Иван да Марья для дяди Сэма?

          

                Позвонил в Москву. Аню только что отвезли в роддом. Начались схватки. Дежурил у телефона.  В 12 ночи заснул. Проснулся в 5 с минутами (это 20 с небольшим , по Москве). Потрясён привидевшимся сном: весь процесс рождения со всеми подробностями. Сам буквально вытаскивал. Мальчишка. Ручонки растопыренные. Полузакрытые глазки. Носил, прижимая к  груди. Тельце мокрое, тёплое, упругое.  А тут и телефонный звонок: всё в порядке, говорят, - мальчик. Встал и походил по дому,  дурацки улыбаясь. Будто он сам  и есть молодой отец!  Так дед принял участие в рождении своего очередного внука.               
                Семейное и народное предания, кое-какие косвенные исторические данные,  убедили Григория Ильича в том, что их фамилия накладывает на него и его потомков серьёзные обязательства. Он твёрдо уверовал в то, что она является прямым следствием  принадлежности его к родовой ветви, идущей  от одного из  известных донских войсковых  атаманов,  Ильи Григорьевича Зерщикова, который впервые был избран на эту должность в самом конце XVII  века. Это и последующие избрания стали результатом   немалых заслуг  атамана, которыми он завоевал высокий авторитет у своих сослуживцев и всего казачества Дона. Словом, деяния этого выдающегося донского казака давали  его потомству возможность  по праву гордиться своей историей и вменяли им обязанность соответствовать высоким принципам казачьего  морального кодекса. И Григорий Ильич,  гордясь своей принадлежностью к казачьему сословию и своей фамилией, сравнительно легко переживал  личные тяготы и невзгоды в отличие от общероссийских, считая их главной своей заботой. Был он военным человеком в полном соответствии с родовой традицией и своим мировосприятием.
                В их роду время от времени  всплывали  имена Илья и Григорий, причём, как правило, в чередующейся паре: имя и отчество, отчество и имя, как это произошло и с героем нашего повествования. Такая приверженность родовым традициям, но уже относительно фамилии передалась и некоторым членам его семейства по  женской линии. Так дочь его Анна, выйдя замуж, оставила за собой родительскую фамилию, полагая, что это ей и духовная опора, и психологический щит, и мотив  поведения.   Её муж Сергей  Шатохин не возражал против такой прихоти жены, относясь к этому с юмором и называя Григория Ильича отцом-патриотом. Вообще эти родословные и патриотические страсти его не увлекали, в нём в большей мере властвовали иные настроения. Такова  была традиция семейства Шатохиных, крепко привязанных только к избранному делу, а не к месту и людям. Учитывая этот космополитический индифферентный к  родословным страстям настрой мужа, Анна без особого труда  уговорила его  на передачу своей замечательной фамилии и своим детям   Ванечке и Машеньке, ставшими не Шатохиными, а Зерщиковыми.
                История  дедова семейства, весьма многочисленного, излагается здесь с момента рождения третьего внука и касается только этой небольшой части семьи, потому что её история   стала необычной для всех остальных Зерщиковых именно с этого времени, повернувшего её, как и всю страну, в совершенно неожиданное и крайне противоречивое направление. Это  был 1985 год. Жизнь большинства Зерщиковых протекала и до и в дальнейшем в полном соответствии с жизнью всей страны, а вот судьба родителей   только что родившегося внука  обернулась для них и для деда с бабой как падение (или  вознесение?),  чёрт знает,  куда и во что. Эта малая часть семьи через несколько лет покинула Родину и эмигрировала за рубеж.
                А пока это не произошло свой  отпуск дед и жена его Лена  время от времени проводили с внуками либо в деревне (об этом – ниже), либо на юге России у Лениных родителей. Её отец, бывший  руководителем краевого масштаба, без энтузиазма встретил перестройку. Что-то его в ней не устраивало. Спросили у него про нового генсека.
                - Тщеславный и капризный  болтун, - кратко и однозначно охарактеризовал  сладкоголосого деятеля, хорошо знакомого ему по прежней работе. Тесть Григория Ильича  знал, что говорил. Новый генсек заболтал не только страну,  но и весь западный  мир, приведя его в умиление и восхищение.  Что, впрочем, было сильно перемешано с лукавством, так как, потворствуя  болтовне и подсказывая, чем и как её подкреплять, он, этот неискренний и двуличный запад, учил  распоясавшегося российского руководителя тому, что надо делать у себя дома, чтобы этому миру было спокойнее спать в своём доме. И СССР  по этим указкам направился в сторону своей погибели. Чего успешно и достиг в 1991 году.
                Пока  всё  вокруг последовательно и  весьма  быстро рушилось, происходили перемены и в жизни дедова семейства.  Его старшая часть,  отделившаяся от родителей,  вела вполне самостоятельную и более или менее нормальную жизнь, если называть можно было нормой то, что происходило в то время со всеми остальными советскими людьми. Младшая, только что отпочковывающаяся,   барахталась  в  слишком уж невыносимых неурядицах и нетерпимых недостатках. Баба Лена, сколько было возможно, находилась при  Ванечке,  помогая молодой семье. А внук быстро рос, набирая силы и проявляя себя всё определённее и самобытнее.
                Как только она брала его на руки, он тотчас норовил прихватить ее нос твёрдыми дёсенками. Отворачивалась, смеялась, нельзя, говорила – всё напрасно. Только расслаблялась, он немедленно принимался за своё – кусать её нос. Наконец, догадалась, как отучить сорванца от нелепой забавы: стала дуть в его распахнутый ротик. Ошалел от удивления, закрутил головой, и быстро отвык от странной шалости.               
                У подросшего Ванечки  появилась  подружка. Сохранилась чудная фотография, где они стоят рядышком голенькие и такие единственные и славные, что назвать их иначе, чем Адам и Ева  не было никакой  возможности. Тогда новоявленный Адам ходил уже  с игрушечным ружьём за спиной и твердил, что он солдат, чем, по-видимому, наконец , достал Еву. И она ему решительно заявила:
                - Никакой ты не солдат! – Он был глубоко потрясён и уязвлён таким непониманием своей подружки, граничившим с предательством. А идея солдатства, вопреки демаршу Евы, укоренилась в подсознании. Как  самоутверждение, как посрамление неверной подруги? А может быть, как генетическое наследие от своих   предков по материнской линии.
                Когда Ванечке  исполнилось пять  и деда к этому время уже отправили в отставку в звании подполковника,  они с бабой Леной и внуком уехали в деревню, в лесной закоулок Тамбовской губернии. Там у них был недавно приобретённый рубленый  дом-пятистенка и пятнадцать соток земли с небольшим садом и огородом. Вместо обветшавшего деревенского жилья дед  Гриша решил построить собственный дом по своему  плану, по  фантазии и прихотям  жены: большой, двухэтажный с  верандой и комфортным туалетом не на улице, как народ строил веками, а внутри дома в тепле  и с канализацией. Словом, чтобы  всё было по-уму. Дед  был и рукастым, и самостоятельным, и самодостаточным. Начал, как было принято в деревне, наняв местных мужиков-умельцев. Но в конце первого же дня их работы, посмотрев на её стиль и результаты сказал:
                - Всё, мужики, вот вам расчёт за  сделанное, а завтра и вообще больше на работу не приходите,  договор прекращаем.
