Время жечь костры. Ч 4. Батальон Август. Гл 2

          Глава 2.
          «1 августа 2015 года.
          Батальон «Август» или Отряд имени Богоматери — вооружённое формирование ЛНР под командованием Александра Костина.
          Бойцам добровольческого батальона были выданы удостоверения военнослужащих Вооруженных Сил Новороссии (ВСН) в августе 2014 года. Подразделению, в которое вошли и опытные воины таких известных отрядов самообороны, как «Призрак», так и новобранцы без опыта, присвоено название «Август».
          По словам командира батальона с позывным «Батя», такое имя выбрано не только потому, что батальон начинает свою биографию в последнем месяце лета, но и в честь Святой Богоматери Августовской.
          «У нас воюют ребята из разных мест. Все – с территории бывшей Украины. Интересно, что они приехали не только с Донбасса, но и из других городов: Одессы, Харькова, других областей и даже из Киева».
          Комбат рассказал, что младшим членам батальона недавно исполнилось по восемнадцать лет, а самому старшему – за шестьдесят.
          «Среди нас есть и ветераны Афгана, и ребята, которые служили в других горячих точках и имеют громадный боевой опыт. Одному из наших бойцов после ранения пришлось отнять руку выше локтя. Но он всё равно так рвётся в бой, что я не смог ему отказать».
         «Батя» привёл в пример один из боевых эпизодов, когда только что закончивший школу парень с тремя десятками друзей и одним гранатомётом остановил колонну из танков и БТРов ВСУ.
          Начинали свою борьбу ополченцы, по их словам, с охотничьими ружьями, а теперь уже воюют на технике, которую почти голыми руками отобрали у военных. «Теперь, когда в арсенале «Августа» есть БМП, танки и даже несколько «Градов», мы погоним захватчиков до самой Европы, куда они так хотели», — говорят ребята.
          Но есть и проблемы. Чуть позже, в курилке, мне удалось услышать одну историю.
          «На полигоне однажды взорвался танк. Сдетонировал боекомплект. Из-за  попадания трассирующим патроном в пороховой заряд танка. Погибли три человека, экипаж танка. На полигон ездили с обычными целями – поучиться, пристрелять оружие, пострелять.
          Причины просты:
 – неумение обращаться с оружием;
 – неготовность экипажа к ликвидации последствий происшествия;
 – неготовность машины.
          «Обригаживание» отрядов проходит под предлогом борьбы с «махновщиной», которая, бесспорно, присутствует. Однако, до сих пор не создана система судов, не принят ни один кодекс или хотя бы уголовный закон. Нет системы правоохранительных органов. В войсках есть лишь система внутренних взысканий, так что, если, например, военнослужещий какой-нибудь бригады кого-нибудь по-пьяни зарежет, то где-то его ждёт расстрел, кое-где – отправка с «мухой» (гранатомёт) в одну из сторон на позиции ВСУ, а кое-где это дело могут даже забыть рассмотреть.
          То есть, за всё это время для защиты мирного населения не сделано ничего. Вообще.
          Были попытки переписать весь личный состав и всё оружие. Очевидно, что не удачные, потому что, прежде всего, сами командиры были не заинтересованы в этом. Неучтённое оружие – это разменный товар. На пятдесят автоматов можно сменять БТР в соседнем подразделении.
          Бойцы отвечали так: «Я автомат в бою взял, он мой! Не буду я никуда его переписывать! Лучше уйду!» И командиры были вынуждены отвечать для себя на вопрос, что им нужнее: выполнить странный приказ из штаба или потерять толкового бойца. Именно толкового. Потому что в бою взять автомат не каждый сможет.
          Следующим шагом была попытка переписать всех участиков ополчения или, по-теперешнему, «народной милиции». Если бы командиры дали себе труд подумать хоть минуту об успехе этого предприятия. Во-первых, что туда писать? Половина ополченцев не имеет ни паспортов, ни удостоверений личности. Объяснения типа «сгорели в танке» встречаются, но это – экзотика. Гораздо больше – «остались у родственников на территории, контролируемой ВСУ». Человек и вправду родом из Дебальцево или Сум, или из Харькова...
          Был вопрос в анкете: «Есть ли у вас родственники на территории Украины?» Включить этот вопрос в анкету для ополченца мог либо вредитель, либо идиот, либо военный. Потому что если эта анкета где-то всплывёт, то родственнику обеспечено недельное пребывание в СБУ (со слов одного из танкистов) в лучшем случае, в худшем – активисты «Правого сектора» могут и домой придти. Случаев, когда накопленные базы данных по ополченцам уходили из минобороны и всплывали в Украине не меньше десятка...
          Когда списки всё же появились, кто в них был? А кто мог быть в списках по отрядам, по которым начислялось денежное и пищевое довольствие? Правильно –   «мёртвые души». Уже мёртвые или не существовавшие никогда. Полным-полно дублей, типа  Иванов А.А. в количестве трёх штук, и кто проверит? Александр, Андрей, Антон… В наличии один, но документов нет – ушел из Лисичанска при оккупации ВСУ, все документы там. И идёт начисление зарплаты на трёх бойцов в Луганске, а получает боец свои триста шестдесят долларов и не знает, что он тут не один Иванов.
