Учительница

Мама бы мной гордилась.

Я думаю об этом каждый раз, когда переступаю порог школы, в которой я преподаю. Вот она я: выросла в молодую строгую преподавательницу, которая действительно рада учить детей английскому языку. Правда сейчас они, конечно, уже перестают быть детьми. Это мы в старших классах еще походили на несмышленышей, а современное поколение и выглядит, и ведет себя как полностью сформированные маленькие люди, отягощенные заботами и ответственностями.

Так что мама бы мной гордилась, если бы видела какую просветительскую деятельность ведет ее дочь. Как преподносит знания этим юным дарованиям, каждый раз меняя методические ухищрения, чтобы достучаться до каждого.

Юные дарования мне попались хорошие. Даже странно для первого преподавательского опыта. Мой 11 «б» весь, как на подбор, состоит  из серьезных юношей и девушек. Всего пара разгильдяев, которых я могу быстро заинтересовать и не позволяю им мешать учебному процессу. Я радуюсь своим ученикам. Радуюсь тому, что они меня слышат, каждый воспринимает по-разному, но в целом, мы становимся какой-то частью единонаправленного стремительного движения. Движения, которое должно было привести моих ребят к свободному владению языком и уверенности в будущем.

Я всегда этого хотела, не знаю, это ли преподавательская врожденная жилка или просто жажда лидерства, но это жило во мне всегда с самого детства. А сейчас я вижу такую же тягу в некоторых своих учениках.

Вот он, например. Дмитрий. Я называю его почтительно Дмитрий Алексеевич, взамен на его насмешливое «Анна Михайловна». Почему насмешливое? Потому что называет он меня так, обязательно глядя в глаза и улыбаясь на бок. На щеке его в этот момент играет очаровательная ямочка.

Сколько лет у нас разницы? Недостаточно, чтобы говорить о том, что мы из разных поколений. И достаточно для того, чтобы я не смела даже думать о нем в неприличном ключе.

Я и не думала. Когда на одинокой кухне пила чай по ночам и проверяла тетрадки – не думала. Ни к чему это все. Что я, не читала регулярные сводки об учителя-совратительницах? Так что, нет, не думала.

Дмитрий, конечно, прорывался в мои сны, взбудораживая утро. Растормошенная и злая потом пила кофе, разглядывая пустоту перед собой. Быть может, если бы в моей жизни было бы больше смысла и занятости, или в другой комнате у меня посапывал бы ребенок, я бы точно не думала об учениках. Пока что мое скромное затворничество скрашивала только подруга.

— Мужика тебе надо. — Лера шумно хлюпала со мной чаем по вечерам, когда могла забежать после работы.
Я пожимала плечами и соглашалась. Сложно сказать, нужен ли тебе мужик, если ты, собственно, и не заводила с ними серьезных отношений. К учебе в педе относилась ответственно и не  кидалась в  долгие романы, так, легкие увлечения.

Дмитрий, напротив, кажется гроза девичьих сердец. Немудрено. Смуглый, высокий, словно выточенный из камня, он стремительно передвигался, горел сердцем и так же объяснялся. Черные, как вспыхивающие угольки, глаза просверливали любую девичью душу насквозь. Дмитрий Алексеевич определенно хорош собой. И максимально недоступен.

Вы, наверное, уже думаете о том, какая я разужасная тварь? Покусилась на святую невинную душу, на мальчика, развратная женщина! Но разве это так? А если этот мальчик умен не по годам, выше меня ростом, физически великолепно развит и флирует со мной напропалую?

Нет, я не даю поводов. Ни малейших. Не торопитесь меня осуждать, ведь вы не видели меня в работе.

Я захожу в класс со спокойной душой.  Здороваюсь с учениками и окидываю взглядом класс, не задерживаясь на отдельных учениках. А он смотрит. Улыбается и смотрит, ищет ответный взгляд, пытливо меня рассматривая.

И иногда я отвечаю ему, легким кивком приветствия. И его светящиеся радостью глаза становятся причиной моей бессонницы в ту же ночь.