                И всё дальнейшее, то есть от фундамента в земле до конька на крыше, внутреннее обустройство  и в целом «до ключа» осуществил  сам в одиночку своими руками и с помощью придумываемых  по ходу дела приспособлений. Ушло на это  почти три года  каторжного по нагрузке, но  самозабвенного и радостного труда с постоянными открытиями собственных возможностей и постоянной радостью  от результатов. Деревенский народ сначала проявил неудовольствие от такого бесцеремонного его обращения с их мужиками-работягами, потом испытал короткое злорадство от ожидаемого быстрого провала дедовой затеи, потом удивился от доселе им невиданного,  осуществляемого в одиночку и так успешно реализуемого дела, и в конце концов  прочно остановился на полном принятии человека  извне «в свои». Но при этом почтительно и безоговорочно  повысив его в звании до полковника. Так и стал он глубоко уважаемым Григорием Ильичём, а чаще просто полковником.
                Ещё задолго до завершения строительства у Зерщиковых открылась прекрасная деревенская ипостась их новой  жизни. Для Григория Ильича она в основном состояла из строительства сначала  дома, а потом и новых хозяйственных  объектов (сарай, гараж, баня,  колодец, скважина),  очистки и переоборудования участка, его значительного расширения. Немало времени требовали постоянный уход за огородом и   за разведёнными цветниками, разборка и избавление от всякого житейского хлама и хозяйственного инвентаря, оставшегося от прежних деревенских хозяев, и хлопоты по жизнеобеспечению: вода, дрова, дренаж  участка, отходы и прочее. Но главным содержанием этой жизни всё-таки стал их внучек Ванечка, заполнявший почти всё их внимание, особенно  бабы Лены. Очень веселило его овладение русским языком, забавно перековеркивавшим  многие  слова:  касяка (лошадка), касика (машина),ваняник (фонарик), анянёника (осторожненько),  тюня-тюня (трудно),  подстолнух (подсолнух), акатЯ (красота).
                Это был шустрый и своенравный человечек, всегда, каждый момент знавший, что он хочет и что ему надо сейчас делать. И он это делал с неистовым усердием, вовлекая в  свое творчество и деревенских ребятишек, тотчас нахлынувших к ним во двор, и деда с бабой, когда сверстников не оказывалось рядом. Малыш был крепеньким,  решительным и неистощимым на выдумки. То он устраивал раскопки под деревьями сада в поисках подземных обитателей, то это была ловля летающей и ползающей живности, то придумывал свои собственные затеи и конструкции с вовлечением в них  людей, животных и неожиданных предметов: лавок, табуретов, раскладушек,  курятника, ведер, бревнышек, полочек, дощечек и еще, Бог знает, чего. И такая вот его неожиданная фантазия по поводу следующей беременности мамы Ани:
                - Если  у нас будет девочка, она будет высиживать  нам яйца. – И действительно появилась девочка, назвали её Машенькой.
                Вообще же у деда Гриши и бабы Лены были разные роли в воспитании внука. Дед был более требовательным и строгим, Лена – сама нежность и потворщица. Хотя, впрочем, иногда и она выходила из себя от выходок, самовольности  и упрямства внука. Тот не терпел возражений, до предела настаивал на своём, и, когда ему это не удавалось, категорически заявлял:
                - Тогда я ухожу от вас, насовсем ухожу!- Обычно ему отвечали:
                - Уходи, обойдёмся без такого упрямца. - Он и уходил… куда-нибудь с глаз долой – за угол дома, за калитку, прятался  в туалете.  Препирательства и «уход» заканчивались либо быстрым взаимным примирением, либо к великому недовольству деда сдачей взрослых позиций. Конечно, дед не был только таким принципиально строгим. Он тоже принимал участие в игровой жизни внука: выстругал ему меч, соорудил лук со стрелами, щит, сачёк для ловли бабочек, учил обращаться с ножом, топором, другими инструментами. Ходил с ним на полуразрушенный деревообрабатывающий заводик, где они с увлечением искали разные нужные для хозяйства вещи: трубы, проволоку, подшипники, электроизоляторы и тьму еще других и разных преимущественно железных предметов, которые (а вдруг!) могут пригодиться в их мужской деятельности.
                Не все эти затеи кончались благополучно. Ванечка нет, нет, да и попадал в неприятные ситуации из-за своей младенческой неопытности и излишней самонадеянности.  Так на заводе, несмотря на  учительские наставления деда, проколол себе палец проволокой, а во дворе при работе с топором (непременно сам хотел построить табуретку) слегка разрубил себе колено. Паника у дедов, рёв  пострадавшего, лечение и т.д. Но от собственной оценки событий и вообще всего происходящего никакие эксцессы и благолепия  Ванечку не отвращали. За обедом о чём-то поспорили с дедом, и Ваня резюмировал:
                - Был бы ты, деда, Васькой (соседский приятель Ванечки) сказал бы я тебе: дурак ты, Васька!
                Все эти особенности Ваниного характера, его спонтанно и, казалось бы,  стихийно складывающейся личности требовали от взрослых определённых и порой небесконфликтных усилий. Но разве это могло надолго омрачать их совместную вполне счастливую жизнь!  Жизнь как познание, как развлечение, как игра, полная детскости и непосредственности. Игры как творчество и обучение, как работа и необходимость. При этом очень разные и занимательные. Разумеется, от всего этого возникала атмосфера взаимной любви и признательности, что выражалось Ванечкой в рисовании любимых людей и в писании им поздравительных и благодарственных посланий.               
                Словом, жизнь у всех была насыщенной, полнокровной и хлопотной до вечерней усталости и жажды блаженного отдыха.  И этот отдых с книжкой и сказкой перед сном, и это коловращение если и не были праздником, то, несомненно, были веселой творческой работой, иногда  все-таки нуждавшейся в настоящих праздниках. И они их время от времени устраивали. Их было две разновидности. Одна – поход в лес с палаткой, костром, чаепитием и трапезой на какой-нибудь прелестной полянке, другая – поездка на железнодорожной «теплушке» в райцентр в пустующие магазины, на все еще экзотический рынок и за прессой в газетный киоск.
                «Теплушка» - два пассажирских железнодорожных вагона, присоединённых к дизельному тягачу, несколько раз в день отправлялась от их  утопающей в лесу станции к  более цивилизованным местообитаниям. Пассажиры «теплушки» - местные жители, едущие на работу в будни и в магазины и рынки в выходные. Летом к ним присоединялись московские дачники (а до Москвы-то более пятисот  километров!), постепенно  оккупирующие окрестные деревни, скупая для летнего отдыха деревенские усадьбы. Благо (впрочем, весьма сомнительное) этого добра здесь по бросовым ценам было предостаточно: старики вымирали, молодые откочёвывали в города, главным образом, в Москву.
                Эти прогулки в райцентр  Ванечка очень любил. Конечно, не из-за районного рынка или  его убогих магазинов, а из-за езды в «теплушке». Ранняя утренняя «теплушка» обычно была пустовата, в вагоне было просторно и чисто, и в открытом купе-отделении плацкартного вагона можно было чувствовать себя безраздельным хозяином, если поторопиться занять его первым.
                По старой и ветхой железной дороге «теплушка» тащилась не торопясь, осмотрительно, а местами даже осторожно. Дорога  вилась между массивами леса, полянами, заросшими болотинами и озерками, теснящими её с двух сторон и приветствующими очень живописным своим видом. Красотища  и впрямь несказанная! И Ванечка поглощал её распахнутыми глазами, восторгаясь, поминутно восклицая и приглашая взрослых присоединиться к его неуёмным переживаниям. И обычно это его состояние завершалось пением, причём и тексты песен и их мелодии рождались тут же и тут же навеки таяли. Спонтанное творчество детского гения! Как, говорят, бывает у северных народов, сберегших эту свою детскость до прозаической взрослости. А песни были, на удивление взрослых, сплошь славословящими, торжественными, почти молитвенными и патриотичными. Если бы они слетали не с уст ребёнка и не в такой обстановке, то их банальность, выспренность и патриотичность воспринималась бы как неприличный перебор. Но теперь, здесь и с потрясающей искренностью пятилетнего человечка – просто гениальное  слияние живого мыслящего и чувствующего  существа с живым миром природы:
                Родина прекрасная
                страна моя советская
                какая ты красивая
                и как же ты мне нравишься
                люблю тебя
                люблю и всё… 
                Или что-то подобное этому:
                Хорошо нам ехать на Теплушке
                и смотреть в  окно
                лес в него засовывает ветки
                и по рельсам стукают  колёса
                и я песню им  пою
                потому что всё это люблю…               
                И что-то ещё в таком же духе и с таким же небольшим набором слов, но зато с каким чувством, с каким упоением!
