Аташка

    http://www.proza.ru/2018/05/22/747       
Уходящая фигура дедушки… Эта картина как наваждение преследовала меня долгие годы. Чувство вины заставляло вновь и вновь возвращаться к его дорогому образу, но в памяти лишь всплывала …уходящая фигура аташки!
Мне – 19 лет. Летящей походкой выбегаю из редакции, бегу, спешу – через три часа самолет в Алма-Ату, в голове – творческий «бардак», завтра начинается сессия, курсовики, зачеты, экзамены, надо все успеть собрать и ничего не забыть. Лечу мимо  «Универмага», пробегаю кинотеатр «Восток» и через старую площадь выхожу на улицу Ленина. Справа вижу удаляющую фигуру дедушки. Видимо, он взял продукты из магазина ветеранов и направлялся домой.
        Кричу «ата» и бегу к нему как в детстве, что есть мочи, прижимаюсь к его груди. Он немногословен «балам, жаксы ма?». Я тараторю, что спешу, он как обычно нюхает мои волосы и прищурившись, улыбается мне. Я машу ему рукой…
Но …этого всего не было. Я увидела дедушку и подумала о самолете. Месяц пролетит незаметно и я обязательно проведаю стариков, - утешала себя…
Через месяц я безмолвно стояла у свежего холмика на кладбище. Близкие оправдывались, что не стали мне сообщать, переживали за меня… Я не плакала, не обвиняла – я просто смотрела на горку земли и видела уходящую фигуру дедушки…
Не окликнула...
Не догнала...
Не обняла...
Не прижалась к нему…
        …Мой дедушка рано лишился отца. Его мама, по семейному преданию, была дочерью бухарского купца и как она оказалась в наших краях остается для нас загадкой, но старожили отмечали ее бойкий нрав и торговую жилку. Вскоре она вновь вышла замуж,  и отчим-татарин хорошо заботился о двух ее сыновьях и растил их как собственных детей.
         Дом, в котором проходило мое детство, досталось от немцев – три просторные комнаты, большая печь, фруктовый сад и виноградники. Педантичные хозяева подобрали идеальное место для содержания домашнего скота. Дедушка не уронил немецкую марку и хозяйство содержал в идеальном состоянии. Стоило зайти в коровник и можно было поражаться деревянному настилу, блестевшему как палуба корабля. Он как рачительный хозяин не мог пройти  мимо ржавого гвоздя, подбирал проволоку, досточки – в хозяйстве все пригодится. Дед мало говорил, его словарный запас больше составляли краткие слова, хмыкание, восклицания «уууть», «фьють», чтобы отогнать кошек, собак возле мисок или меня из виноградников. «Тпру» произносил, чтобы придержать лошадь…
        Самое яркое воспоминание, связанное с дедушкой – поездка на реку Тентек во время сенокоса. Пока он косил траву, я питалась ежевикой, собирала полевые цветы. Когда он загрузил стог на арбу, то перевязал по-хозяйски веревкой и закинул меня наверх. Затем сам сел рядом, взял поводья, и мы покатили домой. Неописуемая щенячья радость – я, пятилетняя девочка лежу на медленно движущейся арбе, и задыхаюсь от необыкновенного запаха разнотравья и полевых цветов, букет которых прижимаю к груди, а облака на голубом небе в такой близости от меня. Дедушка тоже в хорошем настроении, это можно понять по татарской песне, которую он напевает себе под нос. Только в минуту наивысшего блаженства он пел, хотя это больше выглядело не как песня, а музыкальное «мычание»…
         На войну друг за другом ушли два брата – Сыдык и Турысбек. Дедушка получил тяжелую контузию и ранение под Сталинградом и после лечения в госпитале вернулся домой. Младший брат - нет, на него не было похоронки, лишь письмо, в котором он числится «без вести пропавшим». Домашние  подтрунивали над дедушкой, якобы он кричал «сдаюсь» и ему прострелили руку -  на запястье деда был шрам от пулевой раны. Дед хмыкал, грозно сдвигал брови, но отмалчивался. Я как котенок, кидалась на всех, кто считал моего деда предателем,  и нещадно царапалась. Потом подходила к ата, брала его руку и разглядывала кисть – там была заметное углубление, я дула в него, прижималась губами, желая излечить, но ничего не получалось. 
        - Ата, расскажи про войну…- много раз просила его.
