Хлебушек

ХЛЕБУШЕК

По меркам советского времени мы жили во вполне приличном доме, но особых привилегий не имели. Вся страна плохо одевалась и скудно питалась, и наша семья вместе с ней. Несмотря на немалые старания родителей обеспечить детей всем необходимым, мы подспудно это все-таки ощущали. Слово «дефицит», часто повторяемое взрослыми, проникало в наше сознание, словно упорно втираемая в кожу пыль, становясь неотъемлемой частью нашей жизни.
О настоящей бедности мы все-таки имели представление, хотя, возможно, отдаленное: нередко встречали пьянчуг и забулдыг, колготящихся вокруг уличных мусорных ведер в поисках стеклотары, не ускользали от нашего взгляда и зашитые женщинами на скорую руку капроновые чулки. Оказаться младшим ребенком в большой семье было сущим наказанием: мечтать о новых вещах не приходилось – донашивали старое.
В нашем доме был магазин, часть продавцов в котором постепенно менялась, но были и бессменные, работавшие испокон веков. Самыми запоминающимися оказались сестры-близнецы. Похожие как две капли воды, они работали то вместе, то поочередно, оттого казалось, что без выходных и праздников. Но за долгие годы мы научились их различать и знали по именам. Они с не меньшей легкостью запомнили двух сестер и зачастую откладывали для нас батон хлеба, как раз в период того самого пресловутого дефицита. Тогда, в детстве, они мне казались веселыми, бойкими, добрыми женщинами.
Потом наступили девяностые. Универсам начали переделывать в супермаркет, ремонт шел полным ходом, поэтому в бывшей подсобке со стороны двора открыли небольшую временную палатку. Стояла небывало теплая осень, в крошечном помещении торговой точки было душно. Одна из двух сестер красовалась за прилавком и отпускала то хлеб, то масло, то колбасу. Ассортимент и качество оставляли желать лучшего, но народ толпился: во многих других магазинах и этого не было.
Как обычно, после школы я зашла за хлебом, отстояла очередь и протянула купюру: «Батон белого, пожалуйста». Одна из сестер-продавщиц подмигнула мне, взяла деньги, вернула сдачу и завернула хлеб. Пока я копошилась, убирая деньги в кошелек, подошла очередь интеллигентного вида бабушки, стоявшей за мной.
– Мне бы хлебушка, дорогая, – протянула она старческим голосом.
– Вам какого?
– Любого, – замешкалась бабушка, – а сколько он стоит?
Продавщица назвала сумму. Бабушка заохала и стала перебирать все, что было в ее кошельке.
– На, милая, посмотри сама, здесь все, что у меня есть, – она раскрыла сморщенную ладошку.
Женщина за прилавком изучила горсть монет и отрезала:
– Вам не хватает десяти копеек.
Ну, помните, тех, что пришли вместо советских? Бабушка расстроилась, заохала пуще прежнего. Потом ее лицо просияло, будто вспомнила что-то важное, она порылась в карманах и достала несколько копеечек старого образца, с осчастливленным видом протянула их продавщице.
– Уберите свои копейки! Они уже вышли из оборота!
Бабушка то ли не расслышала, то ли не поняла. Продавщица со всевозрастающим раздражением повторила сказанное. Бабушка попыталась что-то объяснить про пошатнувшееся здоровье...
– Много вас тут таких ходит! – И продавщица приступила к обслуживанию следующего покупателя.
Осознав тщетность усилий, бабушка беззвучно заплакала. Кто стоял поближе, стали просить за нее, мол, ну что вам эти копейки? Но продавщица оставалась непреклонной, и очередь стала постепенно продвигаться.
Мне было двенадцать. Я все еще стояла в углу временного магазинчика, в кармане лежал кошелек, по меркам этой бабушки – набитый деньгами, но я не делала ровным счетом ничего – не могла шелохнуться, словно меня парализовало. Я впервые видела плачущего от голода взрослого.
Неприметный мужчина тихонько отделился от толпы, дождался, пока очередь немного рассосется, взял старушку аккуратно под локоть, подвел к витрине и спросил:
– Чего бы вам хотелось?
Она посмотрела на него детскими заплаканными глазами, опустила взгляд в пол и прошептала:
– Хлебушка.
– А еще? – нетерпеливо уточнил мужчина.
Она ничего не ответила. Он перестал допытываться, обернулся к продавщице и стал быстро, сухо перечислять продукты: хлеб, колбасу, яйца, молоко и еще что-то, и еще, и еще.
– Что ты, голубчик, что ты! – запричитала бабушка. – Я же не смогу с тобой расплатиться!
Когда его сумка наполнилась, он снова взял ее под локоть и задал последний вопрос:
– Где вы живете?
Бабушка назвала номер одного из подъездов нашего большого и якобы благополучного дома, после чего они скрылись за обшарпанными дверьми временного магазинчика.
Вернувшись домой, я никому ничего не сказала. На следующий день задержалась в школе, поскольку дежурила: мыла полы, расставляла стулья. Классная руководительница, взглянув на меня, заметила: «Что-то ты у меня сегодня какая-то невеселая?» И я расплакалась. Она, конечно, такой реакции не ожидала, обняла и стала выяснять, что случилось. Я ответила, что я – плохой человек: имела возможность, а не помогла бабушке. Она усадила меня на свой учительский стул и твердым тоном постановила: главное, что бабушка не ушла голодной, нашелся человек, который ей помог. Потом взяла еще один стул, подсела ко мне поближе и тихо призналась:
– Ты знаешь, я тоже на них смотреть не могу...
– ?
– На стариков этих голодных. То колбаски им куплю, то молока... То просто хлеба.
От такого признания мои слезы высохли сами:
– Правда?
Она виновато кивнула, словно воровала, а не покупала на грошовую учительскую зарплату продукты обнищавшим старикам.
Напоследок она добавила:
– Не переживай, что не помогла в этот раз. Главное, что хотела помочь, значит, однажды обязательно поможешь.
Из школы я вышла окрыленная.

19.05.2018