Тёмный квадрат. Первая часть

25.07.2015


Глава 1.
 
Лекция по социологии должна была начаться десять минут назад, но профессора Калинина до сих пор не было. В переполненной аудитории стояла тишина – студенты прильнули к своим мобильным устройствам, видны были лишь макушки голов. Изредка раздавались отдельные реплики, кто-нибудь поворачивался к соседу и показывал экран, слышался смешок, и снова всё стихало.
Внезапно дверь распахнулась, и взъерошенный профессор почти вбежал в аудиторию, хлопнув за собой дверью. Головы студентов сделали волну, оторвавшись от экранов, но профессор, взвинченный, ходил туда-сюда перед кафедрой, приглаживая редкую поросль над ушами, и студенты вернулись к своим занятиям.
– Поговорим о саморазвитии, и ценности индивидуума для общества.
Он подошел к окнам и распахнул створки. Свежий воздух обдал его пунцовое лицо, он вздохнул полной грудью несколько раз, лицо его посветлело, и он продолжил уже спокойнее.
– Неоднократно говорилось, что человек, у которого нет семьи, находит удовлетворение в работе.
Примечателен обратный вариант: человек, у которого нет дела, находит себя в семье. Понятно, что под делом подразумевается не наемная работа, а личное дело, дело всей жизни. Семья может являться таким делом, но в подавляющем большинстве случаев она является побочной занятостью. Человек, не имеющий выхода своим способностям, художественным или научным, человек не желающий задумываться и прикладывать усилия к созданию окружающего мира идет по самому простому, как он думает, пути – созданию и поддержанию семьи.
Эта дорога устлана костями тех, кто не осознает степени ответственности за выбор своего занятия. Поскольку семья является одним из древнейших занятий, то окруженный с детства со всех сторон признаками этой деятельности как основной, думает, что идет по самому проторенному пути. И здесь его поджидают разочарования. Как много семей отвечают простой схеме: мама, папа, я – дружная семья? Дайте подумать. Я на своем веку повидал семьи и крепкие, и дружные. Парочку. Но оглянитесь вокруг, и будьте, наконец, честны с собой. Один процент? Больше – скажете вы! Это от недостатка знания. История пестрит сюжетами предательства, разочарования, жестокости и других негативных явлений внутри семей. Не будем оглядываться на историю – зайдите в любой многоэтажный дом, найдите этих счастливцев. Большинство из них прикладывает огромные усилия для того чтобы скрыть кошмары, которые происходят в своей «ячейке». Сколько жен и мужей ведут двойную игру ради детей, ради имущества или по соображениям привитой с детства, чаще – показной морали, например,  чтобы создать видимость для родителей, соседей, друзей. Страх перемен, страх быть неправильно понятыми также сковывает людей стальными путами, и мешает сделать другой выбор.
Для достижения цели любые средства хороши, даже ложь во спасение, говорят борцы за главенство института семьи? Да, но это не отменяет наличия того факта, что счастливая семья это одна большая ложь, которую мы, словно эстафетную палочку, подхватываем отработанным движением, и, не задумываясь ни на секунду, с фанатизмом несем и передаем, силой впихиваем новому поколению.
Но что бы было, если бы человек наконец осознал, что семья это одно из дел, в котором человек может реализоваться как в искусстве, спорте или любой другой деятельности. Ведь опыт человечества показывает, что максимальной эффективности человек достигает в той деятельности, в которой сфокусирован на занятии, имеющем ярко выраженную, осмысленная цель. Это дало бы огромный толчок развитию человечества.
Не секрет, что в слаборазвитых странах и обществах воспроизводство потомства стоит на первом месте. Но каков вклад человека в создание потомства: в девяноста девяти случаях из ста люди ограничиваются самой простой и приятной частью этого процесса – зачатием. Зачатие это как идея – любой ими может фонтанировать. А дальше, идея умрет без развития. А это – заботы. Развитие идеи требует вложить себя целиком без остатка. И человек вынужден принять решение, какую из идей ему развивать. Семью? Заботы по содержанию семьи отвлекают людей от созидания других ценностей. Для того, чтобы продумать в деталях, и реализовать серьезный проект – будь то научный труд, художественное произведение или промышленный объект, необходимо количество энергии, знаний и времени, сопоставимое с зачатием и воспитанием вундеркинда. Если человек решается на семью, у него уже нет времени думать о развитии других направлений, он вынужден вкалывать для того чтобы прокормить семью, а потом он, усталый, валится, и засыпает мертвым сном, сил хватает только на телевизор, или приставку – опять же, никакого развития, только потребление. И чем больше семья, тем больше она потребляет. И это значит, что семья как социальное явление есть конструкция, которая держит на плаву весь объем производства товаров народного потребления, в число которых входит и идеология... но мы вернемся к этому.
Биологически вы все готовы к воспроизводству, и только само это обстоятельство уже приводит вас к зачатию детей. Но посмотрите на себя. Вы сидите, и тыкаете в свои смартфоны. Отец семейства сидит на пляже и пялится в телефон в тот момент, когда его ребенка уносит от берега отжимным течением, о наличие которого он даже никогда и не слышал. Он потом будет стонать и проклинать судьбу и течение, смартфоны и грёбаную страну, в которой нет спасателей на пляжах, в отличие от других, прекрасных стран, но... Только не себя. А подспудно будет считать лайки в своем посте о том, как несправедлива жизнь. Достаточно сравнить эту ситуацию с любым крупным проектом: какую работу напишет ученый, который не концентрирует на ней всё внимание. Куда приземлит крановщик опору моста, следя одним глазом за соцсетями. Куда привезет мамаша свою деточку, чатясь за рулем? Что же, естественный отбор помогает освободить место для более внимательных к своему делу людей.
Но вернемся к ячейке общества, этой фикции, с помощью которой власть имущие наращивают видимость нужд у населения для увеличения объемов производства...
Никита толкнул коленом покрасневшую от гнева Олю. Она вцепилась в спинку стула и подалась вперед, словно пантера, изготовившаяся к броску.
– Ты чего? 
    – Я его убью сейчас, что это за чушь!?
    – Идем на улицу.
    Профессор замолчал, провожая взглядом несколько студентов, выходящих из аудитории, и продолжил.
    – Я пожалуюсь отцу, он знаком с ректором. Он этого профессора подвесит за его никчемные яйца. – Взорвалась Оля, едва дверь закрылась за ними.
    – Ну постой, мы же не дослушали до конца. Мне кажется, что в этом есть...
    – Да поняла я, куда он клонит! Фигня это, полнейшая.
    – А у тебя родители ладят? У вас дружная семья?
    – Да у нас... да, ну как... Конечно, иногда они ругаются, но если в общем посмотреть  – да. И более того, я тебе скажу, мой отец успевает армией командовать, и семье время уделять. Глянь на меня, я что, дурочкой у него расту? А маму он буквально на руках носит.

    Они вышли из университета, и плюхнулись на глянцевый весенний газон, усыпанный лепестками яблонь.
    – Он, вроде бы и не говорил о том, что невозможно совмещать семью и работу, но он же четко отметил: речь не о тех, кто служит чужому делу.
    – Это его дело! Если мы говорим о деле как о проекте, это оно и есть. Армия – его личный проект.
    – А дома он часто бывает?
    – Не так чтобы очень. Но у него всегда находится на нас время.
    – Ты уже взрослая. А в детстве ты его много видела?
    – Ну-у, не очень. Но он нас подарками засыпает. Маму он и по сей день заваливает подарками. Она машины меняет каждые полгода. И даже няню мою, она сейчас у нас работает по дому, после того, как я выросла. Она тоже в шоколаде.
    – Ты говоришь, нечасто видишь его. А может у него любовница есть? Ты же не знаешь наверняка?
    – Да ты офигел что-ли? – Оля движением от себя бросила бутылку с водой в Никиту. – Он генерал армии! Какая любовница? Работа его любовница. Даже не понимаю, зачем я стала с тобой встречаться, ты, кажется, не очень умный парниша.
    – Оль, ну что ты. Я же не видел твою семью. Просто разговор такой зашел, вот я и продолжил в тему.
    – В тему, да? А ты мне про свою семью расскажи. Давай, я хочу послушать про скелеты в вашей гардеробной.
    – У нас нет гардеробной.
    – Ну в шкафу. Они, как раз, в шкафу обычно.
    – Шкаф, значит. Да?
    – Да-да, он самый, давай про шкаф.
    – Ну, шкаф как шкаф, стоит в прихожей, купе...
    – Ты мне голову не морочь – Оля улыбнулась в первый раз с начала лекции. – Кто твои родители, раз уж мы тут... семьями занимаемся.
    Никита тоже, только сейчас почувствовал, что его отпускает напряжение, внезапно возникшее то-ли по вине профессора, то-ли по его неосмотрительности. Совсем еще не знает Олю, а полез в такие дебри. Надо же, разругаться, не успев толком подружиться. Совсем ни к чему. Оля чертовски хороша собой, и умная к тому же, не чета этим куклам, которых личные водители привозят к началу занятий. Хотя и она время от времени выпархивала на ступени универа из чрева бронированного черного кита. Но чаще приезжает сама, за рулем реактивной «бэхи» М6.
    Она прекрасно общалась со всеми однокурсниками, но умудрялась держаться особняком, не участвуя в модных гонках сокурсниц.
    Это могло показаться немыслимым в её возрасте и социальном положении – сплетни и интриги не таких ломали – но она плевала с высоты своих конверсов прямо на лабутены богинь, осуждавших её одиночное плавание.
Совсем открыто ей пенять на это никто не решался, эти девочки уяснили в своих семьях с самых пеленок понятия субординации и гибкости, знали они всё о колодцах, из которых придется испить, и других тонкостях дипломатии.
Мальчики со всех потоков и курсов испытывали себя на мужество и зрелость – Оля получала десятки признаний в день, но умело сохраняла ледяную вежливость и отточенное равнодушие, не давая претендентам ни на секунду допустить мысли, что у них есть малейший шанс.
Никита не был претендентом. После школы он с легкостью сдал экзамены на филфак не сильно даже и готовясь: его мама преподавала английский и французский в средней школе в Новороссийске, и он владел этими языками на уровне носителя еще с младших классов, а к выпуску из школы только добрал диалекты, современные и устаревшие формы. Любовь к литературе и истории он унаследовал от папы, как и основную идею обучения в школе: программа среднего образования настолько проста, что если просто делать уроки регулярно, то этого хватит для того, чтобы быть круглым отличником. Он дисциплинировал себя так, что без пропусков ежедневно два часа тратил на домашнее задание. Большего от него родители никогда не требовали. В теплое время после уроков он до вечера пропадал с ребятами на море, а вечером читал. А зимними вечерами, когда норд-осты сдувают с улиц Новороссийска всё живое, срывают крыши с домов, и утаскивают за километры стальные сварные «грибки» из дворов и детских садов, он закапывался с головой в русскую и иностранную классическую литературу. Добрался до оригиналов таких замшелых памятников как «Кентерберийские рассказы» и «Песнь о Роланде», искал этимологии и заимствования.
Но претендентом он не был, потому что в Новороссийске у него была девушка Нина. Они учились в разных школах, и жили в противоположных районах города, но были ровесниками, и тусовались в одних и тех же местах. Она осталась дома и пообещала, что непременно дождется его возвращения. Она давала по рукам алкоголику отцу, работавшему на цементном заводе, когда он распускал их, и ничего не говорила ни матери – тяжелобольной пенсионерке, ни ему, Никите. Когда Никита был на втором курсе, её мать умерла. Отец перестал контролировать себя и в употреблении огненной воды, и в распускании рук.  Их с младшим братом стало некому кормить. Нина хотела устроиться в порт, но не успела, всё произошло быстрее чем она смогла собраться. Отец однажды доконал её.
Ей бы позвонить Никите, схватить бы брата в охапку, и перебраться к Никитиным родителям, но она психанула: на глаза попалось объявление о вакансии камбузника, помощника кока на рыболовецком судне, и она рванула в моря, отправив брата к тетке в Ходыженск.  На кораблях команда команде рознь, всё идет от капитана. Одни капитаны созданы родителями и жизнью настоящими капитанами: прямые курсы, задекларированные грузы, лоск и порядок – гордость морей, а другие тяготеют к анархии, и команды их полутрезвые похожи на пиратские шайки. На такой корабль и попала Нина. Она вернулась другим человеком. Эта воронка засосала её без остатка, она стала членом команды, и из-за её красивых глаз среди матросов неоднократно вспыхивали ссоры, доходило и до драк. Никита хватал её за руки и уговаривал уехать с ним в Москву, но она выдернула свои запястья из его ладоней, и послала подальше: она чувствовала что его руки скользят по её коже как по густому черному мазуту. Она решила что ей уже не отмыться, и путь один – выпустить воздух, и погрузиться в него с головой. Это было единственное, что она смогла бы ему сказать. Но правда была и в том, что она говорила сейчас с мальчиком, тогда как сама уже жила в мире взрослых. Этого она ему не объяснит.
Никита вернулся после зимних каникул в Москву опустошенный и, сперва забросил занятия, стал больше пропадать у друга Эдика, одноклассника, с которым они вместе рванули в столицу после школы. Только у Эдика никогда не получалось с учебой. У него были поистине золотые руки, он устроился в автосервис, и его высоко ценило руководство.
В его медленное, но неуклонное падение вмешалась, влетела на  «бэхе» судьба в «конверсах». Оля сама заговорила с ним, и Никита, выплакавший и вытошнивший Нину в спасительных попойках с Эдиком, словно очнулся, падение прекратилось. Он так же регулярно виделся с Эдиком, но уже реже, и без разрушительных последствий. Оля была из тех девушек, которые главной эрогенной зоной человека считают мозг, и ей очень импонировало, что Никита по этой части был сплошной эрогенной зоной, хотя дойти до демонстрации своих глубин она ему не позволяла – папино воспитание держало её в строю синих чулков как стек фельдфебеля царской армии.
Ученый люд пребывал в прострации: самая неприступная крепость университета сама пришла к захватчику, который даже не стоял под её стенами, даже в бинокль не смотрел в её сторону, открыла ворота и окутала его шелками наложниц, богатствами кладовых и свежестью своих фонтанов. Парни еще какое-то время подкатывали, но уже так, неуверенно, больше с целью удостовериться, что это не сон. Но они не спали.
Никита, конечно же кое-что знал об Олиной семье, но так далеко в разговорах они не заходили.
– Про маму ты знаешь, она училка...
    – Учительница, – поправила Оля. – Повежливей насчет мам.
    – Да, ты права, – смутился Никита, – это я так, по-семейному. Папа подтрунивает над ней иногда, ну и я...
    – Папе можно, у них там свои нежности. А нам надо проявлять уважение – учить и лечить детей, самое благородное занятие.
    – Ну ты, в натуре, училка – засмеялся Никита.
    – А что, я буду, я со всей серьезностью.
    – Конечно, ты можешь себе позволить работать в удовольствие.
    – Ты что, думаешь, я рассчитываю на родительскую заботу? – Вспыхнула Оля.
    – По крайней мере тебе обеспечен старт в более благоприятных условиях.
    – Я этого не отрицаю, но имей ввиду, я на это и не рассчитываю, – парировала Оля. – Если ты еще не заметил, я не протираю здесь штаны. У меня есть сформировавшееся намерение закончить универ, начать работать в общеобразовательной школе и продолжить научную работу, которая позволит мне пройти на более ответственную должность, которая, в свою очередь даст возможность влиять на развитие и улучшение образования в стране.
    – А папа поможет.
    – Да что ты прицепился, папа, папа! Я по-твоему, без папы полный ноль? – Оля уже не шутила. Никита чувствовал, что его затянуло на скользкую дорожку, а свернуть он с неё никак не может – разговор сам развивался в напряженном русле.
    – Не, Оль, конечно нет, просто ты в своих рассуждениях выключаешь, умышленно принижаешь степень значения... Я же хотел про своего отца...
    – Знаешь что, давай прекратим этот разговор, или отложим до какого-то более безмятежного настроения, а то  мы сейчас договоримся.
    – Да-да, – Никита был ей благодарен за то, что она сама вовремя их остановила. – Я хочу к Эдику заскочить. Какие у тебя планы?
    – Давай, дуй к своему Эдику. Я сгоняю домой, поделаю кое-какие дела, приведу себя в порядок, и подберу тебя у него. Можем где-нибудь потусить вечером. Только потом тебе придется сесть за руль – я хочу немного выпить.
    – У меня прав нет, то есть, права есть, но я их не забрал из Новороссийска.
    – Со мной тебе не понадобятся никакие права.
    – Ну ты даешь. И ты доверишь мне свою красавицу?
    – Красавца. Это он.
    – Это мы проверим, я разбираюсь в лошадях. – Он встал и протянул Оле руку.
    – Их очень много, с таким табуном только опытный ковбой сладит. – Она встала, Никита смахнул лепестки с её обтянутой джинсами попы. Обнял за талию и притянул к себе.
– Детка, разве ты еще не поняла – я могу укротить даже торнадо – он провел пальцем круговыми движениями сверху вниз вдоль её позвоночника. Оля засмеялась, и хлопнула ладонью его по груди.
    – Да это я поймала тебя, шляпа ты широкополая.
В обнимочку они медленно пошли к стоянке.
    – Умный ковбой кидает корове лассо аккуратно, не дергает, он не торопится. А она сама подтягивает его к себе, потому что чувствует какой он сильный...
    – Она хочет нежности? – Она плотнее прильнула к нему.
    – Да, она знает, что он почешет её за ушком так, как никто другой.
    – А она ему зачем? – Оля остановилась, зажмурилась и потерлась носом о его подбородок, потом откинулась, и заглянула в глаза. – В основном ковбои думают только о лошадях.
    – Потому что он влюблен в её огромные карие глаза. Лошади это транспорт, а коровы – они созданы для любви.
    – В глаза? И только?
    – И в стройные копыта, и в бархатистую кожу, и в пышный хвост...  – Никита стал загибать пальцы. Оля открыла дверцу машины и села в кресло. – И в сочное вы... – Оля нажала на клаксон.
    – Как хорошо, что ты умеешь вовремя остановиться!  – Она послала ему воздушный поцелуй, и сорвалась с места.

    Никита шел по узкой улочке между бетонными заборами в промзоне в районе Кожуховской. Он услышал позади себя резкий рык мощного двигателя, и посторонился. Мимо него с глухим урчанием промелькнула туша наглухо затонированного «мерседеса» представительского класса. Чуть сбросив скорость он резко свернул в распахнутые ворота автосервиса в пятидесяти метрах от Никиты. Ворота захлопнулись.
    В воротах открылась дверь, и из на улицу вышел Эдик в сине-красной робе, и еще один сотрудник станции, Юра. Никита подошел к Эдику, они хлопнули рукопожатием и коротко обнялись. Никита шагнул к Юре, сидящему на корточках, протянул руку. Юра поднял глаза от смартфона, поздоровался с Никитой, и вернулся в переписку.
    – Секи, брат. – Эдик отвел Никиту в сторону от двери. Он повернул к нему экран своего смартфона, заслонив ладонью от яркого весеннего солнца. На экране в свете ламп дневного освещения бликовали бока «мерседеса», вкатившегося на подъемник. Из машины вылезли четверо возрастных атлетов в бронежилетах поверх футболок, обтягивающих мощные плечи. У водителя и переднего пассажира на бедре в кобурах были видны пистолеты, а задние пассажиры держали в руках новые иностранные пистолеты-пулеметы. Съемка велась откуда-то с уровня пола.
    Один пересек линию съемки камеры, и исчез из поля зрения: тотчас у ворот послышался звук задвигаемых засовов. Остальные направились в административное помещение. Через витринное, во всю стену, окно,  было видно, как двое развалились на диване, а третий направился к кофеварке.
    Камера стала быстро приближаться к бамперу автомобиля, направляясь точно по пунктиру, который проходил через экран Эдикова смартфона, пока бампер совсем не заслонил обзор темной тенью
    – Ты совсем спятил? – Шепотом накинулся Никита на Эдика. – Ты что, а если запалят?
    – Не бойся, не запалят.
    Из административного помещения вышел автомеханик. Изображение отъехало назад, отчего стало видно, что съемка идет из затемненного угла. Механик нажал кнопку подъемника, и машина поехала вверх.
    – Это те, что каждые два дня приезжают...
    – Да я понял уже. Но ты зачем их снимаешь?
    – Старик, у них под капотом нечто такое, я даже не знаю... Я в движках волоку, это не «Брабус» и не «АМГ», и конечно не штатный...
    – Какого хрена ты их снимаешь? – шепотом закричал на него Никита.
    – Блин, любопытно, не могу...
    – А если они сканируют вокруг себя? Ты что, не видишь, на каком они фарше?
    – Не сканируют, я уже проверил. Более того, я прилепил к ним GPS...
    – Эдик, ты больной! Посмотри на этих громил, они башку тебе за так отвинтят, а за это... Я даже не знаю. А как прилепил?
    – В комочке силиконовой липучки...
    – Я имею ввиду, как установил комочек, они же сервис перекрывают?
    – Малюсенькая машинка, меньше спичечного коробка. У неё моторчик жужжит не громче часов, а у нас там музло всегда. На ней небольшая стальная проволочка с липучкой, просто подкатил и упер. Сейчас вот снимаю, там в липучке петелька из лески, а на проволочке – крючок.
    – А если промахнешься?
    – Я тебе пацан, что-ли? Я это дома отработал раз пятьсот, а то и больше.
    – Ну ты и дебил! Я на твои похороны не пойду. Вот это так тупо, просто взять, и из-за любопытства сгинуть... Как кошка: ей и не надо, но она всё равно лезет во все щели, пока – хлоп! И всё, до свидания!
    – Всё, всё, забудь. Больше не буду. Да я уже выяснил про них всё, их график и маршрут. Они мотаются по одному и тому-же маршруту, только график постоянно сдвигают...
    – Заткнись, Эдик, я ничего не хочу знать ни об этих людях, ни об этой тачке!
    – Ладно, ладно. Ты что завтра?
    – Завтра латынь, зачет. Я же говорил.
    – А, точно, готовиться пойдешь?
    – Ты прикалываешься, что-ли? Я древнелатинский знаю как свой родной, а уж классическую латынь... Нет, скоро с Олькой встречаюсь, пойдем потусим где-нибудь. У тебя же завтра выходной?
    – Ага.
    – Давай, я зачет по-быстренькому сдам, и махнем куда-нибудь отмечать. У меня там дня два будет свободных. Подменись, может в Питер слетаем?
    – А что, тема!
    – Слушай, я тебя как брата прошу, разотри в пыль эту машинку, удали из телефона эту прогу, и забудь навсегда всё, что о них узнал.
    – Ой, всё, хватит канючить, я тебя понял, не ссы.
Динькнул мессенджер, Оля прислала сообщение: «Я почти всё, через полчаса буду на Театральной». Никита ответил: «ОК, выдвигаюсь».
    – Всё, старик, я помчал. И очень тебя прошу...
    – Ну уймись уже. Сам пойми: как могут такие золотые руки и такая сообразительная голова простаивать без дела. Никуда я это не дену, и не собираюсь использовать, поиграл и забудем. Давай, хорошей свиданки. Ольке привет!
    – Не передам, – Никита сделал вид, что всё еще сердится на Эдика, хотя сам улыбался. Повернулся и пошел к метро. Эдик  усмехнулся, покачал головой, и щелчком выбил сигарету из пачки.

Уже подходя к метро Никита услышал сигнал смартфона – пришло письмо. Он достал смартфон и взглянул на экран: по внутренней университетской рассылке пришла петиция на голосование. Тема – «Просим отстранить от преподавания социологии профессора Калинина» и подзаголовок – «Вынести на обсуждение вопрос о соответствии занимаемой должности». В разделе «тему создал» значилась Ольга Кочеткова, филфак, третий курс.
Никита остановился, и внимательно перечитал текст несколько раз. На его глазах количество проголосовавших «за» стремительно увеличивалось. Голосовалка была проведена также через фейсбук, и по всплывавшим облачкам он увидел, что голосуют, в основном, парни. В этом не было ничего удивительного – Оля пользовалась огромной популярностью, и ребята отдавали свой голос не за тему вопроса, а чтобы угодить ей – каждый наивно таил в душе надежду, что она оценит именно его участие – ну а что, вдруг именно его голос станет решающим, и королева обратит свой взор на верного рыцаря.
Никита нырнул в переход к метро. Через десять минут он поднимался по эскалатору на «Театральной». Оля оставила машину на паркинге в ТЦ «Москва», и ждала его на улице, недалеко от выхода из метро. Она стояла спиной к метро, и стучала пальчиком по экрану смартфона. Никита тихо подкрался, и обвил её рукой за талию. Она резко крутанулась внутри кольца его руки, и оказалась лицом к лицу с Никитой. Улыбнулась, и лизнула его в кончик носа.
– Идем?
    – Погнали.
    Они поднялись вверх по Большой Дмитровке, свернули в Камергерский, и уселись за столиком кафе на открытой веранде. Официант принял их заказ на два айс-кофе, брауни и тирамису. Оля продолжала смотреть в смартфон.
    – Оль, зачем это? – подал голос Никита.
    – Ты про что? – спросила она, не отрываясь от экрана.
    – Про Калинина.
    – Я не вижу твоего голоса.
    – И не увидишь.
    – Почему? – Она подняла на него глаза, и снова опустила в смартфон.
    – Это не риторический вопрос?
    – Вовсе нет. Объясни.
    – Отложи свой телефон, давай нормально поговорим.
    – Занудненько так звучит... – она отключила экран и положила телефон на столик. Официант принес напитки и десерт. – Хорошо, давай поговорим. Что тебя не устраивает?
– Не «не устраивает», это другое. Зачем ты топишь профессора?
    – Мне не нравится тема, которую он толкает. Я считаю, что он взрослый человек, и должен понимать свою ответственность за то, что он вещает нам, детям с неокрепшими мозгами. Он говорит неправильные вещи...
    – Во-первых, ты не дослушала лекцию, и не можешь с уверенностью сказать, что он хотел донести...
    – Ты это уже говорил, всё я поняла...
    – Подожди, я не закончил.
    – Ну?
    – Это неправильно...
    – А как правильно?
    – Правильно было бы, если бы он закончил, а ты вступила бы с ним в дискуссию. Ты бы высказала свое мнение на этот счет, он предложил бы тебе ответ, свой аргумент. Дальше включились бы другие ребята...
    – Зачем терять столько времени?
    – Его закидали бы вопросами, и он, если его позиция жизнеспособна, сумел бы её обосновать. А если нет, ты ушла бы из аудитории с гордо поднятой головой, и победой в честном поединке.
    – Больно мне это надо.
    – Это только во-первых, а во-вторых, он же готовил эту лекцию, она утверждена ректором, а значит...
    – В том-то и дело, что не утверждена.
    – Откуда ты знаешь?
    – Знаю. Неважно откуда, но знаю. Он потому и опоздал на лекцию, что имел разговор с ректором, ему было сказано пересмотреть тему, а он уперся, полез на рожон.
    – Хорошо, пусть так, но ты-то тут при чем. Они там сами разберутся...
    – Ничего себе! Ну ты даешь! Я по-твоему, должна сидеть и слушать как он вкладывает мне в уши какую-то надуманную ахинею? Уж раз я могу повлиять на это...
    – Вот да, как раз: это в-третьих – ты воспользовалась своим влиянием на ребят, половина из которых не имеют ни малейшего понятия о том, что сегодня происходило в этой аудитории, а другая – что им хотели сказать...
    – Ну да, ага, все такие тупые, по-твоему!
    – Не все, но ты не съезжай с темы - ты воспользовалась свои положением, это запрещенный удар.
    – Победителей не судят! Для одних запрещенный, для других - обычное дело.
    – Оль.
    – Да?
    – Ну зачем тебе это?
    – Да пошел он, говнюк!
    – Я тебя не узнаю.
    – Чойта?
    – То ты в стороне от всех движух, от показухи, а то вдруг занимаешь принципиальную позицию, и по какой-то ерунде.
    – Не-не, ты не путай. Это – важная движуха. Для меня это не показуха, это правильные вещи, за которыми надо внимательно следить.
    – Ну, не знаю – Никита склонился над стаканом и потянул кофе через трубочку. Ему не хотелось ссориться, но осадок от разговора становился всё плотнее, да и Оля, кажется, становилась холоднее.
    – Так что? Не подпишешь? – она снова заглянула в смартфон.
    – Мой голос ничего не решит.
    – Это политический вопрос. Мы же вместе. Все об этом знают. И сейчас твоя подпись там не стоит. У ребят возникнут вопросы.
    – Ну а если я не подпишу?
Оля пожала плечами, и показала экран смартфона Никите:
    – Вот эти все – претенденты на твое место.
    – Ты же пошутила?!
    – Пока да, но...
    – Неужели это так важно? Ну а наши отношения?
    – И что о нас будут думать? Они, типа, вместе, но он её не поддерживает. Ага, значит, они, как-бы, и не очень-то вместе!
    – Да я про отношения: нам же хорошо вместе.
    – Ты видел, сколько я тебе показала? Думаешь среди них не найдется стоящего кандидата?
    – Да прекрати ты. Я же знаю, что ты так не думаешь.
    – Неважно, что я думаю. Важно, как это выглядит. – Она кинула смартфон в сумочку, достала тюбик с блеском, и чиркнула по губам. Убрала блеск, порылась в сумочке, достала и бросила на стол деньги. – Мне надо еще кое-куда заскочить.
    Никита сидел молча, глядя как она собирается. Она встала, и, склонившись к нему, поцеловала в висок:
    – Решайся. На кону большой успех, не прохлопай.
    Он смотрел, как Оля прошла по переулку, посмотревшись во все витрины и окна, и свернула за угол. Достал смартфон и задумался, составляя в уме текст. Открыл внутренний сайт университета и нажал «Создать».


Глава 2.

Антонина Гаранян, миловидная камчадалка сорока трех лет, в девичестве она носила ительменскую фамилию Айков;в, подперев рукой щеку смотрела как её муж Анатолий выбивает мозговой мосол на тарелку – в их семье хаш на завтрак был обычным делом. За открытыми окнами светало, и птичий гомон в саду торопил заспанное солнце оглушительным звуковым сопровождением из щелчков, трелей и свистов. На Камчатке ей было хорошо, там она прожила свои первые двадцать два года никуда носа не высовывая из любимого Усть-Камчатска, так, лишь несколько раз ей довелось выбраться в Петропавловск, но она не любила «город» – так на полуострове называют Петропавловск-Камчатский.
На Камчатке есть еще два города, Ключи и Елизово, но они стали городами один по причине наличия крупной воинской части, а другой – федерального аэропорта, поэтому местные городом называют только «город». Она с большим удовольствием ездила с друзьями в Эссо, поселок с горячими источниками, но так хорошо как в своем родном поселке, ей нигде не было, и она возвращалась домой с чувством сильного облегчения. Невозможно не любить Камчатку.
   Но нельзя и не влюбиться в Кабардинку. Тогда, в свои двадцать два она приехала сюда с подружками, в первый раз выбравшись так далеко. Вечером на танцах в пансионате «Жемчужина» она познакомилась с Толиком, и осталась навсегда. Она даже не поняла, в кого она влюбилась сильнее: в Кабардинку с её теплыми, ласкающими кожу ночами, полными светлячков и медового аромата ленкоранской акации, или в находчивого весельчака Толика. Толик знал девушек из Якутска и Улан-Удэ, Надыма, Ленинграда и Куйбышева – каждый прекрасный летний вечер в Кабардинке мог подарить настоящую любовь на одну ночь или неделю, а то и две, но такую странную красоту он видел впервые, и решил не упустить. Долго уговаривать Тоню ему не пришлось. Тоня дала телеграмму отцу, работавшему инспектором в рыбнадзоре, и через несколько дней они созвонились. Он, как будто, был совсем не против.
Родители Толика, веселые толстенькие армяне, хихикая сделали предположение, что он прикинул все прелести летних отпусков для своих старых косточек, но серьезная Тоня чуть было не обиделась – она им быстро пояснила, какую ценность для камчадала имеют летом другие края кроме своего – нулевую. Сперва они жили в Кабардинке,  через год  родился Эдик, а Толик устроился в порт механиком, и они переехали в Новороссийск.
    На самом деле старику Айковаву, приехавшему к ним в октябре, когда с рыбой и лесом до снега было покончено, очень понравилось в теплой осени, но это уже было в их с Толиком доме, и она не переживала, что стеснит его шумную большую семью. Но ему не было дела до всех них, кроме любимого внука. За лето дед сколачивал огромную сумму на икре – он сам ставил сети, снимал браконьерские, и еще продавал часть икры, конфискованной во время поимки браконьеров. Половину дохода он отдавал Тоне, а на другую, вернувшись домой, жил всю зиму, уходя на лесное зимовье для охоты. Он, в отличие от многих камчадалов, умел выходить из запоя, поэтому после снегопадов он ходил по следу. Во время многочасовых переходов он думал о внуке, который растет в доме со своим садом, на берегу теплого моря, и от этого постоянно улыбался.
    Анатолий неделями пропадал где-то за горизонтом, но Тоня привыкла к тому, что мужчины вечно в пути, что они вроде-бы и есть, но где-то не здесь.
    Пока отец шнырял по реке, её старший брат Володя ходил на траулере. Каждый вечер она слушала радиоточку. До вечера радио передавало общесоюзные программы, а в шесть часов включалось вещание из Петропавловска. Новости, тематические программы о жизни на полуострове, и «Камчатка рыбацкая». Жены звонили в студию и заказывали песни для своих мужей, ушедших в море. Она представляла, как они там собираются у радиоприемника в кают-компании, и завидуют счастливчику, который слышит сквозь треск эфира голос любимой.
    Володя очередной раз ушел в море, сильно поругавшись со своей девушкой Настей.  Его не было уже четыре месяца, и Тоня сильно переживала за Настю. Они встречались почти каждый день в разных местах поселка, не разговаривали, но ей, казалось, что Настя всё время вздыхает, как будто носит тяжелый камень на душе.
    Она забежала на почту, зашла в будку переговорного пункта и набирала, набирала такой непривычный шестизначный номер, дожидаясь сперва длинного гудка после девятки. А номер всё сбрасывал. Наконец она дозвонилась, и с большим удивлением для самой себя, безо всякого волнения заказала для Володи от имени Насти песню Анны Герман «Сумерки», и помчалась домой, едва успев к заключительным нотам. Был конец промозглого октября, и в семь часов уже наступала полная темнота.
    Примерно в это самое время, а может днем раньше или позже, Володя вернулся из рейса в матросскую общагу, располагавшуюся в подвале серой панельной четырехэтажки на склоне сопки в Петропавловске. На самом деле он уже сходил на берег, но после ссоры с Настей решил не возвращаться к ней – после отъезда из дома он познакомился в открытом общем бассейне «КБО» в Паратунке, с Ирой, продавщицей из продуктового магазина. Он позвал её к себе в комнату, и уже третий раз возвращался домой не в пустую комнату, а к ней.
    Наверное, по радио играли «Сумерки», когда он подошел к двери, за которой слышались звуки скрипящей койки, и сдавленные стоны. Он достал связку ключей, и открыл комнату соседа и друга Пашки. Распахнул шкаф и посмотрел в зеркало, под которым висели на тонкой планке несколько полиэстеровых галстуков в огурцах, пальмах и закатах.
    Достал из кармана бушлата пачку «Мальборо», купленную для Иры на барахолке, а из другой бутылку коньяка: в этот раз он вернулся без подарков – он хотел сделать Ире предложение, и решил, что деньги им понадобятся для множества последующих за этим хлопот. Койка в его комнате упиралась спинкой в деревянную стену из старых досок, оклеенных несколькими слоями обоев и яркими японскими постерами с белокожими девушками в купальниках, напечатанными на тонкой полиэтиленовой пленке. Скрип не смолкал, на стене подрагивала картина с Ключевской сопкой, выполненная художником, явно впервые взявшим масло на кисть. Отставил пустую бутылку, и шагнул к шкафу, достал коричневый дермантиновый чехол.
    Потом он выбил дверь ногой, вырезавшись темной тенью в конусе желтого света из коридора, и разрядил оба ствола в сторону изголовья кровати. Бросил ружье, и пошел к выходу, нащупывая в кармане двухкопеечную монету, но по дороге вспомнил, что «02» работает без денег.
    Володя получил девять лет – суд учел и отягчающие обстоятельства, и смягчающие. Он вышел через семь с половиной по амнистии, через неделю напился со старыми друзьями по траулеру, и, поскользнувшись на одной из лестниц, которых в Петропавловске великое множество, потерял равновесие, побежал вперед, а потом полетел, не успевая перебирать ватными ногами под стремительно убегающими ступенями, и, ударился головой в стену бетонного ограждения, поворачивавшего под прямым углом. Через неделю он умер в больнице, так и не прийдя в сознание.
А Тоня, полюбив Толика, навсегда для себя решила, что пусть между ними произойдет что угодно, хоть самое распоследнее предательство с его стороны, но такую свинью она ему не подложит никогда. Толик знал историю её брата, безоговорочно верил в искренность Тони, и уходил в рейсы со спокойной душой.
  Перед калиткой заскрипел щебень под колесами большого джипа «Шевроле». Анатолий встал, подхватил рюкзак с термосом и бутербродами, Тоня вышла за ним во двор.
    – На две, что-ли, да?
    – Ну Тонь, на три же, говорил, не придумывай.
    – Ну-у – она сморщила нос,  – скучаю же, чего.
    – Да понятно.
В машине, наклонившись вперед, старпом Первушин смотрел на них через пассажирское окно. Тоня помахала ему, он улыбнулся и помахал в ответ.
    – Что-то Эдька давно не звонил, да?
    – Тонь, не переживай, позвонит. Здоровый мужик, чтобы волноваться за него.
    – А я и не волнуюсь, чего.
    – Вот и молодец, ну я поехал.
    – Позвони потом.
    – Хорошо, как с погрузки выйдем.
Они поцеловались, Анатолий прыгнул на переднее сидение, и машина, раскачиваясь, неторопливо покатилась, похрустывая известняковым щебнем, к асфальтовой дороге.
    Тоня проводила машину взглядом, и пошла собираться – ей предстояло принять продукты для кафетерия, которым она заправляла уже больше десяти лет.