                Захлёстывающие в окна ветки берёз, вспугнутая и взлетающая с потревоженной глади озерка утка, внезапно открывшаяся из-за соснового строя  цветущая поляна – всё вызывало новые волны радости и счастья. Наверное, Ванечка навсегда запомнил своё тогдашнее состояние общности и слияния с этим миром его детства. Дай Бог, чтобы  это было так.
                Не меньшее счастье испытывал внучек и при их путешествиях в лес.Набили рюкзаки всякой съедобной всячиной, взяли котелок для чая, палатку и дедовы военные и охотничьи причиндалы: широкий ремень с привешенными к нему компасом и ножом, ракетницу с ракетами, топорик, ружьё с патронами. И, конечно,  любимую бабу Лену. По пути всем дружным коллективом восхищались подаркам и насельникам природы: кустам ежевики, поспевающей земляникой, грибам, неведомым и знакомым горожанам птицам, а Ванечка – бабочкам, жучкам и разным забавным и многоцветным букашкам. Вскоре и Ванечка, и Лена запросили у деда пощады, и они  выбрали подходящее место стоянки и затаборились.
                Это была прекрасная стадия запланированного путешествия, может быть, даже самая вожделенная: установка палатки, оборудование места для отдыха и кострища с таганом для костра, разжигания самого костра,  приготовление шашлыков из колбасок, кипячения воды для чая и торжественной полевой трапезы. И блаженный  отдых в туго натянутой палатке. Райское житие!               
                Другие лесные похождения были нисколько не хуже. И впоследствии совершались они уже вместе с подросшей   их внучкой   Машенькой. Это и стрельба по мишеням в конечном пункте похода, и ловля карасиков в пруду, и сбор земляники или малины, а уж охота за грибами – как ни будничное, вроде, дело, но всегда неповторимый восторг от очередного красавца, выловленного с нетерпеливым ожиданием и всё-таки неожиданно.  Словом, лес - это источник нескончаемых удовольствий, сладостных предвкушений и внезапного, хоть и небольшого, коротенького, но острого счастья очередной находки.   
                Ванечка взрослел, менялись его увлечения и игры. Всё реже они проводили летнее время в деревне. А когда это случалось, чаще оставались там в малом числе: Ванечка с Леной и (или) дедом, иногда к ним присоединялась подросшая Маша.У Вани началась пора увлечения рисованием и играми, требующими вовлечение в процесс не только и не столько физических радостей, но и умственных усилий. Причём не столько сама игра, сколько её создание. Например, познакомившись с настольной игрой, где игроки по разрисованному полю и начертанным маршрутам с остановками движутся  фишками к вожделенной цели (кто – первый!), он захотел поиграть в такую игру с приятелями и в деревне. Но не было там такой игры. И Ваня сам создаёт её: склеивает из бумаги и картона огромный лист, разрисовывает его пейзажами и видами разных городов, прокладывает маршруты через эти города и выдуманные им препятствия, вырезает из картона фишки, выпиливает из дерева кубик и наносит на его грани цифры и т. д. Но  самое интересное это содержание препятствий и поощрений, на которые играющие неизбежно попадают при выпадении им неподходящего или счастливого числа. Вот некоторые из них:               
                «Тебя укусил комар в губу, поэтому ты лечишься и пропускаешь один ход».
                «Дорогу перебегала собака, ты вильнул, чтобы её не задавить, и врезался в дерево. Хозяин собаки заплатит 50 рублей  и продвинет тебя на два хода».
                «На тебя напала срачка! Пропускай ход»
                «Ты ошибся путём и попал в деревню Бражниково, но тебе помогла Маша. Заезжай к нам попить чаёк! Мы тебе покажем дорогу короче на два хода».
                «К тебе подсела девушка, и ты, с ней разговаривая, отвлёкся и врезался в забор. Чини его и плати 100 рублей».
                Главным, если не единственным содержанием рисунков в это время  является деревня. Ей он отдаёт безусловное предпочтение перед городом, о чём можно судить не только по самим рисункам, но и по следующей его записи:               
                «Деревня: 1 - жизнь медленная и внятная. 2 - на сто  процентов веришь в Бога. 3 - за одну неделю в голове встает три дня.
                Город: 1 - жизнь быстрая и не понятная. 2 - веришь в Бога на девять  процентов, 3 - за одну неделю в голове становится один месяц».
                Это просто  шедевр мудрости не только для девятилетнего ребёнка, но и для вполне взрослого и профессионального философа, возможного автора этих сентенций. «Жизнь медленная и внятная», но при том проходит так, что не замечаешь времени. А в городе всё наоборот – летит, а тянется бесконечно долго. И ни черта не поймёшь, а про Бога так это совсем ошеломляюще!
                В общем, деревенская жизнь складывалась в событие  очень развлекательное и вполне положительное. Тем более, что она время от времени взвинчивалась и украшалась событиями откровенно праздничными и торжественными. Например, днями рождения близких и любимых людей. По случаю дня рождения семейного патриарха, то есть деды Гриши, внучком было сочинено следующее послание:
                Утро было
                Ночь уплыла
                Я пошёл гулять во двор               
                И увидел там забор.
                Чрез него я перелез
                И попал я прямо в лес.
                Там увидел червяка
                И спросил его: - Куда?
                Он ответил не спеша:
                - Я ползу из США.
                Вероятно, это было либо первое, либо одно из первых поэтическое произведение внука. Но, кажется, что определённо последнее. И хоть посвящено оно было вполне положительному и даже  уважительно-торжественному событию, содержание его  могло показаться несколько приземлённым, если не сказать вообще земляным и уничижительно низким (червяк?!), то есть вовсе не возвышенным. Впрочем, как будет видно ниже, червяк у Вани,  в отличии  от общепринятого,  был существом скорее милым и симпатичным, чем отталкивающим. Но, тем не менее среди деревенского населения , стихотворение  произвело фурор и очень понравилось деду, именно тем, что у него было  иное восприятие  червяка. Особенно тем, что  это неожиданное и непривлекательное, по его мнению,  существо приползло из США, то есть оттуда, откуда дед никогда ничего хорошего и не ожидал, так как был неистовым  патриотом своей страны и был воспитан на идеологических аксиомах периода холодной войны. Словом, посвящение попало в цель, и прямо в десятку, пролив бальзам на закалённое сердце ещё далеко не старого деда. 
                По поводу присоединения  к семейству нового члена,  Ваниной сестрички Маши,   дед записал в своём садово-огородном дневнике:
                «Получил телеграмму: «Маша родилась 10 августа 50 см 3 кг  все в порядке». По этой причине  и с напутствиями новому человеку выпил две рюмки водки. Маша  и  для Вани тоже  может быть даже большим событием, чем для родителей,  это новая любовь, и это так прекрасно!»
                А Ваня, оказывается, в это самое время писал письмо маме в роддом с просьбой скорее приезжать и не забыть взять с собой Машу.               