Он в ответ кряхтел, пыхтел  и произносил два слова: война – это плохо. На фасаде нашего дома висела табличка «Здесь живет ветеран ВОВ Дуйсебеков Сыдык» и я гордилась им, приводила мальчишек как в музей, чтобы показать  предмет своей гордости…
         Много лет спустя, когда дедушки уже не было в живых, я, будучи журналистом областной газеты, готовила цикл публикаций о войне и задала долго мучавший меня вопрос военкому, фронтовику - мог ли сознательно мой дед повредить руку?
         - По законам военного времени, - безаппеляционно ответил участник войны, орденоносец, - твоего деда сразу бы расстреляли, в лучшем случае – штрафбат.Во время войны по каждому случаю проводилось расследование и определялось - членовредительство это или неосторожное обращение с оружием. Я видел желторотых солдат-казахов, которые после пары месяцев подготовки, попадали на фронт, без серьезных навыков, не знающих русского языка. И в самое пекло, представь их состояние, они и не всегда понимали отданные им команды. Были случаи, когда на руку надевали ушанку и проверяли снайперские выстрелы...Что говорить - война есть война! По несколько месяцев сидят солдатики в окопах, там же кушают, там же спят,  там же находятся специальные отводы для естественных нужд. Во время дождей траншеи наполняются водой, в том числе испражнениями и они по пояс  в окопах безвылазно  сутками.  Потом эти ребята проявляли такую отвагу!!!
        Слова старого военкома реабилитировала деда в моих собственных глазах, хотя я никогда даже в шутку не причисляла его к «членовредителю»…
        Свирепым дедушку видела лишь трижды и всему была моя вина. Мне не терпелось отведать винограда, а он, как назло, не вызревал и я, не дожидаясь, срывала кисти и убедившись, что ягоды кислые, тут же выкидывала в саду… Для такого рачительного хозяина, как мой ата,  это было равносильно удару в сердце. Второй раз, когда мы с соседским мальчиком Олешкой стащили у дяди пачку «Беломорканала» и пытались закурить. Спички жгли нещадно, а папиросу расжечь не удавалось, когда все-таки у нас получилось, мы кашляли как «чахоточные» и дед, увидев такое безобразие, чуть не огрел нас  своей камчой, пока мы не бросились наутек. Ну и в третий раз, когда он обнаружил мой «тайник» в своем подвале – там стояла невыносимая вонь от моих «боеприпасов» - колючек репейника, которые были заготовлены для «войнушки» между шпаной улиц Базарная и Пролетарская.  Пока он отходил от ярости, я сбегала и отсиживалась у добрых соседей – бабы Нюры, которая свой дом называла избой и в ней пахло кислыми щами и сдобными  пирожками, которыми она щедро угощала меня...
         Дед ворчал, когда бабушка без устали выносила каждое утро корпеше, дорожки, коврики, трясла их нещадно. Потом снимала занавески, отбеливала и крахмалила так, что они не поднимались  даже от сквозняка. Она в ответ парировала: а ты,  вон вылизываешь свой коровник...так что молчи! Ну и мне доставалось работы - протирать мокрой тряпкой железные кровати и пройтись с-ней по всем закоулкам комнаты....
         Когда старики чаевали в добром расположении духа за круглым дастарханом, неспешно беседовали со своим престарелыми ровесниками, под занавес предлагали им своеобразное представление. Апашка звала меня и трехлетнего младшего братика Артура и задавала неизменный вопрос: когда мы с аксакалом умрем, как вы будете плакать!? Я мигом хватала чью-нибудь трость, а братишка, не найдя ничего подходящего, брался за веник и мы с ним дружно, надрывно кричали на весь дом; «апамау, атамау, почему вы нас покинули! На кого вы нас оставили!» Старики катались от смеха, утирая слезы и прося нас вновь и вновь повторить, потом нахохотавшись, апашка  доставала из кармана камзола «мампаси», так она называла маленькие леденцы в жестяных коробочках «Монпасье», угощала нас щедро и мы довольные бежали на улицу, чтобы похвастаться перед ребятней.