Ректор университета, Сколков Петр Абрамович, отдавал указания старостам групп насчет организации сдачи зачета.
    – Лиза, объедини все группы в одну, и договорись со старостами, распределите очередность. Мне не нужны тут склоки и шум, тишина должна быть как в склепе. Вернусь через десять минут, и мы начнем.
Он развернулся и зашагал в сторону своего кабинета, и тут из-за угла выскочил, едва не врезавшись в него, Никита. Он был растрепан и издавал несвежий дух: они с Эдиком всю ночь готовились к зачёту – под водочку планировали каникулы Никиты и отпуск Эдика. Особенно нечего было планировать, обоих ждали дома родители, но они решили успеть везде. Немного побыть дома, а затусить в Утрише. У Эдика заработки были очень приличными, так что они договорились гульнуть на его барыши в том случае, если Никиту родители не поддержат, тем более что расходы в Утрише – даже для нищих неформалов вполне приемлемые.
    – Зрасьте, Петр Абрамыч! – задыхающийся Никита выдул клубы перегара прямо в лицо ректора.
    – Первушин, – ректор явно приложил усилие чтобы не отвернуться. – Ты что тут забыл?
    – На зачет. Я же не опоздал... – он кинул взгляд на часы на стене.
    – Не опоздал. Ты не допущен к зачету.
    – Как?
    – Ты списки не смотрел?
Никита не смотрел списков, он был круглым отличником. Он мотнул головой, и замер в недоумении.
    – Ну вот, можешь гулять смело  – бросил ректор, и обойдя вросшего в пол Никиту направился в свой кабинет. Никита отмёрз и засеменил за ректором.
    – Объясните, Петр Абрамович, я ничего не понимаю...
    – Зайди. – Он прошел в кабинет и опустился в кресло, показав Никите на стул. Никита присел на краешек и попытался собраться с мыслями: такого не может быть, это какой-то розыгрыш.
    – Ты готовился к зачету?
    – Ну да.
    – Ну да? Или ну не особо? Ты учебник вчера открывал?
    – Петр Абрамович, вчера открывали учебники те, кто не открывал их до этого.
    – Дерзкий ты юноша!
    – Я не хотел, простите. Я хотел сказать, что я готовился много и усиленно на протяжении всего курса, поэтому мне не было надобности вчера суетиться. Это что, из-за петиции?
    – Петиция? Не знаю – он пожал плечами – эта возня в интернете – у вас, студентов, мне не до неё.
    – Тогда я ничего не понимаю, объясните пожалуйста.
    – Пожалуйста: я наблюдаю за всеми вами, и за тобой, в частности. И вот что я тебе скажу: меня до глубины души разочаровывают люди, которым дан талант свыше, а они им  пользуются вполсилы, а то и намного меньше. Понимаешь, каждому человеку предоставляется шанс пройти к успеху по кратчайшей дороге, и если они им не пользуются, обстоятельства, или вселенная, как у вас сейчас модно говорить, отправляет его на этот путь снова и снова, но каждый последующий раз этот путь более длинный и тернистый. И мое кредо – давать таким несерьезным людям полную свободу для полёта. Может быть, тернии и приведут их к звездам.
    – Я очень уважаю ваши философские мировоззрения, Петр Абрамович, как человека более старшего, умудренного, и просто как ректора университета, это не ирония, Вы извините, это правда. Но мы ведь сейчас говорим о конкретной дисциплине – о классической латыни. Я такой же студент, как и все, и что бы Вы не думали о моих способностях, я имею право сдать зачет на общих основаниях. А на каких Вы наделяете меня особыми обязанностями?
    – Эвон, как ты заговорил. Это не особый случай, просто я пользуюсь своим неотъемлемым правом ректора принимать решения на определенном уровне в отношении отдельных лиц.
    – Вы наделили себя правом попирать правила...
    – Власть, мой друг, на то и дается людям, чтобы поднимаясь по её ступеням иметь возможность беспрепятственно попирать тем больше законов, устоев и правил, чем выше ты поднялся.
    – Я ушам своим не верю.
    – Ну ты же выдаешь мне формулировки как разумный человек, вот и я говорю с тобой честно. Ты говоришь, знаешь латынь?
    – Я даже древнюю латынь знаю на отлично...
    – Угу... давай проверим. – Сколков открыл одну из книг, лежавших стопкой на огромном, обтянутым древней кожей, столе, и, вынув листок с записями, положил перед Никитой. На листке было написано что-то на латыни, на первый взгляд. Затем Никита понял, что не улавливает морфологии языка текста, а странные значки, апострофы, какие-то отсечки... Проговорил про себя выхваченную взглядом фразу, и услышал незнакомую речь. Он поднял глаза на ректора.
    – Какая-то подделка. Это не древняя латынь, это похоже на шифр с использованием латинских букв, и только-то.
    – Все неучи выдают неизвестное за непознаваемое.
    – Знаете, Петр Абрамович, это не лезет ни в какие рамки. Я буду жаловаться на Вас ученому совету.
    – Ты как будто не услышал мою предыдущую фразу.
    – Хотите сказать, Вы и на них надавите?
    – Даже и трудиться не стану. Просто предупреждаю: не трать силы. Они тебе понадобятся в каком-нибудь другом деле.
    – И тем не менее, я это так не оставлю.
    – Как хочешь. Просто тебя никто не услышит, и не заметит.
    – Как это?
    – Вот так, просто и понятно. Ты поймешь, как чувствовал себя человек-невидимка. Ты свободен.
    Слезы сдавили горло Никиты. Он не понимал этой бескомпромиссной жестокости, его смяло ощущение полнейшей безвыходности. Сглотнул тяжелый комок.
    – Свободен, Первушин. – Он встал, Никита тоже. Они вышли в коридор, Никита посторонился, и ректор направился в аудиторию. Никита чувствовал, что ноги его как желе, он не мог сделать ни шагу. Он сел к стене, и уткнул лицо в согнутый локоть.

    Он сидел на подоконнике своей комнаты в студенческом общежитии, и курил одну за другой вонючие сигареты его соседа по комнате, Ли Вэнь Ченя. Голова трещала, его тошнило, но он так нервничал, что не мог остановиться. Динькнул смартфон, пришло сообщение от Оли: «Где тебя носит???!!!». Никита занес палец над смартфоном, думая, что ей ответить.
    Дверь распахнулась, и на пороге возник сияющий Эдик. Он, в отличие от Никиты, нормально выспался, и излучал намерение прекрасно провести свои выходные.
    – Братан, ты что, на радостях закурил? Или мы вдруг стали совсем взрослыми?
    Никита пересказал Эдику события минувшего утра. Эдик принес с собой бутылку виски. Откупорив её, он предложил притормозить, отбросить эмоции, и хорошенько подумать.
    – Ты же можешь пересдать? – спросил Эдик, разливая виски по стаканам.
    – Нечего пересдавать, я не допущен.
    – И что это значит? – Эдик не до конца понимал систему высшего образования.
    – Отчисление из универа, и армия.
    – Да прекрати, кому ты там нужен, в армии.
    – Ты как из леса, Эдик. К моменту окончания экзаменов в вузах студенческие общежития берутся под тотальный контроль полицией. Они сюда идут как на загон  лис, толпой, имея на руках и списки отчисленных, и их адреса. Я тут зарегистрирован...
    – А если домой умотать?
    – В розыск подадут, дома отловят. Еще и оштрафуют, или посадят. Ты знаешь, меня даже не это в первую очередь беспокоит, а то, что я скажу родителям.
    – Ну а что, подумаешь, дело житейское.
    – Не, ты не понимаешь, я сын преподавателя языков, и вылетаю на спецкурсе – да они меня будут презирать всю оставшуюся жизнь.
    – Ты же объяснишь им всё, расскажешь про этот странный закидон ректора – ну мало ли где человек натыкается на заморочки другого человека, и всё у него идет кувырком – сплошь и рядом такое. Не судьба же вмешивается в жизнь людей, они сами портят друг другу жизнь, каждый по своей причине, даже никогда не догадаешься, бывает, по какой из тысячи.
    – Я, кажется, догадываюсь насчет причины.
    – Какая?
    – Там на одного профессора накат пошел, а я его поддержал.
    – Ты? Пфф! А что ты можешь такого?
    – Я петицию в его поддержку разместил. За неё, правда, никто не проголосовал...
    – Нафига ты в это полез?
    – Олька меня зацепила. Это она начала. Ей не понравилось выступление Калинина, и она стала его гнобить через внутренний сайт универа, а мне это таким нечестным показалось... нельзя так. Он умный дядька, очень толковый. А она устроила ему травлю. Я её пытался отговорить, так она еще и на меня наехала, типа «или ты со мной, или без меня».
    – Вот сучка!
    – Тормози!
    – Ну а что, нет разве?
    – Она как-то резко на это всё набросилась. Было бы времени побольше, я может быть как-нибудь её и уболтал, а теперь... Да она тут ни при чем. Вопрос – что родителям говорить?
    – Так и скажешь: то-сё, впрягся за правое дело...
    – А то ты моего отца не знаешь – у него нет оправданий ни для чего. Налажал – сам виноват, и точка.
    Снова динькнул смартфон: «Никита, какого черта, уже все разошлись!!!»
    – Батя твой – да-а. Это Олька? Слушай, чего ты мне голову морочишь, у тебя же Оля…
    – Да прекрати.
    – Что «прекрати»? На что нужны друзья, или семья, если они отворачиваются, когда ты в беде.
    – Ты понимаешь, во-первых мы совсем недавно познакомились, а во-вторых, я это…
    – Чего ты «это»?
    – Ну, как бы… мои принципы… в общем, я выбрал такую линию поведения...
    – Не мычи ты, скажи нормально.
    – Я хочу быть для неё человеком, который сам добивается своих целей. Она прекрасно понимает, что девяносто девять процентов из тех, кто увивается вокруг неё, расценивают её как удачную партию, потому что у неё папа.
    – Мне кажется, о тебе она так не подумает.
    – Не подумает, пока я не сделаю этот шаг. Как только сделаю, она поймет, что я такое же чмо, как и остальные. А мне действительно до фени, кто там её папа – она сама мне жутко нравится. Стоит мне открыть рот, и всё – назад уже не воротишь. Может быть, она и спустит это, но в голове её зародится червячок сомнения, и любую ситуацию она уже будет трактовать с новой точки зрения, а там дровишки сами полетят в огонь.
    – Это ты, по-моему, слишком загнул.
    – Да что ты как дитя, ей богу. Мозг любой девчонки это адская машина по штамповке фантомов на пустом месте. А какое тут, скажи, пустое место, если я попрошу её воспользоваться положением отца после месяца знакомства.
    Я теперь даже не знаю как и сказать ей. Ни ей, ни родителям, какой-то заколдованный круг…
    – Который ты сам начертил, своими принципами!
    – Ага, ты еще меня обвини! Вот и мои родители такие же. Я… бли—и-ин, вот скажи, в чем я тут виноват? Понятно, если бы я забил на учебу, или на посещаемость. Но это же натуральная подстава.
    – Да что ты гонишь, какая еще подстава?
    – А тебе так не кажется? Вот что он там нёс, ректор…
Дверь резко открылась, к комнату впорхнула Оля. На её лице читались недоумение и озабоченность. Никита резко замолчал.
    – Никит, что случилось?
    – Ничего, Оль. – Никита попытался выглядеть безмятежно.
    – Почему тебя не было на зачете? Автомат?
    – Ну да, естественно.
    – Ой, черт, я сразу и не сообразила. Смотрю - тебя нет. Ну, думаю, проспал наверное после вчерашнего.
    – Его не допустили, – Эдик щелчком отправил бычок в окно и посмотрел прямо в глаза Никите. Лицо Никиты потемнело, он с ненавистью смотрел на Эдика, но Эдик не отвел взгляд. – И его отчисляют.
    Эдик спрыгнул с подоконника, и ухмыльнулся:
    – Автомат, аха!
    Глядя прямо перед собой, мимо застывшей Ольги он вышел из комнаты. За дверью послышался его удаляющийся по коридору голос:
    – Не плачь девчо-о-нка, прайдут да-жди. Салдат вернё-о-ца!? Ты толька жди. Пускай далё-о-ка! Твой верный друг. Любовь на свете…
Песня стихла.

    Оля сидела напротив Никиты на кровати, и держала его руку в своих ладонях.
    – И что ты собираешься делать?
    – Пойду в военкомат.
    – Это еще зачем?
    – Других вариантов я не вижу...
    – Ты здоров ли, дружочек? Что ты забыл в армии? Ты - светлая голова, а там нужны темные. Светомаскировка – знаешь такое слово? Твою там сразу отстрелят.
    – Очень смешно.
    – Ну прости, – улыбнулась Оля, –  в не подходящий момент я пошутила. – Но ты филолог с большим будущим, это факт, и в армии тебе делать нечего. Хочешь, я поговорю с отцом…
    – Оль, я об этом даже говорить…
    – Уймись, это я об этом говорю.
    – Понимаешь…
    – Понимаю. Я всё видела своими глазами. По-твоему, я не могу интерпретировать такую банальную невербалику?
    – Я боюсь что это повлияет на…
    – Не повлияет. Я этот разговор начала, и я возьму всю ответственность на себя. Я скажу отцу, он сделает всё как надо, и мы в ту же минуту забудем об этой истории, раз и навсегда, я тебе обещаю.
    – Меня вот что смущает: ректор так четко меня отправил, что я не думаю, что это результат какого-то… ну, может плохого настроения, или там жена ему не угодила, или то, что я несвежий был… Может эта петиция?
    – Ха, не гони!
    – Чего не гони? Ты сама мне тут расписывала…
    – Стой-ка! То что я тебе говорила, так то реально по делу. Это важно для меня, и для нас. Но насчет профессора – тут сто пудов мимо: ректору плевать на наши заморочки, Aquila non captat muscas, а танк не давит клопов. Ты, конечно, свинку мне подложил, и это тебе в зачетку обязательно пойдет – она хитро усмехнулась, – ладно-ладно, шучу. Ты сам пока не надумывай. Я прямо сегодня поговорю с отцом, и буду настойчива. Он лично знает ректора – Никита поднял глаза на Олю. Оля усмехнулась и пожала плечами – ну а как ты думал? Они близко знакомы, я думаю, всё утрясется проще чем мы думаем.
    – Проще? Вот ты знаешь… – я не договорил тогда – это было похоже на то, что его как будто кто-то попросил меня прессануть, так как-то.
    – Ну хорошо, – в её голосе сквозила спокойная уверенность, – пусть и так. Но раз уж там у вас произошел разговор о власти и попирании, мы и ему напомним о всех прелестях субординации.
    – Мне кажется, они на равных – ректор это как генерал от науки.
    – Возможно, но… думаю что нет. Ладно, посмотрим. Ты только не делай глупостей. Вообще, ничего не делай. Понимаю, сейчас невозможно будет ни о чем другом думать, но ты всё же заставь себя. Сходи сейчас в бассейн, и поплавай – вода очень хорошо смывает весь негатив. Потом сходи погуляй по центру, поешь чего-нибудь в любой милой кафешечке, сходи в кино. Одним словом, дай событиям течь при твоем минимальном участии, просто посозерцай, и выдохни. Я вечером тебе наберу, и расскажу, как прошел разговор с отцом. Но сразу предупрежу тебя – никаких дурных мыслей – папа любит меня, ценит за трезвость мышления и ответственность, в конце концов – я его любимая и единственная доченька. Если он конкретно упрется, я заведу шарманку об аленьком цветочке.

    Никита шагнул левой, ускорился на шаге правой, сделал мощный толчок, и высоко выпрыгнул, сложившись скобочкой в верхней точке, затем раскрылся, и идеально вошел в воду, почти без брызг – подростки, выросшие на море могут научить нырять и членов сборной по прыжкам в воду. Скользя в невесомости он чувствовал, как заботы, свалившиеся на него так внезапно, срываются, стекают с его кожи, и остаются позади, растворившись в белом шлейфе пузырьков воздуха.


Глава 3.

Он решил последовать советам Оли, и, взяв «на вынос» шаурму в «Едим как дома» на Тверской, отправился в кинотеатр на «День независимости – 3», который шел уже несколько дней. Вернувшись домой он почти час упражнялся на турниках, меняя хваты, делая стойки, уголки и выходы. Оля всё не звонила, но Никита не решался сам набрать ей – возможно отец задержался, и у них беседа в самом разгаре, а может даже еще и не пришел домой.
    Ночью он несколько раз просыпался, смотрел на экран смартфона – пропустил звонок или сообщение, мало ли, но, Оля так и не позвонила. Никита решил, что утро вечера мудренее, и завтра он сам позвонит ей, и выяснит, что там к чему.
    Он вскочил от громкого стука в дверь. Глянул на часы – 7:40. Он подошел к двери, и повернул круглую ручку простенького замка. На пороге стоял высокий и худощавый лейтенант полиции, юный, с виду – почти ровесник Никиты, в сопровождении двух крепких патрульных, немного постарше лейтенанта.
    – Доброе утро. Это Вы Первушин Никита?
    – Да, я... здравствуйте.
    – Оденьтесь, пройдемте с нами.
    – А что случилось?
    – Расскажу по дороге, одевайтесь.
    Полицейские остались стоять в дверях. Никита быстро натянул джинсы, сунул смартфон в карман, а ноги – в кроссовки, и уже на ходу натянул футболку. Они быстро пошли по коридору, Никита, еще до конца не проснувшийся, едва успевал за ними. Спустившись во двор они залезли в машину с задремавшим водителем – сперва на заднее сидение залез один патрульный, потом пропустили Никиту, и затем залез другой. Водитель вскинулся от звука отрывшейся двери, и, сразу прийдя в себя – как будто и не спал, завел двигатель, и машина резко тронулась. Полицейские молчали, нисколько не заботясь о том, что этим они нагнетают тревожное состояние. Наконец он не выдержал.
– Что же вы молчите? – обратился он к лейтенанту, подавшись вперед. – Что-то с Олей?
    – Олей? Что за Оля? – лейтенант отвечал не оборачиваясь, глядя перед собой.
    – Ну Оля, подружка моя. Ольга Кочеткова.
    – Я такую не знаю, – пожал плечами лейтенант.
    – Тогда куда мы едем? Что случилось-то?
    – Да ничего не случилось. – Он склонился над папкой из кожзаменителя, открыл клапан, порылся, и достал листок и ручку. Передал его Никите, едва повернув голову. – Едем в военкомат, вот повестка, распишитесь в получении.
    Патрульные переглянулись за спиной Никиты, и ухмыльнулись. Никита откинулся на спинку сидения, посмотрел налево, на продолжающего улыбаться полицейского, потом на правого. Тот подмигнул ему:
    – Нормально всё будет, парень. Отдашь долг родине, и гуляй свободно. Станешь мужчиной. Это полезно – армия отлично закаляет.
    – Оно мне надо? – Никита расписался на копии и вернул листок с ручкой.
  – Зря ты. Это не пустые слова. – Поддержал левый, – армия, внатуре, закаляет.
    – Я не возражаю. Дайте, я хоть подруге сообщу. – Он полез в карман.
    – Она спит еще, поди. Какой смысл её будить… – сказал левый постовой.
    – …если ты не рядом. – Поддержал правый, и они дружно засмеялись. Но Никита уже нажал вызов. Гудки шли долго, он уже хотел отключить звонок, когда трубку подняли.
    – Алло – услышал он сонный голос Оли. – Никит, рань такая, ты чего трезвонишь? Сегодня же выходной.
    – Оль, ты с отцом говорила вчера?
    – Говорила, а что?
    – Ну и что он?
    – Да ничего особенного, как обычно… – голос Оли был безмятежным, кажется, она засыпала с трубкой возле уха.
    – Что значит, «как обычно»? Что он сказал?
    – Что уезжает на проверку в Забайкальский военный округ. А что? Зачем тебе?
    – Как зачем? Вы говорили об… – он покосился на патрульных – …армии.
    Патрульные снова переглянулись, и ухмыльнулись.
    – Никит, мой папа только и говорит, что об армии. Но что ты хотел узнать, скажи же наконец.
    Машина влетела во двор военкомата, резко затормозив. Патрульный слева открыл дверцу, и выскочил наружу. Никита смотрел на трубку, соображая что ответить.
    – Давай, выпрыгивай – патрульный махнул рукой. – Нам смену сдавать.
    Никита вылез из машины, и пошел за патрульным внутрь здания, держа трубку возле уха.
    – А у тебя там движуха какая-то, – промямлила Оля. – Ты чего в такую рань вскочил?
    Никита замедлил шаг. Полицейский обернулся и постучал пальцем по часам, сказал негромко:
    – Давай-давай. Не задерживай нас, и себя. Сейчас всё сделаем, и все свободны. Я тебя сдам военкому, и общайтесь. У тебя будет еще уйма времени со всеми пообщаться и проститься.
    Никита поднял на него глаза, кивнул, и ответил Оле:
    – Да, что-то я спросонья туплю, не разобрал, который час. Спи, я попозже тебе позвоню.
    – Ну хорошо – Он понял, что Оля улыбнулась. – А что…
    Но Никита отключил телефон, и пошел за патрульным по лестнице на второй этаж. В коридоре на стульях сидело трое ребят примерно одного с Никитой возраста. Патрульный коротко стукнул в дверь, и сразу открыл её:
    – Разрешите войти?
    – Входите. – За столом в небольшом кабинете сидел пухловатый  розовощекий капитан, лет тридцати. Короткая стрижка на светловолосой круглой голове делала почти незаметной плешь, начинающуюся ото лба. Напротив него сидел, развалившись на стуле, накаченный таджик, или узбек, лет за двадцать с небольшим, в зеленой ажурной тюбетейке, синих шортах, шлепанцах, и белой майке в обтяжку. Его массивные плечи были густо усыпаны угрями. Он смотрел на Никиту, откинувшись назад, и самодовольно улыбаясь. В кабинете стоял густой дух конины и «олд спайса».
    – Доставлен Первушин Никита, студент МГУ, бывший. Повестку вручили. Распишитесь, – он протянул копию запроса капитану.    Капитан написал дату, и поставил размашистую подпись. Патрульный молча развернулся, и, не глядя на Никиту, вышел.   
    – Иди, занимай очередь. – Военком кивнул на дверь. – Никуда не уходи – ты расписался в повестке, и самовольный уход будет являться уклонением от воинской службы.
    Никита вышел в коридор, и сел на свободный стул, подперев голову ладонями. «Что там могло случиться вчера у них?» – думал он. Странное поведение Оли не укладывалось в голове. Она не успела поговорить с отцом, или он был не в том настроении, чтобы к нему подкатывать с щекотливыми вопросами? Или? Или? Или… Вариантов могло быть сколько угодно, сейчас пытаться угадать – это пальцем в небо. Но почему она не сказала ему, что собирается предпринять, если не успела, или если они не договорились. Ладно, попозже, когда она выйдет на связь, они всё решат. С таким отцом «поздно» не будет, если только его прямо сейчас не отправят на сборный пункт, да и в этом случае – вряд-ли.
    Надо бы Эдику позвонить, но, с другой стороны, чего тогда метаться – сейчас он выяснит всё по порядку, а дальше разберется.
    Из кабинета вышел узбек с тонкой пачкой бумаг в пластиковом файле, свернутых в трубочку. Он указал трубкой на одного из парней, сидящих на стуле:
    – Дом еду, и с денге, вот так! Зар! – он щелкнул бумажной трубкой по своей левой ладони перед его лицом, оглядел сидящих, задрав подбородок, парни молча смотрели на него. – Э-э, лохи! – Развернул прыщавые плечи, и пошел вразвалочку по коридору.
    Через сорок минут Никита зашел в кабинет военкома. Капитан указал ему на стул, взял с пластиковой этажерки тонкую папку и перевернул, не торопясь, три листа. Поднял голову.
    – Медосмотр был год назад, ты признан годным. За это время что-нибудь со здоровьем происходило?
    Никита мотнул головой.
    – Хорошо. Пройдешь еще раз у нас. Если годность подтвердится припишем тебя к… эмм… есть какие-нибудь пожелания? Сразу скажу: по связи, и ВКС сейчас ничего не предложу – ты в отличной физической форме для такой лафы. Есть разнарядка в Таджикистан, так, это спецназ у нас, ага… есть в Ливию, «Стальная дивизия», учебка там же, есть на Шведский фронт, учебка в Хельсинки, это части морской пехоты Балтийского флота…
    – Я не хочу воевать, я лингвист.
    – Какой язык?
– Английский, французский.
    – Ну, английский у всех, тут даже можно не искать, запросов нет. А французский… – значит в Триполи, там действия рядом с Алжиром, будешь востребован.
    – Я в том смысле, что я вообще против войны. А что делают наши вооруженные силы за границей – вообще не понимаю.
    – «Мы там, где сильный обижает слабого, мы за справедливость и человечность» – такова наша новая военная доктрина. Что тут непонятного, всё предельно просто, не так ли?
    – Если мы такие сильные, зачем нам за тридевять земель обижать слабого..?
    – Ты неправильно понял. Мы наводим порядок там, где его нарушают… да неважно, о чем с тобой говорить, если ты такой… э-м-м…
    – Пацифист?
    – Рохля. Если хочешь, можешь откупиться от армии. Пятьдесят тысяч юаней, и гуляй смело – мы снимаем тебя с воинского учета. Никита повертел головой, удивленно уставился на военкома.
   – А Вы не боитесь… – он поднял палец вверх, – вот так вот, громко…
    – А, – военком махнул ладонью, – сейчас можно свободно об этом говорить. Половина суммы идет на обеспечение двух контрактников: одному такому – ты видел, он недавно вышел – я предложил контракт. Сорок процентов уходит в госбюджет. А десять мне лично, в качестве поощрения за вербовку. Гениально, да? Депутат один недавно предложил. После того как ИГИЛ развернул базу в Кундузе. Скажи, умница? Сразу приняли в третьем чтении, без проволочек.
    – Пятьдесят… это же почти миллион рублей!
    – Да это разве много? Считай – половина. На двух бойцов на один год-то? Едва-едва.
    – Хорошо, я подумаю…
    – Долго не думай. Сегодня среда, следующий понедельник – крайний срок. «Самум» в Алжире наших поджимает, надо быстро работать. Мне все-равно, кого отправлять. Не успеешь – сам поедешь.

Никита брел по улице без цели. Он думал, как ему поступить в сложившейся ситуации. У родителей он деньги просить не станет. У отца они есть, сумма, по его прикидкам, куда большая чем миллион рублей: они собирались купить новый дом под Новороссийском, отец давно откладывал, так что там должно быть много. Но платить за отмазку от армии? Его отец бывший морской офицер, поднимет его на смех, а мать поддержит, узнав, каким образом он так залетел. Родители отпадают, более того, надо будет еще придумать, что сказать им, чтобы они не прекратили с ним всякое общение.
    А вот как теперь быть с Олей? Что если она и сегодня не позвонит? Так странно она говорила с ним, очень ласково, сонная такая, но… ни о чем. Он решил зайти к Эдику, и посоветоваться. Он не был уверен, что Эдик насоветует что-то толковое, но проговорив проблему они сдвинутся с мертвой точки в сторону каких-нибудь решений.
    Эдик жил в небольшой «однушке» в двух остановках метро от своего автосервиса. Он уже давно прекратил Никиту уговаривать насчет переезда к нему: Никите нечем было платить за квартиру, и как Эдик ни убеждал его в том, что в этом нет необходимости, Никита очень боялся, что рано или поздно он упрекнет его во время какой-нибудь мелкой разборки, что может послужить причиной для более серьезной размолвки.
    Кроме того, Эдик регулярно заводил новую подружку – практически после каждого похода в клуб, на вечеринку или в бар он возвращался домой с новой девушкой. Выходные заканчивались, и заканчивался роман. Со следующими выходными вспыхивал новый. Перспектива гулять по ночам, чтобы уступить Эдику поле брани, не очень прельщала Никиту. Да он обгуляется при Эдиковых запросах!
    Но если частые прогулки могли бы как-то сослужить ему службу, например, он стал бы делать регулярные пробежки – это не было большой проблемой, то дружбу с Эдиком он очень ценил: они дружили с трех лет, с того момента как познакомились в песочнице во дворе их старой квартиры в многоэтажке, куда Тоня приводила сына, чтобы он не играл один в своем, еще пока не благоустроенном, дворе.
   Именно их дружба стала цементом, который скрепил семьи Первушиных и Гаранянов. Сперва подружились они, в то время как их матери, словно орлицы, наблюдали за сыновьями с лавочек, стоявших по разные стороны от песочницы. Никитина мама смотрела на красивую женщину странной внешности: невысокая, ладно скроенная, черные тяжелые волосы, смуглая кожа, и разрез глаз такой странный – выпуклости век не видно, как будто разрезы для глаз сделали скальпелем, а потом они немного разошлись под натяжением чистой, без единой точечки, кожи, слегка приоткрыв темно-карие радужки.  Слышала её странный акцент, вернее манеру речи: чистый русский, казалось бы, но порядок постановки слов - она не знала, где так разговаривают, и лишь предполагала, что это то-ли Сибирь, то-ли «севера». А Тоня вообще не старалась заводить знакомств с местными. Они, по её мнению, были все как один нацелены на обогащение за счет «бздыхов» – отдыхающих, которые приезжали в сезон, и которых надо было ободрать как можно чище за минимальное время. Этакое соревнование по обдиранию шкур.
Но у неё был Толик, язык – помело. Через несколько дней после первого знакомства мальчиков, к песочнице с Эдиком пошел Анатолий. Он увидел красивую маму друга своего сына, и не смог устоять от искушения составить ей компанию на лавочке. Лариса, высокая худощавая шатенка с зелеными глазами, высокими скулами и тонким, чуть задранным носом, держала оборону неприступной институтки ровно пять минут – дальше она хохотала, пока Толик, как заправский кочегар, метал анекдоты лопатами.
    Толик вернулся с чумазым Эдиком домой, и рассказал, какая веселая и симпатичная мама у нового друга их зайчули. Тоня хладнокровно улыбалась, и кивала головой, а назавтра оставила Толика вертеть фарш для фаршированных перцев, а сама пошла получше рассмотреть потенциальную угрозу их семейному счастью.
    Лариса же решила не давать повода разгореться горской удали Толика, отправив под предлогом генеральной уборки Никиту с Димой: мужчины найдут, о чем поговорить. Или не станут, если почувствуют запах угрозы. Разведут детей по разным песочницам, и делу конец.
    Дмитрий Александрович вежливо кивнул Тоне, на что она ответила неуверенным кивком, и уселся читать Дж.Х.Чейза в мягкой обложке. Тоня делала вид, что вяжет шапочку для сына, а сама из под бровей поглядывала на высокого светловолосого, голубоглазого мужчину с гранитным профилем и фигурой академического гребца. Таких мужчин она еще не видела.
    Здесь было море, на пляже встречались очень интересные мужчины, но её Толик, с кудрявой шевелюрой и восемью кубиками на животе, хоть и слегка коротконогий, был ей милее всех.
    Отец Никиты походил статью на рабочих с советских агитационных плакатов. Стопроцентный альфа-ариец. Неизвестно, как долго, и в какую сторону бы развивалась эта странная ситуация. Вероятнее всего, на следующий день они собрались бы у песочницы вшестером, или Толик запретил бы Тоне выходить на улицу вообще, прийди она домой с мечтательной поволокой в глазах. Но... Никита потянул на себя танк, принадлежавший Эдику, Эдик отпустил танк, и саданул Никиту по лбу его же пластмассовой лопаткой, а Никита уронил Эдика, и присыпал песком...
    Тоня успела лишь оторваться от скамейки, чтобы исполнить танец львицы, и порвать чужого ребенка, который всегда неправ, как Дмитрий Александрович построил двух сопляков в ряд, показав ей движением руки: «спокойно» - так уверенно, что она вросла ногами в землю. Он зачитал им придуманный на ходу «кодекс настоящих друзей», заставил пожать руки, и дать клятву: «что бы ни случилось – выяснять отношения без кулаков».
    Она произнесла лишь несколько слов благодарности Диме, когда он перебил её, спросив, не с Камчатки ли она? Он служил на ТОФе, и, едва увидев Тоню, про себя предположил, что она камчадалка, но не был до конца уверен – они находились, как-никак, на противоположной стороне Земли.
    Когда она открыла рот, всё встало на свои места. Через две минуты они уже вспоминали любимые места, и делились впечатлениями от жизни здесь – Дмитрий и его семья были такими же не местными, как и она. Тоня рассказала про Толика и его золотые руки, а Дима предложил им встретиться вместе – моторист на его сейнере был пьянью и лентяем, он искал ему замену, и решил взглянуть на Толика, и послушать, что в голове у человека, и на языке.
    Этим же вечером они сидели во дворе дома Гаранянов под навесом из винограда. Он еще не разросся, и в частые просветы на темно-зеленом небе виднелись подмигивающие звезды. Они пили вино и тихо разговаривали. Никита спал на руках у Ларисы, закинув ноги на Димины колени, а Эдик сопел в шезлонге, который покачивала Тоня.
    Толик умел держать помело на привязи. Знал машины, владел ситуацией по делам в порту, и слышал о морском офицере Первушине, который был списан на берег во Владивостоке за нарушение субординации, но с расспросами решил пока не лезть.
    Хотя, слава всегда летит быстрее её обладателя. Во время дальнего похода на дозаправке в Циндао пьяный командир их эсминца очнулся ото сна – в алкогольном угаре ему приснилось, что они опаздывают – поднялся на мостик, и согнал старпома Первушина. Он отдал команду «задний ход», замок рукава высокого давления сорвало, и рукав начал метаться по пирсу, заливая всё вокруг топливом. «Береговые» китайцы ловили его, словно сказочного дракона, поливающего витязей черным пламенем. В судовом расписании был указан Первушин, и командир эсминца бессовестно настрочил рапорт о служебном несоответствии. Офицеры всё видели, но малодушно молчали. Это всё, что он о нём слышал.
    Первушин позвал Анатолия старшим механиком, и не пожалел. Руки у него, действительны были что надо, голова – тоже. А две их семьи стали, практически, одной. Дети жили на две семьи, родители виделись постоянно, и каждый из них  не раз в душе благодарил детей за то, что в той песочнице они свели их вместе, и накрепко связали.