                Мама, конечно, не забыла в роддоме Машу, и Ваня обрёл в сестричке верного пажа, поклонника, подражателя и любимейшую заботу. Как он ухаживал за совсем ещё маленькой  девочкой! Укладывал спать (у бабы Лены это порой не получалось из-за своенравного характера девочки), сажал на горшок, заботился о ней во всяких мелочах, уберегал от несправедливого отношения к ней, даже априори, если только предполагал, что оно возможно. Вот к примеру.
                Маша, капризничая за обедом, перевернула  ногой (!) свою высоко стоящую перед ней на столе тарелку с молочной лапшой, и всё это  живописно разлилось-рассыпалось и по ней, и по всему столу. Ванечка, всплеснув руками, в страхе воскликнул:
                - Прошу вас, не наказывайте её, не ругайте! Она не виновата, она нечаянно! – Хоть никто и не собирался наказывать или даже осуждать шалунью – все захохотали и инцидент обратился в весёлую историю на всю жизнь.
                Дед после долгой разлуки спрашивает у Ванечки:
                - Не обижаешь Машу?
                - Что ты, - говорит, - разве можно! Она ведь еще такая маленькая, как червячок! Да  ещё и девочка! – Оказывается, червяк это прелесть, потому он и приполз столь издалека поздравить деда в Ванечкином стишке.
                Или вот это. Все возились каждый по своему делу во дворе, а Маша осталась в доме одна. Выйдя из комнат в сени, она заинтересовалась любопытной деревенской задвижкой на внутренней стороне наружной двери и закрыла её. Известное дело – открыть её можно было тоже только изнутри. Но у Маши  это не получилось. По-видимому, возилась она с нею довольно долго, а когда поняла, что не может её открыть, жутко испугалась  своего заточения и громко расплакалась. В крик. От охватившего её ужаса. Все дворовые бросились, конечно, к дому. А войти-то в него невозможно! Что делать?! Лена  стала уговаривать и утешать ребёнка, дед бросился было выставлять окно в доме, а Ванечка подошёл к сеням и спокойно говорит:
                - Маша, ты полицейский, а я твой начальник. Нам надо обезоружить бандитов. Приказываю открыть щеколду и выйти для выполнения задания. Для этого поверни ручку задвижки и отодвинь её в мою сторону. Ты поняла, где я стою? Давай действуй! И не реветь!
                Маша перестала  реветь, прислушалась с словам брата, снова затарахтела задвижкой, и она скоро, почти тотчас сдвинулась, и дверь открылась. Несчастная узница обратилась в счастливую героиню. А ведь одной было три года, другому девять.
                В этом же возрасте в деревне они  разыгрывали целые спектакли, где единственным актёром-исполнителем была Маша, а режиссером и суфлёром Ванечка. Особенно потешной была сказка о Красной Шапочке, переделанная Ваней в подвижные и озвученные картины. Маша изображала то бабушку, то волка, то Шапочку, повторяя за Ванечкой  слова своих персонажей и копируя их воображаемый облик: бабушка водружала на нос очки (дедовы), Шапочка напяливала на головку красную шапочку, а волк таращил глаза, оскаливал зубы и  скрюченными пальцами изображал жуткие когти.
                Увидел, что дед что-то пишет, и спрашивает:
                - Что ты делаешь?-
                - Пишу дневник садовода - огородника.
                - Зачем пишешь взрослыми буквами? Пиши детскими – я бы читал.
                Дед рассказывает внуку про крейсер «Варяг». Тот слушает с величайшим вниманием и сочувствием. Разучивают песню и поют с воодушевлением. Каждый день играют в шахматы. Внук пишет свой первый  рассказ.
                Лена спрашивает у него:
                - Знаешь, зачем человеку сердце?
                - Чтобы любить? – отвечает вопросом.
                Каждый отъезд из деревни в Москву Ванечка воспринимал как  беду, несчастье, горе. Глядя из окна вагона на уплывающие вместе с прощальным днём деревенские пасторали, говорил:
                - Это был самый счастливый день в моей жизни! – И прятал от взрослых глаза, полные слёз.      
                А страна, между тем, рассып;лась. Сгнившая  от головы до корней коммунистическая партия, похоже, начала этот процесс первой. Разумеется, с головы. Взрывная инфляция, ураганное опустошение магазинов, брожение сначала под лозунгами плюрализма и гласности, потом демократии  при вкрадчивой смене коммунистических потуг на открытый бандитизм капитализма. Фантастическое обнищание народа и сдача всех добытых им благ в руки мнимых спасителей, будущих олигархов. Задаром. Навсегда. Восторженное брожение умов, пьянящие надежды, быстрое отрезвление, разочарование, ненависть. Полный разброд и сумятица, готовность и к топору, и к бегству, и к грабежу. И всё это – в немедленном и решительном действии. Сломленного народа будто и нет вовсе. Молчит. Как ни бились Сергей с Аней, чтобы нормально прокормиться, ничего не получалось.. Но  помогавшие молодым продержаться  родители, ставшие пенсионерами и просадившие все свои сбережения на обустройство деревенской жизни,  сами сели на мель.Теперь уже всем кланом стали бедствовать в столице. И деревенский подножный корм оказался самой надёжной защитой от наступившего лихолетья. Правда, соседская бабка, деревенский философ, заявила:
                - Посадить бы этого Горбачёва и бить бы его всем народом палкой по голове за такую перестройку! – это в ответ на начавшееся опустошение  сельских магазинов и на транспортный паралич  (вместо двух ежедневных и полноценных поездов из Москвы в их глухомань стали приходить сначала один, потом ни одного поезда, а лишь два вагона, да и то не каждый день).
                И тут грянуло то, что потом назвали путчем. У Белого Дома просто революция какая-то, а на улицах будничная привычная серость сменилась толпами возбуждённых и жаждущих перемен людей. Поклокотали три дня, потеряли троих энтузиастов, сбросили «путчистов» и утихли… Дед   тоже там побывал и тоже испытал на себе прикосновение истории. Но на оценку событий смотрел теперь уже другими глазами, прозревшими от наступивших перемен, совершенно не соответствующих ожиданиям: вместо обновлённого социализма - бандитский капитализм, вместо революции – реставрация, то есть контрреволюция. А Ванечка поражал своими рассуждениями о Ленине, революции, убийстве царя. Наверное, они последовали после посещения им с дедом мавзолея и колумбария у кремлёвской стены. А может быть,  были кем-то озвучены и раньше, и эти  его высказывания стали следствием семейного обсуждения этой темы. Поднимаясь по лестнице из мавзолеева подземелья, громко воскликнул:
                - Никакого удовольствия не получил! – на что из сопровождавшей толпы прозвучали немногочисленные смешки. Но Ванечка этим не ограничился и громогласно спросил деда:
                - А кто хуже Ленин или Сталин?
                На этот вопрос не смог ответить не только дед, но и историки, хоть и очень стараются. По-видимому, сама обстановка тех лет в стране пробуждала даже у детей недетский интерес к таким проблемам. Спрашивает:
                - Лена, у евреев может быть машина?
                - Конечно, они такие же люди, как и все. А почему ты об этом спрашиваешь?
                - Мне рассказывали, что есть такие люди – индейцы,  у которых нет машин.
                Серёжа, зять наших дедов, молодой и талантливый учёный, уже никак не мог обеспечить сколько-нибудь сносное проживание своего семейства. Их родителям на скудную пенсию  едва удавалось прокормить только себя. И Сергей решается   принять приглашение в Америку.  Ему там была предложена очень престижная работа  по его специальности с весьма приличным содержанием. Он не смог отказаться от своей профессии,  как это вынуждены были сделать многие его сверстники и однокашники, окончившие престижные вузы и бросившие науку, чтобы  заняться разными более прибыльными, а порой и унизительными  промыслами.
