Шепот клёнов

Город пыхтел и извергал пепел, дым, шумный говор и падающие листья так, будто посреди него, на улице Знамения, в третьем доме корпус два не произошло никакой утечки. И такой спокойный, гордый металлический бок с логотипом, изображающим фигурку, толкающую большой камень куда-то вверх. Перечеркнутый начерно тенью от козырька, который венчает конструкцию.

— Гарик, ** твою бабушку! — сказал Кисыч, усатый мужик с вечно каким-то закопченным лицом и внушительными усами, — ты чего завис? Подтверждение дали изнутри. Надо, по ходу, выковыривать всех на улицу.

— Я смотрел на сизон-филлер, — сказал Гарик, поднимаясь вместе с мастером по ступенькам.

Дыхнуло кашлем подъезда, больным, с примесью табака и какой-то особой подъездной грязи.

— Понимаете, — сказал Гарик, — вот он простоит еще пять лет, а срок эксплуатации уже в том году вышел, строго говоря.

— Ну а х**и, у нас где-то по-другому делается?

— Да это понятное. Просто ведь, Кисыч… Среда ведь порождает человека?

— Не всего, — ответил Кисыч, подумав, — мозги и сам себе можешь вправить при крайности. На восьмой поднимаемся, сверху вниз пойдем. Лифт сломан.

— Но основное, почву, что ли. И вот получается, нас всегда обвиняют, что мы из-за нас самих в этой кислой, тягучей апатии плаваем. Что мы сами себя создали. Но когда ты знаешь, что у тебя во дворе сизон-филлер, который хрен знает, зачем вообще нужен… вы, кстати, знаете?

Кисыч чуть замедлился и поводил головой по сторонам, словно пытаясь найти ответ в царапинах обвалившейся штукатурки. Потом сказал:

— В смысле, зачем? В рамках программы реновации спальных районов. На западе везде такие стоят. Климат вялый, влажный.

Гарик пожал плечами.

— Ну вот выходит условный дядя Вася на работу каждое утро, и каждое утро видит этот облупленный гигантский локоть сизон-филлера, серый, шершавый. И знает, что не сегодня-завтра эта махина рванет, а потом разольется гигантским озером вонючей воды. Каждое утро, понимаете? Каждое утро.

Кисыч усмехнулся в усы и надавил на звонок.

Весь восьмой эвакуировали без заминок, только в одной квартире старый дед, пресытившись этанолом до чертиков, пытался склонить всех жителей к попойке на его кухне.

— Один р-р-раз живем, е***на! — дед попытался залихватски свиснуть, но вместо этого выплюнул кусочек мокроты.

Женщина с белейным шарфом вокруг шеи окинула его мутным взглядом:

— Уйдите с прохода. Утечка квази-газа, а вы юмором занимаетесь. Постыдились бы.

— Да какого, е***ь его вывертом, квази-газа! — дед всё же отодвинулся, качнувшись, и с презрением потрепал уголок белейного шарфа, и женщина ударила его по руке, — ходят в этой шушере. Простых людей с дороги пихают, как шваль. Да он есть хоть, этот квази-газ? Вы его хоть раза в зенки свои тырщавые видали?

— Видали, дед, — сказал Кисыч. Когда он злился, его копченое лицо к тому же приобретало смешной вишневый оттенок, — хочешь, накачаем тебя квази-газом по самые помидоры на нашей станции? Тебе Вторая Путинская детской сказкой покажется.

Дед, выковыривая из зубов цепочки крохотных ругательств, шатаясь, побрел с толпой вниз. Спины людей усталыми китами проплывали перед носом Гарика. Он видел такие картины уже пару раз. И всегда все проходило идеально, и утечку устраняли обычным массовым окислением. Потом пахнет какими-то соленьями, и холодно до ужаса. Но в этот раз Гарика охватила такая колючая чернота, что он взял за рукав Кисыча и сказал:

— Помяните, Кисыч, вот сегодня где-то застрянем.

