, как жалкое подобие отбросов самого низменного общества из всего того, что низменного существует. Или было бы вернее обозначить их, как... как... о чистоте мыслей, сейчас никак не думается! По-моему, я перебрал с поиском философского обозначения людей, без определённого места... под задницей. Хотелось быть тактичным и не прослыть невежой и матершинником, но бегать среди ночи, по пустому полю, сами незная толком для чего - могу назвать только нехорошим словом. Но как выразился до этого один из них, "такая работа!" А как другой добавил, "что у них работа-то - собачья!"
   Нет, в целом-то они в курсе для чего бегут, стараются, но в общем, это можно натянуть и на паранойю. Да-да, при чём в лёгкую. И победные лавры пожинать, точно не им. Только стоять в сторонке и наблюдать с боку.
   Стая чёрных и крупных ворон, с трескучим карканьем пронеслась точно над ними, словно гром средь ясного неба и в том же направлении куда они бежали. Странным ощущением находящееся в центре живота, каждый ощутил острый укол - кто-то выше, кто-то ниже. Вороньё однозначно так переговаривались между собой и можно даже было разобрать ругаются они, или каркают друг другу любезности. Хотя вежливость, таким птицам, присуща отчасти и по-человечески вороний крик, может означать только приближение беды. Чёрными-чёрными пятнами, на чёрном-чёрном небе, проследовало волной плавное течение полёта крикливых птиц и только их шумное порхание крыльев и хвостов, было чётким образованием воображения. Но каким-то странным, и немного взволнованным чувством их видения были одинаковыми. Лишь разность в цветовой гамме, отличалась подачей света, оттенком тонущих во мраке теней и... крик. Кар они слышат одинаково...
   Как розовые червяки колышатся на крючке, под сметающим всё на своём пути порывом ветра, исходящим неизвестно откуда и несущимся в противоположном направлении, но... Но им невозможно быть оставленными, брошенными, наконец вырванными с корнями и... розовый цвет ведь так смягчает, так приманивает, радует глаз - веселит. И даже самое отвратительное и мерзкое, порой может стать самым прекрасным из всего существующего.
   Лёха же, ставший теперь в этой троице главным, каждый раз, когда растояние между ними значительно увеличивалось, подстёгивал отстающих крепким словцом, подтягивая их за собой и наслаждался - наслаждался мимолётной, случайной и такой маленькой властью. Он обращался конкретно ни к кому, а к обоим, вместе взятых. В этом-то его и провал. Нет, это не так катастрофично; такое надо уметь делать, набираться опыта, выводить из ошибок прок и пробовать, пробовать по-новой. Но дальше... Дальше!
   Прелесть вечности, скорее всего в её неповторимости. И не в бессмысленном беге по кругу,- будь то торопливость, или неспешность - неважно. Разность видеть - счастье маленькое, но тёплое; держится в нагрудном кармане, или в брюках - в портмоне с иностранным названием на передней части предмета. А лучше вживить её в тело, как капсулу, или как чип - так надёжней и... Не смоешь, не украдут, не подсмотрят. Не будешь потом ночи коротать на уличной скамейке и с ужасом представлять наступление холодов.
   Вечность интересна в преодолении расстояния, неповторяющегося и впечатляющего действия на удовлетворительное настроение, часто сменяющееся на хорошее и отличное, и наоборот. Однотонность ведь затирается до дыр.
   Скрупулёзно подмечать мелочи, состовлять из них ассоциации, коллекционировать, чтобы через некоторое время вернуться и пережить всё по-новой.
   "Несёт..."
   "Ага! Как по гладкому..."
   "По скользкому! Правильно надо делать!"
   "Что?"
   "Тормозить..."
   "Притормаживать..."
   Смотреть вперёд. Качество присуще не всем, но каждому возможно продумывать переднее место на клетке и заниматься его строительством, обустройством. Я имею ввиду строительство шаг на два, а то и три вперёд. Лёха кусал и откусывал, рвал и сглаживал острые углы губами. Но как он ни всматривался вперёд, как не исходил от него луч величия,- он ничего не видел и уж как-то засомневался, в правильном ли направлении они следуют. И чтобы не сделать ещё больших ошибок, Алексей решил остановиться и оглядеться стоя на месте. Дождавшись, когда темноту немного развеет лунный свет, он вытягивался в струнку и всматривался в даль. Подобно кланяющемуся немного вперёд высокому, но могучему дереву, плотные и немного корявые на вид руки, выставлялись им в сторону, таким образом создавая ему воздушную опору. Так, поддерживаемый невидимым свойством, Лёха в точности походил на одного из древне-русских богатырей, и если бы не эта бестолковая беготня, можно смело писать с него картину, под название "Один в поле воин."
   Лёха смотрел, но отражаемая от земли темнота, только ещё больше сгущала палитру мрачных красок, и чтобы действительно присматриваться, нужно как минимум быть неподвижным. Он, вытянувшись в струнку, стал всматриватся в то место, куда предположительно удалился от них Олег. Видеть полосу помятого сорняка и делать предположения Лёха не спешил; та горка, на которую он так быстро запрыгнул, незаметно для него потрескалась, неожиданно стала рассыпаться как песок прямо под ногами и чтобы удержаться, ему нужна была новая точка опоры, которая ещё ненарисовалась, но по его мнению должна была где-то быть, рядом. Догнавший его Андрюха, чуть было не рухнул под ноги Лёхе от усталости, а сипота, исходящая из слюнявого рта, ставила крест в глазах Лёхи как на того, который прикроет тыл, или хотя бы даст такой привычный "Атас", чем поможет предотвратить пипец.
   Дрон походил сейчас на просящего пощады падшего духом воина. Под понятием "падшего духом воина", можно понимать "воин, павший смертью храбрых", ну или что-то в этом роде. Такое здоровое ничтожество, валялось мешком дерьма, посреди пустующей пустоты и если сейчас пойдёт дождь, оно расплывёт и вряд ли кто вспомнит, "кто был такой Андрюшка?"
   И сейчас он ни о чём не думал, не переживал; не хотел даже есть и пить - он лишь рад был тому, что беготня остановилась на неопределённое время, которая его изрядно подъизмотала. Сейчас Андрюха отказывался от существования другого, обыкновенного мира, и когда в его жизни наступал период фокусирования на чём-то на одном, ничего другого просто не могло быть. Это и так было много для него, так что роль охранника в том виде, которая была до этой погони, вполне Андрюху устраивала.
   Еле приползший Коля, запыхавшись, тут же начал с ходу, через скачки вдохов, высказывать недовольство.
    -Ну что, доблестный путеводитель,- отплёвываясь и кашляя, как ворчливый старик перед издохом, стал он издеваться над Лёхой.- Куда теперь нам скакать? А? Скажи, чё молчишь?
   Нарушение тишины сбивала с толку и пройдя специально несколько шагов вперёд, Лёха тихо ответил:
   -Помолчи немного. Не мешай.
   Для Коли, ответ походил на отмашку, как выброшенный фантик от конфеты. Коля злобно скрипнул зубами, но промолчал. Лёха действительно не знал, что делать дальше и поэтому смотрел вперёд. Навалившееся, нуждалось в том, чтобы его по-скорее сбросить, но ноша оставляла неприятные отпечатки и давила на тугие мышцы, натирая их и оставляя шрамы.
   Помимо того, что он в реале пытался что-то разглядеть в темноте, Лёха ещё упорно вслушивался, надеясь всё-таки услышать то, что направит по правильной дороге, и что остановка оказалась не случайна, а необходимой. Но настойчивость и не поколебимое не желание молча, но громко скрипеть зубами, Коля продолжил наезжать:
  -Слушай, а что молчать! Давай ещё пару километров проскачем, как дикие мустанги, с мыльными жопами и пеной изо рта.- Коля хотел распаляться, но...- Например, туда!- Он указал в левую сторону правой рукой. Или туда!- теперь Коля показал вправо, но левой рукой.- Что нам стоит, скакать по полю, словно бешенные собаки.
   Он задницей плюхнулся на землю, а потом завалившись на спину, растянулся, раскинув руки широко в стороны.
   -Харэ ныть,- выругался Лёха и со злостью плюнул.
   "Мустанг" ничего не ответил; он сипел нарушая тишину и испытывая терпение.
   Как-то прав получается Коля, и Лёха строит в уме план неспешного избиения товарища по работе, пока отсутствует его брат, но... Но как бы не был скромен и мягок нрав Лёши, он всегда останется Лёшой. По крайней мере до тех пор, пока сам себя не будет называть Алексеем Батьковичем и снимет маску Терминатора.
   Это всё пока..., а пока он просто пытался как-то выкрутиться и также просто проговорил:
   -Мы идём вперёд! За мной.
   Звучало несколько натянуто, словно на пружине, которой не суждено продержаться долго. Понимая это, он быстро махнул рукой и сорвался с места пешком вперёд будто пришпаренный. Коля хотел было что-нибудь возразить, даже поднял руку для выразительности, но увидя как Андрюха послушно последовал за Лёхой, кряхтя поднялся, сплюнул и тоже пошёл за ними.
   Но Коля, если не будет возмущаться, это значит будет не Коля.
   -О, а что пешком-то идём,- он так говорил, чтобы Лёха его хорошо слышал.- Давай бегом! Так же быстрее!
   Он нисколько не заботился о скорости ходьбы, покуда цель для него имела вовсе не конечный результат; достаточно было видеть широкую спину Андрюхи, из-за которой он не видел Лёхи, но перед которым возможно будет когда-нибудь финиш.
   "... Э-э-э, не важно какой..."
   Его раздражённый можжечок, воспалялся всё сильней и сильней, и теперь уже не на близкого товарища, а на товарища по работе. Он светился синим фителём, бросая ярко-жёлтые искры в стороны. Но хотелось, чтобы вперёд; чтобы подпалить и того, и этого тоже, но так, за компанию. Чтобы не сильно, а для устрашения...
   ... И вроде бы и слабый подстёб, но который дятлом долбил в одно место, бесконечное количество раз, пытаясь вывести из себя объект раздражаемый, на провокацию. Лёха же не сущий в тактичности, да и вежливость у него сочеталась не больше, чем уступить место в общественном транспорте старшему, глотал долбёж с закрытыми глазами. В области груди он чувствовал как там когтями дерут кошки, словно о старый и потёртый диван. Власть двулика и с шатким основанием, если она вот так, сваливается на бедную голову, да ещё в виде голодного дятла.
   "... Как это в самое яблочко, да с первого выстрела. Правда!"
   "... А сам-то понимает..."
   ... прекрасно он это понимает и поэтому старался неподдаваться спотыкающемуся и катящемуся вниз Коле и цепляющий его за штанины, чтобы не упасть. Ремень рвёт пелди, держащие его, но тот армейский, крепкий, помнит ещё, как их "духов" в "слоны" переводил, да в "черпаки" тоже. А Коле бы: "Хоть бы он оказался в трусах... Мужик же всё-таки."
   Он нашел, что ему ответить:
   -И то правда. Ну-ка, парни, лёгким бегом. Айда!
   Только это заставило Колю заткнуться. Отнюдь.
   Они бежали в ногу, но слышно было, что бежит словно один человек. Выпавший сам по себе баланс, так не хочется называть случаем или совпадением... но опять же цель, скорее её отсутствие, рушит на секунду возникший стереотип уравновешенности и простой человеческой сплочённости. Отнюдь! До прихода следующей смены сцен, от прежнего, может ничего не остаться.
   Немного пробежав, они плавно перешли снова на пеший ход. Сговорились?! Нет! Это то, что могло называться не иначе как сплочённость, или похожесть. Отчасти! Беготня реально мешала сосредоточиться Лёхе. Да и пешком как-то легче. Вороньё прогремело ещё раз, где-то в недалёком впереди расстоянии и эхом разнёсся по полю. Эхо ещё долго эхало как вырастающие барьеры на пути сбиваемые голеностопами и ударяясь о спины, тонуло в прошлом, в глубине круговорота времён, как в чёрной дыре.
   Спустя некоторое время он и вовсе пожалел о том, что взял на себя инициативу вместо отсутствующего Олега и уже было подумывал о возвращении на ферму и о словах, которые скажет тому, кто первый спросит, "ну что, спина не так крепка и рука не так тверда?" "Да нет,- ответит неуверенно,- просто так всё неожиданно! Я не готов. Но если нужно, так прям хоть сейчас..."
   Только пристальный его взгляд вперёд, дал наконец-то свой результат. Он видел как воронья стая кружилась в одном месте и дружно кричало во всю воронью глотку. Глаза брызнули десятком искр и не потухнув сразу, а воспламенившись, они бросились в неосязаемую темноту, в чёрную гущу красок и став наподобии светлячков, кидались на мраком покрытые тени, поражая их яркими вспышками.
   Что-то шевелилось на горизонте его поля зрения и он просто обязан был проверить, что это такое там. Пройдя ещё какое-то расстояние, его подозрение в плане того, что впереди кто-то находится, подтвердилось. Вернулось оно, что недавно плавилось как пластилин на солнце и горело как бумага в жаркой печи.
   "Стоило только подумать... и вернулось..."
   "Так часто бывает, когда теряешь... и вдруг находишь..."
   "... повезло?"
   "Незнаю. Скажу после..."
    -Слышь пацаны, они там. Точно говорю,- проговорил довольный Лёха, указывая направление рукой, но головой старался не шевелить, чтобы не сбить пойманный ракурс.- Давай притопим...- продолжал говорить он, давая понять им, чтобы те не отставали; но те бегут не навыручку, а будто бы на пикник.
   Они стремительно приближались, и уже всем был виден человек, стоявший один посреди поля. Он некоторое время был неподвижен, как-будто наблюдал за чем-то или за кем-то, а затем словно опомнился и стал удирать. Всё было ясно как день и совсем скоро они обнаружили Олега, лежавшего без сознания, из носа текла струйка крови, а руки как-то вывернуты, словно их хотели вырвать, прокручивая в разных направлениях.
   С ним остался Коля. А Лёха и Дрон рванули вслед за убегающим призраком, который был от них в несколько десятков метров и пытался затеряться в ночи.
   Он сел возле брата на колени, нежно положил его голову себе на руку,- поправил волосы, рукавом вытер кровь. И прежде чем попытаться привести в чувство, похлёстывая по щекам, Коля глядел на лицо самого родного для него человека и не узнавал его. В таком раскрытом, в незащищённом состоянии, он ещё никогда не видел брата,- Коля привык, что брат всегда сильный, всегда уверенный в себе. Его поведение это признак мужества и образ справедливости в одном лице. А ещё настойчивость, как твёрдость характера - непереломляемый кусок стали в человеческом обличии. И даже то зло, которое якобы видел он до этого в его исполнении, теперь имело свою положительную сторону, хоть он точно и незнал какую. Важно то, что теперь эта обросшая щека, по которой Николай возвращал в чувства брата, стала такой родной, близкой и не вызывала теперь раздражения, как это было раньше. Коля видел себя на месте Олега и сам не знает почему, а главное из-за чего, у него навернулись слёзы. Слёзы скривили бородатое лицо человека и растянувшиеся губы в улыбке, показались Коле совершенно не человеческие черты, а чего-то такого, отчего захочеться отпрянуть, стряхнуть его с руки отскочить на несколько шагов назад.
   "Что это? Кто это?"- воскликнит он про себя и начнёт трести брата за плечи, за голову... Взявшись за воротнички, он придвинет его лицо настолько близко, что их лбы соприкоснутся и от такого приближения начнётся головокружение, и приступ братской любви, вновь загорится, в некогда остывшей груди. И если он до сего момента пытался только злить его и не слушаться, то начиная с этого момента, однозначно решил быть с братом заодно и больше не перечить ему. Никогда!
     Коля тряс его и приговаривал чуть ли не плача, хотя слёзы в такие моменты у него никогда не появятся. Он это знал точно.
    -Братан! Братка, очнись.- В груди скребло кошками, хотел пить что-нибудь сладкого, но подойдёт и домашний квас.
   Брат неподавал признаков прихода в чувства и Коля ещё сильней, дважды ударил его по щекам. Тот, пробучав несколько невнятных фраз, наконец-то очнулся. Вытаращенные глаза, белыми зрачками похожими на недозревшее яблоко, упулились куда-то в точку. Он сделал только глубокий вдох и затаил дыхание. Нижнюю челюсть повело вниз-в сторону, изо рта тоже пошла кровь, смешанная со слюной и повисла на подбородке.
   -Брат,- почти шепотом проговорил Коля, боясь его напугать.
   Олег отстранился от Коли, сел рядом на колени и не шевелился. Медленно, то открывая, то закрывая глаза, Олег словно медитировал и был как не в себе. Потом посмотрел на свои руки, на Колю, на небо и также в обратном порядке. И снова как провалился в себя. Коля насторожился, но с сочувствием, но помочь ни чем не мог, только наблюдать.
   -Ты? -Вдруг спросил Олег.
   -Я! -Услышал он ответ.
   -А где... -и запнулся.
   "Странный какой-то,- думает Коля,- как подменили..."
   -А где же этот,- Олег показывает руками что-то большое и уродливое,- с папиросой "Казбек"...
   -Прохорыч что ли...- словно понял его Коля.
   -А-а-а, так они заодно.
   Николай как ни старался, ничего понять не мог,- при чём здесь Прохорыч и ещё какой-то великан что ли... Бредятина какая-то.
   -Ты про что, братишка. Он тебя сильно ударил?
   -Ах да! -Это он уже себе, ощупавает голову и как бы сразу понял, что произошло и глянув на Колю, тихо спросил:
    -Где этот урод?
    Ах, как всё звучало по-другому, как не по-настоящему! Олег это понял и хотел снова впасть в беспамятство, но это ещё хуже, чем понять то, что произошло; он закрывает глаза и перебирает множество вариантов выхода из такого положения. Мозг работает в напряжённом режиме, но на подходе к кипению выстраивается решение.
   "Что это, видение, или просто сон?"
   Как трудно порой стало разобраться в многообразии представленных миров; они лежат у твоих ног, но больше им нравится положение на ладонях, чтобы тебе их лучше видеть. Так всё закручивается, такая разворачивается интрига, что определить где сон, а где реальность, порой бывает нелегко. Так они незаметно сливаются, так некогда чёткая граница разделения, стала слитной и невидимой, будто вещи творимые судьбой, обитают в одном помещении, в одной комнате. Несколько миров переплетаются между собой текущими событиями, что неровен час, придёт шизофрения, хлопнет дверью и этот противный скрежет ключа в замочной скважине, так навьючит нервы, что повтора не перенести. И останется дверь на запоре...
   Вот так - потерять голову теперь стало легче, чем в шестнадцать лет.
   "А что бы сделал настоящий самурай?"
   "Да! Что бы сделал настоящий самурай?"
   Олег не открывая глаз нащупывает по своим карманам что-нибудь... А также за спиной в брюках.
   "Не дури! Ты не самурай! Ты..."
   "Замолчи! Заткнись! Ты ничего не понимаешь... Ты..."
   "Да ты что!? Кому как не мне знать кто ты! А самое главное - ЧТО!!!
   "Ни говори так! Не говори! Я тебя сейчас..."
   "???"
   "Я должен с этим покончить. Где что-нибудь?"
   Как будто слышит смех, но не поймёт кто это, и главное откуда. Он тонет в длинном тёмном коридоре, наподобии тонеля, который где-то в сотни шагов от начала, совершает затяжной поворот и там тухнет. Смех исчезает, но память гложет, что смеющегося уже не узнать и не предъявить. Чувствует короткие сжимания челюстей и прерывистый выброс воздуха через нос, но делает это как бы не он, а словно он, но не сам.
  Олег всё ещё с закрытыми глазами ведёт руками по одежде в поисках, а лучше всего в надежде меча, сабли, шашки или кинжала. На худой конец можно просто нож. Но даже на худой конец и того нет. Всё как в страшном сне - столько времени на психологическую подготовку и моральную адаптацию и всё, как стихией животному под хвост.
   А как бы было замечательным воткнуть чем-нибудь в грудь. Или как делают они,- проводят горизонтальную полосу, медленно и осознанно, навстречу, да ещё могут посмотреть на это, как на картину или на предмет искуссно вырезанной из кленовой ветки свисток. Они-то знают, что позор это поверхость чего-то не существенного и один такой шаг поднимает их над ним, как звёздное небо перед таинственным земным миром.
   -Где это урод?- повторил Олег, только голос звучал заметно тише, как расставание перед очередной встречей, нежелательной встречей.
  -Его парни преследуют,- не сразу ответил Коля, но осторожно, заметив перемену в брате.- Что он сделал с тобой? Всё нормально?- Добавил и приготовился выслушать тиранию.
   -А что не заметно,- пробурчал было Олег (Коля оказался прав).- Застал врасплох, сука! Вырубил, очнулся,- ты блин, с глупыми вопросами. -Поднимается, отряхивает колени, руки, потом смотрит на Колю и строго добавляет. -Я в порядке!
   Коля невозмутимо смотрел на брата, но как смотреть на надвигающуюся стену, если это может значить только одно. Олег подвигал челюстью, кивнул себе и сказал:
    -Давай за мной! -И побежал.
   Словно и не лежал только что без чувств и памяти.
    -Как я рад, что ты жив и здоров! Как я рад!- Проговорил только Коля и послушно направился следом за ним.
   
