Кража. Фантастический роман. Главы 21 - 22

Глава 21

…Простая деревенская еда, которую сообразили тут же две моложавые женщины тот час, как только Караваев переступил порог домины, была донельзя вкусной. Он наслаждался ею, смаковал жареную картошку с малосольными огурцами (и где они в эту пору малосольных огурцов набрали?), глазунья на пять яиц, и белый ржаной квас, настоянный на каких-то пахучих травах…
Женщины предложили Караваеву еще и остограмиться с дорожки, на что он категорически отказался…
Опять пошел дождь. Не густой, а какой-то мелкий-мелкий. Он сеял за окном своей «пылью» и, казалось, что это не дождь, а невесть откуда взявшийся густой-прегустой мокрый, стылый туманище…
Софья, оставив Караваева с Настей, поехала к брату Анатолию сказать Пищалкину, что к нему приехал гость.
Караваев был один с Настей. Она тарахтела в тазу тарелками, которые только что убрала со стола. Федер хотел ей помочь: прополоскать их или протереть, да где там: Настя так на него посмотрела, такой был многозначительный кивок-отказ, что Караваеву сразу же перехотелось это делать.
Он сначала хотел заговорить с ней, что-то рассказать, но потом почему-то и сам замолчал. Словно у него отобрало голос…
Караваев сидел за столом и молчал. Она тоже присела напротив него, поставив перед этим чашки с чаем. Федор почему-то даже боялся поднять на девушку глаза.
На улице быстро темнело. Ни Софьи, ни Пищалкина все не было. Федор  не знал, сколько прошло времени — то ли десять минут, то ли несколько часов… Время для Караваева словно остановилось.
Настя, допив чай, споро встала из-за стола и спустя полминутры уже поставила на газовую плиту большую кастрюлю с чем-то, чайник, затем вдруг снова подсела к столу, вынула из кармана ручку, потянулась к старинной этажерке с резными ножками, достала тетрадь и стала быстро-быстро что-то в ней писать. Затем, повернув тетрадь, подсунула ее ко мне.
— Ну, почему ты молчишь? — она сразу взяла быка за рога и перешла на «ты». — Я письменно отвечу, ведь ты моих жестов не поймешь…
«Странно, — подумал я, — она перешла на «ты», а ведь я совершенно чужой, незнакомый ей человек. Да она и не побоялась остаться со мной одна, и Софья тоже оставила нас одних, а если…
— Откровенно говоря, извините, Настя, я не знаю, с чего начать.
Девушка улыбнулась, потянула к себе тетрадь. Спустя полминуты или того меньше, тетрадь снова перекочевала к Караваеву.
— Расскажи коротко о себе, если не знаешь о чем. Можешь о твоем брате рассказать, который обморозился…
— Откуда ты знаешь о моем брате? — удивлению моему не было предела.
— Да знаю уж, — черкнула ручка в тетради.
— Ты что, гадалка? Сразу по глазам гадаешь? И так в точку?
— Коля о тебе рассказал вскользь. А я уже знала, что ты с ним встретишься в поезде и приедешь к нам в деревню, и ему об этом сказала, вернее, через Софью передала. Так он не поверил. И вот ты здесь. Значит, я была права.
— Ну откуда ты могла знать о том, что я приеду?
— Мне словно кто-то подсказал. И брат твой, хоть и сильно обморозился, но жив. Он даже от инвалидности избавится… через полгода… И ты в этом ему поможешь...
— Я?  — у Караваева не глаза, а само удивление. Каким образом?
— Ты чего так на меня смотришь, не по-человечески, что-ли? — почти сжавшись в комок, спросила Настя. Конечно же, ответ был через ее тетрадь.
— Как так не по-человечески? — спросил Караваев, пытаясь загладить недоразумение.
Настя что-то начала быстро писать, но затем всё перечеркнула, закрыла тетрадь, встала от стола, и пошла к плите, где варилась еда..
— Ты так и не ответила мне, Настя, как я смотрю на тебя? Это раз. И второе, как я смогу помочь брату вылечиться, ведь я не врач, Настя, — снова спросил Караваев.
Настя не вернулась к столу, не взяла тетрадь и не написана в ней ничего. Она только сдвинула плечами, мол, как хочешь, так и понимай.
«Молчание» затянулось ненадолго. Настя, видно передумав не отвечать Караваеву, вновь подошла к столу, улыбнулась Федору и, протянув руку к тетради, пододвинула ее к себе и, взяв ручку, стоя, коротко написала, повернула тетрадь к Караваеву.
— Тебе помогут новые друзья.
— Кто они? Я их знаю?
Настя утвердительно кивнула. Снова взяла тетрадь, но ничего не успела в ней написать — в дом шумной компанией ворвались огромный Пищалкин вместе с худеньким высокорослым мужчиной — видимо это был Анатолий и тремя женщинами — Софьей и, как догадался Караваев, двумя молодыми девушками, которые были неотразимо похожи друг на дружку — Аннами.
— Ну, вот и мы, Федя! Привет! — Пищалкин радостно бросился обнимать Караваева. — Молодец! Я как знал, еще тогда, в поезде, что ты наведаешься к нам в «пещерную» глубинку, в нашу Замухрынь. Но не так быстро. А еще  Настя мне сказала, ну, написала, что ты обязательно придешь. Ну, что, с чернявочкой вагонной познакомился? Хоть видел ее?
Караваев немного стушевался, и только кивнул.
— Ну и лады. Короче, осваивайся, побудешь у нас пару-тройку деньков, а потом мы с тобой поедем на станцию. Толя пообещал, что транспорт организует, чтобы пешком не драть к ней столько километров. Ну и как?
— Что ты имеешь ввиду?
— Да с чернявочкой чего вышло?
— Да никак со Светланой не вышло.
— О, да ты таки познакомился с ней.
— Лучше бы не знакомился, — отмахнулся Караваев.
— Это чего?
— Она из другой параллели.
— Чего-то я не понял, — Пищалкин полуобнял Караваева. — Ну, ладно, после дорасскажешь о чернявочке. Ты садись, Федя, отдыхай, — и тут же выдал кучу распоряжений женщинам.