    Эдик открыл дверь, и внимательно посмотрел на Никиту, пошел на кухню. Никита сел напротив, посидели молча.
    – Всё плохо?
    Никита кивнул.
    – Не стал её просить?
    – Она сама предложила. Пообещала с батей поговорить.
    – Не договорилась?
    – Не знаю, она так и не позвонила. Я ей набрал, а она как будто впервые об этом слышит.
    – Может батя уперся, а она теперь дурочку включает?
    – Я вообще не знаю, что и думать. Мы толком и не поговорили, она спала, что-то лепетала невнятное.
    – Может перезвонить, выяснить?
    – Без мазы – меня утром менты навестили, отвезли в военкомат. Оттуда сразу на фронт забирают. Вариантов три, на выбор: шведский, алжирский, или таджикский.
    – Жесть! И что?
    – Военком предложил откупиться. Прикинь, сейчас это легально!
    – Да ладно!
    – Ну! Пятьдесят кило «косых», и гуляй Вася.
    – Ох ничо!
    – Ага.
    – У бати стрельнешь?
    – Ты что, совсем приехал? Я даже не скажу ему.
    – На войну решил махнуть?
    – Походу, да. Если бабла к понедельнику не найду, на алжирский отправят, в Ливию сперва. Там учебка «Стальной дивизии». Они сдерживают «Самум» на Алжирско-Ливийской границе.
    – Ох, ё! Не представляю тебя...
    – Да не гони, я что – ботан совсем. Там и пожиже меня пацаны, и ничего.
    – Мужиком вернешься! Матерым таким, обосраться!
    – Ну!
    – Или тёть Ларисе флаг передадут, с жетоном.
    – Да ну, что ты гонишь!?
    – Или в колясочке, с одним глазом, без желудка.
    – Да завали...
    – Никитос, ты что, за один день все мозги куда-то провафлил? Ну глянь на себя, какой ты вояка? Ты даже в школе не дрался...
    – Два раза!
    – Ну да, помню.
    – Да камон, пацаны уходят, нормально возвращаются...
    – Это те, кому нормально свезло. Ты просто не такой, Никитос. Ты мирный человек. Для тебя это будет ад, и снос кукушки...
    – Физуха у меня зашибись, а кукушка привыкнет...
    – Ты как баран, вообще не сечешь, куда я клоню.
    – Не... а ты клонишь?
    – Подумай трезво, вот поставь себя на место своего бати: вот ты хочешь сына живого видеть, выкинув сраные пятьдесят кило, или всю жизнь на кладбище ходить? Да если даже с экономической точки зрения прикинуть, все ништяки: похороны, венки, камень – оно всё во столько и влетит. Доставка цинка еще.
    – Доставка это за счет государства.
    – А, точняк.
    – Да и всё остальное, вроде.
    – Хэзэ-хэзэ, это, наверное только при очень удачном стечении обстоятельств.
    – Эд, я всё понимаю. Но я даже не знаю, как поговорить с ними.
    – Хочешь, я поговорю? Или своих попрошу. Они может и побесятся, но потом успокоятся.
    – Надо подумать, короче. Только времени не очень, до понедельника.
    – Ну думай, думай. А то смотри, я могу прямо сейчас бате набрать.
    – Не наберешь, они в рейсе.
    – А, точняк, он говорил, что они уходят, когда я звонил. Тогда только твоему, на спутниковый.
    – Не, не вариант. А матерям – вообще. Во вилы!
Эдик положил руки на голову, оперевшись локтями о стол. Медленно пошевелил пальцами, и, вдруг,стремительно встал.
    – Ладно... – бросил он, направляясь в комнату. Никита проводил его непонимающим взглядом. В комнате раздался шорох, что-то упало, потом еще стукнуло. Эдик вернулся в кухню с толстой резиновой сумочкой. Расстегнул молнию, и вывалил на стол пачку юаней и две пачки рублей.
    – Это мои сбережения, – пояснил он. – Здесь десятка «косых», и двести тысяч рублей. Около трехсот тысяч всего, получается. Еще есть моцык…
    – У тебя есть моцык?
    – Да, купил недавно один говномоц, перебрал его, поменял там фитюльки, обвесил чутка, надраил… Думаю, можно его будет, ну-у, за соточку наверное сдать, а чтобы быстрее – за восемьдесят. Итого триста восемьдесят.
    – Это меньше половины.
    – Что есть - то есть, – развел руками Эдик, – всё твое.
    – Ой, прости. Спасибо тебе брат, даже не знаю как благодарить. Но, блин, он же полтос «косых» объявил.
    – Бери это, и иди. Думаю, он бабло увидит, и всё сразу же решит.
    – Думаешь?
    – Да, когда человек видит бабос, у него срабатывает «это лучше чем ничего.
    – Не уверен. Это когда они взятками брали – там да, а сейчас у него официальные документы. Он запоет мне про «не могу, я тут ничего не решаю, бла-бла». Ему же с этого почти ничего не упадет. Очень сомневаюсь. Думаю…
    В этот момент запиликал смартфон Никиты. Он глянул на экран.
    – Оля!?
Эдик раскинул руки в победном жесте. Никита принял звонок.
    – Да, Оль, привет!
    – Привет, Никит. Ты чего звонил?
    – Ну так, поболтать о деле?
    – Каком?
    – Ну–у… нашем деле, помнишь?
    – Ой, ты знаешь, я такая сонная была, ничего не поняла. Напомни, что ты говорил?
    – Мы вчера с тобой говорили…
    – О чем?
    – …ну как, насчет отца твоего. Про армию…
    – Мой отец и армия… Ну и что. Да, она – это он. И что?
    – Ты издеваешься?
    – Нет, а что?
    – Оль, что за прикол? Мы говорили, что ты поговоришь с отцом… меня в армию забирают, помнишь?
    – Что ты гонишь?
    – Я гоню?
    – Ну да, ты…
    – Ты прикалываешься надо мной, да?
    – Знаешь, Никит, мне не нравится, как ты со мной разговариваешь! – по её голосу было слышно, что она уже злится всерьез.
    – Ты сама мне предложила, а сейчас включаешь дуру…
    – Ты охренел, что-ли? Что ты себе позволяешь?
    – Я? По–твоему, это я охренел?
    – Да пошел ты нахер, Никита!!! – рявкнула Оля, и отключила связь. Никита беспомощно смотрел на Эдика.
    – Ты правда, не того, Никит…
    – Чего не того? – теперь уже Никита взбесился.
    – Тебе помощь нужна была от неё, а не наоборот. А ты попер на неё?
    – Эдик, какого… Я не собирался ни у кого просить помощи, тем более у неё. Это ты меня втянул в это, когда проболтался! Это она предложила помощь своего отца. Правда, да, это мне нужна эта помощь. Но она её предложила, и сейчас делает вид, что вообще никакого разговора не было! Зачем? Чтобы я ползал у неё в ногах? Это так сейчас помощь предлагают? Это так друзья помогают? А? Скажи мне?
    – Харэ орать! Дружище, а я тут не при чем!
    – Бля, да пошел ты, Эдик! Охренеть - помощь. Дружба – просто охренеть!
    Никита вскочил, и направился к двери. У самой двери Эдик поймал его за плечо. Никита дернул плечом, но цепкого краба стряхнуть не смог.
    – Стой!
    – Ну! – Никита развернулся.
    – Постой…
    – Есть тема.
    – Чую – говно…
    – Да все темы – говно, но вариант, который ты выбрал – самый наиговеннейший из всех.
    – Ну?
    – Помнишь тех чуваков на «мерсе», в нашем сервисе?
    – Да иди ты!
    – Никитос, я серьезно!
    – Эд, иди ты в жопу, я тоже серьезно. О чем тут базарить?
    – Я знаю как их разгрузить, вообще вез риска.
    – Братан, ну хорош фантазировать. Там спецы жесткие, на ремни порежут, только в путь.
    – Иди сюда, смотри.
Эдик пошел в коридор, Никита поплёлся за ним. В коридоре около двери, на подставке для обуви темнела какая-то штука. При ближайшем рассмотрении Никита обнаружил черный нейлоновый чехол. Эдик сдернул чехол: под ним оказалось небольшое устройство – металлическая рамка с крепежными зажимами и короткой, сантиметров десять длиной, толстой пластиковой трубкой.
    – Ага, смастерил фигню какую-то новую, молодец.
    – Смотри. – Эдик показал в дальний конец комнаты, куда была нацелена трубка. Там, в углу, по диагонали от входа лежала подушка от дивана, на ней несколько книжек, на книжках еще две обычные подушки, одна на другой.
    Эдик показал Никите свой смартфон. Он стукнул пальцем по экрану, раздался негромкий хлопок, и между двумя верхними подушками Никита увидел что-то круглое и темное. Он подошел к подушкам и вытащил небольшой цилиндр.
    – И что это?
    – Ну ты гуманитарий – усмехнулся Эдик. – Это пневматическая пушка.
    – Нафига? – Никита понемногу успокаивался. На место раздражения приходил интерес. Сколько он знал Эдика, тот всегда мастерил классные штуки, от арбалетов и взрывчатки до плавающих и летающих аппаратов.
    – Это – Эдик показал на цилиндр, – газовая граната. Усыпляющий газ. Она взорвется, и заполнит объем салона тачки за секунду – я рассчитал всё досконально. Я замерил лазером расстояние до заднего правого сидения, плюс-минус пять сантиметров – у них водила чоткий, тачку ставит всегда точно на подъемник. Угол, с которого она влетит точно под сиденье - там у нас ящики с инструментами, закрытые шторкой. Я нашел место, куда приладить пушку. Мне нужна всего секунда, между тем, как он вылезет, и захлопнет дверь. Музло, как ты помнишь, у нас всегда орет, я его еще выкручу слегка.
    – А если не успеешь?
    – Я уже раз семьсот отработал…
    – Пятьсот, семьсот… любишь ты приврать.
    – Братан, я не шучу с такими вещами, иди глянь, полное ведро баллончиков на кухне. Перед этим два еще на помойку отнес.
    – Все-равно. Точность – еще поверю, ладно, но время…
    – Иди туда встань, хлопни в ладоши, и через секунду еще раз хлопни. Давай цилиндр. Иди.
    Никита встал около подушек, и ждал, пока Эдик зарядит трубку. Он взял телефон, и ушел на кухню.
    – А как ты с улицы услышишь?
    – Балда, у меня тут камера на пушке. Гуманитарий…
Никита хлопнул. Хлопнула пушка. Хлопнул Никита. Цилиндр торчал точно в том же месте, что и в первый раз. Эдик, довольный собой, вернулся в комнату, и упал на диван. Никита достал цилиндр, и задумчиво вертел его пальцами.
    – Так, ладно, и чего?
    – Дальше – как по-писанному. Мы знаем их график, знаем их маршрут. Ты будешь на моцыке…
    – На моцыке? На том?
    – Ну да.
    – А ты в нем уверен?
    – Уверен. Я всё проверил, много раз – не пятьсот, конечно (Никита закатил глаза), но всё чики-пуки. Ты будешь ждать их, там тихое место, угол гаражного массива, камер нет, рядом Хорошевка. Как только они поравняются с тобой, я подорву гранату…
    – Под сидением же она… а если газ не успеет…?
    – Я сделал из расчета двойного объема, усилил заряд, и… ну, я проверил много раз. Ты просто хватаешь сумку, и валишь. Всё.
    – Как? Я один, что-ли, буду?
    – Придется, брат. Если меня не будет в сервисе, я буду первым, на кого они подумают, потом бегать запаримся. А так: я подорвал, телефон уничтожил, ты свалил и всё – никаких концов. Они только отъедут, как я сниму пушку…
    – По логике вещей, всё-равно:сервис – это первое место, где они будут искать.
    – Ничего. Мы оттуда уходим, когда они приезжают. Их мастер будет первым, на кого они подумают, если что. Потом будут другие более-менее интересные места. А на меня? Да вот он я, тут всё время, но никаким боком. Да вокруг них таких как я персонажей сотня в день в разных точках.
    – А-а-а не… погоди… А какого ты вообще решил, что я подпишусь на это? Ты и подготовился так… Всё просчитал уже. И Оля тут включила дурку. Вы что? Та-ак. Что-то, что-то…
    – Братан, да не параной. Я не знаю, что там с Олей. А эти… – как их увидел, сразу решил - надо поинтересоваться. А там, один интерес, за другой. Сперва захотелось проследить, потом решил – а как оно будет, если вот так? У меня, словно предчувствие какое-то было, что это понадобится. Я тебе отвечаю, никакой поганки, реально. Не, ну не хочешь – давай не будем. Давай, звони родакам, или вали в свою Ливию. А то ты сейчас накрутишь тут себе… Можешь взять мое бабло и попытать счастья.
    – Эд, это же криминал, вообще…
    – Я тя умоляю. Эти парни возят черный кэш для какой-то конторы по обналичке, один из этих стремных банков.
    – Тем более, они же к ментам не побегут, они искать нас будут…
    – Да мы ведь этот вариант уже обсудили!
    – А, ну да. – Никита пожевал губами – …Ну и дела. Я в шоке.
    – Смотри сам. Только долго не думай: если делать – то завтра.
    – Ага, ладно. Я пойду домой, посплю чутка. Что-то я совсем не в порядке, столько всего навалилось…
    – Хочешь, тут поспи. Я всё-равно собирался по делам помотаться.
    – Не, пойду, прогуляюсь, подумаю. Я тебе ближе к вечеру наберу.
    – Лады. Не кисни, всё будет зашибись.
    – Давай.
    Никита вышел и направился пешком в сторону набережной. Через двадцать минут он стоял посередине моста. Мимо проносились машины – его слегка мутило – то ли от дурных предчувствий, то ли от нервного напряжения, которое преподнес ему этот странный день с самого раннего утра. Поток машин казался ему смазанным, одной сплошной разноцветной полосой. Под ним шел речной трамвайчик «Индиго», на котором гремел рэйв. Молодые люди плясали раскинув руки навстречу яркому солнцу, началу лета... Звучал «Бэд» Майкла, в жесткой прогрессив-техно-версии. Никита помахал ребятам, в ответ ему все вскинули руки, и он услышал радостные крики.
    Кораблик скрылся под мостом. В его пенном следе всплыл со дна кусок картона, или фанеры. Закрученный струей из под винта, поднявшись углом вверх, словно плавник дельфина, он проплыл пару метров вслед за корабликом, медленно переворачиваясь, и исчез в бурой глубине.


Глава 4.

Нина Лемешева, и её помощница Валя, прошли пограничный контроль стамбульского порта Хайдарпаша, и, не тратя время на прогулки, запрыгнули в такси. Через пятнадцать минут они уже шли по Бейоглу.
    Несмотря на поздний час все магазины на улице Истикляль были открыты, толпы гуляющих туристов текли бурлящим потоком, носились дети, а неподалеку от начала улицы группа людей, расположившись на принесенных с собой пенках и ковриках, протестовала против каких-то реформ правительства. Из переулка в десятке метров от них, торчала морда большого бронеавтомобиля, и пара дюжин полицейских в щитках и шлемах, сбившись в кучку, повернувшись спиной к демонстрантам, курили, и болтали друг с другом. Обычный вечер пятницы.
    Нине нужно было купить удобную обувь для работы на яхте. Это был уже её третий контракт. После раздолбайского сейнера, на котором она едва не возненавидела море на всю оставшуюся жизнь, она вернулась домой, и сразу отправилась к тётке, повидать брата. Петя был более чем в порядке – он целыми днями гонял на велике с двоюродным братом и его приятелями, так, что она с ним почти не виделась. Нина завалилась на надувной диван в саду тёти Кати, и углубилась в чтение учебника по навигации. Через неделю ей позвонили из крюингового агентства, и предложили работу на балкере.
    Балкер оказался гораздо лучше сейнера, но были и свои проблемы. Капитан, литовец, женатый на гречанке из Геленджика, притащил на корабль всю её родню. Эти ленивые «малакас» не давали ей прохода, хоть и рук не распускали, но зато она подружилась с одним из них, Лёвой, и это была настоящая удача. Его дальние родственники в начале девяностых, когда все понтийские греки возомнили себя потомками эллинов, и повалили за счастьем в Афины и Салоники, также перебрались туда, и, в отличие от многих, вернувшихся назад, нашли в себе силы и мужество остаться, и обустроить свою жизнь. Троюродный брат Лёвы, Костя, ходил боцманом, он знал моряков, и умел вести дела. Он открыл свое крюинговое агентство в Пирее.
    По завершение контракта Лёва позвонил Косте, и рассказал про красавицу Нину, и это было как раз то, что в данный момент искал Костя – у него появились клиенты из России, которые ходили на своей яхте по Эгейскому морю и Адриатике, а их повар сломал руку, поскользнувшись на ступеньках. Костя предложил им двух поваров, но хозяин яхты их забраковал. Один был слишком толстым, и портил ему эстетику яхтенного отдыха, а второй источал неприятный кислый запах, хотя Костя знал его давно, и никогда этого не замечал. Костя наврал про курсы шеф-поваров, которые якобы прошла с отличием Нина, и, воспользовавшись суматохой с поварами, протолкнул её на  двадцатиметровый «Дионис».
    На Нину клиенты согласились. Но при том, что она, высокая, стройная, с отличной фигурой и хорошим опытом, нельзя сказать, что это было очевидно. Хозяева «Диониса» были очень непростыми.
    Как только Нина поднялась на борт, Саша, пьяный уже с утра, пустил слюни до пола. Его жена, Олеся, тут же утащила его в каюту, откуда доносился её яростный визг. Она хотела, чтобы он отправил её назад, но Саша пришел в себя, и отговорил её убирать – они и так прождали повара, и круиз срывался. Саша, чтобы угодить ей, и успокоить, выбрал другую тактику: он стал вести себя с Ниной так, как вел с подчиненными в своей конторе – «Эта, как вас... Нина? Нина, давай обед накрывай». Или, уже в нормальном подпитии: «Слышь ты, неси мартини! Сколько ждать-то?» – буркнул он ей, спустившись на камбуз. Стюардесса Валя не расслышала его, когда относила очередной поднос, и осталась помогать Нине. Но высказал он Нине.
Она решила, что это всё же лучше балкера, и она всё стерпит. Нина старалась не попадаться хозяевам на глаза, и большую часть времени проводила на камбузе, или в своей каюте. Через пару дней Олеся успокоилась, и Саша как-то переменил отношение.
    Они вышли в круиз, и провели два дня в море. На третий день Сашин спутниковый телефон начал разрываться от звонков. Еще через два дня был назначен совет директоров, на котором он должен присутствовать. «Дионис» пристал в Хайдарпаше. Олеся уехала в отель, ожидать возвращения Саши.
    Валя и Нина направлялись к выходу из магазина. Нина только что купила легкие белые кроссовки из тонкой замши. Валя, вдохновленная Ниной - на её стройных ногах с тонкими загорелыми лодыжками эта обувь смотрелась восхитительно – ожидала подобного эффекта. Но она брала кроссовки в руки – и они ей не нравились. Не те, не эти. Она перебирала одну пара за другой, с сомнением поглядывая на свои, не самые изящные ноги, и ничего не могла понять. Кроссовки, перекочевывая из коробки сперва в её руки, принимали какой-то подозрительный вид, а когда оказывались на ногах – совсем уже дурацкий. Вдруг Валя нашла красивую, удобную пару, и, не давая себе времени на сомнения, быстро пошла к кассе, положив карточку на прилавок. Постояла, с сумочкой в одной руке, и кошельком в другой, уставившись на ноги. Но покачала головой, забрала карточку, и направилась к банкетке, переобуваться. Нина с сочувствием наблюдала за мучениями Вали. Она уже встала, думая, что они сейчас уйдут.
    Валя встала с банкетки, и Нина пошла вперед, к выходу.
    – Ой, Нин, карта! Погоди. – Нина повернулась. Валя кинула взгляд на прилавок, открыла сумочку, и порылась. - А, нет, она здесь.
    Нина на пятках резко развернулась, сделала шаг вперед, и сходу врубилась в Толика Гараняна, который, выйдя из переулка поворачивал на Истикляль, как раз напротив входа в магазин. Он пошатнулся, столкнувшись с Ниной, но устоял. Она  сама едва не упала: Толик успел придержать её под локоть.
    – Ой, извините – смущенно проговорила Нина. Тут на неё налетела Валя, и Нина очутилась в его объятиях.
    – Ничего-ничего, это вы извините – прусь куда глаза глядят. Вы не ушиблись? – Толик вернул Нине равновесие, и отпустил.
    – Ой, вы тоже русский. Нет, я не ушиблась – она улыбнулась. «Что с моими ногами?» – думал Толик. Он смотрел на её рот, а спинным мозгом чувствовал, что крепко встал на одном месте, и, кажется, ноги никуда не хотят идти. Вообще-то Анатолий шел не один: рядом с ним быстрым шагом шел судовой врач Илья Журбин. Он полквартала назад захватил внимание Толика одной историей, и Толик шел, внимательно слушая его. Впереди них, метрах в двадцати бодро шагали капитан Василий Сергеевич Силаев и старпом Первушин. Все произошло за пару секунд.
    – Ну, не так чтобы очень, – улыбнулся Толик, – но вполне российский.
    Он понял, что ему непременно надо продолжать разговаривать – здесь он в своей стихии. Если же он будет стоять на якоре, и пожирать глазами эти крупные, четко очерченные губы, то пропадет, утонет не выйдя в море.
    Разогнавшийся врач Журбин сделал крюк назад, сбросив скорость, и удивленно рассматривал внезапную нештатную ситуацию. Одного взгляда на Толика с Ниной ему хватило, чтобы понять, что их всех ждет в ближайшие несколько минут – больше чем на пятнадцать он бы не стал загадывать – одним быстрым взглядом оценил Валю и свои шансы, и понял, что ему просто нужно ничего не говорить. Сейчас всё произойдет само.
    – Вы туристки? – Толик не стал включать «образы» и придумывать несусветную развлекательную чушь. – Одни?
    Первушин и Силаев остановились, развернулись и поднимались на цыпочки, пытаясь разглядеть отставших товарищей на полутемной улице, расчерченной тенями и цветными полосами, мигающей огнями всех красок. Толик увидел маячащего Силаева.
– Подождите! Нас капитан потерял!
    – А вы с корабля? – Спросила Нина.
    – Да. Мы гуляем с капитаном и старпомом. Они нас потеряли. Пойдемте вот к тем мужчинам. Если у вас нет других дел. Вон они. Идемте, я вам сейчас всё расскажу.
    Толик помахал Первушину, заметившему его, и показал рукой: «идите вперед». Он повернулся к Нине – она посмотрела на Валю.
    – Мы решили сменить бар. – Продолжил Толик. – Перебираемся в «Веселую камбалу». Идемте с нами, всё говорит о том, что будет весело.
    Они стояли, улыбались все, и как-будто ждали чего-то от Вали. По крайней мере, ей так показалось. Она сказала:
    – А что, пойдем.
    Пройдя несколько переулков, Первушин и Силаев свернули в бар, и направились к стойке. Толик с Ильей, и две девушки вошли в бар спустя минуту. Первушин призывно развернулся к ним на барном табурете, однако они прошли вглубь бара, и устроились у столика в темном углу. По пути Толик повернулся к нему и изобразил короткую, но полную драматизма, и очень убедительную пантомиму. Первушин не узнал Нину. Он видел её всего один раз: приехал однажды на волнорез, на котором купался Никита. Он представил отцу Нину, худую, с угловатой фигурой.
    Первушину тогда было неловко её  рассматривать, поэтому он видел только её вздернутый загорелый нос, и мокрые темные волосы, закрывавшие половину лица. Она сказала «здравствуйте», смутилась и побежала к концу волнореза, откуда лихо сиганула «бомбочкой».
    – Тощевата, нет? – Первушин с еле заметной усмешкой смотрел, как Никита провожает её взглядом.
    – Мама в её возрасте была такая-же. – Никиту вопрос отца ничуть не задел.
    – Да… пожалуй ты прав, - кивнул отец.
    Сейчас она добавила пару-тройку килограммов крепких мышц, и еще немного сверху, под гладкой смуглой кожей, придавшее её фигуре изящные обводы. И короткую светлую стрижку.
    Они уселись за столик, и сразу же заказали подошедшей официантке коктейли и пиво.
– Вы на разгрузке? – спросила Нина. Толик кивнул.
    – И на погрузке. Дальше пойдем.
    – А где стоите?
    – В Хайдарпаше.
    – Мы тоже!
    – А вы тоже с корабля? Круиз? Афины?
    – По островам, потом в Адриатическое, а потом… куда хозяева решат.
    – Чьи хозяева?
    – Нашей яхты.
    – А, так вы из экипажа яхты?
    – Ну да!
    – О, вот это здорово! Давайте пить за нас, за моряков!
    Официант подал напитки в самый нужный момент. Они звонко чокнулись. Первушин оглянулся, и понял, что градус атмосферы вокруг столика в углу растет.
    Толик оттер тыльной стороной ладони пену с губ.
    – Слушайте, здорово, что мы застряли в Хайдаре.
    – Застряли?
    – Мы вообще-то через «Амбарли» ходим, но у них вчера началась забастовка, связанная с судебной тяжбой вокруг порта, и они предупредили заблаговременно все линии насчет этих дат. Поэтому мы пошли через Хайдарпашу, будь оно неладно.
    – В очереди?
    – Ага, длиннющая. Это на два дня, примерно. А вы надолго?
    – Дня три - это точно. Ждем возвращения хозяина. Может и больше.
    Толик уже всем телом развернулся к Нине, и вел разговор практически с ней одной. Илья понял, что всё - халява закончилась – дальше сам. Он направил свое внимание на благодарно к нему подавшуюся Валю, и начал рассказывать ей то, что не успел Толику: об удивительном атмосферном явлении, которое он недавно наблюдал в Израиле. 
    Илья заговорил громко и уверенно, поэтому Толик решил, что секундную паузу, возникшая между ним и Ниной, прерывать не стоит. Он переводил глаза на Валю, сразу же возвращаясь к Нине, и задерживаясь на ней всё дольше.
    Она не прятала глаз. Смотрела открыто и внимательно: у него сильные мускулистые руки, темные коротко стриженые волосы, тронутые сединой...
    – …и мы решили сгонять в Иерусалим. Сходить к Стене плача, всё такое. И поселились в небольшой гостинице прямо на вершине Масличной горы…
    – Ты еврей?
    – Э-н-н… ну да, но дело не в… А что?
    – Ничего - ничего, продолжай!
Толик наклонился вперед, прикоснувшись пальцами к Нининому колену, и негромко сказал:
    – Я знаю здесь один дом, в нем отличные апартаменты с выходом на крышу, и сумасшедшим видом на пролив и другую сторону. Там такой рассвет! Давай уйдем, возьмем вина с собой…
    Нина еле заметно кивнула, улыбнувшись:
    – Давай!
    – …а мы стоим на противоположной стороне: между нами и нашим отелем на горе – всё Кедронское ущелье. Вдруг с неба точно на крышу отеля сквозь темные ночные облака падает яркий луч света, и из облаков к крыше с неба быстро опускается светящийся объект, такой, как шар, или нет, как яйцо…
    Толик встал:
    – Ребята, вы извините, прости Илюш, – Валя в недоумении повернулась к Толику, она была под впечатлением от рассказа, и не поняла, о чем это он. – Мы пойдем, прогуляемся. Вы нас не ждите…
    Валя кинула взгляд на Нину.
    – Нин, пойдем в дамскую комнатку сходим?
Нина махнула ладонью: «да ладно тебе». Валя склонила голову набок:
    – Ну Нин.
    – Ну пойдем. Мы быстро. – Они направились в туалет. Илья поднял глаза на Толика.
    – Ты прости, что прервал, но как раз кульминация…
    – Вот-вот, кульминация!
    – Так и хорошо. Сейчас мы уйдем, она тут хорошенько расположится, уютненько устроится – а ты уже тут как бы всё продумал – и потечет твоя сказка как мед на её одинокое сердце…
    – Ага, ну-ну. Ты кэпа предупреди. – ухмыльнулся Илья. Толик хлопнул его по ладони, и пошел к стойке.
    – Василий Сергеевич – Анатолий положил руку на плечо капитана, они со старпомом повернулись к Толику. – Можно мне отлучиться на ночь, до обеда?
    – Можно. Не теряйся только.
Толик перевел взгляд на старпома. Первушин смотрел на него молча. Толик спросил движением подбородка: «Что?» Первушин прищурил один глаз.
    – Меня не впутывай, ладно?
    Толик кивнул. Пожал им руки, и развернувшись, увидел идущую к нему Нину. Они вышли из бара.


Глава 5.

В 14.43 Никита медленно подкатился к развесистой иве, стоящей на углу выезда из двора дома на улицу. Ива закрывала весь обзор справа – Никита двигался вслепую, точно по командам Эдика. Он оперся ногой о невысокое зеленое ограждение газона и ждал, борясь с тошнотой. Глаза его под шлемом закрывали парашютные очки, отверстия для вентиляции у которых Эдик оборудовал фильтрами из влажных салфеток. Рот и нос защищал респиратор.
    Они до поздней ночи шлифовали все детали операции, залегли спать у Эдика. Никита всю ночь плавал в поту, ему снились мелькающие в грязной пене плавники дельфинов цвета промокшего крафт-картона. Однажды он видел мертвого дельфинёнка на безлюдном пляже в глубине Цемесской бухты. Тот запутался в тонкой нейлоновой сети, и лежал уже несколько дней на солнцепеке. Кожа его стала темно-коричневой, свежие порывы с моря лишь на секунды  разгоняли удушающий запах разложения плоти и гниющей морской капусты. Периодически обдаваемый соленой водой, он медленно мумифицировался, и одновременно вялился под жарким солнцем. Если его не утащит прибой, он так и будет попеременно разлагаться, и солиться, вода унесет его по частицам, разбросает течениями его ДНК по всему водному миру, а он превратится в маленький темный обмылок, и вскоре исчезнет.
    Утром Эдик насильно заставил Никиту позавтракать.
    – Если не поешь, так и будешь тошнить весь день.
    – Совсем не хочется. Даже думать не могу о еде.
    – Это адреналин. Заставь себя. Заполнишь желудок – эта дурь вся рассосется.
    – А вдруг блевану в самый ответственный момент.
    – Если и так, то когда есть чем блевать, это лучше чем пустой желудок выворачивать. Больше времени отнимет, и сил.

    – Готовность – десять секунд. – Проговорил Эдик в шлеме у Никиты. Он решил не давать ему шанса и времени умереть от страха. Десять секунд – достаточно ровно для того, чтобы мобилизоваться, и не успеть вернуться к отвлекающему внутреннему диалогу. Никита потрогал ручку газа, слез с мотоцикла, и приготовился. Скрытый деревом, он не видел «мерседес», выворачивающий из-за угла.
– Три, два… – считал Эдик. Перед Никитой появился нос машины. Звук ускорения… Стекла затонированы – людей не видно. Внезапно «мерс» встал как вкопанный, не успев разогнаться. Двери распахнулись, и с заднего сидения на асфальт выпал мужчина в бронежилете. Изнутри салона потекли клубы молочно-белого дыма.
    Водителя вырвало на приборную панель, он резко вывернулся, чтобы блевать наружу, нога попала между педалью и полом, его бедра застряли между сидением и рулем. Он свесился вниз продолжая изрыгать жидкость, которая заливала его носоглотку. Засыпая, он захлебывался.
    Никита бросился к заднему сидению, протянул руку, и выхватил из машины сумку, запихнул её в рюкзак, сунул руки в лямки.
    Водитель бился в затухающих конвульсиях. Никита сдернул его за брючный ремень на асфальт – мужчина свалился безжизненным мешком на левый бок. Никита пальцем в перчатке в несколько движений выскреб рвотную массу у него изо рта. Тот захрипел, задышал, и заснул, сопя залитым носом, из которого выдувались пузыри.
    Никита в три прыжка достиг мотоцикла, оседлав его рванул ручку газа, едва не вылетев из седла, и помчался по улице. В зеркало заднего вида он увидел, что у дымящейся машины распахнуты все двери, и на дороге неподвижно лежат четыре человека, по два с каждой стороны.
    Тошноты он не чувствовал. Сперва дикий ужас, потом восторг, потом снова ужас, но только не тошноту. Он скатился к пустырю за гаражами на заросшем берегу поймы. Уронил мотоцикл на бок, открыл крышку бака. Быстро стащил с себя тёмно-синий дождевой костюм, шлем, перчатки и маску с респиратором. Из рюкзака он достал кепку, сумку с деньгами, и сложенную в небольшой сверток сумку из полипропилена, в которых таскают тяжелые покупки. Вытряхнул содержимое одной сумки в другую. Достал из рюкзака пластиковую бутылку с горючей смесью, полил мотоцикл с наброшенной сверху кучей вещей, и отступил назад.
Пламя охватило мотоцикл. Он заглянул в сумку: там лежал пластиковый пакет, набитый пачками денег, и черный цилиндр размером с руку взрослого человека до локтя. Сумка оказалась легче, чем он ожидал. Он быстрым шагом пошел назад, стал петлял по дворам, двигаясь в сторону метро, и пытаясь унять выпрыгивающее из груди сердце.

    Никита дошел до ближайшей станции метро, а затем прикинул, что если костер от мотоцикла кто-нибудь заметил, то, сопоставив время его начала и скорость идущего пешком человека можно с большой точностью определить, во сколько он зайдет в метро. Останется только удобно расположиться, и посмотреть записи с камер. Поэтому он направился к следующей станции. На подходе он просчитал такой же вариант со следующей станцией, вышел на дорогу, и поймал такси.
   За два часа Никита успел пересечь свою комнату больше сотни раз. Он долго не решался открыть цилиндр, опасаясь, что при открытии сработает какая-нибудь ловушка, или сигнальное устройство. Но за пару часов он успокоился, и стал изучать предметы, выложенные из сумки. В первую очередь, это был запаянный пакет с деньгами. Десять пачек сотенных юаней, вероятно, по сто купюр в каждой. Сто «косых».
   Цилиндр представлял собой черный пластмассовый тубус. Никита осторожно, на вытянутых руках, открутил крышку. Ничего не произошло. Он заглянул внутрь – там лежали, свернутые в трубку, какие-то бумаги. Он вытряхнул их на стол. Свертком оказались два куска папируса, обложенный с обеих сторон папиросной бумагой. Никита надел осенние шерстяные перчатки, и осторожно, едва касаясь пальцами поверхности, распрямил широкий, около 25 сантиметров, и примерно полметра длиной, свиток. Древнюю латынь он узнал сразу. Он вскочил, взял цифровую мыльницу с полочки, и, разложив оба свитка на столе ближе к окну, щелкнул кнопкой несколько раз. Отложив второй свиток, он пододвинул к себе тетрадь, и начал писать, поглядывая в рукописный, изрядно выцветший, но всё же отлично сохранившийся текст.

Зарывшись с головой в текст, Никита не замечал бега времени. Когда в дверь постучали, он подскочил на стуле и чуть не кинулся открывать, но, вдруг сжался и замер, прислушиваясь к звукам за дверью.
    – Ник, это я, Эдик, – послышался тихий голос. Никита встал, и открыл дверь. По его довольному лицу было понятно, что ожидавшиеся трудности не наступили. Никита пошел обратно к столу.
    – Смотри, здесь сказано, что…
    – Где сказано?
    – Вот здесь. – Никита ткнул пальцем в папирус.
    – А что это?
    – Это папирус. Древний документ. Он был в сумке…
    – А деньги?
    – Вот – Никита показал на пакет, лежащий на стуле. – Это всё, что было. Вот эти два листа папируса ещё.
Эдик подбросил на руке пакет.
    – Да, негусто. А это точно всё?
    – Да за кого ты меня считаешь?
Эдик пытливо заглядывал Никите в глаза, медленно рассматривая его. Качнул головой.
    – Я просто, уточнил.
    – Эд, ты чего? Ты сам меня подписал на эту хрень, теперь еще будешь подозревать в нечестности? Проснись, дружище! Ты меня знаешь с трёх лет – я когда-нибудь делал такое?
    Эдик покачал опущенной головой.
    – Прости, старик, я просто в шоке – мы такую историю провернули ради этой мелочевки. Нам не на что даже в бега будет пуститься, если что-то потянется.
    – Ну, во-первых: мы наверняка не знаем, что выловили. Я так понимаю, сегодня грузом, который они перевозили, было вот это – он показал на стол с папирусами. – А вот деньги, это действительно была мелочевка, так…
    – Может быть, оно и так, только нам что с того. Куда мы сунемся с этой фигней? Сунемся - сразу заметут.
    Никита согласно кивнул. Эдик взял пакет:
    – Ладно, давай посмотрим, что тут у нас. – Он разорвал пакет и вывалил пачки на кровать, перелистнул их по-очереди. – Так, здесь сотня. Задачу минимум, так или иначе, мы выполнили. На армию тебе хватает.
    – Да, половина твоя. А с этим – он показал рукой на папирусы – надо обязательно разобраться. Если и пытаться толкнуть, то надо знать, что продаешь. Через это узнаем, и кому, и каким образом.
    – Согласен. А что там пишут-то?
    – Я пока не всё разобрал: похоже на древнюю латынь, но лишь отдаленно, при этом использованы какие-то незнакомые формы, так вот бегло я даже не уловил где какие части речи…
    – Ну хоть что-нибудь ты разобрал?
    – Да, кое-что: здесь говорится о том, что некие люди, вернее тут пишется Verorum – я предполагаю, что это какие-то «они», которые сами себя называют существующими, или истинными... Мне кажется тут больше подходит определение «Сущее», во множественном числе…
    – Хорош мне голову морочить, Ник, о чем там…
    – В общем, говорится что эти «Они»…
    – Сущие?
    – Да. Они пишут, что в результате каких-то опытов – здесь идет их описание, но я пока ничего не понял – им удалось превратить дельфина.
    – Превратить дельфина во что?
    – Здесь не говорится, или я еще не дошел. Но акцент по тексту я почувствовал не на том, во что превратить, а именно само превращение. Имеется ввиду перевоплощение, какая-то трансформация. дальше идет что-то об Атлантиде…
    – О! – Ухмыльнулся Эдик. – Ну-ну. Как думаешь, шляпа?
    – Ты имеешь ввиду – подделка? Понятия не имею. Ты посмотри, в каком он состоянии. Выглядит идеально сохранившимся, при этом, не слишком свежий. Хотя… ну не знаю. Сейчас такие технические возможности для этого, химикаты, материалы, что хочешь. Это только через анализ углекислоты. Короче, я пока ничего не понял, тут после перевода надо с трактовками разбираться, и всё такое… Но если подделка, то для чего такой эскорт?
    – Вообще-то да. Хорошо, а второй?
    – Второй намного сложнее. Я заглянул в него, и сразу понял, что это надолго. Он, то-ли зашифрован, то-ли это не латынь, а лишь запись другого языка латинскими буквами…
    – Это не как у ректора было, ты говорил, он тебе показывал что-то?
    – О! Прикинь! Я ведь вижу, что где-то было уже что-то подобное, но даже и не подумал… Знаешь, ощущение такое, что это было сто лет назад, и не со мной, словно полустертое всё…
    – Что всё?
    – Да тот разговор с ректором, потом с Олей…
    – Просто событий много было. Попустись, всё уже закончилось. В понедельник пойдешь, и отдашь деньги военкому. Переезжай ко мне, здесь – всё-равно… Тебя еще не попросили?
    – Нет, но видимо в понедельник заявятся.
    – Ну вот. Давай. Бабло у нас есть, займешься переводом, а там покупателей найдем, и свалим отсюда. – Эдик подошел к столу, и сделал несколько снимков папирусов на камеру смартфона. – Я поузнаю.
    – Эд, ни в коем случае…
    – Что?
    – Ничего не предпринимай, пока я не разберусь с текстом. Ничего вообще. Договорились? Никому не показывай, ничего не говори, даже в интернет не залезай с запросами или косвенными намеками.
    – Ну…
    – Эдик, я прошу тебя, даже не начинай. Раз мы в это вляпались, надо всё узнать по-тихому, чтобы не запалиться. Я думаю, тут очень ценная вещь, и сейчас много людей прозвонили и подняли, чтобы нас найти. Одно лишнее слово, и нас прихлопнут.
    – Я понял-понял. Ну да, ты прав. Хорошо, я погнал домой, еще раз проверю, всё ли зачистил там, на всякий пожарный. Ну а ты собирайся.
    - Да, тут вещей – одна сумка… Я сейчас гляну. Наверное из администрации сейчас никого. Утром выпишусь, и приеду.
    – Ладно. Оля не звонила?
    Никита покачал головой.
    – А сам?
    Он снова покачал, на этот раз пождав губы, и опустив глаза.