                Глава  16
   После проведённого мной короткого боя, я чувствовал себя легко и непринуждённо. А главное - гордо! Выплывшая откуда-то из глубины памяти тонкая стратегия ведения боя, помогла решить поединок в мою пользу. Помнят ещё руки и ноги, до автоматизма заученные серии ударов, соединённые в комбинации из уклонов и нырков, а также несколько шагов вперёд, назад и конечно же завершающее этот цирк - удар в точно в челюсть.
  И главное выговорился от души!
   За этот небольшой промежуток ночи мне дважды приходилось находиться на краю пропасти, махать руками в попытке установить равновесие, затаивать дыхание в предвкушении страшного и неизбежного и, я дважды выходил оттуда сухим, хоть немного и помятым. Такое со мной бывало не часто, если не впервые - и такое вот везение. Хотя к везению это можно причислить чисто относительно; всё, что я делал в эти последние часа четыре, а может пять с половиной, было обдуманно и просчитанно, хоть и не всегда верно. Но кто не ошибается?
   До дома вроде и оставалось нет ничего, и скоро будет рассветать, и от кошмарной ночи останутся только рваная футболка, да пара шрамов и ссадин. И память - удивительнейшее свойство мозга человека вмещать в маленьком пространстве столько информации и дерьма!
    Но как же я ошибался! Как всё-таки я ошибался!
    Мне, пешим ходом хватило бы времени добраться до дома ещё до рассвета, и я бы так и сделал, если бы не призрачные тени, стремительно надвигающиеся на меня. Они как чёрные огненные языки пламени, двигающиеся в сторону нового места для пожирания. Страшнее то, что они никак неуказывают своего места пребывания,- они не горят, не освещают заревом горизонт и от них не исходит завараживающего глаз свечения. Они только уничтожают появившееся что-то на пути и расправившись с ним, устремляются к очередной жертве. У меня дрогнуло сердце при виде такого пейзажа или скорее чёрной живописи, а когда приближающиеся тени стали доступны моему слуху, то по моей коже пробежали мурашки ужаса и оцепенение.
   "Звуки там-тама символизировали их приближение, а это значило, что я стану нынче, чьим-то романтичным ужином. Мне бы порадоваться за кого-то, но вспоминаются не состоявшиеся и так и не наступившие мечты. Но грустить не нужно, иначе мясо будет на цвет не свежим, да и на вкус жестковатым.
   Их темнокожий кулинар, с проткнутым насквозь ноздрями и с огромными, овальными кольцами на месте мочек ушей, точит большие тесаки друг о друга и испытыюще смотрит в мою сторону. Интересно, с чего он начнёт - отрубит голову, или вспорет брюхо. Есть ещё вариант, что меня живьём поджарят на открытом огне. Только вот незадача,- во время поджарки, я же не смогу сдержать крик боли и могу испортить милым дикарям аппетит. А может, когда я буду дико кричать, они станут плясать вокруг меня свои дикие пляски "хаки" и петь свои зомбирующие песни, постепенно входя в транс, закатывая глаза под брови и вываливая язык проколотый сразу в нескольких пупырышках. Под такой аккомпонимент, я окачурюсь раньше, чем до меня доберётся человек с острым тесаком и прикончит меня.
   Ещё бы пережить переход по раскачивающемуся мосту, привязанному к шесту по рукам и ногам, через непроглядную пропасть, кишащую ядовитым и с острыми клыками зверьём. Если не считать того, что при ходьбе, этот мост так раскачивается, что ширина его достигается в несколько человеческих тел. Так что шансы добраться живым до тесака, тают как снежный ком на летнем солнце."
   Многое здесь конечно преувеличение и каждый процент этого преувеличения, несёт под собой корень притаившегося ещё с самого рождения дикого проявления негатива, на наступлении "ВНЕЗАПНОГО" страха. Но тут, несколько другая ситуация. Это самое, подходило значительно медленнее, чтобы охарактеризовать это как "ВНЕЗАПНО" и ощутить всю ничтожность этого начала.
   "Что же они меня никак не оставят в покое,- пробежала у меня пугливая мысль, подобно серой мышке между кухонных тумбочек.- Да когда же это наконец закончится!"
  Я уже слышал их бешеный топот, и каждый их шаг заставлял моё немощное тело содрогаться в жутких думках о том, как эти безумные люди схватят меня и будут издеваться. Моему взору отчётливо рисовались две здоровенные мужские фигуры, излучающие ярость и зло. А ещё маски клоунов, с гармониками в руках; приплясывающие сбитые фигуры, ловят наклоном головы ритм и растягивающиеся уголки рта, подтверждают успех выполненной работы. Я с ужасом жду, когда музыка закончится и они приступят к делу...
   Да, луна была закрыта тучками - да, видимость не очень, но два "бульдозера" на предельной скорости, готовых стереть меня с лица земли, я видел отчётливо. Огромная волна создаваемая их движением, догоняла меня раньше своих начинателей; настигая, на меня словно набрасывали тяжеленные сети с громозскими грузиками, которые больно бьют по пяткам, в случае чего. Припадая к земле, нагрузку принимали на себя колени; дальше хруста не шло, иначе мне пришлось бы упасть и больше не вставать... От испуга я аж подпрыгнул на месте , как вспугнутый блудливый кот во время случки с кошкой и, вытаращив глаза, развернулся и дал такого дёру, что пятки мои сверкали очень далеко, освещая сзади не только мне путь, но и спереди им. Мой поверженный враг остался один, без сознания, без чувств - на корм падальщикам и стае крикливых ворон.
   Эта картина меня напугала за эту ночь больше всего. Да мне и неприпомнить уже за всю жизнь такого, хотя время сглаживает острые углы и страшное, в недалёком будущем может показаться смешным. И всё-таки, не люблю вот так вот бегать - со стороны-то видно, какое это глупое занятие и будоражит чужие умы. Ладно бы они меня врасплох застали, как мне нравиться говорить "ВНЕЗАПНО", а то вон,- надвигаются словно тени мрака, перелезшие через рамку экрана телевизора и не глядя находят тебя и идут на тебя, и идут на тебя... Правду говорят, что от испуга либо умирают, либо силы удваиваются. И это как минимум. Хорошо, что со мной случилось именно второе. У меня даже зрение улучшилось; мне было видно, куда бежать. Я видел ту лесополосу, ту заветную линию усыпанную кроной, а там тоннель с зелёными огонькамии в конце свет... к которому я и  направлялся, и почему-то думал, что там я смогу укрыться. А почему нет!? Почему, не знаю; спичечные стволы, тёмное на чёрном, решетом выделялось по середине овального экрана и как спасительный сучок от дерева, служил безопасной опорой.
   Сучок дерева был опорой!
   И я стремился к туда.
   Из-за возникающих болей в рёбрах я не мог набрать достаточной скорости, чтобы оторваться от них, и они заметно меня нагоняли. Нет, я не оборачивался, я судил по тому, что слышал, а слышал я наступающую угрозу для себя и уже от былой уверенности не осталось и грамма, а от каждого удара ногой о землю усиливалась боль. Догоняющие меня люди выкрикивали разные ругательства, которые я отказывался принимать на свой счёт и приказы остановиться. А ещё также то, что будет со мной, если я немедленно не подчинюсь им и не остановлюсь. Взял бы кто-нибудь, да кинул мне спасательный круг, да не промахнулся бы, а точно на голову. Да как бы потянул, чтобы оторвать ноги о горящей земли и охладить их встречным ветром; по качающимся воздушным волнам пронестись бы мне над их горящими головами и покинуть прочь, злополучный...
   До спасательной лесополосы оставалось нет ничего, но я боялся, что не успею укрыться и меня снова схватят. Бегущие за мной парни буквально уже наступали мне на пятки, пытаясь сбить с ног. Кто-то из них хотел подставить мне подножку, но промахнулся и упал, дав мне ещё один шанс оторваться от погони. От сильного напряжения у меня сдавило грудь, становилось меньше кислорода и ещё больше стало болеть под левым боком. Однозначно сказывался пропущенный удар; уж не сломал ли мне их главный, рёбра? Всё может быть! Но останавливаться нельзя, даже под тупым приступом скончаться - не то гибель, не то затяжное линчевание, может растянуться на многие... А вступать в драку с двумя верзилами, в масках клоунов, да ещё с гармоникой, мне уже будет не под силу. Только совершая зигзагообразные движения мне удавалось избегать быть схваченным, но такие пируэты изрядно поубавили и так мои небольшие силы, и на последнем дыхании я щучкой нырнул в гущу лесопосадки, скрывшись из вида преследователей.
   Я влетел словно бешеный вихрь, переломав несколько сухих веток на своём пути, проделав узкий тоннель, который сразу же закрылся. На одной из веток я оставил последнее то, что было от футболки, разодрав при этом плечо до крови. Но один из клоунов успел просунуть руку в образовавшийся портал и я, схватив с земли валяющийся сучковатый валежник, с амплитудного размаху, ударил по протянутой конечности. Треск сучка и человеческой кости; конечность убирается, но оттуда же доносится дикий крик боли и отчаяния. Клоун ревёт во всю глотку и обращается к другому:
   -Он мне руку сломал! А-а-а-а! -Кричит не переставая, делая маленький передых на вдох. И по-новой. -А-а-а-а! Паскуда!
   Он рвётся сквозь крону, кустарник трещит, гнётся, но не поддаётся - он в цвету, наполнен соком и силой. Боль мешает движению и второму клоуну на действие - они не могут по отдельности, не научены!
   Переварив сотворенное, ни секунды не мешкая и не теряя темпа, с таким трудом достигнутого, я помчался меж густых деревьев и кустарников, ловко маневрируя под возникающие препятствия. Я дважды спотыкался о лежащие на земле брёвна, один раз так сильно зацепился, что несколько раз кувыркнулся, но по инерции тут же вскакивал и продолжил бежать. Разболевшийся бок, я прижимал согнувшись корпусом, прилаживая ладонь то одной, то другой руки; они были сначала ледяными, но быстро становились горячими до ожога.
    После того, как я оказался в лесопосадке, топот за моей спиной тут же исчез, точнее, я его перестал слышать; меня преследовал только звук, чем-то напоминающий вой, но не зверя. Я нырнул, словно в спасательный круг,- о котором думал пару секунд назад,- в зелёную листву клёнов, тополей и берёз, ломая на ходу руками ветки; ветки ломались о моё тело, корябая и пуская кровь из моего немощного тела.
    Мне уже и не вспомнить, сколько я бороздил лесную поросль; я думал, что создаю неимоверный по силе шум и от него же и убегаю. Не слыша больше за собой погони, я решил остановиться. Прислонившись к одному дереву, я пытался хоть не намного задержать дыхание, чтобы послушать, ведётся ли за мной погоня или нет, но у меня ничего не получалось. Больше всего я боялся закашлять и выдать место своего пребывания. Не переставая смотреть, откуда прибежал, я пытался восстановить дыхание и хоть немного расслабиться; треся кистями рук, я был больше похож на трясущиеся листики ивы и своими плакучими, гибкими ветками, клонился вниз.
   Моё лицо было залито потом, который больно щипал мои кровоточащие раны, но и смывал вчерашнюю грязь, как душ, после купания в болоте.
    Но как бы там ни было, мне неимоверно везло,- в который раз, а точнее в третий, или в четвёртый, может уже в пятый - путаница во вкусе, это когда все ингредиенты соблюдены до мельчайших долей тысячных единиц. Я ушёл, как казалось уже, от вновь неминуемой опасности, если не от смерти ( и в чём-то я прав). Я её не чувствовал, а предч... Предполагал её наличие где-то рядом, возле, около... Она могла меня подтолкнуть в плечо, подкинуть камень под ноги, ну или вставить палку в колесо. В конце концов, ей надлежало быть в сущности вещей, нас, смертных. Смертных и глупых. Глупых, потому что по несколько раз лезет в одну и ту же петлю, в одно и то же дерьмо.
   Не успел я нарадоваться своей ещё одной маленькой победе, как до моего слуха лёгкий ветерок донёс обрывки их разговора. Крылья ветра несли их уже разорванными на несколько частей, слов и слогов; они свободно лежат на пёстрых пёрышках невидимых мне пернатых, сливаясь с их цветом и пролетали со скоростью света мимо моих ушей и... исчезали. Подобно дням - летящим сквозь пелену лет, сквозь прозрачность давно сказанных слов... и не сказанных, но понятных. И каждый по своему понимает их смысл, отсюда может и... Они были где-то совсем рядом, я даже слышал хруст веток под их тяжёлыми ногами и шелест сухих листьев под крадущимися шагами. Прижимая маски клоунов к пахучей коре, чтобы не быть замечанными; они тоже слушали.
   "Звери! Они не люди, звери!- ищу просвет, через просвечивающуюся марлю сплетённую злым пауком из сопливых отходов его жизнедеятельности. Ещё миллиметр и я бы влез рукой в эту мерзость, и неизвестно, чем бы всё ещё закончилось для меня.
   Ещё ветер приносил до меня их слабый перешёпот. "Ну что, видишь его?"- "Нет. А ты?"- "Тоже не видать. Наверно притаился, гад!"- "Ага. Ой!"- "Что?"- "Что-то под ногой валяется!"- "Ну!"- "Огромная ветка, как нога человека. Или..."- "Не говори глупостей. Если ты на него наступишь, он заорёт как пострадавший." -"Как рука твоя? Болит?" -"Болит! Вот урод! Можно я ему тоже что-нибудь поломаю - ногу например, или шею?!" -"Если шею сломать, другое ломать, больше не будет иметь никакого смысла!" -"Точно?" -"Блин, да точно!"
   Конечно это только домыслы, или же ближе будет сказать, больное воображение, вызванное страданием или ещё чем-то, отчего оно такое. Не больше. Но и того хватить, чтобы огрузиться до верха и ноша сия, сведёт тебя с ума. Только вот и безумцы, от нехватки разума бывают настолько сильны и ловки, что и разумным не достичь такого, даже при желании.
   Вот-вот, и они появятся из-за деревьев и накинутся на меня; я стал медленно пятиться назад, ведь ожидать появления врага для меня было невыносимо, тем более в такой не приятной, жуткой ситуации, как сейчас. А шёпот их всё ближе и ближе. Цепляю руками ветки, срываю маленькие листики и почему-то кладу их на губы. И держу. Жую и держу. Опять жую.
    "Лишь бы с ума не сойти,"- думал я от страха и был прав в плане помешательства.
    "Лишь бы не сойти с ума",- повторилось само в уме, но икнул я звонко.
   Нет, я никого ещё не видел, просто моё больное воображение, рисовало мне дикие картины надвигающегося страха. Будто стадо разъярённых диких кабанов, спокойно, подрыкивая, медленно подкрадывалось ко мне, плавно обходя деревья и ныряя под ветки, образовывая плотное кольцо. Каждый кабан злобно скалилось мне в лицо, испепеляя своими огненно-красными зрачками. Они мерцали, подчёркивая верхнюю линию век, их суровость и гнев. Увидев цель, они все медленно остановились и каждая морда была обращена на меня. Ожидание томило не только меня. Некоторые водили носами сверкая острыми клыками, представляя скорую развязку.
   Эти твари чувствовали мою безисходность, мой отчаяние, а торчащие из пасти клыки, так и светились злорадством и престоящей потехой надо мной.
    А тишина нагнетала, и боязнь пошевелиться, жидким кисилём наполнила мои окончания. И мне осталось только упасть и стать размазнёй, превратиться в лужу, расползтись по земле в тонкую плёнку и высохнуть, испариться, исчезнуть. Чтоб меня никто больше не видел не искал.
   Но дальше, лучше,- неожиданно, разом, словно по чьей-то команде (наверное это был вожак, провалившийся в моём сознани, где-то ещё на самом начальном этапе), стадо бросилось на меня. Одновременный рык заглушил шелест листвы и треск веток под их копытами. Это когда им жёлуди уже надоели - насытились вепри. Тот момент, когда случилось соприкосновение, я упустил. Не специально, наверно. Наверно потому, что я с этим подсознательно смирился, и как бы не храбрился сам перед собой, а с ними не справился бы однозначно. Уж как-то смешно вообще об этом думать.
    А потом, потом... Потом мне не хотелось никого видеть. Не хотелось никого слышать. Я только хотел, чтобы ноги мои несли меня с такой неимоверной силой, с которой и не во всяком кино покажут, не в каждой книге опишут, и не каждый фантазёр-сюрреалист выдумает и расскажет самому убеждённому скептику. Так, чтобы я прежде не испытывал такого напряжения и, чтобы горячая земля, зажигаясь от прикосновения моих стоп, тут же мгновенно тухла, как от пронёсшегося мимо вихря, в обличии моего бренного тела. И чтобы след, если кто его и хотел бы обнаружить, жжёг бы им ноздри и потерял бы нюх, навечно.
   Несите меня ножки, по заведомо правильной дорожке - зажигайте траву под ногами, поднимайте дым высоковольтными столбами, сжигите следы примятые подошвой, путайте преследователей в одеждах чёрных, топите ночь на красной зорьке и ложитесь спать приняв на ночь пищи горькой. Несите меня с этого неблагополучного поля, с этих провокационных и гнетущих на смятение и слабоволие, сомкнутых вместе. Хочу, чтобы невидимая сила, подняла меня и попутным ветром доставила к дому, целым и невредимым, пусть и к тарелке с бокалом, пустому... лишь бы к дому. Но безумство одолевало мой рассудок и страх, страх, страх! Да, страх имеет весомые преимущества, даже перед допингом и таблетками счастья. Даже перед самим собой; ты рвёшь пуговицы на своей рубашке, затем рукав, но поглащаемая сила внутреннего "я", пожирает в тебе воина... борца, протесторатора, деятеля в сфере приобретения... и великих потерей...
   "Погоди! Что-то снова заносит... И уж поверь - слишком..."
   "Хочу знать. Но как на велосипеде без тормозов - педали сами крутят. И-и-их..."
   "О-о-о, немного страшно, но представляю. Это когда ещё с горки на полной скорости. Да?"
   "Да-а-а, помню. У нас тогда ещё цепь слетела. Ха-ха-ха..."
   Я с новой силой сорвался с места и понёсся как ошпаренный. Ух, как меня несло по этой зелёной пересечённой местности! Ух, как жгло пятки и натирало мозоли, попадавшие в кеды маленькие палочки и листики! И тут скажу честно, что мне просто везло, так как я видел ближе, чем бежали мои ноги, и дальше...
   "Фу ты чёрт! Ты уже несколько раз говорил о везении! Что, пластинку заело?"
   "Я просто хочу отметить тот факт, что процент случаемого с нами..."
   "С тобой! С тобой!"
   "Ладно. Со мной... Так вот, процент случаемого со мной, а точнее, конечный исход этого случаемого, намного выше, чем он может зависить от моих личностных способностей. Понятно выражаюсь?"
   "Не могу сказать, что в целом всё понятно, но... Дело вовсе не в этом. Твоя зависимость от случая, приведёт к такой случайности, что... непозавидуешь..."
   "Да знаю!"
   Несколько раз я спотыкался о лежащие на моём пути брёвна,- спотыкался, падал, но снова вставал и бежал с той же силой, что и прежде. Более мелкие препятствия я ловко обегал и оставлял их за спиной, которые в свою очередь оставляли следы на моём теле. Да пусть. Это как-то дополняет моё слияние с природой, делает меня устойчивым в преодолении сопротивления... Сквозным!
   И всё шло как бы неплохо, но неожиданно на моём пути вырос крупный сучок, просто огромный, прямо поперёк моей головы, на который я со всего своего хода, налетел верхотурой черепа, то есть лбом. Круговыми движениями рук назад, я описываю букву "О", меж пальцев попадают листочки клёна - пахнет зеленью, соком. Но столкновение получилось лишь касательным; я отклонился назад, но не упал; вильнув по прямой, мне удалось удержать равновесие; после удара я наклонился вперёд и продолжил свой теперь уже не такой быстрый бег, больше напоминающий бег змейкой, укрывающая свой хвостик от острой лопаты.
    Сначала был белый свет с жёлтыми точками, поднимающиеся кверху. Я понял, что это временная потеря зрения, не больше и поэтому не переставал думать о преследовании. Кабаны остались за тем сучком и думаю, что они гнаться не будут. Тысячи звёздочек замелькали вокруг моей головы, наподобии колец далёкого Сатурна, а чуть позже я почувствовал сильную головную боль. Всё было похоже на то, как полная трёхлитровая банка с густым вареньем  "ВНЕЗАПНО" треснула, но содержимое пока не вывалилось, а только тонкими тёмно-тёмно-красными струйками текло по стеклу. Оно рубинами играло на свету, но не слепило. Растекаясь уже по плоскости стола, банка разваливается на части и получившееся варенье со стеклом, обозначало разочарование в прямом и вообразимом образе.
   Расплывчатые узоры предстали передо мной, искажая реальную картину. Мне надо было остановиться и прийти в себя, но "недоброе"  дыхания преследователей за спиной не давало мне покоя. Сейчас я вижу, как они закидывают мне на голову и в ноги лассо, но перед тем, как им удасться это провернуть, мне на силу удаётся отключить изображение.
   Я не останавливался, чем делал только хуже себе, постепенно теряя силы. Мне пришлось перейти на ходьбу, потому что бежать уже не мог. Сатурн приблизился на не прилично близкое расстояние и уткнувшись мне в лоб, свело глаза в одну точку. Моргнув несколько раз, Сатурн исчезает и единственное, что я увидел перед собой, это пустырь. За ним в предрассветной зорьке, крыши домов моей деревни. Строгие линии плывут, среди них где-то моя из позеленевшего шифера и печной трубы из красного кирпича; их очертания расплываются уже по всему горизонту. Добавляемый красный цвет на неопределённое время корректирует облик некоторых соломенных крыш и тех, что недавно возвели наши местные умельцы. Только с притоком к голове очередной порции крови, я уразумел безнадёжность попыток устоять, перед поплывшим в бездну миром.
    Остановившись на краю лесополосы, я левой рукой опёрся о крайнее дерево, а правой стал вытирать лицо, залитое потом и кровью. От удара у меня болела голова, как колокол звенящий внутренним раздражением; бешеный стук сердца отдавался болью в висках, стуча по ним маленькими острыми молоточками. Ощупывая левое подреберье, я понял, что у меня сломано ребро,- недавний прицельный удар противника. Меня тошнило, вызывая рвоту и слабость, я уже и не переживал о том, что меня догонят, потому что медленно-медленно я терялся в пространстве и после упал от потери сознания.
   
