Солома

Баба Нюра вполне самостоятельно справлялась со своим нехитрым хозяйством. Дом был капитально отремонтирован. Десять соток приусадебного участка обеспечивали ее всеми необходимыми ей овощами. Коза и кролики обеспечивали пухом, которым баба Нюра набивала подушки на продажу. Куры исправно неслись, обеспечивая хозяйку не только утренней "яишней", но и некоторым приварком к пенсии. Менее значимой прибавкой к пенсии служили дары леса и излишки с огорода. Баба Нюра с прибытком выращивала традиционные укроп, петрушку, картошку и редис, знала потаённые грибные и ягодные места в округе и умело торговала по субботам в городе, пристраиваясь на социальные места городского рынка.

 В совокупности вся эта ее деятельность позволяла ей решать все проблемные задачи, возникавшие едва ли не еженедельно. То коза приболеет или съест какую-нибудь "заразу", и молоко станет горьким, как хина. И тогда не только "прощай ужин", но и зоотехнику нужно заплатить, чтобы помог. То куры "осоловеют", и за две-три недели принесут всего-то десяток яиц, а тогда приходится покупать в магазине "либо колбасу какую, либо еще чего-нибудь, что пожрать можно". То кролики заболеют... То ласка передушит кур...  Да мало ли проблем в деревенском хозяйстве?
 
 Но баба Нюра не унывала. И даже не сильно скорбела по мужу, покинувшему "сию юдоль печали" три года назад и не особо скучала по детям, лет тридцать уже как разъехавшимся по разным городам и весям. Годы, проведенные без них, приучили ее спокойно воспринимать одиночество. Более того, когда из города к ней приезжал Саша, не в меру заботливый племянник, сын покойной сестры, она, конечно, находила ему занятия, но не потому, что нуждалась в его помощи, а для того только, чтобы меньше времени тратить на общение с ним.

 А о чем с ним можно говорить? Он и родился-то уже в городе. И всю жизнь был не приспособлен к работе. "Да какую работу можно ожидать от человека до шестидесяти лет проходившего с портфелем? Только руководить и может. Даже машину за него шофер водит".

 Впрочем, баба Нюра всегда делала вид, что гордится своим "ученым" племянником. Деревенские, все без исключения, с завистью слушали ее рассказы о том, какой он умный, "важный начальник". И о своих детях она всегда говорила только хорошее, "хотя, кто их там знает, какие они там. Хорошо, если раз в месяц позвонят спросить, жива ли еще". Но эти мысли были недоступны никому. Баба Нюра была по-своему горда: "Пусть лучше завидуют, чем сочувствуют в лицо, а за глаза кости моют".

 Баба Нюра жила в мире и согласии с собой, а остальные ее интересовали мало. За это соседи ее только больше уважали, думая о ней, как о "человеке деловом, к сплетням не расположенном".

 Уважали ее еще и за то, что она всегда четко знала, кому помощь оказать, а кого и отправить подальше за этой самой помощью. А потому выпивохи местные к ней никогда не обращались, разве только тогда, когда надо вскопать огород, либо сена накосить. Тут уж она не скупилась - ставила каждому по бутылке за день работы. А работу четко контролировала, неделю копать ее огород не получилось бы. Максимум три дня вдвоем. Либо два дня втроем. Как получится сообразить.

 На этот раз бабе Нюре потребовалась солома. Привезти ее можно было от фермера, из соседнего села. А это, не много не мало, пятнадцать километров. Баба Нюра с ним договорилась по телефону, но загвоздка вышла с доставкой. Фермер соглашался отдать "хоть сегодня", но привезти сам мог только через неделю. А бабе Нюре солома нужна срочно. У неё всегда так, коли что понадобилось, то срочно. Ждать она не умела и не желала уметь.
 
 Выход был один - договориться с Лёнькой-трактористом. Баба Нюра не мешкая собралась к Лёньке и с порога заговорила о своей нужде. А когда заговорила, одумалась, только поздно. Жена Лёнькина, "еще та лярва", бабе Нюре без обиняков заявила, что либо та заплатит деньгами, либо "нечего по дворам таскаться, мужиков сбивать с толку, и без ее бутылки Лёнька найдет, где нажраться". Баба Нюра развернулась несолоно хлебавши, денег-то лишних нет, "не за гробовыми же в погреб лезть из-за соломы".

