День Победы, 1965й год продолжение

     Итак, в шестьдесят пятом году, в двадцатилетие Победы, день Девятого мая сделали государственным праздником. День стал нерабочим и заполнялся разными "мероприятиями". Даже с парадом, как на Первомай или Седьмое ноября.
   Во Всесоюзное пионерское соревнование был включён новый пункт - работа "красных следопытов". Красные следопыты должны были искать военные экспонаты и всяких героев; рассказы их записывать; помогать, если надо, по хозяйству матерям погибших героев - как тимуровцы, но только без каких-то там тимуровских тайн. Наоборот: с отражением помощи в учёте работы по пункту и с отражением на стенде соревнования.Предлагалось рисовать, кто умеет, про героев картины и сочинять, кто умеет, стихи. Срочно была придумана новая пионерская песня, про красных следопытов (чуть ли не самой Пахмутовой, точно не помню):
"Пусть ветер, ветер, ветер, ветер кружится!
В дорогу, красный следопыт!
На Остров Подвига,
На Берег Мужества,
На мыс Героев наш путь лежит!"
      Не знаю, как в других дружинах, а мои следопыты сразу же стали меня пугать: потащили в школу невзорвавшиеся снаряды, гранаты, мины. У нас песок, сухая почва, всё это добро отлично сохраняется.
     Первыми в этой деятельности оказались четвертоклассники, с председателем отряда, Валеркой Келлерманом, во главе. И на вопрос, где они взяли эту га...эти экспонаты ничего определённей, чем "там... ну... в одном месте... там уже нет" - не отвечали... Ладно, хоть согласились отдать свои находки в краеведческий музей.
     Мы сами в прошлом с моим братом много чего в этот музей натаскали. И были у нас находки не только с последней войны. Мы копались в развалинах старой Геленджикской крепости, которые тогда ещё радовали глаз возле стадиона, и находили ядра времён русско-турецкой войны и... и много чего ещё. Даже, помню, нашли совершенно исправный тесак... Нам в музее выдали удостоверение активиста, и по этому удостоверению нас пускали в музей бесплатно. Но ведь это когда было!.. И это не касалось "моих" детей, а только нас с братом. Мы за нас не отвечали, а за Валерку Келлермана я, вожатая, ещё и как отвечала...
     Я переключила было их внимание на походы. Настоящие вылазки, с ночёвками, я могла себе позволить только со старшими, с семиклассниками. Но они и без меня ходили в такие "походы" - то есть, просто собирались компаниями и отправлялись на Адербу, на реку Жанэ, ещё куда-нибудь. Как и мы в своё время в их возрасте. Так что полноценного "мероприятия" не выходило: они просто принимали меня к себе, а посвятить этот поход чему-нибудь героическому и отразить на стенде было уже моей задачей.
    В общем, в рамках Всесоюзного соревнования у меня получались только пикники с пятыми-четвёртыми классами. Зато уж тут я уговаривала кого-нибудь из пап-фронтовиков присоединиться к нам, и было хорошо: ребята сами могли писать рапорт в Совет дружины как об участии по пункту "Поход Боевой славы". И потом, это было действительно здОрово . Папы-фронтовики очень многое умели, и дети к ним липли. Одна беда: они ничего не рассказывали о своих военных подвигах. Папа Наташи Тер-Ованесян, например, воевавший артиллеристом, вместо этого начинал рассказывать о том, как им удалось добыть барашка, и как он всем показал, в том числе и повару, что такое настоящий шашлык. Он рассказывал это очень аппетитно, нанизывая на палочки кусочки варёной колбасы, хлеба и лука и обучая ребят, как правильно поджаривать это на костре. Барашек нам,жаль, был, по причине мирного времени,  недоступен... А папа Тани Науменко вообще всех удивил: отказался воспользоваться прекрасным ножом Витьки Базавлука - отличный нож, похожий на финку - из-за того, что там такой острый клинок. Он всё резал обычным столовым ножом. Таня сказала, что дома папа у всех ножей кончики спиливал и закруглял напильником. А когда мы спросили, почему, папа-фронтовик мрачно буркнул, что воевал разведчиком... И больше ничего про войну говорить не хотел...
     Но всё равно мои красные следопыты работали хорошо. Они, например, раскопали, что экспедитор дома отдыха "Кабардинка", дядя Костя Коккинаки, был родным братом Дважды Героя Советского Союза лётчика Владимира Коккинаки. И они добыли у дяди Кости кое-какие фотографии лётчика Коккинаки для нашего Альбома Боевой Славы.   
      Альбом и вправду получался что надо. И там были военные фотографии родителей наших ребят и фотографии наших учителей. На этих фото мы их просто не узнавали, такие они были юные, красивые, молодцеватые. Даже наш директор Мухин, в жизни совершенно невзрачный, был, оказывается, в то время хорош собой, и улыбка у него была озорная.
     И такие неожиданные вещи выяснялись: оказывается, мама семиклассницы Оли Бут, до сих пор известная лишь тем, что прекрасно вязала и крючком, и спицами и с малолетства учила этому Олю, - она, оказывается, воевала не только на этой, но и на Финской войне. Снайпером. Ничего себе, рукодельница!..
     Мы разыскали не только воинов, но и рыбаков-греков, которые на своих рыбацких судёнышках умудрялись доставлять еду и воду на Малую Землю. В шестидесятых годах многие греки возвращались в Геленджик из Казахстана, куда их вывезли во время депортации... Но они, как и фронтовики, были не очень-то разговорчивы...
     Мы нашли и бывших медсестёр, которые во время войны работали у нас в военном госпитале. Самой интересной из них нам казалась медсестра, на руках у которой умер сам Цезарь Львович Куников. Но что-нибудь вытащить из неё для нашего Альбома оказалось решительно невозможно: она начинала плакать, как только пыталась нам рассказать про Куникова. Она только повторяла: "Это был такой человек, такой человек!..Вы представляете: он улыбался и шутил с нами во время бомбёжки, чтобы нас ободрить; а у самого осколочное ранение в живот!Там столько железа сидело... Это так больно..." - и снова слёзы. И фотографий Куникова у неё не было...
     Мы нашли несколько могил военного времени, совершенно заброшенных и заросших, и взяли над ними шефство. Пятому "Б" почему-то больше всего к сердцу легла могила какого-то девятнадцатилетнего матросика, никому не известного; может быть, даже и не героя. Они сами сколотили для неё новую пирамидку со звездой и выкрасили в красный цвет...
     И вот наступил день девятого мая.
     К этому дню во всех школах ребята "выявляли" фронтовиков своего микрорайона и надписывали (а некоторые и сами рисовали) для них поздравительные открытки. А мои красные следопыты решили не доверять открытки почте, а рано-рано утром, пока весь горд спит, самим положить на крыльцо каждого "своего " фронтовика такую открытку и букет цветов. К счастью, в горах ещё не отцвели тюльпаны и пионы, и вокруг вовсю бушевала синяя и белая сирень. Но так как цветов было нужно много, ребята наведались и в сады самих поздравляемых... А что делать?... Главное было - во-время встать, в три-четыре часа ночи, и раздобыть что-нибудь для собак, чтобы не "полатали" наших почтальонов...