                Глава  17
   Коля старался не терять из виду спину брата; светло-болотный камуфляж на чёрном, как пятно, как мишень, как крючок для зацепки, то удалялась, то приближалась. Отдышка рвала на части его лёгкие, сердце готово было выпрыгнуть из разодранной грудной клетки, а ноги отвалиться и потеряться так, чтобы их уже не нашли, никогда. И всё же порыв, то ли недавно родившийся, то ли возродившийся по-новой, цеплялся за родное плечо как за спасательный круг.
   Он и сам удивлялся такому внутреннему позыву души. Кстати, Коля впервые ощутил это тепло внутри себя,- оно медленно растекалось сначала по туловищу, а потом пошло по рукам и ногам. А начиналось-то с головы. Удивительное вещество напоминало парное молоко, которое возвращало в детство и почему-то хотел от души по-кричать, кого-нибудь позвать, чтобы поделиться ощущением. Но только сейчас понимаешь, что оно может потеряться, исчезнуть и, наверно самое важное, что это уже можно никогда не найти и не пережить по-новой.
   Они бежали и Коля подавлял желание, чтобы не схватить брата за плечо, а можно и за широкий кожанный ремень; важным было зацепиться белой ленточкой за воротничок, и пусть встречный ветер колышет и бьёт о порывы волн, и уже кончики ленты расщепляются на нити... Не важно!
   Коля не отставал и ему даже удалось его немного догнать, что на затылке он отчётливо видел завитки густой макушки, начинающей лысеть. А какой он сейчас на лицо? Борода! Он не помнит его без бороды, да и представлять не хочется. Пусть всю жизнь будет с бородой. Но почему не оглядывается на меня? Как же он его разозлил, что Олег не хочет обернуться и посмотреть, не отстал ли от него, его младший братишка!
   Они к чему-то приближались, потому-что Олег немного сбавил темп бега и всматривался в темноту. Затем что-то шептал, видимо сам себе, поглядел на тёмное небо, а потом протянул руку куда-то вперёд и как-будто кому-то ещё, но не Коле, проговорил:
   -Туда! Бежим!
   И снова бег. Только не так уже быстро, но словно прислушивается к чему-то. А Коле всё-равно, главное вместе, главное рядом. И не надо теперь руку тянуть, чтобы не отстать.
   Они уже практически настигли своих напарников,- Лёху и Андрюху, которые уже беспомощно метались перед лесополосой, словно загнанные псы взбалмашным хозяином, потерявшие след преследуемой ими жертвы и вот уже скулят в предвкушении нагоняя. Дрон держался за правую руку, перевязанную какой-то серой тряпкой (в темноте не видать), прижимает к животу и тихо так поскуливает. Прибыл и сам хозяин, с приспешником под боком.
    -Что случилось парни, где он? Скрылся?- обозначился подоспевший Олег, а в доброжелательном тоне, так и слышалось недовольство и разочарование. И прозвучавшее, казалось бы, приветствие, только больше натянуло струну напряжения и подчеркнул опрофан.
   -Что с тобой? -обратился он к Дрону.
   -Похоже перелом! Отбился сука!
   Его голос тухнет как догоревшая спичка, и не прикуренная от неё сигарета пустит мелкий, чёрный дымок и бросит её в пыльную землю. Он с виду такой сейчас - внутри него кипит такая лава, что сам Везувий стоит в сторонке и курит "Казбек".
   По сути, им даже было в диковинку слышать такую интонацию и такой голос шефа, и, оба - Лёха и Андрюха, растерялись больше прежнего; поди земля разверзлась, но до пучины ада не дошло, и запрыгнуть снова наверх, пока считается невозможным. Они почему-то думали, что он ещё долго будет приходить в себя, а тут вот раз, и объявился. Да в такой момент... Прочный шар, состоящий из четырёх состовляющих, сделался пластичным и растекается словно пластилин на солнце. Но в ночь приходит заморозок и шар в прежней силе.
   -О, шеф!- Лёха немного всколыхнулся обозначив присутствие шефа, но сделал это специально и поэтому неуклюже.- Да затаился где-то в кущах. Гадина! Ждём, чтобы зашевелился... Пока тихо!
   Он переминался стоя на месте, топтался как медведь, своими толстыми и немного косолапыми ножищами, создавая имитацию иголки в швейной машинке, строчущей швы на тканях, только в бесполезном действии, в холостую. То, что ничего не предпринимается, а иллюзия якобы выполняемой работы, стоит в сторонке, надувает пузыри и пускает меж них струю табачного дыма. И тем самым получалось, что это вовсе не туман пущенный в глаза, а пыль в съеденных мышами мешках, разворошили ветер, да дворник Микодим - всегда пьяный спутник негодяев и лентяев, тунеядцев.
   -Из-под носа прямо ушёл, гад! Вон, Дрону, руку подломал!
   Выделяя голосом звонкие слоги, Лёха так выстраивал некий заборчик-защиту, между им и Олегом, и отодвигал от себя его по-дальше. Почему? Потому-что сразу два, в одно не помещается. Но лезет! Настойчиво лезет! Когда неловкое молчание затянулось, Лёха подался к лесополосе, словно к стене; губы зашевелились как в долгожданной просьбе, или, мольбе... Останеться только постучать в неё кулаком и... можно смело в дурдом.
   Андрюха при этом сделался невидимкой - он так считал, и может поэтому не произносил не звука, чтобы не обнаружить себя. Спрятал голову в плечи, как страус в песок и стоит столбом - сейчас какой-нибудь Шарик или Тузик прибежит и пометит его. Андрюха думал о промакашке, как в его школьные годы, которую залаживают в новую школьную тетрадь, на последней страничке. Она служила предохранителем для чистописания, но капля жира или чернильное пятно, в миг разрушало стереотип о чистой совести и равнодушию как такового..
   Коля быстро привёл его в чувство. Он подошёл сзади и ширнул большим пальцем в бок.
   -Ты чё, замёрз дружище! -И хихикнул.
   Коля ещё сипло дышал и при выдохе, у него иногда изо рта вылетали рваные слюни. Андрюха вздрогнул, повернулся, смешно кривя рот, но глядел не на Колю, а на его брата Олега. Тот говорил с Лёхой, но слов их не слышал, только жестикуляцию рук. Но свою держал за запястье и старался не шевелить ею.
   То, что сейчас творилось в мозге Андрея, можно назвать не иначе как овал тарелки, в бело-голубую расцветку, со съеденной недавно манной кашей. Комочки с присохшей жижицей, беспризорно глядели на внешнюю сторону чего-то, изменяясь в цвете и соответственно во вкусе. Остывшая масса приобретает отнюдь не аппетитный вид и покрывается мошкой. Пустотный вакуум, засасывающий и то, к чему на самом деле невозможно притронуться, нельзя разглядеть и прочитать, и то, что в ближайшем будущем, может сыграть роль начала катастроф и снятий санкций. Не даром же нам наши бабушки и мамы говорили, что оставляя не доеденный борщ или кашу с тарелке, ты оставляешь там свою силу. Значит останешься слабым, уязвимым.
   Спасение было в глазах, а точнее в том, что они видят. Ещё нужно было уцепиться ими, как крючком за выпирающую из предмета грань и как надо за неё подвздеть, чтобы предмет увидеть со всех сторон. Тут-то тоже сложность, как и во многом другом и крючок срывается. Но когда не остаётся выбора, когда советы и мнения разделены и путь только один,- в твоём решении,- сложность сваливается на голову, на плечи, и ты такой несчастный, такой бедненький и тупой. Сложность сливается с необходимостью выхода из провалившегося вдруг в подпол неизвестного, но ещё тёплого сознания и веры в прекрасное будущее. И тогда ты с трудом делаешь первый шаг, а за ним следующий. И так, пока не получится. Сложно? Конечно сложно! Легко, где? Нигде!
   Невольно набрасывается мысль, что вся жизнь состоит из таких вот шагов - тяжёлых и неуверенных - при том, то их нужно делать самостоятельно, без чьей то ни было помощи. Андрюху этот факт пугал, как маленького ребёнка перед тёмной комнатой, отчего автоматически всплывал образ крючка, с поддетым за него выпирающим предметом. И вот тут, надо тянуть - то есть очередная сложность, через которую необходимо переступить, иначе... Иначе Андрюхе настал бы морковный конец.
   "Что это?"
   " Не важно!"
   Он видит Олега и Лёху, при этом Лёха, всё время указывает на лесрполосу, где возможно затаился беглец. Наконец он остановился уперевшись руками в бока.
   Видя ступор, Олег тут же включился в ситуацию; он тоже стал руки в бока, иногда потирая бороду и вытерая лоб. Стоявшая стеной лесополоса, напоминала окраину крепости, только без ворот и дверей. Желание постучаться кулаком, подавляло то обстоятельство, что все четверо, некогда имели сущность быть сплочением в клубок, в сферу. Но недавняя история, дала глубокую трещину и вскоре рассыпалась на четыре куска. И где тот, или эта, которые слепят их обратно и будут наслаждаться своим творением, в дождливый вечер с кружкой горячего чая.
   За восстановление, конечно же брался он - Олег. Это было не потому, что он главный, а потому, что сам был источником разрушения и прекрасно это понимая, никому об этом не говорил. Иначе не поймут правильно. Вернувшееся волнение придало ему росту и веса; он старался думать быстро и так же оперативно принимать решение. Так оперативно, что он словно не охранник скотного двора, а опер, который оперуполномоченный, в костюмчике, при галстучке, в очках от солнца и с оружием около поясницы. Он мысленно возвращался туда, откуда был сброшен. Пока искались варианты спасения его авторитета, вопрос сам по-немногу решался.
    -Так не пойдёт парни. До утра будем здесь куковать,- он вытер уголки рта и представил самурая, воскресшего после проигранной битвы. Олег уже не думал о "харакири", а том, как пройти этот путь заново.- Ну что, двое в посадку, и по-одному вдоль неё,- руководил он, жестекулируя руками.- Внимательно прислушивайтесь, чтобы не вспугнуть.- А потом так заорал, что все встрепенулись.- Давай! Быстро, быстро. -И звонко хлопал в ладоши.
   Крадущимися, мелкими перебежками, они стали обследовать примерное местоположение беглеца, ну по крайней мере оттуда, где он совсем недавно исчез. Звонкие переклички эхом бегали по верхушкам тополей и клёнов, на краю срывались вниз и разбивались вдребезги, канув под землю, в небытие. Олег снова перекликается с одним из своих, тот отвечает - звуки соприкосаются, доходят до адресата и возвращаются в форме ответа. И шум деревьев создаваемый ветром, кружит в танце слов и восклицаний, прыгает по упругим веткам, шелестит листьями, а когда срываются вниз, удар, словно плашмя о воду разливается по поверхности земли, и также вдоль земли, уносится восвояси.
   Уже через некоторое время они вспугнули объект, который, ломая крону, понёсся прочь по-дальше. Напряжённое волнение, неприступной стеной становится перед ними, но разрушается, не оставляя камня на камне. Олег с охранниками тут же без лишних слов рванули вдогонку, в надежде поймать того, кого вспугнули. Они гнались как бы не за ним; вспугнутый зверь опасен и если не дать ему уйти, то он может и напасть. Впрочем такая философия не принимается даже Олегом, не говоря уже об остальных.
   Тот похоже был очень сильно напуган, так как заметно, если верить слуху, удалялся всё дальше и дальше. Будто бы этот объект, было нечто не от мира сего, либо существо, не человекоподобное. Но вскоре вновь образовалась тишина, а добежавшие практически до самого края посадки парни не смогли обнаружить его. Снова как сквозь землю провалился,- нигде его не видать, не слыхать.
   Отчаявшись заниматься поисками, те, кто был в посадке вышли и присоединились к остальным. Вместо того, чтобы продолжать поиски, они стали переругиваться между собой, переходя на высокие тона, замолкая на некоторое время, а потом по-новой. Каждый обвинял друг друга в ротозействе и невнимательности, приводя при этом какие-то бестолковые доводы, лишь бы себя не считать виноватым. Они наскоро слепили из разбитых осколков неровный клубок, который не успел просохнуть и уже дал трещину.
   Это обычное дело; загнанные в клетку звери, из диких, превращаются в злых. Недавно ласкающие друг другу за ухом и шейку, теперь готовы со всей силы вгрызться в ту же шейку и за ухо. Вонзить острые клыки по-глубже, втянуть в себя свежей кровушки и сделать несколько глотков. Но их перепалка, больше походила на визгливый перелай ещё не подросших щенков овчарок. Но когда неожиданно у Олега зазвонил телефон, то все тут же замолчали, словно по заученной команде. И даже сопение некоторых, стало еле заметным, даже для того, чтобы в конец не сдохнуть от недостачи кислорода.
   Телефон вибрировал во внутреннем кармане и периодически отсвечивал наружу. Не замысловатая мелодия, становилась причиной раздражения, но не ответить нельзя было.
   То была хозяйка. Олег смотрел на экранчике подписанный вызов, а рука дрожала и большой палец, которым он собирался нажать на кнопку ответа, вдруг очерствел и вот-вот почернеет. Жар хлынул в лицо и должно было ошпарить. В глазах потемнело, а в висках ощутилась боль; падение продолжалось, потому что самурай, даже не встал на колено.
    -Ну что Олег, как у вас дела? Надеюсь порядок?
   Он и не понял как нажал кнопку, он не помнил как сказал "алло"; звучавший в ухе её голос, щекотал оболочку раковины, раздрожал до мозга и костей. Хотелось вздрогнуть всем телом, но сдержался. В горле пересохло, язык прилипал к губам, к нёбу. Олег искал подходящие слова для ответа и долго соображал, что ответить. Глаза бегали по призрачным стволам деревьев, ими двигал ветер и только шелест листьев нарушал тишину.
    - Антонина Сергеевна, мы его почти схватили...- Как из тюбика зубная паста, когда осталось всего на один раз.
    -Что значит почти? Он что, снова ушёл?- Она резко его оборвала, не дав договорить,- где вы находитесь, чёрт бы вас побрал?
   Она раздрожалась не на шутку. Олега вдруг схватила неведомая сила, прямо по всему туловищу и медленно начала сдавливать. Он слышал смех, и так он казался знакомым и близким сердцу, и ещё к одному месту, что вместо боли предвещающей конец, Олег испытал непреодолимое желание.
    -Мы недалеко от Ерзовки,- у Олега голос был поникший, как-будто знал, что тонет.- На краю лесополосы, перед пустырём.
   Он больше ничего не услышал. Хозяйка резко бросила трубку, ничего не ответив, ничего не добавив, а Олег сильно зажмурил глаза. "Ничего, ничего,- думает он, водя кадыком верх-вниз,- всё получится. Получится!". Убрав телефон во внутренний карман, Олег глубоко вздохнул и сжав кулаки, поднял голову кверху. Глаза оставались закрытыми, а задержанное дыхание приобретало неприятное на вкус осязание; он резко выдыхает. Фиолетовые круги, невидимыми руками жонглируют в тёмно-сером пространстве, а потом неожиданно взрываются ярко-жёлтым и исчезают за тёмно-синей ширмой, оставляя после себя, только треск, напоминающий бенгальский огонь.
   Остальные молча пересматривались-переглядывались, прятали друг от друга глаза, кто вниз, кто скрыто кивал головой кверху, но каждый твёрдо понимал, что предел конфуза уже достигнут и даже половины на каждого не наберётся, чтобы...
   ... и повинны в этом только они сами. Олег рад бы что-нибудь предпринять, как бы успеть что-нибудь, если ни сделать, то придумать что-нибудь сказать, пока хозяйка не увидела их такими вот... потерянными. Но ничего у него не получалось; практически вся ночь на ногах,- он заметно устал и к тому же неудача в бою с беглецом, полностью вымотала его организм и способность к здравому мышлению. А они как желторотые цыплята, смотрят на него, выставив вперёд свои маленькие, но широко открытые клювики и ждут... Ждут, когда их хозяин бросит им горсть корма...
   Поникшие взгляды искали ответ, что делать? Что же делать, шеф?
   Олег отступил от них вперёд на несколько шагов и как-то само собой, у него сорвалось с губ:
   -Голубь! Голубь! Голубь сизокрылый!
   Тут же поднял голову в небо, словно там должны были взлететь кучка белых птиц. Они так звонко били крыльями, что удивляешься, как они не разбивают их друг о друга. Но мелкие пёрышки всё же падали, кружась по воздуху, как хлопья снега. Интересно, скольким им нужно подняться в вышину, чтобы падающие пархающие перья, осыпали всю земля без остатки черноты. Создалась бы иллюзия нахождения на облаках. Вот здорово было бы...
   Вдруг по ту сторону лесополосы промчался какой-то автомобиль. Двигателя не было слышно. Шорох шин о грунтовку, был похож на сход снежной лавины, хотя прежде Олег не видел этого и сравнение у него получилось отнюдь, чёрно-белым. Яркий свет фар настойчиво пробивал завесу из зелёной кроны и если бы не звук шин, можно было подумать, что какое-то существо, передвигается на бешеной скорости с мощным фонарём в мохнатых лапах. Либо вместо фонарей, у него такие глаза. Но всё-равно не по себе. Все четверо встрепенулись его появлению, оживились; превкушалось перемена обстановки и наскучивший сюжет должен был окраситься в цветные тона. Отнюдь! Ожидать ожидали, но поверить на благополучный исход, а лучше конец, в образе озорного мальчишки пряталось за углом высокого забора, строило кривлявые гримасы и показывало длинный язык. Каждый из них сначала ощутил лёгкость в ногах, но опустошённость в животе, свидетельствовала об обратном.
   Да, конечно все знали, кто это. Машина доехала до конца лесопосадки, развернулась в их сторону передком, и так, не выключая дальний свет, направила точно на них. Олег и другие стояли, словно замороженные и смотрели на автомобиль, как на огромного жука со светящимися глазищами и спрятанными под себя длинными, жилистыми лапищами. Могло возникнуть такое впечатление, что жук готовился к атаке; работающий двигатель фыркал и урчал, а задние лапы поочереди двигаются на месте, с прокопкой.
   У Олега снова зазвонил телефон и он вновь услышал голос хозяйки.
     -Четыре живых столбика - это вы?- Насмешливый тон горячей дрожью пробежал по телу Олега. Он не мог ответить, из-за комка в горле, который с трудом, но проглотил.- Это вас я ослепила?- Снова спросила она.
     -Да, это мы,- ответил он голосом всё ещё потерянного человека, к тому же страдающего низкой самооценкой.
   Далее услышал короткие гудки в трубке, а у машины открылась дверь и уже оттуда послышался голос хозяйки в живую.
    -Ну что стоим, мои мальчики. Мои богатыри,- она пыталась разбудить, словно стоя заснувших людей. Забыла похлопать звонко в ладоши,- почему мы ничего не делаем, почему мы не ищем нашего голубка, почему четыре здоровых дядьки, не могут сделать девочке приятное?!
   Запоздало звонко хлопает в ладоши, пытаясь дохлопаться до их спящих тел. И с каждым "почему", в голосе звучит твёрдый и убедительный металл, что скоро он наколиться и выльется на... Четыре ровненьких столбика, зашевелились, зашатались, замычали. Но всё на одном месте и только "му" да "му", слышит она в ответ своего звонкого голоска; они ищут её по слуху и стукаясь друг о друга верхушками, двигаются на её голос.
   -Просыпаемся! Просыпаемся! Мамочка молока принесла!
   Разряжение получили все, а Андрюха даже похихикал в себя, пряча огромную лысую голову в плечи, забыв на минуту о сломанной руке.
   Олег пошёл к ней навстречу на ходу соображая, о чём, а главное, что будет говорить; так всё неловко получается и как назло одно к одному, всё как в кучу. Соображение мягко упирается в стену - ищет, не то выход, ни то вход... За ярким светом Олег видел только силуэт её, зато он сам был у неё как на ладони, что не могло его не смущать. Выглядеть сейчас самураем, совсем не кстати, уж больно много ступеней и выступов, с которых недавно он был сброшен. Но и она не стала ждать его пока он подойдёт, а сама вышла из тени навстречу Олегу. Свет машины осветил насквозь  прозрачный сарафанчик, что Олегу пришлось прищуриться и поднять руку над глазами, чтобы не выдать своего волнения от её вида.
   Она снова будто дразнит его, будто знает о нём, как в книге чёрным по белому. Может она специально заставляет его бороться с внутренним возбуждением, отвлекая от более важных дел.
   "Сучка",- почему-то выругался про себя Олег, а сам вдруг насторожился, не сказал ли он этого вслух.
   Нет, не сказал.
   -Что случилось, где он? Почему он ещё не схвачен,- с ходу начала засыпать она Олега расспросами, да так, что он не успевал отмахиваться; мухи уловили вкус их манящего и теперь не отлипают,- Олег для вас это проблема? Интересно!
   -Ему просто неимоверно и чертовски везёт... Послушайте, Антонина Сергеевна,- отвечал Олег, глотая на каждом слове слюну от волнения и с трудом изобразил кривую ухмылку, когда поймал её взгляд,- мы его буквально поймали, но... Словно призрак... Испарился...
   Чёрт побери. Как глупо пробиваться через каменную стену, зная, что за ней пропасть.
   -То есть, вы хотите сказать, что он где-то здесь, недалеко. Рядом,- она неприлично оборвала его и бросила взгляд за его спину, словно беглец специально спрятался за его спиной и улыбаясь подглядывает.- Возможно он нас сейчас слышит и... и ему можно передать привет?! Помашем ручкой!!! Что, это нормально? Я плачу бабки - где работа?   
    Она теряла контроль и продолжала засыпать вопросами, уже с острыми иглами, которые вот-вот перейдут в нечто другое, что не понравится не только Олегу - худо будет всем. Несмотря на внешние признаки, вспышка оказалась не такой яркой и ослепительной. Ядро, заряженное гвоздями, шурупами, болтами и гайками, развалилось ещё до взрыва. А может порох оказался мокрым и поэтому взрыва не состоялось.
   -Или он, может, уже дома. Как мышь, проскочил мимо вас и сидит сейчас за столом, пьёт чай и гладит жену за ляжку и... тянет к жопе.
   Она так говорила, словно была уверена в том, что эта самая рука, находится не на той, неизвестной ей женщине, а прямо на её ляжке и тянется к её голой... она же сама, аккуратно, двумя пальчиками, брезгливо и сняла руку со своей голой задницы. Это ему трудно было представить, но не поверить, невозможно...
   Олегу не казалось это грубым, но ведро на голове, и растекающиеся помои вдоль по телу, он уже ощущал как насущное и по делу. Ему бы отойти, чтобы не запачкать хозяйку, но боялся, что сделав шаг, брызги сами полетять на неё...
   -Нет-нет, Антонина Сергеевна, исключено!- Олег не хотел, чтобы хозяйка думала о профнепригодности его и его подчинённых, не хотел, чтобы она видела его рассыпанного и дряблого, словно старика.- Так, если бы он проскочил, мы бы это заметили и не стояли бы здесь. Нет, нет, исключено,- Олег всяческими способами отнекивался от такой версии хозяйки, но сказать ей что-нибудь путное, конкретное, он ничего не мог; на языке чувствовался привкус прокисшего соуса с чешуёй от лука. А ещё в это ведро кто-то помочился, но гнал эту мысль от себя.
   Не самое убедительное, но спорить...
   Олег беспомощно пятится назад; слякоть из чернозёма предательски скользила по грубой подошве ботинка. Под усилием собственного тела, Олег падает сначала на одно колено, потом на другое. "Лучше умереть,- думает он под натугой, под горячностью разбросанных мыслей, под неподдающееся бессмыслие выполняемых движений.- Лучше утонуть в этой грязи, но не сдаться. Не хочу проигрывать. Не сдамся!" Он уже представляет последний вдох, после которого закрывает глаза и рот. Минута, от силы полторы и кислород закончится. Он умрёт не от недостачи воздуха, а отравится переработанной, углекислотой.
   "По-самурайски?"
   "Думаю да!"
   "Согласен..."
   Помощь приходит как всегда ниоткуда. Тонкая ручка, со следами не втёртого как надо в кожу ночного крема для рук, хватает его за бороду... Фу-у, как-то неэстетично что ли... За бороду! Пусть лучше будет за волосы и обязательно за подзатыльную часть черепа, чтобы при подъёме, лицо было прижато к груди и не было видно бессмысленных глаз. А так тянуть, и рот откроется, и чернота зубов наружу... Она может и не тонкий знаток психологии человека, но манипулировать кучкой здоровых парней, словно в кукольном театре, ей вполне под силу.
   -Если это исключено, значит, он где-то здесь. Правильно?- Она взяла его за руку и каждое слово она проговаривала с особой интонацией, нажимая на каждый палец поочерёдно.- Найдите его, Олег. Он здесь!
   Только две минуты назад он был самим собой и руководил, хоть и не важно как. Но когда она рядом, она словно сбрасывает его с высоты, ухватившись только за одно плечо рукава. А воздушный поцелуй, брошенный ею в след ему, будто толчок под зад - обидный и имеющий только одну черту к возвращению обратно - это месть.
   "Интересно у самураев бывает такое в жизни?- думает он, стараясь спрятаться от её прямого на него воздействия,- ни все же они режут себя после провала... Или..."
    Она как-бы подтолкнула его на действие, указывая другой рукой на то место, где они прежде все стояли. Но одной всё же не отпускала его руку, как поводок приручаемой собачки, регулируя дистанцию и если нужно, подтягивала к себе.
   -Ребята! Что стоим, что стоим,- прикрикнула хозяйка на парней. Потом сказала Олегу тихим тоном,- командуйте! Командуйте, шеф,- и выпустила руку.
    Олег как встрепенулся. Энергия, которой обладала эта женщина, несколькими дольками передалась ему; ну с чем это сравнить: испить прохладной водицы, в засушливую жару, или два литра рассолу с будуна - тоже не плохо. А может лучше ведро протеина, для качка, готовящегося к "Мистеру Олимпия"?! Нет! Это сравнимо с тем, как если бы столяр прошиб в размерах и отпилил лишнего, а унего для этого случая припасена лишняя дощечка... Да масса примеров; сейчас Олегу дали то, что нужно. Проникнув через голову, это самое становилось стальным стержнем, разливалось по телу, рукам, ногам, и по-особому действовало на подсознание своего нового хозяина, делая его не таким уже, каким был он пять секунд назад.
   Стержень мог вырасти и в хвост, и быть для него как для кенгуру,- хвост больше, чем обе ноги, но... Олег человек, и поэтому он указал Лёхе и Коле, снова зайти в лесопосадку и продолжить поиски. Сам также направился за ними, а Дрону приказал, внимательно сматреть за пустырём, тем более при таком освещении это будет просто.
   Он с хрустом ступил в посадку, но спина, от затылка до поясницы, горела диким пламенем... позора. Она точно смотрит ему вслед и сжигает, сжигает, сжигает... Несколько видов ядовитых змей, поочереди жалят нежную мышечную ткань и пускают жгучую жидкость по венам. Чтобы отвлечься, он заговорил:
   -Мы же ясно слышали, как он припустился и осёкся где-то здесь,- сказал Олег, словно спрашивая у самого себя. А чувство никчёмности так и не покидало, так и висело на застрявшем ядовитом зубе ползучего гада, на плотном шве армейского кителя.
   -Тут бесслышно не выбраться. Тут либо совсем без движения, либо... Но не голубь же он в самом деле... А чёрт его знает, эту цыганчу!
   Он говорил, постепенно понижая голос до шёпота, словно зная, что приближается к чему-то. Коля сначала молчал. Лёха был несколько в стороне и вовсе не слышал его. Олег с Колей подходили к деревьям, обходили вокруг, даже смотрели вверх и он несколько раз коснулся плеча брата, так, не специально. Так должно было быть, потому что они же братья - по-другому не обьяснить.
   -Да. Я тоже слышал,- сказал наконец Коля, когда понял, что Олег ждёт от него ответа.
   Поиски ни к чему не приводят; они уже обследуют одно и тоже место по второму разу, собираются по третьему и уже не так тщательно и прилежно, что Лёха начинает бурчать себе под нос обвиняя Дрона, мол, зачем тот полез со своей рукой, мол не думаешь головой, страдают члены тела. А ещё, что поделом тебе досталось.
   Андрюха всё слышал, но пока не отвечал; кувшин с широким пузом, умещал много чего в себя и не только жидкости. Но и тому должен быть предел и если не жидкости, то что-то густое и не приятное на запах, цвет и вид. Кувшин наполнился. Уж слишком быстро... Он прячет раненую руку в запазуху, растегнув китель до середины и испепеляемый взором властной женщины, бурчит в ответ, но не самому Лёхе, а как бы всем. У них снова на лицах маски клоунов, но сейчас они без гармоники и не поют.
   Коля пытается встрять в перепалку, потому что считает, что его место где-то посередине этого гора-подобного дуэта, а он как соло, должен находиться в самом центре и быть запевалой. Но ему, отнюдь, это не удаётся, по крайней мере не сегодня, так как клоуны-близнецы решили пробовать без него.
   Дрон с Лёхой тихо перебраниваться, на забаву хозяйке; обвиняя друг друга в профессиональной халатности, беспредельной тупости, душевной слепоте и даже кто-то из них, обозвал другого живодёром. Хотя последнее было уж слишком для кого-то личным и даже не уместным к данной ситуации, но слово не воробей - выпустишь, не поймаешь. Интересным, и даже немного забавным было то, что всё перечисленное, звучало всего в пару-тройку совсем коротких слов, даже мизерных, но значение каждого, вырастало в огромную, просто гигантскую оплеуху. При чём досталось им обоим и одновременно же. У обоих загорелись щёки, нос и губы. У Дрона сдавали нервы, заныла поломанная кость и скрепя сжатыми зубами, подавлял желание продолжать перепалку.
   А Лёха служил сам себе бронзовым щитом, от которого отскакивали слова товарища и скакнув словно мяч пару раз от земли, возвращались обратно к Дрону.
   -Не ругайтесь, мальчики, этим делу не поможешь,- услышав их брань  устав их слушать, отозвалась Антонина Сергеевна.- Просто найдите мне его, молча.
   Парни замолчали. Только ветер всколыхнул высокие верхушки тополей и большие, широкие, словно лопух листья, захлопали в ладоши. Этот звук понёсся вдоль всего строя и мгновенно возвращался на исходную, он то затихал, то возобновлялся по-новой и даже ещё сильней прежнего. Он заглушал всё то, что было внизу...

    "Она любила театр, только такой, чтобы совсем необычный, не похожий на классический, или драму... На худой конец сойдёт и кукольный; в нём можно искать смысл тех, кто стоит там внизу, за плотной ширмой под сценой и водит этими матерчатыми, бездушными, набитые ватой или ещё каким-нибудь дерьмом, чучелками.
    "Как жизнь их довела до такого! -Станет спрашивать она себя и в чём-то будет права. -Что надо сделать, чтобы плинтус оказался над тобой! И вообще, как заставить бездушную куклу, передавать смысл произведения зрителю, без содержательных эмоций, без которых слова, теряют не то что в весе - они превращаются в пыль, в труху! Здесь либо талант, либо ничего... другого.
   В целом она ничего не имеет против такого искусства, если для тех, кто его творит, оно является не больше, чем хобби. Энтузиазм, растрачивающийся в минус, можно считать, что этот человек безумец.
   Можно ещё "миммы". Его редко сейчас увидишь, но когда попадается, смеёшься непереставая и долго ещё вспоминаешь прикольные мордашки. Особенно когда они ругаются, а потом мирятся - такие милашки. И когда покидают сцены под бурные аплодисменты - здесь начинается импровизация... Прикольно!
   Антонина сейчас творила собственный театр, точнее театр со зверинцем, в исполнении её четырёх барашков. Тут даже присутствовала в некотором роде "мим", но это лишь для того, чтобы скрыть бурное проявление эмоций, которые, по мнению хозяйки, в её театре не уместны. Она даёт им сцену, свет, время для репетиций, даже платит. Сценарий прост и при исполнении, ни требует глубокого вживания в образ; вся простота в том, что сюжет берётся из самой жизни, но в данном случае, все как один упёрлись в стену и ни туда, ни сюда."

   Господин случай сам пришёл навыручку парням.
   
                Глава  18
   Януш ужасно любил коней - он их просто боготворил. Мне не известно, что и сколько он знал об этих прекрасных животных, потому что Ян на эту тему ни с кем не общался. Не говорил о них, даже со мной.
   На заднем дворе дома, у него часто бывали эти животные. Поначалу я незнал как они туда попадали,- чьи они, для кого и куда в последствии исчезали. Они находились в огромном крытом сарае, гуляли в нём вольно и к ним вход был строго воспрещён. Всем. Всё было настолько серьёзно, что никто не решался ослушаться Януша, даже из тех, кто старше его и возможно сильнее. Позже я уже догадывался о их предназначении и как ко всему этому относится сам Ян.
   Я часто наблюдал как он обращается с ними, как кормит с рук, целует их, а они в ответ обдизывали его и даже кусали. Шрамы были на руках внушительные, мазанные зелёнкой или йодом. Бывало возьмёт яблоко, откусит добрый кусок, а остальное даст ему. Тот обнюхает, фыркнет и загребёт в пасть огромными губищами. Януш чавкает своим куском, гладит его гриву, спину и сквозь вылетающие изо рта кусочки яблока, что-то ему говорит. Я немного завидовал ему. Нет, не любви к этим животным, а такой привязанностью к чему-нибудь. Я бывало спохватившись, начинал перебирать всевозможные варианты, чем мог бы хоть каплей похожим на него. Собаки, кошки...
   Голуби! Не то, чтобы я прикипел к ним сердцем, но когда они садятся к тебе на плечи и балансируя машут крылашками, ударяя по лицу, словно гладят - такое не передать на словах. А когда приходишь их кормить, они бросаются ко мне под ноги, летят навстречу, словно хотят сбить с ног, повалить, замахать до смерти от счастья крыльями.