Глава 22.

Огромный стол был накрыт быстро и по-деревенски раздольно: малосольные огурчики, дымящийся сахаристый картофель, гора блинов… Поставили на него и несколько бутылок с вином да трехлитровую банку с «горючкой для разогреву». Кто ж его знал, что такое количество алкоголя только «запевка», а та, что для «разогреву» тянет градусов на семьдесят... И началось: «За встречу», «За приезд», «За здоровье»… За… За… За…

* * *
Ночевать в чужом доме Караваев никогда не любил, как и в гостиницах. Уж лучше переспать в поезде, или в самолете во время перелета прикорнуть. Либо совсем не спать. Но после неумеренно выпитого спиртного и настоятельных просьб самого Пищалкина и его сестер, я все же отправился спать в «темную», без окон комнатку и завалился на накрахмаленные простыни...
Утро было хмурое, как и настроение Караваева. Он впервые понял, что такое проснуться «с бодуна».
Нет, больше самогона ни-ни. Это же надо, так нажраться! Домашнее вино было дрянь, но все же лучше семидесятиградусного самогона, выгнанного из свеклы местной умелицей бабой Дашей. И сколько же он выпил? Первую трехлитровую банку помнил, вторую – тоже, когда в ней осталось «на донышке». Может, была и третья, четвертая банки?.. А сколько собралось в доме жаждущих «освежиться»? Двух мужиков он отчетливо помнил — Пищалкина и его брата, ну, еще его сестер Анек, да трех или четырех женщин… 
Пили стаканами. Да и снедь была хорошая.
«Боже ты мой! Вот, угораздило, дурака так наклюкаться, — думал Караваев, поглаживая раскалывающуюся голову. — А поди ж ты, не выпей! И какого рожна я поперся в эту глушь бесподобную и беспролазную? Чтобы увидеть еще раз Пищалкина, да лицезреть на его двух сестер-«близняшек» да еще двух — Софью и немую Настю? Лучше бы остался со Светланой. Хотя, поверил в ее побасенки о возможной катастрофе скорого поезда… Дурдом!»
— Привет! Уже прокемарился? — в комнату ворвался пышущий здоровьем Пищалкин. — Неплохо вчера посидели. Молодец, что не погнушался. Да не кривись ты так, Федя. Пойдем к столу, стопочку опрокинешь, и все как рукой снимет…
— Погоди, хоть умоюсь. — Караваев глянул на часы. Было без четверти семь.
— Ты, это-т, умываться после будешь, чай не загрязнился в постели. Сначала стопочку, да после нее — огурчик. Чтобы не было больно и печально в твоей головушке, как говаривал мой дед Василий. Или тебе все к постели принесть? Я это сразу, так сказать…
Караваев ничего не ответил Пищалкину. Да и что было отвечать? Сказать, что самогонище у него до сих пор стоит разве что не повыше кадыка? Он не знал, наверное, если бы на непьющую Светлану дохнул тем самогонным перегаром, она бы бежала от него подальше. Хотя, может, и она пьет?
Да ладно, что было — то было, хотя былью еще не проросло.
Караваев молча встал с постели, прошел из горницы в кухню. За столом сидели сестры Пищалкина, еще какая-то женщина и двое давно небритых мужиков и опрокидывали в рот, наверное, очередной, понятное дело, не первый стакан. То ли для опохмелки, а, может, для «сугреву». На столе кроме бутылька с самогоном стояла огромная сковородка, наверное с дюжиной, не меньше жареных яиц, горка сытно пахнущих тончайших блинов, несколько тарелок студня, квашеная капуста, еще какие-то салаты, пару отваренных, еще не начатых кур... Караваев даже удивился, когда это женщины успели наготовить столько всего? Ведь они вчера по питью не отставали от мужиков. Разве что Настя только пригубила немного вина.
— Явился, наконец, — из-за стола вскочила одна из сестер Пищалкина. — Сейчас же садись, похмелись, сразу полегчает.