Ох, Дмитрий. Вам бы девушку: юную, нежную, не отягощенную заботами и одиночеством, чтобы смотрела на вас так же верующе, как бабки на святые иконы. Такая ему нужна. Не я. Серая, устающая от работы мышь, которая бежит из учительской при появлении в ней пухлого директора. Я его сама боюсь, понимаете? Не меньше, чем ученики.

Может после университета рано было идти сразу кидаться в старшую школу и пытаться учить детей, я не знаю. Может быть каждая молодая учительница проходит через такие испытания? Испытания на профпригодность и непоколебимость.

Как правило, пока я размышляю об этом Дмитрий Алексеевич подходит к моему преподавательскому столу, наклоняется и задает какой-либо вопрос. Я поднимаю голову и встречаю его глаза, расстояние между которыми сокращено до возможного по правилам приличия минимума и, кажется, пропитано напряженностью.

— Анна Михайловна, — произносит он с улыбкой и акцентом на «Анна», — Возьмите меня на роль Гамлета в новогодней постановке. И затихает, разглядывая меня в упор.

«Какой Гамлет? А, тот, что Шекспир, я в школе, я преподаю английский, да-да», — проносится в моей голове и я киваю. Соглашаюсь. Он действительно подходит на роль Гамлета: стройный и порывистый. И с лучшим британским произношением в классе. Так что я не против. Надеюсь это не потому, что нам придется видеть с ним чаще после уроков на репетициях.

— Спасибо, я не подведу! — Дмитрий продолжает сверлить меня взглядом и слегка наклоняется еще ближе, прежде чем выпрямиться и покинуть кабинет. Я успеваю почувствовать тонкий запах парфюма и молодости, которые дымкой окружают его. Закрыв глаза, вдыхаю и на несколько секунд позволяю мозгу истерично плеваться гормонами, которые визжат от присутствия столь ярковыраженного мужчины.

Боже, как стыдно. Об этом не говорят. Из века в век и из уст в уста передается между женщинами тайное знание о том, что они не имеют права вожделеть. Только лишь уступать напору мужчины. Почитайте что угодно, вся британская литература 19 века на этом построена, это я вам как лингвист говорю.

Так что стыдно. Сейчас мама бы мной не гордилась, слава Богу, она никогда о моих мыслях не узнает. Посижу еще пару минут в классе и отправлюсь домой, закутавшись в тонкое пальто. Бежать буду быстро, потому что на улице в ноябре изрядно холодно: пусть ледяной ветер выморозит мои неприличные мысли и остудит разгоряченное лицо.

А дома я буду жевать бутерброды и пить чай, смотреть какое-нибудь неинтеллектуальное дерьмо по телевизору и радоваться тому, что неприличные мысли не посещают меня хотя бы несколько часов.
Перед сном мне всегда хочется плакать. От жалости к себе и безысходности. Так и лежу, утыкаясь в жаркую подушку, сдерживая рыдания. Жалкая истеричка, самой противно от себя…

Спасибо будильнику, которые исправно возвращает мне рабочий настрой. Умыться, почистить зубы и вперед. Нести свет учения детям. Спасибо, что есть работа, кажется только она держит меня в состоянии адекватности. Иначе бы слегла, как Обломов, в грязном халате и изредка реагировала бы на появление Леры. Ничего больше.

—Анна Михайловна, заполните ведомость. — директор швыряет мне стол листки и удаляется из учительской, вырывая меня и мира размышлений.
И я заполняю, углубляясь в мир цифр и фамилий, изредка зевая и кутаясь в пуховый платок. Взгляд падает в потемневшее от старости зеркало, которое стоит в учительской уже, наверное, триста лет. Отражаюсь в нем, как истинная старая дева, с дурацким хваостиком на голове и кругами под глазами. Красотка. Самое оно, чтобы нравится десятиклассникам.