   В какие-то заранее определённые дни, приезжали какие-то незнакомые люди. Януш их никогда не приглашал в дом, не знакомил нас и не поил чаем - они сразу шли на задний двор и там вели долгий-долгий разговор. Те люди не всегда были цыгане; чаще русские, но почему-то на каких-то страшных машинах - чёрных и тонированных - и взгляд как-то из-под бровей - хмурый и как бы злой. Иногда они разговаривали очень громко и казалось, что ругаются...
   Затем я заметил, а позже и уяснил, для чего он пропадает на несколько дней, а иногда и недель, и возвращается, словно был по ту сторону этого; иногда весёлым и взбалмашным, а иногда печальным и хмурым как самый пасмурный день на земле. И тогда замыкается на некоторое число часов, словно на лицо одевается маска без мимики и срастается с атмосферой. Около него появлялась серая сфера, в пределы которой он никого не впускал и не выходил сам. В такие минуты у него на голове хоть танцы пляши, хоть в уши ори - ничего не изменится. Ещё он был какой-то непредсказуемый,- мог взять кухонный нож и зарубить нескольких кур и бросить их, изливавшихся кровью на весь двор. Мог включить магнитафон "Электроника 302" так, чтобы еле было слышно, прислонить к уху и лежит так с закрытыми глазами, будто спит.
   Мне становилось страшно за него по-настоящему и охватывавшее меня одиночество, роняло навзничь на землю и сравнивала до тех пор, пока не останется от меня ни следа, ни мокрого места.
   Тот период времени, моей якобы близкой дружбы с Янушем, я считаю несколько натянутым и не многословным. Между другими двоюродными братьями в тихомолку шёл разговор о тёмных делишках Яна, о тех, с кем ему не стоило бы связываться. А также о его неудачных сделках с перепродажей жеребцов и о неожиданной постановке его на счётчик. Счётчик для меня было нехорошим словом; цифры в несколько кругленьких роликов, крутящиеся в бешеннои ритме и только вперёд...
   ... Его подставили... и он где-то попался... Их взяли всех до одного, и... Его может даже одного вели и наступивший час, оказался...
   Тела нашли ни всех. Да и те были ни все узнаваемы и приходилось часами проводить у отдела судмедэксперта, чтобы наконец дали подтверждение, об опознании родственниками покойных. Януш был со сломанной, вывернутой на бок челюстью и проткнутым сердцем, тупым предметом похожим на железную скобу. Но хоронили в открытом гробу, и лицо было видно, и разбитые костяшки кулаков намазанные почему-то зелёнкой, я помню до сей поры.
   Становилось дико и бежавший по коже мороз, делал её тёмно-серой как лёд на реке. Каким нужно обладать хладнокровием, чтобы вот так, целенаправленно воткнуть острый предмет, живому человеку прямо в сердце! Вот так легко и непринуждённо, взять и отобрать чью-то жизнь... Словно это вещь и ты тайком закрадываешься во внутрений карман пиджака, вынимаешь его жизнь в виде, допустим, сердца. А потом разворачиваешься и спокойно уходишь. От этих мыслей у меня темнеет в глазах и сохнет в горле.
   И как потом с этим жить?! Будет же сниться, видеться то в зеркале, то в чьём-нибудь отражаться окне. А хуже всего, когда и ешь, и пьёшь, и даже отдышаешь, а он всё время тебе мерещиться. Возможно я преувеличиваю, и для мерзавца такое не страшно.
   Опять задумаюсь и по-новой...
   То, что его нет и никогда больше не будет, осознал сразу... Непривычная тишина поселилась в доме, в котором мы все жили. Опустел двор. Ветра-одиночки нашли в нём свой приют и согнав в него, подобную себе, шушеру, творили шабаш. Не топотила больше грациозная живность, не ржали сразу несколько оскаливши клыки маститые жеребцы. Не резал больше нос, кислый запах конского навоза. На крыльце валялась стёртая до блеска металлическая гребёнка для расчёсывания гривы; я проходил мимо и словно спотыкался краем глаза, останавливаясь на какую-то мизерную долю секунды, которой хватало, чтобы в памяти перекрутить самые тёплые воспоминания об Януше.
   Пустота щемила грудь до изжоги, а комок в горле душил периодически задерживая дыхание, подавляя желание сорваться на плачь. Лишь в передней комнате, сразу в правом углу, до сорока дней, посвистывал какой-то сверчок. Может это вовсе и не сверчок был, но свиристель его, чем-то напоминала выше указанного жучка. Так вот, его не было видно, только слышно, и определить, был ли он в доме, или снаружи, не представлялось возможным. Как-будто где-то меж того и этого. В светлое время суток свист прекращался, но как только садилось солнце, сверчок начинал свою мелодию по-новой. В целом-то он никому не мешал, просто странно было слышать всё это. Бывает спишь ночью, неожиданно просыпаешься,- а он свиристит. Так тихо, заунывно, как будто призывает к чему-то, путая линии мелодий с земным и неизведанным, но создавая из этого, астрономическое ограждение и предсказание.
   Живший тогда у нас какой-то старик, с длинной седой бородой, чей-то там родственник, по чьей-то там линии, не помню точно! Так вот, говорил он, что это свиристит душа самого Януша, летает по дому и возле, находясь на границе этого и того мира. Как бы прощается, с нами, с домом где жил - показывая таким способом, своё здесь пребывание.
   Раз в ночь на похороны, мне не спалось, даже не прилаживался ни на минуту. Мысль о том, что я его вижу последние часы, не отпускала меня. Мы только-только с Любавой начали жить и поэтому чувство скорого, полного одиночество, стояло где-то за углом, готовое выйти ко мне и положить руку на моё плечо. Я медленно выхаживал по дому, выходил на двор, где стоял гроб, но со двора ни ногой. Я вновь вернулся в дом и снова услышал свист. В доме я был один и поэтому пошёл на его звук, стараясь как можно ближе обнаружить его место. Оно привело меня в угол передней комнаты, он звучал прямо над моим ухом, но где он, вдоме, или с улицы, было не понятно. Мне удалось найти идеальную точку, откуда его было хорошо слышно.
   Но тут я произнёс:
   -Януш, это ты?
   Почему я это сделал, незнаю, но свист на некоторое время приостановился. Я тоже как бы замер и то чувство, перемешанное вместе со страхом и удивлением, дало повод думать, что через нечаянно разбитое зеркало, в их мир, также как и в наш, могут попасть разные существа. "Всё это ничего,- думал тогда я,- лишь бы не нанести друг другу вреда. А так пусть, что жалко что ли..."
   В дом вбежала маленькая девчонушка, лет трёх - трёх с половиной и вывела меня из ступора. Мы переглянулись карими зрачками; чумазое личико хлопало длинными ресницами и была удивлена не меньше моего. Она наверно рассчитывала тоже быть в доме одной, а тут я. Улыбнувшись мне, девчонка, понурив голову побежала дальше по своим делам в одну из тёмных комнат.
   Чтобы сесть, мне пришлось потрудиться, потому что колени не гнулись, а на теле, словно был воздвигнут кем-то металлический корсет. Он скрипит под усердием, но чтобы разорвать замки и металлические заклёпки, приходиться пораниться и потерпеть боль. Терпеть физическую боль было легче, нежели психологическую, тем более рваную. Я со всего маху плюхнулся на стоявшую рядом лавку и она чуть меня не опрокинула на пол. Пол удержал и лавку и меня, хоть от этого можно было ощутить облегчение.
  Назад из тёмной комнаты бежит всё та же девчушка, с грязной и голой куклой в руках. У куклы не было головы, но это её видимо вообще не волновало. Она замедляет шаг, опять увидев меня, всё также хлопает ресницами, но... В дом вбегает какая-то женщина и не замечая меня, быстро подходит к девчушке. Она её мать. Девчушка пугается, но не плачет, а та выругавшись в полголоса по-цыгански, хватает её за руку как игрушку в охапку и удаляётся.
   Свист возобновился, но позвать ещё раз Януша, у меня больше не было желания.
   Я по нему не плакал. Я понял, что одна жизнь закончилась и теперь будет другая, не похожая на прежнюю. И "ВНЕЗАПНОСТЬЮ", эту ситуацию я назвать не могу, хоть и случилось всё как-то быстро. Напряжение витало среди всех жителей этого дома, краски отношений постепенно сгущались, словно наполнявшийся резиновый пузырь ржавыми гвоздями...
   "Ба-бах,- и лопнул!"
   Лопнул, рассыпал гвозди, по дому, по двору, повсюду,- и теперь кто ходит, получает раны... ржавые... гнойные.
   Похороны были скудными. Хотя народу было полно и не бедные больше. Могила была обычной, без склепа. Без ковров обложенных об стену и пол, ни дубовых брусов, обитых в несколько слоёв рубироидом, ни резных табуреток, на котором вроде бы должен был стоять гроб; всё как у всех смертных. По поводу скудных это не я сказал, а слышал от шептающихся родственников и другой набравшейся массы народа. Потому что он - Ян, якобы был вором, а с вором, мол так и надо... Словно воровал он у них же.
   Тогда я впервые поверил в силу одиночества, в её ничтожество как в какое-то отдельный, ни с чем не соприкасаемый объект, который касается лично меня. Он имеет форму, разум, цели, Он имеет силу - силу молниеносного распростронения и впуская его в своё внутреннее "я", рискуешь остаться голодным.
   Я ощутил сильный сквозняк из-за спины, за которой когда-то стоял Януш. А теперь там нет никого. Он холодит тело до костей и колошит широкие штанины брюк, словно ветер играет в салочки с кучкой беспризорных чертят. Но и стоять на месте, равносильно гибели - гибели ни тела, а личности; ответ держать придётся не только перед возникшими в скором будущем, трудностями, но и перед самим собой...
   Как отпоминали сорок дней, свист прекратился. Кувшин воспоминаний иссяк и треснул от хлынувших на следующий день ливней. Дожди шли - шли несколько дней к ряду; размыло просёлочные и грунтовые дороги, подтопило дворы в низинах. Их жители плавали на жестяных корытах, а дети на плотах. Из жертв оказались лишь двое алкашей, мужа и жены Воропаевых, на ночь глядя собравшихся пойти за подкреплением для крепчёного продолжения. А ночи холодные, добрый хозяин собаку не выпустит на улицу. Они-то шли, в резиновых сапогах на босу ногу и пол пути не прошли, как стопы стало сводить... Им бы вернуться, но тяга к любимому, да в душу залитому,- такое не могло быть препятствием... Он от переохлаждения, она захлебнулась в грязной дождевой воде, пытаясь вытащить любимого на сушу, но не осилив, повалилась навзничь... Первый вдох  с водой и всё.
   Дожди прошли, алкашат схоронили и никто их не вспомнит больше...
   Вскоре после похорон, пропал без вести отец Януша. Просто проснулись все утром, а его нет, как растворился. Никто ничего не знает, даже искать никто не стал. А уже после сорока дней как не стало Яна, некто властные из цыган, некто барон Василиан и его приближённые, обвинили его мать в воровстве у каких-то там ещё цыган. И их общим цыганским собранием, единогласным голосованием, её приговорили к казни, что впоследствии было и сделано. Да вообще, какая-то жуть начала твориться вокруг всего нашего семейства, от которого достовалось и нам, молодым. Сожгли дом, в котором мы жили, со всеми постройками. Где были жеребцы и мою голубятню. Не оставили камня на камне и не одной целой дощечки. Нас, тех кто по-младше разобрали в другие семьи, а меня женили...
   ...Меня женили!
   Мы переехали с Любавой в отдельный дом и в нём началась моя другая жизнь. Взрослая жизнь.
   Януш позже снился мне несколько раз, здоровый и весёлый, но за собой не звал. Во сне он играл как маленький дитя: бегал вокруг меня, прыгал. Говорил, что хочет воздушные шары и мороженое. С ним был какой-то друг. Я его не видел, но присутствие ощущал, потому что Ян всё время к кому-то обращался и словно тот что-то спрашивал, а потом отвечал, тоже балуясь и кривляясь.
   Я не мог понять значения этих снов,- взрослый человек ведёт себя как ребёнок - просто в тот момент, когда снился, он был для меня жив и никогда не умирал. А когда я просыпался, не верилось, что его нет.
   В память о Януше, я стал иногда копировал его поведение и привычки. Как он говорил и что, сам себя заставлял заниматься спортом как это делал он с собой, по-особому вести себя за обеденным столом (Януш был левшой), манеры и ещё кое-что. В общем схожесть просматривалась за километр. Зачем я это делал - незнаю. Это было точно от меня, но оно ни к чему не побуждалось. Привычки настолько вжились в поведения, что стали как мои собственные. Может я считал это дань перед памятью умершего брата?..
   Даже спустя какое-то время Любава мне высказывала, что я бываю не такой, какой на самом деле. Будто меняюсь и становлюсь чужим. Я не признавался отчего это, только посчитал, что так делать не правильно и вскоре вновь обрёл себя.

   Уж и не знаю, сколько я был в отключке, но очнулся от громко переговаривающихся где-то рядом со мной мужчин. Тонким звоночками теребили мою чувствительную перепонку в ухе, пару баритонов, один басс и один, не понятно что. То ли они ругались, то ли спорили о чём-то, но явно беседа была недружелюбной. Иногда вместо слов, я отчётливо слышал как блеют овцы. Я встряхивал головой и овцы пропадали. Слово "свинство", я слышал чаще других. Интересно, они говорили о еде или о перевоплощении одной единицы индивидуума, в более низшее и называли его этим словом. Чуть позже я понял, а точнее услышал, что ищут они кого-то и переругивались, что кто-то из них оплошал и упустил объект поиска. А кто-то просто не хотел поддавать вида своего присутстивия.
   Только какого объекта? Непонятно.
   Сквозь проясняющийся туман сознания, до меня долетели два слова: "Голубь! Голубь!" Эхом, звук затаился где-то за спиной и звучал как в большой и холодном коридоре, ещё какое-то время. Потом он повторился, но лишь только для того, чтобы исчезнуть.
  Лежал я лицом вниз и после того, как пришёл в себя, никак не показывал своего здесь пребывания. Слияние с чем-то огромным, просто с мега великим, делало меня неуязвимым и такое величие перед теми, кого я слышал, но не видел, становилось не более важным, допустим, как сломанная лапка работающего муравья, и вот... он уже не трудоспособен. Хотя и с этим можно поспорить, но не в это время.
  После зноя днём, за ночь земля взяла свою сырость и пахло совсем не свежем перегноем прошлогодней листвы; я просто сжал кулаки и сгрёб в них землю. Она больно забивается под ногти, а что-то твёрдое их ломает.
   "Сырая",- думаю я, и ещё думаю как сейчас Януш лежит в гробу, закопанный в такую вот сырую землю. Я представил его полуразложившееся тело, с прогнившим досками гроба, через трещины которых, уже попадала земля. Как запах мертветчины, поглощает мицелий и порождает грибы-мертвецов. Знаю, что траву для скотины нельзя косит на территории кладбища. Будто бы она уже отравлена соками разлажившихся тел. Знаю, но не уверен точно! Бывает так, что родственников хоронят в одну могилу. Допустим умер муж, болел там, или несчастный случай. Похоронили. А лет так, через двадцать - двадцать два, умерла жена, по-старости, в преклонном возрасте и вот копают ту же могилу, чтобы положить её рядом с мужем. Таково было её последнее желание. Они же с ним жили в одном доме, вот и в одном "доме" будут лежать.
   И вот копают ей стараю могилу. Крест аккуратно положен в сторонку, гробничка тоже. Та часть креста, что была закопана, немного подгнила. Копают близкие родственники: племянники, двоюродные братья, один внучатый племянник - все свои. Кто-то сказал, чтобы аккуратнее были, когда глубина будет в человеческий рост, говорит, там ещё дед лежит. Добавляет, "не потревожьте". Самый шустрый, а он наверно ещё и больше других выпил. Так вот, он говорит, что мол там от гроба уже и трухи не осталось. Да и от покойника тоже. Мол, кости черви растощили и они могут быть в другом месте. А сам лопатой втыкается во что-то твёрдое и замирает...
   В могилу к Янушу уже никого не положат. Он один там будет, даже родственников по близости никого.
  "А что я думаю о нём постоянно! Что он мне часто видится, снится и кажется. Кажется, что он никогда не умирал, но это лишь противоборство вымышленного с реальным, и ничего большего. Опустевшее место в душе, требовало скорейшего заполнения. А пока его не было, оно жило уже прожитым, сжимая видимое, но пустое."
   На тот момент я не понимал, что копошившиеся как жуки вокруг меня люди, были моими врагами. Настоящими врагами. Как немцы во вторую мировую, для любого русского человека. Я только аккуратно поднял голову и попытался сообразить, что вокруг происходит. Прямо впереди меня в нескольких метрах горел яркий свет, освещая примерно выше ещё на одну мою голову огромный участок пространства. Светло, словно днём, а поверх черным черно. Я опускаю голову, чтобы ещё раз вдохнуть прошлогодний перегной, и получив дозу, снова приподнимаюсь, вытягивая шею.
   Голова кружится, в носу созревает чих; я подавляю его придавливая ноздри и задерживая дыхание. Голова начинает кружиться пуще прежнего.
   В периметре света, мелькают тени, с забавными кукольными движениями, напоминающие школьный театральный кружок; лёгкая пьеска, с незамысловатыми угловатыми движениями безлицых кукол, которые никак не хотят слушаться рук и выражать эмоции. Но что-то здесь не так. Словно кукловод отлучился и забыл... Что же он мог забыть, странно!
   Честно, я пока не понимал, зачем я здесь нахожусь и что здесь делаю. Пока единственное, что меня беспокоило, это сильная головная боль в районе лобной части переходящая на верхотуру черепа, причина которой для меня была покане ведома. Подувший откуда-то с верхушек деревьев лёгкий ветерок немного ослабил мои страдания; нахлынувший поток, волной окатил мою бедовую голову, а потом ещё как чей-то прохладной рукой из осени, близкий тебе человек, греет об тебя свои конечности и мурлычет в ухо нежности. Но боль всё также была невыносима, а от лба до макушки черепа, казалось его отсутствие.
   Ещё один выкрик ругающихся мужчин и голос одного из них показался мне знакомым, который вернул меня в реальность.
   "Это они,"- думаю я и перед глазами пробегают картинки предидущего вечера.
   Двое моих преследователей, где-то неподалёку от меня копошились, вороша сухие ветки и листья. На свету я заметил две тени, снующие меж деревьев; ослеплённые ярким светом, каждый прикрывал глаза одной рукой, стараясь повернуться спиной и при необходимом случае делал это. Один из них был практически в двух шагах от меня,- вот-вот и он наступит мне на ногу или ещё на что-нибудь. Наступая на что-нибудь, он двигал ногой, словно вытерал о землю подошву ботинка вымазанную дерьмом, или что-то в этом роде. При этом выругивался так, чтобы его никто не слышал. Но слышал я.
   Запах керзачины, чем-то напоминает жжёную резину обмокнутую в кошачью мочу и даже тухлость заросших сорняком полей и лугов, не в силах были перебить вонь, исходящую от... этих людей. Я имел возможность приподнять голову и посмотреть в сторону света. Он дерзко разрывал сплочение мрачных теней, обрывки которых, жалостно вихлялись где-то за пару километров от этого места, не в силах вернуть себе то величие, которое было в начале. И хотя верхняя линия чётко рисовала световое ограничение между верхом и основанием происходящего события - оно, как ни крути, низким потолком давило на созерцание моим внутренним ощущением бытия, вновь недавно вернувшегося.
  Но так или иначе, опасность ещё никто не отменял, и чем дальше и глубже я пытался спрятатся, тем больший гнев и немилость вызывал у своих неприятелей. А было всё так. Одного я наблюдал чуть поодаль, наверно, вне пределов лесополосы; разобрать кто это, мешало яркое свечение и ветка дерева с густо поросшей кроной, свисающая прямо над моей головой. Но я мог и ошибаться. Он молчал и играл роль столба, нежели кого другого. Другие были где-то вблизи меня. С прояснением разума я понял, что и в их полку, не так уж всё гладко. Мне слышно было как они ругаются; брань была нежной, чуть ли не ласковой, и тут я подумал, "где же те монстры, что так яростно гнались за мной?! Тьфу на них! Что они как слепые котята роются в кучке засохшего гавна, а потом мяучат, мяучат, мяучат!"
   Преодолевая боль, я приподнялся ещё на полголовы и увидел впереди себя автомобиль с включенным дальним светом и работающим двигателем. Сам автомобиль был невидим; две тоненькие линии, белая и чёрная, еле заметно обводили контур, но и по тому было понятно что это за чемодан. Я быстро сообразил, чей это джип; я запомнил его, когда целовал его хозяйку, там, у ворот и, немного присмотревшись увидел, что и она, собственной персоной, также обведена чёрно-белыми тонкими линиями. Стоит сбоку машины и наверно ждёт результата поиска. А результат, во мне...
    ... а мне! Мне, стоило бы только приподняться хотя бы на четвереньки, то меня тут же бы обнаружили; я-то находился, буквально на самом краю лесопосадки и прикрывал меня от яркого освещения небольшой травянистый холмик. Находясь словно в ямке, где совсем ничего не видно, я был как в укрытии, но только в визуальном. Жаль только нельзя сказать всем, "что я в домике" и что лежать буду, пока кон не выпадет на кого-нибудь другого. Или пока путь не освободится.
   Снова мир для меня сжался до неимоверной узины и наверно, стоило бы выставить руки в стороны, то я бы коснулся боковых стенок одновременно. Чувство тесноты вызывало если не клаустрофобию, то в памяти возникали специфические ассоциации на загробную тему, с невозможностью придти к единому заключению и главное, выбраться на свободу.
   Я окончательно пришёл в себя осознав, что свет простирающийся надо мной, есть не что иное, как луч надежды во спасение кого-то, в жертву которому, принесут именно меня. Тем же самым осознанием, можно назвать и то, что перевернувшись на спину, стало легче думать, что же в конце концов предпринять дальше. Вытянувши ноги, головная боль, вместе с циркуляцией крови, перенеслась на левый бок. Я взял в кулак горсть земли и осторожно приложил к этому месту.
   -... как свиньи,- донеслось до меня и заторможенным, ещё до конца не оправившимся слухом, я принял это на их счёт. Только из-за чего они так, уразуметь не удавалось. Да и не нужно было.
   Я продолжал лежать на спине и смотреть в звёздную высь. Звёздное небо двигалось в своём невесомом пространстве, мерцая еле заметными вспышками, невидимыми координатами передвижения небесных тел - всё по указке того, кого может быть мы никогда не увидим, и не узнаем. Более того, что и ему было совсем наплевать на то, что твориться здесь, внизу. Как и то, что конкретно мне сейчас от боли в голове сводило скулы, потому что терпя её, я сжал зубы почти до скрежета.
   Я не видел взаимосвязь миров и поэтому не имел в то веры. Мне чужда была версия того, что человек зависим не от другого человека, а от чего-то, что не от мира сего. Мне было противно от мысли, что мы на этой земле не одни, и существующие якобы существа из других, а также из по ту сторонних миров, намного разумней нас, цивилизованней, а значит и сильнее. И тем более меня выворачило, когда какой-то плешивый очкарик, в белом, застиранном халате, на полном серьёзе говорил, основываясь на якобы проведённой научной работе, что вторжение инопланетян вскоре состоится и что нам надо быть готовым к самому худшему. "Это факт" говорил он в заключении и скромно ждал аплодисментов.
   Бред! Я верил только "ВНЕЗАПНОМУ". Это слово для меня было не слово, а аббревеатура, но разгадать её мне пока ещё не удалось. Пока.
   У меня нет абсолютно никакого образования и умных книг я никогда не читал. Учителями жизни я с уверенностью могу считать выпадавшие на мою долю события,- хорошие и плохие - положительный исход которых, напрямую зависит от моих дальнейших действий. Ни что так не влияет на судьбу человечества, как само человечество; каждый шаг - это предвестник следующего шага, его, можно так сказать, опора, или ступень для продвижения вперёд.
   А ещё боль. Говорят, если болит, радуйся - ты ещё жив. Да ну на хрен! Испытывать счастье - не важно для себя или за кого-то, вот что значит жить. Строить планы хотя бы на завтра, знать и ждать, что жена на вечер приготовит вкусняшку, представлять взрослым своего пятимесячного сына - вот значит жить и быть живым!
   Мне уже не думалось о головной боли - боль пусть думает сама о себе; заботы были куда более важные и дела, куда масштабнее. К тому же "псы" с вонючими ботинками, рыскали совсем рядом и не ровен час, как обнаружится Яков собственной персоной, к своей погибели.
    Я понял, что мне ничего не остаётся, кроме как снова собраться и "ВНЕЗАПНО" сорваться с места, чтобы без оглядки бежать до самой деревни. Уже в который раз я попадал в труднейшую ситуацию, что сбившись со счёта, замечаю закономерность и порядок своих мытарств, выстраивая её в сначала в столбик, а потом рисуя графические линии, чтобы в уме подсчитать вероятность выхода с наименьшими потерями и побоями. Не смотря на то, что до этого мне удавалось успешно выбираться, потери становились существенными и ощутимыми. Но от недавних успехов я заряжался позитивом и на этот раз был просто уверен, что и из этой западни выберусь без особых проблем.
   Я перевернулся назад на живот и принял исходное положение к рывку - сжал кулаки и немного согнул ноги в коленях. Ещё несколько упражнений с глубокими вдоха и выдохами, и стиснув зубы, рвану. Пошёл обратный отсчёт, но недалёкий голос позади немного отложил мой старт.

                Глава  19
   Голос, который я услышал, был знаком мне. О да! Я даже дыхание затаил, чтобы ещё раз услышать и убедиться, что это именно он и мне не послышалось. Не знаю почему, но я улыбнулся этому и принял это как вызов. Но ни конкретно его, а кого-то свыше, который над нами, над обоими. И чисто по-мужски, зауважал его по-настоящему. Я быстро в уме пересчитал наши личные встречи и их исход; закономерная поочерёдность на лицо, но не это важно. "Подняться от такого удара на ноги и к тому же ещё отправиться за мной вдогонку. В очередной-то раз; а он сейчас именно за мной пришёл! Я уверен. И теперь не схватить ему меня, а... Ну, прямо молодец! Ну, прямо самурай!"
  Пока я так нахваливал его про себя, попутно представил, как он недавно очухался и не веря в себя, в меня поверил... Поверил в то, что на каждого сильного, сильней найдётся! А на того, кто сильней сильного, найдётся хитрее и умнее... Так можно до бесконечности!
   "Два-один, в мою пользу. Он наверняка желает новой встречи со мной, раз уж я слышу его голос, чтобы поквитаться. Боже мой! Сколько можно!?"
   Но сегодня вряд ли мы с ним уже встретимся, если только так, мимоходом. Это успокаивает и действует как обезболивающее; дело может быть совершенно в другом. Ни о каком поединке здесь и речи никто не ведёт и соперничество двигается в долгое и уже недоступное нам живым, прошлое. Ему нужен я, а как это будет, совсем другой для него вопрос.
   Я сейчас только сделаю последний, самый глубокий вдох и медленный выдох, а затем резкий рывок и... окажусь дома. Буду бежать, как лететь, даже глаза закрою, чтобы когда открыл, увидел... Чтобы я хотел увидеть, когда окажусь дома! Я выпью наверно литра два воды, холодной, колодезной, прозрачной. Я же пить хочу, больше чем всё остальное. Воды... А что я увижу, не имеет значение - в родном доме, любая деталь...
    А в деревню они вряд ли сунутся. Ну не будут же они в самом деле, в каждый дом вламываться и искать меня, откидывать одеяла со спящих людей и светить фонариком в темноту погребов, чуланов, в огромные прапрабабушкины сундуки. В самом деле же. Бред! Хотя некоторые цели, неоправдывающие надежды, становятся чем-то большим и бесбашенным, нежели они в первоначальном виде. При планировании плана "А", всегда планируется и план "Б", он лишь отличается тем, что ни имеет ничего общего с планом "А". Технически он абсурден, действия его с понтолыку, потому что план "А", резко оборвался и поэтому результат получается часто нестандартный.
   Впрочем многие решения,- великие решения,- были приняты в ходе плана "Б" и по большей части на авось. Хотя что далеко ходить; все мои действия, решения, а может и я сам - и есть план "Б". Тут ничего странного.
   Бывает план "В",  и тут только два варианта. Либо всё гениально и просто, и первые два сходят на нет как полный абсурд и ошибка молодости. Либо всё в точности до наоборот, но это только в том случае, если оппонент, сам использует аналогичное.
   Но в чём я был на сто процентов уверен и даже нисколько не сомневался, так это в том, что удачное завершении своего предстоящего рывка, однозначно и есть план "А". И совсем не важно то, что столько мне пришлось натерпеться, и сколько мне хватит сил всё преодолеть, и сбежать; важно, что ещё одно маленькое препятствие - пустырь, а за ним деревенский погост и сразу моя улица - это и есть то, что сейчас называется целью, а ближе ступенью. Преодоление...
   "Уж слишком много философии..."
   "Это для того, чтобы в будущем избежать подобного!"
   "Чтобы в будущем избежать подобного, ни надо такого больше повторять. Тогда ничего ни нужно будет избегать... Урок жизни..."
   "Я не до учился в школе..."
   "!!!"
   Меня дома не было всего-то только ночь, а такое ощущение, что я отсутствовал несколько дней или недель, а то и больше. Год, в самое, что надо. Меня не было дома год, соскучился до кошкиных коготков в груди, до бессоницы, до плача... До ветра в ночи, стучащего в тёмные окна ветками яблонь... До скрипа подгнивших досок пола, на покосившемся крыльце...
   Вот так попал в ночные приключения! Но в том причина во мне. Моё воображение уже рисовало в моих фантазиях то, как я окажусь в тёплой постели рядом с Любушкой, обниму её горячее и нежное тело и буду шептать ей на ушко ласковые словечки. Интересно же, да! Чем дальше от близких, или чем ближе к тому, что тебя может задержать, если не большее,- тем больше осознаёшь, что тебе близко к сердцу. Что дорого! И такое близкое и маленькое, на расстоянии, кажется большим и драгоценным.
   Я так увлёкся своими мыслями и воображениями, я так прикипел к в воздухе нарисованному образу моей жены, что очень звонкий окрик заставил меня вздрогнуть и моментально вывел из задумчивости. Я даже издал звук, чем-то похожий на писк маленькой мышки. Странно, со мной такое впервые! Так вот, то шумела их хозяйка; звонко, под стать властности и безудержному тяготению к власти над противоположным полом. А ещё бесбашеное стремление к достижению цели, по головам рядом стоящих и перешагивающая через уже упавших под её натиском. Она подгоняла шустрее искать меня. Властная женщина, одним только голосом управляла несколькими взрослыми, здоровыми мужиками и у тех даже не было намёка на то, чтобы возразить ей. Я в памяти воспроизвёл всех, с кем меня судьба злодейка свела на скотном дворе. Даже хромающего деда, со старым ружьём через плечо. Вижу людей со сорванными масками с лица, даже без верхней одежды. Прямо в трусах, с опущенными головами и лица выражающие ничего, кроме покорности.
    Опомнившись - на этот раз уже точно в полном объёме и в полном сознании,- первое, что мне попалось на глаза, это джип. Он находился примерно метрах в десяти-двенадцати впереди меня. "Странно, что я ещё не обнаружен!"- сразу же я подумал. Совсем близко. Рядом с джипом стояла ОНА, и что интересно, в руках ОНА держала ружьё, которым непременно бы воспользовалась, будь сейчас я на её пути. ОНА, наверно, чувствовала моё недалёкое от неё присутствие, так как оружие было наизготове, а тон, которым ОНА подгоняла своих... бычков, был до самых краёв наполнен решительностью к быстрым действиям в случае чего. Глаз её я, конечно, не видел, но все её движения выдавали в ней нервозность и пышащую огнём агрессию.
   Но и я загорать не собирался. Они меня обложили со всех сторон, будто я не воришка там какого-нибудь племенного скота, а как минимум вор-рецедевист, иностранный шпион, или хуже того - маньяк-насильник. И если они меня схватят, то возможно джип и его хозяйка, будет последнее, что я увижу в этой жизни. Им бы сесть, или встать на четвереньки и так "рачком", носом в "солому", пахать объект до... А лучше бы сверху,-незнаю правда, как,- то шансы... Но как таковое, сейчас не рассматривалось.
   "Так грустно и печально! Думаю о слезах, как метод решения вопроса и не как о постигших их хозяина горя. Как свежая человеческая роса; она смывает с лица грязь прошлого, чтобы подготовить его к будущему, к новому..."
   Три, два, один... Отбросив весь груз, как тот скопившийся негатив, я срываюсь с места, как ошпаренный кипятком за пятки. Не слышной поступью я появляюсь на ярком свету как привидение, но пока смотрю вниз. Словно острым ножом режу угол широко раскинутого света и если бы мне, допустим, накинуть на плечи длинный плащ, то она увидев меня, точно бы упала в обморок от "ВНЕЗАПНОГО" моего появления. А так, как от простой неожиданности; она только выронила ружьё из рук. Железяка печально звякнула и упала к её ногам. Она-то ждала меня, но немного в другом положении и с другой разницей появления на свет; меня должны были вывести те бараны, с вонючими ботинками, со скрюченными руками за спиной и рылом в землю. А тут такое столкновения статусов.
   Увидев меня, женщина словно окаменела. Она вжала голову в плечи так, что подбородок касался её груди. Руки согнула в локтях и тонкие пальцы, сравнимо со сломанным веером, в судороге растопырены в разные стороны и жмётся к машине. Увидеть меня перед собой и так сразу, она конечно ожидала меньше всего. Вот и скрутил ей пальцы случай неожиданности и "ВНЕЗАПНОСТИ". Смешно, но жалко видеть такое на бегу, а не стоя в стороне...