— Плавали, знаем, — мастер недовольно повихлял усами и двинулся вслед за последним эвакуированным на седьмой этаж.



Дверь в квартиру номер 74 вся облупилась лаком по тяжелому дереву. Кисыч давил на звонок шестой или седьмой раз. За дверью кто-то мелко шуркал тапками. Мастер злился.

Его прозвали Кисычем за какую-то смутную историю с кошками. Все в отделе её помнили, как первую строфу Евгения Онегина, но не настолько, чтобы выдать сразу же, если растрясут среди ночи и спросят. И это всех устраивало, потому что Кисыч был единственным среди всех, у кого была какая-то мистическая коннотация, связанная с чем-то мягким, теплым. Втайне всем хотелось верить, что полузабытая история как-то намекала на родство широколицего и усатого мужика с котиками.

— Коленька, ты? — сказали за дверью наконец.

— Эвакуация дома, утечка квази-газа, — отбарабанил Кисыч, — возьмите все ценные вещи, выходите на улицу и соблюдайте спокойствие.

— Коля? — еще раз повторили за дверью.

«Голос молодой, — подумал Гарик, — вряд ли Альцгеймер».

Кисыч раздраженно повторил то же самое. За дверью молчали, а потом тапочки зашуркали куда-то вдаль.

Они постояли, как истуканы, еще пару минут, и Кисыч, хорошенько отматерившись, сказал:

— Торчи здесь. Я остальные квартиры пока обойду.

Гарик позвонил еще пару раз, и снова тапочки пропутешествовали до двери, и женский голос дрожащим тоном сказал:

— Коля обещал прийти. Если он с вами, пустите его. Коля? Коль, я всё приготовила, гладкая фасоль в перцевичине, как ты любишь, и вот наши фиалки, и в той вазе. Я передвинула диванчик. Маме позвонила. Коль.

Гарик не знал, что ответить, и за дверью что-то простонали, а потом тапочки прогрохотали по полу и затихли. Мягкая обивка деревянной двери очень страшно и коряво пузырилась, как будто сумасшедший утеплил огромное слепое окно.

Кисыч вернулся после обхода и сказал:

— Гарик, ты че встал-то? Звонил?

— Я не понимаю. Она не реагирует на нормальную речь, может? Колю просит.

Кисыч, не ответив, заколотил с размаху по двери, сопровождая криком:

— Гражданка! Мы сейчас уйдем, и у вас будет возможность погибнуть от квази-газа. А потом все шишки посыплются на нас, может, и уголовка будет. Так хоть нас пожалейте, если не себя. Покончить с собой успеете всегда.

— Последнее лишнее, — сказал Гарик.

По ту сторону двери что-то произошло, и женщина ответила немедленно и ровно на таком же уровне громкости:

— Приведите Колю! Я никуда… Вы слышите, камнемозглые? Я шагу не ступлю, пока Коля не придет, а он обещал, и его синий прекрасный плащ, и я ему его подбивала, он просил, и мы ходили весной в парк, где утки плыли кругами, а клены грызли друг друга, и нам солнцем выстелено было до самой воды, и ни-за-что-не-про-ме-ня-ю тот милый кошелек вышитый, хоть бы и что, режьте, и квази-газ вас пускайте по венам.

Женщина удалилась.

Гарику показалось, что даже воздух стал течь устало, оставляя шлейф подъездной кислоты и горячего супа из чьей-то квартиры, и лампа стала мигать слишком симметрично и через равные промежутки.

— Я отправил там бывших спасателей с шестого этажа остальных эвакуировать, — ответил Кисыч, не поворачиваясь, на незаданный вопрос, — ага, не по уставу. Так форс-мажор же, е***ь его в рот.

Они сели на перила и окунулись одновременно головами в трусливое убежище, в ладошки. Гарик знал, что Кисыча точно так же сбило с толку. Когда неожиданное происходит в и без того критических ситуациях — это схоже с тем, как если бы во время лавины из земли вылез огромный червь-пожиратель из фильмов.