Глава 6.

    Нина бродила по рынку, выбирая продукты – ей хотелось сделать ему приятное, приготовив вкусный ужин. Близился вечер, и она находилась в странном возбуждении: приятном от предвкушения встречи пополам с напряжением от неизвестности – появится ли он сегодня вообще? Или не сегодня… Или никогда?
    …Он застал её сидящей на лоджии в мягком кресле-мешке. Она смотрела на светлеющие крыши домов и наконечники минаретов, и потягивала вино из бутылки. Толик задержался в раздвинутых стеклянных дверях, разглядывая идиллическую картину: прекрасная полуголая женщина пьет вино, освещенная поднимающимся с востока рассветом, всё ярче с каждой секундой. Нина повернула голову, услышав, как он поскреб волосатый, в жестких кубиках, живот. Она похлопала рукой по креслу рядом с собой, и подвинулась. Толик привалился рядом, а Нина закинула на него ноги, и пристроила свою голову на его грудь.
– Чего вскочил?
    – Вызвали.
    – Я не слышала звонка. Тебя же до обеда отпустили.
    – Он на вибраторе. Да, но позвонили – очередь подходит. Вон оттуда, – он показал направо на пристань за Музеем современного искусства, – через полчаса к нам выходит катер санитарной службы с инспекторами, и лоцманом. Предложили с ними вернуться.
    – Ну вот, – Нина погладила его кончиками пальцев по затылку, – а я уж раскатала губы на два дня удовольствий.
    – Мы переставимся, и я посмотрю по ситуации: если будет получаться, то сразу же сойду.
    – А как ты меня найдешь?
    – Я оплатил апартаменты на три ночи. Тебе же в любом случае здесь удобнее ночевать, чем на судне. Оставайся. Я вернусь. Если всё пойдет так, как я себе представляю, то ближе к вечеру я закончу с делами. У нас еще будет время.
    – Хорошо. Я буду ждать тебя.
Она накупила продуктов, нагрузив двух мальчишек коробками и пакетами. На улице они помогли ей перегрузить продукты в багажник машины, на всё заднее сидение и пол перед ними, получили по банкноте, и, довольные, ускакали.
    – Вы с корабля, мисс? – спросил водитель. Он вел уверенно, спокойно, хотя и быстро. Они уже подъезжали к порту.
    – Да.
    – Как называется?
    – «Дионис». Это частная яхта.
Он кивнул, и свернул к воротам. Охранник подошел к машине, и они заговорили с водителем на турецком. Непринужденно, даже весело. Охранник склонился к окну, и посмотрел на Нину. Она протянула ему удостоверение личности моряка. Охранник посмотрел, не беря его в руки, и убрал в карман купюру, поданную в окно водителем.
    Когда они с Валей закончили принимать у него пакеты, Нина расплатилась, добавив две сотни сверх оговоренной суммы.
    – Этот мужчина закувыркал меня прямо. – Словно бы пожаловалась Валя с довольным видом, когда они перенесли пакеты на камбуз, и начали разбирать продукты.
    – Где были-то? – Нина усмехнулась.
    – Какой-то притончик. Ну, с виду, простенький такой отельчик, чисто для этих дел. Да и бох с ним… этот же ненасытный такой попался. Пятьдесят ему, а один живет. Голодный, жуть…
    – Как акула?
    – Акула! Она самая. Наставил мне засосов на самом видном месте. – Она стянула резинку трусов вниз и показала Нине ягодицу размером с астраханский арбуз, пылающую лиловыми кровоподтеками в алых ореолах. – А ты? Как прогулка?
    – М-м-м – Нина спрятала ответ в укушенном персике, отчего он совсем не оставлял сомнений.
    – Ой, зря это ты.
    – Да что зря-то?
    – Вот только без этих… Я-то вижу…
    – Ой, ну что ты видишь? Какие там еще эти? Я те чё, совсем дура?
    – Аха, то-ли я совсем ничо не вижу, аха, нашла дурёху.
    – Да ну прекрати ты, даже не начинай. Я тут совсем тупая? Ничего не понимаю? Да всё я понимаю…
    Валя вдруг расстроилась. Села на стул и уткнулась в руки, сложенные на рабочей стойке.
    – Жаль, а? Ведь все всё понимают.
    – Только себе не признаются.
    – Да и признаются, а толку-то. Хочется же верить, что…
    – Ага, именно ты та богиня, что заслужила...
    – Аха… Хотя, – в её глазах сверкнули искорки, – ну я-то чё? Я же вот всем довольна. – Она хлопнула себя по ягодице, вскочила, и хлопнула Нину по попе, правда не так сильно. – Вы договорились о чем-то?
    – На вечер, если он сможет.
    – Мы тоже! Давай-ка тут по-шустрому.
Нина быстро разбирала покупки, оставив один пакет с продуктами для их с Толиком ужина.
    – А как вы встретитесь? – Нина посмотрела на Валю. Валя ткнула большим пальцем за спину:
    – Они же здесь. Швартуются. Или уже. Он придет сюда.
    – Вы хотите здесь?
    – По-твоему я в служанки тут нанялася? Аха. Будем отдыхать с котиком…
    – Который акула!
    – Да-да, ха-ха-ха, …как на собственной.
    – Ну ты Валюша допрыгаешься! – засмеялась Нина.
    – Не-не! У меня большие планы на эту яхту! – поддержала Валя. – «Шампуня», вон, полно.

    Нина ушла сразу же после того, как они закончили с продуктами. Она не хотела встретиться с Ильей. Но больше всего – не дождаться его вместе с Валей. Пусть лучше это будет одинокий закат на балконе с бутылкой, чем заживо умирающая Валя.
    Она сменила белые хлопковые форменные шорты с рубашкой на голубые трикотажные, с белой футболкой, и прошлась босиком по просторным затемненным апартаментам. Закат уходил, надвигалась тень ночи, граница которой быстро поглощала черепичные крыши на склоне противоположного берега.
    У неё шкворчало в сотейнике на кухонном острове: дверь, открытая смарт-картой, распахнулась неслышно. Она отвернулась от сотейника к холодильнику, увидела в отражении раздвижной двери мелькнувшую позади себя тень, и оказалась зажатой в крепких объятиях, которые узнала за секунду. Она положила затылок на его плечо, и, закрыв глаза, улыбнулась.
В сотейнике захлопали пузырьки.
– Ой, у меня там готовится.
    – А что там у тебя? – Толик хлопнул в ладоши, и пошел к кастрюльке, но Нина его оттеснила:
    – Иди, открой вина. Я красного принесла.
    – А я – белого португальского портвейна.
    – О, это намного лучше, давай сразу с него!
– Ему придет черед.
Толик разлил вино по бокалам, и задержался у стола не в силах оторвать взгляд от огромных окон: загорались огни вечернего города, они азбукой Морзе передавали умиротворяющее спокойствие и уют.
    – Садись – кивнула Нина на стул, и вышла с тарелками к столу. Вернулась за тарелками с хлебом, и закусками с зеленью.
    Толик склонился над тарелкой, пытаясь в полумраке рассмотреть содержимое.
    – Женщина, ты решила накормить меня гречкой? Я дома ем гречку, на корабле ем гречку, и на романтическом вечере меня настигла гречка. Она меня преследует.
    – Тебя преследует гречотто с крольчеллой.
    – Что-о?
    – Тушеные ножки кролика в винном соусе с гарниром из... ну да... Я что-то даже не подумала про то, что она у тебя везде. Но это особенный рецепт, и я как-то...
    – М-м-м, боже, как вкусно...
    – Правда?
    – Да обалдеть просто! Ты не слышала, тут кто-то нес какую-то чушь про гречку?
    – Неа!
    – Ну вот если увидишь такого болвана, тащи ко мне, я расскажу ему, как он неправ.
    Нина приблизила губы к лицу Толика. Он жевал с упоением.
    – Ага, я вижу что ты мне предлагаешь, но поверь мне, я не изменю своему выбору. Если бы ты знала, что наш повар за мазню делает - он показал вилкой на гречотто – но сегодня я их.
    – Кого?
    – Ну кролика и гречки.
    – Даже не пойму, к в каком именно месте я налажала...
    – Очень противоречивая ситуация?
    – Да уж. Тебе правда нравится, или ты водишь меня за нос?
    – Ни в коем случае! Посмотри, это мой нос создан чтобы меня водить за него!
    – Я нашла, за что водить, и это не нос.
    – Сейчас я разорвусь меду вами. Не всякое сердце выдержит: тут у меня гречка, очевидно пища греческих богов, а тут сама богиня, Афина.
   – Диана. Я с кроликом тебе явилась.
   – Да, и со стрелами – он хлопнул ладонью себя по груди.
   – Теряю квалификацию: рикошетом и меня задело... Толь, а ты женат?
Он опустил вилку. Она еле слышно звякнула о фаянс тарелки.
   – Да.


Глава 7.
 
    После ухода Эдика Никита еще какое-то время пялился в папирус, но мысли его всё чаще отвлекались, он почувствовал, что запал, вызванный притоком адреналина, под которым он скакал целый день, уходит, но появляется какой-то озноб и паника. Никита понял, что сейчас ему одному тут высидеть будет невмоготу, и лучше отправиться к Эдику. В рюкзак отправился футляр с папирусами, тетрадка и пачки денег, фотоаппарат, умывальные принадлежности и пара чистых трусов, носков и футболок. Он хотел было позвонить Эдику, и предупредить, что скоро приедет. Но смартфон оказался разряжен. Заряжать его уже не было смысла – он собрался и готов был выйти. Через минуту Никита шагал в сторону метро. Ему постоянно хотелось оглядываться, но он усилием воли заставлял себя смотреть прямо, и идти спокойно.
    Около Эдикова подъезда стояла патрульная машина, водитель грыз яблоко, развалившись на сидении. Дверь подъезда оказалась подпертой куском кирпича.
    Никита взбежал на пятый этаж, и подошел к приоткрытой двери в квартиру Эдика. Внутри послышались голоса, которые стремительно приближались. Никита бросился вверх по лестнице, в два шага преодолев один пролет. Скрывшись за поворотом пролета, он тихо, на цыпочках стал красться выше. Слуховое окно на верхней площадке было закрыто, и Никита, во избежание случайного шума, решил его не трогать - внизу в коридоре еще были слышны голоса. Но с улицы ничего не было слышно, и не видно – почти весь обзор закрывала крона высокой березы. Лишь свет фар патрульной машины пробивался сквозь листву. Появился свет еще одних фар. Вскоре захлопали двери, и машины, одна за другой, уехали. Наступила тишина.
    Никита спустился на пятый этаж: дверь Эдика была закрыта, и заклеена полосками бумаги с печатью следственного управления Юго–Восточного административного округа, и красно-белым скотчем. Никита помчался вниз по лестнице. Перед выходом на улицу он осмотрел двор сквозь щель приоткрытой двери. Вышел за дверь, и побежал вдоль дома. На улице он поймал «бомбилу» на представительской «ауди» с пропуском-триколором под стеклом, и попросил остановить машину за квартал до своего общежития.
    Он обошел общежитие по периметру на максимальном удалении, которое позволяли близстоящие дома и заросли сирени. Ничего, похожего на машину с людьми, или засаду, он не заметил. Побежал к проходной. За столиком сидел охранник Женя, лет тридцати, с лысиной на мелкой голове с жидкими волосами. За эту-то клювастую голову на заломленной в районе кадыка гусиной шее общага звала его «Грифом». А может, за трупный запах изо рта.
    – Здоров, Жень! – махнул ему Никита, быстро проходя мимо.
    – О, Первушин! Стой-ка! – Женя встал из-за стола. Никита остановился и неохотно развернулся.
    – Тебя же выписали сегодня, ты в курсе?
    – Да, догадывался.
    – В армию собрался?
    – Кто-то должен Родину защищать.
    – О, ты-то у нас защитник тот еще…
    – А ты сам-то служил?
    – В разведке, Первушин, в разведке. Это тебе не по окопам сидеть…
    – Я хотел сегодня съехать, но не застал коменданта. Завтра утром она появится, и я сразу зайду. Я погнал.
    – К тебе приходили.
    – Кто? Когда?
    – Сказали, что из полиции. Четверо мужиков здоровых, в штатском.
    – Ксивы показывали? Прочитал, кто такие?
    – Да, – соврал Гриф, и так быстро опустил глаза, что Никита догадался.
  …Они обступили Женю со всех сторон. Накачанный мужик за пятьдесят, в серой футболке и бежевых штанах, из кармана которых виднелся зажим ножа, махнул перед его носом красной коркой, и Гриф молниеносно назвал этаж и комнату.
    Никита бросился к лифту. В его комнате вещей было немного, но в перевернутом и разбросанном виде они создавали отменный беспорядок. Искать ему было нечего, как и оставаться тут. Он пробежал до конца коридора, спустился пешком по лестнице вниз, открыл окна в торце здания, и выпрыгнув наружу, помчался, что есть духу, по дворам, детским площадкам и аллеям. Отбежав пару километров от общежития он зашел в парковые посадки, нашел кусты поплотнее, пролез в середину, и лег на землю.

    Сердце стучало как молот. Они перевернули вверх дном его комнату за тот час, что его не было. Перед этим они были у Эдика. Что с ним? Ранен, похитили, или… Дыхание перехватило от страха.
    Понятно, что раз там была полиция, то начинать выяснять нужно либо с них, либо лезть в квартиру. Первый вариант стопроцентно опасен, второй не так, или даже, намного безопаснее, но менее эффективен. И всё же, лучше начать с него. Вот только как попасть в квартиру со стальной дверью и серьезными замками. Эдик бы этот вопрос решил в два счета, а он – «гуманитарий», черт возьми. Но, ничего, он что-нибудь придумает.
    Еще когда он бежал через дворы, в его памяти всплыла картинка: окно квартиры на первом этаже, с объявлением на куске картона «Эта квартира сдается. VIP -апартаменты. 8916-ххх-хх-хх». Они с Олей гуляли недели полторы назад в районе Тверских-Ямских улиц, и увидели это объявление. Посмеялись, предположив, что это апарты на одну ночь для тех, кто не может заниматься любовью в своем доме. Вариантов, понятное дело, два: либо в своем доме нет любви, либо нет своего дома. Только бы она была не занята. Там он сможет выспаться, помыться, и хорошенько подумать.
    Никита вылез из кустов, огляделся, и пошел к дороге, стараясь держаться в тени. По дороге он вспомнил, что его телефон сел, и он не позвонит хозяевам апартаментов. Он остановил такси.
    Молодой парень в шортах слушал туркменскую музыку с телефона, передающего сигнал на автомагнитолу. Никита покосился на телефон, затем на парня, отбивающего одной рукой такт по ляжке.
    – Слушай друг, продай телефон?
Парень не повернул головы, лишь скосил глаза.
    – Что, музыка нравится?
    – Да, очень! Штука «косых», пойдет?
    – Штука косых? – Теперь водитель повернулся и удивленно посмотрел на Никиту. – Э-э-э... ну да. Да.
    – Только с симкой, с твоей.
    – Э! Хитрый какой! Не, друг, так не пойдет, конечно. Зачем тебе мои номера? Хочешь моим девушкам звонить? У меня их много. – Водитель отвернулся к окну. – Да, очень много… только… они все - родственники. – Он вздохнул. – Не, не продам. Не надо моих родственников беспокоить.
    – Да не нужны мне твои номера, мне нужен телефон не на меня чтобы…
    – Э, так ты сразу бы и сказал. Тебе трубка с чужой симкой нужна, правильно?
    – Да.
    – Поехали. – Он резко затормозил, и сделал разворот. – За телефон расплатишься сам, а я возьму двойной тариф.
    – Идет.
    Улицы были пустынны: после того как бензин перевалил за двести рублей, на дорогах остались только дорогие машины чиновников и их детей. Девяносто пять процентов сотрудников ГИБДД попали под сокращение, из остатков сформировали спецбатальон для разборов ДТП, но этого хватало – все ДТП решались на месте с помощью простой шкалы влияния, а редких сбитых пешеходов оформляли как неизвестных, и сразу же отвозили в крематорий. Уволенные сотрудники, те, кто имел хоть какой-то блат, перешли в компанию жены мэра, они ходили по дворам и искали автомобили, стоящие на одном месте больше месяца - тут же оформлялся протокол и выносилось решение об изъятии имущества, загрязняющего окружающую среду, и их забирал эвакуатор, потом приходил счет за переработку. А те, кто не попали в эту фирму, ушли в батальон морской пехоты на шведскую границу, сдерживать натиск дивизии «Рагнар» – сводный отряд из националистов Скандинавии и Прибалтики.
    По опустевшим улицам колесили такси единственной в городе таксомоторной компании, принадлежавшей сыну президента «Роснефти» – она закупала бензин по специальной цене.
    Таксист притормозил около скопления автомобилей рядом с выходом из станции метро «Печатники». Несколько водителей стояли кучкой, они были увлечены девушкой в коротких шортах и топике, покрытой татуировками, стоящей на противоположной стороне улицы. Она, уперев кулаки в боки, громко, на тюркском языке выдавала что-то язвительное одному из водителей. Остальные покатывались со смеху.
    Таксист высунулся из окна, и окликнул их. К нему подошел худой высокий мужчина с зализанными назад, давно не стриженными волосами. Они перекинулись парой фраз. Худой наклонился к окну и посмотрел на Никиту:
    – Штука двести «косых».
    – Харе, братан. Я за тысячу рублей найду днем. Я штуку «косых» предложил ему за его трубку, чтобы не искать посреди ночи. И музыка мне у него понравилась. Тебе я предлагаю пятьсот «косых». Не хочешь – возьму у других.
    – Шестьсот.
    – Тащи.

    Никита попросил остановиться не доезжая то того места, где, как он помнил, висело объявление. С трудом разглядев в темноте цифры, написанные маркером на картонке, под бликующим от уличного фонаря, давно не мытым стеклом, набрал номер. Этажом выше загорелся свет ночника и женский голос спросил:
    – Кто это?
    – Я насчет квартиры, – ответил Никита. – Можно её на ночь… снять?
    – Мо-ожно. Сейчас выйду.
    Спустя три минуты дверь подъезда открылась, женщина лет шестидесяти, в халате без рукавов, махнула ему рукой с гигантским сдутым трицепсом.
    – А где подружка-то?
    – Скоро приедет.
    – Будешь впускать – не греми дверью.
    Она открыла дверь в квартиру, впустила Никиту. Он огляделся: старые обои, квартира давно не проветривалась - застоялый запах человеческих тел, и бежевое покрывало в темных пятнах на широкой кровати.
    – Юанями возьмете?
    – Где я их тебе проверю-то, ночью-то?
    – Поверьте на слово. Вообще, я бы снял квартиру на две ночи: моя подруга приехала из другого города, так что я буду здесь.
    – Это ты говоришь, что будешь, а утром я обнаружу что тебя нет, вместе с… – она окинула квартиру взглядом, прикидывая, что бы она украла из неё.
    – Ночником вот этим, – подсказал Никита. – Или покрывалом! Нет, как я не догадался? Матрас! Конечно же матрас!
    – Ладно, - проворчала она – остроумник ты, я п;няла. – Давай за две ночи. Утром захлопнешь сам. Вечером придёте – я вам открою. Я этажом выше живу.
Никита завалился на кровать не раздеваясь. Он решил не ставить телефон на зарядку. Если эти парни нашли Эдика, и его комнату в общаге, значит они знают его номер. Только он включится – его сразу же обнаружат. И телефон можно будет включить ровно для того, чтобы выписать десяток нужных номеров – одна минута на всё про всё, и пулей бежать от него. Он подумал, что сделает это в каком-нибудь торговом центре, но, затем передумал – если они хорошо организованы, им не составит труда блокировать все выходы. Лучше это сделать в парке Горького – его перекрыть куда сложнее, хотя… С этой мыслью он провалился в темноту.


Глава 8.

Толик долил портвейн по бокалам, и уставился в стол. Ему нестерпимо хотелось закурить. Он бросил уже лет пятнадцать назад, лишь пару раз перехватывал сигаретку по-пьяни у товарищей. На столе лежала Нинина пачка, он потянулся за ней. Нина придвинула сигареты, и протянула зажигалку.
Он встал из-за стола, взял сигарету с зажигалкой, и на ходу прикуривая, подошел к окнам. Повернул ручку, распахнул раму, впустив Босфор в комнату. Нина почувствовала соленый запах моря, смешанный с дымом сигареты – запах лучшей в мире табачной смеси, такой привычный и экзотический одновременно. Толик вернулся за стол.
– Я женат. Пацану моему уже двадцать, в Москве живет. Больше детей у нас нет. Жена дома, занимается рестораном. Ну не рестораном, кафе, если быть точным. Такие дела… что еще сказать.
    – Вот только не придумывай сейчас себе новое видение своей жизни под эту ситуацию, которая у нас тут образовалась.
    – Да нет, ну что ты. Не буду. Как ни смотри на неё, она… вот такая. Какая есть. Я живу с женой, люблю её. Любил. Нет, люблю… Черт! Знаешь! Тут внезапно ты… А я… Вроде бы там ждут, там всё хорошо… У нас, действительно, всё хорошо, не могу врать. Просто мы нового ребенка не завели, а как Эдька уехал, время словно остановилось. Я в рейс, из рейса домой. Жена, хоть и дома, но с раннего утра и до поздней ночи в кафе. Она конечно, как я появляюсь, тоже чаще дома, раньше приходит, иногда оставляет за себя кого-то. Просто до вчерашнего дня я не думал, что что-то изменится. Не придумывал себе, какое оно, будущее. Думаю: ладно, хорошо всё, ну и пусть катится помаленьку. Сына я вырастил, дом построил, работа есть, семья обеспечена. И тут - бах! Ты! Я еще даже ничего не обдумал. Весь день крутился сегодня в машинном, а сам толком ничего не понимаю, постоянно о тебе думаю. Что еще сказать… засада. Трагедия, блин.
    – Ну не больно-то и трагедия. Ты еще скажи, что ходя в моря не завалил ни одной бабы в порту…
    – Нет конечно, я жену…
    – Ой, прекрати! А то мы в пустыне. Справки могу о тебе навести за пять секунд. Хочешь бледно выглядеть?
    – Не надо. Ну, было… да.
    – Проблема не в том, что так всё вышло. Просто это вечно на разрыв как-то получается: я долго думала, куда двигаться, и наконец решила пройти курс обучения на капитана – всё равно в рейсах время есть – и сдать экстерном. Потом устроиться капитаном на какой-нибудь лодке в Греции, у меня там агент толковый. И тут ты – здравствуйте-приехали! И ведь я понимаю, что ты кобель, и что женат, и что ходим мы разными курсами. Я же знаю, что у тебя смелости не хватит разойтись, забрать меня на берег, и создать новую семью, новую жизнь. Это под силу… не знаю, никому. Ну, не просто.
    – Так а чего же ты этот разговор затеяла…
    – А как? Я женщина, ты не заметил? Мы всегда этот разговор затеваем, это наша привилегия и главная отличительная черта. – Она улыбнулась. – Любая это понимает, но поговорить с самой собой страшно… а на мужика всех собак можно повесить.
    – Ну ты даешь. Я даже не знаю… я словно не с девушкой – ровесницей сына разговариваю, а с капитаном, уже состоявшимся. Волчарой просоленным.
    – Видимо, я двигаюсь в правильном направлении.
    – Выходит, тебе нужно было выговориться?
    – Да.
    – И ответа ты не ждешь?
    – Я правду сказала: меня всё это очень шарахнуло…
    – Выражаясь нормальным языком – ты влюблена в меня?
    – Ну–у… как бы это правильнее…
    – Не бойся называть вещи своими именами. Я же сказал тебе правду: я не могу ни о чем другом думать, все мысли только о тебе.
    – Я вот что хотела тебе сказать: я сказала, где и когда буду. Если ты захочешь меня найти, ты знаешь где искать.
    Толик похлопал пальцами по ноге, призывно глядя Нине в глаза. Она подошла, и села к нему на колени, обвила за шею рукой. Толик погладил её по плечу, потерся щетиной о другое.
    – Ниночка, знаешь, что я вижу?
    – Что?
    – Что ситуация дает возможность… Нет, не так: скорее наоборот, она ничего не дает – обстоятельства такие, что и без вариантов. Мы уходим завтра вечером. До выхода я с тобой. Что будет дальше – мы в море, один на один со своими мыслями. Время нам поможет: или оно нас вылечит, или убедит в том, что наше притяжение сильнее него.
    – Эх, знать бы наверняка, ты серьезно, или исполняешь «прощание армянки», такое, на автомате, отработанное.
    – Также серьезен я был всего один раз. Прости.
    – Ладно, пойдем, сбросим давление. Теперь ты эрегирован весь, а не только внизу… это ты прости, я перестаралась.


Часть вторая.

Глава 9.

Никита проснулся в восемь. Через час надо было освободить квартиру. Он умылся, прошел на кухню и включил чайник. Порылся в шкафчиках и нашел чайные пакетики, и сахар-рафинад. Заварил пакетик, и сел рядом со столом.
За ночь паника отпустила. Идея ехать в парк Горького, чтобы искать там возможность зарядить телефон показалась ему надуманными трудностями. Он решил, что включит телефон в розетку, и перепишет нужные номера, их всего пять: матери, отца, Эдика, отца Эдика, и Олин. На это должно хватить полминуты, или меньше. Потом он разберет трубку, и выйдет. Всего минуты две.
Никита допил чай, накинул рюкзак на плечи, взял бумажку и карандаш, и воткнул зарядное устройство в розетку. Подождав несколько секунд, он нажал кнопку включения трубки. Телефон загрузился, и он увидел восемь пропущенных звонков. Один от Эдика, шесть с одного незнакомого номера, и еще один с другого незнакомого номера. На последнем было оставлено голосовое сообщение.
Он услышал спокойный незнакомый мужской голос:
    – Это Никита? Если ты еще жив, найди меня по этому номеру. Это насчет Эдуарда Гараняна. А теперь уничтожь этот телефон, и уматывай оттуда, где ты находишься.
    Никита замер на секунду, переваривая услышанное, и тут же начал строчить номера. Быстро закончив, он нажал на повтор записи сообщения. На улице что-то громко бухнуло. Он вскочил и бросился к окну кухни, которое выходило на сторону уличной двери, находящейся через одну квартиру от него.
    Один человек возился у двери, двое стояли рядом. Водитель стоял на проезжей части возле знакомой машины.
    Раздался скрежет, потом хлопок, дзынькнула монтировка, покатившаяся по асфальту к водителю под ноги. Никита метнулся обратно в комнату, и открыв окно, выходящее на торцевую сторону дома, скрытую углом от входной двери, выпрыгнул в маленький палисадник. Оглянувшись он увидел, как из-за угла дома выскочил крепкий рыжеволосый мужчина.
Перелетая через невысокие железные ограждения, Никита миновал длинный двор, перебежал через дорогу, и, лишь на долю секунды затормозил перед черным входом в отель «Мариотт». Вслед за ним, перескакивая через препятствия в виде оградок, лавочек и клумб, по двору нёсся рыжеволосый.
    Раздвижные двери впустили Никиту, охранник позади него вышел из ступора, кинулся за ним, на ходу передавая в рацию общую тревогу.
    Никита пересек лобби, нырнул под руку охранника, стоявшего на парадном входе, и выскочил на Тверскую. Машин было немного, они ехали быстро, но позади него разлетелось вдребезги витринное окно, в которое приземлился охранник от удара плечом рыжего мужика.
    Никита поднял руку, и кинулся через дорогу. Завизжали тормоза и покрышки, раздался звук удара где-то метрах в десяти от него. Он остановился на секунду на сплошной, и метнулся к тротуару.    Рыжий воспользовался столкновением машин, и быстро пересек ближнюю полосу, но, чтобы перебежать дальше, ему пришлось вскинуть руку с пистолетом в сторону машины, которая, казалось, уже вот-вот собьёт его.
    Никита взял левее, и нырнул в арку, надеясь, что она не окажется тупиком. Но она была сквозной: он выскочил на 1й Брестской, прошмыгнул между стоящими на красный свет автомобилями и, повернув направо, исчез за углом. Рыжий добежал до начала Тверской, осмотрелся, и произнес в гарнитуру: «Я потерял его, давай Вурдалака».
    Он остался, топчась на углу. Спустя секунды из парадного входа «Мариотта» выскочил мощный питбуль, тянувший за собой на поводке невысокого поджарого мужчину. В фойе отеля кричали. Питбуль, низко опустив голову, ринулся к проезжей части, но кинолог резко отдернул его: он увидел рыжего на противоположной стороне, показывавшего на переход.

    Никита мчался, уворачиваясь от многочисленных пешеходов, по тротуару вдоль Грузинского вала. Это было слишком рискованно – если у парней есть постоянная связь, а она есть наверняка, то именно там они перехватят его на машине, но уходить левее значило дать себя загнать во дворах. Он остановился, чтобы не выделяться из толпы, и спокойным шагом, еле сдерживая колотящееся сердце, пересек улицу, доставая на ходу телефон, выбрал номер, с которого пришло сообщение, и отправил ответ: «Промзона на Белорусской. Помогите». Он быстро прошел между магазинами, и ускорившись кинулся вглубь промзоны, которая идет вдоль железнодорожных путей Белорусского вокзала. Пробежал мимо багажного отделения «Почты России» и уткнулся в железную ограду. Справа от него был виден разрыв в заборе – либо это ворота, либо забор поворачивает и дальше проход, который неизвестно чем закончится. Краем глаза он заметил движение сбоку от себя.
Никита обернулся – на него едва касаясь лапами земли летело рыже-белое чудовище с распахнутой нежно-розовой пастью, из которой свисал, полоскаясь флагом на ветру, ярко-розовый язык. Проверять ворота не было времени, Никита бросился влево, где у забора стоял штабель деревянных паллет.
    Ему осталось всего два шага. Вурдалак прыгнул. Никита скрутился, и вложив всю силу в удар, выстрелил кулаком в открытую пасть. Но Вурдик заметил летящую руку, и клацнул зубами. Пальцы Никиты спасло лишь то, что бультерьер оказался стремительным, словно молния: его челюсти сомкнулись быстрее, чем кулак попал в них. Никита пробил кожу на костяшке об его клык. Удар опрокинул Вурдика в броске, и он пролетел мимо, неловко упав на плечо. Мгновенно перекатившись через спину он прыгнул снова, но этой заминки Никите хватило, чтобы взлететь на паллеты, и перемахнуть через забор.
    Вурдалак, слегка присев, засеменил на задний лапах, крутя задницей культуриста, оценивал высоту препятствия. Позади него раздался крик кинолога «Вурдик, вперед!» Оттолкнувшись мощными задними лапами и перебирая передними, пёс лихо взбежал по стопке паллет, и сиганул через забор.
    Вбегая в узкий проход между стеной забора и старым зданием из красного кирпича, Никита услышал, как сзади затрещали кусты, а затем взметнулся гравий. У него было три-четыре секунды, надо лезть вверх. Выскочив за поворот стены, он увидел спасительную фуру, припаркованную около склада кабиной в его сторону, ему понадобился последний рывок. Если его нога соскользнет с углубления над фарой… или не выдержит кронштейн зеркала… или рука не найдет зацеп…  Вурдик резко затормозил, проехавшись на лапах по гравийной отсыпке, уткнулся в колесо фуры, обнюхал порог, и поднял голову, оскалившись на тент грузовика.
    Никита перепрыгнул с крыши фуры на навес перед складом, прошел по стене, примыкающей к складу, повис на руках и спрыгнул по другую сторону. Зазвенел телефон. Не останавливаясь, он нажал кнопку приема звонка. В трубке раздался сухой мужской голос:
    – Так, где ты?
    – Бегу по промзоне, слева от путей.
    – Понял. Посмотри на одиннадцать часов, видишь строящуюся высотку, её должно быть видно отовсюду.
    – На оди..? Да.
    – Беги к ней, пройди сквозь стройку – окажешься на Пресненском валу напротив оружейного магазина. Я за магазином, серая «тойота».
    – Иду!
    Никита помчался к стройке, на ходу вспомнив про футляр с папирусом в рюкзаке. Стройку от площадки отделяла двухметровая рабица. Рядом стояло старое кирпичное строение розового цвета. Никита по рабице влез на крышу, и запихнул футляр под жестяной оголовок давно не действующей печной трубы, спрыгнул на территорию стройки, и потрусил сквозь штабеля плит и арматуры к выходу на улицу.

    Вурдик подошел к стене, поглядывая наверх, потом вернулся к грузовику, обнюхал колесо и порог. Подбежали рыжий с кинологом. Осмотрелись: других вариантов не было – мальчишка по фуре и крыше перепрыгнул на трехметровый забор и спустился с другой стороны. Рыжий посмотрел на собаку.
    – Может перекинем его?
    – Ты охренел? Он ноги переломает, это же не кошка. Да и не приземлится он на ноги…
    – Я смотрел один видос…
    – Кончай гнать! Пошли в обход. Вурдик!

    Никита захлопнул дверь, и старая «королла» рванула по переулкам в сторону Садового кольца. Он посмотрел на водителя: сухой, как и его голос, жилистый мужик неопределенного возраста, ему можно было дать от тридцати пяти до пятидесяти. Больше - вряд ли. Нос с горбинкой, тонкие губы, твердый подбородок. Застиранные черные джинсы, синяя трикотажная рубашка и черные кроссовки. Он посматривал в зеркало заднего вида демонстрируя полное отсутствие каких-либо эмоций. Никита время от времени оборачивался чтобы проверить погоню, но они были одни на пустых переулках. На Садовом он ехал спокойно, держась всё время в одном ряду.
Он только сейчас заметил, что средний и безымянный пальцы слипаются от крови, еле сочащейся из костяшки. Он вытер тыльную сторону руки о толстовку.
Никита перебирал в уме варианты того, во что он сейчас вляпался. Те парни со своей собакой возможно, загнали бы его в промзоне, хотя, может быть он и оторвался бы: там куча заборов, их пес точно встал бы где-нибудь перед высокой стеной. Но наверняка, они нашли бы обход. Да и чего гадать, он уже здесь, и это уже новый расклад, про старый можно забыть навсегда. А раз вариантов нет, надо начинать выяснять его условия. Он набрал воздуха для храбрости, мужчина бросил взгляд на него, уже явно готовый к разговору, и ждущий, кто же его начнет.
    – Никита?
    – Да. – Никита выдохнул. – Кто вы такой?
    – Аркадий. – Он протянул руку Никите. – Я эксперт-криминалист Коломенского межрайонного следственного отдела.
    Никита замер. Человек, внезапно позвонивший ему в тот момент, когда началась черная полоса, наверняка с ней заодно, и скорее всего эта встреча никакого облегчения ему не принесет. Всегда хочется надеяться на то, что проблемы вдруг решатся сами собой, что беда вдруг испарится, и можно будет воспоминаниями время от времени щекотать себе нервы. Но, кажется, запускается виток каких-то новых американских горок. Он смотрел на Аркадия и думал о том, как ему лучше молчать, и какие у него есть шансы в этом против старого мента, и просто, взрослого мужика.
    – Эдуард Гаранян тебе кто? – Аркадий понял, что пацан закрылся.
    – Обязательно говорить? – немного подумав ответил Никита.
    – Если тебя волнует его судьба, и твоя собственная, то нам стоит поговорить.
    – А можно узнать, куда мы едем?
    – Подальше от тех ребят, которые тебя ищут. Ты же понимаешь, что картина довольно прозрачная: если тебя ищут, значит вы замешаны в каком-то дерьме.
    – Это Вы меня сейчас разводите по технике доброго полицейского? Мы к вам в отдел едем?
    – Нет. В отделе тебя достанут быстрее чем на улице: у нас там разный народ работает. Я пока не знаю что ты натворил, но если отдам тебя нашим, и они запрут тебя в клетку, то через час ты уже повесишься, если им нужно чтобы ты молчал. Или наоборот, тебя официально выпустят, и тут же увезут в неизвестном направлении, если нужно, чтобы ты заговорил.
    – А Вам-то какой резон меня спасать?
    – Я же сказал: народ у нас разный. Есть люди в погонах, есть оборотни. А я бы хотел тебе помочь...
    – Ну-ну, так я и поверил. Вам всё равно, кого сажать...
    – Что ты несешь, балбес. Я по-твоему зачем сюда приехал, и предупредил тебя по телефону?
    – Чтобы взять меня без возни. Может вы оборотень из их стаи?
    – Это логично, но не так. – Он затормозил, сбросил скорость и прижавшись к бордюру, остановился. – Я не держу тебя.
    Никита открыл дверь.
    – Послушай.... – Аркадий отвернулся к своему окну. – Твой друг… его больше нет. И ты будешь следующим. Я приносил присягу в которой поклялся защищать граждан, и намерен помочь тебе, если ты захочешь…
    Никита уже поставил ногу на асфальт, но повернулся и молча смотрел на Аркадия. Он не мог его переспросить – слова застряли в горле, встать он тоже не мог – он вдруг перестал чувствовать ноги, ему показалось что сейчас он напустит в штаны, такая слабость вдруг окутала нижнюю часть его тела.
    – Закрой дверь. Поехали, я спрячу тебя. Захочешь - уйдешь в любой момент.