                После российских бедствий (нищенская зарплата, совершенно не обеспечивающая выживание семьи при немыслимо убогом продовольственном насыщении торговой сети: с очередями и драками)  заграница  показалось почти раем. И семейство осело там навсегда. А это означало, что дедовы внуки, его дорогая кровинка, забудут русскую Родину и станут американцами. За дочь и зятя он переживал меньше, полагая, что они-то непременно останутся русскими людьми и сберегут себя от звонких и фальшивых соблазнов западной цивилизации: свобода, демократия, права человека, атеизм, безраздельная власть денег и прочее, ещё более безнравственное. А вот дети – им не уберечься. Это был оглушительный удар по оставшимся родителям, смирившимся с этим выбором зятя и дочери только в надежде, что им там,  на чужбине вероятно будет лучше, чем дома.
                Для Григория Ильича это, помимо родственной, кровной потери, прежде всего означало идеологическую травму: как же так – его потомки и потомки его предков, всегда служивших  только России, стали иностранцами, да ещё  и подданными самой враждебной его Родине страны  -  Соединённых Штатов. Как тут ни вспомнить прозвание этой страны дядей Сэмом и знаменитый плакатик, где этот пресловутый дядя указывает на тебя пальцем и восклицает : «Ты мне нужен для армии США!» Ведь это что-то нереальное, немыслимое, с чем никак невозможно смириться! Как будто вся жизнь деда перечёркнута, выброшена «коту под хвост», стала  прахом. Это было крушение дедовых надежд. Единственным и очень слабым утешением за «отрезанный ломоть» была хилая надежда: может вернутся?  Но не вернулись, осталась  там, и его постоянно точила не проходящая боль.
                Начался период эпистолярного общения с дорогими иностранцами. Деды всеми силами старались обеспечить уехавшим ощущение прочной и надёжной связи с покинутой Родиной. И главной заботой для них были Ванечка и Машенька, ещё не окрепшие в своей русскости и потому наиболее подверженные опасности действительно стать иностранцами всерьёз и надолго или даже навсегда. Особенно изощрялся в отечественном воспитании дед. Его вложения в совместные с Леной письма, кроме текстов,  содержали и рисунки, обычно юмористического характера на темы семейного быта и выдуманных приключений в оставшейся далеко  за морями их прекрасной Родине А тексты посвящались примерам из собственного опыта, долженствовавшего, по мнению деда, преподавать уроки мужества и преодоления разных жизненных препятствий. Лена живописала об умилительных или смешных событиях из детской жизни любимых внучков – они это с удовольствием слушали от неё, ещё будучи на родине при  совместных с нею ритуальных процессах вечерних подготовок ко сну. В этих писаниях находилось место и для слов в адрес внуковых родителей. Они, эти слова, обычно содержали напоминания о том, что и как следует подсовывать и внушать детям из русской классики, чтобы во время наполнять их нашей духовностью и словарным богатством русского языка. И  родители наших внуков усердно вливали в них, то чем овладели сами в своей прежней жизни. Аня, будучи по профессии литератором (окончила  филологический факультет университета), особенно преуспела в образовании детей, так как  первые годы пребывания в США не работала и занималась только детьми.
                Словом, это тесное сначала бумажное, а затем и компьютерное общение с внуками и их родителями не то, чтобы  не давало уехавшим забыть о родине, но, более того,  по-прежнему наполняло их и, может быть, даже с некоторым ущербом активной адаптации в новой для них обстановке. Деды это чувствовали и радовались тому, что их опасения потерять своих дорогих людей во враждебной их родине стране, оказались  напрасными. Их внуки и оставались, и всё более становились русскими. По крайней мере,  так  казалось дедам по результатам этого виртуального, а в последующем и непосредственного  общения их с внуками. Но разве могло способствовать иному мнению, например, это письмо от Ванечки, написанное им в самом начале службы в армии на таком русском языке: 
                "Здравствуйте, мои дорогие люди! Кормят нас здесь очень хорошо. Три раза в день и всегда порции ненормированные (буфет), но, к сожалению, на еду отводится всего не более 7 минут, поэтому съесть слишком много не удается, но мне хватает. Сейчас у нас совсем нет свободного времени для каких-либо личных занятий. Большую часть времени мы тренируемся, маршируем. Ежедневно у нас двух - трёх часовые занятия, на которых говорят о личной гигиене, здоровье, оказании первой помощи, истории и о многом другом. В моем отряде около ста человек, из которых примерно 10 тупых, постоянно все путающих. Говоря тупые, я имею ввиду неспособных следовать указаниям. Если же все делать, что требуется, особых проблем нет. Также достается толстякам. У нас три инструктора и все они всё время орут. Они очень шумные и наказывают новобранцев за всякие незначительные огрехи. Иногда всё очень даже неплохо, но порой ужасно тяжело. В общем, всё не так уж и плохо. Иногда я скучаю по дому. Здесь нам дают всё необходимое, но нет сочувствия к слабостям. Передавайте всем привет и скажите, что у меня всё нормально".
                Это письмо от солдата американской армии русского Ивана своим родственникам означало не только блестящее владение Ваней русским языком. Но и то, что  дядя Сэм не напрасно тыкал пальцем в Ванечку, его палец попал точно в цель. Деда Гришу  утешало одно: выбор внука  пути в большую жизнь через армию, хоть даже и американскую, вероятно, свидетельствовал о  силе наследственного воздействия на него   предков, в течение столетий приналежавших к воинскому сословию. Несколько примиряло деда также и то, что он видел в этом шаге внука проявление и своей роли (вины?) в коротком, но целенаправленном  воспитании внука в приоритете мужского начала и в воинском духе: походная жизнь с навыками самообеспечения, оружие, стрельба, твёрдость, решительность и т.д. И  теперь уже в последующей переписке с Ванечкой он  рассказывал ему о своих первых воинских впечатлениях и переживаниях: учёба, среда, навыки, сослуживцы и т.д. И при этом сам, пожалуй, не без удовлетворения воспринимал Ванину иформацию о его военном опыте. Здесь он видел поразительно много общего в порядках, способах и атмосфере формирования из подросших детей воинов в таких принципиально разных по предназначению армиях современного мира. И сам делился с ним воспоминаниями о начале своей военной карьеры, понимая, что такая школа не испортит внука, а многому научит. Ну, вот к примеру выдержки из следующих Ваниных писем. 
                «Я сам вызвался распределять дежурства.  Это необходимо делать каждый вечер, определяя, кто и во сколько должен патрулировать наш барак. Моя деятельность учтется и пригодится мне  в дальнейшем... Вчера мы, наконец, лазали по шесту и веревке. Я все сделал легко, хотя для многих это является камнем преткновения…
                Два дня назад у меня был тест по русскому . 160 устных вопросов, я не был уверен только в 2-х. Так, что я сдал хорошо. Надеюсь в скором времени получить надбавку к жалованию…
                В нашем отряде очень разнообразный народ. Многие вызывают сочувствие своей плохой физической подготовкой и туповатостью. Но порой я злюсь на них, за то, что пришли сюда, думая, что будет легко. Многие до сих пор в шоке от необходимости говорить и вести себя не так, как раньше, быть далеко от дома …
                Вот, чего мне здесь не хватает: семьи, долгого стояния под душем, кофе, шоколада (только не присылайте мне его!!), музыки, прохладной погоды, вождения машины, чтения, тишины и яблочного пирога. Вчера  мне хотелось торта Наполеон, т.к. в одном из писем речь шла о нём.. Ничего не надо присылать. Один парень получил посылку с шоколадными конфетами и их выбросили…
                Мы недавно вернулись из церкви. Мы все не поместились в ней, и поэтому сидели на улице под моросящим дождем и слушали проповедь. Она была интересной. Атмосфера была непринужденная. Мне нравится серое дождливое небо, это мне напоминало Россию…».