— А сизон-филлер можно снести, — сказал Гарик, — я вчера читал, что там есть лазейка в законе. Если собрать нужное количество подписей, то по какой-то причине его демонитруют.

Кисыч посмеялся.

— Слушайте, — сказал Гарик, — давайте вот что. Я прикинусь Колей.

— Е***лся, — сказал Кисыч.

— Давайте попробуем. Скажите, что Колю позвали. Видно же, что поверит. У неё даже глазка на двери нет.

— Ну откроет она, а дальше что?

— Там легче уже будет. Так или иначе. А, Кисыч?

Тот, разогнув нехотя спину, пожал плечами. Гарик сбросил спецовку в кислотно-зеленых тонах — та тряпичным трупом перевесилась через перила лестничной площадки. Зачесал волосы грязной пятерней, а сами руки облил колющим ноздри спиртом из пузырька на поясе с инструментами, вытер об штаны; перекинул футболку так, чтобы скрыть пояс, насупил всезнающей и глубокой серьезностью лицо.

— Как на плаху собрался, — одобрил Кисыч.


Звонок отчаянно рвался из клетки квартиры, разбавляя гул и топот снизу глухим птичьим кликаньем. Этажа на два вниз уже эвакуировались полностью: между мастером с учеником и суетой толпы сквозили метров десять тишины. Доносился чей-то механический голос, который рассказывал, кажется, что при утечках квази-газа раньше в целях безопасности во всех щитках вдавливали гиперпломбы до упора. Истеричный женский голос отвечал ему: «А потом океанство денег за репломбировку платить!» и предлагал для своей квартиры вдавить гиперпломбы самостоятельно. Механический человек бубнил в ответ безэмоциональные оскорбления. Время никуда не шло. Как шарик йо-йо, оно отскакивало новой трелью звонка и снова умирало. Кисыч смотрел напряженно на объявления на досках. Бумага очевидно серела по краям. Гарик сглотнул. 

— Медлить права не имеешь, — шептал Кисыч, сам серея лицом, — вот ржавь-то злостная. Тут уже по технике безопаности — не то что эвакуировать кого-то нельзя… след простыть должен был. Наш. Минут пять назад. Слышишь, Гарик?

Тот только тряхнул головой, потому что шарканье за дверью снова зажгло огонек надежды. Женщина, уже подходя, завела ту же шарманку про мистического Коленьку, но Кисыч с непонятной бравадой оборвал её:

— Нашли вашего Коленьку! Радуйтесь, гражданка! Пускайте его, он с дороги только обсох, бедняга.

За дверью секунд пять молчали, а потом без слов посыпались старым железом цепи замков.

— В сторону отойдите, — хрипло сказала женщина.

Кисыч покорно сделал шажок вбок.

Взметнулся подол цветочного платья, как полянка из —

— как щуку БОЖЕ ПРАВДА, КАК СПИННИНГ леской вокруг запястья —

— хлоп!

В дышащей мягкостью травянистых духов темноте снова защелкали замки. Сдавленно сказали:

— Не лезу, не лезу, Коленьк. А то со своими обниманиями уже… вот почистила твои любимые…

Блеснула розовой кожей оголенная рука, указала на лоснящиеся носки ботинок в углу, к которым аккуратно примостился бежевый зонтик.

Гарик почему-то кивнул. Женщина тем временем скользнула из полумрака, встав полубоком между нежно-голубых обоев, чуть обернувшись. Из неё словно высекли парой уверенных ударов стамески идеальную позу. Лицо покрыто безукоризненным макияжем, будто бы в ожидании гостей его обновляли целыми днями; черные стрелки подведены, как по циркулю, а сама глазурь кожи — словно вытянутый вниз нежный слепок белого шоколада, который, надломившись тоненько, оборвавшись подчеркнутыми изгибами шеи, растекается в плечи, а потом прячет ступеньки тела под тканью платья. Да, — из выцветшей картинки в книжке сказок. Как полянка из такой картинки, вот чем было платье. Узоры его подтерлись, вот разве это только было не идеально в инсталляции. И такая же стертость где-то… в уголках глаз, на краешке её взгляда, на его уставшей изнанке.