    Никита сидел откинувшись на спинку кресла и молчал, он боялся что если спросит про Эдика и узнает правду, то в эту секунду Эдик перестанет существовать. Как будто Эдик сейчас жив, но стоит лишь заговорить, и услышать «нет», как назад уже не вернешь. Слабость в ногах и животе прошла, он подышал через нос, посмотрел в окно и только сейчас понял, что они уже где-то на юге Москвы, едут по кварталам между домов. Он посмотрел на неподвижный профиль Аркадия и спросил:
    – Что случилось с Эдиком?
Аркадий взял с приборной панели свой смартфон, нажал кнопку и вывел фото на экран.
 
    Никита взглянул на экран смартфона, но блики от солнца, заливающего салон машины ярким светом, не давали ему разобрать картинку. Он заслонил экран ладонью, и всё-равно, никак не мог разобрать фото, сделанное при искусственном свете. Он хотел раздвинуть пальцами картинку, но они скользнули, размазав каплю его крови по экрану. Внезапно он всё понял, и выронил смартфон.
    Словно каток, накатило то самое, когда человек понимает, что свершилось настолько непоправимое, что от страх парализует сознание, резкая адреналиновая волна прокатывается по всему телу, обездвиживая каждую клетку как сильнейшая анестезия, выбивая ледяной пот из каждой поры. Желудок скручивается жгутом. Его вырвало, он едва успел опустить голову между коленей, чтобы попасть на коврик под ногами, и с трудом вернул непослушное тело на спинку кресла. Картинка с сумасшедшей скоростью раз за разом вспыхивала перед глазами, и он снова бросил тело вперед, хотя блевать было уже нечем – от утреннего чая не осталось и капли, но он не мог остановить спазмы.


Глава 10.

    В полумраке кают-компании «Диониса», освещенной лишь бледно-голубой подсветкой в полу, доктор Журбин подводил Валю к кульминации. Она старалась не кричать, но громкие стоны то и дело вырывались у неё изнутри.
    Илья уже попрощался с Валей после бурной ненасытной ночи в их с Ниной каюте, и она пошла проводить его до трапа, но прощальный поцелуй перешел в новый подход, и они с Ильей, не расцепляя объятий, продолжая исступленно целоваться, ввалились в открытые настежь раздвижные двери салона яхты. Илья стремительно толкнул плечом в грудь Валю, опустив на невысокий, обтянутый бледно-горчичной кожей стол, бережно при этом поддержав за спину и бедро. Засунул под неё руку, и одним изящным движением вверх, жестом пикадора, вскидывающего руку со шпагой, сдернул с неё трусы – она, повинуясь его движениям, вскинула ноги в потолок двойным салютом: «идущие на любовь приветствуют тебя!»
    Его мягкие слаксы упали на пол, он переступил через них, и ногой отбросил назад, почти к самой двери. Перед Валиными закрытыми глазами расцветали фейрверки, и она словно оглохла от удара по уху: в голове стояла гулкая пустота, сквозь которую доносился отдаленный, еле слышный звон. Валя больше не могла сдерживаться, она часто заахала и, издала протяжный стон. Илья шумно выдохнул, и тихо рассмеялся. За его спиной раздалось деликатное покашливание. Илья резко обернулся: в дверях, уже внутри салона стояла команда «Диониса»: капитан Саратопулос; инженер Пьетро, и матрос Ясин, ловкий невысокий марроканец, совсем еще пацан.
    Пьетро, пляжный качок, с забритыми висками, в подвернутых драных джинсах и в «поло» с поднятым воротником, держал телефон на вытянутой руке: он снимал видео, и его упитанное и ухоженное левантинское лицо светилось от счастья. Отпустил Валины бедра, Илья развернулся к ним лицом, они опустили глаза, а Пьетро снова навел телефон, уже на Илью.
    Илья, в одной лишь футболке – как маленький мальчик, вылезший из кровати после дневного сна – сделал движение по направлению к своим штанам, но капитан, помахивая рукой отрывисто произнес: А-а-а!
    Пьетро подгреб его слаксы ногой за себя.
    – Чё уставились – Валя высунулась из-за плеча Журбина – бабу увидели? Ой, ну надо же! А Пьетро еще и мужика! Вот же редкая удача, да? Ну слава яйцам. Теперь валите нахер!
    – Судя по твоему тону – ты сказала что-то оскорбительное. – Капитан Саратопулос, дряблолицый, с темными кругами и бородавками под глазами, ухмыльнулся и продемонстрировал предмет своей гордости – идеальные фарфоровые зубы. – Повторишь так, чтобы мы поняли детали?
    – Gotta fuck out – четко произнес Илья.
    – Валентина, это что за драный гондон у нас на палубе? – спросил Саратопулос, глядя мимо Ильи – ты забыла прибраться?
    – Говори со мной, старый педик, – процедил Илья.
    – С тобой? Хорошо. Два дня назад я попросил Валентину отсосать у меня, но она оскорбилась, словно монашка, но вот мы пришли, и что же видим? Вы развлекаетесь в хозяйской гостиной. Сам понимаешь, это обидно. И незаконно. Но, справедливость всегда восторжествует! В общем, можете отделаться малой кровью: она сейчас обслужит меня, а ты - Пьетро. Отдашь все деньги, что есть, и можешь идти…
    – Деньги я сам возьму, – сказал Пьетро, подняв слаксы Журбина.
    – …а она останется, и развлечет меня в нашем долгом круизе. Это если не хотите, чтобы мы сдали вас в полицию.
    Пьетро достал из кармана штанов Журбина складной нож и передал его Ясину, а сам полез в другой карман, извлек бумажник, и начал изучать его содержимое. Ясин в этот момент открывал нож. Илья увидел что двое из троих смотрят вниз, и с подшагом вперед врезал Пьетро прямым ударом ноги в пах, вложив в удар весь свой вес. Пьетро, сложившись пополам, упал, как сраженный молнией.
    Ясин от неожиданности отпрыгнул назад, оказавшись на безопасном расстоянии от Ильи, который на секунду задержался около капитана. Прочитал в его глазах ужас и полную беспомощность, и пальцами ткнул ему в кадык. Саратопулос сполз по стене на пол и, задыхаясь и хрипя, пытался вернуть кадык на место. Илья развернулся к Ясину: тот сгруппировался, и сделал выпад ножом вперед. Илья втянул живот, чуть подавшись назад, перехватил руку Ясина и с хрустом выкрутил его кисть, ломая пальцы о рукоять ножа. Он развернул его, согнувшегося и пытающегося присесть, спиной к себе, нож выпал из руки Ясина. Илья засунул два пальца ему в ноздри, дернул голову на себя – Ясин привстал – и с силой швырнул в угол дверной рамы. Ясин ударился лицом о раму, и рухнул на ковер. Выдернув у него из брючных петель поясной ремень, Илья скрутил ему руки за спиной. Проделав то же самое с остальными он выпрямился, и посмотрел на Валю.
    Она со смесью ужаса и восторга смотрела на молниеносную расправу, восхищенная неувядающей стойкостью её избранника. Илья скосил глаза вниз, и сам удивился.
    – Ах ты мой малыш, – нежно проворковала Валя, выбралась из-под столика, под который сползла еще в начале этой неожиданной теплой встречи, и на коленях прошагала к Илье, намереваясь вознаградить «малыша». Но Илья просунул ладони ей подмышки, и поставил на ноги.
    – Валя, соберись! О чем ты думаешь?
    – А чо соберись-то? – неуверенно улыбнулась Валя. – Они же всё, безвредные.
    – Тебе надо уезжать. Как ты с ними дальше пойдешь? Они либо достанут тебя, либо сдадут хозяевам.
    Валины ресницы затрепетали, она впилась зубами в костяшку кулака, и мелко закивала.
    – Да-да. Надо. Вот же блинский, ****ь, блин!
    – Никто никуда не едет. – В салон вошла Нина. Она стояла в дверях, перекрытых телом стонущего Пьетро, поверх которого лежали ноги бесчувственного Ясина. Илья отпустил Валю, и поднял с пола слаксы.
    – Привет. – Сказал он, быстро одеваясь. – Давно ты тут?
    – Минуты две как любуюсь вами. Ты что, подруга – она выглянула из-за Журбина на раскисшую Валю. - Я обзвонилась тебе, где твой телефон? Хозяин вернулся, всех подняли.
    Валя только растерянно хлопала глазами, губы её дрожали. Она всхлипнула:
    – Телефон? Внизу... Нин, что делать-то?
    – Иди в хозяйскую спальню, там, в нижнем ящике шкафа, где у неё игрушки, ну ты же знаешь, возьми кляп...
    – Чего?
    – Шарик такой, в рот, с ремнями.
    – И чо?
    – Тащи сюда его, дура. Бегом! Илья, помоги мне!
    Она подошла к капитану, расстегнула его штаны, и в три рывка стянула их с него.
    – Так, этого – она кивнула на капитана – усади на пол к столику спиной. Дай нож.
    Илья протянул ей раскрытый, острый как бритва, «флиппер», а сам подхватил под руки вяло сопротивляющегося капитана, и поволок к столику, уронил. Капитан попытался встать, но Илья одарил его жестким лещом, отчего Саратопулос ударился затылком об столик и захныкал. Тем временем Нина короткими отточенными движениями, просунув нож в рукав футболки Ясина, разрезала ткань до горловины, затем с другой стороны, по одному боку, и сдернула её. Затем так же, как и с капитана, стянула джинсы с трусами.
    – Этого ставь на колени на столик.
    Илья втянул носом воздух и помотал головой, словно стряхивая наваждение, подхватил легкого, жилистого Ясина, перенес от двери и водрузил на стол так, что его яички легли на голову капитана.    Саратопулос попытался отклониться, но Илья показал ему крепкую ладонь, и капитан вернулся в исходное положение, тоскливо зажмурившись. Ясин, лежащий без сознания лицом на столе, с возведенной к потолку задницей, начал было заваливаться набок, но Илья придержал его, и строго посмотрел на капитана. Саратопулос подпер головой внутреннюю поверхность бедра Ясина. Вернулась Валя с кляпом, в прекрасном настроении. Нина показала Вале на Ясина: надевай.
    – Так, теперь поднимай этого – она ножом показала на стонущего Пьетро – и пристраивай к ним.
    – Как? – спросил Илья.
    – Неужели это не очевидно? – Нина отшагнула назад и выбирала удобный ракурс. – Та-ак, отойди назад, а то ты в кадре.
    – Давай, детка! – ухмыльнулся довольный Илья.
    – Я не твоя детка, – осадила его Нина. – Твоя вон.
    Илья поджал губы, но картина быстро отвлекла его от осадка, вызванного своей неловкостью и резкостью Нины, и он улыбнулся:
    – Да, оргия - что надо.
    – Ну, вот чем-чем, а оргиями нашу хозяйку не удивить. Она своего Сашу подцепила работая в эскорте. А вот за то, что её любимые вещи трогают, она сотрет их яйца в порошок. Всё, я сфотала. Теперь ты иди, сделай пару кадров на память. Валя пришлет тебе адреса мейлов, кинь их нам – у нас будет прекрасная страховка. А теперь уходи, и поживее.
    Илья сделал несколько кадров, быстро чмокнул Валю, вышел из кают-компании, и перемахнул через борт прямо на пирс, миную трап. Валя смотрела ему вслед полным нежности взглядом, пока Нина с некоторым сожалением разбирала только что возведенный арт-объект, мысленно названный ею «Матросская дружба». «До чего гармоничны бывают спонтанные творения» – думала она.
   – Валь, где ты там витаешь, иди сюда! – Позвала она Валю, которая смотрела невидящим взглядом в никуда, в сторону борта, за которым исчез Илья. – Давай развяжем наших мальчиков. Они, хоть и плохие совсем, но наши.

Глава 11.

Аркадий припарковался во дворе старого кирпичной трёхэтажного дома, выйдя из машины он обошел её и помог Никите выбраться. Тот едва не выпал наружу, когда Аркадий открыл пассажирскую дверь. Его ноги скользили на коврике, он поставил ногу на асфальт, и вывалился. Аркадий подхватил Никиту под руку, и повел к подъезду. Никите казалось, что он идет во сне – всё было размытым, он ничего не видел, ноги безвольно сгибались в коленях, он не чувствовал никакой связи с ними.
    Наконец они добрались до обитой довоенным бурым дермантином двери на последнем этаже. Не отпуская Никиту Аркадий пошарил свободной рукой в кармане, но ключа в нем не оказалось, тогда он попытался достать той же рукой другой карман, но ослабил хватку и Никита начал заваливаться в сторону лестницы. Аркадий прижал его к стене, поменял руку, и достал ключи из другого кармана, открыл дверь, и втащил его внутрь. Провел по длинному коридору, и опустил на старый диван, обитый растрескавшейся, с кое-где проломленными отверстиями, кожей. Никита уронил голову на валик, и провалился в красный туман, быстро сгустившийся до полной темноты.
    Он вытянул руки, чтобы не натолкнуться на препятствие, поводил ими вокруг себя, но его окружала пустота. Он сделал несколько шагов, и темнота начала бледнеть, превращаясь в тусклый день, привычный для столичных жителей серый свет, с которым они проводят большую часть года. Внезапно он увидел Эдика, сидящего на коленях в глянцевой, черной с рубиновым отливом, луже. Он опускал руку в лужу, и когда поднимал, за пальцами тянулись плотные как мазут струйки. Обмакивая кисть после каждой буквы Эдик меланхолично вывел W… E… R… O, а затем словно нехотя, через сопротивление повинуясь давлению извне, он опустил обе руки, зачерпнул жидкости и стал замазывать буквы, начертав большое пятно квадратной формы, он уже поднялся на колени, раскидывая руки всё шире, жидкость стекала с его рук не прекращая, словно сочилась из них. Он встал в полный рост, продолжая размазывать жидкость, квадрат становился все крупнее и плотнее. Никита окликнул его. Эдик остановился, руки его безвольно повисли вдоль тела. Вдруг он резко развернулся, раскинул руки и, взглянув на Никиту, упал навзничь, провалившись беспрепятственно внутрь пятна, в черную пустоту. Никита кинулся к нему, протянул руки к пятну, но прикоснуться не смог – оно дрогнуло, спружинило как лист металла, и Никиту отбросило обратно в глухую темень.
   Он дёрнулся во сне, ударился затылком о валик дивана и вскочил, выставив руки вперед. Не сразу сообразил, где находится, но увидел темный силуэт за столом на фоне льющегося в окно полуденного света, узнал Аркадия, и моментально вспомнил сегодняшнее утро. Оно пролетело так стремительно, и закончилось так неожиданно, что прерванное внезапным обморочным сном казалось ненастоящим, будто и не было его вовсе. Диван облегченно хрустнул усталыми пружинами, освободившись от непосильной ноши – такому древнему старику уже любая ноша непосильна, но сколько не навали, любой вес возьмет из по-стариковски несгибаемого упрямства. Аркадий повернулся на звук.
   Отодвинув стул, он встал из-за стола, и пошел на Никиту. Когда между ними оставался всего метр, Никита попятился назад, уперся икрами в диван, и непроизвольно свалился на скрипнувшие подушки, но Аркадий прошел мимо, и скрылся в коридоре. Никита услышал, как в железную раковину ударила струя воды, затем последовал знакомый истончающийся звук быстро наполняющегося стакана. Аркадий вернулся, и протянул ему стакан, и зеленые таблетки валерианы. Никита помотал головой, но протянул руку, в которую Аркадий ссыпал таблетки. Стакан Никита осушил одним глотком. Всё это время он не чувствовал тела, а сейчас прохлада указала ему, где находились пищевод и желудок.
– Долго я был в…
    – Спал. Полчаса. Как себя чувствуешь?
    – Нормально.
    – Есть хочешь?
    – Н-нет.
    – Ладно, пойдем для начала чаю примем.
    Никита поплёлся за Аркадием на кухню, и упал в кресло, уставившись невидящим взглядом в окно. Он еще не очнулся ото сна, и пытался ухватить хоть какую-нибудь мысль, но его отвлекало бьющее в глаза солнце, и скоро глаза заслезились. Он вытер их толстовкой в сгибе локтя, и стал молча наблюдать за пассами Аркадия.
    Аркадий налил чайник доверху, нажал на клавишу, достал из холодильника шмат говяжьей вырезки, снял с магнитной доски длинный нож, и стал срезать наискосок тонкие ломтики. Плеснул на здоровенную чугунную сковороду масла из бутылки, и снова углубился в холодильник. Вынырнул с лотком, в котором в пакетах лежали овощи. Повернувшись к плите он пшикнул губами – микроскопическая капля слюны упала на сковороду, и пузырик масла тут же хлопнул в ответ. Аркадий вывалил с доски мясо, ловко разогнав его по всей поверхности лопаткой. Быстро нарезав овощи – он лишь раз отвлекся, чтобы пошерудить лопаткой – выложил мясо на отдельную тарелку, и высыпал на сковороду болгарский перец, полукольца лука, жгучий перец. Залил старую заварку в френч-прессе водой, и протянул Никите, показав подбородком на туалет:
    – Вылей в унитаз.
Никита очнулся от транса, и пошел в туалет. Вернувшись, он поставил чайник на стол. Аркадий уже разрезал пополам и вдоль французский багет, достал из него мякиш, и вывалив подрумянившиеся овощи в тарелку с мясом, уложил развернутые половинки багета на сковороду, а затем прижал их крышкой от какой-то посудины диаметром поменьше, перенеся вес тела на руку, повернувшись в Никите.
    – Ты работаешь, или учишься?
    – Учусь... – Никита смотрел на свои ноги, но ответил так неуверенно, что поднял глаза на Аркадия. Кажется он не заметил.
    – На кого?
    – Филфак.
Аркадий кивнул, поднял крышку, перевернул багет, и снова прижал. Чайник закипел, и выключился. Аркадий показал Никите глазами на шкафчик:
    – Чай в стеклянной банке, заваришь?
Никита достал банку с чаем, окинул кухню взглядом в поисках ложки. Но Аркадий перекрывал собой подход к ящикам стола.
– А можно ложку?
    – Сыпь на глаз. Ложки две столовых. – Он выключил плиту, выложил поджаристый багет на большую тарелку, и принялся сооружать сэндвичи: немного майонеза, мясо с овощами, острый чили соус, сыр, измельченные кинза и зеленый лук, просвечивающие ломтики помидора и огурца, и листья салата. Несмотря на тихо работающую вытяжку и открытое окно, кухня наполнилась такими ароматами, что рот Никиты затопило слюной. Аркадий поставил две тарелки на стол, и жестом пригласил Никиту.
    – Я не тороплюсь никуда, если что – Аркадий покосился на Никиту, который откусил здоровенный кусок, и, еще не прожевав его, откусил снова.
    – Да я не…  – он быстро проглотил, не дожевав, – просто очень вкусно!
    – Давно ел?
    – Вчера утром.
    – Смотри, какое дело: как я тебе уже сказал, я готов тебе помочь. Но тебе придется всё мне рассказать: я не собираюсь помогать человеку, совершившему убийство или другое тяжкое насильственное преступлении, как и не собираюсь помогать тому, о ком я ничего не знаю. Если ты не можешь говорить об этом, то доедай, и иди, может скроешься. Но… думаю, тогда мы в ближайшие день-два встретимся уже в привычных для меня условиях. Если решишь остаться - придется рассказать всё как есть.
    Никита кивнул, пытаясь что-то сказать с набитым ртом. Аркадий налил чай в стакан и придвинул к нему:
    – Не торопись, подумай, пока жуёшь, это серьезно.

Никита согласно покивал, и впихнул в себя остатки бутерброда. Наконец и Аркадий доел. Он сложил тарелки и стаканы в посудомоечную машину, и пошел в комнату, Никита последовал за ним. Аркадий жестом пригласил его присесть в одно из двух низких массивных старых кожаных кресел, стоявших рядом с круглым деревянным столом. Третье кресло было ультрасовременным, и предназначалось явно для работы. Аркадий снял с полки продолговатый деревянный ларец, инкрустированный костью, достал курительную трубку с длинным мундштуком, и принялся неторопливо её чистить.
    Никита оглядел комнату, она показалась ему очень необычной. Пол во всей квартире покрывал паркет, в хорошем состоянии, но похоже, ровесник самого дома. На пожелтевшем потолке и выцветших обоях на стенах кое-где виднелись большие пятна, какие остаются после потопа у соседей сверху. Мебель середины, или конца девятнадцатого века. Но металлический с деревянными полками стеллаж был совсем новым. На стеллаже стояло около десятка старинных книг, все остальное пространство было заставлено приборами и гаджетами ультрасовременного вида, о назначении которых Никита так и не смог предположить ничего определенного. На противоположной стеллажу стене над камином, облицованным радужной майоликой со сложным сюжетом висела картина в раме: солдаты в светло-серых шинелях и башлыках только что захватили заснеженный редут, и начался кровавый пир, рукопашная схватка: солдаты орудуют штыками и тесаками. Там и тут лежат мертвые и раненные в белой форме и красных фесках. Красное на белом. Никита почувствовал тёплый фруктовый аромат, поплывший по комнате. Аркадий раскуривал трубку, откинувшись в кресле, и рассматривал Никиту, увлекшегося интерьером. Он ждал.
    Никита поворошил волосы на затылке, думая, с чего ему начать.
    – Мы с Эдиком ограбили чуваков, которые возят кэш для какого-то, то-ли банка, толи еще чего, я не знаю, кто они такие.
    – Зачем?
    – Деньги нужны были.
    – Зачем вам понадобились деньги?
    – Меня в армию призвали.
    – Ты же учишься.
    – Меня отчислили.
    – Так, давай по порядку. За что отчислили, ну и дальше.
Никита пересказал события последних четырех дней умолчав лишь об Оле с её отцом, и о футляре с папирусом.
    – Готовить такую рискованную операцию ради сотни «косых»...
    – Мы же не знали!
    – …да, это я допускаю. А вот убивать из-за сотни – вот это мне не понятно. Или ты говоришь неправду, и там было гораздо больше…
    – Да правду я говорю!
    – Или в сумке было что-то еще, очень ценное.
    – Ничего не было. Только пакет с деньгами.
    – А ты хорошо сумку смотрел? Там двойного дна не было?
    – Ну я так прямо не тормошил её. Обычная с виду сумка, внешних карманов не было, внутренний был пустой.
    – Не понимаю. Мотив для убийства у этих людей, если это работа этих инкассаторов, нормальный мотив, я имею в виду, отсутствует.
    – Может дело в престиже?
    – Тогда оставлять послание для тебя на стене не имело смысла, для престижа сойдут ваши ободранные тушки… Прости, я не хотел.
    – Может быть это послание не для меня было? Может это вообще не послание?
    – Охотились-то сегодня на тебя, так что это послание тебе. Либо в сумке было что то еще…
Никита поднял ладони вверх.
    – …И ты это сжег, либо кто-то из этой бригады погиб в результате вашего нападения, и это месть.
    – Ну нет, мы обычный сонный газ применили.
    – Обычный сонный газ умеет подарить вечный сон, проверено…
    – Ну мы же не могли… – Никита занервничал. Всё это время он был уверен в том, что знает, почему на самом деле их ищут, но теперь у него появились сомнения: а вдруг они действительно перестарались? Вдруг этот папирус никакой ценности не представляет, и им мстят за погибшего, или погибших инкассаторов.
Аркадий пускал кольца, поглядывая на Никиту. Не похоже было, что он сильно раздумывал над услышанным, просто сидел и наблюдал за его реакциями.
    – Что делать собираешься?
    – Я не знаю. Всё так быстро, я не успел ничего придумать. Вы сказали, что поможете, если я не замешан… Вот, теперь вы всё знаете. Я еще могу надеяться на вашу помощь, или нет?
    – Думаю, поступим так: сперва спрячем тебя получше. А я выясню, на кого ребята работают, теперь это не составит труда. Если они не бойцы каких-нибудь небожителей, которым закон не писан, что маловероятно, я смогу организовать их задержание. Придется поднять всю их деятельность, чтобы ваше нападение прошло одним эпизодом из многих, но тебе придется дать показания, мы сможем организовать…
   – Да вы что! Кто сможет сейчас защитить свидетеля, вы сами говорили что в органах полно оборотней…
   – Я смогу, поверь.
   – Ну нет, это самоубийство!
   – То есть ты нормально спустишь на тормозах убийство лучшего друга?
   – Я? Нет… Не знаю. Я боюсь. Я не хотел в это лезть, и… Мы накосячили, но расплата неадекватна… тому что мы сделали.
    – А когда она была адекватна? Один другого притирает на тачке, тот достает ствол, «бах» – мозги на подголовнике! Хотел – не хотел: ты влез. Твой друг мертв. Хочешь мышью забиться в щель и так прожить остаток жизни? Нет, можешь бежать, я сказал - помогу спрятаться, и я помогу. Но я тебе предлагаю и помощь в законном правосудии, а ты труса празднуешь. Мальчик становится мужчиной в любом возрасте, когда он начинает совершать поступки, преодолевать обстоятельства. Что это за поступок, если обстоятельства ничтожные?
Никита забился вглубь кресла, обхватив себя руками, и исподлобья смотрел на Аркадия.
    – Ладно, пока я не знаю кто они, можно эту тему не развивать. Меня беспокоит надпись на стене. По твоему, что это?
    – А что это вообще такое, чем написано?
    – Кровь. Сперва ему прострелили колено, и заставили рисовать буквы. Потом был разрез ножом по бедру. А потом, судя по почерку, стали помогать, и водить его рукой, видимо он быстро терял кровь, и силы. И его добили выстрелом в голову. Наряд вызвали сосед: он спускался пешком по лестнице, и услышал крики за дверью. Я думаю, что сосед услышал не крик после выстрела в колено, а когда его резали - группа быстрого реагирования приехала очень быстро, судя по отчету – за четыре с половиной минут. Но в квартире уже никого не было. Это-то меня и насторожило, и натолкнуло на мысль, что в отделе есть люди, которые… связаны непонятно с кем. Поэтому они бросили писать, кончили его, и быстро ушли.
    Никита втянул голову в плечи, казалось, он пытается втянуться в свою толстовку как черепаха в панцирь.
    – Так вот. Угроза явно не ему, ему угрожали на месте. Значит тебе. Где твои родные?
    – Отец в море, вернется через две недели. Мама дома, в Новороссийске.
    – Надо торопиться. Они не знают, что ты видел надпись, но знают что ты знаешь, что они тебя ищут. Это было совсем недавно, они естественно перекроют все выходы из города, поэтому будут еще некоторое время искать тебя здесь, что им, в принципе, не помещает сразу же отправиться за твоей матерью. Значит ты должен оказаться там как можно быстрее. Сейчас я сделаю тебе документы, и ты должен отправиться ближайшим рейсом. Поехали. Первым делом – это: он подошел к стеллажу и достал из нижнего отсека коробку, из которой извлек аэрозольный баллон, бросил Никите. Из пластиковой банки он вытряхнул на ладонь дюжину огромных капсул, и тоже передал ему:
– Давай, все сразу. Иди на кухню, запей. Потом выдави из баллона пену, размером примерно с вишню, и вотри в лицо: щеки, верх шеи подбородок, в общем всё то, что подвергается бритью. Потом выдави пену с теннисный шарик, и вотри в кожу головы.  – Аркадий достал тонкий инсулиновый шприц с короткой иглой, и вгляделся в его лицо. – Не двигайся, закрой глаза.
    Никита почувствовал очень болезненный укол в одну скулу, потом в другую, в подбородок.
    – Всё. Давай, бегом.
    Никита быстро справился с лицом. Когда он напротив зеркала в ванной заканчивал с волосами то ему хотелось кричать от ощущения ирреальности происходящего – его лицо, незнакомое, слегка оплывшее уже было покрыто миллиметровой прозрачно - белесой щетиной.
Вернувшись в комнату, он обнаружил Аркадия за столом. Перед ним лежала стопка пластиковых карт. Он выбрал одну, протянул Никите:
    – Свыкайся с новым именем, произноси про себя, или если хочешь, иди на кухню, и вслух, пока тошнить не будет от его звучания. Так, стой, я тебя сейчас сфотографирую. Садись.
Никита сел, Аркадий поставил по бокам от него две пластиковые трубы – источники света, и щелкнул на фоне экрана, повешенного на камин. И сразу углубился в ноутбук. Никита остался сидеть на месте, то тупо глядя на карту, то шаря взглядом по квартире повторял про себя: «Алексей Игнатьев, Алексей Игнатьев, Игнатьев, Алексей, Алексей Михайлович Игнатьев».
    Аркадий закончил обработку фотографии, и вставил потрепанный паспорт в одну из диковинных машин, снятых со стеллажа. Он взял Никиту за плечи и вгляделся в его лицо.
    – Хорошо. Тебе будет казаться, что лицо опухло, будет дискомфортно, но это только ощущения. Со стороны ты выглядишь нормально, просто другой человек. Поэтому веди себя уверенно. Он достал из аппарата паспорт, и показал Никите – на него смотрел незнакомый тридцатидвухлетний мужчина с русой шевелюрой и плотной короткой щетиной на лице. Никита провел пальцами по подбородку – щетина была уже длиной в сантиметр. Его короткая стрижка превратилась в давно нестриженные патлы.
    – Паспорт настоящий, я лишь немного подретушировал по нескольким участкам через пленку. Так что не дергайся, будь спокоен, и уверен. Начеку, но без психоза. Так, теперь давай брать билеты.
    – А что с деньгами? Я Вам должен их отдать?
    – Не должен, с чего ты взял? Ты их украл, они твои.
    – Но… а за паспорт?
    – Приятель – Аркадий улыбнулся первый раз за весь день. – Я же сказал, что помогаю тебе. Когда кто-то берет у тебя деньги за услугу, и говорит что «помогает» – он тебя обманывает. Это называется сделка. Так говорят, чтобы набить цену или заставить чувствовать себя должником. Ты можешь оставить здесь свою кучу бабла – с ней ты где-нибудь непременно влипнешь. Я переведу их тебе на карту, хотя там и так увесистая сумма. Но тебе понадобятся деньги для того чтобы спрятать маму…
    – Мама! Я совсем забыл! Как… как быть с Эдиком. Как мне сказать его родителям? Его отец в рейсе, но я увижу тётю Тоню…
    – Не думай об этом. Для этого у нас есть дежурный. Он позвонит, наверное уже позвонил. Лезь в интернет и бери билет по новой карте и паспорту, смотри не перепутай. И вообще, ближайшее время старайся занимать себя чем только можешь, тебе сейчас без дела очень вредно оставаться. А я приготовлю кожу, надо доделать твой облик.
    Покупка билета заняла у Никиты две минуты. К тому времени Аркадий закончил возиться над ванночкой с прозрачной маслянистой жидкостью. Аркадий поставил перед ним ванночку, а сам достал из коробки кисточки.
    – Опускай руки.
   Никита положил ладони в ванночку, Аркадий взял кисть покрупнее, и этой же жидкостью смазал его шею, и руки до середины предплечий. Затем он взял тонкую кисть и аккуратно нанес состав на уши, и части лица, не покрытые волосами.
    – Вытяни руки, посиди так пару минут. – Он ушел мыть ванночку и кисти, а вернувшись достал из коробки прибор с тонкой длинной лампой, и провел ею вдоль всех покрытых составом участков, кроме ладоней. Кожа на руках и лице Никиты покрылась тонкими морщинками, и на ней выступили темные пятнышки пигментации.
    – Будет иногда накатывать волна жара, но не сильно – это покрытие очень пористое, так что ты не упаришься. Оно само облезет через два-три дня, как и инъекция в лицо, так что постарайся вернуться раньше. Ну, бороду сбреешь сам, когда понадобится. Ладони только солнцу не подставляй, а то и на них пигмент проявится, а это нехарактерно для твоего типа кожи.
    – Надо было тогда только сверху покрыть...
    – Всё нормально, не надо разбрасываться отпечатками пальцев, когда тебя очень ищут. Когда самолёт?
    – Через три часа.
    – Тебе пора. Не смотри в зеркала, и на отражения.


Глава 12.

    Босформакс «Александр Беляев» находился уже в часе пути из порта Салоники, куда заходил для очередной разгрузки.
Анатолий, в шортах и тенниске, вышел из своей каюты, и направился в спортзал. Он закончил с контролем выхода, а до вахты было еще много времени, но его перехватил Илья Журбин с предложением раздавить по пивку в дэйли рум. После выхода из Стамбула у них еще не было возможности поговорить не на бегу, и он с удовольствием забил на спорт. Толик развалившись в кресле вытянул ноги и закинул руки за голову: в этой позе он был похож на довольного, сытого кота. Сходства добавляла мечтательная улыбка, которая возвращалась каждый раз, как прекращалась какая-то эмоция, вызванная рассказом Ильи. Журбин, оседлав стул верхом, размахивая банкой пива в одной руке, в красках и мельчайших подробностях рассказывал, чем закончилась его вылазка на яхту.
    От Ильи, увлеченного рассказом и, казалось бы, полностью сосредоточенного на живописании перипетий, не укрылась блуждающая улыбка Анатолия, этакий индикатор его состояния. Поэтому, дав ему отхохотаться, он без лишних церемоний, но и как бы ненавязчиво, подкинул:
    – Ну, а ты как погулял?
    – Не, Илюх, – покачал головой Толик, глядя ему прямо в глаза.
    – Да ладно тебе, мы же время коротаем...
    – Не-не. Не стоит.
    – А чего? Всё настолько по-личному, что для моих ушей ничего не найдется?
    – А, – махнул рукой Анатолий, – ты же всё знаешь,– он кинул короткий взгляд на сжатый кулак с обручальным кольцом, – чего болтать? Всё было нормально.
    – Я тебя не узнаю, Толян! – Илья был искренне удивлен. Они дружили давно, может не так как с Первушиным: дружба парами отличается от дружбы с одиноким ковбоем. Тут были всё-таки отношения, в которых со стороны Ильи присутствовали разные женщины, и ни одной на постоянной основе, поэтому болтовня об амурных похождениях в рейсах, особенно истории с заходами в порты – была ходовым товаром на их посиделках. – Ну ладно, я не спрашиваю.
    – Спасибо, друг, за понимание. – Анатолий потянулся и коснулся ладонью его колена, легко пожав его.
    Дверь отворилась, и в комнату вошел Первушин. Он был серого цвета, а уголки его рта опустились так низко, что лицо словно обвисло. Он посмотрел на Илью, задержавшись ненадолго, будто не узнал сразу, но сразу же его глаза блеснули собранностью.
    – Илья, прости, можно мы поговорим.
Таким старпома Журбин еще не видел. Он перевел взгляд на Толика, тот тоже казался удивленным.
    – Да, конечно. – Илья встал, и направился к выходу. Внутри неприятно кольнуло: «не случилось ли каких-то нехороших последствий от его прогулки на яхту? Ладно, он узнает всё в свое время». Он вышел и тихо прикрыл дверь.
    Первушин положил спутниковый телефон на стул, с которого только что согнал Журбина, и сделал пару ходок мимо него, туда и обратно. С лица Толика ушло блаженное выражение - с Первушиным было что-то не так, но внутренне он по прежнему чувствовал тепло и уют, словно руки Нины продолжали гладить его плечи. Первушин остановился, показал на телефон.
    – Тоня звонила.
    Толик ждал продолжения. Первушин молчал, о чем-то напряженно думая. Но было видно невооруженным глазом, что он растерян.
    – Ну-у… – Толик решил ему помочь. – Мне перезвонить? Что-то срочное?
    – Да… срочное… – Первушин взял телефон и сел на стул. Он быстро взглянул на Толика, и, опустив глаза, выпалил: – Эдька погиб!
Толик замер. Его ноги поехали вперед, он быстро подтянул их, вскочил, и наклонился к самому лицу Первушина:
    – Дима! Дим, что ты сказал?
    Первушин не мог на него смотреть, но всё же нашел в себе силы, поднял глаза:
    – Тоня позвонила… сказала что Эдик погиб, она в Москву полетела.
    – Дай! – Толик выхватил у него трубку и стал тыкать в кнопки, забыв, что необходимо выйти на открытое пространство.
    – Толь, она уже в самолете, – пробормотал Первушин. Толик растерянно посмотрел на него, он только сейчас понял, что с момента, когда Первушин вошел в помещение, дизеля молчали.
    – Мы стоим?
    – Да, я связался с линиями. Они передали спасателям, за тобой вышел катер. Иди, собирайся, они скоро будут здесь. Из Салоник в Москву прямые летают, иди.
    Побелевшими руками Первушин сжимал планширь на площадке мостика. Анатолий, с сигаретой в зубах, быстро спустился по сходням на катер, устроился на корме, и от окурка прикурил новую сигарету. Пока они молча стояли на мостике в ожидании лодки, стармех выкурил половину пачки, одну за одной.
    Катер отошел от борта контейнеровоза, и Первушин поднял руку. Анатолий сидел неподвижно, глядя на него снизу вверх. Еще секунда, и черты его белого, как маска, застывшего лица, стали неразличимы.