Кстати, пора на репетицию. Вздохнув, я собираю бумаги и отправляюсь в актовый зал. Мои ребята уже в полной боевой готовности и репетируют сцену с Офелией. Дмитрий сегодня в ударе: припадает на колени, нежно обнимает Катю (Офелию), английская речь течет из его уст легко и свободно. Я не знаю, наблюдаю ли я за их актерской игрой или просто разглядываю Диму. Кажется все девочки в зале тоже просто пялятся.
Что за секрет притягательности у таких мужчин? Они бравируют собственной красотой, легко меняя девчонок, как перчатки, и стухнут, пожалуй, только женившись или пережив кризис 45-летнего возраста. Пока что свежий и не истухнувший Дмитрий закончил сцену  и радостно, как щенок, подбежал ко мне. Схватив меня за руку, потащил меня к сцене.
Какие горячие пальцы, господи, на моем запястье, где ниточка пульса сразу истерично начала дергаться сквозь кожу.

— Смотрите, Анна, смотрите! А вот тут мы поставим…
Я смотрела на него, ничего не слыша. Его чистый профиль был освещен желтыми рампами под потолком, в этот момент он казался мне каким-то молодым божеством, ведущим меня к свету и счастью.
— Что Вы об этом думаете? — Дима повернулся вплотную ко мне, не отпуская руки.
Я замерла, затаив дыхание. Сил хватило только на то, чтобы кивнуть и аккуратно вытащить руку из его цепко хватки. Я отвернулась, выдохнув, и вышла из зала, поправляя платок.

К ночи мне стало совсем дурно. Я полулежала в кровати, укрывшись всеми найденными одеялами, то раскрываясь от жары, то заползая в тепло, спасаясь от бившего меня внутреннего озноба. Так не может и не должно продолжаться. Ей-богу, проведу с ними эту дурацкую постановку и откажусь от класса. Мне не по силам. Есть пределы и моей отстраненности.

Успокоенная этими мыслями, я уснула.
А на следующий день завертелась новогодняя кутерьма. Ученики, взбудораженные приближающимся праздником, носились по коридорам, я сама бегала, как оглашенная, обеспечивая бесконечные проверки готовности моей постановки. Даже в меня, уставшую и вымотанную, вселился этот праздничный дух, заставляющий людей проникнуться в новогодней сказкой. Знаете это особенное ощущение,  как в детстве, когда родители прятали подарки под елкой, а ты притворялся, что веришь в принесшего их деда мороза и радовался.

И день настал. Мои воспитанники, все сплошь нарядные и красивые, шептались за сценой, Дмитрий в потрясающем расшитом камзоле, тренировался, делая выпады шпагой и  хихикая с девчонками. Я смущенно наблюдала за ними, счастливая и раскрасневшаяся. Поправляя волосы, зашла в гримерку, чтобы проверить последние приготовления. Сзади хлопнула дверь, и в отражении зеркал промелькнул стремительно приближающийся Дима.

Я успела только обернуться, как его руки оказалась где-то в районе моей талии. В следующее мгновение он прижал меня к стене и я невольно уткнулась в его горячую шею, мгновенно задохнувшись от сладкого запаха его кожи.

—Нет, нет-нет, — опуская голову тихо проговорила я. Дима наклонился и поцеловал меня. Я тут же потеряла возможность дышать, одной рукой упершись в его дурацкий новогодний наряд, а второй щупая его волосы. Благоразумное сопротивление уступило место всей моей страсти, истосковавшейся по теплу. Я должна была праведно возмущаться. Отталкивать его. Но вместо всего этого подобающего моему положению поведения, я ответила ему на поцелуй, отмечая медленно капавшие секунды затормозившего времени.

Ох, Дмитрий, что же Вы сделали со мной? Зачем свалились на мою голову, со всей этой красотой и молодостью? Загубили Вы меня, Дмитрий Алексеевич, погубили мою уснувшую душу.