                Закончилась его подготовка в настоящие солдаты. И перед отправкой на подготовку по избранной профессии (компьютерщик-связист) прошла торжественная процедура посвящения в солдаты, присвоения звания и награждения заслуживших этого. Среди них был и Ванечка. Его неистовость в деле и обучении и страстная потребность быть первым была замечена начальством. Он стал действительно первым в учёбе, какая там она у них была, и в спорте. Но главное, что потрясло и его, и родных, это отношение к нему его сверстников и соратников. Добиваясь успехов в учёбе и спорте, он делал это не в ущерб его отношениям с товарищами. 
                В декабре на Рождество он приехал в отпуск. Встречали его не только родители с Машей, но и дед с Леной, гостившие у них. Одет он был в парадную форму,  высокий, ладный и распираемый гордостью и счастьем. Ездили в Нью-Йорк, гуляли по Бродвею, и везде люди с удовольствием и приветливостью  обращали внимание на молодого красивого  солдата, стараясь чем-нибудь подчеркнуть свою симпатию к нему. А уж от  бывших военных, независимо от возраста, обязательно следовали не только рукопожатия, но и объятия, и слова солидарности, и добрые напутствия. На Рождественские и Новогодние праздники его с подружкой пропускали туда,  куда остальным смертным вход был временно воспрещён или дозволен только по специальным пропускам: смотровые площадки, банкетные залы, корпоративные сборища и т.д. Такова в Америке традиция любви и почитания к своим защитникам, особенно когда они так милы и эффектно красивы.
                Праздники пролетели быстро, и Ванечка вернулся на службу продолжать осваивать профессию военного специалиста. по «Базе Данных» - связь, компьютеры, программирование, борьба с хакерством.
                О втором этапе его армейской учёбы он написал:      
                «Здравствуйте дедушки-бабушки!.. Я пытаюсь быть первым, так как это мне даст возможность получить следующее звание, и, может быть, право выбирать место дальнейшей работы, Я начальник отряда в моем классе. Заканчиваю учиться в начале мая. Недели за две до этого я буду знать, куда меня отправят. Надеюсь, что в хорошее место».
                Отправили его действительно туда, куда ему хотелось. Вот такая история приключилась с дорогим внучиком, взращённым и выпестованным при участии влюблённых в него деда с бабой.
                А между тем  и много ранее этих приключений с Ванечкой материальное положение и у молодых, и у старших ощутимо поправилось. У первых благодаря успешному продвижению Сергея по научно-карьерной лестнице вверх. При этом надо иметь ввиду, что в Америке отношение к учёным и оплата их труда принципиально отличаются от российских. Это средний класс уже с самой низшей научной должности, и материальное  положение вполне соответствует названию, что означает не только абсолютно безбедное существование, но и возможность обретения таких условий жизни, которые недоступны в России и учёным высшей квалификации: собственный комфортный дом с участком, автомашины, финансовые накопления, путешествия и т.д. У  вторых, то есть у наших дедов, возможности тоже существенно расширились вследствие оздоровления  атмосферы  и всех дел в их собственной стране, а также от долларового впрыскивания в их бюджет от  родных «американцев». Да и  пенсионное обеспечение стало для них относительно приличным. Возникла идея навестить «американцев», которую они за несколько лет и осуществили несколько раз. Первая поездка состоялась глубокой осенью, когда и в деревне, и в городе жизнь стала неуютной, а молодые в это время проживали на юге США, можно сказать, в природной субтропической благодати.
       Дед ехал туда, помимо испытываемой жажды  общения с близкими, ещё и  обуреваемый другими сложными мыслями и чувствами. С одной стороны, он придерживался об этой стране точки зрения, которую, как он считал, наиболее удачно сформулировал ирландец Джеймс Джойс: «Америка, это что  по своей сути? Это мусор, выметенный из остальных стран!». Эта позиция, полагал он, наиболее соответствовала официальной политике этого государства относительно страны деда. С другой стороны, как казак, он твёрдо знал, что люди, покидающие свою страну, как это было с его предками, это лучшие люди: нетерпимые к бесправию и нищете, смелые, гордые и сильные. И именно такие люди, по его мнению, в первую очередь и в основном должны быть среди населения США. Как же эти два противоположных сорта людей, а именно, «зёрна» и «плевелы» или  «ценность»  и  «мусор»   уживаются друг с другом? И  почему же тогда господствует в ней  «мусор», а не «ценность», «плевелы» , а не «зёрна»! Вопрос этот оставался для него открытым, пока он сам воочию ни увидит эту самую загадочную для него Америку. А Лена была переполнена, конечно, всепоглощающей любовью и ожиданием встречи с самыми дорогими ей людьми.
                Первое впечатление было весьма благоприятным от того, что на паспортном контроле, люди, осуществляющие его, узнав, что они  русские и не говорят по-английски, быстренько пригласили в качестве переводчицы какую-то  безмерно обрадовавшуюся  этому милейшую старушечку, то ли русскую, то ли нет, но говорящую вполне сносно по-русски. И вообще – сплошное доброжелательство! И за этим  сразу же –впечатление от вида родных и окрестностей из машины Сергея, встретившего их весте с Аней, и вёзшего домой по отличнейшему  шоссе. Вокруг простирались прекрасные пейзажи с невозможной  для наших россиян в конце ноября зеленью и уже независимо от времени года видами растущих там деревьев.
                И далее –в компании самых близких людей двухмесячное знакомство с совершенно новым миром при постоянных поездках от дома на сотни километров и пеших путешествиях на десяток – полтора. Были даже на самом южном хвостике Северной Америки, цепочке чудных островков Флорида Кис, где на последнем её острове Ки Уэст даже посетили резиденцию Хемингуэя и искупались в карибских водах в канун Нового года.
                Потом нашим путешественникам при следующих посещениях США довелось побывать и на севере, и на западе, и на востоке страны, так что  они с полным правом могли сказать себе: мы более или менее познакомились с Америкой (имея ввиду, конечно, только  Соединённые Штаты), и  наше мнение о ней более или менее соответствует действительности. Каково же оно, это мнение наших кондовых россиян?
                Это безусловно. великая страна. И не только потому, что  в ней проживает великое множество народа на огромной территории с великим множеством разнообразных и прекрасных ландшафтов и климатических зон. Она великая прежде всего тем, что устроила для своего народа очень приличные, если ни сказать отличные, условия существования, а именно,  для подавляющей части населения  одно- и двуэтажность собственных индивидуальных домов на лоне природы с собственными индивидуальными земельными участками. Более или менее рассредоточенное распределение этих удивительно комфортных по современным понятиям жилищ по всей территории страны в окружении сохранённой природы и прекрасно обустроенных парков обусловили гармоничное сосуществование цивилизации с первозданным животным миром. Дикие утки, гуси, сурки, кролики, олени, койоты и прочая  дикая живность буквально  живут и гуляют среди человеческого жилья и тоже гуляющего и передвигающегося на колёсах  народонаселения. А водоёмы полны рыбы.И при этом процветают и охота, и рыбалка.
                Хуже, конечно, в больших городах с дурацкими небоскрёбами и диким скоплением машин и людей. Но слава Богу их много меньше, чем одно- и двуэтажия в сочетании с природой.
                А что же это за народы, обретающиеся в Америке? По внешним впечатлениям превалирует белое население, но очень сильно перемешанное с черным и цветным. Но на самом деле оно вовсе не перемешано, а сильно и непоправимо расслоено и разгруппировано но национальному признаку и по принадлежности к месту доамериканского проживания. Если ориентироваться на опыт семейства Зерщиковых, то за более, чем двадцатилетнее их  там существование  круг знакомств и общений для них, по существу, полностью ограничился только выходцами из России (русские, евреи, корейцы, украинцы и др.). И лишь  работа и ремонт-рекострукция своего дома дали им  возможность контактов с иными представителями американского народа: негры, мексиканцы, индусы, аргентинцы, иранцы, норвежцы, немцы и др. Однако эти контакты с ними практически не перешли в более близкие отношения. Создалось впечатление, что коренные американцы англо-саксонского происхождения вообще живут обособленно, составляя более или менее закрытую для остальных иммигрантов среду. 