Глава 13.

Никита всегда думал, что ад находится глубоко под землёй, но полёт в Анапу убедил его, что если он к тебе пришел, то будет с тобой где угодно, даже высоко над облаками. Всю дорогу он мусолил видения, пытаясь их сбросить каждый раз, когда они заполняли собой всё сознание, перенося его из заполненного солнечным светом салона самолета в затемненную комнату с свернувшимся калачиком, привалившимся к стене телом в глянцевой луже цвета гранатового сиропа, с неестественно вывернутой рукой. Изображение подрагивало, и съезжало куда-то, стоило ему сфокусироваться на нём. Как соринка на краю сетчатки глаза: периферийный зрением её видно, она дергается и мешает смотреть, но стоит попытаться навести на неё резкость, она уплывает вбок. И снова медленно возвращается.
    Пока они ехали из аэропорта Никиту мучило тревожное чувство. Он внимательно, насколько мог незаметно это сделать, осмотрел всех пассажиров, которые летели с ним в одном самолете. Несколько человек показались ему подозрительными, но по мере приближения к Анапе он отсеял их, одного за другим, и проконтролировал свой выход и посадку в такси. Вроде бы чисто. Но стоило им отъехать на десяток километров, ему стало казаться, что кто-то дергает его, или что-то шепчет. А потом - стоит рядом. Вероятно, так приходит паранойя. Сосредоточив взгляд на подвешенном к зеркалу маленьком дельфинчике, мотающемся из стороны в сторону, загипнотизированный его мерным ритмом, он заснул.
    Выйдя из такси Никита остановился, и дождался, пока машина уедет. Он постоял на улице, разглядывая окна домов и дворы сквозь ветви фруктовых деревьев, выискивая что-нибудь подозрительное. Тихо отомкнув железную калитку, он медленно пошел к дому, задевая головой ветки невысоких миндальных деревьев с корявыми стволами и пышными кронами, образующими свод над дорожкой. Тишина и порядок во дворе давали надежду, что здесь посторонних ещё не было.
    Он вдохнул, и нажал кнопку звонка. Через несколько секунд раздался звук отпираемого замка, и его мама, Лариса Вячеславовна, открыв дверь быстро вышла на крыльцо. Она ожидала, что незваный гость будет за калиткой, поэтому натолкнувшись на Никиту вскрикнула, и шарахнулась назад, скрывшись за захлопнувшейся дверью. Спустя мгновение дверь немного приоткрылась, над дверной цепочкой появился внимательный испуганный глаз Ларисы.
    – Что Вам нужно?  – спросила она.
Никита только сейчас понял, что не продумал заранее, как будет объясняться с матерью. Все его мысли были заняты черной мессой в комнате Эдика. Он напряженно думал, с чего начать.
    – Как вы попали сюда? В чем дело, молодой человек?
    – Я зашел… калитка была не закрыта. Я ищу Никиту.
    – Его здесь нет. А кто Вы такой? Зачем Вам Никита?
    – Мне очень надо с ним поговорить. Но если его нет, я могу поговорить с Вами. Ему нужно кое-что передать.
    – Что передать?
    – Не могли бы вы впустить меня? Разговор очень деликатный, и я не хочу, чтобы меня видели соседи.
    – Знаете, я боюсь, – немного подумав ответила Лариса. – Говорите так, я не могу Вас впустить.
    – Дело в том, что… с его другом Эдиком произошло несчастье…
    – Господи, что случилось?
    – А Никиту ищут очень неприятные люди…
    – Да кто Вы такой?! Всё, я звоню в полицию!
    – Стойте! Пожалуйста, прошу Вас, не надо никуда звонить! Просто поверьте мне – Никита в опасности, и я пришел чтобы…
Лариса захлопнула дверь, выглянула в узкое окошко сбоку от двери, и исчезла.
    – Блин! – Никита хлопнул кулаком по ладони, и сделав два шага назад кинул взгляд на слуховое окно над козырьком крыльца. Дорога была каждая секунда, промедление грозило большой бедой. Он ловко вскарабкался по вишневому дереву, соскочил на козырек, и нырнул в окно – он проделывал этот маршрут не одну сотню раз. Откинув крышку чердака он съехал по лестнице, и бросился в гостиную. Лариса резко обернулась, в её глазах застыл ужас. Никита выдернул трубку из её руки – она уже дозвонилась, – нажал «отбой» и отбросил трубку к дальней стене, а сам шагнул к Ларисе. Она попятилась, уперлась ногами в подлокотник кресла, и упала в мягкий ковш сиденья. Она открыла рот, чтобы закричать, но Никита опередил её:
    – Мама! Это я, Никита!
Лариса замерла с открытым ртом.
    – Мам, стой, не кричи. И не бойся. Это я, твой сын Никита.
    – Кто вы…
    – Хватит уже! Помолчи! Дай мне всё объяснить тебе! Смотри! – он оттянул ворот футболки, и показал круглое пятнышко старого шрама с краю груди, около левого плеча. – Это я упал на велике в четыре года, вон там, в конце нашей улицы, и наткнулся на арматурину от разбитого ливнестока.
    Глаза Ларисы округлились еще больше, но кричать она, кажется, не собиралась.
    – А вот это, – Никита задрал правую штанину, и показал длинную розовую полосу на икре – в нашей летней кухне упала лампа дневного освещения, к которой была привязана занавеска. Я наступил на неё, и жестяной корпус лампы сорвался, и разрезал ногу как бритва. Помнишь? Мне девять было. Тихо, молчи. Да, я понимаю как это звучит. Я изменил внешность.
    – Ерунда какая-то… – пробормотала Лариса. – А ну-ка, покажи поближе.
    Никита скинул кроссовок, и поставил ногу на подлокотник. Лариса вплотную приблизила лицо к ноге, и миллиметр за миллиметром, сверху вниз рассмотрела шрам. Потом ковырнула полоску ногтем.
    – Хм, ладно… так. А повернись-ка?
    Никита повернулся к ней спиной. Она встала, и задрала его футболку до лопаток: посередине спины, почти на позвоночнике находилась знакомая родинка, выпуклая, с парой волосков, торчащих из неё. Лариса отшагнула, и внимательно вгляделась в фигуру: да, спина худая для такого крепкого лица, мальчишечья, и кожа совсем молодая. Она развернула Никиту, пристально заглянула в глаза.
    – Никита?
    – Да, мам, это я. Сейчас всё объясню. Хотя времени совсем нет. Где машина отца?
    – В порту?
    – Хорошо. Я пойду за вторым ключом, а ты беги, одевайся, возьми с собой только самое нужное, и быстро уходим отсюда.
    – Эмм… Никит, да что такое?
    – Мам, всё очень плохо, и жутко опасно. Я тебе расскажу по дороге, собирайся скорее.
    Лариса сделала шаг к лестнице, ведущей в спальню но остановилась, и смотрела на Никиту.
    – Мамуль, давай, пожалуйста! Времени нет совсем. Это я, и ты сейчас всё поймешь, обещаю.
    Лариса кинулась вверх по лестнице. Никита прошел на кухню, порылся в дальнем углу выдвижного ящика со всякой мелочевкой: спички, свечка, ключи, ручки, визитки... ключи. Вот он, запасной ключ. Он вернулся в гостиную.
    – Ма-ам! – заорал он, когда ему показалось, что прошло уже полчаса, как она ушла. На самом деле, чуть больше пяти минут. – Давай быстрее!
    – Иду!
    Она спустилась по лестнице, волоча за собой чемодан. Внизу его одной рукой принял Никита, другой он держал возле уха трубку – служба такси подтвердила прибытие машины через пять минут.  Лариса остановилась напротив него, и склонила голову набок:
    – А скажи, где мы похоронили мою бабушку? …Твою прабабушку, то есть.
    – Если ты про бабу Иру, которую я видел совсем маленьким, то мы её не хоронили. Она пропала без вести, когда мне было два, кажется.
    Лариса поджала губы и коротко кивнула. Никита недовольно развел руками:
    – Ну мам.
    – Да что?! – Лариса топнула ногой. Ты… я не знаю, кто ты, куда тащишь меня… чувствую себя дурой, мечусь, и вообще ничего не понимаю.
    – Погнали. Такси приехало, сейчас всё расскажу.
«Погнали» – пробормотала Лариса и согласно кивнула – это похоже на него.
    Она затеребила Никиту на заднем сидении автомобиля, шепотом требуя наконец уже рассказать ей всё как есть, но он шикал на неё и до самого порта отмахивался: «ну подожди, сейчас заберем машину, не здесь».
    Никита остался с чемоданом на улице, поглядывая по сторонам, а Лариса побежала к проходной служебных ворот. Поднявшись по ступенькам, она вошла внутрь, и перегнулась через стойку к развалившемуся в кресле охраннику, старшему смены:
    – Сергей Филиппович, здравствуйте!
    – Ой, Лариса! Привет… стой, ты куда?
    – Я Димин джип заберу, очень надо.
    Она пошла через дверь на стоянку, но охранник оторвал окорока от кресла и прихватил её за кисть руки.
    – Лариса, нет.
    – В смысле? – Лариса смерила его взглядом от лица до руки, и обратно, в глаза.
    – Мне Дмитрий Александрович никаких указаний на подобный случай не оставлял.
    – Это экстренный случай. Он вернется и всё объяснит.
    – Не-ет. – Снисходительно улыбнулся охранник, и Лариса уловила зажеванный мятной свежестью вчерашний душок. – Не могу... Документы не на Вас, а машина на мне...
    – Отпусти мою руку… – прошипела Лариса, и выдернула запястье из потной лапы охранника. – Я вписана во все документы. Если бы ты читал то, что тебе дают, пьянь, ты бы это знал. Или ты меня пропустишь, или я звоню начальнику охраны, и попрошу взглянуть на запись камеры, где ты меня хватаешь. А вернутся мужики, я им скажу, что ты меня лапал…
    – Лариса Вячеславна… - выдохнул охранник сладковатый чад, и поник. – Зачем… так… Извините… Проходите, пожалуйста…
    – Шлагбаум не забудь.
 
    Никита глянул в зеркало заднего вида, поерзал на сидении – уже отвык от любимой игрушки, сколько раз он получал за неё от отца? Два, нет, три увесистых раза. А сколько не получал! На пальцах не сосчитать.
    – Так! – взвилась Лариса.  – Или ты сейчас мне всё расскажешь, или мы никуда не едем.
    – Едем-едем. Слушай…
    – Что это за грим, во-первых? Тебя вообще не узнать.
– Это не грим. Я на самом деле изменил внешность.
    – То есть как? Это операция, что-ли?
    – Нет, не операция, но и не накладные пакли. Уколы, там, искусственная кожа… Я не знаю, если честно. Но скоро это уйдет…
    – Как это уйдет? Куда? Чем ты вообще занимаешься?
    – Ну подожди же, я пытаюсь рассказать.
    – Хорошо, я слушаю.
    – Короче так: Эдик работал в автосервисе, и у кого-то что-то там спёр…
    – У кого? Что спёр? А ты?
    – Блин, ну не перебивай. Его убили.
    В машине воцарилась тишина. «Наконец-то, пауза. – Никита покосился на мать. – Но если сейчас продолжу, мне придется заново пересказывать, она сейчас всё-равно ничего не слышит». Вцепившись пальцами в колени Лариса таращила глаза то вперед на дорогу, то на молчащего Никиту, наконец не выдержала, и разрыдалась.
    Никита старался ехать спокойно, ничем не привлекая к себе внимание. Через пару километров Лариса выплакалась, и они поговорили. Никита хотел отвезти её в Сочи, посадить на спидбот до Трабзона и отправить на какой-нибудь турецкий курорт, но Лариса предложила вариант попроще: недалеко от Новороссийска, в Крымске живет мама одной её ученицы из младших классов, с которой они давно поддерживают приятельские отношения, о которых никто не знает. Одинокая молодая женщина, которой Лариса почему-то очень нравилась, она много раз звала её в гости, и часто задерживалась поговорить с ней, когда забирала дочку с продленки. Ей явно не хватало друга, а в Ларисе она как будто нашла недостающее тепло, мудрость старшего, и правильно скроенный, как бы по её личным лекалам, интеллект и эмоциональный фон. У Ларисы, напротив, всего хватало в жизни, и она хоть не отталкивала Светлану, не испытывала потребности сближаться более, чем на уровне отношений «учитель-родитель ученика». Сейчас пришел момент чтобы выяснить, зачем в её жизни появился человек, излучающий притяжение.
    Никита предложил матери сказать Светлане, что она рассорилась с отцом, и хочет исчезнуть на время, чтобы обдумать дальнейшие шаги, но Лариса прервала его:
    – Я ей рассказывала, как хорошо мне с вами, она будет в полной растерянности, начнет копаться во мне. Это приведет к ненужным разговорам о том, чего в помине не существует. Зачем мне завираться, путаться, и глупо выглядеть. Я попробую ей объяснить, что сбежала от проблем, о которых я просто не могу говорить. Не хочу её обманывать.
    – А если она не выдержит таинственности? Это будет мучить её постоянно, она изведет себя вопросами, а потом и тебя доканает.
    – Что же, я буду договариваться на своих условиях. Если она не согласится, я уеду под Саратов к кому-нибудь из одноклассниц или институтских подруг. У кого-нибудь да найдется пустая дача.
    – Это неплохой вариант. До начала школы еще далеко, так что ты успеешь вернуться вовремя…
    – Меня беспокоит не то, успею ли я в школу, а то, что ты собираешься делать.
    Никита задумался.
    – Мам, я должен вернуться и разобраться во всём.
    – А ты не хочешь это предоставить полиции?
    – Им нет дела до этого, у них куча своих дел: крыши, вымогательство, охрана платежеспособных лиц… Не исключено, что кровавые следы могут к ним же и привести. Я там нашел одного человека, который мне поможет разобраться…
    – А откуда у тебя уверенность, что он не из тех самых?
    – Не знаю, – вздохнул Никита. – Он мне показался очень хорошим и честным, я хочу ему верить.
    – Никита… Сынок, я так боюсь за тебя. Как мне уговорить тебя, чтобы ты передумал? Страшно. Не лезь в это. Отец вернется, мы придумаем, куда тебя отправить. Закончишь учебу…
    – Мам, я это так не оставлю, не могу. Не уговаривай меня. Я уже вырос и мне пора браться за поступки. Если отступлюсь сейчас – буду презирать себя до конца жизни. Да что тут объяснять – он всегда мне был братом.
    Они нашли дом Светы – адрес она однажды отправила Ларисе сообщением, когда очередной раз приглашала в гости. В её окнах горел свет, и они решили, что Лариса пойдет одна, и объяснится на месте после того, как он уедет.
    Никита достал чемодан, и обнял мать. Она сперва растерялась,отпрянула, не зная, куда деть руки, но всё же обняла его, и неловко поцеловала в щеку. Он сел в машину, и дал по газам, кинув взгляд в зеркало: освещенная красными огнями габаритов она стояла, держась за выдвижную ручку чемодана, тщетно пытаясь увидеть его глаза в отражении зеркала, скрытого затемненным задним стеклом.
    Выскочив на трассу, он свернул в сторону Анапы. Из Краснодара можно было быстрее вылететь в Москву, и для машины там проще найти удобное место, но до Анапы было вдвое ближе. Желание закрыть глаза и отключиться было уже нестерпимым. Ему даже казалось не важным, сделает он это лёжа, стоя, или в стойке «ласточка». Можно было конечно встать на обочину, и немного покемарить, но до Анапы оставалось всего ничего, и лучшим вариантом было доехать, пристроить машину, попасть в аэропорт и, взяв билеты спокойно спать до рейса, а потом еще на борту продолжить. С этой мыслью он проскочил мимо указателя «Рассвет», а затем в долю секунды оказался в голубой прозрачной воде: вокруг него, на небольшом расстоянии были видны светлые стены, под ним – белый пол, а над ним сквозь толщу в несколько метров что-то давало приглушенный свет. Он посмотрел на свои руки, сжал и разжал их, почувствовав при этом руль. Однако руки, которые он видел, были пустыми. Внезапно внутри головы словно ударило трубой по подвешенной рельсе, от которой волна звука отразилась от стенок черепной коробки. Где-то на периферии ощущая свое тело сидящим в машине он ударил по педали тормоза, и машина завертелась на трассе, попала колесом на гравийную обочину, её понесло боком и, ударившись обо что-то, она заглохла.
Никита открыл дверь машины, и вывалился наружу. Нормальное зрение вернулось: он стоял на обочине пустого шоссе. Машина уперлась правым бортом в колонну автобусной остановки, фары высвечивали поворот вглубь деревни с противоположной стороны дороги. Никита обошел машину и оценил повреждения: вмятина на крыше, задней двери и пороге. Отец убьет его, если лихие парни не доберутся до него раньше. Какая разница, кто это будет… Он уселся за руль, завел мотор и включил «поворотник».
Едва машина тронулась, он опять очутился в воде. Он надавил на педаль тормоза. Те же светлые стены, еле просматривающиеся сквозь толщу воды, тот же рассеянный свет сверху. Никита вылез из машины и медленно, на ощупь, касаясь пальцами металла кузова, обогнул её. Вода вокруг него исчезла. Он сделал несколько шагов по обочине вдоль трассы в направлении Анапы. Внезапно непонятно откуда ударил яркий свет, частыми щелчками стрбоскопа прямо перед ним высветилась в темноте крупноячеистая стальная сетка высотой метра три, нижним краем уходящая в воду. Так же внезапно свет погас, и он остался в полной темноте. Никита вытянул руки, желая нащупать сетку в темноте, сделал шаг, но впереди было пусто, руки не наткнулись на преграду. Он сделал еще несколько шагов и тут в голове снова раздался удар по рельсе, и он опять оказался в воде. Вода, в которой он колыхался, была тёплой и соленой. Он попытался выгрести на поверхность, сделал несколько взмахов, но поверхность не приблизилась, а вода, медленно растворяясь вокруг него как голограмма, исчезла, и он обнаружил, что лежит на обочине. Вперед уходила темная трасса.
Никита встал, посмотрел по сторонам шоссе – оно по-прежнему было пустым – и быстро перешел на другую сторону дороги, приготовившись дойти до противоположной стороны обочины даже если опять в голове зазвенит. Но тишина вокруг оставалась неподвижной. Он посмотрел в темноту поворота: фары джипа уже были отвернуты правее, и через несколько метров вглубь поворота ничего не было видно, но его что-то звало в эту темноту.
   Он вернулся в машину, и приготовился одним скачком пересечь шоссе, чтобы не остаться на проезжей части, если его опять «накроет». Дал по газам, перескочил обе полосы и оказавшись в повороте, остановился. Ничего необычного не произошло. Он медленно тронулся, и покатил между редкими частными домами по старому щербатому асфальту.


Глава 14.
Никита катил по пустой дороге между редкими, погруженными в темноту домами. Задняя дверь, вмятая при ударе, отвратительно скрипела, но скоро он поймал её особый ритм, и стал покачивать головой в такт лихому мотиву, который образовался вокруг этой основы из скрипа и постукиваний. Никита подумал об отношении человека к звуку: вот его отец стремился сразу устранить любой звук, который казался ему неуместным. Стоило только в машине появиться «сверчку», как он прислушивался, начинал искать, а если долго не мог обнаружить источника звука, то медленно, но верно выходил из себя.
А он силой воображения соорудил вокруг себя концерт, и катится по темной трассе себе в удовольствие.
    Помимо звука двери он слышал еще что-то. Но вот с этим было сложнее – он не мог точно сказать, каким образом он принимает этот сигнал. Он был как зов, как далекий крик, но слышался не в ушах или голове, а был больше похож на притяжение магнита. Как будто у него стальной скелет, и где-то неподалеку стоит здоровенный магнит, который тянет его, а он слышит трущиеся о стальной каркас волны из красных и белых кровяных телец.
    Вскоре он выкатился на площадку перед зданием, стоящим на самом берегу. Из-за темноты и неприятного, режущего глаза света желтых фонарей он не сразу понял, что приехал к дельфинарию – он был здесь очень давно, и только днем. Никита вышел из машины и вгляделся в стеклянную проходную, где сидел охранник. Зов, тянущая волна явно усилилась, но вместе с ней уже не было того ощущения паники, которое его накрыло на дороге. Он чувствовал успокоение в этих вибрациях. Они явно шли отсюда.
    Было очевидно, что сюда его позвал не охранник на проходной, и не ночной сторож из будки на пирсе небольшой марины, находящейся за зданием. Никита прошел по периметру здания на достаточном удалении, привыкая к темноте, пытаясь рассмотреть, как установлены камеры видеонаблюдения.
    Наконец, он нашел то что нужно. Большой платан, стоящий в нескольких метрах от стены, не позволял перебраться по нему на крышу, но зато отбрасывал густую непроглядную тень на стену напротив. А каркас металлоконструкций, из которых была собрана стена, имел пазы, цепляясь за которые пальцами, и носками кроссовок, Никита выбрался на крышу, также укрытую дружественным деревом.
   Никита не стал долго задерживаться на крыше: рассмотрел поблескивающую внизу воду – большой бассейн для выступлений и три поменьше, для животных, и бесшумно съехал по столбу на площадку перед бассейном. По мосткам вдоль внешней стены он проскользнул к загонам. Рядом с первым на нагретой бетонной площадке у воды спали котики. Они дружно подняли головы, но привыкшие к человеку, вернулись ко сну. Он перешел ко второму: из воды высунулись три улыбчивые афалиньи морды.
– Долго шел. Времени мало осталось. Надо торопиться.
Никита подпрыгнул от неожиданно прозвучавшего голоса, и обернулся – вокруг было тихо, он по-прежнему один стоял на мостках.
    – Это я говорю, сюда смотри, вниз, – снова прозвучал мальчишеский голос с легкой хрипотцой. Никита наклонился вниз и в лицо ему почти уперся клюв одного из дельфинов. Никита прянул назад. Он медленно наклонился, рыская глазами по воде под собой в надежде увидеть мальца-шутника. Дельфин резко щелкнул, отчего Никита снова подпрыгнул, и закивал головой.
    Никита протянул руку и коснулся мокрого рыла афалины, провел пальцами по гладкой коже, погладил.
    – Мне мерещится, дружок, что ты говоришь со мной. Это, наверное, от усталости.
Дельфин оттолкнул клювом руку Никиты.
    – Нет, не мерещится. Мы зовем тебя уже три дня, и сейчас я говорю с тобой. Слушай...
    – Подожди – Никита выставил ладонь перед носом дельфина. – Подожди. Я хоть и считаю себя способным к восприятию нового, но это слишком. Это не может быть правдой. Дай мне минуту…
    Он наклонился, и зачерпнул ладонью воду. Рука словно погрузилась в живое тело теплокровного организма: он почувствовал тонкие нити пульсов с разных сторон, странное ощущение пересушенности от избытка соли, и одновременно эластичность, похожую на теплое оливкового масло. Он переборол желание отдернуть руку, ощущая как тонкие змейки электричества бегут через руку по всему телу. Никита поднял руку, и плеснул водой в лицо, растер. На него обрушился каскад ощущений от знакомого бега капелек по лицу – только сейчас ему казалось, что они тяжелы как свинцовые, а на их месте со скрипом высыхают кристаллы соли – до совсем незнакомых: через поры вглубь лица влага втягивалась, и проходила глубже. Он явственно чувствовал, как какие-то составляющие воды остаются почти у поверхности, а другие проникают глубже, и растворяются среди жировых клеток, а третьи идут дальше и, проникая сквозь стенки сосудов, мчатся по телу. Никиту вдруг закрутило, он еле смог устоять на ногах, начал быстро поверхностно дышать. Через секунды внезапное вертиго успокоилось.
    – Что это? – Он тяжело сполз на мосток, и с трудом согнув колени свесил ноги вниз. – Я что, правда с тобой говорю?
    – Да. Только это я с тобой говорю. И говори тише, а то сторож услышит.
    – Но как!? Дельфины не разговаривают! Мы же столько изучали, пытались научить их… то есть вас, общению. Я бы непременно знал, если бы произошел прорыв.
    – Прорыв произошел. Здесь и сейчас, вот только что. Лично для тебя. Мы умеем то, что умели и делали всегда. Мы пытаемся с вами разговаривать всю нашу общую жизнь. Ты успокойся, я не говорю на языках людей. Я свищу и щелкаю, как обычно. Вместе с информацией я посылаю сигналы-ключи – они разбирают мой сигнал на понятные тебе слова. И твой мозг принимает мой сигнал. Только в нем информации куда больше. Ты чувствуешь электрические импульсы в воде, скорость, влажность, направление и температуру воздуха. Прикоснись к доске под собой.
    Никита положил ладонь на остывшую доску, и его ноги вдруг словно слились со проржавевшими стальными опорами мостков, ушли глубоко в песок. Он почувствовал как вода вокруг них слоится разной температурой и плотностью, как песчинки со стуком сталкиваются друг с другом, где-то рядом запульсировало давление крови в сосудах проплывающей мимо рыбешки. Сквозь ладони его окутало, как душным одеялом, волной из тысяч запахов, неизвестных и знакомых, среди которых преобладали хвоя, мох, мокрый гранит. Он увидел облака и низкое солнце, которое почти не грело, несколько тысяч смен дня и ночи, снег и лёд на своей коре, коготки поползня и клюв дятла, движение валунов вокруг корней, струящихся соков и насекомых под корой, крепкие лапы совы на верхней ветке, и наконец, щемящий звук пилы, короткий как разряд молнии, резанувший по самому сердцу, после чего на него навалилась непроглядная темнота. Он пришел в себя, хватая ртом воздух, отдернул руки от досок, никак не мог надышаться, и успокоить стук в груди. Положил руки на колени, обтянутые джинсами, но его будто вывернуло наизнанку, он стоял посреди степи, а вокруг, под голубым до рези в глазах небом простирались белоснежные поля хлопка, насколько хватало глаз. Он понял, что если захочет, то прямо сейчас достигнет края поля, и заберется куда-нибудь еще, но заставил себя вернуться и погасить, отключить обостренное осязание. Он только сейчас понял, что не слышит афалину, а видит слова, как будто они вспыхивают белым светом с сумасшедшей скоростью в кромешной тьме, но он успевает их увидеть и осмыслить, словно читает букварь со огромным шрифтом.
    – Ну как? Осваиваешься помаленьку? Хорошо. Главное, что мы тебя дозвались...
    – Я что, избранный? – Никита наконец сосредоточился, и начал подбирать слова из миллионов вопросов, которые спиралью ревущего торнадо крутились над ним в куполе мозга, за которым безо всяких видимых границ простирался другой купол, без конца и края.
    – Прекрати – дельфин, без сомнения, усмехнулся. – Это уже стало правилом: все, до кого мы докричались, первым делом задают этот вопрос. Я на него точно ответа не знаю, сам решай. Вообще-то наш с тобой разговор означает лишь то, что наши ключи подходят к твоим дверям. Волны синхронизированы. Никита, давай я тебе...
    – Оп! Ты знаешь как меня зовут? А...
    – Я всё тебе расскажу, позже. Слушай меня, я скажу важное: на Никиту вдруг обрушился поток картинок – расстояние в двухдневный переход – он чувствовал скорость обтекаемого водой тела, усталость, он плывёт медленнее с одним закрытым глазом, потом открывает другой, и закрывает первый, просыпается, и снова быстро скользит. Он увидел белое здание под высоким обрывом на берегу среди скал, с длинным пирсом, вольерами вдоль него, и воротами под водой. Охваченный животным ужасом, он проследовал из вольера по коридору из толстой нейлоновой сети в небольшой, облицованный белой плиткой бассейн с погрузочной платформой, болтающейся на цепях над головой, и большие ванны, в которых находились погруженные в сон дельфины. Он слышал их сердце и дыхание, но их голоса молчали...
    – Кто там расчирикался? – сварливый голос вывел Никиту из транса, он инстинктивно пригнулся. В корпусе дельфинария показался луч света, мелькающий и рыскающий по стенам, послышались шаркающие шаги.
    – Спускайся в воду – скомандовал дельфин.
  – Но...
    – Давай быстрее, и тихо.
Никита как был, в одежде, свесился с мостка, повис на руках, и тихо погрузился по шею.
    – …А? Кто это у меня там не спит. – Сторож появился на площадке. – Веня, это ты там что-ли?
    Луч, покачиваясь, приближался. Никита набрал воздуха, и погрузился вертикально вниз, перебирая руками сетку, закрывающую выход из вольера в проход, ведущий в марину. Луч заплясал по воде, Никита повернулся и увидел, что дельфины всплыли на поверхность. Сквозь толщу воды он услышал искаженную до неузнаваемости человеческую речь, но сразу будто перенастроился на новую длину волны.
– Ну? И чего вы тут не спите, а? Не заболели?
В ответ ему дельфины защелкали, Веня перевернулся на спину, и подплыл к краю. Сторож нагнулся, и почесал ему пузо. Веня перевернулся, высунулся, покивал головой, и ткнул его носом.
    – А-а-а… Ну понятно, понятно. Играться хочем. Ага, ну конечно, сейчас. Вот неуёмные. Спите давайте, завтра наиграетесь. Всё, цыц мне тут.
Шаги охранника удалялись, и Никита мог всплывать, но, странное дело – ему как будто-бы и не надо! Съевший собаку на «ловитах» – салках на пирсах, где причаливают прогулочные теплоходы, он нырял отлично, и мог запросто пронырнуть туда и обратно пятидесятиметровый бассейн, но на втором отрезке хотелось всплыть, а тут он сидит на дне, и ему не хочется подниматься. Он все же вынырнул, и поймав за клюв подплывшего Веню – два других дельфина молча колыхались в паре метров от них – подтянул его к себе.
    – Ты можешь потише? Если меня здесь поймают…
    – Могу, – Веня приблизил клюв к голове Никиты, но ему казалось, что он сейчас оглохнет от накатившей лавины не столько звуков, сколько ощущений: страха, безнадежности, боли… – Там наши. Они в опасности, ты должен помочь.
    Никита задумался. Он пробежался по картинкам, как будто диафильм промотал за долю секунды.
    – Не понимаю пока. Ммм, что же делать…
  Веня качнул головой, показав клювом на выход.
    – Ты хочешь чтобы я их выпустил?
Дельфины дружно закивали головами.
    – Но как мне туда попасть, и всё остальное. Как я вообще найду это место? Его, я так понимаю, можно увидеть только с воды…
    – Выпусти нас, мы отведем! – пропел Веня.
    – Значит… мне надо найти какую-то лодку? Но как дальше…
    Веня снова оглушил Никиту картинками: небольшой баркас с разных сторон, на борту надпись «Пелорус Джек», вход в бухту, причалы… Никита узнал порт Новороссийска.
    – Ладно, я понял, это хорошие люди. Друзья. Я найду их и завтра вернусь, и выпущу вас.
    – Сейчас, – заскулил Веня, остальные афалины тоже грустно затрепетали. – Будет поздно.
    Никита схватился за край мостков, подтянулся и вылез. Он лег на живот, протянул руку, и погладил дельфина по голове.
– Тут сетка серьезная, я её зубами не перегрызу. А на площадке стоит моя машина: как вы только сбежите, меня сразу начнут искать, неизвестно, чем это обернется. Вдруг это помешает нам, и всё будет только хуже? Я найду вашего «Джека», спрячу тачку, и к вечеру вернусь...
Дельфин убрал голову, погрузился на несколько секунд, и снова всплыл.
– Веня, я вернусь. Я обещаю тебе.
Тем же путем, каким и пришел, Никита вернулся в машину. Залез на сидение и растекся по нему, как медуза. Когда встает вопрос веры, такой вот, обрушивающий всё что знал, всё что имел – сознание и память, – то силы покидают в одно мгновение. Надо решиться. «Если я псих, – подумал он, – если моя кукушка улетела в теплые края, то ладно, пусть. Меня поймают, и вылечат, или не вылечат… а может и совсем загнобят. Ну и пусть! Если я не решусь на это, если не помогу, и там кто-то погибнет, то виноват буду в этом я один».
Никита завел двигатель, и покатился по дороге скрипя своим новым драм-н-бассом. Он повернулся, посмотрел в сторону, где в вольерах дельфины молча страдали от безызвестности и страха за своих... теперь он их чувствовал.
– Я верю. Я вернусь.


Глава 15.
Анатолий сидел на кухонном диване, задумчиво уставившись в стену напротив. С момента, как он покинул судно прошло чуть более суток, а он уже выкурил несколько пачек. На стене в тонкой рамке под стеклом висела их семейная фотография. Едва они вернулись в дом, Тоня сказала, что хочет напиться, и пошла к живущей неподалеку бабке, которая приторговывала чачей.
    Толик отправился в гараж, где нашел дощечки, из которых он соорудил рамку. Бережно обстругал их, склеил, и покрыл черной эмалью. Вырезал и вставил стекло. Всё это время, пока руки были заняты работой, его мозг отдыхал: сумасшедший бег мыслей был в самолете, и благодаря ему их скорости уравнялись. Прошел уже час, Тони всё не было, но Анатолий не волновался: после ночных событий – он это точно знал – ей ничего не грозило.
Он порылся в двух древних альбомах, но там лежали лишь совсем малышовые снимки их сына, а все их семейные фотографии, и взрослые фото Эдика хранились либо на компьютере, либо в интернете, кто в наши дни еще помнит альбомы? Завтра он сходит в фотосалон, что-нибудь выберет и распечатает, пока же он вставил единственную фотографию, на которой Эдику было почти шесть.
    Они втроем с Тоней и Эдиком стоят на краю подиума в бассейне дельфинария. Опустившись на корточки, Эдик кончиками пальцев касается спины дельфина, лежащего на боку. Своей хитрой мордой дельфин напоминал кота, который вытянулся весь от пальчиков задних лап до подбородка, чтобы ему поскребли горло. Но Эдик улыбается с опаской: он не хотел трогать огромную рыбину, и поддался уговорам только чтобы папа не подумал, что он боится.
    По всему дому горел свет, Тоня вернулась немного раньше, чем он пришел из гаража. Глотнула чачи, и стала и ходить из комнаты в комнату, бессистемно хватаясь за разные хозяйственные дела, ненадолго задерживалась на одном, довольно быстро бросала и переходила к другому: ни глажка белья, ни уборка в шкафу, ни другие мелкие хозяйственные заботы не могли отвлечь её от барахтания в бурном потоке горестных мыслей, который затягивал её в омут отчаяния.
Первое оцепенение от внезапных новостей, и последовавших за ними странных событий, уже отпустило, и сейчас в районе солнечного сплетения в её груди страшной обжигающей болью разгоралось пламя, медленно разливавшееся по всему телу. Она чувствовала, что еще немного, и она перестанет контролировать это расползание, огонь превратится в истерику. И она попыталась залить её половиной стакана чачи, что было равносильно тушению пожара солярой. Не вспыхивая сразу, как от бензина, он будет гореть дольше и сильнее.
    Однако сперва, после глотка самогона, дрожь утихала, словно волны, погашенные пленкой растекшегося мазута вокруг танкера, налетевшего на рифы. Тоня пришла на кухню, и махнула еще половину небольшого стакана. Толик молчал, как впрочем, все последние восемь-десять часов.
    Он прилетел в Москву ранним вечером и, созвонившись с женой, отправился прямиком к моргу, который ей назвал дежурный из управления. Когда он позвонил ей, она уже была в такси, ближе к концу маршрута, мерцающему зеленым на навигаторе водителя. Приехали они почти одновременно. Морг уже закрывался, но они успели задержать санитара, который закрывал зал. Анатолий и Тоня почти бегом вошли в приемную, и как статуи Атлантиды, с простертыми к бездне руками, замерли перед стойкой. Санитар, стоя дописывающий что-то в компьютере, наклонился над столом. Одной рукой возил мышь, тогда как тело его уже смотрело в сторону двери. Он выпрямился, и посмотрел на крепкого кавказца борцовского сложения, и красивую узкоглазую женщину. Они молчали. Санитар подбадривающе приподнял подбородок.
– Мы родители Гараняна. Эдуарда.
Высокий крупный санитар работал здесь давно, все возможные варианты прикольных ответов на те вопросы, которые люди часто задают ему, пролетают пулей лишь у него в голове, он же хладнокровно, со спокойным лицом, сдержанным голосом давал безупречные ответы. Это часть его работы, и его долг. Сейчас он подумал, что они как в школе.
– Гаранян?
– Да,– Тоня кивнула, и её глаза резко заполнились слезами.
– Такого нет. – Он отвернулся к монитору, стукнул несколько раз по клавиатуре, и покосился на них. – Нет. И не было.
    – Вы уверены? – Анатолий подался к нему в монитор. Санитар развернул его еще больше. – Нам в полиции сказали…
    – Да… смотрите, я вбиваю Гара… и всё, после этого поиск прекращается. В полиции могли ошибиться, там у них такая каша. Обратитесь еще раз.