          Позже решили переписать хотя бы технику. И нащупали ещё одну болевую точку. Потому что это нужно для снабжения подразделений ГСМ. Всю боевую – не боеспособную, а даже стоящую без ходовой части – технику переписали в формуляры, книги, таблицы и тут всё завертелось...
          И с помощью ГСМ слишком самостоятельные командиры «принуждались к миру». Фраза «До 15-го числа ГСМ не будет, мы не воюем» произвела эффект разорвавшейся бомбы – люди пришли сюда воевать, а получили очередной пинок коленом под зад, только уже от своих. Ну, насколько сытое круглое лицо, глядящее с половины луганских биллбордов, можно считать своим...
          И народ начал уходить из подразделений. Не возвращаться к нормальной жизни, а брать свой непереписанный ствол и идти на передовую, потому что свой родной город они пойдут освобождать, как ни верти, в Украину им всяко не вернуться – они в розыске... И куда им дорога? В «Август», к другим «отцам-командирам». На фронт. А в подразделении остаются те, кому не лень сидеть на жопе ровно и заполнять бумажки. То есть, получается классический «бумажный полк» – оружия куча, охрана в карауле, часть укомплектована на 100%,  а вот стрелять умеют только прямой наводкой...
          Вот такие занимательные истории рассказали мне ребята-танкисты».

          «2 августа 2015 года.
          Нужно было на пару часов сгонять в Луганск.
          После того, как закончил дела, познакомился на улице с одной из местных женщин – учительницей.
          Вот что она рассказала:
          «Если одним словом описывать ощущение луганчан от того беспредела, который творился в Киеве, то это слово гнев. Создание антимайданного движения было неизбежным. Нельзя было оставаться равнодушными к тому, что в Киеве творился кровавый государственный переворот. Всё большее притеснение русского языка подогрело народную ненависть к бандеровцам ещё сильнее.
          Я поняла ещё десять лет назад, что Ющенко продал Украину США со всеми потрохами. По телевизору крутили ролики с текстом «НАТО – нашi друзi!» («НАТО – наши друзья!»). На видео американские солдаты шли по нашим улицам и брали на руки украинских деток, как отцы родные. Вся риторика из Киева была сосредоточена на мысли, что не россияне – наши братья, а американцы, проводились военные учения с американцами в роли руководителей этих учений тогда ещё в украинском Крыму.
Мы чувствовали ещё в 2004-м, что американская оккупация Украины набирает обороты. Украинские политики всё чаще стали пропускать тупые и безнравственные американские законопроекты. Уже печатали учебники с разделами по сексуальному воспитанию детей с первых классов по образцам американских и тому подобные вещи.
          Когда луганчане (из тех, кто воевал в горячих точках) захватили в центре Луганска здание СБУ (служба безопасности Украины) в знак протеста, киевское руководство даже не пыталось решить проблему путём переговоров (только один раз приезжали с попыткой уговорить освободить здание СБУ, но без желания идти на какие-либо уступки). Из Киева только звучали угрозы послать на Луганск танки. Вокруг здания СБУ появлялось всё больше антимайданных палаток. Мы с друзьями приносили им кое-что из еды, помогали деньгами. Никто не верил, что на Луганск действительно пойдут танки и будут давить обычных людей. Никто не верил, пока не начались авиабомбёжки…
          Помню, в один день было три таких бомбёжки: здания Луганской облгосадминистрации, станицы Луганской и Екатериновки. Мне позвонила кума, кричала, что бежит с малой к нам, в сторону Вергунки, а над ней летит украинский бомбардировщик и сбрасывает снаряды. Им удалось добежать до нас.
          Я в один из дней дважды избежала смерти. Один раз после того, как прошла от университета к Центральному рынку, между рынком и храмом разорвался снаряд. В этот же день, как только я отошла от рынка 50 лет октября, ВСУ начали бомбёжку со стороны Станицы Луганской. На том месте, где я проходила, погибло четыре человека. Помню и самый кровавый день, когда в Луганске погибло больше сорока человек. На Восточном рынке рядом с погибшим сыном сидела его мать и в состоянии шока пыталась очистить яркие джинсы от пятен крови.
          Каждый день бомбёжки начинались около четырёх часов утра. Дрожали стёкла, люстры, двери, тряслась земля. Было ощущение, будто спина впилась в кровать, – ощущение полной безысходности. Когда муж уходил за хлебом, ждала его, как с войны. Связи не было – нельзя было позвонить и узнать, жив ли он.
          Я уезжала из Луганска в конце июля 2014-го перед самой блокадой. Блокада была страшнее всего – сорок дней не было еды, воды, света и, соответственно, Интернета, мобильной связи тоже не было. Люди провели это время под обстрелами ВСУ, голодные, без воды, в темноте… Я не знала, живы ли мои родители и муж, которые пережили в Луганске всю блокаду.
          В целом о конфликте мнение за этот год не изменилось, но пришло разочарование в тех людях, которые правят сейчас в Луганске. Это уже не герои, а ушлые дельцы.