— Я умоюсь, — несмело пробормотал Караваев, но одна из Анн схватила его за руку и насильно потянула к столу:
— После умоешься. У нас не принято перед похмелкой умываться. Еще больше голова забреденит… Стопочку выпьешь, и иди, умывайся.
Что ему оставалось делать? Послушно пошел за Анной к столу. В поставленный ему стакан уже налили свекольный самогон. Откровенно говоря, Караваева от вида такого пойла стало мутить, но выпил.  Сказать, что сразу полегчало, как Караваеву говорили все подряд, он не мог, но самогон все же с трудом, но прошел. Закусил жареной картошкой с солеными огурцами, еще чем-то, не помнил. А после… Снова пошло-поехало. Пир если не горой, то поддали все хорошенько. Караваеву даже стыдно об этом сейчас вспоминать, но что было — то было…
Вспомнил он о чернявочке только к вечеру. Поделился с этим с Пищалкиным.
— Так ты, того, действительно  заарканил ее, черноглазую, черноволосую?
— Скорее всего, она меня заарканила, — отмахнулся я.
— Да-а, — Пищалкин почесал пятерней затылок. — Я и сейчас помню ее пронзительные глаза, — мечтательно сказал он. – С такой бы погулял…
— Так у тебя же жена…
— И то правда, но, знаешь, почему бы не позабавиться. Ну, так, немножечко, ну, там, лапнуть, ущипнуть, глазки построить…
— Вот она мне и построила… Вернее сказать, настроила...
— Но отпустила же…
Караваев ухмыльнулся:
— Отпустила. На время...
Пищалкин взглянул на Караваева:
— Какой я безмозглый дурак, идиот, если хочешь. И я поверил всему тому, чего наговорили мои Аньки! Это же ужас! Нет, место мне в дурдоме, не иначе. Мой тебе совет, Федя, никогда не поступай так, как поступил в свое время я. Да лучше бы я забрал свою Аньку с собой, ан, нет, оставил в деревне. Хотя, она сама не захотела ехать в город. Даже сказала мне:
— Если хочешь ехать в город, ехай, а мне-то что там делать? У тебя всего двухкомнатная квартира, а здесь — дом, хозяйство, да и родственников куча…
— И ты оставил ее здесь.
— А то как же. Приглядеть есть кому — брат, сестры… Выла бы в городе за своим хозяйством, да за своей любимицей Майкой, ну, коровой… Ну, а если ближе к телу, как говорят, я только сейчас, и здесь, в деревне понял, что был не прав на все сто процентов. Вот теперь, попробуй их пойми моих Анек. То ли наша покойная мама их двоих родила, а ей одну девчонку акушерки и врачи «выделили», то ли кто-то взял, да скопировал, как говорят, от альфы и до конца… Вот Настя мне написала, что одна Аня настоящая, а вторая — копия. Это для того, чтобы первой не было скучно в доме… Всё родная душа…
— Я что-то тебя не понял, какая такая копия? — Караваев поднял глаза на Пищалкина. — Насколько я осведомлен, скопировать человека невозможно…
— Оказывается, возможно, Федя. Какие-то пришельцы по заверению Насти и сделали копию Аньки-старшей, если уж на то пошло…
— И ты в это поверил? — спросил Караваев.
— А куда деваться? Вот сегодня не было двух девок. А была только одна, а на утро в той же постели появилась еще одна. Короче, старшая Анька так кричала с испугу, что на ноги поставила полдеревни. Ну, а после, как рассмотрелись, через полчаса стали улыбаться друг дружке да о чем-то шушукаться…
— Ну и…
— Меня просили приехать разобраться. А когда приехал, все мои сестры — и Софья, и Аньки, и Настя, сообщили мне что всё хорошо, и лучшего не бывает… Вот, поди, разберись, между баб… Ну, ладно, отдыхай тут. Да, кстати, у нас в Выселках намечается сегодня грандиозное дело, так что не пропусти…
— Какое дело?
— Ладно, увидишь, а, может, и сам поучаствуешь…