В дверь гримерки громко постучали. Я, наконец, оттолкнула его от себя и выбежала в коридор. Щеки пылали. Я мчалась в уборную, проклиная тот день, когда я решила поступить на педагогический факультет. Охладила руки под ледяной струей утекавшей в раковину воды и прижала к щекам. Посмотрела на себя в зеркало – хотелось увидеть, как же меняется лицо человека, который только что страшно и мощно согрешил. Но отражалась там по-прежнему я: невразчная училка в платье пыльного цвета. Разве что глаза предательски блестели.

Я прокралась в зал, где было битком народу, чтобы хоть краем глаза увидеть постановку. Ученики старательно отыгрывали то, что мы так долго готовили. Дмитрий был великолепен. Вжившись в роль, размахивал шпагой, срывая овации зала.
Я завороженно глядела на него. Отмечала улыбки и появляющиеся на щеках ямочки. В голове крутилась дурацкие фразы.
— Мой принц.. Мой прекрасный принц, — шептала я беззвучно.

Домой не бежала. Не смотря на декабрьский мороз, я еле брела, не укрывая головы и подставляя лицо ледяному ветру. Я хотела вдохнуть всю эту морозную свежесть в себя, позволить ей заморозить мое горевшее тело.
— Влюбилась. — крикнула я в черное небо. — Мама, я влюбилась!
Закрывая глаза руками, я, наконец, побежала, оскальзываясь на льду и снова теряя дыхание.

Утром выяснилось, что я заболела. Надрывно кашляя, я бродила с градусником по квартире, наливая себе горячий чай и глотая таблетки. Все произошедшее казалось бредом моей больной головы, который я себе придумала пока меня бил жар.

В бредовых снах я бесконечно убегала от Димы, который хотел поразить меня отравленной шпагой. Вскрикивала, просыпалась, пыталась сбить температуру и проваливалась в горячечный бред опять. И снова мучилась снами, в которых пухлый директор назидательно грозил мне пальцем и мерзко хихикал.

Проболела я все зимние каникулы. В школу возвращалась истощенная и бледная, как поганка. За все эти дни я передумала все возможные варианты дальнейшего развития событий. Измотала свою голову настолько, что в класс Димы шла без малейшего волнения. Словно робот, который должен выполнить определенные функции и выключиться.

В школьном коридоре притормозила, пытаясь найти в сумке очки. Из раскрытой двери класса слышались взрывы хохота. Знакомый голос, голос моего «принца» вещал:
— А она стоит, как овца, и бормочет: «Нет, нет, нет!» Я чуть не заржал!
Его прервала очередная волна смеха.

Я замерла, побелев от ужаса.
— Но сосется Анька неплохо. Нормально.
Я медленно зашла в класс, передвигаясь словно в кошмарном сне.

Дмитрий Алексеевич сидел перед всем классом на учительском столе и порывисто жестикулировал, показывая объятия и, видимо, то, как я гладила его волосы. Класс затих. Я, белая, как мел, встала у доски. Дима обернулся, явив мне на мгновение свой профиль, улыбку и ямочку на щеке.

Я разглядывала его, чувствуя себя внезапно уставшей. Мой принц оказался гадкой подростковой лягушкой, посмеявшейся надо мной.

Смутившись, он вскочил со стола и отодвинул стул, жестом приглашая меня сесть. И я села. И провела урок, не моргнув глазом, и ничем не показав, что внутри меня разрасталась огромная черная дыра. Виват профессионализму!

Ученики откровенно разглядывали меня и изредка хихикали. Я даже бровью не вела. Звонок прозвенел и я первая покинула класс, не глядя на своих воспитанников и Диму.

Пора было подвести итоги: это я их учила, или они преподали мне незабываемый урок.
А сегодня утром я написала заявление на увольнение и оставила его на столе моего пухлого директора. Я лежу дома под тремя одеялами и собираюсь позвонить Лере.

 И пишу  вам. Стыдно ли мне? Сейчас, когда я облекаю все это в литературную форму, катастрофически стыдно. Меня разрывает стыдом и отчаянием, черная дыра в груди не дает спать и есть.

Искренне надеюсь, что к весне я вылезу из-под одеял и снова начну как-то жить.
Если это случится, я вам обязательно еще напишу. Ладно?