                Конечно, эти впечатления о стране для старших Зерщиковых были в известной мере бальзамом в вопросе о месте в ней Зерщиковых младших: благополучная страна, вполне  способная  обеспечить  безбедное существование и их чадам. Но это только в целом, вообще. А в глубине проблемы оставались неясными не только детали, но и принципиальная позиция: как  сложится жизнь у каждого  из них и вообще – зачем они здесь, неужели только из-за сытости, комфорта и барахла.         
                Сначала и очень долго взрослых беспокоила Ванина история с армией. Они так и не смогли уберечь Ванечку от вступления в неё. Как он выбрал такой путь в жизни, им было не только непонятно, но и горестно. Между тем после окончания школы (без всякого энтузиазма и успехов!) Ванечка, работая продавцом в магазине, куда поступил еще, будучи школьником, начал осваивать университетский курс теперь уже с явным интересом.  Всё у него получалось, и на работе, и в университете – признание и перспективы. И тут вдруг – пятилетний армейский контракт. Как снег на голову. Хотя, впрочем, этим снежком начало посыпать ещё в последние два школьных года: делился планами на будущее с родителями. А они вместе со своими родителями дружно и настойчиво отговаривали его от военной карьеры. И полагали, что отговорили, так как разговоры на армейские темы прекратились. Но, видно, прекратились только разговоры, а планы подспудно зрели и зрели. Единственное утешение – Ваня не солдат с автоматом в руках, а  связист, налаживающий и обеспечивающий армейскую связь.
                Конец приходит не только всему, но даже и контракту в армии. И, слава Богу, пришёл он и для Ивана. Он вернулся в Университет, успешно его окончил и, получив приглашение от солидной фирмы, где занялся  подходящим ему делом, а именно переводом всей её деятельности на информационно-цифровуюую технологию. И это осуществилось им на самом высоком уровне, и дальнейшая его карьера уже не вызывала сомнений и опасений – всё, как говорится, о-кей! Вот только проблема с созданием семьи как-то не складывалась. Интернациональное сонмище доступных девиц было далековато от его представления (родительский и дедовский пример!) о фундаментальной семейной жизни, поэтому эфемерные связи пока никак не складывались в устойчивый и надёжный союз.
                А как же наша Маша? Мы совсем забыли о её существовании, хотя теперь именно она стала центром всей жизни разодранного надвое вследствие самостоятельного плавания Ивана семейства Зерщиковых - Шатохиных: самая маленькая, самая слабенькая, да ещё и девочка, за которой – глаз да глаз. Она  не стала, как ожидал брат Ваня,  высиживать для семейства  яйца, а  с младенчества обернулась светом в окошечке, и в таком же состоянии и предназначении и пребывала все последующие годы. Причём не только для семьи. Ещё будучи школьницей (американской, разумеется, ведь попала в эту страну в трёхлетнем возрасте!) решила, что должна помогать самым немощным и несчастным людям, и стала несколько раз в неделю посещать приют для лежачих стариков-инвалидов сначала в качестве уборщицы, а окончив соответствующие курсы – санитаркой. И в том, и в другом качестве её работой  был уход за несчастными: умывание, обтирание, подмывание и смена памперсов, уборка постелей, кормление и посильное развлечение больных и почти уже выживших из ума людей. Разумеется, всё это на волонтёрских началах, то есть безвозмездно. И так продолжалось не один год. Потом, видно, насытившись этим делом, работала в «скорой помощи» и даже пыталась попасть в «службу спасения».
                В последние школьные годы и родители, и деды очень боялись, что и внучка вслед за внуком угодит в армию. Основания для этого были, да ещё какие: жила в полном очаровании от Ваниного выбора, его армейских успехов и перспектив  службы. Поговаривала о том, что даже если после первого контракта уйти из армии , то остаются такие медицинские и социальные льготы, которые гражданскому человеку и во сне не приснятся. От этого шага девочку уберегли не уговоры близких людей, а вспыхнувшее в ней вдруг с новой силой детское увлечение рисованием. Как и у Ванечки, способности к этому проявились  у неё чуть ли ни с младенческого возраста, и тут для радости родителей и дедов снова захватили юное существо. Да как! Всё остальное отошло на второй и так далее планы, лишь стремление помогать слабым и увечным осталось параллельной стезёй в её взрывоподобной жизни. Тут-то наряду с почти непрерывным рисованием и появились после школьных пансионных старичков её новые медицинские курсы, скорая помощь, служба спасения и просто сочувствие и подачки бомжам на городских  улицах и площадях  - в США публика этой категории отнюдь не уникальна, бездомных и нищих вполне достаточно для сочувствующих.
                Прошла обучение в какой-то частной студии и стала профессиональной художницей. Поучаствовала в нескольких выставках, и не безуспешно. Правда, это в полной мере не обеспечивало ей материальную сторону жизни, но свело с кругом людей и вообще с жизненной средой, в которой она чувствовала себя почти,  как золотая рыбка «в аквариуме», по прилепившемуся к рыбке слову деда – он был настроен с юмористическим скепсисом  к богемной среде. И тем не менее, это увлечение, похоже, становилось, если уже ни стало, устойчивым образом жизни юной особы.
                Что она изображает на своих холстах? Разумеется, несчастных, обездоленных, больных, брошенных и просто опустившихся по разным обстоятельствам людей. Тема эта, прямо  скажем, не очень популярная в Америке, но очень важная для Машеньки, поэтому, пренебрегая успехом и признанием, она упорно и вдохновенно отдаёт ей свои силы, время и воображение. Здесь у неё господствует классический реализм, несколько модернизированный разного рода новациями в области формы и колорита. Может быть, в качестве положительного противовеса неизменно присутствует и другое  направление– её мечта о своём собственном счастье, конечно, совсем не американская мечта набить мошну долларами, а человеческая с очень женским сердцем и фантазией. Эта сфера изобразительных самовыражений всецело отдана ею чему-то более или менее новому, но всё же содержащему нечто и от Ван Гога, и от раннего, местами  вразумительного Пикассо, и от Сальвадора Дали. Но, конечно, не в части их упаднического, маразматического и извращённого мировосприятия, а в области манеры изображения: цвет,  форма, текучесть времени и материи, взаимопроникновение разных субстанций вещного и духовного миров и т.д.  Словом, в этой половине своего творчества Маша пытается  быть и оптимисткой, и привлекательной, и  понятной не только «избранным», а главным образом всем остальным.
                Но, пожалуй, не менее знаменательным поступком  Марии стало её замужество. Избранником оказался натурализованный в Америке этнический немец по фамилии  Метцгер. Очень добротная немецкая фамилия. Родители Машиного избранника решили придать её носителю, а именно своему чаду, побольше значительности и аристократизма, прибавив к универсальной немецкости имени Ганс, так они его назвали,  ещё и величавость имени немецкого гения Бисмарк.  В целом получилось весьма впечатляюще. Ну, сами посудите: Ганс Бисмарк Метцгер!