   -А чё ты как потерялся,- скажет он.
   -Ну незнаю,- отвечаю ему шёпотом,- она же русская!
   -Хм-м, странный ты человечище Яшка. Кому сейчас до этого дело?!
   -А вдруг...
   -Чё вдруг,- перебьёт он меня повысив голос, а потом тише добавит,- ты посмотри какая соска.
   Я скрытым взглядом смотрю на фигуристую блондинку, развешивающую бельё на вешелку; медный таз с постиранным стоит на земле, она наклоняется к нему и видно через свесившийся халат, белоснежные выпуклости. Она не замечает нас, или не хочет замечать. Одна верёвка закончилась, она подходит к другой, но та высоко... Ей почти не дотянуться, но она вытягивается в струнку, достаёт, но... Халатик короток и он задирается по самые; мы с Янушем одновременно чуть наклоняемся... Белые, стройные, девственные ножки и на ощупь наверно, нет ничего нежнее...
   -А откуда она взялась? -Спрошу я, не отводя глаз.
   -Да от бабки что ли сбежала... Родоков нет походу - сирота,- отвечает Януш и поворачивается ко мне. -Ну чё уставился! Берёшь - не берёшь! Или хочешь для начала отжаться!
   -А она хоть знает наши обычаи?
   -Слушай, тебе баба нужна или нет? Мужчиной будешь становиться?
   Она обернулась к нам и только тогда я отвёл глаза. Оказывается всё это время, я был на максимальном напряжении и мог просто взорваться от перенатуги.
   -Если чё, туалет там,- сказал мне Януш и показал пальцем направление.
   -Зачем?
   -Ну если уже не можешь терпеть...
   -Ты о чём? -С укоризной смотрю на него, а он лыбится.
   -А чё, от природы не уклонишься. Иди, спусти коктейль. Я обожду тут...
   -Да пошёл ты!
   Я отвернулся и отошёл в сторону. Обиделся. Януш подходит сзади и тихо говорит:
   -Да ладно тебе, Яшк, обижаться. Её вчера когда привезли, тётка Фрося повела её мыться. Она потом постирала свои трусики, повесела вот на этой верёвке. а я хоть в штаны... Ну ты понял!
   Он так по-дружески толкнул плечом в моё плечо, подошёл спереди и серьёзно проговорил:
   -Я сейчас пойду к тёть Фросе, узнаю про неё то да сё, а ты время не теряй... Давай, иди... Гля, как оан задом вертит перед тобой.
   -Она может перед тобой так.
   Януш смеётся.
   -Это она так перед нами обоими, а кто первый к ней подкатит, тот будет с ней. Иди...

   ... я только-только стал набирать скорость; от низкого старта нагрузку приняли колени, но от широкого взмаха руками я выпрямляюсь и бегу только на носках. Увидя её смешной вид, я немного замедлился, чтобы малой долей секунды насладиться своим триумфом над ней. Очередным триумфом. Жаль, что я не могу повторить того, что у меня с ней было пару часов назад. "Да ладно! Ей и того достаточно." Ведь я снова уходил от неё красиво, как и те же пару часов назад, только уже ничего не сказав.
   Улыбнувшись ей на прощание, я вновь ускоряюсь и несусь со всего духа вперёд.
   Если быть честным, я ожидал мгновенной реакции с их или её стороны. Но первые секунды, не могу сказать сколько точно, я ничего не услышал, что могло бы меня обеспокоить и отчего бы я испытал ещё более сильный толчок, прибавив жару в скорости.
   Меня поглотила тьма; я как сеть паутины, разорвал липкую шаль ночи и убегая, оставлял только воздушные волны. Расплываясь широко в стороны, волны оставляли след. След медленно растворялся и чтобы в этом убедиться, я обернулся.
     В блеклом свете машинных фар мне был виден лишь силуэт женщины; она стояла с уже поднятым ружьём в руках. Я отвернулся и не успел сделать даже пару широких скачков, как до моего слуха донёсся глухой звук выстрела, а за ним ещё один. Пули пролетели со свистом; одна где-то над моей головой, а вторая и вовсе непонятно где. От выстрелов я споткнулся на ровной дороге и без шансов сохранить равновесие, упал, но прежде носом пропахал несколько метров. Наглотавшись по самое горло пыли, я стал быстро отплёвываться, потом откашливаться и закончилось всё отхаркиванием. Вытерев рот разорванным клочком трико на колене, я снова поглядел в сторону неприятелей. Пыль попала и в глаза, но выступившие слёзы, сделали своё хорошее дело.
   Джип резко разворачивался и вот теперь дальний свет был направлен точно на меня. Ещё пыль не рассеялась поднятая мною, а по мере поступления света я уже видел четыре тёмные, мужские фигуры. Они резво работали ногами и в такт им махали руки, всё ближе и ближе, они приближаясь ко мне. Их прижатые головы, ни к туловищу, а низко к земле так, что походили на крутящиеся колобки, с выставленными шипами.
   Ни секунды не медля, я вскочил и уже было побежал прочь, но через три-четыре шага вновь оступился и кувырком полетел на землю. Выругавшись на чём свет стоит, чертыхаясь, я всё-таки разогнал максимально возможную для себя скорость, чтобы унести ноги с уже злополучного пустыря.
    Признаюсь, выстрелов я не ожидал; подумаешь, баба с ружьём, мало ли что она думает, что думает тот, кто её видит... Но когда они всё же прозвучали, меня словно током шандарахнуло в заднее место. И это я её ещё незнал близко... Когда ещё там на ферме кто-то выстрелил в меня, я не испытал такого испуга как сейчас. Уж чего-чего, а вот от бабы я не ждал такой выходки. Да это и не выходка вовсе, а выражение внутренней позиции, завышенной позиции, построенная на прочном фундаменте самомнения и самолюбия. Всё это взгляд с высоты ещё не построенного, но уже обживающего себя небоскрёба; она протирает окна с наружи, сидя на краю подоконника, щуря один глаз от отражающего от стекла солнца. И незнает, что под ней, целая вечность.
   Да она просто ненормальная. Да, я понял, что эта женщина вепрь в человеческом обличии, монстр. Девочка, с завышенными потребностями. "Хочу то, хочу это! Теперь не хочу ни то, ни это... А вы все такие жалкие, бедненькие, а я вон какая! Со мной так нельзя! Я особенная и вам до меня... И если перейдёте меня дорогу, вы сами же себе, жизнь поломаете! Это не угроза, это предупреждение..." И всё в таком роде. Только вот теперь, дальше я бежал более зигзагообразно, чем прямолинейно, чтобы сложнее было в меня попасть в случае очередного обстрела.
  К тому же меня снова стали одолевать всякие дикие думки в плане того, что для меня ещё ничего не кончилось и что ещё они долго будут меня преследовать, стараться схватить, подцепить на какой-нибудь крючок, сделать подножку, обмануть и заманить, чтобы раздавить. Казалось, что я обречён на вечное преследование, и по смене поколения, оно не прекратится. И что парни не остановятся, пока вконец не поймают меня. Не хотелось себе признаваться, но во мне снова, да ещё пуще прежнего, поселилась паника и захотелось сразу же умереть. Мгновенно, чтобы закрыл глаза и всё, меня больше нет...
   Во время бега у меня спёрлось дыхание и я стал издавать то ли крики, то ли вопли бессилия и отчаяния. Отработанный кислород скопился на уровне груди и ждал, когда грудная клетка разорвётся и моё отпущенное душой тело, шмякнется в пыль. Возникшая душевная неуравновешенность перед трудными обстоятельствами, пыталась сковать мои движения; голова падала на грудь, а к горлу подступал ком. Изо рта рвалось рыдание... Я готов был остановиться и сдаться в руки судьбы, а точнее будущим своим душегубам. Думая, что мне уже от неё, да и от них не убежать, пытаюсь выключить реальность и предаться нирване, безрассудству. Но пока думал,  увидел, что уже добежал до ограждения деревенского кладбища.
   Не придумав ничего умного, я легко на волне наверно страха и инерции, перемахнул через заборчик и побежал с не меньшим порывом. Как искуссный горнолыжник, я обходил выраставшие на моём пути кресты и памятники, перепрыгивал через оградки и холмики, но и одуматься не успел, как словно земля ушла из-под моих ног. Я куда-то падал, цепляясь руками за что-то, что могло меня задержать на поверхности. Но за что я цеплялся, сыпалось вслед за мной и оно же тащило меня вниз. Мне представилась разверзнутая земля и через втягивающуся воронку, меня уносит под земную кору. Куски чего-то рассыпчатого падали мне на голову, в глаза, в рот. Но сначала они были липкими и с терпким запахом сырости, как навечно остывшего прошлого, до жути ледяного, почти что мёрзлого. Выступ, за который можно было ухватиться, крошился как песочный замок о набежавшую волну и смывался в нечто вместе со мной.
   Не успело моё сердце разорваться от нового потрясения, как я уже приземлился спиной на что-то холодное и неприятное, а главное сырое. Цепляясь во время падения за что-то твёрдое и круглое, упало на меня и рядом, также не меньше напугав моё и так слабое сердечко. Подумалось о ловушке и устроена она была теми, кто в погоне за мной... Бред! Очередной бред! В пальцах и под ногтями я ощущал липкую глину и на языке тоже, но плевать не спешил. В мыслях было колодец, либо уличный погреб. Да в таких случаях мало ли что привидится и примыслится.
   Снова осознаю себя трусом! Как это жалко осознавать... И так оно прилипается. Его не отстираешь, не отдерёшь. Это вырывается с пустившими в тело корнями и тянутся они к самой середине, к нервам, к живым основам. В такие редкие моменты, я по-настоящему себя ненавижу; отвращение, но ещё к живому телу, хотя корень, как я уже говорил, находится внутри.
   Сознание я не потерял, просто лежал так некоторое время, пытаясь врубиться в то, где я оказался и как скоро они меня найдут. А ещё, что же наконец с самим собой делать?               

                Глава  20
   Она - многозначительность!
   Главное, что это она себя сделала, и то, что после этого увидела, ей не просто понравилось... Силой воображения и кропотливая лепка делает то, что она хочет видеть. Удивительно! Почему не у всех так получается? Почему те, кому это удаётся, держат конспекты закрытыми, либо их вовсе сжигают, унося всё если не в могилу, то просто с собой.
   "Браво!"- можно восхититься результату. Но лучше,- "Не плохо!"- Так скромнее...
   Скромность человеку к лицу, если эта скромность многозначительна не только как подать себя окружению, но и как это окружение тебя воспринимает. То, что делает она, можно назвать значением отбора лучшего из лучших и те, кто не прошёл отбор вычёркивается, выбрасывается, остаётся за чертой, там... Там грязь и почти всё время пасмурно. А если и бывает солнечно, то им вряд ли приходит на ум, воспользоваться для улучшения положения. Лучшее проходит обработку и после этого обязательно даёт усадку, так что немного кажется удивительным такой странный отбор, если конечно не считать и не ощущать затраченные на это силы.
   Отсюда уже умение владеть собой, подчинять отобранных, создать пусть не идеальные, но удовлетворительные условия для продолжения и вот... Ты в том авторитете, что отдавая приказы, знаешь, что они должны бесприкословно выполняться... И выполняются! Получая своё, ты со временем переделываешься в туго затянутый жгутом продукт. Продукт живой, но напряжение от твоего-своего превозносит тебя над многими и поэтому-то делаешься затянутым. Это вынужденная мера, но ведь по другому-то нельзя.
   Ни одна сволочь, ни одна мразь не должна покушаться на её продукт, трогать руками, красть. Особенно несколько раз подряд и одним и тем же уродом. Когда она думает о таком, то перед ней сразу же предстаёт образ человека в разорванной одежде... Он стоит привязанный к... к чему-нибудь, по барабану. И она подходит к нему с острым ножом поблёскивающий на солнце. Обязательно нужно довести его до крайнего иступления, но чтобы понимал, что с ним сейчас будет. Из разорванных штанов висит вихлясь его достоинство... Она берёт и отрезает его... Медленно, оттягивая это при каждом надрезом и при этом бросает острый взгляд из-под надвинутых бровей и улыбается одним уголком рта. Он верещит как недорезанный поросёнок, брыкается насколько ему позволяет привязь и останавливается лишь для того, чтобы вдохнуть очередную порцию воздуха, ну и иногда посмотреть, что с ним она делает.
   Она не обращает внимания на то, что большой нож и рукоять, за которую она держит своей нежной рукой, вся в его крови; та липкая и прохладная как остывшая ночь после вечернего дождя, затянувшаяся коркой морозца и льда. Кровь тоже станет льдом, а утром сторожевая дворняга, оближит это место до чистоты, вместо воды.
   Наконец она отделяет причиндал от тела несчастного и торжественно поднимает руку вверх, треся окрававленным предметом. Он теряет сознание, но если честно, так ему кажется, что теряет. На самом деле умышленное потеря сознания, не может быть, потому что порок боли ещё не превышен, и поэтому страдание продолжается. Ей вовсю аплодируют прихлебатели, лыбятся во все рты, щурят глаза, вытерают с силой выдавленные слёзы.
   Чтобы быть такой, Антонина не долго готовилась; быть стеной недоступности и шквалом принятых решений достигалось в несколько высоких ступеней и в столько же шагов. Но уже по ровной. Финиша, со сдачей на красный диплом не было - она просто проснулась утром и поняла, что само никогда ничего не прийдёт. И когда будет это, (а оно уже есть) могут легко отобрать. Легко!
   И если она такая - принимайте какую есть! Дальше, больше! Дальше, если понесёт, то краёв не то, что не видно - перепрыгивает так, что до другого края хватает! С запасом.
   Раздавшиеся выстрелы заставили содрогнуться по-тихому переругающихся мужчин и остановить их перепалку; кто-то остался стоять с полуоткрытым ртом, кто-то с прикушенным языком, а кто-то подумал о самом сокровенном и присел. Но никто и подумать ни мог, что стреляла она. Ещё некоторое время они стояли неподвижно словно в ступоре и украдкой переглядывались друг с другом поджав головы в плечи. О ругани забыли, чтобы быстро схватиться друг другу за плечи и прижавшись крепкими выступами, принять случившееся дружно. Дружно-то, не так и больно! В воздухе ещё рассеивался запах пороха, а эхо отпрыгивало от дерева к дереву, от темноты до уха. А ещё эта вибрация,- сразу несколькими волнами разрывает, казалось бы ровное пространство воздушного отрезка, где все находились и им пришлось чуть присесть, расставив шире ноги, чтобы не свалиться в разверзнутое ущелье под ногами...
   Они даже не видят, что там за ней, кто-то уносит ноги. При чём со всех ног. Искрящиеся пятки даже не произвели должного действия на них, потому-что... потому-что всерьёз запахло жареным."- Ох-ох-ох-хо,- прозвучит голос от автора со вздохом. -Эхе-хе-хе! Где это самое... ну как оно там называется... Когда охрана, встаёт рано! Так по-моему это звучит. А-то понаденут камуфляжи, берцы с самодельными подковами и давай рисоваться перед прохожими, да перед девками. Строят из себя десантников, да спецназавцев, а сами и портянок не стирали, да резиновым шлёпком полы не драили. Кашу без масла не жрали, и... Да мало ли чего они ещё ни делали!
   А вот пришёл час, и что... Порох оказывается не так приятен на запах, да ещё щиплет нос и глаза, что и дышать тяжело и смотреть невыносимо. Ах, какие мы нежные! Какие нежные!"
   Театр - это не просто игра заученных до дыр ролей. Театр - это жизнь, настоящая, неподдельная ни под кого. И если вдруг надо будет отрубить палец, или даже руку - отдай и даже не смей спрашивать для чего. Так и жизнь не пожалеешь, коли того требует...
  Из забытья их вывел резкий возглас Антонины Сергеевны. Возглас - это сказано не так громко и не так звучно, как тому следовало бы прозвучать. И к громоподобию это тоже отнести можно только с натягом... Но всё-таки:
    -Ну что встали как вкопанные!- Волна звуковых частот и колебания стрелок приборов шкалил так, что ослушаться было просто невозможно.- Вот он... Вон ваша премия идиоты, и половина зарплаты уходит,- уже чуть тише добавила она и указала рукой направление.
   Ствол ружья свисал до земли и под светом фар из него шёл дымок. Горячий дымок. Выстрел так взболамутил тишину, что могло показать он соберёт сейчас сюда множество людей, зевак и причиталок. Гурьба народу будет неразборчиво балагурить, протестовать, выдвигать предложения и строить гипотезы. Соберуться милиция, пожарные и несколько машин скорой помощи. Возьмут в оцепление место действия, но... но то окажется театральная постановка.
   Звон в ушах постепенно рассеивается и становится похож на самолёт, только что оторвавшийся от взлётной полосы и удаляющийся в небесную пустоту.
   "Пират",- подумал один.
   "Стерва",- думает другой, но опускает глаза и держит зависть за руку.
   "Сучка. Проститутка!"- думает третий стоя спиной, но знает, что лжёт. И всё же...
   "Женщина!",- мечтает четвёртый и знает, что цель где-то близко, совсем рядом, только руку протяни и...
    Парни тут же все разом спохватились и бросились в погоню. Стоявший дальше всех Олег бежал последним, и Антонина успела схватить его за руку, когда он пробегал мимо неё. По инерции он пробежал чуть вперёд, но остановился, охваченный не только волнением погони, но и неожиданным прикосновением симпатичной ему женщины.
    -Что у вас случилось? Почему в трубке у тебя голос был словно потерянный. Ты проиграл!- она говорила так ласково, что Олег терялся буквально в реальности и таял на глазах от её слов.
   "Но как она узнала, что я проиграл?"- подумал он и покраснел.
   Почему-то мочки ушей стало тянуть вниз и зачесалась борода, словно в ней завесились какие-то козявки.
   "Демон",- снова подумал он, с горячностью в душе.- "Настоящий демон!"- И в чём-то он прав.
   -Я вам после всё объясню, Антонина Сергеевна,- не глядя на неё, но сбивчиво и немного заикаясь отвечал Олег,- а сейчас, позвольте, я его вам приведу.
   Но она всё ещё его не отпускала. Что-то колышило его чёрный, местами седеющий, волос, а глаза блестели мелкими-мелкими угольками. Что-то она в нём видела, да разглядеть никак не может - то ли не желание схватиться за остаток, то ли к выбору надо относиться более серьёзнее. Но так или иначе, взаимосвязь обнаружена, и вот, льдинка стала таять. Немного смягчившись, она прислонила свою ладонь к щеке Олега и нежно проговорила.
    -Если ты его ко мне приведёшь, можешь делать со мной всё что захочешь.- Она медленно моргнула глазами, а когда открыла, добавила,- я согласна!
   "Сейчас земля наверно перевернулась с ног на голову; стоило упасть в собственных глазах, как в других ты возносишься... Или что это такое?"
   "Уж не заигрался ли ты Олежка!!! В самураев-то!
   "Нет. Тут совсем другое..."
   "Теряя чувство реальности, рискуешь остаться там... В..."
   "... в жопе что ли. Я без этого никто... Мне это так нужно - неповеришь!"
   "Зависимость от своих привязанностей. Наверно с детства? Угадал..."
   "А почему ты считаешь, что это плохо?"
   "Я считаю так, как считаешь ты. Я же - это ты..."
   "Я знаю! Потому так и поступаю..."
   Пауза, казалось бы длившаяся долгое время, только закрепила  в нём сказанное ею. Она знала, о чём он думает и возможно уже представляет, но только добавила, шумно выдохнув:
   -Ты же понимаешь о чём я. Правда!
   У Олега вновь по коже мурашки забегали, при чём в разных направлениях и в очень неприличных местах. А фантазия разрывалась на множество мелких частиц от новых, в особых красках воображений и получившееся переплетение осколков вызвало вдруг у него приятное головокружение и понимание того, что жизнь как надо ещё и не начиналась. Прямо парадокс какой-то.
   Он неожиданно для себя вспомнил как совсем ещё малышом, бегал за взрослыми пацанами, подглядывать в деревенскую баню за купающимися женщинами. Когда не доставая до заветного окна, он так усердно тянулся к нему на носочках, а пацаны,- кто ржал, кто описывал увиденное, кто просто стоял разинув рот и пуская слюни. А кто-то узнал знакомого учителя из местной школы и сказал другим, мол, смотрите, Анна Фёдоровна моется. И все: где? где? где? Его оттолкнули, он чуть не упал и поэтому заплакал. А какой-то здоровяк подхватил его в подмышки, резко поднял его над всеми, расталкал всю ораву от окна и поставил его мордочкой к самому верху, чтобы сразу всех охватил голодным взором. Но в этот самый момент, их засекли и под звонкий визг, окно мгновенно зашторили. Олежка не успел ничего увидеть и поэтому в сознании отложился... ну, так называемый, кодекс недоступности к запретному. Так что ли это правильно звучит. Незнаю!
   "Ну я старался!"
   Что-то подобное Олег ощущал сейчас. Только теперь тот, кто занавесил шторку, сам же её и открывает. И больше... Круче...
   Олег собрал волю в кулак и вдохнув полной грудью, с трудом скрывая возбуждённие, ответил:
    -Можешь считать, что он уже у твоих ног.
   Он поднял перед собой кулак и сжал его с таким хрустом, что самому стало страшно. Впервые он обращался с ней на ты, и такое интимное приближение, Олег ощутил даже кучерявыми волосками на груди.
   Он унёсся словно ветер, который качает поднебесные скалы и о которые разбились не одна тысяча смельчаков. Их вершины скрывались в густоте воздушных облаков и те, кто пытался покорить эту высоту, едва коснувшись этой дивной по красоте воздушной материи хоть одной рукой, терял цепкость рук и с возникшим из ниоткуда головокружением срывался обратно. Только это было не начало, а бездна. Счастливчикам, которым удалось закончить ещё во время падения, везло - хуже, с крепким сердцем и стойким характером. Их ждало самое страшное. А ветер... А что ветер! Он конечно же мог подхватить летящий кусок мяса и даже аккуратно положить на какой-нибудь выступ. Но для него это только игра. Игра!
   Их тысячи. Потому что одному играть не интересно. Нужно же дать кому-нибудь пас, чтобы через несколько таких же пасов, оно вернулось к тебе. И так далее...
   Но к особой категории можно отнести и тех, кого на лету подхватывал один из тысяч таких ветров. Они неслись из поднебесной с бешеной скоростью, завидя из далёкого-высокого цель, стремительно падающую вниз. Он рвут вдребезги воздух, переплетаясь между собой нитями, оставляемые после себя в следствии соприкосновения воздуха и разгорячённого тела. Пар не успевает остыть, как они уже настигли его.Один из них подхватил Олега и понёс - понёс бережно, осторожно, как самое дорогое и единственное. Основание кружилось около, вокруг, залетая вперёд и приготавливая путь. Затем отставало сзади и заметала следы. Его перенимал другой, третий, четвёртый... А потом по-новой, по кругу...
   Только ему-то и невдомёк, что не всё так просто, да и сложного здесь настолько, насколько хватит ума жизнь прожить, не поле перейти. Цель для него ближе, чем сделать один только шаг. Можно было даже притронуться, пощупать, понюхать аромат нежности и недавней недоступности,- чтобы подразнить себя, вызвать приятное телу раздражение. Но он оставил это на потом, чтобы сполна насладиться, так долго бывшим запретным, плодом. Олег сейчас так любил эту ночь: звёзды, мелкие тучки, луну. Любил землю, на которой стоял, а недавно лежал без чувств и где-то там находился. Любил брата, этого капризного и неуравновешенного типа, за то, что он просто есть.
   Он бежал вслед за своими товарищами. Да, сейчас они для него стали товарищами, близкими людьми, с которыми можно поделиться несколькими тайнами. Ещё и по тому, что час назад, он не считался с ними, и поэтому чуть не погиб. Когда он их догонит, то скажет как... Скажет может не так сразу; нужно подготовить почву, взрыхлить, потрогать рукой, чтобы она к тебе привыкла - перенять её тепло и подарить ей своё...
   А Антонина! Антонина смотрела на удаляющуюся широкую спину Олега и улыбалась,- улыбалась игриво прикусив нижнюю губу и прищуривая глаза. Ружьё в её руках стало таким тяжёлым, что сил его держать почти не осталось; оно плюхнулось на заднее сиденье джипа, звякнув застёжкой у деревянного приклада и съехав на полик.
    Она была готова на всё, лишь бы достать этого беглеца и наказать его. А какими способами она это сделает, уже не имеет никакого значения. Ведь нашёлся тот, кто эту работу неприменно выполнит.
               