        Дедушка никогда не обращался к врачам. Иногда его тело покрывали водянистые пузыри и они вызывали нещадный зуд, он не спал ночами и стонал как раненый. Бабушка качала головой: аукается война этой хворью» и наконец вызывала известного лекаря – баксы. Одну комнату освобождали целиком, по центру раскладывали большую шкуру, заворачивали в нее обнаженного деда и шаман, увешанный волчьими шкурами и разными диковинными аксессуарами, начинал колотить в бубен, горловым пением ускоряя танец и затем нещадно хлестал камчой дедушку. Я, незаметно забившись в угол, забыв про свое обещания не плакать, рыдала и слезы лились в три ручья, которые, к моему облегчению не превращались в мерзких жаб. Но и жемчугом  не  становились. Каждый удар лекаря откликался в моей душе и я вздрагивала всем телом. Наконец, уставший и обессиленный баксы уходил набраться сил, а я ползла к деду и пыталась пальцами приоткрыть ему веки: умер ата, убили его …
         Несколько ночей потом апа читала надо мной молитвы, мое детское сознание не выдержало такого эмоционального потрясения. А выздоровевший  дед не отходил от меня, бурчал на бабушку, как не углядели за мной и не отправили подальше от такого зрелища. Бабушка виновато оправдывалась: разве за ней углядишь – егоза!
         Один раз в месяц меня ждал сюрприз – они отправлялись со мной в «Детский мир» и покупали игрушку. Я знала, что пенсии у стариков не так много, и очень ценила такие подарки. Я радовалась, что шел дедушка, потому что бабушка выходила из дома редко. Но когда выходила – ее подготовка занимала несколько часов, она тщательно подбирала платье, к нему камзол и платок по цвету. Тайком наносила на лицо крем, который она забрала у дочери якобы мазать больные суставы, надевала свои украшения. И я, изнемогая от ожидания, умоляюще подбегала по несколько раз – апа, магазин закроется… А дедушка выходил сразу, но  шел неспешно, я бежала вперед и садилась, ждала, пока он подойдет и снова бежала вперед. Пока он заходит в магазин,  я уже  подбирала три категории игрушек – подороже, средняя цена и самый дешевый вариант. Если дедушка хмурился, а тут же предлагала другую игрушку и как только он одобрительно кивал, я бежала к кассе с ликованием, что до дешевого пупсика дело не дошло… В этот момент в своих руках цепко держала игрушку и меня переполняло от любви к дедушке, и любви было так много, что хватало и на продавщицу и на незнакомых людей, которые мне встречались на пути.
         Мой дедушка ассоциируется еще с яблоками. Он не позволял трясти яблони, можно было собирать упавшие плоды либо использовать специальное приспособление. Им он аккуратно снимал каждый апорт и строго в определенном-порядке раскладывал на полке погреба и там хранил до первых морозов. Дома всегда стоял неповторимый аромат алматинского апорта.... и конечно,его фирменное вино из черного винограда без косточек, которым он потчевал особо дорогих гостей!
         У дедушки была слабость – собирать бутылки. Сыновья возмущались, выговаривая деду, - вот-де позоришь нас, только алкоголики этим занимаются… Ата невозмутимо хмыкал и продолжал как рачительный хозяин подбирать добро, которое валяется на земле. Подбери и преврати его в деньги. Я ему помогала в этом деле – собранные и отмытые бутылки мы помещали в сетку и отправлялись в пункт сдачи стеклотары. Нам насчитывали монеты и мы довольные шли к ларьку – дед покупал себе бокал пенистого пива, а мне -  стакан газированной воды с двойным сиропом и  мороженное в бумажном стаканчике,  а к ней неизменно шла лопаточка. В этот момент счастливее нас с дедушкой не было никого в мире. Мы спокойно смотрели на суету вокруг   и с вожделением растягивали удовольствие. Потом подобревший дедушка давал мне еще пять копеек и я бежала на дневной сеанс детского фильма в кинотеатре «Восток»…
        Дедушка прожил жизнь тихо, но достойно. Он не болел, не был прикован к постели. Умер во сне. Ему было 80 лет. Рядом лежал и «агукал» шестимесячный внук, которого невестка спозаранку укладывала рядом с аташкой, а сама уводила старших дочерей в детский сад.  Бабушка спала на другой кровати. Наверное, это большое счастье – умереть во сне. Во всяком случае так говорят аксакалы. Мне хочется верить, что он умер счастливым.
        ...Даже на том свете он позаботился обо мне и пришел во сне, и тем самым положил конец моей безысходности и чувству вины…
        Будто вижу во сне удаляющую фигуру деда. Я зову его. Подбегаю и прижимаюсь к его груди. Он нюхает мои волосы и говорит: балам, жаксы ма… Я машу ему рукой, а он улыбается мне, прищурившись как от солнца…
Продолжение: рассказ "Сказание о Марии Ивановне" http://www.proza.ru/2018/05/23/994