 Вот когда "племянничек дорогой" мог "наконец-то натурально пригодиться". Едва ли не впервые баба Нюра позвонила родственнику, в надежде, что тот на своем "жипе" привезет ей солому. Племянник по первому же зову явился к тётке. Но без машины. На электричке прикатил, сказав, что машина в ремонте, но солому ей сегодня доставит.

 Как уж он договорился с шабашниками, строившими соседям коровник, баба Нюра не слышала, только Саша даже обедать не остался. Сказал, что солому привезут к вечеру, а назавтра он снова приедет, сам с мужиками расплатится.

 День прошел. Настала ночь. Солому не привезли. "От зараза, надейся на него. Одно слово - начальник". Баба Нюра всю ночь проворочалась на своем пуховике. То племянника недобрым словом поминала, то "Лёнькину супружницу поганую", то думала, где же ей извозчика найти.

 Наутро, еще и десяти не было, бабы Нюрин племянник приехал снова на электричке. Бодрым голосом поинтересовался о соломе. И, узнав, что солома по-прежнему в пятнадцати километрах от места, которое ей баба Нюра назначила, не перешагнув порога, вышел во двор и отправился к соседскому недострою. Встал напротив будущего коровника, вытащил из портфеля бутылку "Столичной", медленно скрутил её крышку и, подняв руку вверх, стал выливать водку на траву.

 Через пару секунд около него оказались оба шабашника.

 Баба Нюра демонстративно не стала подслушивать разговор мужчин. Поджала губы, сложила на груди руки и ушла в дом, с треском захлопнув дверь.

 Саша, поговорив с мужиками, в дом не пошел. Сел на завалинке, шляпу на нос надвинул, ноги вытянул. Ну, и баба Нюра к нему не пошла на поклон. "А чего кланяться? Один раз за всю жизнь попросила, и то не сделал"

 Не прошло и часа, баба Нюра только и успела грядку с морковью прополоть, как в  проулке затарахтел трактор. Саша удовлетворенно хмыкнул, поставил на скамейку две поллитры из своего портфеля и крикнул тетке: "Ну, хоть теперь-то накормишь? Или мне голодным в город возвращаться?"

"Не заслужил еще", - ответствовала любящая тетушка и ахнула, увидев как проворно сгружают шабашники тюк за тюком плотно обвязанную солому.

"Это как же? Это откуда же?" - запричитала баба Нюра, глядя на то, как двор ее заполняется долгожданной соломой в количестве, явно превышающем потребность раз в десять.

"Не волнуйся, хозяйка," - запыхавшийся шабашник отер пот со лба,- "Это мы с поля тебе привезли. Никто и не видел. А трактор щас вернем хозяину. Он, небось, еще и не спохватился. А тебе, хозяин, спасибо, что эти две сохранил. Мы уж не думали, что увидим их. И как ты на такое решился-то. Надо ж такое удумать! Водку вылить! Целую бутылку в землю спустил! Ну, да Бог тебе судья, а мы договор выполнили. Солома вам, "Столичная" нам. Бывайте здоровы!"

  Шабашники скинув во двор солому и захватив бутылки, сели в трактор и укатили за село. Саша удовлетворенно обмахивался шляпой и ждал от тетки завтрака и благодарности в виде какой-никакой корзинки с припасами для своих домочадцев. Баба Нюра решила, что это излишнее. Хватит с племянничка каши ячневой на козьем молоке с чаем из чабреца с душицей. "От удружил, так удружил, стервец. Лучше бы и не просила. От так завсегда бывает. Заставь дурака богу молиться, он и лоб расшибет. Ладно бы свой, так,ведь, это её упекут куда подальше" - думала старуха недовольно поглядывая на племянника и закрывая солому от посторонних глаз куском брезента. "Хорошо еще, что забор новый сделала, за этим забором ни шиша не разглядят", - похвалила она свой забор из профнастила, за который еще недавно про себя ругала племянника, а теперь даже не вспомнила, что это он прошлым летом заказал и оплатил этот высокий глухой забор, за которым она боялась помереть, и никто и знать не будет. А еще она боялась того, что если грабители какие заберутся к ней, то и свидетелей тоже не будет, и не поможет никто. Теперь же, с этой кучей соломы она не могла нарадоваться тому, что двор её никому из соседей не виден, разве на крышу к себе кто полезет.