    Выйдя на улицу, они поймали такси, и вернулись в управление. Анатолий хотел пойти один, но Тоня так на него посмотрела, что он не рискнул продолжать. Водитель сказал, что дождется их. На площадке около входа, на корточках, с заложенными за голову руками сидело несколько десятков среднеазиатов в грязной рабочей одежде, камуфляже, шлепанцах и кроксах. Несколько человек лежали на траве газона. Лица у некоторых были в кровоподтеках и ссадинах. По периметру площадки, держа автоматы наизготовку, переминались с ноги на ногу омоновцы в черных щитках поверх черно-синего камуфляжа. Во двор въехала карета скорой помощи. На лестницу вышел дежурный, толстый полицейский капитан с темными пятнами на рубашке подмышками, он направился к скорой. Гараняны перекрыли ему дорогу.
    – Здравствуйте! Вы нам сегодня дали адрес морга, куда… нашего сына… Но там его нет.
    – Напомните фамилию. – Дежурный отступил на шаг, и прищурившись смотрел на Тоню и Толика.
    – Гаранян.
– Да, припоминаю. – Он кивнул. – Материал в прокуратуре, там все уже разошлись. Приходите завтра с утра, я свяжусь с ними…
    – А сейчас Вы не можете уточнить? – с нажимом произнесла Тоня.
    – Я могу проверить записи, но только как закончу с ними, тут пятьдесят семь человек, этническая разборка. Пострадавшие есть, серьезные.
    – Мы подождем. – Заверил Анатолий.
    – Напрасно. Данные могли измениться. Точные – у следователя. Морги открываются утром. Моя информация может оказаться неточной, – только время потеряете, и устанете. Езжайте в гостиницу, возвращайтесь утром… – Он обошел их, и быстрым шагом подойдя к скорой, помог выбраться с переднего сиденья молодой женщине–врачу. Толик смотрел, как санитары ловко раскладывали носилки, перекладывали людей. Тоня перехватила его взгляд: дежурный передавал врачу список, она мельком посмотрела на сидящих на корточках, и отвернулась к капитану. Дежурный что-то сказал ей, и она негромко рассмеялась. Дежурный, поймав волну, подкидывал и подкидывал новые шутки, отчего девушка, не совладав со списком, быстро вернула его, и, усилием воли погасив улыбку, начала осматривать травмы задержанных. Подъехала еще одна карета.
    Анатолий и Тоня молча вернулись к такси, и поехали в гостиницу.

    Водитель время от времени кидал взгляды в зеркало заднего вида, и Анатолий недоумевал: чем так заинтересовала водителя молчаливая пара, севшая в машину около морга. Но водитель сам ответил на его вопрос.
Это с вами? – тихо спросил он после очередного поворота.
О чём Вы? – не понял Анатолий.
За нами всю дорогу едет машина, - водитель снова сверился с зеркалом, - я подумал: это с вами.
Анатолий обернулся, и увидел плывущий в тумане позади них свет фар, дробящийся в каплях на запотевшем заднем стекле.
    - Вы уверены?
    - Что за нами едет? Нет, ну я не знаю, может и не за нами, но это та же самая машина. Которая отъехала от того места, где я вас посадил. Черный «Рейнджровер».
    Тоня молчала, она отсутствовала с самого момента, как они встретились около морга, и Анатолий её не трогал. Они рассчитались с водителем, заселились в номер. Из вещей у них было лишь по легкой сумке. Выходя из лифта Анатолий почувствовал короткое жужжание в кармане. Он достал телефон, и посмотрел полученное сообщение: «Выходи на улицу». Он прошелся по комнате, включил телевизор, пощелкал каналами, выключил, как бы между делом глянул в окно. Через дорогу напротив входа стоял черный внедорожник. Анатолий убрал сумки в шкаф. Тоня, не раздеваясь легла на кровать поверх покрывала, подтянула колени к себе и уткнулась взглядом в боковую стенку тумбочки.
    - За сигаретами схожу, я быстро. - Он открыл дверь и отшатнулся: в комнату резко вошел невысокий человек в темно-синем коротком плаще и черных брюках. Коротко подстриженные серебристые волосы, щеточка таких же серебристых усов под сломанным носом. Без сомнения, он стоял за дверью, и ждал, когда она откроется. Позади него в дверном проеме бесшумно и стремительно выросли два парня в темной одежде. Они заняли места по бокам от двери. Толик вытаращился на прибывших: мужчина указательным пальцам в воздухе сделал ему знак, словно постукивал по невидимому сукну в покерном зале, когда объявляют «чек». Толик удивленно поднял брови.
    – Глаза опусти. – Тихо произнес мужчина.
    – Чего? – Толик не понял, и перевел взгляд на одного из стоящих за спиной. Тот наполовину вытянул из кармана куртки пистолет, и сделал такой же жест пальцами.
    – Не будь дураком, слушай меня. Опусти глаза.
Тоня, всё это время лежавшая без движений, вдруг резко развернулась на кровати. Мужчина чуть сдвинулся в сторону, так чтобы Толик закрывал его от неё.
    – Я говорю вам обоим, – мужчина чуть повысил голос, – если не хотите сидеть с мешком на голове, смотрите в пол. И слушайте меня.
    Тоня медленно отвернулась, вернувшись в прежнюю позу. Толик опустил глаза.
    – Давайте сразу к делу. – Услышал он. – Ваш сын, вместе с другом Никитой, украл у нас очень ценную вещь. Эдик – у нас…
    – Он жив?! – Толик вздернул подбородок, но увидел черный девятимиллиметровый зрачок пистолета, уставившийся ему в переносицу. Он быстро опустил глаза.
  – …А наша вещь, я полагаю, у Никиты. Пока мы его не нашли, у вас есть шанс получить сына, живым или мертвым. Когда найдем, этот шанс испарится. Не тратьте время попусту. И предупреждаю - не делайте глупостей.
    Черные замшевые ботинки исчезли из поля зрения Толика, дверь захлопнулась. Он медленно повернулся к Тоне, и услышал как она сквозь зубы втянула воздух, и затряслась всем телом так, что было слышно, как стучат её зубы. Он обошел кровать, присел на краешек, и склонившись, одной рукой обнял её за плечи, а другой провел по волосам.
    – Я понимаю, в каком ты состоянии… Но… нам нужно поговорить.
    – Ладно, дома поговорим. – Ответила Тоня еле слышно. – Поехали.
    – Но Эдик… мы же еще…
    – Мы едем домой, я не собираюсь здесь находиться больше ни секунды. – Её голос внезапно окреп. – Вызови такси, и купи билеты. Прямо сейчас.
 
    Она вошла в кухню, достала из морозильной камеры бутыль, плеснула в стакан, и поднесла ко рту. Взгляд её остановился на сидящем в прострации муже, который смотрел в стену. Она обернулась, и увидела фото. Её лицо жалостливо скуксилось, из груди вырвался невольный вздох, больше похожий на стон. Но тут же произошла мгновенная перемена: глаза стали холодны, лицо превратилось в маску.
    – Что это? – Она со злостью смотрела на мужа. Анатолий медленно поднял голову. – Ты меня слышишь? – она резким движением выплеснула чачу в лицо Анатолия, размахнулась, и запустила стаканом в фотографию. Раздался грохот, осколки стекла и рамки полетели на пол. Толик схватился ладонью за глаза, обожженные шестидесятиградусным пойлом. – Ты его похоронил уже, да?
    – Успокойся!
    – Не успокаивай меня… – Тоня замахнулась, чтобы ударить Толика, но он перехватил её руку.
    – Тоня, уймись! Сейчас надо срочно найти Ларису…
    – А где я, по-твоему, была?
    – Где ты была? – Толик резко встал, продолжая держать её за руку, и навис над ней. – Скажи, где?
    – К Первушиным ходила. – Запальчиво ответила Тоня.
    – Ну и…
    – Там никого.
    – Ты сдурела? Я всю ночь думаю, как ей сообщить, чтобы хуже не сделать, а ты…
    – Сообщить? Что ты собирался ей сообщать? – в Тониных глазах засверкали зарницы надвигающегося урагана.
    – Как что? Что Никита в опасности. А ты… что… – Он вдруг всё понял.
    – Толик, ты мудак, что-ли?
Анатолий второй рукой резко схватил Тоню за горло, и сдавил пальцы.
    – Ты зачем к ней ходила? – прошипел он сквозь зубы.
    – Тххх… пусти…
Анатолий развернул Тоню, и толкнул на диван. Угрожающе навис над ней. Но она сразу же попыталась вскочить. Он ей не дал, толчком усадив обратно.
    – Ты что же это, и правда решила им сообщить, где Никита?
    – Да, и ты меня не остановишь! – Она, насколько позволяла спинка дивана, резко отвела назад руку, и ударила его в пах кулаком. Он, бывший борец, всё понял по глазам, и чуть повернулся, подставив бедро. Рефлексы работают, да, но это уже слишком.
Толик отпрянул назад, удивленно глядя на Антонину. Он выставил ладони вперед, призывая её к спокойствию(на самом же деле - создавая безопасную дистанцию).
     – Подожди! Подумай, просто подумай: если бы у них был живой Эдик, ты что, думаешь, они бы не достали из него всё что хотели? Конечно достали бы…
    – А может нет!
    – Ну да, конечно. Уж они смогли бы вытянуть из него всё, что нужно. Но Никиту сдать… я ушам своим не верю: мы же дружили, были как одна семья, столько лет…
    – Да плевать я хотела на них. Они всегда такие были…
    – Какие?
    – Я точно знаю, это он втянул нашего сына. Он всегда вел себя так, будто он у них главный, а Эдька так, принеси-подай…
    – Что ты мелешь…
    – И мамаша его, вечно такая вся, деловая. Я это всегда нутром чуяла, высокомерная сука…
    – Тоня! Ты только послушай себя…
    – Заткнись! – Взвизгнула Тоня. – Не перебивай меня. Тебе кто дорог, вообще. Свой сын, или чужой?
    Анатолий покачал головой.
    – Ты ненормальная. Они мне оба как свои. Его отец - мой лучший, и единственный друг. Никита с Эдиком дружили – не разлей вода. Лариса сидела с Эдиком много раз, когда нам куда-то надо было уйти… а ты сейчас… Ты сдурела совсем.
Тоня заплакала.
    – Ненавижу их… эту суку… и её сыночка-гандона. Это все из-за него, и я его им… Они вернут мне моего сына. Я его верну. Я! Если ты не в состоянии что-либо предпринять, я сама найду, где он прячется. А я знаю, где.
    – Ну, и где же? – Толик понемногу отходил, понимая, что эта истерика имеет начало и конец.
    – Да у тёлочки своей, поди. – Она рукавом вытерла нос, и всхлипнула. Толик нахмурился, соображая, о ком это она.
    – Я, похоже, не знаю.
    – Да знаешь, – махнула рукой Тоня, легко перейдя на деловой тон. – Тощая такая девка со второй школы, они как-то втроем у нас обедали, ты видел. Нина, что-ли?
    Толик пытался вспомнить, какие-то смутные образы всплывали, да, было дело, года четыре назад, кажется? Видение стройной девочки в легком коротком платьице. Он обратил внимание, что хорошенькая, но заметив, что Тоня коршуном следит за каждым его движением, не стал разглядывать. Даже глаза отводил.
    – Тоня…
    – Что Тоня? Тряпка ты ссаная! Твоего сына на куски порубили, а ты: Тоня-Тоня!
    – Да что ты несешь, какие куски… я тебе говорю: предательством никогда делу не поможешь, да и поздно уже, а что касается мести…
    – Ах ты тварь, ублюдок! – Тоня вскочила на диван, и попыталась ногой ударить Толика, но он отшагнул. – Поздно уже?! Ты, сука, по морям там шляешься, думаешь я не знаю, что ты там вытворяешь, а? Так вот знай: я давно себе мужика завела! Он здоровый, молодой и красивый…
   Толик остолбенел на мгновение, но контроля не потерял: понятно, истерика. Если и он сейчас закусится, всё – пиши пропало.
    – Лучше не надо!– процедил он глухо.
    – Пошел ты нахер, чмо! Я знаю как, и куда лучше… Он со мной такое вытворяет…
    В этот момент раздался удар корабельной рынды с «Лутины». У Тони засветился карман халата. Рингтон для своего телефона Толик попросил записать одного знакомого, работающего на «Ллойд оф Ландон», и тот записал двойной удар, когда умер Дэвид Боуи. Толик резко выкинул руку, и рванул карман вместе с телефоном. Тоня попыталась ударить его ногой, но он, увернувшись, подсек её рукой под колено опорной ноги, и, поймав в воздухе – чтобы ненароком не ударилась об подлокотник – сбросил на диван.
- Угу, – он убрал телефон в карман, – значит ты уже за всех решила.
    Морщась от накативших внезапно, скребущих горло рыданий, он схватил свою сумку, так и лежавшую нетронутой у входа, и хлопнул дверью. Прошел два квартала, и завернул на улицу, где живут Первушины. Хотел было пролезть садами, но вспомнил, что уже внесена полная ясность, и смело зашагал к дому Ларисы Никиты и Димы. Вспомнил про звонок, глянул на телефон: звонил Первушин. Толик набрал ему. Дмитрий сразу ответил:
    – Толик, ты как?
    – Нормально. Дим, твоих ищут, они в беде.
    – Я знаю. Но уже всё нормально. Пока нормально. Я только что с Ларисой говорил.
    – Понятно. Я возвращаюсь.
  Толик стал набирать телефон такси, и его память в этот момент свела два прошлых, плоских изображения: темноволосой девочки с закрывающими глаза серповидными локонами челки в дымчато-красном платьице, сидящей у них на кухне в компании Эдика и Никиты, с коротко подстриженной блондинкой в белом на фоне синих стен в стамбульских апартаментах, в одно – объемное.


Глава 16.
    Никите очень хотелось сделать всё так, чтобы отец не разозлился на его выходки. Но он понимал, что ехать домой только для того, чтобы поставить машину во дворе – неоправданный риск. Достаточно одной глупости, чтобы вся его сложная беготня потеряла смысл в момент. На стоянку в порту её тоже возвращать опасно. Он вернулся в Новороссийск, остановившись по дороге у банкомата, и сняв внушительную сумму. Потом заехал в парк имени Фрунзе, и нашел укромный уголок в тени деревьев. Разложил сидения, поставил будильник на телефоне, и сразу отключился. Когда проснулся от затухающего будильника, то чувствовал себя отлитым из чугуна. Руки и ноги не шевелились, пока он не сдвинул их на миллиметр чудовищным усилием воли. Разлепив неподъемные веки, он с трудом приподнялся, ухватившись за ручку над дверью, и посмотрел в окно: на улице начинало светать. Но надо было идти сейчас, и очень быстро – многие суда только ждут рассвета, чтобы выйти в море. Неизвестно, какие планы у «Пелоруса Джека».
    Никита рассмотрел битое место на машине. Да-а, по такому случаю отец не ограничился бы презрительным взглядом и ледяным молчанием пару следующих дней, врезал бы, наверное. По правде говоря, он позволял себе увесистый подзатыльник всего пару раз, и по очень серьезному делу.
    Спустившись к яхт-клубу Никита перелез через забор около кафе «Летучая рыба», и, стараясь не сильно светиться на открытом берегу, стал рассматривать лодки. «Пелорус Джек» стоял у причала, на его борту не наблюдалось никакой активности. Никита вынырнул из-за укрытия из синих пластмассовых понтонов, сваленных на берегу, и направился к судну. Перешел по сходням, тихо ступив на палубу, и осмотрелся.
    Несколько гидрокостюмов на вешалках, прицепленных к перекладине на двухуровневой надстройке. Чуть шевелятся под свежим утренним бризом красно-голубой саронг, миниатюрные бирюзовые трусики и лифчик купальника на стропе, натянутой от невысокой мачты на надстройке, к кран-балке лодочного таля. На корме желтые баллоны, горка скуба-снаряжения, спиннинги.
    Аккуратно ставя ноги на полную ступню, он медленно пошел к двери в рубку. Большой палец его ноги зацепился за что-то, он наклонился: над палубой по проходу вдоль борта тянулась тонкая леска. Он высвободил ногу, еще аккуратнее сделав шаг к двери. В эту секунду дверь резко распахнулась, и в темном проеме он увидел невысокого, коротко стриженного парня лет тридцати, в одних шортах. Коротышка был некрупного сложения, но весь в узлах жестких мышц без грамма жира, даже на кубиках пресса были видны вены, а на левом плече – след от химического ожога вперемешку с остатками синей краски от сведенной татуировки. Правую руку парень держал за переборкой. Он сделал вопросительное движение подбородком. Никита растерялся на несколько секунд, за которые коротышка внимательно рассмотрел его сквозь щелочки глаз-радаров.
    – Капитана ищу. – Наконец собрался и прошептал Никита.
    – Я капитан, - так же шепотом ответил коротышка, и почти не поворачивая головы быстро посмотрел по сторонам. – Ты один?
    – Да.
    Коротышка кивнул, под правой рукой его что-то тихо стукнуло, он вышел из рубки, и аккуратно, двумя руками затворил дверь. Показал Никите на корму. Они прошли на корму, коротышка потянулся вверх, сложился пополам, покрутил головой с хрустом в шейных позвонках, выпрямился.
    – Что нужно?
    – Я это… – Никита почесал затылок, – не знаю, как это правильно… Можно вас нанять?
    – Зафрахтовать? – коротышка начал делать быстрые приседания, не спуская с Никиты глаз.
    – Да, точно.
    – Нет, старик, мы… х-х, не прогулочное судно. Спроси других, х-х, тут есть лодки, которые… х-х.
    – А какое вы судно?
    – Да какая тебе разница. Мы не фрахтуемся под прогулки, х-ху-у-у, ху! …и всё. – Коротышка упал на руки, и стал быстро выбрасывать и подтягивать ноги.
    Никита достал из кармана сложенную пополам стопку купюр и протянул коротышке. Тот вскочил на ноги, взял пачку, и одним движением пролистнул. Вернул Никите.
    – Нормально денег, – он уважительно кивнул. – Но мы наукой занимаемся, прости друг. У нас нет времени на прогулки.
    – Это за час работы, всего. Вечером.
    – Хм, за час, говоришь? А что – куда? – коротышка прекратил упражнения, и перешел к переговорам.
    – Надо встретить меня с подружкой вон там, – Никита махнул рукой за мыс, – примерно в километре от берега, после заката…
    – О-о, нет, друг, не получится. После заката ходить нельзя – тут погранзона, это чревато тёрками с погранцами, могут лицензию отозвать…
    – Послушайте… как Вас зовут? Меня – Алексей. Алексей Михайлович Игнатьев.
Коротышка приподнял бровь.
    – Меня Костя. Константин Носов, но я же…
    – Константин, мы с коллегой занимаемся изучением языка дельфинов, и буквально на днях мы сделали просто сумасшедшее открытие, которое способно перевернуть все имеющиеся на сегодняшний день наработки…
    – Дельфинов? – он подозрительно прищурился на Никиту. – Погоди. Носов подошел к двери, приоткрыл, и сунулся внутрь.
    – Надь... Надя... выйди, а? Накинь только что-нибудь.
Он вернулся к Никите. Через минуту из рубки вышла сонная девушка, с виду чуть старше Никиты, закутанная в пестрое индейское покрывало.
    – Надь, этот парень говорит… – обратился Костя к девушке, но она отмахнулась.
    – Да слышала я. Бубните тут: бу-бу-бу… ладно, всё равно, пора вставать, – она шумно вздохнула, задрав лицо в сторону розовеющей кромки. – Что там у тебя с дельфинами?
    – Понимаете, моя подруга занимается изучением сигналов, которые передают дельфины, и на днях она сделала открытие, которое…
    – Что она узнала? – Надя вытянулась в струнку приветствуя поднимающееся солнце
    – Я точно сказать не могу – это она занимается, но сказала что это очень важно. Ей нужно сегодня провести заключительные опыты, и нужно чтобы нас вечером забрали в море…
    – А как звать-то подружку? – Надя смотрела в сторону, выказывая явное недоверие, – я всех специалистов по дельфинам знаю.
    – Мишель, она француженка. Вряд-ли Вы её знаете, она только недавно окончила институт океанологии, это её первая практика. Я и суть открытия вам точно объяснить не могу – мы только познакомились, и английский у меня еле-еле.
    – Ты местный, что-ли? – ухмыльнулась Надя. Никита кивнул. – Поня-атно, – протянула она.
    – Это очень важно, поверьте.
    – Блин, интересно. – Надя хитро скосилась на Носова. – Кость, а?
    Сложил руки на груди, Носов покачивал головой как бы своим мыслям. Он посмотрел на Надю.
    – Погранцы.
    – Ну Носик… – ласково проворковала Надя, – на ремонт встанем.  Носов жестко посмотрел на неё.
    Никита достал из заднего кармана джинсов еще одну стопку купюр, приготовленную на всякий случай, и добавил к первой.
    – Вот… Прошу вас, помогите.
Надя взяла деньги у Никиты, посчитала, кивнула.
    – Мы поможем. Но – час, не больше. А то у Носа, да и у всех нас будут потом проблемы, а нам это не нужно. Покажи место.
    Носов ушел за картой. Никита показал рукой на костюмы.
    – Надя, простите за наглость, а можно у вас один гидрик на вечер одолжить?
    – Это и впрямь наглость – насупилась Надя. – Что же вы, занимаетесь исследованиями, и нет своего снаряжения?
    – Ну-у, у неё есть...
    – А ты что за местный без гидрика? Здесь все твои ровесники либо катают либо ныряют.
    – Это мой у неё.
    – А в груди ей не жмет мужской гидрик?
    – Да она... это... – Никита провел ладонью по груди сверху вниз.
    – Пфф – француженки... – фыркнула Надя, явно довольная собой, хотя ей тоже прямо так хвастаться было нечем(превосходство из-за отсутствия конкурентных качеств у другой - высшая степень превосходства у женщины).
    Вернулся Носов с планшетом. Никита показал ему место, где им предстоит встретиться, и с гидриком подмышкой, который сняла и отдала ему Надя, под недоуменный взгляд Носова, покинул баркас.

До обеда он отсыпался в машине, затем сходил на рынок, и купил простенькие шорты, футболку, теннисные тапки и острый нож-стропорез с серрейторной заточкой. За всей этой суетой он только на рынке вспомнил, что давно не ел, и в желудке сразу же заурчало, да так, что прохожие оглядывались. А после плотного обеда в шашлычной его потянуло в сон – сказался рваный график последних дней с постоянными недосыпами. Едва ватные ноги донесли Никиту до машины, он, с трудом соображая, не обращая внимания на знаки, чуть не столкнувшись с «Газелью» на перекрестке, перегнал джип в небольшой заброшенный садик на вершине горы. Здесь в выпускных классах они собирались компанией покурить и пообниматься с девчонками. Но сейчас уже вовсю шли каникулы, и укромный садик был пуст.
    Никита проснулся за час до заката, он чувствовал себя посвежевшим и отдохнувшим. Глянув в зеркало он обнаружил, что лицо начало приобретать собственные натуральные очертания: инъекции рассасывались, а маскировочная плёнка в некоторых местах пошла маленькими пузырьками, как при солнечном ожоге. Но его это не волновало – впереди вечер и ночь в море. Быстро проглотив взятый на вынос из шашлычной люля-кебаб в лаваше, он завернул стропорез в гидрокостюм, спрятал под камнем в саду ключи с документами, и пошел вниз по улице. Вскоре он поймал машину, и, к тому моменту, когда солнце упало в море, Никита в гидрокостюме сидел под деревом неподалеку от дельфинария, ожидая наступления полной темноты, которая на побережье Северного Кавказа приходит за закатом без долгой подготовки.
    Пройдя тем же путем, что и вчера, без лишних разговоров с Веней, который от радости начал крутиться рядом и совать свой нос ему подмышку и в лицо, он опустился на дно, и начал пилить сети. Через минуту Никита вынырнул – много движений, быстрый расход кислорода. Он не понимал, как ему вчера так легко давалось сидение под водой. Он похлопал по воде, Веня тут же притерся к нему. Два других дельфина вежливо держались в сторонке, хотя и было видно, что они с трудом сдерживают радость.
    – Веня, мне вчера так легко было находиться под водой. Это как-то было связано с твоими ключами?
    – Да, я посылаю сигнал, на который реагирует твой мозг – он включает способность организма жить под водой.
    – Прямо-таки жить?
    – Долго находиться. У вас есть всё для этого. Ты можешь дышать на небольшой глубине, там, где давление позволяет. Глотай воду когда закончится воздух.
    – Давай попробуем. Ну, я пошел?
Веня кивнул и заскрипел, словно пенопластом по стеклу. Никита нырнул, и продолжил пилить веревки. Ему понадобилось не больше минуты чтобы закончить, но по ощущениям, он мог работать в три раза дольше. Глотать воду ему было страшно, и он включил все резервы сухопутного организма. Он оттянул руками сеть, и афалины, один за другим проскользнули наружу. Никита последовал за ними. Вынырнув на поверхность, он ухватился за Венин спинной плавник.
Крепко вцепившийся в тело дельфина, он уже не нуждался в голосовой связи – он видел всё глазами дельфина, слышал его сонаром окружающее пространство, чувствуя себя в огромном перевернутом куполе, или котле диаметром в несколько сотен метров с тонкими чувствительными стенками, к которым от него тянулись миллионы невидимых струн. Поэтому, когда Веня плавно ушел под воду чтобы пересечь марину, Никита без предупреждения набрал воздух, и плотнее прижался. Он увидел две панорамные проекции, которые за счет движения дельфина головой из стороны в сторону доходили до трёхсот шестидесяти градусов. Изображение было очень резким, Никита заметил винную пробку, покачивающуюся на волнах в полусотне метров от себя. Ему всегда казалось, что Черное море - пустое море, но дно марины было полно движением. Веня плавно, чтобы не сбросить Никиту, шел на небольшой глубине, Никита чувствовал незримую связь между ними с Веней и дельфинами, которые плыли рядом, Электрой и Диомедом. Как будто они находились внутри объемной сети, по которой передавали друг другу электрические импульсы о навигации, что позволяло им действовать абсолютно синхронно.
    Они вышли из марины и Никиту поглотил хаос нового пространства, которое он мог теперь охватить. Погрузившийся в мир нереальных звуков и визуальных эффектов – настоящего пира ощущений, транслируемых дельфином, он едва заметил, как Веня передал его ловко поднырнувшей Электре. И тут Никита понял, почему дельфины всё время жались в сторонке, а выступал один Веня – они не могли «держать рот на замке». На Никиту обрушилась жуткая паника, страх Электры за самку Стасю, который Веня ухитрялся скрывать. А ведь она была его подружкой.
    Руки у Никиты ужа начали потихоньку деревенеть от напряжения, но он протянул одну руку, и ухватился за плавник Вени.
    – Ребята, не переживайте вы так. С вами же ничего плохого не произошло, и с ней ничего не случится. Ну запишут сигналы мозга и отпустят...
    – Их туда привезли не для этого, – ответил Веня, – её будут изменять.
    – Что значит изменять? Как?
    – Из неё будут делать ихтиантропа. Их поймали неделю назад вместе с Электрой и Амадеусом. Электру отправили к нам, а их двоих – в другую лабораторию. Наши поблизости передают, что иногда слышат как пробивается сигнал Стаси, хоть редко, и очень слабый, а Амадеуса мы не слышим уже два дня. Зато один раз слышали новый сигнал. Он похож на Амадеуса, но это не он.
    – А что такое ихтиантроп? – пропыхтел уже порядком уставший Никита. И сразу получил изображение: человекоподобное существо неслось сквозь толщу воды в метре от них, оно повернуло к ним хитрую злую морду, которую Никита не успел рассмотреть в деталях. Существо резко ушло в сторону, и исчезло во тьме.
    – Знаешь, – Никита из последних сил держался за плавники, пальцы его сами собой разжимались, пылая изнутри, сведенные судорогой. – Ты должен мне всё рассказать. Может мы передохнем?
    Дельфины замедляли ход. Он поднял голову, и увидел перед собой тёмный силуэт баркаса, и мостик, освещенным красным фонарём. Бросая отяжелевшие забитые руки перед собой, Никита в несколько гребков дошлёпал до задней площадки баркаса. Сверху на него изумлённо смотрели капитан Носов и Надя. Носов протянул руку и втащил Никиту на борт. Около баркаса в рядок выстроились, высунув морды, Электра, Веня и Диомед.
    Надя глянула на них, удивленно покрутила головой. Носов смотрел на Никиту не отрываясь.
    – А где подружка? – спросил он с угрозой в голосе.
    – Здесь все, - отдуваясь проговорил Никита. – Сейчас всё объясню, дайте минутку.
    – Нет у тебя минутки. – Надя была мрачнее тучи. – Ты говорил про лодку и девушку. Где они?
    – Их не было, я их придумал. Я выпустил дельфинов из дельфинария. Им нужна помощь. Я знаю, знаю, как это звучит. Но это они меня отправили к вам?
    – Кто «они»? – грозно спросила Надя.
    – Дельфины – отвечая, Никита так постарался выглядеть непринужденным, что почувствовал себя полным идиотом.
   – Что это? – Носов повернулся к Наде. – Что это такое? Он или совсем поехал, или это какая-то дрянь, в которую мы влипли. Ты видишь, он дельфинов украл? Посмотри на него, он как-то здорово изменился. Это он, вообще?
    – Вижу, да… Гидрик мой, вроде…
    – Я вам покажу сейчас…
    – Нет, мы сами разберемся. – Носов показал ему пальцем на возвышение оголовка люка. – Садись.
    – Подожди, – Надя обошла Носова и встала перед Никитой, – ты говоришь что общаешься с ними. Покажи.
    – Веня? Ты меня слышишь? - спросил Никита. Веня скрипнул в ответ. – Подойди к борту. Надя, покажи ему что-нибудь.
Надя отвернулась от Никиты, свесилась с борта к самому носу Вени, и показала ему сомкнутые большие и указательные пальцы. Веня засвистел и защелкал.
    – Сердце, – ответил Никита. – Кулак. Два пальца, кукиш, окей, указательный в... эй! ... ладно, помахала ладонью налево, большой палец вверх...
    – Я не знаю как вы это делаете, – Надя поднялась, – но выглядит впечатляюще. Допустим что общаетесь, давай подробности, мы еще проверим.
Сперва, пока Никита скороговоркой им пересказывал все разговоры с Веней и историю их побега, Надя и Костя молча переглядывались с легкими ухмылками, но когда он закончил, их всё же проняло.
    – Мы действительно помогаем дельфинам, по мере сил – кивнула Надя. И там действительно есть эта лаборатория. Мы не знали, что они там делают, но теперь становится многое ясно. Мы видели там и новейшие суда с ловчим оборудованием, и скоростные катера военного охранения...
– Но то, что он хочет сделать – это слишком опасно, – пробормотал Носов. – Что бы вы там не задумали – он постучал пальцем по циферблату часов, и махнул рукой: – По-гран-цы!
    – А если огни погасить, не пройдем? – Никита смотрел на волнующихся дельфинов.
    – Радар у них – Носов показал рукой на зеленый огонек пограничной вышки вдали, поверх которого, подтверждая его слова, вдруг включился голубой луч прожектора, и пополз длинным пятном через бухту.
Никита напряженно думал. То, что он увидел сегодня, переворачивало все его представления об окружающем мире, и еще он узнал много того, о чем не мог и мечтать. Он склонился к воде.
    – Веня, есть еще дельфины поблизости?
Веня погрузился под воду и вынырнул через несколько секунд:
    – Около семидесяти особей, на расстоянии от двух до двадцати километров от нас.
    – Дельфины смогут экранировать лодку, надо около часа, чтобы они собрались. Зовите всех!
    – Что за ересь, – Носов подавил смешок. – С чего это ты взял?
    – Я был с ними одним целым, я знаю, что они могут.
    Дельфины скрылись под водой, и Никита кожей босых ног через палубу, шпангоуты и переборки услышал их крик о помощи, ударивший в днище «Пелоруса Джека».


Глава 17.

– Озон-четыре, я Озон-один, на связь.
– Озон-один, я Озон-четыре, на связи. – Прапорщик-контрактник пограничной службы положил сигарету в пепельницу из раковины рапана. Надел наушники и переключил звук.
– Озон-четыре, что у вас на мониторе в квадрате двадцать-семнадцать?
– Странно… моргает… Нечеткий сигнал. Возможно, атмосферные помехи. – Пограничник пощелкал тумблерами.
– Озон-четыре, срочный визуальный осмотр квадрата!
Пограничник сбросил наушники, взял со стола электронный прибор ночного видения, и высунулся в окно вышки. Внутри остекленной по кругу деревянной будки сохранился нагретый за день, душный воздух, и его, слегка разморенного ночной полудремой, приятно обдало свежим ветром с гор. 
Он побежал взглядом по району указанного квадрата. Чисто… чисто… Вдруг его зрение зацепилось за какое-то пятно. Он вернулся и увидел пятно, но, странное дело, он не мог точно она него навестись. Оно то съезжало куда-то в сторону, то будто уплывало вглубь, или наоборот, приближалось. Пограничник перевернул прибор, достал из нагрудного кармана салфетку для оптики, и аккуратно протер окуляр.
Прикладываясь снова к прибору он задержал взгляд на мониторе: моргание прекратилось, квадрат был чист. Он вернулся к ночнику и вгляделся в район с пятном. Но поверхность моря затянуло туманом, и оптика давала хоть и малоразличимую, но обычную картинку.
– Озон-один, я озон-четыре. – Пограничник вернулся к приборной панели. – Визуальный осмотр проведен, активности не обнаружено.
– Озон-один на связи. – Голос центрального диспетчера звучал сквозь треск помех. – Продолжать наблюдение, озон-четыре. Код два-двенадцать(наблюдение постоянное, о любой активности незамедлительно докладывать). Как понял?
– Вас понял, озон-один. – Пограничник вздохнул, достал сигареты, сунул одну в рот, и приложив к глазам ночник, стал рыскать по светло-зеленому полю.
– …А я еду, а я еду за туманом,– пробормотал он, перекатывая сигарету из одного угла рта в другой.