                Глава  21
   Николай бежал самым первым. Так получилось, что вовремя шухера, он находился ближе всех от того места, откуда оно началось. Он сейчас даже не вспомнит, как рванул в погоню; втянулся потому-что, мгновенно. Не помнил, как пробежал мимо женщины и как её естественный запах тела, мог быть препятствием для мужчины, но он тоже мужчина и поэтому... Потому что ночь отняла у ней шарм и властность. При ней осталась только злоба, но точнее не у неё, а у него к ней.
   Сейчас, когда он якобы находится в переходном периоде, называть его просто Николаем, почему-то не хочется. Дюже как-то официально получается, обращаешься будто бы как к незнакомцу какому-то. Вот если бы Колян, например, или Колюся, либо просто - Колёк,- почему бы и нет; с хорошими переменами, творящимися с плохими людьми, в этот самый момент их начинают звать по-другому. Не могу знать, почему! Это происходит на подсознательном уровне, на заложенном кем-то давным-давно правилом. Так должно быть; плохое выдёргивается как больной зуб, но выдёргивается вместе с именем и это нормально.
   Так вот пусть он будет Колюсик. Колюсик был направляющим и тот, кто бежал за ним, тот ориентировался по нему, как по главному, а не за тем, который якобы убегал.
   Да ещё Олег почему-то задержался - он бы его обошёл намного раньше,- но можно было наверно и догадаться почему он ещё этого ни сделал. А Колюсик вот взял и вырвался. Ну и конечно не обошлось без прилагания старания и усердия, и насколько оно было искренним, судить ему самому. А ещё, ему уже очень надоела вся эта ночная беготня, эта котовасия игры в догонялки, игры в следопытов и в выяснении отношения между ними, охранниками. Он хотел как можно скорее всё это закончить и просто сесть, а может и лечь, и отдохнуть. Отдохнуть, значит выдохнуть. Поэтому причина резвости была, скорее всего, именно в этом.
   А если покапаться в загрубевшем сердце, залезть по-глубже, то обязательно найдётся то, что называется пробудиться ото сна, очнуться, или однажды прозреть. Трудно такое приписывать человеку, каким прежде был Коля, но у каждого должен быть выбор - у каждого должен быть шанс, а если и не шанс, то обязательно должен был найтись тот, кто протянет руку помощи и вытянет на поверхность. Почему же тогда этому, не прозойти именно сейчас. Коле конечно же было немного жаль брата, которого он может и недолюбливал, но всё-таки там, в глубине уважал его и неожиданно для себя посчитал обязанностью восстановить честь подорванного имени родственника и отомстить.
  Так, Коля узнал себя совсем с другой, до этого неведомой ему, стороны. Так, безнадёжность своего существования, он, сквозь асфальт пробивает восходящий росток новой жизни; находит совсем мизерную лазейку, щёлочку и упрямо лезет на свет. На солнце...
   Правда с этой колокольни, дело это может выглядеть и вовсе по-другому. Может мелькнула злая мыслишка о том, что вдруг брата не окажется рядом. Вдруг окажется так, что прислоняться больше будет не к кому и некуда; опора в ножках-то не ощущается! Вдруг, сзади так засквозит, что позвоночник застопорится и сделается колом, задерёт голову, и... как после всего дышать?
   Вдруг те, кто глядя из-подлобья, затаивши обиду перестанут с завистью смотреть на его брата и прижмут его к стенке, чтобы отыграться за всё и сразу.
   Вдруг просто окажется "ВДРУГ"!
   Ледяное обморожение затянуло всё внутри Коли в узел и он впервые в жизни ощутил пустоту. Пустоту не ту, что переносят через дорогу в ведре; хрустальное основание, которое невидя самого процесса, сам создавал Николай в течении своей коротенькой жизни, и плод создания, он только сейчас ощущал на собственной шкуре. То, что внутри ничего нет, по-началу кажется блеклым и непонятным. А ещё пустым. Но само понятие пустоты, как было уже указано чуть выше, для Коли было чем-то, что можно пощупать, погладить и даже взять в руку и подержать. Ошибкой было понять, что в реале, ощущения далеки от тех, что были первоначальны - до, именуемым пробуждение - и ещё раз дать подтверждение своему сознанию, что многое не верно. Если ни всё.
   Он воспринял это так, как воспринимал всё до этого.
   "То ли ещё будет!"- думал подростоком Коля и продолжает также думать до сей поры.
   А когда увидел брата без чувств, да ещё битого,- не сразу, но что-то перевернулось для него. Ночь что ли стала темнее, кровь жиже,- а холодок-то не отпускает. Терзает ощущение быть пойманным врасплох, а ещё хуже оказаться в углу - а Олега-то рядом нет. Внутри ещё сильнее леденеет, превращая сам корпус в хрусталь, и одно неосторожное движение и "БАБАХ!"
   Николай бежал быстро, очень быстро, но на мгновение обернулся, чтобы увидеть брата и убедиться... Убедился! Бежал тот как-то не так. Потерянный что ли, или... пустой! не спешил никуда! И всё же...
   "Ах, как я рад!- думает Коля вздрагивая под ударам ног о твердь,- как я рад! Как я рад быть младшим!"
  В некотором отдалении от него и посередине между ним и Олегом, бежали Лёха и Андрюха, которые подкривали ему иногда вслед, ощущая сзади тяжёлую поступь шефа.
   -Колёк, ты его там видишь?- спрашивает один.
   -Не упусти его из виду,- кричит другой и так нарочно создаваемая дружина, поддерживается плотным осознанием того, что если что, то что-нибудь отгрызут.
   -Нет, братуха, не вижу. Я его просто чую. Иду на запах,- со злобою в голосе отвечал уже не Коленька, и как он был доволен собой сейчас. Он часть этой самой дружины, и вот ему хотелось изобразить рык - только передумал... Странным образом Коля стал понимать собственное я, и не как промежуточный материал чего-нибудь особо важного, а как полноценный индивид этого огромного слова "ЖИЗНЬ".
   Он смутно представлял себе небоскрёб и своё жилище в нём, где-нибудь в середине этой многоэтажки. Несмотря на множество в этом доме лифтов, Коле однозначно нужно было подняться до своего этажа своим ходом, а может и бегом - это как получится, по настроению. Но не в этом дело. Находясь там, на своей высоте, он смотрит в бескрайнюю даль и видит... И увидеть он хочет тоже не важно что, главное для него, чтобы это произошло на яву! Обязательно на яву - отсюда, из темноты, это кажется некоим сюрпризом и опять же, в который раз, совсем не важно, когда он проявится, но ощутить всю прелесть заложенного в него смысла и быть частью этого, настоящего... Пусть даже он никогда не проявится, хрен с ним. Не ощущать, а просто знать о его существовании - того стоит быть тем, кем он себя недавно узнал.
   А так всё по-ходу.
   Он снова бежал быстро. Изо всех сил, которые почему-то понемногу его покидали. "Ах да, так должно быть." И тогда он переходил на эмоции. Пережёванные в однородную массу, они выплёскиваются вперёд, перед зубами и бьются словно о медный таз и так, наотмашь, как выбрасываемые помои. Он выплёвывает их наружу, вперёд, перед собою, но сам же и наступает. А вся загвоздка в том, что для окружающих это рвота, помои и грязь. А на самом деле...
   На самом деле те помои, в которые мы сами же себя и опускаем, причём с головой, есть те же тернии, но в сторонке, аккуратно лежит костюм из овечьей шкуры. Свободно и бесплатно. Примеряя его, надешься в скором времени выбраться из него. Ха-ха! Хе-хе! Не всё так просто, как кажется на первый взгляд! На второй тоже. А на третьем это уже не имеет совершенно никакого значения и даже не смешно. И конец этому такой призрачный, такой непостижимый, что оно забирается на самую верхнюю полку нашего сознания, а стремянку неожиданно теряешь! Воруют же!
   Тернии, и их схожесть с овечьей шкурой чисто относительное. Относится оно только к разряду тех, кто оценивает это положение, как само получившееся. И никак им же выбранное. А зря. В том и ошибка!
   Это ничего! И всё-таки Коля увидел в темноте зигзагами петляющую фигуру беглеца. Наводимый прицел иногда сбивался, иногда просто исчезал из поля зрения. А он его ловил снова и снова, боялся лишний раз моргнуть, чтобы не потерять из виду. Он сливается с матовыми тенями, но выдают его движения.
   "Это ничего!"- думает Коля, потому что на тернии, к которым он сам незнает как относится, полилось смягчающее масло.
   Он также сумел разглядеть как тот, перепрыгнул через ограждение погоста и скрылся в темноте. Скрылся, не значит исчез!
   -Я его вижу,- прохрипел он задыхающимся голосом, пока ещё невидя своих товарищей, но ощущая их приближение.
   Глаза заслезились и недавно тёмное пятно бегущего, вдруг поплыло и исчезло. Вцепившись в забор у него закружилась голова, а в глазах появились фиолетово-оранжевые круги. Ловя их руками, Коля пошатывается. Ещё вчера, от такого марафона он бы упал замертво. Но не теперь...
   Стук ног, что пыль столбом; он поднимает руку... Знак! Тяжёлое дыхание, сопение...
   -Он там!
  По нарушенной орбите, Коля теперь машет им рукой и командует сипло, шёпотом: "За мной!"
   Перемахнув заборчик кладбища все трое остановились, не успев сделать и шагу.
   "Страх?"
   "Да не-е-ет!"
   "Тогда что? Ужас?"
   "Совсем не туда! Другое..."
   "Так, что же..."
   "Уважение! Уважение..."
   "Уважение?! К кому? К чему..."
   "К ним..."
   Тут совсем не то как снаружи; тишина какая-то неестественная, не гнетущая. Не совершать грех пришли они сюда, но судить виновного. 
   "Но кто сказал, что он виновен?"
   "Кто!"
   Кладбище. Такой мир,- а это и есть мир, определённого вида воображаемого предмета. Воображаемого, но не созданного кем-то. И правила поведения тут, выстраиваются исходя из того, что для каждого эта огороженная площадь имеет статус. Метр на два на метр восемьдесят. Метрическое уравнивание всех, без исключения.
   "Так и хочется воскликнуть: "Справедливость!!! Да здравствует справедливость!!!"
   Но перед глазами кресты. Коля пытается нащупать на груди распятие, но его там нет.
   "Забыл одеть. Вчера, после бани! Или позавчера."
   Он ощутил неприятный холодок там, где должен быть нательный крест. Холодок хрустит как в морозный вечер снег, под шагами вовсе не босых ног, но подошвы словно и не было. Плавный отсвет уходящего солнца, зацепился за крест старой церквушки. И не отпускает. Скоро утро, восход, а он всё там. А может это уже рассвет...
   Их догнал Олег.
    -Ну что встали? Куда этот подевался? Голубь!- Заговорил он переводя дух, но из глаз сыпались искры, а схватившись руками за штакетник, чуть не вырвал его с корнем. Волна пота и кислоты, обрушилась на каждого; Дрон даже застонал, всё ещё держась за руку. Возбуждённость, с какой подоспел Олег, не могла не передаться остальным. Ненависть, подкреплённая точно вбитыми в нужное, прямо новенькими гвоздями - и вот, теперь он смотриться по-другому.
  Тяжёлый выдох. Скрипнули подгнившие дощечки ограждения, заскрипел какой-то гвоздь, не желавший поддаваться нагрузке. Олег казался тяжёлым и неуклюжим - неузнаваемым. Будто бы погрузнел за ночь.
   Ограждение выдерживает, значит ещё в форме.
   -Да здесь он где-то,- ответил Коля, разглядывая тени среди крестов и памятников, а сам подумал о брате,- "Подвлиятельный! Подвлиятельнейший!!! Босс!"
    -Тогда вперёд!- Олег говорил нарочно бодро и отступать назад, даже на кладбище, он не собирался.
   Они не заметили как от них одновременно отделилось несколько полупрозрачных духов. Те, отдалившись на некоторое расстояние, зависли в воздухе и обернулись. Небо над людьми сразу потемнело, забурлило волнами гущина мрачных красок и таким же тёмным, закружилось что-то вокруг них, быстро и нагло. Духи беспомощно наблюдали за произволом, но ничего поделать не могли. Не имели право! Один единственный поступок разорвал нить связывающий плотское и духовное. Не то, чтобы случилось страшное, но если бы те прочитали молитву, ну на худой конец вертеть на языке пару слов, и всё...
   Вообще, о праве населения духов в живом организме человека, известно очень мало. Ничтожно мало! И для большинства людей, эта тема оставалась долгое время закрытой. А ещё чуть раньше и вообще запретной. И всё-таки никто не отрицает их присутствие и даже участие, если не во всех, то во многих делах каждого из нас,- например, неведомое ведение рукой, переставление ног, а то и управление всем процессом целиком. Нет, в этом я считаю нет ничего плохого, тем более вздорного или абсурдного; просто лично для меня как автора, духи, не очень подходящее обозначение полупрозрачным существам. Всё же какими бы мы не были плохими, хорошими, злыми там или пахабными, Православное - оно наше. Не вытянуть этого из русской души, не высосать... Мы живём, мы созданы - как слеплены из земного праха, и вдул в нас Всевышний, Дух Святый. Но почему мы так часто отталкиваем его от себя, как что-то не нужное, словно оно нам мешает, подсматривает за нами, контролирует. Почему нам кажется, что сами мы, с усами?!
   Ангелочки на некоторое время затаились в высоте, в сторонке; они всё ждали, надеялись, что те четверо проснуться, прозреют, наконец опомнятся и позовут. Воззовут, если не криком, то внутренним порывом, душою шёпотом, искренним сердцем склоня голову. Но нынче торжествует гордость и обычная человеческая тупость. К тому же одним из них движет слепое наваждение овладеть желанной женщиной и он готов на любые действия, на поступок, последствие которого его заботит сейчас меньше всего.
   А где-то совсем недалеко было и воздаяние; также гордо, только без злого умысла, восседал на уставшем коне и двигался навстречу... Горизонт уже озаряла нежная зорька, дымилась дымка над землёй и стелющийся над ней туман, фокусировал остановку времени; замирание мира шевствовало не ощущая не то, что его остановку, но и движение не принималось за счёт.
   Он был сам по себе; просто просыпался утром, завтракал и шёл... Шёл и обедал, и делал... И всё в таком же роде, повторялось каждый день, изо дня в день. Вы знаете, может он и родился для этого, для этого воздаяния. А что? Почему бы и нет? Так-то для другого, версий не приходит на ум.
   Но это позже.
   Сейчас Олег кивает головой и первым шагает вперёд разрывая нити, соединяющие живое с отчуждённым; нити капроновые - прежде чем порваться, тянутся как резиновые, пытаются удержать, задержать от неизбежного, но... Доступ недоступности отключен, путь свободен; он обходит безымянную могилу, ложа руку на покосившийся крест, словно отодвигая его в сторонку. Крест еле держится, кренится на бок ещё сильнее, видимо та часть, что находится в земле давно сгнила и своё вертикальное положение, сохраняет лишь благодаря честному слову плотника, сделавшего его. Один из ангелочков неодобрительно кивает головою и прикрывает глаза, чтобы не видеть... Остальные с расширенными зрачками глядят на своих и тоже...
   Олег оборачивается и говорит:
   -Ну что девочки, в штаны поналажили? Делаем дело.
   Между ними что-то произошло, как надломилось, а он взял и доломал. Но как бы там ни было, остальные хоть немного и осторожно, но последовали за ним, но так просто, без подготовки. Без уважения.
   -Не ходите змейкой,- говорит он им. Тихо, но получилось как выкрик с сипотой,- рассредоточиться по-шире. И давай поживее парни! А то сидит наш голубь где-то за холмиком, и притаился. Жить хочет...
   -Как-то не по-христиански, шеф! Ночью, по кладбищу бродить...- шёпотом говорил Лёха идя самым последним как между прочим и заглядывая в фото усопших на крестах.
    -А ты не бродишь,- резко ответил ему шеф и обернулся. Они встретились глазами, но что там было, осталось неизвестным,- ты сейчас на работе. Слышишь? Так что не надо нюни пускать,- Олег сделал два шага вперёд, остановился и добавил,- давай пацаны, давай! Надо до рассвета закончить с этим делом.
   Он ещё что-то буркнул, но то наверно себе, потому что его никто не услышал.
   Затянувшееся  чёрными облаками небо и вовсе уменьшило видимость вокруг. Ещё как назло, стал накрапывать мелкий дождичёк. Намокшие лица блестели, словно друг от друга, отражали усталость, нервозность, злобу. Несколько шагов вперёд и парни теряются из виду, и только перешёптываясь иногда, они держали между собою связь.   
   От сырой погоды мокрая земля стала прилипать к ногам; образовывалась грязь и слякоть. Скользко по глине, - но не бегом. Младший брат чувствует лёгкое и приятное давление; не видя перед собой буквально ничего, Коля прёт напролом, ни сколько не стесняясь непрописанных вещей и правил, перешагивал могилы и опирался руками о покосившиеся кресты. В какой-то момент он набрёл на свежий земляной бугор, свежевыротой могилы. Но он прёт вперёд, словно знает, что скоро наступит конец; он там, где-то за стеной - вот ещё немного и наступит...
   Не успев ничего понять и просто подумать, Николай сперва медленно, а потом уже и быстрее стал куда-то скатываться, проваливаться. А потом и вовсе полетел спиной вниз и рухнул в ту яму, в которой уже сидел наш беглец.
   Падая, Коля зажмурил глаза. Это не метод предосторожности, или дань всему тёмному при падении,- закрывая глаза, ты соглашаешься с определённым порядком вещей. Неизбежных вещей. И ждёшь. И он тому не исключение. Падая, тело сотрясается, что-то даже хрустнуло... Главное жив.
   Упав на спину, Коля открывая глаза видит темноту или ничего, но первое это чёрное небо, которое медленно загородила какая-то непонятная фигура, напоминающая человеческую голову. То ли какого-то человекообразного зверя, но с лопатой в руках, то ли ещё непонятно чего, и медленно надвигаясь на него, хрипло проговорила:
   -Ну вот где ты мне попался!
   Красные круглые глазища, дают тень на стены... Стены! Коля и представлять не хотел, где он оказался.
   Голос ему показался таким зловещим, таким чужим, не от мира сего, словно из какого-то фильма ужастиков или из сна. Страшного сна. Тут же вспомнилось, что может быть, если вдруг никого не окажется рядом. От страха Коля только негромко по бабски ахнул и потерял сознание. А фигура опустила лопату и наклонившись к нему проговорила:
   -Слабоват хлопец оказался! Слабоват!
ак с               
                Глава  22
    Пусть и не сразу, но я понял, что оказался в свежевырытой яме, в могиле. Я видел прямоугольный клочок неба, с чуть заметным заревом, которое неровно дырявил светом облочка. Капли падали на лицо, разбиваясь в шмятку и стекали за уши. Шея съёживалась в гармошку от щикотки.
   Пора было возвращаться в реальность, потому-что после того, как провалился сюда, не шевелился - ни телом, ни мозгом. "Хорошо, что хоть во время падения, ничего не сломал себе,"- думал я, а сам боялся пошевелиться и даже дышал, мелкими порциями.
   "Чистой воды везение,"- снова, как в заключении думаю я, но сами мысли как бы разделяются на несколько мнений на этот счёт... И всё же я жив, и рад тому.
   Лопаты, которыми была прикрыта яма, попадали вместе со мной, присыпав частью землёй, а частью глиной, меня. Я бодро поднялся и одной из них в момент вооружился на случай моего обнаружения. Обнаружения кем-нибудь. Но никого не было и ничего...
   Вырытый объём земли, был велик - могила была очень глубока, поэтому я самостоятельно не мог из неё выбраться. Хоть и старался. Углы были словно конусом, вырыты шире и глубже. Приставляя лопаты к углам, у меня не получалось упереться в черенок ногой. Она всё время соскальзывала, потому что к тому времени уже шёл мелкий дождь, а на подошвах кед, налипли куски глины и чернозёма. Я бросил эту затею и предался на секунды нирване.
   В таком маленьком мирке, мы когда-нибудь окажемся все. И казалось бы, неизбежность этого факта, всё-равно не оставляет в покое человечество; всё оно ищет способы продления жизни, а кто-то даже пытается заглянуть в вечность и примерить её на себя. Не замечая при этом, что погрязает глубоко во лжи и нелепости.
   На самом деле я не люблю думать об этом; мне тогда мерещится гроб, в котором нахожусь сам, как потом накрывают крышку и забивают гвоздями. Несколько раз доходило до того, как горстки земли, сыпались мне на... лицо. Страха нет, ведь если это случится, а оно случится, ничего уже не изменить.
   Подставляю лицо под дождь. Хочу, чтобы отпустило... Капли были мелкими и прикосновение оных я никак не ощущал; они только стекали, собираясь где-нибудь в одном месте, образуя ванночку и уже потом, переполнившись, бежали вниз. Миссия капли настолько коротка, что не успеваешь отследить её предназначение; рождение где-то в высоте, падение, удар и уход в землю... Дальше другая жизнь... Другое...
   И хотя положеньице моё вновь оказалось отнюдь щепетильным, я невпадал как прежде в истерию и плакать мне не хотелось. Наоборот - попав в свежую могилу, я сначала оробел, но после принял это как знак свыше и пришёл к убеждению, что это такой тактический манёвр. Если мои враги меня обнаружат здесь, то у них будет значительное преимущество - неспорю, и мне здорово не поздоровится. Но чтобы не произошло, буду отбиваться до последнего, точнее до последней лопаты. Благо их тут предостаточно.
   Перед глазами вновь возник образ Януша; сразу несколько кадров переплетённых в несколько возрастных перидов его жизни, и то, что я могу также закончить, как и он, неожиданным движением из темноты, ложило руку мне на плечо. Но я не оборачивался, потому что понимал, что это лишь самообман, сотворённый мною же. Ну что ж, чему быть, того не миновать; это не очередное испытание, а вызов, брошенный мне как личности. И я принимаю его с открытым забралом, чтобы видеть лучше лицо, или их лица. Я встал спиной к стенке, от которой должны были появиться мои преследователи. В руках крепко сжимал деревянный черенок, готовый в случае опасности применить его в качестве оружия.
  Но пока никого. Посторонние звуки глушил дождь. Пахло сырой землёй и испаряющимся потом от меня. Немного щипало ранки...
   Могила, в которой я оказался, явно предназначалась для деда Ивана. Не так уж станица и велика, чтобы в один день, двум смертям бывать. Я вспомнил вчерашнюю встречу с деревенскими пьянчужками, которые копали эту могилу. Уж в этом они профессионалы - главные могилокопщики на селе. Три пустотелой личности, медленно растворяющиеся во времени и ни о чём не жалеющие.
   "Как же всё вокруг взаимосвязано,- подумал с грустью я.- Какая же всё-таки земля наша круглая и гладкая. Сколько вокруг всякого рода случайных и не случайных совпадений, встреч и разочарований. Как в мире тесно, что встречаясь в жизни по несколько раз с одним и тем же человеком, можно удариться о него и рассшибить лоб в кровь... а иногда и умиреть!
   Кому жить, да здравствовать, а кому на чёрный хлеб ложить свежий бут, сыпать соль и мять дёснами..."
   Цепочка следования событий, каждым отдельным звеном стучалась в клетки живого организма, заставляя, грубо толкая, а иной раз просто швыряя в самую гущу этих событий и таким, совсем невежливым отношением к клеткам живого организма, наслаждалось созданным произведением. Совсем нехочется утрировать, но можно уже и книжку написать о периодическом столкновении научных гипотез, с мнениями нескольких человечков, в длинных уже по-желтевших халатах и в очках с большими линзами. Теория вероятностей и совпадений, как это не печально (если я хоть для кого-то выражаюсь понятным языком), сводятся к нулю, когда в дело вступает господин "ВНЕЗАПНОСТЬ". Принимать непосредственное участие, как исполнять главную роль, пусть и не своего сценария, но иметь право на импровизацию, всегда легко. Но так бывает нужно...
    Я так был погружен во внутренние размышления, что и не услышал, как кто-то подошёл к яме. Всё было быстро, даже пуще. Он также как и я, провалился в неё, сгребая на ходу некоторое количество земли и глины за собой. Я как можно плотнее прижался спиной к стенке, чтобы падающий не зацепил меня. Но он так махал конечностями, что без этого не обошлось; он словно вытер об меня ноги и шлёпнул ладошкой по лицу, оставив пятно из глины. Зажмуриваясь, я быстро представил скоротечный полёт несчастного. Крупным дождём меня осыпала земляная крошка, приглушая удар свалившегося.
   Это один из них, но кто это, я пока не видел и прежде чем атаковать его с лопатой в руках, просто проговорил:
    -Ну вот где ты мне попался!
   Получилось странно и правдоподобно, а для него наверное ещё и страшно. То, что я сказал, давно было заготовлено где-то глубоко в подсознании, потому что произнёс это без определённого умысла. Я держал его для подходящего момента и скорее всего, для детской игры в догонялки, чтобы загнать убегающего в угол и произнести эти слова. Но прошло слишком много времени, чтобы продолжать игру, а  хранившееся годами, наконец-то нашло своё применение.
  От моих слов парень в момент отключился. У него даже не хватило сил озвучить своё состояние. Осторожно разглядывая его, я узнал в нём Николая,- одного из своих обидчиков. В груди потеплело, а на языке ощутил привкус злорадства. Подняв голову, я пытался расслышать хоть какие-нибудь голоса или ещё что-нибудь в этом роде. Ну не один же он сюда пришёл! Очевидно же, что остальные где-то рядом! Шелестевший по листьям деревьев дождик мешал моему слуху, ни на секунду не давая сосредоточиться, прислушаться. Я стоял вытянувшись в струнку, пытаясь уловить малейшие посторонние звуки, чтобы дальше скоординировать свои действия, при этом не спуская глаз с Николая.
   Штык моей лопаты не переставал смотреть вверх и ждать. Ждать того, что следующий упавший, может окончить именно на ней и меня это теплило... И то, что это уже становилось для меня, если не нормой, то противоречащееся основным принципам жизни, от которых я толкаюсь, чтобы...
   Нет, такая философия мне не по плечу... Не в этой яме.
    Там, за чернозёмным выступом, веет теплом - там моя жизнь; я уже находился буквально у порога своего дома, я уже срывал листочки с моей яблоньки и клал в рот, прикусывая горьковатую зелень, но мои преследователи никак не хотели меня отпускать. И хоть сейчас я здесь по собственной неуклюжести, та цепкость, с которой они меня держат, вызывало моё к ним уважение и даже зависть. Я хочу пожать каждому руку и обнять их главного... Мне хотелось быстро выпрыгнуть из скользкой ямы и умчаться прочь, но яма так глубока, что одному мне не выбраться. А если и высуну голову на поверхность, то несколько крепких рук схватят меня и оттащат назад на растерзания.
   Я представляю борозды от своих пальцев на земле, их кровь, оторванные ногти и куски мяса... А ещё крик - крик безнадёги. Только он у меня как-то не воспроизводился сознанием, будто не я это делал.
    Тут ещё Николай стал приходить в себя. Он немного поворочался, помычал как бычок и открыл глаза. Я уже был готов нанести ему удар лопатой, чтобы он не закричал, но он не произнёс ни звука. Только вытаращил глазища на меня и нешевелясь моргал ими. Передо мной сейчас находился совсем другой человек, и похоже у него шок. Или просто свихнулся. Впрочем без разницы!
   Я медленно сделал шаг к нему и попытался заговорить. Только он сперва дёрнулся, а потом, наверно привык ко мне.
    -Ну ты как?- Осторожно спросил я,- живой? Ты меня угадал?- Я держал лопату наготове в случае чего.
   Но он ничего мне не ответил. Лишь взгляд его был какой-то спокойный и безразличный; он то опускал глаза, то вновь упирался живым стеклом в меня, вызывая только жалость, а ещё стыд за своё поведение. Но я понимал, что это только зрительный обман.
   -Ты меня узнаёшь? Это я, за кем вы гонитесь всю ночь,- продолжал я его расспрашивать,- помнишь?
   Выждав небольшую паузу, Николай наконец махнул головой в знак того, что он понял. Он медленно на заднице отодвинулся от меня назад и прислонился спиной к стенке ямы. Он и вправду какой-то странный, как под гипнозом.
   -Мы находимся в яме,- продолжал я ему шептать,- в глубокой яме. По одному нам отсюда не выбраться. Слышишь? Только помогая друг другу - ты мне, я тебе. Понятно?
    Он смотрел на меня, и было заметно, как трудно до него всё доходит; как до слона - на третьи сутки. Словно резиновая стена, которая под давлением, растягиваясь, имеет свойство пропускать через себя что-нибудь нужное. Ну или то, что я ему только что сейчас говорил. Видимо, я его жёстко шуганул, что он не может даже говорить. Вот херня!
   -Ты только не шуми. И не буди мёртвых. Ты меня сейчас подсадишь и я вылезу. А потом подам тебе руку, чтобы выбрался ты. Понял?- Продолжал я его обрабатывать короткими предложениями.- Потом ты идёшь к себе домой, я к себе. Ясно?
    Если я его первый подсажу и вытолкну, то он может меня выдать. Либо бросит одного. Поэтому я предложил сначала мне выбраться, ну а уж потом ему.
   Спустя некоторое время он кивнул головой в знак согласия и поднялся на ноги. Его шатало и он упёрся руками о стены. Колени на выпрямлялись, руки тоже, словно отвисли и как-будто были не его. Поднятые плечи наполовину отрезали ему голову, а выросший горб, придавал ему жалостливый вид. Коля послушно подставил колено, а затем и плечо и я быстро оказался на поверхности. Я почему-то не огляделся по-сторонам и сразу же стал помогать Коле, но опять ошибся...
  Резкий запах керзухи и пота; у меня сразу закружилась... или нет. К меня сразу заболела голова... Тоже не подходит...
   Тяжёлый удар по голове звонко отозвался в моих ушах и у меня тут же потух свет.
               