 Баба Нюра тщательно прикрыла солому, обтерла руки о передник и пошла накрывать стол. "Накормить-то охламона надобно", - решила она, - "Дело-то он сделал. Хоть и не по-людски. Да что с городского возьмешь?" Думала она, что племянник отзавтракает, да и укатит в свой город, а ей эту гору соломы самой перекидывать на сеновал и в курятник придется, да еще и от соседей прятаться - ворованная солома-то.

 А он с удовольствием наминал кашу, шумно отхлебывал чай и явно никуда не спешил. "А ты, чой-то, в город коли едешь, аль нет?" - поинтересовалась баба Нюра у племянника, когда он принялся пить вторую чашку чая. "Нет, тетушка, сегодня у тебя останусь, солому-то ты не для двора хотела? Перетаскаю, куда скажешь, а завтра с утреца поеду", - благодушно ответствовал племянник. "А на работу тебе, что, уже не надо? Аль пенсионером заделался?" - окончательно забеспокоилась баба Нюра.  "Сегодня выходной у меня. Отгул взял, чтобы тебе помочь. Одна ты у меня осталась из старших", - он допил чай, с грохотом отодвинул табурет от стола, скинул пиджак и рубашку, - "Ну, командуй, куда тебе столько соломы надо?"

 До вечера Саша разносил тюки соломы. Тем более, что никто не спохватился по пропаже. Вечером он шумно обливался во дворе холодной водой из колодца, довольно отфыркиваясь, долго, до красноты, обтирал свое упитанное тело жестким полотенцем, с удовольствием съел тарелку каши с молоком и отправился спать на сеновал, прихватив брезент со двора: "Утром рано встать придется. Первой электричкой поеду. Так, будить тебя не хочу. Ты мне, тетушка, вот что, дай-ка мне с собой на сеновал бутылку молока и кусок хлеба на завтрак. И спи себе спокойно, не беспокойся". Баба Нюра пожала плечами, но спорить не стала, сделала, как попросил. А и зачем он ей в хате-то ночью нужен? Хочет на сеновале спать, так пущай там и спит.

 А сама она целую ночь не спала, ворочалась, ждала, что вот-вот за ней "Сенька-полиционер" придет и арестует её на старости лет, позорище-то какое. И зачем ей эта солома сдалась? Да еще столько? Ей и надо-то было всего пару тюков, а тут целый скирд, хоть двор замости ей, соломой этой, хоть огород весь засыпь... Лежала она на своей пуховой перине, ворочалась от мыслей всяких и припомнилось, что, когда Сашка этот еще маленький совсем был, а сама она еще девчонкой семнадцатилетней была и замуж пока еще не вышла, в городе у сестры с ним нянчилась и городским кавалерам говорила, что это её сын - цену себе набивала, мол, вот уже какая взрослая. И замуж выйти помог ей этот самый Сашка. Муж покойный всё издалека сначала присматривался, наблюдал, как она с ребенком в песочнице играет, как на качелях катает его, а потом подошел однажды и просто так сказал: "Выходи за меня замуж, Нюра. Хорошая ты мама. Заботливая. А я тебя любить всю жизнь буду. И сына твоего тоже". Вот тогда стало ей стыдно, но призналась, что не сын это, а племянник. И вышла она замуж. И прожили они без малого пятьдесят лет душа в душу. А теперь вот уже три года как нет его. И не плакала она, не причитала, как бабы все причитают, когда помер он. Не могла она плакать. А в эту ночь заплакала.

 Только под утро сморил её сон и снилось ей, как она с Сашкой этим бежит по лугу к речке, а луг и не луг вовсе, а поле, соломой устланное. И солнце прямо в глаза светит, а хорошо-то как! И где-то далеко-далеко на тракторе её муж еще тюки соломы везет и радостно машет ей рукой...

 А когда проснулась, солнце стояло уже высоко, Сашки и след простыл, укатил по английски и только редкие соломины во дворе напоминали о вчерашнем.

 Так, на сворованной соломе и примирилась баба Нюра с присутствием в своей жизни оборотистого племянника. тем паче, что хозяин соломы так и не объявился, видать не нужна она ему была