                Но когда он узнал какова фамилия его любимой, это вызвало в нём такое бурное восхищение, что он ощутил потребность приобщиться ко всему  этому «блистательному шику», который не только олицетворялся его избранницей, как не без оснований казалось  Гансу, но и прямо провозглашался её фамилией. Почему  блистательный шик? Да потому, что на немецком языке фамилия Зерщиковых звучит именно так: Sehr schick, то есть  «очень шикарно» или «блистательно», «великолепно», «лучше не бывает» или что-то подобное, более приемлемымое  для русского восприятия. У немцев же оно, это выражение, употребляется как возглас восхищения чем-то, или кем-то  превосходящим по положительности всё остальное. Потому и русская фамилия воспринилась  Гансом  как немецкое выражение, якобы  заимствованное русскими у немцев. Это делало для него изменение своей  фамилии нисколько не предательством своей немецкости при «сдаче в плен» русской красавице, а просто заменой одного немецкого слова на прекрасное немецкое  же  выражение.
                Так что Маше и не пришлось уговаривать Ганса оставить ей её  фамилию при регистрации их брака, что она и намеривалась  сделать по собственной инициативе. Это совершилось даже со значительным перебором при обоюдном встречном и радостном их желании: он стал - Ганс Бисмарк Зерщиков, она осталась - Мария Сергеевна Зерщикова. У них получилась замечательная семья, которая вскоре обогатилась ещё одним Зерщиковым – Ильёй Григорием (двойное имя), правнуком наших стариков, бабы Лены и деды Гриши. Так дядя Сэм обзавёлся очередным потенциальным солдатом американской армии. И надо думать, что это будет (если ещё будет!?) солдат высшей пробы, ведь в его крови смешаны гены, наверное, самых стойких на  Земле русских и немецких воинов.
                Но не для того же оказались донские казаки в Америке, чтобы воевать за её интересы, не дай Бог, ещё и против России. Страна-то хоть и великая, и народ её - как всякий народ, да вот правят ею, похоже, не «зёрна», а «плевелы», обуреваемые самыми низкими по отношению к другим народам чувствами и побуждениями, способными завести этот великий народ вместе с вляпавшимися в него Зерщиковыми, чёрт знает куда. Появление наших Зерщиковых в Штатах является, несомненно, положительным фактором для Штатов, потому что они привнесли в них новые таланты, новые жизненные силы и, следовательно, новые перспективы процветания. А вот что могут эти Штаты, кроме своего материального благополучия,  дать нашим Зерщиковым? И кем они станут, в конце концов, для своей Родины - России?
                Григорий Ильич размышлял мучительно и бесперспективно: кто же они, дети его и внуки, а теперь уже и правнуки? Миссионеры, покинувшие родину для проповеди и распространения Русского Мира за его формальные пределы?   Граждане мира, ищущие за пределами Родины благополучия и счастья? Злостные предатели отеческих традиций? Или грызуны, покинувшие тонущий корабль? И находил в них в зависимости от своего настроения, состояния и обстоятельств то признаки одних, то других, то третьих и четвёртых, а то и одновременно качества всех перечисленных беженцев. И никак не мог остановиться на каком-нибудь одном их определении. А хотелось, конечно, только одного: чтобы были они, как все его предки, пионерами, продолжателями, популяризаторами   и расширителями его и их отечества.
                Но утвердиться в этом мнении мешали ему соображения сравнительного  характера, связанные с тем, что формальным носителем привязанности продолжателей рода к традициям и предназначению предков стала не мужская, а  женская, от дочери и внучки,  ветвь рода.  Ему это казалось неестественным и ненадёжным, хоть и порождало естественную гордость и радостное недоумение от своих женщин. Ведь всё-таки, как ни поворачивай, а «жена да убоится мужа» и «жена мужу – пластырь, а он ей – пастырь»! И матриархат всё-таки пришлось человечеству сменить на патриархат. И подтачивало, и рушило это гордое и радостное состояние неизменно приходящее сравнение с судьбой так что  порой  неудачно царствовавшей в России династии Романовых.
                И действительно, собственно Романовы фактически пресеклись после смерти императрицы Елизаветы Петровны, дочери Петра I-го. Дальше трон перешел к представителям женской ветви Романовых, которые лишь по официальному названию оставались Романовыми, не будучи таковыми. Так у последнего русского императора Николая Второго романовской сути оставалась лишь одна сто сорок восьмая долька, а вся остальная его суть была представлена голштейн-готторпским естеством и, Бог знает, ещё каким-то. И что из этого получилось! Не дай Бог пережить России ещё что либо подобное и  в период царствования этой династии, и после - отрыгивается ещё до сих пор.
                А разве  передача евреями  своего иудейства только по женской линии  не может быть   истолкована в качестве вероятной причины крайне неудачного строительства ими своей государственности!?  Более тысячи лет без всякого государства в горестных скитаниях и гонениях  по всей Земле – хуже не придумаешь. Да и появление в 1947 году микроскопического Израиля с непрерывно идущей войной со всем окружением и неясными перспективами тоже не окрыляет: евреи из него, похоже, бегут не меньше, чем оно пополняется новыми. Впрочем, и вся история еврейства, вечно гонимого и презираемого другими народами, не оттого ли столь горестна, что ими избран именно  такой   способ наследования своей идентичности. Вот и подумаешь: а не причина ли во всех этих бедах в неестественной передаче сущности и предназначения рода по женской линии. Нет, не напрасно же Господом или Природой женщине положено заниматься прежде всего детьми и внуками, а не тем, что выпало на долю мужчин.   Так  Григорий Ильич казнил себя и этими довольно сомнительными аргументами при размышлениях о судьбах  его американских потомков.
                Но не мог же он как человек далеко не глупый не понимать, что Романовы, сначала отдавши пальму первенства своим женщинам по безвыходности положения, далее уже, прикрываясь этой фамилией, передали наследование престола в руки мужчин, хоть и немцев по этнической принадлежности, но, несомненно, по своему менталитету и деятельности безусловно русских. И именно эта их русскость и проявлялась преимущественно в победоносной и величавой истории России под их руководством. Не мог Григорий Ильич не видеть и того, что евреи, передав свое еврейство только через материнское лоно, тем самым благословили привлечение к умножению талантов своего рода  за счёт исключительных способностей любых иных этносов. Они это делают через талантливых мужчин неевреев, избираемых своими женщинами для продолжения  еврейства. И, наконец, он так же хорошо усвоил и по знанию русского фольклора,  и по своему опыту не менее сильные и убедительные истины, а именно: «Ночная кукушка дневную перекукует»,  «Муж – голова, а жена – шея», Словом, медаль всегда имеет две стороны. И кто знает, какая сторона медали , мужская или женская, более значима: та, что для всех, или та, что ближе к сердцу.
                Как человек сильный и вовсе не склонный к сдаче позиций в конечном итоге он  успокаивался на том, что для российского  государственного организма ситуация с убытием его чад (и мужчин, и женщин) за рубеж дело привычное, он от этого не слабеет, не чахнет, а быстро восстанавливается новыми талантами. Это вполне подобно сдаче донорской крови: полезно и сдающему, и спасительно принимающему. Они, американцы, уже приняли от нас много. Это и Аляска с Калифорнией, и Владимир Зворыкин (телевидение), и  Сергей Рахманинов с Игорем Стравинским (музыка), и наше первенство и помощь им в космосе, и Игорь Сикорский (авиация) и даже русский еврей Сергей Брин (Google). Без всего этого они были бы заметно слабее и хуже.
                Дядя Сэм, получая такое вливание и нашими Иванами да Марьями, также не становится хуже, а делается лучше, чем уподобляется нам. В перспективе, Бог даст,  мы поможем ему нашими «зёрнами» потеснить  и урезонить его  «плевелы» и таким способом, наряду с другими,  стать не врагами, а друзьями с этим «дядей» и, быть может, даже побратимами. И в  случае, когда процесс идёт с участим не только мужских  умов, но и с женской интуицией, он, несомненно, приводит к большему успеху.