Судьба фотографа

Все лето они жили в его просторной трехкомнатной квартире на улице Тихомирова и с утра, лежа на кровати, он долго любовался тем, как она сидела возле большого зеркала в легкой прозрачной сорочке, оголяя свои крепкие полновесные бедра. Он замечал, как между пуговицами сияли шелковистой белизной ее круглые и упругие груди, как на них искрился легкий пушок от утреннего белого солнца.
Она была молчалива в последнее время, и он это заметил. Теперь, целуя ее пунцовые  губы, отдающие легкой прохладой, он всякий раз удивлялся и злился от того, что она в этот момент не раскрывала их. Ее голубые глаза похолодели, лицо осунулось, движения стали надменны и медленны, и на каждый его вопрос она хмурила свои дымчатые брови и неохотно бросала что-то короткое.
Он был человеком размеренным, хорошо сохранившимся для своих лет, и никогда не ругался и не поддавался на провокации, а лишь подергивал своими пышными усами и цокал, сверкая золотым зубом, когда что-то не нравилось, а взгляд его был неизменно добрым и усталым. Однако поведение своей молодой жены его сильно беспокоило, и осенью он решил устроить тур по Европе в надежде, что это ее приободрит.
В Праге они жили в отеле «Панорама» - в большом и просторном номере с широкой кроватью и лакированным дубовым столом, и с жесткими стульями в стиле рококо, на которых она каждое утро долго расчесывала свои волнистые золотистые волосы.
Он готовил для нее самые изысканные завтраки и попросил высокого метрдотеля, чтобы в их номер никто не стучался, пока они сами того не захотят. Он водил ее по городу и по магазинам, водил в дорогие рестораны, в театры и на выставки. Он познакомил ее с пражскими поэтами, художниками и писателями, а один высокий и седой композитор несколько раз танцевал с ней в ресторане «Пашмир» и потом, щурясь и ехидно улыбаясь, поглаживал свою белую ровную бороду и говорил:
- Как же красива! Так и отбил бы, будь на лет десять моложе!
Но ее, кажется, ни что не волновало, и она лишь изредка улыбалась самой пренебрежительной улыбкой, будто ее тошнило, и почти не разговаривала.
В одно утро, перед тем, как улететь в Париж, они завтракали не в номере, а в просторном и светлом ресторане и он, не имея сил больше терпеть ее меланхолию, спросил:
- Ты можешь рассказать мне, если тебя, что-то беспокоит.
Она лишь повела взглядом в сторону, делая усталый вид.
- Мне иногда кажется, что ты разлюбила меня!
- Это верно, я тебя разлюбила, - вдруг ответила она хладнокровно и посмотрела на него самым кровожадным и диким взглядом, точно кошка следила за беспомощной мышью. Он быстро подергивал усами, сделал глубокий глоток кофе, и все его лицо в один миг налилось ярким румянцем, и все тело, кажется, горело самой безумной яростью. Однако держался он все так же непринужденно и спокойно и так же спокойно спрашивал:
- И кто он?
- Тот самый фотограф из Теккиона, который показался тебе смешным своей современной прической.
- И долго это у вас?
- Всего один раз, - проговорила она тихо, стыдливо отводя глаза, точно начала понимать, насколько все это отвратительно.
- Какой стыд, - сказал он все так же без эмоций, - ты, видимо, издеваешься надо мной из-за моего возраста. Конечно, куда мне, глупому старикашке, до этого…
- Дело не в возрасте, - перебила она его.
Он помолчал какое-то время и впервые увидел, как дрожали его руки. Впервые его лицо сморщилось то ли от отвращения, то ли от отчаяния, впервые его голос надломился и стал сиплым, когда он спрашивал спустя пять минут:
- Мы расстаемся? Это конец?
- Нет, - сказала она, - а впрочем, если тебе противно… правда, у меня совсем нет денег на обратный путь.
Он ее не прогнал, но во Франции и в Швейцарии и в Италии не проронил ни слова и не притронулся к ней. Он все так же водил ее по ресторанам, выставкам и театрам, все так же представлял местной богеме, как свою жену, а вечерами напивался то коньяком, то вином, то шампанским и засыпал. Он молчал наедине с ней до самой Ла Кастелы, где они собирались посмотреть на желтые стены Фортеза Арагонес и помочить ноги в Средиземном море, а потом отправиться в Россию. Последний вечер перед отлетом они сидели в маленьком ресторане на набережной, где все было из дерева: и полы, и столы, и стулья, и потолки. Между деревянными колонами висели рыболовные сети с сухими ракушками, что постукивали на ветру. В окне искрилось лазурное море, а далеко на горизонте в лучах заходящего солнца багровели кучерявые головы облаков.
- Я подумал, - начал он, разливая вино, - что не буду настаивать на том, чтобы ты осталась со мной. И вправду, я – очень стар для тебя, ты можешь бежать к своему фотографу.
- О, мой дорогой, - вдруг она заговорила с самой невинной улыбкой, - я не вернусь к нему – это все в прошлом!
- Но ведь ты его любишь?
- Я.. Но, что мы с ним будем делать? – в ее глазах блеснул самый чистый страх, какой встречается у диких зверей, когда их загоняют в угол, - у него ничего нет, и я подумала…
- Ты подумала, что я богат, а он беден? – спросил он с ухмылкой.
- Нет, мой дорогой. Я подумала, что я люблю тебя! Я поняла, какой я была дурой… Я хочу быть только с тобой, ты же сможешь меня простить? – все это она проговаривала так нежно и искренни, что он растерялся и вся его уверенность и надменность растворилась так же быстро, как растворяется утренний туман, когда поднимается солнце. Весь вечер она его обслуживала и ухаживала за ним, и говорила приятные вещи, и ласкала его, и он растаял и, кажется, все забыл. Когда он уснул, она спустилась на песчаный берег, где одиноко почивали деревянные лодки, и сожгла все свои самые откровенные фотографии, где на обороте были написаны стихи и признания в любви.