     День девятого мая выдался прямо летний. Солнце жарило. Цвели каштаны и сирень, а на клумбах - нарциссы, тюльпаны, гиацинты. Распускались ирисы - их у нас называют "петушками". Правда, многие клумбы понесли значительный урон от набегов моих красных следопытов, но кто ж обращает внимание на мелочи в праздничный-то день!.. Горнистам и барабанщикам накануне вечером разрешили взять домой свои горны и барабаны, чтобы потренироваться. А в первой и третьей школе, где были свои духовые оркестры, там даже трубы, медные тарелки и всё прочее разрешили взять. И теперь с раннего утра по городу то тут, то там возбуждённо вскрикивали музыкальные инструменты.
     Я ужасно волновалась перед линейкой; а Витя Костенко, мой председатель Совета дружины, похоже, и в ус не дул. Он вёл себя, как человек бывалый. Да так оно и было: начинал он звеньевым, ещё когда учился в четвёртом классе, и прошёл все этапы пионерской карьеры. Ах, как он был хорош - синеглазый, светловолосый, в белоснежной рубашке с красными знаками различия на рукаве! Девчонки из параллельного седьмого "Б" глаз не могли оторвать; а вот "ашницы", которые знали Витьку, как облупленного, и потому не интересовались, чаще поглядывали вообще на восьмиклассников.
     Седьмой отряд (пятый "Б") кучковался в стороне с пасмурными лицами. Пятибэшники чувствовали себя несправедливо обойдёнными. Дело в том, что накануне на Совете дружины, когда распределяли места в соревновании по "Боевой славе", им досталось четвёртое место после шестого, четвёртого и второго отрядов. поэтому они не могли нести почётную вахту возле памятника на братской могиле. Эти вахты были расписаны по пять минут между победителями по всем дружинам; и вот, им не хватило... Я ещё не знала, какое они примут тайное решение и что из этого получится; а потому даже не обратила внимания на хмурые лица. не до того было. Я принимала гостей.
     Гостями на линейке, кроме районного начальства, были папы-мамы с медалями и орденами. Их надо было усадить, а для этого натаскать стульев не только из школы, но и из соседских домов, где давали. И стулья надо было расставить так, чтобы дружина могла построиться правильным каре, и чтобы знаменная команда могла пройти. И мы принимали девять ребят в пионеры (я боялась выпустить из память какие-нибудь слова торжественного обещания, которые с моих времён, после Двадцатого Съезда, несколько изменились); и пятерых малышей принимали в октябрята. Среди них был один, за которого я очень беспокоилась. Это был ребёнок, перенесший полиомиелит, с которым учительница занималась на дому. Его привезли в машине, и он пока там так и сидел... Ну и, разумеется, нескольких пап-фронтовиков с обилием наград принимали в почётные пионеры. Они хотели отвертеться; но я натравила на них их собственных чад, и деться им было некуда...
     Ну, чтобы не затягивать - всё прошло благополучно. Было построение, были сданы и приняты рапорта, знамя внесли - всё без сучка, без задоринки. Были сказаны все речи. Повязаны все галстуки, приколоты все звёздочки октябрятам. Больного мальчика его учительница вывела на линейку заранее, и он стоял в строю новых октябрят на собственных подгибающихся ножках. Учительница лишь слегка, за его спиной, поддерживала его за плечи
     Но беда в том, что ему захотелось сказать стишок. Невозможно было отказать. И он начал... Он очень трудно говорил, да ещё и задыхался и весь дёргался. Я боялась, что кто-нибудь из детей засмеётся. Но нет! Все стояли навытяжку, как во время рапортов, а потом начали дружно аплодировать. Даже самые отпетые хулиганы, по которым колония плакала! А он... Как он счастливо улыбался всем!.. потом его довели до машины - не учительница, а двое мальчиков из седьмого "А"; и долго пожимали его ручонки через открытое окно... Как я любила за это всех моих детей!..
     Не знаю, как я удержала слёзы...

           (продолжение следует)