Женщина посмела стоять так буквально мгновенье, после чего обернулась с дрожащими губами и бросилась в столп света с кухни. Оттуда понеслось веселое дребезжанье тарелок, разогнавшее какой-то нездоровый, застоявшийся воздух квартиры.

Гарик заглянул за косяк. На потемневшей настенной плитке висел календарь с позапрошлого года.

— А вот, — сказал Гарик, переведя дух, все ещё теряясь, но женщина вдруг заговорила снова, не повернувшись:

— Проходи, Колюнь, ты чего (Гарик послушно подошел и уселся на стульчик). Киселю сейчас сделаю. Ты слушай, дружок, когда уходил-то (её голос здесь подорвался), ты, представляешь, забыл эту карточку, помнишь, на бесплатную стрижку. Мама звонила, спрашивала её. Хоть раз в своей никчемной жизни (очевидно, тут передразнивалось мамино шамканье), туды её сюды, постригусь по-человечески, сделаю приятное себе под конец жизни… Тьфу, шкворчалище! Вечно ведь только в могилу смотрит. Даже на твоём дне рождения, я следила ведь, помнишь, — посмеялась только с анекдота дяди Кости про мужика, который на кладбище в гроб упал. Ещё так показушно, знаешь… Ну в общем, не отдала я ничего, упаси. И так и лежит, думала, ну а вдруг ты придешь и тебе как раз… вот и вижу, оброс же, действительно!

Она наконец осмелилась полностью развернуться и уставиться на Гарика. Тот неловко выдохнул пару раз, так и не облачив воздух в слова. Женщина смотрела пустым взглядом недолго и сказала — только тогда Гарик заметил, что всё это время её речь крепла и наливалась соком, а тут словно сорвалась переспевшим яблоком и снова выцвела:

— А ты и не Коля.

— Я не Коля, — наконец смог выдавить Гарик, — слушайте, гражданка, мы бы очень рады найти Колю, правда, но давайте ж его поищем, когда освободим здание… Понимаете, утечка квази-газа. Уже бумага начинает в реакцию вступать. Вы умрете, а Колю так и не дождетесь…

— Это почему? — сказала женщина. Хоть и отдаленная, но какая-никакая реакция немного воодушевила Гарика. Он встал; вкладывая в речь всё ораторское мастерство, которое смог наспех собрать из памяти, выудив из всех критических ситуаций, куда попадал, объяснил:

— Да потому что, разбыторвань вас… простите, — потому что квази-газ, он не будет стоять и ждать, пока ваш Коля соизволит заявиться домой, он вас не спросит вежливо, мол, — а он обещал, правда? Вот так дела, ну, раз обещал… Он так не скажет. Квази-газ заползет без всяких симптомов вам в ноздри, забьется в рот, квартиру заполнит под завязку, а когда…

— Так руками машете, — сказала женщина.

Гарик, чуть всхлипнув, отвернулся и молча стал стучать кулаком по столу. Едва слышно, как мягеньким молоточком, но с тупой ритмичностью: фтюк, фтюк, фтюк. Он смог войти в ритм часов. Значит, амплитуда ударчиков равнялась секунде.

«Сейчас дом, б***ь, по швам треснет», — проорало в голове отчаянное.

Регулятор квази-газа прямо в углу. Куб авторского дизайна. А сверху такая смешная словно бы кепочка. Из такого же аллюминия.

Фтюк, фтюк. Фтюк.

— Сбился, — сказал Гарик.

— А как будто меня и не слышите, — продолжила женщина, — вы как будто не понимаете, что не при чем тут ваш квази-газ, которым вы пугаете, ведь вы понимаете же, что… Да ведь только кленов такой шепот, будто сплетничают, и мы под ними крадемся — вот это. И какой тут квази-газ? Он придет. Обещал. Плащ бы не порвал…

Рация на поясе захрустела.

— …анный!... — донеслось восклицание Кисыча, когда Гарик нажал на кнопку, обрывистое, словно мастер гоночным болидом проехался мимо трибун.