                Глава  23
   Это уже похоже не на игру, а на фильм. Дешёвый фильм.
   "Как не вживайся, как не влазь в чью-то шкуру, она всё-равно будет натирать, давить на нежные участки тела и через какое-то время тебе всё-равно захочеться её снять.
   Да потому что она не твоя! Чужая!"
   С Олегом совсем другое, хотя на первый взгляд кажется одинаковым. "Нет разницы,"- мысленно он повторял про себя и верил тому. Но потом что-то изменилось. Ему стало тесно и душно. Капли пота стекали с шеи на грудь, затем на живот и по ногам. Лёгкая обувь от влажности становилась тяжёлой и скользила на гладких частях его стоп. Мозоли красные, вздулись водяным пузырём и теперь играют по разным сторонам при ходьбе, норовят порваться в самый неподходящий момент. И тогда он точно не сможет идти. Точно!
    Олег не мог догадываться, что беглец  где-то притаился... Разве это важно теперь? "Пусть он будет дальше - мы и пойдём дальше. Босиком..." И поэтому был предельно внимателен, потому что другого с ним никогда не было. Олег не видел никого из своих и про Колю естественно тоже не подозревал. А ещё думал о том, как это всё-таки омерзительно примерять на себя чужую форму. Пусть она и выдумка в некотором роде, но так смотрится со стороны, а ещё лучше спереди. А загадочность; выразительное косое бросание глаз - не важно куда, но как - словно уже видишь, представляешь, следующие кадры, но всё-равно хочется досмотреть.
   Он уже не помнит, когда впервые о них узнал. Точно, что до армии. Помнит их в кино. Название какое-то мистико-психологическое. "Месть ниндзя", а потом "Войти в ниндзя". А там ещё целая цепь таких же вот, одинаковых по сценарию и сюжету. Затянуло. Мечтал и снилось, а просыпаясь начинал отжиматься, подтягиваться и делать растяжку. И по-началу-то не понимал смысл выполняемых движений; просто делал и всё. А когда подходил к зеркалу и пытался изобразить то, что видел на экране... но всерьёз думал иначе. Такое должно получиться, когда результат виден издалека. И он пошёл.
   А потом так вжился, что на своих столовых вилках обломал две внутренние пики, чтобы казалось, что это палочки, китайские. Не важно! Японская культура средних веков, такой туман, но так манит, притягивает...
   "Не-е-ет, не изучал!"
   "Что, боялся..."
   "... ты что, охренел! Оно мне нужно!?"
   "Незнаю! Поэтому и спрашиваю..."
   "Незнаешь... Не спрашивай!"
   А может ну её, эту самую... Пора быть самим собой, пора!
   Так иногда хочется выпить сакэ... тьфу ты, водки. Поговорить громко, с кем-нибудь поспорить, доказать, по-скандалить и возможно немного подраться. Пропустить стаканчик на дорожку и удалиться. А проснуться утром от холода и головной боли на чьей-нибудь уличной лавке. Долго вспоминать откуда разбиты кулаки и след на щеке от губной помады.
   Сбрить бороду, а когда пройдёт боль в голове, прочитать что-нибудь из Чехова, или Солженицына.
   Быть частью своей культуры, а не чужого, неведомого ему мира. Мира из детства. Не подозревает - оно же на всю жизнь и первое о чём захочиться вспомнить, будет это. Просто по воле случая он оказался прямо возле той ямы, где и находились его брат и... голубь. Неожиданно услышав шёпот, Олег замер на месте, сделал шаг назад и затаил дыхание. Они находились где-то близко, но где точно, Олег не мог понять.
   Как только блудный стиль решил вернуться в тело своего отрочества, те вещи, которые всё время мешались под ногами, теперь сами разлаживались по полочкам и освобождали путь. Простое, оказывалось лёгким и доступным. Вот, лежит оно рядом, даже не до конца вытянутой руки хватит, чтобы достать это... Ан нет... Нужно обязательно тянуться, и уронить то, что уже было до этого уложено аккуратно по полочкам...
   Но всё становиться на свои места. Ух! Круто как!
   Он появился. Кто-то из нечто, приподнёс его на блюдечке с голубой каёмочкой.
   -Ну всё, попался ты, голубь дикий,- шевелил губами сам себе он.- Ну-ка покажись, пернатый.
   Терпеливое ожидание появления... голубя, было вознаграждено,- и вот он появился. Тот словно кем-то подброшенный выскочил из ниоткуда; он не видел Олега, потому что находился спиной к нему и чем-то был занят. Чем?
   "Леди энд джентельмены! Позвольте представить участников следующего боя. И так..."
   "Стоп! Стоп! Стоп! Никакого боя не будет,"- взмахнёт рукой Олег и прежде чем продолжить, ещё раз подумает. Стоя, вот так вот, перед невидящей спиной, думаешь о человеке и сожалеешь, что не сможешь открыть двери и позвать. Но оттуда стучит - стучит сердце и если заглянуть ему в лицо, всё станет как и несколько часов назад...
   "Да он меньше меня, раза в полтора,- думает Олег, но сам не верит.- Уж лучше бы он был выше, здоровее - не так бы было обидно и навязчиво стыдно. Только вот несколько минут назад, поменялся приоритет и сама важность этого, резко поменяло цену за товар."
   "... как же всё-таки пошло это звучит!"
   "Гм-м, не страшен сам смысл совершаемого, как его конечный итог..."
   "... и то, как легко меняем мнение и сумму, во время перестановки слагаемых!"
   Может быть вчера, или может час назад, он бы положил ему руку на плечо и громко сказал: "Давай, дерись со мной!" Но только не в сию минуту; перед самой спиной беглеца, словно выросла тонкая, прозрачная стена и на ней Олег видел эту женщину. Она была как за какой-то просвечивающейся ширмой и переодевалась. Женщина абсолютно голая, наклоняется вперёд, чтобы поднять какой-то предмет одежды, похожий на шаль. Она и ведёт себя так, будто знает,что он за ней смотрит - не подглядывает, а именно смотрит. За этим, должно что-то последовать. Знакомое ощущение скованности охватило его с ног до головы. Приятный мандраж тыкает маленькими иголочками шею сзади, плавно переходит на спину. Олег сводит лопатки и выгибается. Мандраж "ВНЕЗАПНО" исчезает, но вновь появляется в районе паха.
   "Ведьма. Она и вправду ведьма!- Олег провёл языком по губам и оказалось, что они онемели.- Ведьма!"- Снова подумал он и понял, что уже пора твёрдо решить как поступить.
   Тут вдруг резко ширма раздвинулась и он попался врасплох. Она засмеялась с залитой на лице краской смущения и догадливости, что за ней кто-то наблюдает. Олег и до этого не мог сдвинуться с места, а сейчас и тем более - прикинулся деревом с наклоненной головой к земле, сбрасывающий пышные тени под корявый ствол. А дальше?.. Дальше она вот-вот перестанет смеяться и нужно что-то делать, ибо шанс один и тот может быть профукан.
   Зачем-то он полез в карман, но кроме матерчатых катушков и нескольких подсолнечных семян в нём не было. Но пальцы сжатые в кулаке собирали в него совсем другое, которое должно быть в другом, более надёжном месте, нежели тут. Вновь подступившее ощущение того, что он делает совсем не то, что нужно и мгновенно вспыхнувшая ярость перерастающая в злость, рвёт оцепенение словно ржавые цепи, скованные ещё со времён Великого союза, и...
   ... и Олег, долго не раздумывая, с налёта обрушил сокрушительный удар сверху кулаком.
   "Как не красиво! Как низко и не красиво!"
   "Да ладно! По хрену..."
    "Самураю! Такое!"
    "А я первопроходец. Кому-то первому нужно же это сделать! Вот, я и первый!"
   У "голубя" подкосились ноги. Он что-то невнятное рыкнул ртом и рухнул на землю без чувств.

   На субмарине "Курск", перечисляют численный состав - каждого по присвоенному званию и должности. Фамилии ни о чём не говорящие, ничего не значащие, пустые, как воздух выпущенный из пустой бутылки из-под шампанского, незная для чего закупоренной обратно.
   Олег хочет вспомнить хоть одного, которого звать также как и его. Не помнит! Затем образно представляет глубину, на которой затонула лодка и растягивает её по своей горизонтали, чтобы сопоставить свои же шансы на то, что, хватит ли ему воздуха, для того, чтобы успеть всплыть, если не захлебнётся.
   "Приехали!"- Думает он и снова возвращается к этой женщине.

                Глава  24
   Это когда в одном месте потух свет, потом загорелся, а ты уже в другом.
   "Ага! Знакомо..."
   "Что, серьёзно. Ну ты блин чувак!"
   "... раз как-то подшутили надо мной. Ну, в лагере, в туалете, ночью сидел и кто-то свет выключил. Обосраться!"
   "Подумаешь!"
   "... подумаешь!!! До корпуса метров тридцать... не-е-ет, больше..."
   "... "
   Словно церковный колокол, бум-ум-ум-мм. Бум-ум-ум-м-м! Один раз, а эхо на десятки и не удаляется, а просто период между звоном растягивается до бесконечности.
    Уж и не ведаю я сколько был в отключке. Тот тип от души приложился к моей башке. Или кто там был ещё. Как-будто специально за спиной стоял, знал, что я буду там и поэтому караулил меня. Удачно.
   Мне показалось, что я умер и возврата назад уже нет.
   Не смешно!
   Как мне могло показаться, если я в отключке? Странно! Странно то, что я думаю так. Первое ощущение не могу даже назвать болью, а также ни звуком, ни цветом... Близким по названию, я назову это зависание в переходе. В каком? Сам не могу ответить... Нужна помощь. Хочется вернуться назад, но настойчиво тянет вперёд, при этом, что-то задерживает. И вот тут-то тебя как бы разрывает на две части...
   Как-то так!
   При потере сознания мне привиделся давно умерший отец, а я там был маленький-маленький. Он взял меня на руки, а они такие холодные, как-будто он их держал в ледяной воде. Но через этот холод я всё-таки чувствовал отцовское тепло, его отцовскую любовь, которую не дополучил в полной мере. Жилистые предплечья поросшие чёрными волосами и закатанные рукава рубашки до локтя, мокрые, то ли от пота, то ли ещё от чего-нибудь, источали живое и родное притяжение, как к чему-то святому.
   Далее он усадил меня на высокого коня и стал тихо водить по кругу, как бы приучая к верховой езде. Я, что было сил вцепился в гриву коня и крепко держался, чтобы не упасть. Сжатые кулачки немели от натуги - я  наклонялся к потной шее и с такой высоты мне виделся мир по-другому, нежели с того роста, которого я был на тот момент. Я, можно сказать, впервые заглянул за наш двор и широта охватываемого моим взором пространства, напрочь разорвала тот узкий круг, что был прежде. В свои неполные шестьнадцать месяцев я уже представлял бескрайность нашего края и с детским упоением воспринимал всё то неизведанное и тайное, что может храниться за всем этим.
   Мне так страшно было сидеть на такой высоте, но и в то же время было хорошо, что я словно заново переживал своё детство. Отец держал коня за повода, а другой рукой придерживал меня за ногу. Потом сделал шаг в сторону и отпустил повод. Свобода предосталенная мне, расслабила руки и мне казалось, что я уже сам могу управлять этим большим животным и куда я укажу, туда он и пойдёт.
   Этот отрезок времени я стал помнить так, как это было бы взаправду, только голос отца был какой-то отдалённый и шёл он, словно преодолевал большое, просто огромное расстояние.
   Отец кричал мне:
   -Яшка, держись, слышишь, Яшка! Держись!
   Его бороду колышит лёгкий ветерок, а черепная залысина блестит от солнца, чуть скрытого за серым облачком. И седина - я не помню, чтобы отец был седым, но сейчас я бы притронулся к его бороде и седым волосам. Пожал бы ему руку. Поговорил бы...
   А я только в ответ ему шумлю:
   -Батя! Батька, быстрее, быстрее,- вместо того, чтобы плакать, я закатывался заразительным смехом, прижимался головой к гриве и откидывался назад, стараясь не упускать из виду отца. Конь послушно ступал по песочному полу, довольно фыркал и шлёпал хвостом.
   Вскоре на место страха пришла уверенность и мне захотелось, чтобы конь ещё быстрее стал катать. Я усердно бью ножками в крупные бока жеребца и толкаю его своим маленьким тельцем. Так и вышло; ход усилился и я начал подпрыгивать и вот, уже лежу головой на гриве. А разящий запах пота и конского навоза, налаживает тот отпечаток моего совсем юного детства и разделяет грань, на до и после...
   Потом я как-будто взрослею, страх вовсе исчезает, кажется вздором и получается так, что он причина моего смеха, нежели состояние быть застатым врасплох за чем-то неприличным. Я выпрямился и отпустил гриву, а после развёл руки в стороны и зашумел:
   -Батька, папка,- в тот момент мне было так хорошо, как не было никогда. Никогда!
   Как-будто в руках, прижатых к груди, у меня сидело много голубей и ждали когда я их наконец выпущу; я пригибаюсь и на выдохе выпускаю стаю на свободу. Звук хлопающих крыльев, эхом разносится по округе, их слышат все, кому не лень...
  А за отцом прятался Януш. Почему он прятался, или он просто так стоял, что мне казалось, что он не желает, чтобы я его увидел. И всё же... Он бросает в ноги коню овёс несколькими горстками, но не смотрит, будет ли тот его есть. Он старался бросить его немного вперёд, чтобы конь видел.
   Я совершенно не понимал этого всего значения. То есть видимое мною, было не больше чем зрительным восприятием, как-будто листаю понравившуюся мне книжку, отрывисто читаю текст, но смысл уловить никак не могу. Прочитанное перемешивается между собой и получается... каша из топора, а не борьбой за участие в этой сцене. Оно было живым напоминанием и давно ушедшего детства, но плотно завязшим в моей памяти, тугими корнями и я по собственной воле никак не отпущу их. А зачем?
   Ясное видение продолжалось не долго; вдруг мой отец стал как-будто медленно удаляться от меня всё дальше и дальше, сжимается в кружок, в точку и вот я его почти не вижу. Конь также катал меня, ни быстро, ни медленно, и я только слышал голос отца, где-то далеко-далеко.
  -Яшка, держись, сынок! Держись крепче, Яшка,- и уже совсем еле-еле до меня донеслось,- я тебя выручу, держись только!- Больше я ничего не слышал и не чувствовал.
   А Януша как и не было. Он мелькнул, как на прощание посидеть перед дорожкой... Вечной дорожкой.