          Знаю, что ополченцы относились к украинским военнопленным по-человечески (такой уж у нас порядочный луганский характер). Конечно, не обходилось и без побоев в подвалах здания СБУ, но не зверских. О подробностях могут рассказать только сами ополченцы. Племянник сейчас воюет в ополчении, но пока к разговорам не готов. Мирное население всегда с жалостью относилось к мальчишкам с Западной Украины, которых пригнали к нам воевать. Знаю случаи, когда их подкармливали и помогали сообщать родителям во Львов, что мальчишек обманом привезли воевать на Донбасс (родителям говорили, что везут на учения во Львовскую область).
          Мне известно, что множество луганчан (знакомые знакомых) ушли в ополчение, что ополчение действительно состояло вначале только из луганчан. Позже приезжали ненадолго в командировки российские военные – на конкретные операции, не больше, чем на три дня. Просто добровольцы из России приезжали – записывались в ополчение.
          До простых граждан гуманитарные колонны, практически, не доходят. Родители получали помощь всего два раза в самом начале войны. Остальное приходит в детские дома и больницы. Сейчас большую часть гуманитарки руководители ЛНР цинично продают в своих собственных супермаркетах.
          Я – за мирное решение конфликта, но и сейчас проголосовала бы за отделение, как и большинство моих знакомых. Никто бы не согласился жить под безбожной американской оккупацией».
          Видно, что женщина образованная, мысли излагала чётко, на вопросы отвечала легко и ответы формулировала грамотно.
          Несколько женщин, которых я пытался разговорить, махали руками в ответ и отвечали, что боятся последствий таких бесед с журналистами. «Больше молчишь – дольше живёшь!» Многие говорили, что хотят, чтобы от них отстали: «Нам всё равно, кто здесь будет: Россия или Украина, или мы сами. Зарплаты и пособия не платят. Гуманитарку воруют!». Единственная мысль, которая звучала у всех – «Скорее бы закончилась война!»
          По прибытии в расположение танкового батальона «Август», я опять начал вести беседы с бойцами об их жизни здесь.
          «Знакомый журналист рассказывал, что иногда, когда он приезжал в расположение батальона или бригады ВСУ, проезжал беспрепятственно в штаб, и его не спрашивали, кто он, или пароль для передвижения по лагерю, потому что его не было.
          Всё зависит от опыта и знаний командира. Бывали случаи, когда позиции «Правого сектора» были лучше укреплены, по всем правилам военной науки, потому что их командиром был бывший кадровый военный с боевым опытом».
Или вот такая история.
          «Один из знакомых ополченцев, молодой парень, приехал из Европы, прошёл крещение под Славянском – сейчас сидит и охраняет склады. А через две недели вдруг узнаёт, что склады эти не имеют отношения ни к ЛНР, ни к Минобороны, вообще ни к какой структуре – это просто чья-то частная лавочка. Человек приехал отдать жизнь за Русский мир, а может погибнуть, охраняя чей-то склад. Так что это уже совершенно другая война – договорная, и её я совершенно не понимаю».
          Вот ещё рассуждения бойцов:
          «Сейчас нам говорят: зато теперь порядок, нет незаконных формирований, есть Республиканская гвардия и Народная милиция! Только вот идут туда люди не за идеями, а за зарплатой – каждый день, как на работу, в армию ходят. Сейчас армия в основном состоит из местных. Но где они были раньше? До того, как начали платить? Такая война многих устраивает: можно, не боясь за свою жизнь, получать зарплату и ходить на парады. А на передовой между тем до сих пор сидят «стрелковцы». И когда вновь начнётся активная фаза войны, восемьдесят процентов этой оплачиваемой армии разбежится.
          Дело в том, что Стрелков был совершенно недоговорным человеком. Война должна заканчиваться не бизнес-соглашениями, а победой. Был шанс остановить всё это ещё в самом начале конфликта, обойтись малой кровью. И сейчас можно, конечно, пойти вперёд, просто цена за это будет слишком высокой. Но, как мы видим, почти половина истории конфликта – это цепочка договорных отношений бизнеса с бизнесом, включая тот же Мариуполь: его можно было взять без единого выстрела».
          Никто из них не признался, что приехал из России. И на мой вопрос: «Что же заставляет жителей РФ бросать отчий дом, работу, родных и близких, и ехать на Донбасс воевать в местном ополчении?» они отвечали так:
          «Когда всё начиналось, это была война идеалистов. Не случайно здесь оказались такие люди, как Стрелков, Мозговой – люди творческие, с идеалами. Обычные бойцы, не важно, левые они по своим убеждениям или правые, – все они были идеалисты, готовые отдать свою жизнь за это. А причина сейчас проста и прозаична – желание подзаработать. Многие даже не говорят своим родным, куда они отправляются, и те только из прессы или от знакомых потом узнают о судьбе своих кормильцев».
          А ведь война – не сахар. Молодые парни и девушки, зрелые мужчины и женщины, которые по разным причинам попали сюда, рискуют быть убитыми или вернуться домой искалеченными: без рук или ног».