— На зеленую жмите, когда лампочка моргает, — передал Гарик тихо. Голос Кисыча стал осмысленным:

— Сто лет не пользовался этой… ты жив вообще? Гарик, ржавь ты сиплая, тут уже скорые наготове стоят! Мы на бочке с порохом, слышишь меня, Гарик? Я… вот черт тебя дери, я спускаюсь, честное слово, хватай эту бабу поперек живота и вниз несись!

— Кисыч, — сказал Гарик, — ты замечал, что у регулятора тоже козырек? Как у сизон-филлера?

В рацию проматерились вопросительно.

— Козырек, — повторил Гарик, — вот он, это… зачем? Я даже могу представить, что сизон-филлеру от какой-нибудь ерундовой защиты от солнца. Но он слишком маленький, всё равно же.

— Сынок, — сказал Кисыч, — я ломом пытался уже… сейчас болгарку принесут снизу. Мы дверь, как картинку из аппликации, б***ь, вырежем. А ты толкай её к выходу.

Женщина заскользила по квартире. Видимо, это и была её обычная походка. Она разом состарила её и одновременно придала сходство с каким-то неодушевленным платочком, как бы поддавшимся воле невидимого течения реки. Её прибило к туалетному столику. В зеркало, облизанное застарелыми разводами, женщина ткнула край платья, взяла кончиками пальцем щетку и стала методично и аккуратно чистить ткань. Гарик почему-то сразу понял, что она может делать это ещё час или два, — и только он встал, как рация ахнула:

— Гарик, руки в ноги! Оголённый провод на шестом!

Он затряс её за плечо, и она —

...Оголенный провод при утечке равносилен смертному приговору. Такая ситуация может случиться только в исключительных условиях, но...

— Вам не стыдно, — повторяла женщина, бледнея, — вы сломаете мне пальцы. Коля говорил, что их тонкость —

...Искра, одна искорка — и весь распространившийся по округе квази-газ разгоняет её до...

И непонятно, как женщина сама снимала замки. Цепь словно намертво укусила застёжку, но Гарику удалось наконец —

...Детей одних оставила мамаша в выходной,

Закрыть забыла квази-газа регулятор…

Предохранитель лопать — это так смешно!

Смешнее лопались лишь глазки тех ребяток...

— Понимаете? — он изжаривал криком её лицо, но лёд на коже костенел годами, — сейчас выбьет искру, и дом размажет по кварталу! И ещё сизон-филлером сверху придавит! Да ведь —

...Характерный громкий щелчок, после которого следует протяжный тонкий звук, продолжительность зависит от объема, заполненного квази-газом; затем в течение двух секунд...


Окно захлопало, брызнув внутрь стеклом, на одной петле. Крупно дрожали даже мысли в голове. Всё накренилось немного вбок, потом встало на место, снаружи кто-то кричал на высокой ноте. Сыпались огромные серые куски, из окна казавшиеся тяжелыми плевками с крыши какого-то хулигана. Гарик схватил женщину за бок, но та сама на удивление ловко держалась за трюмо. В окно врезалось огромное треснувшее зеркало, забрызганное кровью, и Гарик на секунду зажмурился.

А потом всё кончилось, он открыл глаза и увидел почти не изменившуюся квартиру. Женщина уже взяла совочек и веник и подметала осколки рядом с окном. Гарик, ошалев, наблюдал за ней; она избавилась от мусора, закрыла зачем-то пустую раму, прошаркала к трюмо и посмотрела куда-то в темный угол, сказав:

— Вот смотрите. Видите этих уточек?

Гарик, шатаясь, побрел к двери. Почти все цепи разорвало на части, и отпереть замки не составило труда. Зашуршала облупившаяся обивка, и из прихожей стало видно изнанку квартиры.