   Небольшие покачивания моего тела понемногу приводили меня в чувство; как-будто убаюкивали перед сном. Но не спать хотелось, а... Я не хотел возвращаться. Полуоткрытыми глазами я видел пятки солдатских берц. Меня несли, перекинув через плечо, как мешок с чем-то нехорошим. Дерьмом наверное. От полученного удара по голове я снова не понимал что произошло,- почему меня несут в таком вот положении, почему у меня так сильно трещит голова. Почему сравнение с дерьмом, первое, что пришло мне на ум.
   Догадок не было. Так же как и версий того, что намеченное не состоялось, а скорое будущее возвращалось на совсем в нежелаемое прошлое и вот... Ах! Да! Потом медленно всё стало становиться на свои места. Все мои попытки с бегством потерпели полное фиаско.
   Крах!
   От отчаяния у меня потекли слёзы, сами собой. "Люблю ли я плакать,- спросишь ты меня,- а как можно любить делать то, отчего приходит боль, страдания и... Как можно любить плакать..." И как мне было жаль себя в эту минуту! Я словно раздвоился и теперь один "я", сопереживает другому "я". Беспомощность со всех сторон окружала вонючими берцовыми ботинками с липкой грязью и глиной.
    Дождь! Шёл дождь...
    Сквозь него я слышал их голоса,- злые, но в то же время довольные, полные победы и торжества. Ликование сторожевых псов заливистым лаем гуляло среди этой своры ещё долгим и мокрым эхом. Псы! Предстоящая встреча с хозяйкой, будоражила их высунутые языки, и они как-будто хотят запрыгнуть один на другого, покусывая в то же время и обнюхивая под хвостом. Они ждут большие куски мяса и прогулки без поводка. Псы!
   -О Боже,- еле слышно простонал я,- всё кончилось!
   Меня никто не слышал. Что может быть ещё страшнее...
   На ходу меня частенько поправляли; выбирая момент, человек останавливался и резко меня подкидывал. А бывало, перекидывал на другое плечо. От этого движения я испытывал непреодолимую боль в области живота и поэтому слегка постанывал. Звук получался словно что-то булькало внутри меня и хотело выбраться наружу. От моего стона люди нёсшие меня, весело ругались, а иногда посмеивались над моими страданиями и передразнивали их.
    Наверно, в это время никому не было так плохо и одновременно обидно, как мне. Ещё это моё идиотское положение головою вниз нисколько не придавало мне удобств, даже больше, вызывало рвоту. Периодически открывая и закрывая глаза, я заметил, что уже рассвело и их тени, отражаются на влажном сорняке. Даже туман удалось разглядеть; густой пеленой, словно двери он закрывает тот коридор, от которого уносят меня, и его сырость, стелющаяся на мою голую спину, также на них и на землю. Как приятен этот предутренний холодок и выйти бы ещё разочек босиком на мокрое от росы крыльцо и повиснуть на скрипучем навесе. Сорвать бы с яблони ещё не поспевшее яблоко и раздавить волосатую гусеницу.
    При новых приступах внутренней боли я терял чувство реальности и впадал в забытье. А когда в очередной раз меня подкинули, то меня стошнило прямо на спину и ноги тому, кто меня нёс. Единственное, что мне удалось запомнить, это как меня скинули на землю, при этом сильно ругались и я снова, уже в который раз, вырубился.
   Там темно. Точно! Это можно ощущать, но не чувствовать. Хотя могу ошибаться в местах постановки слов. Понятливый поймёт, недалёкий...
   Когда я в очередной раз пришёл в себя, то вокруг меня было уже совершенно светло. Я лежал на левом боку, а моей спине было тепло-тепло. "Ну что, себе на спину тёпленьким наблевал?"- " Да нет!" За своей спиной я слышу приятное потрескивание костра. И дымок. От него-то и было тепло. Пытаясь сесть, я увидел, что укрыт какой-то тяжёлой и вонючей от конского пота телогрейкой. Тяжёлая блин, словно наполненная водой, либо ещё чем-то. Очень сильно болела голова, правой рукой на затылке я нащупал огромную шишку, чуть ли не с величину моего кулака. Представив себе, как всё это выглядит, с последующей вмятиной на черепе, я поёжился.
     Потихоньку, с силой  повернувшись лицом к костру, я сел, свернув ноги калачиком. Чтоб было легче, глаза держал закрытыми, а дышал ртом, потому что конский пот вызывал раздражение - от него же головную боль. Сквозь густой утренний туман я различил стадо пасущихся коров, важно мычащих себе под нос и неспешно пережёвывающих травку. Разнопёрстные животные забавно двигали нижними челюстями; на некоторых на шее висели звонкие и глухие колокольчики. Мелодичный перестук, таял в туманной тиши - резкая смена кадра, назло кому-нибудь...
   Картина неизвестного художника и без названия; не важно - сюжет прямо в тему и впервые я не хочу ничего менять. Снова несколько колокольчиков отзываются по внегласной перекличке животных, создавая иллюзию начала какой-то неизвестной мне сказки, с обязательно счастливым завершением. И хочется сюжет пропустить мимо внимания и оказаться там, у самых титров.
   Я снова ничего не понимал - как  здесь оказался и что тут делаю. Припоминаю положение вниз головой и перепуганного до смерти Колю. Потом ничего. Совсем ничего. От видений отца и Януша, я отталкиваюсь как от трамплина... Нет! Как от стенки, иллюзороной, но стена, по своей сути - пустота и получилось, что вместо толчка, я провалился сквозь.
   Где мои захватчики и почему меня положили возле костра, заботливо укрыв потеплее. Мне только понятно, что я не во вражеском стане, а где-то у друзей. Я даже улыбнулся такому необычному повороту событий и почувствовал боль в челюсти и в левом боку. Она отзывалась по всему телу как током... Вот так судьба ко мне,- то повернётся, то отвернётся - и снова, то передом, то опять хвостом вильнёт. И так несколько раз подряд. Играется!
     Мои думы прекратил топот копыт, несущегося на полной скорости в мою сторону коня. Любые резкие движения вызывали нестерпимую боль в моей голове и поэтому шевелился я медленно и не спеша. Даже повороты зрачков, причиняли боль и страх, что внутри головы может что-то порваться, или сломаться, жизненно важное. Не успел я повернуться, как конь уже остановился около меня, а всадник, резво соскочив с него уже шёл ко мне. Почему-то мне не было страшно, и даже не интересно - напротив, простая скромная обстановка вызывала только доброжелательность и необязывала ни к чему. Да, мне так казалось и это не из-за того, что меня несколько раз за ночь стукнули по голове.
    Всадником оказался наш деревенский пастух Степан.
    -Ну что Яшка, живой?- бодро спросил меня Стёпа.- Крепко же тебе, наверно досталось.
   Звонкий голос пастуха звенит в ушах и я зажмуриваюсь. Он сдержанно смеётся, как-будто я извалялся в луже, специально для потехи. Простота его слов нисколько не напрягает, наоборот, хочется ещё пошутить, чтобы как бы закрепить... своё спасение.
  Я спасён.
  Тут-то мне стало ясно, кому я должен быть благодарен за своё спасение. Сомнений нет - иначе кому? Я снова невольно заулыбался и отвернулся в сторону от... стыда. Странное, но в то же время интересное словочетание "улыбаться от стыда", значит загнать на лицо краску и должно пройти какое-то время, чтобы вновь стать в норму. В детстве по-моему все так и жили. Но множество до сих пор от этого ещё не избавились, считая, что таким вот образом, они остаются детьми.
   Вот и я улыбаясь, вдыхаю пары утреннего костра и... кашляю как астматик.
   На костре греется кипяток. Степан бросает заварку и теперь тянет приятным, травяным отваром. Лопающиеся пузыри падают в огонь, шипят как змеи и злятся как голодные собаки. Вижу, как от телогрейки исходит пар, но я даже вдыхнуть его боюсь, ради того, чтобы не задохнуться до смерти от смешения запахов.
   Степан палкой снимает котелок и ставит перед собой. Пальцами через порванные кеды  ощущаю жар, но по телу бежит озноб и слабость. От счастья не умирают, но я бы не отказался... В это время Степан откуда-то достаёт алюминевую кружку, наклоном котелка наливает в неё заваренный чай. И протягивает мне.
    -На попей. Думаю так легче станет.
   Жилистая кисть слегка подрагивала, а взгляд в полоборота повёрнутой головы, малость косил и смотрел не на меня, а как бы в сторону. Я взял из его большой руки маленькую посудинку и прежде чем сделать несколько глотков, он бросает в кружку два кубика рафинада. Жёлтенькие на цвет квадратики, быстро растворяются. Чай был не очень сладкий, но это пустяки. Чем-то отдаёт травянным, мятным; ощущается медленный поток через язык, гортань, прямо в желудок.
   Степан теперь для меня поменялся, и теперь виновным в нашей ссоре считаю себя. И теперь спасение, для меня будет сочетаться с конским потом и навозом. А ещё с горячим чаем, перед дневной жарой.
   Всегда есть место, где и чем загладить вину. А ещё время, так милосердно даримое нам Всевышним, в которое необходимо успеть всё сделать правильно. И пока я лично не знаком с Ним,- а знакомство неизбежно,- в этот самый момент, я решил, что со Степаном дружу и больше не ссорюсь. Так-то он хороший парень и даже вчера, когда подъехал на коне к моему двору, он готов был к общению. Не то, что я!
   Вновь краснею от стыда... Пережидаю время, чтобы краска сошла.
   Я немного распахнул телогрейку и вытянул вперёд ноги. Новые кеды стали старыми; отваливалась пятка и в подкладках набилось земли и глины - следствие попадания в могилу. Да ещё шнурки и дырки для вдевания их, с железными колечками, которые отвалились и болтались впиваясь в кожу, оставляли следы вмятин до крови.
   Мне было так приятно сидеть у костра, с новым, хорошим человеком и не знаю почему, я так радовался этому; я ощутил, как на меня сверху опустилась благодать в виде белоснежного пера и скрылось за воротничком... телогрейки. А потом будто бы понял, что мне подарили жизнь, как бы заново... и надо задуматься над ней, и понимаю это... Только вот над чем в первую очередь? Счастье, пусть и мелочное, так притупляет, развязывает... Огонь бежит по жилам и не смотря на болячки, тело будто заново возрождается. Оно вдыхает эту благодать и получаемое разносится по всем точкам и кончикам в полном объёме. Ровно столько, сколько нужно.
   -А я выхожу на луг коров пасти,- как бы невзначай начал рассказывать Степан,- глядь, а в полумраке тумана, от нашего погоста, группа каких-то людей передвигается. Да таким быстрым шагом, что я сразу заподозрил что-то не ладное. А у одного из них ещё и мешок через плечо...
   Он говорил высоко подняв брови и когда, почти на каждом слове поворачивался ко мне, его взгляд был направлен в другую сторону. Так он придавал словам весомое значение и предел серьёзности. Потом Степан словно замер, переваривая сказанное и наверно думая, как дальше строить план речи, не меняя при этом мимики лица.
   Я в первый раз видел его таким серьёзным и возбуждённым, словно прорвало. Его замкнутый внутренний мир, ища чашу для переливания, наконец-то наклонился и освободил некоторую часть накопившегося. Сказать про него, что он дурак, у меня не поворачивается язык, а сказать, что он не такой как все, то же самое, что и дурак. Вот я и незнаю, как отнестить к его словам, а особенно, к выражению лица.
   Мне хватило ума лишь кивнуть, но при этом не смотреть ему в глаза.
  Степан резко вышел из забытья; он достал вторую, точно же такую кружку и налил себе чаю. Потом поболтал жидкостью и, отпив немного, продолжал:
    -Ну думаю, из Синяевки воришки. С нашей деревни добро тащут, сволочи. Помнишь, как раньше... А, ну да! Ты ж не местный. Так вот, решил догнать.- Он по-ребячьи, озорно хохотнул и также высоко задрав брови и смотря в сторону, продолжил.- Да так сказать, наказать, чтоб не повадно было сволочам.
   Вторым глотком он допил свой чай и тут же налил себе ещё. "Нервничает,"- подумал я и возможно был прав.
   В Стёпе проснулся вкус азарта к пересказыванию события, при чём очень сильно, которое его впечатлило, на фоне полного бездействия жизни вокруг него и отчуждённости от населяющих его индивидов. Мне уже страшно было представить как он будет себя вести, если его не остановить. Но как?
   И на самом деле, я для него скорее объект выслушивающего, нежели прежде спасённого. Но это тут ни при чём. Движения его рук были немного корявыми, цепкость, которую я раз испробовал на себе, так и хотела смять в комок дореволюционную железную кружку, превратив её в ком. Стёпка словно оберегал меня; как маленький мальчик, не имеющий своих собственных игрушек, найдя такую, крепко сжимает её и даже жертвует тем, что боится раскрыть ладонь и посмотреть на неё. Дабы кто не увидел и не отобрал.
   -Так вот, догоняю я их... А они-то меня издалека заприметили. Сначала вроде бы остановились и насторожились. Я малость вструхнул, вдруг они не одни и другая группа где-то по-близости - надоют ещё мне...
   Смеётся, опуская голову, но я-то на сто процентов уверен, что Стёпа не из таких.
   - Но один из них, и наверно это был их главарь, что-то кричит мне, рукой машет, угрожает. Я разозлился... Ну в общем, я налетел как... незнаю... Тут ещё Соловей, на дыбошки встал и может напугал их... И я их без разбору, кнутом и посёк. Всех четверых,- он так интересно махнул рукой, сверху вниз, словно топором. -А тот, что главарь наверно, смешной какой-то. Представляешь, вцепился зубами в мой кнут.- Снова смеётся.- Так я его как кулаком по башке треснул... Такие искры посыпались, крупные,- и сжимает кулак перед собой.
   Степан высморкнулся в сторону, а глаза сияли как у ребёнка и так между прочим, продолжал:
   -Гляжу-то, а вместо мешка-то, человек лежит. То ты оказался,- он с улыбкой поглядел на меня. А я такой маленький, такой щупленький перед ним, так и крутится песня на языке:
               "Небоскрёбы, небоскрёбы,
              А я маленький такой.
              То мне грустно, то..."
    Степан прервался, чтобы сделать ещё несколько глотков и, что-то поправив за воротником, говорил спокойным голосом:
   -Я их ещё по разу всех секанул-то, кнутиком, когда они были уже в отрубе... Да, у них там один какой-то странный был, вроде как напуганный чем-то, чокнутый короче. Я уж подумал, что с ума сошёл и дюже его не бил. Лишь тебя взвалил на коня и сюда привёз, к стаду по-ближе. Домой везти не стал, думал мол, пусть здесь оклимается. А посля и сам дойдёшь, правильно?- Толкнул он меня плечом.- Скотину-то не брошу!
   -Всё правильно,- подтвердил я, поглаживая свободной рукой голову.
   -Жену, твою страшусь,- проговорил он другим, тихим голосом,- словно военная баба, как из кино. Страшусь! Вот и не повёз.
   Я понимающе кивнул и не спеша тоже допил остаток чая. После чего Степан быстро выхватил у меня из руки кружку и налив ещё, снова протянул мне. Котелок был наполовину уже пуст. Я понял, что рассказ не закончен. Исходящий пар навеял тепло и домашним уютом и поэтому пью с удовольствием и слушаю. Совершенно не важно, что стенки и дно кружки, черны от заварки, а в некоторых местах, плёнка болтается в жидкости. А я-то по натуре, брезгливый. Только не сейчас; прямо грязными пальцами, терпя кипяток, вынимаю накипь, стряхиваю её наземь и продолжаю пить.
   Степан смотрит в точку, в земле и не отводя глаз, говорит:
   -Баба там была, уж красивая зараза... Я её заметил а посля, уже когда засобирался тикать. Она на меня ружо наводит и говорит... Уж не вспомню, что она там говорила... от страха все яё слова повылетали из головы... Вот помню, держит ружо, а дальше не помню...
   -А дальше, дальше,- с интересом спрашивал я.
   -Дальше? Дальше я её кнутом "шшхлишщь"... Не-е, не по лицу. По ружу! Она как вскрикнет, как за орёт как свинья недорезанная... Ружо выронила. Я опять кнутом, теперь только в холостую, перед самой её рожей "шшхлишщ"...
   Он повернулся назад и достал какой-то предмет.
   -Вот, прихватил с собой трофеец. Вот шо с ним теперича делать, ума не прилажу...
   В его руке оно смотрелось как детская игрушка, но и обращаться, он также с ним не мог; заглядывает в ствол, направляет дулом на меня...
   -А оно заряжено? -Спросил я.
   -А шут его знает,- ответил он и продолжал делать то же самое.
   -Дай мне. Посмотрю.
   Тяжёлый приклад из тёмного дерева, пахнет болотом. А железный ствол - ещё тёплый.
   -Отдай мне, Стёп!
   -Табе зачем,- спросил он нахмурившись.
   -Уток стрелять. Да куропаток...
   -Да шут с ним. Бяри! С плеч долой, чёрт с ним...
   Немного посидев молча, он спросил:
    -А ты как у них-то оказался?- Стёпа виновато пожал плечами и поджал нижнюю губу к верхней.
    Мне ужасно стыдно было слышать такой вопрос, но ожидал и поэтому должен был ответить.
    -Да вот, бес попутал Стёп. Вывела дорожка кривая меня, бедолагу, на своих неприятелей... Сам незнаю, что думать по этому поводу.
   Так вот виляя, крутил я, вертел слово на слово, отвечая Стёпе, но он меня перебил.
    -Ну не хочешь говорить, не говори,- сказал равнодушно Степан, но оттенок обиды, я заметил.- Главное, ты теперь в безопасности... Правильно?
   -Правильно.
   Я жму плечами от того, что ничего другого сказать не могу. Воцарилось какое-то неловкое молчание, и я понимал, что Стёпу надо как-то отблагодарить за спасение, и поэтому проговорил:
   -Слушай, Стёп, вот что я хотел тебе сказать...- Я всё ещё мялся от неловкости и подбором нужных слов, как нежная и послушная до неприличия девочка.- Ты очень сильно меня выручил. Не знаю, если бы не ты, что бы они со мной сделали... Звери!
    -Да ладно, не напрягайся Яшк,- резко, но по-доброму оборвал меня пастух, но было заметно, что он доволен собой и сейчас это довольство выльется из него целым чаном счастья и бурным потоком сладкой воды.
   -Всё равно огромное тебе спасибо и знай, что я теперь твой должник.
   Я пытался остановить чуть не прорвавшуюся цистерну через искусственный кардон. Степан покраснел как рак, что аж на месте заёрзал как жук в навозе. Он наклонился на одну сторону и почесал половинку задницы; тугие, как стальные прутья пальцы, тёрли засаленные брюки, а я невольно почесал свой кадык.
    -В общем, если будет нужна моя помощь, обращайся ко мне к первому. Хорошо?
     Я его по-дружески хлопнул по плечу, словно по бетонной стене. Степан как ребёнок застеснялся, а я, допив остаток чая, вернул кружку ему. 
   -Спасибо за чай. Словно в гостях у тебя побывал.
    -Может ещё?- Сразу же предложил он, на что я молчком отмахнулся.
    Сам Господин случай, проходя мимо, любезно остановился и... вмешался. Нет! Сначала он поднял свой цилиндр и остановив на мгновение мимику лица, отсалютовал доброе здравие. Затем снял по одной перчатки, немного наклонившись вперёд и красиво подвесил свою трость на локте. При этом он мычал какую-то красивую музыку - никак не могу припомнить какую - и закончив с перчатками, подошёл ко мне. При таком упоминании, мне почему-то вспоминается дядя Стёпа, из детского стихотворения про высокого милиционера. Я его видел-то, всего один раз наверно, но как он мне запомнился, до сих пор для меня остаётся загадкой. И что главное - как он ассоциируется с интелегентом в цилиндре.
   Да по-фиг! Дядя Стёпа, оказался тем самым Стёпой, которого я знал, и ладно. Одно я понимал и знал, и твержу это уже не в первый раз, что сейчас нахожусь в полной безопасности и ещё раз повторюсь, если бы не подвернулся Степан, они бы меня даже из самого дома, из постели бы вытащили за волосы, за шкуру, и тогда... Тогда досталось бы и Любаве, и чего может быть хуже, младенцу Яну. Уж крепко я им насолил, разворошил осиное гнездо, в самое неподходящее время. Да и некоторых из них покалечил, так, что может и не зря со мной такое твориться. Они бы всё-равно меня достали!
   Как знать, как знать! Только сам Господин случай под именем "ВНЕЗАПНОСТЬ", стал синонимом моего... возвращения. Оно вторгнулось сюда от третьего лица, без какого-либо приглашения с обеих сторон, дерзко, и показало своё лицо... Степан не очень-то фотогеничен и как собеседник тоже, отнюдь... Всё дело наверное,- могу конечно и ошибаться,- в непредсказуемости этой самой, "ВНЕЗАПНОСТИ". Подсылает тех, кого не ждёшь, но от них столько пользы, что безгранично удивляешься, вдруг неожиданному повороту... события и его разрешению.
   Я сидел и молча радовался жизни. И хоть моя голова сильно болела, и искрами из глаз была осыпана долина, из которой меня вынес Степан, я искренне был доволен теперешним своим положением. Последнего боя не будет, точно - ринг-анонсер, звучно оповестит нетерпеливую публику о завершении вечера и также звучно с ней попрощается. Потушат свет и при тусклом свечении какой-нибудь одной лампочки, старая уборщица будет в полголоса выругиваться в адрес зажравшегося зрителя, бесцеремонно мусорящих себе под ноги.
   Мерное мычание коров, особой, невидимой пластиной стелился поверх серого тумана и тоже создавал видимость защиты от... Степан в это время копошился возле своего коня, что-то там поправляя, пыжась, сжимая в струну губы и пыхтя в полголоса выдавливая букву "А". Потом он повернулся ко мне и сказал:
    -Слушай, Яшк, насчёт помощи...
    -Да-да,- приветливо отозвался я.
    -Слышал, дед Иван умер?
    -Как же, как же! Ко мне вчера вечером Гришка с пацанами подходил - он и сказал. Они как раз с кладбища возвращались. Могилу ему копали. Ты же сам их видел, около моего дома.
    Стёпа некоторое время помялся переваривая что я сказал, а затем продолжил:
    -Они меня просили помочь, ну, чтобы деда Ивана, похоронить. А я-то, сам видишь, работаю. Сходи вместо меня, а то они пьяные черти - наверно, не справятся сами. Не хорошо-то как!
    -Да не вопрос,- ответил я, оборвав его как на полуслове, а то он начинал нервничать. Я был рад, что хоть этим могу отблагодарить его. Искренне рад.
    Степан задумчиво прошёлся вокруг костра. Блики отражались на его потном лице, выступающие скулы обросли рыжей щетиной, а потрескавшиеся губы, шевелились в такт его, текущим как река, мыслям.Туман уже практически рассеялся, и было видно всю нашу деревню. Крайние дома ещё скрывались в дымке и даже кружок солнца, с трудом обозначался поверх самых высоких домов. Видимое было похоже на сказку, на какую - не важно, даже не стоит упомянать; она присутствует во мне, может быть в нём и я даже могу предположить, что мы с ним видим одно и тоже... Дальше хочу что-нибудь услышать, навроде того, что меня кто-то позовёт, или спросит о чём-нибудь. Или просто, так между прочим, произнесут моё имя не во зло, а по добру. Сознание требует общения и кто меня сейчас позовёт, или что-нибудь спросит - вообще не важно, и никак не меняет сути...
   Я вижу начало. Но прежде чем сделать первый шаг, хотелось бы, чтобы чистый лист, был без пятен от предидущих исписанных листов. Нужность присутствия там, где я сейчас есть, задаёт сознанию колкие вопросы и если их не решить сейчас, начало может омрачиться старыми ошибками.
   И вот боясь пошевелиться, я спрашиваю Степана:
   -Скажи Степан, почему никто не любит цыган?
   Неожиданно, прямо в лоб из-за угла. Хотя ответ мне был известен с тех самых пор, как меня мальчишкой гоняли то с рынка, то с автовокзала, то с приёмного покоя районной больницы, где я хотел согреться или подлечить разболевшийся живот. Я не мог, а точнее не получалось у меня назвать правильно это - вот, хотел, чтобы мне кто-нибудь это и озвучил. Попался Стёпа.
   -Незнаю. А почему ты решил, что цыган никто не любит?
   "И вправду, с чего я это взял. Зачем спросил..."
   "Гмм-м!"
   -А что так, не видно?
   -Зачем злишься, Яшка?! Ты же не такой на самом деле. Зачем притворяешься.
   Я не ответил, потому что отчасти Степан прав. Он взял длинную палку и пошурудил ею в костре, а после проговорил:
   -Я вот думаю всё про деда Ивана. Представляешь, ему было сто три года. У него должно быть и правнуки взрослые и праправнуки есть. Может кто-нибудь из них уже умер. А он ещё был жив. Неверится...
   -Что, а разве близких родственников у него не было?-спросил я.- Дяди, тёти. Двоюродные, троюродные. Четвёртым коленом, пятым. Кто-то же должен быть. Как же можно забывать старых людей, тем более родственников. Целая эпоха живым примером - хочешь, просто смотри. Хочешь - спрашивай. И узнавай, узнавай, узнавай сколько хочешь...
   -Смешной ты Яшка! Взаправду. Скажешь тоже, четвёртое колено.- Тихо смеётся себе под нос и продолжает,- да правнуки где-то в городе живут, а как с ними связаться, никто незнает. С ним же в последние годы почти никто и не общался. Всё время один жил.
   "Один",- подумал я про себя.-"Как мне это знакомо."
   Мы оба замолчали, думая и смотря на языки догорающего костра. На просеянном небе, чуть по-выше горизонта, медленно выкатывалось солнышко, одновременно принося за собой жару и слёзы... Я тут же вспомнил вчерашний вечер, когда с нетерпением ожидал наступления темноты, чтобы уйти на дело. И как же я рад теперь видеть этот оранжевый шар, без которого ничего бы не было на этом свете! Как же я был вчера глуп и неразумен, что желал по-скорей избавить землю от его невыносимого жара и плетей! Какое же всё-таки счастье осознавать преимущества смены временных поясов и жить с ними в унисон!
   "Вот оно счастье,- думал я про себя,- увидеть утром солнце и просто порадоваться ему".
   Я снял с плеч Степанову телогрейку и аккуратно сложил возле себя. С меня сняли, словно пару мешков с цементом и сказали: "Ну чего расселся? Вставай и лети, голубь!" Аккуратно сложенные крылья за спиной, так прилипли к телу, я так ими долго не пользовался, что по-началу не мог ощутить их как одно из членов своего тела. Но немного усилий, немного натуги и я освобождаюсь ещё от дной пары мешков с цементом, и громкие трепыхания будять во мне великую птицу.
   Жаль Степан не видит моё перевоплощение, но прежде чем улететь, я обратился к нему:
    -Слушай, Стёп, мой хороший человек! Ты уж никому не говори про мою историю. Ни надо никому знать мои тралли-вали.- Я сморщился под давлением собственных слов и даже наверно глаза зажмурил, чтобы не видеть своё... нет, не падение, а спотыкание. Как бы показал себе своё... Не хочу обозначать это словом!
   -Да, конечно Яшк. Я же всё понимаю,- ответил пастух и странно как-то хмыкнул, что я посмотрел на него.
  Пастух в обеих руках держит железные кружки, из которых мы только что пили чай. На краю одной из них скапливается тёмно-коричневая капля и он напряжённо ждёт, пока она упадёт. Я тоже жду, смотрю косым взглядом и дожидаюсь...
   -Пусть это будет нашим с тобой секретом. Лады?- предложил ему я, увлечённый земным притяжением.
   -Да я уж всё забыл,- ответил мне Степан тем же тоном. Потом он снова хмыкнул, только по-громче и усердно ждал новую каплю.
  Заматеревшая на старых дрожжах сталь, может выдержать всё то новое, что теперь сметает с земли совсем ещё недавнее прошлое, которое не прошло проверку и даже срок годности не истёк. "Старое лучше,"- упорно твердят старики и в чём-то они правы, в чём-то они маяки; никто же не задумывается на чём держится прижившееся мнение о том, что накопившееся обязательно когда-нибудь прорвётся. А ожидающему и стучащемуся в дверь, наверняка откроют. "Старое лучше!"- подтверждающе скажет последний из стариков и умрёт... Падающие с лопаты горсти земли в яму, гулко бьют о крышку гроба в надежде разбудить покойника, чтобы продолжить разговор. Но нет! Унесённое в могилу, канет в небытие, на радость скептику и на догадку историкам.
   Недождавшись падения, Степан поднялся и направился к своему коню. За широкой и сутулой спиной совсем не видно головы, как скала - не видно верха, даже выступа для опоры. Скала движется и попробуй угадай, где в очередной раз она остановится и какой из пришибков, навроде меня, разобьёт об него голову.
   Пока он шёл, его конь начал фыркать как большой, обдолбанный кот и скалился здоровой желтизной своих зубов, словно приветствуя хозяина. Заметив на себе внимание, тот затопотил на месте и стал шлёпать здоровенными губами, в такт глухим ударам о землю копыт. А когда хозяин приблизился, конь, задрав высоко морду, хотел сверху наверно сильно ударить его, или укусить; верхняя губа задралась до дёсен, а выпученные глазища, налились кровью в перемежку с молоком . Но хозяин знает повадки своего животного друга и сжав крепко удила, приструнил непоседлевого озорника, прижав его морду к своей. А потом так гладит по гриве, по белой переносице, нежно, что-то шепчит и даже один раз поцеловал его меж ноздрей.
   Степан вот так просто отключился от меня; он смотрел теперь на меня как в пустоту - в пустоту конного мира, продолжая бесшумно шевелить губами, и когда ему что-то там представлялось, он замирал на месте, видимо для того, чтобы запомнить пришедшее на ум. Конь встряхнёт головой, хвостом от назойливого насекомого и вернёт хозяина к себе.
   Стадо медленно удалялось, будто знало, что время уходить дальше; пришло время набирать надои, гулять с быком-осеменителем, чтобы через несколько месяцев принести приплод, а то и два. Это Степанов мир, его стадо; он раз в него вошёл и забыл где выход, а потом смирился, и вот, он им теперь и папка, и бык, и директор. Он сейчас уже получил свою дозу от другого, закрытого для него мира, и насладившись им, вернулся к себе.
   Я понял, что и мне пора идти; я здесь лишний, а может даже и помеха, заноза на открытой, рабочей ладони, что и молоток не удержать, ни ложкой в рот покложить. А ещё скоро проснётся деревня, и в таком виде показаться односельчанам не входило в мои планы. Я поднялся и преодолевая лёгкое головокружение, сказал пастуху:
   -Пойду я потихоньку, покимарю, а то скоро вставать и идти надо будет.
   Это прозвучало как-то отрешённо, словно не имело никакого смысла как для говорившего, так и тому, кому сказанное предназначалось. Степан не обернулся... Местный "Алёша Попович" затерялся среди пятнистых Бурёнок и только высокий загривок его жеребца, вёл мой пристальный взгляд за ним.
    Я ждал, но пастух ничего не ответил, уж больно он был занят своими пастушьими делами. Я некоторое время ещё искал его глазами, даже двинулся с места, но только услышал:
      Ой да, разбушлатилось солнышко!
     Ой да, потеряло головушку!
     Налетели тучи, ой да чёрные,
     Поскрутили лучики, то ровные...

        Ой ты Княже, ой спаситель ты наш,
      Заступись! Не скупись ты на милость.
      Разгони ты духом, силу темнюшку,
      Освободи ты наше солнышко...
   Хороший голос - ничего не скажешь. Я опустил голову и медленно пошкондылял к деревне. Когда он стал дальше петь, слов было неразобрать, только гласные окончания, да начальное "Ой да", да "Ой да..." Стёпиного фальшивого баритона. Он ушёл и ночь кончилась.
   Луг с деревней, пересекал проточный ерик, так среднее, что-то между ручьём и болотом с тиной. Но весной разливающийся до ближних дворов, что и в хаты заходит и домашнюю скотину топит. В низины заходит рыба, хоть рыбач, а с нею и другие - грызуны там всякие и даже змеи. Зато к осени так высыхал, до полного исчезновения воды, без остатка. Через него был небольшой деревянный мостик, узкий, что двоим одновременно не пройти. Сейчас он напрочь был заляпан свежими коровьими лепёшками и столькими же вчерашними. Пролаживая путь, я держу горизонталь, как циркач проходит над пропастью по натянутому канату. Сохранять баланс, это не годы тренировок и подсказки тренера - твой тренер жизнь и все называют её жестокой. Но фокус не том, чтобы промахнуться и оступиться и вляпаться, а обмануть поджидающую тебя опасность и главное, не смотреть вниз.

   У меня болело и дико стонало всё тело; каждая клетка за эту ночь ощутила напряжение и отмирание, каждый кадр попадающих в него лиц, ищет неприменно ассоциацию и откладывается в глубокий погреб памяти, чтобы возможно никогда о них и не вспоминать. Теперь каждый следующий шаг это преодоление ступеней, а порой и выползание из глубокой ямы, могилы, да не всё ли равно откуда, но... Но я был переполнен самыми настоящими впечатлениями и сейчас увлечён извлечением горьких уроков и... на моём языке от кислого, осталась капля горчинки; я боюсь закрыть рот, чтобы это не попало внутрь...
   ... Оно-то жжёт, как сочная крапива, надувается пузырь, наступает боль. Я только рад,  реально рад - я просто нахожусь в неимоверном восторге, от существования предначертанного, сбывшегося и не сбывшегося! Боль служила подтверждением того, что я пока ещё жив, и в будущем, дикий голубь, ещё не раз взлетит над родными просторами...

                Послесловие.
   ... Неужели вы подумали, что так оно могло закончиться; слишком банально для нашего времени и, народ нынче не тот, чтобы вот так вот просто верить. Совсем не тот! Но вот насчёт начала, это было указано как никогда точно.
   Деда Ивана хоронили всей станицей. Даже из соседних деревень и станиц приехали и из центра некоторые; они отличались другой одеждой и формой поведения. Был глава нашей администрации; совсем ещё молодой парень, наверно около моего возраста, если конечно не моложе. Интересно, как он в такие ранние лета, попал на такую должность. Явно же не по собственному уму-разуму. Да если бы и так, кто бы его туда впустил, не имей он... А впрочем не всё ли равно! Перед прощанием, он говорил речь. Голос приятный, тренированный для таких дел. Речь была длинной, выразительной, только мне казалось, что такими словами не провожают в последний путь. Но так, в основном шли перечисления его заслуг перед отечеством, перед государством в частности, перед каждым жителем их станицы и даже упомянул себя.
   Плакали? Конечно плакали, как же без слёз! Но я не верил таким слезам, потому что делали их искусственно, для показухи; мне даже противно было смотреть на выдавливающиеся лица, а потом их удовлетворение. Сразу виден многолетний стаж.
   На похоранах была и она. Одна. Мы несколько раз пересеклись взглядами - ничего не значащами взглядами. Только поверх них, были маски... Оказывается, это очень просто делать, если включаешь второе я; щелчок, и всё, ты уже не тот, что был секунду назад. Немного не привычно, не удобно - как штаны через голову одевать. Или снимать...
   Гроб реально был тяжёлым. И большим. Когда дед Иван его себе делал, он был ещё молод и здоров. Но года, выдавили из него цымус и когда его положили в гроб, то он в нём утонул. Говорят после смерти, тело меняет формы и становятся симметричным полушариям. Но покойник лежал с потемневшим лицом и кистями рук и больше походил на высохшую мумию. А тех, вчерашних пьянчужек не было; сдулись их проспиртованные тела, не вышли на... на такое важное, по их же словам, мероприятие. Заместо них были другие люди, даже сам глава и тот помог закапывать старика...

   Януша я смело могу назвать учителем своей жизни. Других-то у меня не было. Сколько помню себя, даже в бесштанном возрасте, направление моим делам, задавал всегда он. Может поэтому своего сына я назвал Яном; Любава была не против. Беда Януша была в другом, в том, что он хотел меня сделать по образу и подобию своему. Это в корне невозможно. Даже то, что я этому не противился и некоторое время подражал ему.
   Только всё тщетно; могло быть и хуже. Благо далеко не успели зайти. Но одно его высказывание не давало мне покоя, до сегодняшнего дня. Он говорил:
   "Яшка, человек отличается от животного, либо от другого живого существа тем, что человек - это личность. Личность - это великое слово. Об него можно разбиться, умереть от удара током, утонуть. А можно пить из него родниковую воду и вкушать Божественный нектар, и возрождаться... Чтобы им стать, для начала нужно остаться одному. Запри двери на ключ, выключи свет, отпусти себя в вольное сознание того, что ты есть тот самый атом, та самая ключевая частица, без которой этому миру, не удержаться на своём месте.
   Скинь с плеч навязанное, настойчиво втираемое старшими... Не хочется никого обижать, но когда говорят уважай старость, то тут многое для меня не понятно. Ну там, пропустить вперёд, уступить место, первым поздороваться, молча слушать - с этим я не спорю, без влпросов. Но когда это уважение ярмом вешают тебе на шею... Так ещё упрямо тянуть куда им заблагорассудиться.
   Начни с того, что спроси себя: "Кто ты? Чего хочешь?" Сотвори внутри себя опору, от которой ты будешь отталкиваться, причём в любую из четырёх сторон. Опору, как от правды, от которой ты начнёшь свой путь и которая прочным тылом, прикроет твою задницу, в случае чего.
   Правда! А ведь ты прав? Прав! Если тебе её трудно запомнить, запиши. И вот, от своей правды, делай свои первые шаги. Парируй тех, кто хочет убедить тебя в неверном выборе, в неверном направлении - посылай их на х..., куда подальше. Сожми кулаки, и вперёд. Вперёд, и если нужно будет, напролом. Не поддавайся, если правду поносят, бьют по ногам, а когда падаешь - бьют по голове и лицу.
   Правда не в смирении, и не в молчании. Правда в действии, в твёрдо принятом решении. В его отстаивании перед собой, передо мной, перед всем миром. Грызи зубами, если тебе связали руки и ноги. Борись, пока жив, пока бьётся сердце, пока видит хоть один глаз, пока можешь думать и мыслить.
   Помни ещё об одном Яшка - всегда можно вернуться назад и закончить дело, "ВНЕЗАПНО" оборванное. Если можно, значит вернись и добей... И даже оружием врага... Это не западло!

   Спустя шесть ночей, я вернулся туда. Я прошёл тот же путь, что и до этого, только более дерзко и нагло. Для кого-то, это может показаться невозможным, да я и сам до конца не верил в творившуюся муть в моей голове. И что мною тогда двигало... Я повязал сразу трёх бычков и зафиксировав их одним узлом, направился... не назад, а к сторожке. Медленно двигаясь, я как бы переживал по-новой недавнее событие. Сонные бычки повиновались бесприкословно; они стукались друг о друга тяжёлыми головами. Узел в правой руке, как руль управления, ворсистый штурмвал; я свободно веду добычу, чтобы вывести её через парадный выход.
   На площадке перед сторожкой были все, в том числе и пыхающий дракон. Фонари горят везде - светло как днём. Уйти отсюда с трясущими ножками, теперь на моё. Нужно...
   -Эй, ушлёпки, чё стоим? Чё трёмься здесь...
   Бросаю как вызов, плюю в них, перед собой. Тех уже нет - тут другие; они ещё не знают правил... Моих правил. Им хватило только развернуться ко мне лицом, все разом, но... Я поднимаю левую руку, в ней ружьё. Останавливаюсь...
   ... Следом за звуком, чем-то напоминающий щелчок, хриплые голоса, совсем ещё молодых парней, заглушают следующие события. И только:
                "Highway to hell,
                highway to hell,
                highway to hell..."
    ... я скрываюсь под вуалью, а вместе со мной, сценарий следующего события.
                2018.