О чем бормотал Чаликов

О чем бормотал Чаликов после того, как он наконец-то покинул пешеходный переход и перестал создавать помеху движению?
Чаликов рассуждал вслух. Он вляпался во что-то вроде гейзенберговой неопределенности, при которой баланс системным образом оказывался несводим. В последнее время его все не устраивало, точнее сказать, его не устраивало либо все, либо детали.
Не так чтобы все не нравилось и досаждало, - все вроде было, - во всяком случае, пока, - себе тихо и спокойно (а то, что будущее угрожающе нависало дамокловым мечом, к этому он привык, - так было всегда). Просто порой все по отдельности казалось ничего себе, а все вместе складывалось в отвратную картину, а иной раз наоборот, – мир в целом вроде был ничего, но его детали оказывались мерзки и нарочиты. Фальшь то уходила из деталей, но оказывалась в целом, то уходила из целого, чтобы проявиться в деталях.
Это мир отказывается от меня или я от мира? Если мир мыслит через людей, то мои мысли о мире – это мысли мира обо мне, - тихо бубнил Чаликов. – Это я не нужен миру, или мир не нужен мне? Как получилось так, что миру проще будет существовать без меня, своего элемента? Как так вышло, что мне, детали этого мира не нашлось в нем места, и нет желания это место искать? – удивлялся он.
Мир был словно встречающиеся на пути женщины, что казались красивыми «по-отдельности» в своих деталях - красивая задница, грудь, лицо, но в целом – вдруг бац! И что-то ****ское. Или наоборот, женщина хороша в целом, но в деталях проглядывает нарочитость, фальшь. Чаликов вспомнил, как Горький писал о встреченной ей красавице, во внешности которой, казалось бы, не было изъяна, которая была безупречна… пока молчала. А потом оная красавица открыла рот, чтобы сообщить миру, что «она вся взопрела» и все очарование вмиг улетучилось, красота обернулась фальшью, игрой, обманом.
Идущие навстречу люди казались пустыми, словно бы уплотнившимся временно меоном, сгустившимся, причем сгустившимся кое-как, на скорую руку. Чаликов понимал их, принимал их такими, какие они есть, но быть такими, как они, не мог. Зато мир был плотным и давил своей материальностью…
Мир взопрел.