Весь дом сложился карточным домиком с серой рубашкой, кое-где раскрошившись, у ног сизон-филлера, а тот, забавно, как раз и не упал, зацепившись неловко за огромные ветки тополя. А видно, что норовил рухнуть первым, едва выдался случай. Пыль косматилась облаками над каждым квадратным метром, и сквозь эти облака ныряли люди, кого-то тащили и кашляли почти синхронным хором. Только пара бетонных росточков ещё осталась стоять на месте гигантского квартиродерева, и, да-да, огромный столб, на который опиралась почти нетронутая квартира женщины. Гарик с опаской перегнулся, посмотрел вниз: столб стоял крепко, как толстый ствол дуба, нырял под все несущие стены. 

Рация пыталась что-то выхаркать, но, стукнувшись во время разрыва квази-газа об шкаф, Гарик выбил из неё все кнопки, никак не ответить, только слушать искаженный голос Кисыча: «…пятнад… под завалом… только вверху…»

— Ты, Кисыч, — на всякий случай сказал Гарик в микрофончик, так, для очистки совести, — лучше посмотри на эту громадину посреди двора. Там обшивка не треснула, начинка не разлилась. То есть, ты понимаешь — её обратно на ножки поставят, а люди привыкнут, что она падает время от времени.

Он обернулся через плечо и поймал взгляд женщины.

— Ну что, спускаться будем? — прохрипел Гарик, улыбаясь, как идиот.

— Зачем? — серьёзно сказала женщина, удивленно расхлестнув только что подведенные брови, — я же вам говорила, что я с места не сдвинусь. Коля обещал. Смотрите. Вот посмотрите на уточек.

Гарик медленно побрел к трюмо — женщина тыкала в замызганную фотографию какого-то пруда. Изо рта вываливалась по пути длинная, коряво сплавленная арматура из давно забытых ругательств, которые разбудили от векового сна. Они спали, укрытые свежими лоскутными одеяльцами из словаря квази-газовиков, но катастрофа прямо-таки сбросила всех до единого с кроватей, и они завопили на разные лады, кто-то — смешным фальцетом из глупого фильма, кто-то — басовито, деревенским выговором, и все по очереди, и все так неожиданно знакомо.

— …пятый срок тебе меж щёк, — закончил Гарик, и перед его глазами это произнесла девочка-улыбка, та, что с потока, всегда с одной косичкой.

— Вот между всех уток, — сказала женщина, — и это всё, заметьте, в летнюю духотурину, но мы знали всегда, как выкорчевать тенёчек из самых крошечных укромностей… так вот, между всех уток две пестренькие. Вот, у камыша пряменько.

— Вижу, — сказал Гарик.

— Коленька спросил, чем они на нас похожи, и я стала банальничать, уподобляясь, знаете, этим героям фильмов, ну, тех, в которых долго в камеру смотрят. Говорить начала, понимаете, про то, как мы приткнулись сбоку к обществу, никак не вписываясь, и про всякую ерунду, но он меня остановил и сказал… Что мы, на самом деле, совершили оба абсолютно дурацкую ошибку, как и эти уточка с селезнем: мы среди огромной стаи птичек нормального окраса нашли и нарочно прицепились к такой же пестрой особи. Отрезав возможный шанс прожить спокойную жизнь. Счастливую.

Она помяла уголок фотографии.

— Он ушел-то, когда я сказала, что счастливость и спокойность не на одной чашечке весов лежат. «Да?» — спросил он, — «ты серьёзно?» И ушёл.

Её шея напряглась.

— Но он как раз перед этим в магазин собирался. Сказал, что за обоями зайдет и вернется к вечеру. Обещал.

Гарик заглянул за угол и заметил впервые голую, седую стену в приоткрытом зеве спальни. Остатки старых обоев словно обплевали стену ближе к углам. Он почесал за ухом, прошел молча на кухню, посмотрел на ручку холодильника и крикнул:

— Так а вы гладкую фасоль в перцевичне-то и не обваляли! Чайник можно поставить? Меня дед учил, что если в кипятке вымачивать, то кислинка эта в послевкусии уйдет.

Пыль оседала, оседала, взмывала, оседала, взмывала, оседала.