– Мы могли бы идти быстрее – Нос вынырнул из рубки, и подошел к сидящим на люке Никите с Надей. Но по ощущениям – словно из-под земли вырос. – Можешь сказать своему приятелю, чтобы прибавил ходу?
– Не может. Посмотри на него. – Она кивнула головой на Никиту, который чувствовал себя непонятно: его тянуло расслабиться и прилечь, но какая-то сила заставляла постоянно приходить в себя, выпрямляться, и держать под контролем каждый атом вокруг. – Они спят, дельфины и он.
– А как они держат такую скорость? – Нос недоверчиво заглянул за борт, где ровно, под самой поверхностью, иногда появляясь спинами с серпом плавника над ней, и выбрасывая фонтанчики брызг из дыхал, шли три афалины.
– Дельфины ведут дневной образ жизни. А ночью их полушария работают отдельно друг от друга. Сейчас одно спит, а второе работает. Потом он сменит их, и даст отдых первому. На рассвете они полностью проснутся, и мы пойдем быстрее.
Надя до самого рассвета просидела рядом с Никитой. Тут был чисто научный интерес: Никита контактировал с дельфинами, и вёл себя не совсем как человек. Он сидел с одним открытым глазом и молча смотрел вдоль поверхности моря.
Звезды начали бледнеть, и контрастные ночные тени стали превращаться в серые расплывчатые. Никита вдруг открыл оба глаза, встал, и медленно подойдя к борту, остановился.
Всё, что он увидел за эти часы органами чувств бодрствующего полушария, и разумом спящего, не оставляло шансов на прежнюю жизнь. Солнца еще не было, но он видел, как бежит ему навстречу стена заряженных светом искрящихся частиц.
По легким токам, пробежавшим от макушки через позвоночник и живот к кончикам пальцев на руках и ногах он узнал, что дельфины проснулись и набирают скорость.
Нос, выйдя из рубки, раскинул руки и вдохнул полной грудью, потянулся, нагнулся, резко выпрямился и потряс головой. Повернул к Никите уставшее лицо с покрасневшими глазами и насупленными бровями. Но Никита никого не видел, он шел с дельфинами и разглядывал ясную картину шельфа, эхо от двигателя «Пелоруса Джека».
Нос подошел и взяв Никиту за руку, развернул к себе, несильно потряс. Никита вынырнул из водного мира, и посмотрел на Носа, вспоминая, кто перед ним.
– Пришел в себя? Ну? – Никита покачивался молча в такт качке, но когда Нос повел вверх руку чтобы хлопнуть его по лицу, Никита быстро перехватил руку.
– А, ну вот. Другое дело. Давай поговорим. – Он показал Никите на крышку люка, а сам устроился напротив на рампе таля.
– Надо разобраться. Что ты затеял, зачем тебе мы, и почему ты нас обманул?
– У меня не было в планах обманывать вас, да вообще всё это не я затеял. Это они. Поверь мне. До вчерашнего дня я не знал о вашем существовании, это дельфины мне вас показали. Как кино, только в голове.
– Ладно, пусть. Пускай я не понимаю, зачем мне нужно слушать эту ерунду. Я понимаю, зачем я устроил себе прогулку на ночь – ты нормально заплатил. Надя, она прекрасна, но она чокнутая. Она услышала от тебя какую-то романтическую чушь о тайнах подводных глубин, перехватила безумный взгляд, устремленный к звездам, и у неё крыша потекла. Вот только я не понимаю, даже если и так, то что дальше? Ты хочешь выпустить дельфинов, которых где-то удерживают против их воли, так?
– Да.
– Ты что-нибудь знаешь о том, где они находятся, как к ним попасть…
– Да, говорю же, я вижу весь путь, который надо пройти, чтобы…
– Охрана?
– Нет.
– Или ты не видишь? Скажи, ты видишь как бы онлайн, или это запись, картинка или видеоизображение.
– Этого не могу сказать… скорее это повторяющийся фрагмент.
– Вот то-то и оно. Ты понимаешь, что нам грозит, если мы неправильно себе придумали. А куда потом, если нас засекут? А сколько их может быть и кто они? Да мы просто в пасть дракону лезем в одних плавках.
– Мне нечего возразить, ты всё верно говоришь. Только я с ними в таком контакте, что понимаю их ощущение времени, и точно знаю, что дельфин находится в смертельной опасности. Время сейчас играет решающее значение, и есть возможность его спасти. Я уже дал согласие, и они мне указали на вас, как союзников. Но вы – это их выбор, а не мой. Вы можете в любую секунду пойти своей дорогой, я давал ответ только за себя. Я пойду в лабораторию.
– А мы, значит, такие сволочи, пойдем своей дорогой… Ну и отлично, раз всех всё устраивает…
– Не всех, я считаю, нам надо пойти с ним, и помочь – Надя вышла на палубу, – тем более, что мы это уже делаем.
– Это моя лодка, и я буду решать, куда она пойдет. – Нос отпустил последний аргумент и еще сильнее насупился.
– Носик, Костичка, милый… – в Надиных глазах сверкнула угроза.
– Так, ладно, понятно. Давайте тогда поймем, что мы имеем на руках. Зови своего кента, будем совет держать. – Он прошел на мостик, и заглушил двигатель.
Никита подошел к борту, Веня вынырнул, и ткнул носом в свесившуюся ладонь Никиты. Подплыл к Наде, она тоже протянула руку, чтобы погладить улыбающуюся морду. Веня щелкнул, и Никита взял Надю за другую руку. Надя застыла. Глаза её широко открылись, она втянула щеки, задержала дыхание, всем телом наполняясь как будто воздухом, но нет, веществом другого качества, светом. Никита отпустил её, но она продолжала держать другую руку на клюве дельфина.
– Я так не буду, – Нос отступил на шаг.
– Это понятно, поэтому я расскажу, а она подтвердит. Веня принимает сигнал от своей подружки Стаси через других дельфинов. Они разбросаны далеко друг от друга, поэтому сигнал претерпевает много искажений. Точнее мы всё увидим, когда подойдем ближе. Сейчас мы знаем что, в помещение можно проникнуть через подводный тоннель. Там появляются три человека, которые работают с техникой, кормят дельфинов, вводят им препараты, убирают. Охраны не было, по крайней мере я не заметил. Веня говорит, что включит нам возможности организма, чтобы погрузиться без снаряжения. На небольшой глубине, до двадцати метров, мы будем чувствовать себя достаточно легко и комфортно без лишних усилий…
– А глубже?
– Для этого придется медленно погружаться и…
– Не, я пас.
– Как, пас? – Никита уставился на Носа.
– Я имею ввиду, что не хочу ничего у себя включать. Я пойду старым добрым проверенным способом. Баллоны на спину, и вперед.
– Но он предлагает очень клёвую тему! Для работы на глубине…
– Ты сам пробовал?
– Я начал… но… в общем, нет. Толком не пробовал. Но я же слышу их…
– Не вариант. Хочешь быть первым космонавтом? Я – нет.
– Но стать первым космонавтом – это же круто.
– Я тебе говорю не про того первого, кто выжил, а про тех, кто был до него.
Никита задумался. Посмотрел на Веню, который словно поплавок, вертикально торчал из воды, улыбаясь своей широкой, заразительной улыбкой.
– Я ему доверяю. Пойду так. Я верю, что получится.
– Хорошо. Тогда передай ему, чтобы остановился за милю…
– Вряд-ли он знает мили.
– Ну или там за полчаса ходьбы до места… Ну ты понял, объяснишь. Оттуда пойдем уже под водой. Двинули.

Едва солнце пошло к закату, «Пелорус Джек» достиг места, от которого им нужно было плыть под водой. Они улеглись на палубе в ожидании полной темноты. Баркас стоял неподвижно на гладкой воде, укрытый Носом в малюсенькой бухточке, образованной выступающими в море двумя грядами скал.

Пока люди спали под маскировочной сетью, натянутой мужчинами над палубой, дельфины уходили в сторону лаборатории. Они обследовали вход в тоннель, чтобы убедиться, что он не перекрыт и не охраняется. Нос им строго-настрого запретил подниматься на поверхность для вдоха около лаборатории, и они вернулись уставшими от кислородного голодания: им пришлось уйти на глубину задолго до приближения к тоннелю, тщательно его осмотреть и сканировать, чтобы передать картинку Никите, а затем также на глубине вернуться. Ни каких-то подозрительных заграждений, ни охраны они не обнаружили. Ворочаясь в беспокойном сне, Никита получал от Вени изображения. Они приходили короткими частыми вспышками, психически здоровый человек, проснувшись, лишь подивился бы тем чудесам, что заполняют разум во сне, а открыв глаза, сразу забыл бы всё, что видел. Но Никита, проснувшись в полночь, подробно описал рельеф дна, и нарисовал схему расположения входа в тоннель для Носова.
Носов начал готовить снаряжение. Проверил баллоны, регулятор, жилет и фонарь. Достал из ящика два подводных ножа, один закрепил на ноге, другой передал Никите. В кобуру на жилете убрал четырехствольный подводный пистолет. Никита вопросительно посмотрел на него, но Нос не ответил, только пожал плечами, чуть склонив голову набок, дескать, «всякое бывает».

Несмотря на то, что Надя умела хорошо управляться с баркасом, Нос всё же подробно её проинструктировал на случай непредвиденных ситуаций. Через Никиту они договорились, что Веня с Диомедом пойдут с ними, а Электра останется рядом с «Пелорусом». Если что-то пойдет не по плану, то Веня даст сигнал Электре, а Надя поведет баркас за ней.
Нос нацепил баллоны на спину, сел на борт. Вытряхнул из пакета светящиеся палочки – химические источники света. Два желтых передал Никите: одну для левого предплечья, другую для правой ноги, и две зеленых закрепил на себе. Красную и белую приготовил для афалин. Сдвинул со лба маску, подвигал, плотнее усаживая на лице. Надя, стоявшая всё время сборов рядом, с трудом скрывала беспокойство. Она подошла к Носу, склонилась, и попыталась его поцеловать в губы, сдавленные силиконовым выступом для носа на маске.
– Костичка, вы поосторожнее там… – прошептала она еле слышно.
- Женщина, хватит, – так же негромко пробурчал он. Наклонив голову, чтобы маска не мешала, быстро поцеловал её. Повернувшись к Никите он негромко но твердо сказал: – Всё, работаем! – И сунул загубник в рот.
Опрокинувшись назад, Носов упал за борт. Вынырнул через секунду, побулькал у поверхности регулятором, и исчез в темной воде, лишь оранжевые полоски обозначали его место, своими движениями выдавая, что он занят их закреплением на хвостах дельфинов. Никита посмотрел на Надю, кивнул ей, больше для собственной уверенности, чем для того чтобы её подбодрить, и, словно аист, сделав два высоких шага в длинных ластах, нырнул.
Уроки от Вени диаметрально противоположны любому преподаванию. Та информация, которую он передавал Никите, не вызывала сомнения, не требовала обсуждения и запоминания. Никита, словно материнское молоко с его полным набором необходимых микроэлементов и информацией в ДНК о росте, жизни и времени, просто получил чистое знание о том, как существовать на глубине, и его органы, перезапущенные ключами сигнала дельфина, сами заработали как надо. Но мозг человека всё же способен сопротивляться природе. Сначала Никита испытывал страх и неуверенность, и легкие, заполняемые водой, сопротивлялись и посылали сигналы боли, хотя и нет в них ничего, что могло бы болеть.
Хотя Веня и сказал, что со временем Никита сможет видеть в воде гораздо лучше, Никита всё же внял словам Носова. Костя настоял на том, что отличное зрение ему нужно будет под водой сразу, тем более в темноте, а при выходе из воды в лабораторию раздраженная солью сетчатка будет отвлекать или даже может оставить его без зрения на какое-то время, что в их случае недопустимо, поэтому Никита тоже надел маску.
Для себя Нос подготовил спарку из легких алюминиевых баллонов, но чтобы пройти максимум расстояния, Никита предложил воспользоваться силами дельфинов для сокращения этого расстояния и экономии сил. А афалины, готовые на всё ради любой движухи, кроме скуки, с удовольствием согласились. Через четверть часа быстрого хода с двумя короткими передышками, Никита и Костя отпустили плавники слега запыхавшихся дельфинов.
Они шли в полной темноте, зрением Никита видел лишь светящиеся полоски на хвостах дельфинов впереди, и клубы пузырьков, отсвечивающих оранжевыми отблесками от носовских палочек, когда оборачивался на неспешно перебирающего ластами Костю. Одновременно он также, как и в первую прогулку с дельфином, частыми вспышками видел и чувствовал купол, и тянущиеся к нему невидимые нити системы гидролокации дельфина, всё что он передавал.
Ему было легко, он скользил под водой вытянув руки, делая плавные движения сведенными вместе ногами, а его рот и легкие самостоятельно открывались и выталкивали воду, и втягивали новую порцию без его участия, подчиняясь тактам механизма, передаваемым  Веней. Через какое-то время – Никита сразу же потерял ему счет, словно погрузившись в транс – Веня отправил его наверх, чтобы насытить кровь кислородом. Он лег на спину, и, продолжая мягко работать ногами, продышался, затем снова ушел на глубину, открыв рот и залившись морской водой. Жжение в гортани от морской соли прошло, тело быстро привыкало к жизни под водой, и состояние транса перешло в ощущение эйфории. Однако это была не эйфория аквалангиста, отравленного азотом, а ощущение родства с окружающим миром. Полное растворение в среде, близкое, наверное, к состоянию малыша, беспечно покоящегося в плацентарных водах. А пуповиной, связывающей его с телом и разумом матери–природы была связь с Веней.
Достигнув входа в тоннель из крупноячеистой сетки, потолок которой находился у самой поверхности воды, Нос показал Никите пальцем «наверх». Как они заранее условились, перед тем как войти, Никита должен был подняться на поверхность и осмотреть территорию на предмет возможной опасности.
Никита беззвучно вынырнул, и также беззвучно вытолкнул воду из легких. В чистом густо-зеленом летнем небе висела оранжевая, как марроканский апельсин, луна, а разноцветные звезды сияли, как световые метки на хвостах дельфинов. На поверхности моря было очень, даже слишком  светло, но, к счастью, их спасало то, что луна уже почти скрылась за нависшей над водой вертикальной стеной скал, которые отбрасывали густую тень на такую же небольшую, как та, где они оставили баркас, бухточку. Убедившись, что на берегу нет света, движения или каких-либо других признаков опасности, Никита опустился к Носу и поплыл в коридор. Нос поймал его за ногу и показал на себя пальцем: «Я пойду первым». Никита пропустил его.
Нос медленно двинулся вперед, внимательно осматривая решетчатые стены тоннеля, следя за тем, чтобы не прикоснуться к ним. Достигнув конца коридора он увидел над собой большое, примерно три на четыре метра, слабо светящееся окно выхода в лабораторию. Он обернулся и помахал запястьем с палочкой, подав сигнал Никите.
Еще на лодке, обсуждая детали операции, они столкнулись с тем, что старая искаженная картинка, которую посылала Стася через дельфинов Вене, не давала полного представления о том, как оборудованы системы слежения в помещении. Поэтому они понимали, что единственный вариант – идти «втемную». Сбрасывать снаряжение на дно перед тем как вынырнуть на поверхность, пулей выскакивать из воды, и делать всё предельно быстро.
Увидев знак, Никита устремился через тоннель. На дне бассейна он скинул ласты, и помог Носову высвободиться из жилета с аквалангами. Носов, оттолкнувшись руками о край быстро вылез на край бассейна, а Никита буквально выскочил на него ногами, едва коснувшись края бассейна руками. Они стояли на гладком бетонном полу в середине просторного помещения, освещенного тусклым дежурным светом. Под потолком проходила рельса кран-балки, около стены с неё на цепях свисала платформа. В метре от края бассейна в длинной ванне, вмонтированной в бетон верхними краями вровень с полом, спал дельфин. Никита подбежал к сетчатому коробу, накрывающему ванну куполом, и осмотрел места соединения. Короб был закреплен двумя длинными стальными стержнями, вдетыми в проушины. Он выдернул стержни, и, откинув сетку, прикоснулся к голове афалины. Дельфин спал глубоким наркотическим сном. Ни сигналов, ни трепета сознания, только ровное редкое дыхание.
– Спит. – Носов взглянул на Никиту.
– Давай перетащим её, Веня с Диомедом подхватят…
- Да ты что, она весит пару центнеров, надо платформу запустить… – Костя кинулся к пультам управления, но в этот момент помещение погрузилось в полную темноту. Где-то вдалеке послышались приглушенные звуки.
– Поздно. – смазанные штрихи оранжевых световых палочек выросли около Никиты. – Давай так выталкивать.
Он скользнул в ванну, протиснулся под афалину, встал на колени, и медленно поднимаясь, стал подаваться вперед.
– Давай, под хвост… обхватывай и толкай.
Нос выпрямился, и вытолкнул афалину из ванны вперед, к бассейну. Раздался мягкий шлепок от упавшего на бетон тела, дельфин проскользил по полу, и с тихим всплеском упав в бассейн, пошел ко дну. С противоположной стороны двери заскрипели закрутки открываемых замков.
– Тащи к выходу, я сейчас – услышал Никита, и увидел, как оранжевые штрихи метнулись к двери. Она резко распахнулась, и в помещение ворвались лучи нескольких фонарей. Носов со всей силы врезал прямым ударом ноги под фонарь на автомате первого, и попытался захлопнуть дверь, которая спружинив при ударе об стену уже плыла обратно. Но охранник, идущий вторым успел просунуть в закрывающуюся щель ствол автомата. Носов схватил его рукой, отвел вверх, приоткрыл дверь, сунул ногой в темноту, и, дернув автомат что есть силы, захлопнул дверь.
Закрутив сопротивляющееся снаружи колесо запора, он заклинил его автоматом. Кинулся к бассейну, ориентируясь на слабый отсвет желтых палочек Никиты. Ударившись о приборную панель оборудования, и с грохотом свалив тележку с медикаментами, поскользнулся на мокром бетоне, и неловко упал в бассейн. Быстро сгруппировался, развернулся и поплыл вниз к Никите, который уже приготовил жилет. Носов рукой нащупал регулятор, вдохнул воздух. Из коридора к ним протиснулся Веня. Он подлез под парящее над дном тело Стаси, Никита развернувшись спиной к выходу обхватил её за голову, и они потащили к выходу вялое податливое тело.
Около выхода их встретил Диомед. Вдвоем с Веней они вытолкнули Стасю на поверхность, и её дыхало затрепетало, уловив резкую перемену состава воздуха. Никита зажмурился от потока сигналов, которым Веня атаковал Стасю, пытаясь привести её в чувство.
Внезапно на скалах включились прожекторы, залив маленькую лагуну, в которой они барахтались, ослепительным светом. На берегу что-то загремело и часть стены, оказавшаяся маскировочной сеткой, поползла в сторону.
Веня исторгнул крик о помощи с такой силой, что Никита чуть не потерял сознание. Со стороны открытого моря с разных сторон на них пошли волны ответных сигналов, слабые и сильные. Никита прижался к Вене, и стараясь быть внятным подумал о том, что баркас должен немедленно выходить им наперерез. Все паниковали, кроме медленно просыпающейся Стаси, и Носа, который сохраняя железное самообладание подталкивал всех как мог дальше от бухты.
Веня с Диомедом, плотно прижавшись друг к другу боками, приподняли на своих спинах Стасю, уютно распластавшуюся в углублении между их округлыми спинами, и начали набирать скорость. Никита услышал, как позади них, на берегу загремели камни, что-то проскрежетало, и взревел мотор. Откуда-то издалека, еле различимые, послышались знакомые такты «Пелоруса Джека».
Вдруг Никита увидел промелькнувшую рядом темную тень, он шарахнулся в сторону, увернувшись от пролетевшего им навстречу дельфина. Дельфин развернулся, и протиснулся под Стасю, меняя Диомеда. Вдалеке показалась еще одна тень, две, три и еще, и еще. Диомед тем временем, спустившись чуть ниже, подставил спину Носову. Косте долго ничего объяснять не надо, он сбросил сковывающий движение акваланг, и схватился за плавник. Веня подставил спину Никите, и сразу же рванул вперед, так что Никита еле успел его схватить, и пытался добраться до основания соскальзывающими пальцами, чтобы взяться крепче.
Никита поразился, насколько точно и выверенно Веня передает другим дельфинам указания, словно у них была прекрасно разработанная тактика на этот случай. Вновь пришедшие дельфины ринулись навстречу летящему за ними «Зодиаку», и делая короткие дуги, выпрыгивали вперед и вверх по диагонали к лодке. Перелетая через неё, дельфин ударил всем весом в сидящего на борту пловца, и снес его с лодки. Второй дельфин прыгнул с противоположной стороны, сбив второго. Третий дельфин промахнулся, а четвертый влепился в сидящего на руле человека, сминая его о корпус двигателя, и вместе с ним по инерции вывалился за корму.
Оказавшись под водой, пловцы повыхватывали пистолеты и ножи, но дельфины не вступили в схватку: двигаясь неровными, дерганными траекториями, они сделали круг, и одновременно вчетвером разогнавшись, ударили носами в надувной борт, опрокинув «Зодиак» с оставшимся пловцом. И бросились врассыпную, уворачивась от ударов и выстрелов пловцов, догоняя своих. Один из них задержался на мгновение, прокусил борт в одном месте, потом в другом, и уже собирался последовать за остальными, как получил стреловидную пулю под боковой плавник. Оставляя бледно алый шлейф он поспешил догнать сородичей, но тело его грузнело, ход замедлялся с каждой секундой, вот он остановился, и медленно пошел ко дну.
Никита почувствовал, как Веня дернулся, сбавляя ход, и сердце его сжало как в тисках от тоскливого Вениного крика. Но дельфин сразу же встрепенулся, и помчался дальше.
Лучи мощных прожекторов бесшумно чертили акваторию, хотя на поверхности и так было достаточно светло: ненадолго делая всё вокруг монохромным, надвигались утренние сумерки.
Дельфины мчались на предельной скорости, даже когда передавали друг другу Носа и Никиту не теряли хода. Ужасно измотанный Никита, и пока еще крепко держащийся Носов тоже ловко подладились перехватываться за появляющийся рядом плавник. «Пелорус Джек» было уже хорошо видно. Он удалялся от берега и уходил левее, замедляя ход, чтобы дельфины скорее догнали его.
До баркаса оставалось метров сто, когда при очередном погружении с нырнувшим дельфином Никита услышал Вениным радаром звуки новых двигателей, вклинившиеся в стук мотора «Пелоруса». Вынырнув, он оглянулся, и увидел два катера, мчащих от берега. Один остановился чтобы подобрать пловцов, другой летел к ним.
Подгонять или волноваться было уже бессмысленно, дельфины всё слышали, а люди всё понимали. Они, насколько могли, старались быть более обтекаемыми на спинах афалин. Дельфины сделали рывок, и бодрый Нос с пошатывающимся Никитой влезли на борт баркаса.
Нос упал на колени, выхватил нож и вонзив его в еле заметную щель на палубе, надавил, и поднял крышку прекрасно замаскированного люка, открывшего углубление, забитое оружием.
– Вытаскиваем всё и закрываем – палуба должна быть нашим союзником, – Нос вытащил охапку стволов, и вывалил на палубу, достал два деревянных ящика, откинул крышки и развернул пакеты из вощеной бумаги, подготовив выстрелы для РПГ. Подпрыгивая на чопе от набирающего силу утреннего бриза, «Раптор» догонял их, приближаясь на глазах. Автоматическая пушка на высокой поворотной турели дернулась, крутанулась влево-вправо, и застыла, приветливо уставившись в их сторону. – Тррррах. Немного левее и выше их голов с внушительным гудением пролетела стайка тяжелого свинца в разрывных оболочках.
Носов, стоя на колене,уже выбрал из кучи двухствольный гранатомет ДП-64. Он встал, быстро прицелился и шмальнул реактивным фугасом который разлетелся, ударившись об воду в двух метрах от катера, обдав его волной стальных брызг. Катер проскочил сквозь  дымно-пенное облако и заложил дугу, Носов повел стволом, и его следующий выстрел почти совпал с ПТУРом, выпущенным с катера. Фугас встретился с ПТУРом, и где-то посередине между катером и баркасом выросла огромная ромашка взрыва с белыми лепестками и серым до темно коричневого ближе к центру.
На катере застучал пулемет. Надстройку с грохотом пробило в нескольких местах. Пуля попала в лежавший на палубе полный баллон, который выпустил густую струю и промчавшись вдоль борта до носа вылетел вперед по ходу, и зарываясь в волнах торпедой помчался перед судном.
Носов резко сел, почти упал, отбросил ДП и схватив шестизарядный барабанный ствол, вскочил на колено. Гранаты пошли одна за другой, но капитан катера умело уводил лодку от взметающихся столбов. Последняя граната угодила в кормовую часть, взрывом команду бросило на нос, катер заглох и остановился. С него дали три короткие очереди, но Носов уже выцелил. Граната попала точно в лобовой щиток надстройки. Бронированные стекла рубки выдержали, но из-под крышки носового люка повалил дым.
– Яаааааа! – Заорал Никита, вскинув руки со сжатыми кулаками. Носов отбросил гранатомет и поднял к плечу реактивный огнемет.
– Не надо… – пролепетал Никита сосредоточенно прицеливающемуся Носу. С катера в их сторону раздалась очередь из ПК, ударами свинцовых молотков осыпав корму баркаса, балку тельфера, и рубку. Никита плашмя упал на палубу и вжался в лицом в покрытую пятнами ржавчины, окрашенную сталь.
– Вон, смотри… нам бы с ними сладить… – хлопок, ракета  ушла в сторону «Раптора". –…А эти, если починятся и опять вступят, нам не сдобровать.
Никита отвел взгляд от окутанного пламенем, словно коконом огненного шелка, «Раптора», и посмотрел в ту сторону, куда теперь смотрел Носов. Их нагонял второй катер, а из-за края высокого берега над бухтой появился вертолет в камуфляжной окраске.
- Вот видишь, Надь, – крикнул Носов, повернувшись к рубке – а ты говорила, чё я всякое говно на лодке держу!
– А? Что? – Надя высунулась из рубки с обеспокоенным лицом. – Что ты сказал? Я не расслышала…
– Всё круто, любимая! Поддай газку! – Весело крикнул Нос.
- Да мы и так… – Надя выкатила глаза. – Щас взлетим на воздух.
– Ага, и я о том! Так и так взлетим!
– Что? – вытянула шею Надя, но махнула рукой и исчезла в рубке.
Внезапно Никита понял, что Веня разорвал с ним связь, и он не слышит ничего, кроме внешних звуков. Он приподнялся и взглянул на преследователей: катер сбросил скорость и едва дрейфовал в их сторону на приличном отдалении. Неподалеку, почти над ним завис вертолет.
Никита вскочил:
– Они отстают!
– Ну я не зна-аю! – Протянул Нос. Он сгонял в рубку, и вернулся с электронным армейским биноклем. – Хм… Такие люди так не отстают… Что-то они там… М! Какое интересное у них снаряжение! Блин, они ребризерами пользуются. Я думал это пока в проекте.
– Это что такое? – спросил Никита, потянувшись в биноклю.
– У них на масках аппараты для извлечения воздуха из забортной воды. – Нос передал бинокль. – Я отлично знаю современное оснащение спецподразделений – такого еще не существует.
– Удивительная способность отрицать очевидное – вздохнул Никита.
– Не, я о другом. Я не знаю, кто эти люди. А я в этом мире знаю всех.
– В како… – Никита еле увернулся от чего-то огромного, внезапно вылетевшего из пенного шлейфа, оставляемого винтами Пелоруса. Он резко обернулся, но успел только заметить что-то серое, оно перекатилось через крышу и упал на бак.
Надя услышала громкий удар, словно огромным кулаком, по крыше надстройки, что-то темное пролетело мимо окна и упало на нос. В забрызганное пятнами высохшей соли окно Надя увидела человека в сером гидрокостюме. Человек быстро перекатился на четвереньки, и встал в полный рост тут же изготовившись для прыжка. Надя успела заметить, что в его длинных очень мускулистых ногах с длинными ступнями с перепонками между пальцев, кроме страшной силы была еще неуверенная мягкость, будто он впервые ходил. Высоченный и широкоплечий, с абсолютно голой головой. За секунду, что Надя смотрел на него, она заметила, что не видит, где заканчивается его гидрокостюм: ни на руках ни на ногах ни на шее не было перехода от ткани к коже. Похоже, что это свинцово-серое существо с более светлыми, бело-серебристым животом и грудью до шеи и подбородка, было в своей собственной коже. Он шагнул к борту, и тут же качнулся обратно.
Надя увидела, что один из его широко расставленных глаз над огромным подковообразным ухмыляющемся ртом сверлит её сквозь блики на грязном стекле, и схватила пистолет, оставленный для неё Носом на полке у выхода.
Нос, увидев приземление гостя на крышу рубки, в одно мгновение поднял с палубы автомат, молниеносно прижал к плечу, взвел, и дал короткую очередь. Существо сделало еле различимое движение, увернувшись от пуль, чуть присело, и прыгнуло на Носа.
Никита ничего не понимал. Он успел заметить лишь серую тень – фигура гостя, стоявшего на носу от него была скрыта рубкой.
– Амадеус! – вдруг прорвался из тишины Венин свист. – Мы испугались - он появился внезапно. Но мы возвращаемся.
Надя не ждала сигнала к началу, она пинком распахнула дверь, и выстрелила в тот момент, когда существо прыгнуло.
Амадеус успел выставить руки и оттолкнуться от края двери как от гимнастического коня, но Надя, удачливый стрелок, пальнув в белый свет как в копеечку, попала ему в ногу. Амадеуса занесло, он зацепился ногами за дверь, перевернулся и, крутясь в воздухе в попытке сгруппироваться, ударился о палубу на корме, словно шар в кегельбане разбив горку скуба-снаряжения, и, вместе с ним свалился за борт «Пелоруса Джека».
Ни секунды не мешкая вертолет рванул за ними. Катер, чуть задержавшись для набора оборотов, тоже бросился к ним.  Нос вскинул на плечо трубу «Шмеля», и выстрелил. Тут же рядом с ним в палубе появилась пробоина в палец толщиной. Вертолет спокойно увернулся, уйдя в плавную дугу.
– Видел? Снайпер! На. – Он поднял и перекинул Никите РПГ и сам поднял такой же. – Наводи на вертолет, я скажу как целиться и когда стрелять.
Никита сонаром дельфина слышал рев двигателя вертолета, заглушающего все шумы вокруг. Внезапно Веня разобрал частоты и винт вертолета словно улетел в небо. Остался чистый звук переговоров экипажа.
– Держи их на прицеле.
– Ага.
– Ты смотри мне там! Умники! «На прицеле». Не шмальни по нему!
– А если ему будет грозить…
- Ну значит будет что будет. Или он сам в схватке погибает, или ты его пришьешь? Разницу понимаешь?
– Но его не видно, я могу стрелять.
– Я его вижу, по приборам. Отставить!
Нос приложился к трубе и выстрелил. Фугас ударился об воду немного позади катера, отрикошетил, взлетел, и тут же взорвался. Корму катера бросило вверх, он начал терять скорость и задымил.
– Давай, стреляй! – Заорал Нос. Но Никита зачарованно как в замедленной съемке смотрел, как из воды выпрыгивает Амадеус, и летит на него.
Никита шарахнулся в сторону, упав на колени, и изо всех сил махнул трубой гранатомета, как битой, навстречу Амадеусу. Снаряженная выстрелом труба увесисто врезала ему по голеням, подсекая на скорости, и он хлопнулся мордой об палубу.
Нос за секунды перезарядил гранатомет и с удовольствием поразил статичную мишень, еще недавно представлявшую смертельную угрозу. Катер взлетел на воздух. Вертолет развернулся, и уже был недалеко от них. Мчал, опустив фонарь, как раненый бык на тореро.
Амадеус вскочил на ноги, присел и прыгнул на Носа, сбив его с палубы в воду.
Такого поворота Никита не ожидал. Он кинулся к борту, удерживая взглядом то место, где исчез Нос, так быстро удаляющееся, когда вдруг в частоты сонара ворвался новый звук. Но Никита принял его за шум в голове и с запозданием,  лишь когда дельфины резко окликнули его, прыгнул в воду.  Ракета с вертолета ударила в корму, и почти долетевшего до воды Никиту протащило над поверхностью еще с десяток метров, чтобы с силой вонзить в глубину.
Внезапно окутанной убаюкивающей, ласковой водой, Никита парил на небольшой глубине. Рядом с ним медленно опускался гранатомет. Никита оглянулся по сторонам и увидел Носа, борющегося с Амадеусом, вода вокруг них была окрашена розовым, который на глазах уплотнялся в красный. Пытаясь разглядеть в призрачном и бледном утреннем свете барахтающегося Носа, он силился сделать зрение резче, но оглушенный взрывом едва мог слышать Венино присутствие. Тень нависшего вертолета скрыла их. Никита повернулся к покачивающейся трубе гранатомета. Из под воды эта штука не выстрелит. Или её разорвет. Никита зажмурился, и послал Вене крик.
Амадеус сдавил руками горло Носа, но Костя сорвал его руки незатейливым приемом из джиу-джицу. Амадеус закрутился вокруг него, попытавшись напасть со спины, но Нос выхватил нож из ножен на голени, и, насколько мог, быстро вращаясь, короткими тычками отбивал каждое приближение Амадеуса. Тот ушел ниже, и промелькнув за его спиной, выпрыгнул из воды. Костя решил что он опять хочет напасть сзади с захватом шеи, и скруглил спину, уходя вниз. Это и нужно было Амадеусу. Он вскочил ногами на плечи Носа, и пальцами схватившись за края его нижней челюсти, стал выпрямляться, притопив Носа и возвышаясь над ним по колено в воде. Нос всё понял, едва ноги Амадеуса коснулись его плеч. Он перехватил Амадеуса за запястья, и, превозмогая невыносимую боль от проникающих под челюсти пальцев, рвущегося позвоночника и крошащихся зубов, удерживал его, не давая выпрямиться ни на милиметр.
Он дернулся телом, желая скинуть ловкого врага, но тот умело балансировал, продолжая отрывать ему голову. У Носа уже кончился воздух, в легких ревело пламя, оно захлестывало глаза и в голове что-то пузырилось кипящим варевом, заливающим глаза пурпуром.
Снизу перед Никитой выросла Венина спина, он только успел выставить вперед ноги, и обхватить его туловище - Веня рванул к поверхности. Уже находясь в трех метрах от Носа, умирающего в захвате Амадеуса, Никита увидел, насколько он недооценил грозящую Косте опасность. Он резко отдал команду Диомеду напасть на Амадеуса, которую Веня тут же высвистал в эфир. Едва его челюсти сомкнулись он пробил носом воду, и выпрыгнул в сторону вертолета, зависшего метрах в пятнадцати, почти над ними. Никита чувствовал как дельфин набирает высоту и за секунду до того, как он достиг наивысшей точки, откинулся назад насколько мог, чтобы пламя не ударило по хвосту дельфина, и нажал на кнопку спуска. Сноп пламени из сопла гранатомета бросил вперед с удвоенной скоростью летящего в воздухе дельфина, и ракеты, полетевшие в него с вертолета, ушли в воду далеко от цели.
Граната попала хирургически точно. Взрыв разворотил носовую часть, кусок обшивки попал в лопасть винта. Вертолет закрутился вокруг своей оси. Лопасти, сокрушая друг друга и рулевой винт, полетели в разные стороны. Машина обрушилась камнем, крутясь вокруг вала с последней лопастью, которая тоже полетела в сторону.
Хвостом вертолет смел Амадеуса, торчащего из воды, как травинку бревном.
Никита с Веней поднимались теперь к поверхности, чтобы поддержать обессиленого Костю. Рядом с ними Диомед выталкивал начавшую тонуть Надю. Мимо них медленно, раскинув руки и ноги, звездой в темноту опускался Амадеус. Носов, отфыркиваясь и отплевываясь, поплыл к Наде. Никита, поддерживая его, плыл рядом. Обхватив Венину спину одной рукой, и навалившись на него телом, Нос пальцами другой поводил, похлопал по её щекам. Он видел, что она уже дышит, и медленно и осторожно приводил её в чувство. Она открыла глаза, и, судорожно выдохнув, беззвучно заплакала.
– Веня, я оглох. Ты слышишь что-нибудь? – спросил Никита дельфина.
– Слышу движение около катера. – Ответил Веня, вычленил и услилил сигнал. Никита услышал отдаленное булькание выдыхаемых пузырьков. Один… второй… третий… не менее трех, дальше его сбили другие звуки, он едва удерживал связь в таких сложных условиях.
– Ребята, пловцы с катера еще живы. Давайте, ребята. Доверьтесь дельфинам. Дышим под водой. Нам надо к берегу подальше отсюда. Мы уйдем от них, если пойдем на скорости дельфинов.
Надя кивнула быстро, Нос сделал вид что задумался, но всё уже было очевидно.
Дельфины парами подхватили их, и помчались в сторону от места сражения. Никита устал, как будто годами выгружал вагоны без выходных, перерывов и сна. Хватало сил только вцепиться в плавники и иногда трясти головой, чтобы не заснуть. Внезапно ему почудился ликующий протяжный крик, словно чистая радость вырвалась из долгого заточения на волю и засияла над ним. Он подумал, что начались галлюцинации от усталости. Заставил себя встряхнуться, собраться.
Как-будто без его желания, но настойчиво, перед глазами побежали картинки  всего произошедшего.
– «Интересно, где этот чувак так надрочился воевать?» – подумал Никита.
– Да-а, он умеет! Он же отслужил в морской пе… – как будто бы прозвучал Надин голос.
– М-м-м(монотонно) Бла-бла–бла, м-м… – Появился совсем другой, третий голос.
– Блин, чуваки, я вас слышу! – Никита чуть не захлебнулся от внезапно распершего грудь восторга.
– Уоу! Прикинь! Так это я тебя слышу? А мне просто почудился вопрос в голове! Уаааа!
- Ты там не очень болтай – Костины мысли были суровыми.
– Ну Костя, прекрати. Мы же вместе… он в СОБРе потом служил. Помнишь атаку зомби? Так вот это…
– Ну-ка цыц!
– Ладно, Надя, не надо. Личное дело каждого. Мне интересно, но Костя пусть сам расскажет, если когда-то захочет. Я помню ту историю…
– Это отдельная история!
– Хорошо. …Но то, что я вас слышу, ребята… это… ух!
– Насколько я понимаю, это через тебя. Не будь тебя рядом, мы бы ничего не услышали…
– Да, он ключ! – ворвался в их головы радостный свист Вени. – И мы нашли его! И-и-и–ха-ха-ха-ха-ха!